Комната, в которую я попал, спасаясь из заточения, очень напоминала предыдущую, хотя и находилась выше. Разумеется, в ней также царила непроглядная тьма; однако теперь я был уверен, что за мной не наблюдают. Я достал из мешочка Коготь, и он озарил помещение неярким светом, которого тем не менее было достаточно, чтобы осмотреться.
      Лестницы в комнате не было, но имелась узкая дверь, ведущая, как я предложил, в третье подземное помещение. Спрятав Коготь, я вошел в нее, но оказался в тесном, не шире дверного проема, тоннеле, столь запутанном, что я успел свернуть дважды, не пройдя и шести шагов. Сначала я решил, что тоннель представляет собою просто преграду для света — чтобы скрыть отверстие в стене комнаты, куда меня поместили. Однако в этом случае трех поворотов было бы достаточно. Тоннель, казалось, то уходил вглубь, то разветвлялся, и повсюду был кромешный мрак. Я снова достал Коготь.
      Свет его показался мне несколько ярче, но, наверное, потому, что пространство было темным; однако все, что мне удалось разглядеть, я уже знал на ощупь. Вокруг — ни души. Я стоял в лабиринте с земляными стенами и потолком из необструганных поленьев (нависавшим теперь прямо над головой), его частые повороты быстро убивали свет.
      Я хотел спрятать Коготь, но в этот миг почувствовал резкий враждебный запах. Мне было далеко до чутья волка из сказки — по правде говоря, остротой обоняния я уступаю и многим людям. Запах показался мне знакомым, но лишь некоторое время спустя я вспомнил, что точно такой же стоял в вестибюле в утро нашего побега, когда я вернулся за Ионой после разговора с девочкой. Она сказала, что кто-то чужой рыскал среди заключенных; а потом я обнаружил на полу и на стенах рядом с лежащим Ионой какое-то липкое вещество.
      Коготь я убирать не стал; блуждая по лабиринту, я несколько раз натыкался на зловонный след, но встретить существо, которое его оставило, мне так и не пришлось. Целую стражу, если не больше, я плутал по запутанным переходам и наконец вышел к лестнице, выводившей в неглубокую открытую шахту. В квадратное отверстие наверху лился дневной свет, который ослепил меня и несказанно обрадовал. Какое-то время я просто стоял под его струей, не торопясь поставить ногу на первую перекладину. Ведь если я поднимусь, меня, наверное, тут же схватят, и все же голод и жажда так истомили меня, что удержаться я не мог, а при мысли о мерзкой твари, которая рыскала в поисках меня, — я не сомневался, что это была одна из зверюшек Гефора, — мне сразу захотелось ринуться наверх.
      Наконец я со всеми предосторожностями вскарабкался и высунул голову наружу. Я думал, что окажусь в деревне, но ошибся: подземный лабиринт привел меня к потайному выходу за ее пределами. Высокий безмолвный лес был здесь гораздо гуще, а свет, показавшийся мне из подземелья столь ослепительным, на самом деле обернулся зеленым переливом листвы. Я выбрался и обнаружил оставленную за собой нору, столь ловко упрятанную в корнях, что я мог бы пройти от нее в двух шагах и не заметить. Я бы с удовольствием завалил ее чем-нибудь тяжелым, чтобы преградить выход преследовавшему меня чудовищу, но поблизости не было ни камня, ни другого подходящего предмета.
      Следуя старой испытанной привычке искать подходящий склон и всегда идти под гору, я вскоре обнаружил ручеек. Над ним в листве виднелся просвет, и я смог приблизительно определить, что провел под землей восемь-девять страж. Исходя из посылки, что поселение не может располагаться далеко от источника пресной воды, я отправился вдоль ручья и вскоре вышел к самой деревне. Оставаясь в кромешной тьме леса, я завернулся в свой угольно-черный плащ и некоторое время внимательно осматривал селение. Вот по поляне прошел человек — на нем не было краски, как на тех двоих, что остановили нас на тропинке. Вот еще один вылез из укрепленной на ветвях хижины, спустился к ручью, напился и вернулся назад.
      С наступлением темноты странный поселок пробудился. Из древесной хижины появилось около дюжины мужчин; они принялись складывать в кучу поленья посередине поляны. Еще трое, облаченные в длинные мантии, с вилкообразными посохами в руках вышли из дома-дерева. Когда костер запылал, из темноты возникли и другие, должно быть, охранявшие лесные тропы, и расстелили перед огнем кусок ткани.
      Один из людей в мантиях повернулся к костру спиной, а двое других опустились перед ним на колени; в них было нечто такое, что выделяло их из общей толпы, но их повадка напоминала мне скорее экзультантов, чем иеродулов в садах Обители Абсолюта, — под ней скрывалось сознание превосходства, даже если за это превосходство приходилось платить разрывом с обычными людьми. Мужчины, в краске и без нее, расселись, скрестив ноги, вокруг костра лицом к этим троим. До моего слуха доносились гул голосов и четкая речь стоявшего, однако слов я не различал, поскольку расстояние между нами было слишком велико. Прошло немного времени, и двое согбенных поднялись. Один из них распахнул мантию наподобие шатра, и из-под нее вышел сын Бекана, которого я называл своим. Второй таким же образом достал «Терминус Эст» и вытянул вперед, демонстрируя всем сверкающее лезвие и черный опал на рукояти. Затем поднялся один из раскрашенных людей и направился в мою сторону (я даже испугался, что он меня заметит, хотя мое лицо и было спрятано под маской). Он поднял крышку люка и исчез под землей. Вскоре он появился из другого люка, расположенного ближе к костру, и суетливо побежал к троим в мантиях, желая им что-то сообщить.
      В содержании его слов сомневаться не приходилось. Я расправил плечи и выступил из темноты.
      — Там меня уже нет, — произнес я. — Я здесь. Раздался общий вздох удивления, доставивший мне истинное удовольствие, хоть я и понимал, что могу скоро умереть.
      Один из облаченных в мантию людей — тот, что стоял посередине, — сказал:
      — Как видишь, уйти от нас ты не можешь. Ты был свободен, но мы заставили тебя вернуться.
      Я узнал этот голос — он допрашивал меня в подземной комнате.
      — Если ты прошел достаточно далеко по Пути, — возразил я, — тебе должно быть известно, что твоя власть надо мной не так сильна, как может показаться непосвященным. (Подражать речи таких людей совсем не трудно, ибо и сами они подражают речи аскетов или жриц, подобных Пелеринам.) Ты похитил моего сына, который также приходится сыном Говорящему зверю, и это тебе должно быть известно, если ты успел его допросить. Ради его возвращения я отдал свой меч твоим рабам и на время отдал себя в твои руки. Теперь я забираю меч назад.
      На плече у человека есть одна точка; если сильно нажать на нее большим пальцем, вся рука оказывается парализованной. Я положил руку на плечо человека, державшего «Терминус Эст», и он уронил меч к моим ногам. Проявив большую смекалку, чем я мог ожидать от ребенка, малыш Северьян подхватил меч и подал мне. Средний в мантии поднял посох и крикнул: «К оружию!», и его свита поднялась в едином порыве. У многих на руках были когти, которые я уже описывал, другие выхватили кинжалы.
      Я повесил «Терминус Эст» на полагающееся ему место на перевязи и сказал:
      — Надеюсь, вы не допускаете мысли, что этот древний меч служит мне оружием? У него более высокое предназначение, и вам лучше других следовало бы это знать.
      — Именно так нам и говорил Абундантий, — поспешил ответить человек в мантии, который привел маленького Северьяна. Второй стоял, потирая плечо.
      Я взглянул на среднего, о котором скорее всего и шла речь. В его холодных как камень глазах читался недюжинный ум.
      — Абундантий мудр, — сказал я, размышляя, нельзя ли изловчиться и убить его так, чтобы нас не успели атаковать остальные. — Полагаю, ему также известно и о проклятии, которое падет на голову всякого, кто причинит зло магу.
      — Так, значит, ты маг, — произнес Абундантий.
      — Я вырвал из рук архона его добычу и прошел невидимым сквозь самую гущу его войска, и ты еще сомневаешься? Да, меня называют магом.
      — Тогда докажи, что ты маг, и мы будем почитать тебя как брата. Если же ты потерпишь поражение или откажешься от состязания — нас много, а у тебя только меч.
      — Поражение немыслимо, если испытание будет честным, — сказал я. — Хотя ни у тебя, ни у твоих людей нет права меня испытывать.
      Он был слишком умен, чтобы позволить втянуть себя в спор.
      — Условия испытания известны всем собравшимся, кроме тебя, и каждый знает, что они справедливы. Все, кого ты здесь видишь, или выдержали их, или надеются выдержать.
      Меня привели в прочное бревенчатое сооружение, которое я раньше не заметил, поскольку оно было скрыто среди деревьев. Вход был только один, окна вовсе отсутствовали. Когда внесли факелы, я увидел, что в единственной комнате не было ничего, кроме сплетенного из трав ковра, длина же ее настолько превосходила ширину, что помещение напоминало коридор.
      Абундантий обратился ко мне:
      — Здесь тебе предстоит сразиться с Декуманом. — Он указал на человека, которому я пережал руку, а тот был слегка удивлен, что его так отличили. — У костра ты одолел его. Теперь же он должен победить тебя, если сможет. Если хочешь, сядь здесь, ближе к двери, чтобы не опасаться, что мы придем к нему на помощь. Он сядет в дальнем конце. Вам запрещено сближаться, а также прикасаться друг к другу, как ты коснулся его у костра. Вы должны читать заклинания, а утром мы явимся посмотреть, кто одержал победу.
      Я взял малыша Северьяна за руку и пошел в дальний темный конец помещения.
      — Я сяду здесь, — сказал я. — Я полностью доверяю вам и не сомневаюсь, что вы не станете помогать Декуману, однако и вам неведомо, есть ли у меня союзники в окрестных лесах. Вы обещали доверять мне, и я взамен обещаю доверять вам.
      — Ребенка тебе лучше оставить у нас, — сказал Абундантий.
      Я покачал головой.
      — Он пойдет со мной. Он мой, и, когда вы украли его на лесной тропе, вы лишили меня половины моей волшебной силы. Больше я с ним не расстанусь.
      Поразмыслив, Абундантий кивнул.
      — Воля твоя. Нас заботит только его безопасность.
      — Ему ничто не грозит, — сказал я.
      На стенах были закреплены железные скобы, и, прежде чем удалиться, четверо нагих людей вдели в них факелы. Декуман уселся, скрестив ноги, у двери с посохом на коленях. Я тоже сел и усадил мальчика рядом с собой.
      — Мне страшно, — прошептал он, зарывшись личиком в мой плащ.
      — Неудивительно. За последние три дня тебе много пришлось пережить.
      Декуман начал медленно и ритмично читать заклинание.
      — Расскажи-ка мне, малыш, что случилось с тобой на тропинке? Я искал тебя, но ты куда-то пропал.
      Лаской и увещеваниями мне удалось успокоить его; он перестал плакать.
      — Это все они, раскрашенные люди с когтями, они вышли, а я испугался и убежал.
      — И все?
      — Нет, пришли другие раскрашенные люди и поймали меня, заставили залезть в темную нору. А потом они меня разбудили, подняли на землю, один человек накрыл меня плащом, но тут ты пришел и спас меня.
      — Тебя о чем-нибудь спрашивали?
      — Меня расспрашивал какой-то человек, когда я сидел в темноте.
      — Все ясно. Маленький Северьян, ты не должен от меня убегать, как тогда на тропинке, понимаешь? Бежать можно только тогда, когда я побегу. Если бы ты не убежал, когда мы встретили раскрашенных людей, мы бы сейчас здесь не сидели.
      Мальчик кивнул.
      — Декуман, — позвал я, — нам нужно поговорить.
      Он не обратил на меня внимания, и лишь бормотание его сделалось громче. Он сидел, подняв голову, и, казалось, неотрывно смотрел на потолочные балки, только глаза его были закрыты.
      — Что он делает? — спросил мальчик.
      — Читает заклинание.
      — А оно не навредит нам?
      Я покачал головой.
      — Нет, такое колдовство не более чем шарлатанство, так же как и сцена с твоим появлением из-под мантии того, другого, — тебя и в нору-то посадили, чтобы потом незаметно поднять.
      Произнося все эти слова, я чувствовал, что имею дело отнюдь не с шарлатаном. Декуман сосредоточивал на мне свое сознание, обнаруживая при этом редкий дар концентрации, и я был словно голый в ярко освещенном зале под взглядами тысяч людей. Пламя одного из факелов задрожало, вспыхнуло и погасло. В комнате стало темнее, но незримый свет разгорался все ярче.
      Я встал. Существует несколько способов убийства, при которых не остается следов, и, мысленно перебирая их, я шагнул вперед.
      В мгновение ока стены ощетинились пиками — по элю с каждой стороны. Конечно, это были не копья, которыми вооружены солдаты, — энергетическое оружие с головками, испускающими молнии, а обычные деревянные жерди с железными наконечниками, похожими на те, что используют уроженцы Сальтуса. Но на близком расстоянии и они могли убить, поэтому я сел обратно.
      — Наверное, они стоят с той стороны и смотрят на нас сквозь щели в стене, — сказал мальчик.
      — Да, теперь я и сам это понял.
      — И что же нам делать? — спросил он и, не услышав ответа, спросил снова: — Кто эти люди, отец?
      В первый раз он назвал меня отцом; я крепче прижал его к себе, и путы, которыми Декуман оплетал мой мозг, ослабли.
      — Это только догадка, но скорее всего мы с тобой попали в школу магов — это такие колдуны, которые верят, будто познали тайные науки. Принято считать, что у них повсюду есть последователи — хотя я предпочитаю в это не верить, — и они очень жестоки. Ты когда-нибудь слышал о Новом Солнце? Это такой человек, о котором было пророчество, что он явится, чтобы растопить льды, и мир опять станет добрым.
      — Он убьет Абайю, — к моему изумлению, прибавил мальчик.
      — Да, он должен сделать это и еще многое. Говорят, он уже приходил однажды, но это было давно. Ты знал об этом? Он покачал головой.
      — В тот раз он явился, чтобы установить мир между человечеством и Предвечным. Поэтому ему дали имя Миротворец. После себя он оставил знаменитую реликвию, драгоценный камень, который прозвали Коготь.
      Моя рука непроизвольно потянулась к нему, и сквозь мягкую кожу, из которой был сшит мешочек, я ощутил его присутствие, хоть и не развязывал тесемки. Стоило мне коснуться его, как невидимое марево, которым Декуман окутал мое сознание, бесследно исчезло. Не понимаю, почему я так долго пребывал в уверенности, что Коготь непременно нужно достать из потайного места, чтобы он проявил силу. Той ночью я понял, что заблуждался, и от души расхохотался.
      Декуман оборвал заклинание и открыл глаза. Маленький Северьян еще крепче прижался ко мне.
      — Ты больше не боишься?
      — Нет, — ответил я. — А ты заметил, что мне было страшно? Он серьезно кивнул.
      — Так вот, — продолжал я свой рассказ, — зная о существовании той реликвии, некоторые люди решили, что когти были оружием Миротворца. Сам я порой сомневаюсь, что этот человек вообще существовал; но если он когда-нибудь и жил, то использовал свое оружие по большей части против себя. Понимаешь?
      Сомневаюсь, что мальчик действительно понял, однако он снова кивнул.
      — Когда мы шли по тропинке, то видели следы ворожбы против пришествия Нового Солнца. Раскрашенные люди — это, наверное, те, кто прошел испытание, — вооружены железными когтями. Думаю, они хотят помешать приходу Нового Солнца, чтобы занять его место и узурпировать власть. Если…
      За стеной послышался крик.

      Мой смех лишь на краткий миг нарушил сосредоточенность Декумана. Крика же за стеной он как будто и не слышал. Тенета, спавшие с меня, стоило мне схватиться за Коготь, заплетались снова, медленнее, но прочнее.
      О таких ощущениях всегда есть соблазн сказать, что они невыразимы, однако это редко бывает правдой. Я чувствовал себя голым, подвешенным между двумя наделенными разумом светилами, и почему-то знал, что светила эти суть полушария Декуманова мозга. Свет лился на меня со всех сторон, но этот свет словно исходил от раскаленных печей, уничтожая и парализуя меня. В этом сиянии все казалось никчемным и сам я был мал и ничтожен.
      Моя сосредоточенность, таким образом, в определенном смысле не пострадала. Во мне зрело неясное предчувствие, что крик мог означать некий поворот событий в мою пользу. Позже, много позже, чем следовало, я поднялся на ноги.
      Что-то рвалось сквозь дверь. Сначала, пусть это и покажется абсурдным, мне пришла в голову мысль, что это грязь — будто некая стихия сотрясла Урс, и мы проваливаемся на дно зловонного болота, и вязкая жижа вот-вот затопит нас. Неумолимо, беззвучно она растекалась вокруг дверного проема, и в этот миг погас еще один факел. Еще немного, и она достала бы Декумана. Я окликнул его, предупреждая об опасности.
      Не знаю, подействовал ли мой окрик или же чудовище коснулось его, но он очнулся. Я снова почувствовал, как чары отпустили меня, сеть, державшая меня меж двух одинаковых светил, лопнула. Источники света распались и медленно померкли, а я точно увеличился в объеме, затем меня закружило без смысла и направления, пока я не осознал себя прочно стоящим на ногах в зале испытаний с цепляющимся за мой плащ маленьким Северьяном.
      На руке Декумана сверкнули когти. Я и не заметил, что они у него были раньше. Что бы собой ни представляло это почти бесформенное чудовище, коготь Декумана отсек кусок его плоти легко, словно масло. Хлынула кровь, тоже черная или, может быть, исчерна-зеленая. Но Декуман также истекал кровью — красной, и, когда чудовище захлестнуло его, он растаял под ним словно воск.
      Я поднял мальчика, и он обхватил меня руками за шею, а ногами за талию. Я собрался с силами и подпрыгнул, но мои пальцы лишь скользнули по потолочной балке, ухватиться за нее я не сумел. Чудовище слепо, но целенаправленно разворачивалось к нам. Возможно, оно шло на запах, однако я давно подозревал, что оно улавливало мысли — вот почему оно не могло обнаружить меня в вестибюле, где я мысленно уподобился Текле, и так быстро нашло меня в зале испытаний, где мозг Декумана сосредоточился на моем.
      Я снова подпрыгнул и на этот раз промахнулся по меньшей мере на пядь. Чтобы достать хотя бы один из двух горящих факелов, нужно было подбежать к чудовищу. Так я и сделал: схватил факел, но, когда я вынимал его из скобы, он погас.
      Держась за скобу одной рукой, я подпрыгнул в третий раз и подтянулся; теперь мне удалось левой рукой ухватиться за гладкую тонкую балку. Балка прогнулась, но я, с мальчиком за плечами, ухитрился подтянуться еще выше и поставить на скобу ногу.
      Внизу темное бесформенное существо вздымалось, опадало и надувалось снова. Не отпуская балку, я выхватил «Терминус Эст». Удар был глубок, но не успел я вытащить лезвие из вязкой плоти, как рана закрылась и затянулась. Тогда я ткнул мечом в соломенную кровлю — уловка, признаюсь, позаимствованная у Агии. Кровля была плотной, из толстых листьев, перетянутых прочными волокнами. Первые отчаянные попытки разрушить ее ни к чему не привели, но с третьего раза мне удалось сбить большую связку. Одним концом она задела последний факел и, ярко вспыхнув, загасила его. Через образовавшуюся брешь я выпрыгнул в ночную темноту.
      Не разбирая дороги, с обнаженным мечом в руке, я ринулся вниз, и остается лишь удивляться, как я не разбился сам и не погубил ребенка. Оказавшись на твердой земле, я Уронил и меч, и мальчика и упал на колени. Красное зарево от загоревшейся крыши с каждым мигом все разрасталось. Мальчик всхлипнул; я приказал ему не убегать, потом одной рукой поднял его на ноги, другой схватил «Терминус Эст» и побежал сам.
      Всю ночь напролет мы вслепую продирались сквозь лесные дебри. Насколько мог, я старался двигаться в гору — не только потому, что наш путь лежал на север, а следовательно, вверх, но и во избежание опасности свалиться в пропасть. Начинало светать, а мы так и не выбрались из леса и не имели ни малейшего представления о том, где находимся. Я взял мальчика на руки, и он уснул.
      Спустя еще стражу я понял, что чем дальше мы будем идти, тем круче окажется склон, и наконец перед нами возник занавес из переплетенных лиан, точь-в-точь как тот, который я изрубил два дня назад. Я хотел было осторожно уложить спящего мальчика на землю и достать меч, но в этот самый миг заметил слева от себя яркий поток дневного света, льющийся сквозь дыру в занавесе. Торопливо, почти бегом, я устремился к ней и вышел на каменистое плато, поросшее колючей травой и кустарником. Еще несколько шагов, и я оказался у чистого ручья, поющего между камней, — сомнений быть не могло: это был тот самый ручей, у которого мы с малышом ночевали два дня назад. Я не знал и даже думать не хотел о том, преследовало ли нас еще бесформенное чудовище. Просто лег на берегу ручья и уснул.
      Я видел лабиринт, похожий и в то же время не похожий на темные подземелья магов. Ходы были шире и порой образовывали галереи, величественные, как в Обители Абсолюта. Некоторые и впрямь были обставлены стенными зеркалами, и я видел в них себя, с изможденным лицом и в разорванном плаще, а рядом Теклу, полупрозрачную, в прелестном струящемся платье. Мимо со свистом проносились планеты, следуя кривым, запутанным, им одним ведомым орбитам. Голубой Урс, как младенца, нес зеленую луну, не касаясь ее. Красный Вертанди превратился в Декумана: кожа его облезла, и он плавал в луже собственной крови.
      Меня несло, я падал, руки и ноги судорожно дергались. На миг передо мною открылись истинные звезды в залитом солнцем небе, но сон тянул меня все дальше, неумолимый, как силы гравитации. Я шел мимо зеркальной стены; сквозь нее я видел бегущего в страхе мальчика, одетого в старую, заплатанную серую рубаху, какую я носил в ученичестве: он, мне казалось, бежал с четвертого уровня в Атриум Времени. Держась за руки, прошли Доркас и Иолента; они улыбались друг другу, но меня не заметили. Хлынул дождь, и автохтоны, меднокожие и кривоногие, в перьях и каменьях, заплясали вокруг своего шамана. Огромная, как туча, в воздухе проплыла ундина, заслоняя собою солнце.
      Я пробудился. Теплый дождь капал мне на лицо. Малыш Северьян лежал рядом; он еще спал. Я поплотнее закутал его в плащ и отнес назад к тому месту, где в занавесе из сплетающихся лиан мною была прорублена дыра. За этим занавесом, под могучими кронами деревьев дождь не мог нас достать. Мы легли и снова уснули. На этот раз никаких снов я не видел, а когда очнулся, занималась бледная заря, возвещая, что мы проспали целый день и целую ночь.
      Мальчик был уже на ногах и гулял поблизости между стволов. Он показал мне ручей, я умылся и побрился, насколько мог тщательно, не имея горячей воды, — последний раз я брился в доме у подножия скалы. Затем мы разыскали знакомую тропу и снова двинулись на север.
      — А вдруг мы опять встретим разноцветных людей? — забеспокоился мальчик, но я ободрил его и велел никуда не убегать, потому что теперь я смогу справиться с разноцветными людьми. На самом же деле меня больше тревожили Гефор и та тварь, которую он послал по моему следу. Если чудовище не сгинуло в огне, оно, возможно, двигалось сейчас нам навстречу: хоть оно, очевидно, и боялось солнца, сумрака лесных дебрей ему вполне бы хватило.
      На тропу вышел всего один раскрашенный человек, но не для того, чтобы загородить нам путь: он пал на землю и распростерся ниц. Я хотел было убить его и разом со всем покончить; нас строго наставляли, что убивать и наносить тяжкие телесные повреждения мы имеем право только по приказу судьи, но чем дальше я уходил от Нессуса и чем ближе подступал к театру военных действий в горах, тем больше ослабевали во мне прежние убеждения. Некоторые мистики утверждают, что испарения, поднимающиеся над полем брани, оказывают влияние на мозг даже вдали от сражений — везде, куда их занесет ветер. Возможно, они и правы. Тем не менее я просто велел ему встать на ноги и убраться с дороги.
      — О Великий Маг! — воскликнул он. — Что сделал ты с ползучей тьмою?
      — Отослал ее назад, в бездну, из которой вызвал, — ответил я, будучи уверен (ведь чудовище так и не повстречалось нам), что Гефор его отозвал. Если, конечно, оно не погибло.
      — Души пятерых из нас переселились в мир иной, — сказал раскрашенный человек.
      — В таком случае вы могущественнее, чем я предполагал. За одну ночь оно способно убить многие сотни.
      Я был далек от уверенности, что он не накинется на нас сзади, но он не сделал этого. Тропа, по которой я еще вчера шел узником, была теперь свободна. Никто из охраны нас не окликал; полоски красной материи были частично оборваны и валялись под ногами — я не мог понять, почему. Тропа была вся истоптана, но следы кто-то уже успел разровнять — возможно, граблями.
      — Что ты ищешь? — спросил мальчик. Я отвечал тихо, ибо опасался, что за деревьями прячутся соглядатаи:
      — След животного, от которого мы бежали прошлой ночью.
      — Ну и как, нашел?
      Я покачал головой. Мальчик помолчал немного, потом снова спросил:
      — Послушай, Большой Северьян, а откуда оно взялось?
      — Помнишь легенду? Оно явилось с одной из запредельных гор.
      — С той, где жил Вешний Ветер?
      — Не думаю, чтобы именно с той.
      — А как оно сюда попало?
      — Его привез один злой человек. А теперь, малыш Северьян, помолчи немного.
      Если я и обошелся с мальчиком резко, то лишь потому, что меня очень беспокоила одна мысль. Гефор, должно быть, тайно вывез своих зверюшек на корабле, где служил сам, это ясно; и когда он гнался за мной по дороге из Нессуса, он вполне мог держать ночниц при себе, в каком-нибудь запечатанном ящичке: при всем внушаемом ими ужасе они были не плотнее паутины — Иона хорошо знал об этом.
      Но как он управлялся с чудовищем, напавшим на нас в зале испытаний? Оно появлялось и в вестибюле Обители Абсолюта вскоре после прихода Гефора, но каким образом? Не могло же оно, как пес, последовать за Гефором и Агией, когда они направились на север, в Тракс! Я вызвал в памяти его образ, каким увидел его, когда оно расправлялось с Декуманом, и попытался прикинуть, сколько же оно могло весить: как несколько человек и уж не меньше, чем боевой конь. Чтобы его спрятать и перевезти, несомненно, потребовалась бы большая повозка. И Гефор волок эту повозку через горы? Верилось с трудом, как и в то, что это вязкое страшилище ехало в повозке вместе с саламандрой, которая погибла в Траксе на моих глазах.
      Наконец мы вошли в селение. Жители, казалось, покинули его. Обгорелые останки зала испытаний еще дымились. Я поискал тело Декумана — тщетно, конечно; однако я обнаружил его наполовину сгоревший посох. Он оказался полым и гладким внутри; я сообразил, что, если снять набалдашник, из него получалась неплохая трубка для метания отравленных стрел. Не приходилось сомневаться, что, окажись я в силах до конца противостоять заклинаниям Декумана, посох был бы использован по назначению.
      Мальчик, должно быть, проследил за моим взглядом и по выражению лица догадался, о чем я думал.
      — А тот человек взаправду был колдун. Он почти заколдовал тебя. Я кивнул.
      — А ты говорил, что он ненастоящий.
      — Есть вещи, малыш Северьян, о которых я знаю не больше тебя. Я и не думал, что он настоящий. Я повидал здесь слишком много мошенничества — потайная дверь в подземной комнате, куда меня посадили, и то, как они «явили» тебя из-под мантии. И все-таки на свете есть много загадочного, и если хорошенько поискать, обязательно что-нибудь да обнаружишь. И тогда можно стать, как ты сказал, настоящим колдуном.
      — Если бы они и в самом деле умели колдовать, они могли бы научить всех, что надо делать.
      Я лишь покачал головой, но с тех пор немало думал о словах мальчика. Будь его мысль облечена в более зрелую форму, она бы выглядела еще убедительней, и все-таки я предвижу два возражения.
      Во-первых, из поколения в поколение колдуны передают слишком мало знаний. Сам я прошел подготовку в одной из тех прикладных наук, которые, можно сказать, рождены в нас самой природой; мне известно, что научный прогресс гораздо меньше зависит от теоретических рассуждений и систематических исследований, как принято считать, чем от передачи надежной информации, добытой случайно или благодаря озарению. Смысл существования охотников за тайными знаниями — хранить их даже после смерти или же передавать, но, передавая, они намеренно искажают и затемняют их, так что знания теряют почти всю свою ценность. Говорят, что иногда эти люди сообщают все накопленные познания своим возлюбленным или детям, однако сама их природа такова, что ни тех, ни других они почти никогда не имеют, а если и имеют, то утрачивают свое искусство.
      Во-вторых, само существование подобного искусства подразумевает наличие противодействия. Силы первого рода мы зовем темными, хотя порой их обладатели пользуются неким смертным сиянием, как Декуман; силы второго рода мы называем светлыми, хотя временами их действие сопровождается тьмою, подобно тому как добрый человек, ложась спать, задергивает полог кровати. И все-таки во всех этих толках о свете и тьме есть свой резон, ибо становится ясно, что одно подразумевает другое. В легенде, прочитанной мною маленькому Северьяну, говорилось о том, что вселенная есть не что иное, как бескрайнее слово Предвечного. Таким образом, мы суть слоги этого слова. Однако любое произнесенное слово бессмысленно, если нет других слов — тех, что не произнесены. Если зверь кричит однообразно, его крик никому ничего не скажет; даже у ветра есть множество голосов, и, сидя дома и прислушиваясь, мы знаем, дождь на дворе или ведро. Силы, что мы зовем темными, представляются мне словами, которых Предвечный, если он вообще существует, не произносил; эти слова, должно быть, пребывают в некой квазиреальности, дабы их можно было отделить от слова произнесенного. Невысказанное может быть важно, но не важнее того, что высказано. Так, одного сознания существования Когтя мне было достаточно, чтобы противостоять чарам Декумана.