- Как говорили?!
      - А с ними наш один, из полоняников, он и толмачил.
      - О чем толмачил? - изумился Тупик.
      - Они, слышь, про князя Димитрия спрашивали, а мы и указали им на Коломну. Там-де его сыщете.
      - Коломну?! - у Тупика вдруг задергалась щека, чего с ним никогда прежде не бывало. - Это кто ж им указал на Коломну?
      - Я и указал, боярин.
      - Ты-ы?.. Ты… предатель, лапоть, мразь посошная, да ты все наше дело врагу предал! - Он рванул было меч, но, опомнясь, схватился за плеть. Ратники шарахнулись к телегам, мужик стоял на месте с непокрытой головой, загорелое лицо его побледнело. Эта неподвижность мужика совсем озверила Ваську.
      - Боярин! Не бей его! - женский крик с задней телеги, будто удар меча, подсек руку свирепого воина, и она вместе с плетью упала на луку. - Не бей его, то наши были татары, наши!
      Никто из ополченцев не понял, отчего так обмяк в седле грозный всадник и медленно, словно боясь солнца в глаза, оборотился на крик. Копыто густо закашлял, сделал воинам знак, они проехали вперед, начали спешиваться, здороваясь с мужиками. Темнобородый, все еще неподвижный и бледный, растерянно мял шапку.
      - Дарья?.. - У Тупика от зноя и скачки пересох рот, и слова выталкивались с трудом. - Ты… Дарьюшка?
      Он страшился поверить, что молитва его услышана. Но она узнала его, закрылась длинным рукавом сарафана, всхлипнула. Тупик, словно во сне, спрыгнул с лошади, медленно пошел к телеге, на которой, подобравшись, как усталая птица, сидела девушка. Мужик вздохнул, надел шапку, побрел в голову колонны.
      - Дарьюшка… вот и услышал бог мои молитвы.
      Она всхлипывала, не открывая лица.
      - Что ты, Дарьюшка, кто обидел тебя?
      Она наконец отерла лицо рукавом, открылась, и Васька с трудом узнавал ее - так она исхудала, почернела, настолько стала старше за какую-нибудь неделю.
      - Нет, Василий Андрсич, никто меня здесь не обижает. Нашла я дедушку моего, совсем нечаянно нашла…
      Она помнила его имя, и это сказало Ваське многое.
      - А я жалел потом, что не взяли мы тебя, и ныне жалею. Искать хотел, как битва кончится… Коли жив буду…
      - Благодарствую, боярин Василий Андреич, да на что же тебе меня искать-то?
      - В жены думал взять, коли согласишься, - выпалил Тупик и растерялся от того, как неловко и неуместно прозвучали теперь его слова. Но он был почти уверен, что другого случая сказать их уж не найдется.
      Девушка горько улыбнулась:
      - Ты шутишь, боярин. У тебя, поди, и невеста есть пригожая да в серебре, а то и в золоте. Неровня я тебе, может, только в холопки гожусь?
      - Дарьюшка, - он взял ее безвольную руку. - Не зови меня боярином… Полюбилась ты мне сразу, как увидел, все о тебе думал, - он чувствовал, что напрасно и не к месту говорит теперь свои слова, что уходят они в душу девушки, как в пустыню, которая совсем неведома ему, но не мог остановиться. - Подожди меня из похода, Дарьюшка, я ведь правду сказал… А уж коли не люб, так и скажи.
      Она улыбнулась его обиженной настороженности, качнула головой.
      - Чего мне таиться - я тебя тоже вспоминала, Василий Андреич, кто ж забывает своих спасителей? Да какая ж с меня боярыня? Подожду, коли хочешь, теперь все ждут. А слово твое возвращаю. В холопки лучше пойду к тебе за спасение, хоть и грозен ты…
      Не такого ответа ждал Васька Тупик, но в нем почуял связь между непреклонностью Дарьи и тем, как набросился на мужика, может быть, ее родственника. Выпустил безвольную руку, спросил:
      - Те татары - кто они?
      - Едут ко князю с важной вестью. Ушли от Мамая насовсем… Третьего дня повстречались мне в поле. Убежала я от тиуна ненавистного, от его насилия, да из огня в полымя… Кабы они крику моего не услыхали да не прискакали вовремя… Ох, долго о том рассказывать, Василий Андреич, да и страшно теперь… - Она вздрогнула плечами, словно на нее подуло холодным ветром. - Не думала прежде, что татары такими бывают. Второй раз от смертыньки страшной избавили, а я как их увидала, вся обмерла. Хорошо, с ними наш один был… И за всю ведь дорогу словечком не обидели, как за дитем малым ухаживали…
      - Мы-то их за разведку приняли. Это такой хитрющий народ. Могут добрыми да ласковыми прикинуться…
      - Я понимаю твой гнев, Василий Андреич. Дед мой тоже бранил дядьку Фрола - зачем-де про Коломну им сказал! Я же сердцем чую - наши они… Да разве в том лишь дело, боярин Василий Андреич!
      - И я тебя понимаю, Дарьюшка, - глухо сказал Тупик. - Скоро ворочусь, только службу исправлю.
      Васька оборотился к своим воинам, которые разговаривали с мужиками, не обращая никакого внимания на начальника, резко свистнул, и разведчики, словно только того и ждали - мгновенно оказались в седлах. Васька крикнул:
      - Двигайте, мужики, торопитесь, мы скоро будем назад! За мной, сакмагоны!..
      Облачко дорожной пыли скрыло витязей, а когда рассеялось, их словно и не бывало. Первым подал голос Сенька Бобырь:
      - Ох, и зверюга, видать, этот Дарьин ухажер. Гляди, Таршила, станешь боярским тестем - сожрет. Гордыни в нем на трех князей.
      - Не зверь он, - отозвался Таршила. - Парнем его знал, два брата его старшие вместе с Иваном моим на Пьяну были от Димитрия Ивановича посланы и там легли. Вся семья у них славная, воины добрые и товарищи верные. Тебе бы его службу…
      Дед покосился на поникшую внучку.
      - Война зверит, - вздохнул Фрол. - Да я-то, олух…
      - Што ж што война? - буркнул Гридя. - Ить он как те прозвал? "Мразь посошная" - ишь ты! Я б ему за то по роже-т, хучь и блестит пузом. Што ж оне без посошной мрази на татар не пошли?
      - Верно, Гридя! - поддержал Юрко. - Мы не скот убойный. Сами, охотниками, идем. Может, раньше его прольем кровь за нашу землю.
      - Ну, навряд, - хмыкнул Таршила. - Глядишь, им уж сейчас выпадет с татарами схлестнуться. Этих не проведешь - разведка князя Димитрия.
      - Он басурманов порубил и нашу деревню спас, - подала голос Дарья. - И рыжий, который перевязанный, там был.
      - Слыхали, мужики, вон как поворачивается Васька Тупик. - Таршила внимательно посмотрел в лицо внучки. Она теперь не отрывала взгляда от дороги.
      - Все ж добрые витязи у нашего князя, - вздохнул Сенька. - Был бы конь, как у них, кинул бы вас да увязался за боярином.
      - Кобель он цепной, твой боярин, - проворчал кузнец.
      - Будет, Гридя, - оборвал Фрол. - Не время считаться.
      Колонна тронулась. Таршила, растревоженный разговором с Иваном Копыто, которого хорошо знал, шагал рядом с подводой, поглядывал на Дарью, вздыхал. Еще тревожнее стало ему за свою нечаянно обретенную радость, за родную кровиночку - ясноглазую внучку Дарьюшку. Лучшего жениха, чем Васька Тупик, он не мог бы ей пожелать, но приближалась битва жестокая, а в битвах первыми гибнут самые лучшие, самые честные, самые храбрые воины. Правда, Васька, говорят, удачлив, как всякий решительный и находчивый боец, но зато и отчаян до смерти. Недаром прозвище у него - "Тупик", то есть топор-колун, который раскалывает лесины ударом со всего плеча, не боится зазубрин и в любой момент превращается из топора в молот - хоть кузнечный, хоть боевой. Но колун-то железный, а Васька живой…
      Часа через два впереди блеснуло, взвилась пыль, всадники вырвались из-за пригорка, Тупик загородил дорогу колонне, спрыгнул с коня, подошел к Фролу, снял шлем.
      - Они правда не враги - в том убедился. Прости, отец. В гневе своем не раскаиваюсь, а за слово нечистое прости.
      - Бог простит, - смутился Фрол.
      - Бог простит - то заслужу, но и ты прости, отец, коли можешь. Не тебя одного оскорбил я, а простишь ты - русские люди, значит, простят злую нечаянность мою.
      Фрол растерянно молчал, не зная, как ему отвечать этому странному боярину, но Васька, видать, принял его молчание за отказ, сорвал с пояса плеть, протянул мужику.
      - Бей за слово мерзкое, чтоб помнил Васька Тупик грех свой перед народом русским всю жизнь. Бей, но прости.
      Фрол попятился, оторопело оглянулся на недвижных всадников.
      - Што ты, сынок, што ты! Нет во мне зла на тебя…
      - Прости, - повторил Васька. - Не от сердца сорвалось у меня. Как услышал, что сказал татарам про Коломну, в голове помутилось. Подумал - набрали в войско неучей, а эти неучи простого дела не хотят осмыслить. Ведь что будет, коли Мамай сейчас на Коломну ударит!.. Коломна - это ж ныне тайна святая наша, всенародная тайна. Ведь и распоследний подлюга, у коего есть хоть капля русской крови, не должен рассказывать о ней человеку чужому. Вот отчего ослепило меня, но и во гневе не смел я сказать того, что сказано мной.
      Фрол шагнул к воину.
      - Прости и ты, сынок, дурака старого. Правда твоя святая - неучи мы в деле таком. Да што ж делать, коли всем надо идти на битву? Вот и учимся в горе-беде, и тебе за урок спасибо. Вижу, сердце у тебя золотое, не терзай его понапрасну. Не от гордыни слово твое сказано - только от боли за дело святое, за всех нас, ратников неученых. От боли-то за свой народ, бывает, его свои костерят почище врагов. Спасибо тебе, сынок, а русской земле спасибо, што есть у нее ныне такие витязи.
      Васька надел шлем, оглянулся. Дарья стояла возле телеги, замерев. Он подошел к ней.
      - Прощай, Дарьюшка, прости и ты, коли в чем виноват…
      - Вася!..
      Не боясь чужих взглядов, она прильнула к нему, прижалась лицом к раскаленному от солнца стальному нагруднику. Вдруг оторвалась, отвернулась, сняла с себя медный крестик, надела на шею витязя.
      - Иди, ладо мой. Всю жизнь буду ждать до самой смерти тебя одного, Вернись живым…
      Он поцеловал ее в сухие горячие уста, и русобородый монах издали перекрестил их.
      Васька поклонился ратникам:
      - Прощайте, братья. Может, увидимся на поле ратном. Добрый вам путь…
      Словно воинской выучки прибавилось у звонцовских ратников после встречи с разведчиками. Даже ратайные лошади, успевшие обнюхаться с боевыми конями сакмагонов, ступали тверже, напористей, и колеса, обильно смазанные дегтем, изумленно моргали спицами, торопливо перешептываясь на ухабах. Люди подобрались так, словно им грозило немедленное нападение. Разговор боярина с их начальником вдруг приоткрыл им то страшное, перед чем они уже стояли, и до самого последнего ухаря дошло, что идут не на потеху, а на такую битву, где их собственные достоинства, желания и сама жизнь - ничто в сравнении с вечностью, встающей за той грядущей битвой. Человек живет ведь и в могиле, пока живы его близкие, его потомки, его народ. А тут неизвестно - будет ли жить народ. И будут ли их могилы?..
      Ивашко Колесо, почувствовав настроение ополченцев, громко крикнул:
      - Где там наш песенник, где сказитель?
      Но вышедший вперед песенник смутился. На перекрестке дорог сидел человек с изуродованным лицом, одетый в жалкое рубище, и громко вскрикивал. Перед ним лежала рваная шапка, а в ней - несколько мелких монет, сухари и вареные яйца - подаяние ранее прошедших ратников. Едва приблизились, нищий, раскачиваясь, запричитал, завыл скрипучим голосом:
      - Люди православные, туда глядите, туда глядите! - и тыкал на восток скрюченным пальцем. - Бесов вижу, серые бесы оттоль идут на весь мир хрестьянский. Бойтесь, люди православные! Уж костями засеяна земля хрестьянская, кровушкой полита, будто дождичком осенним, и нет спасенья ни князю светлому, ни боярину гордому, ни смерду горемычному, ни купцу честному. Пламенем во все небо поразят вас бесы серые, смолой окропят адской, што превратит живых в страшных калек, а младенцев - в уродов, и сто лет будут болеть и умирать люди, ступившие на землю ту, где пройдет нечистое войско. И останутся на земле живыми лишь хитрый да мудрый, и будут они што колоски во поле сжатом. Бегите же, православные, от козней адских во леса дремучие, за болота зыбучие, за реки плескучие, за горы высокие, за моря широкие, уносите с собой малых детушек, уводите красных женушек. Прочь!.. Прочь бегите, не медля, уж близка сила нечистая! Будет над нею божья кара, да не скоро придет она, не скоро свергнутся громы небесные на сатанинское войско, и только хитрый да мудрый дождутся суда правого…
      - Стой, окаянный, ты что там бормочешь?! - громко воскликнул монах, предводитель монастырского отряда. - Мне лучше ведома воля Спаса: он велит встречать бесов мечом и крестом!
      - Сатано! - завыл нищий, тыча скрюченным пальцем в монаха. - Сатано-о, в подряснике сатано, а копыта - вон они, снаружи твои копыта, вижу их, и рога вижу на лбу твоем, сатано!..
      Мужики во все глаза смотрели на монаха, и кое-кому уже въяве чудились рога на его высоком лбу, однако монах не смутился, взял нищего за шиворот, поставил на ноги.
      - Ну-ка, православные, глянем, не сам ли он сатана на службе у нехристей?
      - Оставь его, отче, ибо провидец он, - робко попросил дюжий растерянный ополченец. - Вишь, вериги на ем, юрод он.
      - Вериги? Ныне божьи люди свои вериги отдают на мечи и копья.
      Монах рванул рубище нищего; открылась мускулистая грудь, на ней висели железная цепь и крепко затянутый шнурком кожаный мешочек. Глаза нищего сверкнули осмысленной злобой, монах усмехнулся, кивнул Юрку Сапожнику:
      - Держи его крепче, сыне, взглянуть надобно, не святые ли мощи таятся в сей калите?
      Он осторожно развязал мешочек, отстранясь, заглянул в него, потряс легонько, наружу посыпался сероватый порошок.
      - Грех, грех - по ветру развеян пепел великомученика, снадобье бесценное, исцеляющее от болезней, осушающее слезы вдовицы, дающее силы слабому, зрение слепому, смелость робкому…
      - Ага, - перебил монах, - снадобье? Давайте, дети мои, полечим сего горемыку от страха и скудоумия. Он, знать, на себя и щепоти не потратил - больно сирот и вдовиц жалеет, для них бережет. Раскройте ему зев, а я и всыплю от пепла великомученика.
      Нищий завизжал, ударил Юрка ногой, выхватил из-под рубища узкий кинжал, но монах был настороже, отбросив мешочек, поймал руку "юродивого" своей могучей дланью, сжал так, что у того ноги подкосились.
      - Ордынская собака! - гневно произнес монах. - Божьим человеком прикинулся. Я тебя сразу прозрел по речам твоим, мы истинно божьих людей каждодневно привечаем. Сказывай правду!
      Ползая в пыли у ног ратников, "нищий" молил о пощаде, говорил, что был ордынским рабом, его мучили, и только для виду согласился служить Мамаю - лишь бы получить волю.
      - Для виду? А речи твои поганые? Скольких небось уж смутил, окаянный!.. А из мешка свово в какие колодцы сыпал?
      Мужики смотрели на извивающегося в пыли человека со страхом.
      - Поняли, отчего озверел Васька Тупик? - спросил Таршила.
      - Што ж делать с ним, святой отец? - спросил Фрол.
      Монах пожал плечами, сурово глядя на затихшего лазутчика.
      - Ты начальник, решай. Тут дело мирское.
      - С собой взять придется.
      - На кой бес он нужон? - проворчал Таршила. - Да и сбежит дорогой. С изменниками разговор один.
      "Нищий" снова стал хватать Фрола за ноги, сулил показать серебро, которое у него-де зарыто недалеко.
      - Июда! О сребрениках заговорил! Встань да помри хоть по-человечески. Кто свершит правый суд, мужики?
      Ополченцы отшатнулись. Таршила нахмурился, взялся за ремень кистеня, через плечо покосился на возок, где сидела внучка, отрицательно качнул головой и перехватил насупленный взор кузнеца - не могу, мол, при ней, давай ты, что ли?..
      Лазутчик внезапно вскочил, растолкав мужиков сильным телом, кинулся в сторону ближнего леска и ушел бы, промедли ратники, но, словно ястреб за удирающим петухом, кинулся за ним Алешка Варяг, свистнул кистенем, и ордынский прихвостень, вскинув руки, не издав ни звука, пластом свалился в траву. Мужики торопливо начали креститься.
      Так звонцовские ратники открыли свой боевой счет.
      - Чудно, - сказал побледневший Филька. - Идем на ордынцев, а первым свово порешили.
      - Свово? - гневно спросил Таршила. - Этот "свой" похуже сотни Мамаевой.
      Фрол шагнул к бледному Алешке. Тот растерянно вертел в руках кистень, разглядывая его со страхом. Наверное, не мог поверить, что эта простая свинцовая гиря на ремне способна так мгновенно лишить жизни сильного врага… Экое счастье, что в ссорах с деревенскими парнями, бывало, только грозили друг другу кистенями, а в дело их не пускали. Какую ведь беду можно нажить одним взмахом руки в дурной запальчивости!
      - Удар молодецкий, - сказал Фрол, успокоительно положив руку на плечо парня. - Быть тебе добрым воином, Алексей.
      - И штоб прозвища его более слыхано не было, - сурово добавил Таршила. - Все прежнее озорство те прощается, Лексей.
      Парни оробело посматривали на покрасневшего Алешку. Отец, тощий рыжий пастух звонцовский, покачивал головой.
      - Видать, не зря я тя порол, Варяг ты эдакий, довелось от людей доброе слово услыхать.
      Подошел Юрко, протянул руку, Алешка взял ее с чувством, растерянно забормотал:
      - Да што!.. Я их, гадов, хоть сколь положу, вы мне только укажите.
      Мужики нервно рассмеялись. Наскоро зарыли мертвое тело, и колонна продолжала путь, обрастая все новыми людьми и подводами.
 
      Васька Тупик вел отряд под Орду. Потрясенный тем, как чудесно скрестился его путь с путем Дарьи, он видел в том лишь промысел неба, ответ на его молитву. Теперь он был убежден, что непременно погибнет в битве с Мамаем, но убеждение лишь прибавляло желания поскорее скрестить свой меч с вражеским. Только Дарью было жалко, и поцелуй ее все сильнее разгорался на губах.
      Минули границу Московской и Рязанской земель, где смерды и сами не знали, какому князю служат, но всюду уже прошла тревога. Медленно менялся облик русской земли. Сплошные леса теперь чаще перебивались кулигами и полянами, холмы и увалы, поросшие веселым светлым мелколесьем, нарушали однообразие русской равнины, но еще попадались и обширные сыроватые дебри.
      В такое дикое чернолесье угодили под вечер. Косые, редкие лучи солнца, словно в дыму, висели в лесных испарениях, вокруг горбатились темные колоды, рогатился обросший мхами бурелом, и не было пути ни вправо, ни влево, только вперед уводила тропа, суживаясь и поминутно ныряя в заросли ольхи, калины и дикой черемухи. Кони тревожно похрапывали, нервно взванивали удилами, косясь в темноту подлеска - обиталище медведей, росомах, волков и рысей; там изредка мелькали какие-то гибкие тени, потрескивал сухой сучок под мягкой хищной лапой, иногда топотали не то вепри, не то олени. Наконец лосиная тропа вывела всадников в сухое прибрежное красноборье. Вековые сосны стояли сплошными рядами, словно лесные витязи, построившиеся для битвы с неведомым врагом. Там-то и повстречали лесовика. В другое время Васька оробел бы, теперь же бесстрашно направлял встревоженного коня вперед, приближаясь к лесному хозяину. В лыковом длинном зипуне и высоких лаптях, с тяжелой суковатой палицей в корявой руке, весь седой, как туман, он смотрел из-за могучего дерева на русских воинов жуткими зелеными глазами. За спиной его слабо дымилось зеленое озеро с заросшими берегами, в камышах и на плесе кто-то взбулькивал, слышались неясные тихие речи то ли птиц, то ли людей. Лошади наконец уперлись, захрапели, отчаянные сакмагоны забормотали молитвы, но Васька смело крикнул:
      - Здорово, дедушка-леший!
      На озере произошел мгновенный переполох, что-то сильно заплескало, прошумело белыми крыльями, и вновь стало тихо.
      - Здорово, коли не шутишь, добрый молодец! - глухо, как шум ветра в кронах, долетело из-за дерева. - На кого исполчились, витязи отважные?
      - Да все на них, на злых ордынцев. Снова на Русь идут силой несметной - жечь, убивать, брать полоны.
      - Вижу и за тобой силу великую - как деревья в лесу, встает она, не робей, смело встречай ворога.
      - Благодарствую на слове добром, батюшка-леший. Да и ты бы нынче помог Руси. Коли что - затвори леса, завяжи узлами дороги, зарасти их терном колючим, расплесни озера и реки на путях вражеских, загони поганых в трясины гиблые, одурмань травами сонными, от коих нет пробужденья.
      Воины содрогнулись от дерзостной просьбы начальника, ибо знали они, что нельзя ни о чем просить потусторонние силы - скорее накличешь беду. Колдунам, загубившим свою душу, - тем уж все равно… Зеленые жуткие глаза будто пригасли в наступающих сумерках и вновь засветились.
      - Не наше дело вступать с человеком в спор. Силы лесные - добрые, куда им против злой человеческой воли? От козней врага сами люди должны беречь свой край, мы же от иных напастей бережем его. Бейтесь за родину бесстрашно и крепко, а мы свое дело знаем. Скажу тебе: пока стоят русские леса, и Руси стоять.
      Васька поклонился лесовику.
      - И за то благодарствуем, леший-батюшка. Дай дорогу нашим коням да побереги от напасти в своих владениях.
      - В своих поберегу. Позвал бы вас нынче в мои хоромы почивать, угостил бы на славу, да боюсь: околдуют вас непослушницы мои, дочери лесные… - Цепенея от сладкой жути, воины видели, как хороводятся за деревьями, над озером, легкие светлые тени, словно русалки на берегу сошлись. - Околдуют, и забудете вы о деле великом, коего ждет от вас родная земля. Вот побьете ворога - милости прошу: прямо ко мне и приведут вас русские леса. Тогда и погостите, пока чары не кончатся… Тебя-то и ныне позвал бы - знак любви на лике твоем вижу, и не страшны тебе чары лесных дев, - да за воев твоих боюсь… Ты же как в броне ныне от всяких чар. Одного лишь человеческая любовь превозмочь не в силах - другой любви человеческой, более сильной, что вырастает на месте запретном, сквозь стены ломится, аки трава, взошедшая под камнем. Но уж коли к тебе беда постучится - возьми вот это.
      Дед протянул руку, и в ладони Тупика оказалась травка, источающая аромат молодых сосняков и ромашковых полян.
      - Постой, о какой беде речь ведешь?..
      Но пусто было за старыми соснами, лишь вечерний туман стлался над берегом лесного озера, да безмолвно расходились круги по светло-зеленой воде, - знать, рыба плавилась к ясной погоде. Воины словно пробудились, иные даже глаза протерли.
      - Померещилось, што ль? - озадаченно спросил Копыто.
      - Может быть, - отозвался Тупик, со странным чувством разглядывая стебелек на ладони. Казалось, он сам сорвал его недавно на одной из лесных полян, но происшедшее слишком живо стояло перед глазами, - правда, с каждым мгновением уходя в какую-то недоступную даль. Поколебавшись, сунул травку в кожаный кошель на поясе, тронул коня, и тот пошел легко и споро. Лес открывался чистый, буреломы и заросли отступили, табунок косуль отбежал с пути и безбоязненно следил за всадниками вблизи.
      Шурка Беда предложил добыть одну на жаркое, но Тупик запретил охоту - в отряде имелась провизия.
      К ночи достигли опушки. Стреножили коней, выставили охрану, устроили привал. Огня не разводили, кашу с мясом они сварили днем на привале и везли в котле. Опасная служба в сторожевых отрядах научила порубежников варить пищу только днем, никогда не разводить костров, не устраивать ночлегов и дневок в одном месте. Постоянные перемещения воинской сторожи были лучшим средством от внезапных нападений. Вблизи Дикого Поля на всякий отдельный огонек в ночи могла приползти любая нечисть. И хотя до Поля еще не близко, отряд соблюдал все военные законы, чтобы они врастали в кровь воинов. Горе разведчику в краю извечных войн и набегов, если он хотя бы на час пренебрегал маскировкой, забывал путать следы и время от времени пропадать с глаз даже среди ровного поля… Когда улеглись на потниках, Шурка вздохнул:
      - Жаль, дед-лесовик не понадеялся на нас, кроме десятского. Больно поглядеть охота, какие они, русалки лесные.
      И тотчас показалось - колыхнулись ветки на краю поляны, где паслись лошади, бледно-туманное облачко прошло в лесной глубине, привораживая взгляд и душу.
      - О сем помолчим, - строго сказал Тупик. - Не тревожь духов лесных. Вот как с Ордой управимся, сам отпущу - ищи, коли веришь.
      Спали тревожно, часто меняясь на карауле, но, привыкшие к таким полубессонным ночам, вскочили на заре, освеженные и сильные. Быстро сварили кулеш с салом на малом бездымном огне, обжигаясь, похлебали деревянными ложками, оседлали отдохнувших коней, выехали в поле, держась кустарников и зарослей. Скакали от одной купы к другой вслед за дозорными, иногда пускали коней шагом. Обожатель русалок Шурка снова вернулся ко вчерашнему, посмеиваясь, предлагал Копыто вместе погостить у лесного деда.
      - Тьфу! - сердился Копыто. - С лесной нечистью хошь спутаться. Вот сгребет те русалка да уташшит в озеро. В запрошлом годе на Москве-реке двоих рыбаков оне, треклятые, чуть не утопили.
      - Гы-ы! Русалки! То девки посадские ночью купались. Есть у них какая-то блажь - под Ивана Купалу в полночь по берегу нагишом шастать. А рыбаки-то с перепугу опрокинули свое корыто, в сетях запутались и ну орать - русалки-де на дно их тянут. Нужны русалкам этакие олухи!
      - Ты подглядывал, што ль?
      - А ты подглядывал?
      - Слыхал.
      - То-то, слыхал. Нашел где искать русалок - посередь Москвы!
      - Посередь Москвы оне самое и водятся, - усмехнулся степенный усатый воин Семен Булава. - Вы вон десятского о том спросите, он знает. А в лесах да на озерах - блажь одна.
      - Вчера тоже блажь была?
      - А ты думал!.. Дед вроде показывался, да мало ли их, этаких-то леших, прячется по лесам! Пчел разводят, мед купцам сбывают, иные цельными семействами живут - што тебе Соловьи-разбойники. Вот окрутит он вас, дураков, со своими внучками - кончится ваша воля да и вся блажь с нею. Подпоит медовым вином на травах - и окрутит. Такие меды есть - хлебнешь, и не то што русалки - ангелы небесные померещатся вместо каких-нибудь дур.
      Тупик посмеивался, слушая воинов, а сам достал травку. Стебелек лишь чуть привял, но аромат даже усилился, и явились Ваське то поляна среди сосен, вся в ромашках, то пойменный луг в пестрых цветах на берегу Москвы, где он любил в одиночестве попасти своего рыжего скакуна, то вдруг, словно из забытого сна, появлялась молодая синеглазая женщина с мягкими неуловимыми чертами, с певучим голосом и ласковыми руками, которые пахли мятой и ладаном. Васька знал - это мать, которой он почти не помнил; умерла она от моровой язвы, когда ему не было и пяти лет…
      На другое утро отряд вышел к Дону недалеко от его слияния с Непрядвой. Под крутогором над поймой реки среди осокорей пряталась безлюдная деревушка в два-три двора, лишь девчонка-подросток неподалеку пасла на елани гусей. Заметив всадников, подхватилась бежать в деревню, но Тупик окликнул ее ласковым голосом, и девчонка остановилась, закусила палец, глядя исподлобья.
      - Что за деревня, касатка?
      - Татинка, - отозвалась робко.
      - В деревне есть кто?
      - Дедушка, только очень старый. Да еще маленькие.
      - Где же большие?
      - Да в поле на зорьке уехали. Может, пополудни будут.
      - Все у вас ладно? О татарах не слыхать?
      - Как не слыхать, боярин? Анамнясь в Ивановку наведывались, что за Доном, верстах в пяти отсель. Да бог миловал, - по-взрослому вздохнула девчонка. - Никого не тронули. Говорят, расспрашивали про войско московское. Да еще потом корова пропала на хуторе Сабурове. Может, татары угнали, может, волки… А вы рязанские?
      - Рязанские, касатка, рязанские. Спасибо тебе.
      Тупик тронул коня, направляясь вверх по реке. Скоро заметили перекат, послали вперед разведчика. Конь с удовольствием вошел в золотистую воду, темные тени рыб метнулись от берега в глубину. Воины пристально следили за другим берегом, на котором маячили строения села впятеро крупнее Татинки. Это было Рождествено Монастырщина, стоящее над самым устьем Непрядвы.
      - Чудно, - заметил Васька. - Татары побывали, а села живы. Не передумал ли Мамай воевать? Или с рязанским князем заигрывает?
      - Здесь не рязанские села, совсем вольные казаки живут, - ответил Семен. - А татарин, он и тихий не прост. Шелк стелет - тож оглядывайся. Лишь под самым противоположным берегом конь разведчика всплыл, но тут же достал дно и скоро вышел на берег. Воин поднялся на взгорок, подал знак: все в порядке.
      - Надо заметить этот брод, - сказал Тупик.
      Рождествено Монастырщину минули стороной. Разведчикам теперь не следовало привлекать к себе лишнего внимания: земли Москвы остались далеко, и отряд вел скрытый поиск.
      Справа, по гряде холмов вдоль Непрядвы, синели под ясным утренним небом перелески, слева, за длинной возвышенностью, покрытой густой темно-зеленой дубравой, текла речка Смолка, впереди простиралось широкое, чуть всхолмленное поле. Лишь местами над горизонтом синими неровными зубцами вставали леса - там, в тенистых оврагах, заросших дубняком, струились прозрачные и прохладные притоки Непрядвы. Местами заросли степной полыни, донника и колючего татарника доставали до конских грив, но высокое дикотравье поминутно сменяли редкие кочкарники, обширные поляны белой ромашки, розоватого клевера, жесткой луговой тимофеевки, нежной купальницы и какой-то ярко-изумрудной травки, гладкой и упругой, как атлас. Дурманящий настой меда и мяты стоял в воздухе, у всадников кружились головы, и даже вечно сердитый Копыто улыбался в рыжую бороду. То ли от солнечного воздуха, то ли от снадобий войскового лекаря рана на щеке его затянулась, он снял повязку, подставлял солнцу и ветерку свежий сабельный рубец - лучшее украшение воина. В траве тут и там журчали ключи, взблескивали оконца кристальной воды, казавшиеся осколками летнего неба, и на всем поле царили птицы. Пронзительно и тревожно плакали чибисы, грудастые турухтаны, пугая коней, взлетали из-под самых копыт, тревожно чмокая, стремительно срывались с кочек серые барашки-бекасы, лениво поднимались на крыло охристые молчаны-дупеля и тут же роняли в траву тяжелые разжиревшие тела, большие изящные серпоклювы бродили по полянкам, гордо вышагивали красноножки-щеголи и крупные улиты-веретенники, а где-то вдали металлическими голосами пересвистывались малые кулички-поручейники.
      - Гляди ты, - удивился Шурка. - Поле-то куличиное, весь их народец речной да луговой тут собрался.
      - Ты што, бабка-отгадка, - усмехнулся Копыто. - Оно и зовется Куликовым полем.
      - Чудное место, - вздохнул молодой сакмагон. - Тут бы травушку косить, хороводы водить да за девками по лугам бегать.
      - Все бы вам с Шуркой девки да русалки, - фыркнул Семен. - На этом поле ульев бы понаставить в колодах. То-то сбор был бы!