10

Многие скажут, что в самой фразе «Позовите, пожалуйста, метрдотеля» нет ничего, что бы поразило чувства и вызвало столбняк. Такие пустые реплики произносит второстепенный персонаж в начале третьего акта (сцена ужина), чтобы заглушить шум, пока зрители по ногам возвращаются после антракта.

Словом, фраза эта и близко не подходит к аристотелеву идеалу жалости и страха.

Билла повергла в прострацию не она сама, а голос, который ее произнес.

Он не верил, что в маленьком Лондоне может быть два таких волшебных голоса.

Вылупившись на беленькую симпатичную девушку, он видел, что ее очарование усилил самый что ни на есть прелестный румянец. Многие девушки, даже в наше изощренное время, краснеют, когда слизняки в человеческом обличье замирают перед их столиком и пялят вылезшие на шесть дюймов глаза. Взглянув на слизняка, как брезгливая принцесса — на гусеницу в салате, Джейн отвела взгляд и стала смотреть в сторону, когда слизняк заговорил.

— Мисс Бенедик? — спросил он низким, хриплым голосом, заинтересовавшим бы специалиста по болезням горла, и Джейн встрепенулась, как вспугнутый котенок. Румянец ее от смущения сделался еще гуще. Впервые за последние четверть часа она порадовалась, что с ней нет дяди Джорджа. Дядя Джордж сурово осуждал подобную забывчивость. «Адские трубы! — говаривал дядя Джордж, сводя кустистые брови. — Людей надо помнить, а то от тебя будет радости, как от муравья на пикнике. Терпеть не могу, когда девушка при второй встрече запамятует, что ты — ее лучший знакомый.»

Сейчас она глядела прямо на молодого человека, видела его отчетливо и смутно припоминала, что где-то их пути пересекались: на каком-нибудь давнем балу, или в гостях, или в иной жизни. Она где-то видела эти рыжие волосы, которые, скорее всего, не расчесывали с позапрошлой среды, эти, как она теперь понимала, очень приятные глаза. Она рылась в памяти, пытаясь нашарить имя, а память, как всегда в таких случаях, пожимала плечами и отказывалась помочь; но тут он заговорил.

— Мы беседовали сегодня по телефону. О картинах лорда Аффенхема. Я из галереи Гиша.

У Джейн отлегло от сердца. Никто не обязан помнить телефонных собеседников. Она не подвела великого хранителя этикета, своего дядю Джорджа, и на радостях так оживилась, что сердца и утробы у ее собеседника еще раз перевернуло десятифутовым шестом. Неужели он мог подумать «симпатичная»? Так кто-то, впервые увидев Тадж-Махал, сообщил бы родственникам в письме: «Ничего, вполне пристойная могилка».

— Конечно! — сказала Джейн. — Вы работаете у Леонарда Гиша.

Садитесь, пожалуйста, Билл сел, радуясь этому, потому что голова у него немного кружилась.

Улыбка, которой Джейн сопроводила свои слова, произвела сокрушительное действие. Единственной его связной мыслью было то, что жизнь, прожитая в ожидании этой улыбки, не пропала даром.

Джейн недоуменно спросила:

— Как же вы поняли, что это я?

— Узнал ваш голос.

— Узнали голос? — удивилась Джейн. — После пяти слов по телефону?

— Достало бы и одного, — сказал Билл. Он уже переборол первое смущение, и к нему вернулась всегдашняя обходительность. — Это чудный, удивительный голос, единственный в своем роде, незабываемый, журчащий, как лесной ручей, полный музыки сфер. Когда вы попросили этого мальчика прислать вам метрдотеля, мне послышались серебряные колокольчики над морем сумрачным в стране забвенной[32]].

— Простите, где?

— В стране забвенной. Это не я. Китс.

— Вот как. Здорово, правда?

— Да уж куда лучше.

Джейн внезапно оробела. Обычно она держала пылких юнцов на безопасном расстоянии, и забеспокоилась, не пора ли прибегнуть к этой тактике. Многие молодые люди говорили ей комплименты, но никогда — с такой лихорадочной страстностью. Вроде бы, этот человек говорит прямо от сердца. И какой начитанный! Китс, все-таки. Но тут ей вспомнилось другое словцо дяди Джорджа. «Когда тебе начинают читать стихи, — предупреждал он, — держи ухо востро».

Смутило ее то, что ей совсем не хотелось как бы то ни было держать ухо.

Ее тянуло к человеку, так внезапно ворвавшемуся в ее жизнь и уже несколько минут смотревшего на нее с нескрываемым восторгом мальчишки, перед которым поставили полную миску мороженного. Ей нравились его глаза, на удивление дружеские и честные. Ей нравилось в нем все… и гораздо сильнее, упрекала совесть, чем приличествует невесте. Невесте, напоминала совесть, положено так замирать лишь в присутствии жениха. То, что этот рыжий человек, которого она видом не видывала пять минут назад, вызывает у нее такое чувство, будто она парит в розовом облаке, решительно никуда не годится, замечала совесть в своем неприятном тоне.

Сознавая, что совесть права, эмоциональный накал разговора следует остудить, Джейн обратилась к более безопасной теме.

— Вы едете сегодня в Шипли-холл смотреть дядины картины? — сказала она. — Завидую вам. Там очень хорошо, особенно весной. Я так по нему скучаю.

— Вы давно там не были?

— Много лет.

— Вы бывали там в детстве?

— Да, я там жила.

Билл восторженно зажмурился.

— Как чудесно будет увидеть комнаты и уголки, по которым вы бродили!

— произнес он. — Я буду чувствовать себя на святой земле.

Джейн поняла, что эта тема не такая уж безопасная, и решила испробовать другую.

— Что-то метрдотель не идет, — сказала она.

Билл собирался говорить много и долго. Он сморгнул, как будто выскочил на улицу и с разгону впечатался в фонарный столб. Нет, какие метрдотели?! Но что поделаешь… Значит, так тому и быть.

— Ах да, вы хотите его видеть!

— Ни капельки, но, к сожалению, должна.

— Что случилось?

— Я не могу заплатить по счету.

— Потеряли кошелек?

— Кошелек при мне, но в нем ничего нет. Хотите выслушать мою скорбную повесть?

— Я весь внимание.

— Мой дядя пригласил меня выпить кофе…

— У Нэнси Митфорд[33] говорят «кофею», но продолжайте.

— Мы договорились, что он заглянет в клуб, а в час мы встретимся у ресторана и вместе выпьем кофею за его счет. Когда в половине второго он не появился, я не выдержала. Зашла и сама заказала.

— Не обращая внимания на цены в правом столбце?

— Решительно. Я думала, все уладится, когда он придет, а он так и не пришел. Я знаю, что случилось. Он заговорился с ребятами, как он их называет, и забыл про меня.

— Рассеянный?

— Не то чтобы рассеянный, скорее увлекающийся. Вероятно, обсуждает сейчас апостольское преемство в абиссинской церкви. А может, рассказывает, почему борзые называются борзыми. Прочел вчера в газете и очень взволновался.

— А почему?

— Потому что они очень борзо бегают. И знаете, за кем? За барсуками.

— Я думал, они бегают за электрическим зайцем.

— Это когда не могут раздобыть барсука. Ладно, как бы они ни проводили время, факт остается фактом. У меня нет ни пенни. Вернее, ни двух фунтов пяти.

— Думаете, вы настолько наели?

— Примерно. Я немножко дала себе волю…

— И правильно сделали. Жалок, кто не веселился, а молодость дается лишь однажды, частенько говорю я. Тогда все замечательно. Два фунта пять шиллингов у меня найдутся.

— У вас? Но вы же не можете заплатить за мой кофе.

— Конечно я могу заплатить за ваш кофий. Кто мне помешает?

— Только не я. Вы спасли мне жизнь.

Перед ними материализовалась дородная фигура метрдотеля. Билл взглянул на него свысока.

— L'addition[34], — сказал он величественно.

Джейн почтительно выдохнула.

— Еще и по-французски! — сказала она.

— Как-то само вышло.

— Вы говорите свободно?

— Очень, оба слова, которые знаю. Это «L'addition» и, разумеется, «O-la-la!»

— Я и столько не помню, а ведь у меня была гувернантка-француженка.

Где вы учили язык?

— В Париже, когда изучал живопись.

— А, вот почему вы не причесываетесь.

— Виноват?

— Я хотела сказать, потому что вы художник.

— Я не художник. Моя душа принадлежит папаше Гишу.

— Какая жалость!

— Ну, это совсем не так плохо. Гиш мне нравится. Что он обо мне думает, не скажу. Иногда я угадываю в его манере легкое раздражение.

— Как вышло, что вы этим занялись?

— Долгая история, но, думаю, ее можно рассказать коротко. Солдатом во время войны я довольно долго был в Лондоне, полюбил его, потом вернулся в Америку, работал, скопил немного денег и отравился сюда, в этакое сентиментальное путешествие. Деньги кончились раньше, чем я ожидал, пришлось искать место, а выбор мест в чужой стране, когда у тебя нет права на работу, довольно ограничен.

— Представляю.

— Когда я встретил старого отцовского друга и тот предложил мне убежище в своем воровском притоне, я ухватился обеими руками.

— Как же вы его встретили?

— Я носил свои картины по всем галереям. Его была сорок седьмой. Он меня взял, и с тех пор я работаю.

— Но предпочли бы писать.

— Будь у меня деньги, я бы ничего другого не делал. А что бы вы делали, будь у вас деньги?

Джейн задумалась.

— Ну, сначала я вернула бы дядю Джорджа в Шипли. Ему так обидно жить в другом месте. А потом… наверное, каждый день пила бы кофий у Баррибо.

— Я тоже. Здесь здорово.

— Да.

— Прекрасно готовят.

— Замечательно. А каких интересных людей встретишь. Ой!

— Что такое?

— К вам крадется официант с подносиком. Боюсь, несет дурные вести.

— Или поцелуй смерти, как я это называю.

— Вы уверены, что сможете заплатить?

— Сегодня — да. Обычно — нет. O-la-la! Тень миновала.

— А с моей души свалился камень. Не знаю, как вас благодарить. Мой спаситель! Как по-вашему, что было бы со мной, если б вы не прискакали на белом коне? Что бы со мной сделали?

— Трудно сказать. Не знаю, как решают такие вопросы у Баррибо. Со мной это произошло в куда более задрипанной кафешке, много лет назад. Я от души подзаправился хот-догами и мороженным, а потом с детской непосредственностью сообщил официанту, что не могу выполнить своих финансовых обязательств.

Тогда вышел дядька в рубахе, напоминающий Роки Марчано[35], схватил меня за шкирку и пнул четырнадцать раз. Потом меня отправили мыть посуду.

— Как ужасно!

— Зато поучительно. Закаленный в горниле, я вышел из кухни печальней и мудрей[36].

— Где это было?

— Во «Вкусных обедах у Арчи», недалеко от Мидоухемптона.

— Что?! Вы сказали, Мидоухемптон?

— Да. Это на Лонг-Айленде.

— Потрясающе!

— Почему?

— Я там жила.

Билл очень удивился.

— Вы правда его знаете? Я думал, никто за пределами Америки о нем не слышал. Когда вы там были?

— Давным-давно. Меня отправили в Америку, когда началась война.

— Понятно. — Я помню его во всех подробностях. Газетный киоск, ресторан «Испанский дворик», аптеку, библиотеку, киношку, клуб «Рыба-меч»…

Мне нравился Мидоухемптон. Странно, что он преследует меня и в Англии.

— По-вашему, это преследование?

— Я не про вас. Человек, который приехал оттуда, занял Шипли.

— Роско Бэньян.

— Правильно. Вы его знаете? Жаль, я хотела наговорить о нем гадостей.

Но если он — ваш друг…

— Не то чтобы друг. Мы ходим в один клуб, иногда перебрасываемся парой слов, но мы принадлежим к разным слоям. Он — богач, я — никто. Впрочем, он неплохой малый. Мне нравится.

— Вам, наверное, все нравятся.

Билл задумался. Мысль была новая, но верная.

— Кажется, да.

— Еще один Джордж.

— Кто?

— Наш бульдог.

— Ко всем ластится?

— Еще как! Если к нам заберется вор, Джордж сразу покажет ему, чтоб не стеснялся. Образцовый хозяин дома. Нет, не может быть, чтоб вам нравился Роско Бэньян!

— Терпеть могу. Хотя в детстве не мог.

— Немудрено. Мерзкий мальчишка!

— Вы тоже заметили? Весь в отца. Я его чуть не побил.

— Здорово! А за что? Он украл ваш долгоиграющий леденец?

— Мы разошлись во взглядах. Тем летом в Мидоухемптоне отдыхала одна занюханная крыска, и он решил, что самое оно — подержать ее под водой, пока глаза не вылезут. Я придерживался иного мнения и сурово сказал, что если он…

Ресторан «У Баррибо» выстроен прочно, однако Джейн показалось, что стены плывут. Подошедший метрдотель явственно танцевал шимми[37].

— Не может быть! — вскричала она. — Не верю! Неужели это вы?!

Билл ничего не понимал. Джейн подалась вперед, глаза ее сияли.

— Только не говорите мне, что вы — Билл Холлистер!

— Я — Билл Холлистер, но…

— А я — крыска, — сказала Джейн.

11

Билл заморгал.

— Крыска?

— Занюханная.

— Вы?

— Да.

— То есть вы — та девочка?

— Та самая. Которая целую вечность пускала пузыри… пока Роско Бэньян держал ее под водой.

Билл уставился через стол. С минуту он пристально смотрел на Джейн, потом покачал головой.

— Нет, — сказал он, — не сходится. Крыска, о которой вы говорите… как ее звали?

— Джейн.

— Верно. От ее физиономии останавливались часы.

— Я останавливала их десятками, хотя и не знала своей силы.

— У нее был полный рот каких-то железяк.

— Я носила такие пластинки.

— У нее были толстенные очки.

— До двенадцати я ходила в очках, чтобы исправить легкое косоглазие.

— А почему я не помню вашего дивного голоса?

— Потому что он не был дивным. Скорее визгливым.

Билл не унялся.

— Это, — сказал он, — очень странно.

— Еще бы!

— Вы не против, если я закажу рюмочку бренди?

— На здоровье.

— А вам?

— Нет, спасибо.

Билл поймал взгляд метрдотеля и сделал заказ.

— Я поражен, — сказал он. — Мне по-прежнему кажется, что вы шутите.

— Нет, все — чистая правда. Клянусь.

— Вы и впрямь…

— Впрямь.

Билл глубоко вдохнул.

— Невероятно. В голове не укладывается. Только поглядеть на вас. Вы…

— Да?

— Вы — прекрасное… обворожительное… дивное… неземное… лучезарное видение. Та Джейн могла бы зарабатывать хорошие деньги, распугивая ворон на полях Миннесоты, а вы… вы начинаете там, где кончается Елена Троянская.

— Никаких чудес. Ловкость рук.

Официант принес бренди, Билл залпом осушил рюмку.

— Надо было пить по глоточку, — сказала Джейн материнским тоном.

— По глоточку! Когда вся моя нервная система отплясывает чечетку?!

Человек более слабый хлопнул бы бочонок.

— Боюсь, я вас огорчила.

— Я не назвал бы это огорчением. Скорее… Нет, не знаю, как выразить.

— Все почернело?

— Совсем наоборот. Как будто солнце засияло сквозь потолок, официанты с уборщиками запели стройными голосами. Я не могу поверить, что вы помнили меня все эти годы.

— Как же можно забыть? Я вами грезила. Я обожала вас со страстью, которую не надеюсь выразить словами.

— Вы?!

— Я вас боготворила. Я ходила за вами по пятам и дивилась, что возможно такое совершенство. Когда вы ныряли с вышки, я смотрела с мелкого берега и шептала: «Мой герой!» Я умерла бы за одну розу из ваших волос.

Билл снова шумно вдохнул.

— Могли бы сказать.

— Я стеснялась. Я решила молчать о своей любви, но тайна эта, словно червь в бутоне[38], румянец на моих щеках точила. Это не я. Шекспир. А потом, что толку? Вы бы на меня не взглянули. Или взглянули, но с содроганием.

Билл по-прежнему не мог раздышаться, а если хотите — испытывал сильную кислородную недостаточность. Когда он наконец заговорил, то выяснилось, что он осип. Специалист по болезням горла, случись он рядом, сразу бы узнал своего пациента.

— Вот, значит, что вы ко мне чувствовали. И мы снова встретились.

Правда, судьба?

— Ну, такой случай.

— Нет, это судьба, а судьбу не обманешь. Вы ведь не замужем? Конечно, нет! Вы сказали, мисс Бенедик? Прекрасно! Чудесно! Замечательно!

— Почему вы так обрадовались?

— Потому что… потому что… Вам это покажется несколько внезапным, так что помните, все предрешено от начала времен, и не нам вставлять палки в колеса рока. Джейн, — сказал Билл, подаваясь вперед и кладя руку на ее ладонь. — Джейн…

— Привет, привет, вот вы где, — сказал голос. Перед столиком выросло что-то огромное, грушевидное, с кустистыми бровями и пристыженным выражением лица. — Запоздал, да? — произнесло оно, избегая, впрочем, смотреть племяннице в глаза. — Заговорился с ребятами.

Будь это пикником, а лорд Аффенхем — муравьем, о котором он так образно говорил в приведенном ранее тексте, его вторжение вряд ли больше раздосадовало бы Билла, чью красочную речь оно прервало на полуслове. Тот обернулся, страшно оскалился, да так и замер. Прилагательные, описывающие внешность лорда Аффенхема, вполне определенны и мгновенно приходят на язык;

Билл без труда узнал вчерашнего приятеля. Мысль, что поговори он тогда сердечнее, лорд Аффенхем пригласил бы его выпить, и знакомство с Джейн состоялось бы несколькими часами раньше, настолько потрясла его, что он потерял дар речи. Каждый час без Джейн, думал он, это час, выброшенный на свалку.

Джейн, как ни хотелось бы ее дяде, дара речи не лишилась.

— Дядя Джордж… — начала она.

— Про новую кроличью болезнь… — продолжал лорд Аффенхем, все так же пряча глаза, — мико-как-ее-там. Поразительно! Знаете ли вы, что лисы, узнав о нехватке кроликов, перешли на лягушек? Гоняют их стаями по всей округе.

Ребята в клубе клянутся, что это факт.

Джейн не позволила сбить себя на разговор о трудностях лисьей жизни. Ну хорошо, нет кроликов — пусть едят пирожные[39].

— Дядя Джордж, — сказала она ледяным тоном, — сознаете ли вы, что, если бы не Билл Холлистер, администрация Баррибо схватила бы меня за шкирку, пнула четырнадцать раз и отправила мыть посуду?

— Лопни кочерыжка! А зачем?

— Так исстари поступают с теми, кто ест за обе щеки, а потом отказывается платить. К счастью, в последнюю секунду спустился с облака Билл и спас меня от участи, которая хуже смерти. Ты должен ему два фунта десять шиллингов. Раскошеливайся.

Лорд Аффенхем раскошелился.

— Спасибо, — сказал он величаво. — Очень любезно с вашей стороны…

Голос его осекся. Он тоже узнал вчерашнего гостя. При мысли, что от того, способен ли тот хранить тайны зависит теперь его судьба, сердце лорда Аффенхема ушло в могучие пятки. Он опасался вопросов вроде «Что вы делали такого-то июня?», сгубивших немало его братьев-преступников. Достаточно этому молодому человеку хотя бы обмолвиться о беседе в саду тем самым вечером, когда у статуи появилась бородка, и его имя вываляно в грязи. Он посмотрел на Билла, вложив всю душу в один умоляющий взгляд.

Билл удивился, но не подвел.

— Ах, что там! — сказал он. — Рад был помочь. Очень приятно встретить вас, лорд Аффенхем..

— …впервые, — быстро добавил представитель криминального мира.

— Впервые, — сказал Билл, — потому что как раз меня мистер Гиш отправил смотреть ваши картины.

— Вас? Лопни кочерыжка!

— Билл работает у Леонарда Гиша, — сказала Джейн, — работает у Леонарда Гиша… лаботает у Реонар… Я знала, что это невозможно. Расскажи ему про картины.

— Да, я хотел бы про них послушать, — сказал Билл.

Лорд Аффенхем задумался. Сердце его вернулось на положенное место и разрывалось от благодарности к человеку, который своей сообразительностью вытащил его из готовой затянуться петли. Никто ему так не нравился. Он не предполагал, что таких людей еще делают.

— Ну, это… — лорд Аффенхем замолк, подыскивая точное слово, — сами понимаете, картины. Когда вы собираетесь их смотреть?

— Прямо сейчас и еду.

— Я с вами.

— Замечательно. Вы тоже?

— Нет, к сожалению, — сказала Джейн. — Я обещала школьной подруге выпить с ней чаю. Не могу ее обмануть.

— Почему?

— Очень старая подруга. Почти дряхлая.

— А мы девиц и не приглашали, — галантно заметил лорд Аффенхем. — Дайте мне минутку на перекус, и я еду с вами.

— Тогда я пойду подгоню машину.

— Валяйте. Буду ждать вас на улице. Вы меня не пропустите. Мда, — сказал лорд Аффенхем, — факт. Лисы, лишившись насущных кроликов, едят лягушек. Словно, — добавил он для ясности, — словно французы какие-нибудь.

12

Как было условленно, лорд Аффенхем ждал Билла на улице. Он увлеченно беседовал с руританским фельдмаршалом у дверей. Клубный приятель, просветивший его насчет кроликов, затронул и угрей; лорд Аффенхем, считавший, что знаниями надо делиться, знакомил теперь фельдмаршала с животрепещущим вопросом о засилье угрей на юге Англии.

— Мда, — говорил он, — этот тип — Париртер его фамилия, хоть и сомневаюсь, чтоб вы его знали — утверждает, что они там кишмя кишат. Вода — не вода, а студень.

— Гу! — сказал фельдмаршал.

— Трехдюймовые, с белым брюшком.

— Гы, — сказал фельдмаршал.

— Не бывали в Вест-Индии?

Фельдмаршал сознался, что не бывал.

— Ну, там они вылупляются, а как подрастут, переплывают в Англию. Хотя ума не приложу, на кой черт им эта Англия, где неровен час придут к власти лейбористы.

К несчастью, эти слова внесли раздор в гармоничное течение беседы.

Фельдмаршал распрямился на все свои шесть футов одиннадцать дюймов и сообщил лорду Аффенхему, что неизменно голосует за лейбористов, чтобы, как он объяснил, спасти любимую страну от поганых фашистов, а лорд Аффенхем посоветовал как можно скорее проверить голову, потому что всякий, кроме больного водянкой младенца, понимает, что эти лейбористы — просто паршивые большевики. Последовала дискуссия, причем виконт утверждал, что фельдмаршал — на жаловании у Москвы, а фельдмаршал напомнил, что мистер Эньюрин Биван[40] назвал таких, гм, персон, мягко выражаясь, хуже чем паразитами. Спор грозил сделаться жарким, но тут загудел клаксон подъехавшей машины.