– Нет. Мой брат прав – она не из моей свиты. Откуда ты явилась, женщина?
      Беатриче, потрясенная тем, что хан обратился к ней, потеряла на миг дар речи.
      – Моя родина зовется Германией, – ответила она не сразу. И поймала себя на мысли, что мужчины все это время разговаривали на арабском. Но почему? Не из вежливости ли по отношению к ней? Ведь среди принятых при дворе языков она понимала только этот. – Германия находится на севере Страны заходящего солнца. Я…
      – Я не знаю такой страны, которую ты называешь своей родиной, – перебил ее Хубилай, но в голосе его не было враждебности. – Как случилось, что ты оказалась в степи совсем одна – без повозки, без сопровождения? Кто бросил тебя там?
      Беатриче метнула взгляд на Маффео: что ответить?
      – Не знаю, великий хан, как это случилось. – Она утешалась тем, что хотя бы не лжет. – Я, к сожалению, ничего не помню.
      Глаза Хубилая сузились в щелки – он видит ее насквозь, как через увеличительное стекло. Уверена – читает все ее мысли… Одно ясно: хан не тот человек, которого можно обмануть. А если бы кто и захотел…
      – На твоей родине разговаривают по-арабски? – спросил он так же по-дружески и непринужденно, как если бы хотел узнать, который теперь час.
      Беатриче бросило в жар – это экзамен. И от того, как она его выдержит, зависит ее свобода или неволя, а может быть, даже жизнь или смерть. Надо выдержать во что бы то ни стало! Даже не из страха за свою жизнь, во всяком случае, не только поэтому…
      И вдруг ее осенила неожиданная мысль – надо произвести впечатление на Хубилай-хана. Что-то в нем напомнило ей вдруг одного хирурга, с которым она познакомилась во время учебы в ординатуре, – ходячая медицинская энциклопедия.
      Он ей очень нравился. Ее не раздражал даже его злобный цинизм и множество разнообразных мелких недостатков. Этот врач стал для нее образцом для подражания, не в последнюю очередь благодаря ему решила она посвятить себя хирургии, несмотря на уговоры друзей и родных.
      – Нет, – ответила она и посмотрела хану прямо в глаза.
      Мелькнула мысль, что смотреть на хана вот так, в упор, скорее всего, запрещено. Не исключается, что в этой стране такой взгляд непростителен и за него можно поплатиться жизнью.
      Но Хубилая этот взгляд, по-видимому, совершенно не смутил. Да и Маффео, наверное, предупредил бы ее заранее.
      – А откуда тогда ты знаешь арабский язык?
      – Я была одной из жен в гареме эмира Бухары. Там и выучила арабский.
      – В гареме? Так-так… – Хан стал расхаживать по своим покоям. – Тогда почему ты не в Бухаре? Ты сбежала оттуда?
      Она взглянула на Маффео: рассказал ли он что-нибудь о ней хану? Если да, то что?
      – Нет. – Решила, насколько возможно, говорить правду. – Эмир отдал меня своему личному врачу в качестве подарка, и этот врач позже отпустил меня на свободу.
      Хубилай удивленно поднял брови:
      – Он подарил тебе свободу? – И еще раз внимательно ее оглядел, как бы выискивая недостатки. – И сделал это по доброй воле? – Он покачал головой. – Или ты околдовала этого врача, или он один из тех, кто предпочитает мужчин.
      Видимо, ей не верят. Что делать, чтобы убедить его? Нельзя же выдать тайну о камне Фатимы…
      Но не успела она взглянуть на Маффео, чтобы найти у него поддержку, как император откинул голову назад и разразился хохотом. Смеялся он так, что по щекам потекли слезы. Наконец успокоился и положил руки ей на плечи.
      – Добро пожаловать в мой дом, Беатриче из Страны заходящего солнца! Пусть мой дворец будет твоим домом и пусть у тебя будут здесь друзья!
      Она не находила слов. Всего ожидала от Хубилай-хана, тирана и завоевателя, но только не этой человеческой простоты и сердечности, приветливой улыбки, озарившей его лицо.
      – Я… благодарю вас… – заикаясь, проговорила она.
      Маффео оказался прав: ей нравится Хубилай независимо от того, какие зверства он совершил или еще совершит до конца своих дней. Этот человек, с его лучезарной улыбкой и заразительным смехом, по-настоящему ей симпатичен.
      – Хубилай, у меня есть к тебе одна просьба, – склонился перед ним Маффео. – Беатриче была врачом у себя на родине и…
      – Женщина – врачом?.. – переспросил Хубилай и опять оглядел Беатриче, теперь недоверчиво. – Ты, должно быть, ошибся, Маффео. Может быть, ты имеешь в виду – одной из тех знахарок, что делают отвары из трав? Старухи рассказывают, мой дед Чингисхан во время дальних подходов в Страны заходящего солнца встречал таких знахарок. Они лечили болезни травами. Но, по рассказам, это все старые, некрасивые тетки, которые жили уединенно, скрываясь в темных, непроходимых лесах. Эта же…
      – Я не знахарка. Я хирург! – перебила его Беатриче.
      Постепенно она освоилась; Хубилай перестал казаться ей неприступным правителем. Ведь и в двадцать первом веке находились мужчины, которые не признавали женщин-хирургов. Даже среди коллег у нее возникали проблемы на этой почве. Хубилай искренне удивлен, не более того.
      – У себя на родине я лечила всевозможные травмы и раны.
      Император наморщил лоб.
      – Всевозможные раны?.. К примеру, раны от удара ножом, мечом или стрелой?
      Естественно, его интересовали раны, полученные в боях, – ведь он полководец. Ничего удивительного в том, что он думает о своих воинах.
      – Да, раны любого происхождения. Кроме того, переломы костей, контузии…
      Хубилай снова убрал руки за спину и длинными шагами заходил по комнате.
      – Это очень кстати. Китайцы умеют лечить многие болезни, но в лечении ран часто бессильны. Арабские врачи тоже не всегда справляются, полагаясь на волю Аллаха. Врач, способный лечить раны, – это подарок богов. Как много добрых и отважных воинов умерли на моих глазах! – Хубилай вдруг остановился как вкопанный. – А ты хорошо обучена? Ты пользуешься славой у себя на родине?
      Беатриче пожала плечами – конечно, она неплохой хирург. Но что касается славы… Наверняка есть врачи более авторитетные, чем она. Не только в Германии или Гамбурге, даже в ее отделении…
      – Обучена хорошо. Правда, не знаю…
      – Ты можешь действовать самостоятельно или тебе нужен учитель?
      – Нет, не нужен. Конечно, могу.
      Хубилай жестом прервал ее – и вдруг она увидела в приветливом, симпатичном человеке и ласковом дедушке великого хана, правителя могучей империи. Он знает, чего хочет, и сразу же демонстрирует свою волю, не считаясь с тем, как она отреагирует.
      – Маффео, кто у нас самый лучший врач в Шангду?
      Маффео задумался на минуту.
      – Ли Мубай. Он лучший врач в Шангду и, по моему мнению, во всем государстве.
      Хубилай улыбнулся:
      – Я слышал, что ты любишь Ли Мубая, но твое мнение может быть предвзятым. В Тайту тоже есть хорошие врачи, к примеру Ло Ханчен. Говорят, самые тяжелые болезни излечивает с помощью одной только иглы. Или Тан Джинпо – учился у одного арабского целителя. Правда… – Он тихо покачивал головой вправо и влево, – очень молод, ему не хватает опыта и мудрости. – Подумал, помолчал засмеялся. – Но я согласен с тобой, друг мой. Ли Мубай сделал много хорошего, я никогда не слышал о нем дурного слова. Может быть, он действительно лучший врач в моем государстве. – Император повернулся к ней. – Беатриче, женщина из Страны заходящего солнца, у меня к тебе поручение, – нет, скорее просьба. Готова ли ты взять в ученики Ли Мубая, Ло Ханчена, Тан Джинпо и всех других врачей в Тайту и передать им свой опыт? Взамен ты могла бы научиться у них древнекитайскому искусству врачевания. Это пойдет на благо всему народу.
      Под «народом» Хубилай подразумевал прежде всего свою армию. Но что это меняет для нее? Серьезность и торжественность, с какими он изложил свою просьбу, больше подходили бы к свадебной церемонии. Беатриче вовремя взяла себя в руки, чтобы не выпалить сразу: «Да, я согласна!»
      – Ваша просьба делает мне большую честь, великий хан. – Она низко поклонилась. – Я с радостью принимаю ее и постараюсь достойно выполнить.
      – Это не станет для тебя потерянным временем, – с улыбкой произнес Хубилай. – Потерпи немного, и, когда мы окажемся в Тайту, ты сразу приступишь к делу. Маффео, передай Ли Мубаю мое решение. Если у него возникнут веские возражения, пусть доложит мне. Если нет – он поступает в ученики к Беатриче, женщине из Страны заходящего солнца. Такова моя воля и быть по сему! – Хан положил руку ей на плечо. – Твоя родина, наверное, интересная страна. Никогда еще я не слышал, чтобы мужчины доверяли женщине лечение своих ран. Когда-нибудь ты мне расскажешь об этом подробнее, но не сегодня. По дороге у нас найдется для этого достаточно времени. А сейчас… я обещал внуку рассказать ему перед сном одну историю. Мужчина должен держать свое слово – особенно перед ребенком.
      Маффео и Беатриче поклонились владыке и покинули его покои. Возвращаясь к себе, Беатриче не шла – парила. Неужели все это происходило наяву? Хубилай предложил ей поучиться у местных целителей и одновременно передать им свой врачебный опыт? Не грезит ли она?
      Ведь речь, по сути, шла о культурном и научном обмене – таком, который начиная с восьмидесятых годов шел между Гамбургским и Пекинским университетами. Гамбургские коллеги радостно похлопывали друг друга по плечу, гордясь этим прогрессом. Каждый раз, когда происходил обмен студентами или доцентами, это событие торжественно отмечалось.
      Но что это по сравнению с обменом, который предлагается ей? Хубилай предвосхитил многое на века вперед. И такого человека она считала отсталым и необразованным… Неужели Хубилай-хан, с которым она только что познакомилась, и есть тот кровожадный и необразованный правитель, тиран, каким рисуют его историки? Невероятно! Тут ей вспомнилась одна фраза, вычитанная когда-то в газете: «История – это точка зрения историка».
      Разумеется, цивилизованный Запад ориентировался не на устные рассказы и поверья монгольских племен. Более серьезное значение придавалось письменным источникам, составленным китайскими летописцами. Причем, будучи побежденным народом, они, естественно, не слишком лестно рисовали монголов, иной раз искажали исторические факты. А может быть, историки просто что-то упустили?
      Когда Маффео и Беатриче вернулись к себе, их уже ждали. Из тени колонны выдвинулась фигура и направилась в их сторону: Тот самый молодой человек европейского вида, которого Беатриче заметила в тронном зале! Раскрыв объятия, он произнес что-то по-итальянски.
      – Привет и тебе, Марко! Только прошу тебя говорить по-арабски! – Маффео устало провел рукой по лицу. – Иначе Беатриче не поймет нас.
      – Прошу извинить меня, благородная дама! – Молодой человек галантно поклонился. – Если я чем-то оскорбил вас, то причиной тому не моя злонамеренность, а чистое недоразумение. Прошу нижайше – извините меня! – Он взял ее за руку. – Не изволите ли представить меня прекрасной даме, дорогой дядя?
      – Разумеется. Прости меня. Беатриче, позволь представить тебе моего племянника Марко. Марко, это Беатриче.
      Марко поднес ее руку к губам, и Беатриче ощутила его еле заметное дыхание. По спине пробежала легкая дрожь. Марко снова выпрямился и взглянул на нее. У него красивые темные глаза, приятный голос и та самая вызывающая, чарующая улыбка, что заставила ее краснеть. Где-то в подсознании уже начали звенеть тревожные колокольчики. Этот человек опасен, чего не скрывает его безукоризненно правильный арабский.
      Сердце ее бешено забилось. Она попыталась высвободить руку, но оказалась не в состоянии освободиться от его власти, а ведь рукопожатие его не слишком сильное. Держит ее руку в своей легко, как перышко. Может быть, у него в руке спрятан невидимый магнит?..
      «Веду себя как девчонка!» Она злилась на себя и на Марко. Этот парень отлично знает, какое впечатление производит на женщин. И все-таки…
      – Зачем ты явился сюда, Марко? – спросил Маффео.
      Беатриче воспользовалась моментом и высвободила наконец свою руку. Маффео невольно помог ей выйти из неловкого положения – она бросила в его сторону благодарный взгляд.
      – Уважаемый дядюшка, я пришел только затем, чтобы приветствовать вас, – улыбаясь, ответил Марко. – Мы давно не виделись, и я счел своим долгом найти вас и пожелать вам всяческих благ.
      – Будем считать, что ты это сделал. А теперь попрошу тебя уйти. Уверен – состояние Беатриче для тебя не секрет. После такого длинного и напряженного дня она нуждается в отдыхе.
      Беатриче завидовала Маффео – он так спокойно воспринимает, казалось бы, неотразимый шарм племянника. Поделился бы с ней противоядием от его чар…
      – Хорошо, дядюшка. – И Марко с улыбкой обратился к Беатриче: – Но вы позволите навестить вас завтра?
      У нее даже в горле пересохло – будучи не в силах выдавить ни слова, она только кивнула.
      – Благодарю вас, – отвешивая поклон, произнес Марко и с той же чувственностью поцеловал ей руку. – Желаю вам приятно отдохнуть, Беатриче. И вам тоже, дорогой дядюшка. – Снова галантно поклонился и быстрой, пружинистой походкой танцовщика удалился.
      Беатриче смотрела ему вслед. Марко Поло, великий, знаменитый Марко Поло… Наверное, поэтому у нее так дрожат колени и она чувствует себя как после наркоза.
      В конце концов не каждый день встречаешься с великими персонажами мировой истории. А может быть, есть и другие причины дрожи в коленях? Ничего подобного, их нет! Или все-таки есть?..
      – А сейчас пора спать. – Маффео отвлек ее от нахлынувших хаотичных чувств. – Нам и правда пора отдохнуть. За окном уже давно ночь. Кто знает, что нас ждет завтра…
      Беатриче обратила внимание, какой у него усталый, даже изможденный вид… Лицо совсем серое. Она, напротив, чувствует себя необыкновенно бодрой, почти окрыленной – как после бокала шампанского. Предложи ей сейчас Маффео показать ночную жизнь Шангду – с восторгом согласилась бы.
      «Для него сегодня трудный день», – подумала Беатриче. Вдруг ей стало жаль Маффео – он очень ведь немолод. Тяжело вздохнув и сочувственно улыбнувшись, она отправилась в свои покои.
 
      Стояла глубокая ночь. Во дворце тихо, все спят глубоким сном – и люди, и звери. Быстро и бесшумно, как тень, Ахмад миновал темный, слабо освещенный немногочисленными факелами проход в канцелярию. Никто его не видел, никто не заметил… И все же он остановился и спрятался в нише. Закутавшись в длинный черный плащ и растворившись в собственной тени, он озирался, прислушивался, стараясь убедиться, что за ним нет слежки, – ведь шпионы подстерегают всюду. То, что он задумал, – дело очень опасное. Быть пойманным на месте означает смертный приговор. Хубилай казнил и не за такие проступки.
      Закрыв глаза и затаив дыхание, Ахмад прижался к стене ниши и прислушался: ни в одном, даже самом отдаленном уголке не слышно ни малейшего шороха. Только стучит в ушах – это биение собственного сердца…
      Кажется, никто его не преследовал. Оглянувшись еще раз, он вышел из своего укрытия и заторопился.
      Чтобы еще до рассвета осуществить свой замысел, надо спешить.
      Достигнув наконец канцелярии, служившей и библиотекой, он, к величайшему удивлению, обнаружил, что дверь не заперта. Тяжелый железный засов отодвинут, между дверью и косяком просвечивает узкая щель.
      Сердце бешено стучит… Неужели кто-то проник в его кабинет? Он не припоминает, чтобы с кем-то делился своими планами. И все-таки этого нельзя исключать. При дворе хана есть умные головы… Такие, как венецианец, прошли огонь и воду, им достаточно одного слова, намека – сразу поймут, что к чему, и выведут его на чистую воду. Он всегда предельно осторожен и привык, прежде чем сказать что-то, взвешивать каждое слово. Но иногда и самый бдительный человек допускает промах.
      Коротким привычным движением он откинул назад полы длинного плаща.
      Теперь можно не только свободнее двигаться, но и легко выхватить оружие, висящее на поясе. В ярости сжал зубы. Кто бы здесь ни был, ему придется выдержать жестокий бой!
      Тихо приоткрыв дверь, он ловко прошмыгнул в щель. Внутри полная темнота, только в дальнем углу огромного зала мерцает слабый свет. Ахмад так ничего и не заметил бы, если бы дверь не была открыта – это выдает чье-то присутствие.
      Бесшумно, по-кошачьи он проскользнул сквозь ряды высоких шкафов. В них за семью печатями хранится, пожалуй, самое крупное в мире собрание ценнейших книг и рукописей.
      Обширная корреспонденция хана, записи пророчеств и гороскопов, научные труды и собрания, захваченные в покоренных провинциях, ну и, конечно, легенды и песни, прославляющие правление Хубилая.
      Богатейшая библиотека – одной только регистрацией и систематизацией отдельных рукописей и книг заняты в день по пять человек. Даже Ахмад – совсем еще молодым человеком он видел собственными глазами Багдадскую библиотеку – испытывал благоговейный трепет перед этой коллекцией.
      Сейчас, однако, все эти сокровища мало его занимали. Все ближе он подкрадывался к источнику света, бесшумно скользил от шкафа к шкафу, перебираясь от одного угла к другому; крался, как тигр – к своей добыче, в каждый момент готовый к прыжку.
      И вот он увидел того, кто проник в канцелярию: Янг Вусун, старший писарь и придворный летописец. Сидит на корточках за низким письменным столом с чернильницей, в руках кисточка – тонкая, с заостренным верхом, каким пользуются китайские писцы, нанося на бумагу замысловатые иероглифы. Быстро и легко скользит она сверху вниз по огромному листу бумаги… Слабый свет сальной свечи отражается на круглом, рыхловатом лице китайца. Янг Вусун так поглощен работой, что не замечает Ахмада…
      На месте китайца он не поступил бы так легкомысленно – уж повсюду расставил бы ловушки. Пусть и не сработают – все равно Ахмад почуял бы опасность, услышал неровное дыхание, похожее на хриплое пыхтение жирной свиньи, которую ведут на бойню… Растерянно покачал головой – не поставить к дверям даже слугу… Янг Вусун глуп как пробка и наивен как малое дитя. Что ж, проучит его и немного попугает.
      Ахмад бесшумно обошел писаря, подкрался к нему сзади, чуть не задев полой накидки. Молодость Ахмада осталась далеко позади, но он сохранил ее повадки. Каждой частицей тела помнит движения, которым научился за годы юности, полной лишений и упорного труда. Тело его послушно, несмотря на бремя прожитых лет. Сейчас у него перед глазами мясистый затылок склонившегося за работой китайца – гладкий и незащищенный. Один удар тонкого, острого клинка в точку, где начинается линия волос, – и китаец не успеет даже пискнуть.
      Ахмад закрыл глаза и, сжав кулаки, сделал глубокий вдох. В этот момент жизнь китайца полностью в его руках. Она не стоит и щепотки песка, можно раздавить его одним пальцем, как комара…
      О Аллах, какое волнующее чувство!.. Как наслаждается он властью над этим человеком… Но вот он разжал кулаки и медленно выдохнул – наваждение исчезло. Дни, когда он был способен на чувства братства и товарищества, давно миновали. Даже тогда, в те счастливые дни, когда все имело свой порядок, ему, прежде чем убить человека, следовало получить разрешение Великого Мастера.
      А сейчас надо быть особенно осторожным: монголы очень постарались, чтобы он прятался как вор. Да покарает их Аллах! Те счастливые дни безвозвратно ушли, но вспоминать их приятно.
      Он наклонился и дунул в затылок писаря. Янг Вусун пронзительно вскрикнул, подпрыгнул, запутался в своем длинном, грубом платье и свалился на пол… Так и лежал, скорчившись, на спине, пытаясь встать на ноги… Вид как у жирного жука, визжит как баба. Ахмад с презрением глядел на бедного писаря.
      – Не убивай меня! – запричитал китаец, закрывая лицо жирными руками. – Умоляю, не убивай меня! Отдам тебе все, что захочешь, – деньги, драгоценности… Могу устроить тебе важный пост при дворе хана! Только прошу тебя…
      Ахмад тяжело перевел дух. До этого он не собирался убивать писаря, но сейчас… не уверен в себе… Эти вопли так действуют на нервы…
      – Да ничего я тебе не сделаю! – перебил он китайца, снова закутываясь в плащ, чтобы скрыть от посторонних глаз весь свой арсенал. – Успокойся, Янг Вусун, и поднимись с пола!
      Пораженный, тот смотрел на Ахмада сквозь растопыренные пальцы…
      – Ахмад? Это ты или мне померещилось?..
      – Да, я. – И протянул руку, помогая ему встать.
      Однако это нелегко – писарь весит не меньше откормленного быка.
      – Почему ты здесь? Что делаешь здесь, в канцелярии, в такой поздний час? – решился задать вопрос китаец.
      – О том же могу спросить тебя, – холодно ответствовал Ахмад, разозлившись на себя.
      Почему не оставил жирного китайца в покое? Пусть бы себе писал и дальше! Выскользнуть бы отсюда, как прокрался сюда, – и Янг Вусун в жизни не догадался бы, что кто-то здесь был, кроме него.
      – Что ты делаешь здесь ночью, когда все люди спят?
      Китаец густо покраснел:
      – Это тебя не касается! – зашипел он, разинув рот. Точно как свирепые, отвратительные собаки породы «фу», так почитаемые китайцами, – фигурами их украшены все ворота. Ахмад насмешливо сдвинул брови.
      – А тебя – еще меньше.
      Янг Вусун закрыл рот.
      – Чтобы избежать еще больших неприятностей, – продолжал Ахмад, – я предлагаю следующее: ты продолжаешь свою работу дальше, а я делаю свое дело. И никто никого не видел. Что ты на это скажешь?
      Китаец недолго размышлял – утвердительно кивнул. Хоть и жирный, но совсем не глупый.
      – Хорошо, будь по-твоему. Но если ты когда-нибудь посмеешь… – И грозно поднял указательный палец.
      Ахмад чуть не рассмеялся, прикусив губу. Чем это угрожает ему китаец – ему, истинному фидави, отмеченному самим Старцем Горы? Даже не оскорбительно – просто смешно!
      – Да-да, можешь на меня положиться. – Ахмад рассеянно зевнул. – Спокойно работай дальше. – И повернулся к нему спиной.
      Китаец продолжал неподвижно стоять на месте… Проходя со свечой в руках через ряды шкафов и ища глазами бухгалтерские книги, Ахмад думал о Янг Вусуне. Что он тут делает поздней ночью? Маловероятно, что в этот час по собственной воле завершает то, чего не успел за день. Китайцы не расшибались в лепешку ради своего монгольского повелителя. Тогда какая тайна скрывается за ночным бдением китайца?
      Недавно Ахмаду рассказали: китайцы тайно фальсифицируют некоторые документы – записи о многочисленных битвах Хубилай-хана, об успехах его политики. Эти записи составлялись по приказу Хубилая и задумывались как хроники, восславляющие его правление и предназначенные в назидание потомкам. Собственно говоря, это слухи… Ахмад с трудом представлял, какую цель преследовали китайцы, занимаясь этим. Зачем тратить столько усилий и подвергать себя опасности разоблачения, чтобы представить Хубилая в плохом свете, а самих себя – в хорошем? Это глупо. Но китайцы во всем, что ни делают, очень своеобразный народ – с этим нельзя не согласиться.
      Наконец Ахмад нашел то, что искал. Шкаф, перед которым он сейчас стоит, заполнен бамбуковыми трубочками-футлярами – в них хранятся свитки с торговыми знаками. Здесь около сотни таких свитков. Он облегченно вздохнул… Однако медлить нельзя, работу надо выполнять. Вот-вот бумаги погрузят на лошадей и быков – и доступ к важным документам будет перекрыт. Кроме того, велика опасность, что среди бумаг найдут компрометирующие Ахмада свидетельства. А уж это будет стоить ему больше, чем пост министра финансов. Опасность существует реально – ханские ищейки уже наступают ему на пятки. Венецианец все рассказал…
      Ахмад достал первый рулон и открыл пробку, которой закупорена трубка. Позже надо очень постараться, чтобы Янг Вусун держал рот на замке, да покрепче. Но это потом. У него впереди длинная бессонная ночь – надо многое успеть…
 
      Беатриче грезила… Она в огромном помещении, похожем на собор – такой высокий, что потолка не видно.
      Легкими шагами скользит по полу… Потом парит в воздухе. Складки легкого, длинного одеяния развеваются вокруг ног.
      «Я танцую, – с изумлением думала она, – танцую… Так почему не слышно музыки?..»
      И вдруг услышала словно издалека долетающие звуки испанской гитары… Кто-то исполняет мелодию фламенко… Да ведь это она сама танцует фламенко, и, кажется, неплохо! Именно фламенко, хотя вовсе не поклонница его, а уж тем более не танцовщица.
      Но сны, к счастью, имеют свои законы. Она наслаждается легкостью, изяществом и страстью, с какими двигается в такт музыке. Кружится, притоптывает ногами, закидывает голову назад и отводит в стороны… Скользит вокруг массивных колонн из темного гранита… Как будто только тем и занималась в жизни, что танцевала фламенко.
      Вот одной рукой подбирает юбку на бедрах, а вторая, поднятая вверх, плавно извивается змеей… Восхищенный шепот, аплодисменты звучат в такт с музыкой, ритмично стучат ее каблучки… И трепещет множество рук… По-видимому, это зрители, но в полумраке и тени колонн их не видно. Лишь приближаясь к колоннам, она чувствует тепло человеческих тел – руки протягиваются, пытаясь дотронуться до ее платья…
      А она впивает внимание, восхищение – и в то же время чувствует: все это ей безразлично. В мире существует только она одна, гитары передают историю ее жизни, а ритм – биение ее сердца… Все остальное неважно, лишено всякого значения.
      Так она танцует, кружась среди колонн, – и вдруг ее подхватывают две сильные руки. Перед ней высокий, стройный кавалер, одетый как испанский матадор. Правда, одежда его черного цвета, даже широкая лента на поясе черная. На лице черная маска, шляпа с широкими полями глубоко надвинута на лоб.
      Не понимая, кто он, она это инстинктивно чувствует… Ощущает по сладостной дрожи, пробежавшей по ее спине. Это Марко, и никто другой! Здесь нет никого другого, кто вызывает у нее такие чувства…
      Он привлекает ее к себе, и на короткий миг она видит его глаза, темные, полные страсти. В них отражается та же волнующая история, которую рассказывают гитары, – ее история…
      Потом они вместе танцуют – отдают и берут, ищут и находят, любят и ненавидят, живут и умирают… Два тела – один танец, две души – одно чувство! В ее жилах течет та же кровь, ритм связывает их воедино… Это невыразимо прекрасно…
      Но что-то мешает ей, что-то смущает… За колонной нечто, напоминающее тень мужской фигуры, но гораздо массивнее. Это очень страшно!.. Она вдруг сбилась с такта, споткнулась и чуть не упала… В самый последний момент Марко подхватывает ее… Она лежит в его объятиях, а он, склонившись над ней, улыбается… Но от улыбки-гримасы ее бросает в дрожь – это улыбка волка, вампира… Сейчас он обнажит острые клыки…
      – Нет, не делай этого! – произносит вдруг голос, показавшийся ей знакомым.
      Где она слышала его?.. Проходит некоторое время, прежде чем вспоминает. Это тот араб – Ахмад, министр финансов Хубилая. Разговор его она недавно подслушала – что-то вроде: «Она понадобится нам для более важных дел».
      Благодарность быстро сменяется страхом. Слова араба звучали жутко. Что бы они там ни замышляли – не желает она ничего этого знать!
      «Беатриче, проснись же наконец! – взывает она к себе. – Ведь это сон, всего лишь сон! Просто открой глаза – и все исчезнет! Ты будешь спасена!»
      Увы, все не так просто. Как ни старается прогнать сон – это ей не удается. Началось так хорошо, потом стало прекрасно – и вот превращается в кошмар…
      – Отпусти ее! – продолжает араб. – Ты же знаешь – мы обещали!
      С явной неохотой Марко осторожно, нежно опускает ее на пол.
      – Вот так! – раздался вдруг низкий, страшный голос.
      И в этот момент от колонны отделилась огромная черная фигура. По своим очертаниям она напоминала гигантскую летучую мышь. Только вампира и не хватало! Марко и араб отпрянули, не желая иметь ничего общего с этим омерзительным существом. Беатриче, застыв от ужаса и не в состоянии пошевелить пальцем, лежала на полу.
      Чудовище неумолимо приближалось к ней, вот оно уже у нее над головой… От него веет смертью, тленом… У нее перехватило дыхание, она почти лишилась чувств…
      – Нет! – заговорило исчадие ада, положив ледяную когтистую лапу ей на щеку – и она ощутила прикосновение смерти. – Не вздумай падать в обморок, пока не скажешь: где он, где ты его прячешь?!
      Когти впились в подбородок, все тело сковал ледяной холод, парализовав мысли. Чего эта тварь хочет от нее? О чем речь?
      – Ты понимаешь, что я имею в виду? – угрожающе выговорило чудовище, выдохнув ей в лицо смрадную струю. – Ну что ж, если не хочешь… Я знаю средства и методы заставить тебя…
      – Это сон, все это только сон! – бормотала Беатриче. – Нет на свете никаких гигантских летучих мышей, ни вампиров, ни чудовищ! Все это лишь сон…
      Чудовище разразилось диким смехом. Потом склонилось к ней совсем близко, и Беатриче почувствовала, как оно лижет огромным шершавым языком ее лицо… Густая, тягучая слюна, воняющая тухлой рыбой и падалью, липла к коже. Ей стало дурно, началось удушье, воздуха не хватало… Сейчас она задохнется, а потом…
      – Говори, где он, и я оставлю тебя в покое! – прошипело чудовище. – Скажи, где он, – и ты свободна.
      «Да-да, я все скажу! – думала Беатриче. – Скажу, что ты хочешь, только…»
      Вдруг раздался дикий крик. Чудовище отскочило назад, рыча от ярости и боли. Марко и араб тоже кричали. Беатриче слышала звон клинков, скрестившихся в схватке, но не решалась открыть глаза. Бой становился все ожесточеннее. Наконец послышался раздирающий душу крик, потом он стал угасать в яростном хрипе… Становился все слабее, словно удаляясь, пока совсем не замолк. Что бы там ни было, теперь все позади.
      Беатриче услышала звук приближающихся шагов, быстрых и легких. Кто-то склонился над ней, бережно взял за локоть и провел рукой по ее телу.
      Еще не видя этого человека, она уже знала, кто он. Даже если ее тело не помнило его объятий, запах тотчас выдал его. Аромат амбры и сандалового дерева всегда окружал его, как легкая, развевающаяся на ветру накидка…
      – Слава Аллаху, ты жива!
      От этого голоса по спине у нее, как всегда, пробежала приятная дрожь.
      – Саддин! – воскликнула она в изумлении и открыла глаза. – Это все-таки сон?.. – Что ты здесь делаешь?
      – У снов свои законы. Я здесь, чтобы защитить тебя, – произнес он, легко-легко погладив ее по голове.
      На губах его играла улыбка – там, в Бухаре, она чуть не свела ее с ума… Саддин явился ей как принц из старой сказки, он принадлежал вечности. Но у него были свои права. А у снов свои законы. И иногда это во благо.