– Терпение, мой друг, терпение! Скоро все узнаешь.
      Слушая этот голос. Беатриче снова ужаснулась. Все это напомнило ей одну из последних сцен «Пропавшего без вести». В этом фильме, с Кифером Сазерлендом в главной роли, герой в конце оказывается под землей – в гробу. Надо ей быть осторожнее, а то как бы самой там не оказаться. И она продолжала наблюдение, слушая диалог мужчин.
      – Не будем сейчас об этом, – согласился монгол. – Давай вернемся, пока никто нас не увидел вместе.
      – Ты прав. Джинким меня уже ждет.
      Оба остановились.
      Кажется, они ее не заметили… Беатриче стала панически искать глазами место, где могла бы спрятаться. Вон там, слева, в двух метрах от нее, дверь… Скорее, скорее! Если дверь заперта – тогда останется лишь молиться.
      Не тратя времени на дальнейшие размышления, она метнулась туда. Судьба оказалась милостива к ней – позволила скрыться.
 
      Джинким стоял у окна апартамента, где принимал посетителей, и задумчиво смотрел вдаль. Спускались сумерки, повсюду зажигали факелы. Прямо перед ним открывался вид на площадь – в теплое время года здесь устраивались парады и состязания всадников в честь великого хана.
      Летними ночами у костров собирались подданные хана, рассказывали истории своих предков, распевали старинные песни о любви и смерти, мудрости богов и доблестных подвигах героев.
      За день солнце нагрело плотно утоптанную, пахнущую травами землю, и ощутимое даже в безветренные дни легкое дуновение воздуха принесло благословенную прохладу. Ночью над площадью простиралось ясное звездное небо, посылая на землю вести богов об ушедших предках.
      Весной и осенью ветры сгоняли на небе облака, а дожди смягчали землю. Лошади вязли по колено в грязи. Тех, кто мог себе это позволить, через площадь на специальных носилках несли слуги.
      Сейчас зима на носу – площадь заметно опустела. На ней очень ветрено, люди торопятся поскорее оказаться в теплом доме. И все же степь всегда прекрасна.
      «Вот уже совсем скоро, – думал Джинким, – площадь заметет снегом, лошади увязнут в сугробах, и это в последний раз».
      Шангду – с его площадями, садами и парком, где весело резвились великолепные кобылицы хана, каменными округлыми домами, напоминающими юрты кочевников, – скоро опустеет. Отправятся в путь караваны, навьюченные мебелью, домашней утварью и всеми документами из ханского дворца, которые нельзя оставлять здесь. Это произойдет совсем скоро. Хан и его советники окончательно переедут в Тайту. Строительные работы, продолжавшиеся много лет, подошли к концу. «Великий город» наконец построен. Сегодня утром гонец принес ему весть. Давно он знал о планах Хубилая, о том, что переезд может начаться в любой момент, – и все же это известие подействовало на него как удар молотом.
      Тайту… Сам Джинким там еще не был, но знал город по макетам зодчих. Эти игрушечные модели города долгое время находились в покоях Хубилая: квадратные дома; вымощенные камнем площади и дворы, где нет места цветущим растениям и влажной земле; сады, в которых каждая травинка, дерево и цветок росли там, где их посадил человек.
      Тайту – чисто китайский город: спроектирован китайскими архитекторами, выстроен китайскими рабочими; населен китайскими торговцами, чиновниками и аристократами.
      Согласно воле Хубилая, Тайту станет столицей Монгольского царства и символом его единства и могущества, а переезд двора со всей его свитой призван способствовать его укреплению.
      Джинким опасался, что китайская оппозиция расправит здесь крылья, а он и его брат – чистокровные монголы. Может быть, Хубилай за время своего правления в стремлении объединить все народы под своей властью забыл об этом? Но если дереву обрубить корни, оно погибнет.
      Где Хубилай станет черпать силы, чтобы держать в руках государство, если захочет управлять китайским народом? В глазах Джинкима строительство Тайту – страшное оскорбление, бросающее вызов богам предков. Оскорбление это увековечено в камне и дереве. И так считает не он один. Многие старики и воины, отважившиеся высказать свое мнение, согласны с ним.
      Джинким предлагал Хубилаю перевести в Тайту только административные службы, а все главные государственные дела вести по-прежнему из Шангду. А еще лучше снова переехать в Каракорум, город их деда Чингисхана, где концентрировалась вся мощь монгольской нации.
      Но, как ни старается, не в силах он переубедить брата. Тот неумолимо, с упрямством ишака идет к своей цели. Хубилай – хан, и его слово, доброе или злое, – закон. Джинкиму не остается ничего другого, как на коленях молить богов не бросать Хубилая на произвол судьбы, а хранить его и весь монгольский народ.
      Дверь за его спиной открылась и снова закрылась – тихо, почти бесшумно. Но от чуткого слуха Джинкима ничто не ускользало – даже в сильнейшую бурю он улавливал шорох мыши в траве. Но монгол не обернулся и продолжал стоять спиной к двери. Кто посмел вторгнуться в его покои? Кто-нибудь из слуг? Вряд ли. Ни один не отважится без разрешения войти к нему в дом. Может быть, сам Хубилай? Возможно. Друг не войдет без приветствия. А брат уже много лет не ходит на охоту, разучился двигаться бесшумно. Остается предположить худшее, к чему Джинким всегда готов: это враг!
      Шаги, однако, не приближаются. Значит, таинственный и незваный гость неподвижно стоит где-то рядом, притаившись… Чего он ждет? Джинким почувствовал, как сильно бьется сердце.
      Немногих он боится в этой жизни, прежде всего – драконов и демонов. Но даже с этими тварями не задумываясь вступит в ожесточенную схватку. А больше всего на свете опасается злобы и коварства…
      Вот как сейчас: стоит спиной к невидимому и неизвестному врагу. В эту самую минуту он, возможно, заряжает стеклянную трубку отравленной стрелой… Притаился и терпеливо, как паук, плетет сеть, ждет момента, когда он, Джинким, не выдержит и невольно подставит ему затылок… Прежде чем он сумеет постоять за себя, в него вонзится крошечное жало…
      При мысли, что погибнет от руки коварного злодея, даже не посмотрев ему в глаза, он пришел в ярость. Ну нет, если мерзавец думает, что убьет его так просто, – то сильно ошибается!
      Подобно тигру перед прыжком, Джинким беззвучно и незаметно, сжавшись в пружину, отпрыгнул назад и сделал кувырок. Мгновенно встал на ноги – и приставил кинжал к горлу противника…
      Велико его удивление: перед ним не лицо предателя китайца, а широко распахнутые голубые глаза… Женщина тяжело дышит, упершись большим животом в его ноги, – он даже чувствует движения еще не родившегося ребенка. Та самая незнакомка из Страны заходящего солнца, которую они с Маффео и Никколо нашли посреди степи! Это зрелище привело его в такое замешательство, что он невольно опустил кинжал.
      – Что тебе здесь надо?!
      Она уставилась на него так, будто встретилась с призраком. Дрожит всем телом и, кажется, потеряла дар речи. И все же его раздирали сомнения. Умный мужчина никогда не должен верить женщине, к тому же явившейся из Небытия, прекрасной чужестранке с глазами цвета неба и волосами, сплетенными из золота. Может быть, она послана сюда, чтобы совратить его?!
      – Что тебе надо?! – повторил он, на этот раз более суровым тоном. – Как ты осмелилась коварно заползти сюда?!
      Чтобы подчеркнуть значение своих слов, он снова приставил клинок к ее белоснежной шее.
      – Я… мне очень… я и не думала… заползать сюда… Просто прогуливалась и заблудилась.
      – Ах, ты заблудилась?! – вскричал Джинким. – И почему-то оказалась именно в моих покоях!
      – Я же сказала, что очень сожалею! – с чувством воскликнула она. – И не подозревала, что попаду…
      Не оправдывается, не умоляет о пощаде. И тут он увидел в ее глазах то, что тронуло его до глубины души, и понял: не убьет ее, что бы она ни совершила.
      – Ты должна оставаться в покоях Маффео! – И Джинким вложил кинжал в ножны.
      От этой женщины не исходит никакой угрозы. Можно притвориться, пустить фальшивую слезу, налгать с три короба, но нельзя подделать страх – истинный, идущий из глубины души.
      Этот страх он чует носом.
      – Всех этих недоразумений можно избежать. Сейчас тебя проводят обратно. – Он покачал головой. – Женщине никогда не следует ходить по дворцу без сопровождения. Попади ты в руки китайцев или, чего доброго, арабов – кто знает, что бы с тобой случилось. – Он слегка дотронулся до ее щеки. – Послушайся моего совета: никогда не покидай свои покои!
      Джинким открыл дверь и позвал двух стражников, чтобы приказать: «Проведите чужестранку туда, где ее место!» Не успел открыть рот, как в двух метрах от него как из-под земли вырос Ахмад, министр финансов Хубилая. Для Джинкима это один – не считая китайцев – из злейших врагов Хубилая. Как и Зенге – тот, по рассказам старух, занимается колдовством и черной магией.
      – Мир тебе, благородный Джинким, брат и престолонаследник великого хана! – Ахмад поклонился, правой рукой коснувшись груди, рта и лба. – Ты пожелал говорить со мной?
      Учтивости арабу не занимать. По наивности, граничащей с глупостью, Хубилай высоко ценит «деловые качества» Ахмада.
      Но Джинкима трудно купить внешней приветливостью и красивыми, цветистыми фразами. Он убежден: министр финансов ведет скрытую игру – бессовестно обманывает хана. Доказать это пока не удается – араб хитер и скользок, как змея. Из всех передряг выползает, всегда: не раз пытались его обвинить в мошенничестве – он выходит сухим из воды. Мастерски – арабы славятся этим искусством – передергивает слова и преподносит все в выгодном для себя свете.
      Однако Джинким надеялся в скором будущем с помощью Маффео представить Хубилаю неопровержимые свидетельства неблаговидных дел Ахмада, которые тот проворачивал за спиной брата.
      – Да, Ахмад. Великий хан вот-вот вернется. Я хотел поговорить с тобой о торжествах по случаю его возвращения.
      Ахмад сделал легкий поклон.
      – А кто эта… женщина? – И поднял брови, указывая на Беатриче. – Она будет присутствовать при нашей беседе? Может быть, мне зайти позже, когда ты утолишь свою жажду?
      – Нет. – Джинким с трудом подавил гнев – он никогда не понимал пренебрежения, с каким многие арабы обращались со своими женщинами. Даже к слугам относились лучше. Но на этот раз он особенно взъярился, даже чувствовал непреодолимое желание запустить кулак в острый, крючковатый нос араба – попортить ему физиономию. И когда-нибудь он это сделает – обязательно, но не сегодня.
      – Она гостья Маффео. Заблудилась, прогуливаясь по дворцу. – И кивком велел двум воинам подойти ближе. – Отведите эту женщину в покои Маффео!
      Джинким видел, как Беатриче с благодарностью, молча поклонилась ему и последовала за воинами. Но выражение ее глаз, когда она прощалась с ним, снова его смутило. Ему показалось, что Ахмад ей тоже ненавистен, она словно хочет что-то сказать ему, предостеречь… Но, может быть, он ошибается? Поневоле смотрел ей вслед: осанка у нее прямая и гордая – осанка воительницы. С большим трудом оторвал от нее взгляд.
 
      В следующие дни Беатриче не решалась выйти из дома. В первый раз отделалась испугом, не стоит испытывать судьбу. Кто знает, в какую историю она может еще попасть? Здешние мужчины, как видно, вспыльчивы и непредсказуемы. А если кому-нибудь из них взбредет в голову проверить на ней остроту своего кинжала? Но хуже всего попасться на глаза этому Ахмаду. Заметил ли он ее, когда она подслушивала тот разговор, – не знает, полной уверенности у нее нет. Поведение его, когда он пришел к Джинкиму, сочла странным – в его голосе и глазах проскальзывало что-то подозрительное, настораживающее.
      Долгими часами сидела она в своей комнате. Минг регулярно приносила ей еду и лечебный чай, одевала и мыла ее, но относилась к ней по-прежнему как к неразумному существу. Не произносила ни слова, однако своей манерой презрительно кривить рот ясно демонстрировала Беатриче свое пренебрежение.
      Иногда выражение лица Минг приводило Беатриче в ярость. С удовольствием сбила бы с нее спесь… Однако в голову не приходило ни изречения из Будды или Конфуция, ни меткой поговорки – козырнуть бы ими и поставить Минг на место. Вот и молчала, наслаждаясь единственными своим преимуществом перед китаянкой: она ей приказывает, а не наоборот.
      Замечала ли та, что Беатриче втайне стыдится своего унизительного положения?
      Часы и дни тянулись невыносимо долго. Она-то как человек двадцатого, даже двадцать первого века привыкла к телевидению, газетам, разным развлечениям. Часто жалела, что работа отнимает слишком много времени – не остается его на чтение, фильмы, спектакли и прочее.
      Здесь времени у нее предостаточно, но нет ничего – ни телевидения и кино, ни радио, книг, театров, концертов… Поговорить и то не с кем! Она так изнывала от безделья, что соскучилась даже по немилой гладильной доске.
      Беатриче подолгу стояла у окна, мечтая увидеть перед собой не ханский двор Шангду, а знакомые купола и крыши мечетей и домов Бухары. Закрывала глаза, переносясь мыслями туда…
      Вот входит к ней Али, благоухая травами… кладет ей руку на плечо и целует в затылок, нашептывая в ухо слова, полные любви… Не раз наворачивались слезы. Никак не укладывается в голове, что Али аль-Хусейна давно нет в живых, очень давно… Не суждено ему узнать, что она ждет от него ребенка.
      Внезапно женщина ощутила новый приступ схваток – как там, в больнице. Но болей нет, просто живот время от времени, со строгой периодичностью, становится твердым, как доска, – плохой признак.
      А ведь она очутилась в Средневековье – вокруг мириады опаснейших микробов и бактерий, кишат повсюду – в воздухе и воде, на каждом предмете и куске ткани… В Шангду в тринадцатом веке свирепствовали чума и проказа – об этом она читала в учебнике, готовясь к государственному экзамену. Каких только страшных болезней тогда не существовало! Сейчас-то их нет, о них забыли благодаря успехам современной медицины. Боже мой, как можно жить без обеззараживающих средств, без антибиотиков?! Выжить в таких условиях ее ребенку почти невозможно.
      Беатриче ходила по комнате взад и вперед, погрузившись в невеселые мысли.
      Из глубин подсознания выплывали все более страшные картины. Вот на нее, размахивая саблями, набрасываются монголы и, выпучив глаза, вспарывают ей живот… Или ее топчут лошади, мчащиеся на полном скаку… И все только потому, что она недоела рис в миске или совершила другой ничего не значащий проступок. Эти картины наводили на нее ужас – перехватывало дыхание, бешено колотилось сердце…
      Все это фантазии, успокаивала она себя. Старик Фрейд счел бы, что это всего лишь отголоски полученной в детстве травмы, преломленной подсознанием, или сублимации отношений с отцом и матерью. Кто определил бы, что с ней происходит…
      Когда она уже почти отчаялась, боясь впасть в глубокую депрессию, как случилось в Бухаре, явился наконец Маффео, на этот раз в сопровождении Ли Мубая. Китайский врач снова пощупал пульс и провел сеанс акупунктуры – поставил иглы на запястье.
      Иголок всего две, но какие! Не сравнить с тонюсенькими серебряными, которыми пользовался современный целитель – вел курс практической медицины у них в больнице. Те гнулись от одного взгляда. А эти, толстые и тупые, – из чистого золота. Ли Мубай заострил их с помощью бруска в ее присутствии, но Беатриче казалось, что в сустав ей вогнали гвоздь. К тому же иглы явно не стерильные. Хранились они в маленькой, обитой шелком шкатулке. О дезинфекции или об элементарном обеззараживании кожи тут нет и речи. Она плотно сжала губы, чтобы не закричать.
      Вслед за болезненным уколом – жгучая, как после электрошока, боль, будто по руке сильно ударили хлыстом. В первое мгновение Беатриче решила, что Ли Мубай по незнанию анатомии попал в нерв. Но потом заметила: нет, совсем другое ощущение она сначала приняла за удар. Через короткое время боль стихла и сменилась жжением. По телу разлилась приятная теплота. Иголки в суставе тряслись, как две антенны. Когда все успокоилось, произошло нечто странное. Она почувствовала, как расслабились все мышцы в нижней части живота: в области таза, брюшины и даже мускулатуры матки. С опаской положила Беатриче свободную руку на живот: он снова стал мягким…
      Не успела она спросить Ли Мубая, такой ли реакции он ожидал, как тот с улыбкой поклонился и вышел. Эта мягкая и в то же время загадочная улыбка, как будто означающая: «Я знаю все на белом свете и читаю мысли в твоей душе», совершенно вывела Беатриче из себя. Если он так много знает или предвидит, почему так быстро исчез, не произнес ни слова?
      – Как твое самочувствие? – Маффео помог ей встать.
      – Хорошо, благодарю за заботу, – ответила она, не утруждая себя вежливостью и приветливостью, ведя себя сейчас почти агрессивно. – Я прекрасно развлеклась последнее время. На потолок этой комнаты так же увлекательно смотреть, как вести долгие, содержательные разговоры с Минг. Думаю, за это время мы не сказали друг другу больше тридцати слов.
      Ага, он покраснел – кажется, смутился. Что ж, поделом ему!
      – Извини, у меня не было возможности…
      – Не было возможности? – вскрикнула она. – Я здесь совсем одна, сижу взаперти… Попросила Минг назвать свое полное имя – она чуть не набросилась на меня. Ведь Ли Мубай советовал мне дышать свежим воздухом. Но скажи на милость, как я могу дышать воздухом?! Боюсь даже выйти за двери комнаты! Боюсь заблудиться или нанести кому-то ненароком смертельное оскорбление из-за того, что не знаю здешних обычаев.
      – Мне очень жаль, Беатриче. Правда, сожалею, но… – Маффео вздохнул и беспомощно пожал плечами. – Я был очень занят. Джинким попросил сделать для него работу, не терпящую отлагательств.
      Переведя дух, она облокотилась на комод с выдвижными ящичками. Постепенно гнев ее смягчился.
      – Я тоже сожалею. – Она откинула со лба прядь. – У меня нет никакого права так разговаривать с тобой. Я здесь гостья и должна быть благодарна тебе за это. И я благодарна. Если бы вы не подобрали меня там, меня давно бы не было в живых. Замерзла бы в степи, или меня убили бы монголы, приняв за оборотня.
      – Ты имеешь в виду Джинкима? – улыбнулся Маффео. – Тебе не стоит его бояться. Он очень умный и боголюбивый человек и никогда не убил бы безвинного.
      Беатриче засмеялась.
      – Неужели? А у меня сложилось совсем другое мнение, когда я оказалась с ним недавно лицом к лицу.
      Маффео опустил смущенный взгляд.
      – Да, я слышал эту досадную историю, Джинким мне все рассказал. И все-таки прошу тебя – будь осмотрительна. Завтра в Шангду ожидают возвращения великого хана. Это событие делает Джинкима особенно недоверчивым ко всем чужестранцам. Он подозревает заговор против своего брата.
      Маффео тяжело вздохнул, внезапно как-то постарев. Потом добавил:
      – Очень хотел бы считать, что Джинким чересчур подозрителен, но, к сожалению, он прав. Всемогущий владыка собрал вокруг себя не только послушных и верных людей, но и строптивых недругов. Хубилай не просто могущественный правитель – он владыка мира. У него хватает врагов. И многие из них скрывают свое истинное лицо под маской послушных верноподданных.
      И он сел на стул, показав жестом, чтобы Беатриче села на другой.
      – Мне надо с тобой кое-что обсудить. Великий хан прибудет завтра в Шангду. Он собирает у себя весь свой двор. Пригласит и тебя в том числе. Церемониал встречи хана очень сложен, но во избежание неприятностей должен строго соблюдаться. Расскажу, что ты должна знать, чтобы не вызвать недовольства хана и подозрений со стороны его стражи.
      Она только вздохнула; предстоящее событие ее даже развеселит, внесет разнообразие в ее скучную, тусклую жизнь. Послушно села рядом с Маффео с намерением внимательно выслушать его наставления.

VII