44. УТРЕННИЙ ПРИЛИВ

Вокруг разливалось лазурное мерцающее сияние. Вернулся Коготь – не Коготь, уничтоженный асцианской артиллерией, и даже не тот, что я вручил хилиарху преторианцев Тифона, а Коготь Миротворца, камень, который я обнаружил в своей ташке, когда мы с Доркас шли по темной дороге возле Стены Нессуса. Мне бы поделиться с кем-нибудь своим открытием, но на мои уста легла печать молчания, да и нужных слов я подобрать не мог. Наверно, я был слишком далеко от себя, от Северьяна из плоти и крови, рожденного Катариной в одной из камер подземелья под Башней Сообразности. Уцелевший Коготь сиял и покачивался на фоне темной пустоты.

Нет, покачивался не Коготь, а я сам, плавно и тихо, а солнце припекало мне спину.

Должно быть, солнечный свет и привел меня в себя, как в ином случае поднял бы со смертного одра. Новое Солнце должно явиться; а я – это Новое Солнце. Я запрокинул голову, открыл глаза и изрыгнул струйку кристальной жидкости, не имевшей ничего общего с водами Урса; она казалась и не водой вовсе, а лишь обогащенной атмосферой, живительной, как ветры Йесода.

Тогда, очутившись в раю, я рассмеялся от радости, и еще не затих мой смех, как я осознал, что, в сущности, никогда не смеялся прежде, что вся радость, испытанная мною до сих пор, была лишь смутным предчувствием нынешней. Больше жизни я хотел Нового Солнца для Урса; и вот Новое Солнце Урса явилось, танцуя вокруг меня сотней тысяч искрящихся духов, проливая на каждую волну потоки чистейшего золота. Даже на Йесоде я не видал такого солнца! Великолепием своим оно затмило все звезды, уподобившись оку Предвечного, при взгляде на которое слепнет самый ревностный огнепоклонник.

Оторвавшись от его великолепия, я издал клич, похожий на вопль ундины, клич торжества и отчаяния. Вокруг меня плавали останки Урса: вывернутые с корнем деревья, куски кровли, искореженные балки и раздувшиеся трупы животных и людей. Должно быть, именно это зрелище открылось матросам, сражавшимся против меня на Йесоде; и глядя теперь на мир их глазами, я больше не испытывал к ним ненависти за то, что они обратили свои истертые работой ножи против прихода Нового Солнца, но лишь заново дивился тому, что Гунни защищала меня. В который раз я задался вопросом: не она ли решила исход схватки? Окажись она на другой стороне, она сражалась бы со мной, а не с фантомами. Такова уж была ее природа; а если бы я пал, Урс погиб бы вместе со мной.

Если только мне не послышалось, откуда-то издалека над многоголосыми волнами донесся ответный крик. Я поплыл в ту сторону, но вскоре остановился, ибо плащ и сапоги стесняли мои движения; я сбросил сапоги – добротную, почти новую пару, – и они моментально пошли ко дну. Вскоре за ними последовал плащ младшего офицера, о чем впоследствии мне пришлось пожалеть. Плавание, бег и ходьба на большие расстояния всегда возвращали мне ощущение собственного тела, и сейчас оно было здоровым и сильным; отравленная рана, нанесенная убийцей, затянулась в точности как та, что я получил в схватке с Агилюсом.

Да, тело мое было здоровым и сильным, но не более того. Нечеловеческая мощь, которую оно черпало из моей звезды, исчезла, хотя, без сомнения, именно ей я обязан своим исцелением. Пытаясь дотянуться до той своей части, что недавно находилась в досягаемости, я лишь уподобился одноногому калеке, которому вдруг приспичило пошевелить отсутствующей конечностью.

Снова послышался крик. Я откликнулся и, недовольный скоростью своего передвижения (судя по всему, каждая встречная волна относила меня на исходную позицию), набрал в легкие воздуху и проплыл какое-то расстояние под водой.

Почти сразу же я открыл глаза, так как, похоже, в воде не было едких соляных примесей; а мальчишкой я часто плавал с открытыми глазами в большом резервуаре под Колокольной Башней и даже в стоячих заводях Гьолла. Эта вода оказалась чистой, как воздух, но на глубине приобретала сине-зеленый оттенок. Смутно, словно отражение дерева в спокойной глади пруда, я увидел дно, по которому двигалось нечто белое, в такой неспешной и отстраненной манере, что я не понял, плывет ли оно само по себе или влекомо течением. Именно беспримесность и теплота воды беспокоили меня; во мне рос страх, что, приняв ее за воздух, я потеряюсь в ней, как потерялся однажды в темных переплетениях корней бледно-голубых ненюфаров.

Тогда я вынырнул, поднявшись над волнами на целых два кубита, и увидел, все еще в отдалении, потрепанный плот, за который цеплялись две женщины, и мужчину, из-под ладони вглядывающегося в неспокойную водную поверхность.

В десять гребков я очутился рядом с ними. Плот был собран из разномастных плавучих обломков, связанных на скорую руку. Его основой служил большой стол, на котором, наверно, какой-нибудь экзультант устраивал обеды для самых близких друзей; восемь крепких ножек стола, попарно воздетых к небу, смотрелись пародией на мачты.

Взобравшись на этот плот и чуть не сорвавшись в воду, благодаря помощи, оказанной мне из самых лучших побуждений, я обнаружил среди уцелевших толстого лысого мужчину и двух довольно молодых женщин, одна из которых, низенькая, обладала веселым круглым личиком хорошенькой куклы, а другая, высокая брюнетка, имела худощавое лицо со впалыми щеками.

– Ну вот, – возликовал толстяк, – не все потеряно. Встретим и еще кого-нибудь, попомните мои слова.

– А воды – ни капли, – пробормотала темноволосая женщина.

– Раздобудем, не бойся. Кроме того, ни капли воды на четверых – немногим хуже, чем ни капли воды на троих, если, конечно, делить по справедливости.

– Вода вокруг нас пресная, – сказал я.

– Боюсь, что это все-таки море, сьер, – покачал головой толстяк. – Из-за Дневной Звезды морские приливы уже затопили всю округу. С ними наверняка смешались течения Гьолла, и потому вода не так солона, как, говорят, прежний Океан, сьер.

– Не встречались ли мы? Твое лицо кажется мне знакомым.

Толстяк, держась одной рукой за ножку стола, отвесил мастерский поклон, не уступая в изяществе какому-нибудь легату.

– Одило, сьер. Главный управитель, назначенный нашей милостивой Автархиней, чьи улыбки – надежда ее смиренных слуг, сьер, начальствовать над всем Гипогеем Апотропейским в его совокупности, сьер. Несомненно, ты видел меня там, сьер, когда посещал по какому-нибудь делу нашу Обитель Абсолюта, хотя, по всей видимости, сьер, мне не довелось прислуживать тебе лично, ибо подобную честь я сохранил бы в памяти вплоть до конца своих дней.

– Который, похоже, уже настал, – вставила брюнетка.

Я задумался. Притворяться экзультантом, за которого явно принял меня Одило, мне не хотелось; но объяви я себя Автархом Северьяном, это могло бы вызвать неловкость, даже если бы мне и поверили.

– А я – Пега, – выручила меня девушка с кукольным личиком, – и я была субреткой армагетты Пелагии.

Одило нахмурил брови:

– Не пристало тебе так говорить о себе. Пега. Ведь ты была ее горничной. – Повернувшись ко мне, он добавил: – Спору нет, она была хорошей служанкой, сьер. Возможно, чуть ветреной…

Пега скорчила обиженную гримаску, хотя было очевидно, что ее недовольство наигранно.

– Я причесывала госпожу и следила за ее вещами, но на самом деле она держала меня, чтобы пересказывать ей все последние сплетни и анекдоты, а еще чтобы учить Пикопикаро. Так она сама говорила и всегда звала меня своей субреткой. – По ее щеке, сверкая на солнце, покатилась крупная слеза; но я не знал, плачет ли она о покойной хозяйке или о погибшей птичке.

– А эта, э-э, дама не пожелала представиться нам с Пегой. Мы знаем только, что ее зовут…

– Таис.

– Очень рад познакомиться, – сказал я. К тому времени я уже вспомнил, что имею почетные звания в полудюжине легионов и воинских частей, любым из которых могу воспользоваться для поддержания своего инкогнито, избежав при этом ненужной лжи. – Гиппарх Северьян, из Черных Тарентинцев.

Пега аж присвистнула:

– Ух ты! Наверняка я видела тебя на параде. – Она повернулась к женщине, назвавшей себя Таис. – У его людей были такие лакированные шлемы с белыми плюмажами, а таких коней нигде больше не увидишь!

– Как я понимаю, ты ходила на парад со своей хозяйкой? – поинтересовался Одило.

Пега что-то ответила, но я пропустил ее слова мимо ушей. Мое внимание привлек утопленник, покачивавшийся на волнах всего в чейне от нашего плота, и я подумал, как все-таки это нелепо, что я вынужден сидеть на мебели покойника и терпеть общество слуг, в то время как Валерия гниет где-то под водой. Уж она бы посмеялась надо мной! Выждав паузу в разговоре, я спросил Одило, не был ли его отец управителем в том же самом месте.

Одило просиял от удовольствия:

– Так точно, сьер, действительно был и не имел ни одного нарекания до самого конца своей жизни. Это было в славные дни Отца Инира, сьер, когда, если можно так выразиться, наш Гипогей Апотропейский пользовался известностью по всему Содружеству. Могу ли я спросить, сьер, почему ты задал этот вопрос?

– Просто поинтересовался. Ведь преемственность здесь, я думаю, более или менее обычное дело?

– Так и есть, сьер. Сыну дается возможность проявить свою сноровку, если она у него имеется; и при благоприятном стечении обстоятельств он наследует должность. Ты не поверишь, сьер, но мой отец однажды встречался с твоим тезкой, еще до того, как тот стал Автархом. Ты, конечно, знаешь о его жизни и подвигах, сьер?

– Меньше, чем мне бы хотелось, Одило.

– Тонко замечено, сьер, удивительно тонко. – Грузный управитель закивал и бросил взгляд на женщин, дабы убедиться, что они по достоинству оценили особую тактичность моего ответа.

Пега смотрела на небо.

– Похоже, дождь собирается, – сказала она. – Может быть, от жажды мы все-таки не умрем.

– Опять шторм, – отозвалась Таис. – Что ж, не умрем от жажды, так захлебнемся.

Но Одило не собирался лишаться удовольствия от собственного рассказа.

– Это случилось однажды поздно вечером, сьер. Мой отец в последний раз обходил свое хозяйство, как вдруг увидел человека, закутанного в черные как сажа одежды казнедея, хотя при нем и не было обычного палаческого меча. Как и следовало ожидать, первой его мыслью было, что этот человек переоделся для маскарада, которые каждую ночь устраивались в той или иной части Обители Абсолюта. Но он знал, что в нашем Гипогее Апотропейском никакого маскарада в ту ночь не планировалось, поскольку ни Отец Инир, ни впоследствии Автарх не питали особого пристрастия к подобным развлечениям.

Я улыбнулся, вспомнив Лазурный Дом. Темноволосая женщина многозначительно посмотрела на меня и демонстративно подавила зевок, но я вовсе не намеревался прерывать повествование Одило; теперь, когда мне не суждено больше скитаться по Коридорам Времени, любая связь с прошлым или будущим была мне бесконечно дорога.

– Следующей его мыслью – которая лучше бы пришла ему в голову первой, сьер, как он часто повторял моей матери и мне, когда мы усаживались возле очага, – было то, что казнедей отправлен с какой-нибудь мрачной миссией и собирается пробраться и исполнить ее незамеченным. Исключительно важно, сьер, как тотчас же понял мой отец, было узнать, послан ли он Отцом Иниром или же кем-то другим. Поэтому мой отец устремился к нему так смело, будто шел во главе целой когорты хастариев, и без обиняков спросил его об этом.

– Уж конечно, замышляя какое-нибудь злодеяние, он бы немедленно признался твоему отцу, – съехидничала Таис.

– Дражайшая госпожа, – ответил Одило, – я не знаю, кто ты такая, поскольку ты воздержалась от того, чтобы сообщить нам это даже тогда, когда наш высокий гость любезно открыл нам свое благородное происхождение. Но ты, очевидно, ничего не знаешь о махинациях и интригах, которые ежедневно – и еженощно! – плелись в мириадах коридоров Обители Абсолюта. Мой отец был прекрасно осведомлен, что ни один агент, посланный с тайным поручением, не откроет его даже при самом суровом натиске. Он рассчитывал лишь на то, что какой-нибудь невольный жест или мимолетная перемена в выражении лица выдадут измену, если таковая имеет место.

– Разве тот Северьян не скрывал лицо под маской? – спросил я. – Ты сказал, что он был одет как палач.

– Уверен, что нет, сьер, поскольку мой отец часто описывал его: внешность самая зверская, сьер, и жуткий шрам на щеке.

– Я знаю! – встряла Пега. – Я видела его портрет и бюст. В Гипогее Абсцитиций, куда их отправила Автархиня, когда во второй раз вышла замуж. Он выглядел как самый настоящий головорез.

Чувствовал я себя так, будто мне самому кто-то перерезал горло.

– Весьма меткое определение, – подтвердил Одило. – Мой отец говорил то же самое, хотя и не в таких резких выражениях, насколько я припоминаю.

Пега разглядывала меня:

– У него ведь не было детей, верно?

– Уж об этом-то мы бы знали, я полагаю, – улыбнулся Одило.

– Законных детей. Но он, лишь двинув бровью, мог заполучить любую женщину в Обители Абсолюта. Да любую экзультантку!

Одило велел ей попридержать язык и обратился ко мне:

– Надеюсь, ты простишь Пегу, сьер. Тем более что это своего рода комплимент.

– То, что я похож на головореза? Да, подобные комплименты мне отпускают повсеместно, – ответил я не раздумывая и продолжил в том же духе, одновременно надеясь подвести разговор к повторному замужеству Валерии и подавить приступ острой боли: – Но разве тот головорез не приходился бы мне дедом? Северьяну Великому сейчас было бы восемьдесят с лишним, если бы он был жив. Кого мне расспросить о нем, Пега? Мою мать или моего отца? А ты не думаешь, что в нем все-таки что-то было, раз он, выросший палачом, владел сердцами стольких шатлен, пусть даже Автархиня и взяла себе нового мужа?

Прервав молчание, воцарившееся после моей маленькой речи, Одило произнес:

– Эта гильдия, сьер, по-моему, давно упразднена.

– Разумеется. Так все думают.

Небо на востоке уже почернело, и наш импровизированный плот заметно разогнался.

– Я не хотела тебя обидеть, гиппарх, – прошептала Пега. – Просто… – И шум набежавшей волны поглотил ее слова.

– Ничего, – ответил я. – Ты права. Судя по всему, он был тяжелым человеком и жестоким – по крайней мере по всеобщему мнению, – хотя, быть может, в том нет его вины. Вполне вероятно, что Валерия вышла за него по расчету, однако здесь мнения расходятся. Так или иначе, со вторым мужем она была счастлива.

– Золотые слова! – обрадовался Одило. – Берегись, Пега, когда скрестишь меч с солдатом.

Таис привстала, держась за ножку стола одной рукой, и, указывая на горизонт другой, воскликнула:

– Смотрите!

45. ЛОДКА

Это был парус, временами поднимавшийся так высоко, что становилась видна темная палуба под ним. Но в следующий миг он практически исчезал из виду, ныряя и скрываясь между волнами. Мы кричали до хрипоты, махали руками, и наконец я посадил Пегу к себе на плечо, удерживая равновесие с таким же трудом, как в шатающемся паланкине балушитера Водалуса.

Ветер вдруг уронил гафель, и Пега простонала:

– Они тонут!

– Нет, – сказал я, – они меняют направление.

Маленький кливер тоже опал и с хлопком наполнился снова. Не могу сказать, сколько вздохов и сколько ударов сердца миновало, прежде чем мы увидели заостренный утлегарь, направленный в небо словно флагшток, водруженный на зеленом холме. Редко время тянулось для меня так медленно, и мне казалось, что их можно насчитать несколько тысяч.

Еще мгновение, и лодка вынырнула на расстоянии полета стрелы от нас, а за ней тянулась длинная веревка. Я бросился в воду, не зная, последуют ли за мной остальные, но чувствуя, что на лодке я смогу помочь им скорее, чем на плоту.

Тотчас мне показалось, что я попал в иной мир, еще более необычный, чем Ручей Мадрегот. Беспокойные волны и полное туч небо исчезли, словно их никогда и не было. Я ощущал мощное течение, но не мог сказать, отчего возникло это ощущение; ибо хотя затопленные пастбища моей затонувшей страны колыхались подо мной и ее деревья с мольбой протягивали ко мне свои ветви, сама вода будто находилась в покое. Я словно наблюдал из пустоты за медленным вращением Урса.

Наконец я увидел под собой домик с уцелевшими стенами и каменной печной трубой; открытая дверь будто манила меня внутрь. Мне вдруг стало очень страшно, и я устремился вверх, к свету, столь же отчаянно, как в тот раз, когда тонул в Гьолле.

Я пробил головой морскую поверхность; из моих ноздрей хлынула вода. На миг мне показалось, что ни плота, ни лодки рядом уже нет, но тут волна подняла лодку так высоко, что я разглядел ее потрепанный непогодой парус. Я понимал, что, сам того не ведая, пробыл под водой довольно долго. И я поплыл быстро, как только мог, но теперь старался держать голову над водой, а в моменты погружения плотно зажмуривать глаза.

Одило стоял на корме, держась одной рукой за румпель; увидев меня, он энергично зажестикулировал и прокричал что-то подбадривающее, но я не расслышал. Через пару мгновений над планширом появилось круглое личико Пеги и еще одно, незнакомое мне лицо, загорелое и морщинистое.

Волна подхватила меня, точно слепого котенка, затем я скатился вниз головой с ее гребня и поймал у подошвы конец веревки. Одило отпустил румпель (который, как я увидел потом, забравшись в лодку, и так был зафиксирован крепежной петлей) и принялся тоже спасать меня. Борт маленькой лодки поднимался над водой всего на пару кубитов, и мне не составило труда, упершись ногой в руль, перепрыгнуть на корму.

Хотя Пега впервые увидела меня всего стражу назад, она обняла меня, как любимую игрушку.

Одило поклонился так, словно нас представили друг другу в Гипогее Амарантовом:

– Сьер, я боялся, что ты расстался с жизнью среди этих бушующих вод! – Он отвесил очередной поклон. – В высшей степени приятно, сьер, и весьма замечательно, если можно так выразиться, сьер, снова видеть тебя, сьер!

Пега была более прямолинейна:

– Мы все думали, что ты утоп, Северьян!

Я спросил Одило, где его вторая спутница, но тотчас же сам увидел ее, когда за борт хлынул очередной поток воды. Как женщина мыслящая, она вычерпывала из лодки воду и, как женщина, мыслящая здраво, делала это по ветру.

– Она здесь, сьер. Мы теперь в полном сборе, сьер. Сам я первым добрался до этого судна. – Одило с простительным самодовольством выпятил грудь. – И сумел оказать дамам посильную помощь, сьер. Но тебя, сьер, никто не видел, с тех пор как мы связали свою судьбу с бушующей стихией, если мне будет дозволено таким образом сформулировать свою мысль, сьер. Мы весьма рады, сьер, даже, можно сказать, в восторге… – Тут он опомнился: – Молодой офицер твоего сложения и несомненной доблести, безусловно, не мог испытать особых затруднений там, где даже такие робкие люди, как мы, добрались благополучно. Хотя это было не так просто, сьер, совсем не просто. Но юные дамы беспокоились за тебя, сьер, и я надеюсь и верю, что ты простишь их за это.

– Тут не за что прощать, – сказал я. – Спасибо вам всем за помощь.

Старый моряк, хозяин лодки, сделал какой-то сложный, наполовину скрытый грубым кителем жест, которого я не разгадал, и сплюнул по ветру.

– А нашего спасителя, – продолжил Одило, просияв, – зовут…