- Как я рада, Берти, что нашёлся хоть один разумный человек, не побоявшийся сказать правду об этом Глоссопе. Мама утверждает, что он хороший парень, представляешь, какой абсурд? С первого взгляда видно, что даже ангел с ним не уживётся. Он капризен, и истеричен, и упрям, и обожает спорить, даже когда сам знает, что несёт чушь, а он всегда несёт чушь, и слишком много курит, и слишком много ест, и слишком много пьёт, и мне не нравится цвет его волос, если, конечно, три волосины можно назвать волосами. Через год-другой он станет лысым, как бильярдный шар, и представляю себе, какой у него будет вид, если он и сейчас далеко не красавец. А как он кушает? Жуткое дело. У него просто рот не закрывается. Поверишь ли, Берти, я своими собственными глазами видела, как в час ночи он с упоением поглощал пирог с говядиной и почками в кладовке. Уплёл его до последней крошки. А ведь ты помнишь, как незадолго до этого он до отвала наелся за обедом? Отвратительно, вот как я это называю. Но я не могу сидеть с тобой всю ночь и разговаривать о людях, которые того не стоят и к тому же не могут отличить акулу от камбалы. Зачем попусту тратить время? Пока, Берти. До скорого.
      И, поправив шаль на изящных плечах, она упорхнула, оставив меня в одиночестве.
      Впрочем, как выяснилось, одиночество моё не было полным, потому что не прошло и нескольких секунд после её ухода, как кусты передо мной раздвинулись и на сцене появился Тяпа.
      ГЛАВА 15
      Я прищурился. Сумерки сгустились, и, соответственно, видимость оставляла желать лучшего, но тем не менее было ещё достаточно светло для того, чтобы разглядеть Тяпу, а когда я его разглядел, то проникся убеждением, что мне станет куда легче на душе, если мы окажемся по разные стороны доброй, старой, крепкой дубовой скамейки. Думаю, не надо объяснять, что я стартовал как ракета и в мгновение ока очутился там, где хотел.
      Моя изумительная реакция произвела нужное впечатление. Тяпа явно растерялся. Он остановился как вкопанный и обескураженно посмотрел на каплю пота, катившуюся по моему носу.
      - Так! - воскликнул он, приходя в себя, и, по правде говоря, я удивился, дальше некуда. Я имею в виду, мне казалось, восклицания вроде <Так!>, или <Квота!>, или <Эврика!> можно прочесть только в книгах, а в жизни нормальные люди таких слов не говорят. Тем не менее Тяпа сказал: <Так!>, и с этим теперь ничего уже нельзя было поделать. Мне оставалось лишь смириться с тем, что он книжный червь, и действовать, исходя из ситуации.
      Кто-кто, а Бертрам Вустер не мог не заметить, что бедный старина Тяпа был на взводе. Я не стану утверждать, что из глаз его вырывалось пламя, но искры из них сыпались, я сам видел. Что же касается всего остального, то руки у него были сжаты в кулаки, уши дёргались, а скулы ходили ходуном, словно он тщательно пережёвывал бифштекс. Из его головы торчали ветки и веточки, а сбоку в волосах запуталась пчела, которая наверняка заинтересовала бы Гусика Финк-Ноттля. Меня она, по правде говоря, совсем не интересовала. Честно признаться, мне было не до пчёл.
      - Так! - повторил он.
      Тот, кто хорошо знает Бертрама Вустера, разбуди его ночью, поведает вам, что он, Бертрам Вустер, в минуты опасности умеет мгновенно находить выход из любого положения. И чем сильнее опасность, тем хладнокровнее и решительнее он действует. Кто, например, схваченный неумолимой рукой закона в ночь после регаты между Кембриджем и Оксфордом и отправленный в полицейский участок на Вайн-стрит, мужественно назвался Юстасом Х. Плимсолом и таким образом не позволил вывалять в грязи и предать ненужной гласности благородное, древнее имя Вустеров? А кто:
      Впрочем, не буду хвастаться. Мой послужной список говорит сам за себя. Три раза фараонам удавалось меня сцапать, но ни одного, ни единого раза мне не выносили приговор под моей настоящей фамилией. Кого угодно в <Трутне> спросите, и вам скажут, что я говорю чистую правду.
      В настоящий момент ситуация с каждой секундой обострялась и грозила стать неуправляемой, но я не потерял голову. Можете мне поверить, я сохранил присутствие духа. Широко, по-дружески улыбаясь и надеясь, что Тяпа разглядит мою улыбку, несмотря на темноту, я сердечно и весело произнёс:
      - Привет, Тяпа. Это ты?
      Он ответил, что я не ошибся.
      - И давно ты здесь?
      - Давно.
      - Замечательно. Я как раз тебя искал.
      - Ты меня нашёл. Выходи из-за скамейки.
      - Спасибо, старина. Мне и здесь неплохо. Люблю прислоняться к чему-нибудь прочному. Хорошо, когда есть на что опереться.
      - Не пройдёт и двух секунд, - пообещал Тяпа, - и тебе станет хорошо на всю оставшуюся жизнь. Ты будешь опираться на костыли, пока тебя не похоронят.
      Я поднял брови. Вряд ли он заметил мой недоумённый жест в темноте, но мне так было спокойнее.
      - И это говорит Хильдебранд Глоссоп?
      Он опять заверил меня, что я не ошибся, и добавил, что, если у меня возникли сомнения на этот счёт, я могу подойти к нему поближе и сам во всём убедиться.
      Я вновь поднял брови.
      - Знаешь, Тяпа, мне бы не хотелось, чтобы наш дружеский разговор проходил в столь язвительном тоне. Не знаешь, кстати, слово <язвительный> тут подходит?
      - Нет, не знаю, - ответил он и заскользил вдоль скамейки.
      Очевидно, если я хотел как-то выкрутиться, необходимо было срочно объяснить ему, в чём было дело. Тяпа продвинулся уже футов на шесть, и хотя, пока он ко мне приближался, я от него удалялся, одному богу было известно, когда данное равновесие нарушится.
      Сами понимаете, я не стал медлить и сразу взял быка за рога.
      - Догадываюсь, о чём ты думаешь, Тяпа, - сказал я. - Если ты торчал и этих кустах, пока мы беседовали с Анжелой, мне кажется, ты всё слышал.
      - Тебе кажется правильно.
      - Вот как? Ну хорошо, давай не будем обсуждать нравственную сторону твоего поступка. Нам это ни к чему. Само собой, - таково мнение большинства, подслушивать и подглядывать неприлично, и многие пуристы, как называет их Дживз, наверняка поджали бы губы, покачали бы головами и вспомнили бы о правилах хорошего тона, но мы обойдём этот вопрос стороной. Мне бы не хотелось ранить твои чувства, старина, но всё-таки я, хоть мы говорим не об этом, считаю твоё поведение недостойным англичанина. Да, Тяпа, старина, ты не можешь не согласиться, что ни один джентльмен-англичанин так не поступил бы.
      - Я шотландец.
      - Правда? Впервые слышу. Просто удивительно, никогда не подумаешь на человека, что он шотландец, если он не кричит через слово: <Ох, ах!> и зовут его не Мак-как-там-дальше. И кстати, - продолжал я, подумав, что не мешает перевести разговор на другую тому, чтобы хоть как-то разрядить обстановку, не смог бы ты удовлетворить моё любопытство по поводу национального шотландского кушания? Чем начиняют бараний рубец? Этот вопрос почему-то всегда меня мучил.
      Судя по тому, что вместо ответа он перепрыгнул через скамейку и попытался меня схватить, у него не возникло желания удовлетворять моё любопытство.
      - Однако, - торопливо произнёс я, в свою очередь перепрыгивая через скамейку, - бараний рубец может подождать. Мы, кажется, говорили о том, что, пока ты сидел в кустах, тебе было слышно каждое моё слово.
      Тяпа быстро начал двигаться вдоль скамейки в северо-северо-западном направлении. Я последовал его примеру курсом на юго-юго-восток.
      - Несомненно, ты был удивлён тем, что я сказал.
      - Ничуть.
      - Что? Разве мои замечания не показались тебе несколько странными?
      - От предателя, труса и шелудивого пса я ничего другого не ждал.
      - Дорогой мой, - запротестовал я, - ты сегодня явно не в форме. Туго соображаешь, что? Я не сомневался, ты с первой же секунды догадаешься, что всё это - часть тщательно разработанного мною плана.
      - Подожди, я до тебя доберусь, - пообещал Тяпа, с трудом удерживая равновесие после того, как чуть было не схватил меня за грудки. Дело запахло жареным, а так как мне не могло везти до бесконечности, я торопливо принялся излагать Тяпе суть дела.
      Отчётливо выговаривая каждое слово и продолжая двигаться в противоположном от него направлении, я поведал Тяпе о тех чувствах, которые испытал, получив телеграмму от тёти Делии; как я решил прийти к нему на помощь и отправился в Бринкли-корт на машине, обдумывая по дороге сложившуюся снтуацию, и как в результате я составил план, который всех должен был устроить. Я объяснил всё ясно и просто и поэтому был поражён, когда Тяпа сквозь стиснутые зубы объявил, что не верит ни одному моему слову.
      - Но почему, Тяпа? - спросил я. - В чём я мог тебе солгать? Что вызывает у тебя подозрения? Откройся мне, Тяпа.
      Он остановился, тяжело дыша. Тяпу, что бы там не выдумывала Анжела, никак нельзя было назвать толстяком. В течение долгих зимних месяцев он постоянно торчал на футбольном поле, пиная ногами мяч, а летом редко выпускал из рук теннисную ракетку.
      Но, сидя совсем недавно за столом и справедливо полагая, что после вчерашней болезненной сцены в кладовке терять ему больше было нечего, он набросился на еду, словно голодал целый год, а, сами понимаете, обед, приготовленный Анатолем, заставил бы потерять подвижность даже чемпиона мира. А говорю я это к тому, что пока я пытался наставить Тяпу на путь истинный, объясняя ему моё поведение, мы продолжали ходить вокруг скамейки, но двигались всё медленнее и медленнее, совсем как в той игре, где на потеху толпе придурков огромный электрический пёс гонится за тощим электрическим зайцем.
      По всему было видно, что Тяпа устал, и, честно признаться, меня это радовало. Я тоже не прочь был передохнуть.
      - Ума не приложу, почему ты мне не веришь, - сказал я. - Можно подумать, ты забыл, что мы долгие годы были друзьями. Ты не можешь не знать, что за исключением того случая, когда мне пришлось из-за тебя сигануть в бассейн, не снимая фрака, - инцидент, который я постарался выкинуть из головы, потому что кто старое помянет, ну, и так далее, - так вот, за исключением того случая ничто не омрачало нашей дружбы, и я всегда относился к тебе с должным уважением. Подумай сам, зачем мне было обливать тебя грязью перед Анжелой, если я вру? Ответь-ка мне на этот вопрос. И не говори лишнего.
      - В каком это смысле не говорить лишнего?
      Честно признаться, я и сам не знал, в каком смысле. Эту фразу сказал мне мировой судья, когда я находился на скамье подсудимых в качестве Юстаса Плимсола, а так как в то время она произвела на меня огромное впечатление, я ввернул её сейчас в разговор для большей убедительности.
      - Ладно, бог с тобой. Говори, что хочешь, только ответь на мой вопрос. Зачем бы я стал обливать тебя грязью перед Анжелой, если бы самым моим сокровенным желанием не было соблюдение твоих интересов?
      Тяпа затрясся, как паралитик. Пчела, запутавшаяся у него в волосах и терпеливо дожидавшаяся удобного момента, была, наконец, вознаграждена за смирение и с громким жужжанием скрылась в ночи.
      - Ах! - воскликнул я и тут же пояснил: - Несомненно, ты об этом не догадывался, но пока ты торчал в кустах, в твоих волосах запуталась пчела. Только что ты её стряхнул, и она улетела.
      Он фыркнул.
      - Не смей говорить мне о пчёлах!
      - Я говорю не о пчёлах, а о пчеле. Об одной пчеле.
      - Твоя наглость не знает границ! - вскричал Тяпа, вибрируя всем телом, совсем как Гусиковы тритоны во время брачного периода. - Заливаешься соловьём о пчёлах, будто ты святая невинность, а не трус, предатель и шелудивый пес.
      Вопрос, как вы понимаете, был спорным, потому что нет такого закона, по которому трусы, предатели и шелудивые псы не имели бы права говорить о пчёлах, тем более заливаться о них соловьём. Но я не стал возражать.
      - Вот уже второй раз ты называешь меня нехорошими словами, - твёрдо произнёс я. - Я настаиваю на объяснении. Я рассказал тебе о благородных причинах, побудивших меня выставить тебя в дурном свете перед Анжелой. Я действовал исключительно на твоё благо и в твоих интересах. Когда я говорил про тебя всякие гадости, меня самого ломало, хуже не придумаешь, и если бы не наша многолетняя дружба, я бы и рта не раскрыл. А теперь ты говоришь, что мне не веришь, и несёшь про меня такое, что я не удивлюсь, если у меня появилось право схватить тебя за шкирку, приволочь в суд и стребовать кругленькую сумму за моральные издержки. Само собой, сначала мне придётся проконсультироваться у своего адвоката, но, думаю, он подтвердит, что выиграть это дело для него раз плюнуть. Не валяй дурака, Тяпа. Будь благоразумен. Скажи, зачем мне врать? Назови причину, хотя бы одну.
      - И назову. Думаешь, я не знаю? Ты сам влюблён в Анжелу по уши.
      - Что?!
      - И ты оболгал меня, чтобы отравить её душу и избавиться от соперника.
      У меня отвалилась нижняя челюсть. Большей глупости я в жизни не слышал. Разрази меня гром, я знал Анжелу чуть ли не с пелёнок. Нельзя влюбиться в близкую родственницу, если знаешь её с пелёнок, это всем известно. К тому же, по-моему, я где-то читал, что на кузине жениться нельзя. Впрочем, точно не помню. Может, не на кузине, а на её тёте.
      - Тяпа, ослиная твоя голова! - вскричал я. - Ты соображаешь, что говоришь? Тебе лечиться надо!
      - Ах, вот как?
      - Я влюблён в Анжелу? Ха-ха-ха!
      - Тебе не удастся меня надуть своими хиханьками-хаханьками. Она назвала тебя <зайчик>.
      - Верно. И я этого не одобряю. Манера современных девиц швыряться <зайчиками> направо и налево никогда мне не нравилась. Распущенность, вот как я это называю.
      - Ты массировал ей ноги.
      - По-братски. Для меня это ровным счётом ничего не значило. Прах побери, Тяпа, ты должен знать, что в том смысле, о котором говоришь ты, я не подойду к Анжеле на пушечньй выстрел.
      - Да? А почему? Она недостаточно хороша для тебя?
      - Ты меня не понял, - торопливо ответил я. - Когда я сказал, что не подойду к Анжеле на пушечный выстрел, я имел в виду, мои чувства к ней ограничиваются уважением и самой что ни на есть обычной родственной привязанностью. Другими словами, можешь не сомневаться, между мной и моей дорогой кузиной никаких отношений кроме дружеских нет и быть не может.
      - Я уверен, это ты нашептал ей про кладовку, чтобы она увидела меня в невыгодном свете.
      - Тяпа! Как ты можешь! - Я был шокирован, дальше некуда. - Вустер? Чтобы Вустер так поступил?
      Он запыхтел как паровоз.
      - Я тебе не верю. И не собираюсь с тобой спорить. Факты вещь упрямая. Кто-то отбил её у меня в Каннах. Ты сам говорил, вы всё время были вместе, и она не отходила от тебя ни на шаг. Ты хвастался, что гулял с ней по вечерам и купался при луне:
      - Я не хвастался. К слову пришлось, вот я и сказал.
      - Теперь ты понимаешь, почему, как только мне удастся отодрать тебя от скамейки, будь она проклята, твоя песенка будет спета. Зачем они расставили по всему саду эти идиотские скамейки, - раздражённо произнёс Тяпа, - выше моего понимания. Только путаются под ногами, а толку от них никакого.
      Он резко кинулся вперёд, и я еле успел отпрыгнуть. Как вы понимаете, мне необходимо было срочно найти выход из создавшегося положения, а я уже упоминал, что в минуты опасности Бертрам Вустер действует решительно и хладнокровно. Внезапно я вспомнил о недоразумении, которое произошло во время нашего разговора с Бассет, и в мгновение ока понял, что шанс выкрутиться сам плывёт мне в руки.
      - Тяпа, ты не прав, - сказал я, огибая скамейку. - Естественно, я не скрывал, что почти всё время проводил с Анжелой, но мои встречи с ней были самым настоящим отвлекающим манёвром. У меня есть веские доказательства. Когда мы отдыхали в Каннах, я познакомился с девушкой, которой отдал своё сердце.
      - Что?!
      - Отдал своё сердце. Девушке. Не Анжеле. Другой. Когда мы отдыхали в Каннах.
      - Это правда?
      - Могу подписаться.
      - Кто она?
      - Тяпа, старина, разве джентльмен треплет имя своей дамы?
      - Ещё как треплет, если не хочет, чтобы ему открутили голову.
      Я понял, он не отстанет.
      - Медлин Бассет, - сказал я.
      - Кто?
      - Медлин Бассет.
      Он замер на месте.
      - Ты имеешь в виду, что любишь этот кошмар в юбке?
      - Я бы не стал называть её кошмаром в юбке, Тяпа. Это неуважительно.
      - А мне плевать. Меня интересуют факты. Ты утверждаешь, что влюбился в эту Прости-меня-господи?
      - Почему ты считаешь её Прости-меня-господи, я тоже не понимаю. Очаровательная, прелестная девушка. Возможно, несколько странная - с её взглядами на звёзды и кроликов трудно согласиться, - но всё-таки не Прости-меня-господи.
      - Неважно. Ты продолжаешь настаивать, что полюбил её в Каннах?
      - Да.
      - Шито белыми нитками, Вустер. Да, шито белыми нитками.
      Пришла пора нанести последний штрих, если так можно выразиться.
      - Я прошу тебя никому об этом не говорить, Глоссоп, но раз уж тебе всё известно, сообщу строго конфиденциально, что двадцать четыре часа назад я сделал ей предложение, и она мне отказала.
      - Отказала?
      - Как мотор в машине. В этом самом саду.
      - Двадцать четыре часа назад?
      - Ну, может, двадцать пять. Не будем мелочны. Короче, сам понимаешь, я не могу быть тем парнем, если он вообще существует, который отбил у тебя Анжелу в Каннах.
      И я чуть было не ляпнул, что ни за какие коврижки не подойду к Анжеле на пушечный выстрел, но вовремя вспомнил, что, во-первых, я это уже говорил, а во-вторых, Тяпе моё высказывание не понравилось. Поэтому я промолчал и стал ждать дальнейшего развития событий.
      Моя искренность, по всей видимости, произвела на Тяпу впечатление. Маниакальный блеск исчез из его глаз. Теперь он был похож на наёмного убийцу, который остановился, чтобы передохнуть и обдумать свои дальнейшие действия.
      Впервые с тех пор как кусты разродились Глоссопом, Бертрам Вустер вздохнул свободно. Не стану врать, я не вышел из-за скамейки, но я перестал за неё цепляться, и, чувствуя облегчение, которое, должно быть, испытывали те три типа в Ветхом Завете после того, как им удалось улизнуть из пещи огненной, я дрожащей рукой полез в карман за сигаретами.
      В следующую секунду громкое фырканье заставило меня отдёрнуть руку, словно меня укусила змея. К великому моему сожалению, старина Тяпа вновь разъярился не на шутку.
      - Какого чёрта ты сказал ей, что в детстве я был грязнулей?
      - Дорогой мой:
      - На мне пылинки никогда не было. Таких чистюль как я свет не видывал!
      - Конечно, конечно, но:
      - И с какой стати я туп как пень? У меня ума на десятерых хватит. И с каких пор в <Трутне>:
      - Но, старина, я ведь всё тебе объяснил, Это была военная хитрость, часть моего плана.
      - Ах, хитрость? Будь любезен, избавь меня в будущем от твоих мерзких хитростей и дрянных планов.
      - Как скажешь, старина.
      - Так и скажу. Надеюсь, ты меня понял.
      Он погрузился в молчание, скрестив руки на груди, и уставился перед собой, совсем как тот немногословный, мужественный парень из романа, которому девица дала от ворот поворот, после чего он, недолго думая, решил отправиться на охоту с одним ножом и прирезать парочку медведей. Тяпино состояние, которое я назвал бы не иначе, как дурным, вызвало во мне сочувствие, и я решил немного расшевелить бедолагу.
      - Должно быть, тебе неизвестно, Тяпа, что означает au pied de la lettre, но, будь я на твоём месте, я не стал бы особо переживать из-за того, что наболтала Анжела.
      Он несколько оживился.
      - Какого чёрта ты имеешь в виду?
      Я понял, что должен выразить свою мысль предельно ясно. Может, Тяпа и не был туп, как пень, но соображал туго.
      - Не воспринимай её слова буквально, старина, - посоветовал я. - Ты ведь знаешь девушек.
      - Знаю. - Он в который раз громко фыркнул. - Но лучше бы не знал.
      - Я хочу сказать, совершенно очевидно, она догадалась, что ты торчишь в кустах и решила хорошенько тебя проучить. Сам понимаешь, тут дело в психологии. Она тебя заметила, а так как все девицы взбалмошны, хуже не придумаешь, ей взбрело в голову прописать тебе по первое число, я имею в виду, перемыть тебе все косточки.
      - Перемыть косточки?
      - Вот именно.
      Он опять фыркнул, и я почувствовал себя царственной особой, которой через определённые промежутки времени салютовали из орудий. По правде говоря, я ещё не встречал человека, который фыркал бы так убедительно.
      - Как прикажешь понять, <перемыть все косточки>? Я совсем не толстый.
      - Нет, нет,
      - И чем плох цвет моих волос?
      - Ничем, Тяпа, старина. Цвет как цвет.
      - И у меня совсем не три волосины: Прах побери, чему ты ухмыляешься?
      - Я не ухмыляюсь. Слегка улыбаюсь, если хочешь знать. Просто представил тебя глазами Анжелы, лысого как бильярдный шар и с брюшком. Забавно, правда?
      - Это тебя забавляет?
      - Нет, нет, что ты.
      - Я бы не советовал тебе забавляться за мой счёт.
      - О чём речь, Тяпа? Исключено.
      Сами понимаете, события вновь начали принимать нежелательный оборот. Помнится, в тот момент мне больше всего на свете хотелось, чтобы наша беседа поскорее закончилась, и неожиданно моё желание исполнилось. По тропинке к нам приближалась переливающаяся в лунном свете фигура, которая при ближайшем рассмотрении оказалась Анжелой.
      У неё было ангельское выражение лица, а в руке она держала тарелку сандвичей, как я позже выяснил, с ветчиной.
      - Если ты встретишь где-нибудь мистера Глоссопа, Берти, - сказала моя кузина нежным голосом, мечтательно глядя прямо сквозь Тяпу, - пожалуйста, передай ему эту тарелку. Очень тебя прошу. Я так за него волнуюсь. Бедняжка, должно быть, ужасно проголодался. Он пообедал час назад и с тех пор не имел во рту ни крошки. Я оставлю сандвичи на скамейке.
      Она повернулась и пошла, а я благоразумно к ней присоединился. Сами понимаете, оставаться мне было ни к чему. Мы не сделали по тропинке и нескольких шагов, когда ночную тишину неожиданно нарушили звон разбившейся вдребезги тарелки, по которой, совершенно очевидно, врезали как по футбольному мячу, и невнятные восклицания, сильно смахивающие на ругательства.
      - Какой сегодня тихий, спокойный вечер, - сказала Анжела.
      ГЛАВА 16
      Когда я проснулся на следующее утро, вступив в новый день, солнце ярко светило над Бринкли-кортом, заливая всё вокруг, а птицы весело пели, резвясь за окном в ветках плюща. Но в душе Бертрама Вустера, который пил в постели живительную влагу, не светило солнце, а сердце его не пело. Нельзя отрицать, что Бертрам, вспоминая события вчерашнего вечера, прекрасно понимал, что опростоволосился, и план его с треском провалился. И как я не напрягал свои мозги, в надежде найти каплю мёда в бочке дёгтя, мне всё сильнее казалось, что трещина в отношениях между Тяпой и Анжелой превратилась в такую пропасть, через которую даже мне не удастся перекинуть мост.
      Вспоминая, как Тяпа поддал по тарелке с сандвичами ногой, я понимал, что вряд ли он с лёгким сердцем простит Анжелу. Мои проницательность и богатый жизненный опыт подсказывали мне, что он долго ей этого не забудет. В данных обст., как вы понимаете, я решил на время выкинуть из головы проблемы Тяпы и Анжелы и вплотную заняться делом Гусика, которое я считал выигрышным на все сто.
      По правде говоря, за Гусика я особо не беспокоился. Ослиное упрямство Дживза, отказавшегося сдобрить апельсиновый сок джином, причинило мне кое-какие неудобства, но я преодолел все трудности с настойчивостью, свойственной Вустерам. Спиртным я предусмотрительно запасся с вечера, и фляжка с бодрящей жидкостью теперь лежала в ящичке моего туалетного столика. После недолгих расспросов я также выяснил, что кружка с апельсиновым соком будет стоять иа полке в буфетной около часу дня. Стащить кружку с полки, незаметно пронести её в свою комнату, разбавить сок джином и успеть отнести её на место перед ланчем было задачей трудной, но выполнимой. По крайней мере мне она была вполне по плечу.
      С наслаждением допив чай, я снова откинулся на подушки с твёрдым намерением как следует отдохнуть. Сон был необходим мне как воздух. Сами понимаете, перед тем как действовать, все великие умы любили вздремнуть, чтобы потом голова была ясной.
      Прошло не меньше часа, прежде чем я спустился в сад, и, хотите верьте, хотите нет, почти сразу же получил подтверждение тому, что мой план по избавлению Гусика от дурной трезвенной привычки необходимо привести в исполнение как можно скорее. С Гусиком я столкнулся нос к носу на лужайке и с первого взгляда понял, что, если он в кратчайшие сроки не пропустит пару рюмок, на нём можно будет поставить крест. Как я уже говорил, солнышко сияло, птички щебетали, короче, мать-природа радовалась вовсю, но Гусик Финк-Ноттль был мрачнее тучи. Бедолага бродил по лужайке кругами, нервно бормоча, что не собирается произносить долгие речи, но чувствует необходимость сказать несколько слов по столь торжественному случаю.
      - Салют, Гусик, - сказал я, останавливая его в тот момент, когда он собирался пойти на новый круг. - Дивное утро, что? Погодка как по заказу.
      Даже если б я раньше не догадался о его плачевном состоянии, мои глаза открылись бы после того, как он проклял утро в частности и погоду вообще. Сами понимаете, я тут же постарался его подбодрить:
      - Я принёс тебе хорошие вести, Гусик.
      Он вздрогнул и посмотрел на меня с надеждой во взоре.
      - Классическая школа в Маркет-Снодсбери сгорела дотла?
      По правде говоря, я немного опешил.
      - Ну, это вряд ли.
      - В городе эпидемия свинки? Дети болеют корью? В школе объявлен карантин?
      - Нет, что ты!
      - Тогда с чего ты взял, что принёс мне хорошие вести?
      Беднягу необходимо было успокоить, пока он окончательно не свихнулся.
      - Перестань, Гусик. Не принимай ты всё так близко к сердцу. Уверяю тебя, вручать призы до смешного просто.
      - До смешного просто? Да знаешь ли ты, что я дни и ночи напролёт только и думаю о своём выступлении, но кроме того, что я не собираюсь произносить долгих речей, в голову мне ничего не лезет? С кем угодно могу поспорить, моя речь не будет долгой. К гадалке не ходи, моя речь будет, короче не придумаешь. О чём, прах побери, мне говорить, Берти? Что вообще говорят, когда вручают призы?
      Я нахмурился. По идее, мне надлежало быть крупным авторитетом в этом вопросе, ведь как-то раз я выиграл приз за знание Священного Писания, но мои воспоминания о том дне, как вы понимаете, были весьма смутными. Затем сквозь туман выплыла одна фраза.
      - Надо сказать, что важна не победа, а участие.
      - Почему?
      - Ну, так полагается. Неплохо звучит, и всё такое.
      - Я тебя о другом спрашиваю. Почему победа не важна?
      - Вот чего не знаю, того не знаю. Но все шишки утверждают, что главное участие.
      - Да, но что это может значить?
      - Должно быть, они хотят подсластить пилюлю тем, кто не выиграл призов.
      - Какое мне до них дело? Меня волнуют шалопаи, которые выиграли призы и выйдут за ними на сцену. А вдруг они начнут корчить мне рожи?
      - Не начнут.
      - Почём ты знаешь? Может, это их заветное желание. А если: Берти, хочешь, скажу тебе одну вещь?
      - Какую?
      - У меня руки чешутся последовать твоему совету и пропустить пару рюмок.
      Я загадочно улыбнулся. Бедолага даже не догадывался, о чём я думал.
      - Брось, Гусик, всё будет хорошо.
      Он опять разволновался.
      - Почём ты знаешь? Как пить дать, я собьюсь.
      - Глупости.
      - Или уроню приз.
      - Чепуха.
      - Или ещё что-нибудь. Нутром чувствую, добром это не кончится. Со мной такое произойдёт, что меня обсмеют с головы до ног, и это так же верно, как то, что я Огастес Финк-Ноттль. Я буквально слышу, как они смеются. Словно шакалы: Берти!
      - Я здесь, старина.
      - Помнишь школу, в которой мы учились перед поступлением в Итон?
      - Конечно. Я выиграл там приз за знание Священного Писания.
      - При чём тут твой приз? Твой приз меня не волнует. Ты не забыл, что случилась с Бошером?
      Нет, я не забыл и никогда не забуду одно из самых ярких воспоминаний моей юности.
      - Генерал-майор сэр Уилфред Бошер, - каким-то безжизненным, тусклым голосам продолжал Гусик, - приехал к нам в школу, чтобы вручать призы. Он уронил книгу на пол. Он наклонился, чтобы её поднять. И его брюки лопнули по шву сзади.
      - Как мы взревели!
      Лицо Гусика перекосилось.
      - Мы вели себя гадостно! Маленькие пакостники! Вместо того, чтобы хранить молчание и сделать вид, что ничего не заметили, мы вопили и орали от восторга, как резаные. И я громче всех. Берти, со мной произойдёт то же самое, что с генерал-майором сэром Уилфредом Бошером. Бог меня покарает за то, что я над ним смеялся.
      - Гусик, прекрати. Не лопнут твои брюки.
      - Почём ты знаешь? Чем я лучше других? У генерала Бошера был прекрасный послужной список, он воевал на северо-западном фронте в Индии, а брюки у него всё же лопнули. Помяни моё слово, Берти, моя песенка спета. И не спорь, я знаю, что говорю. Не понимаю, как у тебя язык повернулся сказать, что ты принёс мне хорошие вести. Вот если б ты сообщил, что в классической средней школе свирепствует бубонная чума и ученикам прописан строгий постельный режим, тогда я обрадовался бы.
      Сами понимаете, у бедолаги совсем крыша поехала. Я решил отвлечь его от чёрных мыслей и для начала мягко положил руку ему на плечо. Он её скинул. Я вновь положил руку ему на плечо, и он опять её скинул. Я поднял руку в третий раз, но он отскочил в сторону и раздражённо спросил, не вообразил ли я себя костоправом.
      Вообще-то, ему следовало вести себя повежливее, но я сделал скидку на его полуобморочное состояние и напомнил себе, что после ленча Гусик станет совсем другим человеком.
      - Когда я сказал, что принёс тебе хорошие вести, старина, я имел в виду Медлин Бассет.
      Плечи у него поникли, а вместо лихорадочного блеска в глазах появилось тоскливое выражение, совсем как у изголодавшейся собаки.
      - Ты не мог принести мне хороших вестей о Медлин. Я опозорился перед ней окончательно и бесповоротно.