Грянули аплодисменты.
      Возвратив часы владельцу, лилипут опять пошел вдоль барьера. Кто-то протянул ему авторучку, но Иван Сергеевич пренебрег ею: увидел, как из задних рядов передавали из рук в руки фотоаппарат.
      - Осторожно только, не разбейте! - крикнул сверху обеспокоенный голос.
      Артист Уриэль был осторожен. Фотоаппарат, поплавав в воздухе и очертив замысловатую петлю, тихонечко, без стука опустился на стол. Потом взмыла вверх дамская сумочка. Неловким увальнем подпрыгнул и завис над столом пузатый портфель, да вот беда: его владелец забыл защелкнуть замочек, и из портфеля вывалилось содержимое - книга, мохнатое полотенце, коробка крекера "Здоровье". По цирку прокатился смех.
      Опять умолкла музыка, приугас свет. Нарастала зловещая барабанная дробь - цирковой сигнал, возвещающий, что сейчас будет нечто опасное, необычайное, самое-самое главное...
      Отчетливый голос из динамиков объявил:
      - Кто желает подвергнуться непосредственному телекинезу - просим на манеж!
      Тишина. Тут всегда возникала заминка: уж очень рискованно... Ур стоял в конусе света, терпеливо ждал.
      - Просим желающих, - повторил голос. - Опыт совершенно безопасен.
      В одном из секторов произошло движение - кто-то спускался по ступеням. Метнулся прожекторный луч, и все увидели: через барьер перелезала тоненькая девушка в бело-розовом брючном костюме. Лилипут поспешил к ней, подвел к Уру.
      Теперь они стояли на расстоянии трех шагов друг против друга. Девушка слабо улыбалась, в ее прозрачных глазах была растерянность. Поблескивали в маленьких ушах зеленые сережки. Эти сережки мешали Уру сосредоточиться. Прибывал свет, оборвалась барабанная дробь, а Ур все стоял неподвижно, не начиная опыта. "Зачем она вылезла со своими сережками?" - с досадой подумал он, узнав девушку.
      В рядах зашептались, задвигались. Иван Сергеевич беспокойно взглянул на Ура.
      Девушка вдруг испугалась: уж очень тяжелым, давящим стал взгляд артиста Уриэля, уж очень изменилось его лицо. Неживым, каменным оно стало каким-то...
      В следующий миг она, тихонько ойкнув, оторвалась от мягкого ковра. Беспомощно взмахнув руками, она медленно-медленно поплыла по воздуху метрах в двух от манежа. Вправо... влево...
      - Не бойся, - услышала она тихий шепот. - Держись свободней.
      Может, ей почудился этот шепот? Но стало немножко легче. Даже приятен был полет. Склонив голову, она посмотрела на артиста Уриэля. Сейчас он казался ей сверхъестественным существом, этот человек со сверкающей кожей и тяжелыми, налитыми силой буграми мышц, и ей не верилось, что всего несколько часов назад он неловко сидел за маленьким детским столиком и ел картофельный салат...
      Сколько продолжался ее полет? Минуту, две? Вдруг она ощутила под ногами ковер, лежавший на мягких опилках манежа. Теперь она стояла, беспомощно улыбаясь, а вокруг бушевал прибой аплодисментов, восторженных выкриков. К ней подошел лилипут, чтобы отвести на место, и она благодарно улыбнулась Ивану Сергеевичу за его ободряющий шепот.
      Рукоплескания не ослабевали. Ур стоял, еле заметно кивая то в одну сторону, то в другую. Никак не мог он выучиться делать зрителям положенный цирковой "комплимент" - не получалось у него с поклонами. И он уже повернулся было, чтобы уйти с манежа, как вдруг раздался из рядов громкий, излишне громкий голос с нехорошей хрипотцой:
      - Одну минуточку, гражданин артист!
      Стихли аплодисменты, все взоры обратились к вставшему в шестом или седьмом ряду дядечке в соломенной шляпе и желто-зеленой рубахе навыпуск.
      - Одну минуточку, - провозгласила соломенная шляпа. - Тут ясность внести надо. Она - ихняя знакомая. Она официантка с детского кафе, где гражданин артист с лилипутом с этим обедают. Я сам видел.
      - Ну и что? - крикнул кто-то.
      - Минуточку, я не кончил! - строго сказала шляпа. - Она подговоренная. Заранее у них условлено. Жульничество это!
      Цирк загудел.
      - Ну, обедает там - что из этого?
      - Знакомых поднимать нельзя, что ли?
      - Точно, фокус все это! Зеркала у них спрятаны! А она тоже циркачка!
      - Обман, обман!..
      Иван Сергеевич сорвался с места, побежал к микрофону, но тут увидел, что форганг забит артистами, вышедшими на шум. Сияли золотые кудри дрессировщицы Марины Морской. Величественный шпрехшталмейстер протолкался вперед и уже поднес к устам микрофон, чтобы успокоить, унять разыгравшиеся страсти, но тут произошла неожиданность.
      Будто реактивной тягой выбросило гражданина в соломенной шляпе из амфитеатра. Он взвился над головами соседей, закричал дурным голосом, замахал руками и ногами.
      Ур резко повернулся и, пошатываясь, пошел к форгангу. В тот же миг скандальный гражданин упал ничком на ковер. Быстро оглядевшись, он под громовые раскаты хохота пополз на четвереньках к упавшей во время полета шляпе и обеими руками натянул ее на голову.
      После представления Иван Сергеевич поспешил в гостиницу и, не заходя к себе, постучался в номер Ура. Ответа не последовало. Иван Сергеевич толкнул дверь, она поддалась.
      В номере было темно, лишь сквозь окно и раскрытую балконную дверь сочился пепельный свет ущербного месяца. Иван Сергеевич разглядел темную фигуру на кровати.
      - Ур!
      Тот не шевельнулся, не ответил. Иван Сергеевич испугался. Кинулся к тумбочке, нашарил кнопку настольной лампы.
      Ур поморщился от вспыхнувшего света. Он лежал навзничь на кровати, одетый, только туфли скинул.
      - Живой, - сказал Иван Сергеевич. У него отлегло от сердца, он сел на стул. Коротенькие ножки не доставали до пола. - Эх ты, человек-гора. Чем тебе помочь?
      - Ничего не надо, - тихо проговорил Ур. - Свет потушите.
      Лилипут выключил свет. Он знал, что у Ура бывают приступы слабости, головной боли. Знал и то, что помощи в такие минуты Ур не принимал никакой. Просто должен был отлежаться.
      - Как же это ты - на таком расстоянии, а? Метров двадцать было до того дядечки, не меньше... Ну, лежи, отдыхай.
      - Не уходите, Иван Сергеич.
      - Как хочешь... Помолчим или рассказать тебе чего?
      - Сколько людей на свете... и все разные, - прошептал Ур. - Почему так?
      - А иначе и быть не может. У собак и то разные характеры, спроси вот у Машки, она понарасскажет тебе. Так что уж о людях-то?
      - Такая пестрота... - Ур словно с самим собой говорил. Скрещиваются, сталкиваются... расшибаются друг о друга...
      - Не пойму, чего ты бормочешь. Кто расшибается?
      - Огромный пестрый цирк... и у каждого свой номер...
      - Вот это точно, - уловил ниточку мысли Иван Сергеевич. - У каждого человека свой номер, а вернее - утверждает он себя по-своему в жизни. Я-то не показателен, неудачная особь, а и то делаю свой номер. Даже хобби себе заимел - роюсь в старых книгах, строчу в толстых тетрадях - радуюсь. Ну, а нормальные люди-то? У них у каждого по нескольку номеров бывает.
      Ур с видимым усилием повернул голову. В полутьме комнаты нельзя было разглядеть лица маленького человечка. Чуть возвышался над спинкой стула силуэт его головы.
      - Но ведь есть коренная, глубинная связь, - сказал Ур. - Разум - это ведь не просто детерминированный продукт деятельности развитого головного мозга... это ведь и система...
      - Больно мудрено для меня, Ур. Но если ты о связях человеческих, то странно тебя слушать. Будто сам не знаешь, какие были и есть крупные общественные движения, объединяющие миллионы единомышленников.
      - Да, Иван Сергеевич, вы правы... Я что-то не то говорю. Вы меня не слушайте, я устал очень... Глупостей много наделал...
      Некоторое время молчали. Потом лилипут сказал:
      - Вот что, друг ситный. Возвращайся-ка в свой институт. Вижу ведь, как ты маешься. Ну, побаловался цирком, душу отвел - и будя. Возвращайся, дело тебе говорю.
      - Нет, Иван Сергеевич, не вернусь...
      Утром к десяти, как всегда, Ур пришел на репетицию. Номер его в репетициях не нуждался, но цирковая традиция требовала общего присутствия. Мало ли что потребуется - одному помочь натянуть канат, другому - собрать на болтах "шар смелости", третьему - лошадь оседлать. Ур все это охотно делал.
      Сегодня он был героем дня.
      - Уриэль, здорово ты вчера подвесил болвана, - пробасил старший из группы Бизоновых, когда Ур взялся помогать ему устанавливать трамплин.
      - Красиво было, клянусь твоей головой! - пылко воскликнул один из джигитов.
      Очаровательная воздушная акробатка Зиночка Астахова послала ему воздушный поцелуй. А коверный Фима Ножкин подкатился мелким бесом, заорал тонким голосом в ухо: "Жюльничество это!", после чего высоко подпрыгнул, ухватился за перекладину турника и смешно засучил ногами.
      Марина Морская тоже была тут со своими вертлявыми собачками. Как раз она готовила новый номер: поднимала на блоках дощечку, на которой мелко тряслась от страха белая собачонка.
      - Давай помогу, - подошел к ней Ур.
      Марина искоса выстрелила в него высокомерный взгляд.
      - Официантке своей помогай, - процедила она сквозь зубы и повернулась к Уру широкой напудренной спиной.
      После полудня Ур выпил у автомата три стакана воды с лимонным сиропом и прямиком отправился на свой любимый пляж.
      Он опять далеко заплыл и лег на спину и следил задумчивым взглядом медлительное движение облаков.
      Сейчас там перерыв. Ребята в буфете, и Рустам, который всегда впереди в очереди к прилавку, уже набрал для всех кефиру, булочек и пирожных, и вот они рассаживаются, и Нонна, сделав первый глоток, морщит носик и говорит: "Опять кефир несвежий". Валерка сидит рядом с Аней и острит. У него блаженные дни: Петечке Ломейко с его "Запорожцем" дана прочная отставка. Ах нет, Аня же в отпуске. Наверное, начала уже экзамены сдавать. Успеха тебе, Анечка...
      А Марк с Аркашей орут про футбол, и Нина Арефьева напускается на них: интеллигентные с виду парни, а ведут себя как печенеги.
      Потом - "на высадку" в настольный теннис. Сухонький стук ракетки о шарик. Шум, смех, подначка... Да ну их, пусть играют сами. Выскочить в сад, дать Джимке слизнуть с ладони кусочек сахару, поискать взглядом Нонну. В каком она сегодня платье? В светло-сером, песочном, сиреневом? Руки открыты до плеч, голова с заколотой гривой темных волос гордо вскинута... да нет, вовсе не гордо, просто вид такой... Нонна, погоди, обернись - я здесь... Что же ты глядишь так сердито?.. Пойми, нельзя мне было иначе, я влез в ваши дела и только напортил все - ведь только из-за меня, из-за выходки этой на пиреевской защите закрыли океанскую тему... Дело твоей жизни, Нонна... Да и вообще... нельзя, нельзя мне было приклеиваться так прочно...
      Знаю, ты удивляешься, что я и весточки тебе не шлю. Не знаешь только, сколько раз начинал я письмо. Даже конверт давно надписан. Строгий такой конверт, с портретом Чебышева...
      Нонна, пойми, пойми, пойми! И не презирай меня за бегство. Я не мог иначе...
      Когда Ур выходил из воды, он увидел своего пляжного знакомого, Гуго Себастиана. Симпатичный швейцарец с улыбкой поднялся навстречу Уру, поздоровался.
      - Я вторично был вчера в цирке, - сказал он. - Вы были великолепны, господин Уриэль, когда посрамили неверящего. Я увезу незабываемое впечатление о встрече с вами.
      Ур растянулся на горячей гальке. Себастиан сел рядом и продолжал:
      - Мне понятен теперь, господин Уриэль, ваш интерес к моим морским путешествиям. Я случайно узнал, что вы занимались научной работой в области физики моря. Полагаю, что цирк для вас - нечто вроде хобби? Приятное занятие на время отпуска?
      - Откуда вы узнали?
      - Гид нашей группы, очень милая, кстати, девушка, сказала нам об этом вчера, после представления. А откуда узнала она, право, не знаю... Мне кажется, вам жестко лежать - не хотите ли воспользоваться моей подстилкой?.. Нет? Как угодно... - Себастиан лег на живот, прикрыв голову абхазской войлочной шляпой. - А вы не бывали, господин Уриэль, в Санта-Монике? - спросил он немного погодя. - О, вот где следует побывать человеку, интересующемуся морем. Там работают замечательные океанологи. От причалов Океанариума уходят в кругосветные плавания превосходно оснащенные суда. Уникальная библиотека, музей, международные связи...
      - Знаю я о Санта-Монике, - сказал Ур. - И читал труды Русто.
      - О да, Русто! Он, можно сказать, создал Океанариум. Превосходный ученый! Мне рассказали, что Ватикан дал им крупную сумму на исследование... чего бы вы думали? Морского пути пророка Ионы на корабле и далее - во чреве китовом.
      - Что за пророк Иона?
      - Как, вы не знаете библейского сказания об Ионе?
      - Не знаю. Я не читал Библию.
      - Вы читали труды господина Русто, но не читали Библии! С каждым разом вы поражаете меня все больше, господин Уриэль...
      - А вы, господин Себастиан, не проповедник ли, случайно? Вы говорите с таким пафосом...
      - Я не проповедник. Увы, я немало грешил в жизни и не достоин высокой проповеднической миссии. Но я разделяю взгляды и учение неоадвентистов.
      - А кто это такие?
      Себастиан ответил не сразу. Видимо, колебался - стоит ли продолжать разговор с этим атеистом...
      - Ну хорошо, - сказал он негромко. - Если вас интересует... Итак, мы, неоадвентисты, верим во второе пришествие Христа. При этом наши взгляды далеки от средневековых. Мы не представляем себе бога в виде бородатого джентльмена, сидящего босиком на облаке. О нет! Высшую силу, управляющую мирозданием, мы видим в различных проявлениях, в свободной воле электрона. Это и есть бог, высшее существо, которое мы почитаем. С другой стороны, дьявол проявляет себя в форме свободной воли элементарной частицы с обратным потенциалом и массой покоя в шестьсот шестьдесят шесть раз меньшей... Но я вижу, что вы улыбаетесь...
      - Простите, - сказал Ур. - Я подумал, слушая вас: если бог проявляет себя в свободной воле электрона, то в каком же виде должен явиться божий сын Христос? Уж не в виде ли нейтрино?
      Себастиан снял огромные свои очки и пристально посмотрел на Ура. У него были черные треугольнички бровей и желтые глаза, исполненные кроткой печали.
      - Понимаю, что вы шутите, господин Уриэль, - сказал он. - Высшая сила, управляющая мирозданием, не нуждается в какой-то постоянной оболочке. Но, разумеется, спаситель явится в образе человека. В образе Человека, господин Уриэль, - медленно повторил он, выделив слово "человек" ударением.
      - Вы вполне серьезно верите во второе пришествие?
      - Почему вас это удивляет?
      - Мне трудно объяснить... Вы человек очень современный, господин Себастиан. Сведущи, по-видимому, в науке, путешествуете по всему миру... И как-то не вяжется это с... ну, вот с древними мифами, что ли...
      - Именно потому, что я много путешествую, я много вижу и много размышляю. Мир опасно болен, Уриэль. Каждый готов утопить ближнего в ложке воды, лишь бы сделать еще шажок наверх, лишь бы урвать побольше денег, побольше благ, обильно предлагаемых ныне, побольше удовольствий. Согласитесь, сэр, что долго так продолжаться не может. Мы либо сами истребим себя, род человеческий, в войнах, либо превратимся в бездумных скотов. Такой исход не может не противоречить основной программе мироздания - я имею в виду разум как венец творения. Не логично ли сделать из всего этого вывод о необходимости спасения? Как бы ни выглядел спаситель, он непременно явится.
      - В том, что вы говорите, есть резон, - сказал Ур, помолчав. - Разум несомненно возник для целей высоких. Но почему надо ждать какого-то спасителя? А если Христос не явится? В мире, по-моему, достаточно людей, понимающих опасность...
      - Верно! Но им нужно знамя, Уриэль! И таким знаменем, в силу сложившейся исторической традиции, может стать только Христос. Второе пришествие укладывается в рамки тысячелетних, привычных для миллионов людей представлений. Мы, повторяю, не средневековые схоласты. Мы не настаиваем на том, что в один прекрасный день в долине Иосафата или в каком-нибудь другом месте протрубят трубы Страшного суда. Но, так или иначе, явится спаситель, под знаменем которого сплотятся миллионы.
      - И что же будет дальше? Уж не новая ли война?
      - Слово божье несовместимо с кровопролитием, - грустно сказал Себастиан. - Боюсь, что вы неправильно меня поняли. Мир на земле под эгидой Христа - вот что будет дальше.
      - Вы не простой человек, Себастиан, - сказал после недолгого молчания Ур.
      - Тем более это относится к вам, дорогой господин Уриэль. Я был бы счастлив, если б мои слова оставили след в вашей душе. Во всяком случае, если я вам когда-нибудь понадоблюсь, то вот моя визитная карточка.
      - Спасибо. - Ур потянулся к своей одежде, небрежно кинутой на гальку, и сунул карточку в карман. - Вы что, уезжаете?
      - К сожалению. - Себастиан поднялся. - Сегодня нашу группу увозят в Крым. Я очень рад знакомству с вами, господин Уриэль. Не откажите в автографе на память...
      Ур широко расписался на блокнотном листке и сказал:
      - Я тоже был рад познакомиться с вами.
      ...Стояла середина августа. Теплые синие волны лениво накатывались на раскаленные солнцем пляжи. На вечерних представлениях в цирке распаренно блестели лица зрителей, и амфитеатр словно шевелился от сплошного мелькания вееров. Что уж говорить об артистах - они обливались потом.
      Но цирк неизменно был полон.
      Однажды незадолго до представления Ура вызвал директор. Это был добродушный толстяк, начинавший когда-то жонглером, а потом пошедший по административной части. Он сидел в своем кабинете в просторной сетке и лавсановых брюках с подтяжками. Перед ним на столе лежало вафельное полотенце, которым директор то и дело утирал потное лицо.
      - Садитесь, Уриэль. - Директор повел на него набрякшими веками. - Вот какое дело, голубчик. Указание есть одно. Э-э-э... Если ваш номер имитационный, то есть вы приводите материальные тела в движение не телепатически - так?.. то вы обязываетесь раскрыть секрет своей аппаратуры. Разумеется, цирк гарантирует сохранение вашей тайны, поспешно добавил он. - Если же нет, то есть если секретной аппаратуры нет и вы работаете... э-э... натурально - так?.. то вам придется предстать перед комиссией специалистов. Я вам все оформлю, голубчик, слетаете на три дня в Москву, покажетесь там в цирковом управлении. Завтра и вылетайте, чтоб не тянуть это дело...
      - Нет, Владимир Федорович, - тихо сказал Ур, - никуда я не полечу и никакой комиссии ничего показывать не стану.
      Директор шумно вздохнул и вытер полотенцем лицо.
      - Так и знал, что вы заупрямитесь...
      - Я показывал номер худсовету, когда вы меня принимали, и считаю это вполне достаточным.
      - Да и я так считаю, голубчик! Не думайте, что мне было просто вас оформить - вы же иностранный практикант, к тому же, смешно сказать, без документов. Но нам понравился номер, и я решил расшибиться в лепешку... Впрочем, и расшибся бы, если б одна весьма солидная организация не пошла мне вдруг навстречу. Так вот... Номер пользуется успехом, сборы хорошие, чего еще надо директору? А? Ничего не надо, терпи жару и радуйся. Так нет. Какой-то...
      Тут директор прикусил язык. Вовсе было не обязательно этому Уриэлю знать, что нашелся какой-то мерзавец, написавший в управление анонимное письмо.
      - В общем, сейчас позвонили из Москвы, - продолжал он, крутя головой и вытирая полотенцем шею. - Почему я не согласовываю с ними номера, да что это за телекинез, который... э-э-э... не утвержден, так сказать, наукой... и не массовый ли это гипноз... Голубчик, я с вами очень доверительно говорю и надеюсь, что и вы мне доверяете...
      - Конечно, - сказал Ур.
      - Ну так вот. Не торопитесь отказываться наотрез. Не убудет же от вас, если вы покажетесь комиссии.
      - Если это так уж надо, Владимир Федорович, то пусть комиссия приезжает сюда и смотрит. А объяснять ничего не буду.
      - Я уж думал об этом - пригласить комиссию сюда. Попробую. Может, согласятся - командировка-то приятная, к морю... Да ведь это формальность, голубчик: они там, в управлении, тоже сборами нашими довольны... Сейчас позвоню. А вы, очень прошу, полюбезнее с ними будьте, когда приедут.
      - Я пойду. - Ур поднялся.
      - Жаль, - вздохнул директор. - Такие сборы, такие сборы... Конечно, дирекция имеет право на замену номеров, но терять несколько представлений...
      - То есть как? Вы хотите сказать, что я...
      - Голубчик, неужели не ясно: до утверждения вашего номера комиссией придется поскучать немного. Да вы, я слышал, купаться в море обожаете... Я потороплю комиссию. Ну, дня три-четыре придется подождать. Жаль, очень жаль... Такие сборы...
      Я тревожу тебя в неурочное время, Учитель. Прости.
      Мне очень плохо. С тех пор как я стал полностью причастен, никогда не было мне так трудно, так плохо. Это огромный пестрый цирк, в котором беспрерывно сталкиваются, скрещиваются, расшибаются друг о друга страсти, желания, мысли.
      Учитель, я сознаю свой долг. Но мне трудно. Я уже натворил много глупостей.
      У меня раскалывается голова... Меня душат ночи...
      Тревожит ощущение какой-то засады... Меня подстерегают!
      Учитель, мне плохо!! Заберите, заберите отсюда...
      Он вышел из гостиницы поздно, когда затихли улицы. Горели среди деревьев редкие фонари, освещая неподвижную листву. Несколько человек стояли у раскрытой двери междугородной телефонной станции. Они курили и переговаривались голосами, звучащими неестественно громко в ночной тишине.
      Ур свернул влево. Вот афишная тумба, газетный киоск. Каменные ступени, ведущие к детскому кафе. Ур остановился и некоторое время смотрел на эти ступени, на вывеску, слабо освещенную фонарем. Потом двинулся дальше.
      Впереди шла компания - двое парней и три девушки. Один парень пел, перебирая гитарные струны, и девушки вторили ему:
      По дороге шел я, парень молодой,
      Вижу - девушка собралась за водой.
      Ах, я вижу - в ведрах нет воды,
      Значит, мне не миновать беды...
      Ур замедлил шаг, чтобы не перегнать компанию. Потом он продрался сквозь пахучие остро, по-ночному, кусты и стал спускаться узким переулочком к морю. Уныло опустив ковш, желтел у деревянного забора экскаватор - заснувший диковинный зверь, наработавшийся за день,
      Пустой пляж был печален и неузнаваем. Призрачно белели обрывки бумаги, тут и там поблескивали плоские галечники, отражая - в меру скромных возможностей - лунный свет. Море с тихим шорохом играло с мелкими камешками.
      Как был - в джинсах, белой рубашке и босоножках - Ур вошел в воду. Вода была теплая, но от одежды холодило. Он поплыл спокойным брассом навстречу луне и звездам.
      Лунная дорожка серебрилась левее, а дальше виднелась освещенная полоска причала. Потом она осталась позади.
      Черная вода и черное небо. И он - один меж ними...
      Дальше, дальше!
      Иногда он оборачивался, чтобы взглянуть на береговые огни. Они удалялись. Вот совсем исчезли - видны только портовые цветные мигалки да слабое зарево над растаявшим в ночи городом. Один, совсем один в черной воде, в открытом море, под крупными звездами.
      Вдруг звездный рисунок перечеркнула тень. Узкая, веретенообразная, она нависла над Уром, потом медленно стала снижаться. Закачалась на воде.
      В тускло отсвечивающем борту возник черный овал - это беззвучно отворилась дверь. Ур взялся за порог, подтянулся на руках и очутился в шлюзовой камере. Разделся, не торопясь отжал одежду и развесил для просушки. Закрыв внешнюю дверь, Ур включил свет. Потом, мягко шлепая мокрыми босыми ступнями, прошел к пульту и опустился в кресло.
      Он долго лежал в кресле, расслабившись и закрыв глаза.
      Не приспела пора возвращаться. Надо продолжать. Они воззвали к его терпению и мужеству. Что ж, он наберется и того и другого. Он будет продолжать исполнять свой долг.
      Только надо все хорошенько обдумать.
      Не вмешиваться! Ни во что не вмешиваться - это прежде всего. Он вел себя неразумно. В высшей степени неразумно и легкомысленно. Ладно, теперь он будет осторожней.
      Вдруг он испугался: не выключена ли противолокационная защита? Лодку сразу засекут радары, пожалуют катера пограничников...
      Нет, защита включена. Что это за необоснованные страхи?..
      Ур сверился с картой, задал автопилоту программу. Вертикальный взлет вжал его в амортизатор кресла. Это продолжалось недолго - лодка перешла на горизонтальный полет.
      Хотелось есть, хотелось пить. С обеда он ничего в рот не брал. С самого обеда в детском кафе. Иван Сергеевич сидел напротив, и рядом с его крохотным кулачком на столике лежала общая тетрадь. А Галя принесла картофельный салат...
      Хватит, хватит об этом. Все кончено.
      Ур потянулся к стенному шкафчику, достал тюбик и выжал себе в рот колбаску зеленой пасты.
      Ни о чем не думать. В ведрах нет воды... А, глупости!..
      Неприятный какой-то вкус у пасты. Поморщившись, Ур отбросил тюбик.
      Г л а в а  ч е т в е р т а я
      САНТА-МОНИКА
      Из владений какого царя ты явился сюда?
      И каким искусством владеешь в совершенстве?
      Как ты будешь жить у нас все время? И скажи,
      какую плату нужно положить для тебя?
      "Махабхарата"
      Между оградами частных владений, обвитых вьюнками, отчаянно бился открытый голубой "крайслер", пытаясь свернуть в боковой проезд.
      - Проклятье! - воскликнула Аннабел Ли. - На ослах здесь только ездить...
      Она дала задний ход, но "крайслер" опять ткнулся беспомощно в каменную ограду. Аннабел Ли нажала на педаль тормоза. "Вот так, - со злостью подумала она. - Решила проехать кратчайшей дорогой, но разве проедешь в здешней тесноте?" Она оглянулась, чтобы измерить взглядом ширину улочки, и увидела черноволосого молодого человека, который спускался по этой кривой улочке к шоссе и замедлил шаг, явно наблюдая за ней, Аннабел Ли.
      Она отвернулась, снова попробовала развернуть машину, и снова пришлось остановиться.
      - Будь оно проклято! - пробормотала она.
      Черноволосый подошел к машине и сказал по-английски:
      - Разрешите помочь.
      Голос у него был гулкий, а произношение скверное.
      - С удовольствием, - сказала Аннабел Ли и передвинулась, освобождая водительское сиденье.
      Незнакомец, однако, не сел за руль. Он нагнулся, взялся обеими руками за передний бампер и, резко выдохнув, приподнял передок машины. Аннабел Ли восхищенно охнула. Черноволосый, пятясь, затащил "крайслер" в боковой проезд.
      - Это было здорово! - Аннабел Ли посмотрела с улыбкой на незнакомца. - А на вид не скажешь, что вы такой силач.
      - Да что вы, машина легкая.
      Молодой человек утер тыльной стороной ладони потный лоб, кивнул и пошел было дальше, но тут Аннабел Ли окликнула его:
      - Вы в Санта-Монику? Садитесь, подвезу. И потом - должна же я как-то отблагодарить вас? За мной выпивка.
      Незнакомец сел рядом, и Аннабел Ли с места рванула, без остановки выехала на шоссе и прибавила газу. "Крайслер" понесся, как гоночная машина. Справа бесконечные виллы и сады слились в бело-зеленые полосы. Слева в опасной близости мелькали нагромождения скал, уступами спускающиеся к желтой полосе пляжей, к морской синеве.
      - Вы француз? Монегаск?* - спросила Аннабел Ли.
      _______________
      * М о н е г а с к и - уроженцы княжества Монако.
      - Нет, мисс...
      - Фрезер. Аннабел Ли Фрезер. Но вы так меня не называйте. Меня все называют Энн. Ну и имечко мне дали предки - подохнуть!
      - По-моему, красивое имя. Где-то я уже слышал...
      - Дэдди рассказывал, что это бабка настояла на дурацком имени, какое теперь никто никому не дает.
      - Дэдди?
      - Ну, мой отец. Мы живем в Валентайне, штат Небраска. Не слыхали? Ну, еще бы! Хуже дыры не сыщешь. Паршивый городишко, поганая речка. Найобрэра - не слыхали? Само собой. Но дэдди там делает деньги, так что никуда не денешься...
      Она сделала такой вираж, объезжая набитый зеленью велофургон, что ее спутника прижало к дверце.
      - Меня зовут Ур, - представился он в свою очередь.
      - Ур? - Аннабел Ли засмеялась. - Подобрались мы с вами, мистер Ур, людей пугать своими именами. Значит, вы швейцарец?
      - Нет, мисс Фрезер...
      - Ну, все равно. Я первый раз в Европе, и тут намешано разных национальностей столько, что за всю жизнь не запомнишь. Зажгите-ка сигарету и суньте мне в рот.
      - Я не курю, к сожалению.
      - Где вы учились говорить по-английски, мистер Ур? На пуэрториканской маслобойне? - Она захохотала.
      Ур, улыбаясь, посмотрел на нее.
      А смотреть на мисс Фрезер - гибкую, коротко стриженную блондинку в кружевной белой кофточке и голубых, в тон машине, брюках - было приятно. На шее у нее висел на толстой золотой цепочке крупный деревянный диск с барельефом - головой индейца в боевом уборе из орлиных перьев. Оправа дымчатых очков была обсыпана сверкающими стекляшками, а может, мелкими бриллиантами - этого Ур определить не мог. На розовых пальчиках мисс Фрезер тоже все сверкало и искрилось.
      От этого сверкания, от ярких красок дня, от свиста встречного ветра у Ура кружилась голова. К тому же позади была бессонная ночь и утомительный заплыв. Беспокоила его немного и рыбачья шхуна, некстати оказавшаяся в месте посадки.
      Аннабел Ли вытащила из ящика для перчаток пеструю пачку сигарет и закурила, придерживая рулевое колесо локтями. Как ей удалось избежать при этом столкновения с громоздким авторефрижератором, Ур так и не понял.
      - Безобразные дороги в вашей Европе, - сказала Аннабел Ли. - Раззява! - крикнула она толстяку за рулем "пежо", которому едва не срезала фару при обгоне.
      У въезда в город автомобилей прибавилось, и ей пришлось сбросить скорость. Ур с любопытством поглядывал вокруг.
      Было много общего с черноморским городом-курортом. То же оживление на улицах, такие же растрепанные пальмы, и белые балюстрады вдоль аллей, и поросшие зеленью холмы, по которым город стекал к морю. Но были, конечно, и различия. Нигде не продают газированную воду стаканами, не видно лотков с пирожками, продавцов вареных кукурузных початков, кремовых цистерн с квасом. Зато - множество кафе и цветочных магазинов, сувенирных магазинов и огромное количество пестрых реклам. Вообще городок был необычайно яркий, будто лакированный.