- И все же вы знали, что я буду здесь?
      - Ты сам сказал нам, - ответил Барбатус, выступив из темноты. - Разве ты забыл, что мы были твоими советниками? Ты рассказал нам, как погиб человек по имени Хильдегрин, и мы присмотрели для тебя это место.
      - И я. Я тоже погиб. Автохтоны... мой народ... - Я умолк, но никто не проронил ни слова. Наконец я промолвил: - Оссипаго, прошу тебя, посвети туда, где стоит Барбатус.
      Механизм направил свои сонсоры на Барбатуса, но сам не сдвинулся с места.
      - Барбатус, - пропела тихо Фамулимус, - боюсь, теперь не обойтись без твоего напутствия. Воистину наш Северьян должен знать. Разве можно требовать, чтобы он с достоинством нес свое бремя, если даже мы не обращаемся с ним, как с мужчиной?
      Барбатус кивнул, и Оссипаго переместился к нему поближе, туда, где он стоял, когда я очнулся. И тут подтвердились мои самые худшие опасения - я увидел труп человека, которого автохтоны прозвали Главой Дня. Золотые ленты обвивали его руки, оранжевыми гиацинтами и зелеными изумрудами мерцали браслеты.
      - Расскажите мне, как вы сделали это, - потребовал я.
      Барбатус молча теребил свою бороду.
      - Ты знаешь, кто наставлял тебя возле беспокойного моря и кто сражался за тебя, когда Урс лежал на чаше весов, - промолвила Фамулимус.
      Я взглянул на нее. Лицо ее оставалось таким же красивым и нечеловеческим, как всегда, - нет, оно не было лишено выражения, но выражало нечто, имеющее мало общего с человечеством и его заботами.
      - Я - фантом? Призрак? - Я поглядел на свои руки в надежде, что их осязаемость успокоит меня. Руки мои тряслись, и, чтобы умерить дрожь, я зажал их между коленями.
      - То, что ты называешь фантомами, - вовсе не призраки, - сказал Барбатус, - а существа, жизнь которых поддерживает какой-то внешний источник энергии. То, что ты называешь материей, в действительности есть лишь связанная энергия. Единственная разница в том, что отдельные вещи поддерживают" материальную форму благодаря собственной энергии.
      В тот миг единственным и самым сильным желанием в моей жизни было желание расплакаться.
      - Действительность? Так ты думаешь, что на самом деле существует какая-то действительность?
      Слезы облегчения обернулись бы для меня блаженством; но суровое воспитание брало свое, и эти слезы так и не были пролиты. Мелькнула вдруг безумная мысль: а могут ли вообще фантомы плакать?
      - Ты говоришь о том, что реально, Северьян; значит, ты все еще хватаешься за реальность. А ведь мы только что говорили о создателе. В вашем народе простецы называют его Богом, а ты, грамотей, зовешь его Предвечным. Чем ты был всегда, как не его фантомом?
      - А кто сейчас поддерживает мое существование? Оссипаго? Можешь отдохнуть, Оссипаго!
      - Я не подчиняюсь твоим приказам, Северьян, - проворчал Оссипаго в ответ. - Тебе давно это известно.
      - Наверное, даже если бы я наложил на себя руки, Оссипаго мог бы вернуть меня к жизни.
      Барбатус покачал головой, хотя и не так, как это сделал бы человек.
      - Нет смысла - ведь ты мог бы убить себя снова. Если ты вправду хочешь умереть - валяй. Здесь полно подручных средств - вот, например, каменные ножи. Оссипаго принесет тебе один из них.
      Я почувствовал себя реальнее, чем когда бы то ни было, и, порывшись в своей памяти, как прежде, нашел там Валерию, Теклу, Старого Автарха и мальчика Северьяна, который был просто Северьяном.
      - Нет, - сказал я. - Мы будем жить.
      - Так я и думал, - улыбнулся Барбатус. - Мы знаем тебя половину нашей жизни, Северьян, и ты из той травы, что лучше растет, когда ее топчешь.
      Оссипаго будто прокашлялся:
      - Если вы хотите беседовать дальше, я перенесу нас во время получше. У меня есть связь с устройством на нашем судне.
      Фамулимус покачала благородной головой, а Барбатус посмотрел на меня.
      - Я бы предпочел, чтобы мы поговорили здесь, - сказал я. - Барбатус, когда мы были на корабле, я свалился в колодец. Падение там замедлено, я знаю; но я летел довольно долго, должно быть, к самому центру. Я сильно разбился, и Цадкиэль ухаживал за мной. - Я помолчал, припоминая все подробности.
      - Продолжай, - попросил Барбатус. - Мы не знаем, что ты собираешься рассказать нам.
      - Там я нашел мертвеца со шрамом на щеке, как у меня. Нога его много лет назад была повреждена в точности, как моя. Он лежал, спрятанный между двумя машинами.
      - Хочешь сказать, его припрятали для тебя, Северьян? - спросила Фамулимус.
      - Может быть. Я знал, что это сделал Зак. А Зак был Цадкиэлем или частью Цадкиэля; но тогда я этого не понимал.
      - Теперь понимаешь. Самое время объясниться.
      Я не знал, что еще сказать, и сбивчиво закруглился:
      - Лицо того мертвеца было разбито, но оно очень походило на мое. Я сказал себе, что не могу умереть там и не умру, поскольку я был уверен, что меня положат в мавзолее в нашем некрополе. Я говорил вам об этом.
      - И не раз, - проворчал Оссипаго.
      - Посмертная бронзовая маска очень похожа на меня, похожа на то, как я выгляжу сейчас. Потом был Апу-Пунхау. Когда он появился... Кумеана, она была иеродулом, как вы. Отец Инир говорил мне.
      Фамулимус и Барбатус кивнули.
      - Когда появился Апу-Пунхау, он был мной. Я знал это, но не понимал.
      - Мы - тоже, - сказал Барбатус, - когда ты рассказывал об этом. Но, кажется, теперь я понимаю.
      - Так объясни мне!
      Он указал на труп.
      - Вот Апу-Пунхау.
      - Ну да, я давно это понял. Они называли меня этим именем, и я присутствовал при строительстве этого здания. Его отвели под храм, Храм Дня, Старого Солнца. Но я - и Северьян, и Апу-Пунхау, Глава Дня. Как могло мое тело восстать из мертвых? Как я вообще мог здесь умереть? Кумеана сказала, что это не гробница, а ее дом. - При этих словах мне показалось, что я вижу ее, мудрую змею в обличье старухи.
      - Она говорила тебе также, что не знает той эпохи, - пропела Фамулимус. Я кивнул. - Как могло умереть теплое солнце, которое восходило каждый день? И как мог умереть ты, который был этим солнцем? Твой народ оставил тебя здесь с торжественными песнопениями. И замуровал твою дверь, чтобы ты жил вечно.
      - Мы знаем, что когда-нибудь ты принесешь Новое Солнце, Северьян, сказал Барбатус. - Мы прошли сквозь это время, как и сквозь многие другие, вплоть до встречи с тобой в замке великана, которую мы считали нашей последней встречей. Но знаешь ли ты, когда было создано Новое Солнце? Солнце, которое ты привел в эту систему, чтобы исцелить ее старое светило?
      - Я приземлился на Урсе в эпоху Тифона, когда придали облик первой великой горе. Но до того я был на корабле Цадкиэля.
      - А он порою плывет быстрее, чем ветры, которые несут его, - проворчал Барбатус. - Выходит, ты ничего не знаешь.
      - Если хочешь получить от нас совет, - пропела Фамулимус, - расскажи все подробно. Из нас не выйдет хороших проводников, если мы сами будем передвигаться вслепую.
      И, начав с убийства моего стюарда, я пересказал все, что случилось со мной с того времени и до последнего мгновения, которое я помнил перед тем, как очнулся в Доме Апу-Пунхау. Я никогда не умел отделять важные подробности от прочих (что тебе, мой читатель, должно быть хорошо известно), отчасти потому, что мне все подробности кажутся важными. Еще хуже мне это удалось в тот раз, когда я был вынужден работать языком, а не пером; я рассказал им очень многое из того, что не занес в эту рукопись.
      Пока я говорил, через какую-то щель пробился солнечный лучик; так я понял, что вернулся к жизни ночью, а теперь начался новый день.
      И я по-прежнему говорил, когда заскрипели гончарные круги и мы услышали болтовню женщин, спешивших к реке, которая покинет их город, стоит лишь остыть солнцу.
      Наконец я сказал:
      - Вот и все, что я знаю, а теперь знаете и вы. Можете вы теперь, выслушав меня, разгадать тайну Апу-Пунхау?
      Барбатус кивнул:
      - Думаю, нам это по силам. Ты уже знаешь, что, когда корабль на всем ходу проносится меж звезд, мгновения и дни на его борту могут обернуться годами и столетиями на Урсе.
      - Так и должно быть, - согласился я, - если время изначально мерилось по приходу и уходу света.
      - Поэтому твоя звезда, Белый Фонтан, родилась раньше и наверняка задолго до правления Тифона. Полагаю, это время уже не за горами.
      Фамулимус, казалось, улыбнулась - возможно, это и была обыкновенная улыбка:
      - Разумеется, это так, Барбатус, раз его забросила сюда собственная сила звезды. Покидая свое время, он бежит, пока не вынужден остановиться, а останавливается здесь, поскольку не может бежать дальше.
      Если Барбатусу и не понравилось, что его перебили, то он никак не выказал недовольства.
      - Быть может, твоя сила вернется, когда свет твоей звезды впервые упадет на Урс. В таком случае со временем Апу-Пунхау проснется, если только ему захочется покинуть то место, где он обнаружил себя.
      - Пробудиться к смерти в жизни? - переспросил я. - Ужасно!
      - Скажи лучше "прекрасно", Северьян, - не согласилась Фамулимус. - От смерти к жизни, чтобы помочь людям, которые любили его.
      Некоторое время я размышлял над этим, пока вся троица терпеливо ожидала рядом. Наконец я сказал:
      - Должно быть, смерть ужасает нас лишь тем, что пролегает между кошмаром и чудом жизни. Мы видим лишь кошмар, который остается позади.
      - Мы надеемся на это, Северьян, - прогудел Оссипаго, - не меньше твоего.
      - Но если Апу-Пунхау - это я, то чье же тело я нашел на корабле Цадкиэля?
      Почти шепотом Фамулимус пропела:
      - Тот, кого ты видел мертвым, был рожден твоей матерью. По крайней мере так я заключила из твоих слов. Я заплакала бы о ней, если бы могла плакать, но, наверное, не о тебе, который все еще живет здесь. Могучий Цадкиэль совершил для тебя там то, что мы проделали ради тебя здесь: взял память из твоего мертвого сознания и вылепил твое сознание и тебя самого заново.
      - Хочешь сказать, что, когда я стоял перед Престолом Правосудия Цадкиэля, я был фантомом, которого сотворил сам Цадкиэль?
      - "Сотворил" - слишком сильное слово, - проговорил Оссипаго, - если только я постиг твой язык настолько, насколько мне хотелось бы думать. Сделал осязаемым, вероятно.
      Озадаченный, я перевел взгляд с Оссипаго на Фамулимус.
      - Ты был мыслью, запечатленной в твоем мертвом сознании. Он зафиксировал образ, дополнил его и залатал твою смертельную рану.
      - Превратил меня в мое же ходячее и говорящее изображение. - Я выговаривал слова, но с трудом заставлял себя думать о том, что они означают. - Падение убило меня, как убил меня здесь мой народ.
      Я нагнулся, чтобы ближе рассмотреть труп Апу-Пунхау.
      - По-моему, задушен, - пробормотал Барбатус.
      - Почему же Цадкиэль не мог воскресить меня, как я воскресил Заму? Исцелить, как исцелил я Херену? Почему мне пришлось умереть?
      Никогда не приходилось мне так удивляться, как в следующий миг: Фамулимус опустилась на колени и поцеловала пол у моих ног. Барбатус произнес:
      - Почему ты думаешь, что Цадкиэль обладает такими силами? Фамулимус, Оссипаго и я - ничто перед ним, но мы не его рабы; и как ни велик он сам, не он является главой и спасителем своей расы.
      Несомненно, я должен был почувствовать себя польщенным. На деле же я был лишь ошеломлен и испытывал мучительное смущение. Я бросился поднимать Фамулимус, воскликнув:
      - Но вы же ходите по Коридорам Времени!
      Как только Фамулимус поднялась, передо мной распростерся Барбатус. Фамулимус пропела:
      - Недолго, Северьян - только чтобы говорить с тобой и проделывать простые вещи. Стрелки наших часов вращаются против движения обоих ваших солнц.
      - Если бы мы позволили Оссипаго перенести нас во время получше, как он предлагал, - не вставая с колен, продолжил Барбатус, - он выбрал бы что-нибудь пораньше. Думаю, тебе бы оно пришлось не слишком по душе.
      - Еще один вопрос, славные иеродулы, перед тем как вы вернете меня в мою эпоху. Когда я поговорил с мастером Мальрубиусом у моря, он растаял в сверкающей пыли. Однако... - Я осекся и перевел взгляд на труп.
      Барбатус кивнул.
      - Тот фантом, как ты их называешь, существовал лишь недолгое время. Не знаю, какими энергиями Цадкиэль питал тебя на корабле; возможно даже, что ты сам находил необходимое питание в любых доступных источниках, как, например, ты использовал энергию корабля, пытаясь оживить своего стюарда. Но даже если, попав сюда, ты лишился главного источника питания, ты уже достаточно долго прожил до этого: на борту корабля, в Йесоде, снова на корабле, на шлюпе, в эпоху Тифона и так далее. Все это время ты дышал, ел и пил неустойчивую материю, которую ты преобразовывал для нужд своего тела. Поэтому оно стало вещественным телом.
      - Но я же мертв - и не только здесь, я мертв и там, на корабле Цадкиэля.
      - Там лежит твой мертвый двойник, - сказал Барбатус. - А здесь положили другой. Напоследок могу сказать, что, если бы он не был мертв, мы бы не могли сделать то, что задумали, поскольку всякое живое существо - это больше, чем просто материя. - Барбатус умолк и взглядом попросил Фамулимус о помощи, но не получил ее. - Что тебе известно о душе?
      Тут мне вспомнилась Ава и то, что она говорила: "Ты материалист, как и все невежественные люди. Но твое убеждение не делает материализм истинным". Маленькая Ава погибла вместе с Фойлой и остальными.
      - Ничего, - пробормотал я. - Ничего я не знаю о душе.
      - В чем-то она похожа на стихотворную строку. Фамулимус, что ты мне зачитывала?
      - Проснись! Пал в чашу ночи камень тот, что гонит с неба звездный хоровод, - пропела его супруга.
      - Понимаю, - сказал я.
      - Предположим, я напишу эти строки на стене, - Барбатус указал пальцем, - а потом напишу их на другой, противоположной. Какая из этих строк будет истинной?
      - Обе, - ответил я. - И ни одна из них. Истинные строки не написать и не произнести вслух. Я не знаю, что они из себя представляют,
      - Вот так и душа, как я ее понимаю. Она была написана здесь. - Он указал на мертвеца. - Теперь она написана в тебе. Когда свет Белого Фонтана коснется Урса, она снова будет написана здесь. Но душа не сотрется в тебе от иного написания. Если только...
      Я ждал, что он продолжит. Но заговорил Оссипаго:
      - Если только ты не станешь подходить слишком близко. Когда ты пишешь чье-то имя на песке, а затем обводишь его пальцем, остаются не два имени, а одно. Если два тока текут через один проводник, в итоге получается один ток.
      Я смерил его недоверчивым взглядом, а Фамулимус пропела:
      - Ты один раз уже подходил слишком близко к своему двойнику, помнишь? Это случилось здесь, в этом бедном городе из камней. Тогда двойник исчез, и остался один ты. Наши фантомы всегда из мертвых. Ты никогда не задумывался, почему? Будь осторожен!
      - А что до того, чтобы вернуть тебя в твое время, - кивнув, добавил Барбатус, - то здесь мы не в силах помочь тебе. Наверное, твой зеленый человек знал больше, чем мы, или по крайней мере у него в распоряжении было больше энергии. Мы оставим тебе пищу, воду и свет, но тебе придется ждать Белый Фонтан. Впрочем, как сказала Фамулимус, он уже не за горами.
      Сама Фамулимус уже начала растворяться в прошлом, так что ее напев будто долетал издалека:
      - Смотри, не посягай на тело, Северьян: Не поддавайся соблазну... Будь осторожен!
      Барбатус и Оссипаго растаяли, пока я глядел на Фамулимус. Когда затих ее голос, в Доме Апу-Пунхау не осталось иных звуков, кроме слабого дыхания его хозяина.
      51. УРС НОВОГО СОЛНЦА
      Весь остаток того дня я провел в темноте, проклиная свою глупость. Конечно, Белый Фонтан появится в ночном небе - каждое слово иеродулов недвусмысленно намекало на это; но я не догадался, пока они не ушли.
      Сотни раз воскрешал я в памяти ту дождливую ночь, когда я спустился с крыши этого самого здания, чтобы помочь Хильдегрину. Как близко я подошел к Апу-Пунхау, прежде чем слился с ним? Пять кубитов? Три эля? Я не мог вспомнить точно. Но в том, что Фамулимус предупреждала меня не пытаться уничтожить тело, не было ничего странного; стоит мне подойти к нему на расстояние удара, и мы сольемся - а он, чьи корни в этой вселенной глубже моих, поглотит меня, как поглочу его я в невообразимо далеком будущем, когда явлюсь сюда с Иолентой и Доркас.
      Однако если уж копаться в тайнах, - чего я вовсе не желал делать, - то загадок было предостаточно. Белый Фонтан уже светил, это ясно, потому что без него я не попал бы в столь древнее место и не смог бы исцелять больных. Почему же тогда я не мог проникнуть в Коридоры Времени, как проник в них с Горы Тифон? Два объяснения казались мне равновероятными.
      Первое - что на Горе Тифон все мое существо было пронизано страхом. Сильнее всего мы становимся в роковые мгновения, а солдаты Тифона шли за мной с очевидным намерением убить. Но сейчас мне угрожала не менее серьезная опасность: в любой момент Апу-Пунхау мог подняться и подойти ко мне.
      Второе - что та сила, которую я получал от Белого Фонтана, подобно свету поглощалась расстоянием. В эпоху Тифона он находился ближе к Урсу, чем во времена Апу-Пунхау; но если эта сила действительно зависела от расстояния, тогда один день вряд ли сыграл бы существенную роль, а я мог рассчитывать максимум на день, по прошествии которого оказался бы в опасном соседстве очнувшегося двойника. Нет уж, мне надо бежать как можно скорее и переждать где-нибудь в другом месте.
      Это был самый длинный день в моей жизни. Если бы я просто ожидал наступления ночи, я мог бы, порывшись в памяти, воскресить чудесный вечер, когда я шел по Бечевнику, сказки, рассказанные в лазарете Пелерин, или же те короткие каникулы, которые мы с Валерией провели однажды у моря. Но сейчас у меня не хватало на это духа; и как только я переставал следить за собой, в голове помимо воли всплывало все самое страшное. Я снова был пленником Водалуса и томился в зиккурате посреди джунглей, терпел целый год общество асциан, убегал от белых волков во Второй Обители и переживал тысячи подобных кошмаров, пока наконец мне не стало казаться, что какой-то демон требует, чтобы я отказался от своего жалкого существования ради Апу-Пунхау, и что этот демон - я сам.
      Звуки каменного города постепенно затихли. Свет, падавший раньше через ближайшую ко мне стену, теперь проникал сквозь стену за алтарем, где лежал Апу-Пунхау, прорезая полумрак лезвиями кованого золота, пронзавшими все щели.
      Наконец этот свет погас, и я поднялся, разминая затекшие члены, и стал нащупывать слабину в стене.
      Стена была сложена из гигантских камней, меж которыми строители огромными деревянными палицами загнали камни поменьше. Даже маленькие камешки были пригнаны так плотно, что я перепробовал с полсотни, прежде чем нашел подходящий; а я знал, что для того, чтобы проделать отверстие, в которое я смог бы протиснуться, мне придется вынуть один из больших камней.
      Этот маленький камешек занял у меня по меньшей мере стражу кропотливой работы. Яшмовым ножом я отскреб всю землю вокруг него, потом сломал еще три ножа, пытаясь выковырнуть камешек из стены. В какой-то момент я махнул на все рукой и вскарабкался точно паук на стену, надеясь, что на крыше найдется более легкий путь к свободе, ведь удалось же мне найти лазейку в соломенной кровле при бегстве из зала магов? Сводчатый потолок оказался столь же прочным, как стены; я свалился на пол и, в кровь царапая пальцы, продолжил корпеть над упрямым камнем.
      И вот, когда я уже решил, что камешек ни за что не сдвинется с места, он вдруг выскользнул и со стуком упал на пол. На пять долгих вздохов я замер, опасаясь, что Апу-Пунхау проснется. Насколько я мог судить, он даже не пошевелился.
      Но зашевелилось нечто другое. Огромная глыба надо мной чуть заметно накренилась влево. Сухая земля захрустела, нарушив тишину столь же бесцеремонно, как ломающийся лед на застывшей зимней реке, и посыпалась с шорохом на меня.
      Я шагнул назад. Раздался звук, похожий на скрип жернова, и снова просыпался дождь сухой земли. Я отскочил, и большой камень с грохотом обрушился вниз, оставив вместо себя неровный черный круг, полный звезд.
      Взглянув на одну из них, я узнал себя - мельчайшую искорку света, почти теряющуюся в опаловой дымке десяти тысяч других.
      Разумеется, мне следовало бы подождать - дюжина соседних больших камней вполне могла последовать за первым, - но я не стал. Один прыжок вознес меня на рухнувший камень, другой - в отверстие, образовавшееся в стене, третий вывел на улицу. Шум, конечно, разбудил людей; я слышал их недовольные голоса, сквозь дверные проемы видел слабые красные отблески очагов. Пока женщины раздували потухшие угли, их мужья хватались за копья и утыканные зубьями дубинки.
      Мне не было до этого дела. Совсем рядом тянулись Коридоры Времени, под нависшим небом Времени волновались луга, перешептываясь с ручьями, что струятся из самой высокой вселенной в самую низшую.
      Яркокрылая маленькая Цадкиэль порхала возле одного из них. Вдоль другого бежал зеленый человек. Мне приглянулся тот, что на отшибе, такой же одинокий, как и я. За мной, по редкостной прямой, Апу-Пунхау, Глава Дня, вышел из собственного дома и присел на корточки над вареным маисом и жареным мясом, которое оставили ему его люди. Мне тоже хотелось есть, но я помахал ему рукой и больше никогда не видел его.
      В мир, прозванный Ушас, я вернулся на песчаный берег - тот берег, который я оставил, нырнув в море в поисках Ютурны - как можно ближе к тому самому месту и во времени, и в пространстве.
      По влажному песку кубитах в пятидесяти от меня шагал человек с деревянным подносом, а на нем - горка дымящейся рыбы. Я двинулся следом, и шагов через двадцать мы вышли к беседке, мокрой от морских брызг, но убранной полевыми цветами. Здесь он поставил на песок свой поднос, попятился и встал на колени.
      Подойдя, я спросил его на языке Содружества, кто будет есть эту рыбу.
      Он посмотрел на меня, и я заметил, что он удивлен появлению незнакомца.
      - Спящий, - ответил он. - Тот, кто спит здесь и голоден.
      - Кто такой этот Спящий? - спросил я.
      - Одинокий бог. Здесь чувствуешь его присутствие, он всегда спит и всегда голоден. Я приношу ему рыбу, чтобы он видел, что мы его друзья, и не пожрал нас, когда проснется.
      - А сейчас ты чувствуешь его? - поинтересовался я.
      Человек покачал головой:
      - Нет. Но иногда так сильно, что мы даже видим, как он лежит здесь в лунном свете, только он исчезает, когда мы подходим. А сегодня я совсем его не чувствовал.
      - Неужели?
      - Сейчас чувствую, - сказал он. - С тех пор, как ты пришел.
      Я сел на песок и взял большой кусок рыбы, жестом предложив человеку присоединиться. Рыба обжигала мне пальцы, и я понял, что она недавно с огня. Человек присел рядом, но не притрагивался к еде, пока я не пригласил его вторично.
      - Ты все время здесь?
      Человек кивнул:
      - У каждого бога кто-то есть, у бога - мужчина, у богини - женщина.
      - Жрец или жрица.
      Он снова кивнул.
      - Нет Бога, кроме Предвечного, а все остальные - его создания. - Меня так и подмывало добавить "даже Цадкиэль", но я прикусил язык.
      - Да, - согласился он и отвернулся, решив, должно быть, что обидел меня, и не смея встретиться со мною взглядом. - Так у богов, ясное дело. А для таких простых существ, как люди, есть, наверное, и младшие боги. И бедные, убогие людишки очень чтут этих младших богов. Мы все делаем, чтобы понравиться им.
      Я улыбнулся, чтобы показать, что не сержусь.
      - И как же эти младшие боги помогают людям?
      - Есть божественная четверка... - По его распевной речи я понял, что он повторял эти слова неоднократно, наверняка когда учил им детей. - Первый в ней и величайший - Спящий. Это бог. Он вечно голоден. Однажды он пожрал всю землю и может сделать это снова, если его не кормить. Спящий утонул, но он не может умереть - потому-то он и спит здесь, на берегу моря. Рыба принадлежит Спящему - перед тем как ловить рыбу, надо спросить у него позволения. Серебряную рыбу я ловлю для него. Бури - его гнев, штиль - его милость.
      Я стал Оаннесом этих людей!
      - Другой бог - Одило. Его владения - на дне моря. Он любит ученость и хорошие манеры. Одило научил мужчин речи, а женщин - письму. Он - судья богов и людей, но не наказывает того; кто не согрешил трижды. Когда-то он носил чашу Предвечного. Красное вино принадлежит ему. Вино приносит его человек.
      С небольшим опозданием я вспомнил, кем все-таки был Одило. Я понял, что Обитель Абсолюта и наш двор стали обрамлением туманного образа Предвечного как Автарха. Оглядываясь назад, я видел, что это было неизбежно.
      - Есть и богини. Пега - богиня дня. Все, что под солнцем, - ее. Пега любит чистоту. Она научила женщин разводить огонь, печь и ткать. Она сопереживает им в родах и навещает всех в момент смерти. Она утешительница. Черный хлеб - вот подношение, что ее женщина приносит ей.
      Я одобрительно кивнул.
      - Таис - ночная богиня. Все, что под луной, - ее. Ей по сердцу слова любви и объятия влюбленных. Все пары должны испрашивать ее разрешения, вместе обращаясь к ней во тьме. Если они не сделают этого, Таис зажжет огонь в третьем сердце и вложит в руку острый нож. Она в огне приходит к детям, и так они узнают, что детство миновало. Она - соблазнительница. Золотой мед - вот подношение, что ее женщина приносит ей.
      - Выходит, у вас два добрых бога и два злых, и злые боги - Таис и Спящий, - подытожил я.
      - О, нет, нет! Все боги очень хорошие, особенно Спящий! Если бы не Спящий, столько народу умерло бы с голоду! Спящий очень, очень великий бог. А если не приходит Таис, ее место занимает демон.
      - Значит, демоны у вас тоже есть?
      - Демоны есть у всех.
      - Вот это верно, - сказал я.
      Поднос почти опустел, и я уже вполне наелся. Жрец - мой жрец, как я вынужден написать, - взял лишь один маленький кусочек. Я поднялся, сгреб оставшуюся рыбу и швырнул ее в море, не представляя, что еще с ней делать.
      - Это для Ютурны, - объяснил я. - Ваш народ знает Ютурну?
      Человек вскочил на ноги, как только я встал.
      - Нет... - Он запнулся, и я понял, что лишь страх помешал ему вслух произнести то имя, которым он недавно называл меня.
      - Значит, наверно, для вас она - демон. Почти всю свою жизнь я тоже считал ее демоном; быть может, и я, и вы не сильно ошибались.
      Человек поклонился, и хотя он был выше ростом и ничуть не толст, я увидел в его поклоне Одило так ясно, как если бы он сам вдруг встал передо мной.
      - А теперь отведи меня к Одило, - велел я. - К другому богу.
      Мы пошли по берегу моря в ту сторону, откуда он явился. Холмы, которые в последний раз были голыми, сейчас поросли мягкой зеленой травой. Еще здесь цвели цветы и поднимались молодые деревца.
      Я попытался определить время своего отсутствия и сосчитать годы, которые провел среди автохтонов в их каменном городе; и хотя я не мог быть уверен ни в одной из полученных цифр, мне казалось, что они приблизительно равны. Тогда я подивился, вспомнив зеленого человека и то, как он в самый нужный момент пришел мне на помощь в джунглях севера. Мы оба ходили по Коридорам Времени, но он был мастером, а я - всего лишь учеником.
      Я спросил своего жреца, когда Спящий пожрал землю.
      Кожа его имела густой загар, но я все же подметил, как кровь отхлынула от его лица.
      - Давным-давно, - сказал он. - Раньше, чем на Ушас явились люди.
      - Откуда же люди знают об этом?
      - Бог Одило научил нас. Ты сердишься?
      Так, значит, Одило подслушал мой разговор с Эатой. А я-то думал, что он спит.
      - Нет, - сказал я. - Просто хочу услышать, что именно вы знаете об этом. Ты сам пришел на Ушас?
      Он покачал головой:
      - Отец моего отца и мать моей матери. Они упали с неба, просыпались, как семена из рук Бога всех богов.
      - Не ведая ни огня, ни иных благ, - промолвил я и вспомнил молодого офицера, который доложил, что иеродулы высадили в садах Обители Абсолюта мужчину и женщину. Теперь нетрудно было догадаться, кем были предки моего жреца - моряки, поверженные моими воспоминаниями, заплатили за поражение своим прошлым, точно так же, как я утратил бы будущее своих потомков, если бы мое прошлое потерпело поражение.
      До деревни было рукой подать. Несколько ненадежных с виду лодочек ютилось у кромки воды - нераскрашенные, сколоченные большей частью из серого плавника. На берегу, всего в эле с небольшим от приливной полосы, стояли квадратом хижины - четыре безупречно ровные линии. Сей квадрат, вне всяких сомнений, был делом рук Одило; он воплощал свойственную старшим слугам любовь к порядку ради порядка. Тогда мне пришло в голову, что и утлые лодочки, вероятно, являлись плодом его вдохновения; ведь это он, в конце концов, соорудил наш плот.
      Две женщины и стайка ребятишек появились из этого квадрата, чтобы поглазеть на нас; мужчина с колотушкой, забивавший щели лодки травой, оторвался от своего занятия. Мой жрец, отстававший от меня на полшага, кивнул в мою сторону и сделал быстрый жест, смысл которого я не уловил. Поселяне опустились на колени.
      Поддавшись ощущению театральности, я поднял руки, простер ладони и благословил их, велев быть добрыми друг к другу и, по возможности, счастливыми. Это, в сущности, единственное благословение, посильное для нас, мелких божков; зато Предвечный, разумеется, способен на гораздо большее.
      В каких-то десять шагов мы миновали деревню, хотя отошли не так далеко, чтобы не слышать, как лодочник снова принялся за работу, а дети вернулись к шумной игре. Я спросил, далека ли до места, где живет Одило.
      - Здесь рядом, - сказал мой жрец и указал рукой.
      Мы двинулись теперь в глубь берега и поднялись на невысокий, поросший травой холм. С вершины этого холма виднелся следующий, а на нем - три стоящие рядом беседки, украшенные, как та, что была моей, венками из люпинов, пурпурного вербейника и белой луговой руты.
      - Ну вот, - сказал мне мой жрец. - Там спят остальные боги.