Знак Единорога - И явилось Новое Солнце (Книги нового солнца, Книга 5)

      - Мы знаем.
      - Текла и вправду жива? Жива не только во мне?
      - Здесь? Да.
      - А если я возьму ее с собой на Урс, она сможет жить там?
      - Тебе не позволят.
      - Тогда я не стану спрашивать, смогу ли я остаться здесь с ней. На этот вопрос ты уже ответила. Не больше дня после того, как все будет кончено, сказала ты.
      - А ты бы остался с ней здесь, если бы это было возможно?
      На миг я задумался.
      - И оставить Урс замерзать во мраке? Нет. Текла не была хорошей женщиной, но...
      - Не была хорошей по чьим меркам? - переспросила Афета. Не дождавшись ответа, она добавила: - Я серьезно спрашиваю. Ты можешь думать, что мне все известно, но это не так.
      - По ее собственным. Я хочу сказать, если только найду нужные слова, что она - как, впрочем, все экзультанты, за очень редким исключением, ощущает некую ответственность. Меня всегда поражало, как она, столькому научившись, придавала этому так мало значения. Так было, когда мы разговаривали с ней в ее камере. Много позже, когда я уже несколько лет пробыл Автархом, я понял - все потому, что она знала о чем-то лучшем, о том, чему она училась вплоть до своей смерти. Слабое, конечно, объяснение, но мне, похоже, не выразиться яснее.
      - Попытайся. Мне бы хотелось послушать.
      - Текла отдала бы жизнь за того, кто невольно зависим от нее. Потому-то Ханна и поймала для меня Зака этим утром. Ханна увидела во мне что-то от Теклы, хотя наверняка знала, что я не Текла.
      - Но ты сказал, что Текла не была хорошей.
      - Быть хорошим означает много больше. Она тоже прекрасно понимала это.
      Я умолк, глядя на белые гребешки волн в темноте между лодками и пытаясь собраться с мыслями.
      - Я хотел сказать, что научился у нее этой ответственности или же скорее я впитал ее в себя вместе с самой Теклой. Если я теперь предам Урс ради нее, я стану хуже, чем она, а не лучше. А это против ее желания, ведь каждый, кто любит, хочет, чтобы его возлюбленный был лучше его.
      - Продолжай, - сказала Афета.
      - Я добивался Теклы, поскольку она была гораздо лучше меня и в нравственном, и в социальном отношении, а она - меня, ибо я намного превосходил и ее саму, и ее друзей хотя бы тем, что делал нечто полезное. На Урсе экзультанты, как правило, ничем полезным не занимаются. Они держат в своих руках очень много власти и делают вид, что крайне необходимы; они твердят Автарху, что правят своими пеонами, а пеонам пудрят мозги, будто правят Содружеством. Но в сущности они ничего не делают и в глубине души сознают это. Все они или по крайней мере лучшие из них боятся применить свою власть, зная, что не смогут воспользоваться ею мудро.
      Несколько белых морских птиц с огромными глазами и клювами, похожими на мечи, пронеслись над головой; чуть погодя в волне плеснула рыба.
      - Так о чем я говорил? - спросил я.
      - Объяснял, почему ты не можешь бросить свой мир замерзать во мраке.
      Я вспомнил кое-что еще:
      - Ты сказала, что не говоришь на моем языке.
      - По-моему, я сказала, что не говорю ни на каком языке. У нас вообще нет языка. Смотри.
      Она открыла рот и повернулась ко мне, но тьма не позволила мне определить, не обманывает ли она.
      - Как же я слышу тебя? - удивился я. И тут же понял, чего именно она хотела, и поцеловал ее; этот поцелуй убедил меня в том, что она принадлежит к моему роду.
      - Ты знаешь нашу историю? - спросила она шепотом, когда мы оторвались друг от друга.
      Я пересказал ей то, что поведал мне аквастор Мальрубий, другой ночью и на другом берегу: что в предыдущую манвантару люди того цикла сотворили себе спутников из иных рас, а во время гибели той вселенной последние бежали сюда, на Йесод; что они правят нашей вселенной через иеродулов, которых сами же создали.
      Когда я закончил, Афета покачала головой:
      - Ты знаешь совсем немного.
      Я сказал, что никогда и не предполагал, будто знаю все, но то, что я рассказал, исчерпывает мои познания.
      - Ты говорила, что вы - дети иерограмматов, - добавил я. - Но кто же они и кто вы?
      - Они - те, о ком ты говорил, те, кто создан по вашему образу расой, родственной вашей расе. Что до нас, то о нашей природе я уже говорила.
      Она замолчала, и через некоторое время я попросил:
      - Продолжай.
      - Северьян, знаешь ли ты смысл слова, которое произносишь? Слова "иерограммат"?
      Я сказал ей, что, по моим сведениям, иерограмматами зовут тех, кто записывает веления Предвечного.
      - Пока верно. - Она снова замолчала. - Возможно, мы слишком трепещем. Те, кого мы не называем по имени, упомянутые родственники, до сих пор внушают подобные чувства, хотя из всех их творений остались лишь иерограмматы. Ты сказал, им нужны были спутники. Как могли они создать себе спутников, если сами поднимались все выше и выше?
      Я признался в своем невежестве; и когда мне показалось, что она уже готова свернуть разговор, я описал ей крылатое существо, которое видел на страницах книги Отца Инира, и спросил, не иерограммат ли это.
      Она подтвердила мое предположение.
      - Но больше я не стану говорить о них. Ты спрашивал про нас; мы - их ларвы. Знаешь, что такое ларва?
      - Да, конечно, - ответил я. - Личинка. Тот же дух, но скрытый под другим обличьем.
      Афета кивнула.
      - Мы носим их дух, и, говоря твоими словами, пока не достигнем их высокого положения, должны носить маску - не настоящую маску, какие носят наши иеродулы, а внешность твоей расы, рода, чей облик рекомендован нашими родителями - иерограмматами. Но мы не иерограмматы и не копируем вас доподлинно. Ты уже давно слушаешь мой голос, Автарх. Послушай же теперь вместо него мир Йесода и скажи мне, что ты слышишь помимо моих слов, когда я говорю с тобой. Слушай! Что ты слышишь?
      Я не понимал.
      - Ничего. Но ты женщина, ты человек...
      - Ты ничего не слышишь, потому что мы говорим тишиной, как вы - звуком. Все сподручные шумы мы преобразуем, удаляя ненужные и выражая свои мысли при помощи тех, что остаются. Вот почему я привела тебя сюда, где постоянно шумит прибой; и оттого у нас так много фонтанов и деревьев, которые шелестят листвой на ветру с нашего моря.
      Я едва слышал ее. Что-то огромное и яркое - луна, солнце - поднималось над горизонтом, объект странной формы, пронизанный светом. Словно какое-то золотое зерно парило в воздушном пространстве этого немыслимого мира, поддерживаемое в вышине миллиардом черных нитей. Это был корабль; и солнце по имени Йесод из-за горизонта осветило его гигантский корпус так, что отраженный свет почти сравнялся по мощи с дневным.
      - Смотри! - закричал я и повернулся к Афете.
      - Смотри, смотри! - откликнулась она, указывая на свой рот. Я взглянул и наконец увидел: то, что я принял за ее язык, когда мы целовались, было лишь выступом плоти, выдававшейся из ее неба.
      20. ЗАВИТОК
      Я не могу сказать, как долго корабль висел в небе. Разумеется, не дольше одной стражи, впрочем, время слилось для меня в один краткий миг. Пока он оставался там, в вышине, я был слеп ко всему прочему; поэтому я совершенно не замечал Афету. Когда же корабль скрылся за горизонтом, я увидел, что она сидит на камне у самой воды и смотрит в мою сторону.
      - У меня столько вопросов, - сказал я. - Видение Теклы стерло их из моей памяти, но сейчас они вернулись снова, и некоторые касаются тебя.
      - Ведь ты устал, - отвечала Афета. На это я лишь согласно кивнул.
      - Завтра ты должен будешь предстать перед Цадкиэлем, а завтра уже не за горами. Наш маленький мир вращается чуть быстрее, чем твой; его дни и ночи покажутся тебе короткими. Идешь со мной?
      - С радостью, госпожа.
      - Ты все еще считаешь меня царицей или чем-то в этом роде. Ты удивишься, наверно, узнав, что я живу в одной комнате? Взгляни сюда.
      Я посмотрел и увидел скрытую между деревьями арку, всего в дюжине шагов от воды.
      - Здесь не бывает прилива? - спросил я.
      - Нет. Но я знаю, что это такое, поскольку изучала особенности вашего мира, поэтому меня и выбрали, чтобы доставить матросов с корабля, а потом - для беседы с тобой. У Йесода нет спутника, а значит, на нем нет и приливов.
      - Ты с самого начала знала, что я - Автарх, правда? Если ты изучала Урс, то должна была знать. Заковав Зака, ты просто пошла на хитрость?
      Она все молчала, даже когда мы поравнялись с темной аркой. В белокаменной стене эта арка казалась входом в могилу; но воздух в ней был так же свеж и сладок, как весь воздух Йесода.
      - Тебе придется вести меня, госпожа, - сказал я. - Я ничего не вижу в такой темноте.
      Не успел я выговорить эти слова, как зажегся свет, тусклый, словно пламя, отраженное от полированного серебра. Он исходил от самой Афеты и пульсировал, как биение сердца.
      Мы стояли в просторной комнате, завешенной по обеим сторонам шелковыми занавесами. На сером ковре пола были расставлены плетеные сиденья и диванчики. Один за другим занавесы раздвигались, и за каждым я видел молчаливое, мрачное лицо мужчины; они глядели на нас лишь мгновение, а затем вновь исчезали.
      - Тебя хорошо охраняют, госпожа, - заметил я. - Но меня тебе нечего бояться.
      Она улыбнулась, и странно было видеть эту улыбку, освещенную ее собственным светом.
      - Ты, не задумываясь, перерезал бы мне горло, если бы это спасло твой Урс. Мы оба это знаем. Да и себе самому, я полагаю.
      - Верно. По крайней мере я надеюсь, что так.
      - Но это не охрана. Мое свечение означает, что я готова к соитию.
      - А если я не готов?
      - Тогда, когда ты уснешь, я выберу себе другого. Далеко ходить не придется, как видишь.
      Афета отодвинула занавес, и мы вошли в широкий коридор, сворачивавший налево. Вдоль, него, как и снаружи, там и сям стояли сиденья и множество других предметов обстановки, столь же загадочных для меня, как приборы и приспособления в замке Балдандерса, хотя эти были красивыми и ничуть не страшными. Афета присела на один из диванов.
      - Коридор ведет в твою комнату, госпожа?
      - Это она и есть. Она спиральная; таковы многие комнаты у нас, потому что нам нравится подобная форма. Если пойдешь по ней дальше, попадешь в то место, где можно умыться и некоторое время побыть в одиночестве.
      - Благодарю. У тебя не найдется свечи для меня?
      Она покачала головой, но заверила, что там будет не совсем темно.
      Я оставил ее и пошел по спирали. Свет, излучаемый Афетой, сопровождал меня, постепенно тускнея, но отражаясь от изогнутой стены. В самом конце, до которого было не так уж далеко, порыв ветерка подсказал мне, что отверстие, названное Гунни отдушиной, пробито в крыше как раз над этим местом. Когда мои глаза привыкли к темноте, я увидел его - круг чуть менее густой мглы. Встав под ним, я разглядел усыпанное блестками небо Йесода.
      Я думал о нем, облегчаясь и ополаскивая руки, а когда вернулся к Афете, возлежавшей на одном из диванов и источавшей свою красоту сквозь тонкую ткань рубашки, поцеловал ее и спросил:
      - Госпожа, а есть ли другие миры?
      - Есть, и очень много, - промурлыкала она. Распустив свои черные волосы, клубившиеся вокруг ее светящегося лица, она словно сама превратилась в небывалую звезду, окутанную ночным мраком.
      - Здесь, на Йесоде? На Урсе мы видим мириады солнц, тусклых днем и ярких ночью. Ваше дневное небо пусто, но ночное ярче, чем наше.
      - Когда потребуется, иерограмматы построят еще больше миров - таких же прекрасных, как этот, или еще прекраснее. И солнца для них, если нам понадобится больше солнц. Поэтому для нас они уже есть. Здесь время течет так, как нам надо, и мы любим их свет.
      - Но меня время не слушается. - Я присел на ее диван, вытянув перед собой больную ногу.
      - Пока еще нет, - сказала она. - Ты хромаешь, Автарх.
      - Разумеется, для тебя это не новость.
      - Да, но я пытаюсь объяснить, что и для тебя время потечет так же, как для нас. Ты хромаешь сейчас, но если ты принесешь своему Урсу Новое Солнце, ты не останешься таким навсегда.
      - Вы, иерархи - волшебники. Вы могущественнее тех, что я встречал прежде, но все же вы - волшебники. Вы говорите о разных чудесах, однако если ваши проклятия могут, наверно, навредить, то ваши обещания, по-моему, фальшивое золото, которое превратится в пыль в моей руке.
      - Ты не понимаешь нас, - возразила она. - Хотя мы знаем гораздо больше, чем ты. Наше золото - истинное золото, добытое, как всякое истинное золото, порою ценой наших жизней.
      - Значит, вы заблудились в собственном лабиринте, и неудивительно. Когда-то я мог лечить подобные хвори, по крайней мере иногда мне это удавалось.
      И я рассказал ей о больной девушке из хижины в Траксе, и об улане на зеленой дороге, и даже о Трискеле, а под конец поведал ей о том, как нашел мертвого стюарда у двери моей каюты.
      - Если я попытаюсь объяснить тебе это, поймешь ли ты, что я не знаю всех тайн твоей Брии - не более чем ты, хотя они и были предметом моего изучения? Они бесконечны.
      - Я понимаю, - сказал я. - Но когда мы прибыли сюда на корабле, я посчитал, что Брия закончилась.
      - Так и есть; хотя можно войти в дом через одну дверь, выйти через другую и так и не узнать всех секретов этого дома.
      Я кивнул, глядя на ее пульсирующую красоту, не скрываемую тканью, и, по правде говоря, желая стряхнуть с себя ее чары.
      - Ты видел наше море. Заметил на нем волны? Что бы ты ответил на заявление, что видел не волны, а только воду?
      - Что я научен не спорить с глупцами. Нужно лишь улыбнуться и уйти.
      - То, что ты называешь временем, состоит из таких же волн, и как те волны, которые ты видел, существуют в воде, так и время существует в материи. Волны катятся к берегу, но если бы ты кинул в воду камешек, новые волны, вызванные его падением, в сотню или тысячу раз слабее прежних, ушли бы в море и местные волны ощутили бы их.
      - Понимаю.
      - Так будущее дает о себе знать в прошлом. Ребенок, который когда-нибудь станет мудрецом, уже мудрый ребенок; а многие обреченные несут на себе печать рока, и каждый, кто может хоть краешком глаза заглянуть в будущее, видит это и отводит глаза.
      - Разве мы все не обречены?
      - Нет, но это отдельный разговор. Тебе подвластно Новое Солнце. Стоит тебе захотеть, и его энергия станет твоей, ты сможешь распоряжаться ею, хотя она не будет существовать, если ты - и твой Урс - не одержат здесь победу. Но как в мальчике нечто предвещает мужчину, так и какие-то из этих способностей доходят до тебя по Коридорам Времени. Не могу сказать, откуда ты черпал силы, когда был на Урсе. Отчасти, несомненно, в самом себе. Но не все и даже не большая часть исходит из тебя, иначе ты бы погиб. Возможно, из твоего мира или из его Старого Солнца. Когда ты плыл на корабле, рядом с тобой не было ни мира, ни солнца, и ты стал вытягивать то, что мог, из самого корабля, едва не повредив его. Но и этого было недостаточно.
      - А Коготь Миротворца не имел никакой силы?
      - Дай мне взглянуть на него. - Она протянула светящуюся ладонь.
      - Давным-давно он был уничтожен оружием асциан, - произнес я.
      Она ничего не сказала, лишь досмотрела на меня; и спустя один удар сердца я понял, что она смотрит на мою грудь, где в маленьком мешочке, который сшила для меня Доркас, я носил шип.
      Я тоже взглянул туда и увидел свет - куда слабее, чем ее, но достаточно ровный. Я вынул шип, и его золотое сияние разлилось от стены до стены, прежде чем погаснуть.
      - Он стал Когтем. Таким я нашел его среди камней.
      Я протянул его Афете; но она смотрела не на него, а на почти затянувшуюся рану на моей ладони, которую шип нанес мне.
      - Он пропитался твоей кровью, - сказала она, - а в крови - твои живые клетки. Не думаю, что он был бессилен. И неудивительно, что пелерины так почитали его.
      Затем я оставил ее, спотыкаясь, почти на ощупь вышел снова на берег и долгое время бродил там по песку. Но здесь нет места мыслям, роившимся тогда в моей голове.
      Когда я вернулся, Афета по-прежнему ждала меня, а ее серебряное мерцание сделалось еще настойчивее.
      - Можешь? - спросила она, и я сказал ей, что она прекрасна.
      - Но ты можешь? - спросила она снова.
      - Сперва надо поговорить. Я бы предал свой род, если бы не задал тебе несколько вопросов.
      - Тогда спрашивай, - прошептала она. - Но имей в виду, ничто из сказанного мною не поможет твоей расе в грядущем испытании.
      - Как ты говоришь? Какова природа этих звуков?
      - Слушай мой голос, - сказала она, - а не мои слова. Что ты слышишь?
      Я последовал ее совету и услышал шелковый шелест постельного белья, шорохи наших тел, тихий шум прибоя вдалеке и биение собственного сердца.
      Я готов был задать сотню вопросов, и казалось, каждый из них может добыть мне Новое Солнце. Ее губы коснулись моих, и все вопросы исчезли, унеслись из моего сознания, словно их никогда и не существовало. Ее руки, губы, глаза и груди, которых я касался, - во всем присутствовало волшебство; но было и что-то еще, возможно, аромат ее волос. По-моему, я вдохнул бесконечность ночи...
      Лежа на спине, я вошел в Йесод. Или, вернее, Йесод сомкнулся вокруг меня. Только тогда я понял, что никогда здесь не был. Звезды мириадами изливались из меня, как фонтаны солнц, и на мгновение мне почудилось, что я знаю, как рождаются вселенные. Все - безумие.
      Реальность сменила тьму, зажгла свой светильник, разогнав темноту по углам, а вместе с нею все легкокрылые порождения нашей фантазии. Что-то родилось между Йесодом и Брией, когда я сошелся с Афетой на том диване в закругленной комнате, нечто крошечное и необъятное, обжигающее, словно уголь, поднесенный щипцами к языку.
      Это был я.
      Я спал, и спал без сновидений, не ведая, что сплю.
      Когда я проснулся, Афета уже ушла. Солнце Йесода светило сквозь отдушину в самом конце завитка раковины. Слабея, его свет доходил и до меня, отраженный белыми стенами, и я проснулся в золотистом полумраке. Я встал и оделся, гадая, куда подевалась Афета; но не успел я натянуть сапоги, как она явилась с подносом в руках. Меня смутило то, что такая важная дама прислуживает мне, и я сказал ей об этом.
      - Но ведь благородные наложницы при твоем дворе прислуживали тебе, Автарх?
      - Что они по сравнению с тобой?
      Она пожала плечами.
      - Я не важная дама. Разве что для тебя и только сегодня. Наше положение определяется близостью к иерограмматам, а я не очень близка к ним.
      Афета поставила поднос и села рядом. На подносе лежали маленькие пирожки, стоял графин с холодной водой и чашки с какой-то курящейся жидкостью, которая выглядела как молоко, но молоком не являлась.
      - Не могу поверить, что ты далека от иерограмматов, госпожа.
      - Просто ты слишком много значения придаешь себе и своему Урсу, воображая, будто мои слова и наши сиюминутные поступки решат его судьбу. Это вовсе не так. То, что мы сейчас делаем, не имеет никакого значения, а ты и твой Урс никого здесь не заботят.
      Я ждал, что она еще скажет, и наконец она добавила:
      - Кроме меня, - и надкусила один из пирожков.
      - Спасибо, госпожа.
      - И то только потому, что ты здесь. Хотя ни ты, ни твой Урс мне вовсе не нравятся, а сам ты очень печешься о нем.
      - Но, госпожа...
      - Я знаю, ты думал, что я желаю тебя. Только теперь ты нравишься мне настолько, что я могу признаться в отсутствии всякого желания. Ты - герой, Автарх, а герои - всегда чудовища, которые являются, чтобы сообщить нам то, что мы предпочитали бы не знать. Но ты - монстр из монстров. Скажи мне, когда ты шел по круглому залу в Палату Слушаний, ты разглядывал картины?
      - Некоторые, - признался я. - Там была камера, куда поместили Агию, и я заметил еще пару других...
      - И как, по-твоему, они попали туда?
      Я тоже взял пирожок и отпил из чашки, которая стояла ближе ко мне.
      - Не имею представления, госпожа. Я видел столько чудес, что перестал удивляться им - всем, кроме Теклы.
      - Но вчера ты не решился расспросить о ней - даже о Текле, - опасаясь того, что я могу сказать или сделать. Хотя порывался сотню раз.
      - Неужели я понравился бы тебе больше, госпожа, если бы, лежа с тобой в одной постели, принялся расспрашивать о своей старой любви? Воистину ваш род непостижим. Но раз уж ты сама заговорила о ней, расскажи мне.
      Капля белой жидкости, которую я пил, толком не распробовав, упала рядом с чашкой. Я огляделся по сторонам в поисках чего-нибудь, чем можно было бы вытереть ее, но ничего не нашел.
      - У тебя дрожат руки.
      - Твоя правда, госпожа. - Я поставил чашку, и она загремела о поднос.
      - Ты так любил ее?
      - Да, госпожа, и ненавидел. Я - Текла и тот, кто любил Теклу.
      - Тогда я ничего не скажу тебе о ней - какой в этом прок? Возможно, она сама расскажет тебе после Представления.
      - То есть если победа будет за мной.
      - А твоя Текла наказала бы тебя за поражение? - спросила Афета, и великая радость озарила меня. - Однако ешь, ведь нам пора идти. Вчера я говорила тебе, что дни здесь короче, и половину этого дня ты уже проспал.
      Я проглотил пирожок и осушил чашку.
      - Что будет с Урсом, если я потерплю поражение?
      Афета поднялась.
      - Цадкиэль справедлив. Он не сделает Урс хуже, чем есть, хуже, чем ему пришлось бы, если бы ты не явился.
      - А это означает ледяное будущее, - сказал я. - Но если я одержу победу, явится Новое Солнце.
      Вероятно, в питье было подмешано какое-то снадобье, ибо я, казалось, стал бесконечно далек от себя самого и смотрел на себя, как смотрит человек на мотылька, прислушиваясь к собственному голосу, как ястреб слышит попискивание полевой мыши.
      Афета раздвинула занавес. Я последовал за ней. В открытой арке сверкало чистое море Йесода - этакий сапфир с белыми блестящими прожилками.
      - Да, - сказала Афета. - И твой Урс будет уничтожен.
      - Госпожа!..
      - Довольно. Идем со мной.
      - Значит, Пурн не ошибся. Он хотел убить меня, и мне стоило бы позволить ему сделать это.
      Выбранная ею улица была круче, чем та, по которой мы спускались накануне. Она поднималась прямо по склону горы к Дворцу Правосудия, нависавшему над нами точно облако.
      - Не ты помешал ему, - сказала Афета.
      - Раньше, госпожа, на корабле. Значит, прошлой ночью, в темноте - это был он. И кто-то остановил его, не то я бы лишился жизни. Я не мог высвободиться сам.
      - Цадкиэль, - пояснила она.
      Хотя ноги у меня были длиннее, чем у моей провожатой, мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы не отстать.
      - Но ты говорила, что его там нет, госпожа.
      - Ошибаешься. Я сказала, что в тот день он не сядет на Престол Правосудия. Автарх, оглянись вокруг. - Она остановилась, и я вместе с ней. - Не правда ли, красивый город?
      - Самый прекрасный из всех, что я видел, госпожа. В сотни раз прекраснее любого из городов Урса.
      - Запомни хорошенько; наверное, ты больше не увидишь его. Твой мир мог бы быть таким же прекрасным, если бы вы все этого захотели.
      Больше мы не задерживались до самого входа во Дворец Правосудия. Я представлял себе столпотворение, как на наших открытых судебных заседаниях, но вершину горы окутывала утренняя тишина.
      Афета обернулась снова и указала на море.
      - Смотри, - повторила она. - Видишь острова?
      Я видел их. Казалось, куда ни глянь, поверхность воды была усеяна ими в точности повторяя картину, открывавшуюся с корабля.
      - Ты знаешь, что такое галактика, Автарх? Облако несметного количества звезд, удаленное от всех других облаков?
      Я кивнул.
      - Остров, на котором мы стоим, вершит суд над мирами твоей галактики. Каждый из этих островов вершит суд над отдельной галактикой. Надеюсь, сие знание поможет тебе, поскольку иной помощи ты от меня не дождешься. Но помни: даже если ты не увидишь меня больше, я все равно буду присматривать за тобой.
      21. ЦАДКИЭЛЬ
      Накануне матросы сидели в первых рядах поперек Палаты Слушаний. Войдя сюда во второй раз, я немедленно отметил перемену. Те, что занимали их места сегодня, были окутаны мглой, которая, казалось, исходила от них самих, а матросы устроились у двери и у стен зала.
      Глядя мимо темных фигур вдоль длинного прохода, что вел к Престолу Правосудия Цадкиэля, я увидел Зака. Он восседал на этом троне. С белокаменных стен по обе стороны от него свисало то, что я сперва принял за две портьеры превосходнейшей ткани, расшитые яркими разноцветными узорами в виде глаз. Только когда они зашевелились, я понял, что это его крылья.
      Афета покинула меня у подножия лестницы, и я остался без охраны; пока я стоял, вытаращившись на Зака, появились двое матросов, которые взяли меня за руки и подвели поближе.
      Затем они отошли, и я застыл перед ним, склонившись. Речи Старого Автарха уже не лезли непрошено в мою голову; на этот раз в ней царили пустота и замешательство. Наконец я вымолвил:
      - Зак, я пришел просить за Урс.
      - Знаю, - сказал он. - Добро пожаловать.
      Голос его был низкий и чистый, как далекий сигнал золотого рога, и мне вспомнилась одна наивная сказка о Гаврииле, который носил за спиной боевой рог Небес на перевязи из радуги. В памяти всплыла книга Теклы, где я вычитал эту историю; а та, в свою очередь, напомнила мне о большом фолианте в радужном переплете, который показал мне Старый Автарх, когда я спросил его о пути в сад; он, уже осведомленный обо мне, знал, что я прибыл для того, чтобы занять его место и когда-нибудь отправиться просить за Урс.
      Конечно, я видел Цадкиэля еще до того, как помогал Сидеро и остальным ловить его в образе Зака, и облик мужчины, представшего теперь передо мной, был не более (но и не менее) истинным, чем облик крылатой женщины, чей взгляд поразил меня тогда, а вместе они были не более и не менее истинны, чем зверек, который спас мою жизнь, когда Пурн пытался убить меня у вольера.
      И я сказал:
      - Сьер... Зак... Цадкиэль, великий иерограммат... Я не понимаю...
      - Ты хочешь сказать, что не понимаешь меня? А с какой стати? Я сам не понимаю себя - или тебя, Северьян. Но я - это я, твой собственный род сделал нас такими перед апокатастазисом. Разве тебе не рассказывали, что они создали нас по своему подобию?
      Я пытался ответить, но не мог. Наконец я просто кивнул.
      - Тот облик, что сейчас носишь ты, был их первоначальным обликом, тем, в котором они вышли из зверей. Всякий род меняется со временем. Ты знаешь об этом?
      Я вспомнил обезьянолюдей из шахты и сказал:
      - Не всегда к лучшему.
      - Верно. Но иеро стали управлять своим изменением и, чтобы мы могли следовать им, нашим тоже.
      - Сьер...
      - Спрашивай. Грядет твой окончательный суд, и он не может быть справедливым. Мы должны по возможности возместить ущерб. Сейчас или потом.
      При этих словах мое сердце сковал холод; те, что сидели на скамьях, зашептались за моей спиной, и я слышал их голоса, как шорох листьев в лесу, но знал, кто они такие.
      Собравшись с духом, я сказал:
      - Сьер, у меня есть один глупый вопрос. Некогда я слышал две сказки о меняющих обличье, и в одной из них ангел - а я полагаю, что ты, сьер, и есть такой ангел - раскрыл свою грудь и передал свою способность менять облик домашнему гусю. Тот немедленно воспользовался ею, навсегда став морским гусем. Прошлой ночью госпожа Афета сказала, что я, возможно, не вечно буду хромым. Сьер, было ли ему - Мелито - велено рассказать мне эту историю?
      Тонкая улыбка заиграла в уголках губ Цадкиэля, напоминая добродушный оскал Зака.
      - Кто знает? Если велено, то не мной. Ты должен понять, что, когда истина известна, как была она доступна многим на протяжении стольких эонов, она расходится и меняет свой облик, приобретая различные формы. Но если ты просишь, чтобы я передал свою способность тебе, я не могу этого сделать. Если бы мы могли дарить ее, мы бы передали ее своим детям. Ты встречал их, и они томятся в том облике, который ты носишь ныне. Есть ли у тебя еще вопрос или мы можем продолжать?
      - Да, сьер. Тысяча. Но если мне позволен только один, тогда хотелось бы знать, почему ты проник на борт корабля именно так, а не иначе?
      - Потому что я хотел узнать тебя. В детстве, в своем мире, ты преклонял колено перед Миротворцем?
      - В день святой Катарины, сьер.
      - А верил ли ты в него? Верил ли всем своим существом?
      - Нет, сьер. - Я ожидал, что буду наказан за свое неверие, и по сей день не могу сказать, случилось это или нет.
      - Предположим. Но разве ты не знал о ком-нибудь твоего возраста, кто бы верил?
      - Послушники, сьер. По крайней мере так считалось среди нас, учеников палачей.
      - Неужели им не хотелось пойти за ним, если бы представилась такая возможность? Встать бок о бок с ним, если бы он попал в беду? Возможно, ухаживать за ним, если бы он заболел? Я был таким послушником в творении, которого ныне нет. В нем тоже имелись Миротворец и Новое Солнце, хотя мы называли их иначе... Но теперь мы должны поговорить о другом, и немедленно. У меня много обязанностей, и иные из них куда более безотлагательные, чем эта. Скажу тебе прямо, Северьян - мы разыграли тебя. Ты пришел сюда, чтобы пройти наше испытание, вот мы и не разубеждали тебя и даже сказали, что это здание - наш Дворец Правосудия. Все это неправда.
      Я лишь молча смотрел на него.
      - Иными словами, мы уже испытали тебя или то будущее, которое ты создашь. Ты - Новое Солнце. Тебя вернут на Урс, и Белый Фонтан отправится с тобой. Предсмертная агония известного тебе мира будет принесена в жертву Предвечному. Неописуемая катастрофа - как сказано, обрушатся целые материки. Много прекрасного погибнет, и с ним - большая часть твоей расы; но дом твой переродится.
      Я могу и берусь записать произнесенные им слова, но мне не дано передать его голос или хотя бы намекнуть на убежденность, которая звучала в нем. Казалось, во мне текут его мысли, рисуя в воображении картины, более реальные, чем любая реальность; и я видел гибель континентов, слышал грохот рушащихся зданий и ощущал горький морской ветер Урса.
      Сердитый ропот послышался за моей спиной.
      - Сьер, - сказал я, - я помню испытание своего предшественника. - У меня было такое чувство, будто я снова стал самым младшим из учеников.