Поле Куликово

      - Не пужайсь, яд не страшный, есть от него средство. Вот кабы сразу не выдернул, валялся б теперь в жару… Дарья! - окликнул ближнюю женщину, хлопочущую над раненым с перевязанной головой. - Дай-ка этому молодцу выпить утешь-травы. А ты смажь рану-то, штоб жар вытянуло, да заклей - вот и будет ладно.
      Старый лекарь отошел к ратнику, которого только что внесли, монашек начал обрабатывать рану на плече Николки, приблизилась девушка в темном, тихо ойкнула:
      - Николка! Ранили? Наши-то где, живы ли?
      Николка узнал Дарью, губы его задрожали.
      - Что ты, Николка, больно? Погоди, миленький, счас легше станет, - она торопливо налила в глиняную черепушку пахучей зеленоватой жидкости из небольшого жбана.
      Николка всхлипнул:
      - Юрка… убили… И деда твово…
      Снадобье плеснуло через край, Дарья охнула, отступив, и монашек взял у нее черепушку, поднес ко рту Николки, в самое лицо прошипел:
      - Ты што, дубовая колода, помолчать не мог? Пей.
      Николка проглотил снадобье, не понимая, за что бранит его лекарь - ведь правду сказал. Дарья поставила жбан на землю, иссохшим голосом сказала:
      - Пошла я…
      - Куда это? - монашек заступил ей дорогу.
      - Деда искать. Может, живой?
      - Ты што? Ума лишилась? Ты знаешь, што там!
      Девушка шагнула в сторону, пытаясь обойти монашка, но тот схватил за руку.
      - Сродственников искать идешь? А этих болящих, кои помощи ждут, бросаешь? Пусть помирают ратники, за нас принявшие лютые язвы, штоб деду твому не скушно было в пути ко господу? Так, што ль?.. Дуреха! Убитых не воротишь, а этих мы спасти должны. Должны!
      - Я там спасать буду…
      - Там! Там тебя спасать придется. Девицам средь мечей не место, а тут тебе нет замены. Нет замены, слышь!..
      Ближние раненые оборачивались на громкий голос монашка, и тогда Дарья, надвинув платок на самые глаза, взяла жбан и пошла на чей-то громкий стон у дальней стенки ограждения.
      - Иди, сядь вон под телегу, а то приляг, тебе это важно, - монашек подтолкнул Николку, сам же, встретив нового раненого, спросил: - Что там? Крепко стоят?
      - Стоят! Запасный-то еще не трогался, стал быть, бьют… И большое знамя на месте… Господи, сколько душ хрестьянских загубил, окаянный, сколь народу изувечено, а конца не видать.
      Николка пробирался к выходу. Ему стало легче, и оставаться он все равно не мог. Снаружи послышались громкие крики, он выбежал, и первое, что увидел - запасный полк. Качая лес копий, полк двигался в сторону битвы, заворачивая вперед правое крыло. Николка глянул туда, где недавно стоял с земляками, и в груди оборвалось: там клубился такой же страшный омут, какой видел он на левом крыле войска, когда тащил Юрка, и через этот клокочущий омут бурно текли серые ручьи вражеской конницы, смывая светлые островки расколотого русского войска. А дальше, у Зеленой Дубравы, уже не отдельные ручьи - грозный поток Орды хлестал в широкий прорыв, растекаясь и охватывая выдвигающийся навстречу запасный полк.
      - Ба-атя!.. Батяня-аа! - Николка, не чуя боли в руке, схватил оставленное кем-то копье и, не обращая внимания на крики колченогого мужика, кинулся навстречу страшному серому потоку, в котором сгинул отец со всеми односельчанами.
      До полка левой руки Димитрий Иванович не добрался, ввязавшись в ожесточенный бой на самом крыле большого, где были похоронены остатки тумена Бейбулата, поддержанные свежими сотнями Темучина и Батарбека. "Государь с нами!", "Димитрий с нами!" - этот клич вспыхивал, подобно знамени на ветру, всюду, где появлялся государь, и войску начинало казаться, что великий князь - сам ангел мщения, чей дух несокрушимо стоит под большим знаменем, светя воинам издали облачной белизной ферязи, а плоть с мечом, карающим ворога, носится по полю сражения. Трудно даже бывалым ратникам равняться с неистовой дружиной государя, состоящей из богатырей. Как смерч, прорывалась она сквозь живые стены и свалки, внося страх в ряды врага, вселяя мужество и уверенность в души своих.
      "Наш, истинный воин, - говорили молодым ратникам старые бородачи, гордясь Димитрием, словно сыном, которого сами вырастили. - С этим не пропадем!" - "Чего же он с малой-то дружиной? - тревожились молодые. - Беды б не вышло?" - "А мы - не дружина? Все войско ему дружина, всяк за него голову положит. Да и Васька с Гришкой глянь как его заслоняют - этих сам черт не возьмет!"
      Еще до того, как многотысячный вал ордынской конницы захлестнул остатки полка левой руки и крыло большого, Димитрий послал гонца к Дмитрию Ольгердовичу и Микуле Вельяминову с приказом - подвести запасный полк ближе к стыку большого с полком левой руки. Великий князь теперь видел: враг почуял слабое место, его конница стекается сюда, и прорыв неизбежен. Нельзя, чтобы прорыв оказался слишком потрясающим для русского войска, а главное - вынудить Мамая бросить сюда основные силы… Димитрий снова выдвинулся в первые ряды полка.
      - Слышь, Васька? Больше мово коня за повод хватать не смей - руку отрублю! Береги государя, как хошь, а держать себя не позволю. Сейчас от меня одна польза - мой меч.
      Дружинники как можно теснее сомкнулись вокруг Димитрия - уже посыпались стрелы, стуча в щиты и брони. Димитрий извлек меч в рыжих пятнах засохшей крови, плашмя положил на конскую гриву; Копыто вопросительно глянул на Тупика: не увести ли, мол, князя силой - пусть потом рубит головы? Васька отрицательно качнул головой - бесполезно и пытаться. Да и прав теперь государь: все приказы, почитай, отданы, осталось - рубить. И по рядам ратников катился говор: "Государь - впереди", - потому, может быть, и самые молодые в поределом русском войске так бестрепетно следили за приближением несметной ордынской силы. Тупик внезапно вздрогнул: впереди на поле среди убитых врагов и своих, разбросав руки, лицом к небу лежал Таршила. Казалось бы, Васькино сердце должно было закаменеть от вида смертей, от бессчетных дорогих потерь, но его омыла такая горечь, что стоном прорвалась сквозь стиснутые зубы. Обернулся, ища лагерь у Непрядвы, но лишь поднятые копья и секиры качались перед ним. "Будь счастлива, касатка моя! А нам, видно, приспело последнее счастье…"
      С протяжным "ура!" конная дружина Федора Моложского выплеснулась навстречу орде из узкого пространства, разделяющего пешие ряды полков; вдали, в углу, образованном речкой Смолкой и опушкой Зеленой Дубравы, последние дружинники Василия Ярославского смешались с серыми всадниками, и тогда пешие ратники полка левой руки, уцелевшие после всех атак врага, тоже двинулись вперед. Три зыбких ряда светлых кольчуг и рубашек шли, качая тяжелые копья, затупившиеся о железо и вражеские кости, шли, перешагивая через тела убитых, скользя по кровавой траве, шли, словно этот отчаянный бросок мог уравнять их в силе со всей массой конницы, заполнившей степь от Смолки до Красного Холма.
      Димитрий не увидел последнего столкновения ратников полка левой руки с противником, потому что рядом с ним все вдруг пришло в движение, пешцы подались вперед, и он со своей богатырской стражей оказался огражденным копьями и щитами, живыми телами тех простых "черных" мужиков, которые именовали его своей надежей и защитой, но в действительности сами защищали государя от домашних крамольников в дни смут и от чужеземных врагов на полях битв.
      В который уж раз вздыбились гривастые степные кони над копьями русской пехоты, опрокидываясь вместе со всадниками, давя живых и мертвых, но задние ряды конных сотен Батарбека, опытных, закаленных войнами и учениями, не убавили бега, видя зыбкость опустошенного строя русов, и захлестывали все новые его ряды. Да и нельзя было поворачивать - в спину давили переброшенные сюда отряды из центра и с левого крыла ордынского войска, главным образом отборные тысячи, сохраненные темниками до решающего момента битвы. Вот уж передние дружинники великого князя скрестили мечи с неприятелем и стали похожи на пловцов, отчаянно бьющихся в бурной струе, которая уносит их от берега. Димитрий послал гнедого вперед, но еще раньше подались навстречу опасности Копыто, Семен и Шурка, их мечи разорвали серый поток, вражеских всадников проносило мимо напором сзади; они мелькали по сторонам, визжа и воя от бессильной злобы - ни один не мог достать мечом блистающего доспехами князя; сеча кипела вокруг, а Димитрию пока и оружием взмахнуть не пришлось - впереди те трое, справа - рослый и плечистый, как дуб, Гришка, слева - "заговоренный" от смерти Васька Тупик. Черный ордынец с необъятной шириной плеч надвинулся на Ивана Копыто, взметнулся широкий меч его, похожий на бледную молнию, Димитрию показалось - он услышал, как враг ухнул, и в тот же миг, прощально сверкнув, меч его вместе с кистью улетел в свалку; запомнились изумленно выпученные глаза на широком плоском лице да поперек открывшейся груди - пестрая перевязь, какими награждают первых богатуров на больших ордынских состязаниях, - а Копыто крестил уже юркого, гибкого всадника, тот ужом вертелся в седле, пока вдруг не распался надвое от плеча до пояса. Следующий, не в силах отвернуть в давке от страшного рыжебородого рубаки, прыгнул с седла, нырнул под чью-то лошадь. Но в тот же момент рядом с Иваном вскрикнул Шурка, пораженный копьем в грудь, и Копыто качнулся к нему вместе с конем, подхватил, нечеловеческим усилием отбросил отяжелевшего Шурку назад, к своим, где его приняли новые руки. И тут же два хвостатых копья ударили в незащищенный бок рыжей лошади сакмагона, мелькнуло искаженное, с оскаленными зубами лицо Ивана, когда он, исчезая в свалке, не переставал рубить встречных. Словно рухнул защитный мысок впереди, Семена мгновенно отбросило, серая масса хлынула на князя; он с каким-то сладостным торжеством опустил меч на голову врага, притиснутого к нему боком. Потом, как во сне, возникали и исчезали новые лошадиные морды, плоские лица, поразительно похожие на одинаковые необожженные кирпичи, которые кто-то в бешенстве швырял и швырял в князя, обозленный испорченной закладкой печи, и Димитрий отражал, с непроходящим торжеством раскалывая этот сырой товарец жестоким булатом своего меча. Снова постепенно выдвинулись Гришка, Тупик и Семен, с боков держались другие стражи, и Димитрий, лишенный пьянящей страшной работы, разгневался, готовый сам поломать заслон, как вдруг враги отхлынули. Казалось, посреди буйного течения кто-то опустил волнорез, и за ним оказался московский князь со своими дружинниками. Не успел опомниться - впереди полыхнули алые халаты, и десяток ордынских богатырей, закованных в сталь, на рослых грудастых лошадях выметнулся из серого потока. Тонкий металлический голос покрыл топот и человеческие крики:
      - Князь! Сдавайся на милость! Ты - мой почетный пленник, обещаю жизнь!..
      Димитрий опустил меч и услышал надсадное дыхание стоящих вокруг воинов и коней своей крошечной стражи. Окровавленные тела устилали пятачок открытой земли, на которой не осталось даже незатоптанной травинки, бились раненые лошади, и, колебля степь, обтекая разрозненные группы русских, уже не способных слиться в единый строй, шла в прорыв конница Орды. Но справа, вдалеке, билось на ветру большое знамя с золотым пятном посередине, и хотя мешало движение конной лавины врага, великий князь рассмотрел, что большой полк, частью потеряв, частью отогнув назад левое крыло, по-прежнему стоит. "Родные мои, слава вам! И вам, что полегли здесь!.. Большего никто не мог бы сделать!.." Не снимая железной перчатки, Димитрий откинул забрало, посмотрел налево. Там, где недавно бились остатки полка левой руки, потоком шел враг, лишь какой-то небольшой отряд русских, где смешались пешие и конные, взблескивал мечами и топорами, оставаясь на месте… Позади полк поддержки врезался колючим углом в разлившуюся волну ордынских всадников, но насколько же он малочислен в сравнении с торжествующим морем врагов, этот русский пеший запасный полк!.. Сюда, к месту великой горечи и славы, где, подобно колосьям в сжатом поле, лежали на потоптанной земле тысячи русских ратников, позади большого полка неслись сотни конных витязей с обнаженными мечами. "Спасибо, Вельяминов! Спасибо, Андрей!" Лишь мгновенным взглядом скользнул государь по дальнему краю Зеленой Дубравы, словно боялся выдать врагу свою грозную тайну… А впереди степь очищалась, - значит, и у Мамая войско не бессчетно, как бы он ни пугал и ни хвастал. Есть счет Великой Орде, и русские мечи уже сочли ее половину. "Великое спасибо всем вам, кто шел на тяжкие труды, на муки и смерть, добывая правду о силе врага, и, добыв ее, подвигнул Москву на подвиг освобождения. Вот она, главная ордынская сила, - увязла тут, за речкой Смолкой, и лезет, рвется под русский топор, уже повиснувший над ее шеей… Сто лет вам жизни, милые брат Володимер и мудрый мой воевода Боброк! А я свое до конца свершу, как воин".
      Еще раз глянул Димитрий на порубленных ратников, на крикливые ордынские толпы, накаляясь новым гневом, и уперся темным взором в мурзу на вороном коне, в раззолоченном панцире с перьями серого кречета на еловице шлема - отличительный знак Чингизова рода.
      - Московский князь! - воскликнул тот изумленно. И разразился хохотом: - Что же ты, великий князь, бьешься, словно плохой сотник, растерявший своих всадников? Эй, нукеры! Нет ли близко хана Темучина? Позовите его - он рассказывал сказки о том, как велика рать у московского Митьки. Старый болван выжил из ума или ослеп, если принял десяток Митькиных слуг за бессчетное войско.
      Тупик качнулся вперед, но Димитрий окриком удержал его. Он узнал хана Тюлюбека, Мамаева наместника в саранских делах. А тот не унимался, наслаждаясь сознанием полного превосходства над противником:
      - Слышь, Митька, брось меч! Наш повелитель милостив к тем, кто еще молод и глуп. И я скажу за тебя слово. Княжества не обещаю, но стадо баранов выберу для тебя самое большое в Орде, чтобы ты скорей научился управлять.
      - Государь, дозволь?!
      - Стой, Васька! - Димитрий тронул коня шпорами, раздвигая стражу. - Ты, "царь дядиной волей", обнажи меч или убирайся лизать пятки своему хозяину. Но и тогда ты подохнешь часом позже, вместе с ним.
      Димитрий, не опуская забрала, двинулся прямо на хана. Тот опешил вначале - иного ждал, - но Тюлюбек навсегда опозорил бы свое имя, не прими он вызова. Завизжав, выдернул клинок, послал коня прыжком навстречу Димитрию. Русские витязи и "алые халаты" устремились за своими государями и словно по уговору осадили коней, едва те скрестили мечи. Богатырского сложения, выросший в седле, в походах и битвах, Димитрий был воином, каких мало сыскалось бы в те времена. Тюлюбек, как и любой ордынский хан, тоже превосходно владел оружием; он не раз побеждал на состязаниях батыров в Орде, но у него не было такого боевого опыта, как у московского князя, да и силой он уступал Димитрию, который в одиночку брал на рогатину лесных медведей. Может быть, Тюлюбек успел понять свой промах, едва сталь, встретясь со сталью, высекла огонь и жестокий лязг, но пожалеть о себе у него не было и минуты. Вторым ударом Димитрий вышиб оружие из ханских рук, третий замах его обманул Тюлюбека, заставив выбросить щит не в ту сторону, откуда упал четвертый удар, разрубив золоченый шлем вместе с черепом.
      Нукеры взвыли в отчаянии, бешено кинулись на Димитрия, и десяток русских мечей блеснул им навстречу. Степняки, окружившие место поединка, прихлынули было со всех сторон - их войско знало, какая награда ждет того, кто добудет московского князя, - но "алые халаты" оказались ревнивыми, их яростный крик заставил отпрянуть табунщиков в бычьих шкурах. Началась маленькая жестокая сеча, в которой сошлись достойные друг друга противники.
      - Здорово, десятник! - гремел Тупик, нападая на своего коренастого противника. - Аль забыл, морда, как стегнул меня плетью, когда в яму сажал? Получай должок, неумытая харя! - И десятник кулем летел под копыта, тараща глаза в смертном изумлении,
      - Государь, берегись!..
      Вздыбив Орлика, Васька на лету рассек аркан, отбиваясь от двух "алых халатов" сразу, вертясь до головокружения, успевал крикнуть:
      - Семен - сзади!.. Гришка, береги князя!..
      - Вась! Гринь!.. Туда, туда!..
      Семен ткнул мечом в сторону загнувшегося фланга большого полка, и Тупик увидел - поле приоткрылось нешироким коридором, через который скакали отдельные вражеские всадники. Одна волна ордынского войска, сменяя другую, еще не успела захлестнуть этот коридор и свет русских рубашек, русских щитов, русских мечей вдали, блеснувших малой надеждой. Отмахнув вражескую саблю, Тупик ринулся к государю, рванул его коня за повод, увлекая за собой, с другой стороны то же проделал Гришка, сбивший нукера, с которым дрался Димитрий. Трое русских галопом понеслись сквозь "коридор" на призывный блеск русской стали и пламя красных щитов, пятеро оставшихся пытались задержать хотя бы "алые халаты".
      - Ми-итя!.. Ва-ася!.. Прощайте! - долетел голос Семена и тут же потонул в визге, улюлюканье и вое мчащихся отовсюду врагов. Словно бы темно-красная волна выбрасывала навстречу Димитрию ненавистные плоские лица, серые кожи доспехов, кривые мечи, конские морды с раздутыми ноздрями, и он рубил с такой бешеной силой, что Васька и Гришка невольно подались в стороны. Слезы стояли в глазах государя - от дикого кровавого ветра битвы. В нем гремело, пело и плакало прощальное "Митя", сорвавшееся с уст простого воина, умирающего в кольце беспощадных врагов. И не нужно было великому князю большей награды, большего утешения в последнюю его минуту. Огромный, сверкающий золотом доспехов, с разметанной ветром черной бородой, он был свиреп и сокрушителен, словно хозяин русской тайги, окруженный псами. Ему бы не меч теперь, а двухпудовую палицу, но и меч его был страшен.
      "Коридор" впереди смыкался, все чаще мечи трех русских витязей гремели о чужое железо, все чаще кони их со стоном ударялись во вражеских лошадей, сбивая их, но и теряя силы. Враги не стреляли, помня ханское повеление - брать Димитрия живым, они лишь уплотнялись на пути, и воинское счастье начало изменять Ваське Тупику. Немеющая рука становилась неверной, и вражеский булат все чаще касался Тупика, погнув зерцало, пробив оплечье, разрубив край бармицы.
      Все тяжелее поднимался по другую сторону князя огромный меч богатыря Гришки, и это значило, что государю чаще и чаще приходилось отбивать удары самому, а ведь и его силы не беспредельны. И кони уж начали спотыкаться, когда новый русский клич прорезал вой Орды. От загнутого фланга большого полка, разбрасывая всадников, давя спешенных и раненых, уползающих в ордынский тыл, сея хищный лязг и крики страха, быстро прорубались навстречу государю две русские полусотни. Едва различимой молнией метался синий клинок в руке переднего всадника, клочком гневного пламени летел за плечами его пурпурный плащ. Кажется, этого плаща ордынские всадники пугались больше, чем меча. Длинный мурза со знаком тысячника, гнавшийся за московским князем, вдруг дико вскрикнул, указывая своим воинам на пурпурный плащ, словно там была главная добыча, и начал отворачивать наперерез, выкрикивая такие ругательства, от которых шарахались даже привычные к жестокой брани своих начальников степняки.
      Помощь была совсем близко, когда богатырь Гришка откинулся в седле, и конь его прянул в сторону, теряя безвольное тело хозяина - в спине Гришки торчала большая черная стрела. Ордынцы, опасаясь, что добыча уйдет, взялись за свое излюбленное оружие. Может быть, они еще надеялись взять московского государя живьем - ни одна стрела не коснулась крепких доспехов Димитрия, зато его гнедой вдруг стал похож на огромного дикобраза. Наверное, руки табунщиков дрожали, когда они расстреливали великолепного княжеского скакуна: по меньшей мере, тридцатая из стрел нанесла ему смертельную рану. Васька видел, как гнедой, не прерывая бега, клонился вбок, словно и умирая, пытался донести до своих бесценную ношу, как Димитрий, не выпуская меча, освобождал ноги от стремян, и когда конь ударился оземь грудью, пробежал по земле три шага, налетел на что-то, упал ничком, выбросив вперед руку с крепко зажатым мечом. Как две стены, столкнулись два крика - русских и ордынских всадников, надвое расхлестнулся ордынский поток, разрезанный узким клином сошедшихся полусотен, и сквозь высверки стали свинцово блеснули жестокие глаза Хасана.
      - Повелитель, я здесь!.. Васька, держись!
      Совсем рядом взметнулось пурпурное крыло, готовое заслонить Ваську Тупика от всех напастей, но Тупик, упершись в левое стремя, уже перенес правую ногу через конскую гриву и прыгнул туда, где уткнулся лицом в потоптанную кровавую траву могучий чернобородый витязь в золоченой броне.
      - Скачи к нашим, Орлик!..
      Грохот и черное пламя взорвались в голове Васьки, словно гора обрушилась на его шлем, однако, сбитый с ног, он сумел вскочить, сделать два шага и упал на поверженного Димитрия, закрывая его своей броней, своим телом, своей жизнью…
      Подобно степному смерчу, закрутилась над упавшими жестокая сеча, втягивая в свою воронку новых и новых всадников. Уже никто не мог бы сказать с уверенностью, где упал тот, кто вызвал этот смерч, да и о нем самом враги скоро забыли. Мало кто видел, как длинный мурза бешено налетел на скуластого сероглазого воина в пурпурном плаще, оторвавшегося от русского отряда, на миг смутив его криком злобы и ненависти:
      - Умри, волк, кусающий родителя!
      Короткая молния встретила удар тысячника, пойманный в ловушку эфеса клинок полетел под копыта. Мурза вскинул руку, закрыв лицо, но его молодой противник мечом плашмя ударил по шее лошади.
      - Прочь с дороги, наян Галей, - будто хриплый клекот вырвался из глотки воина. - У тебя больше нет сына… Все - прочь!
      Взмахом руки Хасан расчистил себе путь и, полыхая плащом, устремился к соединившимся русским полусотням.
      Орда втягивалась в прорыв, чуя там главную поживу и легко бросая в тылу немногочисленный и упорный отряд русской конницы, который не хотел отрываться от кровавой свалки. Это был момент, когда воеводе левого крыла большого полка удалось укрепить его с помощью конных отрядов, переброшенных сюда Тимофеем Вельяминовым и Андреем Полоцким.
      Но полку поддержки не удалось занять место полка левой руки. Он полег весь - от князей до последнего ратника. И все же запасный сделал то, чего ждали от него главные московские воеводы, - заставил Мамая бросить в битву третий эшелон Орды. Под Красным Холмом остался только личный тумен повелителя, сильнейший в ордынском войске, но последний.
      Русские не хотели отступать, предпочитая смерть там, где стояли, но слишком велик был напор врагов, полк буквально поплыл к Непрядве, как подмытый остров среди расходившегося моря чужой конницы, - он все больше удалялся от восстановленного крыла большого полка, которое не переставало отгибаться назад, потому что битва начиналась в тылу рати. Стремясь быстрее открыть свободный путь к русскому лагерю, темники направляли на запасный полк клинья отборной конницы, раскалывая его на части, а массы легких всадников стрелами и непрерывными наскоками разрушали, подтачивали, трепали отдельные куски полка.
      Уже начался грабеж трупов. Пример подали вассалы Орды. Разбитые в сражении, рассеявшиеся по окраинам Куликова поля, они вдруг явились повсюду, где прошло "победоносное" ордынское войско. Юркие хищные всадники соскакивали с лошадей, сдирали с убитых бояр и мурз дорогую справу, золотые и серебряные украшения, хватали добротное оружие, потрошили сумы и торока, как голодные псы над жирным куском, сцеплялись над трупами богатых воинов, и снова звенели мечи и кинжалы, ибо только ради этого часа они шли в бой, упустить его - упустить все. И снова лилась кровь. Начальники попытались было унять мародерство, но алчность скоро захватила и их самих. Ордынские темники послали отряды с приказом беспощадно рубить стервятников, грозивших вовлечь войско в повальный грабеж, когда враг еще не сложил оружия, но, мало надеясь и на своих, поспешили бросить в битву последние свежие сотни, чтобы скорее замкнуть кольцо окружения большой русской рати.
      В этот трагический час тележные городки войсковой лечебницы сослужили неожиданную службу. Раздробленные отряды запасного полка, отступая, прижимались к деревянным крепостцам, воины забирались в повозки и, защищенные толстыми дубовыми бортами, поражали врагов сверху стрелами, копьями и топорами. Словно возвратились древние времена, когда племена воинственных славян в дальних походах отражали нападение врагов, сомкнув кольцом высокие борта телег. И как в те древние времена, здесь, над дубовыми стенками, рядом с железными и кожаными шлемами воинов кое-где мелькали темные покрывала женщин. Многим запомнилась строгая синеглазая девушка с большим луком в руках. Она умело натягивала тетиву, старательно целилась, не пугаясь визга наседающих врагов, и редкая ее стрела не достигала цели. Но и ордынские стрелы густо сыпались на защитников маленьких укреплений, многие русские ратники встретили тут свой последний час, хотя городки устояли до конца битвы - слишком мелкую добычу сулили они победителям.
      Обтекая сопротивляющиеся отряды, войско Орды стремилось к большому лагерю у Непрядвы. Еще большие массы его начали обходить с тыла большой полк, и поределая русская рать поворачивала задние ряды, готовая сражаться на два фронта. Враги одолевали. Казалось, вот-вот сбудется горькая решимость русских воевод: "Все примем смерть - от князя до простого человека".
      Шел третий час битвы, едва ли не самой упорной и жестокой из всех, какие знали люди до того. Два войска держали в руках нить судьбы человечества, и Орда все увереннее перетягивала ее в свою сторону. Ханы уже не обращали внимания на повальное мародерство. Пусть грабят - лучшая часть военной добычи все равно достанется им, уж за этим-то они сумеют проследить, блюдя ордынские законы! Половина войска Мамая лежала побитой, но и половина русского оросила своей кровью Куликово поле. Превосходство Орды теперь неизмеримо возросло, и дело было не только в числе воинов. Она прорвала русский строй, она наступала, окружая поределые и утомленные московские полки. Ханы видели: русские исчерпали свой последний резерв, в то время как сильнейший тумен Мамая, свежий, нетронутый, стоял под Красным Холмом…
      В центре обрубленного, полуокруженного русского длинника высоко на ветру по-прежнему метались красные стяги, и золотой Спас изумленно смотрел с огромного черного знамени на жестокое дело тысяч людей, все еще не уставших убивать друг друга. Его словно нарочно заставляли видеть творящееся в мире, где разумные существа нарекли его своим милосердным творцом и владыкой, может быть, потому, что боялись записать на свой счет то великое и страшное, что совершали собственными руками. Его изумляло, почему он еще не сорван с древка, не растерзан в клочья, не втоптан в кровавую грязь, - напротив, его вздымали выше и выше. Он видел многое, но не было на памяти его такого, когда бы войско, наполовину уничтоженное, охваченное вдвое превосходящей силой врага, жестоко теснимое им, не побросало свои знамена, ища спасение в бегстве, проклиная весь белый свет и его, нареченного творцом жизни. Может быть, это были складки на знамени, но казалось - золотой Спас плачет, видя мужество людей, готовых на такие жертвы и такие страдания ради того, во что они веруют, ради того, что защищают.

XI

      Третий час минул, а дозорные засадного полка бессменно сидели на деревьях по краю Зеленой Дубравы, неотрывно следя за ходом сражения - ни один не хотел спуститься на землю для отдыха. С того момента, когда войско Орды главной массой навалилось на полк левой руки и ближнее к нему крыло большого, весь пятнадцатитысячный полк был в седлах; витязи все сильнее волновались; застоявшиеся кони нетерпеливо били копытами, храпели и мотали головами, требуя поводья, - голос битвы волновал и притягивал их так же, как людей. Когда же вся конница, а за нею и пехота полка левой руки втянулись в зловещий круговорот, воевода Боброк сам выехал к опушке глянуть на происходящее и тотчас велел подвести головные сотни к самой оконечности Зеленой Дубравы. За передовыми отрядами подался весь полк и стал подобен натянутой тетиве лука.
      Боброк мрачнел, голос его обрел металлические звоны, как у князя Серпуховского, взгляд жег, брови грозно хмурились - он опасался, что передние ряды поддадутся завораживающим звукам боя, вымахнут на открытое пространство, до срока покажут себя врагу, а то и увлекут весь полк. Но и суровый вид воеводы теперь мало действовал на начальников отрядов.
      - Дмитрий Михалыч, не пора ль? - время от времени вопрошал Владимир, то и дело осаживая серого злого жеребца и сверля Боброка своим упорным, тяжелым взглядом.
      - Все ли знамена стоят? - окликал Боброк наблюдателей, глядя мимо Серпуховского.
      - Стоят, государь!
      - Рано, княже, - сдержанно бросал Боброк и отъезжал к сотням, чтобы Владимир не растравлял его своим неотступным взором. Но и всадники смотрели нетерпеливо, требовательно, словно каждый кричал ему: "Не пора ль, государь, не пропустим ли главного часа?" Боброк медленно возвращался к опушке… На сей раз Серпуховской тревожно окликнул издали:
      - Дмитрий Михалыч! Пали стяги Ярославского и Моложского, почитай, уж нет полка левой руки!
      Потемнели синие глаза первого московского воеводы, карьером подлетел к Владимиру, отвел рукой ветку молодого дубка, словно застыл. Рядом затаил дыхание Владимир. Видно, весть дошла до полка, оттуда прилетел нарастающий возбужденный говор.
      - Пора, воевода! - отрывисто произнес Владимир, сминая в кулаке бороду. - Ударим вместе с Дмитрием Ольгердычем да Микулой Васильичем - вышибем вон Мамая. Не то они сомкнут полк поддержки, и нам того ж не миновать. Самое время гнать Орду.
      - Рано, княже, - сухо повторил Боброк.
      Серые глаза Серпуховского так сверкнули, что, казалось, послышался легкий стальной звон.
      - Лучше рано, нежель поздно! Там бьют наших братьев, а мы держим такую силу в холодке, за рощей. Еще полчаса, и некого выручать будет!
      - А Москву?
      - Москву спасают здесь, Волынец! Коли боишься поля открытого, так бери свою дружину да скачи на Москву, поспешай укрыться в кремлевских стенах с бабами да ребятишками.
      - Там и воины есть добрые, - Боброк усмехнулся без обиды, дивясь предусмотрительности Димитрия Ивановича, который строжайше наказал брату слушаться его, воеводу Боброка-Волынского. Не будь того наказа - Серпуховской, наверное, теперь двинул бы полк в сечу. И может, погнал бы врага этот яростный князь, но риск напороться на мощный встречный удар еще слишком велик. Засадный полк - последняя надежда войска, потерять его - потерять победу, а с нею и Москву. Расчет должен быть безошибочным.