Туман… Это посерьезней ночной темени - ту можно разогнать факелами, а туман и солнце не берет. Заставы молчат. Молчит и передовой полк, - значит, Орда еще воюет с бараниной или строится к битве. Димитрий с тревогой посматривал в сторону Дона, откуда временами приходило слабое дуновение, искал едва различимое косматое пятно солнца. Минули большой полк, когда Тупик, оглянувшись, обрадованно сказал:
      - Государь, смотри!..
      Над разорванной пеленой, золотясь в лучах, проглянули полковые стяги, и тотчас ощутимо дохнуло ветром; молочное море колыхнулось, заклубилось, потекло мимо; где-то вдали заржали кони, в другой дали отозвались другие…
      - Пора! - князь заворотил иноходца.
      Их ждали Бренк и Вельяминов во главе конной дружины государя, поставленной за рядами пешцев. Ветерок усиливался, развевал багряные стяги, расправлял тяжелое черное знамя с золотым образом Спаса. Все дальше открывалось поле, и солнечные лучи уже играли на стальных шлемах, на остриях копий и топоров. От передового полка прискакал посыльный с вестью: Орда зашевелилась, похоже, строится к битве, наши сторожевые отряды отходят на крылья полка. С той стороны им кричали в широкие медные трубы: сдавайтесь, мол, просите милости у великого хана, иначе всех побьем, а кто уцелеет, повяжем арканами и - буль-буль в Дону.
      - Вы им про буль-буль в Боже не напомнили? - спросил Бренк.
      - Как же! Кирька Зык на всю степь про то гаркнул, так они завизжали и начали садить из самострелов.
      - То-то!
      - Что, бояре, видно, это был последний разговор с Ордой? Теперь - мечам слово.
      Димитрий подъехал к большому знамени, соскочил с лошади, сняв шелом, стал на колено и поцеловал край святого полотнища, потом оглядел воинов.
      - Братья! Не для обид и унижений родила нас земля русская. Скажем о том кровавому ворогу мечами булатными. Наши великие предки смотрят на нас. Наши соплеменники, убитые, замученные, опозоренные, томящиеся в рабстве, смотрят на нас. Родина с надеждой и верой смотрит на нас! Да сохранит вас небо в этой битве, но знайте: смерть за родину с мечом в руке достойней позорной жизни раба. Довольно нам быть рабами! Мертвые не имут сраму. С вами хочу победить или умереть с вами!
      Димитрий подошел к Бренку, крепко обнял:
      - Тебе, княже, вручаю русское знамя. Знай: пока стоит оно - рать стоит!
      Он скинул белую ферязь, набросил на плечи Бренка, подал знак рындам, те подвели горделивого Кречета.
      - Сядь на моего коня, княже, стань под знамя - пусть войско видит государя. Меня не ищите, бояре. Там буду, где битва злее. Понадобитесь - сам найду вас.
      Бояре замерли, Васька Тупик подался вперед вместе с конем, Бренк неверными пальцами застегивал ферязь на груди. Она была ему великовата. А Димитрий уже взлетел на своего гнедого - рынды и помочь не успели, - оглянулся на Тупика и с места галопом устремился в направлении передового полка.
 
      Мамай одиноко стоял на вершине Красного Холма, всматриваясь болезненными от бессонниц глазами в туман, гонимый от Дона ветерком и теплом солнечных лучей. Уже за линиями "синих камзолов" мельтешили конные отряды прикрытия, на флангах пехоты клубились пестрые тучи горской конницы, такие же тучи текли вперед между твердыми прямоугольниками татарских туменов. Разношерстные и визгливые орды вассалов подпирались растянутыми лавами ордынских сотен, чтобы придать сброду смелости и страха, - в случае, паники ордынцы начнут рубить его беспощаднее русов, пока снова не обратят на врага. "Какая, однако, великая сила, - подумал Мамай, пытаясь разглядеть за туманом фланговые тумены. - Не много ли чести Димитрию я оказываю?"
      За отрядами охранения вдруг проглянула светлая полоса - не далее чем в полуверсте от них, похожая на пенящийся гребень посреди спокойного озера. Сначала Мамай принял ее за вытянутый увал, где зацепился туман, и тут же вздрогнул от сырого холодка - то стояло чужое войско. Узкий и четкий длинник пехоты, белея рубашками и кольчугами, был недвижен и строг, лишь впереди него, словно псы на длинной сворке, рыскали конные отряды. "Так мало?!" - Мамай боялся поверить глазам, и в следующую минуту позади передового полка увидел всю русскую рать. Она перегородила поле от Смолки до Нижнего Дубяка - ни объехать, ни обойти. Как будто все дороги на Русь сошлись здесь, в треугольнике Непрядвы и Дона, потому что за русской ратью на склонах холмов и в отлогих распадках близ Непрядвы стояли тысячи повозок, там паслись и тысячи тягловых лошадей - Мамай угадал опытным глазом, что за громадные темные массы вдали. Так вот она, тайна стремительных переходов русской рати! Пехота на колесах! То, что собирался Мамай создать в своем войске, уже имелось у Димитрия.
      Да, опыт полководца или сам аллах правильно подсказал Мамаю - нельзя распылять силы! - но в тысячу первый раз он убедился, что осторожность военачальнику никогда не вредит. Он погубил бы войско наверняка, погонись за двумя зайцами. Жадно рассматривал полки Димитрия и словно отряхивал долгий, тяжелый сон. Да, все прошлое - борьба за власть, военные победы, убитые ханы, трон, споры с Москвой, сборы войска и мечты о всемирном владычестве, этот поход на север, - все происходило в дурном сне наяву до этой минуты, когда он стоит с Ордой между Непрядвой и Доном, а перед ним - вражеская рать. Он проснулся. Он увидел, что спор идет не о его собственной власти и силе - спор идет о жизни Золотой Орды. Прежде Мамай мог проиграть сражение - и одно, и два, - многие в Орде были бы рады его унижению; заранее зная это, он не боялся битв, ибо поражение в любой из них дало бы ему новых союзников среди ханов и мурз, опасающихся усиления друг друга и всегда готовых поддержать ослабевшего в борьбе, чтобы не усилился его враг; теперь же при одной мысли о возможном поражении у Мамая коченело сердце. Существо его пронизало вдруг чувство гибельности того пути, каким шел до этого холма. Зачем не поверил многоопытному хану Темучину? Зачем вызвал из своих жутких снов этого грозного сфинкса, подобного ледяному затору на реке в половодье?
      Случилось небывалое. Случилось то, чего ордынские ханы боялись со времен Батыя: на Куликовом поле стояла объединенная рать русских князей. Эта рать бесстрашно вступила в те пределы, где Орда привыкла считать себя хозяйкой. Кто знает, где она окажется завтра?..
      Нет! Он еще повелитель Золотой Орды, пока еще в его власти пресечь гибельный путь, на который толкнул он свой народ, - пусть сам погибнет, но погибнет один. Разве не достойно умереть, избавляя свой народ от смертельной опасности!
      Мамай поднял руку - хотел позвать своих верных мурз, хотел сам под белым флагом выехать для встречи с московским князем - пусть платит дань, на какую согласен, и Мамай честно отступит, вернет воинов в юрты, к мирным очагам…
      Взревели военные трубы, грохнули бубны, и гром их потонул в оглушающем реве всадников, покатившемся от Красного Холма по рядам войска. Нукеры с горящими факелами бросились к кучам заранее приготовленной сухой травы, политой горючим маслом, и три столба черного дыма начали стремительно расти над холмом, оповещая войско о начале сражения. Тотчас качнулись стяги туменов, которым первым идти в битву…
      На вершине Красного Холма окаменело стоял всадник на белом аргамаке, окруженный алыми халатами. Бледное лицо его казалось маской, поднятая рука медленно опускалась под тяжестью золотого жезла с кровавой звездой в конусе шестигранника. С недоумением и страхом он глянул на этот зловещий жезл в своей руке и, склонясь, закрыл лицо.
      Ордынское войско двинулось на русские полки.
 
      В передовой полк Димитрий Иванович прискакал в тот момент, когда конные отряды охранения отхлынули на крылья рати, завидев в поределом тумане движущиеся массы врагов. Ряды русских волновались, готовые хлынуть с возвышенности навстречу Орде, но князь Семен Оболенский спокойно восседал на своей рослой лошади под развитым красным стягом полка и, оглядывая чужое войско, невозмутимо поглаживал седую бороду окованной железом рукой. Может быть, он хотел подпустить врага так, чтобы встретить ударом на скате - хоть и невелик уклон, а бить сверху все же способнее, особенно метальщикам копий. Проезжая рядом с Димитрием через расступившиеся ряды пешцев, Васька Тупик мельком глянул направо, где стояла конница, и, несмотря на дымку, угадал широкую фигуру Семена Мелика впереди развернутых сотен. Это его славная сторожа прикрыла теперь крыло передового полка. Эх, стать бы Ваське со своими в отряд Мелика и через несколько минут, забыв себя и весь белый свет, врубиться в ненавистные визгливые орды степняков, дать волю плечам молодецким!.. Нельзя - дорогая и тяжкая ответственность возложена на Васькины плечи князем Боброком - жизнь государя. Большей заботы Васька Тупик не знавал. Он поклялся сам и взял клятву с дружинников: они умрут раньше, чем государь…
      Странно, не по обычаю шла Орда - угрюмой безмолвной массой, конница не опережала пехоту, и не виделось конца наползающему из степи пестрому змею шириной в две версты. Уже различалась масть лошадей, было видно, что пехотинцы с черными щитами, в черных панцирях и блестящих шлемах с высокими пернатыми гребнями несут длинные копья на плечах. Так вот они какие, наемники-фряги! Идут с разбойной Ордой убивать, грабить, жечь, жрать наш хлеб, рыться в наших сундуках, насиловать наших невест и жен. Темный гнев душил Тупика. Разве это люди! За деньги продают свои мечи и свои души, чтобы нести войну, а с нею неисчислимые беды в чужую землю, где ни один человек не сделал им зла и никогда не замышлял против них плохого.
      - Мужики, покажите им, каковы топоры у нас! - крикнул ратникам.
      - Погодь, боярин, покажем! - отозвались из рядов.
      Оболенский коротко приветствовал государя, не удивляясь его появлению, кивнул на фрягов:
      - Ну, государь, началось. За нас не бойся, ворогу спины не покажем. Сейчас полетят стрелы. Вертайся, княже, в свою дружину.
      Димитрий скосил глаза на Ослябю с сыном и Пересветом, стоящих позади Оболенского на крупных русских лошадях красно-рыжей масти; юный Яков бледен, но, подражая старшим, держится в седле гордо, заставляет горячего жеребца держаться в строю дружины.
      Димитрий повернулся к Тупику:
      - Васька, возьми белый плат да скачи навстречу татарам. По обычаю моих предков зову я Мамая в поле. Битву должны начинать государи.
      Тупик побледнел, Оболенский неодобрительно покачал головой, но ничего не сказал - перечить напрасно. Ваське подали белый платок. Он повязал его на копье, кивнул Ивану Копыто, и вдвоем, размахивая флагом, они поскакали навстречу черному валу фрягов, впереди которых маячили всадники. Отъезжая, Васька успел заметить, как стоящий сбоку, впереди ратников, седоватый поп осенил их широким крестом. Ордынцы тотчас заметили русских посланцев с белым флагом, поскакали навстречу; несколько всадников отделилось и от конных масс по крыльям пехоты, пестро одетые, на разномастных легких лошадях, они стремительно понеслись наперехват… Съехались на равном расстоянии от войск. Тупик по-татарски передал вызов Димитрия. Широколицый вислоусый мурза со знаком тысячника отрывисто крикнул:
      - Возвращайтесь! Мы привезем ответ нашего повелителя.
      Ордынцы помчались в направлении Красного Холма. Тупик, поворачивая, острым взглядом разведчика окинул чернощитные ряды. Двенадцать шеренг - три вала по четыре шеренги. Ох, тяжко придется ратникам передового. Тучи всадников неисчислимы, но по цвету и скученности конного войска Тупик сразу определил: это еще не ордынцы. Серые строгие линии татарских туменов стоят по склону Красного Холма, позади наступающих фрягов, колеблются в дымке испарений справа и слева до самого окоема. Все это двинется на русскую рать…
      Над головой хищно пропели стрелы, Копыто выругался, погрозил кулаком вслед пестрым всадникам, уносящимся к своим отрядам.
      Димитрий, выслушав Тупика, попросил Оболенского:
      - Княже, вели принести мне копье потяжелее.
      Тупик не утерпел:
      - Государь! Не должно бы тебе…
      - Не зарывайся, сотский! - Димитрий гневно сверкнул темными глазами. - Что государю должно, он ведает сам.
      Отрок подал большое копье, Димитрий взял, легко подкинул.
      - Годится, коли не сломится…
      Оболенский толкнул Тупика, тихо сказал:
      - Мамай не выйдет, а с другим он сам не станет биться… Пересвета возьми в свою дружину, я ему сказал. Один пятерых стоит.
      Тупик покосился на богатыря в схиме, тот улыбнулся спокойно, чуть печально, словно из дальней дали. Васька с тревогой оглянулся, снова увидел попа впереди ратников с таким просветленным лицом, словно не вражеская рать приближалась, а мирный крестный ход. И от спокойствия этого человека, стоящего впереди воинов с одним лишь медным распятием в руке, будто тиски разжались в груди, Тупик глубоко вздохнул, повел плечами, как перед кулачным боем. Однако тут скоро дойдет не только до кулаков, но и до зубов - широкое Куликово поле показалось тесным при виде надвигающейся массы врагов.
      По-прежнему в зловещем молчании шли фряги, качая щиты и копья, угрожающе топорщились радужные перья на шлемах; молча ползли и конные тучи, всякий миг готовые взорваться душераздирающим воем, с каким кидаются они на противника. В безмолвии ждал и передовой полк, лишь кровавыми волнами шевелились ряды длинных щитов да всхрапывали и били копытами кони, звериным чутьем угадывая приближение страшного.
      Сотни коршунов ходили кругами высоко в небе, роняя тревожный клекот, а на сужающемся открытом поле металось несколько серых зайцев - то исчезали, прячась за кочки и в ямки, то вновь вскакивали, слыша приближающийся топот; огненный лисовин метнулся от островка бурьяна, набежал на неподвижную стену русского полка, испуганно прянул назад, подняв трубой пушистый хвост, понесся к Смолке…
      В сотне саженей вражеские ряды замедлили шаг, потом остановились. Широколицый тысячник с белым флажком на пике подскакал к дружине князя, осадил коня, пролаял:
      - Повелитель Золотой Орды не может биться на поединке со своим улусником. Против тебя, московский князь, он высылает равного тебе по имени и роду - своего ближнего мурзу Темир-бека. Темир-бек ждет тебя, князь Димитрий, или иного из твоих бояр. - Тысячник, оборотясь, указал на черного всадника, стоящего в группе конных впереди фрягов.
      - Государь! - Оболенский загородил дорогу Димитрию конем. - Негоже тебе биться с поганым мурзой. Дозволь мне?
      - Он и князь-то глиняный! - крикнул Тупик. - Хозяйничает в улусе Есутая, а Есутай жив еще. Против этакого мурзы и я сойду.
      Димитрий не успел ответить - от конной дружины отделился широкоплечий всадник в темной схиме поверх стального шелома. Развернув красно-рыжего огромного коня, поклонился государю, потом войску - на три стороны, подкинул и поймал тяжелое копье, широкой рысью направился к черному всаднику.
      - Монах Пересвет, - тихо сказал Оболенский.
      - Боярин Пересвет, - отозвался Димитрий.
      Если бы не крест на груди да не темная схима, вьющаяся за спиной всадника, никто не признал бы в нем монаха - так уверенна, легка и красива была его посадка.
      Обе рати замерли, даже лошади насторожились, прислушиваясь к топоту двух могучих жеребцов, несущих навстречу друг другу смертельных врагов. Все знали: в этой схватке мирного исхода быть не может. Велика честь сразиться с сильнейшим врагом на глазах войска, имя победителя прославят летописцы, сказители, певцы, но и побежденного ждет посмертная слава, если он докажет, что был достоин противника и только небо решило его участь.
      Распаленный злобой против русского, дерзнувшего выступить против него, Темир-бек снова походил на черную глыбу, повисшую над обрывом, способную сокрушить все, что окажется на пути.
      - Имя свое назови, боярин, - коверкая русские слова, хрипло произнес темник, когда поединщики съехались. - Я хочу знать, кого отправлю в ад, победой над кем мне хвалиться.
      - Не хвались, мурза, едучи на рать, - русский усмехнулся, а в глазах оставалась жестокая печаль. - Хвались, мурза, обратно едучи. Тайны нет в моем имени. Одолеешь, так знай - упокоен тобой великий грешник Пересвет. С радостью готов я положить голову мою за дело правое, так что ты побереги свою, коли со славой пожить хочешь.
      Черный жеребец сверкал кровавым глазом, порывался встать на дыбы и ударить копытами красно-рыжего; темник, сдерживая его, отрывисто бросал поединщику:
      - Меня зовут Темир-бек - Железный Князь по-вашему. Подумай! Тебе лучше выпасть из седла раньше, чем наши копья скрестятся… Обещаю помиловать и дам покровительство, я сильный человек в Орде. Подумай.
      Только жестокая печаль была в светлых глазах Пересвета, когда послал коня мимо мурзы, чтобы разъехаться перед началом поединка. Почти полверсты проскакал каждый вблизи рядов своего войска, приветствуемый ободряющим кличем. Но вот снова упала тишина - солнечно-светлый всадник на огненном коне, рассыпая искристое сияние боевой стали, крупной рысью пошел навстречу черному длиннорукому великану на вороном гривастом скакуне, похожем на тех, что носят в полночь духов тьмы. Тысячи русских сердец сжались в тревоге - так велик и страшен был черный ордынский богатырь, так зловещ его конь, роняющий с губ желтую пену. Многие прикрыли глаза, когда красные искры брызнули от щитов и копья толщиной в руку сломились, подобно сухим былинкам. Земля вздрогнула от гулкого удара, потрясенные лошади присели, черный жеребец упал на колени, красный вздыбился, блеснул меч в руке Пересвета, но черный скакун, взбешенный падением и жестоким ударом шпор, с визгом поднялся на дыбы, прянул в сторону, вырывая хозяина из-под разящего удара. Рубились с хриплыми выдохами при полном молчании войск, трещали, гнулись, разваливались щиты, зубрились мечи, разбрызгивая бледный огонь, уже доставалось налокотникам и оплечьям, но силы поединщиков, казалось, возрастали. И кони, сходясь, рвали друг друга зубами, били копытами, атласные шкуры их взмокли от пота и крови. С Пересвета от резкого движения слетел шлем, длинные русые волосы его волной ходили за плечами, сухощавое лицо словно заострилось, взгляд суженных глаз не отрывался от лица врага. Все яростные наскоки Темир-бека, все попытки его достать обнаженную голову русского отражались ударами такой силы, что темник начал бояться, как бы не выронить меча. Он молил аллаха, чтобы выдержал булат дамасского клинка, подаренного Мамаем, - иначе противник развалит его пополам. Второй раз в жизни Темир-бек встретил равного себе бойца. Но если Хасан брал искусством и ловкостью, в этом боярине-монахе воинское искусство соединялось с такой силой, против которой даже обезьяньи руки темника не способны долго выдержать. Каждый удар отсушивал ладони, болели локти и плечи, Темир-бек начал дрожать от напряжения, покрывался потом… Внезапно глаза его сверкнули радостью - что-то, сверкнув, просвистело возле его головы, и он увидел в руке противника рукоять меча с коротким обломком клинка. Издав торжествующий крик, Темир-бек кинулся на врага без страха и с этим криком вступил на путь вечности. Палица, доселе висевшая на поясе Пересвета, мгновенно оказалась в его длани, легкий меч не смог удержать ее, словно гора обрушилась на окованное плечо темника возле самой шеи, хруст железа смешался с хрустом костей, и волна мрака затопила черную душу Темира. Он умер легко, много легче тех, кого предавал смерти по законам Орды и ханскому произволу.
      Гривастый жеребец, не чуя хозяйской руки, шарахнулся, понес в сторону Непрядвы заваливающегося набок всадника… В буре русского клича Пересвет выпрямился в седле, поднес к лицу руку в железной перчатке, словно хотел отереть пот со лба, и в победном реве воинов не уловил отчаянного крика Осляби:
      - Брат Александр!..
      Черная тяжелая стрела из генуэзского арбалета ударила в самый висок, витязь-монах покачнулся в седле и начал падать на гриву рысака, тот, храпя, метнулся к своим. Степь содрогнулась, и коршунов в небе разметало от гневного крика пятитысячного русского полка. Победителя в таком поединке положено уважать и врагам. Его можно снова вызвать на честный бой, если ты отважен, но бить исподтишка стрелой, прячась за чужие спины, - неслыханная подлость трусов. Ордынские всадники не отличались благородством, а наемники стоили своих хозяев.
      Враз опустились тысячи копий, и полк, ощетиненный каленой сталью, первым двинулся на черные щиты врагов. Фряги тоже опустили копья, образовав сплошную колючую стену, пошли вперед особым напористым шагом, бесстрашно встречая русскую контратаку. Дикий вой всадников пронесся от края до края Куликова поля, и тучи алан, касогов, кипчаков, ясов и других племен, названия которым не знали даже они сами, устремились на русское войско.
      Меньше сотни шагов оставалось пройти враждебным ратям, когда над гулом начинающегося сражения вознеслись к небу два пронзительных крика:
      - Отец Герасим!..
      - Отец Герасим!..
      И перед ратниками, еще потрясенными схваткой конных богатырей, развернулось новое невероятное событие. Из переднего ряда генуэзской пехоты, бросая щиты и копья, вырвались двое рослых воинов в черных панцирях и бегом кинулись к седоватому попу, идущему впереди ратников с высоко поднятым медным распятием.
      - Отец Герасим!.. - два крика слились в один, и поп вдруг покачнулся, заслонил лицо широким рукавом. К нему рванулись из строя ражий детина с огромной алебардой в руках и приземистый, дремучего вида бородач с секирой, но поп резким жестом отстранил их и протянул руки навстречу чернопанцирным чужакам.
      - Дети мои!.. Коленька, Ваня-а!..
      Они упали перед ним на колени, хватали руками его одежду, повторяя, как безумные:
      - Отец Герасим… Отец Герасим…
      Любого попа они, вероятно, признали бы за отца Герасима, но это был, действительно, он, назвавший их имена.
      Фряги опомнились, их нарушенный ряд сомкнулся, в сторону беглецов со свистом полетели короткие метательные копья, но уже дюжина щитов заслонила попа и его сыновей, и тысячи русских сулиц наполнили воздух шелестом, ударили в черные щиты генуэзцев. Иные враги падали, убитые и оглушенные, многие пытались перерубить своими короткими мечами древки сулиц, воткнувшихся в щиты, но упругое дерево плохо поддавалось, а гигантский еж русского полка стремительно наползал, и наемники бросали щиты, чтобы крепче держать копья…
      Слева, вдали, над рядами пешцев метался малиновый плащ Федора Белозерского, и оттуда прикатился воинственный клич, его подхватили в центре полка и на правом крыле. Развернутые лавы конных сотен уже встретили вражеских всадников, стремящихся охватить полк; началась кавалерийская рубка, и непосвященному было бы удивительно, что эти тоненькие лавы гонят крикливые орды степных и горских наездников, как веник гонит пыль. И сошлись две колючих стены, сотни убитых рухнули в потоптанную траву, обливая ее горячей кровью, другие, нанизанные на копья, двигались вместе со стеной войска, громоздящего трупы на трупы. Как одна, полегли первые две шеренги наемников, третья качнулась назад под напором русского полка, но ее подпер новый вал фрягов, бросил вперед. Уже не копья, а мечи, топоры, ножи и шестоперы совершали кровавое дело, уже не столько от железа, сколько от давки гибли люди; из свалки неслись вопли раненых и придавленных, задыхающихся от нехватки воздуха, захлебывающихся в своей и чужой крови, когда третий вал фрягов заставил податься назад тоненький длинник русского полка.
      Окруженный своими дружинниками, Оболенский рубился посреди самой жестокой свалки; копыта коней скользили по трупам, но кони, храпя, прыгали через шевелящиеся завалы, через шеренги черных панцирей, стремившихся окружить князя. Рядом, с перекошенным лицом, весь забрызганный красным, жестоко, страшно рубился Ослябя, прикрытый со спины сыном и двумя бородачами в схимах; вслед за Оболенским и Ослябей отряд пешцев глубоко вклинился во вражеский строй. Туда, на выручку воеводе, рванулся было Димитрий Иванович, но окованная железом рука Тупика схватила повод княжеского коня.
      - Как смеешь, Васька! - загремел Димитрий и натолкнулся на ледяную синеву глаз своего стража.
      - Смею, государь!.. Копыто, выручай Оболенского!
      Десяток могучих дружинников государя врезался в толпу черных панцирей, другой десяток своими телами и конями продолжал заслонять Димитрия. Засвистели стрелы - из-за неровных, сбившихся рядов генуэзской пехоты, медленно оттесняющей русские ряды, непрерывно стреляли конные ордынцы. Нарастающий чужой рев доносился от прогнувшихся крыльев, и Димитрий, закрываясь щитом, тревожно огляделся. Слева, в кровавом мареве над взблеском мечей и секир, еще метался малиновый плащ Федора Белозерского, справа, на отогнувшемся крыле полка, посвечивал золотой шелом Ивана Тарусского; конные сотни прикрытия смешались с ордами степняков и горцев, и только по бешеной круговерти всадников можно было понять, что сотни еще сражаются. Жив ли ты, славный Семен Мелик? И ты, розоволицый красавец Иван Белозерский? Закинем ли мы с тобой еще раз сети в Белоозеро?..
      Димитрий отчетливо видел: ордынцы и фряги отсекают левое крыло полка, пытаясь окружить. Увлеклись воеводы сечей, не замечают беды. Боброк не зря остерегал: если полк окружат, стиснут железным кольцом, многие воины погибнут напрасно. Димитрий рванулся к полковому стягу, его дружинники расчищали путь мечами и конскими грудями, срезая тупой клин черных панцирей, вдавленный в центр полка.
      - С нами государь!
      - Слава Димитрию! - загремели клики. Русские ряды усилили сопротивление, оттесняя врагов. Димитрий вырвал древко из рук растерявшегося сигнальщика, стал раскачивать стяг. Стрела ударила в золоченый шлем князя, Тупик резко вскинул щит, потом принял древко из государевых рук, сунул сигнальщику.
      - Работай, твое дело!..
      Удивительно, но и в этом кровавом содоме начальники следили за стягом; полк, отражая удары, начал медленно пятиться, выравнивая уцелевшие ряды, стягиваясь к середине. Но левое крыло его уже было отрезано. Примчался Оболенский с убавленной наполовину дружиной, меч в крови, броня в крови, даже на бороде красные капли, будто облился клюквенным соком.
      - Командуй, княже, не шибко лезь на мечи сам-то!.. По шагу отводи полк. Мне пора в большой, сейчас главное начнется.
      С седла Димитрий притянул к себе Оболенского, крепко поцеловал в губы. Прежде чем повернуть коня, увидел: среди копий, мечей и секир с высоко поднятым распятием идет русский поп, рот открыт в пении, а справа и слева двое рослых воинов отражают и наносят удары короткими прямыми мечами. И навстречу этой троице прорубается ватага во главе с ражим детиной, вооруженным длинной алебардой. Так и остался Герасим в памяти государя осиянный блеском боевой стали посреди мятущихся врагов. Пробьется ли к своим с сынами и братьями легендарный поп-атаман, сподобленный небом звать людей не к миру и покорности, но к мечу и бунту?..
      Как не спешил государь, а все же на полпути осадил коня на взгорке, обернулся назад. Вдвое уменьшенный передовой полк медленно отходил, устилая поле своими и вражескими телами. Левое крыло его билось на том же месте, окруженное пехотой и конницей Орды. "Простите государя, русские ратники, и вы, князья Белозерские, и ты, воевода Серкиз. Нечем государю помочь вам в эту минуту. Вечная слава вам и вечная память за то, что стоите в жестоком кольце врага, не выпуская мечей, и каждый удар ваш падает на чашу весов нашей победы".
      - Жив Мелик-то! - громко сказал Тупик. - Вон он, вертит Орду.
      Несколько поределых сотен на правом крыле слились в один отряд, отбивая конницу ордынских вассалов, которая сейчас засыпала русских стрелами, но в решительную атаку не шла, будто выжидая. Фряги потеряли строгий порядок, растянутой толпой следовали они за медленно отходящим полком, нападая уже без той наглости, с какой начинали битву. Казалось, и наступают они лишь потому, что на них напирают конные сотни Орды. Земля за их спинами была покрыта черными щитами и панцирями, среди которых белели рубашки и кольчуги русских ратников. Туда, к этому полю стонов, смертной тоски и боли, устремились разношерстные всадники вассальных орд, но от огромного тумена, стоящего под Красным Холмом, отделилось несколько сотен; с обнаженными мечами татары устремились на мародеров, и те в панике бросились к своим отрядам.
      Внезапно новый оглушительный вой взмыл над полем, закачалась степь от конского топота - вся масса союзников Мамая, обтекая смятые крылья передового полка, устремилась тучами на большую рать. Синие, зеленые, красные, желтые и полосатые халаты, епанчи, камзолы, чекмени, пестрые тюрбаны, лохматые шапки, железные шлемы, белые и зеленые чалмы, заросшие и безбородые лица, кони разных мастей и пород - все слилось в бешеном потоке наступления. Более двадцати тысяч всадников неслось на полк правой руки и примыкающее к нему крыло большого. Но еще большая опасность грозила другому крылу русской рати. Там, вдали, густые ряды ногайской, буртасской и ордынской пехоты подпирались конными тысячами Бейбулата, хлынувшими через истоки Смолки…
      Димитрий все видел и понимал. "Прости своего государя, передовой полк! Прости и прощай…"
      Тысячные массы всадников уже неслись в пространстве между большим и отступающим передовым полком, и Димитрий со своей стражей поскакал к великокняжеским стягам, не обращая внимания на стрелы и вой близких врагов, привлеченных золотым блеском его доспехов. Справа своими телами заслоняли государя Васька Тупик и усач Семен Булава, слева - Иван Копыто и великан Гришка. Видно, воеводы Бренк и Вельяминов давно следили за государем - в ответ на сигналы великокняжеских значков наклонился один из больших стягов рати, и тотчас словно ворота отворились в живой стене русского войска. Димитрий осадил скакуна, сморгнул слезу, выбитую ветром. Посотенно, развертываясь в лаву, вырывались из-за рядов пехоты броненосные витязи на рослых рыжих конях, выстелились длинные блескучие копья над оскаленными мордами лошадей, и громоносный клич заглушил вой атакующих орд:
      - Ур-ра-аа!..
      Словно порыв вихря смял, закрутил тучи пестрых всадников, ошарашенных видом конной лавы и этим леденящим криком, так странно похожим на рык непобедимых монгольских туменов… Вдали, на правом крыле войска, конный полк князя Андрея Полоцкого, как меч в тесто, врезался в толпы степняков и горцев, рвал на куски, сминал, уничтожал, гнал назад в степь под жестокие мечи и плети ордынцев, загонял целые отряды в буреломные овраги Нижнего Дубяка.