Даже для малейших проявлений силы я сейчас не годился и был начисто лишен того приподнятого настроения, в котором мы готовы сражаться с нашими лучшими друзьями, если под рукой не оказывается врагов. Я остановился. Он махнул рукой вдоль коридора и недвусмысленно чиркнул пальцем по горлу.
      - Там опасно? - переспросил я. - Наверно, ты прав. На этом корабле иные поля сражений, где я был, покажутся городскими парками. Хорошо, я никуда не иду.
      Мне было трудно разговаривать разбитыми губами, но он, казалось, понял меня и улыбнулся.
      - Зак? - спросил я, указав на него.
      Он снова улыбнулся и кивнул.
      Я ткнул себя пальцем в грудь:
      - Северьян.
      - Северьян! - Он осклабился, показав маленькие острые зубы, и исполнил короткую пляску радости. Все еще пританцовывая, он взял меня за левую руку и подвел к моей постели из кучи мешковины.
      Рука его была коричневой, но в тени, казалось, она слабо светилась.
      10. АНТРАКТ
      - У тебя на голове приличная шишка, - сказала Гунни. Я ел похлебку, она сидела рядом и смотрела на меня.
      - Знаю.
      - Надо бы мне отвести тебя в лазарет, но там опасно. Сейчас лучше не ходить туда, где все тебя ждут.
      - Особенно мне, - кивнул я. - Два человека пытались убить меня. Наверно, даже трое. Может быть, четверо.
      Она взглянула на меня так, словно испугалась, что падение с большой высоты повредило мой рассудок.
      - Я серьезно. Один из них - твоя подруга Идас. Она уже мертва.
      - На, выпей воды. Ты сказал, Идас - женщина?
      - Да. Девочка.
      - А я ничего не знала... - промолвила Гунни. - Ты не шутишь?
      - Это не так важно. Важно то, что она пыталась меня убить.
      - И ты убил ее.
      - Нет, она убила себя сама. Но остался еще по крайней мере один, а может, и больше. Ты мне о них не говорила, Гунни. О тех, кого упомянул Сидеро, - о рыскунах. Кто они такие?
      Она коснулась пальцами уголков глаз - мужчины в таком случае чешут в затылке.
      - Не знаю, как объяснить. Я и сама, наверно, не совсем их понимаю.
      - Гунни, постарайся, - попросил я. - Это может оказаться важно.
      Услышав в моем голосе тревогу, Зак отвлекся от возложенной им самим на себя обязанности присматривать за дверным проемом и бросил на меня долгий внимательный взгляд.
      - Ты знаешь, как перемещается этот корабль? - спросила Гунни. - Он вплывает во время и выплывает из времени, иногда добирается до края вселенной, а иногда плывет и дальше.
      Я кивнул, постукивая пальцами по чашке.
      - Сколько нас в экипаже, я не знаю. Возможно, ты будешь смеяться, но я просто не представляю. Корабль такой большой, ты же знаешь. Капитан никогда не собирает нас всех вместе. Это заняло бы слишком много времени только на то, чтобы все сошлись в одно место, потребовались бы целые дни, и к тому же никто не мог бы работать, пока добирался до места сбора и обратно.
      - Я понимаю, - сказал я.
      - Мы вербуемся, и нас размещают в какой-нибудь части корабля. Там мы и живем. Знакомимся с соседями, но есть многие другие, которых мы просто никогда не видим. Кубрик наверху, в котором моя каюта, он не единственный. Есть много других. Сотни, а может быть, тысячи.
      - Я спросил про рыскунов.
      - Я и пытаюсь тебе рассказать. На корабле порою кто-нибудь - да кто угодно - может потеряться навечно. Действительно навечно, потому что корабль входит в вечность и возвращается оттуда, а из-за этого происходят разные фокусы со временем. Одни на корабле старятся и умирают, а другие работают долгое время, не старея, зарабатывают кучу денег, и наконец корабль заходит в их родной порт, и выясняется, что там почти то же время, которое было, когда они вербовались, и они увольняются на берег богатеями. А некоторые сначала становятся дряхлыми, а затем молодеют. - Она задумалась, продолжать ли дальше, потом добавила: - Так случилось, например, со мной.
      - Ты не старая, Гунни, - сказал я. И это была правда.
      - Вот тут, - сказала она, взяв мою левую руку и положив себе на лоб, вот тут я старая. Слишком много со мной случилось такого, что я хотела бы забыть. Не просто забыть, я хочу снова стать здесь молодой. Когда пьешь или принимаешь всякую дрянь, то забываешь. Но следы никуда не деваются, они остаются в твоих мыслях. Понимаешь?
      - Прекрасно понимаю. - Я снял руку с ее лба и сжал ее ладонь.
      - Ну, так вот, разное случается, и матросы знают об этом, и рассказывают другим, даже если сухопутные по большей части им не верят. Так на корабль порою попадают ненастоящие матросы, которые не хотят работать. Или бывает, что матрос подерется с офицером и его приговорят к наказанию. Тогда он уходит к рыскунам. Мы зовем их так, сравнивая с лодкой, когда та поворачивает не туда, куда тебе нужно, - она рыскает.
      - Понятно, - снова вставил я.
      - Некоторые из них, мне кажется, сидят на одном месте, как мы здесь. Другие бродят по кораблю, ищут, где бы чего украсть и с кем подраться. Иной раз наткнешься на одного, поболтаешь с ним. В другой раз подваливает сразу столько, что никому не хочется с ними связываться, и приходится просто притворяться, что они - такие же члены экипажа. Вот они и едят, пьют, и все радуются, когда они уходят.
      - Так, значит, ты говоришь, что это простые матросы, которые взбунтовались против капитана? - Я упомянул капитана, потому что надеялся спросить о нем чуть позже.
      - Нет. - Она покачала головой. - Не всегда. Экипаж набран с разных миров, даже из разных Млечных Путей, а может быть, и из разных вселенных. Этого я точно не знаю. То, что мы с тобой называем простым матросом, для кого-то другого может оказаться совсем не так просто. Ты ведь с Урса, верно?
      - Верно.
      - Я тоже, как большинство матросов здесь. Нас размещают вместе, потому что мы говорим одинаково и одинаково думаем. А если пойти в другой кубрик, все окажется иначе.
      - Я считал, что уже напутешествовался тут, - сказал я, мысленно потешаясь над собой. - Теперь-то я вижу, что ходил совсем не так далеко, как мне казалось.
      - Несколько дней нужно идти, чтобы выбраться из той части корабля, где большинство матросов более или менее похожи на нас с тобой. А рыскуны постоянно бродят с места на место. Иногда они дерутся друг с другом, иногда же объединяются, и в одной шайке встречаются три-четыре разных народа. А порой они живут друг с другом, и у женщин бывают дети, такие, как, например, Идас. Но я слышала, что обычно их дети не могут иметь потомства.
      Гунни скосила глаза в сторону Зака, и я шепотом спросил:
      - Он - один из таких?
      - Думаю, да. Он нашел тебя, разыскал и привел меня сюда, поэтому я решила, что ему можно довериться, пока я схожу раздобыть еды. Он не разговаривает, но ведь он ничего тебе не сделал?
      - Нет, конечно, - сказал я. - Он славный. В древности, Гунни, народы Урса путешествовали среди звезд. Многие потом вернулись домой, но многие осели в разных мирах. Чужеродные миры за это время могли изменить человеческое начало, приспособить его под свои нужды. Мисты знают, что на Урсе каждый материк меняет человека по-своему, и если люди с одного материка переберутся на другой, то они в короткий срок - в пятьдесят поколений или около того - станут походить на коренных жителей. Разные миры должны иметь еще больше различий; но человек, я думаю, везде останется человеком.
      - Не говори "за это время", - предупредила Гунни. - Ты не знаешь, какое будет время, если мы остановимся у одного из солнц. Северьян, мы много болтаем, и ты, похоже, устал. Не хочешь прилечь?
      - Только вместе с тобой, - сказал я. - Ты тоже устала, еще больше, чем я. Ты ходила и добывала для меня еду и лекарство. Отдохни и расскажи мне еще о рыскунах.
      На самом же деле я чувствовал себя уже достаточно окрепшим, чтобы наложить на женщину руку, да и не только руку; а со многими женщинами, к которым я причислил и Гунни, нет лучшего способа добиться близости, чем дать им говорить и слушать их.
      Она растянулась рядом со мной.
      - Я уже рассказала почти все, что знаю. Большинство из них - плохие моряки. Некоторые - дети, родившиеся на корабле. Их прятали, пока они не выросли настолько, чтобы драться самостоятельно. Потом, помнишь, как мы ловили зверей?
      - Конечно, помню.
      - Не весь живой груз - звери, хотя таких там большинство. Иногда попадаются люди, и иногда они живут достаточно долго, чтобы угодить на корабль, туда, где есть воздух. - Гунни помолчала и хихикнула. - Знаешь, там, у них дома, наверно, так и недоумевают, куда это они делись, когда их выловили? Особенно если они там были важными птицами.
      Было так странно слышать хихиканье, сорвавшееся с уст такой крупной женщины, что я, обычно неулыбчивый, тоже ухмыльнулся.
      - Некоторые еще говорят, что рыскуны попадают на борт вместе с грузом, мол, это преступники, которые хотят сбежать из своего мира и пробираются на корабль. Или что в своих мирах они были попросту животными и их отправили как живой груз, хотя они - такие же люди, как мы. Думаю, мы бы в тех мирах тоже были животными.
      Ее волосы, которые колыхались сейчас совсем рядом, сильно пахли духами; и я вдруг сообразил, что навряд ли это их естественный запах и Гунни, должно быть, надушилась перед тем, как вернуться в наш закуток.
      - Некоторые называют их молчунами, потому что довольно многие из них не говорят. Возможно, у них есть какой-то свой язык, но они не могут разговаривать с нами, и если мы ловим какого-нибудь из них, ему приходится общаться знаками. А Сидеро однажды сказал, что молчуны - "мутисты", а значит - бунтовщики.
      - Кстати, о Сидеро, - вставил я. - Он был там, когда Зак привел тебя на дно колодца?
      - Нет, там не было никого, кроме тебя.
      - И ты не видела моего пистолета или ножа, который ты мне подарила, когда мы встретились?
      - Нет, ни того, ни другого. А они были при тебе, когда ты упал?
      - Они были на Сидеро. Я надеялся, что ему хватит честности вернуть их. Но спасибо ему и на том, что он не убил меня.
      Гунни покачала головой, мотнув ею вправо и влево на куче тряпья - ее пухлая румяная щечка нечаянно коснулась моей.
      - Не убил бы. Он иногда бывает крут, но я никогда не слышала, чтобы он кого-нибудь убил.
      - Думаю, он избил меня, когда я был без сознания. Не мог же я повредить челюсть при падении. Я был внутри его, разве я тебе не говорил?
      Она отодвинулась, чтобы посмотреть на меня.
      - Правда? Ты это можешь?
      - Да. Ему это не понравилось, но я думаю, что-то в его устройстве не давало ему выгнать меня, пока я был в сознании. Когда мы упали, он, наверно, раскрылся и вынул меня уцелевшей рукой. Повезло еще, что он не сломал мне обе ноги. А когда вынул меня, то, должно быть, пристукнул хорошенько. Я убью его за это, когда мы встретимся в следующий раз.
      - Он всего лишь машина, - мягко произнесла Гунни, скользнув рукой под мою рваную рубашку.
      - Вот уж не ожидал, что ты это знаешь, - сказал я. - Я думал, ты считаешь его человеком.
      - Мой отец был рыбаком, и я выросла среди лодок. Лодке дают имя и рисуют глаза, и часто она ведет себя как живая и даже рассказывает тебе разные истории. Но она не живая на самом деле. Рыбаки иногда кажутся странными людьми, но мой отец говорил, что так всегда можно узнать настоящего сумасшедшего: если ему не нравится его лодка, он утопит ее, а не продаст. У лодки есть норов, но этого мало, чтобы стать человеком.
      - А что сказал твой отец, когда ты завербовалась на этот корабль? спросил я.
      - Он утонул еще раньше. Все рыбаки когда-нибудь тонут. Это доконало мою мать. Я возвращаюсь на Урс очень часто, но еще не попадала так, чтобы они были живы.
      - Кто был Автархом во время твоего детства, Гунни?
      - Не знаю, - ответила она. - Мы о таких вещах не думали.
      Она немного поплакала. Я постарался утешить ее, и от этого мы как-то очень быстро и естественно перешли к любовным играм; но ожог покрывал большую часть ее груди и живота, и воспоминание о Валерии тоже стояло между нами, как я ни ласкал ее, а она - меня.
      Под конец она спросила:
      - Тебе не было больно?
      - Нет, - ответил я. - Мне только жаль, что я сделал тебе так больно.
      - Ты - нисколько.
      - Сделал, сделал, Гунни. Это я подпалил тебя в коридоре возле моей каюты, и мы оба это знаем.
      Ее рука метнулась к оружию, но кинжал она сняла, когда раздевалась. Он лежал под ее одеждой, и достать его она никак не могла.
      - Идас сказала мне, что наняла матроса, чтобы тот помог ей убрать тело моего стюарда. Она сказала про него "он", но запнулась перед этим словом. Ты из ее команды, хотя и не знала, что он - это она; ей, естественно, легче было попросить о помощи женщину, ведь она не успела завести любовника.
      - И давно ты об этом догадался? - прошептала Гунни. Она уже не плакала, но в уголке ее глаза повисла слеза, большая и круглая, как сама Гунни.
      - С самого начала, когда ты принесла мне ту кашу. Моя рука была обнажена, и ее обожгло соками какого-то крылатого существа; это единственная часть моего тела, которая не была защищена металлом Сидеро, и я, разумеется, подумал об этом сразу же, как пришел в себя. Ты сказала, что тебя обожгло вспышкой энергии, но это примерно то же самое. Лицо и плечи, которые были обнажены, не задело. Ожоги у тебя на тех местах, которые обязательно были прикрыты рубашкой и штанами.
      Я ждал, что она что-нибудь скажет, но она молчала.
      - В темноте я позвал на помощь, но никто мне не ответил. Тогда я выстрелил из пистолета слабым лучом, чтобы посветить себе. Я поднял его на высоту глаз, однако в темноте не мог увидеть прицела, и луч вырвался чуть под углом вниз. Должно быть, он ударил тебя в солнечное сплетение. Пока я спал, ты, наверно, ходила искать Идас, чтобы продать ей меня за еще один хризос. Ее ты, конечно, не нашла. Она мертва, и ее тело заперто в моей каюте.
      - Я хотела откликнуться, когда ты звал, - промолвила Гунни. - Но мы же вроде как притаились. Я знала только, что ты потерялся где-то в темноте, и ждала, что свет вот-вот загорится снова. Потом Идас приставил приставила, но я тогда этого не знала - свой нож к моему горлу. Он стоял за моей спиной, вплотную, так что его даже не задело, когда ты выстрелил в меня.
      - Как бы то ни было, я хочу, чтобы ты знала: обыскав Идас, я нашел у нее девять хризосов. Я положил их в кармашек ножен того ножа, который ты подобрала. Сидеро унес мой нож и пистолет; если ты вернешь их мне, золото с полным правом возьми себе.
      После этого Гунни не сказала ни слова. Я притворился, что сплю, хотя сквозь щелочки век наблюдал за ней, чтобы она не попробовала пырнуть меня кинжалом.
      Вместо этого она встала, оделась и выбралась из комнаты, переступив через спящего Зака. Я ждал долго, но она не вернулась, и наконец я тоже заснул.
      11. СТЫЧКА
      Я лежал в небытии сна, но какая-то часть меня бодрствовала, плавая в море бессознательности, в котором пребывают неродившиеся и столь многие из умерших.
      - _Ты знаешь, кто я_?
      Я знал, хотя и не мог сказать, откуда.
      - Ты - капитан.
      - _Верно. Кто я_?
      - Мастер. - Я сказал так, потому что снова, похоже, стал учеником. Мастер, я не понимаю.
      - _Кто капитан на корабле_?
      - Мастер, я не знаю.
      - _Я - твой судья. Эта расцветающая вселенная отдана мне на хранение. Мое имя - Цадкиэль_.
      - Мастер, - спросил я, - так это суд надо мной?
      - _Нет. Близится суд надо мной самим, не над тобой. Ты был королем-воителем, Северьян. Ты будешь сражаться за меня? Сражаться по доброй воле?_
      - С радостью, мастер.
      Во сне я как будто услышал отзвуки собственного голоса: "Мастер... мастер... мастер..." Ответа на них не было. Солнце умерло, и я остался один в леденящей тьме.
      - Мастер! Мастер!
      Зак тряс меня за плечо.
      Я сел, мысленно отметив, что он умеет говорить гораздо лучше, чем мне казалось.
      - Тише, я уже проснулся, - сказал я.
      - Тише! - спопугайничал он.
      - Я что, разговаривал во сне, Зак? Наверное, ведь ты разобрал это слово. Помнится...
      Тут я умолк, потому что Зак приставил ладонь к уху. Я прислушался тоже и услышал крики и шаги. Кто-то позвал меня.
      Зак выбежал из дверей первым, даже не выбежал, а вылетел одним низким прыжком. Я не отставал от него и, ободрав руки о первую же стену, научился сгибаться и отталкиваться от них ногами, как он.
      Поворот, еще один, и мы увидели сцепившихся в драке людей. Следующий прыжок бросил нас в самую гущу схватки, но я не имел ни малейшего понятия, за кого мы будем драться, если нам вообще есть за кого тут драться.
      Моряк с ножом в левой руке прыгнул на меня. Я перехватил его, как учил когда-то мастер Гурло, и бросил об стену, только тут заметив, что это Пурн.
      Времени на вопросы и извинения не было. Кинжал синего великана метнулся к моим легким. Я ударил по его огромному запястью обеими руками и тут, слишком поздно, увидел второй кинжал, который он прятал в другой руке. Он выкинул его лезвием вверх. Я попытался увернуться, но двое дерущихся сзади оттолкнули меня обратно, и я рассмотрел вплотную синий стальной ненюфар смерти.
      Словно бы законы природы не распространялись на меня, лезвие все не опускалось. Великан продолжал размахиваться, отводя кулак с лезвием, пока сам не начал клониться назад, и я услышал, как хрустнуло его плечо и как он страшно закричал, когда сломанные кости воткнулись в него изнутри.
      Ладонь его была большой, но рукоять кинжала все же не помещалась в ней целиком. Я ухватил ее одной рукой, лезвие - другой, вывернул кинжал и вонзил его в грудную клетку противника. Он завалился назад, как падают деревья, сначала медленно, не сгибая ног. Зак, висевший на его поднятой руке, выдернул второй кинжал, почти так же, как это сделал я.
      Каждый кинжал был достаточно велик, чтобы сойти за короткий меч, и мы немало поработали ими. Я потрудился бы и еще, если бы мне не пришлось встать между Заком и каким-то матросом, который принял его за рыскуна.
      Подобные схватки кончаются так же внезапно, как и начинаются. Убегает один, за ним другой, и вот уже приходится бежать всем остальным, поскольку их становится слишком мало для драки. Так было и с нами. Всклокоченный рыскун с зубами атрокса попытался выбить у меня клинок куском трубы. Я почти отсек ему руку, затем ударил в горло - и вдруг увидел, что, кроме Зака, со мной никого не осталось. Какой-то матрос пробежал мимо нас, сжимая окровавленное запястье. Окликнув Зака, я последовал за ним.
      Если за нами и гнались, то без особого усердия. Мы бежали по извилистому коридору, потом через гулкий пустой зал, уставленный неподвижными механизмами, по другому коридору, выслеживая тех, за кем мы следовали, по каплям свежей крови на полу и переборках, а однажды - по лежавшему навзничь матросу, и попали наконец в зал поменьше, в котором валялись разные инструменты и стояли верстаки, а на них пятеро матросов, тяжело дыша и сквернословя, перевязывали друг другу раны.
      - Вы кто такие? - спросил один, угрожающе подняв кортик.
      - Я его знаю, - сказал Пурн. - Это пассажир.
      Правая рука его была завернута в окровавленную марлю.
      - А этот? - Матрос с кортиком указал на Зака.
      - Тронь его, и я тебя прирежу, - пообещал я.
      - Какой же он пассажир? - сказал матрос неуверенно.
      - Я не обязан тебе ничего объяснять и не собираюсь. Если ты думаешь, что мы вдвоем не уложим всех вас, рискни.
      Матрос, который до того молчал, промолвил:
      - Хватит, Модан. Если сьер ручается за него...
      - Ручаюсь.
      - Тогда этого достаточно. Я видел, как ты бил рыскунов и твой косматый друг вместе с тобой. Чем мы можем тебе помочь?
      - Скажи мне, если знаешь, почему рыскуны напали на вас? Мне говорили, что на корабле их всегда хватает. Не могут же они постоянно быть такими агрессивными.
      Лицо матроса, только что открытое и дружелюбное, словно закрылось хотя выражение его, казалось, ничуть не переменилось.
      - Я слышал, сьер, что у нас на борту путешествует некто, с кем им было ведено разделаться, только они не могут его найти. Больше я ничего не знаю. Если тебе известно что-то еще, то ты знаешь больше меня, как боров говорил мяснику.
      - А кто командует ими?
      Матрос отвернулся. Я оглядел остальных, и наконец Пурн произнес:
      - Мы без понятия. Если у рыскунов и есть какой-то капитан, то мы до сих пор ничего о нем не слышали.
      - Ясно. Я хотел бы поговорить с офицером - только не с фальшивым, как Сидеро, а с настоящим.
      Матрос, которого звали Модан, сказал:
      - Честное слово, сьер, мы и сами бы не прочь. Ты думаешь, это мы набросились на тех рыскунов, без командира и без оружия? У нас была рабочая команда, девять человек, а они напали на нас. Теперь мы больше вообще не выйдем на работу, пока нам не дадут пики и не выставят солдат охранять нас.
      Остальные согласно кивнули. Модан пожал плечами.
      - На носу или на корме, сьер. Вот все, что я могу сказать. Обычно офицеры сидят где-нибудь там, чтобы прокладывать курс, там, где паруса не закрывают их инструменты. Одно из двух.
      Я вспомнил бушприт, за который ухватился, когда плавал между парусов.
      - А разве мы сейчас не в передней части корабля?
      - Примерно так, сьер.
      - Тогда как мне пройти дальше?
      - Это там, - он указал рукой. - И держи нос по ветру, как говорила обезьяна слону.
      - А ты не мог бы подробно рассказать мне, куда идти?
      - Мог бы, сьер, но это было бы невежливо. Можно дать тебе один совет?
      - Это именно то, чего я прошу.
      - Оставайся с нами, пока мы не переберемся в более безопасное место. Тебе нужен офицер. Как только мы найдем этого человека, мы сведем тебя с ним. А если ты пойдешь один, рыскуны наверняка тебя прирежут.
      - Из этой двери сразу направо, потом прямо до трапа. По нему наверх и в самый широкий коридор, - сказал Пурн. - Ступай.
      - Спасибо, - поблагодарил я. - Пойдем, Зак.
      Волосатый человечек кивнул, а как только мы вышли, тряхнул головой и заявил:
      - Плохой!
      - Я знаю, Зак. Нам надо найти укромное место, чтобы спрятаться. Понимаешь? Смотри по эту сторону, а я буду смотреть сюда. Только тихо.
      Некоторое время Зак глядел на меня вопросительно, но было ясно, что он понял. Мы не прошли по коридору и чейна, как он потянул меня за здоровую руку и показал маленькую кладовую. Почти вся она была забита какими-то посудинами и корытами, но в ней имелось достаточно места для нас. Я оставил дверь чуть-чуть приоткрытой, чтобы выглядывать наружу, и мы с Заком присели на ящики.
      Я был уверен, что матросы скоро уйдут из того зала, в котором мы нашли их, ведь после того, как они перевяжут друг другу раны и переведут дух, делать им там было нечего. Однако они пробыли в том помещении довольно долго, и я начал уже бояться, что мы потеряли их - они могли вернуться на место драки или пройти каким-нибудь другим ответвлением коридора, которое мы просмотрели. Наверняка они долго спорили перед тем, как отправиться в путь.
      Как бы то ни было, они наконец появились. Я приложил палец к губам, чтобы предупредить Зака, хотя не думал, что это необходимо. Когда все пятеро прошагали мимо нашей двери и отошли где-то элей на пятьдесят, мы тихо выбрались в коридор.
      Я не имел ни малейшего понятия о том, как долго нам придется следовать за ними, пока Пурн не окажется сзади всех, да и окажется ли вообще; в худшем случае я готов был целиком положиться на нашу храбрость и их испуг и достать его в середине строя.
      Удача была на нашей стороне - вскоре Пурн отстал на несколько шагов. Со времени восшествия на престол Автарха я часто возглавлял вылазки на севере. Сейчас я попробовал изобразить такое нападение, громко окликнув соратников, состоявших из одного лишь Зака. Мы" налетели на матросов, словно передовой отряд большого войска, размахивая клинками; и все они как один повернулись и побежали прочь.
      Я надеялся достать Пурна сзади, стараясь сберечь свою обожженную руку. Зак помог мне, в долгом летящем прыжке ударив Пурна под колени. Мне осталось только приставить острие кинжала к его горлу. Он был смертельно напуган, и неудивительно: выжав из него все нужные сведения, я собирался прикончить его.
      Один-два вдоха мы слушали удаляющийся топот четырех пар ног. Зак вынул нож Пурна из ножен и теперь, с клинками в обеих руках, выжидал, глядя на лежащего матроса из-под нахмуренных кустистых бровей.
      - Попробуешь бежать - умрешь сразу, - прошептал я Пурну. - Отвечай - и еще поживешь. У тебя перевязана правая рука. Что с ней?
      Он лежал, распластавшись на спине, и мой кинжал упирался ему в горло, но глаза его смотрели мимо меня. Этот взгляд был хорошо мне знаком, я не раз и не два уже видел, как испаряются гордость и бесстрашие.
      - У меня нет времени болтать с тобой. - Я надавил на рукоять кинжала ровно настолько, чтобы пустить кровь. - Если не будешь отвечать, так и скажи; тогда я убью тебя, и покончим с этим.
      - Я дрался с рыскунами. Ты же там был. Ты все видел. Я пытался прикончить тебя - это правда. Думал, что ты один из них. С этим рыскуном... - Он скосил глаза на Зака. - Любой бы так решил, глядя на него. Я не причинил тебе вреда.
      - "Как говорила гадюка кабану". Так любил выражаться человек по имени Иона. Он тоже был моряком, Пурн, но лгал он так же легко, как ты. Когда мы с Заком вмешались в драку, рука у тебя уже была перевязана. Сними повязку.
      Он неохотно подчинился. Рана была обработана со знанием дела наверное, в том лазарете, о котором говорила Гунни; она почти затянулась, но вполне можно было разобрать, что это за рана.
      Я наклонился осмотреть ее, и Зак, тоже нагнувшись, раздвинул пальцами свои губы, как делают иногда ручные обезьяны. Я понял, что невероятная связь, которую я пытался отрицать, оказалась сущей правдой. Зак был тем самым лохматым зверем, на которого мы охотились в трюме.
      12. СХОДСТВО
      Чтобы скрыть свое замешательство, я поставил ногу на грудь Пурна и процедил сквозь зубы:
      - Почему ты хотел убить меня?
      Некоторые люди, осознавая неизбежность смерти, теряют страх. Это же было и с Пурном; с ним произошла перемена, которую нельзя было не заметить: он словно открыл глаза.
      - Потому что я знаю тебя, Автарх.
      - Значит, ты из моих людей. Ты поднялся на корабль вместе со мной.
      Он кивнул.
      - И Гунни?
      - Нет, Гунни здесь старожил. Она не враг тебе, Автарх, если ты об этом.
      К моему изумлению, Зак посмотрел на меня и кивнул. Я сказал:
      - Пурн, об этом я знаю больше, чем ты думаешь.
      Словно не расслышав меня, он продолжал:
      - Я думал, она поцелует меня. Ты даже не знаешь, как они здесь делают это.
      - Она поцеловала меня при встрече, - напомнил я.
      - Я видел и понял, что ты не понимаешь значения ее поцелуя. На корабле у каждого новичка должен быть друг из старых матросов, который учит его местным обычаям. Поцелуй - это знак.
      - Известно, что женщины целуют и убивают.
      - Только не Гунни, - настаивал Пурн. - Во всяком случае, я так не думаю.
      - Но за это ты хотел меня убить? За ее любовь?
      - Я обязался убить тебя, Автарх. Все знали, куда ты отправляешься и что ты должен добыть Новое Солнце, если сможешь, перевернуть весь Урс вверх тормашками и погубить всех.
      Я был так ошарашен не столько его признанием, сколько искренней убежденностью, что сделал шаг назад. Пурн вскочил в то же мгновение. Зак кинулся на него. Но хотя длинный клинок Зака чиркнул по его руке, глубоко он не вошел; Пурн бросился прочь как заяц.
      Зак погнал было его, как гончий пес, но я отозвал приятеля назад.
      - Я убью его, если он еще раз рискнет покуситься на мою жизнь, - сказал я. - И ты можешь сделать то же самое. Но я не хочу травить его за то, что он следует своим убеждениям. Выходит, мы с ним оба хотим спасти Урс.
      Зак взглянул на меня, потом пожал плечами.
      - Теперь я хочу узнать о тебе. Ты занимаешь меня сейчас куда больше, чем Пурн. Ты ведь можешь говорить.
      - Зак говорить! - закивал он.
      - И ты понимаешь мою речь.
      Он снова кивнул, уже менее решительно.
      - Тогда скажи мне правду. Не тебя ли я помогал ловить Гунни, Пурну и другим?
      Зак вытаращил глаза, потом покачал головой и стал смотреть в другую сторону, всем своим видом показывая, что он не желает продолжать разговор.
      - На самом деле это я поймал тебя и не убил. Наверно, ты благодаришь меня за это. Когда Пурн хотел убить меня... Зак! Вернись!
      Он, как и следовало бы мне предвидеть, метнулся прочь, и я, со своей хромой ногой, не мог и надеяться догнать его. По какой-то причуде корабля я видел его очень долгое время - он появлялся и исчезал то тут, то там, а топот его босых ног слышался и позже, когда сам он вовсе пропал из виду. Мне живо вспомнился сон, в котором мальчик-сирота с моим именем и одетый так же, как я в годы ученичества, бежал по стеклянным коридорам; и мне показалось, что как осиротевший малыш Северьян в том сне в каком-то смысле играл мою роль, так и лицо Зака чем-то напоминало продолговатые черты моего собственного лица.
      Но это уже был не сон. Я не спал, я не был пьян, я просто потерялся в нескончаемых лабиринтах корабля. Что за существо представлял собой Зак? Не злое, подумал я, пусть так, но кого из миллионов разновидностей живых существ на Урсе можно в сущности назвать злым? Альзабо, разумеется, летучих мышей-кровососов и скорпионов, может быть; змею, которая зовется "желтая борода", и других ядовитых гадов; еще пару-тройку видов. Всего две дюжины из миллионов. Я вспомнил, каким был Зак, когда я впервые увидел его в трюме: в светло-коричневой шубе не из шерсти и не из перьев, четвероногий, бесхвостый и, конечно, безмозглый. В следующий раз, когда я увидел его в вольере, он оброс волосами и у него появилась маленькая круглая головка; тогда я отмахнулся от первого впечатления, не раздумывая признав его ошибочным.
      На Урсе есть такие ящерицы, которые меняют цвет, приспосабливаясь к окружению, - они становятся зелеными в зеленой листве, серыми на камнях и так далее.