Письмо пришло утром шестнадцатого числа, к тому времени, когда изрядная часть завтрака уже проследовала через вустеровский рот. Благополучно укрепив оборонительные рубежи кипперсами[1] и кофе, я ощутил в себе силы огорошить Дживса новостями. Ибо, как сказал Шекспир, раз уж ты собрался что-то предпринять, то навались и разделайся с этим немедля. Бедняга Дживс, конечно, огорчится, а то и надуется — но, будь я неладен, от огорчения еще никто не умирал. Во всяком случае, от огорчения в таких гомеопатических дозах. Жизнь честна, жизнь сурова — и людям иногда не мешает об этом вспомнить.

— Кстати, Дживс, — сказал я.

— Сэр?

— Тут к нам пришла весточка от леди Уикэм. Приглашает на все Рождество к себе в Скелдингс. Так что начинай-ка ты сгребать в кучу предметы первой необходимости. Мы направим туда стопы числа двадцать третьего. Побольше белых галстуков, Дживс; и откопай в гардеробе что-нибудь для дневных прогулок — эдакое, знаешь, пейзанского типа, и чтобы повеселей. Думаю, мы там слегка задержимся.

Воцарилась тишина. Я ощутил на себе его леденящий взгляд, и чтобы не обратиться ненароком в какой-нибудь там столп[2], благоразумно сосредоточил внимание на апельсиновом джеме.

— Насколько я помню, сэр, непосредственно после Рождества вы намеревались посетить Монте-Карло.

— Да, было дело. Но Монте-Карло придется вычеркнуть из программы. Планы есть планы — им свойственно меняться.

— Очень хорошо, сэр.

Как нельзя вовремя затрезвонил телефон, разряжая потенциально щекотливую ситуацию.

— Слушаю? Да, мадам. Очень хорошо, мадам. Передаю трубку мистеру Вустеру, — он протянул мне трубку. — Миссис Спенсер Грегсон, сэр.

Знаете, иногда мне кажется, что Дживс теряет хватку. В прежние времена он, и глазом не моргнув, отвечал тете Агате, что меня нет дома. Укоризненно покосившись на него, я взялся за мерзкое приспособление.

— Алло? Да? Алло! Берти на проводе! Алло? А… Алло??

— Что ты заладил со своим «алло»? — резко, как всегда, взлаяла в трубку престарелая родственница. — Как попугай! Хотя нет, у попугая все-таки больше мозгов!

Я считаю, что вести беседу в таком тоне ранним утром — вопиющее неприличие. Впрочем, чего еще ждать от тети Агаты?

— Берти! Леди Уикэм говорит, что пригласила тебя в Скелдингс на Рождество. Ты едешь?

— Конечно!

— Ну смотри, веди там себя пристойно! Не забывай, что леди Уикэм — моя старинная подруга.

Я не склонен выслушивать подобные инсинуации по телефону. Лицом к лицу — еще куда ни шло, но по телефонным проводам — нет и еще раз нет.

— Уверяю вас, тетя Агата, — чопорно ответил я, — что приложу максимум усилий, дабы вести себя именно так, как приличествует английскому джентльмену, наносящему рождественский виз…

— Что ты там мямлишь? Говори в трубку! Я ничего не слышу!

— Ясное дело, говорю.

— А? Ну, так смотри же! И еще одна причина, Берти, по которой ты должен приложить все усилия, чтобы скрыть свою придурковатость: в Скелдингсе будет сэр Родерик Глоссоп.

— Что?!

— Не вопи мне в ухо! Я чуть не оглохла!

— Мне почудилось, вы что-то сказали про сэра Родерика Глоссопа?

— Ну да.

— Вы, случайно, не Таппи Глоссопа имели в виду?

— Когда я говорю про сэра Родерика Глоссопа, я имею в виду сэра Родерика Глоссопа. Берти, слушай меня внимательно. Ты меня слышишь?

— Да уж слышу…

— Ну, слушай же. Мне — ценой невообразимых усилий и вопреки неоспоримым фактам, — почти удалось убедить сэра Родерика, что ты все-таки не сумасшедший. Он согласился повременить с окончательным диагнозом и взглянуть на тебя еще раз. Таким образом, от твоего поведения в Скелдингсе…

Но я уже повесил трубку. Я был совершенно ошеломлен. Фраппирован[3] до глубины души. Меня просто как громом ударило.

Сейчас я вам кое-что расскажу о сэре Родерике, а вы намекните, если уже знаете. Так вот, этот Глоссоп, стреляный воробей высокого полета, обладатель из ряда вон выдающихся бровей и безволосого черепа — крупный специалист по чокнутым. Не спрашивайте, как это получилось, но в свое время я был помолвлен с его дочерью Гонорией, устрашающе энергичной особой; на досуге она читает Ницше, а смех у нее — как эти самые волны, что немолчно о кремнистый берег бьют.[4] События, из-за которых нас сняли с забега, убедили старину Глоссопа, что у меня не все в порядке с башкой, и с тех пор мое имя занимает первое место в его списке «Придурки, с которыми мне довелось сидеть за обеденным столом».

Внутренний голос нашептывал мне, что достичь духовного единения с этим субъектом будет непросто даже в Рождество, когда на земле официально объявлен мир и в человецех благоволение.[5] И я бы не поехал ни в какой Скелдингс, если бы не ряд наиважнейших причин.

— Дживс, — сказал я, весь в смятении, — ты представляешь? У леди Уикэм будет сэр Родерик Глоссоп!

— Да, сэр. Если вы закончили с завтраком, я уберу со стола.

Холод и отчуждение. Ни капли сострадания. Ни грана сплоченности, столь желанной в такие минуты. Сняв Монте-Карло с повестки дня, я совсем расстроил его ряды. Чего, впрочем, и следовало ожидать. В Дживсе есть спортивная жилка, и я знал, что ему не терпится пощекотать себе нервы над зеленым сукном.

Ну что ж; я проигнорировал столь вопиющее нарушение благопристойности. Мы, Вустеры, умеем сдерживать свои эмоции.

— Убирай, Дживс, — с достоинством ответил я. — Исполни все, не медля ни минуты.[6]

До конца недели наши отношения оставляли желать лучшего. По утрам этот тип подавал мою порцию чая с ледяной отрешенностью. Двадцать третьего декабря всю дорогу в Скелдингс он просидел истуканом, а когда перед обедом стал вдевать запонки в мою рубашку… одним словом, именно так я и представлял себе акт гражданского неповиновения. Конечно, все это меня ужасно тяготило. Двадцать четвертого декабря, едва открыв глаза, я принял решение: раскрыть перед ним все деликатные обстоятельства и положиться на дживсовское врожденное здравомыслие.

Проснулся я, кстати, в превосходном настроении. Все складывалось как нельзя лучше. Леди Уикэм, дама с незабываемым носом, до оторопи похожая на тетю Агату обводами корпуса, встретила меня вполне дружелюбно, а ее дочь Роберта была так радушна, что в моем сердце, должен признаться, задребезжали давно затихшие струны. Что до сэра Родерика, то он, похоже, проникся рождественским духом до неприличия. При мимолетной встрече со мной у него дернулся уголок рта — видимо, так он представляет себе улыбку, — и он произнес: «Ага, молодой человек». Пускай не прослезившись от радости и умиления, но все же произнес! Как по мне, так это не меньшее чудо, чем лев, возлегший рядом с ягненком.[7]

Жизнь выглядела прекрасной во всех отношениях; оставалось лишь поведать Дживсу о всяческих тонкостях и подоплеках.

Он скрывался в клубах пара с утюгом в руках.

— Дживс!

— Сэр?

— Так вот, насчет этой истории с нашей поездкой в Скелдингс. Хочу сказать тебе пару слов для ясности. Думаю, ты имеешь право на информацию.

— Простите, сэр?

— Я знаю, что отмена забега в Монте-Карло тебя слегка контузила,..

— Не вполне так, сэр.

— Нет, Дживс, именно так. Для меня не секрет, что сердце твое рвалось на зимовку в старый добрый холерный барак. Я видел, как загорелись твои глаза при упоминании о поездке в прекраснейшее из вместилищ скверны; ты чуть слышно запыхтел и как-то эдак задвигал пальцами. Понимаю, Дживс, понимаю. А когда в программе произошли непредвиденные изменения, «в железо вошла душа твоя»…[8]

— Не вполне так, сэр.

— Боюсь, что так, Дживс; я ведь вижу… Но я хочу, чтобы ты понял: мое решение — не пустая блажь. Не из ребяческой прихоти я принял приглашение леди Уикэм, о нет! Я пошел на это после многодневных раздумий и в силу целого ряда причин. Во-первых: может ли человек проникнуться рождественским духом в таком месте, как Монте-Карло?

— Упомянутый «человек» жаждет проникнуться рождественским духом, сэр?

— Несомненно. И я всецело на его стороне, Дживс. Итак, с первым пунктом мы разобрались. Теперь второе. Таппи Глоссоп.

— Сэр Родерик Глоссоп, сэр?

— Нет, его родной племянник. Наверняка он попадался тебе на глаза — светловолосый такой типчик, что слоняется по дому с ухмылкой чеширского кота. Это и есть Таппи, с которым я уже давно мечтаю сойтись врукопашную. Давно точу я зуб на этот сосуд гнева, готовый к погибели.[9] Вот послушай, Дживс, и скажи, если я не прав, замышляя ужасную месть.

И я отхлебнул глоток чая, поскольку от одного лишь воспоминания о перенесенных обидах у меня пересохло в горле.

— Таппи — племянник сэра Родерика, от руки которого… да ты и сам знаешь, что я претерпел от руки которого! А ведь я всегда относился к Таппи по-братски — как в «Трутнях», так и в иных местах. Нельзя судить о человеке по его родственникам, твердил я себе. Упаси Бог, чтобы мне ставили в вину, к примеру, тетю Агату! Скажи, Дживс — разве я не образец терпимости?

— В высшей степени, сэр.

— Так вот, я пригреваю этого Таппи у себя на груди — и чем он мне отплатил, как ты думаешь?

— С трудом могу себе представить, сэр.

— Так слушай! Как-то в «Трутнях» после обеда он заключает со мной пари, что я не пройду над бассейном по кольцам. Я принимаю вызов, мощно прохожу дистанцию, добираюсь до последнего кольца — и что же я вижу? Этот демон в человеческом обличье перекинул кольцо через перекладину и обрек меня висеть в пустоте, лишив возможности сойти на брег родной, войти в свой дом, обнять любимых… Короче, пришлось плюхаться в воду. Потом он признался, что часто ловил товарищей на эту удочку — и я торжественно заявляю, что в Скелдингсе — при всем многообразии возможностей, которые дарит загородная усадьба, — его настигнет мое возмездие! Иначе я буду просто не я.

— Понимаю, сэр.

Судя по косвенным уликам, Дживс все равно не дошел до нужного градуса сострадания — и я решился, невзирая на всю деликатность предмета, выложить на стол последний козырь.

— А теперь — главная причина нашего визита, — я нырнул в родимую чашку, чувствуя, что краснею. — Суть причины… одним словом, я влюблен.

— Вот как, сэр?

— Ты знаешь мисс Роберту Уикэм?

— Да, сэр.

— Ну вот.

Я выдержал паузу, чтобы дать ему обдумать новость.

— Здесь, в Скелдингсе, — сказал я, — ты наверняка будешь часто видеться с горничной мисс Уикэм. В таких случаях не бойся хватить через край.

— Простите, сэр?

— Ты знаешь, о чем я. Расскажи ей, какой я славный малый. Упомяни о моих потаенных глубинах. Это дойдет куда надо. Напирай на мое доброе сердце и не забудь, что в этом году я пробился в финал чемпионата «Трутней» по сквошу. Одним словом, популяризируй меня изо всех сил. Ничто не стоит так дешево и не ценится так дорого, как немного рекламной шумихи.

— Очень хорошо, сэр; однако…

— Что — «однако»? -

— Видите ли, сэр…

— Ты не мог бы произносить свое «видите ли» не таким постным тоном? По-моему, я тебе уже на это указывал. Обуздай пагубную привычку, пока она окончательно не обуздала тебя. Итак, что у тебя на уме?

— Я бы не хотел оказаться непозволительно…

— Давай-давай, Дживс. Мы всегда рады выслушать ваше мнение, всегда рады.

— С вашего позволения, сэр, хочу сказать, что с трудом представляю мисс Уикэм в качестве приемлемой…

— Дживс, — холодно сказал я, — если у тебя есть претензии к этой девушке, то при мне лучше их не высказывать.

— Очень хорошо, сэр.

— И при ком-либо другом, хочу тебе заметить, — тоже. Что ты имеешь против мисс Уикэм?

— Но право же, сэр…

— Дживс, я настаиваю. Пора объясниться начистоту. Ты выражаешь недовольство мисс Уикэм. Я желаю знать, почему.

— Мне просто пришло в голову, сэр, что мисс Уикэм вряд ли можно счесть идеальной парой для джентльмена вашей конфигурации.

— Что ты имеешь в виду под «джентльменом моей конфигурации»?

— Видите ли, сэр…

— Опять!!!

— Прошу прощения, сэр. Данный оборот речи вырвался у меня непредумышленно. Я собирался сказать, что готов аутентифицировать свое…

— Ты готов свое что?

— … сказать, что поскольку вы желаете выслушать мое…

— Нет. Не желаю.

— Мне показалось, сэр, что вы хотели обсудить мои взгляды на данный вопрос.

— В самом деле? Ну что же, давай обсудим.

— Очень хорошо, сэр. Мисс Уикэм, — очаровательная, позволю себе заметить, юная леди

— Вот теперь, Дживс, ты попал в самую точку. Какие глаза!

— Да, сэр.

— Что за волосы!

— Сущая правда, сэр.

— А какая у нее espieglerie![10].. если я не спутал…

— Вы нашли совершенно точное слово, сэр.

— Ну хорошо. Продолжай.

— Отдавая должное всесторонним достоинствам мисс Уикэм, сэр, я бы все же не рискнул назвать ее приемлемой кандидатурой для матримониальных устремлений джентльмена вашей конфигурации. На мой взгляд, мисс Уикэм недостает серьезности; ее натуре свойственны определенная ветреность и легкомыслие. Джентльмену, предполагающему сочетаться браком с мисс Уикэм, следует иметь властный склад характера и определенную силу воли.

— Вот именно, Дживс!

— Кроме того, я бы поостерегся рекомендовать в спутницы жизни юную леди с рыжими волосами столь яркого оттенка. На мой взгляд, сэр, рыжий цвет таит в себе опасность.

Я смерил мерзавца суровым взглядом.

— Дживс, ты несешь околесицу.

— Очень хорошо, сэр.

— Полная белиберда!

— Очень хорошо, сэр.

— Какой-то бред сивой кобылы!

— Очень хорошо, сэр.

— Ну хорошо, сэр… то есть — Дживс. Давай на этом и покончим.

И не без надменности отхлебнул глоток чая.

Мне не часто удается уличить Дживса в ошибке, и когда — уже к обеду! — мне выпала такая возможность, я не преминул ею воспользоваться.

— Так вот, затрагивая затронутый нами вопрос… — начал я, выйдя из ванной и взяв быка за рога в тот момент, когда он обследовал мою рубашку. — Ну, Дживс — советую тебе чрезвычайно внимательно отнестись к моим словам. Хотя, не стану скрывать, слова эти могут поставить тебя в глупое положение.

— В самом деле, сэр?

— Да, Дживс. В чертовски дурацкое положение поставить могут тебя. Надеюсь, после этого ты умеришь свои широковещательные заявления о малознакомых людях. Итак. Если я ничего не путаю, сегодня утром ты заявил, что мисс Уикэм — особа а) непостоянная, б) легкомысленная, а кроме того, ей недостает серьезности. Я точно излагаю твои слова?

— Совершенно точно, сэр.

— Так вот, сейчас тебе придется взять их обратно. Сегодня, прогуливаясь с мисс Уикэм, я рассказал ей, как Таппи Глоссоп поступил со мной в бассейне «Трутней». Она поверила мне, Дживс, и преисполнилась сочувствием.

— В самом деле, сэр?

— Насквозь им пропиталась. Но это далеко не все! Она тут же предложила способ, как свести седины Таппи с горестью во гроб[11] — самый действенный, самый обдуманный и самый остроумный способ, какой только можно представить!

— Крайне любезно с ее стороны, сэр.

— Вот именно — любезно! Оказывается, в школе для девочек, где училась мисс Уикэм, были свои «крамольники злыя»[12], и благомыслящим силам общества временами приходилось призывать их к ответу. Знаешь, что они делали?

— Нет, сэр.

— Они брали длинную палку, а к ней — слушай внимательно, Дживс! — привязывали штопальную иглу. Затем, глухой ночью, они прокрадывались в спальню противной стороны — и прокалывали иглой грелку, прямо через одеяло! Девочки гораздо искусней мальчиков в таких вещах. В нашей старой доброй школе тоже случалось — в ночные, так сказать, стражи[13], — что на кого-нибудь выливали кувшин воды, но такой тонкий и оригинальный вариант никому и в голову не приходил! Итак, вот тебе способ мисс Уикэм, который я собираюсь испробовать на Таппи — и вот тебе та, кого ты назвал легкомысленной и несерьезной. Девушка, способная придумать такой фортель, — мой идеал спутницы жизни! Короче, Дживс, я искренне надеюсь, что к вечеру ты снарядишь меня крепкой палкой с хорошей, острой штопальной иглой на конце.

— Но право же, сэр…

Я махнул рукой, закрывая прения сторон.

— Ни слова больше, Дживс. Итак: палка — одна штука, игла штопальная, хорошая, острая — одна штука — всенепременно, в этой комнате, к одиннадцати тридцати вечера.

— Очень хорошо, сэр.

— Ты знаешь, где спит Таппи?

— Можно выяснить, сэр.

— Займись этим, Дживс.

Через несколько минут он вернулся с нужными сведениями.

— Мистера Глоссопа определили на ночлег в Спальню крепостного рва.

— Где это?

— Вторая дверь по коридору этажом ниже, сэр.

— Отлично, Дживс. В воротничке запонки есть?

— Да, сэр.

— В манжетах?

— Да, сэр.

— Тогда упаковывай меня к обеду.

Чем больше я думал о задаче, поставленной передо мной чувством долга и гражданской ответственности, тем больше проникался ее важностью. Я человек не мстительный, но если субчикам вроде Таппи будут сходить с рук подобные выходки, то рассыплются самые основы цивилизации и культуры. Мне предстоят дискомфорт и лишения — ждать по меньшей мере до полуночи, а затем красться по холодному коридору, — но я не отступлю! Кстати, это более чем в духе семейных традиций: мы, Вустеры, внесли достойную лепту в крестовые походы.

Настал сочельник. Как я и предвидел, было много всякой суеты и прочего веселья. Сначала нахлынул деревенский хор и пел рождественские гимны у парадного входа, потом кто-то предложил потанцевать, а остаток вечера мы слонялись, болтая о всякой всячине, так что к себе я вернулся во втором часу ночи.

При таких обстоятельствах я счел разумным отложить набег хотя бы до половины третьего. Вы знаете, я не из полуночников — лишь собрав волю в кулак, я не дал себе отложить все дела на завтра и нырнуть под одеяло.

К полтретьему все утихло. Я стряхнул дремоту, взял старую добрую палку с иглой и двинулся по коридору. Перед Спальней крепостного рва я немного помедлил и повернул ручку. Дверь была не заперта.

Наверное, настоящий специалист — я имею в виду грабителя-профессионала, виртуоза отмычки, который занимается своим делом круглый год, по шесть ночей в неделю с одним выходным, — так вот, настоящий грабитель, забравшись ночью в чужую спальню, наверное, не чувствует ничего, кроме легкой скуки. Но у дилетанта вроде меня сразу находятся веские причины отказаться от задуманного, вернуть дверь в исходное состояние и побыстрей ретироваться под родное одеяло. Зная, что в походе на чужую спальню или званый обед важно перетерпеть самое начало мероприятия, я призвал на помощь всю бульдожью храбрость Вустеров, твердя себе, что подобный случай вряд ли представится дважды. Потом минутная слабость прошла, и старина Бертрам вновь стал самим собой.

Сначала в комнате было темно, как в угольном погребе, но потом глаза попривыкли. Занавеси были слегка приоткрыты, и мне удалось разглядеть кой-какие детали местной диспозиции. Кровать стояла напротив окна, изголовьем к дальней стене и, соответственно, грелкой в мою сторону. И я, посеяв, как говорится, доброе семя, вполне мог задать деру, не дожидаясь первых всходов.[14] Оставалась лишь одна, хотя и довольно мудреная проблема — определить, где грелка. Если хочешь решить подобную задачу без лишней огласки, не рекомендуется торчать у чужой кровати, вонзая куда ни попадя здоровущую иголку. В общем, выяснить точное местонахождение этой самой, с горячей водой, было крайне желательно.

Утешал лишь титанический храп, доносившийся с подушечного конца кровати. Здравый смысл нашептывал мне, что субъект, способный издавать подобные звуки, не склонен просыпаться из-за каждого пустяка. Я подался вперед, осторожно прощупывая одеяло. Мгновение — и я обнаружил выпуклость, нацелил иглу, покрепче сжал палку и сделал выпад. Выдернув острие, я потихоньку двинулся к двери, спеша вкусить покой и мирный сон — но тут раздался грохот, от которого мое сердце пустилось вскачь; содержимое кровати, словно чертик из табакерки, приняло положение «сидя» и осведомилось: «Кто здесь?»

Вот вам пример того, как самый, казалось бы, мудрый тактический шаг способен сорвать всю операцию. Заблаговременно планируя отступление, я оставил дверь открытой — и вот вредоносная штука грохнула как бомба.

Но я не думал о причинах взрыва; мысли мои были заняты совсем иным: дело в том, что это был не Таппи. У Таппи голос высокий, писклявый, как у тенора из деревенского хора, который вот-вот пустит петуха. А у этого — что-то среднее между трубами Страшного суда и рыком тигра, требующего свой законный завтрак после недельной голодовки. Такой хриплый угрожающий рев — «Эй, дорогу!» — слышишь на поле для гольфа, когда отстающих из вашей четверки подпирает сзади пара отставных полковников. Одним словом — голос, напрочь лишенный мягкости, душевности или той воркующей голубиной нотки, что предвещает зарождение истинной дружбы. Так что я решил не затягивать прощание, с низкого старта рванул к выходу, повернул ручку, выскочил наружу и захлопнул за собой дверь. Может быть, во многих отношениях я и чурбан, как твердит на каждом перекрестке тетя Агата, зато прекрасно чувствую, когда наступает время избавить хозяев от своего присутствия.

Я уже вышел на финишную прямую к лестнице, лишь доли секунды не дотягивая до рекордного времени для этой дистанции, как вдруг меня отбросило назад. Только что я был сплошной пыл и натиск, и тут неодолимая сила остановила меня на полном скаку и удерживала, некоторым образом, на натянутой корде.

Знаете, иногда судьба так лезет из кожи вон, стараясь уязвить тебя побольней, что поневоле задумаешься, стоит ли продолжать сопротивление. Холод той ночью стоял адский, если не хуже, и отправляясь в экспедицию, я накинул халат. Именно поясок этого зловредного одеяния, застряв в двери, погубил меня в самую последнюю секунду.

Открылась дверь, отчего в коридоре предательски посветлело, и обладатель звучного голоса и храпа схватил меня за руку.

Это был мой старинный друг сэр Родерик Глоссоп.

Далее случилась небольшая заминка, несколько оттянувшая начало судопроизводства. Секунды три, а то и три с четвертью, мы завороженно созерцали друг друга, при этом старина Глоссоп прицепился к моему локтю как банный, так сказать, лист. Не будь на мне халата, а на нем — розовой в голубую полоску пижамы и горевших жаждой убийства глаз, наша скульптурная группа точь-в-точь походила бы на рекламную картинку: умудренный жизнью старец отечески похлопывает юношу по плечу: "Мальчик мой, если ты запишешься, как я в свое время, на Заочные Курсы Матта и Джеффа в Осуиго, штат Канзас[15], то когда-нибудь тоже станешь Третьим Помощником Вице-Президента Консолидированной Корпорации «Пилочки для ногтей и щипчики для бровей», г. Скенектади".

— Это вы… — наконец, выдохнул сэр Родерик.

В связи с этим я хотел бы сделать заявление: когда вам говорят, что слово, в котором нет свистящих и шипящих, прошипеть невозможно, — это полный вздор. Он выдохнул в меня своим «вы!», как разъяренная кобра ядом, и мне без всякого дара провидения стало ясно: это самое «ВЫ!!!» не предвещает ничего хорошего.

Наверное, по правилам этикета мне полагалось произнести ответное слово, но я сумел издать лишь тихое унылое блеяние. Мне всегда было как-то неуютно встречаться с этим типом лицом к лицу — даже при более традиционных обстоятельствах и с чистой совестью; теперь же я всерьез опасался, что он пронзит меня своими бровями.

— Прошу! — сказал он, вбросив меня в комнату. — Мы ведь не хотим поднять на ноги весь дом, верно? Итак, — он определил меня на ковер и закрыл дверь, как-то неприятно пошевеливая при этом бровями, — расскажите-ка мне об этом очередном приступе умопомешательства.

Веселый беззаботный смех, подумал я, наверняка поможет разрядить обстановку.

— Говорите членораздельно, — пресек мои старания доброжелательный хозяин. Должен признать, что и сам представлял себе веселье и беззаботность как-то по-другому.

Героическим усилием воли я овладел собой.

— Безумно жаль, что все так получилось, — участливо произнес я. — Дело в том, что я принял вас за Таппи.

— Сделайте милость, избавьте меня от своего идиотского сленга! Что вы имели в виду под этим невнятным «таппи»?

— Это, знаете ли, не то чтобы «невнятное». Скорей уж, «невзрачное», если присмотреться повнимательней… Короче говоря, я думал, что вы — это он.

— Вы думали, что я — мой племянник? Как я могу быть своим племянником?

— Да нет, я вот что хочу сказать: я думал, что это его комната.

— Нет. Мы обменялись комнатами. Терпеть не могу спальни на верхнем этаже. Все время думаю о пожаре.

Тут, впервые с начала собеседования, я ощутил прилив душевных сил и перестал чувствовать себя лягушкой, попавшей под плуг — что, должен заметить, печально сказывалось на моей манере общения. Чудовищная несправедливость случившегося так взволновала меня, что я воспрянул духом и уставился на этого труса в розовой пижаме с отвращением и некоторым презрением. Этот пожарофоб, видите ли, эгоистично обрекает Таппи на участь цыпленка табака — и плакали мои всесторонне продуманные планы! По-моему, я даже слегка фыркнул.

— Я полагал, ваш слуга сообщит вам об этом, — сказал сэр Родерик. — Я встретил его после ленча и просил передать, что мы намереваемся совершить обмен.

Я пошатнулся. Нет, пошатнулся — слабо сказано. Новость была столь сногсшибательная, что даже не то что застала меня врасплох, а, можно сказать, послала в нокаут. Что же это получается?! Выходит, Дживс заранее знал, что в кровати, которой я готовлю участь игольной подушечки, будет спать этот старый брюзга! Знал — и позволил ринуться навстречу судьбе, не предупредив ни словом? Нет, это было выше моего понимания. У меня просто земля ушла из-под ног. Да, практически ушла.

— Вы сказали Дживсу, что будете спать в этой комнате? — просипел я.

— Да. Зная о вашей с племянником дружбе, я желал застраховаться от подобного визита. Признаюсь, мне не пришло в голову, что этого визита можно ожидать в три часа ночи. Какого дьявола вы рыщете по дому в такое время? — рявкнул он, внезапно рассвирепев. — И что это у вас за штука в руке?

Тут я заметил, что по-прежнему сжимаю палку с иглой. Клянусь честью — в эмоциональном смерче, порожденном откровением о Дживсе, я совершенно упустил из виду этот деликатный предмет.

— Это? — сказал я, — Ах, да.

— Что значит «ах, да»? Что это?

— О, это долгая история…

— Ничего, у нас вся ночь впереди.

— Ну, тогда начнем. Прошу вас мысленно вернуться на несколько недель назад: итак, я сижу в «Трутнях» после обеда, безобидный как младенец, и умиротворенно курю сигаре…

Сэр Родерик меня не слушал. Он вглядывался в край кровати, откуда на ковер уже капала вода.

— Боже праведный!

— … курю сигарету, весело и непринужденно болтаю о том о сем…

Этот тип опять отвлекся. Он поднял простыни и уставился на трупик грелки.

— Эт-то… ваших рук..? — удушливо прохрипел он.

— М-м… да. По правде говоря, да. Мой рассказ как раз продвигается к…

— И ваша тетушка еще пыталась убедить меня, что вы не сумасшедший!

— Но я же нормальный. Совершенно нормальный! Если вы позволите мне объясни…

— Не позволю!

— Все началось с того…

— Замолчите!!!

— О, всегда к вашим услугам.

Сэр Родерик сделал пару глубоких вдохов через нос. По-моему, это называется методом глубокого дыхания.

— Моя кровать превратилась в сплошную лужу!

— Так вот, началось все…

— Да замолчите же! — похоже, его мутило. — Вы, идиот несчастный, — сказал он, одолев приступ тошноты, — скажите мне, будьте любезны, где находится ваша комната?

— Этажом выше. Комната башенных часов.

— Благодарю вас. Я ее найду.

— А?

Он прицелился в меня бровью.

— Я намерен, — сказал он, — провести остаток ночи именно там. Ваша кровать, я надеюсь, пригодна для сна. Вы же можете располагаться здесь — со всеми возможными удобствами. На этом позвольте пожелать вам доброй ночи.

И превосходящие силы неприятеля ретировались с поля боя, оставшегося в моем полном распоряжении.

Мы, Вустеры, бывалые бойцы; к превратностям судьбы нам не привыкать. Но не стану грешить против истины, намекая, что открывавшиеся перспективы приводили меня в восторг. С первого взгляда на кровать было понятно, что для использования по прямому назначению она не пригодна. Для аквариумной рыбки — может быть, но не для Бертрама. Осмотревшись, я решил разбить бивуак в кресле. Притащил пару подушек с кровати, обернул колени каминным ковриком и принялся считать овец.

Но толку от этого было мало. Старый сухофрукт так кипятился, что отбил у меня всякую охоту ко сну. Заодно с дремотой наплывали тягостные мысли о черном вероломстве Дживса. В придачу становилось все холоднее и холоднее. Я уже смирился с мыслью, что не усну до конца своих дней, как вдруг над самым ухом прозвучало: «Доброе утро, сэр»; я вздрогнул всем телом и сел.

Готов поклясться, что ни на минуту не сомкнул глаз — но похоже, они все-таки сомкнулись. Потому что шторы были отдернуты, в окна лился свет, а рядом со мной высился Дживс с чашкой чая на подносе.

— Счастливого Рождества, сэр!

Я потянулся немощной рукой за животворным напитком, сделал пару глотков и немного пришел в себя. Руки и ноги нещадно ныли, шея и то, что выше, налились свинцом, но мыслить с определенной долей ясности я уже мог. Я навел на Дживса каменный взгляд и приготовился задать ему взбучку.

— Полагаешь, счастливого? — холодно и размеренно начал я. — Позволю себе осведомиться, какое значение ты вкладываешь в это слово? Если ты надеешься, что оно будет счастливым для тебя — оставь надежды, Дживс.