Я покачал головой.
      - Он самый лучший из спартанских лекарей, а поскольку ты находишься под опекой спартанцев... Я поговорю с Эвтактом. А сам составлю заклинание, способное призвать на помощь некие силы. К здоровью людей, правда, они обычно отношения не имеют... И все же надо попробовать - вдруг хоть немного помогут.
      Когда Эврикл, которого я все-таки считал женщиной, ушел, со мной осталась Ио и ни за что не хотела уходить, хоть я бы предпочел, чтобы она сходила и выяснила, что происходит, а потом обо всем мне рассказала. Она наконец согласилась, но сперва по моей просьбе принесла мне табурет, чтобы удобнее было писать. Эвтакт поставил у моей двери двух гоплитов, однако дверь разрешил держать открытой, и я уселся так, чтобы свет падал на лист папируса.
      Вернувшись, Ио рассказала, что рабы спартанцев строят алтарь богу-врачевателю, о котором говорил этот Эврикл, который на самом деле женщина. Она сказала также, что Басий бывал в храме этого бога на острове Пелопоннес и велел, чтобы я, после того как Эвтакт принесет жертву во имя моего исцеления, всю ночь провел у алтаря. В отсутствие Ио я перечитывал свои записи, откуда и узнал, что уже ночевал однажды в храме и то был храм богини зерна.
      Уже завтра Эвтакт намерен был отправиться в Элевсин вне зависимости от того, явится мне божество или нет. Из Элевсина есть хорошая дорога прямо на Пелопоннес.
      Я спросил Ио, что это за безобразная женщина с мужским именем Эврикл, которая обещала сотворить для меня заклятие. Девочка удивилась и сказала, что никакая это не женщина, а действительно Эврикл из Милета, мужчина, хоть и носит пурпурный плащ. Это показалось мне очень странным.
      Хозяин гостиницы принес ужин, и я попросил его принести также лампу. Он сказал, что проиграл, поставив на меня, но ничуть не огорчен, потому что здорово повеселился, когда я сбил с ног того нахала. Он еще долго спрашивал, кто я да откуда, но ни на один из его вопросов я ответить не мог. Он сказал, что в гостинице бывает много чужеземцев, однако он не берется определить, откуда я родом.
      Тогда я попросил его перечислить те народы, к которым, по его мнению, я принадлежать не могу. И ответ его был таков: я не эллин (я, разумеется, и так это знал), не уроженец Персеполиса (я спросил, что это за полис оказалось, столица империи Великого царя), не египтянин (я еще помнил, что пожалел об участии в египетском походе; я, конечно, бывал там, хотя это и не моя родина; возможно, кто-нибудь там даже меня помнит), не фессалиец, не фракиец, не критянин и не кариец (*118).
      После этого разговора я еще больше укрепился во мнении, что мне совершенно необходимо отыскать своих старых друзей и родной дом. Я знаю: я многое могу забыть, но этого никогда не забуду! Царица Страны мертвых обещала, что вскоре я снова встречусь со своими друзьями; интересно, а вдруг и они попали в плен к спартанцам? Мне хотелось уснуть, однако стоило закрыть глаза, как передо мной вставал лес копий, огромные щиты и белые стены храма, возле которых валялись убитые.
      25. Я, ЭВРИКЛ...
      Я, Эврикл, по просьбе твоей рабыни, описываю здесь события позапрошлой ночи и последовавших за нею суток, дабы история, рассказанная мне Ио, обрела должную форму. Ио попросила меня об этом, потому что Эвтакт-спартиат запретил тебе прикасаться к свитку, полагая, что, ежедневно делая записи, ты вредишь своему рассудку. Ио, однако, хочет, чтобы здесь была описана вся последовательность событий и она могла бы прочитать о них тебе, когда это будет позволено; следует отметить, что почерк у меня гораздо более четкий и мелкий, чем у самой Ио.
      Однако же прежде позволь кое-что рассказать о том, кто я такой. В данный момент вполне возможно, что августейший регент просто хочет, чтобы ты считался больным; хотя с другой стороны, ему, видимо, хотелось бы, чтобы ты поскорее выздоровел - я от всей души надеюсь, что он этого хочет, - но как после столь долгой болезни сможешь ты вспомнить своего друга и попутчика, вместе с которым путешествовал по суровому острову Пелопса, если я не опишу здесь себя и не окажу тем самым помощи твоей нестойкой памяти? Так я и поступлю, но прежде успокою маленькую (однако свирепую, как овод!) Ио, которая кусает от нетерпения губы.
      Итак, начнем. Родился я в Милете, в Малой Азии; отец мой тоже оттуда родом и, по словам моей матери, был весьма уважаемым гражданином. Когда мне минуло одиннадцать, я увидел во сне Триодиту; она протягивала мне листья какого-то растения, уговаривая с их помощью избавиться от одного мальчишки, из-за которого меня несколько раз несправедливо наказывали. Я не сразу отыскал это растение, но все же нашел, сорвал, как она велела, на рассвете и изловчился положить его в одно лакомство, а потом притворился, будто с наслаждением угощаюсь, пока вредный мальчишка лакомство у меня не отнял и не съел сам. После чего он несколько дней проболел и умер. Смерть его мудрый жрец совершенно справедливо приписал воздействию стрел Метких стрелков с острова Делос (*119).
      Ну а потом - как ты, мой дорогой друг, наверное, догадываешься - я принес богине множество различных даров; и хотя то были главным образом воробьи, лягушки и прочая мелочь (я ведь был еще ребенком), мне показалось (у меня хватило на это ума или, скорее, наглости), что приняты они были вполне благосклонно. Прошло несколько лет, и я услышал о великом храме, построенном карийцами в ее честь и совсем не так далеко от Милета. Я отправился туда, в глубь страны, странствуя по большей части пешком, и обратился с просьбой к тому лукавому посланнику богов, который одалживает ворам свои крылатые сандалии, принеся ему, разумеется, подходящий дар большого черного кролика с беленьким полумесяцем на лбу (за которого удостоился похвалы жреца, чьей доброты - о, хрупкие тростинки, будьте моими свидетелями! - я не забуду до конца дней своих).
      Вернувшись в Милет, я обнаружил, что мать в связи с моим долгим отсутствием успела переехать - то ли на Самое, то ли на Хиос, - в чем явно чувствовалась рука богини, и я решил: с этих пор лишь Триодита будет считаться моей матерью, а я по мере сил честно стану служить всем, кто пользуется ее покровительством. Я предлагал свою службу и тем, кто, подобно отважному Агамемнону (*120), прозванному Царем людей, искал ее милости.
      В конце концов я был вознагражден ею сполна. Не стесняясь, скажу в любой компании, что нет мне равных в посвященных ей таинствах ни среди женщин, ни среди мужчин; нет у нее и более способного ученика в плетении всяческих заклятий, составлении ядовитых снадобий или в вызывании мертвых из подземного царства. Ты и сам присутствовал при одном из подобных чудес, содеянных мною, и я молю великую богиню, которая прошлое и будущее видит столь же ясно, как настоящее, чтобы она когда-нибудь восстановила утраченную тобой память и ты мог бы стать моим свидетелем.
      Теперь о моей внешности. Я истинный сын Иона (*121), ростом куда выше большинства мужчин, однако изящного телосложения, точно танцовщик. Я храбр и ловок, хотя, возможно, и недостаточно мускулист. Глаза у меня несколько навыкате, да и скулы тоже выступают изрядно. Зато нос и рот изящной формы, а высокий лоб наполовину скрыт густыми темными кудрями. Если Ио, которая уже топает ногами от нетерпения, вскоре сумеет прочесть тебе все это, ты узнаешь, что одет я в хламиду приятного пурпурного оттенка, ибо окрашена эта материя соком шелковицы.
      Часто бывая в Афинах, я заслужил дружбу твоей хозяйки Каллеос - это большая удача, ставшая таковой вдвойне из-за той моей чудесной победы, о которой я уже упоминал, однако скажу еще несколько слов. Мы с тобой, а также группа людей, в числе которых не было Ио (она сейчас просто испепелит меня своим взором!), побывали на кладбище, где и находилась та, которую я вызвал из Страны мертвых в Страну живых - пусть всего лишь на короткое время. Все были потрясены сотворенным мною чудом, и если тебе покажется, что моим словам трудно верить, прошу тебя, вернись в Афины там о случившемся судачат до сих пор.
      Пытаясь исцелить тебя и восстановить твою память, я по просьбе Эвтакта (и твоей собственной) сделал волшебный амулет и повесил тебе на шею. Разумеется, я сделал бы его и в том случае, если б меня попросил и кто-то один из вас.
      Амулет посвящен Триодите и в нем вот что: белый камешек - Луне, осколок древнего каменного наконечника стрелы - Охотнице и черный волосок с головы того, кто без остатка посвятил себя Матери ночной, то есть с моей головы. Да еще - кусочек кипарисовой коры, на котором шипом белого шиповника (*122), обмакнув его в собственную кровь, я написал просьбу исцелить тебя, обращенную к Великой богине. Все это я завернул в кусочек шкуры дикой козы и укрепил могущественными заклинаниями.
      Софисты, скорее всего, скажут, что все это - белый камешек, осколок наконечника, черный волосок, молитва и козья шкура - сущая ерунда и лишь отвлекает людей от веры в "истинных" (то есть теперешних) богов-олимпийцев. Однако же я заметил: те, кто так считает, никогда никаких милостей от богов не получают. Я уверен, что для этого нужно нечто большее, чем просто вера. Итак, я повесил амулет тебе на шею (ох, Ио так настойчиво просит, чтобы я писал поскорее!), и мы, то есть Эвтакт, Ио и я, проводили тебя к алтарю, который я велел построить рабам. Там уже горел священный огонь, Эвтакт сам принес жертву ради тебя, и ты остался у алтаря на ночь в окружении нескольких часовых, стоявших поодаль.
      Жаль, что меня не было, когда утром ты рассказывал об этой ночи Эвтакту. Однако Ио слышала все - хитрая девчонка, истинная дочь скотоводов-беотийцев, потомков варваров! Она, честное слово, совсем заговорила меня, пересказывая мне твою историю, но я постараюсь изложить здесь самое главное.
      Ты вроде бы проснулся от стука палки по камням (по крайней мере, по словам Ио, слышавшей твой рассказ Эвтакту) и увидел согбенного старца с белоснежной бородой, пришедшего со стороны леса. Ты поднялся и спросил, не он ли бог Асклепий (*123). Он это отрицал, однако ты настаивал, и он в итоге сознался, что зовут его действительно Асклепий, но он никакой не бог, а простой смертный, вынужденный по бедности своей служить богам. Ты спросил его, не может ли он излечить тебя, и снова он покачал головой и сказал, что послан был убийцей его матери (*124), чьим рабом является, и направляется из ее храма на острове Эвбея в островной храм Анадиомены (*125), так что ничего сейчас поделать не может. С этими словами он исчез.
      Ио говорит, что в этом месте твоего рассказа Эвтакт страшно рассердился и закричал, что Асклепию не следовало называть богиню убийцей. И тут-то ты и решил попросить Эвтакта (право же, друг мой Латро, прежде тебе следовало бы подумать) вернуть тебя к твоим старым друзьям, объясняя это тем, что ты прочел в свитке о своем визите в царство подземной богини и ему, Эвтакту, не следует мешать исполнению воли той, к кому все мы в конце концов должны будем явиться.
      Однако Эвтакт еще больше разгневался и приказал отнять у тебя эту книгу (что и было сделано Басием) и сворачивать лагерь. Ничего этого ты, конечно, уже не помнишь. Во всяком случае, так полагаем мы с Ио. А теперь перейдем к совсем недавним событиям, которые пока что должны были сохраниться в твоей памяти, однако же, видимо, сотрутся из нее к тому времени, как Ио сможет прочитать тебе эти слова.
      Во-первых, о великой богине. Этот Асклепий был сыном ее брата-близнеца, рожденным смертной женщиной по имени Коронида. Носившая под сердцем божественное дитя, Коронида изменила своему возлюбленному, о чем узнала богиня и, разгневавшись, умертвила несчастную. Однако отец ребенка спас мальчика от огня, дал ему свое имя и стал его наставником. Асклепий многому научился у своего великого отца - покровителя врачевателей - и даже кое в чем превзошел учителя, не говоря уж обо всех прочих смертных целителях.
      Мне трудно поверить, чтобы он мог назвать сестру своего отца и спасителя убийцей, ведь за богами безоговорочно признается право убивать смертных точно так же, как мы убиваем животных, к тому же та женщина, его мать, была далеко не безгрешна. Впрочем, я рад был услышать, что Асклепий и сам уже является слугой Великой богини. Сам же я предан ей всецело, и она так высока в моих глазах, что ничто уже не может более возвысить ее! Однако сообщенные тобой сведения все же могут пригодиться.
      А теперь о самом недавнем. Тебе, конечно же, интересно, как мы с Ио раздобыли твою книгу? Дело в том, что Басий-спартиат сам разрешил нам взять ее, ибо испытывает к Ио и к тебе самые добрые чувства. Он предупредил, правда, чтобы мы не позволяли тебе самому читать ее и в таком случае Эвтакт возражать тоже не будет. Вот мы и прячем ее от тебя, однако же регулярно делаем в ней записи.
      Сегодня вечером мы разбили лагерь по дороге в Мегару, без задержки миновав Элевсин. Недалеко от Мегары (судя по сплетням) стоит лагерем и регент со своим войском. Мегара официально ему не подчиняется, однако же входит в один со Спартой военный союз, так что, без сомнения, некоторое количество его воинов составляют ее жители. Завтра мы, видимо, прибудем в Мегару, и можно ожидать встречи с самим регентом. Я постарался как можно больше разузнать о нем, и мы с Ио решили, что тебе тоже полезно будет прочитать об этом в своей книге.
      Говорят, ему лет двадцать с небольшим, он несколько выше среднего роста, красив, однако изуродован шрамами; он очень силен и мускулист, как и все островитяне. Ходят слухи, что он также исключительно красноречив и убедителен как оратор, однако весьма лаконичен и чрезвычайно остер на язык, как и все спартанцы. Он отпрыск старейшего царского дома, один из потомков царя Агиса и таким образом является отдаленным родственником Ликурга (*126), чей свод законов помог Спарте столь сильно опередить другие государства. Отец Павсания - Клеомброт - был младшим сыном царя Анаксандрида, стало быть, сам он приходится дядей нынешнему юному царю Плейстарху, лишь в прошлом году сменившему на троне своего отца, и остается при нем регентом. У Павсания есть жена, которая с нетерпением ждет его возвращения в родной город, и маленький сын Плейстоанакт (*127).
      Что же касается военного искусства - которое спартанцы ценят превыше всего, считая, что все остальные искусства для них бесполезны, - то победа Павсания над сыновьями Персея - а ведь их войско значительно превосходило его собственное - свидетельствует сама за себя. Что же до расположения богов, то какой воин может одержать без этого победу?
      Я говорю о нем сейчас с особым интересом, ибо только что прибыл его гонец, который сразу поспешил к палатке Эвтакта, но вскоре вышел оттуда и, прогуливаясь, встретил Ио. Гонец стал расспрашивать о тебе, и Ио привела его сюда, а затем вы втроем некоторое время беседовали. Беседой он, по словам Ио, был полностью удовлетворен, убедился, что ты действительно ничего не помнишь, и пожелал взглянуть на твою книгу, которая была у меня.
      Этого юношу зовут Пасикрат, он весьма красив - высокий, с правильными чертами лица, как и большинство спартанцев, однако такой же настороженный и сердитый, как они все. По его просьбе я показал ему твою книгу и собственными глазами видел, как он удивился (как и все остальные до него), что прочитать ее не может. Однако он пролистал ее всю и внимательно рассмотрел вложенный между листами сухой цветок; потом осторожно положил его на прежнее место и, аккуратно свернув книгу, спросил, присутствовал ли я при том, как Эвтакт нашел тебя и твой свиток, и, узнав, что присутствовал, попросил описать ему эту сцену. Он спросил, почему Эвтакт решил и меня прихватить вместе с тобою, однако я предложил спросить об этом самого Эвтакта. Ему также хотелось знать, из какого я города и почему покинул прекрасную Ионию. По его настойчивой просьбе я описал, насколько это было возможно, свою жизнь - несколько полнее, чем это сделано здесь. Он также является последователем триединой богини, что и доказал, продемонстрировав шрамы, полученные во время посвящения, когда мальчиков секут перед алтарем в храме Охотницы в Спарте.
      Возможно, мне следует объяснить здесь один обычай спартанцев, о котором ты, видимо, не знаешь. Каждый год мальчики, которым пришла пора переходить из рук учителей в руки военных (притом выбираются самые лучшие и сильные из их числа), должны в честь великой богини пройти сквозь строй бичующих. Кровь льется рекой, я слышал даже, что часто один-два мальчика бывают забиты насмерть - и только тогда церемония прекращается.
      Должен добавить: среди мальчиков считается делом чести не кричать и не плакать, и не могу сказать, каково пришлось бы тому, кто не выдержал испытания и вскрикнул. По-моему, такого уже очень давно не случалось, а может, и вообще никогда. Те мальчики, что так и умерли молча во время обряда, считаются жертвами, принесенными богине. (Как печально сознавать, пересчитывая места, где все еще приносят порой подобные жертвы, что их больше, чем пальцев на руке!) Тем, кто прошел посвящение и остался в живых, оказывают высокие почести; они считаются благословленными богиней до конца дней своих.
      Я использовал в беседе с Пасикратом все свое искусство красноречия и обольщения (кое-кто не колеблясь называл это мое искусство великим). Не стану отрицать: мне бы чрезвычайно польстило, если б я заслужил любовь столь прекрасного юноши, да еще поклявшегося вечно служить моей великой богине, хоть я и не уверен, что ей понравится мое пристрастное отношение к Пасикрату.
      Однако же вот что я могу сказать и скажу: по всей видимости, сам Пасикрат отнюдь не остался равнодушен к моим наиболее привлекательным свойствам (в отличие от тебя, дорогой Латро, хоть я пишу это и не без колебаний). Удивительно, до чего красивы эти люди, которые живут только ради войны и вечных тяжелых тренировок! Интересно, что они испытывают, впервые услышав из наших уст лесть, красноречие и философские рассуждения? Разве не должны они считать нас более развитыми духовно? Ведь мы же отдаем должное их физической силе и выносливости! Смею надеяться, гонец августейшего регента именно так воспринимает твоего бедного друга, Эврикла из Милета.
      26. ПАСИКРАТ
      Пасикрат вернул мне мой свиток, а сегодня утром вызвал меня из палатки и спросил, помню ли я нашу вчерашнюю встречу. Сейчас я этого, конечно, уже не помню, но утром, должно быть, еще помнил, поскольку ответил утвердительно.
      - В таком случае ты знаешь, что я гонец Павсания?
      Я кивнул и выразил удивление, отчего это он до сих пор не покинул неповоротливое войско Эвтакта и не вернулся к своему повелителю.
      - Единственный приказ, который я принес Эвтакту, - ответил он, - в том и состоял, что он должен был продолжать поиски, если еще не нашел тебя. А поскольку он тебя нашел, то как можно скорее должен доставить к Павсанию, ибо именно тебя хочет видеть регент, а вовсе не меня. Скажи, если бы мне пришлось сейчас бежать обратно, смог бы ты бежать со мной наравне?
      Я признался, что не думал об этом, но непременно постарался бы.
      - Раз так, побежали вон к тому дереву на холме - кто кого обгонит?
      И, не говоря больше ни слова, он стрелой полетел на вершину холма, а я за ним. Я очень старался, да и ноги у меня длиннее, но догнать его так и не смог. Он успел уже передохнуть, стоя под деревом, пока я, пыхтя, взбирался на холм.
      - А ты вполне мог бы добежать до Мегары! - похвалил он меня. - Нет, ты только посмотри на эту бедную черепаху! К нам, оказывается, спешил Басий, с которым мы делим одну палатку. Он был в кирасе, в ножных латах и что было сил размахивал мечом.
      - Таким мечом ты до нас не достанешь! - крикнул ему Пасикрат. - Ты бы что-нибудь подлиннее раздобыл.
      Заметив, что мы никуда уходить не собираемся, Басий перешел на шаг.
      - Хочешь посидеть здесь? - спросил Пасикрат. - Войско все равно потащится через этот холм. - Черты его лица были столь безупречно правильны, что напоминали прекрасную статую, однако в глазах, как мне показалось, таилась жестокость горностая. Словно не заметив его злобного взгляда, я уселся на землю под деревом.
      - Ты помнишь, как утратил память?
      Я молча покачал головой.
      - Может быть, девочка помнит или этот Эврикл?
      - Кто это такие?
      - Твои друзья, которых Эвтакт зачем-то притащил с собой. Я вчера беседовал с ними и потом долго думал над этим разговором; Ио, та маленькая рабыня, говорит, что принадлежит тебе.
      - Девочку я помню, - сказал я, - только имя ее забыл.
      - А как насчет Эврикла?
      Я молча покачал головой.
      - Я сперва не понимал, почему Эвтакт вздумал обременять себя ими. Теперь понимаю, - заметил Пасикрат.
      И до появления Басия больше мы не сказали ни слова.
      - Мы немного посоревновались в беге, - пояснил ему Пасикрат. - Вряд ли меня прогонят со службы, но должен сказать, что Латро вполне может заменить меня в случае чего.
      Басий кивнул, вытирая пот со лба.
      - Он и борец неплохой.
      - Ты пробовал с ним бороться?
      Раскрасневшийся и задыхающийся Басий рухнул на землю с нами рядом.
      - Я, правда, его победил. Но только с пятой попытки. Он действительно очень силен.
      - Так и мне показалось. А что еще ты о нем знаешь?
      - Все забывает? Вместо памяти у него девочка-рабыня. Меч его я держу при себе. Вот и все.
      - Понятно. Латро, как мое имя?
      - Пасикрат.
      - Верно. Откуда ты знаешь?
      - Ты же сам сказал мне.
      - Утром-то он еще помнит, что было накануне вечером, когда мы обычно лагерь разбиваем, - пояснил Басий, - да только вскоре забывает и к полудню уже ничего о вчерашнем дне не знает.
      - Так это девочка все ему рассказывает?
      - У него есть такая книга - на ней написано, что ее каждое утро читать нужно. Но мы ничего в ней прочитать не смогли. Эвтакт велел мне пока забрать ее у Латро.
      - Я хочу, чтобы ты ему ее вернул, а с Эвтактом я сам поговорю. Латро, если тебе вернут твою книгу, ты мне ее почитаешь?
      - Конечно, если тебе захочется слушать, - сказал я.
      - А Павсанию, регенту Спарты?
      - И ему тоже.
      - Хорошо. Хотя вряд ли он захочет, чтобы я при нем просил тебя почитать ее: возможно, там содержится нечто такое, что он хотел бы сохранить в тайне от меня. Впрочем, вечером доберемся до Мегары, а там посмотрим. Басий, чем занят этот Эврикл? Он что, тоже помогает Латро?
      - Немного. Не так, как девочка.
      - Что ты о нем думаешь?
      - В Спарте ему лучше людям на глаза не показываться, - усмехнулся Басий. - Женщины просто убьют его.
      - Что-то в нем меня раздражает, - заметил Пасикрат, как бы размышляя вслух.
      - А ты дай ему в зубы!
      - Зачем же? Ты знаешь, Латро, что у спартанцев есть обычай, согласно которому каждый пожилой человек имеет молодого друга. Понимаешь? Это очень удобно. Молодой учится у старого, более опытного, а если попадает в беду, есть кому сказать слово в его защиту. Но здесь, по-моему, нечто совсем иное...
      Я рассеянно спросил, что именно, ибо не очень-то понял его мысль. В этот миг я был поглощен тем, как качается на ветру ярко-красный полевой цветок; это казалось мне исполненным глубокого смысла.
      - Похоже на мужчину, у которого есть дочь. Причем и мужчина, и его дочь как бы в одном лице.
      - Пари держу, за тобой немало таких бегало, - сказал Басий.
      - Естественно. - Пасикрат улегся на спину, потом вдруг резко поднялся и сел. - Мне и самому покровительствовал Павсаний; таким нравится покровительствовать. Вот почему мне это хорошо знакомо. И все же - кажется очень странным. Лучше бы он был рабом!
      Басий спросил, почему именно рабом, но Пасикрат не ответил. Помолчав несколько минут, он промолвил:
      - У него руки всегда холодные. Вы заметили?
      Вскоре нас догнал отряд, и мы пошли со всеми вместе. Я все пытался отыскать ту девочку, о которой напомнил мне Пасикрат. Вскоре я ее нашел и, чтобы проверить, хорошо ли я запомнил то, что недавно услышал от него, сказал:
      - Хорошие новости, Ио! Мне скоро вернут мой свиток.
      - Это замечательно! И как хорошо, что ты помнишь мое имя!
      - Мне его назвал Пасикрат.
      - Так это он сказал, что Эвтакт снова позволит тебе делать записи?
      - Да. Только, по-моему, сам Эвтакт об этом еще не знает. Пасикрат ему просто прикажет, и все.
      - Но ведь Эвтакт значительно старше... - с сомнением протянула Ио.
      - Это верно.
      Однако через некоторое время к нам подошла высокая женщина в пурпурном плаще и передала мне мой свиток и стиль, которым я и пишу сейчас; стиль был засунут за завязки.
      - Латро, - сказала женщина, - лохаг приказал Басию вернуть тебе книгу, а поскольку Басий прежде разрешил мне хранить ее у себя, то я и вызвался отнести ее. - И странная женщина, говорившая о себе как о мужчине, взяла меня под руку.
      - Это все Пасикрат устроил, - шепнула ей Ио.
      - Вот как? Очень привлекательный юноша! Хотя и не такой красавчик, как твой хозяин.
      - А какое это имеет отношение к делу? - спросил я.
      - Никакого. Я просто размышляю вслух. - Она сжала мне локоть. - Знаешь, Латро, в некотором роде тебе весьма повезло. Например, захочешь сменить имя - так просто с утра скажи своим друзьям, чтоб называли тебя иначе, и уже никогда не узнаешь, кем ты был до этого. Ты никогда не пробовал делать так? А впрочем, ты ведь ничего не помнишь.
      - Вряд ли. А что, ты хочешь сменить имя?
      Она кивнула и сказала:
      - Оно означает "знаменитый", что само по себе неплохо, но я бы хотел что-нибудь получше. Как тебе имя "Дракон"?
      - Тогда уж скорее Дракайна! (*128)
      Странная женщина засмеялась, а Ио сказала:
      - Самое подходящее для нее имя, господин мой!
      - А кто-нибудь из вас знает, где мы сейчас? - спросил я. - Пасикрат сказал, что мы идем в Мегару.
      Они не успели ответить: из передних рядов вернулся Басий, прошел между Ио и мной и сообщил:
      - У этой развилки сворачиваем - вы трое, я, Эвтакт и Пасикрат. Мы приглашены к регенту. Остальные пока разобьют лагерь.
      Мы свернули на пыльную дорогу, выглядевшую точно такой же, как предыдущая. Однако не успели мы взобраться на первый же холм, как все вокруг переменилось - так меняется знакомый ночной пейзаж, стоит взойти солнцу.
      На бескрайней равнине стройными рядами высились тысячи палаток. Вдалеке вздымались белые стены города, а за ними соленый ветер гнал синие морские волны с белыми гребешками пены; на горизонте, в туманной дали виднелась голубоватая громада какого-то острова.
      Ио вскричала в восторге:
      - Смотрите! Смотрите! Это ведь Саламин, правда? Мы плавали туда на корабле Гиперида, только он нас тогда на берег не пустил.
      Басий погладил ее по каштановым кудрям.
      - Правильно. У тебя точный глазок - хорошо береговую линию запоминаешь, девочка. Если бы ты была амазонкой, когда-нибудь стала бы у них стратегом.
      Ио вцепилась в мой хитон, указывая на море:
      - Понимаешь, Латро, это же Саламин! Гиперид нам много о нем рассказывал. Здесь афинские корабли потопили флот Великого царя.
      Пасикрат вдруг набросился на нее, точно лев:
      - Между прочим, не забывай: флот Спарты тоже принимал участие в этом сражении! А объединенными флотами командовал спартанский стратег Эврибиад!
      - Не кричи на нее, - сказал я. - Она же не знала, и я тоже этого не знаю.
      - Ничего, теперь зато навсегда запомнит! - рявкнул Пасикрат. - Ласка в учении ни к чему - слишком быстро такие уроки забываются! А доброта учителя в итоге оборачивается жестокостью, ибо он учил плохо. Впрочем, довольно слов! Я ухожу, чтобы доложить Павсанию о вашем приходе. - И он умчался. Он так хорошо бегает, что его, по-моему, может обогнать лишь самый резвый конь. Мы не сделали и сотни шагов, а он уже мелькал вдалеке среди палаток.
      На запыленных щеках Ио слезы оставили грязные дорожки. Я взял девочку на руки и попытался немного ее успокоить.
      - Это ничего, господин мой, - сказала она. - Он прав: теперь я ни за что не забуду. И его имя тоже.
      - Эврибиад?
      - Нет, - покачала она головой. - Пасикрат.
      Чтобы отвлечь ее, я сказал:
      - Посмотри, как много там палаток! Там расположилась целая армия, тысячи воинов. Разве мы раньше видели такой огромный лагерь, Ио?
      - Ничего особенного, - шепотом возразила мне та странная женщина. Ты-то, должно быть, видывал лагеря и побольше, когда служил в армии Великого царя. Тогда точно целые города снимались с места... Впрочем, здесь и нет ни одного такого большого города, разве что Вавилон.
      У Эвтакта, видимо, слух был достаточно острый, ибо он услышал ее слова:
      - Я видел такой лагерь, и мои рабы грабили шатры персидских сатрапов (*129). Если бы твой Великий царь был здесь, вряд ли он сказал про этот лагерь: "Ничего особенного".
      Шатер Павсания был значительно больше всех остальных и украшен вышивкой и золотой бахромой. По-моему, шатер - тоже часть той богатой добычи, о которой только что упомянул Эвтакт. Когда мы подошли ближе, я смог расслышать голоса: один, по-моему, принадлежал Пасикрату, а второй звучал довольно резко, однако без излишних эмоций; голос был молодой и, судя по всему, принадлежал человеку, который привык отдавать приказы и скрывать собственные чувства. Я слышал, как Пасикрат сказал: "...Шпион Великого царя", а второй ответил: "Шпион - как камень, можно его и обратно бросить".
      Эвтакт кашлянул - видимо, чтобы дать тем двоим знать, что мы уже прибыли. Разговор в шатре тут же смолк.
      У входа стояли двое часовых - высокие и молодые, не старше Пасикрата; они не разрешили нам подойти к шатру, и мы отошли в сторону - точнее, отошли Эвтакт и Басий, сердито схватившись за мечи, а мы с Ио и та женщина уселись на землю.
      Я тут же принялся за свои записи - перечитав дневник, я убедился, как хорошо все записывать вовремя, чтобы потом можно было вспомнить.
      Я уже прочел о встрече с Хозяйкой голубей и о том, как, видимо, побывал в некоем царстве, одновременно и более высоком, и более тесном, чем наш мир. Но что она хотела от меня? Я ведь чувствую, что встреча эта была не случайной. Она ли правит в том царстве? Я дважды перечитал это место, однако ничего с уверенностью сказать по-прежнему не могу. По-моему, она дружелюбно относится к женщине по имени Каллеос, но как сама Каллеос относится ко мне, я не знаю.