Что-то не так

— Ладно, — сказал Билл. — Я собирался идти домой и тихо предаться сну, но — приеду.

— Отлично. Адрес такой: Вэли-Филдз, Тутовая Роща, Мирная Гавань. Вы знаете, как доехать до Вэли-Филдз?

— Мой туземный проводник Мбонго отыщет путь. Очень толковый малый.

— Часов в семь.

— Хорошо.

Билл положил трубку, взглянул на часы. Да, так он и думал, время поесть. Он отыскал шляпу, дружески похлопал мисс Элфинстоун по спине и отправился проверить, не отыщет ли в себе сил проглотить кусочек-другой.

6

Приготовления к ужину начались, едва Мортимер Байлисс повесил телефонную трубку; вся Тутовая Роща пришла в движение. Стэнхоуп Твайн через забор сообщил новость невесте, та, не теряя времени, побежала предупредить дядю, что сегодня он ужинает на стороне. Она застала его в кабинете, где он ломал голову над фразой: «На груди у дамы поблескивал изящный клоун», и какое-то время сочувственно выслушивала соображения о недоумках, которых в прежние времена на выстрел не подпустили бы к сочинению кроссвордов. Лорд Аффенхем был воспитан в классическом духе, на солнечном боге Ра и большой австралийской птице эму, и не принимал новшеств вроде катеров и клоунов. Он резко их осудил, Джейн с ним согласилась.

— А теперь насчет ужина. Как бы тебе понравилось: на закуску икра, потом бульон, жареная курица под хлебным соусом, два овощных гарнира, омлет с вареньем, груши?

— Великолепно.

— Так вот, ты этого не получишь, — сообщила жестокая Джейн. — Сегодня у Стэнхоупа большой прием, мне надо там готовить. Мы намерены поразить Мортимера Байлисса.

— Э? — Мортимера Байлисса. Очень знаменитый старичок, и не его вина, что я сегодня впервые о нем услышала. Видимо, большая шишка в мире искусства. Приедет взглянуть на бюсты и вообще. Надеюсь, Стэнхоуп ему понравится.

— Ты сказала «Стэнхоуп понравится»?

— Сказала.

— Ясно. А то, я думал, ослышался… Впрочем, — продолжил лорд Аффенхем, искусно обходя опасную тему, — суть не в этом. Суть в том, что меня сегодня не кормят. Ладно, пойду в забегаловку, съем отбивную. И Кеггса с собой прихвачу.

— Не прихватишь. Он пообещал тряхнуть стариной и выйти в роли дворецкого. Сказано, у нас все будет по высшему разряду. Мы решили убить Байлисса.

Вот так и получилось, что, в семь часов вечера, когда перед Биллом распахнулась парадная дверь Мирной Гавани, его взорам предстал Огастес Кеггс, словно вышедший из салонной комедии времен короля Эдуарда[19]. Билл чуть не упал. Кого он не думал встретить в глухом предместье, так это марочного дворецкого столетней выдержки.

— А где мистер Твайн? — спросил он, приходя в себя.

— Вышел купить сигарет, сэр. Скоро вернется. Садитесь, пожалуйста.

Билл сел, но краса уходящего дня выманила его в садик. С этой стороны, как и в Уголке, и в Лесном Замке садик был маленький, и достопримечательности его скоро исчерпались. Полюбовавшись беседкой и птичьей купальней, Билл наткнулся глазами на статую, зажмурился, отвел взгляд и стал смотреть вправо, за ограду, в надежде увидеть что-нибудь более отрадное. Он был вознагражден зрелищем грушевидного джентльмена в преклонных летах. Джентльмен копал грядку.

Копать вообще тяжело, а, если вы еще и вышли из нежного возраста, у вас вскоре заноет спина. Лорд Аффенхем выпрямился, увидел Билла и зашагал к нему. Он всегда радовался случаю обменяться мыслями с ближним.

— Прекрасный вечер, — сказал он.

— Не без того, — согласился Билл.

— Когда-нибудь решали кроссворды?

— Случалось.

— Не знаете часом, как разгадывается «На груди у дамы поблескивал изящный клоун»?

— Боюсь, что нет.

— Так я думал. Знаете что? Эти кроссворды — пустая трата времени.

Думать о них противно.

— Прекрасно сказано.

— Жизнь слишком коротка.

— Да, слишком, — снова согласился Билл.

Лорд Аффенхем снял с выступающего подбородка комочек земли и приготовился сменить тему. Сегодня за чаем его глубоко потрясла заметка в вечерней газете. Газеты постоянно открывали ему глаза.

— М-м-м, — сказал он.

— Да? — сказал Билл.

— Вот я вас сейчас удивлю, — продолжал лорд Аффенхем. — Знаете, сколько людей рождается каждый год?

— Где, здесь?

— Нет, везде. В Англии, Америке, Китае, Японии, Африке — повсюду.

Тридцать шесть миллионов.

— Неужели?

— Факт. Каждый год в мире прибавляется тридцать шесть миллионов людей.

Задумаешься.

— И впрямь.

— Тридцать шесть миллионов! И, поди, половина скульпторы. Как будто мало скульпторов уже коптит небо.

— Вы их не любите?

— Последние люди.

— Все-таки Божьи твари.

— В каком-то смысле, да. Однако они не имеют права на… на такое.

Билл окинул взглядом Обнаженную.

— Конечно, место можно было бы использовать с большим толком, — признал он. — Но ему нравится!

— Он — ваш друг?

— Мы принадлежим к одному клубу.

— Клуб, однако… Принимают кого ни попадя. Который, по-вашему, час?

— Двадцать минут восьмого.

— Уже? Пора отправляться за отбивной.

— За отбивной?

— Ну, в забегаловку.

— Желаю приятного аппетита.

— Э? А, конечно, конечно. Верно подмечено. До свидания, — лорд Аффенхем враскачку заковылял прочь, а Билл, чувствуя естественный подъем после беседы с одним из лучших умов Вэли-Филдз, повернул к дому, откуда только что вышел Мортимер Байлисс.

— Здравствуйте, мистер Байлисс, — сказал Билл. — Вы, вероятно, меня не помните. Билл Холлистер.

Говоря это, он думал, до чего же невероятно старым тот выглядит. Однако при внешности человека, чья сто четвертая весна миновала давным-давно, хранитель Бэньяновской коллекции сохранил душевный огонь, по причине которого его в прежние годы редко приглашали дважды в одно место.

— Билл Холлистер? Конечно, помню. Мерзкий маленький тип, который дышал в затылок, когда я играл в шахматы с вашим отцом. Рыжий обормот с отвратительной улыбкой и, насколько я мог оценить, без каких-либо достоинств. Знаете ли вы, что при вашем рождении мне пришлось стоять насмерть, чтоб не сделаться вашим крестным? Пфу! Еле уберегся!

Билл задохнулся от нежности к Мортимеру Байлиссу.

— Вы много потеряли, — сказал он. — Вам бы еще все завидовали.

Незнакомые люди подходят ко мне на улице и говорят: «Вот бы вы были моим крестником!». С той далекой поры я стал много лучше.

— Чепуха. Если вы менялись, так только в худшую сторону. Поразительно, что хоть какая-то девушка на вас взглянула. И тем не менее мне сказали, что вы помолвлены.

— Кто сказал?

— Не вашего ума дело. У меня есть свои источники. Так вы помолвлены?

— Уже нет.

— Хватило ума унести ноги? Это хорошо. А еще я слышал, что вы работаете у старого Гиша.

— Да. Если вы его спросите, он, возможно, ответит иначе, но лично я — работаю.

— А писать бросили?

— Так получилось.

— Чернь не приняла вашего творчества?

— Так я и сказал про себя.

— И внезапно вспомнили, что вам надо есть?

— Вот именно. А благодаря Гишу жить можно. Очень скромно, конечно, никаких излишеств. Откуда вы знаете, что я хотел быть художником?

— Когда я в последний раз видел вашего отца, за год или за два до его смерти, он говорил, что вы едете учиться в Париж, — сказал Мортимер Байлисс, не добавляя, что деньги на это дал он сам. — Я тоже когда-то грезил о живописи, но вовремя очнулся. Много проще объяснять другим, как им писать. — Он направил монокль на тощую фигуру, которая появилась из дома и сейчас спешила к ним.

— А это вышел кто из-под земли[20]? — осведомился он.

— Наш хозяин.

— Выглядит болваном.

— Такой и есть. Привет, Стэнхоуп.

От волнения голос у Твайна стал еще пронзительнее.

— Привет, Холлистер. Я ужасно, ужасно извиняюсь, что не встретил вас, мистер Байлисс. Ходил купить вам сигарет.

— В жизни не курил эту гадость, — радушно отвечал Мортимер Байлисс.

— Если вы собираетесь предложить мне коктейль, то знайте, что я к ним не притрагиваюсь.

— А херес вы пьете?

— Я ничего не пью уже много лет.

— Но вы хоть едите? — встревожено спросил Билл. — Мы хотим произвести на вас впечатление.

Мортимер Байлисс взглянул на него холодно.

— Это вы шутите?

— Стараюсь.

— Безуспешно.

— Кушать подано, — произнес Кеггс, сгущаясь из воздуха, как и положено хорошему дворецкому. Вроде бы их нет — и вот, пожалуйста!

7

В половине десятого, вскоре после того, как Кеггс подал кофе, Билл, послушный указаниям, покинул общество, вышел в сад, и, опустившись в шезлонг, стал смотреть на звезды.

Вечер получился неожиданно приятным. Мортимер Байлисс излучал благодушие, какого не заподозрили бы нем ближайшие друзья (ежели бы таковые сыскались). Подобрев от превосходного ужина, превосходно поданного дворецким, умевшим в свое время угодить Дж. Дж. Бэньяну, он настолько смягчился, что дитя могло бы играть с ним[21], мало того — случись рядом это дитя, он погладил бы его по головке и одарил шестипенсовиком. Его застольная речь — поток историй про подпольных миллионеров и еще более подпольных румынских торговцев картинами — была весела и искрометна. Билл с удовольствием послушал бы еще, однако понимал, что теперь, когда лед сломан,

Стэнхоуп Твайн хочет получить размякшего эксперта в свое распоряжение; и удалился, как было условлено.

Сад, прекрасный в половине восьмого, окутался бархатной тишиной летнего вечера и стал еще прекраснее. Впрочем, тишина — понятие относительное. Со своего покойного шезлонга Билл слышал пианиста из Уголка, который, видимо, пребывал в нежном возрасте и учился по переписке играть что-то вроде «Звонких песенок для милых крошек». Через дорогу, в «Балморале»[22], разговаривал телевизор, а в соседнем «Чатсворте»[23], кто-то, чей голос не мешало бы обработать напильником, исполнял отрывки из пьес Гилберта[24] и Салливана.

Однако, хотя Биллу и хотелось, чтоб в «Балморале» выключили телевизор, а виртуоз из Уголка оставил неравную борьбу и ушел спать, он нашел летнюю ночь в Вэли-Филдз крайне умиротворяющей и вскоре отдался ее мягкому очарованию. Подобно майору Флуд-Смиту, он с трудом верил, что лишь несколько миль отделяют его от суетливого гама столицы, и, вероятно, вскоре забылся бы сном, если б его не привлекло странное, даже подозрительное явление. На лужайке, всего в нескольких ярдах, мелькал огонек. Какое-то ночное существо проникло в Мирную Гавань с электрическим фонариком.

Помимо хозяйского долга существует и долг гостя. Даже если вы не питаете особой приязни к позвавшему вас человеку, вы не позволите хищникам рыскать в его саду. Вы ели его хлеб и соль, это накладывает обязательства.

Повинуясь неписаному закону, Билл встал и крадучись двинулся к пришельцу, подобно тем индейцам у Фенимора Купера, у которых сучок не хрустнет под ногой. Оказавшись позади неизвестного, он не придумал ничего лучше, чем позаимствовать словечко из арсенала мисс Элфинстоун, поэтому сказал:

— Ха!

Лорд Аффенхем — а это был он — развернулся и громко фыркнул.

Трудно установить миг, когда рождается вдохновение — никогда не знаешь, как долго гениальная догадка дремала в полубытии. Вполне возможно, что мысль взять пузырек с черной краской, перелезть через забор и пририсовать Обнаженной вальяжную эспаньолку, зрела неделями. Но только на пути из «Зеленого Льва», после скудного ужина, злосчастный виконт осознал, что голой исполинше не доставало именно бородки клинышком, и что другого случая не представится. Племянница на кухне у Стэнхоупа Твайна, Огастес Кеггс поглощен обязанностями дворецкого, сам Стэнхоуп и его гости сидят дома. Короче, все сошлось, как по заказу.

Так размышлял лорд Аффенхем, и потому неприятно изумился раздавшемуся из темноты окрику, означающему, что кто-то еще гуляет в ночи. К завтрашнему строгому допросу он был внутренне готов. Человек, задавшийся высокой целью, стерпит мелкие неприятности. Но он не договаривался, что в саду будут и другие. Их присутствие стесняло его, в особенности же — внезапные окрики. А теперь, в довершение всего, цепкие пальцы ухватили его за нос, да еще и крутанули, явно показывая, что не намерены шутить. Боль была ужасная, и вырвавшееся у страдальца «Э?» едва не заглушило вопли балморалского телевизора.

Всякий, кто хоть раз слышал, как лорд Аффенхем произносит «Э?», запоминает его навсегда, а Биллу, как мы помним, такое удовольствие выпало.

Он понял, что перед ним — недавний знакомец, так глубоко рассуждавший о скульпторах.

— А, это вы, — сказал он и выпустил нос. Воцарилось короткое молчание. Потом изувеченный заговорил дрожащим от обиды голосом.

— Никогда так больше не делайте, — сказал он. — Я думал, оторвете.

— Мне очень жаль.

— Теперь поздно жалеть.

— Я принял вас за полуночного грабителя.

— Как это «полночного»? Сейчас часов десять.

— Ну, за десятичасового. Меня удивило, что вы рыщете по саду с фонариком.

Лорд Аффенхем уже оправился от испуга. Он снова стал честным пожилым джентльменом, который нередко глядел в глаза племяннице и твердо (а часто — и успешно) отметал любые подозрения.

— Лопни кочерыжка! — сказал он. — Вы знакомы с жизнью в предместье?

— Не очень. Я скорее горожанин.

— Ну так вот, мы здесь — одна большая семья. Я захожу в ваш сад, вы — в мой. Я беру вашу косилку, вы — мою.

— Ты мне — я тебе.

— Вот именно. Завтра я выгляну из окна и увижу на своей лужайке Стэнхоупа Твайна. «А, это вы!» — скажу я, и он ответит: «Доброе утро, доброе утро». Все очень мило, по-соседски. Но все-таки вы лучше ему не говорите. Он не любит, когда заходят к нему в сад, боится за свою статую.

Соседские детишки иногда пуляют в нее из рогатки, он совсем издергался. Так что забудьте о нашей встрече.

— Забуду.

— Спасибо. Я знал, что вы поймете. Это ведь с вами я говорил перед ужином?

— Да. Как отбивная?

— Какая отбивная?

— В забегаловке.

— А, эта! Не было там отбивной. Пришлось взять печенку.

— Какой ужас!

— Ничего, я справился. Вы были там, у Твайна?

— Да.

— Как же вам удалось выбраться? — спросил лорд Аффенхем тоном старинного парижанина, встретившего знакомца, который только что сидел в Бастилии.

— Меня выставили на мороз. Твайн хотел остаться с другим гостем. Тот заинтересовался его работами.

— Заинтересовался? Чудак, наверное. Ладно, — лорд Аффенхем внезапно понял, что время бежит и племянница вот-вот засобирается домой, — приятно с вами беседовать, но нельзя же стоять тут всю ночь. Если вы подсадите меня на забор, я перелезу к себе.

Все лучше, чтобы Джейн по возвращении застала его за книжечкой, в уютном кресле, которое он, ясное дело, не покидал несколько часов.

8

На следующий день Джордж, шестой виконт Аффенхемский, посеявший ночью ветер, пожинал бурю. Он тщетно бился над фразой «При дурном правлении беднеет наказ», когда в кабинет вошла племянница. Опытный лорд с ходу определил, что она кипит от гнева и, если хотите, зла, как мокрая курица.

— Дядя Джордж, — сказала она, и ее мелодичный голос ему не понравился, — это ты нарисовал усы Обнаженной?

Она весьма удачно сформулировала вопрос. Теперь лорд Аффенхем мог ответить с чистой совестью. Мы помним, что усов он не рисовал, только бородку.

— Конечно, нет, — произнес он с достоинством, которое так ему шло. — Даже и не думал.

— Кроме тебя, некому.

— Смешно!

— Кто еще мог?

— Э?

— Не притворяйся, что впал в транс. Ты слышал, что я сказала.

— Да, слышал, и глубоко потрясен. Давай разберемся. Ты говоришь, кто-то пририсовал усы Женскому Дню в Турецкой Бане. Прекрасно и замечательно. Именно их и не хватало. Но если ты думаешь, что это я…

— Думаю.

— Тогда задай себе один вопрос.

— Какой?

— Сейчас скажу. Спроси себя, может ли человек, разрывающийся между сотнями дел, бегать по округе и рисовать всякие усы… Лопни кочерыжка, ты еще скажешь… Не знаю, что ты скажешь… — Лорд Аффенхем беспомощно развел руками. — Вот, лучше ответь: у меня в кроссворде написано «При дурном правлении беднеет наказ». Что бы это могло значить?

— Я не предлагала сменить тему.

— Ладно, продолжай, хотя я и сомневаюсь, что мы куда-нибудь придем. По мне, только время потеряем. Как Твайн? Огорчился?

— В бешенстве, — сказала Джейн и устыдилась легкого недовольства, которое возникло при воспоминании, как истошно тот вопил. Стэнхоуп Твайн в горькую минуту — зрелище не из приятных.

— Понятно, но незачем валить все на меня. Это, наверное, детишки, — сказал лорд Аффенхем тоном доктора Ватсона, говорящего: «Холмс, это совершил ребенок!» — Их там трое. Каждый способен нарисовать сотню усов. Пусть Твайн поищет улики. Не найдет, конечно. Дело совершенно темное. Как можно обвинять меня?!

Именно этот вопрос и повергал Джейн в растерянность и досаду. Она чувствовала себя сыщиком, твердо знающим, что именно профессор Мориарти подсыпал мышьяк в суп руританскому послу[25], но не способным убедить в этом присяжных. В подобных случаях сыщик морщит лоб и кусает губы; и Джейн наморщила лоб, прикусила губу. Мгновенное желание огреть дядю кофейником накатило и прошло. В таких-то случаях и сказывается воспитание.

Однако у нее было в запасе другое оружие.

— Я тебе не говорила, что плита испортилась? — небрежно спросила она.

— Не говорила.

— Завтракать будешь сардинами.

Лорд Аффенхем воинственно фыркнул. Сознание моральной победы придало ему сил.

— Провалиться мне со всеми потрохами! Какие сардины?! Знаешь, что я с тобой сделаю? Возьму в Лондон и до отвала накормлю у Баррибо. Гульнем! А потом можешь закатиться на Бонд-стрит, потыкаться носом в витрины ювелиров.

Он не мог бы вернее успокоить разгневанную племянницу. Джейн редко выпадала такая радость, как завтрак у Баррибо, в этой Мекке техасских миллионеров и заезжих махарадж. Больше же всего на свете она любила глазеть на витрины. Она сразу перестала быть гувернанткой, распекающей малолетнего преступника, и поцеловала лорда Аффенхема в лысую макушку.

— Замечательно. Только я вернусь пораньше. Дора Уимпол пригласила меня в гости. Ладно, сочтем, что усы пририсовала международная мафия.

— Да, она такая. От нее жди.

Довольный счастливым завершением эпизода, который грозил вылиться в серьезные неприятности, лорд Аффенхем вернулся к «Таймс», но, обнаружив, что в по горизонтали стоит «Над неоконченным храмом строители воздвигли полку», а по вертикали «В амбаре на мельнице содержится резон», что не по зубам даже Кеггсу, выбросил все это из головы и приготовился беседовать дальше.

— Что ж теперь Твайн?

— Трет ее скипидаром.

— Думаешь, ототрет?

— Он надеется, что да.

— Ототрет, конечно… Бедные детишки! Столько стараний, и все зазря.

— Мы, кажется, договорились, что это мафия.

— Ну да, бедная мафия. Старалась, старалась — и все зря. Значит, он в вопит? Кажется, я слышал. Думал, поросенка режут. Поистине, все его неисчислимые недостатки меркнут в сравнении с голосом. Не понимаю, как ты его выносишь, а тем более — хочешь за него замуж.

Обыкновенно, если разговор доходил до этого вопроса, Джейн отвечала со свойственной ей прямотой, но перспектива позавтракать у Баррибо заметно ее смягчила, и она кротко заметила, что не стоит возвращаться к теме, которую обсуждали сто раз.

Лорд Аффенхем не сдался. Он считал себя чем-то вроде родителя и заботился о ее счастье.

— Очень даже стоит. Хочу тебя спасти. Да и себя. Меня тошнит от одной его физиономии! Ладно, выходи замуж, но хоть за человека, с которым можно выкурить трубочку. Вроде молодого Миллера[26]. Нашла же твоя сестра! Я то и дело к ним захаживал, до сих пор горюю, что они свалили в Америку. Недостает мне Уолтера.

— Джефа.

— Его зовут Джеф?

— По крайней мере, так он представился.

— Да, конечно, Джефа. Вечно я путаю. Помню, в двенадцатом году некая Китти дала мне от ворот поворот, потому что я начал письмо словами: «Дорогая моя Мейбл». Но я говорил… Что я говорил?

— Чтобы я вышла за хорошего человека.

— Вот-вот. Казалось бы, немного. И что же? Ты прибегаешь, кладешь мне на коврик этого каменотеса и радостно кричишь: «Эй, все сюда!». Могла бы и о других подумать.

— Не для того выходят замуж, чтобы угодить дяде. Думать надо о себе.

— Вот как? Да и вообще, возьми меня. Разве я думал о себе? Нет! Я сказал себе: «Он не понравится твоей племяннице. Выбрось ее из головы, Аффенхем, выбрось из головы».

— Дядя Джордж!

— Э?

— О ком ты говоришь?

— О моей невесте.

— О ком, о ком?

— Лопни кочерыжка, ты знаешь, что такое невеста. Ты сама невеста, прости Господи. Теперь, когда все позади, я могу тебе рассказать. Недавно я обручился с билетершей из «Риволи», ну на Эрн-хилл. Ее зовут Мадлен. Потом я понял, что вы не поладите, и разорвал помолвку.

Здесь лорд Аффенхем позволил себе маленькую вольность. Помолвку разорвала невеста, которая (надо сказать — к радости престарелого пэра) встретила разъездного торговца, видом, платьем и общей бойкостью дававшего ему сто очков вперед.

Впрочем, пэр совсем не считал себя престарелым. Если забыть редкие приступы ревматизма, настигавшие его суровым английским летом, он чувствовал себя тем же веселым молодым повесой, что и в 1912. Смутили его не прошедшие сорок лет, а чересчур роскошные замашки избранницы. Когда живешь на скромную годовую ренту, трудно являться через день с флакончиком духов или коробкой шоколада. В таких обстоятельствах слушаешь голос бережливости и вдумчиво киваешь.

— Мда, — подытожил он, — вот так. Тебе бы она не показалась, и я принес себя в жертву.

Джейн стояла с открытым ртом.

— Ну и ну! — произнесла она наконец.

— Истинная правда, — сказал лорд Аффенхем тоном Сидни Картона[27]. — Пришлось перешагнуть через себя. Noblesse oblige.[28]

— Вот что бывает, если на минуту оставить тебя без присмотра! Придется водить на поводке. В твои годы…

— Что значит «в мои годы»?

— …шляться невесть где…

— Мне не нравится слово «шляться».

— … и делать предложения билетершам.

— Все лучше, чем принимать предложения от скульпторов.

— Как тебя угораздило отмочить такую глупость?

Вообще-то на предложение руки и сердца его толкнула давняя привычка свататься, едва разговор поугаснет и надо заполнить паузу. Это и прежде доводило его до беды, особенно в 1912, 1913, 1920 и 1921 гг., и сейчас он видел, как сильно ошибался. Однако он не стал говорить этого Джейн, поскольку увидел возможность ответить веско и к месту.

— Я тебе объясню, как меня угораздило. Это — первая миловидная особа, которую я встретил с тех пор, как мы сюда переехали. Вот она меня и сразила.

Как говорится, колос под ее серпом[29]. В точности то же произошло с тобой. Ты бы на этого Твайна второй раз не поглядела, не окажись ты в Лондонском предместье.

— Чепуха, — отвечала Джейн, но отвечала неуверенно. Лорд Аффенхем, как опытный военачальник, продолжал наступление. Нотка неуверенности не ускользнула от его внимания.

— Я тебе докажу на жизненном примере. Помнишь свою двоюродную бабку Анну? Нет, она умерла за три года до твоего рождения, так что вряд ли вы вообще встречались. Она жила в глухой деревне на границе Уэллса и Шропшира, папенька отправил меня к ней на лето. Сказал — погляди, может чего выгорит.

Ничего не выгорело, она все завещала Распространению Евангелия в Заморских Странах, но я вот к чему: не прошло и недели, я обручился со свояченицей некой миссис Послтвайт, она еще разводила сиамских кошек. Просто от скуки, чтобы как-то убить время. С тобой приключилось ровно то же самое, и мой долг тебя предупредить. Не вздумай выходить от скуки за этого не разбери поймешь!

Горько разочаруешься, — и, завершив лекцию, лорд Аффенхем вернулся к тайне слов «Купец разложил на прилавке конус»; а Джейн, видя, что до него теперь не достучаться, пошла к себе выбирать платье, которое не уронило бы честь семьи.

Вид у нее был такой, словно она получила пищу для размышлений.

9

Примерно об эту же пору Билл Холлистер входил в галерею Гиша.

— Заметьте, тик в тик, — сказал он мисс Элфинстоун, — если вы извините это несколько жаргонное выражение. Вчера я вернулся рано и проспал полных восемь часов. Отсюда блеск в глазах, румянец и упругая походка, и отсюда же, без сомнения, то, что вы смотрите на меня с обычной приветливостью, а не как вчера, желтушным китайцем. Я пришел к выводу, о, Элфинстоун, что оба мы, и вы, и я — дураки. Мы не знаем своей пользы. Где вы живете?

— У тетки, в Кэмден-тауне.

— Если это можно назвать жизнью. А я прозябаю в Челси, на Кингс-род.

Вот почему я сказал, что мы дураки. Жить надо в Вэли-Филдз. В этом благословенном месте можно устроиться по первому разряду, по-царски, лучше не придумаешь и так далее. Я знаю, что говорю. Я там ужинал.

— Вы часто бываете в гостях!

— Да, я всеобщий баловень. Вероятно, дело в моей обходительности.

Ужинал я у клубного знакомого, Твайна, или Цвайна, как вы предпочитаете его называть. Человека, простите, чертовски бедный, но не успел я переступить порог, как из каждой щели полезли роты дворецких. Вы бы не ошиблись, сказав, что Твайн обитает в мраморных хоромах, где ему прислуживают вассалы и челядинцы. Мало того, его кухарка — настоящая cordon bleu.

— Чего-чего?

— Так я и думал, не проходили. Я хотел сказать, бесподобная повариха.

Готовит — пальчики оближешь. Жуткая несправедливость! Твайн — последняя спица в колесе мироздания, а его кухарка трудится, не покладая рук, я же занимаю важный пост в прославленной картинной галерее, на меня смотрит вся Бонд-стрит — и что же? Я питаюсь объедками и бутербродами.

— Сегодня вам не придется есть бутерброды. Мистер Гиш сказал, чтобы вы кого-то угостили.

— Кого?

— Не знаю. Покупателя.

— Клиента, моя милая, клиента. Ладно, — сказал Билл, нимало не удивляясь, ибо мистер Гиш, чье пищеварение испортилось еще в 1947, частенько отправлял его кормить потенциальную жертву. — Отлично. Замечательно.

Надеюсь, есть будем у Баррибо. Я не был там с тех пор, как папа Гиш продал Матисса в шесть раз дороже настоящей цены, и так ошалел на радостях, что пригласил меня спрыснуть. Как вы думаете, клиент достаточно важный, чтоб его там кормить?

— Спросите мистера Гиша. Он хотел вас видеть.

— Меня все хотят видеть. Ладно, уделю ему пять минут. Вы понимаете, что это значит? Это значит, что какое-то время вам придется обойтись без меня. Ну же, ну, не рыдайте! Я вернусь, когда в полях забелеют ромашки.

В самой галерее мистер Гиш, видом и характером напоминающий саламандру, стоял перед статуэткой голой дамы, которая, судя по всему, разучивала чечетку, и метелочкой стряхивал с нее пыль. Билл галантно приподнял шляпу.

— Мадам, он вам часом не досаждает? — спросил он учтиво.

Звук знакомого голоса подействовал на владельца галереи как укус крокодила. Он повернулся вокруг своей оси, блеснул очками в роговой оправе, и, подобно мисс Элфинстоун в похожем случае, сказал: «Ха!»

— Соизволили явиться?

— И, как вы можете заметить, в положенный час.

— Где вас вчера черти носили?

Билл поднял руку.

— Забудьте про вчера. Как сказал поэт: «Каждым утром — свежее начало, каждый день миры творятся вновь». Сегодня — это сегодня, и я перед вами, бодрый, расторопный, готовый узнать, что вы затеяли.

При разговоре с молодым помощником мистер Гиш разрывался между двумя противоречивыми чувствами — желанием сейчас же указать ему на дверь и неприятными угрызениями. Двадцать шесть лет назад, в щедром 1929 году, отец Билла, не знавший, куда девать деньги, предоставил мистеру Гишу начальный капитал, а человек совестливый не забывает таких обязательств. К тому же Билл — хороший помощник, если научиться терпеть его обходительность, много лучше кретинов с деревянными лицами, работавших здесь до него. Когда даешь ему поручение, он не разевает рот, словно слабоумная рыба, а идет и исполняет, мало того — не путает все на ходу. Он прекрасно рассказывает о картинах и нравится клиентам. Что-то в его честном, открытом лице, даже в искареженном ухе (память о боксе) внушает доверие.

Взвесив все это, мистер Гиш решил не выкладывать, что у него на сердце, и Билл продолжал.

— Я слышал, вы хотели, чтоб я накормил кого-то из местных прокаженных.

Кого на этот раз?

— Большой человек! Производство лаков и красок. Фамилия — Маккол. Я продал ему Будена и надеюсь, что он купит Дега.

— Купит, если поддастся очарованию застольной беседы. Думаю, меньше чем Баррибо тут не обойтись.

— Да, отвезите его к Баррибо. Попросите мисс Элфинстоун заказать столик.

— Всенепременно. Кстати об этой мисс. Она сказала, мне надо было взглянуть на какие-то картины.

— Да. Есть что-нибудь стоящее?

— Я еще не смотрел.

Мистер Гиш вздрогнул.

— Как не смотрели? Вы не ездили?

— Не смог. Здоровье не позволило. Кажется, я в последнее время переработал. Расскажите мне о них.

На мгновение показалось, что кормчий галереи Гиша забудет об обязательствах перед Холлистером-старшим, но лучшие стороны его натуры взяли верх, и он усилием воли сдержал беспощадные слова.