– Хорошо, расскажу. Но это ничего не меняет. Ты сама поручила мне спросить Тайджина, что в последнее время ел Джинким. Я так и сделал. В его еде не было ничего особенного. Тайджин сварил рис и поджарил мясо на огне, как любил дядя…
      Толуй стиснул зубы, стараясь перебороть боль. Беатриче видела, каких усилий стоит ему не разрыдаться.
      – А за ужином он съел еще грибы, которые у нас не растут, целую миску. Слуга Маффео принес их Джинкиму, сказал: это подарок из Страны заходящего солнца. Еще предупредил Тайджина, чтобы тот не прикасался к ним: это изысканный и ценный деликатес, слуге не по чину им лакомиться. Грибы проделали длинный путь.
      Они сушеные, их надо сначала замочить, а потом готовить. Из всех блюд слуга не притронулся только к этим грибам, как и предупреждал слуга Маффео.
      Беатриче потерла лоб.
      – Это ничего не доказывает. Подумай сам… Если бы Маффео в самом деле хотел отравить Джинкима, неужели послал бы слугу со словами, что грибы от него? А если грибы прислал Маффео – значит, произошел несчастный случай: среди съедобных грибов по трагической случайности попались один-два ядовитых. Возможно и другое. Слугу подкупили, и грибы не от Маффео. Или Тайджин лжет. – Беатриче перевела дух. – А как Маффео отнесся к этому обвинению?
      – Не знаю. Но отвечать ему придется. – По лицу Толуя пробежала зловещая улыбка. – Сейчас его как раз допрашивает отец. И вряд ли он посмеет обмануть хана.
      – А тот слуга, что принес грибы, – его уже допросили?
      Толуй покачал головой.
      – Мерзавец покончил с собой – в порыве раскаяния всадил себе нож в грудь. Наверное, не выдержал мысли, что стал соучастником страшного преступления. И скоро такая же участь ждет Маффео, этого трусливого негодяя. Надеюсь, отец прикажет подвесить его к седлу лошади, чтобы его разорвало на куски…
      – Толуй! – в ужасе вскрикнула Беатриче. – Не забывай, что Маффео и твой друг! Он не сделал тебе ничего плохого!
      – Возможно. Но сейчас он показал свое истинное лицо.
      Она ничего не отвечала – бессмысленно продолжать разговор. Толуй кипит ненавистью, бесполезно его разубеждать. И вдруг ей в голову пришла одна мысль.
      – Идем разыщем того слугу!
      – Какого слугу?
      – Слугу Маффео, который покончил с собой.
      – Мертвеца?! – Толуй пришел в ужас.
      – Да. Я хочу убедиться, что он действительно покончил с собой, а не с ним покончили.
      Тайно они проникли в помещение, где на грубом топчане, сбитом из бамбуковых палок, лежал мертвый слуга. В ногах у него стоял простой светильник. Никаких поминальных свечей. Контраст со смертным одром Джинкима разительный, но закономерный: один – престолонаследник, другой – слуга. Один – жертва, другой – убийца, пусть даже невольный.
      Слуга обернут в белую простыню из хлопка. Толуй с любопытством и восхищением наблюдал, как наставница медленно, осторожно разворачивает простыню…
      Беатриче тщательно осмотрела покойника. Китаец лет двадцати пяти – тридцати, худощавого телосложения.
      На нем одежда, какую носят все слуги при дворце хана: широкие белые штаны, поверх белая блуза со стоячим воротником.
      В глаза бросаются лишь новые туфли из пурпурного шелка, расшитые золотом, и отвратительная дырка с кровавым ободком на левой груди – след от раны.
      Оружие лежит рядом. Кто-то вынул кинжал из груди – не брать же его с собой в преисподнюю. Взгляд Беатриче снова привлекли роскошные туфли.
      – Пурпурные туфли – у слуги?!
      – Что-что? Не понял тебя, наставница.
      – Ничего. Просто думаю. Как его нашли? – Беатриче бережно ощупывала рану.
      – Его нашли лежащим на спине на своей кровати, в комнате для слуг. В руках кинжал, которым он заколол себя.
      – На твоем месте не делала бы таких поспешных выводов.
      Она продолжала осматривать покойного в поисках других следов.
      – Могу ошибаться, но для такого удара ножом на теле слишком мало крови.
      Толуй растерянно посмотрел на нее:
      – И что это значит?
      – Если он не профессиональный убийца, попавший в нужную точку, после чего смерть наступает мгновенно и без особого кровотечения, значит, к этому моменту был уже мертв. А это в свою очередь означает: он не мог сделать это сам. Думаю, на убийцу-профессионала он не тянул.
      Толуй наморщил лоб.
      – Разве тогда не видно было бы следов борьбы?
      – Нет, если он в этот момент был мертв. Может быть, его убили совсем в другом месте, а потом перенесли в эту комнату. Но прежде всего…
      И вдруг ее осенило – вспомнилась одна история, услышанная на лекции по судебной медицине. Профессор рассказывал о враче, который в своем заключении написал: «Смерть наступила естественным путем» – и проглядел колотую рану на спине.
      – Толуй, помоги мне перевернуть его.
      Вместе они перевернули слугу на бок. Но надежды не оправдались: на спине никаких ран.
      Жаль, ее предположение о насильственной смерти чуть не рухнуло.
      Тут пришла на ум еще одна идея.
      Беатриче приподняла толстую черную косу умершего – и действительно…
      – Вот видишь!
      Толуй непонимающе уставился на нее. А она не сумела удержать торжествующей улыбки, хотя улыбаться в присутствии покойника неуместно. Вот доказательство, которое она искала, – свидетельство непричастности Маффео к смерти Джинкима! Здесь орудовал опытный, ловкий профессионал.
      – Видишь эту рану – прямо под линией волос? – И показала на небольшую точку. – На первый взгляд ее можно принять за родимое пятно, но это кровь – темная, запекшаяся кровь. Если желаешь кому-либо мгновенной смерти – надо всадить нож именно сюда: в ствол головного мозга между основанием черепа и первым позвонком. Человек мгновенно умирает. Не успевает даже позвать на помощь.
      – Ранка такая маленькая… – удивился Толуй. – Как только от такого удара…
      – Человеческое тело более ранимо, чем кажется. Для такого убийства, как это, не надо меча. Вполне хватит и ножа толщиной с мизинец. Но надо знать определенную точку. А это означает только одно, – она торжествующе посмотрела на юношу, – кто бы ни был убийца, он, безусловно, профессионал. Он точно знал, что и как делать, чтобы рана не бросалась в глаза. Маффео не виновен.
      Толуй тяжело дышал. Казалось, в нем борются два чувства – естественная ярость и убедительные аргументы Беатриче. Наконец он предложил:
      – Идем скорее, поговорим с отцом!
      К Хубилаю их пропустили без задержки. Хан тут же принял их. Увидев его, Беатриче пришла в ужас: враз одряхлевший и совершенно поседевший, он сгорбившись сидел на своем троне; веки нервно подергивались.
      Неудивительно – судьба нанесла ему тяжелый удар: убили его брата. И убил один из ближайших доверенных ему людей – по крайней мере, так он считал.
      А ведь Джинким предостерегал его от излишней доверчивости. И вот теперь Хубилая терзает не только горечь утраты, но и угрызения совести: почему не послушался брата…
      – Что вам надо? – спросил Хубилай слабым, каким-то отчужденным голосом.
      Перед ними сидит сломленный горем дряхлый старик.
      – Оставьте меня одного. Я ни с кем не желаю разговаривать.
      – Послушай, отец…
      – Молчи! – гневно выкрикнул Хубилай; лицо его полно ненависти. – Оглянись вокруг!
      Спрыгнул с трона и заметался по залу между столами, сундуками и комодами, что ломились от ценностей, изящных вещей и произведений искусства.
      – Посмотри на эти богатства – они собраны со всех концов света моими верными воинами!
      Схватил необычного вида клинок – и вдруг отбросил его в сторону.
      – Это жертвенный кинжал Авраама! А вот зуб Гаутамы Будды! – И швырнул деревянный ящик о стену.
      – Зачем мне все эти сокровища?! Что они мне принесли?! Мудрость? Мир? Нет! Они ничего мне не дали!
      Он опять стал ходить по залу.
      – В безумном стремлении создать государство, где мирно жили бы люди всех наций и религий, я забыл, что человек – существо алчное, злобное и коварное! Вот здесь… – бросился к одному из столов, – вот видишь – это масло от гроба Иисуса Христа. – Взял в руки небольшую колбу и с отвращением посмотрел на нее. – Мне подарил ее убийца моего брата. – Он швырнул флакон оземь – по полу с брызнувшим маслом разлетелись сотни осколков.
      – Отец! – закричал Толуй; кинулся к хану и упал перед ним на колени, по лицу текли слезы. – Отец! Прошу тебя, остановись! Послушай, я…
      Хубилай положил руку на голову Толуя.
      – Не называй меня отцом. Я дурак, болван, глупец, который верил в доброту людей. Но сейчас я прозрел! Сейчас я…
      – Выслушай меня, отец! – перебил его Толуй; всхлипывая, протянул к нему руки. – Пожалуйста, выслушай, что мы тебе скажем! Беатриче кое-что раскопала. Кажется, Маффео Поло не виноват.
      – Как я хотел бы верить в это, но… – Хубилай перевел взгляд на Беатриче.
      Надежда и сомнение сменялись в его глазах. Смерть Джинкима, как отравленная стрела, глубоко сидела в его сердце.
      – Хорошо, женщина, говори! – И он наконец опять уселся на трон. – Мне все равно терять больше нечего.
      И Беатриче все рассказала: о ране на груди убитого слуги, о крошечном кровавом пятне на затылке…
      – И что все это значит?
      – Совершенно ясно: кто-то нанес смертельный удар в затылок и положил слугу на постель, чтобы люди думали, что он покончил с собой, раскаиваясь в своем злодеянии.
      – А почему ты думаешь, что это не Маффео прикончил слугу?
      – Потому что он купец. Маффео Поло мог бы подделать бумаги, счета. Даже достать ядовитые грибы. Но у него нет опыта профессионального убийцы. А этот злодей точно знал: вот так можно быстро и бесшумно убить человека. То, как он действовал, говорит: это матерый преступник, отъявленный убийца и негодяй! Не сомневаюсь, что на его совести не одно убийство.
      – А зачем и кому понадобилось убивать безобидного слугу?
      – Затем, чтобы он под пытками не рассказал всю правду: не Маффео передал ему корзину с грибами, а кто-то другой. Вот почему его убили.
      Она умолкла, внутренне собираясь с силами: сейчас выложит последний козырь.
      – Слуга перед смертью был обут в дорогие туфли – из драгоценного пурпурного шелка, достойные высшего по положению. Спросите Тайджина – наверняка он вспомнит, что видел эти туфли на человеке, который принес корзину для Джинкима. Думаю, не составит особого труда выяснить, откуда они взялись. Даю правую руку на отсечение, что не Маффео купил ему эти туфли!
      Хубилай в волнении спрыгнул с трона и опять заметался по залу.
      – Твоя история звучит убедительно. Но есть одна закавыка. Предположим, все, что ты сказала, – правда. Слугу подкупили, он взял деньги за то, что отнес грибы и сказал Тайджину, что они от Маффео. Но зачем носить туфли, купленные на эти кровавые деньги, к тому же такие броские для слуги?
      Что ж, это она тоже объяснит.
      – Тот, кто подкупил слугу, конечно, не сообщил ему, что грибы ядовитые. Скорее всего, сказал, что хочет оказать небольшую услугу Джинкиму и Маффео. А если просит важная персона, какие основания не доверять? Он ничего не заподозрил и спокойно разгуливал в дорогих туфлях.
      Хубилай некоторое время молчал, размышляя, потом кивнул:
      – Почему я сам не додумался до этого? Да, все так и было… иначе и не могло быть!
      – Скорее всего, именно так! – убежденно подтвердила Беатриче. – Еще одного вы не учли, великий хан: Маффео – честный и законопослушный человек. Не для того он провел при дворе несколько лет, чтобы убить своего лучшего друга. Он просто не способен на убийство, это не в его характере. Впрочем, думаю, вы и сами знаете.
      Хубилай сделал глубокий вдох.
      – Ты дала мне хороший урок, Беатриче, – женщина из Страны заходящего солнца! Я запомню его на всю жизнь! – И убежденно кивнул головой. – Ты права! Мне бы самому понять, что к чему, что Маффео не повинен! Ведь он готов был умереть за моего брата – своего друга. С ним вместе ходил на охоту, с ним делил все… Нет, он не способен причинить зло! Идем к Маффео – снимем с него страшные подозрения! Скорее, пока не произошло несчастья! Нельзя терять ни минуты!
      Беатриче и Толуй переглянулись.
      – А почему ни минуты?..
      Хубилай тяжело дышал:
      – Я любил Маффео как брата и не хотел, чтобы он попал в руки палачей или на растерзание толпы. Поэтому в знак нашей старой дружбы пожелал: пусть сам возьмет в руки меч. По моему приказу два часа назад ему должны были принести оружие.
      Втроем они помчались через дворец, минуя узкие проулки между бесчисленными постройками. Слуги со страхом отскакивали в сторону, изумленно оборачивались им вслед, не веря своим глазам: неужто среди этой безумной троицы – сам хан, повелитель всех китайцев и монголов?!
      Наконец добрались до темницы. Это огромное здание в форме куба, без окон, – единственное в Тайту, построенное целиком из камня. Никому еще не удавалось совершить отсюда побег. А что камень прочнее дерева, понятно всем без исключения – и китайцам, и монголам.
      Каково же было удивление стражников, когда у ворот темницы появился сам хан, да еще такой взлохмаченный… Однако вопросов никто не задавал. Стражи взмахнули в воздухе кривыми саблями, вытянулись в струнку и, вперившись взглядами в необычных посетителей, беспрепятственно пропустили их внутрь.
      Они вошли в квадратный зал. На стенах его коптящим пламенем горели факелы. За полудюжиной столов над огромными листами бумаги корпели писцы. Что они там писали – неизвестно. Может быть, списки заключенных, поступивших в тюрьму или выпущенных на свободу, или даты казней, или учет продовольствия для тюремщиков…
      Один из писцов, по виду монгол, с густой черной бородой, поднял голову. Беатриче испугалась – похоже, сейчас его хватит удар: сидит на стуле как приклеенный, с открытым ртом и выпученными глазами…
      – Что ты уставился на хана?! – раздраженно крикнул Хубилай. – Веди нас срочно в камеру венецианца Маффео Поло! Живо!
      В следующую минуту началось настоящее столпотворение. Все повскакивали с мест, как переполошившиеся куры. Никто не знал, что надо делать, пока монгол, по-видимому, главный надзиратель, не грохнул кулаком по столу. Стол закачался, затрещал, словно под ударом кувалды, – тюремные надсмотрщики замерли как вкопанные.
      – Что вы тут мечетесь, как стая китайских потаскушек?! – Голос главного надзирателя грохотал, отзываясь эхом в каменных сводах. – Вы что, не слышите, что говорит хан?!
      Одному из тюремщиков он приказал зажечь три факела, другому велел:
      – Ты узнай, где сидит венецианец! Я провожу хана в его темницу. А все остальные – возвращайтесь на свои места! Да поживее! – Он отвесил глубокий поклон Хубилаю. – Прошу прощения, вождь и повелитель! Не гневайся на своих никчемных подданных. Твое высочайшее присутствие лишило их остатков разума, они никак не могут прийти в себя.
      – Дарую им свое прощение, – произнес Хубилай, – но только если они живо проводят меня к Маффео Поло! Скорее! У нас нет времени!
      – Слушаюсь, мой господин и повелитель.
      Главный надзиратель снова низко поклонился Хубилаю и что-то сквозь зубы скомандовал своим людям. Те покорно повиновались: куда-то исчезли и очень скоро снова появились – с тремя факелами. Пошли вдоль стен, освещая дорогу.
      И все – хан Хубилай, Толуй, Беатриче, а с ними главный надзиратель – последовали за проводниками к камере Маффео.
      Стояла духота – стены толщиной в метр, по-видимому, совсем не пропускали воздуха.
      В свете факелов Беатриче замечала то тут, то там отгороженные решетками боковые ходы и зияющие дыры в полу. Приходилось то подниматься, то спускаться по лестнице, карабкаться по узким, шириной с ладонь, доскам, перекинутым через бездонные ямы. Монгол часто останавливался, чтобы нажать на потайной рычаг и открыть дверь для беспрепятственного прохода высоких гостей.
      Страшную картину довершали дикие крики узников, доносящиеся из глубины подземелья, – как раз происходили пытки. Шли мимо бесчисленных массивных деревянных дверей, обитых железом. Пусть даже узник, задумавший побег, и отпер бы каким-нибудь образом такую дверь – все равно сгинул бы в этой кромешной темноте, заблудившись в лабиринтах, попав в расставленные на каждом шагу ловушки, тупики и ямы. Из этих застенков нет пути обратно – это настоящая преисподняя.
      Узники колотили в деревянные двери – очевидно, слышали шаги тюремщика и его сопровождающих, а может быть, и видели сквозь щели свет факелов. Вопили о пощаде, о своей невиновности или проклинали все и вся – весь свет, что оставался за стенами темницы. Эти истошные крики перекрывали друг друга, звенели в ушах, постепенно ослабевая, пока не исчезали где-то позади…
      Но еще страшнее те двери, за которыми стояла мертвая тишина. Кто в них – люди, потерявшие надежду на спасение?.. Или просто нет никого в живых?.. Умерли от голода и отчаяния или, хуже того, от элементарной инфекции?
      Беатриче с ужасом вспомнила свое пребывание в бухарской тюрьме. Всего девять или десять дней провела она в полной темноте, изолированная от окружающего мира. Но и этого срока достаточно, чтобы потерять рассудок. Кромешная тьма и звенящая тишина до сих пор снились ей в кошмарных снах.
      – Пришли! – Тюремный надзиратель остановился около нужной двери.
      Беатриче давно перестала ориентироваться в тюремных лабиринтах, но, пожалуй, самое страшное место – вот оно: мокрые стены, запах плесени, мочи, испражнений и еще чего-то пострашнее…
      Нетрудно догадаться, что за этими дверями лежат разлагающиеся трупы. По истошным воплям, доносившимся из-за одной из дверей, она поняла, что это камера пыток.
      Ее замутило, лишь невероятным усилием воли ей удалось сдержать рвоту.
      Надзиратель вынул связку ключей и открыл массивный замок с шипами.
      – Входите! – И пропустил их вперед. – Только осторожнее, не прикасайтесь к шипам: они обмазаны ядовитой мазью. Вот вам два факела, а я буду ждать вас у входа. Одним вам отсюда не выбраться.
      – Если ты верующая – молись, чтобы мы не опоздали! – прошептал Хубилай на ухо Беатриче.
      Дверь открылась со страшным скрежетом – он отозвался эхом, – и они вошли в камеру.
      Маффео сидел на полу с поджатыми ногами и молился. Руки закрывали лицо, он дрожал всем телом. Меч, предназначавшийся для того, чтобы положить конец его страданиям, лежал рядом, к счастью, нетронутый…
      Их он встретил, стараясь держать себя в руках, – крепился. Но после всего, что рассказали ему Хубилай, Толуй и Беатриче, не сдержался. Из глаз ручьями потекли слезы, он рыдал, всхлипывая, как ребенок, – в сердце боролись облегчение и печаль.
      Хубилай, в своем роскошном императорском одеянии, сидел на полу рядом с Маффео на куче заплесневевшей соломы, кишевшей всякой заразой. Но он словно не замечал ничего этого.
      – То, что я совершил, не заслуживает прощения! – произнес Хубилай и положил руку на плечо Маффео. – И все же я надеюсь, что когда-нибудь ты простишь меня.
      – Прощу тебя? – Маффео поднял голову. – Я уже простил. Мне ли тебя не понять? Будь Джинким мне братом – поступил бы точно так же. Скажу больше – я счастлив, что ты снял с меня чудовищное подозрение и больше не считаешь меня подлецом и предателем. Не изменил я дружбе, и не я погубил твоего брата.
      Хубилай молчал, сжимая руку Маффео, и в глазах его блестели слезы.
      – Спасибо тебе, мой друг! – проговорил он наконец хриплым голосом.
      – И меня прости, Маффео Поло! – попросил Толуй и опустился перед венецианцем на одно колено. – Ведь я первым стал подозревать тебя.
      Растроганный Маффео погладил Толуя по голове. Он чувствовал себя счастливым, как никогда, и в то же время испытывал стыд, что на какое-то время чуть не забыл о Джинкиме, о его преждевременной дикой смерти.
      – Я понимаю тебя, Толуй. Ты жаждал найти убийцу Джинкима, которого ты так любил. Мы все его любили. – Маффео бросил на Беатриче долгий выразительный взгляд. – Благодарю тебя, Беатриче. Если бы не ты, меня и сейчас считали бы убийцей Джинкима. Кто, кроме тебя, развеял бы это страшное подозрение… – Он помолчал, опустил голову. – Мой бедный, бедный Ванг… Да избежит его кара Божья! Надеюсь, ему не пришлось долго мучиться.
      – К сожалению, это неизвестно, – ответила Беатриче. – Надеюсь только, что в последний момент своей жизни он не чувствовал боли. Даже не узнал имени своего убийцы.
      – Не думай ни о чем, Маффео. – Хубилай слабо улыбнулся. – Сначала давай вынесем тебя на свет божий. А потом объявим всему народу в Тайту…
      – Нет! – перебил его Маффео, вытирая слезы рукавом плаща. Он все еще дрожал – в камере очень душно и сыро, но его трясло от мысли, которую сам себе внушил: у него нет другого выбора. – Нет, я остаюсь здесь!..
      – Что?! Маффео…
      – Я остаюсь!
      – Да ты сошел с ума! Мы тебе вернем рассудок!
      Все трое кричали, перебивая друг друга, – искренне, глубоко переживали, беспокоились за него. Но у Маффео созрел свой план, как найти убийцу Джинкима и решить судьбу камня. Он поднял руки, улыбаясь.
      – Успокойтесь, друзья мои! Я должен сказать вам важные вещи…
      Постепенно они успокоились и умолкли, с нетерпением ожидая, что он скажет.
      – Если мы хотим найти и покарать убийцу Джинкима, мы, а вернее, вы должны сделать вид, что убийца достиг своей цели. Пусть думают, что я умер.
      Невольно Маффео вздрогнул от мысли, что ему придется провести здесь еще много дней, а может быть, и недель… Но иного не дано. Может быть, есть способы получше, чтобы выйти на след убийцы, но он знает только этот.
      – Я остаюсь здесь – и все думают, что я убийца Джинкима…
      – Я не допущу этого! – решительно возразил Хубилай. – Не потерплю, чтобы твое имя продолжали порочить, считая тебя предателем, виновным в преступлении, которого ты не совершал.
      – Друг мой, поверь, мне все равно, что будут думать обо мне остальные. Для меня важнее всего, что вы знаете правду. Я остаюсь в темнице! – Он помолчал мгновение. – А тебе, Беатриче, придется взять камень.
      – Мне? – У нее упало сердце.
      Маффео подумал: чему сильнее удивилась Беатриче – его предложению взять камень или тому, что он так открыто сказал о камне в присутствии Хубилая и Толуя.
      – Камень? Какой камень? – переспросил Хубилай. – О каком камне ты говоришь, Маффео?
      – Потом, Хубилай. Я все расскажу тебе о камне, но в другой раз. Сейчас прошу тебя об одном: потерпи немного и верь мне:
      Хубилай поклонился:
      – Хорошо, будь по-твоему – я твой должник.
      – Ты должна взять камень себе, Беатриче. Он поможет изобличить убийцу.
      – Но как, Маффео?
      – Не спрашивай, как! Просто я знаю.
      – А где я найду камень?
      – Много лет назад я спрятал его в могиле Чингисхана. – Маффео, улыбнувшись, посмотрел на Хубилая. – Прости, мой друг. Я не собираюсь осквернять могилу твоего высокочтимого деда. Знал бы ты больше о камне – понял бы, что я не совершаю святотатства. Более того, ты почел бы это за честь.
      Хубилай склонил голову:
      – Я верю твоим словам, хотя мне это нелегко.
      – А где могила Чингисхана? – спросила Беатриче.
      – Она находится в потайном месте, спрятанном в бескрайней монгольской степи, – ответил Толуй, прежде чем Маффео открыл рот. – Только немногие знают ее местонахождение. Тебе понадобится провожатый, и я могу…
      – Нет! – вскричал Хубилай.
      – Отец, ведь я…
      – Нет, Толуй! Ты знаешь, как это опасно. Я потерял твою мать, я потерял Джинкима. Не хочу терять и тебя!
      – Но никто другой не сможет проводить Беатриче.
      – Прости меня, Хубилай, что я говорю о твоем сыне, но Толуй прав, – решился поддержать его Маффео. – Он знает правду о смерти Джинкима, он знает, где могила твоего деда. Мы никому другому не можем доверить Беатриче – это слишком рискованно. Сейчас никому нельзя доверять.
      Хубилай тяжело вздохнул:
      – Хорошо, пусть будет так. Но я с большим трудом иду вам навстречу. Это большая жертва с моей стороны.
      Толуй торжествующе поднял голову, глаза его засверкали от восторга – предстоит такое приключение…
      – Когда отправимся в дорогу? – тут же задал он вопрос.
      – Как можно скорее, – ответил Маффео, – время не терпит. И дело не в том, что надвигаются холода, и даже не в том, что у Беатриче скоро роды. Убийца разгуливает на свободе. И, если я не ошибаюсь, тоже хочет как можно скорее завладеть камнем.
      – Тогда вперед! – Хубилай выпрямился. – Поспешим – и вы сегодня же отправитесь в путь. – Он добавил, обращаясь к Маффео: – А ты вполне уверен, что выдержишь здесь, пока мы найдем убийцу?
      Маффео слегка вздрогнул. Снова оказаться на свободе, вдохнуть свежего воздуха… великая мечта!
      – Да, я уверен, – твердо произнес он.
      – Что я еще могу сделать для тебя?
      – Оставь мне, пожалуйста, один факел… Не знаю, поймете ли вы меня. Темнота – самое страшное, что я испытал за это время. Боюсь, что больше не выдержу.
      Беатриче и Толуй почти с благоговением смотрели на Маффео.
      – Спасибо тебе, мой друг! – Хубилай вручил ему факел. – Я прикажу надзирателю приносить тебе каждый день новый факел. Прощай, Маффео! – И еще раз пожал ему руку.
      И вот дверь за ними закрылась… Он снова оказался один. Но теперь у него есть факел – стало быть, куда легче будет переносить ужасный, небывалый плен.
      – Это надо сделать! – молвил он вслух самому себе. – Пусть Беатриче возьмет камень и примет от меня эстафету! Так сказано во сне.

XIX