Глава 1

Некоторые люди считают Гейл Сандерс упрямой и безрассудной, но у меня по крайней мере всегда хватает ума понять, что не следует без особой надобности лезть в самую середину снежной бури. Эти слова я довольно часто повторяла графу Сэйвилу, однако он, видимо, не придавал им особого значения.

— Откуда мне было знать, что эта прячущаяся во мраке ночи гостиница изволила сгореть? — таким был его неизменный ответ. — И если вы, Гейл, еще раз повторите вашу набившую оскомину фразу, то, клянусь, пожалеете об этом!..

Впрочем, я немного забежала вперед, потому что история, о которой собираюсь рассказать, началась еще в феврале, после полудня, в самую метель. Мы с моим восьмилетним сыном Никки как раз выползли из дома, чтобы добраться до конюшни и задать корм лошадям, и тут сквозь снег и начавшуюся сгущаться темноту увидели карету, которая свернула к воротам моего скромного жилища. Пока мы не без удивления наблюдали за каретой, она уже приблизилась к месту, где мы стояли.

— Господи! — сказала я сыну. — Что все это значит?

— Это карета, мама, — ответил Никки, не менее удивленный, чем я.

Уже само появление здесь этого средства передвижения было не совсем обычным, но еще более поразил меня голос кучера.

— Если не ошибаюсь, это дом миссис Сандерс? — прокричал он с интонациями человека, несомненно, учившегося в Итоне, а затем и в Оксфорде.

Высвободив подбородок из теплого шарфа, я приблизилась к карете.

— Да, вы не ошиблись, — ответила я, с трудом перекрикивая завывания ветра. — Сбились с дороги?

Вместо ответа кучер соскочил с козел, и я обратила внимание на то, что, несмотря на тяжелую одежду, он сделал это весьма легко.

— Вовсе нет, — произнес он. — Я собирался остановиться в «Рыжем льве», но на том месте, где он был, его уже нет.

Я машинально взяла под уздцы левую пристяжную из его упряжки, и кучер подошел ближе. Он был очень высок ростом.

— "Рыжий лев" сгорел два месяца назад, — подал голос Никки из-под меховой шапки, надвинутой чуть ли не до самого носа.

— Так я и понял, но, пожалуй, слишком поздно.

В этот момент отворилась дверца кареты, и оттуда появился еще один мужчина.

— Нашли ночлег, милорд? — спросил он.

— Вероятно, да, — ответил кучер с тем же безупречным аристократическим произношением. — Подойди к Норовистому, Джон, и мы уведем лошадей в какое-нибудь укрытие.

Я начинала чувствовать себя персонажем одного из романов одаренной богатым воображением миссис Анны Радклиф1.

Одно было совершенно ясно: нельзя отдавать лошадей на милость снежной буре.

— Следуйте за мной, — сказала я, снова оттянув шарф ото рта, и двинулась по заметенному снегом двору к своей невзрачной, требующей изрядного ремонта конюшне.

Когда я попыталась открыть ворота, порыв ветра едва не вырвал створку из моих рук.

— Позвольте мне, — предложил кучер. Руками в теплых перчатках он ухватил обе створки и благополучно открыл ворота, не давая ветру сломать их о стенку конюшни, после чего туда завели лошадей, тащивших покрытую снегом карету.

Когда лошади успокоились, тот, кто исполнял обязанности кучера и кого второй мужчина почтительно называл милордом, повернулся ко мне и, улыбнувшись — в сумраке блеснули зубы, — спросил:

— Все это кажется вам немного странным, не правда ли, миссис Сандерс?

— Более чем странным, — призналась я. — Откуда вам известно мое имя? Уж не разыскиваете ли вы меня, сэр?

— Вы совершенно правы, мадам. Разрешите представиться… — То, что я услышала, вполне уместно прозвучало бы в сверкающей огнями зале, но не в старой конюшне. — Я граф Сэйвил и должен сразу уверить вас, что, отправляясь в путь сегодня утром, не имел ни малейшего намерения воспользоваться вашим гостеприимством. Я собирался остановиться в «Рыжем льве».

Граф Сэйвил! Потрясение, которое я испытала, услышав это имя, мешало мне понять, что именно он говорит.

Что нужно от меня этому человеку?

Слава Богу, в конюшне царила полутьма — она скрыла, я надеялась, испуг в моих глазах и румянец на щеках.

— Если вы настоящий граф, — услышала я голосок моего Никки, — то почему сидите на козлах и правите лошадьми?

— Потому что бедняга Джон Гроув совсем окоченел от холода, — последовал чуть насмешливый ответ, затем граф посмотрел на меня. — Могу я надеяться, миссис Сандерс, что моим лошадям найдутся место и корм в вашей конюшне?

Я подняла руки ко лбу, в голове у меня еще царила сумятица.

— Два стойла у нас пустые, мама, — подсказал мне Никки.

Его слова привели меня к окончательному и не слишком утешительному выводу, что придется все же предоставить кров Сэйвилу и четверке его лошадей. В самом деле, не оставлять же их без защиты от холода и снега!

— Полагаю, — сказала я без особого воодушевления, — что смогу освободить еще два стойла. Там стоят наши пони. Привяжу их к стене в конце конюшни. Так что распрягайте ваших бедных животных.

По всей видимости, граф Сэйвил не обратил внимания на мой не слишком приветливый тон.

— Вы очень любезны, мадам, — сказал он.

Поместить коней в стойла оказалось не таким уж сложным делом, поскольку мой конюх Тим прибрал конюшню еще до своего ухода несколько часов назад. Нам с Никки осталось мало работы. Я перевела пони в другое место, постелила свежую солому в четыре пустых стойла, и, когда мужчины распрягли усталых лошадей, все уже было готово. Мои собственные лошади подняли головы от подложенных мной охапок сена, спокойно оглядели вновь прибывших и продолжили одно из главных дел своей жизни. Только бедные пони были немного взволнованны, оказавшись в непривычном месте; они обнюхивали углы и недовольно фыркали.

— Надеюсь, там нигде не валяются и не торчат гвозди, — поделилась я с Никки своим беспокойством, и сын заверил меня, что ничего такого не может быть: Тим Хейнз — отменный конюх, и он сам, Никки, не бросал на пол никаких острых и колючих предметов.

— Значит, возвращаемся в дом, — сказала я и, взглянув на стоящих поодаль мужчин, коротко спросила:

— Ели что-нибудь?

— Ничего с самого завтрака, миссис Сандерс, — ответил граф Сэйвил.

— Выходит, вы голодны?

— Даже очень, — виновато согласился он.

Я поглубже натянула шапку на голову Никки, спрятала лицо в теплый шарф и направилась к выходу из конюшни, пробормотав:

— Идемте со мной.

Мы вышли в снежную темень.

Должно быть, миссис Макинтош сумела увидеть нас из окна, потому что прежде, чем я прикоснулась к дверной ручке, дверь в дом отворилась.

— Заходите, милочка, пока не превратились в кусок льда, — приветствовала она меня так, словно я вернулась из дальнего путешествия. — Сынок, — это уже к Никки, — снимай пальто и шапку и оставь прямо тут, у двери.

Мы дружно потопали ногами, стряхивая снег с обуви, и вступили в убогий холл моего более чем скромного наемного жилища. С любопытством оглядев обоих мужчин, миссис Макинтош поинтересовалась:

— Должно быть, заплутались в метель, джентльмены?

Граф Сэйвил снял шапку и повернулся к низенькой полной шотландке, едва достающей ему до подбородка.

— Прошу извинить за вторжение, мэм, — сказал он, — но, как я уже говорил, мы собирались остановиться в «Рыжем льве», однако от него, увы, остались одни головешки.

— Милорд, — сухо проговорила я, — это моя экономка миссис Макинтош… — И, повернувшись к ней, добавила:

— Миссис Макинтош, граф Сэйвил и его кучер мистер Гроув, видимо, останутся у нас на эту ночь.

При слове «граф» бледно-голубые глаза экономки едва не вылезли из орбит, но она не произнесла ни слова.

— Как поживаете, миссис Макинтош? — нарушил молчание Сэйвил. — Могу я снять верхнюю одежду?

— Уж конечно, милор-р-рд, — мгновенно отозвалась она, напирая на звук "р", что свойственно многим шотландцам. — Вы оба навер-р-рняка умир-р-раете от голода. Сейчас мы вас накор-р-рмим.

— Вы попали в самую точку, мэм, — сказал граф, — когда произнесли слово «умираете». Не правда ли, Джон?

— Сущая правда, милорд, — с готовностью откликнулся тот.

— Не беспокойтесь, джентльмены, — успокоила их миссис Макинтош. — Еды хватит на всех.

Я прервала эти любезности, сказав, что устрою гостей в дальних комнатах наверху.

Миссис Макинтош с испугом воззрилась на меня:

— Вы не можете поселить милорда в такой комнате, милочка!

Я не успела объяснить, что, к сожалению, других комнат здесь нет, потому что Сэйвил с невыразимой учтивостью произнес:

— Пожалуйста, не беспокойтесь из-за меня. Я буду благодарен за любое пристанище.

В общем-то эти две спальни были не так уж плохи, однако я затеяла там покраску стен, и, разумеется, сейчас они находились не в лучшем виде. Но что я могла поделать?

— Комнаты вполне подойдут, — с некоторым нетерпением сказала я, обращаясь к миссис Макинтош. — Пожалуйста, принесите туда горячей воды, а после ужина можно постелить постели.

— Я тоже очень хочу есть, — жалобно сказал Никки.

— Уже все готово, сынок, — заверила его миссис Макинтош. Голос ее смягчился, как всегда, когда она говорила с моим сыном. — Умывайтесь и переодевайтесь, джентльмены! Вода будет через минуту.

С этими словами она удалилась на кухню, а я повела незваных гостей наверх.

Мы снимали этот дом уже в течение восьми лет, и, несмотря на мои ежегодные настойчивые просьбы, хозяин не делал в нем ровно никакого ремонта — все оставалось в том же виде, как лет пятьдесят назад. Мы въехали сюда, когда еще был жив мой муж, и нашему выбору способствовал не столько облик жилища, сколько его цена и близость к Лондону, а также прекрасно оборудованные конюшни.

Надо признать, по лицу графа Сэйвила никак нельзя было узнать его мнение о доме, в который он попал, и тем более о предназначенной ему комнате. Он любезно поблагодарил меня и заверил, что тотчас же спустится вниз. Я не сомневалась в этом, потому что понимала: находиться в мрачной, голой комнате, всю обстановку которой составляют спартанского вида кровать, ободранный шкафчик и простой стул, — удовольствие не большое.

Я отправилась в свою комнату, где благодаря заботам миссис Макинтош уже вовсю пылал огонь в камине, сняла тяжелое теплое шерстяное платье и переоделась в более легкое, вполне приличное, но отнюдь не вечернее. У меня не было ни малейшего желания наряжаться ради графа Сэйвила.

Интересно, чего он все-таки хочет от меня?

Подойдя к окну, я отдернула темно-красные шторы. Холодный воздух сразу охватил тело, я поежилась. Снаружи было уже совершенно темно. Слышалось завывание ветра, неплотно прилегающие стекла содрогались от его порывов и снежной крупы, которую он швырял в окно.

Я задернула шторы и снова приблизилась к камину, чтобы закончить одеваться. Когда я причесывала свои коротко стриженные темные волосы, раздался стук в дверь. На пороге стояла чем-то обеспокоенная миссис Макинтош.

— Милочка, — сказала она. — Я хотела бы знать… Кучер их сиятельства на кухне со мной и мистером Макинтошем, а куда подать еду мастеру Никки?

С трех лет Никки всегда ел вместе со мной в столовой.

— Куда обычно, — сказала я.

— Но, милочка… граф не привык видеть детей за столом!

Безусловно, так оно и было. В мире лордов дети обычно едят у себя в детской, и только по большим семейным праздникам им разрешают присоединяться к общему столу. И уж — голову даю на отсечение — ни один ребенок, не состоящий с ним в родстве, никогда не появлялся за столом графа Сэйвила.

— Может, сыночек поест с нами на кухне? — продолжала миссис Макинтош.

— Нет, — решительно отрезала я. — Сегодня, как всегда, Никки будет ужинать в столовой.

Впрочем, Никки не так уж редко ел на кухне с Макинтошами — если у меня были гости или просто так, когда ему очень хотелось, — но в этот вечер я предпочитала, чтобы он был со мной.

Дабы окончательно положить конец спору, который начала моя экономка, я сказала ей, что здесь дом моего сына и если графу Сэйвилу не понравится общество восьмилетнего мальчика, он может ужинать в любом другом месте, кроме столовой.

Выслушав мои слова, миссис Макинтош внимательно посмотрела на меня, вздохнула и вышла.

Я бросила гребень на туалетный столик и тоже покинула комнату, не удосужившись взглянуть на себя в зеркало.

На кухне я застала мистера Макинтоша, хлопочущего у старинной плиты. Супруги Макинтош уже вели хозяйство в этом доме, когда мы с Томми въехали сюда. Хозяин собирался уволить их, но мы решили оставить славную семейную пару. Они делали почти всю работу по дому и умело управлялись на кухне. Все свое умение, после того как у него заболела нога, что не давало возможности работать в саду, мистер Макинтош вложил в приготовление пиши и добился удивительных успехов: простой суп, такой как сегодня, превращался у него в бесподобную симфонию вкусовых ощущений и запахов. Я не переставала изумляться и радоваться его кулинарному искусству.

— Надеюсь, вас не очень встревожило появление в доме еще двух едоков, мистер Макинтош? — сказала я.

— Конечно, нет, милочка. Джанет говорит, один из них настоящий лорд. Это правда?

— Да, граф Сэйвил. Он будет ужинать в столовой, а вам предстоит развлекать его кучера здесь, на кухне.

— Справимся, милочка. Боюсь, их желудки приучены к более изысканной пище, но, во всяком случае, супа и хлеба хватит на всех.

Я взглянула на смуглое узкое лицо, в умные насмешливые глаза.

— Ваш суп достоин королей, вы прекрасно это знаете, — сказала я.

Он улыбнулся.

Дверь открылась, пропустив в кухню кучера Джона Гроува.

— Надеюсь, я попал куда надо? — спросил он извиняющимся тоном.

— Входи, добрый человек, — пригласил мистер Макинтош, и я, оставив мужчин знакомиться за обеденным столом, направилась через холл в гостиную.

Не стану ее описывать, но, можете мне поверить, она тоже не отличалась ни размерами, ни красотой, ни новизной и стильностью мебели. Хотя стены недавно были заново покрашены и шторы на окнах радовали глаз приятным золотистым цветом, столь любимым мной.

Вероятно, я не стала бы обращать внимание на некоторую убогость обстановки — все это было привычно для меня, — если бы не возвышающаяся на этом фоне благородная фигура лорда Сэйвила в синих панталонах и такого же цвета долгополом сюртуке. Он стоял перед камином, и первое сравнение, пришедшее мне в голову — сколь ни унизительно для меня, как хозяйки дома, оно звучало, — было: он похож на породистого скакуна, попавшего в свинарник.

Опустив глаза на свое давно вышедшее из моды платье, я мысленно добавила, что сама, пожалуй, вполне соответствую вышеозначенному месту.

Никки оказался здесь раньше меня и сейчас оживленно что-то рассказывал графу о своем пони. Я была рада, что по крайней мере мой сын соизволил надеть выходной костюмчик, который так ему к лицу.

— Вот и ты, мама! — воскликнул он, увидев меня в дверях. — А я рассказываю его сиятельству о своем Скуирте. Какой он забавный…

— Очень хорошо, Никки, — сдержанно сказала я. — Думаю, ужин уже готов.

— Ой, здорово! Можно я пойду помогу миссис Макинтош?

— Да, дорогой, пожалуйста. — Я мельком взглянула на графа и добавила:

— Прошу следовать за мной, милорд.

Мы молча вышли и прошагали по коридору в соседнюю комнату, где, как я сразу заметила, на стол были выставлены бокалы для вина, которое я сама никогда не пила за едой.

Вскоре миссис Макинтош внесла супницу с дымящимся супом и поставила возле меня. Когда она пошла за хлебом, Никки подскочил к моему стулу, чтобы взять у меня из рук тарелку для гостя и отнести ему. Затем то же самое он проделал со своей тарелкой, после чего уселся и в ожидании повернулся ко мне.

Я сложила руки, наклонила голову и произнесла:

— Благодарю Тебя, Господи, за Твои ежедневные дары и за эту пищу, к которой мы собираемся приступить.

— И еще за то, — добавил мой добросердечный сын, — что наши гости не заблудились в снежной буре, верно?

— Аминь, — сказал граф, сохраняя полную серьезность.

Для меня молитва о пище была вполне насущной, ибо не так давно мы пережили не слишком легкие времена, когда я в полном смысле слова не была уверена, что завтра у нас будет что поставить на стол.

Молитва закончилась, Никки поспешно схватил ложку и начал есть. Я тоже подняла ложку, но перед тем как опустить ее в тарелку, бросила взгляд через стол, чтобы прямо посмотреть в лицо человеку, которого всегда считала своим врагом, хотя никогда раньше не видела.

Волосы графа Сэйвила цвета темного золота поблескивали в пламени свечей; светло-карие глаза казались непроницаемыми; красивое лицо было бесстрастным.

Да, пришедшее мне на ум сравнение со скакуном было верным: в нем ощущалась порода.

Он проглотил первые две ложки супа и снова поднял глаза. Их выражение невольно заставило меня улыбнуться.

— Неплохо, верно?

— Неплохо? — Он проглотил еще ложку супа. — Просто амброзия!

— Я знаю это слово! — подал голос Никки. — Мне рассказывал мистер Ладгейт. Это пища богов.

— Ты совершенно прав, — согласился граф, и мальчик засиял от похвалы.

Я уже не могла со всей определенностью сказать, приятно мне, что Сэйвил с симпатией относится к моему сыну, или, напротив, хочется, чтобы тот раздражал его.

— Кто у вас готовит еду? — спросил граф. Я коротко рассказала о супругах Макинтош.

— А у меня свои грядки в огороде, — сказал Никки, — и мистер Макинтош сохраняет мои овощи на зиму. Для своих супов.

— Очень хорошо, — заметил граф с улыбкой, — что ребенок помогает матери в саду и огороде.

— Он не помогает мне, — возразила я. — У меня не хватает времени заниматься овощами.

Сэйвил доел суп, налил себе вина.

— Хотите добавки, сэр? — спросил Никки.

— Должна объяснить вам, милорд, — вмешалась я, — что ужин состоит из одного блюда: этого супа, которого в достатке. На второе — сладкое.

— В таком случае, — весело сказал граф, — прошу налить мне еще тарелку. Только полную.

Никки с готовностью выполнил его просьбу.

Глава 2

Поскольку ужин был не слишком обильным, он длился недолго. Потом я отправила Никки наверх заниматься и пригласила графа в гостиную на бокал хереса, бутылку которого держала для мистера Ладгейта, который иногда приезжал ко мне с визитом.

Я налила хереса и себе — для смелости? Я понимала, что, к несчастью, мне придется, хочу того или нет, выслушать графа Сэйвила и узнать, что привело его в мой дом. Ничего хорошего от этого разговора я не ждала, а потому заранее готовилась к обороне.

Мы уселись в кресла по обе стороны камина, отпили вина и некоторое время молча смотрели друг на друга.

Граф первым нарушил молчание:

— Вы не такая, как я предполагал.

Я вздернула подбородок:

— Не вполне понимаю, что хочет сказать ваше сиятельство.

— Не понимаете?

Он сделал еще глоток и посмотрел на меня поверх бокала. Теперь его глаза были не карими, а цвета янтаря, как херес.

— Не понимаю, — повторила я, отвернувшись к камину и стараясь, чтобы на моем лице не отразилось охватившее меня смятение.

Он опустил бокал.

— Я приехал к вам в Суррей, миссис Сандерс, — сказал он, переменив тон на сугубо деловой, — прямо из Девейн-Холла с известием, что лорд Девейн скончался.

Это было вовсе не то, что я ожидала услышать. По-прежнему пытаясь сохранять самообладание, я спросила:

— Почему вы думаете, что это хоть в какой-то степени должно меня касаться?

— Потому что, — сказал он бесстрастно, — ваш сын упомянут в его завещании.

Сэйвил откинулся на спинку стула, не сводя с меня глаз.

Я не сразу смогла заговорить.

— Как упомянут там Никки? — спросила я наконец.

— Я не знаком с подробностями, — ответил граф, — Могу сказать только, что мой кузен Джордж оставил вашему сыну какую-то сумму денег.

Я не сводила глаз с пламени в камине. Не радость переполняла мою душу, но отчаяние.

— Расскажите, если можно, подробнее о том, что случилось, — сказала я, чувствуя, что он по-прежнему внимательно смотрит на меня.

— Это произошло меньше недели назад, — услышала я. — Экипаж Джорджа перевернулся, ему раздавило грудь.

Сэйвил замолчал, ожидая, видимо, моего ответа.

— Как ужасно, — произнесла я, не поворачивая головы. — Действительно, ужасно.

— Да, — подтвердил он и продолжал:

— Бедняга был еще жив, когда его привезли домой. Мы уложили его в постель… я был там, видел все это… послали за доктором. Леди Девейн надолго лишилась чувств, а я оставался с Джорджем, пока ждали врача. — Сэйвил снова отпил вина. — Мне казалось, что он без сознания, но когда мы остались одни, Джордж внезапно открыл глаза, и в них было видно настойчивое желание… мучительная необходимость что-то сказать…

«Проклятие, — подумала я. — О, будь оно все проклято!..»

Сэйвил заговорил снова:

— Джордж произнес мое имя. Я с трудом его понимал, кровь шла у него горлом, но он упорно звал меня.

Пламя в камине колебалось, дрова потрескивали, оттуда шло тепло, однако я ощущала только холод. Холод от ожидания того, что сейчас услышу и от чего не смогу отстраниться.

— "Я здесь, Джордж, — так я сказал, наклонившись к нему, — здесь… Что я могу сделать для тебя?"

Произнеся эти слова, граф всем телом повернулся ко мне, как бы давая понять, что скажет сейчас самое главное — то; что я, вероятно, не хочу, но должна услышать.

— "Разыщи ребенка", — сказал мне Джордж, и на его лице было такое выражение… Я не могу его забыть… «Ты обязан… должен найти мальчика…» — так он сказал… «Какого мальчика?» — спросил я.

Граф ненадолго замолчал. Я стиснула руки так, что почувствовала боль.

«Вот оно, — билось у меня в голове. — О Боже, вот оно наступило…»

— Я взял руку Джорджа, — продолжал Сэйвил. — Он ответил мне на удивление крепким пожатием… Я спросил: «Как мне найти этого мальчика, Джордж?..»

Граф снова умолк, или мне так показалось, а на самом деле он просто переводил дух. Но я уже не могла переносить эти паузы и повернулась к нему как раз в тот момент, когда услышала:

— …И Джордж ответил мне: «Отыщи Гейл».

Наши взгляды встретились, но я не произнесла ни слова.

— Он несколько раз повторил это, миссис Сандерс, — негромко сказал Сэйвил. — «Найди мальчика. Обещай, что найдешь его…»

Я сумела оторвать глаза от его лица, заставила себя глубоко дышать, пытаясь сохранить спокойствие, ничем не выдать своего смятения.

— Разумеется, я не мог не дать ему такого обещания, — закончил граф свой рассказ. — А через несколько минут его не стало. Еще до приезда врача.

На какое-то время в комнате повисло оглушающее молчание. Немного позже я различила тиканье часов.

Джорджа Мелвилла, лорда Девейна, я ненавидела много лет и не раз желала ему смерти, но оказалось, что и теперь, мертвый, он собирается причинить мне зло.

Откуда-то донесся спокойный голос Сэйвила:

— Ему недавно исполнился тридцать один год. Он на год моложе меня.

Я попыталась собраться с мыслями. «Могло быть хуже, — мелькнуло у меня в голове. — Джордж мог рассказать Сэйвилу обо всем».

— Как вы меня нашли? — проговорила я наконец.

— Через вашу тетушку мисс Маргарет Лонгуорт.

Я кивнула. Собственно, так я и предполагала: с тетей Маргарет я продолжала поддерживать отношения.

— Итак, теперь вы знаете, почему я вас разыскивал, — сказал граф. — По-видимому, ваш сын Николас — тот самый мальчик, о котором упоминал мой бедный кузен. Я душеприказчик Джорджа, исполнитель его завещания, которое на днях будет вскрыто и оглашено в Сэйвил-Касле — моем доме в Кенте. Я приехал за вами, поскольку вам надлежит присутствовать при оглашении последней воли Джорджа.

Я лихорадочно думала о сложностях, которые неминуемо возникнут при осуществлении этой процедуры.

— Почему оглашение завещания произойдет не в поместье лорда Девейна? — спросила я просто для того, чтобы как-то оттянуть время.

— При нынешних обстоятельствах, — терпеливо объяснил граф, — вы, как мне кажется, предпочли бы не возвращаться в Хатфилд. Насколько я понял вашу тетю, вы не были там ни разу со дня замужества.

Да, Хатфилд никогда не был для меня родным домом — просто место, где нам с Деборой выпало жить после смерти родителей. Но клянусь, мне было совершенно безразлично, что все они там в Хатфилде думают обо мне. Эти вопросы я не собиралась обсуждать с графом Сэйвилом.

Кажется, в конце концов я пришла к определенному решению, а потому сказала преувеличенно спокойным голосом:

— Поскольку я не вижу причины, побудившей лорда Девейна включить моего сына в свое завещание, то не нахожу возможным и нужным присутствовать при его оглашении.

— Не глупите! — неожиданно воскликнул Сэйвил и наклонился в мою сторону, словно не исключал возможности прибегнуть к силовому воздействию. — Мой кузен успел сказать, что оставил вашему сыну немалые деньги. Так отчего же вы не хотите получить их, миссис Сандерс? Насколько я понимаю, вы находитесь в довольно стесненном положении.

Его взгляд скользнул по убогому убранству комнаты, и если он желал оскорбить меня, то достиг этого.

Сжав руки в кулаки, я ответила с удивившей меня свирепостью:

— Мой дом небогат, это верно, но уверяю вас, милорд, мой сын не испытывает нужды ни в чем, что необходимо ребенку в его возрасте!

В слово «милорд» я вложила все презрение, на какое была способна.

Взгляд его янтарных глаз оставался таким же спокойным.

— Поверьте, миссис Сандерс, — миролюбиво сказал он, — я знаю о ваших жизненных обстоятельствах больше, чем вы думаете. В Хатфилде я беседовал с матерью вашего покойного мужа и понял, что он не оставил вам ничего. И своих денег у вас нет.

Я вскинула голову. Он прав, этот красивый надменный человек: после смерти мужа я не получила никакого наследства. Леди Сандерс была решительно против того, чтобы ее младший и любимый сын Томми женился на мне. Она желала, чтобы его супругой стала настоящая леди, к тому же с деньгами. Я не соответствовала ни одному из ее требований. И пускай они обсуждают мои дела хоть с утра до ночи — мне-то что до этого!

Снова уставившись на пламя в камине, я холодно возразила:

— Я не хочу от них никаких денег, милорд. К счастью, сама научилась зарабатывать на жизнь с тех пор, как не стало моего мужа.

После недолгого молчания Сэйвил спросил:

— Могу я узнать, как именно вы зарабатываете на жизнь?

В его тоне, помимо простого любопытства, мне почудились нотки подозрения. Я не сразу сообразила, о чем он мог подумать, а когда поняла, меня охватила дикая ярость, захотелось вскочить со стула и броситься на него с кулаками.

Вместо этого я окинула графа презрительным взглядом и отчеканила:

— Я обучаю верховой езде, милорд. Мои ученики в основном дети новоиспеченных богачей, которые хотят, чтобы их отпрыски были воспитаны не хуже сыновей и дочек аристократов.

На его лице отразилось нескрываемое удивление.

— Так вот почему у вас такая большая конюшня и в ней полно лошадей?

— Не так уж много, — еще не остыв от нахлынувшей злости, ответила я.

Сэйвил недоверчиво оглядел меня, отчего мои щеки снова вспыхнули.

— Вы делаете это сами?

— Да, — процедила я сквозь зубы, — исключительно сама.

Разумеется, я даже не пыталась убедить его в том, что, несмотря на довольно хрупкое телосложение, я вынослива и крепка, как горный пони.

Огонь в камине начал гаснуть, мне пришлось подняться за кочергой и помешать угли. Ох, как хотелось обратить это оружие против человека, нарушившего покой моего дома!

Сэйвил проговорил у меня за спиной:

— Ваш супруг тоже занимался обучением верховой езде?

Я обернулась через плечо — отсвет вновь разгоревшегося пламени упал на его густые волосы — и ответила:

— Мы занимались этим вместе. После смерти Томми мне удалось сохранить учеников.

— Трудно, должно быть?

Я пожала плечами и начала интенсивнее шуровать кочергой.

«Трудно» не совсем то слово, которым можно охарактеризовать мое состояние и положение в первый год после смерти Томми. Если бы не помощь Макинтошей и супругов Ладгейт — местного викария и его жены, не знаю, как бы я выдержала все, что на меня свалилось.

Я прислонила кочергу к стенке камина и, повернувшись к графу Сэйвилу, произнесла медленно и четко, как говорят с иностранцем, плохо знающим язык:

— Я не имею ни малейшего желания, милорд, получить деньги от лорда Девейна, равно как и ехать к вам в Сэйвил-Касл. Что касается обещания, которое вы ему дали, можете считать его выполненным. Вы нашли мальчика по имени Николас. Можете утром уехать отсюда с сознанием выполненного долга.

Граф слушал меня с вежливым вниманием. Когда я закончила, он произнес:

— Позвольте заметить вам, миссис Сандерс, мне совершенно не известно, что именно написано в завещании моего кузена. Я знаю только, что он оставил какую-то сумму мальчику, которого зовут Николас и который, видимо, является вашим сыном. Говорится ли еще что-нибудь об этом ребенке, выяснится лишь после вскрытия завещания.

Прошло какое-то время, пока значение этих слов полностью дошло до меня.

«О Боже! — мысленно воскликнула я в ужасе. — Что, если в завещании Джордж называет Никки своим сыном?»

Я почувствовала, что у меня слабеют ноги, и была вынуждена снова опуститься в кресло. Я молча сидела, стараясь держаться прямо и дышать глубоко и ровно.

«Словно Джордж уже после смерти решил сказать то, о чем страшился говорить, когда был жив», — подумала я с горечью.

— Знает ли вдова Джорджа что-либо о Никки? — напрямик спросила я у моего собеседника.

— Я ничего не говорил ей о последнем желании кузена, — ответил Сэйвил. — Его жене хватило горя и без этого.

— Но если мальчик упомянут в завещании, — сказала я довольно язвительно, — то, несмотря на ваши старания, милорд, тайное неминуемо станет явным. Кроме того, полагаю, деньги, которые Джордж так великодушно завещал моему сыну, по существу, принадлежат его жене.

Легкая усмешка пробежала по лицу графа, когда он заговорил:

— Насколько я могу судить, у Джорджа было какое-то количество собственных денег. Но скорее всего их источник все тот же — неплохое приданое супруги. Впрочем, какое это имеет значение сейчас?

Я откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза.

— Какой он все-таки бесхарактерный, ваш кузен, — произнесла я со вздохом. — Бог ему судья…

И снова наступило молчание.

— Возможно, у вас есть основания так говорить, — сказал после паузы Сэйвил. Я открыла глаза, — Сужу не по собственному опыту, милорд, а просто по здравом размышлении.

Граф согласно кивнул, но было видно, что он не поверил мне ни на йоту. Разумеется, я была не вправе упрекать его за это, однако раздражение сдержать не сумела.

— Я отправляюсь спать, — сухо сказала я, поднимаясь с кресла. — Ответ дам завтра утром.

— Прекрасно.

Он встал одновременно со мной. Мы стояли, глядя друг на друга, нас разделяло футов шесть потертого, выцветшего ковра.

Внезапно мне захотелось как-то загладить свою холодность.

— Оставляю вас наедине с бутылкой хереса, милорд, — произнесла я подчеркнуто любезно и, кивнув в сторону двух шкафов с застекленными дверцами, добавила:

— Здесь найдется кое-что, если вам захочется почитать.

Было еще только начало десятого. Наверняка он привык поздно ложиться и поздно вставать. Что касается меня, то я уже в шесть утра бываю на ногах.

— Благодарю вас, миссис Сандерс, — с необыкновенной учтивостью ответил Сэйвил. — Вы очень любезны. Будем надеяться, — продолжил он с улыбкой, — что к утру буран стихнет.

Мне трудно описать улыбку Ральфа Мелвилла, графа Сэйвила, могу лишь сказать, что она подействовала на меня сильнее, чем выпитый бокал хереса.

— Спокойной ночи, милорд, — пробормотала я.

— Спокойной ночи, миссис Сандерс.

Я торопливо вышла из комнаты, стараясь, чтобы мое поспешное отступление выглядело по возможности достойно.

Когда я вошла в спальню Никки, чтобы пожелать ему доброй ночи, он стоял у окна, вглядываясь в ночную темень.

— Снег все еще идет, мама, — сообщил он. Я тоже подошла к окну. Снег валил вовсю, ветер тоже не стихал; было слышно, как он гудит в трубах.

— Боюсь, наши гости не сумеют завтра уехать, если так будет продолжаться, — сказала я самой себе.

— По-моему, он хороший человек. Верно, мама? — произнес Никки.

— У тебя все хорошие, — ворчливо ответила я.

— Может, так оно и есть? — предположил мой чудесный сын.

Вместо ответа я обняла его и погладила по мудрой не по летам голове. Если я попытаюсь уверить вас, что мой Никки — один из самых добрых и отзывчивых мальчиков на свете, вы, пожалуй, решите, что я рассуждаю предвзято. Но мое мнение могут подтвердить и другие, в том числе наш викарий мистер Ладгейт, который просто обожает Никки и часто говорит, что из него вышел бы превосходный священнослужитель.

Никки поднял на меня глаза, голубые и чистые, как предвечернее летнее небо, и ангельским голосом спросил:

— Разве он не нравится тебе, мама? Я уклонилась от прямого ответа:

— Просто я не знаю, чем занять графа, чтобы он у нас не скучал.

— Я покажу ему завтра нашего Скуирта, — пришел мне на помощь сын.

Я поцеловала его в светло-шоколадную шелковистую макушку.

— Тебе пора в постель.

Он на мгновение прижался ко мне.

— Спокойной ночи, мама. Увидимся вместе с солнцем.

Это была наша традиционная, ставшая почти ритуальной фраза.

— Увидимся вместе с солнцем, дорогой, — повторила я.

Я подождала, пока Никки уляжется, и потом зашла в комнату графа — удостовериться, что миссис Макинтош поддерживает там огонь в камине. Пламя было достаточно ярким, постель приготовлена. Рядом, в комнате Гроува, тоже все было в порядке — тепло, и трубы не слишком дымили.

Я не сразу легла в постель, оказавшись у себя в спальне, и довольно долго сидела возле камина, завернувшись в одеяло, размышляя о том, как поступить, какой ответ дать завтра графу Сэйвилу относительно этого чертова завещания, свалившегося как снег на голову.

Пока что я не сомневалась лишь в одном: Никки ничего не должен знать о человеке, который носил имя Джордж Мелвилл, лорд Девейн.

Глава 3

Когда я открыла глаза на следующее утро, снегопад продолжался. Я растопила камин и оделась, с удовольствием ощущая его приветливое тепло.

Мистер Макинтош уже растопил плиту на кухне. Я присела к дубовому столу и съела большую миску овсяной каши, прежде чем отправиться на конюшню кормить лошадей.

Небо только-только начинало светлеть, превращаясь из черного в свинцово-серое, снег валил с тем же упорством, что и вчера. Сугробы возле конюшни доходили мне чуть ли не до пояса.

«Проклятие! — ворчала я себе под нос, с большим трудом пробираясь сквозь снежные завалы. — Что делать с моим гостем? Чем занять его сиятельство в течение целого дня?..»

Пришлось разгребать снег, чтобы открыть ворота конюшни, и, когда я наконец вошла туда, лошади встретили меня дружным радостным пофыркиванием. Я зажгла фонарь, а затем несколько жаровен, наполненных древесным углем, и вскоре воздух в конюшне заметно потеплел. Взобравшись по лестнице на сеновал, я принялась сбрасывать оттуда сено прямо в стойла. Ржание больших лошадей сделалось еще громче и радостнее, и только два несчастных пони в дальнем углу конюшни жалобно похныкивали.

— Иду, иду, имейте терпение, — успокаивала я их, но они были безутешны, пока не получили своей доли душистого корма.

Мир и покой воцарились в конюшне. Единственным звуком, нарушавшим безмятежную тишину, было дружное веселое хрумканье. Его не мог заглушить однообразный вой ветра, доносившийся снаружи.

Мне было хорошо. Я улыбалась. Я любила эти утренние часы в конюшне, они приносили успокоение.

Дверь с грохотом открылась — вошел Джон Гроув.

— Господи, миссис Сандерс! — воскликнул он. — Что это вы поднялись ни свет ни заря? Я бы сам присмотрел за лошадьми.

— Я привыкла приходить к ним по утрам, Гроув, — сказала я. — И мне совсем не в тягость накормить и ваших животных.

— Спасибо вам, миссис Сандерс. — Улыбка обнажила его редкие зубы, она была совсем мальчишеской, несмотря на то что в волосах Гроува проглядывала седина. — Могу я надеяться, что у вас найдется и немножко овса для моих мальчиков?

— Конечно. Только сначала я позабочусь о том, чтобы напоить их.

— Я сделаю это сам. Небось вода замерзла в ведрах?

— Очень может быть, Гроув.

— Тогда покажите, где у вас насос. Я наполню пустые ведра.

Я с благодарностью приняла его предложение, а сама начала засыпать в кормушки зерно.

Когда ведра были наполнены, я предложила Гроуву погреть озябшие руки над жаровней, что он с удовольствием сделал.

— Карета, в которой вы приехали, принадлежит графу? — поинтересовалась я.

— Что вы, нет! — Гроув с негодованием отверг мое предположение. — Его сиятельство не стал бы держать такой старомодный экипаж.

Я пожала плечами:

— Как знать.

Впрочем, мне было известно, что в последние годы прежние громоздкие кареты стали уступать место изящным и более удобным фаэтонам с низкой подвеской и правил ими уже не кучер на козлах, а форейтор, сидящий верхом на одной из передних лошадей, запряженных цугом.

Гроув посчитал необходимым поведать мне, каким образом его хозяин дошел до такой жизни, что оказался в допотопной карете.

— Мы отправились в путь в фаэтоне его сиятельства, — рассказывал он, — но не успели отъехать двух миль от Девейн-Холла, как лопнула чека у одного колеса, а тут еще снег повалил, и его сиятельство решил не ждать, пока починят, а взять старую карету лорда Девейна.

— Значит, я не ошибусь, Гроув, если предположу, что вы вовсе не кучер графа Сэйвила?

— Вы совершенно правы, мэм, — с некоторой гордостью ответил он. — Я его конюх. Служил конюхом еще у отца его сиятельства и учил графа еще ребенком ездить на пони.

На это мне сказать было нечего. Я решила немного поговорить о погоде:

— Похоже, снег зарядил не на шутку.

— Боюсь, что так, мэм. Придется нам провести тут еще денек.

Я чуть не застонала от этих простодушных слов, но мужественно сдержалась и произнесла:

— Вообще-то у меня в конюшне работает один деревенский малый, но полагаю, сегодня он не придет, и нужно будет убираться самой. Я почищу стойла своих лошадей, а вы…

— Ни в коем случае, мэм! — воскликнул Гроув. — Я сам сделаю всю работу. А вы идите в дом и садитесь завтракать.

— Уже! — сказала я с улыбкой.

Дверь конюшни снова открылась, чтобы впустить моего сына, который весело желал нам доброго утра.

— Здравствуй, дорогой, — ответила я. — Ты хорошо спал?

Можно было и не задавать подобного вопроса: Никки всегда спал хорошо, и я не уставала обещать самой себе, что буду делать все, чтобы этот порядок никогда не нарушался.

— Наверное, Тим не пройдет к нам по такому снегу, — сказал Никки. — Я помогу тебе, мама, ладно?

— Я только что говорила то же самое мистеру Гроуву, дорогой. Приступим к делу.

Гроув протестовал, но мы его не слушали. Я решила ничем не быть обязанной графу Сэйвилу. Не только ему самому, но и его слугам.

К девяти утра все лошади были накормлены, напоены, стойла приведены в порядок, устланы свежей соломой, проход к ним чисто выметен. Мы вернулись в дом и как раз снимали в холле рабочую одежду, когда сверху спустился его сиятельство граф. На нем были умопомрачительный утренний костюм, свежая сорочка, белоснежный шейный платок. Волосы цвета темного золота были тщательно причесаны, сапоги-ботфорты начищены до блеска. Граф не без удивления воззрился на нас.

— Лошади в полном порядке, милорд, — весело доложил Гроув. — Миссис Сандерс накормила их отборным зерном.

Я стряхнула остатки соломы со своего рукава и сухо добавила:

— Если пройдете в столовую, милорд, миссис Макинтош накормит вас завтраком.

— Успели уже побывать в конюшне, миссис Сандерс? — с вежливым удивлением спросил граф.

— Да.

Мой сын ответил на вопрос гостя более пространно, с воодушевлением расписав все, что мы сделали.

— Мама говорит, что, если погода станет лучше, можно будет ненадолго вывести лошадей во двор, а то они уже застоялись… — закончил Никки свой рассказ.

Появившаяся в холле миссис Макинтош пригласила графа в столовую.

— Вы тоже поешьте, милочка, — с ворчливой заботливостью сказала она мне. — Овсяной каши, которую съели три часа назад, куда как мало при вашей работе. И ты, Никки, иди поешь. На кухне все готово для вас с мистером Гроувом. А твой Негр ждет не дождется тебя.

Негр — звали нашего кота, люто ненавидевшего холод и проводившего почти все время возле кухонной плиты.

— Бедняжка, я сейчас приду поговорить с ним, — пообещал мой сын.

Таким образом я была обречена завтракать наедине с графом. Бросив неодобрительный взгляд на миссис Макинтош, я отправилась наверх, чтобы умыться и переодеться.

Когда я спустилась в столовую, граф уже сидел над тарелкой с яичницей, держа в руке овсяную лепешку, и, судя по всему, был вполне доволен предложенной пищей. Я молча села напротив. В своем старом кашемировом платье синего цвета я чувствовала себя чуть ли не нищенкой на его фоне, а предложенная ему еда показалась мне весьма убогой. В самом деле, ему ведь наверняка подавали на завтрак мясо, а на нашем столе этот продукт из-за дороговизны появлялся лишь изредка. Так что ни бекона, ни жареных почек — ничего в этом роде он сейчас перед собой не видел.

Я налила себе кофе и предложила Сэйвилу долить его чашку.

— Я решила, что поеду с вами в Сэйвил-Касл, милорд.

Он медленно поставил чашку на стол.

— Что ж, мудрое решение, миссис Сандерс. Думаю, ради Николаса вам следует узнать, что именно таится в завещании Джорджа.

Я ничего не ответила, поскольку считала лишним заявлять прямо сейчас, что, размышляя обо всем этом прошлой ночью, твердо решила официально, при всех, отказаться от благодеяния Джорджа Мелвилла. Узнав об этом, Сэйвил, наверное, стал бы уговаривать меня переменить решение, а мне не хотелось сейчас лишних разговоров на эту тему.

Вошла миссис Макинтош и принесла еще лепешек и горячий кофе. После ее ухода никто из нас по-прежнему не произносил ни слова. Подняв голову от тарелки, я увидела, что граф смотрит на меня с каким-то яростным недоумением, если не с раздражением, и явно собирается сказать какую-нибудь резкость или, во всяком случае, выразить неодобрение.

— Извините, я очень голодна, — пробормотала я, снова уткнувшись в тарелку, надеясь таким образом защитить себя от его упреков в упрямстве и еще не знаю в чем.

Упреков я не услышала. Он вежливо сказал, что, конечно, я нагуляла аппетит, поднявшись спозаранку и часа три проведя в конюшне, где сегодня за меня вполне мог бы потрудиться Джон Гроув.

Я ответила, что привыкла к подобной работе, она даже нравится мне, и добавила, что, к сожалению, совершенно не знаю, чем развлечь гостя. Разве что книгами, которых в этом доме в избытке.

К моему удивлению, в ответ на вполне мирное предложение граф разразился гневной тирадой, и отнюдь не по поводу моего упрямства:

— Что вы обо мне думаете, черт побери? Я вовсе не беспомощный, избалованный денди, каким вы изволите меня представлять. Умею сидеть на коне, а не только за книгой, умею, если понадобится, работать руками! Не нужно меня оберегать, как ребенка!

Ах, он, оказывается, почувствовал себя оскорбленным. Обиженным… Может, это и не очень хорошо, но на душе у меня стало немного легче: хоть что-то человеческое ему присуще.

— А чем вы собираетесь заниматься сегодня, если не секрет? — спросил он.

Изобразив на лице кроткую, только что не ангельскую улыбку, я сказала:

— В конюшне пока дел больше нет. Поэтому займусь покраской комнат.

— Покраской? — переспросил он. — Будете расписывать стены?

— Не расписывать, милорд, — почти весело рассмеялась я, — а просто красить. Оконные рамы и подоконники я почти уже закончила. Теперь очередь за стенами. В этих спальнях будут жить ученики, которые, надеюсь, появятся весной.

Граф Сэйвил мрачным взглядом окинул невзрачную комнату, где мы сидели.

— Здесь вы тоже недавно красили? — ехидно поинтересовался он.

— Нет, руки не дошли.

— А спальню, где я провел ночь? — спросил он еще ехиднее.

— Ею редко пользуются. Только в особых случаях, — с подчеркнутой иронией ответила я.

— Что ж, — сказал он бодро, — если у вас найдется лишняя кисть, миссис Сандерс, я могу, с вашего разрешения, принять участие в работе.

Я в недоумении уставилась на него, что развеселило графа еще больше.

— Уверяю вас, я умею держать в руке малярную кисть, мэм. Только прошу ни в коем случае не ставить об этом в известность палату лордов, иначе, боюсь, меня выгонят оттуда с треском!

Его улыбка обезоруживала, с ее помощью он мог бы сдвинуть горы, но я еще не сдалась. Однако что ему ответить?

Я встала из-за стола.

— Если это не шутка, милорд, то вам придется сменить ваш элегантный костюм. Попробую найти для вас рабочий халат.

— Халат? — переспросил он. — Надеюсь, уже измазанный краской? Моя репутация члена палаты лордов и завсегдатая лондонских клубов полностью в ваших руках.

— Боже, — сказала я, — неужели вас могут исключить из клуба «Уайте», милорд?

— Должен заметить, мэм, — с видом оскорбленного достоинства парировал он, — что я не являюсь членом клуба «Уайте». К нему принадлежат тори. Мы же, Мелвиллы, всегда были вигами. Мой клуб — «Брукс».

— Прошу прощения, милорд, — с чувством сказала я, — что едва не причислила вас к вражеской партии.

Нашу интересную беседу прервал Никки, явившийся из кухни и вполне довольный завтраком.

— Я сыт, — объявил он. — Могу теперь помогать тебе, мама.

— Спасибо, милый, — сказала я. — Но тебе, наверное, нужно что-то выучить для мистера Ладгейта?

— Да, мама.

— Вот иди и позанимайся. Если захочешь что-нибудь спросить, я буду в комнате для гостей. Мы с графом собираемся ее красить.

У Никки округлились глаза.

— Правда, милорд? — с легким испугом спросил он. Ответ графа был несколько витиеватым.

— Только отличившись на этой работе, — произнес он торжественно, — я могу считать, что некоторым образом уменьшил прегрешения прошлой жизни… Но почему мы теряем время, миссис Сандерс? Нас ожидают большие дела!

Я уже несколько дней работала в этой комнате, поэтому мебель была сдвинута на середину и прикрыта тряпками. Пол был тоже застлан, чтобы не попала краска, а у одной из стен стояла высокая переносная лестница.

Довольно давно, окончательно поняв, что от хозяина ничего путного не дождешься, я задумала сама постепенно обновить комнаты, и хотя дело продвигалось крайне медленно, кое-что было сделано.

Когда, надев халат, я стала размешивать в ведре голубую краску для оконных рам, дверь отворилась и вошел граф. Он снял свои высокие сапоги, был без куртки, без шейного платка, рукава рубашки закатаны. Смуглая шея, золотистые волосы на оголенных руках, легкая, какая-то звериная походка — от всего веяло силой, уверенностью.

Трудно было не поддаться обаянию этого мужчины. Я сделала над собой усилие, чтобы скрыть охватившее меня волнение. Слава Богу, оно оказалось недолгим.

Сэйвил медленно оглядел комнату — свежую краску на лепнине потолка, на одной из оконных рам, на облицовке камина. Наконец его взгляд остановился на мне.

— Пожалуй, я возьму лестницу, — сказал он деловито, — и продолжу красить стены вверху… А почему вы не докрасили ту раму?

Я пожала плечами и грубовато ответила:

— Если не ошибаюсь, милорд, вы предложили мне помощь, а не руководство работой?

В его глазах застыло удивление. Не слишком ли часто я удивляла его на протяжении такого недолгого времени?

— Прошу прощения, мадам. Что я должен делать?

В его смирении сквозила значительная доля иронии.

— О, пожалуйста, начинайте, как вы хотели, с верха стены. С вашим ростом это будет нетрудно.

— Я тоже так подумал, — сказал он, не сводя с меня изумленного взгляда, который меня смущал.

Я вручила ему халат, взятый у мистера Макинтоша, но плечи графа оказались чересчур широки для него.

— Обойдусь, — решил он, — отлейте мне краски в это ведро!

Я молча выполнила его команду, и мы принялись за работу. Некоторое время длилось молчание. Я тщательно мазала голубой краской раму одного из окон и думала о том, как скажу Ники, что покину его на несколько дней, и какую следует назвать причину. И тут еще одна не слишком приятная мысль пришла мне в голову, и я замерла с кистью в руке, повернувшись к лестнице, на которую взгромоздился граф.

— Милорд, — обратилась я к его спине, — я только что подумала, что у вас не было возможности сообщить вашей супруге о том, что вы привезете с собой незваную гостью. Что, если она… я хочу сказать, что, возможно, ей…

Я замолчала, не зная, как потактичнее выразить свои сомнения относительно того, что леди Сэйвил жаждет видеть в своем доме какую-то ничего не значащую для нее миссис Абигейл Сандерс.

Не прекращая махать кистью, граф отозвался почти с потолка:

— Поскольку я не женат, вам не следует беспокоиться о том, как отнесется к вашему приезду моя супруга. Что касается моей экономки, она будет рада принять любого гостя, если его привезет хозяин.

— Благодарю за разъяснения, — сказала я.

Вновь принявшись за работу, я с некоторым удивлением подумала, почему человек такой незаурядной внешности, к тому же обладающий высоким титулом и, несомненно, происходящий из достаточно древнего рода, до сих пор не женат. Неужели не думает о потомстве? Или на то есть другие причины?

Мы по-прежнему работали молча и старательно, и комната прямо на глазах преображалась, становясь уютной и опрятной. Однако в голове у меня продолжала занозой торчать мысль, как объяснить Никки мой внезапный отъезд. Я уже закончила покраску обеих оконных рам и перешла к плинтусам, а решение все не приходило. Поглядывая на результаты работы графа, я не могла не признать, что за это время сумела бы сделать значительно меньше. Качеством его работы я также осталась довольна — придраться было не к чему.

Трудовую тишину комнаты дважды нарушало появление Никки с очередным вопросом по поводу его учебного задания. На один из них я сумела ответить, на второй — нет. Это сделал за меня Сэйвил.

— Персеполь, — возвестил он с верхней ступени лестницы, — был столицей Древней Греции.

— А что же тогда Сузы? — спросил мой сын. — В учебнике сказано, что их царь жил в Сузах.

— Сузы тоже были столицей, — пояснил граф, — но до тех пор, пока Дарий не построил Персеполь. Персидские цари проводили по полгода и там, и там, но официальной столицей стал Персеполь.

— Ой! — радостно сказал мой ребенок. — Спасибо, милорд. Можно я так и напишу в своем изложении?

— Да, — милостиво разрешил граф. — Только не упоминай имени того, кто открыл тебе эту страшную тайну…

В половине двенадцатого к нам вошла миссис Макинтош и объявила, что уже пора.

Я поднялась с колен и распрямила затекшие ноги и спину.

Сэйвил поглядел вниз.

— Перерыв? — спросил он недовольным голосом. — Мне бы хотелось закончить эту часть комнаты.

— Полдень — время второго завтрака для наших лошадей, — сказала я.

— А когда время завтрака для людей? — поинтересовался он.

У него был уже не тот щегольской вид, что утром: волосы падали на лоб, лицо раскраснелось, рубашка частично вылезала из штанов.

— В половине второго, милорд, — ответила ему миссис Макинтош.

— Что ж, потерпим, — заметил граф и добавил решительным тоном:

— Я, пожалуй, поработаю тут еще, миссис Макинтош, а миссис Сандерс пусть идет к лошадям.

Мне опять не понравились командные нотки в его голосе, но то, что работа не будет прекращена, примиряло меня с графом, тем более что работать под потолком я не очень любила: быстро уставала от этого.

— Хорошо, милорд, — сказала я. — Миссис Макинтош или я уведомим вас насчет ленча, чтобы вы могли переодеться.

— Угу, — буркнул он, снова берясь за кисть и окуная ее в ведро. — Надеюсь, вы не забудете об этом.

Я попыталась изобразить недоуменную улыбку в ответ, но он уже отвернулся от меня.

Глава 4

Когда я вышла из дома в сопровождении Никки и Джона Гроува, снегопад начал ослабевать.

— Если так пойдет дальше, — заметил конюх, — быть может, завтра сумеем тронуться в путь.

Я молила Бога, чтобы так оно и было. Теперь, когда я приняла решение поехать с графом Сэйвилом и присутствовать при оглашении завещания, мне хотелось, чтобы это малоприятное мероприятие как можно скорее началось и закончилось.

— Брайтонский почтовый дилижанс, — сказала я, — всегда проезжает через наше селение. Когда снегопад прекратится, я съезжу туда и попрошу кузнеца Уокера, чтобы он оповестил нас, если почта проедет. Тогда и ваши гнедые тоже пройдут, верно?

— Конечно, миссис Сандерс. Они у нас здоровяки!

— Мы будем скучать по вам и по графу Сэйвилу, — сказал мой доброжелательный сын. — Верно, мама? Как хорошо, когда гости приезжают в самый разгар зимы.

— Спасибо за добрые слова, мастер Никки. — Джон Гроув был явно растроган. — Вы славный малый.

И опять я подумала о том, как сказать мальчику о моем малопонятном и неожиданном для него отъезде.

Мы вошли в конюшню. Я перевела свою ездовую лошадь и пони моего сына в боковой загон, в задний загон поставила Полли и Фэнси, положив им туда свежего сена. Гроув и Никки тем временем вычистили стойла и, проломив хрупкую пленку льда в ведрах, доверху наполнили их водой.

Быстрее, чем обычно, я справилась с работой и вернулась в дом, чтобы умыться и переодеться. Перед тем как пойти в столовую, заглянула в комнату для гостей.

К немалому моему удивлению, граф Сэйвил все еще стоял на лестнице.

— Господи! — воскликнула я. — Неужели миссис Макинтош забыла пригласить вас на ленч?

Не поворачивая головы, сосредоточив все внимание на движении кисти вдоль стены, он ответил:

— Я сказал ей, что перекушу позднее, прямо на кухне. Хотелось закончить эту сторону.

— Просто не верится, что все это вы сделали за несколько часов! — искренне изумилась я.

Опустив кисть в ведро, он слегка повернулся ко мне и произнес с довольной улыбкой:

— Моя сестра могла бы подтвердить, что если уж я за что-нибудь берусь, то стараюсь доводить до конца.

Я увидела на его белоснежной рубашке голубые пятна от краски, лоб и щека тоже были измазаны, и не могла удержаться от смеха.

— Не забудьте потом посмотреть на свое лицо в зеркало, милорд, — весело сказала я. — Оно весьма умело раскрашено. По правде говоря, никогда не думала, что вы так увлечетесь этой работой… И добьетесь таких успехов.

Он поднял кисть, как жезл победителя.

— Полагали, я ни на что не гожусь?

Он снова принялся за работу. Мышцы спины и плеч явственно обозначались под тонкой рубашкой, и ничто в нем не изобличало сейчас изнеженного, избалованного щеголя-аристократа.

— Ну… Во всяком случае, я никак не думала, что вы такой искусный маляр.

Он продолжал водить кистью, я продолжала смотреть на его сильное, ладное тело и вдруг, поймав себя на этом, залилась краской.

«Черт возьми, Гейл, — обругала я себя, — перестань глазеть! У кузнеца Уокера, который подковывает твоих лошадей, мышцы развиты еще лучше…»

— Мне нравится цвет, который вы выбрали для этой комнаты, мэм, — донесся до меня голос сверху.

— Спасибо, — ответила я, — мне он тоже показался приятным для глаз.

— Но вот потолок, — сказал он. — Его бы надо освежить.

Мне послышалось, это говорит подлинный маляр, а не его сиятельство Ральф Мелвилл, граф Сэйвил.

— С потолком очень тяжело работать! — горячо возразила я. — Лет пять назад я делала это и пока не хочу повторять.

— Понимаю вас, миссис Сандерс. Идите завтракать и не беспокойтесь обо мне.

Я последовала его совету и поспешила в столовую.

С графом мы не виделись в этот день почти до вечера. Я сидела в углу гостиной за конторкой, разбираясь в деловых счетах, когда он вошел в комнату. Я не услышала его шагов, но ощутила присутствие и, подняв голову, увидела его почти рядом.

— Прошу прощения, если прервал ваши занятия, миссис Сандерс, — сказал он. — Ради Бога, не обращайте на меня внимания. Я нашел у вас на полке интересную книгу и собираюсь почитать ее, сидя у горящего камина.

На его лице уже не было следов краски, и одет он был в темный однобортный сюртук с закругленными фалдами. Я кивнула ему несколько рассеянно, мое внимание было целиком поглощено денежными расчетами, которые меня отнюдь не радовали.

«Неужели за сено придется платить такую сумму?» — в отчаянии думала я, снова склоняясь над бумагами.

Зима всегда была для меня самым трудным временем. Поступление доходов прекращалось еще с осени, когда ученики переставали брать уроки верховой езды и оплачивать свое пребывание в нашем доме. Таким образом, большую часть года приходилось жить на то, что удалось сэкономить из заработанного раньше.

Я вновь подсчитала общие расходы на сено, зерно и еще раз пришла к малоутешительному выводу: нам не прожить до весны без того, чтобы не воспользоваться частью денег, которые я откладывала для Никки — для его поступления в университет в Оксфорде.

«Нужно искать еще какую-то возможность увеличить доходы!» — подумала я в сотый раз за последнее время.

Но где?

Конечно, у нас есть Мария. Я не переставала думать о ней после смерти Томми. К чему мне теперь такая чистокровная лошадь? Разумеется, она мне не нужна. Ее можно продать за приличные деньги и приобрести вполне сносную лошадь для занятий с учениками за четверть полученной суммы. Это я хорошо понимала.

Но еще лучше я понимала, что никогда не смогу этого сделать. Это была память о Томми — его свадебный подарок: изумительная чистокровная гнедая кобыла.

«Ну признайся, ведь в ней есть нечто напоминающее тебя? — с улыбкой спросил он, когда я впервые увидела это чудо. — Изящная голова!.. Шея… А длинные стройные ноги… Ну и конечно, смелое сердце… Верно? — Он легонько толкнул меня в бок. — Не говоря уж о взрывном характере. Из-за него Роджер сравнительно легко расстался с ней, потому что просто не знал, как ее обуздать…»

Я понимала, эта лошадь может дать великолепное потомство, и все эти годы надеялась, что у меня будет достаточно денег, чтобы найти для нее достойную пару, но, увы… денег не было, а прекрасная Мария не становилась моложе.

В задумчивости я приложила к губам перо, которым только что подводила неутешительные итоги. Внезапно меня поразила простая мысль: если деньги, что я могу получить по завещанию, отложить на образование Никки, то сэкономленную сейчас сумму можно использовать для насущных расходов, верно? Это же так ясно… И так было бы хорошо!

Но нет! Я беззвучно пошевелила губами, произнеся эти слова. От Джорджа я не приму ничего! Никогда!

Что же касается трудностей, я преодолею их! Справлюсь с ними!

До сих пор мне так или иначе это удавалось.

Граф Сэйвил, сидевший позади меня, негромко произнес:

— Я разговаривал с вашим сыном на кухне и понял: он ничего не знает о том, что вы решили поехать со мной в Кент, миссис Сандерс.

Я повернулась к нему вместе со стулом, на котором сидела:

— Да, я не говорила с Никки. Никак не могу изобрести наиболее подходящую ложь.

— Тогда, быть может, лучше всего сказать правду? — прозвучал слегка ироничный вопрос.

— Нет! — огрызнулась я. — Не хочу ничего рассказывать ему о лорде Девейне. Надеюсь, и вы этого не сделаете, милорд?

С книгой в руках он спокойно сидел в одном из кресел возле камина. Даже издали я без труда определила, что он просматривал изученное мной вдоль и поперек «Искусство верховой езды» некоей леди Грейстоун.

— Не беспокойтесь, мэм, — ответил он. — Я буду держать язык за зубами. Но должен сказать, что не вполне согласен с вашим решением, хотя и уважаю его. Ведь Никки — ваш сын.

— Благодарю вас за это утверждение, — не без иронии заметила я.

Он переменил тему, спросив:

— Та гнедая кобыла, которую я видел на конюшне, принадлежит вам?

— Да, — сказала я с гордостью. — Это Мария.

— Она очень хороша.

— Спасибо, что оценили.

Его длинные пальцы поглаживали красную кожу книжного переплета.

— Должно быть, она чрезвычайно резва?

— К сожалению, Мария никогда не участвовала в скачках, — ответила я. — У нас она появилась уже трехлеткой. Это свадебный подарок мужа.

После некоторого молчания Сэйвил спросил:

— У нее не было потомства?

— Нет, — ответила я коротко.

— Но почему? Из-за каких-то недостатков?

— Нет, — повторила я. — Единственный ее недостаток — непослушание. Но это из-за того, что в ней слишком много силы и резвости.

— Тогда отчего же было не покрыть ее? — спросил граф деловым тоном. — Жеребенок от такой матери стоит немалых денег.

Я ответила в том же духе:

— Племенной жеребец тоже стоит денег. У меня их не было.

Его брови слегка приподнялись. Снова наступило молчание. Я уже собралась повернуться к столу и закончить расчеты, когда он задумчиво сказал:

— Знаете ли, миссис Сандерс, мне кажется, у вас появился второй серьезный повод для поездки в Сэйвил-Касл.

Я в недоумении посмотрела на него. Он продолжал:

— Я покажу вам моего племенного жеребца, и вы решите, подходит ли он для вашей Марии.

— Вы разводите лошадей, милорд? — спросила я с некоторым удивлением.

— Не в этом доме, миссис Сандерс. Но тем не менее мое предложение остается в силе.

В камине с треском упала головешка, я вздрогнула, но это не помешало мне оценить предложение графа. Неожиданная мысль пришла мне в голову:

— Если я собираюсь взглянуть на вашего жеребца, то почему бы Никки не поехать со мной? Он никогда не поймет, отчего я не взяла его.

— А как занятия мальчика с викарием?

— О, мистер Ладгейт такой добрый.

Граф пожал плечами:

— У меня нет собственных детей, миссис Сандерс, но есть уйма племянников и племянниц, которые вряд ли привыкли к тому, что родители всюду берут их с собой. Хотя детям, возможно, этого бы хотелось. Ваши отношения с сыном заслуживают всяческого уважения.

Мне хотелось бы кое-что поведать Сэйвилу об этих отношениях, сказать, что Никки для меня больше чем просто сын. Что, когда умер Томми, вместе с ним умерло все, что связывало меня с нашим общим детством. Его мать, леди Сандерс, не любила меня и распространяла это чувство на Никки, а потому у мальчика не было никаких связей с семьей моего мужа. Мои же собственные родители рано ушли из жизни, единственным членом нашей семьи была тетушка Маргарет, у которой мы с сестрой жили после их смерти. Потом умерла и сестра. Тетушка же с немалыми странностями и долгие годы никуда не выходит за пределы своего дома и сада. Мое возвращение туда, где я жила, вообще невозможно.

Еще бы я сказала графу, что отсутствие всяких семейных связей не могло не заставить нас с Никки искать и находить спасение только друг в друге. Иными словами, нам уже трудно быть врозь…

Однако ничего этого я Сэйвилу не сказала.

— Ваше предложение, — произнесла я после значительной паузы, — весьма привлекает меня, и, если вы еще не раздумали, я им воспользуюсь.

Он поднялся и, подойдя к камину, помешал угли. Потом поставил на место кочергу и ответил:

— Мои конюшни расположены возле Эпсома, и в них далеко не один жеребец, который мог бы подойти для вашей лошади. Приезжайте весной, миссис Сандерс, и, полагаю, мы поладим.

Я, наверное, покраснела от этих слов.

— Только не думайте, — сказала я неоправданно резко, — что я рассчитываю на благотворительность с вашей стороны. Мне не нужна милостыня.

— Милая женщина. — Его голос прозвучал на удивление мягко. — Я только предлагаю более выгодные условия. Вы заплатите мне не сразу, а после того, как продадите приплод от Марии.

Моя душа возрадовалась. Я в самом деле не хотела быть объектом его благотворительности, но то, что он предложил, просто как манная небесная. Хотя…

Я возразила с некоторым опасением:

— Но ведь чтобы продать жеребенка за приличную цену, нужно подождать, пока ему исполнится по крайней мере год.

— Клянусь, я не стану вас торопить.

Все это, слава Богу, говорилось без тени иронии — спокойно, даже сердечно.

— Что ж… — У меня слегка перехватило дыхание. — Если все так, я буду счастлива принять ваше предложение, милорд.

— Хорошо. — Он широко улыбнулся. — Надеюсь, вы не забракуете моего жеребца, чем очень огорчите как его владельца, так и Никки.

Наверное, впервые за все время нашего знакомства я улыбнулась ему в ответ.

Что-то произошло между нами, словно пронеслось по воздуху, сердце у меня забилось так сильно, будто хотело выпрыгнуть из своей клетки. И в этот момент я увидела, как его улыбка погасла, глаза чуть сощурились, черты лица заострились.

«О нет! — панически застучало в моей голове. — Нет и нет!.. Ни за что!..»

Я вскочила со стула с единственной целью — поскорее уйти, скрыться от опасного огонька, появившегося в его глазах, от рискованного чувства в себе самой.

— Простите, милорд, — слегка запинаясь, произнесла я, — мне нужно найти сына.

Не думая о том, насколько невежливым или несуразным выглядело мое поведение, я почти выбежала из комнаты.

К середине дня огонь в камине потух, я завернулась в одеяло возле холодного очага, уставившись на остывшие угли.

Я вдовела уже шесть лет; за это время немалое количество мужчин проявляли желание, выражаясь их языком, согреть мою холодную, одинокую постель. Двое из них, если мне не изменяет память, желали этого так сильно, что готовы были поступиться своей свободой и предложить мне руку. Так что я неплохо разбиралась в их намерениях и выражениях лиц, могла безошибочно определить те чувства, которые отразились только что на лице графа Сэйвила.

Честно говоря, не это меня беспокоило, я вполне могла постоять за себя. Да и будет неискренне с моей стороны отрицать, что повышенное внимание мужчин приносило мне некоторое удовлетворение. Дело в другом. Меня испугало то, что я сама почувствовала в ответ. Ощущение совершенно новое, не изведанное раньше. Или давно забытое. «Не глупи, Гейл, — сказала я себе. — Что с того, если этот представитель рода мужского выглядит немного приятнее других… почти как греческий бог… Ты вовсе не должна выступать в роли ошеломленной его красотой гречанки».

Я сильнее стиснула руки под старым, но теплым шерстяным одеялом и продолжала рассуждать сама с собой, пытаясь с помощью иронии снизить накал своих чувств.

«Неужели только потому, что мужчина добросовестно покрасил стену в твоей комнате, ты позволишь ему нырнуть в твою постель?»

Я глубоко вздохнула, набрав в легкие холодного воздуха.

«Только от того, что его улыбка способна растопить снега на крайнем севере, ты готова упасть в его объятия, как истинная вдова, стосковавшаяся по любви… Но ведь это глупо, Гейл».

Никогда раньше я не чувствовала себя вдовой, жаждущей мужской ласки.

Закрыв глаза, я начала слегка раскачиваться в кресле. Быть может, все это лишь игра воображения и между нами ровно ничего не случилось? Быть может, он пребывает в полном недоумении — с чего это я вдруг сорвалась с места и выскочила, как безумная, из комнаты?..

Я продолжала раскачиваться, сидя возле потухшего очага. Нервы мои понемногу успокоились. Да и почему, собственно, они так разыгрались? Что произошло? Лишь то, что на меня внезапно свалилось два предложения: узнать о завещанных моему сыну деньгах и привести мою породистую кобылу в конюшни графа Сэйвила, находящиеся, кажется, где-то возле Эпсома. Разве все это так уж плохо? Но все-таки надо обдумать… надо обдумать…

— Мама!

Вздрогнув, я открыла глаза, ощутила легкую дрожь во всем теле, шея одеревенела.

— Мама, ты спала?

На меня уставились широко раскрытые голубые глаза, точно такие, как мои собственные.

— Кажется, да… Немного… — ответила я. — Который час?

— Начало пятого. Снег уже не идет, ты знаешь? — Никки подошел к окну, чтобы еще раз убедиться в этом. — А лорд Сэйвил уже выводил своих коней и недавно завел обратно. Он хочет узнать, вывести ему наших Илию и Ноя.

Я попыталась немного высвободиться из одеяла и поднялась со стула.

— Зачем он сам этим занимается? У него же есть конюх.

— А мистер Гроув оседлал Самсона и поехал в деревню узнать, не приходила ли брайтонская почта.

Черт возьми, ведь я сама хотела сделать это и вот уснула, как малый ребенок, и проспала больше часа! Никогда раньше я не засыпала среди дня. Как это меня угораздило?

— Конечно, дорогой, нашим лошадям не мешает размяться, — сказала я. — Но пусть граф не утруждает себя, я сама это сделаю.

— О, ему вовсе не трудно, мама! — заверил меня мой простодушный сын. — Он вовсе не строит из себя важную персону… А знаешь, у него целых два племянника, им столько лет, сколько мне. Чарльз и Теодор. Они сейчас в школе в Итоне.

— Дай им Бог! — отозвалась я, добавив про себя, что у моего Никки столько же шансов попасть в эту школу, как полететь на Луну.

Не знаю, уловил мой сын нотки печали в моем голосе, но слова его были такими:

— А я бы не хотел быть в школе так далеко от дома. Мне очень нравится учиться у мистера Ладгейта.

Я погладила его милую голову:

— Беги и передай лорду Сэйвилу, что я через минуту буду в конюшне.

Никки выскочил из комнаты, а я отправилась в гардеробную, чтобы нацепить старый плащ Томми.

Приближались сумерки, воздух был чист и спокоен — ни снега, ни ветра. В загоне возле конюшни выгуливались несколько лошадей. Когда я подошла к раскрытым воротам, то услышала доносящийся изнутри радостный голосок Никки. Ему вторил оживленный голос графа.

— Какие все-таки умные животные, — говорил Сэйвил. Я увидела, как он вышел из стойла с вилами, на которых было полно навоза.

— Вы уже здесь, миссис Сандерс, — оживленно сказал он.

На нем был немыслимо дорогой костюм для верховой езды, капюшон откинут, золотистые волосы тускло блестели.

Я решила не говорить графу о причине моего отсутствия — какое ему, в конце концов, дело до того, сморил меня сон в середине дня или нет. Если ему угодно красоваться в своем королевском одеянии среди соломы и навоза, не мне вмешиваться в это и тем более приносить извинения.

— Я вижу, Гроув еще не вернулся? — осведомилась я. — Уже начинает смеркаться.

Словно в ответ, мы услышали скрип снега под копытами лошади, и пожилой конюх появился в воротах.

Он сообщил нам, что почта проехала через деревню часа два назад, и возница рассказывал кузнецу, что, хотя местами снежные заносы довольно большие, их дилижанс все-таки сумел пробраться без особого труда.

— Что ж, тогда, — решил Сэйвил, — отправимся в путь утром, сразу после завтрака.

Его глаза встретились с моими поверх головы Никки, в них я увидела вопрос, требующий подтверждения. Не относительно времени отъезда, а относительно моего сына.

Я покачала головой, однако граф обратился к мальчику:

— Николас, друг мой, мне удалось убедить твою маму отправиться со мной на несколько дней в Кент, взглянуть на одного жеребца, что стоит в моей конюшне. Возможно, он сумеет стать парой для вашей прекрасной Марии.

Моему сыну, знакомому с лошадьми с самого раннего детства, не нужно было объяснять, что все это значит. Лицо его вспыхнуло от радости, когда он воскликнул:

— У вас чистокровный жеребец, милорд?

— Полагаю, да, мой мальчик.

— Тогда очень здорово! Мама так хотела этого… уже давно. Только… — Он запнулся и поднял глаза на меня, видимо, вспомнив о причинах и не желая делиться ими с посторонним человеком, поскольку знал или чувствовал, как ранит меня упоминание о нашей бедности.

— Лорд Сэйвил, — объяснила я Никки, как взрослому, — любезно согласился отложить уплату до того момента, когда мы продадим родившегося жеребенка. Если, конечно, сделка состоится, — добавила я.

— Ой, как мило с вашей стороны, сэр! — воскликнул мой сын, повернувшись к Сэйвилу.

Поверьте, я никогда специально не учила Никки хорошим манерам. Они были для него так же естественны, как воздух, которым он дышал.

Сэйвил ласково взъерошил волосы мальчика. Мне подумалось, что точно так же он, наверное, обходится со своими племянниками.

Потом, обратившись к Джону Гроуву, граф спросил, сумел ли тот разыскать Тима Хейнза, моего помощника и конюха. Я не могла не отметить с удивлением, как внимателен граф Сэйвил к нашим нуждам, — неужели лишь из-за того, что мы предоставили ему не слишком удобный ночлег и накормили — надеюсь, сытно — более чем простой пищей?

— Да, милорд, — ответил Гроув, — я виделся с Хейнзом, он сказал, что побудет пару-тройку дней с мистером Николасом и стариками, пока миссис Сандерс не вернется. И конечно, присмотрит за лошадьми.

Ну и ну! За меня уже все решили.

Подозреваю, я выслушала все это с полуоткрытым от удивления ртом. Когда же пришла в себя, то проговорила не без язвительности:

— Нижайше благодарю вас, милорд, за заботу.

— О, не стоит благодарности, мэм, — невозмутимо ответствовал Сэйвил.

— Как, мама, — вдруг подал голос Никки, — разве я не поеду с тобой? Ты не берешь меня?

Сердце мое сжалось. Ведь до сих пор я не оставляла мальчика ни на один день. И только панический страх, что, поехав со мной, он сможет узнать что-нибудь о Джордже Мелвилле, заставил меня ответить:

— Я еду всего на несколько дней, дорогой, а тебе не следует пропускать занятия с мистером Ладгейтом.

— Боюсь, Никки, — вмешался граф Сэйвил, — что это я то чудовище, из-за которого твоя мама решила оставить тебя здесь. Если мои племянники узнают, что у меня в доме появился мальчик, которому полагается учить уроки, а не бездельничать и приятно проводить дни, они наверняка поднимут бунт и потребуют, чтобы всех их тоже в учебное время отправляли ко мне порезвиться.

Этот монолог, я заметила, произвел на Никки немалое впечатление. Во всяком случае, он внес некоторое смятение в его душу.

— Но ты сможешь приехать ко мне весной, когда вместе с мамой доставишь вашу Марию, — добавил Сэйвил. Никки поднял голову и сделал попытку улыбнуться.

— Это будет неплохо, — едва слышно проговорил он. Я досадливо хмыкнула и спросила:

— Милорд, вы уже закончили обихаживать своих лошадей?

— Да, миссис Сандерс, — любезно ответил он. — И ваших тоже.

— Тогда я подложу им еще сена, с вашего позволения.

— Конечно, мэм.

Скованным шагом я подошла к лестнице на сеновал, поставила ногу на нижнюю ступеньку и в замешательстве остановилась, поняв, что не могу подняться, пока Сэйвил и его конюх находятся здесь же, позади меня.

Не сумев сдержать беспомощной злости, я обернулась.

Сэйвил улыбался.

Я в ярости сжала кулаки.

Джон Гроув выступил вперед и сказал:

— Позвольте я сам сделаю, мэм. А вы ступайте и готовьтесь к обеду.

Мы возвращались домой в полном молчании. Каждому было о чем подумать, особенно бедному Никки и мне.

В душе я не могла не признать, что в завязавшейся игре, если можно так назвать то, что сейчас происходило, граф Сэйвил меня переигрывает.

Глава 5

На обед миссис Макинтош не без помощи своего супруга умудрилась приготовить куски курицы, запеченные в горшочке и сдобренные многочисленными приправами, для чего не пожалела одну из своих любимых самых крупных кур. Видимо, она понимала: для того чтобы накормить такого здоровенного мужчину, как лорд Сэйвил, требуются значительные затраты. На стол также были поданы ароматная картофельная запеканка в качестве гарнира и свежеиспеченный, покрытый хрустящей корочкой хлеб.

Большую часть курицы я положила на тарелку Сэйвила, оставшееся отдала Никки, сама же вполне удовлетворилась запеканкой.

Никки ел молча, не выказывая намерения возвращаться к разговору о моем отъезде в имение графа, с которым я вела немного натужный разговор.

— Знаешь, Никки, — внезапно обратился Сэйвил к моему сыну. — Подозреваю, твоя мама не слишком хочет оставлять тебя с Макинтошами. Опасается, что им будет чересчур хлопотно. Я напрасно пытался убедить ее — восьмилетний мальчик уже вполне самостоятелен и может многое делать сам, не требуя постоянной заботы.

Все это говорилось добродушным, чуть снисходительным тоном, как бы намекающим на то, что мы-то, взрослые, хорошо знаем, каковы на самом деле они — наши дети.

Разумеется, Никки вскинул голову и взглянул прямо на меня.

— Вовсе нет, мама, — сказал он слегка дрожащим голосом, — со мной никому не будет трудно. Я ведь не ребенок.

— То же самое, слово в слово, я говорил твоей маме, — заверил Сэйвил.

Никки благодарно поглядел на него и выпрямился на стуле.

— Конечно, милый, — сказала я ему, — у тебя будет достаточно много серьезных дел: помогать Тиму с лошадьми, я уж не говорю об уроках с мистером Ладгейтом.

— Да, мама, — согласился мой сын с легким превосходством, свойственным мужчине, который и сам, без напоминаний, прекрасно знает, что ему нужно делать.

С улыбкой я одобрила его мужество:

— Была уверена, ты скажешь именно так.

Он показался мне таким маленьким, доверчивым и беззащитным в эту минуту, что сердце у меня сжалось от любви и нежности. И от беспокойства за него.

После обеда я оставила Сэйвила за бутылкой хереса и поднялась к себе, чтобы уложить вещи в дорогу.

Оглашение завещания, я уже знала, было назначено на девятнадцатое, то есть через день. Я рассчитывала, что мы прибудем в Сэйвил-Касл завтра во второй половине дня и уже рано утром двадцатого я смогу отправиться домой. Выходит, мне предстоит дважды присутствовать там на обеде, а у меня, я вспомнила, всего одно подходящее вечернее платье, купленное в прошлом году перед Рождественским балом, который обычно устраивал наш местный землевладелец для жителей округи.

Вынув платье из шкафа, я придирчиво осмотрела его, разложив на кровати. Оно было из небесно-голубого шелка — как глаза моего Никки, с глубоким квадратным вырезом, короткими рукавами с буфами и оборками на подоле. Наш сельский портной скопировал его с рисунка в «Журнале для женщин», который я принесла ему. Это было мое первое вечернее платье, приобретенное после смерти Томми.

Голубой шелк, подумала я, не будет бросаться в глаза на обеде у графа. Чего, пожалуй, не скажешь о двух моих старых платьях. Одно из них, менее поношенное, я тоже разложила на кровати. Оно было сшито из желтого муслина в простом и строгом «имперском» стиле, вошедшем в моду во время недавней войны с Наполеоном. В сравнении с голубым оно выглядело старомодным и выцветшим.

Я взяла новое платье, подошла к зеркалу, приложила к себе. На меня смотрела — если забыть о напряженном взгляде темно-синих глаз и коротких черных как смоль волосах, которые были когда-то длинными, — молодая женщина, не слишком отличающаяся от того «ведьмина отродья», что девять лет назад стала женой сына леди Сандерс.

Ведьмино отродье — так называли мою сестру Дебору и меня не самые добросердечные обитатели Хатфилда. Этим прозвищем мы были обязаны не каким-то своим действиям, а исключительно нашей тетушке Маргарет, известной в нашей части графства Суссекс травнице и целительнице.

Спешу заверить вас, что тетушка отнюдь не была колдуньей. Никогда не занималась заклинаниями, заговорами, предсказанием будущего и прочими не слишком разумными, на мой взгляд, делами, про которые можно прочесть в пьесе «Макбет». Тетя Маргарет была, в подлинном смысле этого слова, травнице и — собирала, выращивала различные травы и лечила ими.

Впрочем, не могу не признать, что кое в чем тетушка Маргарет могла показаться довольно странной. К примеру, она никогда не выходила за пределы своего дома и сада. Не то чтобы не хотела никуда пойти — нет, просто физически не могла: ей становилось плохо.

Когда мы с сестрой Деборой стали старше, эта особенность или, если хотите, болезнь причиняла нам немало горя. У всех девочек в Хатфилде были матери, которые ходили с ними на прогулки, в гости, на праздники. У нас с Деборой не было никого. Моя сестра, по натуре более серьезная и сдержанная, научилась быть выше этих условностей, если можно так выразиться, но я с трудом мирилась с нашим положением и далеко не всегда, с точки зрения окружающих, вела себя прилично и сдержанно.

В минуты самобичевания я начинала понимать, почему леди Сандерс возражала против женитьбы сына на мне. Впрочем, она не могла ничего поделать: Томми уже исполнился двадцать один год, а тетушка Маргарет не возражала против моего замужества.

Сейчас я стояла перед тусклым зеркалом, рассматривая отражавшуюся в нем двадцатисемилетнюю женщину. Короткий темный локон упал ей на лоб, она нервным движением головы отбросила его.

Да, подумала я потом, платье вполне приличное, мне нравится. Цвет гармонирует с цветом глаз, до того темных, что порой они кажутся не синими, а агатово-черными.

Как удачно, что я недавно решилась обновить свой гардероб: мысль, что пришлось бы появиться в доме графа Сэйвила в старом желтом платье, была неприятной.

Не подумайте, что я желала произвести на графа какое-то впечатление. Дело в элементарном чувстве гордости: мне претила мысль, что родственники Джорджа могут догадаться о степени моей бедности.

Я уже подходила со своей дорожной сумкой к лестнице, когда из коридора меня окликнул граф Сэйвил. Я остановилась, и, приблизившись, он взял багаж из моих рук прежде, чем я успела возразить. Но если мужчина, даже лорд, хочет нести мои вещи, пусть делает это.

Тим Хейнз, мне сообщили об этом, был уже в конюшне и занимался своей работой, поэтому я сочла возможным позавтракать вместе с Никки и графом. Мой сын выглядел веселым и жизнерадостным, и я старалась, чтобы ни он, ни Сэйвил не заметили беспокойства, которое я продолжала испытывать от предстоящей разлуки.

Стойкий Никки сохранял невозмутимость до той самой минуты, когда мы вышли во двор, где уже стояла карета и где нас окутал тихий морозный воздух. Только когда кучер графа подставил мне под ноги лесенку, тень беспокойства мелькнула на милой мордашке сына.

— Я вернусь к двадцатому, — сказала я, притягивая его к себе и целуя в шелковистую макушку. Потом оторвалась от него и по возможности весело и беззаботно добавила:

— Позаботьтесь о нем, миссис Макинтош.

— Уж не беспокойтесь, милочка, — ответила моя верная домоправительница. — Глаз не спущу с моего птенчика!

Я знала, что слышу чистую правду, а потому сравнительно спокойно поднялась в карету, сдерживая готовые хлынуть слезы. Не забывайте, что это был первый случай за все восемь лет, когда я оставляла Никки больше чем на несколько часов.

Кажется, я даже не сразу обратила внимание на то, что граф тоже уселся на подушки примерно в футе от меня.

И вот мы уже на дороге, которая проходит через наше селение и ведет дальше, в графство Кент.

Я долго молчала, уставившись на пустое сиденье перед собой и стараясь не плакать.

Сэйвил заговорил первым.

— С ним все будет в порядке, уверяю вас. — Голос его звучал на удивление мягко. — Многие дети в его возрасте учатся в школах далеко от дома и подолгу не видят матерей.

Я знала, что он прав.

— Все дело в том, — ответила я, — что после смерти отца он всегда был со мной. Это очень сблизило нас.

— Понимаю, — сказал граф так же мягко. — Но не следует растворять его в себе, миссис Сандерс. Ему надо учиться самостоятельности и…

Внезапно жаркая волна гнева буквально окатила меня, в глазах потемнело.

— Меня всегда удивляло, милорд, — резко оборвала я Сэйвила, — с какой легкостью люди, у которых нет детей, дают советы тем, кто их имеет.

— Несомненно, вы правы, мэм, — спокойно согласился он. — Если говорить обо мне, то мой сын и его мать скончались спустя два дня после его рождения. Но, уверяю вас, я имел возможность наблюдать за детьми, поскольку нередко приглашаю их к себе в гости. С родителями и без них.

Господи, как мерзко я себя почувствовала! Бедный Сэйвил — потерял сразу жену и ребенка!

— Прошу прощения, милорд, — с трудом выдавила я после паузы. — Я не имела ни малейшего намерения бередить вашу рану.

— Это произошло восемь лет назад, и, хотя шрам остался, рана уже затянулась и не болит.

— Могу вас понять, — пробормотала я. — Мой муж умер шесть лет назад.

Он не ответил, и мы продолжили путь в молчании.

А потом я вдруг осознала, что мы находимся в тесном пространстве кареты и что нога моего спутника пребывает рядом с моей собственной. Горячая волна прошла по моему телу.

«Ты сходишь с ума, Гейл, — укорила я себя. — С тобой никогда такого не бывало!»

Я тряхнула головой и спросила:

— Кто будет присутствовать при оглашении завещания, милорд?

Сэйвил слегка откинулся на спинку довольно потертого сиденья, расправил плечи, выпрямился — мне почудилось, что в результате этих манипуляций он оказался на несколько дюймов ближе — и, сложив руки на груди, ответил:

— Будет, разумеется, Гарриет в черном, специально заказанном для этого платье. Она была не очень довольна, когда я настоял, чтобы оглашение завещания состоялось не у нее в Девейн-Холле, а в моем доме, куда ей придется совершить небольшое путешествие.

Я не могла не заметить иронических ноток в его тоне, когда он говорил о вдове Джорджа, но никак не выразила своего отношения, хотя, должна признаться, будь леди Гарриет Девейн сущим ангелом, я все равно не могла бы заставить себя питать к ней нежные чувства.

Сэйвил тем временем продолжал:

— Без сомнения, вместе с Гарриет прибудет ее отец. Он повсюду сопровождает дочь. Его имя, как вы, вероятно, знаете, Элберт Коул, и свой немалый капитал он нажил на ткацких фабриках Манчестера, где, как говорят злые языки, нещадно тянут жилы из несчастных ткачей.

Я удивилась вторично — на этот раз ноткам плохо сдерживаемого осуждения, прозвучавшего в его словах. Да, тестя Джорджа граф Сэйвил тоже не слишком привечает.

— Не составляет секрета, — опять раздался голос Сэйвила, — что именно деньги будущего тестя побудили моего кузена жениться на Гарриет. Карманы его отца, сиречь моего дядюшки, были почти пусты, и у бедняги Джорджа не оставалось выхода. Или этот брак, или бегство от многочисленных кредиторов.

На этот раз в его голосе прозвучала симпатия, даже сострадание, что вызвало во мне немедленный протест.

— Если бы бедняга Джордж, — холодно возразила я, — хоть немного сопротивлялся, то, убеждена, его семья сумела бы найти другой выход из финансовых затруднений.

— Не думаю, что вы правы, — сказал Сэйвил. — Мой дядя Джек по доброй воле никогда не поставил бы своего сына в такое положение. И к моменту женитьбы Джорджа их имение было заложено и перезаложено.

У меня не было желания выслушивать эту трагическую в своем роде историю, в которой Джордж представал чуть ли не героем, принесшим добровольную жертву ради благополучия семьи. Я не хотела понимать ничего, что могло бы служить ему оправданием.

— А кто еще будет у вас, милорд, помимо безутешной вдовы и ее отца? — спросила я. Сэйвил охотно продолжил тему:

— Будет другой мой кузен, а ныне новоиспеченный лорд Девейн — Роджер.

Я подумала с противным злорадством, что леди Гарриет вряд ли испытывает особое удовольствие от общения с Роджером, унаследовавшим титул после ее мужа. У бедняжки в браке с Джорджем рождались только дочери. Ни одного сына. Тут уж никакие отцовские деньги не помогут. Потому Роджер и стал новым лордом Девейном.

— …Еще, наверное, прибудет моя старшая сестра, — говорил Сэйвил. — Не потому, что надеется получить что-то по завещанию, а из чистого любопытства.

— А как ее имя? — спросила я.

— Реджи на.

— Я хочу знать, как мне вести себя с ней.

— Ее муж — человек незнатного происхождения. Думаю, он не приедет вместе с ней. Джервез Остин более интересуется звездами, нежели людьми. Это он открыл новую комету, о которой столько говорили в прошлом году.

Признаться, я не слышала ни о мистере Остине, ни о его комете, поэтому мудро решила промолчать, тем более что Сэйвил еще не закончил перечисления.

— И наконец, еще один мой кузен, Джон Мелвилл, непременно будет при сем присутствовать, — Джон живет вместе со мной в Сэйвил-Касле, и я весьма благодарен ему за то, что он согласился взять на себя обязанности управляющего. Просто не знаю, что бы я без него делал.

Видимо, мы подошли к концу недлинного списка, и я позволила себе поинтересоваться:

— А кто же тот поверенный, в руках которого находится завещание Джорджа?

— Старик Миддлмен из фирмы «Миддлмен и Амброуз». Фирма размещается в Лондоне, и это является еще одним основанием для того, чтобы оглашение прошло у меня в Сэйвил-Касле. Он намного ближе к Лондону, чем Девейн-Холл.

Я спросила с осторожностью:

— Кто-нибудь из тех, кого вы перечислили, может знать о том, что Джордж оставил деньги для Никки?

— Трудно сказать, — ответил граф довольно холодно. — Во всяком случае, как я уже имел честь сообщить вам, от меня никто об этом не услышал.

Графа обидел мой вопрос — но ведь я, видит Бог, ни в чем его не обвиняла. И потом, какая разница — знают, не знают? Если он правильно услышал предсмертные слова Джорджа, то через день об этом будут знать все — кому нужно и кому не нужно. И что тогда?

— Извините, милорд, я не имела намерения задеть вас.

Он бросил на меня быстрый взгляд и ничего не ответил.

Я отвернулась к окну кареты. На солнце снежный пейзаж искрился миллионами кристалликов. Весь мир казался безмятежным, ничем не омраченным. Неужели так может быть?

Я глубоко вздохнула, и Сэйвил правильно истолковал мой вздох, потому что тихо сказал:

— Да, очень красиво.

Как видно, он простил мне невольно нанесенную обиду.

— Когда эта красота растает, — заметила я, — мы окажемся по колено в грязи.

— Надеюсь, до этого не дойдет.

Мы исчерпали еще одну тему для разговора и замолчали.

— Сколько продлится наше путешествие? — спросила я спустя некоторое время.

— Зависит от дороги. Думаю, еще часов пять.

О Боже! Целых пять часов находиться вместе в тесноте кареты, почти касаться друг друга! И не знать, о чем говорить…

Я быстро придумала, как мне казалось, выход из положения и сама себя похвалила за находчивость.

— Мне делается нехорошо, — сказала я жалобно, — если я долго нахожусь внутри кареты. Не могла бы я какое-то время посидеть на козлах рядом с Джоном?

Сэйвил бросил взгляд, я заметила, на мой профиль, но я не поворачивалась к нему и старалась сохранять невозмутимое выражение лица.

— Будет холодно, — коротко сказал он.

Для меня холод на козлах был сейчас куда предпочтительнее внутреннего жара, который я испытывала здесь, в карете.

— Но я тепло одета, — твердо заявила я. — И лучше немного померзнуть, чем чувствовать головокружение и все такое…

Я сама толком не знала, что еще могла почувствовать, но для Сэйвила этого было достаточно.

— Хорошо, — сказал он, открыл окно, высунулся и крикнул Гроуву, чтобы тот остановил лошадей.

Мы вышли из кареты на заснеженную дорогу, где были явственно видны уходящие вперед следы почтового брайтонского дилижанса, которых придерживался наш кучер.

Прежде чем я успела выразить протест, Сэйвил взял меня обеими руками за талию и забросил на козлы. Прикосновение его рук я чувствовала потом очень долго.

Джон Гроув с испугом и недоумением взирал на меня, как на сумасшедшую.

— Вы совсем замерзнете, мэм, — проворчал он. — Ваша одежда не для кучерского ремесла.

Я повторила ему свою ложь по поводу самочувствия.

Его рот недоверчиво искривился, он снял шерстяной плед, которым были укутаны его ноги и протянул мне.

— Нет-нет! — воскликнула я. — Не надо! Я обойдусь. Спасибо, Гроув.

— Накиньте и завернитесь как следует, — повелительно сказал Сэйвил, перед тем как сесть в карету. — Пока будете на козлах, Гроув все равно не воспользуется пледом.

И тот подтвердил эти слова яростным кивком.

— Спасибо, Джон! — повторила я.

Он взял вожжи и, как только дверца кареты захлопнулась за графом, прикрикнул на гнедых, и мы продолжили путь.

Лошади шли умеренной рысью, я куталась в плед и старалась уверить себя, что мне ничуть не холодно — разве я не ездила верхом и в более сильные морозы? Но тогда я и сама была в движении — ноги, руки, поясница, — а сейчас, почти в неподвижном состоянии, я вскоре начала ощущать, как ледяные иглы пронизывают тело. Не прошло и часа, как я готова была молить Гроува остановиться и помочь мне перейти обратно в карету, но, к моему счастью, в это самое время раздался голос Сэйвил а.

— Останови, Джон! — крикнул граф. — Думаю, нам пора поменяться местами. Я давно не держал в руках вожжи.

— Я ни чуточки не замерз, ваше сиятельство, — возразил тот. — Ей-богу!

— Ну, ну, не выдумывай, Джон. Останови и слезай!

Гроув подчинился и с помощью своего хозяина медленно сполз с козел. Я видела, он замерз не меньше, если не больше меня. Мороз был сегодня несильный, но ветер крепчал и дул нам навстречу.

«А я? — пронеслось у меня в голове. — Неужели Сэйвил не снимет меня отсюда? Сама я не попрошу об этом, видит Бог! Лучше превращусь в кусок льда!»

Сэйвил взглянул на меня.

— Вы тоже, миссис Сандерс! — небрежно-повелительно произнес он. — Надеюсь, у вас прошла дурнота?

— Да, — с трудом выговорила я, стуча зубами.

Граф подошел с моей стороны, протянул руки, и я уже без колебаний оперлась о его плечи и затем с облегчением вздохнула, оказавшись на земле. Он придержал дверцу кареты, я села вслед за Гроувом. Сэйвил захлопнул дверцу, и через минуту мы ощутили, как карета закачалась на рессорах, когда граф взгромоздился на козлы. А еще через мгновение мы продолжили путь.

— О Господи! — воскликнула я. — У меня остался плед!

— Держите при себе, — посоветовал Гроув. — Его сиятельство никогда не мерзнет. Помню, он и мальчиком был такой же закаленный… Как-то раз…

Мой спутник пустился в воспоминания о детстве графа, а я с некоторым ожесточением подумала, что если нынешний лорд и вправду был таким героическим ребенком, то мне просто негоже подрывать сейчас его престиж каким-то дурацким пледом.

Я поплотнее завернулась в него, откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза, намереваясь согреться и заснуть.

И то, и другое мне вскоре удалось. Помню только, что кто-то поправлял на мне плед и я бормотала благодарности, а затем снова проваливалась в сон…

Я открыла глаза, почувствовав, как чья-то сильная рука обнимает меня за плечи, прижимая к большому теплому телу. Щека моя уперлась во что-то мягкое, и я поняла, что это меховой воротник мужского пальто.

Я стремительно выбралась из оков сна, но в голове еще плавал туман сновидений.

— Томми? — проговорила я.

— Боюсь, что нет, миссис Сандерс.

Это был сочувственный голос графа Сэйвила.

Я рывком выпрямилась, с ужасом сознавая, что спала у него на плече.

Казалось, граф не обратил внимания на мою реакцию.

— Вы пробудились как раз вовремя, — сказал он. — Сэйвил-Касл уже перед нами.

Глава 6

Уставившись в окошко кареты, я увидела контуры замка, показавшегося мне грандиозным, исполненным величия и словно явившимся из читанных и перечитанных мной легенд о короле Артуре2 и рыцарях Круглого стола.

— Господи, это и в самом деле замок! — не удержалась я от возгласа.

— Да, — согласился его владелец, — это замок.

Я вглядывалась в стены из серого камня с четырьмя симметрично расположенными угловыми башнями и думала, найду ли там, за этими стенами, благородных рыцарей в латах и украшающих дом своим присутствием прекрасных дам. Разве могло существовать без них подобное сооружение?

— Вы не можете сейчас увидеть всего, — сказал Сэйвил. — Кругом снег, вода во рве замерзла. И в небольшом озере тоже. А вообще-то замок стоит на острове.

Я оторвалась от окошка.

— Самый настоящий крепостной ров? — переспросила я.

— Да, — ответил он с улыбкой, как мне показалось, немного смущенной, словно допустил присутствие в своем замке чего-то запретного или не вполне приличного.

Снова устремив взгляд в окно, чтобы не видеть манящей улыбки, а только лишь замок, тоже достаточно притягательный своей величественностью, я спросила:

— А когда он построен? Тогда же, когда замок короля Артура в Камелоте3?

Сзади меня послышался смех.

— Ну, не совсем. То было, если не ошибаюсь, веке в шестом, да? — И уже серьезным тоном, в котором я уловила оттенок гордости, которую он не собирался скрывать, добавил:

— Один из моих предков построил этот замок в годы царствования Ричарда Второго, последнего из Плантагенетов. А тот жил немного позже короля Артура. Но все же довольно давно.

В душе я не могла не признать, что такой древней родословной вполне можно гордиться.

— В то время была еще в самом разгаре Столетняя война, — словоохотливо продолжал Сэйвил, — и многие опасались французского нашествия. Река Хейвер, на которой стоит замок — она же образовала озеро, — была тогда судоходным притоком Темзы, по которой ничего не стоило добраться до Лондона; и король Ричард повелел моему предку, имя которого тоже было Ральф, оснастить бойницами наш дом, стоявший на берегу озера. Но мой прапрапрадед Ральф решил снести весь дом и построить вместо него на острове укрепленный замок. Что, как видите, и сделал.

Я не сводила глаз со стен и башен, которые становились все ближе и выглядели уже не такими сказочно-волшебными, но еще более внушительными со своими зубцами и бойницами.

— Какой грозный вид! — воскликнула я.

— Да, — подтвердил Сэйвил, — мы прекрасно оснащены для того, чтобы поливать противника гашеной известью, кипящей смолой и забрасывать камнями. Если, конечно, он преодолеет крепостной ров.

Я невольно рассмеялась.

Нашу карету тряхнуло в последний раз, и вот она уже быстро покатила по более приличной дороге. Я увидела, как мы въехали на узкую ровную аллею, очищенную от снега.

— Когда-то этот подъездной путь был выложен деревом, — сказал Сэйвил. — Сейчас под нами камень.

Теперь мы ехали через мост, в конце которого стояла отдельная каменная башня, а за ней, примерно в двухстах ярдах, виднелись главные ворота крепостной стены. Я посмотрела наверх, словно ожидая, что в одном из окон замка покажется безутешная Элейн, дочь короля Пеллеса, умершая от безнадежной любви к рыцарю Ланселоту и погребенная с лилией в руке.

— Вот мы и на острове, — сообщил мне Сэйвил. — Он немногим шире, чем замок. Когда-то здесь проходила первая линия обороны замка.

Карета остановилась, ворота распахнулись, из них вышел немолодой мужчина. Сэйвил опустил оконное стекло со своей стороны, холодный воздух ворвался внутрь.

— С возвращением домой, милорд! — приветствовал его привратник. Лицо его расплылось в улыбке. — Мы уж и дорогу для вас расчистили!

— И хорошо сделали, Симс, — одобрил Сэйвил. — Что, леди Девейн уже приехала?

Улыбка исчезла с лица Симса.

— Как же, милорд, уже. И мистер Коул с ней.

— Так я и думал, — нахмурившись, пробормотал Сэйвил себе под нос.

Он кивнул привратнику, поднял стекло, откинулся на подушку сиденья, и карета продолжила путь. Я обратила внимание, что складка, появившаяся между бровями Сэйвила, так и не исчезла. Он словно забыл о моем присутствии, и я не решалась задавать ему вопросы о том, что видела вокруг. Молча взирала я на то, как мы проехали еще одни ворота — в огромной каменной арке, они запирались когда-то с помощью опускающейся решетки — и очутились наконец за крепостными стенами.

И тут исчезло ощущение средневековья, моему изумленному взору предстало изящное здание из светло-коричневого камня с каким-то золотистым оттенком, выстроенное в стиле эпохи Возрождения, стоящее посреди огромного заснеженного двора. «Цвет здания напоминает глаза его хозяина», — подумалось мне.

Впечатление было совершенно неожиданное, и я не смогла сдержать удивленный возглас, который, видимо, привлек внимание Сэйвила.

— Да, — медленно произнес он, — почти все, кто оказывается здесь впервые, именно так и реагируют. Если мне не изменяет память, то, кажется, седьмой Ральф Сэйвил решился в свое время снести с лица земли значительную часть средневековых построек и соорудить на их месте резиденцию в самом современном для того времени стиле.

Под словом «современный» он, видимо, имел в виду годы правления королевы Елизаветы или короля Якова I.

— Похоже, — осмелилась предположить я, — ваша семья любила шагать впереди своего века? Он рассмеялся и ничего не ответил.

— Ваш семейный герб, наверное, лев? — спросила я через минуту.

Чтобы сделать такое предположение, не пришлось особенно ломать голову, потому что целый ряд каменных львов украшал фронтон главного входа, перед которым мы остановились.

— Вы совершенно правы, — сказал граф.

Из дверей вышел дворецкий в роскошной ливрее, но прежде чем он успел открыть дверцу кареты, Сэйвил уже стоял на снегу перед входом. Он коротко переговорил с дворецким, после чего тот скрылся в доме, а граф подошел к карете с моей стороны. Туда же приблизился со складной лестницей вышедший из дома ливрейный лакей, и Сэйвил помог мне выйти и спуститься на очищенную от снега каменную площадку.

— Я отправил дворецкого за моей сестрой, — сказал Сэйвил. — Она поможет вам поскорее освоиться у нас в доме.

Эти слова ввергли меня в довольно нервозное состояние; я вдруг представила себя в этом огромном великолепном доме, где повсюду слуги в ливреях, обслуживающие богатых дам и господ, и мне стало не по себе, потянуло обратно в мое скромное жилище, к простым, бесхитростным людям с их открытыми душами.

— Леди Реджина знает о моем приезде? — спросила я. Сэйвил покачал головой.

— О нем не знает никто, — произнес он с видимым удовольствием, как человек, приготовивший некий сюрприз и предвкушающий эффект, который тот произведет на окружающих.

Его тон поверг меня в еще большее смятение.

Чтобы попасть в дом, не нужно было подниматься по ступеням: мы вошли в массивные двери и очутились в огромной комнате, которую в свое время, несомненно, называли большой залой седьмого Ральфа Сэйвила. Первое, что обращало на себя внимание, был колоссальный камин, украшенный лепными изображениями все тех же львов, но и остальное — пол, уходящий ввысь потолок, стены — было настолько грандиозным, что я не могла не подумать в изумлении: неужели люди способны жить в таком месте?!

За дверью одной из комнат, выходящей в залу, звучала фортепьянная музыка. Она внезапно прекратилась, и Сэйвил сказал мне:

— Это играла Реджина. Сейчас она появится. Я кивнула, преодолевая скованность, и почти сразу слева от нас открылась дверь и оттуда вышла женщина.

— Ральф, — произнесла она с приветливой улыбкой, — наконец-то и ты добрался сюда сквозь эти снежные завалы. Должна тебя огорчить, все остальные прибыли раньше, чем ты, как ни обидно это звучит для твоих хваленых гнедых.

Она поспешила к брату по натертому паркету, тот наклонился и поцеловал ее в щеку.

— Я задержался, Джинни, потому что должен был кое-кого привезти. Познакомься с миссис Абигейл Сандерс. Миссис Сандерс, это моя сестра леди Реджина Остин.

— Как поживаете, леди Реджина? — пробормотала я.

— Добро пожаловать, миссис Сандерс, — последовал ответ.

— Миссис Сандерс упомянута в завещании Джорджа, — спокойно сказал Сэйвил, — и я решил, что ее присутствие необходимо при оглашении последней воли нашего кузена.

Легкое удивление отразилось на лице леди Реджины.

— Разумеется, ты совершенно прав, — согласилась она.

Воцарилось недолгое молчание. Я внимательно смотрела на леди Реджину, отмечая, что цветом волос и чертами лица она напоминает брата, только глаза у нее, насколько я смогла разглядеть, обыкновенные, карие, без золотистого оттенка.

— Будь любезна, Джинни, — сказал Сэйвил, — попроси миссис Феррер показать нашей гостье ее комнату.

— Я сама с удовольствием сделаю это, Ральф, — ответила Реджина, улыбнувшись мне. Улыбнулся и граф:

— В таком случав оставляю вас, миссис Сандерс, в весьма надежных руках. А теперь прошу простить меня.

И он направился в сторону, противоположную той, откуда появилась его сестра.

Я подавила желание крикнуть, чтобы он не оставлял меня, и взяв себя в руки смело двинулась вслед за леди Реджиной по сверкающему полу и не менее сверкающей мраморной лестнице, ведущей наверх.

По пути я подверглась вежливому заинтересованному допросу.

— Долго ехали, миссис Сандерс?

— Довольно долго, — ответила я. — На дорогах все еще снежные заносы, однако нам повезло: мы почти все время двигались по колее, проложенной почтовым дилижансом.

— О, как удачно! А где вы живете, миссис Сандерс?

— В Суррее. В городке Хайгейт.

Впрочем, я была уверена, что это название ровным счетом ничего не говорит моей собеседнице.

Мы были уже на самом верху лестницы и вступили в еще одну залу.

— Какая огромная! — невольно воскликнула я.

— В прежние времена, — сказала леди Реджина, — ее так и называли — большая приемная. Здесь принимали самых благородных персон.

Видимо, для этих персон, подумала я, и сделан мраморный пол, а потолок украшен изумительной лепниной; на обшитых панелями стенах красовались резные изображения крылатых коней, русалок, фантастических чудовищ. Особое внимание привлекал камин: его огромная труба была выложена черными, белыми и серыми мраморными изразцами с орнаментом, в котором причудливо переплетались гирлянды из каменных цветов и музыкальных инструментов.

Леди Реджина заметила, что я остановила взгляд на каминной трубе.

— Этот камин, — сообщила она, — считается одним из лучших среди дошедших до нас подобных сооружений эпохи Возрождения.

— Он превосходен, — не могла не подтвердить я, вполне понимая законную гордость, прозвучавшую в ее словах.

Мы уже прошли через эту залу и вступили в анфиладу гораздо меньших по размеру комнат, выглядящих значительно скромнее.

— Интересно, миссис Сандерс, — услышала я наконец вопрос, которого давно ждала, — каким образом мой брат мог узнать, что вы упомянуты в завещании кузена Джорджа?

— Насколько я поняла, — был мой ответ, — ваш брат является душеприказчиком лорда Девейна. Отсюда его осведомленность о содержании завещания.

— О, конечно. Только брат ничего не говорил мне об этом.

Я не посчитала нужным комментировать ее слова, тем более что мы наконец свернули еще раз направо и оказались, по-видимому, в том крыле здания, где размещались спальни и гостевые комнаты. Возле шестой или седьмой из них леди Реджина остановилась и повернула дверную ручку.

— Надеюсь, комната уже готова, — сказала она, широко распахивая дверь.

Я вошла вслед за сестрой графа в прекрасную комнату с широким ромбовидным окном, под которым помещалась уютная кушетка, с огромной кроватью под золотистым пологом на четырех столбиках. Пол был покрыт толстым восточным ковром, и, самое главное, воздух был наполнен ласковым теплом от жаркого огня в камине.

С правой стороны я заметила полуоткрытую дверь.

— Там гардеробная, — предупредительно пояснила леди Реджина, проследив за моим взглядом. — Прислать вам горничную, миссис Сандерс, чтобы распаковать вещи?

— Нет, благодарю вас, леди Реджина. Я привыкла делать это сама.

Она отнюдь не выглядела удивленной моими словами.

— Горячую воду принесут немедленно, — добавила она. — Обед через полтора часа. Я пришлю лакея, он покажет вам дорогу в гостиную.

— Благодарю вас.

Я стояла посреди комнаты, скрестив руки на груди, мечтая наконец остаться одна.

Лишь только дверь за любезной хозяйкой закрылась, я издала вздох облегчения и уселась на кушетку под окном, пытаясь освободиться от напряжения, которое испытывала на протяжении всего дня. Кажется, это мне наконец удалось.

Когда-то я полагала, что Девейн-Холл — предел роскоши и великолепия. Теперь я поняла, что в сравнении с тем местом, где я сейчас нахожусь, Девейн-Холл всего-навсего обычный дом состоятельного фермера.

О том, как в таком случае назвать мое собственное обиталище, не хотелось и думать. А уж как оценил мой дом его сиятельство лорд Сэйвил…

Впрочем, я тут же оборвала себя и, стиснув зубы, мысленно произнесла: «Какого черта меня должно беспокоить, что он изволит подумать?»

«И еще, — сказала я себе с усмешкой, — не замирай от страха и почтения перед владельцем всей этой роскоши, Гейл! Вспомни, что именно он и никто иной совсем недавно в поте лица своего красил стены в твоей комнатушке для гостей и учеников».

Мой саквояж был принесен, и я разобрала его в гардеробной, декорированной в желтовато-розовых тонах: туалетный столик затянут желтым атласом, большой платяной шкаф розового дерева с медными ручками в форме львиных голов. Горячую воду уже принесли, я с наслаждением умылась и, развешивая в гардеробной платья, убедилась, что мой единственный вечерний туалет почти не помялся. Я надела пеньюар и подошла к окну, за которым все было белым от снега.

Сегодня впервые в жизни я увижу супругу Джорджа. Вернее, не супругу, а вдову, поправила я себя.

Я сознавала, что мое отношение к Гарриет не поддается разумному объяснению. За что я ненавижу эту женщину? Разве она хоть в какой-то степени виновата в том, что на ней женились ради ее денег? Однако сильные чувства редко бывают логичны и легко объяснимы.

Да, я не могла не испытывать, хорошо это или плохо, нечто вроде злорадства от того, что у нее рождались только девочки и ни одного сына.

Некрасиво? Мелочно? Бесспорно.

Не по-христиански? Само собой разумеется.

Но зато честно — с моей стороны.

Хотелось бы мне увидеть выражение ее лица, когда нотариус произнесет имя моего сына? Снова скажу: да!

Я взглянула на часы, стоявшие на каминной полке, и решила, что нужно быть готовой: лакей вот-вот придет, чтобы пригласить к обеду.

Я надела вечернее платье и присела у туалетного столика, размышляя, что делать с прической. Собственно, выбора почти не было, поскольку волосы коротко острижены. В конце концов я повязала голову синей бархатной лентой и надела свою единственную, оставшуюся от матери драгоценность — бриллиантовые серьги.

Оглядев себя в большое зеркало в полный рост, я осталась, в общем, довольна.

Вскоре появился молодой лакей в синей с золотом ливрее, я уже поняла — это фамильные цвета семьи Сэйвил. Он снова повел меня по коридорам и лестницам, сквозь малые и большие комнаты, через большую залу и залу для музицирования, и наконец мы очутились в прелестной гостиной, стены которой были затянуты бледно-голубой камчатной тканью. У камина расположилась группа людей.

— Добро пожаловать, миссис Сандерс!

Ко мне направлялась леди Реджина. Взяв за руку, она подвела меня к остальным.

Граф Сэйвил, стоящий у стены справа от камина, кивнул мне и учтиво спросил:

— Надеюсь, вы уже немного пришли в себя после утомительного путешествия?

Я взглянула на него. На нем был вечерний костюм: белая рубашка, шейный платок, черный, облегающий фигуру фрак, такого же цвета узкие брюки. Он улыбался, но глаза оставались серьезными.

— Спасибо, милорд, я чувствую себя хорошо, — ответила я.

— Позвольте представить вас моей кузине леди Девейн, — сказала сестра Сэйвила, и, повернувшись, я увидела женщину, сидящую в большом, обитом атласом кресле.

В первое мгновение я заметила только, что она довольно полная. Затем обратила внимание на то, что уголки глаз у нее странно опущены, как будто она изнемогает от усталости. И наконец, поняла, что эта женщина смотрит на меня с явным подозрением.

— Сандерс? — повторила она. — Вы имеете какое-либо отношение к сквайру Сандерсу из Хатфилда?

Я заметила, что леди Реджина внимательно вглядывается в нас обеих.

— Я его невестка. Вернее, была невесткой. Мой муж скончался несколько лет назад.

Брови Гарриет, широкие, песочного цвета, похожие на гусениц-близнецов, сошлись у переносицы.

— Господи, так вы, наверное, родственница той колдуньи, вышедшая замуж за младшего сына сквайра? Да? — выпалила она на одном дыхании.

Все, кто находился в комнате, воззрились на меня.

Сэйвил произнес холодным тоном:

— Какая колдунья? О чем вы толкуете, Гарриет?

Та повернула к нему голову:

— Ну, как же! Есть такая особа, она живет в Хатфилде. Все местные считают ее колдуньей и обращаются за всякими снадобьями, лечебными и любовными. У нее, кажется, две племянницы… — Она опять устремила на меня темные, производящие странное впечатление глаза. — Вы одна из них, правильно?

— Моя тетя просто-напросто травница, леди Девейн, — сказала я и сама почувствовала нотки презрения в тоне, каким произнесла ее имя. — Лишь невежественные люди могут путать лекаря-целителя с колдуном.

Неприятный румянец окрасил щеки Гарриет. Она собралась ответить, но ее опередил резкий мужской голос:

— Не распускайте свой язычок, миссис! Вы полагаете, что можете разговаривать таким тоном с моей дочерью, но будете иметь дело со мной, Элбертом Коулом.

Подняв глаза, я увидела мужчину, стоящего справа от кресла леди Девейн. На вид ему было лет шестьдесят, и, судя по одежде, он принадлежал к купеческому сословию: старомодный коричневый долгополый сюртук, бриджи до колен, заканчивающиеся чулками, башмаки с квадратными носами, украшенные пряжками. И жилет — не снежно-белый, как у Сэйвила, а весь расшитый какими-то пестрыми тропическими птицами.

Эта часть одежды и привлекла мое внимание, я просто не могла отвести глаз от жилета.

— Миссис Сандерс, — спокойно произнес Сэйвил, хотя я видела, что он немало удивлен тем вниманием, с каким я разглядывала разноцветный жилет его гостя. — Миссис Сандерс, — повторил он, — позвольте представить вам мистера Элберта Коула, отца леди Девейн.

Я с трудом оторвалась от созерцания диковинной части туалета Коула и, переведя взгляд на его лицо, встретилась с острыми маленькими светлыми глазками человека, чьи деньги купили Джорджа Мелвилла.

— Как поживаете, мистер Коул? — сказала я без всякого выражения.

— Что делает здесь эта женщина, Сэйвил? — спросил тот, не отвечая на мое приветствие. — По-моему, она не член семьи.

— Миссис Сандерс присутствует здесь, — бесстрастно ответил граф, — потому что ее имя упомянуто в завещании Джорджа.

Все были потрясены. Наступило полное молчание.

Затем мистер Коул шагнул ко мне. Его лицо стало багровым.

— Я не позволю!.. — крикнул он. — Моя дочь потеряла мужа, и я не потерплю, чтобы всякие…

— Довольно, Коул, — с хладнокровной брезгливостью произнес Сэйвил, и его тон подействовал на всех отрезвляюще. — Миссис Сандерс находится в моем доме, поскольку имеет на это полное право, а также потому, что я пригласил ее. Если вас, мистер Коул, не устраивают мои гости, можете откланяться.

— Не нужно скандала, папа, — сказала Гарриет сдавленным голосом.

Леди Реджина взяла меня за руку и, словно ничего не случилось, произнесла:

— Миссис Сандерс, я еще не познакомила вас с моим кузеном Джоном Мелвиллом.

Стоящий возле камина человек поклонился мне.

— Рад познакомиться с вами, мэм, — сказал он.

Я посмотрела на его приятное, не слишком выразительное лицо и пробормотала что-то соответствующее правилам приличия.

— И еще один мой кузен, — продолжала леди Реджина, — мистер Роджер Мелвилл, новый лорд Девейн.

Поскольку Девейн-Холл являлся майоратным владением, его наследовал старший в роду, каковым и был Роджер. Ни одна из дочерей Гарриет по закону майората не имела права ни на титул, ни на собственность.

Роджер приветливо улыбнулся мне. Он был блондином с голубыми, как у моего сына, глазами.

— Приятно познакомиться, миссис Сандерс, — сказал он издали.

Появившийся дворецкий объявил, что обед подан.

Граф Сэйвил повел к столу леди Девейн, Роджер — сестру Сэйвила, Джон Мелвилл — меня. Замыкал шествие мистер Коул, заложив руки за фалды сюртука, с угрюмой миной на лице.

Я предвидела, что обед будет не слишком спокойным, и приготовилась к новым битвам.

Глава 7

Широкие двустворчатые двери вели из гостиной прямо в столовую, посреди которой стоял громадный обеденный стол красного дерева. За ним могли разместиться не менее полусотни гостей. Мой взгляд скользил по расписанному все теми же львами потолку, по двум сверкающим хрустальным люстрам, по целой горе серебряных тарелок и блюд, по величественным стенам, и я приходила к заключению, что мое голубое вечернее платье и я в нем совершенно терялись на фоне этого великолепия.

С некоторым удивлением, но и облегчением я обнаружила, что в этой комнате ничто не говорит о приготовлениях к обеду. Полированная поверхность стола была девственно чистой, если не считать двух больших ваз, стоящих по краям, а стулья, тоже красного дерева, располагались у стен.

Все это привлекло мое внимание, пока я в сопровождении Джона Мелвилла пересекала огромную столовую, чтобы пройти в дверь, противоположную той, в которую мы только что вошли.

За очередной дверью находилась вторая столовая, значительно меньших размеров, но все равно показавшаяся мне огромной. Стоявший здесь стол был круглым, на толстом столбе, расходящемся ближе к полу на три могучие резные лапы. Столешница розового дерева украшена мозаикой из медных пластинок; серебряная и фарфоровая посуда с гербом семейства Сэйвил — львом на сине-золотом фоне — была уже расставлена. Стол украшали свежие цветы, по-видимому, из оранжерей замка.

— Как хорошо, Ральф, что ты купил этот стол, — заметила леди Реджина, когда все уселись на свои места. — За ним гораздо уютнее, чем за нашим прежним, таким немыслимо огромным.

— Если мне не изменяет память, — сказал граф, видимо, просто для того, чтобы поддержать разговор, — выбрала его ты, Джинни. Я только расплатился.

— Кто-то должен заботиться о мебели, Ральф. — Его сестре, как мне показалось, не слишком понравилось упоминание о деньгах. — Поскольку ты не думаешь о женитьбе, я вынуждена что-то делать в этом доме.

Сэйвил слегка нахмурился:

— Ну, вообще-то я не разучился что-то делать и сам.

Но леди Реджина не собиралась сдаваться.

— Конечно, — подтвердила она. — Однако мужчина может не заметить, что в малой гостиной необходимо сменить портьеры, а в комнате для утреннего чая — обои. И еще, Ральф…

Тот поднял обе руки, сдаваясь:

— Согласен. Довольно.

— Ох, эти женщины! — вмешался Элберт Коул. — Всегда найдут на что потратить деньжата. Не правда ли, милорд?

— Джинни совершенно права, — холодно сказал граф. — Я действительно обращаю больше внимания на земельные угодья, нежели на внутреннее убранство дома.

Я решилась внести свою лепту в общий разговор, никак не разгоравшийся, словно костер из сырых поленьев:

— Когда я увидела стены замка, поднимавшиеся из снега, то подумала, что мы приближаемся к самому Камелоту. Лорд Девейн, сидевший слева от меня, рассмеялся:

— Вспомнили о рыцарях Круглого стола, миссис Сандерс, и о короле Артуре? Мы сейчас тоже за круглым столом. И мне пришла та же мысль, когда я впервые увидел Сэйвил-Касл. Только это было уже давно.

Я сидела над дымящейся тарелкой, в ожидании сложив руки на коленях. Но молитвы не последовало, ложки уже опустились в тарелки. Я сделала то же самое и начала есть то, что посчитала овощным супом.

— Не сравнить с супом мистера Макинтоша? — спросил вдруг Сэйвил, сидевший справа от меня.

Я была вполне с ним согласна, но вежливо проговорила:

— Очень вкусно, милорд.

Он легкой гримасой выразил недоверие, и я попыталась скрыть улыбку, поднеся ложку ко рту.

После супа подали рыбное блюдо: палтус в соусе из различных трав. Это было действительно объедение, и я поняла, что очень проголодалась. Вокруг меня шел неторопливый разговор, но я сосредоточенно ела и не пыталась принимать в нем участие.

Однако я напрасно так налегала на рыбу; после нее на стол подали большое блюдо с жареной индейкой, которое поставили прямо перед Сэйвилом. Впрочем, я чувствовала, что вполне одолею и индейку.

Сэйвил поднялся со стула и принял из рук дворецкого большой нож с резной рукояткой. Я с удивлением смотрела, как он ловко расправляется с птицей, нарезая почти что одинаковые куски и раскладывая их по тарелкам, которые разносил лакей.

Еще один лакей разливал вино. Я отпила лишь четверть бокала, но заметила: у остальных бокалы быстро пустели.

Но и этим дело не кончилось. Третий лакей принес с бокового столика накрытый салфеткой поднос и тоже водрузил его на обеденный стол. В судке, поставленном передо мной, находился, насколько я поняла, гарнир из устриц. Снова мне пришлось пожалеть, что я так усердно потчевала себя рыбой. К тому же кусок индейки, положенный Сэйвилом на мою тарелку, выглядел необъятным и никак не уменьшался.

Какой жалкой должна была показаться ему еда у нас в доме, подумалось мне. Хотя, к его чести, он никак не дал нам этого понять.

Сэйвил и Джон Мелвилл заговорили о недавнем снегопаде, граф расспрашивал, какой урон был нанесен снежной бурей домам арендаторов, дорогам и постройкам.

Их разговор был прерван грубоватым голосом Коула.

— Когда приедет этот чертов поверенный? — спросил он.

— Я ожидаю его завтра к середине дня, — вежливо ответил Сэйвил, выдержав небольшую паузу, чтобы повернуться и взглянуть на говорившего.

— Так и не могу понять, — заговорила Гарриет, — зачем мне и папе нужно было тащиться сюда, в Сэйвил-Касл, чтобы услышать именно здесь последнюю волю моего бедного Джорджа? Погода жуткая, дороги тоже. Мы провели ночь в жуткой гостинице… — Мне показалось, что она забыла все слова, кроме одного — «жуткий». — Вы могли бы, Сэйвил, проявить побольше внимания к вдове своего двоюродного брата.

— Извините, что заставил вас терпеть некоторые неудобства, Гарриет, — сразу ответил Сэйвил. — Но мистеру Миддлмену гораздо легче добраться до Кента, чем до Суссекса. А он очень стар.

— Какое нам дело до возраста этого человека! — крикнул Коул.

По-видимому, он не умел разговаривать тихо.

— Кроме того, мне нужно было привезти еще одного участника этого дела — миссис Сандерс, — добавил граф.

— Таинственную миссис Сандерс, — негромко произнес сидевший рядом со мной новоиспеченный лорд Роджер Девейн.

Я была поглощена индейкой с гарниром из устриц и ничего не ответила.

Но Гарриет, которая ела не меньше, а значительно больше моего, успела, не отрываясь от тарелки, произнести еще одну довольно длинную фразу на ту же тему:

— Мало того что мне приходится смотреть на Роджера и представлять, как через день он выкинет меня и моих несчастных девочек из нашего родного дома, так я еще и вынуждена сидеть за одним столом с племянницей нашей местной колдуньи. Не чересчур ли много для всех нас?

— Девочка говорит чистую правду, — подтвердил ее отец. — Так не поступают с приличными людьми.

— Не обращайте на них внимания, — прошептал мне на ухо Роджер. — У них язык как помело. Не знаю, как их терпел мой несчастный брат.

В наступившей тишине прозвучал спокойный и властный голос Сэйвила:

— Я бы не хотел больше ничего слышать о так называемых колдуньях, Гарриет. Мне приходилось встречаться с мисс Маргарет Лонгуорт, и я убежден, что это слово не имеет к ней никакого отношения.

— Я говорила уже, — вмешалась я, — она просто лечит травами. И многие приходят к ней за лекарствами.

— И за приворотным зельем, — упрямо повторила Гарриет, взглянув на меня из-под полуприкрытых тяжелых век темными блестящими глазами. — Все это знают. И знают, как вам удалось женить на себе Тома Сандерса. С помощью любовного напитка!

Я не могла не рассмеяться. Мысль, что Томми стал жертвой моей любовной атаки, развеселила меня.

Сэйвил продолжил тем же холодным, не допускающим возражения тоном:

— Что касается причины, по которой Том Сандерс полюбил свою будущую жену, то у всех, кто имеет глаза, не должно возникнуть недоуменных вопросов. Тут не нужны никакие приворотные зелья!

— Господи! — воскликнул Роджер с преувеличенным удивлением. — Да неужели кто-нибудь, кроме невежественной крестьянки, верит сейчас в приворот?

Гарриет побагровела и отвела глаза.

Ее отец хлопнул ладонью по столу так, что подскочили стоявшие рядом тарелки.

— Вы называете мою дочь невежественной? — рявкнул он.

Роджер вяло оправдывался, а я продолжала смотреть на пылающее лицо Гарриет, и забавная мысль мелькнула у меня в голове: уж не была ли она сама одной из пациенток моей тети Маргарет, не просила ли у той любовного снадобья, чтобы вернее приворожить несчастного Джорджа?

На минуту мне стало жаль эту располневшую женщину с малопривлекательным лицом, лишенную какого бы то ни было обаяния. К тому же, вероятно, понуждаемую в свое время тщеславным отцом выйти замуж за человека, которого она не любила, и попасть таким образом в среду, чуждую ей как по интересам, так и по потребностям. Но уж теперь, хочешь не хочешь, нужно держать фасон. Что она и пытается делать… Хотя, вполне возможно, она любила Джорджа, потому что… потому что его трудно было не любить. Но, к несчастью для нее, он любил другую. Однако это не помешало ей добиться своего, а ему — жениться на нелюбимой…

Сэйвил уже увел разговор в другую сторону: спросил у сестры, сидящей напротив него, почему не приехал ее муж.

— Джервез должен остаться в Лондоне, — отвечала Реджина, — чтобы выступить в Королевском научном обществе. Ты ведь знаешь, Ральф, — добавила она с улыбкой, — как любят эти ученые слушать его рассказы о кометах. Как малые дети. Но сегодня он будет им рассказывать только об одной.

— Как же она называется? — спросила я, чтобы продолжить разговор.

Леди Реджина улыбнулась еще шире.

— Комета Джервеза Остина, — ответила она. — Он ее сам нашел с помощью своих телескопов и расчетов.

— Джервез — один из крупнейших математиков нашего времени, — сказал Сэйвил. — Неудивительно, что его хотят услышать ученые.

— Не один из крупнейших, а самый крупный! — со смехом поправила леди Реджина. — Я в этом не сомневаюсь.

Элберту Коулу не понравилась ее веселость, и он посчитал необходимым внести поправки.

— Спросите меня, — сказал он, хотя никто его не спрашивал, — и я отвечу вам, что все это пустая трата времени. Математика нужна только для одного — считать деньги.

— Ну, если так, — раздался голос Роджера, — то вы, Коул, можете считаться величайшим математиком Европы. Если не всего мира.

Тон был шутливым, но в голубых глазах я прочла удивившую меня злость. Таким же был взгляд Джона Мелвилла.

Да, не слишком большой любовью пользовался бедняга в этом семействе, что, впрочем, неудивительно.

Сэйвил поднес ко рту салфетку и закашлялся, как я поняла, чтобы не рассмеяться в голос, а леди Реджина сказала с нарочито капризными интонациями:

— Умоляю, мистер Коул, не рассказывайте нам вновь сагу о том, как вам удалось подняться из пучины нищеты к вершинам богатства. Мы слышали ее много раз.

Коул, ничуть не оскорбленный, ответил уверенным, категоричным тоном:

— Вы не собьете меня, леди Реджина. Готов спорить на тысячу фунтов, что и вы, и ваш ученый муж мечтаете иметь такие денежки, как у Элберта Коула, сидящего сейчас за вашим столом.

Та, к кому он обращался, гневно сузила глаза и хотела было ответить, но ее опередил Джон Мелвилл.

— Если бы у Джервеза Остина было много денег, — примирительно сказал он, — они все ушли бы на новые телескопы и другие приборы. Для таких людей деньги ничего не значат.

Элберт Коул немедленно отреагировал на его слова:

— Деньги не могут ничего не значить!..

Представители семейства Мелвиллов сделали вид, что первый раз в жизни слышат это удивительное утверждение.

Мне, разумеется, неоднократно встречались люди, похожие на мистера Коула. Их было немало и среди моих клиентов — родителей тех, кого я обучала верховой езде. И полагаю, я не без основания могу считать, что лучше, нежели аристократы Мелвиллы, разбираюсь в образе мыслей и поведении этих людей.

Да, он невоспитан и груб. Неотесан и мужиковат. Но чего у него не отнимешь, так это того, что он действительно сумел, родившись в нищете, выбраться на поверхность и в полном смысле этого слова своими руками слепить собственную судьбу — тяжелым трудом, умом и хитростью добиться немалых успехов.

А потому он прав, во всяком случае, в том, что деньги немало, если не все, значат для многих людей. Таких, как он. И таких, как я. А не таких, как Мелвиллы, обеспеченные всем с самого рождения. Хотя и у них, как я успела заметить, существуют свои трудности.

К Сэйвилу подошел дворецкий и спросил, можно ли подавать сладкое.

— Полагаю, да, Пауэлл. Меняйте скатерть.

К моему удивлению, именно это лакеи и сделали: убрав посуду, сняли со стола тяжелую скатерть, под которой оказалась другая, тоже необыкновенной чистоты. На столе появились чистые бокалы, ножи, вилки, тарелки, салфетки. Для женщин подали сладкое вино, для мужчин — кларет и портвейн.

Дворецкий сам водрузил на середину стола огромное блюдо с яблочным пирогом.

— Вам положить, Гарриет? — спросил граф Сэйвил у вдовы.

— Да, пожалуйста, — ответила та, с трудом изобразив улыбку.

Хозяин отрезал куски пирога, клал на тарелки, один из лакеев разносил их.

Однако я осмелилась отказаться от права оказаться в числе счастливцев. Сказалось отсутствие привычки к такой обильной пище: желудок был просто не в состоянии принять что-либо еще.

Через какое-то время леди Реджина поднялась из-за стола и предложила женщинам пройти в малую гостиную, против чего ни Гарриет, ни я не возражали. Мужчины остались со своими разговорами и портвейном.

Но когда мы вошли в уютную комнату, стены которой были обтянуты бледно-зеленой камчатной тканью, такого же цвета была и мебель, и когда Гарриет, усевшись возле камина, обратила ко мне свое одутловатое лицо, я почувствовала вдруг, что больше не могу — с меня довольно и этого обеда, и этого общества. Я должна побыть одна. Отдохнуть и предаться своим мыслям. Пусть не слишком веселым, но своим.

— Простите, леди Реджина, — сказала я, — мне необходим отдых. Спокойной ночи и извинитесь за меня перед мужчинами.

— О, не лишайте нас вашего общества, — жалобно произнесла сестра Сэйвила, выразительно глядя на меня, и я вполне поверила в ее искренность: пребывание наедине с Гарриет отнюдь не сулило удовольствия.

Но я осталась тверда и безжалостна: кивнув вдове Джорджа, я вышла из комнаты, отказавшись от предложения леди Реджины вызвать слугу для сопровождения, а также горничную, чтобы помочь мне раздеться.

В коридорах было холодно, однако лишь только я открыла дверь в свою спальню, меня окатила волна теплого воздуха. В комнате горели масляные лампы, одна возле камина, другая у изголовья кровати, и, раздеваясь, я не могла не сравнить эту красивую светлую комнату со своей скромной, полутемной, далеко не всегда теплой по причине вынужденной экономии угля и масла.

Только я собралась погасить лампы и лечь в постель — не прыгнуть, как зачастую делала дома, чтобы скорее согреться, а именно лечь, — как в дверь постучали. Это была горничная, она принесла нагретый кирпич, чтобы положить мне в ноги.

Ох, все-таки этот малоприятный Элберт Коул прав: иметь много денег лучше, чем не иметь!

И еще подумалось: что с того, если за роскошным обедом я чувствовала себя чуть ли не Золушкой, попавшей в королевский дворец, но зато еда была — пальчики оближешь? Приятно вспомнить. А ведь это был всего-навсего обыкновенный семейный обед. Интересно, что подают у них к столу на официальных приемах?..

Пожалуй, этого мне никогда не узнать, решила я без особой печали. Ни по рождению, ни по доходам, если можно их так назвать, я не принадлежу и не буду принадлежать к обществу, в котором вращаются граф Сэйвил и ему подобные.

Не подумайте, что я стыжусь своего происхождения. Я родилась во вполне благопристойной семье: отец был врачом в городе Йорке, а мать дочерью священника. Еще когда мы с сестрой были детьми, отца с уважением принимали в так называемом приличном обществе. Нам с Деборой и в голову не приходило, что мы можем считаться не такими, как другие.

А потом отец с матерью отправились на недалекий морской курорт и погибли во время пожара в гостинице, где они остановились. С тех пор весь мир для меня перевернулся…

Я села в постели, обхватив руками колени, и уставилась на догоравшие угли камина.

Каким страшным было для нас с Деборой путешествие в дилижансе из Йорка в Хатфилд к тетушке Маргарет, сестре отца, нашей единственной в ту пору родственнице. Помню, всю дорогу мы, крепко взявшись за руки, молча и неотрывно смотрели в окно.

До той поры мы никогда не видели тетушку, и встреча с ней была для нас своего, рода потрясением. Намного старше отца, она долгие годы провела в добровольном затворничестве. Появление в ее тихом доме двоих детей не могло не нарушить установленного распорядка, а для тех, кто не по своей воле вторгся в ее жизнь, пребывание там было, без сомнения, не менее трудным.

Дело не в том, что она не заботилась о нас. Когда мы были рядом, в поле ее зрения, она о нас помнила. Но большую часть дня тетя Маргарет проводила у себя в саду, занимаясь растениями, и в эти часы мы с Деборой просто не существовали для нее.

В результате мы часто были предоставлены самим себе и обладали свободой, как ни одни девочки в округе, гуляя где угодно и встречаясь с кем хотели.

Однако когда мы немного подросли, такое отсутствие опеки со стороны взрослых стало казаться многим жителям нашего городка скандально-неприличным. Жена приходского священника миссис Бридж сочла необходимым строго поговорить с тетей Маргарет о ее обязанностях по отношению к племянницам, но что могла поделать бедная тетя, если совершенно разучилась покидать пределы собственного жилища. Это, видимо, стало у нее родом болезни, название которой я не знаю до сих пор.

Нужно отдать должное миссис Бридж, которая предпринимала героические усилия, чтобы приобщить нас с Деборой в компании с собственной дочерью к многочисленным утренникам, пикникам и благотворительным вечерам, проводимым деятельными матерями девушек и юношей нашего города, разумеется, не без тайной мысли, что, быть может, кто-то из любимых чад найдет там свою судьбу.

Мне еще не было пятнадцати, когда я впервые встретилась с Томми Сандерсом, приехавшим на лето из Итона, где он учился в школе. Это произошло на берегу пруда, где я спокойно сидела с удочкой. Он появился, весело насвистывая, тоже намереваясь попытать удачи в рыбной ловле.

Мне он сразу понравился, в основном потому, что не задавался и не пытался учить меня уму-разуму, как многие другие мальчишки, кто был хоть немного постарше.

Но лишь на следующий год, когда мое тело начало приобретать женские формы, он стал обращать на меня серьезное внимание.

А еще через год появился Джордж. Я хорошо помню, как увидела его в первый раз: на пикнике, который устроила все та же миссис Бридж. Как и Томми, он приехал в наш город на лето, но уже не из школы, а из университета в Кембридже. Наверное, ему было тоскливо сидеть дома, поэтому и решил принять участие в экскурсии к каким-то местным руинам, а потом и почтить своим присутствием наш пикник.

Конечно, почти все девушки — клянусь, за исключением меня — тотчас влюбились в него: он был, ничего не скажешь, очень красив, а кроме того, ему предстояло в свое время стать следующим лордом Девейном.

Но так или иначе, с того самого дня — более десяти лет назад, — когда я впервые увидела его на том пикнике, он не приносил мне ничего, кроме тревоги, смятения и подлинного горя…

Я страстно надеялась, что завтра, когда решительно отвергну его дар, смогу наконец окончательно и твердо сказать «прощай» Джорджу Мелвиллу, лорду Девейну.

Глава 8

Проснулась я в обычный для себя ранний час, но, поскольку была уверена, что вся семья поднимается значительно позже, позволила себе понежиться в постели.

Чтобы забыть о предстоящем через несколько часов событии, о новых встречах с малоприятными людьми, я начала думать о самом главном и насущном для себя — о деньгах.

Несомненно, тех средств, что я зарабатывала и продолжаю зарабатывать, обучая молодых людей верховой езде, будет явно недостаточно для того, чтобы просуществовать ближайшие несколько лет: все дорожает, да и уроков, судя по всему, станет меньше. Так что перспективы самые безрадостные. Отсюда следует простой вывод: необходимо а) меньше тратить или б) больше зарабатывать. Поскольку первое я и так стараюсь все время делать, остается подумать о втором. Но как? Как заработать больше? Я мучительно думала и пришла к неутешительному итогу: следует еще больше сократить расходы. Конечно, можно попытаться увеличить плату за уроки, но согласятся ли клиенты? Вернее, один клиент, потому что в последнее время у меня не было одновременно больше одного ученика.

А расходы… Господи, сколько расходов! Уход за лошадьми, их целых семь, кормежка, плата за аренду дома и конюшни. А когда ученики живут у меня в доме, разве можно точно подсчитать, сколько на них тратится еды, питья, мыла, белья, топлива и всего прочего? И в чью пользу получается итог?

Когда мы с Томми в течение двух лет вместе работали и содержали дом, дела у нас шли совсем неплохо. Клиентов было намного больше: Томми обучал мужчин и мальчиков, я — девочек. После его смерти все сразу пришло в упадок: мужчины почти перестали заниматься у меня, остались только девушки, и тех становилось все меньше. Правда, постепенно удалось снова увеличить клиентуру за счет мальчиков, а девочек становилось иногда на две-три больше, но тем не менее все оставалось зыбким, неопределенным. Прошедшее лето было, пожалуй, самым плохим за все время. И особых надежд на улучшение я не питала.

Если же я все-таки решусь увеличить плату за обучение, то к чему это может привести? В конце концов, отцы моих клиентов — это те же Элберты Коулы, а они прекрасно знают, во что оценивается тот или иной товар, и ни одного пенни сверх положенного не дадут.

Как ни крути, пришла я к окончательному выводу, придется увеличить плату за уроки и проживание (если будет кого учить). В это время, слава Богу, вошла горничная, прервав мои горестные размышления. Она принесла чашку шоколада и кувшин с горячей водой.

Горничная сказала, что леди Реджина просила передать: завтрак от девяти до половины одиннадцатого в малой столовой.

Шоколад она подала мне на подносе прямо в постель, воду отнесла в гардеробную и вылила в фарфоровый тазик. Вернувшись в комнату, девушка предложила помочь мне одеться, но я вежливо отказалась. Перед уходом она подбросила углей в камин.

Я выпила шоколад, подождала, пока в комнате станет немного теплее, и встала.

Мое зеленое платье из мериносовой шерсти никак нельзя было назвать слишком элегантным, но оно было удобным и теплым, а другого я с собой не захватила.

Умывшись, я присела перед зеркалом, чтобы причесаться. Я больше не обращала внимания на красивые предметы, окружавшие меня, словно давно к ним привыкла. Сейчас лишь одна мысль билась у меня в голове: «Пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы в завещании Джорджа не упоминалось о происхождении моего Никки! Прошу Тебя, Господи…»

Эту мольбу я произносила про себя, с закрытыми глазами. Потом открыла их, положила гребень, встала и надела платье. Руки мои слегка дрожали.

Но когда я вышла из комнаты, спина и плечи распрямились, голова была высоко поднята.

Без особых усилий я нашла малую столовую и вошла туда, чувствуя, что ничего не смогу съесть.

За столом сидели только Роджер и леди Реджина. Она приветливо улыбнулась мне и сказала:

— Мой брат и мистер Мелвилл с самого утра занимаются делами в поместье. Гарриет с отцом завтракают у себя. Пожалуйста, берите, что вам нравится, вся еда на боковом столике.

Я оказалась права, предположив, что графа Сэйвила нужно потчевать с утра не кашей, а мясом. Причем обильно и разнообразно. Во всяком случае, на столе я увидела почки, бекон, а также свиные отбивные, не говоря уж о крутых яйцах, хлебе и сдобных булочках. Взяв одну, я села возле леди Реджины. Лакей, внимательно наблюдавший за мной, что с непривычки вызывало у меня некоторую неловкость, тут же налил чашку кофе.

— Что, еда несколько однообразна? — заметила леди Реджина, увидев мой выбор.

— О нет, — ответила я. — Просто не хочется есть.

С трудом проглотила я кусок булочки и сделала несколько глотков кофе.

Роджер и леди Реджина не сводили с меня глаз, что показалось мне не очень-то вежливым. Отодвинув чашку, я напрямик спросила:

— Что-нибудь не так? У меня грязь на лице?

Оба рассмеялись.

— Вовсе нет, — весело сказала леди Реджина, а Роджер зашел чуть дальше и откровенно объяснил:

— По правде сказать, мы умираем от любопытства, миссис Сандерс. Наш братец ничего не изволил нам объяснить, кроме того, что вы включены в завещание Джорджа, поэтому и присутствуете здесь.

— Разделяю ваше любопытство, милорд, — ответила я, стараясь сохранять спокойствие. — Я тоже хочу знать, каким образом завещание касается меня.

Мои собеседники переглянулись: видимо, такого ответа они не ожидали. А у меня внезапно проснулся аппетит, я съела еще кусочек булочки и выпила кофе.

— Гарриет не очень рада вашему присутствию, — сказал, подзадоривая меня, Роджер.

Я не поддалась на провокацию и молча кивнула, чем усилила их любопытство и недоумение.

Возможно, я и получила бы небольшое удовлетворение от своей вполне невинной игры с этими знатными господами, если бы так не волновалась в ожидании того, что могло произойти через несколько часов.

Поскольку лорд Девейн и его кузина были все же достаточно воспитанными людьми и больше не пытали меня вопросами, мы быстро перешли к теме вполне невинной и наиболее ходовой в Англии — к погоде. Однако она вскоре исчерпалась.

После того как я немного поела, леди Реджина предложила показать мне долгую галерею, где находятся семейные портреты. Я с благодарностью согласилась.

Слово «долгая» вполне подходило для названия галереи, ибо, проходя по ней, я насчитала три длиннющих персидских ковра разного цвета, покрывающих блестящий паркет. Высокий куполообразный потолок украшали яркие фрески. Портреты, висевшие на обитых светло-коричневыми панелями стенах, были написаны маслом и вставлены в золоченые рамы.

— Здесь представлена, можно сказать, вся история семьи Мелвилл, — сказала леди Реджина. — А также портреты друзей и дальних родственников. Я могу очень коротко рассказать о наших предках, поскольку для того, чтобы выслушать полную историю семьи, боюсь, вам придется приговорить себя к пожизненному заключению в галерее. Я искренне рассмеялась.

— Начнем с краткого обзора, — согласилась я.

— Тогда несколько слов о том, кто построил этот замок. — Она показала на портрет слева от себя. — Его имя, конечно, Ральф. Первого сына у нас в семье всегда называли Ральфом в честь нашего далекого предка. Ральфа де Мелвилла, пришедшего сюда еще с Вильгельмом Завоевателем.

Я издала звук, означавший, что ее слова произвели должное впечатление.

— Вероятнее всего, — честно призналась леди Реджи-на, — наш самый первый Ральф был каким-нибудь наемником из обедневшей французской семьи. Но известно, что поход в Англию его значительно обогатил. Так считают у нас в роду…

Больше всего, пожалуй, меня поразила не история Мелвиллов, вкратце рассказанная леди Реджиной, а поразительное фамильное сходство, сразу бросающееся в глаза при взгляде на портреты мужской половины этой семьи. Нынешний граф Сэйвил — виновник моего присутствия в этой галерее — также не являлся исключением.

Я еще больше убедилась в этом, когда мы остановились перед портретом Ральфа-восьмого, и не могла не поделиться наблюдением со своей спутницей.

— Да, это свидетельствует о хорошей породе, — с гордостью ответила леди Реджина, как если бы речь шла о лошадях.

Я взглянула еще раз на портрет Ральфа-восьмого. Он позировал, насколько я могла судить, стоя в большой зале замка возле каминной трубы. Я узнавала лицо: темные брови, хорошо очерченные скулы, чувственный рот. Но у восьмого глаза казались карими, как у стоящей рядом со мной женщины, а у нынешнего, я хорошо помнила, они были янтарные. Золотистые. Подобных глаз я еще не видела ни на одной из картин.

И только когда мы подошли к портрету исключительно красивой дамы, я увидела эти глаза.

— Наша мать, — с любовью и нежностью произнесла леди Реджина.

Трудно было определить цвет волос у женщины на портрете — они были напудрены по моде конца прошлого века, но глаза… глаза были золотисто-янтарными.

— Она прекрасна, — сказала я от чистого сердца.

— А вот наш отец…

Но меня заинтересовал другой портрет. Также женский. Я подошла ближе. С него смотрела темноволосая красавица с глазами цвета бирюзы и стройной, грациозной фигурой.

— Это Джорджиана, — сказала леди Реджина. — Жена моего брата.

Я вспомнила то, что узнала от графа Сэйвила о ее ранней смерти.

— Ваш брат говорил о ее судьбе, — тихо произнесла я. — Это ужасно. И для него тоже, конечно.

— О да. Ей только исполнилось двадцать. Он потерял в одночасье и жену, и ребенка.

Я могла это понять, хотя, к великому моему счастью, у меня остался ребенок…

Джорджиана Мелвилл продолжала спокойно смотреть на нас своими бирюзовыми глазами.

— Бедная женщина, — вздохнула я.

Ко второму завтраку прибыл поверенный Джорджа Девейна престарелый мистер Миддлмен.

Вскоре мы были приглашены в библиотеку замка, огромных размеров комнату с высоким потолком, по всему периметру которого шла поддерживаемая резными столбами галерея, уставленная книжными полками. Книги были и внизу, в многочисленных шкафах.

Вокруг большого стола полукругом стояли стулья. Сэйвил предложил мне стул в одном из концов полукруга и сам уселся рядом, почти закрыв меня от большинства присутствующих, за что я была ему благодарна.

Мистер Миддлмен, неприметный человек небольшого роста с маловыразительным лицом, тем не менее привлекал сейчас всеобщее внимание. Когда он уселся в кресло, надел очки и медленно развернул бумагу, содержащую последнюю волю усопшего лорда Девейна, наступила напряженная тишина.

Тошнота подступила к горлу, хотя я почти ничего не ела сегодня во время обоих завтраков. Я надеялась, что мне ни придется с извинениями покинуть библиотеку — это выглядело бы не слишком красиво и могло быть не правильно истолковано.

Первые фразы завещания звучали вполне традиционно — как в книжках, которые я читала. Завещатель подтверждал, что находится в здравом уме и твердой памяти и что распоряжения, кои собирается сделать, являются выражением его свободной, никем не стесненной воли.

Главное, чем владел Джордж, было, разумеется, поместье Девейн-Холл, но по закону наследования он был не вправе распоряжаться им по своему усмотрению: поместье переходило к ближайшему родственнику мужского пола, каковым являлся его брат Роджер, поскольку у Джорджа и Гарриет не было сыновей.

Об этом мельком, как о само собой разумеющемся, упоминалось в начале завещания, затем говорилось об определенной денежной сумме для Роджера лично, чтобы тот мог «расплатиться со всеми долгами и возместить все потери, понесенные ранее, и принять титул лорда Девейна со спокойной совестью».

— Очень благородно с его стороны, — заметил новоиспеченный лорд.

— Уверен, это подсказал бедному Джорджу старик Миддлмен, — шепнул мне на ухо Сэйвил.

К чему эти откровения? Меня их дела мало интересовали.

После этого в завещании перечислялись небольшие суммы, оставленные тем, кто долгие годы находился в услужении у Девейнов.

А затем… затем мистер Миддлмен взглянул на меня поверх очков, и я поняла, что пришел мой черед. Наверное, я перестала дышать. Возможно, подобным образом поступили и остальные в этой комнате, во всяком случае, так мне показалось. Мистер Миддлмен поправил очки и прочитал медленно и отчетливо… Впрочем, скорее всего это звучало так только для меня.

— "Николасу Сандерсу, сыну Абигейл и Томаса Сандерс, завещаю сумму в двадцать тысяч фунтов, которая (сумма) до достижения означенным Николасом совершеннолетия будет находиться в распоряжении моего душеприказчика Ральфа Мелвилла, графа Сэйвила…"

Звук, похожий на рев, вырвался из глотки мистера Коула.

Его дочь пронзительно вскрикнула.

Первой моей мыслью было: «Слава Всевышнему! Он написал: сыну Абигейл и Томаса!..»

— Я не потерплю этого! — кричал Элберт Коул. — Слышите, Сэйвил? Он раздает мои деньги, и я не намерен расходовать их на его внебрачных детишек!

— Не нужно так орать, мистер Коул, — ледяным тоном одернул его Сэйвил. — Мы не глухие и хорошо вас слышим.

Второй моей мыслью было: двадцать тысяч фунтов!

— Я не уступлю ни гроша из моих денег, — завопила Гарриет, — этому ублюдку из семьи колдуньи!

— Двадцать тысяч фунтов, — послышался спокойный голос Роджера, — это большие деньги. Надеюсь, они не затрагивают интересов поместья, мистер Миддлмен?

— Нет, милорд, — ответил тот. — Эта сумма выделена из тех денег, которые получил ваш брат от мистера Коула, когда женился на ее светлости леди Гарриет.

Немало, как видно, пришлось заплатить бедняге за то, чтобы его дочь удостоилась чести называться ее светлостью.

— Вот потому-то они и не должны достаться его незаконному сыну! — проговорил мистер Коул уже на целый тон ниже.

Мистер Миддлмен наконец удостоил его взглядом поверх очков и довольно резко заметил:

— В завещании лорда Девейна ничего не сказано о незаконном происхождении этого мальчика, мистер Коул. Все слышали, он говорит о нем как о сыне мистера и миссис Сандерс.

— Не пытайтесь облапошить меня вашим крючкотворством! — снова крикнул Коул. Его физиономия угрожающе покраснела. — Может быть только одно объяснение невероятной щедрости Девейна. Этот мальчишка — его отродье!

— Отец совершенно прав! — взвизгнула Гарриет.

Я взирала на разыгравшуюся передо мной сцену с чувством спокойной отрешенности. Просто как зритель. У обоих представителей семейства Коул рты были широко раскрыты, лица — кирпичного цвета. Леди Реджина выглядела всего-навсего удивленной, она о чем-то говорила с Роджером, который широко улыбался. Я перевела взгляд на Сэйвила, и меня поразило выражение его всегда спокойного лица.

Он был взбешен.

— Довольно! — раздался его голос, словно мечом разрезавший гул, стоящий в комнате. — Прекратите, Коул! Наступила тишина. Лорд Сэйвил поднялся с кресла.

— Миссис Сандерс… — сказал он негромко, с угрожающим спокойствием, от которого даже у меня пошли мурашки по спине, — миссис Сандерс — гость в моем доме, и я не потерплю оскорблений в ее адрес.

Отец и дочь Коулы умолкли и больше не раскрывали ртов. Сэйвил повернулся к поверенному:

— Если я правильно вас понял, мистер Миддлмен, деньги, которые завещал Николасу Сандерсу мой кузен, являются его собственностью по закону и он вправе распоряжаться ими по своему усмотрению?

— Да, милорд, именно так.

Сэйвил снова обратился к Коулу:

— Вы слышали? Эти деньги из тех, которые вы по собственной воле отдали моему кузену в день и час его женитьбы на вашей дочери. Они больше не ваши, Коул. Давно не ваши. Со дня подписания брачного контракта.

Лицо Коула передернулось, но он не произнес ни слова.

— И еще, мистер Коул, — снова заговорил Сэйвил. — Я больше не желаю слышать в своем доме оскорбительных слов в адрес Николаса Сандерса. Вы поняли меня?

Видно было, что тот, к кому он обращался, хотел и мог еще многое сказать. Однако не решался.

— Да, милорд, — угрюмо пробурчал он.

Поскольку события получили столь драматическое развитие, я решила, что сейчас наступил самый подходящий момент — чтобы огласить мое решение, окончательно принятое вчера ночью.

Я сказала, стараясь, чтобы мои слова звучали как можно проще и небрежнее:

— Нет никакого смысла, леди и джентльмены, спорить по поводу двадцати тысяч фунтов лорда Девейна, потому что я не собираюсь принимать их.

— Что? — изумилась леди Реджина. — Вы с ума сошли, миссис Сандерс!

«Вполне возможно», — согласилась я с ней в душе.

— Что вы такое говорите? — Роджер Девейн в изумлении уставился на меня из-за спины стоящего Сэйвила.

Тот вздохнул и снова уселся.

— Она просто дурачит вас! — воскликнула Гарриет. — Пытается обвести вокруг пальца! Так я ей и поверила!

Ее отец с подозрением взглянул в мою сторону, но только что поставленный на место хозяином дома, смолчал и на этот раз.

— Не имею ни малейшего понятия, — твердо сказала я, — почему лорд Девейн решил сделать моему сыну такой королевский подарок. Я отказываюсь от него, чтобы не вынуждать окружающих делать из этого превратные выводы.

Я заметила, как леди Реджина отвела от меня удивленный взгляд, и поняла, что не одни Коулы пришли к этому превратному выводу. Тем не менее я решила высказаться до конца.

— Я вполне в состоянии обеспечить своего сына, — сообщила я, — а потому решительно отказываюсь принять великодушный дар лорда Девейна.

После этих слов все долго молчали. Первым заговорил Сэйвил. Он снова обратился к поверенному.

— Хочу еще кое-что уточнить, мистер Миддлмен, — сказал он. — Если не ошибаюсь, наследство оставлено не миссис Сандерс, так ли?

— Вы совершенно правы, милорд. Оно оставлено персонально мистеру Николасу Сандерсу.

Я уставилась на старого законника и с вызовом спросила:

— Хотите сказать, что я не имею права отказаться? Я мать Николаса.

За него ответил Сэйвил. Голос его звучал чуть иронично, к чему я уже немного привыкла:

— Именно это, уважаемая леди, и хочет сказать мистер Миддлмен.

Я резко повернулась к Сэйвилу, сидящему слева от меня:

— Но я не хочу этих денег!

Он слегка склонил голову и сказал так, чтобы его слова могла слышать только я:

— Они на обучение вашего сына, Гейл.

Я была так обозлена, что не обратила внимания на это интимное «Гейл».

— Деньги на его обучение буду копить я! А к чужим не притронусь!

— Если женщина не хочет денег, — прогудел мистер Коул, — зачем ее принуждать?

Никто не поддержал его. Даже собственная дочь: видимо, еще не пришла в себя после моего заявления.

— У вас нет выбора, миссис Сандерс, — примирительно сказал Миддлмен. — Деньги завещаны не вам, а вашему сыну. Закон есть закон. Вы не имеете права отказываться от них.

— В таком случае, — нашла я выход из положения, — я возьму их и затем сразу верну.

Мистер Коул издал презрительный смешок:

— Посмотрел бы я, как вы это сделаете.

— Она сумасшедшая! — крикнула Гарриет. — Ей нельзя доверить и один пенс!

— По-моему, все это начинает напоминать цирк, — заметил Роджер с неодобрением.

Мистер Миддлмен терпеливо объяснил:

— Вы не вправе распоряжаться этой суммой, миссис Сандерс, поймите, пожалуйста. До совершеннолетия вашего сына, до того дня, когда ему исполнится двадцать один год, все деньги, согласно завещанию, находятся в распоряжении графа Сэйвила… А теперь я продолжу, с вашего позволения.

Я сидела молча, пока он дочитывал завещание Джорджа. Мы услышали, что основное свое состояние, составляющее более тридцати тысяч фунтов, покойник оставил Гарриет и дочерям Марии, Френсис и Джейн.

Когда мистер Миддлмен замолчал, я поднялась со своего места, собираясь пойти наверх и в одиночестве обдумать то, что произошло. Но Сэйвил удержал меня за локоть и негромко сказал:

— Прошу вас пройти в мой кабинет, Гейл. Я хочу поговорить с вами.

На этот раз я обратила внимание на его неофициальное обращение — Гейл.

Мы прошли через долгую галерею, миновали семейную столовую, большую столовую, гостиную, музыкальный салон, главный холл и еще Бог знает сколько комнат и коридоров, прежде чем добрались до его кабинета. Это была совсем небольшая комната, по-деловому обставленная, без излишней роскоши, и мне подумалось, что здесь действительно можно заниматься делами. Массивный дубовый стол был завален бумагами, на конторке лежали бухгалтерские книги.

Справа от камина стояла обитая зеленым бархатом софа, куда Сэйвил предложил мне сесть и сам опустился рядом. Я сидела, не поднимая головы, уставившись на свои руки, сложенные на коленях.

Наступило длительное молчание. Видимо, он хотел, чтобы я заговорила первой.

— Я не желаю этих денег, Сэйвил, — сказала я наконец. — Вы можете меня понять?

— Неужели мнение других людей, — ответил он сразу, — для вас важнее, чем благополучие сына?

Я вскинула голову.

— Вы всерьез полагаете, Сэйвил, — с горечью произнесла я, — что меня так сильно заботит мнение других людей о моей особе? Я думаю о другом. О том, что скажу в свое время Никки. Как объясню, что чужой человек оставил ему крупную сумму денег? Сейчас мальчик не спросит об этом, ему всего восемь. Но я буду постоянно ожидать от него этого вопроса.

Он внимательно посмотрел на меня. В янтарного цвета глазах сквозило сочувствие.

— Да, — согласился он, — вы правы.

— Значит, вы понимаете меня? — спросила я с надеждой. — И поможете избавиться от этого нежданного наследства?

Его глаза слегка сузились. Внезапно я с ужасом поняла, что не могу сейчас думать ни о чем другом — только о том, что он сидит так близко от меня, и я ощущаю тепло его тела, вижу движение губ…

Сэйвил сказал задумчиво:

— Что, если я найду способ оставить эти деньги и Никки никогда не узнает об их происхождении?

«Но ведь об этом буду знать я!» — пронеслось у меня в голове.

— Нет. — В моем голосе была твердость. — Я не хочу такого решения.

Сэйвил наклонился ко мне, и я невольно попыталась отодвинуться.

— Послушайте, Гейл, — заговорил он, ничем не выдав, что заметил мое испуганное движение. — Какое бы зло ни причинил вам Джордж, забудьте об этом. Моего кузена уже нет на свете. Примите его последний дар во имя сына.

Я покачала головой.

— Вы ничего не знаете, — произнесла я с трудом. — И не можете понять.

— Но вы уже не накажете Джорджа, отказавшись от денег. Наказан будет только ваш сын.

Я вскочила с софы и заняла более безопасную для себя позицию — позади стола.

Оттуда я сказала:

— Я никогда не прощу этого человека! Никогда! И не притронусь к его деньгам.

Сэйвил тоже поднялся на ноги, но в отличие от меня сделал это медленно и никуда не отошел от софы.

Когда он заговорил, голос его звучал спокойно, даже сухо:

— Вас можно сравнить с хрупкой фарфоровой статуэткой, но на самом деле вы крепки, как скала.

Я с вызовом встретила его неодобрительный взгляд.

— О нет, милорд, я вовсе не из фарфора. Жизнь сделала меня из другого материала. Научила выживать без чьей-либо помощи. И мне ничего не остается, как продолжать это делать. Я не нуждаюсь в запачканных кровью деньгах Джорджа и сама позабочусь о своем сыне!

— Запачканных кровью? — повторил Сэйвил.

Я поняла, что и так уже сказала слишком много, и, покачав вместо ответа головой, отвернулась от него.

Мне показалось, что наше молчание длится вечность. Наконец он сказал:

— Что ж, оставим этот разговор. Если вы вдруг измените свое решение, дайте мне знать. Так или иначе, деньги будут в сохранности до того момента, когда вашему сыну исполнится двадцать один год.

Я попыталась было протестовать, но осеклась, поняв всю бесполезность своих доводов. На моей стороне были эмоции, на его — буква закона. В конце концов, до совершеннолетия Никки еще далеко, а когда придет время, если все останется по-прежнему, можно будет вернуться к разговору о наследстве.

Глава 9

Время до моего отъезда из замка протекало мирно и спокойно. Коулы, после того как хозяин несколько раз одернул их, притихли, понимая, видимо, что сторонников у них здесь не было и нет. Я провела вторую ночь намного спокойнее, чем предыдущую, придя к заключению, что самого плохого, чего можно было ожидать, не случилось: Джордж подтвердил, что я и Томми являемся родителями Никки, и теперь по возвращении домой я могу со спокойной душой повторить ему (немного солгав при этом), что единственной целью моей поездки было посмотреть породистого скакуна в конюшнях графа Сэйвила. И лгать о том, как этот конь выглядел.

Но такую цену стоило заплатить за то, чтобы наша с сыном жизнь продолжалась так же, как раньше: без особого достатка, но и без ненужных потрясений и вполне достойно…

Миновал февраль, потом март и часть апреля. Я уже начала думать, что Сэйвил напрочь забыл о своем обещании скрестить мою Марию с одним из своих лучших производителей, когда получила от него сообщение: через два дня он приедет сюда, в Хайгейт, чтобы помочь мне сопроводить мою лошадь к нему в Эпсом.

Я отнюдь не ожидала его самого, полагая, что он просто пришлет конюха, и его записка взволновала меня. Правда, я постаралась тут же унять волнение суровыми словами в свой собственный адрес.

«Не будь идиоткой, Гейл, — говорила я себе. — Сэйвил приезжает вовсе не из-за тебя, а чтобы увидеть твоего сына. Он ведь, это уже ясно, из той породы людей, которые с преувеличенной серьезностью относятся ко всему, что им поручено. И поскольку Джордж возложил на него обязанности поверенного, Сэйвил старается выполнять их со всем тщанием, на какое способен».

Я делала все, что в моих силах, чтобы выкинуть из головы мысли о Сэйвиле, но это мне плохо удавалось. Тем более что Никки, которому я не могла не сказать о предстоящем приезде графа, только о нем и говорил.

Я занималась с учеником на лужайке перед конюшней, когда услышала радостный вопль сына:

— Мама! Мама! Лорд Сэйвил приехал!

Сидящий на моем Самсоне всадник, к поясу которого была привязана длинная лонжа, ее конец находился у меня в руке, испуганно обернулся.

— Спокойнее, мистер Уотсон! — крикнула я ему. — Не обращайте внимания на Никки! Сосредоточьтесь на том, что делаете!

Не хватало мне еще, чтобы он грохнулся на землю.

Уотсон кивнул и крепче вцепился в поводья. Конь замедлил свой бег рысью по кругу, и я ободрила его щелканьем языка и командой:

— Вперед!.. Вверх-вниз, вверх-вниз! — это уже относилось к ученику, чтобы тот вошел в единый ритм с конем. — Следите за своими ногами, Уотсон! Не выдвигайте их так сильно!.. Хорошо! Молодчина!

Я считала такой способ обучения наиболее эффективным — когда наставник стоит в центре с лонжей в одной руке и хлыстом в другой, а конь с всадником движется по большому кругу. Я же, естественно, кручусь вслед за ними.

Когда я повернулась в очередной раз, то увидела Сэйвила: он вышел из-за угла конюшни и направился к выгону, однако потом остановился.

Мне было не до него — Самсон ускорил бег, нужно смотреть в оба за Уотсоном.

— Поглядите вниз! — крикнула я ему. — Можете увидеть пальцы своих ног?.. Отвечайте!

— Да, — послышался его задыхающийся голос.

— Значит, опять слишком вытянули ноги вперед! Оттяните назад!

Сэм Уотсон послушно выполнил команду.

— Хорошо… Расправьте плечи! Спину прямее! Не нужно горбиться!..

Сэм старательно следовал указаниям и в то же время вполне сносно попадал в такт движениям Самсона.

— Прекрасно! — одобрила я усердие ученика. — С каждым разом лучше и лучше! Молодец, Сэм!

Напряжение на лице Уотсона сменилось довольной улыбкой.

Через четверть часа урок закончился. Я придержала коня, пока Уотсон спешивался, как я его учила, затем мы оба направились к конюшне, неподалеку от которой продолжал стоять Сэйвил.

Он был без шляпы, густые волосы блестели в лучах солнца. Я снова удивилась его росту: успела уже забыть, какой он высокий.

— Рада видеть вас снова, милорд, — сказала я с любезной улыбкой хозяйки. — Позвольте представить вам мистера Сэмюэля Уотсона… Мистер Уотсон, это граф Сэйвил.

Серые глаза моего ученика слегка расширились от удивления. Однако он не зря уже несколько лет обретался в Лондоне, где не только сумел нажить изрядное состояние, занимаясь какими-то делами в Сити, но и научился сдерживать свои эмоции, не теряя достоинства.

— Приятно познакомиться, милорд, — сдержанно сказал Уотсон.

Сэйвил ответил не сразу, что меня несколько удивило, а потом коротко поклонился и сухо произнес: «Мистер Уотсон…» — не добавив больше ни слова, что поразило меня еще больше. Судя по прежнему поведению, Сэйвил не был ни спесив, ни высокомерен и не производил впечатления сноба, с презрением относящегося к людям не своего круга.

— Милорд, — сказала я, заполняя образовавшуюся паузу, — мистер Уотсон приобрел поместье на другом краю Хайгейта и недавно стал моим учеником. Он делает поразительные успехи.

Тот, кого я похвалила, одарил меня благодарной улыбкой:

— Вы слишком добры, миссис Сандерс.

Последующие слова Сэйвила не только повергли меня в некоторое смущение, но и разозлили.

— Значит, мистер Уотсон может не пользоваться вашим домом как гостиницей? — процедил граф сквозь зубы. — Не так ли, миссис Сандерс?

— Нет, — ответила я. — Он приезжает и уезжает в своей коляске. Но я не совсем понимаю…

— Ой! — сказал Никки. — У него в Эджертоне так здорово, милорд! Даже лабиринт, представляете? Мама потерялась там, и мистеру Уотсону пришлось искать ее.

— Как любезно с его стороны, — произнес Сэйвил. — Надеюсь, поиски не продолжались слишком долго?

Я и понимала и не понимала поведение Сэйвила. Меня распирала гордость, смешанная с унижением: как смеет он вести себя так, словно я какая-то вещь, принадлежащая только ему? И в то же время я говорила себе, что все это сплошная чушь — просто граф сегодня не в настроении, устал с дороги и изволит срывать раздражение на людях, которых считает ниже себя.

Я решила избавить своего ученика от лишних неприятностей и не стала, как обычно, предлагать пройти в дом и выпить что-нибудь освежающего перед отъездом.

Видимо, Уотсон что-то почувствовал и поспешно сказал:

— Я уж поеду, миссис Сандерс. Завтра в то же время?

Самсон, которого я держала под уздцы, нетерпеливо мотнул головой. Я рассеянно погладила его.

— Значит, завтра? — повторил Сэм Уотсон.

Я очнулась.

— Пожалуй, сделаем небольшой перерыв, мистер Уотсон, — сказала я виноватым тоном. — У меня будут дела. Надеюсь, не возражаете?

— Ну что вы, миссис Сандерс! Какие могут быть разговоры? Только я буду скучать без вас… и без Самсона. Так и знайте! — Он улыбнулся, показывая превосходные зубы. — Не забудьте послать мне весточку, когда сможете продолжить занятия.

Я ответила улыбкой. Мне нравился Сэм Уотсон. Как и Элберт Коул, он всего добился сам, только в отличие от Коула был человеком с достаточно широким кругозором, не озабоченным постоянным приумножением своего богатства. Он понимал, так по крайней мере мне казалось, что помимо денег в жизни есть и другие ценности — качество, которое, боюсь, не так уж часто встречается у людей, пробившихся наверх, в полном смысле этого слова, из сточных канав Лондона. Да и не только у них…

Сэм Уотсон был из тех, кто упорно занимался самовоспитанием. Он учился не только верховой езде и танцам, но и, насколько я знала, брал уроки правильного английского языка, чтобы избавиться от привычного для низкого сословия жаргона. В нем чувствовалась страсть исследователя жизни, искателя приключений; этим он мне напоминал моего Томми.

Сейчас он ловко перескочил через ограду выгона и приблизился к Сэйвилу, который был чуть ли не на голову выше него.

— Всего хорошего, милорд, — сказал Сэм спокойно и с достоинством. — Приятно было познакомиться.

Губы Сэйвила дрогнули в улыбке.

— И я был рад встретить вас, мистер Уотсон, — ответил граф подчеркнуто любезно.

Когда Уотсон отошел достаточно далеко, туда, где стояла его коляска, я резко повернулась к Сэйвилу:

— Должна заметить, милорд, что мистер Уотсон один из немногих моих учеников. Он достаточно надежный клиент и, уж извините за подробности, хорошо оплачивает уроки. Я не заставляю вас водить с ним компанию, но могли бы по крайней мере соблюсти вежливость.

— Я был вежлив, черт меня возьми! — ответил Сэйвил.

Я фыркнула:

— Мне так не показалось, милорд!

К нам приближался немного озабоченный Джон Гроув, конюх графа.

— У нас тут двухколесный экипаж, миссис Сандерс, — начал он, — да пара лошадок. И еще одна, чтобы вашей Марии не скучно было трусить до Эпсома. В конюшне найдется место для троих?

— Конечно, Джон. Мои пони проведут ночь здесь, на лужайке. Можете ставить лошадей в стойла.

Мы с графом обогнули конюшню и вышли на дорогу к дому как раз в тот момент, когда из открытых ворот выезжал красивый модный фаэтон, в который были впряжены две великолепные серые лошади. Правил ими не кто иной, как Сэм Уотсон.

— Он делает это очень ловко, — бесстрастно заметил Сэйвил.

— Он вообще незаурядный человек, — парировала я.

— Вы знаете его не только как ученика?

— Да, — ответила я. — Такого человека приятно иметь соседом.

Мне почудилось неодобрение в глазах графа, поэтому я сказала, возможно, с чрезмерной горячностью:

— Конечно, вы вознесены слишком высоко и не захотите даже в одной комнате находиться с такими, как Сэм Уотсон, но я, милорд, живу по-другому.

Его губы сложились в горестную улыбку.

— Я не говорил ничего подобного, миссис Сандерс.

— Но я видела своими глазами, милорд! Вы сразу выказали ему свое презрение, потому что он для вас всего-навсего «сит»!

— Что такое «сит», мама? — спросил Никки.

Боже мой, ребенок, оказывается, вникает в наш разговор!

— Так, мой дорогой, — ответила я, — называют человека, который зарабатывает деньги в лондонском Сити. С помощью различных банковских операций. — Я помолчала, ожидая нового вопроса, и добавила разъяснение, по моему разумению, более понятное для Никки:

— Некоторые люди презирают их за то, что родители у них бедны, не имеют ни поместий, ни земель, за то, что они необразованны. А ведь все это не их вина.

— О, — сказал Никки, давая понять, что все это чрезвычайно интересно, однако не слишком понятно, потом повернулся к Сэйвилу:

— Мистер Уотсон очень хороший. Честное слово, милорд! Он приносит маме вовремя деньги и может забросить мяч так далеко, как никто. Правда, мама?

— Совершенно верно, дорогой.

— Устами ребенка глаголет истина, — сказал граф с удивительной серьезностью. — Я, как и вы, восхищен мистером Уотсоном.

Мы подошли к дому. Ничего не ответив Сэйвилу, я толкнула входную дверь.

Миссис Макинтош была в восторге, что снова видит графа, а ее супруг превзошел самого себя в приготовлении обеда. Начали мы, конечно, с овощного супа, а затем добрались до дикой утки под луковым соусом. На десерт были бисквиты, пропитанные вином и облитые сливками.

Все это не шло ни в какое сравнение с обедами в доме Сэйвила, но для нас было праздником. У Никки разгорелись глаза, когда он увидел три сорта овощей, поданных ко второму.

— Мистер Макинтош проявил для вас все свое искусство, милорд, — сказала я Сэйвилу, но тот и сам все видел и, я думаю, понимал, что такое бывает не часто.

Положив в рот кусок утки, он прикрыл глаза и почти простонал:

— Изумительно!

Никки залился смехом, даже я выдавила улыбку.

— А знаете ли вы, — спросил Сэйвил, — как искушает меня лукавый, подбивая переманить от вас супругов Макинтош? Только глубокая порядочность мешает мне сделать это.

— Вовсе не порядочность, — уточнила я, — а уверенность, что они никогда не согласятся. Ни за какие деньги!

Сэйвил повернулся к Никки:

— Кажется, сейчас мне нанесли оскорбление.

Мальчик расхохотался.

— Мама знает, что вы шутите, сэр… Но ведь по-настоящему вы не заберете их у нас? Правда? — добавил он с тревогой.

— Ты абсолютно прав, мой друг, — ответил Сэйвил без улыбки. — Никогда.

Я сменила тему и спросила графа, когда и как мы отправимся в Эпсом.

— Предлагаю, — тут же ответил он, — вам с Никки ехать со мной в коляске, а Гроув верхом на Домино будет сопровождать Марию. Домино — верное, испытанное животное, уже в летах, сумеет удержать вашу красавицу от необдуманных поступков.

Но я не согласилась с предложением Сэйвила.

— Я сама поеду на Марии, — заявила я. — Гораздо легче управиться с этой лошадью, когда сидишь в седле, уж я знаю.

Сэйвил в раздумье взглянул на меня, медленно отпил вина из бокала, аккуратно поставил его на то же место.

— Значит, в дороге Мария может выкинуть какую-нибудь штуку? — спросил он.

— Да, если в седле незнакомый человек.

Он продолжал внимательно смотреть на меня. В его взгляде я читала беспокойство, которое льстило мне.

— Но со мной, — закончила я, — она ничего такого себе не позволит. Я изъездила на ней все окрестности.

— На сельских дорогах совсем не то что в городе, — возразил граф, и во мне взыграло самолюбие.

— Вы не видели меня в седле, милорд! — запальчиво сказала я.

— Этого удовольствия я еще не получал, мадам.

Опять ирония!

— Если получите, поймете, что беспокоиться не о чем!

— Сколько скромности в этом утверждении! — сказал он с улыбкой.

Ну почему мне все время хочется, чтобы последнее слово оставалось за мной?

— Скромность, — заявила я, — тоже здесь присутствует, уверяю вас. Но порой истина важнее.

Теперь он рассмеялся. Просто и легко — совсем так, как смеется мой сын.

Кстати, Никки пришел мне на помощь.

— Мама — превосходная наездница! — подтвердил он.

— Что ж, тогда я согласен, — сказал Сэйвил. — Нам будет просторнее вдвоем в экипаже. Верно, Никки?

Сын просиял.

— А сколько туда ехать, милорд, в этот Эпсом?

— Около четырех часов, малыш. Думаю, отсюда это миль двадцать пять. Если отправиться с утра, у меня будет время показать вам все хозяйство. И конечно, в первую очередь представлю вас джентльмену, который станет отцом жеребенка Марии. — Никки захохотал, ничуть не смутившись при этой неожиданной реплике. — А что касается Марии, пусть твоя матушка не беспокоится, все это время лошадь будет находиться в хороших руках и под постоянным наблюдением.

Я понимала, что моей красавице предстоит оставаться там, пока не наступит подходящее время для того, чтобы свести ее с жеребцом. Мы же с Никки отправимся домой уже на следующий день.

После обеда мальчик пошел на кухню помочь миссис Макинтош с посудой, а я пригласила Сэйвила в гостиную, где уже горел скромный огонь в камине. Мы вообще не позволили бы себе такого, если бы не гость.

Мы уселись по обе стороны от каминной решетки, и я сочла своим долгом еще раз повторить, как благодарна его сиятельству графу за столь выгодное для меня предложение.

Было нелегко произносить эти слова — не потому, что я не испытывала самой искренней благодарности, а потому, что довольно беззастенчиво пользуюсь добросердечием и отзывчивостью Сэйвила, не упуская, однако, случая горделиво заявлять, что вполне могу жить и воспитывать ребенка на собственные деньги.

— Не нужно благодарности, миссис Сандерс, — заявил он деловым тоном, — я совершенно уверен, вы вовремя расплатитесь.

Его сдержанность вновь подстегнула мою гордость, и я уже подняла голову, чтобы произнести очередную заносчивую тираду, но осеклась, увидев его внимательный, серьезный взгляд, направленный прямо на меня. Я не берусь определить, что было в этом взгляде, но, несомненно, нечто такое, что заставило меня прикусить язык.

— И очень любезно с вашей стороны, милорд, — сказала я до противности смиренным тоном, — что вы сами приехали за нами. Никки в восторге от того, что его повезут ваши знаменитые гнедые.

Сэйвил кивнул и перевел взгляд на огонь в камине.

Неприятная мысль внезапно пришла мне в голову: не воспользуется ли граф своим пребыванием наедине с Никки, чтобы рассказать о наследстве, от которого отказалась его мать?

Я посмотрела на неподвижный профиль — благородные классические черты, напоминающие о героях рыцарских времен, как их описывают в книгах, — и поняла, что никогда этот человек не совершит за спиной у другого ничего низкого, подлого. Мне стало немного стыдно за то, что я могла заподозрить его в чем-то подобном.

Граф снова перевел взгляд на меня:

— Мне казалось, вы говорили, что обучаете верховой езде детей. Этот малый, Уотсон, не слишком напоминает ребенка.

Меня удивил такой ход его мыслей, и я с любопытством воззрилась на него.

— Так что же? — В голосе Сэйвила слышалось легкое раздражение.

Сама не знаю отчего, я посчитала нужным пояснить:

— Большая часть учеников действительно дети. Но иногда приходят и взрослые. Я не отказываю им. Мистер Уотсон уже второй за эту весну.

Следующий вопрос Сэйвила удивил меня не меньше первого:

— А тот, другой джентльмен, тоже приезжал на занятия или постоянно жил у вас в доме?

— Тот, другой, — ответила я ледяным тоном, — был из Лондона, поэтому останавливался в этом доме.

Что за дурацкий разговор — уж не беспокоится ли он, что ему негде будет переночевать? Или просто мучительно ишет, о чем бы еще со мной поговорить?

Словно в подтверждение моей догадки Сэйвил спросил:

— И сколько лет этому джентльмену?

— Примерно мой ровесник. Но не думаю, милорд, что это должно вас интересовать.

— Пожалуй, нет, Гейл, — ответил он примирительно. — Однако зная о нашем суетном мире немного больше, чем вы, хочу сказать, что вы подвергаете себя некоторой опасности, предоставляя кров совершенно незнакомым людям.

Кровь ударила мне в лицо. Так вот о чем печется благородный граф! О моей нравственности! А он сам? Разве не он прошедшей зимой провел два дня и две ночи в этом самом доме? Какая наглость! Какое лицемерие!

— Эти незнакомые люди, милорд, — отчеканила я, — приезжают сюда для занятий верховой ездой и ни для чего больше. Могу заверить вас, что в этих стенах не происходит ничего непристойного.

— О, я далек от мысли заподозрить нечто подобное, — извиняющимся тоном сказал он. — Но те лица мужского пола, которым вы даете приют… Кто может знать…

Немного остыв, я внимательно посмотрела на него:

— Хотите сказать, что кто-то из моих клиентов может позволить себе?..

Как и Сэйвил, я не договорила фразу до конца, но мы оба понимали, о чем идет речь.

— Случается всякое, — ответил он уклончиво. — А вы, по существу, беззащитны здесь, Гейл. Макинтоши стары и беспомощны, Никки — ребенок.

Я начинала думать, что в его словах есть какой-то резон, но думать так было неприятно и даже унизительно.

— Чепуха, — сказала я беспечно, — мистер Кертис вел себя безукоризненно все время, что жил в этом доме.

Однако теперь я уже не могла не вспомнить взгляды, которые он иногда бросал на меня, особенно вечерами, и его не слишком изящные комплименты.

— Разве в городе не появилась хотя бы одна приличная гостиница? — спросил Сэйвил.

«Да хватит об этом!» — мысленно воскликнула я, и невероятное предположение мелькнуло в моем мозгу: не хочет ли граф сказать, что мне следует опасаться всех мужчин, кроме него самого, а его можно не только не опасаться, но и… Нет! Я не имею права так думать, он не давал ни малейшего повода для этого… И, если уж быть до конца честной, то все наоборот: именно мне хотелось бы… да, хотелось, чтобы этот повод он так или иначе дал… О Боже, что я такое говорю самой себе!

Я покачала головой и ответила на его вопрос о гостиницах:

— Ничего подходящего, чтобы остановиться на несколько дней.

— И все же, — сказал Сэйвил уже не так серьезно, как раньше, — имейте в виду, что любой представитель сильного пола старше семнадцати лет весьма опасен для вас.

Откинувшись на спинку кресла и скрестив руки на груди, я вгляделась в его янтарные глаза и запальчиво произнесла:

— Уж не следует ли мне, милорд, отправить вас переночевать в конюшню?

Он улыбнулся, и мне на мгновение стало не по себе от этой улыбки.

— К счастью, — сказал граф, — у каждого правила есть исключения. Одно из них вы видите перед собой.

Знаете, что я почувствовала после этих слов? Сожаление, вот что. И печаль. Да, печаль…

Я поднялась:

— Спасибо за заботу, милорд. Обещаю подумать о ваших словах. А пока пойду взгляну на лошадей, а потом спать.

Он тоже встал:

— Я иду с вами, Гейл.

— В этом нет необходимости. Уверяю, ничто не угрожает мне по дороге на конюшню. Я хожу туда по несколько раз в день.

— Хочу подышать воздухом. Вы не откажете мне в этом?

Мы вышли через переднюю дверь, по дороге я накинула на плечи старый плащ, захватила фонарь. Апрельская ночь была тихой и темной, хотя звезды светили вовсю. Я посмотрела на небо и негромко сказала:

— Интересно, где там летит комета, носящая имя мужа вашей сестры?

— О, ее простым глазом не видно, — ответил Сэйвил. — Она где-то в глубине Вселенной. Джервез нашел ее через сильный телескоп.

Когда мы проходили через выгон, пони подошли к нам, стали тыкаться мордами в ладони. В конюшне все было спокойно. Две лошади улеглись на солому, остальные стояли, сонно покачивая головами. У всех были на спинах попоны, поэтому я раскрыла окна и впустила побольше прохладного ночного воздуха. Сэйвил помог мне заменить полупустые ведра с водой на полные. Больше делать было нечего, и мы пошли обратно.

Снова постояли на лужайке под глубоким открытым небом, не произнеся ни слова, глядя на звезды, почти касаясь друг друга. Я ощущала легкую дрожь во всем теле, мне было жарко; одна половина моего существа стремилась защититься от этого человека, другая противилась ей.

Прерывисто вздохнув, я сказала:

— Завтра с утра в дорогу.

— Да, — отозвался он, как мне показалось, откуда-то издалека и первым двинулся к дому.

Я пошла за ним.

Глава 10

Наше путешествие на конный завод, расположенный недалеко от Эпсома, прошло благополучно. Джон Гроув на смирном Домино и я на Марии ехали позади коляски Сэйвила, и старый конюх на своем коне служил как бы барьером, ограждавшим мою пугливую красавицу от страшных встречных экипажей, карет и дилижансов, которые, как ей казалось, угрожали смертельной опасностью. Но вскоре лошадь привыкла к ним, поняла, что они не такие уж скверные и настроены вполне мирно.

В ночь перед нашим отъездом прошел небольшой дождь, он прибил пыль, однако дорогу не развезло. Солнце было ярким и теплым, небо немыслимо голубым, мы двигались легко и быстро. Когда я уставала смотреть по сторонам, то упиралась взглядом в спину графа Сэйвила, видела золотистую копну волос на голове, слегка склоненной к моему сыну, который, судя по всему, засыпал его вопросами, каждый из которых требовал обстоятельного ответа.

Возле Эпсома мы свернули с основной дороги и двинулись на запад по проселочной. Эпсом — родина и место проведения нашего дерби — скачек трехлеток и четырехлеток, который учредил лорд Дерби около сорока лет назад. Состязания в Эпсоме, проводимые весной и осенью, стали чуть ли не самыми знаменитыми в Англии. Разумеется, в округе вскоре появилось множество конных заводов, которые тоже состязались друг с другом в разведении породистых лошадей. И если бега в Ньюмаркете устраивались преимущественно для аристократов, то здесь, в Эпсоме, хозяевами лошадей, а также зрителями были люди всех сословий. Дорога, по которой мы ехали сейчас, выглядела намного привлекательнее, чем прежняя: широкие обочины, покрытые травой, были усеяны множеством полевых цветов; звонко пели птицы, легкими волнами перекатывались на невысоких холмах ранние пшеничные всходы.

— От нашего Рейли до Эпсома всего несколько миль по этой дороге, мэм, — сказал Гроув. — Подходяще, чтобы отвести лошадей на состязание в то же утро. Не нужно их беспокоить раньше времени, правильно? Меньше шансов, что подпортят… Кто? Те, кто спит и видит, чтобы вывести из строя чужого фаворита.

Меня не удивили его слова: я знала, что подобные нравы процветают в среде английских букмекеров.

Но вот живая изгородь, появившаяся некоторое время назад с левой стороны дороги, перешла в металлическую сетку футов шести высотой. Что было за ней, увидеть я не могла — мешали высокие вязы, росшие близко друг к другу.

— Приехали. — Гроув ткнул пальцем в направлении ограды. — Вот он, Рейли.

Однако еще примерно милю мы ехали вдоль сетки, пока не показались широкие железные ворота. Их сразу отворили, и мы двинулись по широкой, идущей немного под уклон, усыпанной гравием аллее, тоже обрамленной вязами.

Все было ухожено и красиво. Так красиво, что захватывало дух.

А вот — что может быть чудеснее? — с обеих сторон дороги открылись огромные лужайки, покрытые травой, и на них — лошади. Взрослые и жеребята. Матери и их дети — на нелепых длинных ножках, еще не очень уверенные в движениях, готовые в любой момент умчаться под защиту матерей. А те поглядывали на малышей серьезными спокойными глазами.

Мы миновали небольшой каменный мост над чистым журчащим ручьем — какой чудесный водопад! Какое вообще раздолье для коней!

Я не смогла сдержать вздох.

Гроув сочувственно хмыкнул: он понял, что я чувствовала.

Никки обернулся со своего сиденья и крикнул мне:

— Лорд Сэйвил говорит, что однолеток пасут на отдельном пастбище, видишь? А для жеребцов — свое. Как здорово, да, мам?

Я кивнула и помахала ему рукой.

Выгон для кобыл с жеребятами остался позади, мы въехали на гребень небольшого холма, откуда открывался вид на всю ферму. Конюшни находились еще в миле отсюда, и, пока мы спускались туда, новые пастбища появлялись за оградами слева от нас.

— А вот там мы держим жеребых кобыл, — продолжал объяснять Гроув.

Около десятка их с раздутыми тяжелыми животами стояли возле деревьев, лениво помахивая хвостами. Их спины и бока блестели, словно покрытые лаком.

— За ними хорошо ухаживают здесь, — не могла не отметить я.

— Еще бы, мэм! Каждый жеребенок, которого они принесут, стоит целое состояние.

Тем временем моя любимица Мария начинала все больше волноваться: вид лошадей, пастбищ, доносящееся до нее ржание — все возбуждало. Я поглаживала ее по шее, успокаивала словами и благодарила Бога, что она немного устала, в противном случае можно было ожидать всякого и пришлось бы серьезно думать о том, как удержаться в седле.

Я вздохнула с облегчением, когда мы въехали на широкий двор и можно было спешиться.

— Она хорошо вела себя в дороге, — сказал Сэйвил, высаживая Никки из коляски.

Мария продолжала похрапывать, нюхать воздух и перебирать ногами.

К нам подошел небольшого роста седой человек с удивительно кривыми ногами.

— Миссис Сандерс, — проговорил Сэйвил, — позвольте вам представить моего помощника Фреда Холла.

— Как поживаете? — сказала я.

Мистер Холл кивнул и сказал, не сводя глаз с Марии:

— Хороша кобыла! Ваша, да? Шикарно сложена! Должна выдерживать длинные дистанции.

— Спасибо на добром слове, мистер Холл.

— Как видите, Холл, она неспокойна, — заметил Сэйвил.

— А, милорд, просто почуяла жеребцов, — объяснил помощник и посмотрел на меня: не слишком ли откровенно он выразился? Поскольку я оставалась невозмутима, Холл продолжил:

— Выгон для них вон с той стороны, за конюшнями, а ветер как раз оттуда.

Мария продолжала волноваться, и Холл сказал, что пустит ее в ближний загон, где она быстро придет в себя и начнет щипать траву, а конюх последит, чтобы не выкинула какую-нибудь штуку.

Так он и сделал. Сэйвил помог мне и Никки сесть в коляску, и мы продолжили путь к дому.

Эта резиденция графа не имела ничего общего с той, в которой я уже побывала. Никаких средневековых стен, башен, крепостных рвов и подъемных мостов. Поместье Рейли представляло собой простой дом из красного кирпича — такие дома можно видеть почти повсюду на Британских островах. Дом был трехэтажный, с деревянным фронтоном и такой же отделкой, косые окна последнего этажа находились прямо на крыше.

Дом, как мне показалось, обладал своим характером — и он был чисто мужским. Тут должны были собираться именно мужчины — и за столами, уставленными напитками, беседовать о лошадях, о ставках на бегах, о женщинах. Наверняка в комнатах здесь темные стены, такая же мебель и повсюду картины, изображающие лошадей и собак.

Слуга, вышедший, чтобы поставить на место коляску, был без ливреи, что удивило меня.

Сэйвил помог мне выйти из высокой коляски, и прикосновение его рук опять обожгло меня сквозь плотную ткань дорожного жакета. Я старалась не смотреть на графа, когда шла рядом с ним и с Никки к входной двери.

Внутри дома все было совсем не так, как я себе представляла. Через выкрашенный в цвет слоновой кости холл мы прошли в небольшую гостиную, где стены были обиты светлой камчатной тканью, а мебель — тускло-красным шелком. И висели картины, но не с изображением лошадей и собак, а фамильные портреты.

— Я скажу экономке, чтобы показала вам и Никки ваши комнаты, — сказал Сэйвил. — Второй завтрак через полчаса — вы сможете умыться и немного отдохнуть. А потом, если захотите, я покажу вам наших коней.

— Конечно, милорд, — тихо сказала я, еще не полностью придя в себя после его прикосновения.

Такое ведь уже было, но отчего именно сегодня во мне что-то дрогнуло, перевернулось… и никак не становится на место?

Маленькая рука Никки, ухватившаяся за мою, была сейчас надежной опорой.

— Ой, это будет так здорово, милорд, — прощебетал он. — Посмотреть на ваших коней… А моя комната… где? Далеко от мамы?

Сэйвил, заметивший, как крепко держится за меня мой Никки, улыбнулся.

— Совсем рядом, — сказал он. — Можете разговаривать через стенку.

— Какой большой у вас дом, — продолжал Никки. — Я не видел таких. Да, мама?

— Не такой большой, как кажется, — успокоил его граф. — Ты быстро привыкнешь к нему.

Я подумала, что сказал бы мой сын, попади он в Сэйвил-Касл с его, наверное, сотней комнат!

Вошла немолодая женщина с седыми волосами, тщательно собранными в пучок, и Сэйвил воскликнул:

— А вот и миссис Эббот! Пожалуйста, покажите гостям их спальни, а также столовую, чтобы Никки не заблудился!

— Мы не позволим такому хорошему мальчику заблудиться, — заверила миссис Эббот. — Пойдемте, мэм!

Пока мы шли за ней по дому, Никки не отпускал мою руку.

В столовой, довольно большой комнате, обитой деревянными панелями XVII века, тоже не висело картин с изображением лошадей и собак. Стены украшало несколько морских пейзажей.

Когда я, не выдержав, призналась Сэйвилу, каким представляла себе убранство дома, он улыбнулся.

— Эти картины велела повесить моя бабушка. Говорила, они помогают ей лучше переносить бесконечные разговоры о лошадях.

Я смотрела на его лицо и клялась себе больше никогда не говорить ничего такого, что вызвало бы появление на нем улыбки.

Никки вежливо заметил:

— Картины очень хорошие, милорд.

Мы все были до предела вежливы и любезны за ленчем, состоящим из супа и холодного мяса. Никаких колкостей, никакой иронии. После еды Сэйвил, как и обещал, пригласил нас посмотреть лошадей. Я уже раньше успела оправдаться перед Никки, сказав, что в свой приезд в Сэйвил-Касл видела только одного жеребца, а сейчас нам покажут трех или даже больше.

Коней-производителей держали в отдельных, строго огороженных загонах. В первом из них я увидела красновато-рыжего красавца с черным хвостом, черной гривой и белой звездочкой на лбу. Он трусил вдоль ограды, грива и хвост развевались, мышцы играли под блестящей шкурой.

— Он прекрасен! — воскликнула я.

— Это Раджа, — сказал Сэйвил. — Самый молодой из троих и поэтому наименее проверенный, как вы понимаете. У него превосходные результаты в забегах. Взял приз два года назад в Ньюмаркете.

— Какой? — спросил Никки.

— Называется гиниз, — объяснил граф. — Этот вид состязаний один из самых престижных в стране.

Я с горечью подумала, что то же самое мог бы рассказывать Никки его отец… Если бы не умер таким молодым.

Полюбовавшись Раджой минут десять, может, чуть больше, мы перешли ко второму загону, где темного цвета конь усердно щипал траву. Он оторвался от своего занятия и подошел к невысокой ограде. Гладкий и блестящий, как полированная мебель, он впечатлял своей величиной, статью, классической формой головы. Высокие ноги были безукоризненны. Да, он был хорош, но, увы, уже не молод.

— Привет, дружище, — ласково окликнул его Сэйвил и протянул кусок сахара, который жеребец, не торопясь, взял мягкими губами.

— Его зовут Монарх, — сказал граф. — Ему уже восемнадцать лет, но, уверяю вас, он еще интересуется девушками.

Никки засмеялся этой немного рискованной шутке, а я удивилась, услышав ее из уст Сэйвила. Но в обществе лошадей даже лорды, видимо, ведут себя раскованно.

— Тоже очень хорош! — не могла не сказать я.

— Вы совершенно правы, — с нежностью произнес Сэйвил, угощая своего любимца еще одним куском сахара.

— А почему вы Раджу не угостили? — спросил Никки.

— Эти жеребцы — непростые создания, — ответил граф. — Не всякого можно кормить с руки. Наступит день, когда останешься без нескольких пальцев.

Никки с ужасом посмотрел в сторону загона, где резвился красавец Раджа.

— Граф вовсе не хочет сказать, что жеребцы всегда злобные, — вступилась я за Раджу. — Просто иногда бывают не в духе. Наступает такое время.

— Когда? — поинтересовался невинный ребенок. Я взглянула на Сэйвила, прося о помощи.

— Понимаешь, Никки, — сказал он, — в древности, когда все лошади были дикими, жеребцы стояли во главе рода… табуна. Конечно, такой вожак должен был быть сильным, недоверчивым, даже агрессивным. К врагам, разумеется. Вот эти качества и перешли к нынешним жеребцам от их предков и порой дают себя знать. Раджа родился именно таким, а Монарх всегда отличался добрым нравом.

Жеребец в третьем загоне был каштанового цвета и огромен, еще больше Монарха. Увидев нас, он фыркнул, повернулся к нам хвостом и отошел в дальний угол. Оттуда он все же смотрел в нашу сторону, но всем своим видом выражал полное отсутствие интереса, даже, пожалуй, враждебность.

— Центурион не отличается вежливостью, — сказал Сэйвил. — Однако это не помешало ему стать победителем в дерби и выиграть «Золотой кубок». Его считают прекрасным производителем.

— Он в плохом настроении? — спросил Никки.

— Не думаю, — серьезно ответил Сэйвил и добавил:

— Я заметил, что весьма часто очень даровитые кони, настоящие победители по натуре, остаются немного дикими. В них продолжают жить оставшаяся от далеких предков тяга к полной свободе, нежелание подчиняться. Люди стараются подавить в них это, и тогда их питомцы либо становятся неуправляемыми бунтовщиками, либо в них гаснет внутренний огонь, и в таком случае они потеряны для состязаний и для продолжения рода.

— А почему… — начал Никки, но я постаралась отвлечь сына от этой темы и обратить его внимание на цвет и красоту коня, что мне в конце концов удалось.

Мы стояли, облокотившись на изгородь: Никки — слева от Сэйвила, я — справа.

Рука Сэйвила тесно прижалась к моей. Я замерла… Случайно? Нарочно? Сердце учащенно забилось.

Не следует отнимать руку, говорила я себе. Иначе будет ясно, что я придаю этому какое-то значение. А так — чистая случайность, и все…

Сколько мы стояли, не знаю. Мне показалось — весь день. И все это время красавец конь упорно избегал нас, всем видом подчеркивая полное свое пренебрежение.

— А мне он все равно нравится, — услышала я голосок Никки, разрушавший чары, которые окутали меня.

Я убрала руку, сделав вид, что отгоняю муху от лица, и отошла от ограды.

— Нравится? — переспросил Сэйвил. — Чем?

— Он настоящий принц.

— И сам это знает, — добавила я язвительно.

Сэйвил спокойно взглянул на меня.

— Советую вам выбрать именно Центуриона, миссис Сандерс, — сказал он деловым тоном. — Думаю, он гарантирует хорошую сумму при продаже жеребенка.

Мой сын нахмурил чистый лоб и встал между нами.

— Значит, он будет отцом ребенка Марии, да, мам? — спросил Никки, переводя взгляд с меня на Сэйвила. Я с сомнением посмотрела на графа:

— Но ведь это означает, что жеребенка нужно обязательно продать кому-то из тех, кто выставит лошадей на состязания, не так ли? Я никогда не думала об этом. Кроме того, Мария ни разу не принимала в них участия.

Сэйвил пожал плечами:

— Не думаю, что это имеет значение, миссис Сандерс. Впрочем, возможно, цена будет меньше той, на какую вы могли бы рассчитывать, выиграй Мария соревнования. Но родословная Центуриона говорит сама за себя. У него еще не так много потомков. Я очень разборчив в выборе подруг для него.

Меня неприятно резанул его сугубо деловой тон, особенно последняя фраза.

— Зачем же вы согласились взять мою Марию? — спросила я.

— Она очень хороша. Вряд ли я видел подобных ей за всю свою жизнь.

Что такое? Почему он сказал это таким проникновенным, даже страстным голосом? Почему так странно смотрит на меня?

Снова дрожь прошла по моему телу. Почему-то всплыли слова Томми, сказанные когда-то о Марии: «Она напоминает мне тебя, Гейл».

«О, я, как видно, схожу с ума! — подумала я в ужасе. — Какие мысли, какие сравнения приходят в голову! Или Сэйвил в самом деле пытается обольстить меня и прибегает для этого к таким сомнительным намекам и сопоставлениям?.. Нет, просто я сама хочу, чтобы так было… К черту! Возьми себя в руки, Гейл!»

Я взглянула в сторону Центуриона и спросила озабоченно:

— А сколько обычно платят за подобную сделку, милорд?

— Двести пятьдесят фунтов.

Двести пятьдесят! Сумма ошеломила меня.

— Вы не шутите надо мной? Такого я не могу себе позволить!

— Но вы же не будете расплачиваться до того, как продадите жеребенка, — спокойно сказал он. — Герцог Хэрвич купил последнего жеребенка от Центуриона за тысячу фунтов.

У меня не было слов. Зато они были у Никки, который, оказывается, вслушивался в наш разговор и теперь принялся возбужденно дергать меня за руку.

— Это очень много денег! Да, мама?

— Да, милый, — с трудом выговорила я и услышала снова ставший холодным и деловым голос Сэйвила:

— Если вам необходимы деньги, еще раз советую скрестить Марию с Центурионом.

— А если что-нибудь случится с жеребенком? — вдруг пришло мне в голову. — И покупатель откажется от него?

— Тогда будем считать, что наша сделка не состоялась, — вежливо разъяснил граф. — Речь идет только о совершенно здоровом потомстве.

Я снова посмотрела в сторону благородного красавца с независимым характером, названного Центурионом. У такого существа не может быть плохих детей! Не должно быть!

— А он не сделает ничего плохого нашей Марии? — обеспокоенно спросил Никки.

— Центурион любит своих подруг больше, чем людей, — сказал Сэйвил. — И нежно заботится о них.

— Неизвестно еще, как она позаботится о нем, — напомнила я.

— Не беспокойтесь, миссис Сандерс, — уверенным тоном сказал граф, — мы тут знаем, как справляться со своевольными леди.

Снова в его словах мне почудился намек… Да что ж это я? Фу, как противно!

Сэйвил с улыбкой обратился к Никки:

— Хочешь посмотреть на однолеток?

— Очень, сэр!

Мы двинулись в другом направлении. Никки не отходил от графа, засыпая его вопросами, на которые тот терпеливо отвечал.

Возможно, только сейчас я в полной мере поняла, как не хватает моему сыну общения с мужчиной — ровесником его отца.

В конце обеда я увидела, что Никки почти засыпает, поэтому сразу же после еды поднялась с ним в спальню, оставив Сэйвила за столом перед бутылкой портвейна.

Мальчик почти мгновенно уснул, однако я провела у него в комнате около часа, не решаясь спуститься вниз.

Теперь уже не было сомнения — незачем больше себя обманывать, — что я испытываю влечение к Сэйвилу. Случайное прикосновение его руки действует на меня куда сильнее всевозможных романтических ухаживаний, к которым прибегали иные мужчины в течение шести лет, прошедших после смерти Томми.

Впрочем, что здесь необычного? Он красивый, умный, хорошо воспитанный человек, а я все-таки живое существо. И что такого, если один понравился мне больше других, привлек мое внимание?

Однако почему к симпатии, приязни, если можно так назвать мое чувство, примешивается нечто похожее на страх? Почему так боязно оставаться с ним наедине? И кого я боюсь? Уж не себя ли?

Такие вопросы я задавала себе, сидя возле постели Никки, а потом решила, что нужно все же спуститься вниз, поблагодарить хозяина за прекрасный день, проведенный в его доме, и сказать, что я, как и мой сын, устала и собираюсь лечь.

Дворецкий объяснил, где найти графа, и я направилась в библиотеку. Сэйвил сидел там в кресле все с той же бутылкой портвейна, но вина там заметно убавилось. С портрета на стене на него высокомерно взирал один из его предков по мужской линии — в трико и брыжах времен королевы Елизаветы.

Я сказала еще от двери:

— Извините, милорд, Никки только что уснул, и я собираюсь сделать то же самое. День был утомительным, хотя очень приятным.

Сэйвил медленно поднялся с кресла, провел рукой по волосам, несколько прядей упало на лоб. Потом, опершись о край стола, как бы для равновесия, мрачно взглянул на меня и сурово произнес:

— Вашего сына следует отправить в школу, Гейл, а вы упорствуете и держите его дома.

Все мои мысли о нем как о привлекательном мужчине мгновенно улетучились.

— Вы ничего не понимаете! — воскликнула я с яростью. — И ни капельки не знаете Никки! Ему хорошо в нашем доме — со мной, с Макинтошами, с его учителем-викарием.

Он еще сильнее наклонился над столом, уже не заботясь о потере равновесия, и вперил в меня взгляд:

— Это вы не понимаете, Гейл! Мальчику необходимо… Он жаждет общения с кем-то, чьи интересы идут дальше кухни и учебников. И даже дальше конюшни.

Багровая пелена бешенства застлала мне глаза. Я не могла не понимать, что в какой-то степени он прав, и это лишь усиливало мою злость.

Я крикнула — быть может, никто еще так не кричал в этих стенах:

— Когда мне понадобится ваш совет, милорд, я попрошу его, с вашего позволения! А пока позвольте мне самой знать, что лучше для моего сына!

Сэйвил ответил на удивление спокойным, даже любезным тоном. Но что это был за ответ!

— Вы ищете в обществе ребенка то, что утратили после кончины мужа. Для мальчика в этом мало хорошего.

О, это уж слишком! Так оскорбить…

— Как вы смеете? — прошипела я.

Почти не осознавая, что делаю, я шагнула к нему и занесла руку…

Граф поймал ее в воздухе.

— Не стоит, — сказал он мягко.

Потом, не отпуская моей руки, он обогнул стол и оказался прямо передо мной. Прежде чем я смогла понять, что происходит, его рука оказалась на моей талии, а губы прижались к моим.

Меня обдало жаром, словно по жилам пробежал огонь, полыхающий сейчас в камине. Я понимала, что должна оттолкнуть его, и уже подняла свободную руку, чтобы сделать это, но пальцы замерли на мягком воротнике его куртки. В следующее мгновение моя рука обвила его шею, и я прижалась к нему всем телом.

Наш поцелуй отнюдь не был целомудренным. Мои губы раскрылись, наши языки соприкоснулись, я почувствовала сладковатый вкус портвейна. Мне поневоле пришлось приподняться, и для удобства я сомкнула обе руки на его затылке.

Сэйвил крепко обнимал меня за талию обеими руками. Потом одну из них положил мне на голову, другую на грудь. Острое чувство наслаждения, которое я испытала, сменилось такой же силы испугом.

Упершись руками ему в грудь, я попыталась оттолкнуть графа. Он не сразу понял, что я делаю, но отпустил меня, и я отскочила со скоростью камня, выпущенного из пращи.

— О Господи! — пробормотала я, глядя на него с ужасом. — Господи!

— Гейл! — Голос его дрогнул. — Не смотрите на меня так, дорогая. Пожалуйста, не смотрите так.

— Как я смотрю? — удалось выговорить мне.

— Испуганно. Поверьте, Гейл, я вовсе не стремился заставить вас оплатить нашу сделку таким образом. Клянусь вам, Гейл. Я просто потерял над собой контроль.

О чем он толкует? Я бы никогда и не подумала, что он способен на такую низость. Меня страшил не он, не граф Сэйвил. Я боялась себя самой. И чем дальше, тем сильнее.

Такого со мной еще не случалось. Мне было хорошо с Томми, приятно, однако я никогда не жаждала его, не пылала к нему страстью. Он первый призывал меня на ложе любви; бывал, извините за не совсем удачную фразу, инициатором любовных игр.

Я торопливо сказала, не глядя на Сэйвила:

— Мне лучше уйти, милорд. Прямо сейчас.

Лучше бы я не поднимала на него глаз, не видела жадного, страстного взора, каким он смотрел на мои губы.

— Да, — произнес он хрипло. — Вам лучше уйти.

— Доброй ночи.

И я стремительно вышла из комнаты.

Кровать была на редкость удобной, но я мало спала в эту ночь: слишком сильно были возбуждены и душа, и тело. И не только вожделение было тому причиной. Я много думала о Никки. Слова Сэйвила всерьез обеспокоили меня.

Я клала их на весы своей совести, взвешивала и так, и этак и все же приходила к выводу, что он не прав. Мальчику хорошо дома, он, слава Богу, здоров, счастлив, ему все интересно и радостно. А что касается школы… Легко графу говорить об этом! Знал бы он, сколько нужно платить. Да и за что, собственно? Разве тому же самому не научит моего ребенка милый и образованный мистер Ладгейт? А что касается мужского общества… Не знаю, лучше ли ему будет среди жестоких мальчишек, вдали от дома, от меня? Да и какие еще учителя попадутся.

Так я рассуждала сама с собой, а потом перед глазами появилось лицо Сэйвила… его волосы с темно-золотым отливом… янтарные глаза… гибкое большое тело…

Потерял контроль, сказал он.

Никогда бы не подумала, что такой человек может потерять самообладание. А вот со мной это действительно произошло!..

«Ладно, ничего страшного, Гейл, — говорила я себе. — Не стоит особенно беспокоиться. Завтра ты уедешь домой со своим сыном и, возможно, никогда больше не увидишь Сэйвила…»

Хотя нет, увижу, мелькнула утешительная мысль, обязательно увижу — ведь здесь остается Мария. И потом, вообще… завершение сделки… денежные дела…

Я ворочалась с боку на бок и думала то о графе, то о Никки.

Так прошла ночь.

Примерно в пять утра начался дождь. Я слышала, как его капли стучат в оконные стекла, а когда в восемь часов пришла горничная и раздвинула шторы, за окном был серый, туманный день.

Мы вместе с Никки спустились к завтраку. Сэйвил уже сидел за столом, пил кофе и просматривал утреннюю газету.

Он вежливо улыбнулся и раскланялся, когда мы вошли. Зеркало подсказало мне сегодня, что мое лицо носит явные следы бессонной ночи, но сколько ни всматривалась украдкой, я не заметила тех же признаков на лице графа. Это, не скрою, вызвало у меня легкое раздражение.

— Какой пасмурный день, — сказала я, положив себе на тарелку крутое яйцо и булочку.

Села я как можно дальше от хозяина дома.

— Да, — согласился Сэйвил, — поэтому я велел приготовить для вас с Никки фаэтон, а не открытую коляску, как вчера.

Никки, набрав полную тарелку еды, уже уселся рядом с графом.

— Вы поедете с нами, сэр? — спросил он.

В его кристально чистых глазах явно светилась надежда.

Сэйвил аккуратно сложил газету и отодвинул ее от себя.

— К сожалению, нет, — ответил он ласково. — Сегодня мне предстоит поездка в Лондон.

— Значит, приедете, когда приведете обратно Марию, да? — после некоторого раздумья догадался мой сын.

— Возможно, — ответил Сэйвил, но я понимала, что больше он не приедет.

Граф повернулся ко мне и заговорил деловым тоном:

— Мой помощник Холл подержит здесь вашу лошадь, пока не убедится, что она жеребая. А затем вернем ее вам. Не тревожьтесь, все будет в порядке.

— Спасибо, милорд, — сказала я.

Он молча кивнул.

Сэйвил сидел через два стула от меня, но я понимала — между нами сотни миль.

Не нужно было обладать особой проницательностью, чтобы понять, что граф сожалеет о произошедшем вчера вечером.

Может, опасается, что я стану надоедать ему? Навязываться? Решу, что имею на это право?

Тогда он очень заблуждается…

— Поторапливайся, милый, — сказала я Никки. — У его сиятельства много дел, и нам тоже надо пораньше быть дома.

Мой послушный сын тотчас отложил вилку и сказал:

— Я готов, мама.

Я испытала некоторые угрызения совести, когда увидела, сколько он оставляет на тарелке, но не изменила решения: уехать, скорее уехать!

— Как видите, мы готовы, милорд, — сообщила я Сэйвилу, поднимаясь из-за стола.

Я заметила, как он на мгновение стиснул зубы, на скулах заходили желваки. Но только на мгновение.

— Фаэтон сейчас будет, миссис Сандерс.

— Прекрасно. Через четверть часа мы спустимся в холл, милорд.

— Очень хорошо, мэм.

Поколебавшись, я протянула руку:

— Еще раз спасибо за гостеприимство и великодушие.

Он не сразу взял мою руку.

Как будто молния проскочила между нашими пальцами! Мы одновременно отдернули руки, словно боясь обжечься.

— Гейл… — проговорил Сэйвил совсем другим тоном, чем минуту назад.

Я уже отошла от него.

— Всего доброго, милорд.

Сжав не таящую опасности маленькую руку моего сына в своей, я вышла из комнаты.

Глава 11

Уже цвела сирень у нас в саду, когда я получила письмо от моего домохозяина — письмо, которое в корне меняло всю мою жизнь.

Уважаемая миссис Сандерс!

Сообщаю Вам, что только что продал принадлежащий мне дом некоему мистеру Уильяму Нортрэпу. Мистер Портрэп с семьей собирается вступить во владение как можно быстрее, а потому, естественно, договор аренды с Вами расторгается.

Буду весьма признателен, если Вы освободите дом не позднее 13 июня.

Всегда Ваш Джон Map.

Я смотрела на листок бумаги, который держала в руках, и не могла прийти в себя и собраться с мыслями. Что же это такое? Ведь тринадцатое число уже через месяц. Точнее, через двадцать восемь дней. Как, во имя всех святых, я смогу выполнить его требование в такой срок, если предстоит найти и оплатить новое жилье для четырех людей и семи животных?

Я немедленно разыскала копию договора аренды и после десяти минут тщательного изучения убедилась, что мистер Map действительно имеет законные основания поступить со мной подобным образом.

Стоя у окна своей комнаты и глядя на пышную красоту расцветшей сирени, я попыталась подумать, по возможности здраво, о свалившемся на меня бедствии.

Насколько я понимала, труднее всего придумать, что делать с лошадьми. Если на новом месте я собираюсь продолжить свое дело, то должна во что бы то ни стало их сохранить: двух меринов и двух пони — для обучения; кроме того, моего дорогого старого Ноя и Скуирта, любимого пони моего сына. Я уж не говорю о Марии.

О Марии я могу позаботиться незамедлительно: написать Сэйвилу и попросить, чтобы тот подержал ее у себя в Рейли, пока я найду для нее место. Тем более что она сейчас там, так пусть, с его позволения, побудет еще немного. Если это не очень затруднительно.

Остаются еще три лошади и три пони, не говоря уж о нас с Никки и стариках Макинтошах.

Наверное, будет чудом, если меньше чем за месяц мне удастся найти для нас всех подходящее жилье. Я не знаю даже, с чего начинать! Дом, в котором мы жили все эти годы, подыскал еще Томми, я тогда не вникала во все эти дела.

Разумеется, я тут же подумала о Сэме Уотсоне, потому что знала: если его попросить, он без разговоров возьмет всех моих лошадей в свою конюшню. Больше того, он примет в свой дом и всех нас — меня, Никки и Макинтошей.

Как раз на прошлой неделе он предложил мне выйти за него замуж. Я не сказала «да», но не сказала и «нет» — не повернулся язык.

Впрочем, не могу утверждать, что Сэм мне не нравился. Я испытывала к нему определенную симпатию. И что немаловажно — он нравился Никки. Я была уверена, Сэм сможет стать для мальчика неплохим отцом — вернее, отчимом — и хорошим другом.

Так говорила одна часть моего существа. Другая же не могла забыть янтарных глаз и тот поцелуй, что вознес меня на неведомые до этого вершины блаженства.

Если вам покажется, что я выражаюсь несколько книжно, то вспомните о количестве романов, которые я прочитала к этому времени…

Я тряхнула головой, отгоняя непрошеные видения, снова увидела перед собой лиловые гроздья сирени и окончательно утвердилась в решении написать графу Сэйвилу насчет Марии.

Следует также незамедлительно связаться с моим поверенным здесь, в Хайгейте, и узнать, не сможет ли он помочь в найме другого дома.

Сэма, к сожалению, не было сейчас в поместье, он говорил мне, что вернется только на следующей неделе.

Что ж, мелькнула у меня в голове почти озорная мысль, если мой поверенный скажет, что не сможет найти нам новое жилье, то на следующей неделе я дам согласие Сэму стать его женой.

Пусть за меня решает судьба, сказала я себе дерзко и безрассудно и отправилась писать письмо Сэйвилу.

Спустя четыре дня после того, как я узнала, что договор аренды со мной расторгнут, открытая коляска графа Сэйвила появилась в нашем дворе. Мое сердце предательски дрогнуло, когда я увидела, как он передает вожжи конюху и соскакивает с козел, приветствуя Никки, который, завидев его, сразу примчался с огорода, где копался на грядках.

Из окна спальни я наблюдала, как Сэйвил взъерошил волосы Никки, легонько хлопнул по плечу, и лицо мальчика вспыхнуло от радости. Затем рука об руку они зашагали к дому, и Никки, судя по всему, уже начал терзать графа своими бесконечными вопросами.

Минутой-двумя позже в дверь постучала миссис Макинтош и взволнованно затараторила:

— Милочка! Милочка! Догадайтесь, кто к нам пожаловал?

Ее румяное лицо выражало почти такую же детскую радость, как и лицо Никки.

И снова одна моя половина испытывала страстное желание помчаться вниз по лестнице навстречу гостю, а другая ни в какую не хотела покидать безопасные стены комнаты.

— Вам не известно, зачем он здесь? — спросила я.

— Уж никак не ради меня, милочка. Разве вы не отправляли ему письмецо? Может, он знает какой-никакой домик, где мы все могли бы устроиться?

— Возможно, — невольно согласилась я.

— Причешите вашу головку, милочка.

Я послушно подошла к туалетному столику, взяла в руки старый костяной гребень и два раза провела по волосам. Низкорослая, тучная шотландка, зорко следящая за мной, позволила себе поправить две пряди, заправив их за уши.

— Вот так лучше будет. А теперь ступайте, не заставляйте его сиятельство ждать слишком долго. Он уже в гостиной.

Без сомнения, эта добрая, простая душа считала графа Сэйвила нашим избавителем и ни минуты не сомневалась, что уж кто-кто, а он непременно найдет нам подходящее жилище. Я же в эти мгновения понимала только, что приехал он, и ни о чем больше не думала.

Дверь в гостиную была приоткрыта, и я решительно толкнула ее. Сэйвил стоял у окна спиной ко мне. Когда он повернулся, я увидела, как вспыхнули золотым блеском его глаза. Но, может, мне просто показалось. Волосы, смуглая кожа — все, все отливало настоящим золотом! Словно солнечный луч проник в комнату.

Я все же остановилась недалеко от двери — для собственной безопасности — и оттуда спросила самым нелюбезным тоном:

— Почему вы здесь, милорд?

— Потому что вы с сыном временно остались без крова, — ответил граф. — Я приехал предложить вам обоим пожить в Сэйвил-Касле. До тех пор, пока не найдете подходящего жилья. А ваши лошади найдут приют в Рейли.

Все это было сказано сдержанным, деловым тоном, но я была потрясена. Ничего подобного я не ожидала.

Машинально я сделала несколько шагов ему навстречу. Он тоже подошел ближе, вглядываясь в мое лицо.

— Я уже просил кузена Джона, — снова заговорил граф, — начать поиски. В ближайшее время он найдет что-нибудь. А до тех пор, Гейл, можете спокойно жить в моем доме.

— Но в запасе почти месяц, — выговорила я наконец. — И у меня ученики.

— Отмените занятия, — приказным тоном произнес Сэйвил. — Перенесите на то время, когда обоснуетесь на новом месте.

Я почувствовала, как внутренне распрямляюсь: лорд Сэйвил вдохнул в меня надежду, дал ощутить, что я не одна в этом мире, что есть добрые люди, готовые прийти мне на помощь. И все-таки что-то во мне сопротивлялось, не позволяло до конца поверить в бескорыстность его предложения.

Поэтому голос мой снова стал резким и напряженным, когда я спросила:

— А почему вы мне все это предлагаете, милорд?

И опять его ответ оказался простым и резонным:

— Потому что так лучше для вас и Никки. У меня в доме все лето будет находиться моя сестра с тремя детьми, двое из которых мальчики примерно возраста вашего сына. Так что у него будет наконец нормальное окружение.

Мне не понравилось слово «нормальное». Что он позволяет себе думать об окружении моего сына?

— Должна вам заметить, сэр, — ледяным тоном сказала я, — что у Никки всегда были друзья. Тоже мальчики и тоже, представьте, его возраста.

— Кто именно? — строго вопросил Сэйвил.

— Вы требуете от меня отчета? Хорошо… Дети местных фермеров.

Его аристократические брови поползли вверх.

— Я имею в виду, — пояснил он, — детей его сословия.

— Ни я, ни мой сын, — запальчиво сказала я, — не принадлежим к знати, милорд.

— Мои племянники тоже, — спокойно ответил он. — Их отец просто хорошо воспитанный, образованный человек, каким был, насколько я знаю, и отец вашего Никки.

Вздрогнув, я сложила руки на груди и покачала головой, отвечая не на его слова, а своим мыслям. Потом произнесла:

— Ваша сестра знает о завещании, она присутствовала при оглашении. Поэтому ее сыновья скорее всего тоже знают, что там говорится относительно моего сына. Я не могу втягивать Никки в разговоры об этом. Просто не могу!

— Господи, Гейл, — сказал Сэйвил, — Реджина никогда в жизни не станет делиться со своими мальчишками подобной информацией, уверяю вас. Помимо того, я специально просил ее об этом.

Я с удивлением взглянула на него:

— Зачем?

— Понял, как сильно вы этого не хотите. Можете быть уверены, дети моей сестры ничего не знают.

Я нехотя кивнула в знак согласия.

— Чарли и Тео, мои племянники, — продолжал он, — придут в восторг от того, что у них появится новый приятель. Будет с кем играть в рыцарей и пиратов, ездить на пони, бегать на озеро, запускать воздушных змеев, играть в мяч…

Я видела, что его сиятельство лорд Сэйвил неплохо знает, чем занимаются дети в летние месяцы, и, чего доброго, сам порой принимал участие в их развлечениях, которые для Никки станут просто даром небес.

Правда, чем этот дар небес может обернуться для меня, я не знала и боялась даже предположить.

— Вы уверены, милорд, что леди Реджина не будет возражать против моего присутствия?

Граф усмехнулся.

— Сэйвил-Касл принадлежит мне, а не моей сестре, — ответил он несколько надменно.

— Да, но она исполняет роль хозяйки.

— Джинни живет сейчас у меня, потому что ее супруг уехал на очередную научную конференцию в Гейдельберг. Она же, между нами говоря, ожидает четвертого ребенка и поэтому не сопровождает мужа. Уверяю вас, Джинни будет счастлива, если вы хоть ненадолго поможете ей избавиться от моего утомительного присутствия.

— А мистер Мелвилл! Действительно сумеет найти нам жилье именно в этих краях? Ведь здесь у меня и ученики, и знакомые.

— Не уверен, что очень скоро, но будет пытаться. Вы сможете сами обсудить с ним все вас интересующее.

Его слова звучали по-деловому, вполне разумно и логично. Нужно быть законченной идиоткой, чтобы упустить такую возможность, убеждала я себя, с трудом отводя глаза от человека, на которого мне хотелось смотреть и смотреть.

— Хорошо, — сказала я наконец, пытаясь улыбнуться. — Не вижу причин отказываться от вашего столь неожиданного и великодушного предложения. Оно снимает такой груз с моих плен… Признаюсь, я была почти в отчаянии.

— Рад, что вы решились.

Наклонив голову, я подумала о Сэме Уотсоне, который вот-вот должен вернуться в Хайгейт, и потом снова взглянула на Сэйвила. На человека с золотыми волосами, стоящего передо мной.

Это решила сама судьба, подумала я.

Сэйвил посоветовал оставить Макинтошей в Хайгейте до конца срока, определенного хозяином дома. Если к тому времени я не обрету нового жилища, он обещал поселить их в своем охотничьем домике в Лестершире, где те побудут, пока дом для всех нас не будет найден.

— Боюсь, что в Сэйвил-Касле, — объяснил он им, — вам будет немного не по себе. Слишком большой дом, много слуг, а сидеть без дела вы не привыкли. Не могу же я допустить мистера Макинтоша до супов — моя кухарка тотчас сбежит в знак протеста. А экономка вряд ли захочет делить свое царство с миссис Макинтош, не правда ли?

Старики с улыбкой подтвердили, что это чистая правда, и всеобщее согласие было достигнуто.

Граф все дела решал быстро. Уже к концу дня Джон Гроув вернулся из Сэйвил-Касла в Хайгейт, доставив фаэтон, с ним приехали и несколько форейторов, чтобы перегнать моих лошадок в Рейли, туда, где уже находилась Мария. Один из форейторов, совсем мальчишка, должен был ехать нелюбимом пони моего сына вместе с нами в Сэйвил-Касл. Могла ли я не оценить заботу графа о моем сыне — о том, чтобы с ним в замке был его любимый Скуирт?

Нам с Никки оставалось только упаковать вещи. Чем мы и занялись.

Перед сном я, как всегда, собралась на конюшню, на этот раз чтобы попрощаться с милыми животными, к которым так привыкла за эти годы. Сэйвила, выразившего желание сопровождать меня, я попросила остаться в доме, так как хотела побыть на конюшне одна.

Ночь была звездной, я остановилась посреди двора, вглядываясь в предметы, которые окружали меня в течение восьми лет, и почти не узнавала их… Как давно все было: брак, ожидание счастья, материнские обязанности и потом ужасная смерть супруга… Хайгейт, этот унылый дом навсегда останутся для меня воплощением недолгого счастья и долгой печали; будут навечно связаны с именем Томми. Моего Томми…

Я облокотилась на изгородь загона, ко мне приблизились Фэнси и Полли, изгнанные из своих — уже не своих — стойл, чтобы дать прибежище лошадям Сэйвила.

Я гладила их, в моих ушах звучал голос Томми: «…Я нашел превосходное место, где мы устроимся, Гейл. Там большая конюшня, два огороженных выгона, дом тоже вполне приличный. Во всяком случае, крыша не течет!..»

Я вспомнила, как впервые вошла в гостиную этого дома с маленьким Никки на руках.

«О Боже, Томми! — воскликнула я. — Как тут ужасно! Намного хуже, чем в конюшне!»

Мы взглянули друг на друга и разразились хохотом. Я смеялась так, что на глазах выступили слезы.

Да разве в те дни для меня имели какое-то значение обшарпанные стены, истертые ковры, сломанная мебель?..

Я поглаживала Полли по холке, вспоминая все, что было восемь лет назад.

Томми умер в одночасье, его убила лошадь, когда он нагнулся, чтобы вынуть камень, попавший ей в копыто задней ноги. Железная подкова впечаталась прямо в его левый висок.

Сейчас, стоя в темноте возле дома, где была счастлива, я сознавала, что той девушки, которая когда-то вышла замуж за Томми, уже нет. Она умерла одновременно с ним. На ее месте была теперь взрослая женщина, научившаяся полагаться на себя, на свои силы и возможности, столь необходимые еще и потому, что у нее есть ребенок, который целиком зависит от нее.

Я положила руки на ограду, прислонилась к ним щекой и слушала тихое дыхание ночи.

— Прощай, Томми, — прошептала я. — Пожелай мне удачи.

Ответа не последовало, но мое сердце почувствовало то, чего не услышали уши.

Ведь Томми не мог не пожелать мне счастья.

Глава 12

Дорога, по которой мы уезжали с насиженного места, радовала глаз красными и белыми цветами боярышника, воздух был напоен ароматами близкого лета. Мы с Никки и Сэйвил ехали на переднем сиденье фаэтона, предназначенного для двоих. Ни я, ни мой сын не занимали много места, поэтому никому тесниться не пришлось. За нами следовал еще один экипаж, управляемый Джоном Гроувом, куда был погружен наш невеликий багаж.

Дорожный разговор с Сэйвилом я начала с расспросов о его племянниках — тема, которая больше всего могла заинтересовать Никки.

— Старший из них Чарли, — ответил он, — ему уже десять. Весьма способный мальчишка, весь в отца, с богатым воображением. Сам изобретает различные игры и целые дни, как мне кажется, живет в придуманных им мирах.

— В каких, сэр? — спросил Никки, внимательно прислушивавшийся к словам Сэйвила.

Длинным бичом тот отогнал кружившего над лошадьми овода и сказал не сразу:

— Однажды, помню, он целую неделю был жертвой кораблекрушения, даже подружился с обезьяной на диком безлюдном острове.

Никки радостно рассмеялся и захлопал в ладоши.

— Как здорово! А другой ваш племянник? Теодор? — напомнил он.

Мы ехали теперь по аллее, обсаженной с обеих сторон березами и потому тенистой. Когда миновали ее, глаза не сразу привыкли к яркому солнечному свету.

— Тео с раннего детства обожает возиться с лошадьми, — рассказывал Сэйвил. — Только о них и говорит. Но сейчас почти так же сильно полюбил рыбную ловлю. Столько времени проводит на пруду, что скоро там не останется рыбы.

— Какие… — Никки не сразу подобрал нужное слово, — замечательные мальчики! А как вы думаете, сэр, они подружатся со мной?

— Уверен, мой дружок.

Я не могла не разбавить язвительностью этот благостный разговор:

— Я слышала и читала в книжках, что в таких местах, как ваше, собираются самые сливки общества, особенно летом. Могу я поинтересоваться, кто будет у вас, милорд?

— Довольно много гостей, — ответил Сэйвил сдержанно.

— Но вы сами сказали, что только ваша сестра?

Так же невозмутимо он пояснил:

— Я говорил, что у меня гостит сестра, но не утверждал, что она одна.

— Могу ли я узнать, кто еще? — с не слишком приличной настойчивостью спросила я.

Двигало мною отнюдь не любопытство, я продолжала смертельно бояться, что Никки может от кого-нибудь узнать об оставленном ему наследстве, и это повлияет как на всю его дальнейшую жизнь, так и на наши взаимоотношения.

— Что ж, — ответил Сэйвил, бросая на меня немного настороженный взгляд, — если вас интересует… В замке находится сейчас мой кузен Роджер, вы его уже знаете.

Сэйвил умолк, но я чувствовала, он что-то недоговаривает.

— И это все? — безжалостно спросила я.

— Нет, еще у меня гостят леди Девейн, три ее дочери и ее отец мистер Коул.

Я испытала непреодолимое желание выпрыгнуть из фаэтона и бежать обратно. Вместо этого я почти закричала:

— Как? Вы сошли с ума! Я бы никогда не поехала, если б знала, что они у вас, эти люди!

Я дала волю гневу, совсем забыв, что рядом сидит мой сын.

— Что случилось, мама? — испуганно спросил он. — Почему ты так не любишь гостей милорда?

Я спрятала руки в складках юбки, чтобы Никки не увидел сжатые кулаки, и бросила испепеляющий взгляд на Сэйвила. Он намеренно ничего не сказал мне! Обдуманно скрыл самое главное!.. Однако нужно что-то ответить Никки — он с таким волнением смотрит на меня.

— Там много знатных людей, — сказала я наконец, — а у меня нет подходящих туалетов.

Другого объяснения я придумать не смогла, да и не хотела.

Мой мальчик, несомненно, понял, что я не сказала всей правды, однако не стал продолжать разговор, а просто издал ничего не значащий возглас «о-о…» и замолчал.

Зато Сэйвил ловко поймал меня на слове и любезно произнес:

— Если вы испытываете затруднения, миссис Сандерс, буду счастлив ссудить вас нужным количеством денег в счет платы за Марию, чтобы вы могли обновить гардероб.

Мне хотелось ударить его! Вытолкнуть из коляски! Но я только произнесла с убийственной, как мне хотелось думать, язвительностью:

— О нет, благодарю вас, ваша милость. Вы слишком любезны.

Улыбка тронула его губы.

После долгого молчания, глядя на дорогу, Сэйвил заговорил тихо и спокойно:

— Возможно, вы хотите знать, отчего я пригласил не слишком симпатичных мне людей к себе в дом? — Он бросил на меня мимолетный веселый взгляд. — Вас я в данном случае не имею в виду, Гейл.

Я ничего не ответила.

— Дело вот в чем, — продолжал он. — Примерно через месяц после смерти Джорджа стало известно, что Гарриет беременна.

— Боже! — не удержалась я от возгласа.

— Да, это так. И должен сказать, что если родится мальчик, то ему, а не Роджеру предстоит стать лордом Девейном.

— Господи! — повторила я.

— Мы обсудили эту ситуацию, — снова заговорил Сэйвил, — с мистером Миддлменом и пришли к заключению, что в свете предстоящих событий будет разумно, если Роджер и Гарриет покинут Девейн-Холл до разрешения всех сомнений. Разумеется, Роджер до той поры не вступит в права наследования. Вот чему я обязан удовольствием видеть Роджера и Гарриет в своем доме.

Я молча переваривала эту удивительную в своем роде новость, а тем временем прекрасные гнедые кони продолжали умеренной рысью везти нашу коляску через поля и рощи к величественному замку Сэйвил-Касл.

Никки не мог долго хранить молчание.

— Вы говорили, сэр, — сказал он, — что, кроме Чарли и Теодора, там будут другие дети?

— Да, мой друг. Ты увидишь там сестренку Чарли и Тео. Ей всего три года и зовут ее Каролина. А еще познакомишься с тремя девочками постарше, дочерьми моего двоюродного брата. Их имена — Мария, Френсис и Джейн.

— О! — вежливо откликнулся Никки.

Но я видела — его несколько страшит перспектива знакомства с таким количеством детей.

Чтобы утешить сына, я высказала предположение, что три девочки большую часть времени проводят со своей гувернанткой.

— Так и есть, — согласился Сэйвил, и у бедного Никки заметно отлегло от сердца.

— А где я буду спать? — спросил он.

На это ему было сказано, что все дети спят и едят у себя в детской. Мальчики — под надзором мистера Уилсона, весьма приятного молодого человека, чей отец — хороший знакомый Джервеза Остина, мужа леди Реджины и отца Тео и Чарли. Уилсон изучает право в Лондоне, а летом стремится заработать немного денег.

Все это, я понимала, говорилось не столько для Никки, сколько для меня.

— Уверен, Никки, — продолжал Сэйвил, — тебе придется по душе Джордж. Уилсон. Он так молод, что еще не забыл свои мальчишеские годы.

При словах Сэйвила, что все дети спят и едят в детской, я почувствовала, как мой сын сильнее прижался ко мне, словно в поисках защиты, и, когда граф умолк, Никки спросил:

— Значит, я не буду с мамой?

И снова, как некоторое время назад, я пожалела, что согласилась на любезное приглашение Сэйвила и подавила желание вернуться назад, чтобы все осталось по-прежнему.

Хотя по-прежнему ничего уже быть не могло.

О, как же я не подумала, что нам с Никки придется привыкать к совершенно новому для нас образу жизни, и он уже не сможет спать в соседней с моей комнате или приносить тарелку с едой, чтобы мы могли поесть вместе… Не подумала, что мы будем разъединены друг с другом.

Прикусив губу, я посмотрела на Сэйвила, прикидывая, как выйти из того положения, в какое попала и в котором увязаю все глубже. Словно почувствовав мое смятение, он слегка повернулся и внимательно взглянул на меня поверх головы Никки.

Глаза его были очень серьезны, лицо выражало решимость. Он чуть заметно покачал головой, как бы отвечая на вопрос, который я себе задавала. Нет, говорил он, отбросьте сомнения, пусть будет так, как будет…

Лицо его смягчилось, когда он обратился к Никки.

— Тебе, возможно, кажется, что обедать в детской скучно? Даю слово, это не так. Куда скучнее сидеть в столовой и слушать тоскливые разговоры взрослых. А также обязательно переодеваться к обеду и съедать все пять блюд, которые готовит кухарка.

— Пять блюд! — воскликнул пораженный Никки.

— Ровно пять. Поэтому обед тянется так долго.

— Я никогда столько не съем, — сказал мой сын.

— Ну вот видишь.

— Для меня тоже это слишком много, — сказала я. — Может быть, и мне обедать в детской, милорд?

— Ни в коем случае, мэм! — ответил он шутливо. — Кто же тогда будет помогать мне ссориться с родственниками?

Никки оценил шутку и хмыкнул.

Я нахмурилась — шутка не пришлась мне по душе.

Я продолжала смотреть на открывающийся перед глазами ландшафт, кусать губы и с непроходящей тревогой думала, как оградить Никки от того, что кто-то — нарочно или по случайности — посвятит его в Запутанное и неприятное дело о наследстве.

Естественно, Никки был поражен, когда впереди показались еще только контуры Сэйвил-Касла. И я, надо сказать, тоже, хотя не так давно видела все это. Но тогда земля была покрыта снегом, холод сковал воды, а сейчас нашим взорам открылось все в истинном виде — гладь озера, освобожденные от снега башни и стены. Сейчас замок казался еще более прекрасным и волшебным, чем зимой.

Лошадиные подковы дробно застучали по покрытой гравием аллее, отделенной от озера невысокой каменной оградой, ранее скрытой под снегом. Сейчас я отчетливо видела, что сторожевая башня стоит на крошечном островке, который соединяется длинным мостом с главными воротами, ведущими во двор замка.

Ярко-зеленые лужайки, множество цветов на клумбах, аккуратно подстриженные вечнозеленые растения, тропинки, ведущие в глубину сада и к задней стороне дома, — все было ухоженно, красиво, радовало глаз.

Наш фаэтон остановился перед высоченной дверью в каменной арке, где уже стояли дворецкий и двое слуг в синих с золотом ливреях — фамильные цвета Сэйвилов. Казалось, они всегда находились там, ожидая нашего появления.

Сэйвил, как уже делал раньше, первым выпрыгнул из фаэтона и помог мне сойти.

И опять пришлось позволить его рукам прикасаться к моему телу, опять я опиралась на его плечи.

Никки уже стоял рядом со мной.

— Ой, какой огромный дом! — сказал он. — Намного больше, чем в Рейли, где мы были, да?

Я взяла его руку и крепко сжала. Ему была необходима моя помощь, мне — его.

— Дядя Ральф! Дядя Ральф! — раздались пронзительные крики.

Выбежав из-за дома, к нам мчались двое мальчишек. Они остановились перед Сэйвилом, радостно задрав головы, иначе им было не разглядеть его лица.

— Уже вернулись! — сказал младший.

— Ты совершенно прав, Тео, — подтвердил Сэйвил. — И привез вам еще одного юного джентльмена, чтобы вы подружились и показали ему, на что способны. Он побудет некоторое время с вами.

Мягко расцепив наши руки, Сэйвил подвел Никки к своим племянникам.

— Знакомьтесь, это Никки Сандерс. А ты, Никки, видишь перед собой моих не слишком воспитанных родственников, Чарли и Тео. Поздоровайтесь с гостем.

Оба мальчика что есть сил поочередно встряхнули руку Никки.

— Хорошо, что ты тоже мальчик! — с удовлетворением отметил Тео, обращаясь к Никки. — А то здесь полно девчонок!

— Я тоже рад, что приехал, — дипломатично ответил мой сын.

— Дядя Ральф, можно мы покажем Никки нашу комнату и где он будет спать?

Сэйвил повернулся ко мне:

— Хочу извиниться перед вами, миссис Сандерс, за не слишком хорошие манеры племянников. Но сами они, поверьте, лучше своих манер. А теперь позвольте представить вам двух молодых джентльменов, Чарли и Теодора.

— Здравствуйте, миссис Сандерс! — провозгласили мальчики в один голос.

У Чарли были темные волосы, у Тео — светлые, как у матери. Большие глаза, опушенные длинными ресницами, у обоих.

— Простите, что не сразу поздоровались с вами, миссис Сандерс, — сказал старший. — Мы так обрадовались, что Никки не девочка!

Я улыбнулась.

— Погодите, — сказала я, — придет время, станете радоваться совсем противоположному.

Мальчики посмотрели на меня с сомнением: как видно, я их не убедила.

— Так можно мы возьмем Никки? — повторил Тео.

— Конечно, — ответила я и с удовлетворением увидела, как радостно мой сын помчался за своими новыми знакомыми, даже не обернувшись ко мне. Я некоторое время смотрела им вслед.

— Немного лучше? — раздался голос рядом со мной.

— Да, — призналась я Сэйвилу и самой себе. В это время из дома вышла леди Реджина.

— О, как хорошо, что ты привез миссис Сандерс! — воскликнула она, подходя и целуя брата в щеку, после чего протянула мне руку. — Приятно снова видеть вас в Сэйвил-Касле.

Ее голос и улыбка показались мне вполне искренними. Видимо, подумала я, она так же, как и ее брат, не слишком жалует некоторых своих родственников, находящихся сейчас в доме, и рада появлению любого нового человека.

— Спасибо за теплый прием, — ответила я.

Сэйвил предложил пройти наконец в дом, что мы и сделали.

— Мои сорванцы уже увели куда-то вашего сына? — спросила леди Реджина. — Надеюсь, они не втянут его в свою постоянную войну с девочками Гарриет.

Впрочем, судя по тону, каким это было сказано, данное обстоятельство не слишком волновало леди Реджину.

— Ее дочери очень смирные существа, — сказал Сэйвил. — И я не хочу, чтобы их здесь обижали. Сами они отпор дать не сумеют.

— Неужели? — не могла я сдержать удивления. — Судя по их матери и деду, все должно быть как раз наоборот.

— Гарриет выбила из них весь детский задор, — с жалостью сказала Реджина. — Вернее, просто обошла дочерей своим вниманием. Она ведь больше всего на свете хотела сына, ждала его каждый раз. И винит девочек в тщетности своих ожиданий.

— Что ж, возможно, она еще будет иметь сына, — заметил Сэйвил. — И тогда ее мечта унаследовать титул и сам Девейн-Холл осуществится.

— Бедняга Роджер! — искренне воскликнула его сестра и лукаво улыбнулась. — Боюсь тебя огорчить, Ральф, но не могу не сообщить, что мистер Коул отбыл по делам в Лондон.

— Боже, как ужасно! — подхватил Сэйвил. — Надеюсь, мы стойко перенесем удар. Нужно вознести благодарственную молитву за то, что у этого человека немало дел в Лондоне, — добавил он уже более сдержанно. — Без него Гарриет делается менее несносной.

Я вместе с ним не могла не порадоваться сообщению об отсутствии Коула — некому будет называть моего сына незаконнорожденным, бастардом… Да еще, чего доброго, прямо в лицо.

Мы немного задержались в большом холле, пока Сэйвил и его сестра обсуждали, какие распоряжения нужно сделать относительно моего размещения.

— Я уже говорил миссис Феррер, чтобы приготовили крайнюю голубую спальню, — услышала я слова Сэйвила.

Реджина ответила не сразу, и я невольно обратила внимание на то, что она вздернула голову и внимательно посмотрела на брата.

— Хорошо, Ральф, — сказала она, помедлив. — Об остальном я распоряжусь.

Сэйвил кивнул и обратился ко мне:

— Второй завтрак через полчаса, миссис Сандерс. А после него я хотел бы провести вас по замку, если не возражаете.

— Спасибо, милорд, — ответила я, все еще размышляя, почему упоминание о голубой спальне так поразило леди Реджину. Надеюсь, там не будет привидений или каких-нибудь иных ужасов.

Явившаяся через несколько минут экономка повела меня по каким-то новым лестницам и коридорам в другую, как я поняла, часть замка. Я уже устала считать количество комнат и залов, через которые или мимо которых мы прошли, когда она остановилась наконец перед последней дверью в одном из коридоров. Дальше был выход на узкую, покрытую ковровой дорожкой лестницу.

Мне понравилось расположение комнаты. После гибели родителей во время пожара в гостинице я предпочитала помещения с запасным выходом — так было спокойнее.

Спальня выглядела немного меньше той, в которой я провела две ночи во время первого посещения замка. Она не была такой роскошной, шторы на окнах и полог над кроватью казались несколько выцветшими, но я не заметала ничего такого, что могло бы вызвать беспокойство леди Реджины. А оно явно наблюдалось. Иными словами, она почему-то не одобрила выбор брата.

Я медленно обвела глазами все вокруг: большая кровать с четырьмя резными столбиками, гобелены голубых тонов, письменный столик красного дерева, огромное зеркало в деревянной раме, два кресла по обе стороны камина, обитые голубым бархатом, солидный платяной шкаф.

В комнату вошел лакей с моим жалким скарбом, за ним горничная, неся горячую воду в кувшине. Она предложила помочь разобрать вещи и, если нужно, погладить кое-что из одежды, на этот раз я не отказалась от ее услуг.

Я хорошо понимала, что мой гардероб никак не соответствует месту, где я нахожусь, и будет выглядеть весьма неприглядно в глазах леди Реджины и Гарриет, но это меня не слишком трогало. Во всяком случае, я пыталась в этом себя уверить.

И, чтобы убедиться, решила не менять коричневого дорожного платья и спуститься в нем к ленчу.

Что и сделала.

В большом холле я встретила Джона Мелвилла, кузена и помощника Сэйвила. Тот радостно пожал мне руку и, не скрывая восхищения, смотрел прямо в лицо, что, надо сказать, доставило мне удовольствие и уменьшило чувство неловкости из-за туалета, которое я все же продолжала испытывать.

— Какая неприятность, что вас лишили жилья, — посочувствовал он. — Однако не унывайте. Постараюсь найти вам что-нибудь получше, миссис Сандерс.

— Буду чрезвычайно признательна, мистер Мелвилл, — ответила я. — Нынешний наш дом арендовал мой покойный муж, и я совсем не знаю, как это делается.

— Не беспокойтесь, — повторил он, — все будет в полном порядке. Вы на завтрак?

— Да, конечно.

— Позвольте сопроводить вас.

— Мне будет очень приятно.

Обменявшись любезностями, мы продолжили путь в столовую.

— Вы занимаетесь делами поместья, — сказала я, когда проходили через музыкальную комнату. — Наверное, вам приходится решать множество проблем?

В прошлый раз, вспомнила я, леди Реджина рассказывала мне, что когда-то эта комната использовалась для небольших банкетов, как игровая, а также как столовая для слуг. Теперь же ее название вполне оправданно, ибо в ней стояли клавикорды, фортепьяно и две арфы.

— Да, — ответил мне Джон Мелвилл с улыбкой. — Поэтому у меня даже есть свой кабинет, на самом верху башни Коннетабля.

— Какой оттуда, наверное, открывается вид! — воскликнула я.

— Потому я и выбрал это место, — сказал он. — Хотя в детстве и юности я проводил здесь много времени, особенно летом, я не устаю и теперь любоваться замком и его окрестностями. Родители Ральфа, мои дядя и тетя, любили детей и всегда приглашали погостить у них. Ральф тоже притягивает ребятишек как магнит.

— В самом деле?

— Можете мне поверить. Какая жалось, что у него нет своих детей.

— Но отчего он не женится? — поинтересовалась я.

— Сам не понимаю. Тем более что в последние годы Реджина прилагает немало усилий, чтобы в поле его зрения постоянно появлялись достойные и знатные молодые леди. Просто чудо, что еще ни одна не привлекла его внимания.

— Вероятно, он очень любил свою жену, — предположила я.

— Очень, — согласился Джон Мелвилл. — Порой я думаю, что он вообще, никогда не женится. Память о ней для него священна.

Мы прошли уже большую столовую и приблизились к малой, где сервировались завтраки.

Гарриет была уже там, одетая в шелковое дневное платье цвета бронзы, которое придавало ее лицу желтоватый оттенок. Впрочем, разве не естественно, что она сейчас особенно не думала о нарядах и о том, как выглядит: во-первых, потому что не так давно потеряла мужа, а во-вторых, из-за беременности. Поскольку она сидела, я не могла видеть, насколько заметно ее положение.

Гарриет криво усмехнулась, увидев меня.

— Ну и ну, — произнесла она тоном, который иначе, как наглым, назвать не могу. — Кого мы видим? Миссис Сандерс.

Моя фамилия прозвучала в ее устах как бранное слово.

Я твердо встретила ее взгляд, и через какое-то время она отвела глаза, полуприкрытые тяжелыми веками. Уж не думает ли она, пришло мне в голову, что я тоже колдунья, каковой считает мою тетю Маргарет. Что ж, если она легко поддается тому, что называет колдовством, возможно, мне будет проще иметь с ней дело. Впрочем, упаси меня Бог от этого.

— Добрый день, миссис Сандерс, — услышала я приветливый мужской голос и, повернувшись, встретилась взглядом с Роджером Мелвиллом. — Рад вашему приезду. Наше общество сплошных побочных родственников нуждается в присутствии нового человека.

Леди Реджине, видимо, очень понравился его легкомысленный тон, и она сочла нужным пояснить:

— Миссис Сандерс приехала с сыном, который составит компанию Тео и Чарли.

— Конечно, Джинни, — ответил ей Роджер, — это я и хотел сказать.

Я хорошо понимала, что у него нет оснований испытывать симпатию к Гарриет, но в то же время вовсе не желала служить предлогом для выражения его неприязни, а потому посмотрела на Роджера с тем же упреком, что и его кузина. Другими словами, изобразила неодобрение.

И тут в комнату вошел Сэйвил. Он оглядел всех присутствующих и обратился ко мне:

— Что же вы не приступаете к еде, миссис Сандерс? Сегодня у нас была длительная прогулка в коляске, вы помните? Я голоден как волк. А вы?..

Джон Мелвилл подал мне тарелку:

— Советую взять холодную дичь. Она на буфете, видите?

Один из трех лакеев, находящихся в комнате, отрезал мне кусок утки, и я прошла со своей тарелкой вдоль стола, стараясь сесть подальше от Гарриет. Сэйвил уселся рядом со мной.

— Тут без тебя мне снова жаловались на мельника, слышишь, Ральф? — обратился к нему Джон. — Может, сам поговоришь с ним?

На лице Сэйвила появилось озабоченное выражение.

— Хорошо. Сегодня же. — Он искоса взглянул на меня. — Возможно, миссис Сандерс согласится пойти со мной, я заодно покажу ей окрестности?

— Конечно, — ответил за меня Джон Мелвилл. Остальные, включая меня, хранили молчание.

— Пусть Никки тоже пойдет с нами, милорд, — проговорила я.

— Ему будет веселее с моими племянниками, — сказал Сэйвил и принялся за ростбиф.

Вопрос решен, говорил весь его вид.

Я посмотрела в сторону леди Реджины — сама не знаю зачем. Вероятно, в поисках поддержки. В ее взгляде было нечто похожее на смирение. Так тому и быть, если он сказал, говорил ее взгляд. Потом она улыбнулась с той же покорностью.

— Наши места заслуживают того, чтобы на них посмотреть, миссис Сандерс, — сказала она.

— О, я предвкушаю это удовольствие, — проговорила я и погрузилась в другое удовольствие — искусно приготовленную холодную дичь.

Леди Реджина начала рассказывать брату о письме, которое получила сегодня от мужа из Гейдельберга, и все мы слушали о его успехах там, на собрании ученых мужей, занимающихся астрономией и еще чем-то совершенно непонятным для обычных людей.

Минут двадцать спустя Сэйвил повернулся ко мне и произнес почти приказным тоном:

— Экипаж будет у входных дверей через четверть часа, миссис Сандерс. Жду вас в холле.

Я поднялась и покорно сказала:

— Хорошо, милорд.

Извинившись со спокойным, как мне казалось, достоинством перед сидящими за столом, я отправилась наверх, чтобы надеть перчатки и шляпку.

Почему-то на душе у меня было легко и весело.

Глава 13

Сэйвил стоял внизу лестницы, и, когда я спускалась по ней, а он с улыбкой смотрел на меня, я поняла с ужасающей отчетливостью, что пропала. Окончательно и бесповоротно.

«Как же все это случилось? — спрашивала я себя, пока мы шли к стоящей у входа коляске. — Как смог человек, которого я видела, по существу, всего несколько раз, перевернуть всю мою жизнь? Безраздельно завладеть мною?»

«Не следовало ни в коем случае приезжать сюда!» — кричала моя душа. Зачем, зачем я позволила уговорить себя — я, всегда так гордившаяся своей независимостью? Безропотно, словно ребенок, которого родители увозят из школы, где разразилась эпидемия сыпного тифа, я всего несколько часов назад быстро уложила вещи и села в подъехавший экипаж, оставив простых и добрых людей, которые, наверное, больше всех других заботились обо мне все последнее время, любили меня всей душой.

Почему я так поступила?..

О, я прекрасно знала почему. Знала, что поступаю не правильно, если угодно, бездумно, легкомысленно, но ничего не могла поделать.

— О чем задумались? — спросил Сэйвил. Мы уже стояли возле экипажа. — Все еще беспокоитесь о Никки?

Его руки коснулись моей талии — теплые, сильные, я слегка оперлась на его плечи, и он подсадил меня на подушки экипажа.

— У меня и в мыслях нет отрывать вас от сына, Гейл, — продолжал он, усаживаясь рядом со мной и беря в руки вожжи и хлыст. — Я не в первый раз, поверьте, провожу лето рядом с детьми, — он усмехнулся, — и мы с удовольствием примем вас в свою компанию.

Ох, эта его улыбка, будь она неладна!

— Как любезно с вашей стороны, — хмуро ответила я, не сводя глаз с пары серых красавцев, которых сегодня запрягли в экипаж.

Сэйвил тронул коней.

— Вы увидите, — сказал он тоном опытного чичероне, — что парк, окружающий Сэйвил-Касл, совсем не таков, как многие нынешние.

Такая детская гордость звучала в его голосе, что я с трудом подавила улыбку.

Экипаж прошуршал по аллее, усыпанной гравием, выехал из величественных ворот в древней стене. Стало слышно, как плещется вода в озере, окружающем замок.

— Большой это остров? — поинтересовалась я.

— Всего одна квадратная миля. Так что многие службы, например кухня, находятся за его пределами.

— Кухня? — удивилась я. — Но это ведь ужасно неудобно, особенно для слуг.

— Она соединяется с главным зданием подземным ходом, — продолжал он удивлять меня. — Поэтому на пищу не льет дождь и не сыплет снег, и она не слишком остывает, как вы успели, наверное, заметить.

Но я все-таки осталась при своем мнении: проживание в небольшом доме имеет свои неоспоримые преимущества.

Мы уже ехали по дамбе, когда я спросила:

— Направляемся к мельнице?

— Да, — ответил Сэйвил. — Дорога идет как раз через парк, о котором я упомянул.

Через минуту, поддерживая все время затухающий разговор, я спросила, принадлежит ли мельница целиком замку. Я знала, что обычно мельницами владеет вся деревня, а не только замок, но по тому, как разгневался Сэйвил, когда услышал от Джона Мелвилла что-то о поведении мельника, поняла: эта мельница находится полностью во владении лендлорда.

Так оно и оказалось. Хотя, по правде говоря, мне было такое же дело до этой чертовой мельницы, как до кометы, носящей имя Джервеза Остина.

Облака заслонили солнце, Сэйвил поднял глаза, посмотрел на небо, и мне пришла в голову забавная мысль: в эту минуту знатный лорд был удивительно похож на обыкновенного крестьянина, с тревогой думающего о сюрпризах погоды и о том, как это отразится на будущем урожае.

Сэйвил снова заговорил о мельнице, видимо, считая нужным растолковать мне причину своего беспокойства:

— Мельница принадлежит замку, но за определенную плату ею пользуются арендаторы и местные фермеры. Теперешний мельник уже не в первый раз намолачивает меньше муки, чем следует, из того количества зерна, какое получает. На него многие жалуются. Мой кузен Джон так и не сумел убедить наглеца, что на обмане далеко не уедешь. — Я заметила, как на скулах Сэйвила заходили желваки. — Придется и мне поговорить с ним, — продолжал он, а я подумала, что не хотела бы оказаться на месте этого мельника.

Доехав до конца дамбы, мы двинулись не на запад, как раньше, а свернули на дорогу, ведущую к северному берегу озера, на котором я увидела несколько рыбачьих лодок. Впрочем, если не считать дамбы, в замок можно было попасть только на лодке.

Справа от неширокой дороги появились высокие вечнозеленые деревья, закрывающие вид на озеро. Но вскоре озеро и замок опять стали видны. Кроме того, моему взору открылся тот самый парк, о котором с гордостью говорил Сэйвил. Искусно посаженные и подстриженные деревья служили фоном для целой коллекции греческих статуй, занимающих достаточно большое пространство. Были здесь и скамейки, чтобы сидя обозревать всю эту красоту, а в самом центре парка, а вернее сада, находился мраморный фонтан — нимфа, между ладоней которой струится вода.

Сэйвил остановил лошадей, чтобы я могла вдоволь налюбоваться открывшимся видом, и негромко, словно боясь нарушить тишину и прелесть этих мест, сказал:

— Сад был здесь с незапамятных времен. А мой отец осмелился поставить статуи.

— По-моему, они пришлись к месту, — ответила я.

— Между прочим, — знакомая ирония прозвучала в его голосе, — тут тоже есть лабиринт. — Он показал на узкую тропу, уходящую влево, к разукрашенной деревянной арке. — Не знаю, Правда, так ли он извилист и таинствен, как у вашего друга Уотсона. Испытайте сами и посмотрите, сумеете ли заблудиться в нем.

— Откуда вы знаете, что я потерялась в том лабиринте?

— Мне сообщил ваш сын.

— И вы запомнили эту чепуху?

— Если дело касается вас, я мало о чем забываю, Гейл.

— Неужели? — нервно спросила я. — О… как вы…

Усмешка тронула его губы, и, взяв вожжи, он заставил коней двинуться дальше.

Кустарник по обеим сторонам дороги внезапно кончился, открылись большая, аккуратно подстриженная зеленая лужайка и немного дальше — дубовая роща. А затем моим удивленным глазам предстало строение, стоящее на берегу озера и напоминающее греческий храм, что казалось несколько неуместным на типично английской фоне.

Сэйвил снова остановил коней.

— Это всего-навсего бани, — сказал он. — Их тоже построил мой отец. В те годы в моде был стиль итальянской средневековой архитектуры в духе Андреа Палладио4.

«О Господи, чего они только не знают, эти английские лорды», — подумала я со смешанным чувством зависти и сарказма.

— А моя матушка, — продолжал Сэйвил, — устраивала здесь пикники для своих приятельниц. Они пили шампанское и воображали себя нимфами, сидящими на берегу Эгейского моря, или кем-то в этом роде.

В его легкой насмешливости не было злости, и я не удержалась от смеха, представив этих нимф.

Он с одобрением посмотрел на меня и улыбнулся. Но роль чичероне не давала графу покоя, и он заговорил опять:

— Там внутри бассейн в римском стиле. Мои племянники иногда купаются в нем, но, конечно, предпочитают озеро.

Его слова немного испугали меня.

— В озере? Они умеют плавать?

— Конечно. Наша семья многие века живет рядом с большой водой. Как же мы можем не уметь плавать? Порой я думаю, что мы вообще произошли от рыб.

На этот раз я не засмеялась.

— Мой сын совсем не умеет, — сказала я.

— Ну и что? Научим его совместными усилиями. И вообще, Гейл, оставьте ваше беспокойство. Постарайтесь расслабиться хотя бы ненадолго и как следует отдохнуть, дорогая. Обещаю, что за Никки будут хорошо присматривать.

Я немного успокоилась после его слов, хотя одно из них — «дорогая» — повергло меня в смущение. Что же касается его любезного предложения расслабиться и отдохнуть, то, к сожалению, человек не волен приказать себе сделать это. То есть приказать-то он может, но вот получится ли, один Господь знает.

Мы медленно ехали дальше, и еще одно здание привлекло мое внимание: скромный коттедж, наполовину из камня, наполовину из дерева, окруженный кустами боярышника и невысокой изгородью, выкрашенной белой краской. Для моего глаза зрелище более привычное.

— Какой прелестный дом! — не удержалась я от восклицания. — Здесь живет кто-нибудь из ваших арендаторов?

— Нет, он входит в парковый ансамбль, — ответил Сэйвил. — Построен при моем деде: тогда подобные безыскусные дома вошли в моду. Когда мы были мальчишками, Джон и я, то часто убегали сюда в летнее время. Воображали себя Робинзонами Крузо и прочими жертвами кораблекрушения и отшельниками. Ловили рыбу и сами себе готовили пищу.

Мне пришлось сделать немалое усилие, чтобы представить себе лорда Сэйвила, сидящего с удочкой на берегу или жарящего на костре рыбу.

Глядя на удаляющийся коттедж, я не могла не подумать о многих семьях — не говоря уж о моей собственной, — для которых возможность жить в подобном доме показалась бы чудесной сказкой, а здесь он служит детям для игр или вообще пустует. И, подумав так, я лишний раз ощутила ту пропасть, что лежит между мной и этим красивым человеком с вожжами в руках.

Сэйвил только что упомянул о своем кузене, и мне захотелось побольше узнать о Джоне Мелвилле.

— Его отец — младший брат моего, — рассказывал Сэйвил. — Он был убит во время войны в Северной Америке, и Джон, по существу, вырос здесь, в Сэйвил-Касле. А сейчас он не просто мой управляющий, но друг и помощник. Кроме того, единственный законный наследник… После смерти моего ребенка…

Озеро, вдоль которого мы ехали, внезапно сузилось, куда-то отступило, и я увидела, что мы уже движемся по берегу реки, усеянному валунами. Колесо нашей коляски задело один из них, и меня кинуло в сторону Сэйвила. Я постаралась немедленно восстановить прежнее положение, но в левой половине тела осталось ощущение жара… И опасности. Впрочем, уже не новое для меня.

— По этой реке, — сказал Сэйвил, — можно добраться до Темзы. Правда, летом она местами пересыхает.

— Но сейчас кажется такой полноводной.

— Да. — Он нахмурился. — Мельница уже недалеко.

Вскоре мы подъехали к ней, и я отметила, что в отличие от прочих сооружений это выглядело вполне обычно: запруда, водопад, мельничное колесо — все как на любой другой мельнице. И — тук-тук — равномерные звуки вращающегося колеса, множество уток на пруду.

Две повозки стояли под сенью большого вяза, и двое мужчин замерли в задумчивой позе возле своих лошадей.

Их безучастность сменилась живейшим интересом, когда они увидели Сзйвила, выпрыгнувшего из коляски.

Толстый мельник в обсыпанной мукой одежде, похожий на всех мельников на свете — и в книгах, и в жизни, — вышел навстречу Сэйвилу.

— Милорд! — воскликнул он с выражением немыслимой радости на лице и в голосе. — Как хорошо, что вы опять с нами!

— Присмотрите за лошадьми, Гейл, — сказал граф и направился к дверям, в которых стоял мельник.

Они говорили совсем недолго, и даже с того места, где я находилась, было прекрасно видно, как изменился в лице толстяк. Он пытался что-то возражать, но Сэйвил отвернулся от него и знаком показал двум мужчинам, стоявшим под вязом, чтобы те приблизились.

Разговор продолжился уже между четырьмя мужчинами. После его завершения мельник показался мне похудевшим, а два других собеседника — повеселевшими. Через минуту Сэйвил уже сидел рядом со мной, приняв из моих рук вожжи.

— Он обманывает тех, кто пользуется его услугами? — поинтересовалась я.

— Его услугами пользуются все, кто живет поблизости! Это единственная мельница в округе! — резко ответил Сэйвил и добавил с непривычной для меня горячностью:

— Бог мой, Гейл! Я начинаю думать, что жадность — самый страшный порок в нашем мире и от него больше всего бед!

— Вероятно, вы правы.

— Ну, зачем, спрашивается, — продолжал он так же горячо, — этому человеку наживаться на обмане? Я хорошо плачу ему, у него добротный дом, жена и ребенок сыты. Он живет куда лучше многих здешних фермеров, благополучив которых зависит от погоды, от урожая, от цен на зерно и много еще от чего. И этих людей, своих соседей и, возможно, друзей, он постоянно норовит обмануть!

— Милорд, — вздохнув, сказала я, по-прежнему глядя на дорогу, — я всегда верила в первородный грех. Думаю, весьма часто нам, людям, не нужна даже причина, чтобы грешить. Пороки заложены в самой натуре человека. Вот почему я ценю таких людей, как мой покойный муж. Как мой сын… Людей, чистых сердцем, кому Христос обещал царство Божие на земле.

Едва слышно Сэйвил произнес:

— Вы очень сильно любили своего мужа, Гейл.

Это не прозвучало как вопрос, да я и не стала бы на него отвечать.

«Милый Томми, — мысленно произнесла я, — милый Томми, твое сердце было поистине золотым».

В молчании мы переехали по гулкому мосту через реку.

— Недалеко отсюда, вверх по течению, — сказал Сэйвил, вновь входя в роль чичероне, — находится выложенный ракушками грот. Его соорудил мой дед, который приятельствовал с самим Хорасом Уолполом[Уолпол, Хорас (1717-1797) — английский писатель, один из создателей так называемого готического романа. Это было время повального увлечения готическими романами.

Я тоже любила этого писателя, но не могла, к сожалению, ничего воздвигнуть в его честь.

Теперь мы въехали в настоящую лесную чащу.

— А здесь, — сообщил Сэйвил (он прямо как летний Санта-Клаус — все время преподносил мне подарки), — находятся пещера отшельника и шалаш из живых деревьев.

Этот парк начинал представляться мне бесконечным, хотя Сэйвил утверждал, что его размеры вполне обычны для такого поместья.

— Сколько лет вы носите титул, милорд? — спросила я.

— Одиннадцать. Он достался мне, когда я достиг совершеннолетия.

— Вы показываете мне плоды трудов ваших отца и деда. А что сделали вы?

Я имела в виду еще какую-нибудь пещеру или на худой конец индейский вигвам, но он совершенно серьезно ответил:

— Я, как уже говорил раньше, перестроил конюшни, а также занимаюсь ремонтом хозяйственных построек. — И добавил с усмешкой:

— А еще я вовсю усовершенствую ватерклозеты.

Если граф Сэйвил думал смутить или удивить меня, то ему это не удалось. Я охотно поддержала его, сказав:

— Что ж, это весьма нужное дело.

Ответом мне была очередная улыбка.

— Ваша жена, — сказала я вдруг, сама не знаю зачем, — наверное, очень любила этот парк?

— Моя жена, — сдержанно ответил он, — вообще не любила сельскую местность и большую часть времени проводила в Лондоне.

«Ну и что здесь такого?» — подумалось мне. Это вовсе не говорит о неудачном браке, хотя лично я не смогла бы жить в разлуке с любимым супругом. А в общем, какое мне до всего этого дело? Зачем я лезу со своими дурацкими вопросами?

Лес остался позади, и дорога снова шла по открытой местности — ярко-зеленые луга и редкие деревья на них. Но что это? По обеим сторонам дороги мирно паслись овцы и олени. Да, олени — прекрасные, гордые, с огромными печальными глазами.

— Боже, какая красота! — вырвалось у меня.

Мой возглас заставил Сэйвила внимательно вглядеться в мое лицо, и на этот раз мне удалось выдержать его взгляд. Но какой ценой! Все внутри у меня словно перевернулось.

— Что за мирная картина! — продолжала я, стараясь успокоиться.

Он кивнул и заговорил о постройке моста, который соединит парк с островом. Я приняла самое деятельное участие в обсуждении проекта.

Этой темы нам хватило на всю обратную дорогу. Сделав круг по парку, мы вновь оказались на дамбе, ведущей к стоящему на острове замку. Когда въезжали в ворота, Сэйвил сказал не допускающим возражений тоном:

— После обеда я покажу вам сад, он позади замка.

Опять нечто напоминающее объятие, когда граф высаживал меня из коляски, и вот мы в холле, где, к счастью, никого нет.

— А сейчас я хотела бы пойти к Никки, — сказала я Сэйвилу. — Посмотреть, как он там…

— Конечно, — сразу ответил он и взглянул на огромные напольные часы, стоящие у стены. — Дети как раз готовятся к обеду. Я провожу вас.

Мы прошли через анфиладу небольших комнат, которые, судя по меблировке, служили гостиными, и попали в коридор, где, как я помнила, находились спальни, в том числе и моя — в самом конце коридора возле довольно узкой лестницы, у которой мы и остановились.

— Лестница ведет прямо на третий этаж, где находятся детские комнаты, — сказал Сэйвил. — Я подумал, вам будет приятно знать, что вы почти рядом с Никки.

— Спасибо, милорд.

Он уже ступил на лестницу.

— Идите за мной, Гейл, наверх.

— А куда я попаду, если пойду вниз? — спросила я.

— Эти ступеньки ведут в мои покои, — ответил он, не оборачиваясь.

И я поняла, что именно смутило леди Реджину в расположении спальни, выбранной для меня Сэйвилом.

Глава 14

Детские комнаты занимали чуть ли не треть всего этажа. Та, в которую мы вошли, была заполнена игрушками для всех возрастов и на любой вкус. Но все это я разглядела и поняла не сразу, потому что какое-то время мысли мои были заняты услышанной от Сэйвила новостью.

Только потом я увидела деревянных коней, кукольный домик, огромное количество кукол, кубики, мячи и громадный стол в центре комнаты.

— Дядя Ральф! Дядя Ральф! — бросились к Сэйвилу племянники.

Я оглянулась в поисках Никки и не сразу увидела его в дальнем углу. Он стоял перед широкой доской, на которой размещались оловянные солдатики. Десятки, если не сотни солдатиков!

Увидев меня, он подбежал ко мне, обнял, но сразу же вырвался из моих рук и, глядя восторженными глазами, начал возбужденно говорить:

— Ты посмотри, там у Тео настоящая битва при Ватерлоо! Английские войска, и прусские, и французские! Прямо как живые! Мы расставили их, как показано на карте.

Он схватил меня за руку и тянул, чтобы я увидела картину во всех подробностях.

Голос маленькой девочки заставил меня обернуться.

— Меня! — кричала она, подбежав к Сэйвилу. — Поднимай!

— У тебя разве нет ножек, Каро? — увещевал он ее, сажая себе на плечо. — Ты ведь умеешь ходить сама.

— Ходи! — требовала маленькая Каролина. И Сэйвил выполнил ее приказ.

Потом он обратился к женщине, которую я не сразу заметила, осведомился о ее самочувствии и о том, все ли в порядке с детьми. Это была мисс Эллеридж, гувернантка, состоящая при девочках, — женщина, возраст которой трудно было сразу определить, с волосами, тронутыми сединой, и добрым морщинистым лицом.

— …А здесь, посмотри, мама, — продолжал Никки, — это бельгийские солдаты, их ведет в бой принц Оранский!

— Поздоровайтесь с милордом, дети, — сказала мисс Эллеридж трем девочкам, которые держались вместе.

Я поняла, что это дочери покойного Джорджа, и, не отходя от Никки и его солдат, внимательно посмотрела на юные создания, появившиеся на свет Божий от союза, который по всем меркам, Божеским и человеческим, не должен был состояться. Так я считала.

На свое счастье, девочки больше походили на отца, чем на мать. При всем моем отвращении к Джорджу Мелвиллу я не могла не признать, что он был красив. То же самое можно было сказать и о его дочерях: все три унаследовали от отца привлекательную внешность и вялый, бесцветный голос… Впрочем, быть может, в оценке последнего я слишком пристрастна.

— Мама, — услышала я обиженный голос Никки, — ты совсем не слушаешь!

Я виновато улыбнулась:

— Прости, дорогой, должна признаться, что солдаты и сражения никогда особенно не увлекали меня.

— А я люблю солдат! — заявила Каролина, уже спущенная с плеч Сэйвила и стоящая на собственных ногах. — Больше, чем кукол!

— И я! — вдруг сказала Джейн, одна из дочерей Гарриет и Джорджа, которую сейчас держал за руку Сэйвил.

«Лучше бы твоя мать любила солдат и вышла за кого-нибудь из них замуж!» — желчно подумала я, а вслух сказала, обращаясь к детям:

— Тут столько игрушек, что хватит не только вам, но и всем солдатам и даже генералам, которые у Тео.

Некоторые из детей рассмеялись, другие посмотрели на меня серьезно и задумчиво.

— Тео говорит, в шкафу их еще больше, — сообщил мне Никки.

— Давай все покажем твоей маме, — великодушно, с хозяйской интонацией предложил Тео.

Следующие полчаса или больше мальчики водили меня по огромной детской, как по музею, доставая из шкафов и с полок игрушки, шахматы, шашки, кости для игры в триктрак5, подробно объясняя их назначение, а иногда и демонстрируя, как ими играть. Закончилась экскурсия тем, что Каролина великодушно раскрыла передо мной свой персональный шкафчик с куклами.

— А где мистер Уилсон? — спросил Сэйвил у гувернантки, и та сказала, что молодой человек пошел поговорить с леди Реджиной.

Еще какое-то время Сэйвил беседовал с девочками Гарриет и без особого успеха сдерживал Каролину, которая не отставала от него, а потом предложил Никки показать мне свою комнату. Сам он тоже пошел с нами.

Мы прошли через классную комнату, где стоял большой круглый стол, такой старый, что, казалось, он вырос много веков назад прямо из пола, как гриб.

Сэйвил объяснил мне, что от этих двух комнат — классной и игровой, как спицы от втулки колеса, отходят четыре коридора, ведущие в спальни мальчиков, и такие же коридоры с другой стороны — в спальни девочек. И, конечно, здесь же комнаты их наставников, нянь и горничных.

Все это было, наверное, достаточно интересно, но я думала о другом: о том, что Сэйвил, это видно сразу, по-настоящему любит детей, умеет с ними обращаться и находить общий язык. Конечно, пришло мне в голову, эта любовь должна быть у него в крови, иначе разве мог бы род Сэйвилов продолжаться более восьми веков.

Но тогда почему он не торопится с женитьбой и даже, если верить словам Джона Мелвилла, просто не считает нужным вступать в брачные отношения? Мешает память об умерших шесть лет назад жене и ребенке?

Но, возможно, все обстоит не совсем так, как рисует кузен и пока что единственный наследник Сэйвила? Быть может, свои надежды Джон Мелвилл выдает за действительность?..

Было приятно, что спальня Никки не слишком отличалась от его комнаты в нашем, теперь уже бывшем доме. Мне показалось, что она даже чуть меньше по размеру, и ничего похожего на роскошь и прочие излишества в ней не наблюдалось. Не то что в моей нынешней спальне.

Сравнительно недолгого пребывания в детской оказалось достаточно, чтобы я признала в душе: Сэйвил был тысячу раз прав, убеждая меня, что Никки будет хорошо здесь, с детьми, среди моря игрушек, под наблюдением наверняка неплохих наставников.

Когда мы вернулись в игровую комнату, мистер Уилсон был уже там, и мне понравились его серьезный вид, вдумчивые глаза. Они вызывали доверие. Я успела шепнуть ему, что Никки не умеет плавать, и он заверил меня, что не спустит с него глаз во время прогулок возле озера.

Я готова была сколь угодно долго находиться в этой комнате, но мисс Эллеридж дала понять, что для детей наступило время обеда и нам следует удалиться. Что мы и сделали.

Возле коридора, ведущего в мою комнату, Сэйвил сказал:

— Наш обед подадут через час. Ждем вас, как обычно, в гостиной.

— Хорошо, милорд.

Он продолжил спуск по лестнице, а я прошла по коридору в свою спальню.

К обеду я надела свое старое желтое платье из муслина. Кроме него, было еще голубое, его я уже надевала.

Горничная, которую леди Реджина прислала мне в помощь, не сумела скрыть удивления, увидев давно вышедший из моды наряд.

— Знаю, — уныло ответила я на ее озадаченное молчание. — У меня есть еще только одно платье, немного лучше, но не могу же я надевать его каждый вечер, верно?

Я стояла перед большим зеркалом, оправляя платье. Простой вырез и пышные рукава определенно были из вчерашнего дня.

— Вам бы нужно бархатную ленточку на шею, мэм, — сказала девушка. — Они сейчас в моде. Особенно если приколоть к ней какую-нибудь брошку. Есть у вас брошка?

Я одарила ее благодарной улыбкой:

— Спасибо за совет. Есть камея, доставшаяся мне от матери. А вот лента…

— Я сбегаю принесу красивую ленту, и мы посмотрим, мэм. Хорошо?

Не дожидаясь ответа, она направилась к двери.

Небольшое дополнение, внесенное в туалет, пришлось мне по вкусу, и я отправилась на обед, чувствуя себя гораздо более уверенно.

Все члены семейства, за исключением Сэйвила, уже собрались в гостиной возле бронзовой статуи короля Якова. Первым меня заметил и приветствовал Роджер.

— Миссис Сандерс, — сказал он доверительно, — как приятно снова видеть ваше привлекательное лицо. Мы так устали от лицезрения друг друга, что появление кого-либо, не носящего имя Мелвилл или Девейн, кажется просто даром небес!.. О Господи, — шутливо осадил он сам себя. — Я, видимо, опять сказал что-то не вполне приличное!

— Роджер! — с упреком проговорил Джон Мелвилл и, повернувшись в мою сторону, поинтересовался, как мне понравилась поездка по парку.

— Изумительно, — ответила я с энтузиазмом. — Лорд Сэйвил пытался принизить его великолепие, сказав, что этот парк уступает многим другим по размерам, но, по-моему, его сиятельство скромничает.

— Конечно, вам есть с чем сравнить, — ядовито заметила Гарриет. — Вы ведь бывали в стольких замках.

Никто не обратил внимания на ее выпад, и я в том числе: что взять с беременной женщины, к тому же вдовы?..

— Милый Ральф, — с легким смешком сказала леди Реджина, — он так привязан к нашему парку, так любит его, что боится лишний раз похвалить, чтобы, не дай Бог, не сглазить.

Я от души рассмеялась, и в этот момент Сэйвил вошел в комнату. Наши взгляды встретились, и мне показалось, что через всю комнату пролетели яркие искры, которых присутствующие не могли не заметить.

Вслед за ним в дверях появился дворецкий и, обращаясь к леди Реджине, сообщил, что обед подан. На очереди была церемония следования к обеденному столу.

Граф Сэйвил предложил руку Гарриет, и, когда та поднялась с кресла, стала особенно заметна ее округлившаяся талия. Роджер сопровождал Реджину, чья талия была не менее располневшей; Джон Мелвилл предложил свои услуги мне.

— Что-нибудь слышно о вашем отце, Гарриет? — спросила леди Реджина, когда все уже сидели за круглым столом и суп был разлит по тарелкам.

— Да, как раз сегодня я получила от него письмо, — ответила Гарриет, пристально вглядываясь в содержимое тарелки и беря в руку ложку. — Дела задержат его дольше, чем он предполагал.

— Благодарение Богу, — пробормотал себе под нос Джон Мелвилл, и отражение этого чувства можно было прочесть на лицах всех Мелвиллов, сидящих за столом, включая Сэйвила.

Гарриет, правильно истолковав наступившее молчание, обиженно уткнулась в тарелку, и мне стало жаль ее. В конце концов, люди не виноваты в том, что Всевышний создает одних более приятными, а других менее.

Разговор за столом продолжался. Леди Реджина спросила меня, как себя чувствует мой сын в новой для него обстановке.

— Вполне терпимо, благодарю вас, — ответила я и отложила ложку, потому что суп оказался слишком сильно приправлен куркумовым корнем, чесноком и различными пряностями.

Теперь я могла более подробно поведать Реджине о том, какое впечатление произвели на моего сына солдатики, принимающие участие в битве при Ватерлоо, и какую роль в этой битве сыграл ее сын Тео.

— Он все со своими солдатами! — воскликнула его мать. — Откуда в нем такие кровожадные наклонности? Во всяком случае, не от отца.

— Это наследие Мелвиллов, дорогая, — сказал Роджер. — Наш род всегда отличался воинственностью. Для каких целей, как ты думаешь, был воздвигнут хотя бы этот замок с его башнями и бойницами?

Леди Реджина нахмурилась.

— И ты кровожаден, Роджер? — спросила она не то в шутку, не то всерьез.

— Конечно. И Джон тоже.

— Все мальчики любят играть в солдатики. — Сэйвил попытался немного смягчить категоричность Роджера. — Но это вовсе не означает, Джинни, что твой Тео, когда подрастет, станет кавалерийским офицером.

Я тоже захотела утешить леди Реджину и сказала, что мой Никки проявил не меньший интерес к военным делам, чем ее сын.

— Вполне понимаю мальчиков, — подхватил Сэйвил. — И причина, по-моему, вовсе не в кровожадности, о которой толковал Роджер, а совсем в другом. Привлекают порядок, стройность системы. Как в математике, например. Ну и, разумеется, притягательность подвига, отваги, мужества.

— Возможно, ты прав, Ральф, — сказала успокоившаяся Реджина. — Знаете, — с улыбкой обратилась она ко мне, — мой брат и сам до сих пор играет в солдатики.

— О, неужели? — вежливо удивилась я.

— Только это один из моих тщательно скрываемых секретов, — сказал Сэйвил. — Полагаюсь на ваше умение хранить их, мэм.

— Постараюсь, сэр, — ответила я, не глядя на него.

Чересчур насыщенный пряностями суп уже убрали, его сменила рыба — тушеный карп. Бокалы были снова наполнены красным вином.

— А как насчет вырезания бумажных кукол, Ральф? — спросил Роджер. — Уже оставил это занятие?

— Вовсе нет. Но Каролина больше полюбила игры мальчиков, и у меня не стало компаньона. Вот разве девочки Гарриет.

Та бросила на него осуждающий взгляд.

— Мои дочери не станут заниматься всякой чепухой. Они будут изучать буквы и числа, а также учиться рисовать и играть на музыкальных инструментах.

— Это похвально, — примирительно произнес Сэйвил.

Мне показалось, что он немного обижен, и захотелось защитить его. Поэтому я ляпнула первое, что пришло в голову.

— Все дети должны играть, — выдала я мудрую фразу, чем, конечно, немедленно, вызвала огонь на себя.

Гарриет, подняв голову от тарелки, окинула меня презрительным взглядом:

— Ну да, вы же большой знаток в деле воспитания детей! Во всяком случае, как их делать, вы знаете неплохо. А еще лучше — как их обеспечивать.

Наступила тишина. Роджер попытался что-то сказать, но я внезапно поняла, что с меня достаточно выходок этой женщины.

— Леди Девейн, — перебила я его, — не знаю, какие горькие обстоятельства вашей семейной жизни так озлобили вас, но могу заверить: я к ним ни в коей мере не причастна. Если вы думаете, что у меня была связь с вашим покойным мужем, то ошибаетесь. Что же касается моего замужества, то позвольте сообщить вам: оно было счастливым, мой сын родился в любви, и я знать не знаю, почему лорд Девейн изволил одарить его такой суммой, которую, впрочем, как вы слышали, я принимать не собираюсь. Вполне возможно, но это лишь мои предположения, что, поступая так, он хотел расплатиться за что-то, чего ни я, ни вы знать не можем. И что произошло, как видно, до нашего с ним знакомства.

Произнеся эту тираду, я отодвинула свою тарелку и наклонилась вперед, к сидящей напротив меня Гарриет.

— А теперь скажу главное, — произнесла я звенящим голосом. — Если вы посмеете нарушить покой моего сына своими домыслами относительно его и лорда Девейна, я сделаю все, что в моих силах, чтобы жизнь показалась вам по-настоящему горькой.

Не знаю, как Гарриет, но я и сама была напугана зловещими нотками, прозвучавшими в моем голосе.

Снова напряженная тишина повисла в воздухе. Я заметила легкую улыбку на губах одного из лакеев, стоящих возле буфета. Она появилась и сразу же уступила место вежливому безразличию.

— Браво! — раздался возглас.

Это был Джон Мелвилл.

Глаза Роджера блестели от возбуждения и любопытства.

— Ну, что ты скажешь, Гарриет? — спросил он. Ее чуть косящие глаза с тревогой впились в меня.

— Надеюсь, вы поняли, моя угроза не пустой звук, — повторила я. — Больше я предупреждать не стану…

Она отвела взгляд. Мне почему-то показалось, что она думает сейчас о моей тетушке Маргарет, которую считает колдуньей, о ее таинственных снадобьях, в которых я, возможно, тоже знаю толк.

— Я поняла вас, — пробормотала она в конце концов.

Сэйвил произнес холодно и спокойно, обращаясь к дворецкому:

— Пожалуй, можно подавать следующее блюдо, Пауэлл.

Глава 15

После обеда женщины удалились в гостиную, мужчины остались в столовой за своим портвейном. На этот раз я не извинилась и не ушла к себе, а погрузилась в разговор а детях с леди Реджиной. Мы обменивались с ней различными историями и происшествиями из их жизни, сводящимися к тому, как непросто быть матерью. Гарриет сидела на некотором отдалении от нас, перед камином, не сводя глаз с решетки.

К своему удивлению, я чувствовала себя легко с сестрой Сэйвила. Меня сблизило с ней ее отношение к детям. В отличие от многих знатных дам она не перепоручала их — я это ясно видела — заботам нянь, горничных и наставников, но принимала самое деятельное участие в воспитании. Рассказала она немного и о себе.

— Да, я выросла здесь, в Сэйвил-Касле, в роскошном замке. Дом, где я живу сейчас, не идет с ним ни в какое сравнение — просто жилище обыкновенного джентльмена среднего достатка. Не хочу сказать, что мой муж беден, но и богатым его не назовешь. Мои дети, только приезжая сюда, знакомятся с жизнью тех, кого принято называть знатью…

Я подумала, что по сравнению со мной она и ее муж все равно богаты, как небезызвестный Крез.

— Девейн-Холл тоже не выглядит так, как Сэйвил-Касл, — впервые вступила в беседу Гарриет. — Но папа вложил в него большие деньги. — Она поджала губы и стала слегка походить на бульдога. — Поэтому несправедливо, что он достанется Роджеру.

Я обратила внимание, что речь у нее правильнее, чем у отца, и только позднее узнала: Гарриет окончила хорошую школу в Бате, где ее учили, помимо всего прочего, правильному произношению и хорошим манерам. Учили, да недоучили; исправили речь, но не душу.

Вскоре мужчины появились в гостиной, и Сэйвил повторил свое предложение показать мне розарий, пока окончательно не стемнело.

— Вначале я пойду пожелать Никки спокойной ночи, — сказала я, бросая полный надежды взгляд на дверь, словно та могла помочь мне скрыться, избежать того, чего я и хотела, и боялась.

И все же у меня была мысль: после прощания с сыном ускользнуть в собственную спальню и запереться там.

Мои смелые планы расстроила леди Реджина.

— Зачем же подниматься туда? — сказала она. — Мне уже не так легко это дается.

— Конечно, — не могла я не согласиться. — И леди Девейн тоже, — добавила я со всей возможной доброжелательностью. — Но я могу…

— Ах нет, — сказала леди Реджина, — не утруждайте себя. Я сейчас скажу, чтобы их всех привели сюда.

И она сделала это.

Семеро детей заполнили гостиную, и я с трудом расслышала, как мой Никки пожелал доброй ночи. Он показался мне уже иным — не таким, каким я видела его утром, когда мы ехали сюда.

Мой сын выглядел старше. Да, он повзрослел за один этот день.

Как только дети покинули комнату, Сэйвил еще раз предложил показать мне розарий, расположенный позади замка. С дрожью в голосе, которую всячески старалась скрыть, я ответила согласием, а все присутствующие, как мне почудилось, сделали вид, что ничего не заметили.

— Розарий и сад при кухне, — словоохотливо объяснял мне Сэйвил, когда мы вышли из задней двери холла, — устроены в стенах, окружающих замок. Остальные сады, их еще несколько, не считая парка, в котором мы уже побывали, расположены вне стен замка. Их осмотр мы оставим на другие дни, хорошо?

Я молча выразила согласие.

Мы прошли по террасе, затем спустились по каменным ступенькам на брусчатую дорожку, проложенную, как я узнала позже, вокруг всего дома. По обеим сторонам ее были высажены кусты голубой лаванды и еще какие-то неизвестные мне растения — группами и поодиночке; они обрамляли разбросанные вокруг небольшие валуны, создавая видимость естественного природного ландшафта. Но вот мы обогнули дом, миновали живую изгородь, прошли под аркой, увитой розами, и ступили в розарий.

Удивительное впечатление — с первых же мгновений все представшее перед моими глазами показалось причудливым созданием природы, хотя таковым быть не могло. Не могли розы сами по себе вырасти на древних стенах или на входной арке, не могли так затейливо распределиться по огромному пространству, гармонично перемежаясь цветами мака, герани, аконита. Розы были всевозможных цветов и оттенков: алые, пурпурные, коралловые, карминные, а также белые, бледно-желтые, лиловые.

Мы остановились, вдыхая их аромат.

— Великолепно, милорд, — сказала я совершенно искренне. — Все в вашем доме устроено продуманно и с большим вкусом.

Сэйвил не скрыл, что ему понравились мои слова.

— Это все результат соединения вековых традиций и вкусов многих поколений, — ответил он очень серьезно.

И мне было приятно хотя бы так выразить ему признательность за все, что он сделал для меня. Но в глубине души я понимала, что этим все не кончится. Нет! Я давно уже стояла на наклонной плоскости и сначала едва заметно съезжала по ней, теперь же движение значительно убыстрилось, причем не посторонние силы, а я сама увеличивала скорость.

Мы продолжали идти в глубь сада, любуясь цветами, упиваясь их ароматом, и в то же время оба знали, что он позвал меня сюда, а я согласилась пойти вовсе не для этого.

Остановившись у старинной стены, мы смотрели, как садится солнце, освещая крыши и трубы замка.

Сэйвил положил руки мне на плечи, осторожно повернул спиной к стене. Заходящее солнце освещало его лицо, золотило и без того золотистые волосы, смуглую кожу. Оно было безупречно, его лицо, даже в беспощадных лучах солнца. Но выражение этого лица не было сейчас мягким, спокойным — в нем чувствовалась напряженность.

Я замерла.

— Мне не удается выбросить из головы мысли о вас, Гейл, — сказал Сэйвил. — Они преследуют меня по ночам, а днем вторгаются в мои дела.

— О, неужели? — произнесла я дрожащим голосом, тщетно надеясь превратить все в шутку.

Сердце у меня было готово вырваться из груди, на шее билась какая-то жилка. Я подняла руку к шее, чтобы скрыть от него это биение.

— Хочу, чтоб вы знали, Гейл, — снова заговорил Сэйвил, — что вы совершенно свободны в своих поступках. Я не за тем пригласил вас к себе в дом, чтобы предложить стать моей любовницей. Клянусь в этом. И вы можете оставаться здесь столько, сколько захотите. Во всяком случае, до тех пор, пока Джон не найдет для вас подходящее жилье. Поверьте, в моем доме вы будете желанной гостьей, какой бы ответ я сейчас ни получил.

Я молчала. Я просто не могла говорить.

— Поймите меня, Гейл, — продолжал Сэйвил. — Моя страсть к вам не имеет ничего общего с вашим пребыванием в Сэйвил-Касле.

— Да, — наконец с трудом сказала я: во рту у меня пересохло. — Я верю вам, милорд.

Прядь волос упала мне на лоб, он отвел ее так осторожно, словно боялся повредить. Прикосновение его пальцев отозвалось дрожью во всем моем теле.

— Все, что я хочу услышать от вас, Гейл, — это да или нет.

Я сглотнула и попыталась заговорить, но не смогла. Сэйвил молча ждал.

Спустя какое-то время мне удалось прошептать:

— Я… я не знаю.

Сэйвил взял мое лицо в ладони, словно это был цветок, которым он хотел полюбоваться вблизи, и, наклонив голову, поцеловал меня.

Моя спина была еще крепче прижата к теплому камню стены, лицо повернуто к нему. Его губы не отпускали мои, и через мгновение я раскрыла их, отвечая на поцелуй. Сильное тело давило на меня, оно было напряжено, я же попыталась расслабиться, чтобы принять его формы, слиться с ним. Боже, как мне было хорошо!

Руками я обхватила его шею, и опять весь мир исчез, перестал существовать для меня. Ни роз с их ароматом, ни солнца, ни каменной стены, отделенной от моей спины лишь тонким муслином платья, — ничего не было, а только лишь горячее тело, прижатое к моему, требовательный рот и желание, бродившее в моем теле, словно весенний сок в растениях.

Наши губы и языки яростно изучали друг друга, он ласкал мою полуобнаженную грудь, мои пальцы впивались ему в спину.

Я сдалась. Сложила оружие. Слова были не нужны — мы оба знали это.

Сквозь жаркий туман нашего взаимного желания прорезался голос:

— Ральф, где вы?

Вопрос прозвучал трижды, прежде чем мы смогли оторваться друг от друга и начали приводить в порядок свою одежду.

Сэйвил не сдержал проклятия в адрес незваных посетителей розария, и в этот момент его сестра и Джон Мелвилл появились перед нами.

— Роджер и Гарриет продолжают ссориться и выяснять отношения, — сообщила леди Реджина, — а мы решили прогуляться по саду. Понравился он вам, миссис Сандерс?

— Он не может не понравиться, — ответила я, с гордостью отмечая, что голос мой звучит вполне нормально, и вознося благодарность солнцу за то, что оно уже спряталось за дом, а потому, надеюсь, никто не обратит внимания на мои припухшие губы и пылающее лицо.

— Я как раз рассказывал миссис Сандерс некоторые подробности о нашем розарии, — сказал Сэйвил тоже совершенно обычным голосом. — Но мне кажется, она немного устала. Да и не мудрено: сегодня такой насыщенный день.

Не знаю, вложил ли он в свои слова какую-то долю иронии, но для меня они прозвучали вполне серьезно, и я была благодарна ему за возможность хоть немного прийти в себя.

— О, конечно, — согласилась леди Реджина, глядя на меня с подозрительным участием. — Чай будет подан через двадцать минут, и потом миссис Сандерс сможет наконец отдохнуть. Она заслужила отдых.

В последних словах Реджины мне все же почудились нотки сарказма, хотя у меня создалось впечатление, что ей это не свойственно.

Мы вернулись в гостиную, где я, почти не принимая участия в разговоре, выпила чаю с молоком и съела кусок булки, намазанный маслом, после чего отправилась наверх, к себе в комнату, пожелав всем доброй ночи и захватив с собой одну из свечей, специально положенных у дверей гостиной.

Окна в моей спальне были отворены, теплый, почти летний воздух наполнял комнату. Я встала у одного из окон, вслушиваясь в вечерние звуки. Откуда-то уже доносилось щелканье соловья, и я почувствовала, как комок подступает к горлу.

Вошла горничная, спросила, помочь ли мне переодеться. Я с благодарностью согласилась, так как ощущала немыслимую усталость после полного впечатлений дня, а когда она ушла, захватив мое желтое платье, чтобы погладить его, я снова подошла к окну.

Соловей продолжал свою песню, я прикрыла глаза, вдыхая запахи ночи, стараясь отбросить от себя все мысли. Потом медленно, словно в полусне, подошла к гардеробу и достала с верхней полки мешочек с лекарственными травами, который захватила с собой.

Я очень ясно помнила день, когда тетушка Маргарет дала мне самый первый пакетик с тем, особым, составом. Это было ровно за неделю до того, как мы с Томми поженились. Тетушка вошла ко мне вечером и сказала, протягивая пакетик: «Повремени с детьми, Гейл, ты еще так молода. Вам с Томасом нужно сначала стать на ноги. Принимай это, как там написано, каждый день, и не торопись заиметь ребенка».

Однако она запоздала со своим снадобьем: через шесть месяцев после свадьбы у нас появился Никки. Правда, это было…

Я держала в руках пакет и продолжала вспоминать.

Тогда, после рождения Никки, я поняла, что мы с Томми не можем позволить себе еще одного ребенка, и стала принимать лекарство тети ежедневно. Я научилась сама приготавливать его. И оно оказалось действенным: ни разу за время брака я не забеременела.

После гибели Томми у меня не было необходимости прибегать к нему, но я захватила пакетик с собой, когда собирала вчера вещи. Зачем? В этом я не хотела признаваться даже самой себе, пряча, как страус, голову в песок. Выходило, что я решила стать любовницей Сэйвила задолго до сегодняшнего поцелуя в саду.

Он пришел почти через полтора часа. Все это время я сидела в постели, рядом горела свеча, я смотрела в раскрытую книгу, но не понимала ни слова.

Услышав негромкий стук в дверь, я спокойно произнесла:

— Войдите.

Дверь открылась, он стоял на пороге, доставая головой почти до притолоки. На нем были светлая рубашка и штаны от вечернего костюма. Закрыв за собой дверь, Сэйвил сказал:

— Меня атаковал в библиотеке Роджер. Я уж начал думать, что никогда не смогу от него отделаться и придется его убить.

Я захлопнула книгу, положила ее на столик у кровати.

— Я знала, что вы все равно придете.

Пройдя легкой для своего роста походкой через всю комнату, Сэйвил подошел ко мне.

— Гейл, — произнес он.

Усевшись на край кровати, он некоторое время внимательно смотрел мне в глаза, словно что-то искал в них. Видимо, то, что он там нашел, удовлетворило его, потому что он кивнул головой и, приподняв мою руку, повернул ее ладонью вверх и поцеловал туда, где проступали голубые жилки.

— Благодарение Богу, — сказал он.

Под его губами мой пульс начал биться, как во время быстрого бега.

— Милорд, — выдохнула я.

Сэйвил поднял голову.

— Ральф, — поправил он. — Мне хочется услышать, как вы называете меня по имени.

Я облизнула пересохшие губы.

— Ральф, — повторила я, стараясь унять дыхание, смирить биение пульса.

Он улыбнулся своей ослепительной улыбкой:

— Кажется, я всю жизнь только и делал, что ждал, когда вы произнесете мое имя…

Он был — извините за банальное сравнение — как солнечный свет: горячий, несущий жизнь, пробуждающий эту жизнь, и мое тело тянулось к нему, как к солнцу.

Наклонившись еще ниже, он поцеловал меня, его пальцы ласкали мою шею, ключицы. Он продолжал целовать меня, и я, обхватив его руками, притянула к себе.

Мне хотелось обнимать его вечно, постоянно ощущать на себе его тело, вдыхать запах кожи, волос… И целовать…

Наконец его губы оторвались от моих и опустились ниже, коснулись шеи, груди.

— Гейл… — хрипло выговорил он. — Господи, Гейл, что ты со мной делаешь…

— По-моему… мне кажется, — умудрилась я выговорить, — эти чувства взаимны.

Сэйвил опрокинул меня на подушки, его руки смело двигались по моему послушному телу. Отстранившись, я начала расстегивать его белоснежную батистовую рубашку. Он застыл и терпеливо ждал, пока я закончу. А потом я стала гладить и целовать его теплое смуглое тело… обнаженное тело…

Как мне описать то, что свершилось между нами в ту ночь? Техника любви, я полагаю, остается техникой — почти машинальными движениями, и то, что происходит между одной любовной парой, не слишком отличается от действий второй или третьей. Разница в малом, а вернее, в самом что ни на есть огромном — в чувствах. В накале страсти, в яркости огня, в его насыщенности. В мере нежности. И доброты.

В ту ночь Ральф и я стали любовниками. От слова «любовь», а не от слова «незаконное сожительство», «тайная связь». Хотя и от последних значений никуда не уйдешь.

Мы стали любовниками, когда я ощутила его внутри себя, когда мы слились воедино; когда я почувствовала, какое наслаждение мы даем друг другу — никто из живущих на земле не сможет мне дать ничего подобного.

От этой мысли мне стало горько, потому что я знала — он не может стать всецело моим.

Но лето лишь начиналось. Впереди было еще много дней, которые я проведу в этом прекрасном замке, а значит, до расставания далеко…

Ральф ушел от меня на рассвете, а встретились мы уже за ранним завтраком. Он сидел за столом, когда я вошла, и ответил на мое приветствие наклоном головы и едва заметной улыбкой, тронувшей лишь уголки губ.

Я же была еще наполнена переживаниями минувшей ночи.

Взяв с буфетной стойки тарелку и положив какую-то еду, я заняла место подальше от Ральфа, хотя, кроме него, за столом сидела только его сестра.

— Сегодня мы с Джоном, — обратился он ко мне, — собираемся проверить, как идет строительство некоторых новых зданий, и сразу после завтрака отправимся туда. А наши мальчики еще вчера уговорили меня дать распоряжение наполнить бассейн. Это уже делается, там можно будет плавать. Если хотите, второй завтрак подадут прямо на лужайку перед банями, и можно устроить пикник с детьми.

— Мой сын не умеет плавать, милорд.

— Вы уже говорили об этом. Значит, необходимо побыстрее научить его, чтобы он тоже не был лишен этого летнего удовольствия, миссис Сандерс.

— Мои мальчики впервые начали плавать в нашем бассейне, — сказала леди Реджина. — А также, насколько помню, Ральф и Джон. Да и я тоже.

Я не скрыла удивления:

— Вы умеете плавать, леди Реджина?

— Представьте, да… И у меня к вам небольшая просьба: поскольку вы наша гостья и пробудете здесь какое-то время, называйте меня просто Джинни, а мне разрешите звать вас Гейл.

Этим предложением леди Реджины я была удивлена намного больше, чем ее умением плавать. Ведь исходя из того, что она могла подумать, когда узнала, в какой спальне мне предложено обосноваться, линию ее поведения я представляла себе несколько иной. Во всяком случае, на сближение я не рассчитывала.

— Вы очень любезны, леди Реджина, — ошеломленно ответила я.

— Джинни, — тут же поправила она.

— Джинни, — неуверенно повторила я.

Она повернулась к брату:

— А мне тоже можно участвовать в вашем пикнике у бассейна?

— Конечно, Джинни. Я еще не успел сообщить об этом всем остальным.

Реджина удовлетворенно вздохнула.

Я же с настойчивостью, достойной лучшего применения, вернулась к вопросу, всерьез меня беспокоящему, помимо всего прочего, конечно, а именно: кто будет учить Никки плавать и отвечать за его безопасность. Мистер Уилсон еще так молод.

— Подозреваю, что за это возьмется сам Ральф, — весело сказала Джинни. — Он уже проверен на моих мальчиках. Они плавают как рыбы.

Ральф поднялся из-за стола:

— Прошу извинить, Джон ожидает меня. До встречи, леди.

Я старалась не провожать его глазами, когда он выходил из комнаты.

Глава 16

После завтрака Джинни повела меня в сад, расположенный за крепостными стенами. Боже, как много тут садов, парков, цветников? Хотя за столько веков можно было, наверное, устроить еще больше. К счастью, их никто не разрушал, не разорял, не сметал с лица земли. С каждым веком они только улучшались, разрастались и хорошели.

Однако моя спутница, она же мой новый чичероне, сменившая на этом поприще своего брата, не была расположена к историческим экскурсам, а, напротив, рассказывала мне о нынешнем положении Сэйвил-Касла.

— Ральф совершенно перестроил конюшни за последние пять лет, — говорила она. — Каретный сарай тоже оказался мал для его коллекции экипажей, поэтому он его снес и построил новый. Там даже есть специальная, как это называется… мойка для карет.

Утро было изумительное — настоящее лето. Его начало приветствовали флаги цветов рода Сэйвилов, развевающиеся под легким южным ветерком на четырех башнях замка. Тропинка, по которой мы шли с Джинни, вывела нас прямо к конюшням, и я с восторгом и завистью смотрела на «лошадиный дворец».

— Все это стоит немалых денег! — вырвалось у меня, прежде чем я поняла свой промах. Залившись краской, я сказала виноватым тоном:

— Прошу прощения, Джинни, мне не следовало так говорить. Какое право я имею рассуждать о расходах графа!

Его сестра добродушно рассмеялась:

— Но это в самом деле стоит целого состояния, Гейл. А еще одно состояние ушло на новые постройки. Зато он гордится, что может дать работу многим людям, оставшимся без куска хлеба после окончания войны с Наполеоном.

Я знала, о чем говорит Джинни: наши солдаты, победителями вернувшиеся с полей сражений, нашли страну обнищавшей и истощенной, в ней для них не было ни места, ни работы, их семьи голодали и были готовы на все, чтобы прокормиться.

— Рада за тех, кто нашел здесь работу, — сказала я. — Представляю, как благодарны они вашему брату.

— О, если бы вы видели! — воскликнула Джинни. — Ральф построил целый поселок, где они живут со своими семьями. Он не говорил вам?

— Нет, — ответила я, торопясь отнести и этот факт к достоинствам графа Сэйвила, коих и так набралось уж слишком много для одного человека.

Мы обогнули конюшни и миновали проход, который, вероятно, раньше служил тыловыми воротами в крепостной стене. Картина, представшая перед моими глазами, не могла не вызвать восхищения. Мы оказались на огромном лугу, поросшем изумрудного цвета травой. Она сверкала и переливалась под лучами солнца, почти сливаясь с омывающими ее водами озера.

— Давайте присядем, Гейл, — сказала Джинни. — Мне стало трудновато ходить.

— Конечно, Джинни, — тотчас согласилась я.

— Эту беременность я переношу тяжелее, чем три предыдущие, — продолжала она. — Видимо, сказывается возраст.

Поскольку она сама заговорила на эту тему, я спросила о сроке ее беременности.

— Семь месяцев, — ответила Джинни.

— Ну, тогда у вас есть все основания уставать от ходьбы. Мы прошли не так уж мало.

Морщась, она приложила руки к пояснице и тяжело опустилась на ближайшую скамью. Действительно, вид у нее был усталый. Я решила не беспокоить ее разговором и молчала.

Реджина заговорила сама и, к счастью, опять о поместье и ни о чем другом.

— В средние века замок всем обеспечивал себя сам, — рассказывала она. — Даже теперь здесь производится почти все, что необходимо для жизни его обитателей и окрестных жителей. Это намного дешевле, чем привозить откуда-нибудь издалека.

Чем больше я узнавала, тем больше удивлялась, а вернее, пугалась этой грандиозности: мне начинало казаться, что Сэйвил-Касл не просто большое поместье, а чуть ли не целая страна или на худой конец графство.

Через какое-то время Джинни, охнув, поднялась со скамьи и сказала, что, пожалуй, следует отправляться назад.

— А удовольствие рассказать вам о новых постройках и показать их я оставлю Ральфу. Вообще-то такой человек, как он, — сказала она доверительным тоном, — должен заниматься не хозяйственными, а государственными делами. Но пока в правительстве лорд Ливерпул и его приверженцы-тори, Ральфу нечего делать в Вестминстере.

— Но он ведь принимает участие в заседаниях парламента? — осторожно спросила я, опасаясь сказать какую-нибудь глупость и признать таким образом свою полную несостоятельность в политических делах.

— Да, и всегда голосует против правительства Ливерпула, но это, увы, не приносит ощутимых результатов. У тори сейчас большинство.

Итак, к длинному списку достоинств лорда Сэйвила прибавилось еще одно: смелые выступления в парламенте.

Мы не спеша шли к дому под теплым утренним солнцем, и я тщетно пыталась увязать в уме образ нежного и страстного любовника с образом благородного лорда, заседающего в парламенте и решающего дела государственной важности.

Слова Джинни еще больше отдаляли его от меня. А может, именно эту цель она себе и поставила?..

Когда мы пришли в замок, Роджер с мальчишеской радостью поспешил сообщить нам, что Гарриет не примет участия в намеченном пикнике: она получила известие, что ее папочка изволит прибыть в середине дня, и будет дожидаться его в замке, как Пенелопа своего Одиссея.

Джинни не слишком одобряла выпады Роджера и сказала, что ему давно пора повзрослеть и не выходить за рамки светской любезности.

— А, собственно, почему? — возразил Роджер, глядя на свою кузину светлыми, как утреннее небо, наивными глазами. — Да, я не люблю ее. А точнее, терпеть не могу! И между прочим, — добавил он, слегка понизив голос, — у меня вполне серьезные сомнения относительно того существа, что созревает у нее в животе. Является ли оно ребенком Джорджа? Не решилась ли она на этот шаг уже после его смерти — от неистового желания заполучить наследника и преемника Девейн-Холла?

— Роджер!

Леди Реджина была глубоко возмущена.

Что касается меня, то, должна признаться, подобная мысль закралась мне в голову еще до того, как я услышала откровения Роджера. Поэтому меня они совсем не удивили.

— Как ты можешь говорить такие ужасные вещи? — продолжала Джинни.

— Очень просто, — ответил он с подкупающей искренностью.

В это время лакей доложил, что для пикника все готово, и мы вышли из дома.

Экипаж и лошади стояли у дверей. Роджер оседлал чистокровного гнедого скакуна, двое слуг помогли Реджине сесть на переднее сиденье экипажа, я уселась рядом с ней и взяла в руки вожжи, на запятках устроился один из слуг. Я уже знала, что ехать нужно в сторону дамбы.

Снова мне показалось странным, не соответствующим окружающему пейзажу здание в виде греческого храма, стоящее под ветвистыми английскими дубами на типично английской аккуратно подстриженной лужайке. Но когда вспомнила, что это всего-навсего бани с бассейном, мое потревоженное чувство вкуса успокоилось и смирилось.

Под одним из развесистых деревьев уже стояли белые садовые стулья, окружая складной стол под белой скатертью, на котором разместились корзины с едой и бутыли с напитками. Из-за белых колонн здания слышались веселые детские голоса.

Роджер отправился взглянуть, что там делается, и поведал нам: Ральф и Джон плещутся вместе с детьми, состязаясь, кто кого сильнее обрызгает. Мы с Джинни присели на стулья под дубом.

— Хотелось бы, — сказала она, — чтобы мой муж так играл с ребятишками, как Ральф. Но это, к сожалению, ему несвойственно.

— Некоторые мужчины, — попыталась утешить я, — начинают общаться с детьми, лишь когда те становятся старше.

— Дай-то Бог. Он, конечно, любит мальчиков, но Каролина может из него веревки вить.

— Она прелестная девочка.

— Слышали бы вы, какой она подняла визг, когда я не разрешила ей купаться вместе с мальчиками. Этого только не хватало!..

Мы еще поговорили о детях. Вскоре плеск воды и крики утихли, и джентльмены разного возраста появились между белыми колоннами, чтобы присоединиться к нам.

Мои глаза сразу нашли Ральфа. Он был уже полностью одет — в белой рубашке и синем сюртуке, влажные волосы утратили свой золотистый цвет и были просто светло-коричневыми.

— Где же Гарриет? — спросил он сестру.

— Получила известие о прибытии отца и собирается ждать его в доме.

— О Господи! — раздался голос Джона Мелвилла. — Он все-таки возвращается?

Меня снова кольнула жалость к Гарриет и ее отцу, которыми все здесь тяготятся — и, кто знает, из-за чего? Из-за их неприятного нрава или потому, что они люди другого круга? Но я ведь тоже человек другого круга…

Со ступенек «греческого храма» послышался звонкий детский голос:

— Мама! Мама! Ты привезла еду?

— Еда уже на столе, Тео, — ответила Джинни, — Конечно, умираешь с голоду? А как Чарли?

— Еще больше умираю, — похвастался мальчик, прыгая вниз по ступенькам.

Вслед за ним выскочил мой Никки. Наконец-то! Я взглянула на его довольное лицо, мокрые волосы и поняла, что можно ни о чем не спрашивать, — ему все здесь нравится.

— Ой, мама! — возбужденно заговорил он, подбегая ко мне. — Я окунулся! Много раз! Даже держался на воде, честное слово! Лежал прямо на воде! И лицо в ней!

О Господи! Не могу сказать, что это обрадовало меня. Картина, которую я представила, была ужасна: мертвое тело, распластанное на поверхности воды. Брр…

Я снова нашла глазами Ральфа, что было нетрудно: он стоял рядом.

— Как это получается? — спросила я у него. — Для того чтобы научиться плавать, нужно сначала научиться тонуть?

Он не удержался от смеха.

— Вы почти правы, Гейл. Только одна поправка: словечко «не». Нужно научиться не тонуть. Чему мы уже научились, верно?

Последняя фраза относилась к моему сыну, и тот закивал головой так, что влажные волосы рассыпались по лицу.

Никки убежал к мальчикам, Ральф сел возле меня и продолжил разговор о том, что так волновало меня в эту минуту, — о плавании. Тот, кто боится окунуть лицо в воду, сказал он, никогда не научится плавать, поэтому, начиная обучение, нужно избавить человека от страха. Никки с этим уже справился — значит, к концу недели будет плавать почти как рыба.

Сидящий напротив Джон подтвердил его слова, добавив с улыбкой, что они все здесь островитяне и опытные пловцы, а потому я должна им верить.

Пикник вполне удался — дети веселились от души, взрослые без напряжения и пикировки спокойно общались между собой. Я уж не говорю о вкусной и обильной еде, о том, что каждое наше желание тотчас угадывалось исполнительными слугами, а нам оставалось только наслаждаться покоем и бездельем.

Я, кажется, начинала понимать, какое блаженство может принести эта полная удовольствий и праздности жизнь богатых людей.

Неподалеку, у берега озера, были привязаны две лодки, и Ральф пригласил всех покататься. В одну из лодок сел он сам с мальчиками, шкипером и гребцом второй стал Джон. Леди Реджина предпочла остаться на земле, к ней присоединился Роджер, сказавший, что совершенно не понимает желания Ральфа постоянно что-то делать. Куда приятнее сидеть на одном месте, погрузившись в созерцание и свои мысли, не делая лишних движений. На что его кузина сухо заметила, что действительно, единственное движение, которое он позволяет себе делать, — это держать в руках игральные карты.

— О дорогая Джинни, — сказал на это Роджер, ничуть не обидевшись, — как хорошо ты меня знаешь!

Перед тем как сесть в лодку, я взяла клятву с Сэйвила, что, если она перевернется, он спасет Никки, а с Джона — что в том же случае он будет спасать своего единственного пассажира, то есть меня.

— Поехали! — закричал нетерпеливый Тео, когда мы расселись по лодкам.

Мой спутник был словоохотлив, от него я узнала немало нового о Ральфе и вообще об их семье.

— Бедняга Ральф, — говорил Джон, — настолько добросердечен от природы, что его семья, не стесняясь, садится ему на шею. Ну зачем, спрашивается, он дает приют этой Гарриет и ее отвратительному папочке? Какие у него могут быть обязательства перед ними? У старика Коула денег куры не клюют, он может нанять целую армию слуг и лекарей, чтобы присматривать за дочерью, пока та не родит, как они оба надеются, наследника Девейн-Холла.

Я опустила пальцы в тихо струящуюся за бортом лодки воду, которая приятно холодила кожу, и спросила:

— Верно ли я поняла, что, согласно завещанию, Роджер в любом случае получит достаточно денег, чтобы существовать вполне безбедно?

Джон презрительно фыркнул:

— Так оно и есть. Но нужно знать Роджера. У него никогда не будет денег. Хорошо еще, что, по настоянию Ральфа, он отдал хоть часть основных долгов. Однако за период владения Девейн-Холлом он собрал не более четверти арендной платы с фермеров и почти не пополнил свое состояние. А сейчас, как вы слышали, его право на владение поместьем приостановлено до тех пор, пока милашка Гарриет не разрешится от бремени. Если родится мальчик, Роджеру больше не видать кредита как своих ушей, не знаю, как он станет жить. Он же не привык ни в чем себя ограничивать и любит карты больше всего на свете.

Мокрой рукой я освежила себе шею и изрекла, по-моему, достаточно мудрую сентенцию:

— Наверное, надо будет учиться жить по средствам. Меньше играть или не играть вовсе.

Джон ухмыльнулся:

— Сомневаюсь, что Роджер способен научиться всему этому. Оттого он частенько навещает графа Сэйвила и пребывает здесь в качестве, извините, обыкновенного нахлебника, а Ральф, как глава семьи, не может и не хочет запретить ему это.

— Великодушие не самая дурная из черт характера, — заметила я.

Но Джон не захотел согласиться со мной.

— Без сомнения, — сказал он, — Ральф великодушен. Но не следует превращать благородство в манию.

Меня немного задели его слова, и я сказала:

— Надеюсь, вы не считаете слишком обременительной просьбу графа Сэйвила найти для меня жилье?

Джон даже бросил весла.

— Гейл! — воскликнул он. — Как вы могли подумать такое? Поверьте, я буду только рад помочь вам. Когда я говорю об излишнем великодушии, то не имею в виду подобные, по сути, мелкие просьбы.

Я кивнула и удовлетворилась мыслью, что мои дела достаточно мелки, чтобы причинить какое-либо беспокойство семейству Мелвилл.

К обеду я надела голубое вечернее платье и явилась в гостиную, где застала только Гарриет и ее отца.

— Приехали опять, миссис? — ехидно усмехнулся он, увидев меня.

— То же самое могу сказать и вам, сэр, — парировала я.

Он был в такой же старомодной одежде, в какой я видела его в первый раз, только жилет, насколько могла заметить, был другой, еще более яркий и пестрый.

Коул странным образом вытянул губы, и я не сразу поняла, что это улыбка.

— Я так рассудил, — сказал он вдруг, — что жить нам под одной крышей, верно? Так чего уж не быть, как бы это сказать, повежливее друг с другом, а?

Я не могла скрыть удивление и не сразу произнесла:

— Совершенно согласна с вами, мистер Коул. Но он не закончил свою мысль, так как счел необходимым добавить:

— Вообще-то знайте, я не в восторге от того, что мои денежки перейдут к вашему малому, потому что скоро у меня самого будет внук… Да, обязательно внук! Но и для него хватит, уверяю вас!

Я собиралась ответить, что насчет второго, то есть денежек, как он выразился, нисколько не сомневаюсь, а что касается первого, то откуда такая уверенность. Уж не договорился ли он с самим Господом?

Но не стала говорить всего этого, тем более что в комнату вошла Джинни и вежливо поздоровалась со стариком, спросив, как прошла его поездка.

— Благодарю, миледи, все как надо, — ответил Коул с присущей ему уверенностью в том, что все и всегда будет у него как надо.

И все же я не могла понять причины его миролюбия в отношении меня. Неужели дочь не рассказала ему, как я оборвала ее за столом в присутствии всех членов семейства и прислуги? А если рассказала, то что толкнуло его на мировую?

Однако так или иначе я была рада, что между нами вроде бы установились нормальные отношения.

Роджер предупредил через кого-то, что не придет к обеду, так как встречается с другом, и трапеза прошла вполне спокойно, даже дружелюбно. Как обычно, дети пришли попрощаться перед тем, как отправиться спать, и мой милый Никки откровенно зевал, желая мне доброй ночи.

— Кто-то сегодня будет спать без задних ног, — сказала я с улыбкой, и он признался, что вчера плохо спал на новом месте, но обещал сегодня исправиться. И добавил, что скучает от того, что видит меня так мало.

Я почувствовала укол совести, потому что вчера вечером почти забыла о нем. А по правде говоря, не почти, а совсем забыла. И еще потому, что смертельно хотела, чтобы и сегодня все повторилось.

— Что будешь делать завтра, дорогой? — виновато спросила я.

Никки ответил, что сначала пойдет с мистером Уилсоном в бассейн, где научится здорово плавать, а во второй половине дня отправится в лес — там у Чарли и Тео шалаш, а еще там настоящая пещера отшельника.

Я сказала, что все это очень интересно и я завидую ему. На это доверчивый ребенок, приняв мои слова за чистую монету, ответил, что очень доволен, хотя раньше не слишком хотел, чтобы мы ехали в Сэйвил-Касл.

— Но не думай, мама, — добавил он поспешно, — что я захотел в школу далеко от дома.

— Успокойся, Никки, — сказала я с легкой грустью, — это тебе не грозит. У нас просто нет таких возможностей.

Я потрепала его мягкие волосы, и дети ушли в сопровождении мистера Уилсона и мисс Эллеридж.

Ральф извинился перед всеми, сказав, что у него еще дела, и оставил нас до того, как мужчинам подали портвейн.

Мне стало грустно без него и Никки, я с трудом просидела за столом некоторое время, беседуя с Джинни и обмениваясь одной-двумя фразами с Гарриет, и отправилась к себе.

Я догадывалась, что не увижу Ральфа сегодня ночью, и не могла сдержать печали, хотя и понимала, как глупо было бы предполагать, будто он изменит стиль своей жизни из-за того, что у него появилась любовница.

Должна сказать, что меня не оскорбляет это слово, которое я употребляю по отношению к себе: ведь оно от слова «любить». Помимо этого, я не стояла ни у кого на пути и не имела никаких видов на этого человека. Просто любила и хотела его.

Отпустив горничную, я легла в огромную пустую постель, погасила свечу, повернулась на бок и закрыла глаза, намереваясь поскорее заснуть.

Однако сон не шел. Я вспоминала обрывки разговоров с Джинни и Джоном Мелвиллом, но мое тело было полно ощущений предыдущей ночи, когда Ральф пробудил во мне то, что дремало столько лет и что появилось лишь благодаря ему — его поцелуям и прикосновениям.

Часа через два после того, как загасила свечу, я услышала негромкий стук в дверь и еле слышный щелчок замка. Приподнявшись на постели, я молча смотрела на высокую фигуру со свечой в руке.

— Гейл, — тихо сказал Ральф. — Еще не спите?

— Нет, — ответила я шепотом.

Он отнял руку, заслонявшую пламя, бесшумно подошел ко мне, поставил свечу на столик и сел на край постели.

— Где вы были? — спросила я.

— Нужно было найти Роджера.

— О!

Я не стала ничего больше спрашивать, так как по его тону поняла, что на эту тему он говорить не хочет.

— Извини, что так поздно, — сказал Ральф, наклоняясь и касаясь губами моих волос. — Боялся, ты уже спишь.

— Тогда бы ты разбудил меня, — ответила я.

Он улыбнулся, ровный ряд зубов блеснул в полутьме. Я заметила, он был в бриджах для верховой езды, в рубашке с открытым воротом, что говорило о том, как он спешил ко мне, и душа моя запела.

— А я полагала, что ты не придешь.

— Ты с ума сошла? Я думал о тебе весь день.

Ральф снял рубашку и бросил ее на пол, то же сделал с бриджами и вытянулся рядом со мной на постели. Но он недолго оставался в таком положении: с моим именем на губах Ральф упал на меня, вдавив мое тело в матрас, и через мгновение все окружающее перестало существовать, а был только он. Он и я…

Глава 17

— Хочешь после кофе покататься верхом? — спросил Ральф перед тем, как уйти от меня.

— С удовольствием, — ответила я, еще не придя в себя после бурной ночи.

Через несколько часов мы встретились в столовой под бдительным оком дворецкого, который неусыпно следил, чтобы наши чашки были наполнены кофе, а на буфетной стойке находилось достаточно еды.

Потом мы пошли в конюшню — ах, как я по ней соскучилась! — чтобы выбрать лошадей.

Ральф взял для себя огромного вороного. Я в жизни не видела коня таких размеров.

— Его зовут Сатана, — сказал Ральф, — но это имя должно его оскорблять, потому что он самый смирный во всей конюшне.

— Неужели? — недоверчиво спросила я, глядя на могучее животное, покорно стоящее под не менее могучим всадником.

— Оттого, наверное, что не годится даже для охоты: боится собак, звука рожка, изгородей. Единственное, на что годен, — объезжать поместье. Усталости не знает.

— Зачем же держать такого? — поинтересовалась я, зная, что пугливая лошадь не только не доставляет удовольствия всаднику, но даже может быть опасна для него, так как шарахается по самым непредвиденным причинам.

— Не хочу продавать его. С такими лошадьми обычно плохо обращаются, а он этого не заслужил. Под этой грубой оболочкой скрывается тонкая душа. Если она вообще есть у лошадей. И он скучает без меня. Конюхи говорят, что, когда я уезжаю в Лондон на несколько дней, он ничего не ест.

На предназначенной для меня лошади уже закончили подтягивать подпругу, и я села в седло, отказавшись от помощи конюха. Это была изящная, не намного больше пони серая арабская кобыла по имени Нарсалла, судя по всему, очень бойкая и подвижная. Мое предположение подтвердилось, когда мы тронулись в путь, — сначала через дамбу, потом по лесу, из которого выехали как раз в том месте, где озеро сужается и превращается в реку Хейвер. Поднявшись на несколько миль вверх по реке, мы оказались в полях, где уже созревала пшеница, вдоль дороги начали появляться дома фермеров. Возле одного из них Сэйвил остановил коня и, обернувшись ко мне, сказал:

— Ничего, если я загляну сюда ненадолго?

— Конечно, — ответила я, готовая быть с ним хоть на краю земли.

Нас никто не встречал, поэтому он, спешившись, сам открыл ворота, мы вошли во двор и привязали своих лошадей. После чего Ральф постучал в дверь дома.

Оттуда вышла еще нестарая изможденная женщина в оранжевом платье, за подол которого держались две маленькие девочки.

— Милорд! — воскликнула она, вскинув на нас встревоженные бледно-голубые глаза. — Я не знала, что вы приедете.

Ральф с улыбкой помахал ей рукой в знак приветствия.

— Не беспокойся, Эсси. Я услышал от мистера Мел-вилла о несчастье с твоим Гэлом и потому решил заехать. Как он сейчас?

— Ох, милорд, значит, вы знаете, что он сломал ногу?

— Да.

— Очень худо, милорд. Доктор говорит, ему надо лежать в постели месяц, если не больше.

— Так мне сказал и мистер Мелвилл. Могу я повидать Гэла?

Женщина, казалось, не поверила своим ушам.

— Повидать? Ну да, милорд. А как же? Заходите! — Она посторонилась, пропуская нас в дом, и шикнула на девочек:

— А вы… поиграйте вон там! Бегите!

Дети послушно исчезли, а женщина провела нас в комнату.

— Со мной миссис Сандерс, — объяснил хозяйке Ральф. — Она с сыном гостит у нас этим летом.

Женщина коротко поклонилась:

— С приездом, мэм.

— Я пойду к Гэлу, — сказал мне Ральф. — Постараюсь не задерживаться.

— О, не торопитесь, милорд… Я знаю, — обратилась я к женщине, — как тяжело, когда мужчина прикован к постели. Особенно, если некому помочь.

— Истинно так, миссис Сандерс, истинно так… Не пройдете ли на кухню попить чайку?

— С удовольствием, Эсси. Так, кажется, ваше имя?

Мы все еще пили чай и беседовали о жизни, когда на кухню вошел Ральф.

— Ну, что я могу сказать, Эсси, — заговорил он от двери. — Мне кажется, ему немного лучше после нашего разговора, хотя, конечно, удовольствие небольшое — валяться в постели, когда столько дел. Я успокоил его насчет ренты: если с урожаем у вас будет неважно, отсрочим уплату. А кроме того, можно найти вам помощников, пока Гэл не встал на ноги. Тогда и урожай сохранится.

— О милорд! — воскликнула женщина. Лицо ее сразу помолодело, стало видно, что она хороша собой. — Я знала, вы не оставите нас в беде! Мы с Гэлом все время говорили: его сиятельство поможет нам! Обязательно поможет!

— А разве мистер Мелвилл не сказал вам, что не следует чересчур беспокоиться?

— Сказать-то сказал, милорд, но ничего определенного… как и что…

— Ну, вот, а теперь я обещал Гэлу, и ты знай, Эсси, что мистер Мелвилл наймет человека вам в помощь, а когда подойдет время убирать урожай — еще нескольких работников.

— Ой, милорд! Уж не знаю, как и благодарить…

Когда мы с Сэйвилом сели на лошадей и поехали дальше, я сказала ему, что он действительно безмерно великодушен, — теперь я знаю это не только на своем примере.

— Так великодушны, — с улыбкой повторила я, — что, боюсь, теперь все ваши арендаторы захотят ломать ноги. Ральф усмехнулся:

— Я не опасаюсь этого. А что касается Гэла Дженкинса, то он один из самых работящих и честных хозяев. Его семья живет на этой земле уже больше ста лет. Разве я могу отказать ему в помощи?..

Солнце уже окончательно рассеяло утренний туман, все засверкало под его лучами — в том числе и вороной круп Сатаны, этого гиганта с нежной душой, как отозвался о нем Ральф. Пожалуй, эту характеристику можно было отнести и к самому Ральфу.

— Вы надели сегодня черные сапоги в тон масти вашего коня? — спросила я..

— Разумеется, Гейл. Как ты догадалась?

Я не решалась говорить ему «ты» в дневные часы, чтобы не привыкнуть и не оговориться как-нибудь при свидетелях. Однако он, видимо, не слишком опасался этого.

Мы подъехали к неширокому деревянному мосту через реку, и Ральф сказал, что сейчас переедем через него и двинемся обратно уже по другому берегу. Заодно посмотрим, купаются ли мальчики в бассейне.

Он первым въехал на мост, но вдруг Сатана, пройдя примерно треть пути, остановился как вкопанный, словно перед ним был не дощатый настил, а стекло. Моя Нарсалла даже наскочила на него.

Конь Ральфа не просто остановился, а начал храпеть и пятиться назад, толкая нас, и какое-то время мне казалось, что мы с лошадью полетим, ломая перила, вниз, в бурный поток.

Ральф все же заставил Сатану продвинуться немного вперед и закричал мне:

— Съезжай с моста, Гейл! Обратно! Жди меня там!

Мне удалось заставить мою лошадь пятиться назад, и мы благополучно вернулись на берег.

Тем временем Ральф безуспешно пытался перебраться на другую сторону. Сатана не слушался его и яростно сопротивлялся. Видя, что ни уговоры, ни понукания не помогают, Ральф вонзил шпоры ему в бока, и тогда конь взвился на дыбы.

Боже, как я перепугалась! Я уже представляла себе, как перила рушатся, и всадник с конем падают в реку…

— Сойди с коня, Ральф! — крикнула я.

Он, видимо, и сам это понял, поскольку тут же соскочил с седла. Взяв коня под уздцы и чудом развернув на узком мосту, он свел его туда, где стояли мы с Нарсаллой.

Сатана был весь в мыле, глаза расширены, он продолжал дрожать. Что могло его так испугать?

Ральф сказал негромко, словно в раздумье:

— Я начинаю догадываться: что-то неладно с мостом.

Я в недоумении уставилась на него:

— Как с мостом?

— Основной мост через реку, — пояснил он, — намного выше по течению. А этим пользуются, только если нужно сократить путь до поместья. Балки и опоры, конечно, проверяют, Джон должен следить за этим. Но, быть может, что-то случилось. Я прикажу немедленно все осмотреть. А мы вернемся той же дорогой, которой ехали сюда.

— Нужно поставить какой-нибудь знак, — сказала я. — Чтобы никто не въезжал на мост.

— Все будет сделано. А сейчас поторопимся домой, и я тотчас же дам распоряжения.

Во время разговора Ральф не переставал поглаживать вороного, и тот почти успокоился. Я подумала, что большинство мужчин наверняка разгневались бы на животное за непослушание, тем более в присутствии женщины, во всяком случае, не стали бы так ласково успокаивать его, как это делал Сэйвил…

Ох, не слишком ли много достоинств увидела я в этом человеке за такой короткий срок! Тем горше будет разочарование, если мне придется его испытать.

— Вам придется самой дойти до замка, если не возражаете, миссис Сандерс, — сказал Ральф, когда мы достигли конюшни. — Я должен сейчас же найти Джона и распорядиться обо всем.

— Конечно, милорд, — ответила я. — Дорога мне уже знакома.

Войдя в дом, я первым делом поспешила в детскую, но мальчиков там не было.

— Мистер Уилсон повел их к бассейну, — сообщила мисс Эллеридж.

— И я хочу! — топнув ногой, сказала маленькая Каролина.

— Я тоже! — подержала ее Джейн, младшая дочь Гарриет.

Две ее сестры, видимо, пребывали в раздумье.

Бедняжки, подумала я о дочерях Гарриет. Еще не понимают, что их матери нужен только сын, мальчик — дочери же являются обузой. Возможно, правда, их малоприятный дед питает к ним более теплые чувства. Дай-то Бог…

Выйдя из детской, я спустилась к себе в комнату, чтобы переодеться, а затем по длинному коридору направилась в малую гостиную, которая казалась мне намного уютнее других комнат.

Как я и предполагала, Джинни была там. Она заканчивала писать письмо.

— Присаживайтесь, Гейл, — сказала она. — Я как раз собиралась прогуляться перед ленчем. Надеюсь, вы присоединитесь?

Я согласилась и села в кресло отдохнуть после верховой прогулки и подумать о только что случившемся на мосту. Вернее, о том, что могло случиться.

Чем дольше я думала о происшествии, тем больше убеждалась в правильности предположения Ральфа: конь мог почувствовать опасность, исходящую от моста. Ведь известно, что многие животные обладают каким-то особым чутьем на это. У боязливого Сатаны, видимо, было хорошо развито шестое чувство.

— Готово, — сказала Джинни, складывая листок бумаги.

— Не будете переодеваться? — спросила я, привыкшая к тому, а вернее, знающая из книг о том, что знатные люди только и делают целые дни, что переодеваются — к завтраку, на прогулку, к ленчу, на другую прогулку, к обеду…

Джинни посмотрела на меня с некоторым удивлением.

— Нет, — ответила она. — Я уже одета. — И, встретив мой недоуменный взгляд, добавила:

— Я ведь росла и воспитывалась в сельской местности, где нравы проще, чем в городе. Мы тут не гуляем по саду во всем параде, в шелковых платьях и тонких кожаных туфлях. Особенно если земля сырая, как сегодня, потому что ночью прошел сильный дождь.

Какая погода была минувшей ночью, я не знала, не хотела знать, мне было не до того… Но я заподозрила, что презрение, прозвучавшее в ее словах, было направлено по определенному адресу. Как же все они невзлюбили эту женщину! Во мне, как ни странно, крепла жалость к Гарриет.

Мы совершили приятную прогулку по дорожкам и лужайкам сада с внутренней стороны замка, посидели под большим кедром; я не скрыла от Джинни того, что произошло на мосту, и она сказала с беспокойством, что все это необходимо немедленно проверить и исправить: ведь если лошади предчувствуют беду, то далеко не все люди обладают такими способностями.

Домой мы вернулись ко второму завтраку и уже сидели за столом в компании с Гарриет и ее отцом, когда вошел Джон Мелвилл, чем-то сильно взволнованный, что сразу было заметно по его лицу.

— Ральфа еще нет? — спросил он.

— Мы его с утра не видели, — ответила за всех Джинни. — Что там с мостом? Починили?

— Да. Об этом я и хотел поговорить с Ральфом.

— Что-нибудь не так, Джон? Не скрывай от нас.

— По правде говоря, Джинни, меня не на шутку обеспокоило это происшествие. — Он положил себе на тарелку кусок холодного мяса, сыр и продолжил:

— Надломилась одна из главных опор моста, и если бы Ральф проехал дальше, то, не сомневаюсь, рухнул бы вместе с мостом в воду. Чудо, что этого не случилось.

Я снова подумала о бурном потоке, и мне почудилось, я слышу треск ломающихся балок и досок и вижу, как всадник вместе с огромным вороным конем летит в этот поток.

Прикрыв от ужаса глаза, я проговорила больше для самой себя:

— Спасибо Богу и этому чуткому коню…

— Хотелось бы знать, Мелвилл, — со злостью произнес мистер Коул, — что у вас тут за порядок, черт побери, если даже хозяин не может спокойно проехать по собственному мосту?

— Порядок здесь есть и без ваших замечаний, Коул, — раздраженно ответил Джон. — Я как-нибудь сам разберусь. А мост уже чинят.

Последние слова предназначались Джинни.

В этот момент в столовую вошел Ральф. Он уселся за стол и выслушал довольно подробное объяснение Джона, а затем, не говоря больше ни слова о злополучном мосте, повернулся к сестре и положил перед ней письмо.

— Его только что привез посыльный из Остерби, — сказал он. — Думаю, будет лучше прочесть сразу.

Джинни нахмурилась, распечатала конверт, пробежала глазами первые строки.

— Боже! — воскликнула она. — Что за день сегодня! Час от часу не легче. Ты уже знаешь? — обратилась она к брату.

— Посыльный вкратце рассказал мне.

Еще один человек вошел в комнату. Это был Роджер.

— Что случилось, Джинни? — спросил он, сразу обратив внимание на бледное, застывшее лицо кузины и на письмо у нее в руке.

— У нас в Остерби был пожар, — ответила та. — Управляющий пишет, что сгорело все западное крыло дома.

— Люди пострадали? — спросил Ральф.

— Нет. Тут написано, все успели выбежать из горящего здания.

— Значит, все не так страшно, Джинни. Успокойся, могло быть гораздо хуже.

— Просто не верится! — со слезами в голосе проговорила леди Реджина. — И как нарочно, Джервеза нет в Англии. Опять на своей дурацкой конференции!

— Ну-ну, ты же так не думаешь, — сказал Ральф. Но Джинни уже не могла остановиться.

— Наш управляющий сам ничего не соображает! А Джервеза нет, хотя и от него толку мало. Я же не могу в таком состоянии, — она ткнула пальцем в свой живот, ехать туда и заниматься всем этим.

В ее голосе уже звучали истерические нотки.

— Перестань, Джинни, — повторил Ральф. — Я немедленно поеду и посмотрю, что там случилось и что нужно сделать, чтобы привести дом в порядок.

Он ласково похлопал ее по руке.

— Ты поедешь? О, Ральф, я так тебе благодарна. — Она всхлипнула.

— Я отправлюсь сегодня же, чтобы приехать туда ранним вечером.

— Можешь остановиться в «Пеликане», если дом в ужасном состоянии и всюду пахнет гарью. — Джинни содрогнулась.

— Обо мне не беспокойся. Завтра я вернусь и расскажу тебе все подробности и какие меры успел принять.

Джинни уже улыбалась.

— Ох, ты лучший из всех братьев на свете!

Через стол я поймала взгляд золотистых глаз. Этот взгляд говорил: прости, но сегодня ночью мы не увидимся…

Тоже взглядом я выразила огорчение.

Глава 18

Ночью опять шел дождь, и на этот раз я хорошо слышала его шум, лежа с открытыми глазами и думая о своем будущем.

Что может значить для меня встреча с Ральфом Сэйвилом и то, что я живу в его доме? Чем объяснить, что он нравится мне, как ни один мужчина прежде? Слово «нравится» я употребила неточно, ибо нужно прямо сказать: он приворожил меня! Иными словами, я его люблю…

Соглашаясь переехать к нему на лето — вернее, на то время, пока не найду новое жилье, — я говорила себе, что несколько недель пребывания в Сэйвил-Касле ровно ничего не изменят: я останусь так же свободна и независима от чьего бы то ни было влияния, у меня есть мой сын и моя воля, и вскоре я стану жить по-прежнему.

Сейчас, лежа одна в громадной постели, я с предельной ясностью осознавала, что ответ на все эти болезненные вопросы был один: да, я хочу быть с этим человеком. Да, Ральф стал необходим мне — об этом говорят, нет, кричат, два дня и две ночи, проведенные возле него! Его жаждут мое тело и моя душа, и я понимала, что чем дольше буду находиться рядом с ним, тем огромнее и непреодолимее будет мое желание.

Я не пыталась обманывать себя, притворяться, что деловая сделка, которую мы заключили, имеет хоть какой-то шанс окончиться пристойно. И уж тем более не обольщалась счастливым финалом, как в добрых сказках. Потому что граф Сэйвил не станет — и не сможет — жениться на вдове, чье происхождение и положение в обществе не сравнимы с его собственным и чей ребенок впутан в какой-то таинственный скандал.

Несомненно, для Ральфа наша встреча не более чем летнее приключение, тоже своего рода сделка — продолжение той деловой, — и все окончится, как только Джон Мелвилл найдет для меня жилье, а моя Мария разрешится от бремени здоровым жеребенком.

В глубине души я отдавала себе отчет в том, что поступила бездумно и попросту глупо, сделавшись любовницей Ральфа, и что скоро Бог накажет меня за это.

Положение, в которое я сама себя поставила, осложнялось еще и тем, что я оказалась как бы пленницей Сэйвил-Касла, потому что мне с ребенком некуда было деваться — это во-первых; а во-вторых, я и не хотела ни для себя, ни для Никки, которому, я видела, здесь очень хорошо, ничего другого, во всяком случае, на это лето.

Конечно, утешала я себя, в любую минуту я могу сказать Сэйвилу, что передумала и больше не останусь в его доме. Уверена, он понял бы меня и даже помог бы где-то временно определиться.

Но, говорила я себе с горечью, ты никогда не поступишь так, Гейл. На подобный исход у тебя так же мало шансов, как у простой крестьянки превратиться в принцессу. До тех пор пока ты будешь находиться в плену его дьявольской улыбки, у тебя не появится ни желания, ни сил вырваться из них…

Я прикрыла глаза и повернулась на бок.

«Не думай больше об этом, — сказала я себе, слушая, как капли дождя стучат в окна. — Посчитай это лето за один день, за один миг, и когда оно окончится, лишь тогда можешь позволить себе думать о нем — вспоминать и сожалеть…»

Только на рассвете дождь прекратился, взошедшее солнце высушило траву и дорожку, что позволило мистеру Уилсону вывести детей в парк, где они начали играть в шары и воланы. Эти игры мой Никки знал, играл в них изредка с соседскими детьми, но, конечно, не был таким мастером, как Чарли и Тео. Я тоже вышла с ними, мне хотелось сегодня быть рядом с сыном, и я видела, как бедняга переживал свое неумение.

Мистер Уилсон сказал, что после второго завтрака они отправятся на верховую прогулку, и это меня обрадовало: там Никки не будет чувствовать себя беспомощным — уж в чем, в чем, а в верховой езде мой сын может многим дать фору.

Меня Роджер пригласил проехаться с ним в близлежащий городок Хенли.

— Через него проходит почтовый тракт, — сказал он, пытаясь уговорить меня, — и потому там хорошие лавки, где можно купить что угодно.

— Даже продают мороженое, — сказала Джинни. — Заставьте Роджера угостить вас.

— Ну, Джинни, — с упреком произнес он, — это же детская еда.

— И все равно поеду с вами, — улыбнулась я. — Даже если не угостите. Надо же осмотреть окрестности.

Но главная причина заключалась в том, что я совершенно не привыкла к безделью, просто не находила себе занятия в замке, особенно в отсутствие Ральфа.

Мы встретились с Роджером у входа, куда был подан его выезд, выглядевший весьма роскошно: черный блестящий фаэтон с ярко-желтыми полосами, запряженный двумя вороными жеребцами. Роджер любезно помог мне взобраться на высокое сиденье, взял в руки вожжи, хлыст, и мы тронулись.

Он держался совсем несерьезно, беспечно, как мальчишка, и первое время я ощущала некоторое беспокойство, потому что почти сразу он пустил лошадей рысью, и я не знала, чем это может кончиться. Но вскоре успокоилась, поняв, что на самом деле Роджер — опытный возница и меня просто сбили с толку его манеры легкомысленного денди.

Во второй половине дня на небе появились легкие облака, они умерили жар солнечных лучей, дышалось легко — поездка была приятной. Кроме того, Роджер избавил меня от необходимости вести беседу, поскольку говорил почти беспрерывно, я же только изредка вставляла одно-два слова.

Примерно через час мы достигли окраины Хенли, и Роджер осадил лошадей у гостиницы под названием «Черный лебедь».

— Не хотите стакан лимонада? — спросил он.

Я бы предпочла остановиться в более спокойном месте, где-нибудь в центре городка, но когда сказала об этом Роджеру, тот с легким раздражением ответил, что ему необходимо здесь задержаться, и пригласил меня зайти внутрь, где будет удобнее подождать.

Полагая, что причиной его остановки был естественный зов природы, я сказал, что согласна. Роджер помог мне покинуть фаэтон, и мы вошли в помещение.

Время было предобеденное, и потому зал оказался почти пуст. Роджер усадил меня за деревянный стол, заказал лимонад и исчез где-то в задних комнатах гостиницы.

Я потягивала напиток и не думала больше о Роджере и его желании задержаться в таком малоподходящем месте, поскольку определила для себя причину столь срочной остановки.

Из состояния легкой задумчивости меня вывело появление мужчины, который остановился возле моего стола и произнес хорошо поставленным голосом, выдающим человека образованного:

— Простите, если не ошибаюсь, это вы приехали сейчас с мистером Роджером Мелвиллом?

Я подняла голову. В человеке, наклонившемся над моим столом, поражало загоревшее почти до черноты лицо. Если бы не чистый выговор, а также табачного цвета волосы и светлые глаза, можно было принять его за иностранца.

— Да, — ответила я, — вы совершенно правы.

Он одарил меня загадочной улыбкой:

— Могу я задать еще один вопрос? Вы прибыли сюда из Сэйвил-Касла?

Я ощутила неуловимую опасность, исходящую от этого человека. Впрочем, возможно, я просто была в нервическом состоянии после трех почти бессонных ночей.

— Да, — снова сказала я, — мы приехали именно оттуда. А могу я спросить, кто вы такой, сэр?

— Мое имя Уикем, — ответил он и без приглашения уселся за мой стол. — Когда-то мы были друзьями с Джорджем Девейном. А последние восемь лет я жил в Индии.

Нечего и говорить, что это не показалось мне хорошей рекомендацией. С Джорджем так с Джорджем, мне-то какое дело?

— Очень приятно, мистер Уикем, — холодно произнесла я. — Но мы с вами не знакомы, и мне нечего вам сказать. Всего хорошего, сэр.

— Я знаю, кто вы, — проговорил он вдруг. — Вы миссис Сандерс.

Его бледные глаза смотрели на меня с холодным любопытством, как на какой-то диковинный предмет, достойный изучения. Это мне не понравилось и сам мужчина тоже. В его взгляде было что-то, говорившее: я знаю то, чего не знаете вы…

Я сказала:

— Мистер Уикем, не хочу показаться невежливой, но прошу вас сделать одолжение и оставить в покое мою особу. Меня не интересует жизнь лорда Девейна и его друзей. Я ожидаю человека, с которым приехала, и, как только он явится, мы покинем это место. Еще раз всего хорошего. Он оскалил зубы, что, по-видимому, означало улыбку.

— Вы привыкли говорить без обиняков, миссис Сандерс, не правда ли?

— Наверное, так, мистер Уикем.

Он поднялся:

— Что ж, полагаю, буду иметь честь встретиться с вами снова, миссис Сандерс.

— Сомневаюсь, мистер Уикем. Прощайте.

Он насмешливо поклонился и пошел к выходу. Я смотрела ему вслед, с тревогой думая, кто этот человек и отчего он позволил себе разговаривать со мной в таком тоне.

Неужели Роджер намеренно настоял на том, чтобы мы остановились здесь, и эта встреча с Уикемом была задумана заранее? Но зачем?

Я продолжала размышлять над всем этим, когда появился Роджер.

— Готовы продолжить путь, Гейл?

— Да. — Поднявшись, я сказала, стараясь оставаться спокойной:

— Произошла довольно странная вещь, пока вас не было, Роджер. Ко мне подошел человек, назвавшийся Уикемом. Он знал мое имя и порывался рассказать мне о своей дружбе с Джорджем. Хотя я не имела желания его слушать.

Светлые брови Роджера сошлись у переносицы.

— Он обеспокоил вас, Гейл? Извините, что стал невольным виновником этого.

— Вы не знаете человека с таким именем?

— Нет, уверяю вас.

— Странно, — сказала я. — Он вас знает.

Роджер кинул на меня встревоженный взгляд:

— Как он выглядит?

— Очень смуглый. Говорит, что только что приехал из Индии. Глаза совсем светлые, волосы табачного цвета… Ну, что еще сказать?

Ни тени узнавания не появилось на лице Роджера. Он покачал головой:

— Я не знаю его.

К нашему столу подошел высокий, хорошо одетый мужчина, по-видимому хозяин заведения:

— С вас два шиллинга, мистер Мелвилл.

— О, припишите их к счету его сиятельства, Марчинсон, — небрежно произнес Роджер.

— Извините, мистер Мелвилл, — сказал хозяин, — но его светлость лично уведомил меня, чтобы я больше не приписывал к его счету ваши расходы, сказав, что вы будете платить сами, сэр.

Голос хозяина был вежлив, но тверд.

У Роджера побелели губы.

— Он именно так сказал? Черт возьми, Марчинсон, неужели из-за двух проклятых шиллингов лорд Сэйвил разорится? А? Как ты думаешь?

Он выхватил из кармана две монеты, швырнул на стол с такой силой, что они упали бы на пол, если бы хозяин не подхватил их, и выскочил из комнаты.

Хозяин бросил на меня извиняющийся взгляд:

— Прошу простить, мэм, но я не мог не выполнить указания его сиятельства.

Я наклонила голову, выражая вежливое согласие, и вспомнила, что два дня назад Ральф после обеда отправился, как он сам сказал, на поиски Роджера. Возможно, он нашел его именно здесь и скорее всего за карточной игрой. Тогда, быть может, Ральф и попросил хозяина больше не записывать на его счет расходы кузена. А таинственный мистер Уикем наверняка партнер Роджера по игре, решила я.

Попрощавшись с хозяином, я вышла во двор, где стоял фаэтон Роджера. Сам он уже сидел в нем, нервно перебирая вожжи. Конюх помог мне сесть, и мы выехали из ворот — намного стремительнее, чем следовало. И потом, по улице, он продолжал что есть силы гнать лошадей.

— Пожалуйста, не так быстро, — сказала я довольно резко. — Здесь ходят люди.

Он не обратил на мои слова никакого внимания.

— Роджер, — повторила я, — прошу, умерьте ваш пыл.

В ответ он слегка приподнял руки, крепко сжимающие вожжи, и вороные ускорили бег. Сиденье экипажа так опасно подпрыгивало и раскачивалось, что я была вынуждена выхватить у Роджера вожжи и остановить разогнавшихся лошадей.

Он не ожидал подобного поступка и повернул ко мне искаженное злобой лицо; по его глазам я поняла, что он просто готов убить меня.

— Если вы хотите покончить счеты с жизнью, — крикнула я, — идите и утопитесь в озере! Но не заставляйте других следовать за вами!

— Я вовсе не собираюсь убивать себя! — закричал он в ответ. — С чего вы взяли?

— Тогда нечего так гнать лошадей!

Мы в упор смотрели друг на друга, от него, я чувствовала, исходили волны такой ненависти, что становилось страшно.

— Разве вы не знали раньше, что Ральф лишил вас кредита? — спросила я.

Он протянул руку, я передала ему вожжи, мы тронулись дальше, на этот раз значительно медленнее.

— Ральф угрожал, что сделает это, — ответил наконец Роджер сквозь стиснутые зубы. — Но, когда Марчинсон завел речь о двух шиллингах, я вышел из себя. Это уж слишком.

— Не думаю, что Ральф намеревался унизить вас, — сказала я, пытаясь успокоить его, хотя полагала, что Роджер мог бы заплатить два шиллинга за лимонад, просто вынув их из кармана и не прибегая ни к чьему кредиту.

— Именно этого Ральф и хотел, я уверен, — с горечью ответил Роджер. — Хотел, чтобы я пресмыкался, ползал перед ним. А все оттого, что я пасынок судьбы, мне постоянно не везет, неудачники же вызывают лишь пренебрежение. Особенно у тех, кто удачлив, у таких баловней фортуны, как Ральф. Откуда ему знать, что это такое — постоянно испытывать нужду в деньгах, биться за них, как это делают большинство людей. С двадцати одного года он стал полным хозяином Сэйвил-Касла со всеми его доходами. Ему вообще всегда и во всем везет.

Последние слова натолкнули меня на вопрос:

— И в игре тоже? Он играет?

— Нет, зачем? У него и так все есть.

Я полагала, что в рассуждениях мистера Роджера Мел-вилла гораздо больше злости и оскорбленного самолюбия, нежели здравого смысла, но не сочла возможным в эти минуты возражать ему и вообще продолжать разговор и потому замолчала.

— Проклятая Гарриет, — выкрикнул он через какое-то время. — Все из-за нее! У меня уже были и титул, и собственность. Я был на высоте. И вот все рухнуло!

— У вас и сейчас немало шансов остаться лордом Девейном, — попыталась я утешить его. — Похоже на то, что Гарриет способна рожать только девочек.

— Так-то оно так. — Его лицо постепенно обретало прежнюю привлекательность. — Если бы только я мог распоряжаться доходами Девейн-Холла, мои финансовые проблемы значительно уменьшились бы. — Он бросил на меня острый взгляд небесно-голубых глаз. — Хотя все равно будут необходимы дополнительные средства.

Мне думалось, я понимаю, на что он намекает.

— Если сможете убедить Ральфа передать деньги, завещанные моему сыну, в ваше распоряжение, я не стану возражать. Однако, откровенно говоря, не думаю, что ваш кузен согласится на это.

— Но почему нет? — воскликнул Роджер прежним легкомысленным тоном. — Нужно попробовать! Чем черт не шутит? А?

Я одарила его улыбкой, прощая недавний нервный срыв:

— Попробуйте. Желаю удачи…

Остальная часть пути прошла спокойно, мы мало говорили, и я продолжала размышлять о Роджере. Было совершенно очевидно, что он крайне нуждается в деньгах и потому, вероятно, склонен к азартным играм. Впрочем, могло быть и наоборот: склонность к ним и привела его к нужде. Но по крайней мере одно было ясно: сегодняшнюю поездку он отчасти затеял для того, чтобы поговорить со мной о деньгах, завещанных Никки. Однако разве ему не известно, что я отказываюсь от них?

И еще меня интересовали и несколько тревожили два вопроса: кто такой Уикем и каковы его взаимоотношения с Роджером?..

О несчастье я узнала сразу по приезде от встретившего нас крайне взволнованного Джона Мелвилла. Лошадь, на которой мой сын выехал на прогулку в лес, взбесилась, выбросила его из седла, и он ударился головой о дерево. И совершил все это наш любимый смирный пони Скуирт, с которым ничего подобного никогда не случалось.

— Гослоди, — проговорила я, прижимая ладонь ко рту. — Господи… С ним все в порядке, Джон?.. С моим сыном!

Я повысила голос, потому что Мелвилл ответил не сразу:

— Он без сознания. У него сейчас врач.

— Без сознания? Где он? Я должна его увидеть!

Я кинулась к лестнице.

— Он не у себя в спальне, — остановил меня Джон. — Мы не стали нести его по трем лестницам, а положили недалеко отсюда, в комнате покойной графини. Идемте, я провожу вас.

Мы прошли — нет, пробежали — через гостиную, отделяющую главный холл от личных комнат домочадцев, через официальный кабинет Ральфа, еще через какую-то комнату, за которой начинались покои графини Сэйвил, — приемная, гардеробная и, наконец, спальня, где находился сейчас мой Никки.

Я ворвалась туда, не видя ничего вокруг, — только кровать, огромную кровать, на которой лежала беспомощная маленькая фигурка. Не сразу я различила еще три фигуры: пожилого седовласого мужчину в коричневом костюме для верховой езды, возле него Ральфа — слава Богу, он уже здесь! — и Джинни.

Я подбежала с другой стороны кровати и остановилась, замерев, неотрывно глядя на бледное, безжизненное лицо сына. Наклонившись, я коснулась губами его щеки, он не пошевелился. Меня охватил ужас.

— Что… как он? — почти беззвучно проговорила я. — Что произошло?

Ответил Ральф:

— По словам мистера Уилсона, это случилось, когда он с тремя мальчиками ехал по лесу. Все пони были совершенно спокойны, но внезапно Скуирт словно обезумел. Встал на дыбы и сбросил Никки с седла, причем мальчик ударился о склоненную низко над землей ветку дерева. Когда к нему подбежали, он был без сознания. Уилсон немедленно привез его домой, и сразу послали за доктором Марлоу.

Слушая рассказ Ральфа, я не сводила глаз с лица Никки, с огромной страшной ссадины на его правом виске.

— У мальчика болевой шок, миссис Сандерс, — сказал врач. — Возможно, сотрясение мозга. Необходим полный покой и после того, как он придет в себя.

— А он придет в себя? — спросила я дрожащим голосом.

— Будем надеяться, — сурово ответил мистер Марлоу.

— Надеяться? — повторила я в полном ужасе. — Этого может не произойти? Вы хотите сказать…

У меня перехватило дыхание.

— В подобных случаях, — спокойным, ровным голосом начал разъяснять мне доктор, — если дыхание нормальное, как у вашего сына, большинство пациентов приходят в себя. Насколько могу судить, других серьезных повреждений у ребенка нет, только шок от удара. Остается ждать, когда организм сам справится с этим.

Чем больше он говорил, тем страшнее мне становилось. Что он там перечислял? Шок, сотрясение… Ведь это голова, и, значит, мозг… О Боже, помоги ему! Не дай уйти от меня!..

Я снова склонилась над Никки, почти касаясь губами его уха.

— Никки, — произнесла я дрожащим голосом, — ты слышишь меня? Никки… Мама здесь, рядом с тобой.

Никакого ответа не смогла я прочесть на маленьком бледном личике.

— Гейл, — мягко сказал Ральф, — присядьте, пока не упали. — Я почувствовала, как он взял меня за руку. — Садитесь, я принес вам стул.

Я подчинилась — села у постели, положила ладонь на руку Никки. Мне показалось, его пальцы чуть дрогнули. Надежда затеплилась в моей душе.

— Сколько?.. — спросила я, повернувшись к врачу. — Сколько времени может пройти до того, как он очнется?

— Несколько часов. И не пугайтесь, если он не сразу вспомнит, что с ним произошло, миссис Сандерс. Так бывает.

— Понимаю, доктор. Спасибо вам.

— Я уведу доктора, Ральф, — сказала Джинни. А я и забыла, что она здесь. Она ласково прикоснулась к моему плечу. — Все будет хорошо, Гейл. Мы даже не можем вообразить, как выносливы дети. Особенно мальчики. Уж я-то знаю.

После их ухода я сказала Ральфу:

— Со Скуиртом никогда такого не бывало. Не знаю, что и думать.

Лицо Ральфа было непроницаемо.

— Быть может, пчела? — сказал он.

Я отмахнулась, зная, что Ральф и сам не верит в это.

— Что могло случиться? — повторила я.

— Не знаю, Гейл. — И после некоторой паузы:

— Скуирт мертв.

— Что?

— По-видимому, у него был припадок бешенства. Уилсон сказал, что никогда не видел ничего подобного. После того как сбросил Ники, он упал на землю и начал биться в конвульсиях. Словно у него колики.

— Они не наступают так внезапно.

— Обычно нет. Возможно, что-то способствовало этому.

Его слова заставили меня задуматься.

— Единственное, что можно предположить… — сказала я, не сводя глаз с неподвижного тела сына. — Я слышала, что травоядные животные впадают в такое состояние, если в пищу попадает растение под названием белена. Однако не думаю, что белена растет возле конюшни, да и лошадь сама никогда не станет его есть.

— Я тоже считаю, что сама не станет, — сказал Сэйвил.

Смысл его слов не сразу дошел до меня, а когда дошел, мне сделалось жутко.

— Ральф, — спросила я со страхом, — вы ведь не думаете, что кто-то намеренно… хотел причинить зло Никки?

Он молчал.

— Ответьте! — крикнула я, вскакивая со стула. — Вы так не думаете?

Голос его звучал мягко, но с тревогой:

— Не знаю, что ответить, Гейл, но должен честно признаться, мне не нравится внезапная смерть пони. Она вызывает подозрения. И еще не нравится история с мостом. Джон уверяет, что в конце прошлого месяца его проверяли, и все было в порядке.

— Так что же это, Господи? — в отчаянии проговорила я.

Вместо ответа он задал вопрос, от которого мне стало еще страшнее, по спине побежали мурашки:

— Гейл, знаешь ты кого-нибудь, кто мог бы желать зла тебе и Никки? Спрашиваю, потому что мне далеко не все известно о вас… Если не хочешь, можешь не отвечать.

— Нет, — прошептала я. — Нет, Ральф, я не знаю таких людей.

Но он не удовлетворился ответом.

— Могли какие-нибудь обстоятельства, — осторожно продолжил он, — связанные с рождением Никки, толкнуть кого-то на неблаговидные поступки?

Взгляд его янтарных глаз был тверд, но ни подозрения, ни осуждения в них не было.

— Нет, — повторила я, отвернувшись от него. — Подобных обстоятельств не существует.

— Хорошо, — спокойно сказал Сэйвил. — Я должен был спросить об этом.

— Конечно, — согласилась я. — Должен.

Ночь я провела на постели покойной жены Ральфа, рядом с Никки, которого не захотели тревожить и переносить на другое место. Одна из дверей этой комнаты вела в спальню Сэйвила, но сейчас меня меньше всего беспокоили правила приличия, да и другим, надеюсь, было не до этого.

Разумеется, никто не мог знать, что Ральф в эту ночь находился не у себя в спальне, а сидел в кресле возле постели Никки. Он смотрел на нас обоих и почти ничего не говорил, я даже ни разу не предложила ему отправиться спать — так необходимо мне было его присутствие.

Было, наверное, около трех утра, когда я почувствовала, как мой сын пошевелился рядом со мной. Я встала на колени и наклонилась над ним.

— Никки, — сказал я. — Никки…

Ральф уже вскочил с кресла. Масляная лампа у изголовья постели горела всю ночь, и мы увидели, как задрожали веки мальчика, затрепетали ресницы.

— Никки, — настойчиво вопрошала я, — ты слышишь меня? Это я, твоя мама. Никки, ответь…

Он открыл глаза:

— Конечно, слышу, мама. Почему ты кричишь?

Слезы ручьем потекли у меня из глаз.

— О Господи, — рыдала я, — спасибо Тебе! Спасибо Тебе.

Ральф положил руку мне на плечо.

— Почему ты плачешь? — спросил Никки. — Что случилось? Уже утро?

— Ты упал со своего Скуирта, Никки, — сказал Ральф, — и несколько часов не приходил в сознание. Оттого твоя мама расстроена. Не удивляйся, если день-два у тебя будет болеть голова.

Никки нахмурился.

— Она и сейчас болит, — сказал он. — Значит, я свалился со Скуирта, мама? Совсем не помню.

— И не надо, — утешил его Ральф. — Доктор сказал, что все будет хорошо. А помнить о плохом не обязательно.

Никки продолжал хмуриться.

— Скуирт в порядке? — спросил он окрепшим голосом.

— Да, — коротко ответила я. — Ты можешь чуть-чуть приподняться? Я дам тебе попить.

Мы помогли ему дойти до ватерклозета и выпить воды. У него страшно разболелась голова, он даже заплакал, и все, чего хотел, — поскорее снова лечь. Мы уложили его. Я опять легла рядом, взяла его руку в свою.

— Идите к себе и поспите немного, — тихо сказала я Ральфу. — Вы совсем измотались за день. Однако он снова уселся в кресло.

— Подожду, пока мальчик заснет.

Это случилось очень скоро, и тогда Сэйвил встал, подошел ко мне и некоторое время молча стоял, переводя взгляд с меня на Никки.

— Думаете, с ним все будет хорошо? — с тревогой спросила я.

— Уверен, Гейл. Готов дать голову на отсечение.

— Спасибо, Ральф. Спасибо за все и особенно за сегодняшнюю ночь. Вы оказали мне такую поддержку, такую… — Слезы мешали мне продолжать, но я договорила:

— Я никогда не забуду этого.

— Маленькая Гейл, — нежно произнес он, наклонился и поцеловал меня. — Если понадобится помощь, я буду рядом, за той дверью.

Глава 19

Наутро Ральф спросил у всех конюхов, что такого мог съесть Скуирт, в результате чего впал в безумие, окончившееся смертью. Опрос ни к чему не привел.

Я не хотела и в этот день говорить Никки о смерти его любимого пони. Но Ральф посоветовал не скрывать от мальчика правды. И то, что я согласилась с мнением Ральфа, лишний раз подтверждало, насколько большое влияние оказывал на меня этот человек.

Никки был безутешен, я уже осуждала себя за то, что послушалась Ральфа, однако тот успокоил меня простыми словами — лучше горькая правда, чем ложь. Скрепя сердце я согласилась с этим расхожим, но не всегда бесспорным утверждением.

Никки продолжал находиться в спальне графини под моим присмотром и большую часть дня спад. Несколько раз его навешали мальчики и их наставник Уилсон. Вечером, когда мы собрались перед обедом в гостиной, Джинни спросила, не хочу ли я перевести Никки в его собственную спальню, где он будет под присмотром няни, и я смогу немного отдохнуть.

Я уже готова была согласиться, но с условием, что сама буду ухаживать за Никки, но Ральф предварил мой ответ.

— Пусть мальчик еще побудет здесь, — сказал он. — Доктор Марлоу советовал не беспокоить его несколько дней.

— Прекрасно, — ответила Джинни. — Тогда я распоряжусь, чтобы в комнату поставили раскладную кровать для няни.

Ральф улыбнулся:

— Думаю, и этого не потребуется. Уверен, Гейл захочет снова провести ночь рядом с сыном.

В гостиной наступило неловкое молчание. Я смело оглядела присутствующих и, к своему удивлению, заметила выражение крайней обеспокоенности на лице Джона Мелвилла. Роджер выглядел лишь немного удивленным, Гарриет — злобно-угрюмой, ее отец, как, впрочем, почти всегда, — недовольным и раздраженным. Джинни была несколько озадачена.

— Обед подан, миледи, — объявил появившийся в дверях дворецкий.

В том же порядке, что обычно, мы двинулись в столовую. Джинни и Ральф принялись обсуждать — и продолжили потом за столом — пожар в ее доме, связанные с этим проблемы и необходимые действия. Джон давал советы, остальные вяло поддерживали разговор, не выходя за рамки приличий.

Я с тоской вспоминала полные тепла, а иногда по-настоящему веселые застолья с Макинтошами в моем бывшем доме и те кажущиеся теперь такими далекими и спокойными дни, когда граф Сэйвил еще не вторгся в мою жизнь, не перевернул ее вверх дном.

После того как мужчины, выпив свое вино, снова присоединились к нам в гостиной, образовался кружок играющих в вист — Ральф, Джинни, Роджер и Гарриет. Я не умела играть в эту игру и потому согласилась на предложение Джона Мелвилла прогуляться по саду.

Над озером стлался туман, в вечернем воздухе веяло прохладой, и я пожалела, что не взяла шаль, но Джон, увидев, что мне неуютно, тут же снял сюртук и накинул мне на плечи.

Я была благодарна ему, но некоторая бесцеремонность, претендующая на интимность, с которой он сделал это, невольно заставила меня посмотреть на него с удивлением.

Он ответил успокаивающей улыбкой:

— Не тревожьтесь. Я не претендую на место Ральфа.

Надеюсь, сумерки скрыли мои пылающие щеки. Не стало никаких сомнений в том, что все в замке знают о моей связи с Ральфом. Прежде всего это ставило в неловкую ситуацию меня. Ральф ведь у себя дома, где, вероятно, уже привыкли к тому, что время от времени в замке появлялись его любовницы. Скорее всего это были женщины из высшего общества, которых, быть может, и не смели называть этим словом, хотя, как я уже говорила, для меня в нем нет ничего постыдного. Если, конечно, эта связь действительно любящих друг друга людей не приносит никому вреда.

Я была совершенно уверена, что в тех случаях, когда фаворитки Ральфа принадлежали к светскому обществу, все правила приличия строго соблюдались и женщины не только не подвергались оскорблениям, но даже подобных намеков никто себе не позволял. Как это сделал сейчас Джон Мелвилл.

Но я ведь не принадлежала к высшему обществу.

Бесстрастно и холодно я сказала:

— Его сиятельство действительно очень добр ко мне и к моему сыну.

— Вы правы, именно так, — ответил он без прежней иронии и добавил:

— Я понимаю, Гейл, все это не слишком просто, особенно для такой женщины, как вы. Но, обещаю, никто вас тут не обидит. Я позабочусь об этом.

— Пожалуйста, не затрудняйте себя, — ответила я с язвительной любезностью. — Единственное, чего я хочу, сэр, так это поскорее обрести новое жилье и продолжить дело, которым занималась раньше, — обучать верховой езде.

— Он не женится на вас, миссис Сандерс, — сказал вдруг Джон, как если бы не слышал или не хотел слышать того, что я сейчас говорила. — Помимо разности происхождения и положения в обществе, есть еще и память о Джорджиане и их ребенке. Поймите, дорогая, он никогда не сможет переступить через это.

— О чем вы говорите, Мелвилл? — с неискренним возмущением воскликнула я. — И в мыслях не имела ничего подобного. Единственное, чего я хочу от графа, — скорейшего завершения сделки, касающейся лошадей, о которой вам, надеюсь, известно, а также помощи в решении вопроса о моем жилье. Но тут я уже нахожусь в полной зависимости от вас, Джон. — Я умудрилась перевести разговор в другую плоскость, спросив жалобным тоном, есть ли надежда найти что-нибудь подходящее — недорогое и приличное. И с хорошей конюшней, разумеется…

Вечерний чай и фрукты подали в одиннадцать, после чего я пожелала всем доброй ночи и, взяв приготовленную, как всегда, свечу возле дверей, зажгла ее и удалилась.

Со странным чувством проходила я по комнатам, когда-то принадлежащим несчастной жене Ральфа: так называемая утренняя комната, обитая розовым шелком — сейчас, в полутьме, он казался серым; множество картин, на которых в основном изображены цветы. Похожие, но живые, лежат на могилке хозяйки. Потом шла гардеробная — великолепная, с бледно-зелеными стенами, такого же цвета мебелью и оконными рамами. Когда я смотрела на них при дневном свете, то не могла не вспомнить портрет в галерее, показанный Джинни: там у жены Ральфа глаза точно такого же цвета.

В самой спальне обстановка была тяжелее, солиднее — мебель, стены, балдахин над кроватью, драпировки, вышитые золотом, серебром и жемчугом. Джинни успела сказать, что им более двухсот лет.

Я не могла избавиться от мысли, что эти комнаты принадлежали женщине, с которой жил Ральф, что ее присутствие, ее дух чувствуются здесь и сейчас. Здесь он любил ее… И как уверяет Джон Мелвилл, не перестает любить и ныне.

Снова я вспоминала ее портрет: гладкие темные волосы, зеленые глаза, стройная высокая шея, благородство и изысканность в каждой черточке лица.

Мне было больно думать, что Ральф до сих пор любит ее, не может не любить. Я хотела, чтобы его любовь принадлежала мне…

Наклонившись к Никки, я с облегчением увидела, что он крепко спит, дыхание ровное и спокойное. В течение дня я постоянно наблюдала за сыном и заметила, как на его щеках постепенно появляется румянец, а глаза становятся живее и выразительнее.

Вошла горничная, и снова я, чтобы не нарушать традиций дома, не отказалась от ее помощи при переодевании, хотя чувствовала себя при этом неловко. Откажись я совсем от ее услуг, она, чего доброго, могла подумать, что я страдаю какой-нибудь ужасной кожной болезнью или скрываю, что у меня деревянная нога.

Облачившись в длинную белую рубашку, я опустилась на подушки огромной кровати рядом с Никки, прислушиваясь к его дыханию. Однако не могла не думать о том, что совсем недалеко, за той дверью, Ральф, быть может, в эту минуту тоже ложится в постель. Думает ли он обо мне, как еще недавно думал о своей жене, лежавшей на этой кровати и ожидавшей его каждую ночь?

Я постаралась запретить себе подобные мысли — они недостойны, неподобающи. И доставляют мне лишь страдания. Зачем мучиться тем, что несбыточно… неосуществимо?

Никки тихо лежал рядом, я протянула руку и коснулась его плеча, чтобы напомнить себе, что я все та же Абигейл Сандерс, а не какая-то иная женщина, хотя и нахожусь в непривычном для себя месте, в необычной обстановке, лежу на диковинной кровати…

Не знаю, сколько прошло времени до той минуты, когда произошло то, что, я верила и надеялась, должно произойти, — открылась внутренняя дверь и на пороге появился Ральф со свечой в руке. Неслышно ступая в толстых чулках, он подошел к постели, взглянул на Никки.

— Спит спокойно?

— Да, спал уже, когда я пришла. Ему значительно лучше, благодарение Богу.

— Думаю, его можно оставить одного на какое-то время.

— Не знаю. Когда я уходила в течение сегодняшнего дня, с ним всегда кто-нибудь оставался. Я боюсь, Ральф. Боюсь после того, что случилось… Этот мост… Смерть Скуирта… Что, если кто-то действительно хочет причинить ему вред?

Вместо ответа Ральф молча направился в гардеробную, и я услышала, как там щелкнул замок двери, ведущей в коридор. Вернувшись в спальню, он сделал то же самое с дверью в гардеробную.

— Теперь войти сюда можно только через мою комнату, — сказал он. — Никки вне опасности.

Это звучало убедительно.

Откинув одеяло, я спустила ноги на ковер, устилавший пол.

— Гейл, — прошептал Ральф, наклоняясь ко мне и ставя свечу на столик.

Его руки уже обхватили мою талию, я почувствовала, что поднимаюсь в воздух, и обняла его за шею. Наши губы встретились, мы целовали друг друга так жадно, словно встретились после долгой и томительной разлуки.

— Гейл, — повторил он, и звук его голоса был похож на стон.

Ральф по-прежнему крепко прижимал меня к себе, мои ноги болтались в воздухе, он начал медленно двигаться к двери в свою комнату. Но потом остановился, подхватил меня под колени и, высоко подняв, стремительно, словно жертву похищения, понес к себе в спальню, где было почти темно — горела всего одна свеча.

Положив свою добычу на постель, Ральф некоторое время молча смотрел на меня, потом сказал, одновременно снимая с себя рубашку и слегка задыхаясь:

— У тебя прелестное ночное одеяние, но без него ты еще прекраснее. Не решишься ли снять его сейчас?

Мне тоже не хватало воздуха, но все же я сумела ответить:

— Да, я сделаю это.

Что и выполнила без всякого стеснения, напрочь забыв о правилах приличия.

Ральф, освободившийся от одежды, уже был рядом со мной в постели. Его руки обнимали меня, ласкали, касаясь тех мест, прикосновение к которым было мне особенно приятно. Я отвечала, целуя его губы, шею, гладя мускулистую спину и грудь, пропуская сквозь пальцы золотистые волосы.

Его губы задержались на моей груди, я замерла, тело непроизвольно выгнулось, жар пробежал по нему от сосков до лона, которое уже призывало, ждало его пришествия.

И он пришел. Я ощутила его присутствие, его движения. Сначала они были медленными, осторожными, легкими, потом становились быстрее, увереннее, сильнее. А затем наступил всплеск, взрыв эмоций, и я уже не понимала, где я, на каком небе и что со мной…

Откинувшись на бок, он продолжал сжимать меня в объятиях, а я прятала лицо в ямке на его плече.

Я чувствовала себя в такой безопасности рядом с ним, такой защищенной.

Это ощущение вызвало в моей памяти то, что и не уходило из нее: происшествие с Никки. Мне захотелось убедиться, что с ним все в порядке.

— Ральф, — сказала я. — Я иду к Никки. Я должна…

Он не стал спорить, поднялся с постели и подал мне ночную рубашку. Сам тоже накинул халат, и мы вдвоем пошли к Никки.

Мой сын спал на спине, закинув руку за голову. Волосы упали на лоб, ресницы под светом свечи отбрасывали на щеки длинные тени. Мое сердце защемило от любви. И от беспокойства.

— То, что случилось вчера, — проговорила я, повернувшись к Ральфу, — было случайностью? Так ли это? Скажи мне прямо, прошу тебя.

Ральф повел меня ближе к окну, чтобы наши голоса не потревожили Никки, и там заговорил. Но не сразу.

— По правде сказать, не знаю, что и думать, хотя размышляю об этом постоянно. Я доверяю Джону, он доверяет работникам, которые следят за мостом. Также я доверяю конюхам — они не могли накормить вашего пони ядовитой травой… И в то же время подозрения не оставляют меня. Я стараюсь отбросить их, мне стыдно перед самим собой. Ничего подобного еще не случалось в Сэйвил-Касле.

Я тотчас представила, что случилось бы, если бы Сэйвил проехал на несколько дюймов дальше по тому злополучному мосту… Что бы произошло, если бы Никки ударился головой чуть сильнее?.. Нет!..

— Тебе холодно, — сказал Ральф, заметив, что я вся дрожу. — Где твой пеньюар?

— Это не холод, — ответила я. — Мне страшно.

— Полно. Нам не следовало обсуждать все это. Я сам займусь этим делом, обещаю тебе.

Я покачала головой, как бы говоря, что не могу оставаться в стороне, как бы ни хотела, и уже собралась выразить свою мысль словами, когда Ральф спросил:

— Кстати, Гейл, когда Никки родился?

Я напряглась и с испугом посмотрела на Сэйвила. Вот оно, начинается…

— Почему ты спрашиваешь?

— У нас тут заведено отмечать дни рождения детей, и я не хочу, чтобы твой сын остался без праздника, — улыбнулся Ральф.

Но я поняла, что вопрос был задан не по этой причине.

— Никки родился зимой, — ответила я, — так что празднование его дня рождения отпадает.

— И все же, — настойчиво повторил он, — хотелось бы небольшим подарком напомнить Никки об этом дне. Ты знаешь, что мальчик пришелся мне по душе… Так какой же день нам вспоминать?

Я знала, что ему понравился Никки, тут он меня не обманывал. А в остальном…

Мы по-прежнему стояли возле окна, лунный свет озарял наши напряженные лица. Впрочем, напряженным было только мое лицо. Ральф испытующе, как мне казалось, смотрел на меня.

— Никки родился двадцать первого декабря, — сказала я наконец.

Он кивнул, не сводя с меня глаз.

Я вдруг подумала, что, если Сэйвила заинтересуют подробности рождения Никки, он легко может узнать их, заглянув в регистрационную книгу церковного прихода в Хатфилде, и тогда выяснится, что мальчик родился слишком рано… Рано для меня… Но, собственно, какое до этого дело графу Сэйвилу? Не станет же он упрекать меня в порочности, в нарушении священных законов супружества? Слава Богу, в данное время мы с ним в одинаковом положении. Вне брака. А что было раньше, касается только Томми и меня.

Но сейчас не стоит ни думать, ни говорить об этом.

Я спросила:

— Значит, скорее всего и то, и другое несчастный случай? То, что случилось на мосту? И с Никки?

Он провел рукой по волосам.

— Вероятно, так… Тем более что мост мог рухнуть под кем угодно.

— Но было известно, — возразила я, — что после купания по нему должны проехать именно мальчики.

— Мальчики, но не один мальчик, Гейл. Это затронуло бы всех!

Мне стало стыдно: в своем беспокойстве о Никки я напрочь забыла о других возможных жертвах.

— Кроме того, — продолжал Ральф, — я хочу вернуться к основному вопросу, который уже задавал: кто может желать зла Никки?

«Зло», пожалуй, не слишком точное слово, вернее было сказать «смерть», но ни Ральф, ни я не осмеливались произнести это слово.

Я пожала плечами и вновь подошла к спящему Никки. Ральф встал сзади, обнял меня, слегка прижав к своему теплому телу. Как мне стало спокойно и умиротворенно. Но увы, лишь на короткое мгновение.

— Ты слишком много взвалила на свои хрупкие плечи, дорогая, — тихо сказал он. — Позволь мне помочь тебе. Я очень этого хочу.

О Боже, он выразил вслух мою мысль, мою надежду, упование! Но именно это испугало меня. Я никоим образом не должна рассчитывать на Ральфа Мелвилла, графа Сэйвила! Я не могу себе этого позволить!..

Сделав попытку высвободиться из его рук, я запальчиво произнесла:

— Сколько можно повторять — заботу о сыне никак нельзя назвать грузом!

Ральф нежно поцеловал меня в висок и успокаивающе шепнул:

— Я не это хотел сказать. Совсем не это. — И, чувствуя мое сопротивление, добавил:

— Еще и еще раз прошу: если нужна моя помощь, скажи об этом.

Я молчала.

Он вздохнул.

— Спасибо за эти слова, — произнесла я наконец. — А теперь, думаю, будет лучше, если остаток ночи я проведу рядом с сыном.

Вместо ответа Ральф повернул меня к себе лицом и принялся целовать. Одной рукой он поддерживал мою голову, другая проникла в вырез ночной рубашки.

Спустя мгновение он уже снова нес меня в свою спальню.

У меня не было средств защиты от этого человека. Лежа в его постели, я отдала ему свое тело, и он вошел в него, глубже, еще глубже, пока мы не слились воедино — так, что, казалось, ничто и никогда уже не разъединит нас. Его тяжесть не давила, она размягчала меня, и я принимала форму его тела, а он — моего; мы были одним телом, одним желанием.

И когда это свершилось, мы вздрогнули и со стоном очнулись. Но мир остался прежним, со всеми его горестями, заботами и опасностями.

Глава 20

Я вернулась к Никки уже на рассвете. Вскоре он проснулся, готовый, как всегда, вскочить и бежать "а завтрак. С трудом я уговорила его еще немного поваляться в постели, а потом поднялась вместе с ним наверх, в детскую, и позавтракала тоже вместе с ним, только в комнате для прислуги.

В тот день все дети — мальчики и девочки — собирались со своими наставниками на реку ловить рыбу, и я была довольна, что после случившегося Никки проведет время за таким тихим, неспешным занятием. Ральф обещал прошедшей ночью, что поручит одному из надежных слуг дополнительно присматривать за Никки. Я бы и сама пошла с детьми на реку, но меня останавливало чувство неловкости перед Джинни, которая вынуждена будет провести большую часть дня с Гарриет, чего ей вовсе не хотелось. Кроме того, она вообще неважно себя чувствовала из-за беременности, а пожар в их доме, уничтоживший весь спальный флигель, вовсе не улучшал настроение. Муж Джинни все еще пребывал в Гейдельберге, занятый своими научными дискуссиями.

— Не хотите прокатиться в Хенли? — предложила я Джинни, застав ее в малой гостиной. — Вам не помешает хотя бы ненадолго переменить обстановку. Заодно поедим мороженого, о котором вы недавно говорили.

Лицо ее просияло, как у ребенка, которому обещали игрушку.

— Прекрасная идея, Гейл! Я уже на стену лезу от мыслей о пожаре, и вообще тоска. Не знаете, Ральф сможет отвезти нас?

Ральфа нигде не нашли, дворецкий сказал, что граф уехал на одну из ферм и вернется не скоро. Роджер тоже отправился куда-то, даже старомодного экипажа мистера Коула не было в каретном сарае. Впрочем, его услугами мы вряд ли захотели бы воспользоваться.

Джон Мелвилл не без сожаления сказал, что с превеликим удовольствием отвез бы нас, но у него сегодня уйма дел.

Мы с Джинни обменялись унылыми взглядами, и тут меня осенило. Я радостно сказала, что и сама вполне бы справилась с гнедыми Ральфа, если, конечно, он не будет возражать.

Реджина с сомнением покачала головой:

— Не знаю, что сказать, Гейл.

— Тогда возьмем с собой одного из конюхов, — предложила я.

Это ей понравилось больше.

— Я так хочу поехать, — призналась она, — что даже не важно, будет ли кто-нибудь сопровождать нас. Я вполне вам доверяю!

Было приятно смотреть на ее оживленное лицо, но чувствовала я себя неуютно: какое право я имею распоряжаться лошадьми Ральфа? Поэтому я вновь спросила Джинни, не вызовет ли это недовольство или гнев ее брата.

— Ах, Гейл! — ответила она, глядя на меня с хитрецой и любопытством. — Ах, Гейл, честно говоря, я полагаю, что стоит вам попросить — и Ральф ради вас снимет со стены даже священный меч рода Сэйвилов! Что там говорить о гнедых!

Я покраснела.

— Да, он очень великодушен, — промямлила я, стараясь не смотреть на Джинни.

— О, конечно, — с лукавой улыбкой согласилась она. — Но я имела в виду несколько иное…

В конце концов мы решили поехать одни. Джинни велела заложить гнедых красавцев в фаэтон, что и было сделано. Стояло тихое солнечное июльское утро, и хотелось, чтобы и на душе было так же, но, увы, эти надежды оставались тщетными.

Лошади вели себя вполне пристойно, слушались меня и не пытались выкинуть какой-нибудь фокус. Но я все равно зорко следила за каждым их движением. На дороге было мало экипажей и верховых, Джинни разговорилась и всю дорогу рассказывала мне, как собирается отделать комнаты после пожара, а мне оставалось только кивками и разнообразными междометиями показывать ей, что я полна внимания.

На въезде в Хенли нам пришлось снова, как и в прошлый раз с Роджером, остановиться в «Черном лебеде», ибо Джинни потребовался ватерклозет.

Во дворе гостиницы было почти пусто, и первое, что мы увидели и сразу узнали, был старомодный экипаж мистера Коула.

— Вот так-так! — сказала Джинни. — Любопытно, что он тут делает?

— Наверное, встречается с каким-нибудь торговцем или клиентом, — предположила я без особого интереса. — Вряд ли он станет приглашать их в Сэйвил-Касл, не правда ли?

Джинни сморщила свой аристократический, унаследованный от предков носик.

— Надеюсь, — сказала она. — А еще больше надеюсь, что мы не встретим его здесь и он не станет надоедать нам своими разговорами и вечным недовольством.

Мы вошли в дом, и Джинни в сопровождении служанки пошла наверх, где находилось то, что ей было нужно. Я не разделяла желания Джинни, пить мне тоже не хотелось, а потому я стала прохаживаться вдоль стен холла, разглядывая картинки, висящие на деревянных панелях. Когда я так стояла, лицом к стене, всматриваясь в очередное произведение местного живописца, сзади меня раздался голос, который показался знакомым. Он, несомненно, принадлежал мистеру Коулу.

Помня о нежелании Джинни встречаться с этим господином, да и сама испытывая то же чувство, я не поворачивалась к говорившему и, таким образом, стала невольной свидетельницей разговора, показавшегося мне не лишенным интереса.

— …Я уже напоминал вам, — говорил кому-то Коул, — что мне нужны доказательства. Я не из тех, зарубите себе на носу, кому можно наговорить всякую чушь и получить за это денежки. Мне необходимы подлинные документы. Это понятно?

— Ну, конечно, — ответил его собеседник. — Я говорил вам еще в Лондоне, Коул, что знаю, где они находятся. Нужно только уговорить тех, кто владеет документами, отдать их мне.

Внезапно я узнала и этот голос. Его обладателем был тот человек, который нахально подсел ко мне за стол в этой самой гостинице, когда я была здесь с Роджером. Его зовут, если не ошибаюсь, Уикем. Да, так он назвал себя. Я еще подумала тогда, что это один из партнеров Роджера по карточной игре.

Получается, он знаком с Коулом.

Тот ответил ему в своей обычной ворчливой манере.

— Я не скрываю, мистер Уикем, что очень интересуюсь этими доказательствами. Но я должен увидеть их, прежде чем раскошелиться.

— Как вы не понимаете? — возразил его собеседник. — Для того чтобы мне их отдали, нужны деньги.

— Не пытайтесь втереть мне очки, Уикем! Хотите, чтобы я покупал кота в мешке? Не выйдет! Откуда я знаю, что все это не шарлатанство, не обман? И что вы не исчезнете, как только ухватите денежки?

— Я этого не сделаю! Часть документов уже у меня. Мистер Коул искренне рассмеялся:

— Ну-ну, сынок убедил! Да если бы у вас хоть что-то было, вы тут же притащили бы, вот что я вам скажу. И другого разговора не будет!

Они еще какое-то время препирались в таком же духе, а я стояла как вкопанная у картины, изображавшей охоту. Потом они прошли в гостиничную залу, и я, с облегчением вздохнув, повернулась. Насколько я могла понять, мистер Уикем так и не вытянул из Коула ни гроша.

Меня немного удивил, вернее, обеспокоил услышанный разговор: о каких доказательствах шла речь? Этот Уикем не был похож на человека, хоть как-то связанного с торговлей, и, кто знает, возможно, его сведения имеют какое-то отношение к подозрительным событиям, происходящим в Сэйвил-Касле? После недавней истории с мостом и с нашим бедным пони мне стало казаться, что все так или иначе крутится вокруг этого злополучного замка на острове.

Но с другой стороны, говорила я себе, то, что мне не нравится Коул, вовсе не означает, что тот способен причинить вред мне и моему сыну. Особенно после того, как я во всеуслышание отказалась от этих проклятых денег.

Мои размышления были прерваны появлением Джинни, мы продолжили путь, и я забыла о своих тревогах.

Джинн и все больше радовалась поездке. В городе она встретила много знакомых и почти с каждым поделилась печальной вестью о пожаре в своем доме. Кроме того, не пропускала почти ни одной лавки, и вскоре наш фаэтон был завален покупками. Не раз и не два она показывала на платья, которые, по ее мнению, были бы мне к лицу, но я качала головой и честно признавалась, что не могу позволить себе такой роскоши. Особенно сейчас, когда оказалась без жилья и без уроков, дающих нам средства к существованию. Впрочем, одну покупку я сделала — для Никки: игру в шарики.

Мое откровенное признание своей бедности Джинни не пропустила мимо ушей. На обратном пути она, пусть и не прямо, вернулась к этому разговору.

— Гейл, — сказала она, — мне неловко совать нос в чужие дела, но все-таки отчего вы до сих пор не вышли замуж? Это могло бы облегчить вашу жизнь, не так ли? И не говорите, что у вас не было предложений, я все равно не поверю!

Глядя вперед на дорогу, не сводя глаз с бегущих ровной рысью гнедых, я ответила:

— Найти мужа не так легко, как может показаться, Джинни. Тем более если ты бедна и у тебя ребенок.

— Хотите сказать, — упорно продолжала Реджина, — что со времени кончины вашего супруга ни один мужчина не просил вас стать его женой?

— Ну… Я бы так не сказала.

— Об этом я и говорю! — воскликнула она, и в ее тоне сквозила наивная гордость едва ли не за всех женщин мира. Повернувшись ко мне, Реджина спросила с требовательностью судьи:

— Тогда почему?

Я незаметно вздохнула.

— Думаю, потому, что не хотела жертвовать своей свободой, — ответила я и посчитала необходимым пояснить:

— Понимаете, Джинни, одно дело — вступать в брак с тем, кого по-настоящему любишь, и совсем другое — просто мириться со своим супругом. Первое случается, наверное, только раз в жизни или никогда. А второе… Нет, я не желаю этого, пока могу сама кормить и одевать Никки. Пускай не совсем так, как мне бы хотелось.

После этого мы долго молчали. Навстречу нам попалась двуколка, ехавший в ней человек, судя по всему фермер, поздоровался с нами. Наши гнедые продолжали свой ровный, изящный бег. В пригороде все было спокойно и красиво.

— Пожалуй, я не знаю женщин, обладающих вашей смелостью, — задумчиво произнесла Джинни.

За поворотом дороги мы увидели повозку, доверху нагруженную сеном. Я сдержала лошадей, и некоторое время мы следовали медленным шагом за повозкой, пока та не свернула в поле. Я не могла нарадоваться на гнедых — как они послушны, несмотря на то что рвутся вперед. О, если бы весь день держать в руках вожжи! Какое это удовольствие!

Я вернулась к теме нашего разговора: хотелось, чтобы Джинни лучше поняла меня.

— К самостоятельности я была подготовлена с детства. Всей жизнью. Мои родители погибли, когда мы с сестрой были детьми, и тогда нас взяла наша тетя из Хатфилда, сестра матери. У нее в доме нам с Деборой была предоставлена почти полная свобода, тетя много болела, но главная ее болезнь заключалась в том, что она боялась покидать свое жилище… Не думайте, Джинни, что она не любила нас. Просто была немного… Не совсем обычной…

— Это та женщина, которую Гарриет окрестила колдуньей? — спросила Джинни.

— Да, моя тетя Маргарет. Она занимается травами, делает из них различные, лекарства. Многие люди доверяют ей больше, чем докторам.

— Что ж, Гейл, — заключила Джинни, глядя на меня с состраданием, — не скажешь, что детство у вас было счастливым. Ни отца, ни матери и к тому же тетушка с немалыми странностями.

Я затрясла головой, не соглашаясь с ней.

— Мы с сестрой были очень привязаны друг к другу. Нам никогда не бывало скучно вдвоем.

— А где она сейчас?

— Дебора умерла, — ответила я, в который уже раз ощущая, что до сих пор не избавилась от боли потери.

— О, Гейл! — воскликнула Джинни с отчаянием, смешанным с удивлением. — Вы потеряли всех родных! Как ужасно! Всех самых близких…

Снова наступило молчание.

Джинни заговорила первая:

— Бедняжка… Жизнь не баловала вас, Гейл. И все это случилось, когда вы были еще так молоды… Сколько вам сейчас?

— Двадцать семь… Но у меня есть сын.

— Прекрасный ребенок, — сказала Джинни, за что я послала ей благодарную улыбку и заметила:

— Надеюсь, рыбная ловля у наших мальчиков была сегодня удачной.

Рыбалка оказалась успешной: дети получили на обед плоды своих утренних трудов и остались весьма довольны. У взрослых обед прошел далеко не в такой приятной обстановке.

Начать с того, что Роджер заявился в гостиную не совсем в нормальном виде — взлохмаченный, глаза расширены и странно блестят.

— Опять пьян? — спросил его Ральф.

— Я? — удивился Роджер. — Как ты можешь говорить такое, дорогой кузен? Тебе ли не знать, что я не в состоянии купить себе даже самого дешевого пойла в самом захудалом кабаке?

— Вот-вот! — со злостью сказал мистер Коул. — О чем я и толкую. Такие, как вы, пропивают деньги, оставленные лордом Девейном, а его законному наследнику придется начинать все сначала. Но уж когда мой внук родится и вступит в права наследства, вам не поздоровится. Посмотрим, что вы тогда запоете!

Роджер, подперев стену рядом с камином и статуей Якова и сложив руки на груди, смерил своего противника презрительным взглядом.

— Интересно, откуда ваша дочь возьмет мальчика, если ей самим небом определено рожать девочек? Слышите, Коул, только девочек! В моем клубе все поставили на девочку! Все до одного!

Лицо Коула опасно покраснело, он изо всех сил сжал ручки дубового кресла, на котором сидел.

— После трех девочек должен быть мальчик! — выкрикнул он. — Это все знают! И скажу вам, мистер Роджер Как-вас-там: армия кредиторов уже расположилась у вашего порога, и как только вы окончательно лишитесь Девейн-Холла, они все набросятся на вас, а я посмотрю, как вы справитесь с ними!

Ральф негромко сказал со своего места возле окна, обращаясь к обоим спорщикам:

— Прекратите скандал! Вы надоедаете дамам.

— Дамам? — переспросил Роджер. — Я вижу здесь только одну даму — леди Реджину.

— Папа! — возмущенно вскрикнула Гарриет. Я, разумеется, смолчала.

Ральф проговорил так же спокойно, но голосом, от которого мороз продирал по коже:

— Немедленно извинись, Роджер, перед Гейл и Гарриет.

Лицо Роджера утеряло свой веселый розовый цвет, глаза потускнели, он трезвел на глазах.

— Я не имел в виду вас, Гейл, — сказал он, повернувшись ко мне, после чего замолчал.

— Мы ждем, — напомнил ему Ральф.

— Извини, Гарриет, — произнес Роджер, глядя мимо нее на Ральфа.

После такого пролога и сам обед прошел далеко не в приятной обстановке. Роджер пил много вина и продолжал делать обидные выпады по адресу Гарриет. Это кончилось тем, что Ральф попросил его удалиться из-за стола, как нашкодившего ребенка, и, к моему удивлению, Роджер беспрекословно выполнил приказ.

— Прошу прощения, Гарриет, — обратился к ней Ральф после ухода Роджера. — Мне следовало сделать это намного раньше, но я ненавижу обращаться со взрослыми мужчинами, как с непослушными детьми.

— Он понял наконец, что завяз по уши в грязи, — сказал Коул. — Потому и пьянствует. Мне известно: те, кто ссужал его деньгами, объединились против него.

— Боже, — сказала Джинни, — неужели Роджер докатился до того, что проиграл все, что у него было?

— Думаю, именно так, миледи.

Но если так, мелькнуло у меня в голове, и не в первый раз, если так, то деньги, завещанные Никки, просто необходимы Роджеру. И в том случае, если он станет наследником имения и лордом Девейном, и еще больше, если превратится просто в Роджера Мелвилла.

Ральф спрашивал меня ночью, есть ли кто-то желающий Никки зла? Вот один из них — теперь я могла в это поверить. Не напрасно Роджер только на днях пытался выяснить у меня, может ли он рассчитывать на деньги Никки, если я от них официально откажусь? Он, конечно, не говорил о том, что будет, если вообще не станет того, кому они завещаны. Но разве не мог в его вздорной голове возникнуть подобный вопрос? И разве так уж трудно найти на него ответ?

Я содрогнулась.

Неужели Роджер мог пойти на то, чтобы причинить зло моему мальчику? Нанять людей? Хотя бы того же Уикема или ему подобного?..

Все эти мысли промелькнули в моей голове, но я ни словом, ни жестом не обнаружила, как мне казалось, своего состояния и потому была удивлена, когда Ральф повернулся в мою сторону и негромко спросил:

— Ты в порядке, Гейл?

— Да, — ответила я, пытаясь изобразить улыбку и хватаясь за вилку, как за спасательную соломинку.

Слуга убрал со стола маринованную сельдь и принес жареных голубей, фаршированных петрушкой и морковью, а также спаржу.

Джон Мелвилл решил поставить точку в разговоре о Роджере, сказав Ральфу, что следовало бы отказать его кузену от дома, так как выходки Роджера становятся совершенно нетерпимыми.

— Я думал об этом, — ответил Ральф, — однако мы с мистером Миддлменом пришли к выводу, что будет лучше, если обе стороны в деле о наследстве Девейна побудут здесь, в Сэйвиле, до разрешения вопроса. Чего, надеюсь, ждать не долго.

— Ну а потом? — настаивал Джон. — Что потом? Если, предположим, Гарриет разрешится мальчиком?

— Не предположим, а так и будет! — рявкнул Коул.

— Что тогда? — продолжал Джон, не обратив внимания на старика. — Станешь по-прежнему опекать его и предоставлять кров и пищу?

— Тогда придется нам совместно найти для Роджера какое-нибудь занятие, чтобы он мог поддерживать свое бренное существование, — полушутливо заметил Ральф, и меня удивила его терпимость к своему бесшабашному кузену.

Джон раздраженно хмыкнул, а мистер Коул проворчал, что молодые люди, подобные Роджеру, вообще не должны существовать на этом свете: от них плохо всем, и в первую очередь им самим.

Все это он высказал в обычной своей грубоватой, вульгарной манере, но я не могла в душе не согласиться с ним.

В тот вечер я вернулась в свою прежнюю комнату на втором этаже. И Ральф пришел ко мне в середине ночи.

Три последующих дня все шло своим чередом, а на четвертый сын одного из арендаторов был убит в ближнем лесу стрелой из лука.

Глава 21

Это произошло так. Два предшествующих дня Чарли, Тео и Никки изображали из себя Робина Гуда и его вольных стрелков, и какую-то часть времени я проводила с ними в лесу, потому что была полна беспокойства, хотя понимала, что мальчикам мое присутствие не слишком по душе. На третий день Джинни попросила поехать с ней в ближнее селение, и я не могла отказать.

Впрочем, я была совершенно спокойна за детей и за Никки, так как видела, что играют они. соблюдая осторожность, — я имею в виду обращение с луком и стрелами. Мальчики выпускали их только по назначенным мишеням, а не в сторону друг друга. И вообще, помимо меня, за ними, сменяя друг друга, следили мистер Уилсон и служанки, приносившие им еду прямо в лес, туда, где мальчики разбойничали и выслеживали своего главного врага — шерифа Ноттингемского с его стражниками.

В день, когда произошло несчастье, мальчики встретили в лесу не шерифа, а Джонни Уэстера, своего ровесника, ехавшего с отцом на мельницу. Чарли предложил Джонни присоединиться к ним и вместе отправиться в «Шервудский лес», на что тот, получив разрешение отца, с радостью согласился.

Где был в это время их вездесущий наставник мистер Уилсон, я не знаю — кажется, поехал с разрешения Джонни в Хенли, чтобы встретиться там со своим родственником, но не думаю, что его присутствие могло бы предотвратить несчастье. У того, кто совершил преступление, было, как видно, все продумано до мелочей, иначе бы он не решился на такое. Впрочем, с мальчиками находился и взрослый мужчина — слуга, которого Чарли, наш Робин Гуд, уговорил сыграть роль своего любимого подручного Маленького Джона. Правда, роль Джона не была слишком важной — он должен был оставаться в разбойничьем лагере и как бы готовить пир на весь мир, ожидая возвращения вольных стрелков с очередной победой.

Ну и конечно, какой же это Робин Гуд с его добрыми молодцами без луков и стрел, каковые они поклялись выпускать только по стволам деревьев!

И все же несчастный Джонни Уэстер, который вместе с другими мальчиками наступал на врага и стрелял по деревьям, был убит стрелой, пронзившей ему грудь.

После того как слуга принес в замок раненого Джонни, после того как стало ясно, что бедняга умер, и послали за его родителями, Ральф попытался выяснить у трех перепуганных мальчиков, что же произошло. Мы с Джинни к тому времени уже вернулись из поездки в деревню.

— Это не мы, дядя Ральф! Не мы! — крикнул Чарли. — Как мы могли? Он стоял рядом с нами!

— Мы все вместе атаковали людей шерифа, — подтвердил Тео.

— Джонни был рядом со мной, — сказал Никки. — Справа… нет, слева от меня. Мы все кричали, но я слышал, как хрустят сухие ветки под его ногами. А потом… потом вроде был какой-то звук, и он крикнул… Джонни крикнул… Один раз.

Никки чуть не плакал. Остальные мальчики тоже.

— Думаете, это мы? — повторил Чарли. Он, как старший, видимо, больше разбирался в случившемся. — Ведь ему попали в грудь. А как мы могли?..

— Можешь поклясться, что никто из вас не заходил вперед? — спросил Ральф у Чарли.

— Ну как же? Как? — снова крикнул тот. — Мы же все были в одном отряде, стреляли в наших врагов. И Джонни тоже.

— Но ведь кто-то выстрелил в него? — устало произнесла Джинни. — Не он сам.

Мальчики замолчали, бледные, испуганные. Они в ужасе смотрели на нас и друг на друга, словно только сейчас поняли, что стрела не могла попасть в грудь Джонни сама по себе, а была пущена чьей-то рукой.

— Да, мама, — тихо сказал Чарли. — Кто-то был в лесу. С той стороны… Только не мы! — Опять его голос поднялся до крика.

— Ужасные игры, — сказала Джинни. — Стрельба, война. Ни до чего хорошего это не доводит. Сколько раз я говорила!

За банальными словами тщетно она пыталась скрыть свою беспомощность перед случившимся, перед страшной трагедией, разыгравшейся столь внезапно в этот яркий летний день.

— Мы больше не будем, — шепотом произнес Тео столь же бесполезные слова.

— Никакие сожаления уже не помогут, — безжалостно подвела итог Джинни.

— А не мог это быть браконьер? — пришло мне в голову. — Который вышел на охоту не с ружьем, а с луком, чтобы не производить шума?

— Браконьер, который охотится на детей? — спросила Джинни.

— Браконьер, который принял Джонни за… за оленя, — продолжала я не совсем уверенно.

— Все местные знают, — сказал Ральф, — что в этом лесу играют дети. И вообще никакой охоты здесь нет уже, наверное, несколько сотен лет.

— Мы так кричали… так кричали, — снова заговорил Никки. — Ведь у нас шел настоящий бой. Разве олени могут так кричать?..

Обстоятельства случившегося начинали представляться все более ужасными. Если это не дети и не случайный браконьер, то кто? И зачем? Какой-то одинокий безумец?

Вошел дворецкий и доложил, что приехали родители Джонни, Ральф немедленно пошел их встречать. Мне хотелось пойти с ним, хотелось выразить свое искреннее сочувствие несчастным и как-то помочь Ральфу найти слова утешения, которые, я понимала, совершенно тщетны. Но я не имела никакого права на подобный поступок, а потому промолчала.

— Я иду с тобой, Ральф, — сказала Джинни. с трудом вставая с кресла.

Я осталась наедине с мальчиками.

Мои чувства были в смятении. До боли в сердце я жалела родителей Джонни, и в то же время не могла избавиться от страшной мысли, что, если бы их сын случайно не включился в игру, жертвой стрелы мог бы стать мой Никки. И тогда он бы лежал без дыхания там, под деревьями, его бы принес слуга на порог замка.

Необходимо, решила я, как можно больше узнать о том, что произошло, и снова стала расспрашивать и без того несчастных, ошеломленных мальчиков.

— Вы не заметили, кроме вас в лесу еще кто-то был? Попробуйте вспомнить. Напрягите память.

Мальчики посмотрели один на другого и дружно покачали головами.

— Мы играли, миссис Сандерс, — ответил за всех Чарли. — Были очень заняты. Я не говорю, что там никого не было, но мы никого не видели. Верно?

Тео и Никки подтвердили его слова. Я поняла, что нужно оставить детей в покое.

— В жизни порой случаются страшные вещи, — сказала я, стараясь говорить как можно мягче, — которые трудно не только перенести, но и понять. Думаю, вам следовало бы поговорить в эти дни с вашим священником, дети. Никки и я делали так в трудных случаях, когда жили у себя дома.

— Да, миссис Сандерс, — отвечал Чарли. — А теперь мы пойдем наверх, можно? Если дядя Ральф спросит, мы будем там.

— Конечно, идите.

Я видела, что Никки хочет побыть со мной, и подозвала его. Когда мальчики скрылись за дверью, он обнял меня и спрятал лицо на моей груди.

— Как страшно, мама, — дрожащим голосом проговорил он. — Жалко Джонни. Он лежал, а из груди стрела торчала… А мы не знали, что…

Он громко зарыдал.

Я сжала сына так крепко, что, наверное, сделала ему больно, а перед глазами стояла картина, которую он в двух словах описал. Только стрела торчала из его груди…

Я вспомнила, что когда тело Джонни внесли в дом, я обратила внимание на его сходство с Никки: те же рост, сложение и волосы того же цвета.

Мои руки, сжимавшие Никки, ослабли. Страшное предположение заставило меня похолодеть. Нет, это уже не предположение, а уверенность. Мишенью неизвестного стрелка был мой сын!.. Или опять случайность, как два предыдущих раза? Нет! И еще раз нет!..

— Послушай меня, дорогой, — сказала я, когда его рыдания начали стихать. — С этой самой минуты я прошу… умоляю тебя никуда не отходить во время прогулок от мистера Уилсона и мальчиков. Слышишь меня? Никуда!

Он высвободился из моих рук и взглянул на меня округлившимися глазами:

— Я в опасности, мама? Но почему?

Я молчала, не зная, что ответить.

— Скажи! — повторил он.

Положение, я чувствовала, становилось настолько серьезным, что было необходимо, чтобы и Никки это понимал.

Я честно ответила:

— Я и сама не могу разобраться, дорогой. Но некоторые обстоятельства, и особенно то, что случилось с бедным Джонни, пугают меня. Поэтому, умоляю, будь осторожнее. Никуда не ходи один во время прогулок.

— Хорошо, мама.

— Вот и умница. — Я улыбнулась дрожащими губами. — А теперь отправляйся к себе. Увидимся утром.

— Мама, — сказал вдруг Никки, — можно я сегодня буду с тобой?

Я согласилась.

После обеда, когда мы с Ральфом прохаживались по розарию, он, как я и ожидала, не одобрил того, что я разрешила Никки ночевать у меня в комнате.

— Как это можно, Гейл? Мальчику уже восемь лет.

Я не стала просвещать его насчет того, что в большинстве бедных семей дети и родители спят в одном помещении чуть ли не всю жизнь. Я сказала о другом:

— Ты говоришь так, потому что хочешь, чтобы я была с тобой. Тебе нет дела до того, что мальчик в смертельной опасности, — лишь бы получить желаемое.

Он ответил сухим, оскорбленным тоном:

— Какое право ты имеешь так думать обо мне?

Мой голос от страха за Никки и от невольного чувства вины перед Ральфом задрожал, когда я заговорила снова:

— Почему ты не хочешь понять, какая угроза нависла над моим сыном? Да, знаю, многие годы вы тут жили спокойно, и тебе трудно представить, что вокруг замка, а может, и в самом замке бушуют страсти, ведущие к преступлениям. Разве не преступление история с мостом? А отравление моей лошади? Я уж не говорю о подлом убийстве мальчика… Мальчика, издали похожего на Никки…

Я замолчала. Какое-то время молчал и Ральф, потом сказал:

— Ты считаешь, что стрела предназначалась твоему сыну?

— Да.

— Господи! — проговорил Ральф, и это слово прозвучало в его устах как проклятие убийце.

Странная тишина окружала нас. Страшная и гнетущая, но заполненная нежным ароматом роз и трелями соловья, доносящимися откуда-то из-за стены замка. Не тот ли это соловей, что пел свои песни в нашу с Ральфом первую ночь любви?

Мгновенное воспоминание об этом смягчило меня, и, стараясь говорить спокойно, довольно неудачно я спросила, как прошел разговор с родителями убитого мальчика.

Взглянув на меня с неодобрением, Ральф ответил:

— Ужасно. А как могло быть иначе? Я все время чувствовал свою вину, хотя эти несчастные люди и в мыслях не имели в чем-то меня обвинять.

Я вдруг подумала, что говорю с человеком, находящимся как бы между двух огней. В его доме, в его владениях происходит одно преступление за другим, но он не хочет, не может признать их таковыми, ибо не в силах согласиться с тем, что Сэйвил-Касл стал местом, где творятся черные дела. И в то же время он понимает, что это именно так, сочувствует пострадавшим и полон гнева по отношению к преступникам, однако бессилен воспрепятствовать им.

А если так, то он заслуживает и сочувствия, и поддержки. Но чем я могу его поддержать? Тем, что проведу ночь с ним, а не с сыном?

Однако, с другой стороны, одернула я себя, чья жизнь сейчас в опасности — его или Никки?.. Хотя, кто знает, что последует в дальнейшем.

Ральф устало повел плечами и сказал:

— Я уж пытался говорить об этом, Гейл, попробую еще раз… Прошу, ответь, если можешь, почему Никки в опасности? От кого она может исходить?

Луна, прячущаяся до этого за облаками, внезапно полностью открылась и озарила сад бледным, восковым светом, под которым цветы вокруг показались какими-то неживыми.

— До того, как вы с Никки приехали сюда, — продолжал Ральф, — с мальчиком ничего не случалось? Никаких нежелательных происшествий?

— Ничего, — нервно ответила я.

Его лицо в лунном свете утратило смуглый оттенок и выглядело странно бледным, непроницаемым.

— Значит, — с обреченностью спросил он, — причину случившегося надо искать здесь, в замке, в тех людях, которые в нем сейчас живут?

Я сорвала цветок, хотя не хотела этого делать, и пальцы мои сами начали обрывать лепесток за лепестком.

— Ральф, мне неудобно первой начинать этот разговор, но уж раз ты спросил… Меня беспокоит Роджер. На днях он поинтересовался, действительно ли я откажусь от завещанных Никки денег, если он сумеет уговорить тебя отдать эти двадцать тысяч ему. Он разговаривал с тобой?

— Да. Я ответил, что не согласен.

— А что будет… — У меня перехватило дыхание от того, что я собиралась сказать. — Что будет с этими проклятыми деньгами, если Никки… если он умрет?

— Они вернутся в общую сумму наследства.

Я уколола палец о шип розы и поднесла ко рту.

— И будущий лорд Девейн станет их обладателем.

— Да.

Я отняла палец ото рта, взглянула на Ральфа, как бы заранее прося извинение за то, что собиралась сказать о его ближайшем родственнике, сыне лорда и, возможно, будущем лорде.

— Ты ведь знаешь, что Роджер нуждается в деньгах, он весь в долгах, много пьет из-за этого, на всех злится. Разве не естественно предположить, что он и есть то самое заинтересованное лицо, которое… прости, но элементарная логика подсказывает именно такой вывод.

Ральф поднял руку, мизинцем стер каплю крови у меня на губе от уколотого пальца.

— Нет, — сказал он, покачав головой. — Логика логикой, но я не верю этому, зная Роджера. Кроме всего прочего, он очень слабый человек. — В последних словах Ральфа слышалось легкое презрение. — И потом, еще неизвестно, станет ли он лордом Девейном. Так что скорее уж преступные действия следовало направить против Гарриет. И наконец, деньги Никки — сумма немалая, но никак не решающая для него.

Я была не согласна, но молчала, считая, что и так уже сказала немало.

Ральф обнял меня за плечи, я не могла не прижаться к нему — только так я чувствовала себя в относительной безопасности.

— Гейл, — сказал он, — почему Джордж вообще оставил твоему сыну эти двадцать тысяч? Ответь, дорогая.

Я отпрянула от его груди, тело мое напряглось.

— Не знаю.

— Но пойми, — настаивал Ральф, — я не смогу тебе помочь, если ты мне не доверяешь. Клянусь, я сохраню твою тайну и не воспользуюсь ею ни в каких целях. Но если ты ждешь от меня помощи, то…

Я окончательно высвободилась из его рук.

— Оставь меня в покое! Рождение Никки не окружено никакой тайной. Я понятия не имею, почему твой Джордж завещал ему эти деньги! И не хочу их! Они мне не нужны! Я с самого начала твердила об этом! А теперь дошло до того, что они стали причиной охоты на моего сына… И могут стать причиной его смерти!.. Думаю, самым правильным будет, если я немедленно увезу его отсюда! Как я раньше об этом не подумала?

Мягкость и теплота исчезли из голоса Ральфа, когда он спросил:

— Позволь узнать, куда ты поедешь?

— К тете Маргарет.

Его лицо окаменело.

— Думаю, несмотря на все что уже случилось, — твердым голосом сказал он, — я все-таки смогу лучше защитать тебя и твоего сына. Я уже решил нанять людей для охраны Никки и других детей и, возможно, не только для охраны, пока все не прояснится. Для этого я не пожалею ни сил, ни денег, Гейл, обещаю тебе. Чем бы это ни обернулось для меня и для нашей семьи… Его обещание прозвучало как угроза.

— И ты проверишь, насколько глубоко Роджер увяз в долгах?

— Конечно.

— Тогда я скажу еще вот что… В гостинице «Черный лебедь» о нем спрашивал человек по имени Уикем. Этот же человек, я случайно услышала, когда мы останавливались там с Джинни, собирается продать Коулу какие-то важные для того сведения.

— Я велю узнать, кто он такой, этот Уикем… И что связывает его с Роджером и Коулом.

Розы вокруг нас продолжали так же немыслимо благоухать; соловей продолжал петь свою романтическую песню; мы стояли все так же, в некотором отдалении друг от друга… Что-то сломалось, остыло в моей душе — так я чувствовала. Быть может, страх пересилил страсть? Превозмог любовь? А у него? Наверняка он обижен на мое упрямство. Оскорблен недоверием…

— Пора идти к вечернему чаю, — произнес Ральф с любезностью гостеприимного хозяина дома.

— О да, — ответила я. — Конечно.

Я видела, он не ждет… не хочет, чтобы я обняла его, и первая пошла к выходу из розария.

Молча мы вошли в дом.

Когда после чая я поднялась к себе в комнату, то первым делом увидела, что в коридоре перед моей дверью восседает слуга, человек огромного роста, который слегка улыбнулся мне.

Никки был уже в постели, однако еще не спал. Я поставила принесенную с собою свечу на столик и внимательно вгляделась в лицо сына, заметив следы обиды.

— Чарли и Тео назвали меня ребеночком за то, что я хочу спать в твоей комнате, — сказал он, предваряя расспросы.

— Не каждый день убивают мальчиков, — ответила я ему, как взрослому. — Нет ничего особенного в том, что человек думает о своей безопасности.

— Но они-то спят в детской, мама, — возразил Никки.

— Они там вдвоем, — довольно непоследовательно отреагировала я, на что он ответил, приподнявшись на постели:

— Они звали меня тоже… к себе… Тогда не будут дразнить ребеночком, верно?

— Никки, — сказала я, — ты хочешь спать в детской?

— Да, мама. Только не думай, что я не хочу быть с тобой.

Моего бедного сына раздирали противоречия. Я молчала, не зная, что сказать. Выходит, Ральф как в воду глядел, когда говорил, что такому большому мальчику уже зазорно спать в одной комнате с матерью.

— Что ж, — проговорила я, собравшись с духом, — если тебе веселее с мальчиками, я не против. Ступай наверх.

— А тебе ничего одной?

Я чуть было не рассмеялась, несмотря на серьезность ситуации.

— Не тревожься, мой милый. Я ведь привыкла.

Он начал выкарабкиваться из-под одеяла.

— Тогда я пойду. Да, мама?

— Я провожу тебя, дорогой.

Слуга, сидевший у дверей, пошел за нами на третий этаж, где я увидела другого рослого мужчину, охраняющего вход в спальню детей.

— Мы никого чужого не пропустим, — сказали они мне.

Я не зашла с Никки в детскую, так как понимала, что он этого не хочет, и медленно отправилась восвояси. Теперь уж я буду там совсем одна — с моими бесконечными мыслями, с моими страхами и сомнениями.

Да, Никки уже выходит из детского возраста, и что же будет дальше с ним, со мной? Раньше я как-то не заглядывала вперед, жила настоящим с его насущными заботами, но сейчас, в этом полутемном коридоре мне стало тревожно не только за сегодняшний день, но и за будущее.

Это чувство не исчезло и тогда, когда я улеглась в постель и задула свечу.

Может быть, следует, пока не поздно, ответить на предложение Сэма Уотсона и начать с ним новую жизнь? Потому что, как сказал Шекспир, — строки вдруг пришли мне на ум:

…Ведь это все равно, Что полюбить далекую звезду, Мечтать о сочетанье с ней.

Но та звезда настолько высоко…

Да, Шекспир, как всегда, прав: не нужно иллюзий, к чертям миражи…

Ральф обижен на меня, считает, что я не доверяю ему, но дело совсем не в этом, убеждала я себя. Просто я уверена, что обстоятельства, связанные с рождением Никки, не имеют никакого отношения ни к одному из нынешних обитателей Сэйвил-Касла, а значит, нет нужды ворошить прошлое.

И все же чувство вины перед Ральфом разрасталось у меня в душе, я уже готова была пойти к нему в комнату, извиниться, объяснить… Впрочем, вполне вероятно, его там нет, а натолкнуться на слугу… это было бы ужасно.

Я лежала с открытыми глазами, сон не шел, и я снова стала думать об обитателях замка, перебирала их душевные качества, известные мне, пыталась представить, как могут эти люди относиться к моему сыну.

Ральфа и Джинни, решила я сразу, не следует брать в расчет.

Роджер и так уже определен мной на роль главного подозреваемого.

А у кого еще могут быть основания видеть в Никки препятствие на своем пути?

Конечно, у Гарриет. Она его ненавидит, перво-наперво потому, что считает незаконным сыном Джорджа. Но достаточно ли этого, чтобы желать его смерти и содействовать ей? Если так, найти исполнителя совсем нетрудно. После недавней войны в стране полным-полно людей, готовых на любое преступление ради куска хлеба.

Ну а во-вторых, опять же деньги. Разумеется, двадцать тысяч фунтов могли быть завещаны кому угодно, помимо Никки, — тому же Роджеру, слугам или на благотворительные нужды. Но ведь отец Гарриет с присущей ему грубой простотой орал, что эти деньги принадлежат ему и должны к нему вернуться. И его дочь, безусловно, придерживается того же мнения.

Так что Гарриет тоже нельзя сбрасывать со счетов.

А ее отец?

Он и не скрывает своей враждебности к «незаконнорожденному», да еще получившему немалую сумму. Но опять же, может ли это чувство толкнуть старика на убийство? Если бы все, кто ненавидит, тут же убивали своих врагов, население земли заметно поубавилось бы и без всяких войн. Кроме того, в отличие от Роджера мистер Коул достаточно богат, а теперь еще пребывает в твердой уверенности, что у него непременно будет внук, который станет наследником титула и Девейн-Холла, — так зачем идти на убийство и дрожать потом от вечного страха разоблачения?

Правда, неплохо бы выяснить, какую роль во всем этом играет таинственный и малосимпатичный Уикем.

И, наконец, Джон Мелвилл, надежный помощник Ральфа, управляющий его домом.

Единственное слабое место Джона, если мне будет позволено так выразиться, — это то, что он в данных обстоятельствах является законным наследником Ральфа. Я вспомнила, как один раз он мимоходом дал мне понять, что Ральф больше никогда не женится, и, хотя я не думала, что Джон всерьез полагает, будто я могу оказаться избранницей его кузена, он все же упорно рассказывал мне, насколько тот любил свою жену и как страдал и страдает до сих пор, потеряв ее и ребенка.

Неужели, с сомнением думала я, Джона могло испугать явное расположение Ральфа к моему сыну, и он решился на страшное преступление — избавиться от Никки навсегда?

Но я сразу же отбросила эту мысль как совершенно нелепую.

Итак, единственным и наиболее вероятным человеком, способным задумать и осуществить с чьей-либо помощью то, что произошло, остается Роджер Мелвилл — вполне вероятно, будущий лорд Девейн.

Как ужасно!.. Как страшно!..

Что еще он предпримет и как его остановить?

Возможно, следует все-таки пренебречь советами Ральфа и немедленно увезти Никки из замка? Но тогда, без сомнения, где бы мы ни находились, мальчик будет еще более уязвим для негодяев, покушающихся на его жизнь…

Что же делать?.. Как поступить?..

В результате я решила пока остаться в замке и умолять Ральфа поторопиться с наймом охранников для моего Никки. И для остальных детей — потому что рядом с ним и они подвергаются опасности…

О Боже, в какую переделку я попала!

Глава 22

Когда я проснулась на следующее утро, шел дождь, и у меня болела голова. Боль не прошла и когда я спустилась к завтраку. За первой чашкой кофе я сидела совершенно одна, рассеянно пощипывая булочку. Но лишь только поднялась, чтобы снова наполнить чашку, в столовую стремительно вошла Гарриет.

Это удивило меня, потому что она ни разу еще не выходила к первому завтраку, а ела у себя в комнате.

— Не ожидала увидеть вас, Гарриет, — сказала я.

— Я плохо спала, — пробурчала она в ответ. — Подумала, что сумею уснуть, если немного пройдусь.

Снова я испытала чувство жалости и даже некоторую симпатию к вдове Джорджа. Она и в самом деле выглядела какой-то несчастной: бледная, круги под глазами. Видимо, беременность давалась ей нелегко, а тут еще постоянные мысли о том, кто родится — мальчик или нежеланная девочка? А возможно, и угрызения совести из-за супружеской неверности, если, конечно, плод, зреющий в ее чреве, не был ребенком Джорджа. Мне пришла в голову история с Анной Болейн, второй женой короля Генриха VIII, которую тот казнил, обвинив в супружеской измене. Правда, это случилось около трехсот лет назад.

— Вам нужно хорошенько выспаться, — сказала я участливо. — Иначе совсем разболеетесь.

— Я не могу спать! — повторила она тоном капризного ребенка. — Лежу, лежу, а сон не идет. Просто не знаю…

У меня бывали бессонные ночи, и я хорошо понимала, о чем она говорит.

Сочувствуя ей, я спросила:

— Почему вы так боитесь, что родится девочка? У вас ведь останется титул, а в остальном ваш отец…

— Девочка не должна родиться! — прервала она меня. — Папа будет страшно расстроен. Он мечтает о внуке, который станет лордом, владельцем Девейн-Холла. Я не могу огорчить папу… Не могу!

— Но вы же сохраняете титул, — продолжала я утешать ее.

Гарриет нахмурилась, ее брови, напоминающие жирных гусениц, слились в одну линию.

— Как вы не понимаете? — почти закричала она. — Папа хочет, чтобы у нас осталось поместье, мы имеем на это полное право. Мы, а не противный Роджер!

Господи, подумала я с грустью, какую же власть имеет этот грубый старик над своей дочерью! Если она не родит сына, он, чего доброго, сделает с ней то же, что король Генрих с несчастной Анной Болейн!

— Если хотите, — сказала я все так же мягко, — могу написать своей тетке, чтобы она посоветовала вам какие-нибудь травы для лучшего сна.

Темные глаза Гарриет уставились на меня с надеждой, но и с подозрением.

— С чего это вы вдруг решили помочь мне? — спросила она. — Ведь вы должны ненавидеть меня из-за Джорджа.

Я вздохнула. Я и сама не имела ответа на этот вопрос. Знала только, что во мне пробудилось сострадание к этой женщине, а где сострадание, там нет места ненависти.

— Вы правы, — сказала я и отодвинула тарелку с недоеденной булочкой. — Куда естественнее для меня было бы желание отравить вас.

Снова тяжелый, недоверчивый взгляд.

— Я не верю вам, — проговорила она в конце концов. — Да и что для вас Джордж, если вы намереваетесь поймать на крючок самого Сэйвила.

Поймать Сэйвила!

Боже, что она говорит! Как вульгарна эта женщина!

Я решила: пусть она не спит хоть до скончания века, я и пальцем не шевельну, чтобы помочь ей.

С этим вердиктом я поднялась из-за стола.

— Какой бы титул вы ни носили, Гарриет, — сказала я ей на прощание, — ничто не в силах превратить вас в истинную леди.

С этими словами я горделиво выплыла из комнаты.

В коридоре я остановилась, размышляя, куда пойти. В такой дождливый день, как этот, у меня нашлось бы множество дел, будь я у себя дома, но здесь… Я отринула мысль подняться наверх в детскую, поскольку наверняка бы стеснила Никки своим присутствием, говорящим об излишней обеспокоенности, и решила пройти в библиотеку и выбрать какую-нибудь книгу для чтения.

Это была огромная комната с галереей наверху, занимающей две трети ее периметра. Стены, как во многих других комнатах замка, были увешаны семейными портретами Сэйвилов и портретами их друзей. Нижнюю часть библиотеки занимали стеллажи с книгами, их кожаные переплеты блестели в свете масляных ламп, зажженных по случаю пасмурной погоды. За окнами лил дождь, и библиотека казалась оазисом тепла и света на фоне окружающего полумрака.

К моему удивлению, там уже сидела Джинни, листая большую книгу с образцами мебели.

— Женщинам в этом замке что-то не очень спится сегодня, — сказала я, стараясь казаться веселой и беззаботной. — Только что я застала в столовой Гарриет.

Джинни положила закладку между страницами и закрыла книгу.

— Да, вы правы, Гейл. Я довольно плохо спала. Мешали мысли об этом несчастном мальчике, Джонни Уэстере. — Она потерла пальцами виски. — Боже, что творится вокруг нас! Кто мог пустить стрелу в грудь ребенку в нашем собственном саду?

Я уселась за стол напротив нее и хмуро сказала:

— Не имею ни малейшего понятия, Джинни.

— Ничего подобного не случалось здесь за всю историю замка. Конечно, это мог быть и браконьер. Но заниматься подобным промыслом среди бела дня? В лесу, вернее, в парке, где гуляют дети… Немыслимо! Непостижимо! Просто ужасно…

— Согласна с вами, Джинни. Это ужасно и так же непонятно для меня, как и для вас. Помолчав, она сообщила:

— Сегодня утром Ральф отправился в Лондон, чтобы нанять и привезти сюда нескольких полицейских. Они будут охранять всех детей.

Джинни поежилась, словно ей вдруг стало холодно, и сложила руки на груди.

Я спросила с некоторым замешательством:

— А вы не знаете… уже известно?.. Та стрела, выпущенная в несчастного мальчика, была из коллекции замка?

Джинни бросила на меня острый взгляд:

— О, понятия не имею. Я как-то не удосужилась спросить об этом у Ральфа.

Я поднялась с кресла, подошла к окну, взглянув на подъездную аллею. Дождь не прекращался, похоже, зарядил на весь день.

— Не лучшее время для поездки в Лондон, — пробормотала я.

— Да, — согласилась Джинни. — Но Ральф был настроен решительно, и я не стала его отговаривать. Одна только мысль о каком-то безумном стрелке пугает меня до… не знаю до чего. В кого он метил… и зачем?

Я повернулась от окна с намерением переменить тему, пока разговор не коснулся моего сына.

— Что вы читали, когда я вошла? — поинтересовалась я.

— А, это… — Она раскрыла книгу, вынула закладку. — Называется «Домашняя мебель», автор некий Томас Хоуп… Нам ведь придется все обставлять заново. Но скажу по правде, мне не нравятся все эти новомодные образцы в египетском стиле. Я остаюсь приверженцем стиля шератон. Как и мой брат. Мы очень консервативны, — добавила она с улыбкой.

Я решила избегать и разговоров о Ральфе.

— Пришла выбрать какой-нибудь роман, не привыкла сидеть без дела, просто не нахожу себе места. Дома в такие дождливые дни всегда немало работы. Хотя бы с расходными книгами.

Джинни взглянула на меня с изумлением:

— Вы сами все подсчитываете?

Я ответила ей таким же взглядом:

— А кто же сделает это за меня? Я привыкла к этому чуть не с детства. Моя мать тоже сама вела хозяйство, и я привыкла к мысли, что это обязанность всякой женщины. У тети Маргарет я также занималась этим… Ох, извините, Джинни, все это вам не слишком-то интересно.

— Нет, почему же, — с улыбкой возразила она. — Я тоже далеко не во всем полагаюсь на управляющего и справляюсь с расчетами не хуже, чем мой муж со своими непонятными вычислениями, связанными с любимыми звездами.

Но если бы я доверила ему наши расходные книги, мы наверняка давно разорились бы.

Я ответила ей улыбкой и снова уселась за стол.

Лицо ее утратило следы веселости и опять стало серьезным, даже напряженным, изящные руки с длинными пальцами, похожие на руки Ральфа, поглаживали книгу.

— Вы любите деревенскую жизнь, Гейл? — спросила она.

— Очень. Впрочем, иной я, пожалуй, и не знаю.

— Никогда не были в Лондоне?

— Нет. Но, признаюсь, хотела бы побывать. Мой муж много о нем рассказывал, а я так и не удосужилась съездить. Провинциальная жизнь затягивает.

Мне вдруг пришло в голову, что появись я в Лондоне, в так называемом приличном обществе, мне пришлось бы довольно туго: сначала пошли бы слухи, что мой сын появился на свет всего через шесть месяцев после моего замужества, а потом — то есть теперь — все бы заговорили о подозрительном наследстве, полученном Никки, ну и вдобавок — о том, что я любовница лорда Сэйвила.

Да, симпатичный букет… Раздолье для всевозможных сплетен и предположений, одно фантастичнее другого.

Все эти мысли, подумала я с раздражением, не могут не приходить в голову женщине, сидящей сейчас напротив меня, и уж лучше бы она напрямую спросила об этом, чем беседовать о преимуществах сельской жизни, о мебели и погоде.

Но если Джинни и намеревалась так поступить, то шла к этому уж слишком окольным путем.

— Ваш отец носил какой-нибудь титул? — спросила она, не поднимая глаз от книги.

Вот это уже другое дело — вопрос достаточно прямой.

Так же прямо я ответила:

— Мой отец — нетитулованный мелкопоместный дворянин без всякого состояния. Деньги на семью он зарабатывал врачебной практикой. И его дочери, разумеется, не вращались в высшем свете.

Джинни подняла голову, посмотрела на меня, и в ее глазах читалось нечто непонятное: какая-то смесь из удивления, уважения и сожаления. А скорее, я все это сама придумала.

Поскольку она больше ни о чем не спрашивала, я решила, что настала моя очередь задавать вопросы:

— Мы говорили о ведении хозяйства. А кто занимается домом после смерти леди Сэйвил?

— Тот, кто и раньше, — ответила Джинни довольно сухо. — Наш кузен Джон Медвилл. Он занимается закупками, выплачивает жалованье прислуге и налоги.

— А ваш брат?

— Ральф взял на себя главные хозяйственные заботы: взаимоотношения с арендаторами и с наемными работниками. Дел очень много, но он любит поместье и все, что с ним связано. Даже не просто любит, а, я бы сказала, обожает. Здесь он чувствует себя счастливым.

Последние слова она произнесла с явным одобрением, даже с нежностью.

— Могу его понять, — произнесла я совершенно искренне. — Ведь тут все ваши корни.

После некоторого колебания Джинни добавила:

— Его страсть к Сэйвил-Каслу несколько осложняла отношения с Джеральдиной, его женой… ведь та была типичной горожанкой. Она просто ненавидела замок и все, что с ним связано, постоянно рвалась в Лондон, где и проводила большую часть года… Как я уже сказала, это вносило… некоторую напряженность в их отношения.

Не зная, что ответить на ее откровения, я произнесла банальную фразу:

— Если супруги любят друг друга по-настоящему, все это не так страшно.

Листая книгу и не поднимая головы, Джинни сказала:

— По правде говоря, насколько я могла судить, их взаимное чувство довольно быстро угасло… Увы, это так… Когда бедняжка умерла, Ральф больше горевал о потере ребенка… сына.

То, что я услышала от Джинни, в корне отличалось от того, что говорил мне Джон Мелвилл, и лишний раз подтверждало простую истину, что чужая душа — потемки. Но если Джинни права, то почему они вообще поженились? Во всяком случае, чего-чего, а корысти здесь быть не могло ни с одной стороны. Ведь ни титул, ни деньги — как в случае с Джорджем и Гарриет — Ральфу и Джеральдине не требовались. Все это у них уже было.

Я все-таки задала этот вопрос Джинни, и вот что она ответила, на этот раз глядя мне прямо в лицо:

— Вы же видели портрет жены Ральфа у нас в галерее? И знаете моего брата, так сказать, в натуре. Разве они не удивительная по красоте пара? И разве найдется женщина, которая не пожелала бы его?

Я почувствовала, что краснею, и Джинни милосердно отвела от меня глаза.

— А то, что они совершенно не подходят друг другу, — заключила она, — стало очевидным лишь после свадьбы.

То же самое, кто знает, могло произойти и у нас с Ральфом, подумала я, если бы… Но ничего этого быть не может, а потому и опасаться нечего. Зато мы сумели проверить одну из граней — возможно, самую главную — любого брака. И уж в этом отношении беспокоиться не о чем… Впрочем, кто из мудрецов сказал, что все в нашем мире преходяще?..

Только не с моей стороны! Нет… Я никогда… Никогда в жизни не перестану любить его, восхищаться каждой черточкой его лица, каждым движением тела и души. И ничего не захочу изменить в нем!

Но и он, даже если бы захотел, вряд ли сумеет изменить меня…

— Наверное, мне не следовало, — услышала я слова Джинни, — пускаться в откровения, но, уж видимо, день выдался такой. Тянет за язык. — Она снова потерла виски. — Из головы не выходит этот проклятый стрелок из лука! Наверное, какой-то безумец…

— Да, — согласилась я. — Возможно, вы правы.

По совету Джинни я взяла почитать недавно вышедший роман Джейн Остин «Гордость и предубеждение». Он был намного интереснее и серьезнее глуповатых готических романов, и, открыв его, я с первых же страниц погрузилась в мир, казалось, хорошо известных мне людей. Их мысли, обстоятельства жизни удерживали мой интерес и внимание все утро и далеко за полдень.

Кажется, я даже не вставала с большого кожаного кресла, во всяком случае, не заметила, как Джинни покинула библиотеку. Не заметила я и прихода мистера Коула, только звук голосов — оба голоса я сразу узнала — отвлек меня от чтения. Собеседником старика был не кто иной, как уже известный мне Уикем, которого я впервые увидела в «Черном лебеде».

Мужчины остановились недалеко от двери, я была скрыта от них широченной спинкой кресла. Прерывать чтение не хотелось, и я надеялась, что они скоро уйдут, но невольно стала прислушиваться к разговору.

Конечно, при других обстоятельствах я бы сразу обнаружила свое присутствие, но события, происходящие в замке, были настолько опасными и странными, что любые сведения, даже добытые таким путем, могли оказаться полезными.

Уикем и Коул беседовали негромко, но я хорошо их слышала.

— Приятно сообщить вам, — сказал Уикем, — что бумага, которая так вас интересует, уже у меня.

— Ну так покажите ее! Уикем рассмеялся:

— Э, думаете, я совсем глупец? Так вот возьму и отдам? А вы вскроете конверт, положите документик в карман — и прощай мои денежки! Нет, так не пойдет!

Внезапно я припомнила, что в романе, который сейчас читала, имя одного из персонажей, завзятого негодяя, тоже Уикем. Какое совпадение! Похоже, истинный Уикем не намного лучше того, что в книге. Но и Коул не далеко от него ушел.

— Как вам удалось его получить? — спросил Коул.

— Хорошенько покопался в бумагах братца и обнаружил эту штучку. Правда, я и не думал, что он ее уничтожит. Слишком слаб для таких вещей. Он из тех, кто хранит, дрожит от страха и ничего не делает. А теперь я избавил его от лишнего беспокойства. Теперь мой черед думать, как с ней поступить… с этой штуковиной.

Украл что-то у собственного брата! Правда, я понятия не имела, что именно, но, видно, этот Уикем — тот еще фрукт!

— Ваш брат небось догадался, что это вы стащили ее?

— И в мыслях не имеет! Но сама бумажка от этого хуже не станет. Верно? И своего значения для вас не потеряет?.. Или я не прав?

Я услышала шаги Коула — тот начал прохаживаться по комнате — и замерла. Неужели увидит меня? Что ж, придется притвориться, что уснула за книгой.

Но притворяться не пришлось. Шаги остановились.

— Ладно, — услышала я его голос, — если все, что вы говорите, правда, я покупаю.

— Для того я и пришел. Гоните денежки!

Голос Уикема, показалось мне, прозвучал совсем близко, и я снова застыла. «Не надо, — молила я, — не подходите ближе! Оставайтесь, где стояли!..»

Так хотелось, чтобы открылся хотя бы один из секретов Сэйвил-Касла. Возможно, это приведет к разгадке других тайн, окружающих нас…

Собеседники продолжали находиться в опасной для меня близости.

— Не беспокойся, сынок, — сказал Коул. — Этот кусочек бумаги, раз он настоящий, стоит тысячу фунтов, я ты ее получишь.

— Чего? Тысячу? Вы смеетесь, Коул? Да вы сами знаете, что цена ему намного больше! И нечего мне голову морочить!

— И сколько же, интересно, ты хочешь, сынок?

— Сколько? Не меньше двадцати тысяч, папаша! Коул рассмеялся. Это был не слишком приятный смех.

— Если бы я так разбрасывался монетой, — сказал он, — у меня давно не осталось бы ни гроша. Такой суммы ты никогда не получишь от Элберта Коула, заруби себе на носу!

В голосе Уикема, когда тот заговорил, слышалась скорее мольба, нежели настойчивость.

— Подумайте, что может значить для вас этот документ. Коул. Заполучите его, и все разом станет на свои места… Все, понимаете? Разве такое не стоит двадцати тысяч?

После долгой напряженной паузы Коул сказал:

— Десять.

— Двадцать, Коул, и ни пенни меньше!

— Десять, — твердо повторил тот. — Эта бумажонка нужна только мне и больше никому… Конечно, можешь предложить ее Сэйвилу, но он за нее и гроша ломаного не даст… Итак, десять тысяч, Уикем. Это мое последнее слово. Бери — или сделка не состоится.

Снова длительное молчание, во время которого Уикем топтался почти на одном месте, а я боялась, как бы он не добрался до моего укрытия.

— Ладно, — сказал он наконец. — Ваша взяла. Десять тысяч.

— Вот и хорошо, сынок. Я сразу же повидаюсь со своим банкиром. Ты по-прежнему в «Черном лебеде»?

— А где же еще? — пробурчал тот.

— Прекрасно. Как только возьму денежки, сразу навещу тебя. — Их голоса стали глуше — видимо, собеседники вернулись к двери. — Не надо было сюда заявляться, Уикем. Довольно глупо.

— А где же мне вас искать, Коул? Или прикажете ждать под дождем? Нет уж! По-моему, то, что я сообщил, для вас вроде манны небесной, разве не так?

— А для вас лучше всякой манны звон монет, которого вы явно давно не слышали? Верно я говорю?

Последнее, что я услышала, были слова Уикема об испытываемых в настоящее время денежных затруднениях.

Когда голоса окончательно стихли, я выпрямилась в кресле, положила книгу на колени и уставилась на решетку камина.

О какой бумаге… о каком документе могла идти речь и почему он был так важен для Элберта Коула? Имеет ли все это какую-то связь с трагическими происшествиями в Сэйвил-Касле?

Глава 23

Дождь не прекращался весь день, и когда я не увидела Ральфа вечером за обедом, то решила, что он задержался в Лондоне еще на сутки и вернется скорее всего завтра вместе с охранниками, или как их еще можно назвать. Однако, поднявшись по лестнице в детскую, я обнаружила возле дверей в школьную комнату двух верзил с квадратными подбородками, раскинувшихся на стульях в свободных позах.

Мальчики, когда я вошла, стали наперебой рассказывать мне, что теперь по приказанию лорда Сэйвила их будут охранять вооруженные люди.

— Они были настоящими боксерами! — возбужденно говорил Никки.

— Даже призы получали, если выигрывали бой! — сказал Тео. — Много разных призов!

— Дядя Ральф велел им защищать нас, не жалея собственной жизни! — воскликнул Чарли. — Так мне сказал один из них.

— Его сиятельство граф Сэйвил, — вступила в разговор гувернантка девочек мисс Уилсон, — говорил, что вокруг замка происходят странные вещи. И он хочет, чтобы дети были в безопасности. Поэтому нанял джентльменов, которых вы видели в коридоре, миссис Сандерс.

— Полагаю, граф поступил весьма разумно, — сказала я. — Особенно после смерти несчастного Джонни Уэстера.

При этих словах мальчики затихли, глаза у них сделались испуганными, и я пожалела, что упомянула о страшном событии, потрясшем всех.

— А вы уже видели графа? — спросила я миссис Уилсон в надежде, что, быть может, Ральф все же приехал.

— Нет, — ответила она. — Джентльмены, несущие охрану, прибыли сами по себе. По всей вероятности, у графа еще дела в Лондоне.

Я постаралась скрыть разочарование, вернее, беспокойство: зная Ральфа достаточно хорошо, я не представляла себе, что при таких обстоятельствах, как сейчас, он мог задержаться где бы то ни было. А если так, то не случилось ли, упаси Бог, с ним что-нибудь?.. Но не нужно даже думать о таком…

Около часа я провела в детской, принимая посильное участие в различных играх, а потом спустилась вниз к обеду. Атмосфера за столом, особенно в отсутствие Ральфа, показалась мне не менее мрачной, чем погода.

Гарриет почти все время молчала, что вообще-то было неплохо, но сейчас только усиливало угрюмый колорит столовой. Мистер Коул, казалось, находился в довольно хорошем расположении духа, однако говорил на удивление мало. Роджер выглядел весьма беспокойным и озабоченным, а Джинни чуть не каждые три минуты с отчаянием в голосе произносила: «Ну где же может быть Ральф?» — отчего я каждый раз вздрагивала и мне хотелось закричать.

Но первым закричал Роджер:

— Джинни, если ты еще раз произнесешь эти слова, я совершу что-нибудь ужасное! Убью кого-нибудь!

И тут я вздрогнула еще сильнее, хотя в глубине души не могла не согласиться с Роджером. Впрочем, было жаль и Джинни, которая обиженно поджала губы и окончательно замолчала.

Я не стала дожидаться чая и поднялась к себе в спальню, где снова погрузилась в чтение «Гордости и предубеждения» и не отрывалась от книги, пока не дочитала до конца. В комнате горел камин, его тепло успешно боролось с вечерней сыростью.

«Зажженный камин в июле!» — не могла я не отметить с одобрением и завистью. Воистину Ральф живет на вершине блаженства и роскоши.

Но где он, в самом деле? Почему не предупредил никого, что не вернется сегодня? Наверняка задержался не из-за дождливой погоды. Но тогда из-за чего?

Неужели мой отказ быть с ним до конца откровенной побудил его дать мне таким способом понять его недовольство, гнев, а быть может, и намерение прекратить наши отношения? Возможно ли такое после того, что было между нами? Возможен ли внезапный разрыв?

Наверное, да, но не для меня. Куда бы я ни уехала, что бы ни делала, конец для меня не наступит. Никогда… И как трагично, если все прервется из-за нескольких слов, которые я не в силах выдавить из себя, боясь совершить то, что кажется мне предательством по отношению к другому человеку… Другим людям…

Разве так уж трудно понять: если я что-то скрываю от него, то не потому, что не доверяю, причина совсем иная… куда более серьезная. И если он не в состоянии уразуметь этого, значит, нам не суждено быть вместе… Даже недолгое время…

При этой мысли я почувствовала, как что-то острое вонзилось мне в сердце.

Часа в два ночи, оставив всякую надежду уснуть, я поднялась с постели и отправилась в библиотеку, чтобы взять еще один роман Джейн Остин, который заметила на полке. Его название было еще более длинным — «Здравый смысл и чувствительность», и написан он был, я надеялась, так же блистательно.

К немалому своему удивлению, в библиотеке я застала Роджера. Он сидел у стола из красного дерева, перед ним была не книга, а бутылка вина и бокал. Видимо, не первая бутылка, поскольку он был заметно навеселе.

— Смотрите-ка, кто к нам пожаловал! — пробормотал он, окидывая меня не слишком дружелюбным взглядом. — Постельная грелка самого графа Сэйвила собственной персоной. Что вам тут понадобилось, дорогая? Тоскуете по Ральфу?

— Замолчите, вы пьяны! — резко сказала я. — Мне нужна книга.

— Не спится, бедняжка? Чего-то не хватает?.. Если желаете, могу предложить свои услуги. По правде говоря, я не прочь был сделать это с первой минуты, как увидел вас.

— Вы отвратительны, Роджер! Проглотите свой мерзкий язык!

Он пожал плечами и плеснул себе еще вина.

— Возможно, вы правы, дорогая, но, смею заметить, вы глубоко ошибаетесь, если думаете, что Ральф когда-либо женится на вас. Глупо даже надеяться. Мой дорогой кузен слишком высокого мнения о себе, чтобы взять в жены полунищую вдовушку с незаконнорожденным мальчишкой.

Быть может, потому, что он был во многом прав, его слова глубоко задели меня. Но я скорее бы умерла, чем показала ему свои истинные чувства, и потому в своем ответе зацепилась за другое.

— Отчего вы так ненавидите Ральфа? — спросила я. — Насколько я знаю, он поддерживал вас многие годы. Неужели в вас не сохранилось хоть крупицы благодарности?

Белокурые волосы, голубые глаза — ангельский вид в свете стенных канделябров, если бы не выражение лица, злобное и угрожающее.

К моему удивлению, он ответил на вопрос:

— У него слишком много, я, кажется, уже говорил вам… слишком много всего: денег, земель, уважения, почитания. Будь я на его месте, меня бы тоже все обожали и говорили обо мне с придыханием… Но я не на его месте, а на своем, и уже хотя бы потому, что он богат, а я беден, что он граф, а я никто, он должен мне помогать. Что и делал до недавнего времени. Однако теперь изволит говорить, что я обязан думать о себе сам, и это чертовски несправедливо!

Роджер стукнул кулаком по столу так, что стекло зазвенело.

— Но я… — крикнул он, — я удивлю их всех. Они еще увидят!

Не без труда поднявшись с кресла, опершись руками о стол, он бросил на меня взгляд, который ему самому, наверное, казался зазывным, и, понизив голос, проговорил:

— Лев покинул свое убежище. Вы уверены, Гейл, что не хотите продолжить игры со мной?

— Вполне уверена, — ответила я, испытывая, к своему изумлению, не отвращение, а только жалость к этому человеку.

После чего повернулась и быстро вышла из библиотеки, не забыв захватить с собой роман Джейн Остин, который и читала остаток ночи, время от времени отвлекаясь, чтобы подумать о Ральфе, о Роджере, обо всем, происходящем в Сэйвил-Касле.

Все больше я приходила к одной мысли: если кто-то из живущих сейчас в замке и причастен к тому, что случилось, это может быть только Роджер.

Ну ведь вполне ясно: ему дьявольски нужны деньги, и если убрать с пути моего Никки, они станут гораздо ближе и достижимее. Конечно, существует еще одно препятствие, более серьезное: будущий ребенок Гарриет, если родится мальчик. Но этого пока не произошло, а когда произойдет, то кто сказал, что Роджер, решившийся на убийство восьмилетнего ребенка, не попытается сделать то же самое и с младенцем?..

Всю ночь я так и не сомкнула глаз и утром не могла без отвращения смотреть на свое осунувшееся лицо и круги под глазами. Противное коричневое платье, висящее на мне мешком, дополняло картину, наглядно иллюстрируя, что получается, если несколько дней почти не притрагиваешься к пище и мучаешься от душевных страданий.

Милая старушка Макинтош, которую я вспоминала все эти дни, упала бы в обморок, увидев, как я похудела. А ее достойный супруг немедленно побежал бы на кухню, чтобы позаботиться о моей упитанности. Вспомнив о них обоих, я не могла не почувствовать ностальгию по нашему совместному житью, по доброму согласию и ничем непоколебимой любви и приязни друг к другу.

Новый день родился солнечным и теплым, но Ральфа по-прежнему не было. Дети играли неподалеку от замка под бдительным оком парней из сыскной полиции, которых мы с Джинни попросту называли охранниками и к которым присоединились, взяв на себя те же функции.

К вечеру я снова уединилась в спальне дочитывать роман с длинным названием, сожалея, что сам он не такой уж длинный. Закончив его, я погрузилась в беспокойный сон.

Никто не знал — а если и знал, то не хотел делиться со мной, — где же Ральф и отчего так задерживается. Прошел и этот день.

На следующий день за ленчем Джон Мелвилл сообщил мне, что сумел наконец отыскать дом с приличной конюшней — вполне, как ему кажется, подходящее место для занятий верховой ездой. Находится недалеко от Лондона, на юге Харфордшира.

Еще месяц назад я была бы в восторге от этой новости, а сейчас ощутила пустоту в душе, но, конечно, не показала вида и с деланным воодушевлением спросила о цене и сроке аренды.

— Договор не меньше чем на год с последующим продлением, — ответил он. — Годовой взнос тысяча фунтов.

— О, для меня это очень дорого! — воскликнула я с облегчением.

— Понимаю, Гейл. Мой знакомый, занимавшийся поисками жилья для вас, сказал, что можно рассчитывать на снижение цены. По крайней мере сотни на две.

— Харфордшир? — переспросила Джинни, слышавшая наш разговор. — Это где-то недалеко от замка графа Сесила Солсбери?

— Ну, не слишком близко, — ответил Джон, а я не без язвительности заметила, что, поскольку не надеюсь обмениваться визитами с его сиятельством графом, удаленность от его владений не имеет для меня особого значения.

Давши таким образом отпор снобистским, как мне показалось, поползновениям Джинни, я снова повернулась к Джону:

— Не знаю, как благодарить вас за то, что при своей занятости здесь, в Сэйвил-Касле, вы нашли время позаботиться и обо мне.

Он дружески улыбнулся:

— Для меня одно удовольствие, Гейл, быть вам хоть чем-то полезным. Вы пытаетесь самостоятельно плыть в океане жизни, и я считаю своим долгом помочь вам.

Он произнес эти слова так торжественно, словно поздравлял меня с выигрышем главного приза на бегах, а у меня не хватило духу сказать, как труден для меня этот бег по жизни, как я устала за последние годы.

Я поблагодарила еще раз и положила себе кусок ростбифа, но не могла есть и отодвинула тарелку.

— Вы заметно похудели, Гейл, — сказала Джинни, печально покачивая головой. — Нужно получше питаться, несмотря на все неприятности… Ничего нового от Ральфа? — обратилась она к Джону.

— К сожалению, нет, — ответил тот.

Внезапно я почувствовала, что если останусь еще хоть на миг в этой комнате, то не смогу сдержать крик отчаяния. А потому нужно бежать отсюда — из комнаты, из замка, от всех этих людей.

Я извинилась, покинула столовую и уже в коридоре решила пойти в конюшню, взять какую-нибудь лошадь — лучше ту, арабскую, по имени Нарсалла, на которой уже ездила во время прогулки к злополучному мосту, — и поехать куда глаза глядят, куда она сама повезет меня.

Пришлось уговаривать старого конюха Джона Гроува — он никак не хотел отпускать меня одну, но я настаивала, даже солгала, что Ральф перед отъездом разрешил мне в любое время кататься на лошади по имени Нарсалла. После чего ее оседлали, и я, снова отказавшись от чьего бы то ни было сопровождения, выехала из конюшни.

Свернув влево от подъездной аллеи, я направила лошадь вдоль берега озера, через Олений парк, в соседствующий с ним лес. Миль через пять выехала на дорогу, идущую через пшеничные поля, и продолжила путь по берегу реки, мимо фермы Дженкинса, того самого, который сломал ногу и которому помог Ральф… И еще дальше… Везде были земли Сэйвила, его строения, его работники и арендаторы — наверное, сотни людей, так или иначе зависящих от него. Не считая членов его семьи, его рода, которых он, хочет не хочет, вынужден опекать, даже оплачивать их долги и расходы.

«Как можно не любить, не ценить такого человека?» — думала я. Как смеет это ничтожество Роджер ненавидеть его? И почему покойная жена Ральфа Джеральдина не желала жить в поместье, разделяя с ним все заботы о доме, людях, хозяйстве?..

О, разумеется, он далеко не святой, у него есть недостатки. Пожалуй, слишком самолюбив, как всякий уверенный в себе человек. И в этой уверенности есть что-то от гордыни, от признания своей исключительности, своей полной независимости от других… Хотя какая же это независимость, если он быстро понял необходимость призвать на помощь специальных людей из Лондона? И сам поехал за ними…

Но почему его так долго нет? Уж не случилось ли еще одно несчастье? Боже, не допусти этого!

Я постаралась вернуться мыслями к новости, сказанной мне Джоном Мелвиллом за завтраком.

Если дом, который подыскали для меня, в приличном состоянии и если удастся уломать хозяина сбавить цену хотя бы до семисот фунтов, то я соглашусь… Должна буду согласиться. И это значит, что вскоре я уложу свой нехитрый багаж, возьму Никки — и прощай навсегда Сэйвил-Касл со всеми его обитателями, которых я никогда больше не увижу. Никогда!

Сейчас Никки еще слишком мал для того, чтобы понимать происходящее между мной и Сэйвилом. Но пройдет немного времени, и он сможет разобраться в этом без посторонней помощи, а я не хочу, не вправе этого допустить! Для меня Никки и его спокойствие на первом месте, моя главная забота…

Снова пришли на память строки Шекспира о бесплодности, тщетности любви земного существа к далекой, яркой звезде… Кажется, из пьесы «Все хорошо, что хорошо кончается».

«О Ральф! — мысленно восклицала я. — Возвращайся скорее! Пожалуйста, возвращайся и сделай так, чтобы мои мысли до конца жизни были заполнены воспоминаниями о тебе!..»

Ральф встретил меня на другой стороне озера, неподалеку от бревенчатого домика, построенного его дедом для различных игр: каких — я с трудом могла себе представить.

Он сидел на том самом огромном черном жеребце, и я как завороженная подъезжала к нему, не в силах отвести глаз от высокой, статной фигуры, золотистых волос.

Мы остановились посреди дороги.

— Ты вернулся…

Кроме этой нелепой фразы, я не нашла что сказать.

— Да, только что, — ответил он с легкой улыбкой. — В конюшне сказали, ты взяла Нарсаллу и уехала, уверив их, что я именно так распорядился.

Я знала, что поступила не правильно, а при данных обстоятельствах просто неосторожно, и потому, защищаясь, ответила с некоторым вызовом:

— Господи, но ведь я с лошадьми почти полжизни! Уверяю, что неплохо умею с ними обращаться, иначе все мои ученики давно бы разбежались.

— Конечно, умеешь, — примирительно сказал Ральф. — Но меня беспокоит не поведение лошадей.

— Понимаю, — сказала я, похлопывая Нарсаллу по красиво изогнутой шее. — Ты, как всегда, прав.

Не считая нужным отвечать на мой ироничный тон, за которым я старалась скрыть непомерную радость от его возвращения, Ральф сказал:

— Я еще не заходил в дом, сразу поехал тебя искать, чтобы серьезно поговорить.

Я вгляделась в его янтарные глаза — они были непроницаемы.

— Если речь снова пойдет о Никки и о его рождении, — устало произнесла я, — то нет никакого смысла начинать. Я ничего больше не скажу.

— У меня у самого есть что рассказать тебе. А потому предлагаю зайти в дом и поговорить спокойно.

— Что-нибудь открылось насчет того, кто пытается причинить вред Никки? — с надеждой спросила я.

— Не совсем, но думаю, я уже близок к разрешению и этой загадки.

— Дай-то Бог, — проговорила я, поворачивая лошадь в сторону дома.

Мы спешились у калитки, привязали лошадей к изгороди, зашли в сад и сели на одну из скамеек. Я сложила руки на коленях и взглянула в лицо дорогого мне человека. Оно было хмурым и серьезным.

— Итак? — сказала я. — Что удалось узнать? Он ответил не сразу, и я почувствовала, что ничего хорошего, успокаивающего он не скажет.

— Два дня назад, — услышала я его негромкий голос, — сразу после того, как нанял людей для охраны, я прямо из Лондона поехал в Девейн-Холл.

Я вдруг поняла, что совсем не хочу, чтобы он продолжал свой рассказ.

— Зачем тебе это понадобилось? — спросила я, опустив глаза, уже не глядя ему в лицо, а видя только руки, в которых он держал кожаные перчатки. На безымянном пальце правой руки блестело под лучами солнца золотое кольцо с печаткой.

— Я отправился туда, — ответил Ральф так же тихо и твердо, — не в качестве душеприказчика умершего кузена. а с единственной целью — повидать твою тетю Маргарет.

У меня перехватило дыхание. С нарастающим отчаянием и гневом я выговорила:

— Как… как ты посмел?

Он не стал отвечать на вопрос, а сказал:

— Она ничего не открыла. Проявила преданность тебе.

— Чувство, которое, видимо, не слишком знакомо графу Сэйвилу, — сказала я с горечью.

Опять он проигнорировал мой выпад и продолжил:

— Тогда я понял, что должен увидеть леди Сандерс.

После этих слов я вскочила со скамьи и крикнула:

— Но ты не осмелился сделать это?

Он остался сидеть, глядя на меня спокойным, оценивающим взглядом.

— Увы, осмелился. И убедился, что это неприятная старая карга.

Я пропустила мимо ушей его оценку моей свекрови и все так же возбужденно проговорила:

— Она ненавидит меня! Всегда ненавидела…

Голос Ральфа звучал почти ласково, когда он снова заговорил:

— Она почти сразу начала рассказывать, как ты окрутила ее сына. Поведала, что Никки появился на свет через шесть месяцев после вашей женитьбы и что он, разумеется, не сын Томми и не ее внук, а ты уговорила своего мужа усыновить его и признать своим.

Я отвернулась от Ральфа и стояла молча, погруженная в свои мысли, ничего не замечая вокруг.

Что я могла ответить? Леди Сандерс нарисовала, в общем, верную картину. Все факты правдивы. Оценка же их у каждого может быть своя. Какова она у Ральфа, я не знала…

То, что он сказал после некоторого молчания, взбудоражило меня еще больше.

— А затем я спросил у леди Сандерс, как называлась деревня, в которой вы с Томми жили сразу после женитьбы? И она назвала ее.

Теперь меня охватил настоящий страх.

— И ты поехал туда? — прерывающимся голосом спросила я.

— Да, Гейл, я поехал туда.

Я отступила на несколько шагов от скамейки, он продолжал сидеть. Мне казалось, от него исходит какая-то угроза, как вчера от Роджера, когда тот оскорблял меня в библиотеке.

— Жена викария хорошо помнит тебя, — сказал Ральф.

— О Боже! — Я прикрыла глаза. — О Боже, зачем ты…

Когда я вновь открыла глаза, он стоял рядом, наклонившись надо мной. С удивлением и гневом в голосе он спросил:

— Чего ради… Какого дьявола ты делаешь секрет из этой истории?.. Это тебя не порочит, а красит, Гейл… Что позорного в том, что после смерти сестры ты усыновила ее ребенка? Что здесь плохого, черт возьми?

Я сжала кулаки. Неужели он не понимает? Даже он, чья жена тоже умерла при родах, не может понять!..

— Я поклялась Деборе, — сказала я, — что никогда не открою Никки тайну его появления на свет. Не проговорюсь, что он незаконнорожденный… Что не мой сын… потому что он мой сын, слышишь? С того мгновения, как Дебора передала его в мои руки, он мой! А моя сестра мертва, и единственное, что я могу сделать для нее… для ее памяти… дать ребенку всю любовь, на какую способна, и охранить от любых пересудов и сплетен, которые могут испортить ему жизнь. — Я посмотрела прямо в лицо Ральфу, — Имею я на это право или нет?.. Даже мать Томми не подозревает, что Никки — сын моей сестры. Благородный Томми не говорил ей этого. Никто не знает, что Дебора приехала к нам за четыре месяца до рождения ребенка и попросила о помощи… Никто, кроме нескольких людей, — добавила я с горечью, — которых ты посчитал необходимым разыскать и допросить, как в суде.

— Я не стал бы их разыскивать, Гейл, — тихо и спокойно возразил Ральф, — если бы ты доверилась мне. Сама открыла всю правду.

— Почему я должна была это делать? — резко сказала я, но что-то в его лице заставило меня сбавить тон, и я продолжала более миролюбиво:

— Ведь сестра взяла с меня слово… Я поклялась ей…

После некоторой паузы, в течение которой Ральф не сводил с меня глаз, он сказал:

— Твоя тетушка и кое-кто еще в Хайгейте неохотно говорили со мной на эту тему. Никто не проговорился, что Никки не твой сын. В том числе жена викария.

— Тогда как же ты узнал?

— Отправился на местное кладбище и нашел там могилу Деборы Лонгверт. Она умерла двадцать второго декабря 1810 года… В тот день, когда, по твоим словам, родился Никки.

Я ничего не могла возразить, только беспомощно потерла виски.

— Насколько я понимаю, — спросил он, — мой кузен Джордж — отец Никки?

— Да, — ответила я. И торопливо заговорила, словно желая поскорее высказаться и уже больше не возвращаться к этому:

— Они были влюблены друг в друга, он обещал, что женится на ней. Иначе Дебора никогда бы не позволила ему приблизиться! Но в это время отец Джорджа откопал где-то Гарриет с ее богатым папочкой и начал оказывать нажим на сына. Гордость не позволила сестре оставаться там, где разыгрывалось все это представление. Она попросила убежища у нас с Томми. А примерно через месяц мы узнали, что Джордж поддался на уговоры отца и женился на Гарриет.

Я на одном дыхании выпалила все это и замолчала, чувствуя усталость и опустошенность.

— Что заставило тебя пойти на кладбище в Хайгейте? — спросила я потом.

— Хотел взглянуть на могилу Деборы, я уже говорил. Я посмотрела на него с недоверием:

— Но если жена викария ничего не сказала о моей сестре, то как же ты…

— Я подозревал, что правда где-то рядом.

Прислонившись спиной к изгороди, я сквозь ткань платья ощутила тепло деревянных жердей.

— Подозревал? — переспросила я.

— Конечно. Никки должен был быть сыном Джорджа. Другого объяснения завещанию трудно найти. И у меня родилось две версии. Первая — Джордж совершил над тобой насилие.

— Ты сошел с ума! — воскликнула я. Тень улыбки промелькнула на его лице.

— Я почти сразу отверг это предположение. Ты скорее бы убила его. Но поначалу мне самому хотелось его убить, несмотря на то что бедняга уже мертв.

— А вторая версия? — спросила я.

— Вторая такова — Никки все-таки сын Джорджа, но не от тебя. И когда я начал думать о предполагаемой матери, картина стала проясняться.

Сзади меня раздалось легкое фырканье. Теплый и влажный нос Нарсаллы ткнулся мне в шею.

— И долго ты пребывал в уверенности, что твой кузен насильник? — вернулась я к первой версии Ральфа. Он снова слегка улыбнулся:

— Не очень, так как убедился на собственном опыте, что у тебя хороший вкус.

Однако мне было не до улыбок.

— Но ты убедился еще и в том, — безрадостно сказала я, — что мной нетрудно овладеть, не прибегая к насилию.

Ральф кинул на меня возмущенный взгляд, хотел ответить, но вместо этого шагнул ко мне, схватил за плечи и яростно поцеловал.

Его поцелуй окончательно растопил мой гнев, остались только опасения.

— Надеюсь, ты не расскажешь Никки о том, что узнал? — спросила я.

Снова возмущение мелькнуло в его глазах.

— Конечно, нет. Но вот тебя ждет в будущем неприятная обязанность рассказать сыну о происхождении денег.

— Можно избежать этого, если я их не возьму!

— По-моему, с этого все и началось несколько месяцев назад, — пробормотал Ральф и, наклонившись, снова поцеловал меня.

Мы стали целоваться, и лошади, подняв головы, с интересом наблюдали за нами.

— Не зайти ли нам внутрь домика? — прошептал он.

— Прекрасная мысль, — ответила я.

И тут со стороны дороги донеслись оживленные детские голоса, мы отпрянули друг от друга, как провинившиеся школьники.

— Мама! — услышала я минуту спустя голос Никки.

— Дядя Ральф! — кричали другие мальчики.

— Мы идем удить рыбу! Пойдете с нами?

Ральф с сожалением взглянул на меня.

— До вечера, — прошептала я с улыбкой.

Глава 24

В эту ночь я опять мало спала, но вовсе не оттого, что мучила бессонница. Однако проснувшись после недолгого утреннего сна, я не ощутила ни усталости, ни уныния.

В наших ночных разговорах мы больше не касались Никки и нависшей над ним угрозы, но перед тем как вернуться к себе в комнату, Ральф снова уверил меня, что и по этому поводу почти уже пришел к кое-каким выводам. Я не стала просить его рассказать подробности, так как была совершенно уверена, что дело касается Роджера, и понимала, как тяжело для Ральфа узнать о преступных замыслах и действиях своего двоюродного брата.

После завтрака Джон Мелвилл сказал, что поедет в Харфордшир, чтобы самому посмотреть на дом, предназначенный для меня, и поговорить с хозяином. Ральф проводил его добрым напутствием, и меня неприятно удивила та легкость, с которой он отнесся к моему скорому отъезду. А возможно, не только легкость, но и облегчение.

Однако я тотчас же оборвала эти мысли, сказав себе, что ничего другого не могла и не должна ожидать: уж не вообразила ли я, что мои отношения с графом Сэйвилом будут длиться вечно?

Отповедь, которую я дала самой себе, была резкой и справедливой, но душевная боль не стала меньше.

Нужно реже думать об этом, решила я и отправилась в конюшню, чтобы снова взять Нарсаллу и прокатиться на ней по окрестностям, забыв обо всем плохом.

Поездка получилась приятной, но беззаботности в душе не прибавилось. Когда я вернулась, Джинни сообщила, что в мое отсутствие из Лондона прибыл какой-то таинственный молодой мужчина, с которым Ральф уединился в кабинете и провел там около двух часов.

— Что-то происходит, — возбужденно говорила она. — Что-то сдвинулось с места, поверьте мне. Неспроста здесь появились все эти люди из Лондона.

— Но ведь Ральф для того и ездил туда, — ответила я, веря и не веря, что, быть может, вскоре многое прояснится и жизнь войдет в нормальную колею.

Ральф со своим новым гостем вышли как раз ко второму завтраку, за которым собрались и все остальные, кроме Джона Мелвилла, еще не вернувшегося из Харфордшира.

Вновь прибывший был представлен как Роберт Слейтер и оказался спокойным и уравновешенным человеком с безукоризненными манерами.

— Вы, по-видимому, адвокат, мистер Слейтер? — спросила Джинни.

— Нет, миледи, — любезно ответил тот, — я сыщик.

Это произвело некоторое впечатление на сидящих за столом.

— Сыщик? — переспросил Роджер. — Это, если не ошибаюсь, люди, которые суют нос в чужие дела и потом рассказывают о них тем, кто за это платит?

Тонкое, интеллигентное лицо Слейтера осталось бесстрастным.

— Я бы таким образом не определял мое занятие, мистер Мелвилл, — спокойно ответил он.

— Не обращайте внимания на слова моего брата, мистер Слейтер, — сказала Джинни, с упреком взглянув на Роджера. — Уверяю вас, все остальные так не считают.

Мистер Элберт Коул вытер рот салфеткой и сказал, еще не до конца прожевав пищу:

— Если кто-то нанял тебя, сынок, хотелось бы знать, кто именно и с какой стати?

Ему ответил Ральф, слегка откинувшись на спинку стула:

— Это сделал я, Коул. И все вы знаете почему. Потому что очень обеспокоен тем, что происходило в последнее время в моем имении.

— И что же, позволь узнать, — с издевкой спросил Роджер, — сумел открыть этот великий сыщик?

Ральф даже не взглянул на него. Обведя взглядом остальных, он сказал:

— Если вы закончили завтрак, леди и джентльмены, приглашаю вас в библиотеку, где мистер Слейтер и я сумеем ответить на вопрос Роджера.

Все с живостью поднялись и последовали за Ральфом. В библиотеке уже горели свечи, и стулья были расставлены вокруг стола, за которым сидел совершенно незнакомый мне молодой мужчина с бледным, нервным лицом.

Ральф пригласил всех садиться и сам вместе со Слейтером уселся рядом с нервического вида мужчиной. Не тратя времени попусту, он сразу заговорил о том, ради чего созвал всех в эту комнату.

— В последние дни стало абсолютно ясно, — зазвучал его спокойный, холодный голос, — что все преступные действия, которые закончились или могли закончиться трагически, были направлены против одного человека, а именно против Николаса Сандерса восьми лет от роду.

Я почувствовала, как Джинни бросила на меня соболезнующий взгляд, но не ответила взглядом на ее сочувствие, потому что не отводила глаз от Ральфа, который продолжал:

— Сначала я не придал должного значения первому происшествию, связанному с мостом, поскольку причиной могла быть просто небрежная проверка опор или вообще случайность. Но затем была отравлена лошадь, на которой должен был ехать мальчик.

Роджер, сидящий рядом со мной, подал голос:

— Почему непременно отравлена? У нее могли быть, например, колики или что-нибудь еще в этом роде. Разве мало болезней?

Ральф нахмурился, но ответил тем же ровным тоном:

— Вполне возможно. Хотя внезапность и сила припадка скорее говорят об отравлении, чем о какой-то болезни. А потом, почти сразу, последовало убийство Джонни Уэстера. И это…

На сей раз Ральфа прервал Элберт Коул, с шумом повернувшийся в своем кресле.

— Не вижу никакой связи между смертью этого малого, — громко сказал он, — и юным Николасом. Мало ли что бывает в лесу!

Лицо Ральфа затвердело. Он расцепил лежащие на столе руки и сжал их в кулаки.

— Прошу выслушать меня, — проговорил он, все так же не повышая голоса. — По моему убеждению, Джонни Уэстер был убит по ошибке, стрела предназначалась Никки Сандерсу.

Я не могла сдержать дрожи во всем теле, и Джинни положила руку мне на запястье, слегка сжав его.

Как сквозь туман я видела Ральфа, слышала его слова:

— …Естественно, первым делом я спросил себя, кому мог перейти дорогу этот мальчик. Кто мог быть заинтересован в его устранении?

После этой фразы в комнате наступило гробовое молчание. Его снова прервал вызывающий голос Роджера:

— Ну, и кто же этот негодяй?

— Сначала мысли мои обратились к Роджеру…

Тот вскочил со своего кресла и что-то протестующе выкрикнул, но Ральф не обратил на него внимания. Он медленно оглядывал всех присутствующих и, когда его кузен умолк, продолжил:

— Я знал, что Роджер отчаянно нуждается в деньгах и что в случае смерти Никки завещанные мальчику деньги вполне могут перейти к нему. Но чем дольше я думал об этом, тем меньше подозревал Роджера.

— Большое спасибо, дорогой кузен, — иронически отозвался тот.

Пристально глядя на него, Ральф негромко пояснил:

— Потому что, во-первых, нет никакой гарантии, что ты унаследуешь Девейн-Холл, а во-вторых, если все-таки унаследуешь, то появится возможность поправить свои дела и без этих двадцати тысяч фунтов, ради которых нужно убить ни в чем не повинного ребенка.

Я тоже не сводила глаз с лица Роджера, и мне не казались такими уж убедительными выводы Ральфа.

Он снова сцепил пальцы рук, лежащих на столе, и отвернулся от своего кузена, — Сколько бы я ни рассуждал, — проговорил он, — все равно не мог отбросить мысль, что угроза жизни Никки лежит в завещанном ему наследстве. И только после того, как съездил в Суссекс, начал понимать истинные причины, по которым жизнь мальчика подвергается опасности.

Я замерла… Он не сделает этого! Ведь он обещал мне сохранить тайну рождения Никки. Зачем открывать ее и портить мальчику жизнь?.. О, почему я раньше не уехала отсюда? Для чего вообще поселилась здесь?..

Ральф не смотрел на меня, когда продолжил:

— Думаю, никто из нас после оглашения завещания Джорджа не сомневался в том, что Никки его сын. Вряд ли кузен мог оставить двадцать тысяч фунтов мальчику, которого случайно встретил на улице или в парке.

Рука Джинни уже не сжимала мое запястье, она даже не смотрела на меня. Зато взоры Роджера, Гарриет и ее отца обжигали мне кожу.

— Итак, мы все полагали, — повторил Ральф, — что Джордж был отцом Никки, а Гейл Сандерс его матерью. И вот тут мы все ошибались.

«Никогда, никогда я не прощу тебе такого предательства! — лихорадочно стучало у меня в голове. — Все… все кончено…»

И тут Ральф поднял голову и встретил мой ненавидящий взгляд. Он не отвел глаз и сказал то, что как громом поразило всех находящихся в комнате, в том числе и меня.

Он сказал:

— Матерью Никки была не Гейл, а ее родная сестра Дебора, с которой Джордж Мелвилл состоял в законном браке.

— Что? — пробормотала я, думая, что ослышалась.

Он мрачно кивнул.

— Да, он был ее законным супругом. Тот документ, о котором вы, Гейл, случайно услышали из уст некоего Уикема, — не что иное, как свидетельство об их браке. Уикем намеревался продать его Коулу, а тот очень хотел купить… Человек, сидящий рядом со мной… — Ральф указал на незнакомца, — служит приходским священником в Хоутоне, селении, где у Джорджа небольшой дом. Там в феврале 1809 года, Гейл, ваша сестра Дебора обвенчалась с моим кузеном Джорджем.

— Это вранье! — крикнул Коул.

— Этого не может быть! — взвизгнула Гарриет. — Мы с Джорджем поженились в июле того же года!

И снова наступила полная тишина, в которой все, каждый по-своему, старались понять и осмыслить сказанное Ральфом.

Выходит, стучало у меня в мозгу, брак Джорджа и Деборы законный, а Джорджа и Гарриет — нет, и, значит…

— Боже, — проговорила я дрожащим голосом, обращаясь только к Ральфу, — получается, Никки — законный сын Джорджа? Так?

— Да, — ответил он, — законный сын и наследник.

— Боже, — повторила я.

Ничего больше я произнести не могла.

— Ну и где же эта счастливица, сестрица нашей Гейл? — раздался резкий голос Роджера. — Ты знаешь, Ральф?

— Она умерла, — ответил тот. — Гейл воспитывает Никки со дня его рождения.

— Очень трогательные слова вы говорите, милорд, — прервал очередное молчание Коул. — Но где доказательства? У вас они есть?.. А раз нет свидетельства о браке, нет и самого брака. Разве не так?

— В самом деле, Ральф, — сказала Джинни, — где подтверждение твоих слов? И откуда вообще взялись все эти сведения?

— Мистер Слейтер, — обратился Ральф к молодому человеку, прибывшему несколько часов назад из Лондона, — не будете ли вы любезны рассказать о том, что сумели обнаружить в Хоутоне?

— Охотно, милорд, — ответил тот. Оглядев спокойным взглядом всех присутствующих, он продолжал:

— Я выявил, что из книги регистрации браков, находящейся в хоутонской церкви, была вырвана целая страница… Та страница, где записаны браки за январь, февраль и март 1809 года. Когда я спросил об этом у присутствующего здесь мистера Уикема… — он кивнул на бледного мужчину с нервным лицом, — тот сказал, что она выпала из переплета и куда-то потерялась. — Мистер Слейтер строго поджал губы. — Однако переплет регистрационной книги — я внимательно осмотрел его — в полной сохранности, и совершенно ясно, что страница из нее просто вырвана…

Меня не столько поразили его слова о вырванной странице, сколько фамилия мужчины, на которого указал Слейтер: Уикем… Я уже дважды видела человека с такой фамилией, и он ни в малейшей степени не был похож на сидящего напротив меня священника. Что все это значит?.. Какое странное совпадение!

— Папа! — раздался резкий голос Гарриет. — О чем говорит этот человек? Я ничего не понимаю!

— Все это не имеет к тебе никакого отношения, дочка, — ответил Коул. — Пусть говорят что хотят.

— Коул совершенно прав, — поддержал его Роджер, возможно, первый и единственный раз в жизни. — Пропала какая-то страница из церковно-приходской книги… Ну и что это доказывает? Сплошные домыслы!

И тут заговорил бледный мужчина, которого назвали Уикемом, на щеках у него появился легкий румянец.

— Его сиятельство лорд Сэйвил сказал чистую правду, леди и джентльмены. Девять лет назад в церковь, где я служу, пришел мистер Джордж Мелвилл и попросил обвенчать его с девушкой, но так, чтобы не привлечь внимания своего отца. Поскольку и жениху, и невесте было больше двадцати одного года и поскольку у семьи мистера Мелвилла имелась собственность в нашем приходе, а следовательно, он сам мог считаться нашим прихожанином, я не видел причины отказать ему.

— Готов спорить, — процедил сквозь зубы Роджер, — дело не обошлось без приличного куша, попавшего к вам в карман.

Лицо священника стало почти багровым. Он приоткрыл рот, как рыба, выброшенная на берег, но его опередил Ральф.

— Свидетелями при заключении брака между Деборой и Джорджем, — сказал он, — были супруга мистера Уикема и его родной брат Винсент Уикем, посетивший их дом перед своим отъездом в Индию.

Мое недоумение разрешилось — мужчина с загорелым лицом, пытавшийся продать Коулу какой-то документ, оказался братом этого священника.

— Можно только предполагать, что произошло после венчания, — продолжал Ральф. — Молодые отправились по домам и ни с кем не поделились своим секретом. Дебора, наверное, думала, что через какое-то время Джордж признается родителям и все войдет в нормальное русло. Но, по-видимому, в это самое время отец Джорджа познакомился с семейством Коулов, пригласил их к себе в Девейн-Холл и принялся обрабатывать сына, чтобы тот женился на Гарриет.

Из ее груди вырвался вопль, похожий на стон раненого животного, и мне опять сделалось мучительно жалко эту некрасивую, расплывшуюся женщину.

Ральф заговорил снова:

— Положение дел в Девейн-Холле стало к этому времени отчаянным. Дядя Джек, растранжиривший почти все деньги, уже не мог платить по счетам — а их было немало, — и это грозило потерей поместья и полным крахом. Нетрудно представить, какой нажим испытывал Джордж со стороны родителей. Наверняка он делился с Деборой своими переживаниями…

— Да уж не без этого! — вырвалось у меня презрительное восклицание.

— Но почему эта девушка, — вступила в разговор Джинни, — не настояла, чтобы Джордж рассказал отцу всю правду? Или сама не пошла к дяде Джеку?

Я сочла нужным ответить на ее вопрос:

— Потому что у моей сестры была гордость. И это же чувство заставило Дебору, когда она поняла, что беременна, пойти не к безвольному Джорджу, а ко мне. — Я поднесла руку к глазам, которые налились слезами. — По этой же причине, я уверена, она так и не рассказала мне о браке с Джорджем, ибо была оскорблена его поведением до глубины души.

— Похоже, так все и обстояло, — сказал Ральф. — Дебора убежала к вам, чтобы найти приют и помощь, а примерно через месяц Джордж женился на Гарриет.

Та снова издала стон и стремительно вскочила со своего места.

— О Боже, Боже! — повторяла она.

— Очень сочувствую вам, Гарриет, — мягко проговорил Ральф. — Понимаю, как тяжело это слышать. Тем более что вы ни в чем не виноваты.

— Да… да… да…

Ее голос становился все пронзительнее с каждым новым «да», и я понимала, что она близка к истерике.

К ней подошла Джинни, обняла за плечи.

— Позвольте мне вызвать вашу горничную, Гарриет. Она поможет вам… А пока пойдемте, я отведу вас.

После их ухода мы все сидели в полной тишине. Я думала о том, что узнала от Ральфа минуту назад: моя сестра перед Богом законная жена Джорджа Мелвилла, а Никки их законный ребенок. Я вспомнила, какой она была в последние месяцы беременности и что с ней стало, когда она узнала о предательстве Джорджа и его женитьбе на Гарри-ет. Бедная, бедная Дебора…

Первым нарушил молчание Роджер.

— Мистер Уикем, — сказал он с удивлением, смешанным с презрением, — у любого христианина не может не возникнуть вопроса: отчего священник, совершивший тайный брак, столько лет молчал о том, что один из супругов стал двоеженцем? Так, кажется, следует называть моего кузена?

— Я все это, сэр, знаю, — удрученно ответил Уикем. — Лорд Девейн посетил мой дом вскоре после вторичного брака и сказал, что лишит меня прихода, если я проговорюсь. Я… у меня не было никаких знакомств, связей… большая семья. Я был тогда совсем молод и неопытен… И просто испугался… Да, испугался — за детей и за себя.

— Удивительно, что у Джорджа хватило доблести на подобные угрозы, — сказала я насмешливо.

— О, ко мне приходил не Джордж Мелвилл, а его отец, — пояснил священник.

Снова все замолчали, во время паузы в комнату вернулась Джинни.

— Значит, Джордж все-таки признался отцу, что уже женат, — сказал Ральф.

— Разумеется, милорд, — ответил священник. — Лорд Девейн был вне себя от ярости. Потребовал, чтобы я отдал ему ту страницу из церковно-приходской книги, где запись о венчании его сына. Но я этого не сделал: там же были и другие фамилии. Я только обещал ему, что вырву страницу, спрячу и никому не стану показывать. Милорд сказал, что если я нарушу обещание, то очень пожалею об этом.

Очередную паузу прервал голос Коула:

— Все это прекрасно и даже очень интересно, но где доказательства, черт возьми? Вот что я скажу вам, джентльмены, будь я сто раз проклят, если позволю считать свою дочь шлюхой, прижившей детей вне брака, а моих внучек незаконнорожденными. Я затаскаю вас всех по судам, а этот чертов Девейн-Холл разлетится на кусочки и под ним не останется ни клочка земли!

— Доказательства есть, Коул, — хладнокровно ответил Ральф на эту злобную тираду. — Даже если вы успели уничтожить страницу из церковно-приходской книги, у нас имеется письменное и клятвенное свидетельство преподобного Уикема, его жены, его брата Винсента, который сознался, что предлагал вам ту самую страницу и вы согласились купить ее.

— Первый раз слышу о таких вещах! — крикнул Коул.

— Зато я слышала о них, — сказала я. — Мистер Коул разговаривал об этом с Винсентом Уикемом здесь, в библиотеке. Я сидела у камина вон в том кресле с высокой спинкой, и они меня не заметили. Ваш собеседник, мистер Коул, требовал за документ двадцать тысяч, а вы давали вдвое меньше.

Вскочив на ноги, Коул заорал:

— Ты лжешь, проклятая Иезавель!6.

Это уже было чересчур. Я тоже вскочила с места и закричала:

— Убийца! Это вы задумали убить моего сына! Вас нужно повесить! Я не успокоюсь, пока не увижу вас на виселице, Коул! Я…

Он побагровел, как будто в самом деле веревка сдавила ему шею, а я вдруг почувствовала, как на мою талию успокаивающе легла рука Ральфа.

— Довольно, — сказал Ральф, обращаясь к Коулу, и в его голосе было что-то заставившее того замереть и слушать, не прерывая. — Вам следует принять к сведению и постараться понять, что, хотя у меня в руках и нет того листка с записью о браке — скорее всего вы все-таки уничтожили его, — но существует достаточное число свидетелей венчания, а следовательно, и того факта, что Николас Сандерс является законным сыном и наследником лорда Девейна.

— Что ж, увидим, милорд, — тяжело дыша, произнес Коул. — Увидим… А сейчас моя дочь и я укладываем вещи и покидаем этот дом. В следующий раз вы услышите обо мне от моего поверенного!

— Вы напрасно потратите время, Коул, — спокойно сказал Ральф. — Но если вам угодно, тратьте его.

Грузно переваливаясь, торговец покинул комнату, а я обратилась к Ральфу с недоуменным вопросом:

— Вы так легко отпустили его? Разве не он повинен во всех покушениях на Никки? В смерти сына фермера?

— У нас нет никаких доказательств, Гейл.

— Тут не нужны доказательства! Всем ясно, это сделал он!

— И все же этого мало, чтобы просить судью об аресте, поверьте мне.

— Но вы будете искать доказательства? — продолжала я свой яростный допрос.

— Обещаю, Гейл, что сделаю все возможное.

— Он заслуживает виселицы! — повторила я. — Ему не удалось расправиться с Никки, но он убил бедного Джонни Уэстера!

— Я тоже так считаю, Гейл, — негромко сказал Ральф. — Однако пока ничего нельзя сделать.

Я готова была плакать, кричать… Но что это изменит?

— Вернемся к доказательствам, — вдруг сказала Джинни, обращаясь ко мне. — Чем, кроме ваших слов, Гейл, можно подтвердить, что Никки сын Деборы?

— Уверена, что в Хайгейте, — ответила я, — помимо моей тетушки, живет немало людей, которые помнят, что Дебора была беременна… Она, а не я.

— А как насчет акушерки?

— Думаю, ее можно найти, даже если она уехала из Хайгейта. Это была не старая женщина.

— Поздравляю, Гейл, — с кислой улыбкой проговорил Роджер, — теперь у вас есть место, где жить и заниматься лошадьми, — Девейн-Холл. Неплохое местечко. Когда-то я его знал… Даже, кажется, родился там…

Я прикрыла глаза. Только сейчас я начала понимать, что означает все услышанное для меня и для Никки.

— Господи, — сказала я почти про себя, но мне показалось, что мой голос заполнил всю комнату, — пожалуй, пойду и расскажу Никки, кто же он на самом деле.

Ральф услышал мои слова.

— Да, Гейл, это следует сделать как можно скорее…

Глава 25

— Возьми Никки на верховую прогулку, — посоветовал мне Ральф. — Только не отъезжайте далеко от дома, хотя, уверен, сейчас вам ничего не грозит. Но обоим необходимо развеяться. Там и расскажешь ему обо всем, что узнала, чтобы никогда впредь досужие разговоры и сплетни не смогли вывести его из равновесия.

В библиотеке уже никого не было, все разошлись. Ральф стоял у закрытого окна, за которым виднелось пасмурное небо. День перевалил за середину — знаменательный день, в корне изменивший судьбу моего Никки. И мою тоже.

Я сказала с некоторой долей язвительности:

— Да, конечно, Ральф. Сплетен и пересудов может быть немало. От них никуда не уйдешь. Особенно когда личные секреты людей выставляют напоказ перед большим сборищем.

— Прошу прощения, Гейл, — ответил он, — но, во-первых, я искренне считал и считаю, что в данной ситуации лучше раскрыть все тайны и таким образом предотвратить вероятные домыслы и догадки, а во-вторых, я и сам узнал о браке твоей сестры только недавно, от Слейтера. — Он оперся плечом о бледно-голубую стену и довольно резко спросил:

— Почему, черт возьми, твоя сестра не сказала даже тебе о своем замужестве? Это могло многое изменить. Почему она единолично решила лишить своего ребенка его законных прав?

Я могла только повторить то, что уже говорила раньше:

— Дебора была слишком гордой. Она не могла и не хотела доказывать свою правоту перед теми, кто ее так оскорбил.

Ральф неодобрительно покачал головой:

— Речь идет не о гордости, а о нарушении закона. Никки с момента рождения наследник Джорджа и законный владелец Девейн-Холла.

— Который вот-вот будет продан за долги! — не сдержала я сарказма. Меня возмутил холодный, осуждающий тон Ральфа. — Уверена, что моя сестра обдуманно предпочла, чтобы ее сын жил со мной, а не в семье безвольного отца и расточительного деда!

Выражение лица Ральфа смягчилось.

— Пожалуй, ты права, — сказал он после недолгого молчания. — Ведь она не могла предположить, что твой муж погибнет совсем молодым и ты останешься одна.

— Я уже говорила, что Никки никогда не был для меня обузой!

— Знаю, Гейл, — сказал он примирительно, как отвечает взрослый ребенку, которого чем-то обидел.

Я первая сменила тему разговора:

— Ты действительно уверен, что Никки ничто не грозит? Что Коул не возобновит своих мерзких попыток?

— Коул совсем не дурак, — ответил Ральф. — Он деловой человек и понимает, что дело его дочери проиграно, хотя и хорохорится. После того как замужество Деборы стало достоянием гласности, Коул выбыл из игры.

— И ты не станешь пытаться привлечь его к суду за убийство Джонни Уэстера? — повторила я.

— Я уже говорил, что не оставлю своих усилий, — сказал он с легким раздражением. — Если, конечно, будет доказана его вина.

— А Роджер? — продолжала я допытываться. — Что насчет Роджера? Ведь если Никки… если с ним что-то случится, твой кузен снова станет наследником Девейн-Холла. Разве не так?

Ответ Ральфа удивил меня своей определенностью.

— Я знаю, Гейл, — сказал он, — ты недолюбливаешь Роджера. Для этого есть основания. Мы тоже не испытываем к нему большой симпатии. Но уверен, он не способен на убийство. Ни при каких обстоятельствах!

Я почувствовала, что краснею от злости и обиды.

— Что ж, — сказала я ледяным тоном, — может, мне вообще все показалось? Не было ни покушений, ни убийства. А я просто сумасшедшая истеричка.

Ральф ответил мне своей неотразимой улыбкой:

— Ты вполне нормальное, прелестное создание, Гейл. Но потерпи немного: еще не все раскрыто, не все точки над i поставлены. Пока же прогуляйся с Никки и откровенно расскажи ему правдивую историю его рождения…

Я нашла сына на лужайке возле замка, где мальчики со своим молодым наставником играли в шары. Никки с радостью согласился отправиться со мной на верховую прогулку, особенно когда я пообещала, что он сядет на большую лошадь. В конюшне я попросила оседлать для него Нарсаллу, сама же выбрала одну из многих других лошадей, предназначенных для верховой езды.

В начале нашей поездки мы говорили мало. Никки привыкал к своей лошади, я — тоже, а кроме того, внимательно следила за ним, хотя и знала, что он достаточно опытный наездник. Как приятно было видеть его раскрасневшееся лицо, радостные глаза!

Он вошел во вкус и был недоволен, когда я предложила остановиться и спешиться возле дома для игр.

— Ну почему, мама? Мы так мало проехали. Я только начал привыкать к своей лошади.

— Хочу поговорить с тобой, милый. Это очень важно.

— Разве нельзя во время езды?

— Можно, однако разговор такой серьезный, что лучше стоять на твердой земле.

— Ой, ты боишься, что от твоих слов я упаду с седла? — со смехом спросил Никки.

Я ничего не ответила и первой соскочила на землю. Никки последовал за мной и, пока мы шли к дверям дома, выпытывал, о чем я собираюсь с ним говорить, — уж не о том ли, чтобы отправить его в школу подальше от дома.

— Нет, дорогой, — ответила я. — Совсем о другом.

Он издал облегченный вздох.

— Садись тут, на скамейку, и послушай меня, — сказала я, после чего долго молчала, не зная, с чего начать.

В самом деле, как рассказать ребенку, что я для него не та, кем он считал меня всю свою пока еще недолгую жизнь? Как открыть ему, что он никогда не был моим сыном, что его настоящая мать давно в могиле и что вообще все его существование — сплошная не правда, которой я, пусть вынужденно, пусть для его же пользы, обволакивала его?.. В какие слова облечь все мои признания?

Я глубоко вздохнула и начала свой рассказ — медленно, мысленно проговаривая каждую фразу:

— Я хочу… должна рассказать тебе одну историю, Никки. Она о моей родной сестре… Но и о тебе тоже, мой дорогой. А ты, пожалуйста, прояви терпение и слушай. Хорошо?

Он с удивлением, но и с интересом взглянул на меня: какому ребенку не хочется выслушать целую историю, к тому же так таинственно обставленную?

— Я слушаю, мама, продолжай, — с нетерпением сказал он.

Взволнованно теребя перчатки, я заговорила вновь:

— Когда мы с сестрой были еще совсем маленькими, моложе тебя, наши родители погибли при пожаре в гостинице. После этого нас отправили к тете в селение Хатфилд, возле Девейн-Холла. Там мы жили, пока не стали взрослыми.

— У тети Маргарет?

— Да, у нее. Дебора была немного старше меня, но мы с ней очень дружили. Не знаю, есть ли еще на свете такая дружба, какая была между нами.

— Это потому, наверное, — глубокомысленно заметил Никки, — что у вас не было родителей.

Я улыбнулась ему.

— Ты совершенно прав. Хотя в жизни бывает и по-другому. — Я снова набрала в грудь побольше воздуха, подняла глаза к мрачному небу в поисках поддержки и продолжала:

— Как я уже сказала, селение Хатфилд расположено рядом с Девейн-Холлом — владением лорда Девейна, дяди графа Сэйвила. У этого человека, я говорю о лорде Девейне, был сын по имени Джордж, весьма красивый и приятный молодой человек. — Я вгляделась в чистые голубые глаза Никки:

— Успеваешь следить за рассказом?

— Конечно, мама. Лорд Девейн — это дядя нашего графа.

— И одного из его сыновей звали Джордж, — повторила я и добавила:

— Он был ненамного старше моей сестры Деборы.

Сдвинутые брови Никки показали мне, что он не может понять, какое значение для моей истории имеет возраст неизвестного ему Джорджа.

Еще немного повозившись со своими перчатками, я снова заговорила:

— А дальше произошло вот что, Никки… Дебора и Джордж полюбили друг друга. Понимаешь?.. Но у нас с Деборой не было ни денег, ни знатного происхождения, и Джордж знал, что отец никогда не разрешит ему жениться на ней. Это тоже понятно?

Никки кивнул во второй раз.

Ободренная, я заговорила увереннее и быстрее:

— Они очень, очень любили друг друга и потому решили все равно пожениться. Только сделать это втайне от всех.

Я видела, что Никки уже вовсю заинтересовался романтической историей, которую я сбивчиво и нервно излагала, хотя взгляд его задерживался в основном на наших лошадях, пасущихся неподалеку.

— А теперь, — сказала я непроизвольно резко, — будь особенно внимателен, Никки. Это очень важно.

Он оторвал глаза от лошадей и удивленно взглянул на меня.

— Хорошо, мама.

— Итак, Джордж и Дебора, — повторила я, — тайно обвенчались, и никто об этом не знал. Кроме священника, конечно, и нескольких свидетелей. А потом… Вскоре отец Джорджа стал принуждать его жениться на девушке по имени Гарриет… Гарриет Коул… Потому что ее отец был очень богат, а отец Джорджа проиграл почти все семейные деньги…

Никки, без сомнения, был уже полностью захвачен разворачивающимся сюжетом.

Он спросил:

— Ты говоришь о маме этих девочек? Френсис, Марии и Джейн, да?

— Да, о ней… Слушай внимательно… Разумеется, когда моя сестра узнала, что именно задумал отец Джорджа, она ужасно расстроилась.

— А он… А сам Джордж? — с волнением поинтересовался Никки. — Он как?

— Как? — повторила я. — Он оказался слабым человеком и не смог… или не захотел противоречить отцу.

— Но ведь… — начал Никки и задумался. Ему, видимо, было трудно облечь свои мысли и чувства в надлежащие слова.

Я не стала помогать и вновь заговорила:

— А дальше, Никки, произошло вот что… Ты уже не маленький и можешь понять. Дебора должна была через несколько месяцев родить ребенка… Его отец — Джордж… Но Джордж вел себя так, как будто не хотел быть вместе с ней и будущим ребенком, а это очень беспокоило и оскорбляло Дебору. Поэтому она решила поскорее уехать из Хатфилда, где жила… В это время я уже была замужем за Томми Сандерсом, и моя сестра приехала ко мне… Конечно, куда же еще?

Я замолчала, потому что увидела на детском личике Никки совсем несвойственное его возрасту выражение напряженного ожидания чего-то дурного, что должно вот-вот произойти. Но он не произнес ни слова.

Я обхватила его за плечи и прижала к себе.

— А потом, Никки… Потом моя дорогая сестра родила ребенка… мальчика… И умерла почти сразу после его рождения, успев сказать мне, чтобы я стала для него матерью… И уже восемь лет я храню ее предсмертный завет, и все эти годы, Никки, ты был и остаешься моим сыном, которого я приняла всей душой и сердцем…

Он по-прежнему хранил молчание. Его тело оставалось напряженным, оно сопротивлялось моим объятиям.

— Значит, я не твой сын? — проговорил он наконец страдальческим голосом. — А ты не моя мама?..

Я повторила, стараясь, чтобы мои слова звучали как можно мягче:

— Да, ты сын моей сестры Деборы и Джорджа Мелвилла, лорда Девейна. Могу добавить: это дает тебе право тоже называться лордом Девейном… Теперь, после смерти твоего отца… Тебе, а не Роджеру и не ребенку Гарриет, даже если у нее родится мальчик. Понимаешь, о чем я говорю?

Я ожидала, что мои слова пробудят в нем хоть какой-то интерес, вызовут вопросы, но он молчал.

— Ты все время обманывала меня, — сказал он потом тихим, ровным голосом. — Не говорила правду.

Я вгляделась в его побледневшее лицо, в расширенные, испуганные глаза и почувствовала, что сердце у меня разрывается на части.

— Я люблю тебя больше всего на свете, — так же тихо произнесла я. — И моя любовь не обман, а чистая правда.

Дрожь прошла по всему его телу, он вырвался из моих рук и вскочил со скамьи.

— Как ты могла любить и не говорить правду? — крикнул он. — Разве так любят? Я понял, если бы ты сказала… Но ты не говорила!..

Я с мольбой протянула к нему руки:

— Дорогой… пойми, сестра никогда не признавалась мне, что она и Джордж женаты. Ни я, ни твой па… Ни я, ни Томми не знали, что ты законное дитя… И мы не хотели… боялись, что твое незаконное рождение может помешать тебе в жизни… Ты понимаешь?

Я видела, он не понимал, даже не пытался понять. Весь мир в одну минуту перевернулся для него, для мальчика, которому всего восемь лет. Что он мог уяснить? Только одно: та, кого он все эти годы считал матерью, ему не мать. Остальное было не важно.

Неожиданное открытие ошеломило его, вывело из равновесия. Опустошило.

Я должна была предвидеть, что так будет… Но могла ли я поступить иначе?..

Внезапно Никки сорвался с места и побежал туда, где стояли наши лошади. В одно мгновение он отвязал Нарсаллу, вскочил в седло и, рванув поводья, заставил ее сначала слегка попятиться, потом сразу перейти в галоп. Мгновение, и он скрылся из виду.

Я осталась стоять, сжавшись от страха, но не считая для себя возможным поехать вслед за ним. Я понимала, он должен побыть один. Без меня.

Тучи сгустились еще больше и опустились ниже к тому времени, когда я вернулась в замок. Флаги на его четырех башнях едва виднелись в сером, тоскливом небе.

Войдя в холл, я первым делом спросила у дворецкого, не видел ли он Роджера: я не хотела, чтобы тот находился сейчас вне пределов дома, потому что не верила словам Ральфа, будто его кузен никогда не причинит зла моему Никки.

Ответ дворецкого успокоил меня: после разговора в библиотеке Роджер ушел к себе в комнату и не выходил оттуда.

Мой второй вопрос был о Ральфе: где он сейчас?

— Мне кажется, его сиятельство у себя в кабинете, — последовал ответ, и я сразу направилась туда.

С ним находился один из его помощников по хозяйству, но Ральф пригласил меня войти, сказав, что они уже закончили все дела.

После ухода помощника Ральф сразу спросил, состоялся ли разговор с Никки, и я рассказала обо всем, что произошло.

Когда я закончила, он встал из-за стола и, выйдя в холл, велел находившемуся там слуге немедленно пойти на конюшню и передать Джону Гроуву, чтобы тот отправил нескольких конюхов на поиски Никки, а когда найдут, чтобы попросили мальчика срочно прийти в кабинет.

Вернувшись в комнату, Ральф снова уселся напротив меня и, слегка хмурясь, сказал:

— То, что происходит с Никки, естественно. Не следует так переживать, словно наступил конец света, и худеть с каждым днем.

— Конечно, — ответила я, — жизнь с постоянным страхом в душе весьма способствует аппетиту, не правда ли?

— Но череда несчастий уже закончилась, дорогая Гейл. Ты можешь снова приняться за еду.

Я вздохнула и потерла виски.

— Ты в самом деле считаешь, что Никки больше ничего не грозит?

— Уверен в этом, — ответил Ральф. — И потому решил завтра отправить вас обоих в Девейд-Холл. Об этом мы как раз говорили с моим помощником, когда ты вошла. Он поедет туда прямо сейчас и подготовит все, что нужно, к вашему прибытию.

У меня опустились руки, я в полном оцепенении воззрилась на него:

— Ты хочешь, чтобы мы там жили? С завтрашнего дня?

Взгляд его янтарных глаз был спокойным и уверенным.

— Да, — услышала я в ответ. — Это необходимо, чтобы утвердить Никки в его законных правах. Правах наследника и владельца Девейн-Холла… Тебе не обязательно сразу же начинать объезд ваших владений, — добавил он с улыбкой, — но необходимо, чтобы там как можно скорее появились хозяева. Тем более что твои ближайшие помощники, наверное, уже прибыли туда, и им не терпится тебя увидеть… Я говорю о мистере и миссис Макинтош. Будем надеяться, кулинарные способности старика помогут тебе прекратить голодовку.

— Возможно, ты прав, — сказала я без всякого энтузиазма.

Меня не радовал переезд, я боялась нового дома, не хотела быть там одна. Без него. Хотя понимала, что иного выхода нет.

— Девейн-Холл, — заговорил он вновь, — уже можно считать вашей законной собственностью — твоей и Никки. Я связался со своим поверенным в Лондоне, и тот начал подготовку к оформлению твоей опеки над Никки… — Увидев мое расстроенное лицо, Ральф поспешил добавить:

— Ты сохраняешь все права, как его мать, дорогая. Это подтверждено законом. Я же остаюсь душеприказчиком мальчика до его совершеннолетия.

Я не могла не спросить, так ли уж необходим наш спешный отъезд и можно ли считать, что Никки будет там в безопасности.

Ответ Ральфа показал, что он хорошо понимает мое состояние.

Повторив, что совершенно уверен в безопасности Никки, Ральф добавил:

— Не думай, будто я хочу отделаться от тебя, Гейл. Обещаю, что, как только смогу, а это будет совсем скоро, мы увидимся с тобой. Просто мне необходимо решить здесь еще кое-какие неотложные дела.

В этот момент в комнату вошел дворецкий с сообщением, что мистера Никки уже нашли, он в полном порядке и через несколько минут пожалует к его сиятельству графу.

Я прикрыла глаза и вознесла благодарственную молитву Господу.

После ухода дворецкого я уже могла думать и говорить о другом и попросила Ральфа, чтобы в предстоящем разговоре с мальчиком тот не касался самой болезненной для меня и Никки темы.

— Не имею ни малейшего намерения вмешиваться в ваши отношения, Гейл, — заверил он меня.

— О чем же тогда будет разговор?

— Об ответственности юного лорда Девейна перед его сводными сестрами.

— Что? — переспросила я, не сразу уразумев, что речь шла о трех дочерях Гарриет. А когда поняла, добавила:

— У их деда, слава Богу, денег куры не клюют.

На что Ральф ответил:

— Дело не только в деньгах. Дело в том, чтобы эти девочки не оказались в положении незаконнорожденных.

Я в тревоге посмотрела на него:

— Но разве можно что-то сделать?

— Это я и хочу обсудить с Никки.

— Ральф! — воскликнула я. — Ему еще только восемь лет!

— Но он уже лорд Девейн и должен смолоду учиться понимать свою будущую роль и ответственность перед многими людьми, чье благополучие так или иначе будет зависеть от него. Он должен знать, что ответственность — это часть тех привилегий, которыми его наделила судьба.

С этим я не могла и не хотела спорить. И вообще не хотела больше вступать в полемику с Ральфом. Единственное, чего мне сейчас хотелось, — чтобы он крепко обнял меня и сказал, что любит, что не представляет жизни без меня и больше всего желает, чтобы я стала его женой, невзирая на мое незнатное происхождение.

Но услышать это — как я поняла, поднимаясь со стула, — не было никакой надежды. Вместо всего этого он завтра отправляет меня из своего дома и, как видно, очень доволен таким решением, находя для его оправдания какие-то дурацкие причины — вроде того, что Никки и я должны поскорее вступить во владение этим чертовым Девейн-Холлом и начать мудро управлять им… О нет, я не думала, что Ральф намерен сразу же прервать наши отношения — зачем ему это, пока он не нашел никого другого? Он даже станет навещать меня в Девейн-Холле, чтобы и там прислуга шепталась о том же, о чем, несомненно, судачат в Сэйвил-Касле…

Но он не принимает во внимание одного, потому что и не догадывается об этом, — как только моя нога коснется земли Девейн-Холла, я уже никогда — слышите, граф Сэйвил, — никогда не лягу с вами в одну постель!.. Да, я найду в себе силы забыть о вас, милорд, — о вашем знатном происхождении, о благородстве… Даже о сделке, заключенной с вами относительно моей любимой лошади Марии… Если вы сами не соизволите вспомнить о ней…

Стук в дверь прервал мои размышления. На пороге стоял мой сын… То есть мой Никки.

— Вы хотели видеть меня, сэр? — робко спросил он.

— Да, входи.

Было видно, мальчик не ожидал застать меня здесь.

— Добрый вечер, ма… — проговорил он в смущении.

Он показался мне по-прежнему бледным, волосы и одежда намокли. Бросив взгляд в окно, я удостоверилась, что дождь льет вовсю.

— Пожалуй, я оставлю вас, — негромко сказала я. — Переоденься в сухое, Никки, поскорее.

Они оба кивнули, ничего не ответив.

В тот вечер я не спустилась к обеду, вместо этого пошла в детскую. Там было непривычно тихо, царило некоторое уныние. Трех дочерей Гарриет уже и след простыл, а сыновья леди Реджины, Чарли и Тео, были явно огорчены предстоящим отъездом Никки.

Я долго не задержалась там, пожелала всем спокойной ночи и поцеловала Никки, что всегда делала перед сном. Он ответил на поцелуй и назвал меня мамой, это наполнило мое сердце радостью и принесло некоторое успокоение.

Потом я вернулась в комнату, закончила укладывать вещи и долго стояла у темного окна, за которым шумел дождь.

Ральф пришел ближе к полуночи, когда дождь прекратился и через открытое мной окно в комнату врывался густой аромат садовых цветов.

— Не замерзла? — спросил он, закрывая за собой дверь.

— Я люблю запахи сада после дождя, — отвечала я.

Он приблизился, вгляделся в мое лицо.

— Все готово к отъезду? По дороге вы сможете переночевать в гостинице, а мой помощник Баррет и экономка Миллер, когда прибудете на место, окажут вам необходимую помощь. Кроме того, как я уже говорил, вас встретят супруги Макинтош. Не волнуйся, Гейл, все будет хорошо.

Только сейчас я ощутила холод, идущий от раскрытого окна, и поежилась.

— Должна повторить, Ральф, что так и не понимаю необходимости столь поспешного отъезда.

— Главным образом для того, — ответил он спокойным, деловым тоном, — чтобы к тому времени, как Коул обратится с претензией в судебные инстанции, вы с Никки уже фактически вступили во владение Девейн-Холлом.

— Неужели он это сделает? Значит, впереди еще и тяжба? Разве венчание Деборы и Джорджа в приходской церкви может оказаться недостаточным основанием?

Ральф пожал плечами.

— Кто знает, что соизволит придумать такой сутяга, как Элберт Коул? Особенно когда в ярости.

Я вздрогнула:

— Да, правда. Умоляю тебя, пусть один из этих людей из Лондона продолжает охранять Никки. Можно это сделать?

— Я сам пришел к этой мысли, Гейл.

— Значит, мальчику продолжает грозить опасность? Но ведь ты совсем недавно говорил…

— И продолжаю считать, что опасности нет. Однако предосторожность никогда не мешает.

Его слова меня нисколько не успокоили, Ральф это заметил, потому что подошел еще ближе и ласково произнес:

— Гейл, пожалуйста, не думай, что я оставляю тебя на произвол судьбы. Это совсем не так. Через несколько дней я приеду в Девейн-Холл и…

Я прервала его:

— Понимаю, Ральф. Не нужно больше об этом.

Я действительно не хотела, чтобы он продолжал убеждать меня в том, во что сам не верит, и желала лишь одного: чтобы эта ночь, последняя наша ночь, была такой же прекрасной, как все предыдущие.

Ему тоже было не до слов. Он обнял меня, прижал к себе, его губы скользнули по моей шее, он начал целовать мои глаза, губы. Я чувствовала легкую небритость его щек.

— Ты в самом деле очень похудела, дорогая, — прошептал он, сжимая мне бедра. — Но ничего, старики Макинтоши тебя быстро откормят.

— Ты говоришь обо мне, как о рождественском гусе, — со смешком сказала я, и Ральф тоже не удержался от смеха.

В эту ночь наши ласки были более медленными, но и более насыщенными, нежели раньше. Словно и он проникся моим ощущением неизбежного расставания.

Впрочем, не думаю, что Ральф разделял бы мои чувства, одобрил бы мое решение. Скорее всего он полагает, что будет приезжать в Девейн-Холл как душеприказчик своего кузена Джорджа и наши отношения продолжатся.

Однако я не могу… не смогу… Главным образом из-за Никки. Достаточно и того скандала, который, несомненно, будет сопутствовать — он еще не разразился в полную силу — его водворению… нашему водворению в Девейн-Холле. Я не могу… не хочу подбрасывать хворост в костер пересудами о своей любовной связи с графом Сэйвилом.

Но ни о чем таком я и словом не намекнула Ральфу в ту ночь.

После его ухода я долго лежала с открытыми глазами, прислушиваясь к шуму вновь начавшегося дождя.

Горькая истина заключалась в том, что я хотела невозможного: любить Ральфа как мужа, а не как любовника. Жить с ним в одном доме — в его доме, который он так любит, помогать ему, родить ему детей, просыпаться каждое утро, видя на подушке рядом со своей головой его лицо в ореоле золотистых волос.

Я отдавала себе отчет в том, что это совершенно неосуществимо. Пусть мое имя очищено от подозрений в незаконной связи с Джорджем, но я все равно остаюсь женщиной незнатного происхождения, дочерью сельского врача, которая зарабатывает на жизнь уроками верховой езды… В общем, женщиной, недостойной стать супругой графа Сэйвила, члена палаты лордов Великобритании.

Осознание этого разбивало мне сердце.

Глава 26

Одно по крайней мере было хорошо в нашем путешествии в Девейн-Холл: Никки и я оказались на много часов пленниками кареты и могли попытаться смягчить возникшую между нами напряженность, которая, безусловно, тяготила нас обоих.

— Прости, мама, что я вчера удрал от тебя… Тогда, в лесу… — сказал мне Никки после того, как мы тронулись в путь и уже свернули на дорогу с подъездной аллеи замка.

Его голос звучал не так звонко, как обычно, а с усилием, приглушенно, и мне сделалось и радостно от того, что он осознает свою вину, и до слез больно, от того, что я стала невольной причиной его недетских переживаний.

Мы сидели рядом на нешироком сиденье, обтянутом, как и стенки кареты, темно-синим бархатом, но я видела: Никки не хочет оказаться ближе ко мне, не хочет, чтобы я обняла его, как бывало раньше.

Я негромко ответила:

— Ты очень расстроился, милый, и имел для этого все основания. Я это хорошо понимаю. Но поверь мне, то, что ты вчера узнал, не так страшно, потому что ничего не меняет. Ты останешься для меня тем же Никки, моим дорогим сыном, а я… Я буду, как и раньше, твоей любящей матерью… Ведь у меня нет и не было другого сына, кроме тебя… А у тебя, — добавила я, помолчав, — не было и нет другой матери.

— Да, — не сразу услышала я его все такой же напряженный, ломкий голос, — граф Сэйвил то же самое говорил мне вчера… Когда позвал меня.

И опять только шорох колес и лошадиных копыт по размытой вчерашним дождем дороге.

— Ты все еще сердишься на меня, — спросила я, — за то, что я намного раньше не рассказала тебе всю правду?

— Нет, мама. По-моему, я понял, что ты не могла… Ведь ты дала слово своей сестре, даже клятву. А клятву не нарушают, верно?

В его все еще напряженном голосе уже не слышалось вчерашнего отчаяния.

Я с трудом подавила желание обнять его, прижать к груди, заверить, что люблю его теперь еще больше, чем раньше, если только это возможно; что благодарю за то, что он, такой маленький и беззащитный, нашел в себе силы и… мудрость — да, мудрость — сломать стену, которая начала было вырастать между нами.

Пожалуй, около часа, если не больше, после этого мы продолжали путь почти в полном молчании, нарушая его только короткими фразами или восклицаниями, выражавшими наше отношение к тому, что мы видели из окон кареты.

Наконец я задала Никки вопрос о том, что меня тоже волновало, однако неизмеримо меньше наших взаимоотношений. Я спросила, говорил ли с ним лорд Сэйвил о трех девочках, дочерях Гарриет.

Наверное, в первый раз за время поездки он взглянул мне прямо в лицо своими светлыми наивными глазами.

— Ой, да! — сказал Никки совсем другим, почти прежним тоном. — Его сиятельство объяснил мне, что о них нужно позаботиться. О Марии, Френсис и Джейн. И о ребенке, когда он родится… Или это будет она?.. Никто не знает, да, мама?.. Граф сказал, что разговор еще впереди, но что надо отдать им — чтобы они там жили — другой дом… Кажется, он называется Марион… или место так называется… Он сказал, им не следует во всем зависеть от мистера Коула, а еще… — Никки наморщил лоб, вспоминая. — Еще говорил, что леди Гарриет совсем не виновата в том, что Джордж Девейн женился на ней, когда вовсе не должен был… не имел права… Он нарушил свою клятву перед Богом… Я правильно объясняю, мама?.. Граф говорил, что у нас это… ответственность перед ними…

— Да, мой милый. И граф, и ты совершенно правы.

Никки продолжал смотреть на меня, и в его чистых глазах я прочитала какое-то сомнение. Они вновь сделались чужими. Или мне показалось?

— Мама, — сказал он, — ты по правде любила меня или у тебя тоже была эта самая… ответственность?

Никки с трудом выговорил все это, а я… я готова была убить Ральфа за его взрослые разговоры с мальчиком.

— Должна тебе прямо сказать, дорогой, — ответила я, — что Абигейл Сандерс, то есть я, человек отнюдь не благородного происхождения, как, например, граф Сэйвил, а потому мои чувства, возможно, и проще, и прямее. Поэтому мне не мешают любить или не любить кого-то сословные различия… Как и мысли о том, в какой школе или в каком окружении находятся мои дети или дети моих родственников.

— Не надо так кричать, мама, — сказал Никки. — Я ведь сижу рядом и хорошо тебя слышу. Но я совсем не понимаю, о чем ты говоришь…

— О, Никки! — воскликнула я, обнимая его так крепко, что, наверное, у него перехватило дыхание. — И не надо понимать! Я люблю тебя — вот главное, что я хотела сказать, и буду любить всегда! Я готова умереть за тебя!..

— Не надо, мама, не надо умирать, — проговорил он сдавленным голосом мне в плечо. — И не плачь, пожалуйста.

— Я никогда не плачу.

— Ну, как же, если у меня намокла вся макушка.

Я не сумела сдержать смеха, отпустила его и вытерла слезы, достав платок из сумки. После чего почувствовала себя гораздо спокойнее и смогла продолжать разговор не на повышенных тонах.

Никки, разумеется, больше хотел узнать о Деборе, и я стала рассказывать ему о нашем детстве — дома, с родителями, и у тетушки Маргарет.

А потом он задал вопрос, который за день до этого я уже слышала от Ральфа: отчего Дебора не призналась мне, что они с Джорджем Мелвиллом поженились? И почему никак не помешала его женитьбе на Гарриет?

Я взяла его руку в свою и ответила так:

— Когда Дебора прибежала ко мне в дом, а Джордж… твой отец не пришел вслед за ней, чтобы увести обратно, это разбило ей сердце. И наверное, тогда она решила, что никогда, никогда не отдаст ему своего будущего ребенка… Тебя, Никки… Решила, что ты останешься с нами — с ней и со мной. — Я помолчала и добавила со вздохом:

— Возможно, когда ты родился, она поняла, как плохо, если у ребенка нет отца и если его считают как бы незаконным. Быть может, она бы что-то и сделала, но бедняжка умерла через два дня после твоего рождения. Спасти ее было нельзя.

— Только не плачь опять, мама, — сказал Никки. После очень долгого молчания я услышала:

— Наверное, мой отец был нехорошим человеком.

— Он не был плохим, — ответила я. — Только очень слабым.

— Но он поступил плохо.

— Джордж боялся своего отца, Никки. Потому и совершал недостойные поступки. Но перед смертью он попытался оправдаться перед тобой.

— Как оправдаться, мама?

— Завещал тебе деньги. Двадцать тысяч фунтов. Откуда-то он узнал о твоем рождении и включил тебя в завещание. Из-за этого граф Сэйвил и приезжал к нам в дом прошлой зимой… Чтобы отвезти меня туда, где была оглашена последняя воля твоего отца.

— Я рад, — сказал Никки после очередной паузы, — что меня не отправили жить с отцом.

Я снова обняла его.

— Я тоже рада, мой милый.

— Опять плачешь?

— Не буду.

Я увидела, что мальчик не может сдержать зевоту. Конечно, он устал и не выспался вчера после всех этих треволнений. Пусть поспит.

— Почему бы тебе не вздремнуть, дорогой? — сказала я. — Положи голову мне на плечо. Мы еще не скоро сделаем остановку.

Не прошло и минуты, как он уснул.

Я сидела, боясь пошевелиться, и говорила себе, что должна благодарить Бога за утешение, которое Он мне дал, и что ради Никки стоит продолжать жить, несмотря на все беды и горести.

Когда мы проезжали Хатфилд, меня захватили воспоминания — смесь радости и печали. С одной стороны, Дебора и я всегда ощущали себя здесь в какой-то степени чужими, с другой — я встретила тут Томми и познала счастье первой любви.

Никки забрасывал меня вопросами, я должна была показывать ему все достопримечательности, которых почти не было, все лавки, где я покупала еду или одежду, и дома, где жили знакомые мне когда-то люди.

Придет время, обещала я себе, и я совершу путешествие в прошлое — обойду все эти места, всех людей, кого знала, и мы вместе предадимся воспоминаниям… Если захотим и сможем…

— А где живет тетя Маргарет? — спросил Никки.

— Ее дом не на главной улице. Мы обязательно вскоре навестим ее, — ответила я, ощутив немалый укол совести и дав себе слово, что теперь стану чаще посещать чудаковатую тетушку и, если потребуется, не оставлю ее своими заботами.

Наш переезд в Девейн-Холл прошел благополучно. Встретил нас, как и говорил мне Ральф, один из его помощников — молодой Баррет, выглядевший так торжественно, словно приготовился разместить в средневековом замке короля со свитой.

Незадолго до нас сюда приехали супруги Макинтош, и добрый старик уже колдовал на кухне. Не знаю, как он, а его жена явно чувствовала себя не в своей тарелке на мраморном полу парадного холла. Никки помог ей обрести равновесие, кинувшись через весь холл к ней в объятия.

— Мастер Никки!.. — начала она причитать. — Что-то мне не очень нравится ваше личико. Оно бледное и не слишком веселое. Смелее, мой мальчик! Или я должна называть тебя милорд?

— Не смейте и думать! А где мистер Макинтош? На кухне? Ух ты, значит, будет моя любимая еда!

Тут появился, опираясь на палку, сам Макинтош, и Никки с той же скоростью, что и минутой раньше, бросился в его раскрытые объятия.

— Да, исхудал малыш, — обеспокоенно сказал старик. — Совсем не кормили в замке, а? И вы, милочка, тоже… Кожа да кости.

— Еда ужасная, — пролила я бальзам в его душу. — Все утопает в соусах.

— У нас этого не будет, — пообещал Макинтош. — Только дайте мне оглядеться и хоть чуток привыкнуть.

После того как обсудили наше с Никки похудание, после знакомства с домашней прислугой экономка миссис Миллер повела нас с Никки наверх, в спальни.

Для меня, объяснила она, приготовлены бывшие покои старого лорда Девейна и его жены, состоящие из огромной спальни и двух прилегающих комнат. Я хотела возразить, но потом решила, что не стоит начинать вселение в новый дом со споров, и промолчала.

Однако Никки воспротивился, когда ему было предложено занять все детские комнаты, я согласилась с ним и попросила поместить его в одну из гардеробных комнат по соседству с моей спальней. Так мне будет спокойнее.

Ту первую ночь в нашем новом доме и в новом качестве я спала на огромном супружеском ложе, которое, без сомнения, захочет в свой скорый приезд разделить со мной Ральф.

И что он скажет, как поступит, когда я откажу ему?

Но я должна. Ради Никки. Иного выбора нет. Если бы не он, то, откровенно скажу, меня не слишком бы тревожили мнение света и пересуды соседей. Моя любовь, моя страсть к Ральфу перевесили бы все на свете… Все, кроме того, что касается доброго имени мальчика. Моего Никки, данного мне Богом и Деборой.

В ту ночь я придумала себе еще одно оправдание: ведь не могу я вечно полагаться на снадобье тетушки Маргарет — и что будет, если я забеременею? Еще одно несчастное незаконнорожденное дитя появится на Божий свет?.. О нет! Никогда!

Опять я ворочалась, не смыкая глаз, в роскошной постели, втайне надеясь, что произойдет чудо и ко мне явится Ральф, улыбаясь своей дивной улыбкой, и скажет: «Гейл, я прошу твоей руки! Умоляю, не отказывай мне, дорогая!..»

Но на самом деле Ральф был так же далек от меня, как комета, названная в честь супруга Джинни, и я находилась на нашей грешной земле без всякой надежды подняться в небо…

Заснула я на рассвете и проснулась только около десяти.

Мысль о том, какое это может произвести впечатление на моих… нет, на этот раз не хозяев, а слуг, заставила меня вскочить с постели, побыстрее одеться не без вмешательства молчаливой и скованной горничной и поторопиться в столовую, где в полном одиночестве я попотчевала себя булочкой и чашкой кофе. После чего отправилась искать кухню, где отвела душу в разговорах со стариками Макинтошами. Они же сказали мне, где найти Никки — он давно поел и вместе с Барретом ушел осматривать конюшни.

Я пошла туда же, по дороге оглядывая все вокруг, знакомясь с владениями (Господи, неужели правда?) моего Никки.

Девейн-Холл был значительно меньше Сэйвил-Касла и не так ухожен, но все же не шел ни в какое сравнение с домом, где проходили первые годы жизни Никки. Как-то он приживется на новом месте? Не будет ли ему здесь все чуждо и тягостно, не станет ли он страдать от одиночества?

Поневоле пришла в голову мысль, что нужно будет отдать его в школу. Это просто необходимо. И вторая мысль: как перенесу это я? Нашу разлуку? Особенно теперь, когда должна буду оттолкнуть Ральфа? Как выдержу почти полное одиночество? Как стану жить?.. Что делать?..

Сзади меня на усыпанной гравием аллее послышался шум приближающегося экипажа. Он нагнал меня, и я с удивлением увидела сидящего в нем Джона Мелвилла.

Остановив лошадей, он, как всегда, приветливо улыбнулся мне.

— Господи, Джон, — сказала я, — вот уж не ожидала вас увидеть.

С той же улыбкой он объяснил, что, узнав обо всех последних событиях и о моем переезде, посчитал непременным долгом приехать, чтобы удостовериться, что все в порядке.

— Но Ральф отправил со мной вашего милого Баррета, — возразила я. — Вам совершенно не следовало беспокоиться.

— И все-таки я решил приехать сам, — сказал Джон с нажимом на последнем слове, после чего посмотрел в сторону конюшен. — Вы туда направляетесь, Гейл. Позвольте я подвезу вас.

Я предпочла бы пойти пешком, но Джон явно хотел оказать мне услугу, и было неловко не согласиться.

Я кивнула и поставила ногу на подножку его экипажа.

Глава 27

После того как мы сделали очередной поворот по дороге к конюшням, Джон весьма удивил меня тем, что не направил лошадей прямо туда, но свернул еще раз в сторону ближнего леса.

— Куда мы едем? — спросила я довольно нелюбезно. — Вы собираетесь покатать меня, Джон? Я спешу увидеть своего сына.

— Мне необходимо поговорить с вами, Гейл, — ответил он решительно. — О доме, который я снял для вас в Харфордшире, о вашей лошади Марии… О многом другом. Я был поражен тем, что узнал от Ральфа, и расстроен вашим внезапным отъездом, а потому решил немедленно ехать за вами. Прошу вас, дайте мне возможность сказать.

Я, в свою очередь, была удивлена его словами, настойчивостью и, я бы сказала, каким-то необычным видом и потому извиняющимся тоном проговорила:

— Конечно, Джон, с удовольствием выслушаю вас. Только отчего не поговорить в доме? Зачем ехать в лес?

— О, разумеется, совсем не обязательно. Но я хотел показать вам нечто имеющее отношение к вашей сестре и Джорджу.

Я понятия не имела, что это могло быть, однако любопытство победило.

Когда же мы начали с трудом продираться куда-то сквозь кусты, я не удержалась от вопроса, что же все-таки он собирается мне показать и к чему такая таинственность.

— Терпение, Гейл, — ответил он. — Еще минута терпения.

Наконец мы остановились на лужайке, со всех сторон окруженной деревьями и кустарниками, возле наполовину высохшего ручья, через который был переброшен ветхий деревянный мост.

— Ну, вот и приехали, — проговорил Джон. — Выходите.

В его голосе было что-то насторожившее меня: во-первых, приказной тон, во-вторых, торжество победителя… Но с чего бы? Какая чепуха!

— Что все это значит, Джон? — спросила я, стараясь, чтобы он не заметил моего смятения. — Что может здесь быть относящееся к моей сестре? После стольких лет? Пожалуй, за последние дни мы уже узнали все самое существенное.

Он ничего не ответил, молча вышел из экипажа и подошел к дверце с моей стороны, протянув мне руку, чтобы помочь сойти.

Я так же молча покачала головой и ступила на землю без его помощи.

В чем дело? Что со мной? Почему я сейчас испугалась Джона, всегда такого любезного и милого?

Он смотрел на меня, и в его взгляде не было ничего от прежнего Джона. Появилось что-то другое, заставившее меня невольно отступить в сторону и подумать о том, как поскорее вернуться обратно.

Он уловил мое движение, понял намерение и, сделав быстрый шаг ко мне, схватил за плечо.

Я попыталась вырваться, но это не удалось.

— Отпустите сейчас же! — крикнула я.

Джон медленно покачал головой.

— Мне очень неприятно, Гейл, — сказал он с прежними доброжелательными интонациями в голосе. — Поверьте, мне чрезвычайно неприятно, но ваша жизнь слишком большая угроза для моего собственного существования, и потому я не могу допустить, чтобы вы жили. Боюсь, мне придется убить вас.

Я не могла поверить в происходящее. Оно казалось мне каким-то фарсом, дурацкой шуткой, тем более что той, каким все это говорилось, никак не соответствовал зловещему содержанию.

Однако глаза у него были холодные, застывшие, а пальцы еще сильнее впились мне в плечо.

«Он безумен», — мелькнуло у меня в голове.

— Джон… — сказала я пересохшими губати, пытаясь говорить мягко, успокаивающе. — Что такое вы сказали? Чем я могу вам угрожать? Опомнитесь, Джон.

— Вы думаете, я спятил? — со злостью ответил Мелвилл. — О, нет, я не доставлю вам такого удовольствия, не надейтесь. Дело совсем в другом… Слушайте и не пытайтесь бежать! Я вас не выпущу отсюда… Дело в Ральфе и в вас. В том, что к вам он относится не так, как к другим женщинам. Это видят все… И я, как наследник Сэйвил-Касла, не могу допустить, чтобы вы стали женой Ральфа. Никогда! Понимаете? И если для этой цели потребуется вас убить, я сделаю это.

Я с некоторым облегчением вздохнула. Нет, он определенно сошел с ума. Следует просто его успокоить, а потом… Потом уж дело докторов…

— Ральф и не помышляет о женитьбе на мне! — крикнула я. — Что вы городите, Джон? Я всего-навсего дочь простого сельского лекаря. Разве граф Сэйвил может опуститься до такого брака?

Джон снова медленно покачал головой, его глаза оставались неподвижными, это было страшно.

— Вы не знаете Ральфа. Я чувствую, ради вас он готов на все. — Злоба вспыхнула в нем с новой силой. — А потом вы нарожаете ему наследников, которые лишат меня всего, на что я имею полное право! Я с восемнадцати лет работал на Ральфа, как вол, и я заслужил все это богатство! Никто, никто — слышите? — кроме меня, не станет его владельцем!

Меня охватила паника. Если это безумие, то, как видно, неизлечимое, ставшее манией. Если же он в здравом рассудке, то тем хуже.

Я чувствовала, он силен, почти как тот вол, о котором упоминал, и мне не вырваться из его рук. Кричать тоже бесполезно — никто не услышит. Оставалось только надеяться на силу убеждения, на логику.

— Послушайте, Джон, — сказала я, — о чем вообще вы говорите? Ральф не намного старше вас, и ничто не мешает ему оставаться хозяином Сэйвил-Касла еще добрых сорок лет. Если не больше.

На лице Джона мелькнула улыбка. Не любезная, как раньше, но недобрая, пугающая.

— Скажу вам по секрету, — произнес он, — иногда я начинаю сомневаться в сроках.

Кровь застыла у меня в жилах. У этого чудовища все продумано! И дело даже не во мне. Дело в его неуемной, болезненной страсти к обладанию — деньгами, землей, властью над людьми, в том, что во имя этой цели он не остановится ни перед чем… И в том, что убийство, видимо, у него в крови.

Но что же делать?.. Что делать?

— Если вы застрелите меня, — решилась я произнести, — выстрел наверняка услышат. Кроме того, кто-нибудь определенно видел, как вы въезжали в ворота усадьбы.

— Но я вовсе не собираюсь стрелять в вас, дорогая, — сказал Джон с ухмылкой. — У меня совсем другой план… Например…

Я понимала сейчас только одно: нужно всячески тянуть время. Больше делать было нечего, больше я ничего не могла придумать…

Вдруг я все поняла и, не дав ему договорить, сказала, не сомневаясь в истинности своих слов:

— Значит, все это вы?.. И покушения были на меня, а вовсе не на моего сына? А Ральф считает, что это дело рук старика Коула, который видел в Никки возможного наследника Девейн-Холла. Выходит, это не так?

— Вы просто умница, Гейл. Я сразу это понял и потому был предельно осторожен.

Я не узнавала этого человека: глаза, улыбка — все было другое. Я бы не удивилась, если бы имя его оказалось не Джон.

Сейчас он упивался своей силой, безнаказанностью, а потому позволил себе расслабиться, немного поболтать. В доме Ральфа, я давно обратила на это внимание, он всегда бывал довольно скован, во всяком случае, в присутствии самого Ральфа.

— Могу вам признаться, — словоохотливо продолжал Джон, — что рухнувший мост — дело моих рук, и, если бы не паршивец конь, не пожелавший идти, вас и Ральфа нашли бы в реке, на валунах… Рассказывать еще? Пожалуйста… С пони произошла дурацкая ошибка. Конюх положил заготовленную мной ядовитую траву не в ту кормушку. Трава предназначалась лошади, на которой собирались ехать вы. Две неудачи, конечно, не могли не обозлить меня.

— И тогда вы убили несчастного Джонни Уэстера? — спросила я дрожащим голосом.

Он пожал плечами.

— Третья ошибка, Гейл. Просто ужасное невезение, за которое я обязан взять реванш. И возьму его.

— Но почему… тот мальчик?..

— Виноваты опять вы, — ответил Джон почти весело. — Зачем два дня подряд вы играли в том лесу с сыновьями Джинни и с вашим Никки? Когда на третий день я пришел туда с луком и стрелами, то из-за кустов принял четвертого игрока за вас. К тому же вы были в мужском костюме, а рост у вас, сами знаете…

Пожалуй, больше всего меня страшили сейчас его бесчувственный тон, граничащая с последней степенью безумия веселость. Как он отвратителен!

Наверное, отвращение придало мне сил и отваги. Я вскинула голову и, стараясь вложить в слова как можно больше презрения, сказала:

— Каким же способом вы собираетесь покончить со мной, чтобы опять не было осечки? Смотрите, чтобы на этот раз все закончилось благополучно и вы не попали на виселицу.

— На этот раз… — Он улыбнулся с прежней любезностью. — На этот раз я утоплю вас.

— Что?

Я рванулась из его рук, но тщетно.

— Именно так, дорогая, — продолжал он, еще крепче сдавливая мне плечи. — Но сначала ударю вас по голове… Хотя бы вот этим камнем…

— Вы душевнобольной, — пробормотала я.

— Вовсе нет. Просто я понял, что нужно быть безжалостным, если хочешь чего-то добиться в этом мире… И я немного устал ждать… А теперь, моя милая, довольно разговоров, подойдем поближе к ручью, где еще осталось чуть-чуть воды… К этим славным камешкам…

Я отчаянно сопротивлялась, пробовала вырваться, пыталась ударить его, укусить. И кричала. Все время кричала, призывая на помощь.

Он смеялся, даже не злился, когда мои удары достигали цели. Его забавляло мое сопротивление. В конце концов он вывернул мне руку так, что боль прошла через все тело.

Никки, пронзила меня мысль посреди полного отчаяния. Благодарение Богу, Ральф позаботится о нем…

И тут — я была уверена, что ослышалась, — откуда-то из-за деревьев раздался голос Ральфа:

— Отпусти ее, Джон, или мне придется застрелить тебя!

Мы оба замерли.

— Отойди от нее! — повторил Ральф.

Вместо этого Джон еще сильнее заломил мне руку, я громко вскрикнула.

Ральф поднял пистолет, блеснувший в лучах неяркого солнца.

— Я не промахнусь, Джон, — сказал он, — ты знаешь.

С проклятием тот отпустил меня, и я подбежала к Ральфу, стоящему возле коляски Джона.

— Как ты здесь оказался? — спросил мой мучитель. Он был бледен, как смерть, но ни страха, ни раскаяния не было в голосе. — Мы тут с Гейл немного повздорили, — добавил он со смешком.

— Да, — сказал Ральф, — и я знаю причину. Успел услышать твои признания, Джон.

— Почему ты здесь, Ральф? — воскликнула я. — Узнал, что все это дело его рук? Тогда отчего же раньше…

— Я не знал, Гейл, однако начал кое о чем догадываться, потому что из цепочки подозреваемых стали выпадать звенья. О Роджере я тебе уже говорил. Он слизняк и пьянчужка, но добрый малый. А когда мне стало известно, что Элберт Коул уже давно собирался купить тот лист из церковно-приходской книги, я отринул и его как вероятного убийцу. Кроме того, Коул — человек посторонний в Сэйвил-Касле и вряд ли мог бы устроить ту штуку с мостом. И с твоим пони. Это должен был быть кто-то из своих.

— Выходит, ты давно понял, что покушения были на меня, а не на Никки?

— Сначала нет… Но после того, как стала известна правда о твоей сестре, я пришел к окончательному выводу, что Коул тут ни при чем: Никки не мог быть ему помехой. И мысленно перенесся из Девейн-Холла в Сэйвил-Касл.

— И заподозрил меня? — подал голос Джон. — Но где доказательства? Мало ли что я в припадке раздражения наболтал Гейл? В любом суде посмеются над этим.

Ни Ральф, ни я не обратили особого внимания на его наглые слова — так были заняты друг другом: я пыталась понять, почему все же он оказался тут в нужную минуту, он был обеспокоен моим состоянием.

— Таким образом, из подозреваемых остался только он. — Ральф брезгливо кивнул в сторону двоюродного брата. — И тогда я решил срочно отправить тебя в Девейн-Холл, подальше от него, не дожидаясь, пока он вернется из поездки. Ну а когда узнал, что он, не задерживаясь в Сэйвил-Касле, тоже уехал в Девейн-Холл, я выехал вслед за ним и гнал всю ночь, чтобы… — он прервал фразу и с улыбкой взглянул на меня, — чтобы приехать вовремя.

— Но как ты узнал, что мы здесь, в лесу? — спросила я.

— Сказал один из садовников, дай Бог ему здоровья. Потом я услышал твои крики. У тебя хорошие легкие, дорогая.

— Легкими меня Бог не обидел, — согласилась я.

Ральф повернулся к Джону:

— Я бы раскусил тебя намного раньше, если бы мог догадаться о причине, толкавшей на преступление.

Джон не отвел взгляда. Стройный, с красивым, привлекательным лицом, он спокойно стоял перед братом, и под лучами солнца в его каштановых волосах блестели золотистые пряди, присущие роду Мелвиллов.

— Что ж, теперь ты знаешь причину, — сказал он.

— Да, знаю…

«О Господи, — думала я, — нужно бежать отсюда! Сейчас он скажет Джону, что причина надуманная, что он и в мыслях не имел жениться на мне… О Господи!»

— Ты видел мое отношение к Гейл… которого я не скрывал, — продолжал Ральф, — и больше всего на свете опасался, что я попрошу ее руки: тогда ты мог окончательно лишиться надежды стать моим наследником. И ты нашел выход — убрать ее, а потом и меня. Верно?

— Я говорил глупости, — с обаятельной улыбкой сказал Джон. — Просто пугал ее. Опусти пистолет!

Ральф словно не слышал его слов. Пистолет по-прежнему был направлен прямо на Джона.

— Что же нам делать с тобой, кузен? — вежливо осведомился Ральф, словно речь шла о том, чем заняться сегодня после обеда.

— Полагаю, ты не собираешься подать на меня в суд? — ответил Джон вопросом на вопрос.

— Нет, — сказал Ральф.

И тут я взорвалась.

— Ты сошел с ума! — крикнула я Ральфу. — Этот человек — убийца. Родители Джонни Уэстера вправе ожидать, что ему воздадут по заслугам!

— Я думаю о скандале, Гейл, который разразится, но не приведет к желаемому результату, — возразил Ральф. — Такие вещи лучше не выносить из дома.

Эти слова возмутили меня еще больше.

— Значит, ты собираешься держать в секрете грязное убийство и все другие его поступки только потому, что он твой родственник? Но я не допущу этого! Негодяй должен… должен… — Я захлебнулась от ярости. — Хочу сказать вам, милорд, — продолжала я, — что смерть ребенка фермера не меньшее горе, чем… чем смерть графа!.. И если вы не отправитесь в суд, туда отправлюсь я! Мы живем не в средние века, черт возьми, когда знатным людям все сходило с рук!

— Да, мы живем не в средние века, — спокойно согласился Ральф. — Но, к сожалению, и не в идеальном мире. У нас нет доказательств, что Джон убил сына Уэстеров, и если дело дойдет до суда, то скорее всего его оправдают. Сам же он, полагаю, никогда не признается в содеянном.

— Совершенно верно, — невозмутимо подтвердил тот.

— Но ведь я только недавно своими ушами слышала его признание!

— Это была дурацкая шутка, — повторил Джон, снова улыбнувшись. — И я выпил в дороге лишнего. Ральф презрительно пожал плечами.

— Пойми, пожалуйста, Гейл. Я не хочу, чтобы на всеобщее обозрение выставили ни в чем не повинных Гарриет и ее детей, которые будут признаны незаконнорожденными. Не хочу, чтобы газеты радостно подхватили историю твоей сестры и твою и чтобы каждое утро за завтраком мы читали бы в них все новые, придуманные или действительные, версии всего происшедшего. Убитого ребенка уже не воскресить, а тем, кто жив, можно причинить еще немало горя.

Он замолчал, и мы все молчали. Джон стоял с таким видом, словно все, что сейчас говорилось и что произошло несколько минут назад, не имеет к нему ровно никакого отношения. У меня не укладывалось в голове, что прежний Джон Мелвилл и этот, стоящий передо мной, один и тот же человек. Воистину чудны дела твои, Господи!

— Короче говоря, — продолжал Ральф, — ущерб от судебного разбирательства будет большой и, несомненно, перевесит предположительное наказание преступника.

— Выходит, негодяй должен уйти от расплаты? — возмущенно воскликнула я.

— Ральф совершенно прав, — ответил за него Джон. — Будет много хлопот, но меня все равно оправдают.

— От расплаты он не уйдет, — спокойно произнес Ральф. — И вот что я решил…

На лице Джона появилось выражение беспокойства. Я внимательно наблюдала за тем, как Ральф переложил пистолет из правой руки в левую и достал из кармана какой-то пакет.

— Здесь билет на корабль из Дувра в Кале, — обратился он к Джону. — А также некоторая сумма денег, достаточная, чтобы прожить полгода не умирая от голода. После этого все зависит от тебя.

— Что ты хочешь сказать? — угрюмо спросил Джон. — Запрещаешь мне жить в Англии?

— Именно это я и говорю, Джон. Я не желаю жить е тобой в одной стране. Не желаю видеть тебя в нашей семье. Вообще не хочу тебя видеть.

В его голосе, казалось мне, не было ни злости, ни злорадства, лишь глубокая печаль. Скорбь. Я припомнила, как он рассказывал мне, что Джон с самого детства жил у них в доме, был участником их мальчишеских игр, поверенным юношеских тайн.

Каково ему узнать, что брат и наперсник все время вынашивал мысль об убийстве?

Но кто поручится, что если Джон уедет из Англии, то не вернется через какое-то время и не продолжит охоту на своего брата? Не наймет же Ральф сыщиков, чтобы те торчали в каждом морском порту?

— У меня есть возможность вести наблюдение, — ответил Ральф, когда я спросила его об этом. — Джон может подтвердить, не правда ли?

— Да, — мрачно проговорил тот.

— Возможно, — заговорил снова Ральф, — лет через пятнадцать, когда у нас с Гейл появится куча детей, которые отгородят от тебя наш Сэйвил-Касл… Возможно, тогда ты сумеешь возвратиться в Англию. Но не раньше. Слышишь меня?

— Да, — повторил Джон.

Сказанное Ральфом не сразу дошло до меня: «Через пятнадцать лет… когда у нас с Гейл появится куча детей…»

Я почувствовала, как спина у меня выпрямляется. Не ослышалась ли я? Он сказал именно так?

Но ведь это значит… это значит, что он намерен жениться на мне? Почему же молчал до этой минуты?

Я хотела встретиться с ним взглядом, но его внимание было обращено на Джона.

— Я оставил бумагу у Джинни, — сказал Ральф. — Там написано, что если с Гейл или со мной что-нибудь случится, виноват будешь только ты. Теперь я припишу туда и то, о чем узнал сегодня.

Джон стоял поникший, с убитым видом. Весь его боевой запал исчез, он казался постаревшим, даже меньше ростом.

Ральф сделал к нему несколько шагов, протянул пакет.

— Корабль отплывает в пятницу, — сказал он.

— Могу я вернуться в Сэйвил-Касл за вещами? — тихо проговорил Джон.

— Я отправил все необходимое в Дувр, в гостиницу «Оружие короля», — ответил Ральф.

— Хорошо, — проговорил Джон.

Слова были больше не нужны. Мы все понимали это.

Молча, не глядя на нас, с поникшими плечами Джон направился к своей коляске, сел в нее, развернул лошадей и уехал.

Мы с Ральфом остались на лужайке одни. Все так же неярко светило солнце, пели птицы. Сейчас я слышала, как они пели.

— Извини, Гейл, — раздался негромкий голос Ральфа, — но я действительно считаю, что при настоящем положении это лучший выход.

Я кивнула:

— Пожалуй… мне очень жаль, Ральф, что Джон оказался таким. Понимаю, как тяжело для тебя его предательство… Но таковы люди — не все выдерживают испытание богатством и знатностью.

Зачем я это говорила? Все и так ясно. Но не могла же я сразу спросить его, правильно ли поняла слова о куче детей?

Он сделал жест, как бы отряхивая паутину с лица, и, приблизившись ко мне, проговорил:

— Я ругаю себя за то, что не сказал тебе раньше о своих подозрениях относительно Джона. Но ведь он был моим братом… И другом детства… Не знаю, как бы я жил, если бы с тобой что-нибудь случилось!

Последнюю фразу он произнес так порывисто, что напугал меня.

— О, Ральф… — Я положила руки ему на плечи, прижала голову к его груди. — Мне так больно. Я знаю, что для тебя значит семья. А теперь ты потерял родственника.

Он крепко обнял меня.

— Еще страшнее было бы потерять тебя.

Я закрыла глаза. Никогда раньше у него не было такого взволнованного голоса… Спросить его насчет той фразы? Нет, пусть скажет сам!..

И он сказал:

— Я бы раньше попросил тебя стать моей женой, Гейл, но меня беспокоил Джон. Если мои подозрения верны, ты могла оказаться в еще более опасном положении. И у него почти получилось.

Я сильнее прижалась лицом к его груди. Я боялась двигаться, поднять голову, чтобы не спугнуть мгновение, чтобы все происходящее не оказалось фантазией, сном.

— Гейл! — окликнул он меня. — Ты слышишь, что я говорю?

— Да, — сказала я чуть охрипшим голосом. — Я все слышала. Но ты уверен в своих словах? И что скажет Джинни… И другие? После того, что… Они ведь не могли не догадываться?

— Джинни будет в восторге, — ответил Ральф. — Между прочим, сразу после твоего отъезда она сказала мне, что я буду глупцом, если не сделаю тебе предложение. Но я и без нее знал, что делать.

— В самом деле?

— Думаю, я полюбил тебя с того момента, когда ты заставила меня красить свою комнату.

Я не могла сдержать смеха. Он легко провел пальцами по моим щекам. Глаза его были серьезны, когда он произнес:

— Ты вправе спросить, почему я вел себя не как мужчина, который собирается жениться на женщине, а как обыкновенный соблазнитель? Почему заманил в Сэйвил-Касл, где мы стали любовниками?

Я тряхнула головой.

— Нет, Ральф. Я понимаю почему. Вся история с завещанием Джорджа не давала оснований думать обо мне как о порядочной женщине.

Теперь настала его очередь покачать головой.

— Дело вовсе не в этом, — ответил он.

— А в чем же? — спросила я с удивлением.

Он выглядел смущенным, что было на него не похоже.

— В чем? — повторила я.

— Видишь ли… Каждый раз когда мы бывали вместе… в минуты нашей близости я боялся, что ты назовешь меня именем своего мужа… Томми…

Мы некоторое время пристально смотрели друг на друга.

— Ты это серьезно? — проговорила я.

— Боюсь, что да. Тут нечем гордиться, Гейл, но я ревновал… Ревновал тебя к умершему. — Он виновато улыбнулся. — Увы, это еще не прошло.

Неужели так говорит Ральф? Я не верила тому, что слышу. Но ведь и я… Разве я не опасалась того же?

— О, дорогой, — сказала я, — с Томми я познакомилась, когда мы были почти детьми. И продолжала любить его той девичьей любовью даже после того, как мы поженились. Теперь я женщина и люблю тебя любовью женщины. Только тебя. Разве ты не видишь этого?

— Наверное, моя собственная любовь к тебе заслоняет от меня все остальное, — ответил Ральф со смущенной улыбкой.

— Если поженимся, это пройдет, и все встанет на свои места, — утешила я и подняла к нему лицо для поцелуя.

— Мы сделаем это ровно через месяц, — сказал он прямо мне в губы. — А пока в Сэйвил-Касле совершим оглашение.

Мы снова поцеловались.

— Ральф, — спросила я, — скажи честно, не будешь ли ты чувствовать неудобство из-за того, что женишься на мне? Что скажут люди твоего круга?

Он почти оттолкнул меня.

— Не говори глупостей! — И тут же начал целовать мои глаза, щеки, шею. — Никто мне не указ, я могу жениться на ком хочу, черт побери!

— …Нужно возвращаться в дом, — сказала я наконец. — Никки, наверное, повсюду ищет меня.

Мы направились к его экипажу.

— Кстати, о Никки, — заговорил Ральф. — Он, конечно, должен жить с нами в Сэйвил-Касле. В Девейн-Холл я назначу хорошего управляющего, и мы будем часто приезжать сюда, чтобы все знали, кто тут хозяин.

Он поднял меня, усадил в экипаж. Снова жар его рук обжег меня сквозь плотную ткань платья, и я подумала, что сегодня ночью…

— Думаю, что для Никки, — услышала я, — будет лучше все-таки поехать в школу.

Я вздохнула:

— Ты прав, Ральф. Тогда уж в ту, где учатся Чарли и Тео.

— Конечно, дорогая. Я уже предупредил их об этом, они в восторге.

Да, Ральф был прав в отношении школы… Прав и во многом другом…

Я подумала, как хорошо, когда рядом есть добрый советчик.

Подумала, что когда у нас появятся свои дети, мне будет на кого опереться.

Подумала, как прекрасно иметь от него ребенка.

И подумала, что, пожалуй, никогда в жизни не была так счастлива.

Обратив к нему сияющее радостью лицо, я сказала:

— Как я люблю тебя, Ральф!

— Когда ты так смотришь на меня, Гейл, — ответил он, — я не могу ручаться за себя. — И с лукавой улыбкой добавил:

— Неужели нам придется ждать целых четыре недели до венчания?

— Не уверена. Хотя, если ты будешь вести себя достаточно осторожно, чтобы никто не заподозрил…

Он рассмеялся:

— Осторожность — мое призвание, дорогая. Член палаты лордов не может не быть осторожным.

1

Радклиф, Анна (1764-1823) — английская писательница. — Здесь и далее примеч. пер.

2

Артур — легендарный король бриттов, герой кельтских народных сказаний

3

Камелот — место, где предположительно находился двор короля Артура.

4

Палладио, Андреа (1508-1580) — итальянский архитектор, представитель позднего Возрождения

5

Триктрак — старинная игра, в которой по доске передвигают шашки соответственно числу очков, выпавшему на костях.

6

Библейский образ распутной, наглой женщины.