- А, это ты, - сказала она.
      С этим трудно было спорить.
      - Где Анжела? - спросил я.
      - В постели.
      - Как, уже?
      - У неё болит голова.
      - Гм-мм.
      По правде говоря, мне это совсем не понравилось. Когда на глазах у девушки возлюбленный приносит ей великую жертву, она не заваливается в постель со своими головными болями, если, конечно, страсть с новой силой разгорелась в её груди. Нет, она крутится вокруг своего избранника юлой, бросая на него мученические взгляды из-под полуопущенных ресниц и пытаясь довести до его сведения, что, ежели он только захочет, она плюнет на все свои дела и усядется с ним за стол переговоров, дабы выработать приемлемое решение проблемы. Да, можете не сомневаться, эта история с постелью натолкнула меня на размышления.
      - Значит, в постели, что? - задумчиво произнёс я.
      - Зачем она тебе?
      - Хотел с ней прогуляться и заодно поболтать.
      - Ты хочешь прогуляться? - неожиданно оживляясь, спросила тётя Делия. - А в каком направлении?
      - Ну, сам не знаю. Мне всё равно.
      - В таком случае могу я попросить тебя об одной услуге?
      - Само собой.
      - Это не займёт у тебя много времени. Знаешь тропинку, которая ведёт мимо теплиц к огороду и заканчивается у пруда?
      - Конечно, знаю.
      - Возьми в сарае прочную верёвку или кусок проволоки, отправляйся к пруду:
      - Понял.
      - :и поищи там большой камень. На худой конец сойдут и несколько кирпичей.
      - Хорошо, - покорно сказал я, хотя, честно признаться, в голове у меня был сплошной туман. - Камень или кирпичи. Будет сделано. А дальше?
      - А дальше, - ответила тётя Делия, - я хочу, чтобы ты, как послушный мальчик, перетянул бы кирпичи верёвкой, сделал бы на другом её конце петлю, надел бы петлю себе на шею и прыгнул бы в пруд. Через несколько дней я распоряжусь, чтобы тебя выловили и похоронили, потому что больше всего на свете мне хочется сплясать на твоей могиле.
      Туману в моей голове прибавилось. И не только туману. Меня оскорбили в лучших моих чувствах, мне нанесли тяжёлую душевную травму. Я вспомнил фразу из одной книги: <Она внезапно выбежала из комнаты, в страхе, что не сможет удержаться и с уст её сорвутся ужасные слова, поклявшись, что ни на минуту не останется в этом доме, где её унижают и оскорбляют>. Поверьте, сейчас я испытывал такие же чувства.
      Затем я напомнил себе, что разговариваю с женщиной, которой не удалось вовремя заморить червячка, и удержался от язвительного ответа, который вертелся у меня на кончике языка.
      - В чём дело, тётя Делия? - мягко спросил я. - За что такая немилость?
      - Немилость!
      - Да. Чем Бертрам провинился?
      Из глаз её вырвалось пламя, от которого я чуть было не ослеп.
      - Какой кретин, болван, идиот, дебил, тупица уговорил меня против моей воли отказаться от обеда? Я знала, что это добром не кончится. С самого начала мне:
      Я понял, что поставил правильный диагноз, и торопливо перебил её:
      - Не волнуйся, тётя Делия. Всё будет хорошо. Я понимаю, тебя мучает голод, что? Дело поправимое. Как только все уснут, спустись в кладовку, где, по сведениям из достоверного источника, находится холодный пирог с говядиной и почками. Наберись терпения. Не теряй веру. Ты принесла жертву не напрасно. Вот увидишь, скоро сюда придёт дядя Том и начнет хлопотать над тобой и выписывать чеки.
      - Правда? Знаешь, где сейчас Том?
      - Я его не видел.
      - Он сидит в своём кабинете, закрыв лицо руками, и бормочет о геенне огненной и о вконец опустившемся человечестве.
      - Опять взялся за старое? Но почему?
      - Потому что мне пришлось поставить его в известность, что Анатоль от нас увольняется.
      Не стану скрывать, всё поплыло у меня перед глазами.
      - Что?!
      - Анатоль объявил, что он от нас уходит. Ты думал, твой блестящий план удался на славу? Интересно, чего ты ждал от чувствительного, темпераментного французского повара, после того как тебе взбрело в голову уговорить всех и каждого отказаться от обеда? Мне сказали, когда первые две перемены вернулись на кухню практически нетронутыми, он заплакал, как ребёнок. А когда то же самое произошло с остальными блюдами, он решил, что это заговор, что его намеренно оскорбили, и не сходя с места подал в отставку.
      - Господи помилуй!
      - Он тебя не помилует. Анатоль, божий дар желудочному соку, исчез как дым, как утренний туман, и всё благодаря тому, что мой племянник - идиот. Теперь тебе понятно, почему я хочу, чтобы ты утопился? Я должна была предвидеть, что несчастья обрушатся на этот дом после того, как ты в него проник и начал изображать из себя умника.
      Суровые слова, но я не обиделся на свою плоть и кровь. По правде говоря, у тёти Делии были все основания считать, что Бертрам попал пальцем в небо.
      - Мне жаль, что так получилось, тётя Делия.
      - Что толку от твоей жалости?
      - Я хотел, как лучше.
      - В следующий раз захоти как хуже. Может, тогда нам удастся отделаться лёгким испугом.
      - Говоришь, дядя Том нервничает?
      - Стонет, как заблудшая овца. Ни о каких деньгах мне теперь и мечтать не приходится.
      Я задумчиво погладил подбородок. Тётя Делия знала, что говорила. Лучше чем кому другому мне было известно, какой страшный удар получил дядя Том, услышав об увольнении Анатоля.
      По-моему, я уже упоминал в своих хрониках, что появившаяся как все мы из моря достопримечательность, за которую тётя Делия вышла замуж, сильно смахивала на опечаленного птеродактиля, а причина его печали заключалась в том, что за долгие годы службы на Востоке, где он грёб деньги лопатой, помимо миллионов дядя Том заработал несварение желудка, и единственным поваром, способным пропихнуть в него пищу без последствий для кишечника, напоминавших пожар Москвы во времена Наполеона, был непревзойдённый мастер гастрономических искусств, Анатоль. Да, всё полетело вверх тормашками, и, должен признаться, в голове у меня царил полный кавардак. Ничего путного на ум мне не приходило.
      Однако, зная себя, я не сомневался, что гениальная мысль может осенить меня с минуты на минуту, и поэтому не стал тратить нервы попусту.
      - Нескладно получилось, - признался я. - Такая новость хоть кого вышибет из колеи. Но оснований для паники нет, тётя Делия. Не беспокойся, я всё улажу.
      Кажется, я где-то уже упоминал, что, сидя в кресле, невозможно пошатнуться, - по крайней мере я на такой подвиг не способен, - но тётя Делия проделала это легко и непринуждённо. Представьте, она сидела, глубоко утонув в мягкой коже, и тем не менее пошатнулась, даже не поморщившись. Лицо её вроде как исказилось от страха и судорожно передёрнулось.
      - Посмей только сунуться ещё раз:
      Я понял, что в настоящий момент она не способна внять голосу разума, и решил дать ей время прийти в себя. Поэтому я ограничился жестом, постаравшись вложить в него своё сожаление по поводу случившегося, и вышел из гостиной. Не уверен, зашвырнула она в меня или нет толстый том <Сочинений Альфреда, лорда Теннисона>, который лежал рядом с ней на столике, но, когда я закрыл за собой дверь, что-то тяжёлое тупо ударилось в неё с другой стороны. Впрочем, я, как вы понимаете, был слишком занят своими мыслями и не придал этому большого значения.
      Само собой, я винил только себя за то, что не учёл, как неожиданное объявление голодовки большинством присутствующих за трапезой повлияет на темпераментного провансальца. Я просто обязан был принять во внимание, что галлы - широко известный факт - вспыхивают как порох по всякому поводу и вовсе без повода. Несомненно, Анатоль вложил всю свою душу без остатка в эти дивные nonnettes de poulet Agnet Sorel и, получив их обратно практически нетронутыми, вообразил себе чёрт-те что.
      Впрочем, кто старое помянет, ну, и так далее. К чему ворошить прошлое? Я имею в виду, что толку? Задача, стоявшая сейчас перед Бертрамом, заключалась в том, чтобы навести порядок в лучшем виде, если вы меня понимаете, и поэтому я ходил по лужайке взад-вперёд, строя и тут же отвергая один план за другим. И когда мне показалось, что передо мной стало что-то вырисовываться, я внезапно услышал стон: нет, крик души, такой безнадёжный, что решил - это дядя Том вырвался из четырёх стен с намерением постонать на свежем воздухе.
      Однако, оглядевшись по сторонам, птеродактилей я не заметил и в некотором недоумении совсем было собрался продолжить свои размышления, как стон повторился. Присмотревшись, я увидел на садовой скамейке под деревьями согбённую туманную фигуру и стоявшую рядом с ней вторую фигуру, тоже туманную. Секунда-другая, и я разобрался, что к чему.
      Туманные фигуры были, назову их по порядку, Гусик Финк-Ноттль и Дживз. Но почему Гусику взбрело в голову стонать на всю округу я, хоть убейся, понять не мог.
      Я имею в виду, ошибки не было. Когда я подошёл ближе, он исполнил свой леденящий душу стон ещё раз, как на бис. Более того, глядя на него, создавалось впечатление, что он недавно вернулся с собственных похорон.
      - Добрый вечер, сэр, - сказал Дживз. - Мистер Финк-Ноттль неважно себя чувствует.
      По правде говоря, я не счёл это уважительной причиной для того, чтобы испускать столь жуткие, заунывные звуки. Я тоже не мог похвастаться хорошим самочувствием, однако вёл себя прилично. Должно быть, мир перевернулся. Я, конечно, всегда считал, что женитьба - дело серьёзное, и не осуждал парней, которые мрачнели на глазах, понимая, что попались на крючок и теперь не смогут открутиться ни за какие коврижки, но я никогда не видел, чтобы новоиспечённые женихи убивались до такой степени.
      Гусик поднял голову, посмотрел на меня мученическим взглядом и судорожно сглотнул слюну.
      - Прощай, Берти, - сказал он, поднимаясь со скамейки.
      Я тут же обратил внимание на его ошибку.
      - Ты хотел сказать: <Привет, Берти>, что?
      - Нет, я хотел сказать: <Прощай, Берти>. Я ухожу.
      - Куда?
      - На пруд. Топиться.
      - Не валяй дурака.
      - Я не валяю дурака. Разве я валяю дурака, Дживз?
      - Возможно, вы собираетесь поступить несколько опрометчиво, сэр.
      - Потому что хочу утопиться?
      - Да, сэр.
      - Ты считаешь, мне не стоит топиться?
      - Я бы не советовал, сэр.
      - Хорошо, Дживз. Как скажешь. Наверное, миссис Траверс расстроится, если мой распухший труп будет плавать в её пруду.
      - Да, сэр.
      - А она была очень добра ко мне.
      - Да, сэр,
      - И ты был добр ко мне, Дживз.
      - Благодарю вас, сэр.
      - И ты тоже, Берти. Очень добр. Все вы были добры ко мне. Так добры, что нет слов. Безмерно добры. Мне не на что жаловаться. Да, я не стану топиться. Пойду прогуляюсь.
      Я стоял с отвисшей челюстью и смотрел, как он исчезает в темноте.
      - Дживз, - проблеял я как ягнёнок, ищущий разьяснений у матери-овцы, - что стряслось?
      - Мистеру Финк-Ноттлю немного не по себе, сэр. Только что он испытал сильное душевное потрясение.
      Я решил вкратце освежить в памяти события минувшего вечера.
      - Я оставил его здесь наедине с Медлин Бассет.
      - Да, сэр.
      - Я провел подготовительную работу по смягчению её сердца.
      - Да, сэр.
      - Он знал назубок, как себя вести и что говорить. Я всё ему объяснил, а потом мы репетировали.
      - Да, сэр. Мистер Финк-Ноттль рассказал мне о ваших усилиях.
      - Но тогда:
      - Мне очень жаль, сэр, но произошёл небольшой казус.
      - Ты имеешь в виду, Гусик где-то напортачил?
      - Да, сэр.
      У меня ум зашёл за разум. Я никак не мог понять, как Гусик ухитрился провалить дело, которое должно было выгореть на все сто.
      - Но что же такое произошло? Ведь она любит его, Дживз.
      - Вот как, сэр?
      - Я слышал признание из её собственных уст. Ему только и надо было, что сделать ей предложение.
      - Да, сэр.
      - Ну, он его сделал?
      - Нет, сэр.
      - Прах побери, о чём же тогда он с ней говорил?
      - О тритонах, сэр.
      - О тритонах?
      - Да, сэр.
      - Но с чего вдруг ему захотелось говорить о тритонах?
      - Мистер Финк-Ноттль не хотел говорить о тритонах, сэр. Насколько я понял, это не входило в его планы.
      По правде говоря, я совсем растерялся.
      - Но человека нельзя заставить говорить о тритонах, если он того не хочет.
      - Мистер Финк-Ноттль, сэр, к величайшему сожалению, стал жертвой нервного срыва. Неожиданно осознав, что находится наедине с молодой леди, он, по его словам, потерял голову. В подобных случаях джентльмены начинают говорить первое, что придёт на ум, и мистер Финк-Ноттль самым подробным образом начал описывать, как следует ухаживать за больными и здоровыми тритонами.
      Шоры упали с моих глаз. Наконец-то я разобрался, что к чему. По правде говоря, в моей жизни тоже бывали такие моменты. Помню, как-то раз я сидел у зубного врача и в течение десяти минут не давал ему запихнуть орудие пытки мне в рот, рассказывая анекдот о шотландце, ирландце и еврее. Это у меня получилось само собой. Чем старательнее он пытался засунуть в меня сверло, тем чаще я пересыпал свою речь словами <Содом и Гоморра>, <проклятье> и <ай-яй яй>. Когда перестаёшь соображать от страха, в голове у тебя вроде как щёлкает, и ты начинаешь нести сам не знаешь что.
      Да, мне ничего не стоило поставить себя на место Гусика, и я мог представить себе всю сцену, словно она произошла у меня на глазах. Гусик и Бассет остались вдвоём в саду, освещённом звёздами. Кругом стояла тишина. Несомненно, как я ему советовал, он начал разглагольствовать о закатах и сказочных принцессах, а когда пришла пора закругляться, довёл до её сведения, что ему необходимо сообщить ей нечто важное. Тут, я предполагаю, она томно спустила глаза и шепотом спросила: <Да?>
      Он, должно быть, сказал, что давно хотел с ней об этом поговорить, а она, скорее всего, ответила: <Ах!>, или: <Ох!>, а может, просто вздохнула, как умирающий лебедь. А затем их глаза встретились, совсем как мои с зубным врачом, и внезапно Гусик почувствовал, что лошадь лягнула его в поддыхало, и свет перед его глазами померк, после чего он услышал собственный голос, бубнящий о тритонах. Да, психология Гусика была для меня всё равно что открытая книга.
      Тем не менее я считал, что Гусик один был виноват в том, что произошло. Я ещё понимал, что его понесло, но почему он вовремя не остановился? Убедившись, что язык помимо его воли мелет о тритонах, он просто обязан был заткнуться. Уж лучше б он молчал, чем изображал шута горохового. Не мог он не видеть, что выставляет себя перед Медлин на посмешище. Когда девушка трепетно ждёт, что мужчина начнёт изливать перед ней свою душу и страстно объясняться в любви, вряд ли она придёт в восторг, услышав взамен рассуждения о водных представителях отряда саламандр.
      - Плохо дело, Дживз.
      - Да, сэр.
      - Как долго продолжалось это безобразие?
      - Насколько мне удалось понять, довольно продолжительное время, сэр. Согласно мистеру Финк-Ноттлю, он весьма подробно проинформировал мисс Бассет не только о простых тритонах, но об их разновидностях с гребешком или плавательной перепонкой. Он описал ей, как тритоны во время брачного периода живут в воде, питаясь головастиками, личинками насекомых и мелкими ракообразными; как спустя определённый период они выходят на сушу, начиная поедать слизней и червей; и как у новорожденных тритонов снаружи имеются три пары жабер, похожих на плюмаж. Далее мистер Финк-Ноттль принялся объяснять, что тритоны отличаются от остальных представителей класса саламандр формой хвоста и ярко выраженным половым диморфизмом, но в эту минуту молодая леди прервала его речь, сказав, что желает вернуться в дом.
      - А дальше?:
      - Она ушла, сэр.
      Я глубоко задумался. Всё больше и больше я убеждался, что Гусик относится к числу тех редких типов, которым помогай не помогай, всё без толку. Когда за что-то берёшься, надо доводить дело до конца, а он, похоже, не был на это способен. С неимоверными усилиями я протоптал ему тропинку, да что там тропинку, дорогу, устланную цветами, а он, вместо того, чтобы пойти по ней, свернул куда-то в сторону и заблудился в трёх соснах.
      - Тяжёлый случай, Дживз.
      - Да, сэр.
      При других обст. я, безусловно, поинтересовался бы его соображениями на этот счёт, но, после того как он невзлюбил мой клубный пиджак, я скорее повесился бы, чем обратился бы к нему за советом.
      - Тут надо хорошенько всё обдумать.
      - Да, сэр.
      - Придётся мне пошевелить мозгами.
      - Да, сэр.
      - Спокойной ночи, Дживз.
      - Спокойной ночи, сэр.
      И он растворился в воздухе, оставив Бертрама Вустера наедине с самим собой. По правде говоря, на меня столько всего навалилось, что я не знал, за что хвататься.
      ГЛАВА 12
      Не стану гадать, происходило с вами такое или нет, но за собой я неоднократно замечал одну странность: если с вечера меня мучила, казалось бы, неразрешимая задача, то, всласть выспавшись, я находил её решение в два счёта.
      Так произошло и на этот раз.
      Насколько мне известно, великие умы, изучающие данную проблему, уверяют нас, что тут дело в подсознании, и, весьма возможно, они не врут. Я, конечно, не могу утверждать наверняка, что у меня имеется это самое подсознание, но ничуть не удивлюсь, если оно всё-таки присутствует, а я просто об этом ничего не знаю. И если моё последнее предположение верно, значит оно, подсознание, трудилось всю ночь в поте лица, пока тело Вустера спало сладким сном и в ус не дуло.
      А говорю я это потому, что не успел я утром открыть глаза, как увидел свет. Нет, вы меня не поняли. Само собой, я увидел свет, утром в комнате всегда светло, но я имел в виду, что увидел свет истины. Проблема, казавшаяся мне с вечера неразрешимой, как выяснилось, не стоила выеденного яйца. моё доброе старое подс. во всём разобралось и преподнесло мне решение на блюдечке с голубой каёмочкой, так что теперь я абсолютно точно знал, какие шаги надо предпринять, чтобы вернуть Гусика в ряды недремлющих Ромео.
      Мне бы хотелось, чтобы вы уделили мне минутку вашего драгоценного времени и вспомнили бы наш с Гусиком разговор, когда я натаскивал его перед свиданием с Медлин Бассет. Поймите меня правильно, я говорю не о закатах, сказочных принцессах и прочей белиберде, а о том моменте, когда я предложил ему пропустить рюмку-другую, а он ответил, что не выпил за всю свою жизнь ни капли спиртного. Тогда я не стал настаивать, хотя про себя подумал, что делать девушкам предложения, не заложив за воротник, глупость, каких свет не видывал.
      И, сами понимаете, я оказался абсолютно прав. Последующие события показали, что, накачавшись по горло одним апельсиновым соком, Гусик опозорился, хуже не бывает, и потерпел фиаско. В ситуации, когда безумные, страстные слова должны были пронзить сердце девицы, как раскалённый нож пронзает масло, он решил развлечь её лекцией о тритонах.
      Такую романтичную особу, как Медлин Бассет, не завоюешь с помощью тритонов. Совершенно очевидно, прежде чем продолжить осаду, Огастесу Финк-Ноттлю следовало отказаться от дурной привычки, приобретённой в детстве, и как следует заправиться, если вы меня понимаете. Во втором раунде он должен был смело и решительно отправить свою избранницу в нокаут. Таким образом он устроил бы свои дела и заодно дал бы возможность <Морнинг пост> заработать десять шиллингов, которые ему пришлось бы заплатить за брачное объявление.
      После того как я пришёл к данному выводу, мне стало спокойнее на душе, и, когда Дживз принёс мне утренний чай, моя программа действий была разработана в мельчайших подробностях. Я даже собирался посвятить в неё непокорного малого и уже произнёс: <Послушай, что я тебе скажу:>, когда появление Тяпы нарушило мои планы.
      Он вошёл в комнату тяжёлой походкой, и я с первого взгляда понял, что прошедшая ночь не принесла страдальцу облегчения. Как ни странно, сегодня Хильдебранд Глоссоп выглядел ещё более измученным, чем вчера, и был похож на побитую собаку, которая, убедившись, что кошка сожрала его законную еду, попыталась уворовать со стола кусок мяса и получила за это хорошего пинка под рёбра.
      - Привет, Тяпа, старая развалина, - сказал я. - Какая муха тебя укусила?
      Дживз, по своему обыкновению, незаметно ускользнул ужом, а я жестом предложил бренным останкам Тяпы сесть в кресло.
      - Что с тобой, старичок? - участливо спросил я.
      Он плюхнулся на мою кровать и начал разглаживать покрывало.
      - Я побывал в аду, Берти.
      - Где ты побывал?
      - В аду.
      - В аду? Зачем тебя туда понесло?
      Он мрачно уставился перед собой, и, проследив направление его взгляда, я убедился, что он смотрит на фотографию дяди Тома в каком-то неприличном масонском облачении, стоявшую на каминной полке. Я много лет подряд пытался уломать тётю Делию либо сжечь это безобразие, либо, если оно так дорого её сердцу, по крайней мере вынести из комнаты, где я живу, приезжая в Бринкли-корт. Но тётю Делию вразумить невозможно. Она каждый раз мне отказывала, ссылаясь на то, что поступает так ради моего же блага. Данная фотография, утверждала тётя Делия, должна была, во-первых, дисциплинировать мой дух, а во-вторых, беспрестанно напоминать мне, что жизнь вовсе не так весела и легка, как я думаю.
      - Если тебе больно на неё смотреть, поверни её лицом к стене, посоветовал я.
      - Что?
      - Я имею в виду фотографию дяди Тома в мундире пожарника.
      - Я пришёл к тебе не для того, чтобы тратить время на пустую болтовню. Я пришёл за сочувствием.
      - И ты не ошибся адресом. Что у тебя стряслось? Мучаешься из-за Анжелы, верно? Боишься её потерять? У меня созрел потрясающий план по обузданию твоей строптивицы. Гарантирую, она бросится тебе на шею ещё до захода солнца.
      Он то ли хрюкнул, то ли тявкнул.
      - Держи карман шире!
      - Тяше, Типа.
      - А?
      - Я хотел сказать: <Тише, Тяпа>. Угомонись. Я всё обдумал. Как раз перед твоим приходом я собирался рассказать Дживзу, какие шаги я намерен предпринять. Хочешь послушать мой план?
      - Не хочу. Твои идиотские планы сидят у меня в печёнках. Никакие планы мне не помогут. Она меня бросила и влюбилась в кого-то другого. Плевать ей на меня с высокой колокольни.
      - Чушь.
      - Нет, не чушь.
      - Нет, чушь. Говорю тебе, Тяпа, для меня сердце женщины - открытая книга. На что угодно готов поспорить, Анжела тебя любит.
      - В таком случае ей удаётся очень тщательно это скрывать. По крайней мере она не была похожа на любящую женщину вчера вечером в кладовке.
      - Значит, ты всё-таки пошёл в кладовку?
      - Идиотский вопрос. А ты как думаешь?
      - И наткнулся на Анжелу?
      - Не только на Анжелу. Помимо неё я имел удовольствие лицезреть твою тётю и твоего дядю.
      По всей видимости, я отстал от жизни. Это было что-то новенькое. Я много раз гостил в Бринкли-корте, но даже не подозревал, что общество собиралось по вечерам в кладовке. Похоже, в последнее время она служила кафе быстрого обслуживания, совсем как на ипподроме.
      - Расскажи мне всё без утайки, - попросил я. - И главное, постарайся не упустить ни одной детали, потому что самая ничтожная деталь очень часто решает исход дела.
      Он в последний раз окинул фотографию дяди Тома мрачным взглядом и насупился ещё больше.
      - Ну, хорошо. Слушай. Ты помнишь наш разговор о пироге с говядиной и почками?
      - Ещё бы!
      - Так вот, примерно в час ночи я решил, что пришла пора действовать, потихоньку вышел из комнаты и спустился вниз. Холодный пирог так и стоял у меня перед глазами.
      Я кивнул. Мне было хорошо известно, как холодные пироги умеют стоять перед глазами.
      - Я добрался до кладовки, выудил пирог с полки и поставил его на стол. Я приготовил нож и вилку. Я нашёл соль, горчицу и чёрный перец. В кастрюльке оставалось несколько холодных картофелин, их я тоже достал. Потом я уселся на табурет и совсем было собрался от души перекусить, когда позади меня раздался какой то звук, и, обернувшись, я увидел в дверях твою тётю.
      - Должно быть, тебе стало неловко.
      - Более чем неловко.
      - Готов был на месте провалиться, что?
      - Нет, не готов. Я смотрел на Анжелу.
      - Она пришла вместе с мамой?
      - Нет, вместе с папой. Буквально через минуту. На нём была розовая пижама, а в руке он держал пистолет. Ты когда-нибудь видел своего дядю в розовой пижаме и с пистолетом?
      - Нет.
      - Ты мало что потерял.
      - А как же Анжела? - торопливо спросил я, не желая, чтобы он уводил разговор в сторону, - Ты случайно не заметил, когда она на тебя смотрела, её глаза не потеплели?
      - Она на меня не смотрела. Она смотрела на пирог с говядиной и почками.
      - Сказала что-нибудь?
      - Не сразу. Первым заговорил твой дядя. Он уставился на твою тётю и спросил: <Господи прости, Делия, что ты здесь делаешь?>, на что она ответила: <Если уж на то пошло, мой драгоценный лунатик, что здесь делаешь ты?> Тогда твой дядя сообщил, ему показалось, что в дом проникли разбойники, так как он слышал посторонние звуки.
      Я кивнул. Странное на первый взгляд поведение дяди Тома не было для меня неожиданностью. С тех самых пор, как он вернулся со скачек (где жокей попридержал Яркий Свет, за что и был дисквалифицирован) и обнаружил, что окно в судомойне распахнуто настежь, старикан, образно говоря, зациклился на разбойниках. Я до сих пор не могу забыть, как однажды, ничего не подозревая, я решил высунуть голову в окно, чтобы подышать свежим воздухом, и чуть было не проломил себе череп о железные прутья решётки, которой позавидовала бы любая средневековая тюрьма.
      - <Какие именно звуки?> - поинтересовалась твоя тётя. <Странные звуки>, объяснил твой дядя. Вот тогда Анжела, змея подколодная, заговорила. <Должно быть, их издавал мистер Глоссоп во время еды>, - сказала она и бросила на меня высокомерный взгляд, какой возвышенные одухотворённые девы бросают на толстых обжор, чавкающих на весь ресторан. Она словно давала мне почувствовать, что мой живот бьётся о коленки, а шея настолько заплыла жиром, что кожа висит складками. Затем, всё тем же неприятным тоном, она продолжала: <Я забыла тебе сказать, папа, что мистер Глоссоп садится за стол три-четыре раза за ночь. Это помогает ему продержаться до завтрака. У него удивительный аппетит. Посмотри, он съел почти весь пирог с говядиной и почками>.
      Тут Тяпа задрожал с головы до ног и принялся стучать кулаком по одеялу, чуть было не сломав мне ногу. Глаза его лихорадочно блестели.
      - Какое вероломство, Берти! Какая несправедливость! Ведь я даже не притронулся к этому пирогу. Вот они, женщины!
      - Что верно, то верно.
      - На этом твоя кузина не успокоилась. <Ты даже представить себе не можешь, - продолжала она, - как мистер Глоссоп любит поесть. Только для этого он и живёт. Как правило, он съедает шесть-семь обедов за день, а когда все ложатся спать, начинает кушать по новой. Я считаю, это дар божий>. Твоя тётя оживилась и сказала, что я напоминаю ей боа-констриктора. Анжела спросила, не спутала ли она его с питоном. А затем они принялись горячо спорить, на кого из этих двух тварей я похож больше. Твой дядя тем временем яростно размахивал пистолетом и только чудом никого не прикончил. А я сидел над пирогом как оплёванный и глотал слюни. Теперь ты понимаешь, почему я говорю, что побывал в аду?
      - Да. Несладко тебе пришлось.
      - В конце концов твоя тётя и Анжела пришли к выводу, что Анжела права и я напоминаю им питона. А потом мы гурьбой пошли наверх, и по дороге Анжела с материнской заботливостью уговаривала меня подниматься по лестнице как можно медленнее, потому что после семи-восьми обедов у человека моей комплекции от резких движений может случиться удар. Она доверительно мне сообщила, что раскормленной собаке, например, хороший хозяин никогда не позволит взбежать по ступенькам, потому что бедняжка будет пыхтеть, задыхаться, а в результате умрёт от разрыва сердца. Далее она обратилась к твоей тёте за поддержкой, спросив, помнит ли та сдохшего от обжорства спаниеля, Эмброза, и твоя тётя, с сожалением вздохнув, произнесла: <Бедняга Эмброз, его за уши было не оттащить от помойки>, после чего Анжела, одобрительно кивнув, участливо сказала: <Вот видите, мистер Глоссоп. Прошу вас, поберегите себя>. А ты ещё говоришь, она меня любит!
      Я сделал всё возможное, чтобы его подбодрить.
      - Девичьи шалости, что?
      - Какие, к чертям собачьим, шалости! Она меня разлюбила, и точка. Когда-то я был её идеалом, а сейчас она топчет меня, как грязь под ногами. Совсем потеряла голову из-за того типа, кем бы он ни был, в Каннах, и теперь смотреть в мою сторону не хочет.
      Я поднял брови.
      - Дорогой мой, куда подевался твой здравый смысл? Анжелин парень в Каннах - выдумка, миф. Прости меня за это выражение, но у тебя самая настоящая idee fixe.
      - Чего у меня?
      - Idee fixe. Сам знаешь. Весьма распространённая болезнь. Как у дяди Тома, который вообразил, будто все жулики на свете скрываются у него в саду и ждут удобного момента, чтобы забраться в дом. Ты всё время твердишь про какого-то типа в Каннах, а в Каннах никаких типов не было, и сейчас я объясню тебе, почему там не было никаких типов. Докладываю, что в течение двух месяцев, проведённых на Ривьере, мы с Анжелой были практически неразлучны. Если б за ней кто-нибудь увивался, я сразу бы заметил.
      Он вздрогнул. Мои слова явно произвели на него впечатление.
      - О, значит, в Каннах вы всё время были вместе?
      - Уверяю тебя, она двух слов никому другому не сказала, если не учитывать абсолютно невинных разговоров за общим столом или в казино.
      - Понятно. Ты имеешь в виду, вы постоянно были вдвоём и когда купались, и когда гуляли при лунном свете?
      - Вот именно. Отдыхающие в отеле даже подтрунивали над нами по этому поводу.
      - Должно быть, ты приятно провёл время.
      - О, конечно. Я всегда очень любил Анжелу.
      - Вот как?
      - Когда мы были детьми, она называла себя моей маленькой наречённой.
      - Так и называла?