.." - прошептала Марина. "Может быть, нам логичнее помочь вашей России?" "Тессеракт пока только в моих руках. Ни в СШР, ни в нашей России, ни даже в Израиле никто о нём и не подозревает. А вы уже поняли, какое он страшное оружие сам по себе. Ведь если существуют наши миры, то есть и другие, по сравнению с которыми СШР... Так вот, если вы не поможете Израилю, я палец о палец не ударю ни во имя нашей России, которая к нам априори враждебна, к сожалению, ни для вашей страны, которой рано или поздно потребуется моя помощь." "Боюсь, Арон, что и наша Россия не станет помогать Израилю. Особенно постараются фашистские депутаты. Скорее они помогут вашим врагам. Чтобы избежать такого риска, ни о каком договоре между СТРАНАМИ не будем и говорить. Подождите так расстраиваться. Если вам удастся убедить меня, то Я САМ куплю пару тараканов, как вы их назвали. Не в России - сегодня они есть у всех. Ваша задача - переместить их в ваше измерение. Если это возможно, то в тот же день они будут на фронте... Проблема не в этом, а в том, что я вам пока все-таки, воля ваша, не верю... Как поверить в ТАКОЕ? В уничтожение трех четвертей моего народа... Короче говоря, я должен сам побывать в Израиле. Тем более, что вы сами настаиваете, чтобы именно я убеждал ваших генералов в своих возможностях. Пока я этого не сделаю, все разговоры о практических шагах не имеют ни малейшего смысла, как вас там... адони..." "Я совершенно согласен. Идеальный вариант, но для этого нам нужно добраться до вашей Палестины, а я не умею пока перемещаться в пространстве, и у меня, простите... совершенно нет денег... Ни своих, ни, тем более, ваших. То, что мне дал Слава, ушло на съём этой квартирки, а..." "Да, Слава много не даст... - засмеялся Мухин. - Это одна из причин, по которой я, совсем, кстати, не антисемит, не верю принципиально в саму возможность существования где бы то ни было и когда бы то ни было какого бы то ни было Израиля. Деньги не проблема. Но надо придумать, как себя вести в Палестине с британской колониальной администрацией, подготовить для вас докуметы..." "Погодите... А перемещу-ка я вас с Мариной сначала в наш, как его, Ленинград... Санкт-Петербург, как у них снова называется. Не Петроград. Ни с кем мы там официально встречаться не собираемся. Поэтому документы Российской Федерации нам не нужны. А нужно только мне на полчасика прямо сейчас слётать для одежды для вас с Мариной. В таких нарядах вас тотчас отвезут в Гатчину - к Кащенко. Я куплю что-нибудь простенькое, чтобы вы не обращали на себя внимания. На это у меня тамошних денег, пожалуй, хватит." "Я согласна," - быстро сказала Марина. "Но вам надо взять с собой золото или ещё что-то, что можно в Питере обменять на рубли или лучше на доллары. И нам нужно оружие. Питер кишит бандитами." "Идите... или как там, летите за одеждой, я займусь золотом и оружием, поднялся Андрей. -Встречаемся тут же через час."
      ***
      "Я недавно открыл своё заведение, и это вся моя наличность, хотя за такую же брошь вам, пожалуй, отвалят у Финляндского вокзала втрое против того, что дал вам я. Но я бы не рискнул там показывать ваше золото. Они не только способны всё отнять, но и убить. Или, - кутающийся в меховую безрукавку пожилой продавец не сводил глаз с Марины, - или что-то много хуже, когда, как говорится, живые завидуют мёртвым... Я не спрашиваю у вас, откуда вы приехали, но могу определенно сказать только одно - за все мои пятьдесят лет (А на вид все семьдесят, подумал Мухин) я не встречал женщины красивее вас. Как вас зовут? Прекрасное имя. Так вот, вам, товарищи, с Мариной появляться среди той публики просто опасно. Вы сказали, что вам нужны деньги как минимум на еду? Так вот моих рублей и долларов вам всем троим хватит на неделю, без, конечно, обедов где-нибудь в "Астории". Кстати, тут за углом, на Троицком есть довольно приличная пирожковая..." "Я помню её, - оживился Фридман. - На Кировском всегда были такие фантастически воздушные и душистые пирожки с мясом, а к ним подавался в чашечках такой бульон!..." "Я вижу, вы бывший ленинградец, взгляд продавца наконец переместился с Марины на Фридмана. - И вообще сразу видно, что вы все всё-таки иностранцы, хоть и одеты небогато, и говорите по-русски. И не из бедных, особенно вы двое. Так вот, прежнего Ленинграда нет, товарищи. Есть очень опасный город, в котором я вам советую пробыть как можно меньше времени. И постараться как можно осторожнее показывать ваше золото. Не так, как вы сразу показали мне. Господи, что это со мной, я ни на кого из вас не могу смотреть, кроме как на вас, Мариночка..." "И смотрите на здоровье, - рассмеялась она, счастливо прижимаясь к Мухину. - Мне даже приятно." "Так ведь и другие вас заметят! - отчаянно крикнул продавец. - Уезжайте поскорее. Что такого важного можно сегодня искать в Ленинграде с такой женщиной! Бегите из этого города. Здесь слишком много бандитов. Вас они не упустят..." "Хорошо, что я хоть одел нас всех не очень богато, - говорил Фридман, пока они быстро шагали по грязному и мокрому мессиву из снега, соли и песка по выщербленным тротуарам, осторожено обходя коварные глубокие лужи. Старик, конечно преувеличивает, но..." "Хорошо, что вы надоумили нас вооружить, Арон, - добавил Мухин. - Боюсь, что он знает, что говорит!." "Какие они все маленькие, - шепнула Марина своим спутникам. - Мы, все трое, уже потому обращаем на себя внимание, что нормального роста. И какие серые у всех лица. Даже в наших петроградских трущобах народ куда приличнее... И этот грязный снег, и этот воздух... Как могла уцелеть хоть четверть русских в таком воздухе! " "А я надышаться не могу, - возразил Арон. - Это воздух моей юности. Вон там, в сквере у домика Петра я когда-то всю белую ночь целовался, когда развели мосты и отрезали нас обоих от дома..." Слишком высокий Фридман был одного роста с великолепной четой Мухиных, с него и весь этот неизгладимый советский налет почти сошел за много лет в Израиле. Но на него никто не обращал внимания, в то время как на Марину и Андрея без конца оборачивались, а это действительно настораживало. Впрочем, им встретилось немало явных иностранцев, громко и непринужденно говорящих по-английски и по-немецки. "Они-то ничего не боятся, - заметил Андрей. - И нам следует забыть обо всем. Тем более мы все трое при спиралях." "А ты заметил, что и иностранцы здесь тоже другие?.. - заметил Фридман. - На них тоже наша революция наложила печать, как бы и они второго сорта..." "Я тут просто умру с голода, - смеялась Марина, когда они шли по проспекту от пирожковой к Неве. - Уж как я скудно питалась недавно, даже в секс-витрину едва взяли за худобу, но такой дряни не ела никогда в жизни." "А по-моему могло быть хуже, - весело возражал Фридман. - Конечно, это совсем не тот вкус, что был тогда, но я отношу это на мой возраст. И небо было другим." "Вот как раз неба тут вообще нет. И это единственное, что роднит ваш Ленинград с нашим Петроградом, - отметил Мухин, напряженно глядя по сторонам. - Надо же, в принципе тот же проспект, но словно пародия... А там впереди что? Неужели Троицкий мост?" "В мои времена он назывался Кировским. Сейчас, скорее всего снова Троицкий." "Ага, значит вот в этом здании и произошло то, что разделило нашу страну на два измерения. Ведь это - особняк балерины-фаворитки Ксешинской?" "Точно. При мне там был Музей революции. Я много раз бывал и в особняке и даже на балконе, с которого некогда выступал Ленин." "Всё-таки мне непонятно..." задумчиво сказал Мухин, глядя на балкон и представляя на нем великого оратора, поднятого из вон той двери на пику и брошенного прямо на головы экзальтированной наэлектризованной лозунгами толпы. Потом был шквальный огонь двух своих и четырех трофейных пулеметов из всех окон по цвету большевистской революции, собравшемуся здесь послушать Ильича. Казакам терять было нечего. Прояви они малейшее колебание - и их самих тут же подняли бы на тысячи штыков. Пулемёты раскалялись так, что мокрые тряпки, непрерывно лихрадочно подаваемые ошалевшим пулеметчикам, начинали дымиться на грохочущих стволах. Но уже через десять минут живых в поле зрения почти не было. Штыки валялись рядом с серыми шинелями резервистов и чёрными бушлатами "братишек" по всему скверу. "Что непонятно? - спросил Фридман. - К казакам присоединились остатки гвардейских полков, уцелевшие в Мазурских болотах и..." "Это-то я знаю, - поморщился Мухин. Непостижимо другое: как, каким механизмом и, гланое, ЗАЧЕМ можно было уничтожить не сотни, тысячи, даже, страшно произнести, миллионы русских, НО ТРИ ЧЕТВЕРТИ народа? Это же надо было стрелять даже и не каждого второго. Даже в этом вашем "Чекисте" показано, что это вообще очень трудно, чисто технически: убивать даже сотни людей. Газы что ли они применили?" "Нет, до этого не дошло... Вы знаете, что такое ГУЛАГ?" "На каком это языке?" "Увы, на нашем с вами русском. Главное управление лагерей." "Не понимаю. Военных лагерей?" "Концентрационных." "Для военнопленных?" "Да, если считать пленными десятки миллионов обреченных на смерть от голода и холода истинных и минимых политических врагов. Плюс коллективизация для уничтожения зажиточного крестьянства как класс..." "Чушь какая-то, - задохнулся Мухин. - Никогда никто в истории не уничтожал крестьян. Кто же общество кормить-то будет?" "Именно потому сразу был голод с людоедством... А потом начались чистки - уничтожение массами вчерашних палачей народа и прочих бывших сторонников режима. А нелепо подготовленная и едва не проигранная война? Это около тридцати миллионов убитых. Только в блокаде Ленинграда погибло от голода и холода около двух миллионов горожан?.. Послевоенная разруха сопровождалась не только скудным питанием, но и новыми волнами репрессий. В лагеря угодили бывшие пленные, которых немцы брали в начале войны миллионами... А последующее всеобщее пьянство и неустроенность быта? А авария на атомной электростанции уже в самые последние годы коммунистического правления из-за поголовного головотяпства? Всё это - несостоявшиеся браки, неродившиеся дети и их браки и дети, национальное вырождение... Вот вам и четверть русских вместо ваших ста процентов при относительно благополучном развитии истории. Заметьте ещё массовую эмиграцию наиболее продуктивной части бывшего царского общества и её деградацию на чужбине, когда князья шли в таксисты, а княжны - на парижскую или стамбульскую панель. Прибавьте безоглядное "преобразование природы", гибель Арала и приволжских земельных угодий. Самое ужасное, что большевики свою реводюцию и преобразования задумали и осуществляли для блага народа. Вроде бы всегда хотели как лучше, а вот получалось..." " Так что же такое все-таки, эти ваши... лагеря?.."
      ***
      "Вот только теперь, - признался Мухин, когда Фридман закончил свой экскурс в историю своей бывшей родины. - Вот теперь мне стало особо интересно задержаться здесь чуть больше. Хотя ни в чем меня больше убеждать не нужно. Коммунистов надо повсеместно либо уничтожать, как бешенных собак, либо запереть в этот, как его, лагерь в общем. Для остановки здесь на пару дней нам нужны доллары, чтобы не питаться в таких пирожковых. А деньги меняют у Финляндского вокзала. Насколько я помню историю, именно там Ленин провозгласил курс на коммунизм в России. В Петрограде вокзал давно снесли. Не из-за Ленина, на него всем давно наплевать, а просто он стал не нужен, как и прочие городские вокзалы после постройки метро и надземки. Кстати, Арон, что-то я не вижу метро в Ленинграде. Столько идём и - ни одной станции. Только эти мерзко переполненные грязные трамваи." "А мне они нравятся, - впервые подала голос Марина, совершенно было пришибленная пояснениями Фридмана. - У нас поезда метро тоже переполненные. Ты просто редко ими пользуешься. Зато из трамвая все видно." "Так подъедем до вокзала на трамвае? - предложил Фридман. - Я тоже устал идти по колено в снегу и песке. Я в Израиле вообще уже много лет снега в глаза не видел." "Как все-таки насчет метро? - напомнил Мухин. - Неужели в таком городе не построили подземку?" "Построили, - сказал Фридман. - И довольно приличную, во всяком случае, гораздо лучше, чем у вас, в Петрограде. Но станции расставлены втрое-вчетверо реже, каждая оформлена как подземный дворец зачем-то, сплошной мрамор и бронза. Впрочем, как раз у Финляндского вокзала и станция метро. Можно спуститься и поехать куда угодно. Например, к Казанскому собору. Там недалеко был когда-то рынок - съем квартир..." "А я вообще уже хочу домой, - вдруг сказала Марина. - Мне не понравилось, что за мной тут может быть охота. Я вообще, как-то в принципе, против, чтобы охотились именно на меня. Хотя и лестно напоминать газель. И мне тут ужасно все не нравится... Смотрите, как на нас ну буквально все оглядываются." "Дорогая, один-два дня... Снимем квартирку и выходить будем крайне редко, идет?" "Все равно я хочу домой..." "Да вот, кстати, и Финляндский вокзал, - Фридман показал на кирпичное приземистое здание, за которым были два больших здания. На одном из них сохранилась рекордная по идиотизму надпись: "Лениградский ордена Ленина метрополитен имени Ленина. Станция Площадь Ленина." Сам Ленин был изображен в виде чудовищного чёрного монстра на броневике с простертой к Неве рукой и с неизменной на всех коммунистических плакатах кепкой. У вокзала толпа загустилась, еще более посерела и поблекла. Но среди бесчисленных нагруженных кошелками и мешками стариков и старух, спешащих к поездам, выделялись решительные модно одетые молодые люди. Один из них тотчас устремился к Мухину: "Мужик, доллары нужны?" "Нужны", - осторожно ответил Мухин, на всякий случай взводя курок спирали под галстуком на случай, если схватят за руки. Скосив глаза на своих спутников, он увидел, что то же сделали Марина и Арон... "На рубли меняешь?" "На золото. " "Уже теплее, - обрадовался парень. - Покажи. Не фальшивое?" Мухин открыл на ладони золотой медальон. "Ого, может ещё что есть? А то я все куплю." "А сколько дашь за медальон?" "Андрей!" - истерически вскрикнула Марина. Он едва успел оглянуться, как его руки сзади схватили двое. Ещё двое вынырнули из толпы, чтобы обездвижить Фридмана, а около Марины возникла улыбающаяся золотой фиксой рожа: "Вот это киса! - заорал прямо ей в лицо молодой, но почему-то жутко морщинистый парень с пепельно серым лицом. Кончай с ними, а девку берем с собой, давно таких не видел!" "Понял, амбал, твою девушку мы возьмем с собой, - сказал кто-то за ухом Мухина. Запредельная же тёлка, с такой грех не наиграться, всем понравится. А тебе и твоему жиду лучше отдать нам все золото, тогда отпустим. Отдайте сами, а то сядете тут же на снег и больше не встанете." Мимо, поспешно отводя глаза и ускоряя шаг, спешили к поездам и обратно привыкшие к разборкам здесь прохожие. Ни слова не говоря, Мухин осторожно повернул галстук к бандиту, стоящему около Марины, словно нервно поводя головой под его презрительной, с блеском фиксы, улыбкой и чуть прогнулся. Спираль, соединённая с датчиком, следящим за его взглядом, полыхнула фиолетовой молнией. От головы бандита осталась обугленная шея над дымящейся кожаной курткой. Держащие Мухина руки тотчас разжались. Безразличная только что толпа разразилась истерическими женскими воплями и криками ужаса - такого даже в Санкт-Петербурге не видели. Понимая, что бандиты тоже сейчас начнут стрелять, Фридман и Марина устремили на убегающих бандитов взгляд и прогнулись, включая свои спирали. Фиолетовые молнии пронзили толпу, настигая скользящих в лихорадочном беге по снегу бандитов и превращая их в жуткие обугленные обрубки. Запели со всех сторон "запоздалые" трели милицейских свистков. "Таблетки!!" - заорал Фридман. Давясь, все трое проглотили по таблетке. Мир тут же стал таять у них в глазах и сублимировался в виде тихого сквера, разбитого некогда на месте вокзала. Пушистый чистый снег сверкал на ненадолго выглянувшем из-за туч низком петроградском солнце. Снежные шапки тихо лежали на елях и скамейках. Друзья с трудом перевели дух, ошалело оглядываясь в поисках уцелевших бандитов. Но вокруг были только их собственные следы. По-видимому, они несколько секунд, до того как осознали конверсию измерения, бессмысленно бегали по аллее. *** "Андрей... ни в какой Израиль я не поеду и тебя не пущу," - рыдала Марина, на плече мужа, дрожа всем телом. Они уже наскоро переоделись в петроградское, вышли на набережную Невы и остановились у ростральной колонны балкона над Литейным туннелем. "Господи, прости нас!...Какой кошмар, - повторяла она. - Мы убивали людей! Я убивала!.." "Попробовал бы князь его не убить, - тоже весь дрожал Арон. - Или позволить тебя похитить..." "Даже вообразить невозможно, - схватила себя за виски Марина, - что бы они со мной сделали, если бы сразу вас обоих убили... Вот уж точно, я бы позавидовала мертвым..." Фридман дико взглянул на неё и тут же попытался успокоить: "Что бы они могли сделать? Тебя даже за руки не держали. - он криво улыбался дрожащими губами и машинально тёр руками онемевший подбородок. - Стреляла бы в упор, пока они не остались бы без голов. Ты же тоже вооружена. И таблетка была наготове." "Какое стреляла бы? - уже улыбалась сквозь слёзы княгиня. - Меня сковал такой ужас... И вообще кошмар - это ваше революционное измерение!.. У нас в Петрограде тоже мафия на мафии, но чтобы вот так, при всех, среди бела дня... На глазах у полиции! Андрей, я тебя в это дело втравила, а теперь беру свои слова обратно. Поиграли и хватит! Я не хочу, чтобы меня насиловала эта шваль. Никогда и никуда. На нас и в Израиле тут же нападут..." "Успокойся, дорогая, - целовал Мухин покрасневшее от слез и еще более похорошевшее от пережитого волнения лицо жены. - В конце концов, жизнь всегда интереснее с приключениями. Иначе, что вспомнинать к старости?. Я вот люблю охотиться в Индии. Тигры, знаете, тоже без сентиментов. Кроме того, как подумаю, что мы зато избавились от необходимости знать, что пишут о нашем браке в газетах, что говорят в свете, то готов хоть снова в Ленинград. Для меня эти сплетни - не менее сильные ощущения, но ещё более противные... Короче, я лично - за поездку. Интересно, как постреволюционные евреи обустроили своё отечество. Как им распорядились русские, мы уже видели... Тем более, что пока я не увижу Израиль собственными глазами, я в такое невероятное словосочетание - еврейское отечество - вообще ни за что не поверю. Уже два тысячелетия не было Израиля на свете! Арон, у вас тоже придётся отжигать по полбандита каждым лучом спирали?" "У нас, конечно, есть бандиты, и мафий полно, и арабы иногда взрывают автобусы и кафе, но в целом мы - одно из самых спокойных обществ в мире в криминальном смысле. Я думаю, что вам там ничего не грозит. Ну, и моя просьба остается в силе." "Собственно, он рисковал в своем родном Ленинграде не меньше нас, - добавил князь уже кивающей сквозь слёзы Марине. - И туда тоже бы ни за что не вернулся, так Арон?" "В Израиле вам понравится, - ответил тот. - Я вас на пляж повезу, купаться будем в декабре в Средиземном море..." "А, княгиня? - все целовал и целовал Марину Мухин. - А то тронемся хоть сейчас... Интересно-то как! В один день столько перемещений в пространстве и измерениях... Знаешь, Арон, я уж и не мечтал, что найду более сильные ощущения, чем рутинные уже сафари и восхождения. Сейчас я чувствую себя Гленарваном, только что спустившимся с Анд, и готового к новым опасным приключениям в поисках капитана Гранта. Неужели нам упустить такой медовый месяц, Мариночка?" "Только больше никаких насильников и отожжённых голов... " "Такси! - крикнул Мухин алому лимузину на воздушной подушке. В Рощино."
      ***
      В усадьбе Мухина все было по-старому, словно хозяин и не подвергался сегодня утром смертельной опасности. Тот же мечущийся от радости черный дог, тот же бесшумный кланяющийся татарин. Наскоро перекусив "человеческой пищей", Мухины приказали собрать в баулы с ленинградской одеждой немного еды, с содроганием вспоминая пирожковую на Петроградской. "Напрасно, улыбался Фридман. - В Израиле вам пища очень понравится." По скрипучему снегу они вышли к стоянке авиетки. Внешне она напоминала застекленный четырёхместный автомобиль с короткими стреловидными крыльями. На серебристом стабилизаторе были двуглавый орел и герб князей Мухиных чайка над волной. Где тут может поместиться хоть какой-нибудь авиадвигатель и запас топлива? - недоумевал Фридман, когда-то принимавший участие в расчётах истребителей. Как только опустились двери, в салоне настала такая тишина, что было ясно - это отнюдь не окна автомобиля. Мухин включил компьютер, поиграл на клавиатуре, и - бегающий вокруг дог как-то сразу превратился в крохотного черного паучка около спичечного коробка-усадьбы, улетающей вниз и назад. А затем и весь чудовищно огромный Петроград превратился в серое пятнышко среди белых снегов и черных лесов. И серое небо стремительно заголубело и заискрилось низким солнцем, а потом стало иссиня-черным. Только здесь салон многослойно поддался назад, гася чудовищное ускорение. "Меня эти самолеты поразили ещё на параде, - сказал Фридман. - Как они поднимаются без разбега и как они двигаются с такой чудовищной скоростью без вроде бы даже реактивного двигателя?" "Все очень просто, - ответил Андрей, - если учесть, что у нас под днищем находится левитационный блок с диафрагмой, регулирующей изоляцию от земного притяжения. Потребляет массу энергии, саккумулированной в конденсаторе. Его заряжают от сети не менее час для каждого взлета. Зато потом одноразовый ракетный ускоритель включается уже почти в космосе и разгоняет самолет практически без сопротивления среды до пяти-десяти скоростей звука, в зависимости от расстояния перелета. В принципе, я могу достичь Австралии за то же время, что и вашей Палестины." Уже через четверть часа засияло на солнце голубым простором Чёрное море, потянулись заснеженные вершины Анатолии и снова появилось море с полоской земли вдоль него. Теперь их чуть качнуло вперед. Компьютер вывел авиетку на британскую военную базу, которая приближалась снизу так стремительно, что Арон и Марина невольно вжались в кресла. Но что-то бесшумно и мягко сработало, авиетка без толчка опустилась на землю. Вокруг простирались желтые холмы, какие-то невысокие постройки, а к ним мчался джип с британскими офицерами. *** "Вы даже представить себе не можете, князь, как мы польщены вашим визитом, - сиял глава британской колониальной администрации Палестины генерал Артур Джеферсон, как он не замедлил представиться, прикладывая ладонь к высокой круглой зеленой фуражке. - Я специально приехал на базу, чтобы вас встретить. О вас сейчас столько говорят, - неожиданно поклонился он именно Марине, как-то смущенно и странно на нее посматривая.- На этой, так назваемой, святой, но Богом забытой земле вообще увидеть новое человеческое лицо - подарок судьбы. Тем более, людей, о которых сегодня говорит весь мир. Не откажите отобедать. Моя супруга прямо с ума сошла, когда узнала, что сейчас вас увидет, - снова почему-то обратился он именно к Марине. - Мы живем в самом центре довольно приличного жидовского Тель-Авива. Там много спокойнее, чем среди этих непредсказуемых мусульман." "А что, евреи вам разве не досаждают?" - осторожно спросил Фридман. "Евреи? - офицер пристально посмотрел на Арона. - Пожалуй, не очень. Если они кому и досаждают, то друг другу и арабам. Вечные перестрелки. Причем не так арабов с евреями, как красных евреев с бело-голубыми." "Не понял, - удивился Мухин. - Евреи-то что между собой не поделили?" "Вы, князь, видно с евреями никогда дела не имели, - он опять мельком взглянул на Фридмана. - Это такая нация... С одной стороны вроде друг за друга держатся, а с другой - вечно один другого в ложке воды утопить готовы. То есть свою веру, свое еврейство, свой избранный народ, в целом, абстрактно, они все искренне любят, но отдельного, конкретного еврея, любого, кроме себя самого, терпеть не могут. А арабы, хоть вроде бы и дурные, а этим ой как пользоваться научились. Дело в том, что, в свое время тут оказались иммигранты из вашей России, зараженные тогда большевизмом. Ленина и других вождей несостоявшейся русской социалистической революции они считали и, пожалуй, считают до сих пор, своими учителями и кумирами. Не будет преувеличением сказать, что наши палестинские евреи, во всяком случае большая их часть, еще больше большевики, чем ваши коммунисты. Как, кстати, и наши арабы, обласканные в свое время германским нацистом Гитлером, здесь и сегодня больше фашисты, чем ваш Матвеев. Если сама Россия с той же большевистской заразой почти сразу справилась, то тут выросло уже черт-те сколько поколений оголтелых социалистов. Евреи, как всем известно, вообще склонны к социализму. Поэтому большинство из их - совершенно большевистского склада. В то же время, есть у нас немало и достойных евреев - иммигрантов последующих лет. Эти просто хотят жить в Палестине, отлично умеют выращивать апельсины и цветы, делать лучшие в мире вина и разводить самых дойных на планете коров. Но эти евреи склонны к независимости Палестины и в этом смысле для нас в какой-то мере опасны. Поскольку они вывешивают над своими сторожевыми башнями бело-голубой флаг с шестиконечной звездой, то мы их и называем бело-голубыми. А вот наши евреи-социалисты не столько за независимость (они вообще строят из себя интернационалистов, на своих сборищах вывешивают красный флаг и поют на иврите "Интернационал"), как за чуть ли не тяжелую индустрию под их управлением в Палестине. Они жить не могут без угнетенного пролетариата и управления им, спекулируют на необходимости "власти рабочих". На деле-то, конечно, внутри их ишува есть только власть партийных бюрократов, но евреи ей верят. Это всё - красные евреи. С ними, собственно, у нас забот меньше. А вот бело-голубые - это похуже. Тут уже из-за арабов, которые, в отличие от евреев, вообще работать не хотят, на одном месте не живут. То переселяются в нашу Палестину из соседней французкой Сирии ради заработков у тех же бело-голубых евреев (красные их на работу не берут), то торопятся слинять обратно. Но перед уходом непременно своих же работодателей-благодетелей без конца режут и убегают в пустыню. Мы посылаем за ними солдат и, как правило, настигаем и уничтожаем. "А сколько тут живет сегодня арабов и евреев? - спросил тот же Фридман. - И кто из них активнее претендует на святую землю?" "Претендует? - генерал от удивления даже остановил машину и вынул из рта сигару. Джип уже въезжал в нарядный зеленый Тель-Авив, выглядевший внезапно возникшим оазисом после бесконечной желтой пустыни с черными козами. - Позвольте, вы... наверное, из русских сионистов, мистер Фридман? Хорошо, что вы тут с князем, иначе мы бы вас бы тотчас вернули в Россию - стройте себе любое еврейское государство, но где-нибудь на вашей Аляске... У нас в империи, как и в вашей, кстати, уже лет тридцать никто ни на что не претендует. Немногочисленные эксперименты двадцатых годов показали цивилизованным нациям, что нет для населения любой из колоний большего зла, чем независимость и безраздельная власть местного диктатора и его непременно бандитского окружения над собственным нищим и тёмным народом. Поэтому здесь и миллиону евреев, и примерно стольким же арабам мы раз и навсегда дали понять, что это имперская земля. На нее может претендовать только британская королевская колониальная администрация, которую и представляет ваш покорный слуга... Вот мы и приехали." Декабрьские улицы Тель-Авива были чистыми и тенистыми. Всё утопало в зелени и цветах, залитых почти летним декабрьским солнцем. Поместье губернатора было выстроено в центре регулярного английского парка яркозеленые лужайки, павильоны, скульптуры среди огромных деревьев, но тут гуляли павлины, а среди ветвей, в лианах носились мартышки. За огромными деревьями нестерпимо сияло на солнце голубизной и бликами бескрайнее Средиземное море до самой густой синевы ровной линии горизонта. Подъезд был украшен колоннами темного мрамора, которые отражались в изумрудном бассейне под белой колоннадой просторной веранды. Миссис Джеферсон оказалась красивой рыжей шотландкой, одетой неожиданно фривольно, даже с учетом жаркого приафриканского климата: в шортах, открывающих стройные загорелые ноги, в открытой кофточке, намеренно расстегнутой для обозрения ее контрастно белой груди ниже тёмного загара. Генерал был так шокирован этой выходкой колониальной львицы, находящейся в каком-то лихорадочном возбуждении, что его веснущатое лицо побагровело. Он скомкал сигару, которую собирался закурить и многозначительно закашлялся. Когда же к гостям выпорхнула миловидная дочь генерала, смущение губернатора перешло в смятение. Девочка лет шестнадцати была в бикини под прозрачной туникой, Несчастный англичанин крякнул и демонстративно ушел к себе под звонкий хохот супруги и дочери, к которому охотно присоединилась и Марина. "Это был сюрприз для генерала, но это ничто по сравнению с сюрпризом для вас, ваша светлость, - все еще смеясь сказала миссис Джеферсон Марине - И одно связано с другим, как вы сейчас поймете... Вы не возражаете, если я буду называть вас просто Марина. А меня зовите просто Джекки. А дочь моя - просто Мэгги. Ну, не ожидали?!" Марина обалдело смотрела на стену, где, в раме! висел ее портрет, для которого она позировала Лейканду. В натуральную величину. "Откуда он у вас? поражённо спросила Марина, заливаясь краской. - Он еще и не закончен, насколько я знаю... и вообще..." "Закончен, - радостно кричала Мэгги. Это копия, ваша светлость, из Лувра по интернету. Отличить от оригинала может только специалист. Вы же знаете, что картина вчера получила первую премию на Парижской выставке, куплена Лувром и тотчас появилась в интернете. И тут мы узнаём, что вы здесь! Тотчас же заказали у жида раму и сделали вам сюрприз, как мы, а ?" "Отлично..." "А картина, изображающая нагую русскую княгиню, так поразила европейское общество, - тараторила Мэгги, - что чуть ли не все аристократки кинулись заказывать свои подобные портреты. Вчера была передача из Лондона - в общественном бассейне все дамы были ню! Представляете, что вы с Лейкандом натворили, это же революция, это - новый век! Вот и мы умоляем вас сделать папке сюрприз (как он вчера плевался!) и искупаться с нами с мамкой ню!!" Мухин и Фридман растерянно переглядывались. Фридман то смущенно отводил глаза от портрета, то снова прикипал к нему взглядом. "Вы поразительно хороши, Марина, - хрипло сказал он. - Поразительно..." "Еще бы! - прыгала вокруг Мэгги. - Вы знаете, что, по представлению менеджера Лейканда барона Шустера, княгиня Марина Мухин единогласно признана ЖЕНЩИНОЙ ВЕКА! Миссис Мухин, ну что вам стоит, вы же натурщица, вы же секс-витрина, все уже об этом знают, в интернете десяток ваших фотографий, ну же, добьем папку!" "Андрей? - неуверенно обратилась Марина к мужу. - Как вам с Ароном массовое ню для вас в Палестине? Княгиня, юная девушка и генеральша-губернаторша в придачу?.. " "Что уж теперь, - рассмеялся Андрей. - Ню так ню! Только одно условие: на нас с Ароном этот психоз Европы и Ближнего Востока не распространяется.