Одило пребывал в замешательстве; я едва различал его осунувшееся лицо в наступающих сумерках, но и без того понимал, что он наверняка очень устал. Наконец он решился:
      - Ты так любезен, сьер! Благодарю, сьер!
      Я уже давно покончил с хлебом и копченым мясом. Не давая Одило времени пожалеть о своем решении, я прошел на нос и принялся смотреть на море. Волны еще отражали сумеречные лучи солнца, и я знал, что их свет - это мой свет. В тот миг я понял, какие чувства испытывает Предвечный к своему творению, и проникся его печалью о преходящей природе всех создаваемых им вещей. Наверное, существует закон, а точнее - логическая необходимость, которой подчиняется даже он сам: ничто (и здесь он - не исключение) не может быть вечным в будущем, если не коренится в вечности прошлого. В ходе размышлений о его радостях и печалях мне вдруг пришло в голову, что я сам во многом схож с ним, хотя и гораздо меньше его; так травинка, должно быть, думает об огромном кедре или одна из несметных капель воды - об Океане.
      Опустилась ночь, и зажглись звезды, ставшие намного ярче от того, что прежде прятались, точно испуганные дети, от лика Нового Солнца. Я поискал среди них взглядом - не свою звезду, которую, как я знал, мне больше никогда не суждено увидеть, - но Край Вселенной. Я не нашел его ни в ту ночь, ни в одну из последующих; однако он точно где-то там, затерян среди мириадов созвездий.
      Зеленоватое свечение словно призрак появилось за моей спиной, и я, вспомнив цветные многогранные фонари на корме "Самру", вообразил, что и у нас на борту зажглись такие же огни; я обернулся и узрел сияющий лик Луны, с которого словно вуаль спадал восточный горизонт. Ни один человек, кроме самого первого, не видел ее такой яркой, какой увидел в ту ночь я. Неужели это та самая бледная немочь, за которой я наблюдал не далее как прошлой ночью возле кенотафа? И тогда я понял, что старый мир Урса погиб, в точности, как предсказывал доктор Талос, и что воды, которые мы теперь бороздили, были водами Урса Нового Солнца, имя которому - Ушас.
      46. БЕГСТВО
      Я долго стоял на носу лодки, разглядывая стражей ночи, чьи лики открывались для меня благодаря стремительному вращению Ушас. Наше древнее Содружество затонуло; но звездный свет, ласкавший мои глаза, имел еще более древнюю историю, он был древним уже тогда, когда первая женщина нянчила первого ребенка. Интересно, станут ли звезды оплакивать гибель нашего Содружества, узнав о ней, когда состарится уже и Ушас?
      Я, который сам был некогда подобной звездой, непременно оплакивал бы его.
      От этих скорбных мыслей меня отвлекло чье-то прикосновение. Это был старый моряк, капитан нашей лодки; он, казавшийся прежде таким отчужденным, стоял сейчас со мной плечом к плечу и в точности, как я, задумчиво глядел на разлившиеся воды. Мне вдруг пришло в голову, что я так и не узнал его имени. Я собирался спросить его об этом, как вдруг он сказал:
      - Думаешь, я тебя не узнал?
      - Может быть, и узнал, - ответил я. - Но если так, то ты имеешь передо мной преимущество.
      - Какогены - они могут взять у человека его мысль и показать ее ему. Я-то знаю.
      - По-твоему, я - фантом? Я встречал их, но не принадлежу к их числу. Я такой же человек, как и ты.
      Он, должно быть, пропустил мои слова мимо ушей.
      - Весь день я следил за тобой. С того момента, как все улеглись, я не сомкнул глаз, все смотрел на тебя. Говорят, они не умеют плакать, да, видно, это вранье, и, глядя на тебя, сейчас я снова убедился в этом. Ну, думаю, что ж в них плохого? Но иметь их на борту - дурная примета, и много думать - тоже дурная примета.
      - Не сомневаюсь в твоей правоте. Но те, кто слишком много думает, ничего не могут с этим поделать.
      - Похоже на то, - кивнул он.
      Людские языки древнее, чем наша затонувшая земля; и странным кажется, что за столь долгое время так и не были найдены подходящие слова для заполнения пауз в разговоре, каждая из которых имеет свое значение и конкретную протяженность. Наше молчание измерялось сотней ударов волн о борт лодки и вобрало в себя легкую морскую качку, вздохи ночного ветра в снастях и меланхолическое ожидание.
      - Я хотел сказать, что бы ты ни сделал с ней, мне не будет больно. Утопи ее или выброси на сушу, мне все равно.
      Я признался, что мог бы, наверно, сделать и то и другое, но не по собственной воле.
      - Ты не причинил мне особого вреда, когда был реален, - сказал моряк после очередной долгой паузы. - Если бы не ты, я не встретил бы Макселлиндис - впрочем, возможно, это было бы и к лучшему. А может, нет. Ведь мы неплохо ладили с Макселлиндис...
      Он уставился невидящим взглядом в беспокойное море, а я тем временем разглядывал его краем глаза. Нос его был перебит, и, похоже, неоднократно. Мысленно я выпрямил его и разгладил испещренные морщинами щеки.
      - Одно время ты поколачивал меня. Помнишь, Северьян? После того как ты стал капитаном. Когда пришел мой черед, я точно так же обошелся с Тимоном.
      - Эата! - Не успев осознать, что именно делаю, я сгреб его в объятия и приподнял, как, бывало, мы дурачились в годы ученичества. - Эата, ах ты маленький сопляк, а я-то думал, что никогда тебя больше не увижу! - Я так вопил, что Одило застонал и заворочался во сне.
      Эата был явно перепуган. Он потянулся к ножу за поясом, потом остановился. Я опустил его на палубу.
      - Когда я реформировал гильдию, ты куда-то подевался. Говорили, что ты сбежал.
      - Верно говорили. - Эата проглотил комок в горле или, может, просто перевел дух. - Рад слышать тебя, Северьян, даже если ты не более чем ночной кошмар. Как ты их назвал?
      - Фантомы.
      - Вот-вот, фантомы. Если уж какогены решили показать мне кого-нибудь из моей головы, то я мог бы очутиться и в куда менее приятной компании.
      - Эата, ты помнишь, как мы застряли перед закрытыми воротами некрополя?
      Он кивнул.
      - И Дротт велел мне попробовать протиснуться меж прутьями, но я не смог. Потом, когда добровольцы открыли ворота, я убежал и оставил тебя с Дроттом и Рошем расхлебывать кашу. Вы тогда, похоже, вовсе не боялись мастера Гурло, а вот я...
      - Боялись и мы, но не хотели позориться перед тобой.
      - Так я и думал. - В зеленом свете Луны я увидел ряд его белых зубов и черное пятно на месте одного, выбитого. - Все мальчишки такие, как сказал шкипер, переговорив со своей дочуркой.
      И тут у меня в голове мелькнула дикая догадка: если бы Эата не убежал тогда, быть может, именно он спас бы Водалуса и сделал и увидел бы все то, что сделал и увидел я. А что, если в какой-нибудь иной сфере все обернулось именно так? Отогнав эту мысль, я спросил:
      - Чем ты занимался все это время? Расскажи мне.
      - Да особо нечего рассказывать. Став капитаном учеников, я часто отлынивал от своих обязанностей и тайком встречался с Макселлиндис каждый раз, когда лодка ее дяди причаливала где-нибудь поблизости от квартала Мучительных Страстей. Я общался с моряками и сам немного научился ходить под парусом; поэтому когда подошло время празднества, я не смог пройти через это. Не смог надеть плащ цвета сажи.
      - Я сам сделал это только потому, - сказал я, - что не мог представить себе жизни где-нибудь, кроме Башни Сообразности.
      Эата кивнул.
      - А я мог, понимаешь? Весь последний год мечтал, как буду жить на лодке и помогать Макселлиндис и ее дяде. Он состарился, много болел, и им нужен был кто-нибудь посильнее и попроворнее ее. Я не стал дожидаться, пока мастера поставят меня перед выбором. Просто взял и убежал.
      - А потом?
      - Потом я забыл палачей, быстро и основательно, как только мог. Уже много позже я попытался вспомнить свою юность в Башне Сообразности. Ты не поверишь, Северьян, но долгие годы я вообще не мог смотреть на Крепостной Холм, когда мы проходили мимо него вверх или вниз по реке. Все время отворачивался.
      - Охотно верю, - сказал я.
      - Дядя Макселлиндис умер. На юге, в дельте, в местечке под названием Лити - ты, наверно, и не слыхал о нем - был кабачок, в который он любил захаживать. Как-то вечером мы с Макселлиндис заглянули туда за ним, а он сидел с бутылкой и со стаканом, положив одну руку на стол, а другой подперев голову; я встряхнул его за плечи, и он повалился со стула. Уже холодный был.
      - "Видели мужчин, которым вино подарило смерть, и они лежали под виноградными лозами, все еще опьяненные настолько, что не понимали, что их жизнь давно прошла".
      - Откуда это? - спросил Эата.
      - Старая сказка, - ответил я. - Не обращай внимания. Продолжай.
      - Потом мы с ней трудились на лодке. И вдвоем справлялись не хуже, чем раньше втроем. Мы так и не поженились. Когда мы решались на это, у нас заканчивались деньги. А когда деньги были, мы всякий раз ссорились из-за какого-нибудь пустяка. Через пару лет все и так думали, что мы женаты. Эата высморкался в воду.
      - А дальше? - снова спросил я.
      - Мы подрабатывали контрабандой, и однажды ночью нас остановил катер. Это случилось лигах в восьми или десяти к югу от Крепостного Холма. Макселлиндис прыгнула в воду - я слышал всплеск, - и я бы последовал за ней, но один из таможенников бросил мне в ноги ачико. Ты ведь знаешь, наверно, что это такое?
      Я кивнул.
      - Я еще был тогда Автархом. Ты мог бы подать прошение на мое имя.
      - Да ну. Я думал об этом, но не сомневался, что ты отправишь меня обратно в гильдию.
      - И ошибался, - сказал я. - Но разве это было бы хуже, чем то, как обошелся с тобой закон?
      - Я застрял бы там на всю оставшуюся жизнь. Вот о чем я все время думал. В общем, меня и нашу лодку отбуксировали вверх по реке. Я дождался разбирательства, а потом судья приговорил меня к кнуту и отправил на караку. Меня держали в кандалах, пока берег не скрылся из виду, и заставили работать точно раба, но я добрался до Ксанфийских Земель, а затем прыгнул за борт и прожил в тех краях два года. Там вовсе не так уж плохо, если у тебя водятся кое-какие деньги.
      - Но ты вернулся, - сказал я.
      - Там вспыхнул бунт, и девчонку, с которой я жил, убили. У них там каждые пару лет беспорядки из-за рыночных цен на еду. Солдаты там не церемонятся, и ей, видимо, тоже проломили голову. На якоре возле острова Голубого Цветка тогда стояла каравелла, я пошел к капитану, и он дал мне койку. В молодости человек может быть страшным дураком, и я думал, что Макселлиндис, наверное, раздобыла нам новую лодку. Но когда я вернулся, ее не было на реке. Я больше не видел ее. Скорее всего она утонула в ту ночь, когда нас застукал катер. - Он помолчал, опершись подбородком на руку. Макселлиндис плавала не многим хуже меня. А ты помнишь, я плавал почти как вы с Дроттом. Быть может, ее утащила русалка. Это случалось там иногда, особенно в низовьях.
      - Я знаю, - сказал я, вспомнив огромное лицо Ютурны, которое мельком видел в детстве, когда едва не утонул в Гьолле.
      - Ну, вот, собственно, и все. Я привез с собой немного денег в шелковом поясе, сшитом для меня там одним человеком, и получил еще кое-что, рассчитавшись с капитаном каравеллы. Купил на паях эту лодку, и вот я здесь. Я еще могу немного говорить по-ксанфийски и вспомню еще больше, когда услышу его из чужих уст. Или если бы услышал, будь у нас запас пресной воды и чуть побольше еды.
      - В этом море много островов, - сказал я. - Я видел их когда-то на карте в Гипотермическом Классе.
      - Сотни две, - кивнул Эата, - и еще больше не отмеченных ни на одной карте из тех, что я видел. Думаешь, мимо них не промахнешься, но это не так. Если не повезет, можно пройти прямо между ними и даже не заметить. Многое зависит от времени суток и еще больше от того, откуда смотреть: с грот-мачты караки - это одно, а с носа моей лодчонки - совсем другое.
      - Остается только надеяться, - пожал я плечами.
      - Точно так сказала лягушка, увидев аиста. Только во рту у нее пересохло, и никто не понял, что она бормочет.
      Эата помолчал некоторое время, разглядывая не волны, а меня.
      - Северьян, ты знаешь, что случилось с тобой? Даже если ты всего лишь сон от какогенов?
      - Да, - ответил я. - Но я не фантом. Или если все же фантом, в этом виноват не я, а иерограммат Цадкиэль.
      - Тогда расскажи, что с тобой случилось, ведь я рассказал тебе все про себя.
      - Хорошо. Но сперва я хочу задать тебе один вопрос. Что творилось здесь на Урсе после моего отъезда?
      Эата присел на рундучок, с которого мог смотреть на меня, не поворачивая головы.
      - Верно, - сказал он. - Ты ж отплыл за Новым Солнцем, правда? Так ты нашел его?
      - И да, и нет. Я все объясню тебе, как только ты расскажешь, что было на Урсе.
      - Пожалуй, я не очень-то разбираюсь в том, что тебя интересует. - Эата поскреб подбородок. - К тому же не уверен, помню ли я, что именно творилось и когда. Все время, пока мы с Макселлиндис жили вместе, ты был Автархом, но говорили, что почти весь этот срок ты провел на севере, воевал с асцианами. Потом, когда я вернулся с Ксанфийских Земель, тебя уже не было.
      - Если ты провел там два года, значит, с Макселлиндис ты прожил восемь, - сказал я.
      - Примерно столько. Четыре или пять с ее дядей и два-три после его смерти, вдвоем на лодке. В общем, твоя жена - она стала Автархиней. Люди судачили об этом, потому что она была женщиной и, по слухам, не владела словами. Когда я менял свое заморское золото на хризосы, на некоторых из них было твое лицо, а на некоторых - ее, в общем, женское. Она вышла за Дукса Цезидия. На улице Юбар устроили шумное празднество, даровая еда и выпивка для всех. Я здорово набрался и три дня не возвращался на лодку. Люди говорили, что это удачный брак - она могла остаться в Обители Абсолюта и заниматься Содружеством, пока он занимался асцианами.
      - Я помню его, - сказал я. - Он был хорошим командиром.
      С некоторым удивлением я восстановил в памяти ястребиный профиль и представил себе его свирепого, угрюмого владельца возлежащим рядом с Валерией.
      - Кто-то говорил, что она вышла за него, потому что он был похож на тебя, - сказал Эата. - Но, по-моему, он был красивее и, возможно, чуть выше.
      Я напряг память: красивее, конечно, чем я с моим испещренным шрамами лицом. Мне казалось, что Цезидий немного уступает мне в росте, хотя любой станет выше, когда все ему кланяются, это уж точно.
      - А потом он погиб, - продолжил Эата. - Это случилось в прошлом году.
      - Понятно, - сказал я.
      Долгое время я стоял, опершись спиной о планшир, и думал. Восходящая луна, уже почти в зените, отбрасывала между нами черную полосу тени от мачты. Из-за этой разделительной полосы голос Эаты почему-то звучал совсем по-юношески.
      - Так что же с Новым Солнцем, Северьян? Ты обещал рассказать мне о нем.
      Я начал, но, когда дошел до схватки с Идас, увидел, что Эата крепко спит.
      47. ЗАТОНУВШИЙ ГОРОД
      Мне тоже следовало бы лечь спать, но я так и не сделал этого. Стражу или больше я простоял на носу, глядя то на спящих, то на воду. Таис лежала, как часто устраивался я, лицом вниз, опустив голову на скрещенные руки. Пега свернула свое пухлое тельце клубочком, так что ее вполне можно было принять за котенка, превратившегося в женщину; спиной она прижалась к боку Одило. Тот лежал на спине, вздымая живот к небу и закинув руки за голову.
      Эата прикорнул полусидя, прильнув щекой к планширу; я решил, что он, должно быть, страшно устал. Глядя на него, я прикидывал, будет ли он думать, что я - фантом, когда проснется?
      А кто я такой, чтобы оспаривать его мнение? Настоящий Северьян, - а я не сомневался, что когда-то этот настоящий Северьян действительно существовал, - давным-давно исчез среди звезд. Я взглянул на них, пытаясь отыскать его.
      Вскоре я осознал тщетность своих усилий, и не потому, что его там не оказалось (ведь он все-таки был), а потому, что Ушас отвернулась от него, скрыв его и многих других за горизонтом. Ибо наше Новое Солнце - лишь звезда среди мириад звезд, хотя, наверное, теперь, когда ни одна из них, кроме него, не видна днем, люди забудут об этом.
      Несомненно, с палубы корабля Цадкиэля наше солнце так же прекрасно, как и все остальные. Я продолжал смотреть на небо, зная, что никогда не найду того Северьяна, который не был сном Эаты, и наконец понял, что ищу корабль. Я не нашел и его, но звезды были так восхитительны, что я не пожалел затраченных усилий.
      В коричневой книге (ее уже нет со мной), в книге, которая, без сомнения, уничтожена вместе со многими миллионами других в так называемой библиотеке мастера Ультана, имелась сказка о великом святилище, закрытом усыпанной алмазами занавесью, дабы люди не погибли, узрев лик Предвечного. По прошествии многих веков Урса один смельчак пробрался в тот храм, перебил охрану и сорвал занавесь ради алмазов, которыми она была расшита. Маленькая комнатка, обнаруженная им за занавесью, оказалась пуста - так по крайней мере говорится в сказке; но, выбравшись наружу, в ночь, он взглянул на небо, и пламя пожрало его. Как страшно, что мы понимаем наши сказки только тогда, когда сами переживаем их!
      Возможно, всему виной воспоминание об этой сказке. Быть может - просто мысль об утонувшей библиотеке, последним мастером которой, я уверен, стал Киби, наверняка погибший в ее стенах. Как бы то ни было, факт гибели Урса вдруг встал передо мной с небывалой прежде ясностью и вселил в меня ужас, который я не испытал даже при виде разрушенного домика с уцелевшей печной трубой, хотя и то зрелище наполнило меня диким страхом. Лесов, в которых я охотился, больше нет, ни одного дерева, ни одного сучка. Миллионы маленьких селений, взрастившие миллионы Мелито и пославшие их на север, вооружив искренностью и скромной отвагой, просторные пампы, откуда прискакала галопом Фойла со своим копьем и чистыми помыслами, - все пропало, не оставив после себя ни корешка, ни травинки.
      Мертвый ребенок, убаюкиваемый волнами, казалось, поманил меня к себе. Увидев его, я понял, что есть лишь один способ искупить содеянное. Волна звала меня, звал мертвый ребенок, и, не переставая твердить себе, что у меня не хватит воли расстаться с жизнью, я почувствовал, как планшир выскальзывает из моих рук.
      Вода сомкнулась надо мной, но я не утонул. Я понял, что могу дышать этой водой, но не дышал. Освещенная Луной, которая сияла теперь, как изумруд, вода колыхалась вокруг меня, точно зеленая трава. Я медленно погружался в бездну, на вид прозрачнее, чем воздух.
      Вдалеке маячили темные тени, твари в сотни раз больше человека. Одни казались кораблями, иные - тучами; одно являло собой живую голову без тела, у другого имелась тысяча голов. Вскоре они затерялись в зеленой дымке, и под собой я увидел равнину из ила и грязи, посреди которой возвышался дворец, больше нашей Обители Абсолюта, хоть и лежащий в развалинах.
      Тогда я понял, что умер и что смерть для меня - не избавление. Еще через мгновение я понял так же, что сплю и что крик петуха, чьи ясные черные глаза уже не проткнут спицами колдуны, разбудит меня и я окажусь на одной постели с Балдандерсом. Доктор Талос поколотит его, и мы отправимся искать Агию и Иоленту. Я предался сну; но, по-моему, я почти прорвал Завесу Майи, великолепный круговорот образов, скрывающий конечную реальность.
      Затем она вновь предстала невредимой, хотя и колыхалась слегка на ледяном ветру, что дует из Реальности в Сон и уносит нас с собой точно листья. "Дворец", который напоминал Обитель Абсолюта, обернулся моим городом, Нессусом. Он и так был велик, но казался сейчас еще больше; многие участки Стены обрушились, как стена нашей Цитадели, сделав его поистине городом без конца и края. Обрушились и многие башни, кирпичные и каменные стены их раскрошились, как корки гнилых дынь. Теперь косяки макрели шныряли в том месте, где ежегодно в торжественной процессии следовали к собору кураторы.
      Я рискнул пуститься вплавь и обнаружил, что и без того уже плыву, что мои руки и ноги совершают ритмические движения безо всякой моей воли. Я остановился, но не всплыл, как ожидал, на поверхность. Влекомый невидимым течением, я увидел под собой русло Гьолла, по-прежнему исчерченное линиями величавых мостов, но лишенное самой реки, чья вода была теперь повсюду. Ныне здесь хранилось все, что некогда пошло ко дну, сгнившее и поросшее зелеными вьющимися водорослями - потерпевшие крушение суда и поваленные колонны. Я сделал глубокий вздох, стараясь выпустить из легких последний воздух, дабы присоединиться к ним. Воздух вырвался пузырями наружу, но холодная вода, занявшая его место, не принесла с собой холода смерти.
      Все же я начал медленно погружаться, пока не встал там, где никогда и не думал оказаться, в грязи и отбросах на дне реки. Я словно стоял на палубе корабля Цадкиэля, ибо подошвы моих босых ног едва касались дна, не удерживая меня на месте. Течение влекло меня за собой, и я сам себе казался призраком, которого можно развеять одним дуновением, прошептав при этом слова экзорцизма.
      Я пошел, вернее - наполовину поплыл, изображая ходьбу. Облако ила, поднимавшееся при каждом шаге, следовало за мной, словно живое существо. Остановившись и посмотрев наверх, я увидел зеленую Луну, бесформенное пятно над невидимыми волнами.
      Когда я снова опустил взгляд, у моих ног, наполовину зарывшись в иле, лежал пожелтевший череп. Я поднял его; нижняя челюсть отсутствовала, но в остальном он был цел и невредим. Судя по размеру и хорошо сохранившимся зубам, череп принадлежал мальчику или юноше. Значит, кто-то другой утонул некогда в Гьолле, возможно, какой-нибудь подмастерье, и это случилось так давно, что мне не довелось услышать его краткую печальную повесть, а быть может - всего лишь мальчишка из многоэтажных жилых домов, что теснились у грязной воды.
      Впрочем, не исключено, что это череп какой-нибудь бедной женщины, задушенной и брошенной прямо в реку; женщины и дети, так же как и мужчины, тонули в Нессусе каждую ночь. Мне пришло в голову, что, когда Предвечный выбрал меня своим орудием уничтожения земли, только дети и звери умирали невинными.
      И все же мне казалось, что череп принадлежал мальчику, и этот мальчик каким-то образом умер за меня, пал жертвой Гьолла, когда Гьолл обманом лишили по праву причитавшейся ему жертвы. Я поднес череп к глазам, вытряхнул из него ил и прихватил с собой.
      Длинные каменные лестницы сходили глубоко в русло, являя немое свидетельство многоэтапного возведения набережных и неоднократного переноса площадок поближе к воде. Я поднялся по ним на самый верх, хотя с таким же успехом мог бы проделать этот путь вплавь.
      Многоэтажные дома обрушились все до единого. Я увидел множество рыбешек - должно быть, несколько тысяч, - копошившихся в развалинах; при моем приближении они разлетелись искрами серебристого огня, открыв побелевший полуобъеденный труп. После этого я старался не распугивать их стайки.
      Разумеется, город, чьи размеры некогда вызывали восхищение всего мира, теперь был усеян такими мертвецами. А что же я? Не очередной ли я труп, несомый течением? Руки мои на ощупь были холодны, и груз воды отягощал мои легкие; самому себе я казался блуждающим во сне. Но я еще двигался или мне казалось, что двигался, вопреки течениям, и мои холодные глаза оставались зрячими.
      Запертые проржавевшие ворота некрополя встали передо мной, и клочья спутанных бурых водорослей, облепивших острые пики прутьев, извивались, точно горные тропы - неизменный символ моего давнишнего изгнания. Я устремился вверх, сделав несколько гребков руками и невольно помахав перед собой черепом. Внезапно устыдившись, я выпустил его; но он, казалось, не желал отставать, следуя движению моей руки.
      Перед тем как погрузиться на судно иеродулов, которое должно было доставить меня на корабль Цадкиэля, мне пришлось пребывать в подвешенном состоянии в окружении вращающихся и поющих черепов. Сейчас передо мной разворачивалась действительность, предрекавшаяся той церемонией. Я знал, я понимал это и был уверен в своем познании: Новое Солнце должно сделать то, что делал сейчас я, - пройти невесомым через свой затонувший мир в окружении его мертвецов. Утрата древних континентов была ценой, которую заплатил Урс; это путешествие - цена, которую вынужден заплатить я, и миг расплаты настал.
      Череп плавно опустился на илистое дно, на землю, в которую поколение за поколением ложились бедняки Нессуса. Я снова поднял его. С какими словами обратился ко мне начальник караула в сторожевой башне?
      "Экзультант Таларикан, чье безумие выражается в нездоровом интересе к ничтожнейшим из аспектов человеческой жизни, утверждает, будто два гросса тысяч человек питается единственно мусором, остающимся от прочих... Если бы даже мне было позволено делать вдох лишь тогда, когда какой-нибудь нищий сигает с моста в реку, я жил бы вечно - город порождает и убивает людей много чаще, чем человек делает вдох".
      Они больше не сигают с моста, ведь сама вода набросилась на них. По крайней мере их страдания окончились, а некоторые из них, быть может, и уцелели.
      Когда я добрался до мавзолея, в котором играл в детстве, я обнаружил его разбухшую дверь закрытой - сила моря, ворвавшегося в некрополь, завершила движение, начатое, вероятно, столетие назад. Я оставил череп на пороге и устремился на поверхность, которая уже переливалась золотым солнечным светом.
      48. ЗЕМЛИ СТАРЫЕ И НОВЫЕ
      Лодки Эаты нигде не было видно. Может показаться нелепым, если я, как мне и следует, напишу, что плыл целый день и большую часть следующей ночи, но все было именно так. Вода, которую все называли соленой, вовсе не казалась соленой мне; я пил ее, когда хотелось пить, и она освежала меня. Я почти не испытывал усталости; когда же все-таки уставал, то отдыхал, лежа на волнах.
      Я и так уже снял с себя почти всю одежду, кроме штанов, а теперь избавился и от них. По старой, никогда не подводившей меня привычке я, прежде чем расстаться с ними, проверил карманы; в них оказались три медные монетки - подарок Имара. Надписи и лица на монетах стерлись, к тому же они заметно потемнели - в общем, выглядели такими древними, какими и были на самом деле. Я позволил им проскользнуть у меня меж пальцев вместе со всем Урсом.
      Дважды я видел больших рыб, которые, вероятно, таили в себе опасность; но они ни разу не угрожали мне. Водяных женщин, из которых Идас, наверное, была самой маленькой, я не встречал. Не видел я и Абайи, их повелителя. Ни Эребуса, ни каких-либо иных чудовищ.
      Явилась ночь, ведя за собой бесчисленный караван звезд, и я, лежа на спине, не отрывал от них пристального взгляда, а теплые ладони Океана покачивали меня. Сколько же богатых миров пролетело тогда надо мной! Однажды, бежав от Абдиеса и устроившись на ночь у скалы, я смотрел на эти же звезды и пытался представить себе их спутники и как на них могут жить люди, возводя города, которые меньше наших знают о зле. Теперь я понял, как наивны подобные мечты, ибо повидал иной мир и нашел его еще более странным, чем все, что я мог себе вообразить. Не распространялось мое воображение ни на причудливый экипаж, который я встретил на корабле Цадкиэля, ни на рыскунов; и все же все они, как и я, были родом из Брии; и Цадкиэль не погнушался взять их к себе на службу.
      Я отгонял эти грезы, но они являлись помимо моей воли. Рядом с некоторыми звездами, которые сами казались лишь еле тлеющими угольками, несущимися в ночи, я вроде бы различал звездочки еще меньшие; и пока я глядел на них, передо мной проходили вереницы смутных воспоминаний, прекрасных и мучительных. Потом, тучи закрыли звезды, и я заснул.
      С наступлением утра я увидел, как ночь Ушас спадает с лика Нового Солнца. Ни в одном мире Брии не нашлось бы зрелища более изумительного, и даже на Йесоде я не видел такой дивной красоты. Юный царь, сверкающий златом неведомых рудников, шагал по волнам; и столь пригож был его образ, что, раз увидев его, уже не станешь смотреть ни на кого другого.
      Волны танцевали для него и взметали десятки тысяч брызг к его стопам, и каждую он превращал в бриллиант. Набежала большая волна - ибо набирал силу ветер, - и я взмыл на ней, как ласточка взмывает в потоке весеннего воздуха. На вершине волны я задержался чуть меньше вздоха, но с этого пика я заглянул ему в лицо и не ослеп, а признал в нем свое. С тех пор такого уже не случалось со мной и, возможно, не случится никогда. Между нами, на расстоянии пяти с лишним лиг от меня, из моря поднялась ундина и приветственно вскинула ему навстречу руку.
      Потом волна спала, и я опустился вместе с ней. Если бы я подождал, думаю, подоспела бы вторая волна и вознесла бы меня еще раз; но многому а тому мгновению особенно - не дано повториться. Поэтому, дабы впечатления низшего порядка не затмили предыдущее, я нырнул в насыщенную солнцем воду, погружаясь все глубже, в надежде испытать способности, открытые мною лишь прошлой ночью.
      Они остались при мне, хотя и полусонное состояние, и желание покончить с жизнью покинули меня. Мир мой теперь полнился самой нежной, чистейшей голубизной, был выстлан охрой и снабжен золотым балдахином. Мы с солнцем плавали в пространстве и свысока улыбались своим сферам.
      Проплыв некоторое время - не могу сказать, сколько вздохов, ибо я вовсе не дышал, - я вспомнил про ундину и вознамерился отыскать ее. Я еще не избавился от страха, но понял наконец, что таких, как она, не всегда следует бояться; и хотя Абайя строил злые умыслы против прихода Нового Солнца, век, когда моя смерть могла повлиять на ход событий, миновал. Я погружался все глубже и глубже, поскольку вскоре сообразил, что снизу гораздо легче разглядеть любой объект, передвигающийся на светлом фоне морской поверхности.
      Потом все мысли об ундине улетучились. Подо мной раскинулся иной, незнакомый мне город, тот, что никогда не был Нессусом. Башни его растянулись на дне Океана, и лишь подножия некоторых из них еще стояли вертикально; давние останки кораблекрушений лежали среди башен, древних уже тогда, когда остовы погибших кораблей еще были славными новыми судами, спускавшимися на воду под радостные крики, с разноцветными вымпелами на снастях и танцующей командой на баке.
      Рыская среди павших твердынь, я находил сокровища - великолепные самоцветы и блестящие металлы, - столь благородные, что они выдержали испытание вечностью. Но я не нашел того, что искал, - названия города и имени забытого народа, который возвел его, а после отдал Океану, как отдали мы Океану город Нессус. Черепками и ракушками я скоблил притолоки и пьедесталы; много слов было начертано там, но я не мог разобрать ни одной буквы.