– Не верьте желтым собакам! – кричал он, срывая голос. – Царь Эхиар жив! Клянусь Черным Быком!..

Кровавая сеча в лесу шла до полудня. Потом бой притих. Пронесся слух, что карфагенские корабли прорвались к гавани и осыпают причалы камнями и горшками с горючим снадобьем. И еще говорили, что гадирские воины перешли Бетис и устремились к Тартессу.

Лес был полон встревоженных голосов, дыма костров, звона оружия.

Солнце клонилось к закату, когда у шатра военачальника остановились носилки, богато изукрашенные серебром. Из носилок вылез Павлидий, хмуро глянул сквозь зеленое стеклышко на военачальника, упавшего ниц. В крик голос не повышал, но пообещал отделить голову военачальника от плеч, если тот не покончит до темноты с бунтовщиками. И еще тише добавил: «Или, может, ты ожидаешь поутру гадирцев?» Нехорошо стало военачальнику от таких царских слов. Тут же разослал он гонцов по отрядам с грозным повелением возобновить бой и закончить его лишь тогда, когда последний бунтовщик будет поднят на копья.

И снова в лесу загремело оружие. Начальники остервенело гнали воинов вперед, чтобы быстрее сломить оборону повстанцев. Повстанцы отходили, цепляясь за чащобы, где легче задержать противника. А задержать надо было во что бы то ни стало. Ретобон, понимая, что сражение проиграно, послал часть людей на берег – резать камыш, вязать большими пучками, готовиться к переправе на материк. Сам же он с кучкой отборных бойцов отчаянно пробивался к дому Сапрония, чтобы вывести к берегу Эхиара. И уже пробились к опушке, уже увидели за деревьями белые стены – и поняли, что опоздали: перед домом суетились стражники в желтом, бухали тяжелым бревном в окованные медью ворота.

Не пробиться, в отчаянии подумал Ретобон и велел возвращаться.

В лесу сгущались сумерки, трескучими кострами пылали опрокинутые повозки. Мимо пронеслась обезумевшая лошадь, из бока ее торчала густо оперенная стрела. Тут и там, прикрывая отход к берегу, повстанцы из последних сил отбивались от наседавших воинов Павлидия.

Задыхаясь от быстрого бега, Ретобон сквозь заросли камыша выскочил на берег. Переправа уже началась. Вцепившись в камышовые связки, бойцы наискось пересекали широкий рукав Бетиса. Ретобон остановился, поджидая Нирула. Тот ковылял, тяжело опираясь на копье, волоча раненую ногу.

– Быстрее! – Ретобон шагнул ему навстречу.

В камыше зашуршало. Замелькало желтое. Ретобон рывком взвалил Нирула на спину и, увязая в песке, пошел к воде. Просвистели метательные копья. Ретобон ощутил, как вздрогнул Нирул. Послышался хриплый стон. Вода резанула холодом. Ретобон поплыл, загребая одной рукой и поддерживая другой неподвижное тело поэта.

– Он весь горит, – сказала Астурда и беспомощно взглянула на Горгия.

Лицо Эхиара налилось кровью, рвота сотрясала тело.

Горгий понимал, что возмущенная многими горестями кровь старика сгустилась, а печень не может ее вместить, и кровь распирает все естество. И он решился. Вынул кинжал, обтер лезвие полой, велел Астурде подать чашу. Затем он обнажил костлявую руку старика, пригляделся к переплетению синих вен на сгибе.

– Держи его руку покрепче, – кинул Диомеду.

Кончиком лезвия он осторожно надрезал набухшую вену. Брызнула черная кровь, Астурда поспешно подставила чашу.

Старик дернулся, застонал, но потом дыхание его стало легче, лицо посветлело. По знаку Горгия Астурда перевязала ранку. Потом она выбежала во двор и вернулась со спелым плодом граната.

– Это заменит ему потерянную кровь…

Она мяла гранат, пока он не перестал хрустеть под пальцами, потом прокусила красную кожуру и выдавила в чистую чашу темно-кровавый сок, заставила Эхиара выпить его.

Горгий поднялся на крышу, ноздри его сразу ощутили запах гари. Он осторожно выглянул. По поляне перед домом перебегали воины. Стражники в желтом теснили повстанцев, отжимали к лесу. У самых ворот шла яростная схватка. Горгий опрометью кинулся вниз.

– Надо уходить! – крикнул он. – Астурда, есть еще какой-нибудь выход из дома?

– Можно через погреб, – испуганно ответила женщина. – Это у задней стены сада.

Горгий с Диомедом приподняли старика с ложа.

– Оставьте меня, – ясным голосом сказал Эхиар.

– Сейчас в дом ворвутся люди Павлидия, – нетерпеливо сказал Горгий. – Они убьют тебя!

– Не все ли равно… Сегодня или завтра…

– Завтра праздник Нетона – ты хотел дожить до этого дня!

– Праздник Нетона?.. – пробормотал старик. – Праздник Нетона…

Он умолк. Опираясь на плечи греков, поднялся. Следом за Астурдой они вышли в сад. Дом гудел и сотрясался от ударов: воины Павлидия, перебив охрану Эхиара, ломились в ворота. Было слышно, как они орут и обещают Эхиару такую казнь, какой еще не видывали в Тартессе, и у Горгия от этих обещаний похолодело в животе.

Погреб был в дальнем конце сада, у самой стены, возле помойных ям. Астурда стала осторожно спускаться в прохладную темноту и вдруг отпрянула со слабым вскриком: из погреба одна за другой выскочили три кошки, одна из них держала в зубах крысу. Натыкаясь на бочки и ящики (почти все они были пусты и перевернуты), беглецы пересекли погреб и поднялись по крупным каменным ступеням к наружной двери. Потихоньку Горгий отодвинул скрипучий массивный засов, чуть-чуть приоткрыл дверь.

Здесь, на задворках, было тихо. Белела в сумерках тропинка, уходившая влево. Сразу за тропинкой начинался пологий откос. По этому откосу, цепляясь за кусты шиповника, они скатились в овраг. Прислушались. Диомед шепотом ругался, щупая ткань гиматия, разодранную кустом (гиматий был новенький, просторный, не иначе как с плеча самого Сапрония). Горгий цыкнул на матроса. Крутил головой, прислушиваясь к отдаленным звукам боя. Куда пойти? Как разыскать Ретобона в этом окаянном лесу, набитом озверевшими воинами? Может, лучше затаиться в овраге, в густом кустарнике, выждать, пока кончится бой и лес опустеет, а уж потом тайком выбраться… Выбраться – но куда? Тут он вспомнил Полморды: еще в начале сражения, когда повстанцы с ходу ворвались в квартал горшечников, Полморды решил, что с него хватит; он честный гончар, а не драчун какой-нибудь, и у него есть здесь, в родном квартале, жена, и если она его еще не забыла, то приютит и спрячет до более спокойных времен; и вообще царь Павлидий может вполне на пего, Полморды, положиться, он как раньше законы, все до одного, исполнял, так и дальше будет. «Видишь за тем углом колодец? – сказал он перед бегством Горгию. – От него наискосок моя мастерская. Если захочешь, приходи, горбоносый, и рыжего своего прихвати…»

Эхиар вдруг выпрямился, задрал голову к темнеющему небу (свалявшаяся борода торчала унылыми клочьями), но звезд не увидел – низкие облака медленно плыли над Тартессом.

– В какой стороне море? – спросил Эхиар.

– Там, – сказала Астурда.

Старик встал, хватаясь за кусты, ноги плохо его держали, но все-таки он сделал несколько шагов.

– Погоди, – остановил его Горгий. – В той стороне идет бой, не слышишь разве? Ты хочешь найти челнок и переправиться на материк?

– Мне нужно на берег. Там скалы. Я выведу вас в безопасное место.

Однако осторожный Горгий решил дождаться полной темноты. Ночь наступила быстро. В просвете меж облаков прорезался тоненький полуободок новорожденной луны. Горгию вспомнилось, как неудачно он соврал Литеннону по прибытии в Тартесс, что прошел Столбы безлунной ночью. «С этого-то вранья и начались все мои горести», – сокрушенно подумал он. Но разве мог он подумать, что тартесские властители окажутся такими подозрительными и будут взвешивать каждое его слово? В торговом деле без вранья не обойдешься, это и боги знают, не наказывают. Для Гермеса, покровителя торговцев, хорошее вранье – услада…

Овраг кончился. Горгий первым выбрался наверх, осмотрелся. Прямо перед ним, в пяти плетрах [19], чернела крепостная стена. Такая близость была опасна – с башен могли заметить дозорные.

Пока Горгий раздумывал, Эхиар с кряхтением выбрался из оврага и, согнувшись, опираясь на подобранный по пути сук, побрел направо, вдоль стены.

– Что стоишь? – шепнул он, проходя мимо Горгия. – Теперь я знаю дорогу, иди за мной.

Не прошли они и полусотни шагов, как сзади послышались голоса и звон оружия. Видимо, павлидиевы воины, закончив сражение, направлялись в крепость через северные ворота. Пришлось залечь, переждать. На Диомеда напал кашель, и он давился, зажимал рот горстью.

Потом до самого берега густо пошли кусты. Встречный ветер донес до слуха беглецов звук воды, разбивавшейся о скалы. Здесь крепостная стена круто поворачивала на юг, вдоль берега. На повороте стены высилась угловая башня. Смутно доносились голоса стражников.

Берег здесь был высок и скалист. Повернувшись к башне спиной, Эхиар начал спускаться к узкой полоске песка у самой воды.

Откуда в нем силы берутся, подумал Горгий, переступая вслед за стариком с камня на камень и поддерживая Астурду под локоть. Не иначе, бог Океана ему покровительствует.

Спустились. Горгий с наслаждением вдохнул запах моря, водорослей и выброшенной на берег рыбы.

– Это и есть Океан? – произнес у него за спиной Диомед. – Смотри-ка, пахнет, как наше море! Еще бы наш корабль сюда…

– И нашего Неокла, – тихо добавил Горгий и положил руку на плечо матроса. Они стояли, обнявшись, как братья, и смотрели на темную воду, и слушали, как шипит у их ног белая пена накатывающихся на берег волн, и никак не могли насмотреться, наслушаться, надышаться…

Астурда стояла рядом. Ночное море ее пугало, и она обеими руками держалась за руку Горгия. Они не сразу заметили, что Эхиар исчез. У Горгия дух захватило при мысли, что Океан унес старика. Да, так оно, наверно, и было, бог Океана взял его к себе, недаром старик так спешил сюда. Астурда тихонько заплакала.

– Может, по нужде отошел? – сказал Диомед. – Пойду посмотрю.

Он разглядел черные вмятины следов в плотном мокром песке, они вели к скалистому мыску, врезавшемуся в море. Эхиар ползал по расщелинам, вид у него был такой, будто он что-то потерял и теперь разыскивает. На вопросы он не отвечал, только бормотал, как обычно, себе под нос. Вылез на самый край мыска, здесь шумела вода, разбиваясь о камень и обдавая брызгами.

Все-таки он чокнутый, подумал Горгий, ведь свалится сейчас со скалы – и душа вон. Он пробрался к старику и потащил его назад. Диомед разыскал меж камней место, достаточно защищенное от ветра и брызг. Некоторое время беглецы сидели молча, отдыхая. Горгий пытался представить себе, далеко ли отсюда до того рукава Бетиса, через который перекинуты мосты на материк. Там, как он помнил, густые камышовые заросли. Нарезать камыш, сделать связки потолще – и переправиться на них на тот берег. А дальше? Уйти с Астурдой к этим… как там… ну, к ее соплеменникам…

– Новая луна, – сказал вдруг Эхиар. – Сегодня море уйдет далеко.

Горгий посмотрел на старика. В темноте не разглядишь лица, да Горгий и без того знал, как тусклы и вроде бы мертвы глаза Эхиара. Отчего богам было угодно свести его, Горгия, с этим странным человеком – не то рабом, не то царем?

– Завтра, – сказал Эхиар. – Завтра праздник Нетона.

«Разговорчивый стал, – подумал Горгий. – А ведь днем почти помирал. Веселая болезнь – говорят, от нее никто не выживает… Тишина какая… Всех рабов, наверно, перебили…»

– Хозяин, – сказал Диомед, – ты, когда в Фокею вернешься, пойди на улицу Дикого Кабана, там дом стоит винодела Анаксилая – может, знаешь?

– Знаю. А что?

– Ему в доме женщина прислуживает – Кайя. Ты ей скажи: мол, Диомед, матрос, кланяется и просит… и просит, чтоб вспоминала иногда.

– Перестань, – строго сказал Горгий. – Сам ей привет передашь.

– Не, – Диомед замотал головой. – А если у тебя найдется десяток лишних оболов, ты ей купи, хозяин, украшение какое-нибудь. Очень она украшения любит. Скажи – от Диомеда…

Холодно было здесь, у моря. Астурда продрогла в легкой своей одежде, свернулась клубочком, прижалась к Горгию, он прикрыл ее полой гиматия.

Ясное дело, надо идти по берегу в сторону, противоположную крепости, обогнуть холм – там, должно быть, и есть северный рукав Бетиса и заросли камыша. Горгий стал излагать свой план.

– Нет, – сказал Эхиар. – Скоро море отойдет, и я проведу вас в безопасное место. – И, помолчав, добавил: – Мы увидим все, а нас никто не увидит.

Истинно как царь сказал он это – не допуская возражений. Горгий и сам не понимал, что заставляет его подчиняться старику. Ладно, подумал он, может, и впрямь выведет в безопасное место.

Между тем начинался отлив. Волны, набегая на скалы, уже не так высоко взметывали пенные гребешки. Вода отступала, обнажая камни и песок, еще недавно принадлежавшие Посейдону. «Или Нетону?» – подумал Горгий. Ведь, если верить старику, над Океаном властен ихний бог, Нетон…

Эхиар поднялся, снова полез на каменный мысок. Бродил, пригнувшись, среди мокрых камней, отыскивал что-то. Со стороны крепости донеслось отдаленное протяжное завывание – это перекликались дозорные на сторожевых башнях.

– Идите сюда, – позвал Эхиар.

Они подошли к нему, оскользаясь на водорослях. У самой кромки воды было нагромождение камней, и Эхиар указал на один из них, велел сдвинуть с места. Камень был тяжел, не сразу удалось Горгию и Диомеду приподнять его. Из-под камня хлынула вода, спеша соединиться с морем. Когда она сошла, Эхиар нагнулся к черному зеву, открывшемуся под камнем.

– Идите за мной, – сказал он и полез в дыру.

Несколько скользких ступеней вели вниз, в кромешную тьму, в пронзительный застоявшийся холод. Под ногами хлюпала, чавкала жижа. Медленно шли они узким лазом, то сгибаясь в три погибели, то с трудом протискиваясь меж сырых каменных стен. Впереди Эхиар, следом за ним Горгий, потом Астурда, крепко вцепившаяся в его руку, последним – Диомед. Подземный ход свернул вправо, стало суше и немного просторней, можно было идти в рост, лишь наклонив голову. Стены были неровны и шершавы, воздух – затхлый. Диомед мучительно закашлял, жутким лаем отдавалось эхо, било по ушам. Горгий вначале считал шаги, потом сбился со счета.

Так они шли час или больше, пройдя, по расчету Горгия, добрую дюжину стадий.

– Далеко еще? – спросил он.

Эхиар не ответил, и Горгий повторил свой вопрос громче. Ему вдруг показалось, что старик ведет их куда-то в Океан, откуда нет выхода, ведь старик-то был чокнутый, но тут же он подумал, что ход постепенно поднимается, значит не может вести под океанское дно. Тут Эхиар остановился, и Горгий с ходу налетел на него.

Эхиар шарил в темноте по стенам. Глухо прозвучал его голос: «Лезьте за мной… сюда, вправо». Один за другим они пролезли на четвереньках в дыру и поняли, что подземный ход кончился. Теперь крутыми зигзагами шла вверх лестница, зажатая меж тесно сдвинутых каменных стен. Поднимались долго, Эхиар часто останавливался перевести дух, лица у всех были мокрые от пота.

– На небо, что ли, лезем? – проворчал Диомед. – Мне туда не надо…

Немного посветлело, становилось легче дышать. И вот подъем кончился. Они вылезли на небольшую квадратную площадку, огороженную зубчатой стеной, над ними распахнулось ночное небо – безлунное и беззвездное, но все же показавшееся светлым после долгой слепой темноты. Тучи плыли над самой головой.

Подошли к стене, выглянули из-за каменных зубцов.

– Вот это да, клянусь рогами коровы Ио! – вырвалось у Диомеда. – В самую середку попали!

Внизу под ними была широкая храмовая площадь. А вот и серебряный купол храма, он вобрал в себя весь слабый свет ночи и тускло поблескивал. Мрачно чернела поодаль громада царского дворца…

Башня Пришествия – вот куда Эхиар привел их!

– Как же так? – изумился Горгий. – Мне говорили, что в эту башню нет хода.

– Верно, – откликнулся Эхиар. – Ход в башню известен только царям Тартесса.

– Значит, ты действительно царь, – тихонько сказала Астурда.

А Диомед крепко почесал голову и заметил:

– Знала бы моя покойная мама, как высоко забрался ее сын… с царями в обнимку ходит…

Внизу, возле дворца и храма, расхаживали стражники с факелами. Им и невдомек было, что с башни Пришествия на них глядит важный государственный преступник. А если б они и знали – как достанешь? Близко ухо, а не укусишь.

Далеко на севере, за мостами, клубился в красном отсвете дым – что-то там горело. Видно, гадирцы перешли-таки Бетис, под самым Тартессом разбили боевой лагерь. А на юге, если присмотреться, можно было различить в море тусклые огоньки – то, верно, горели факелы и плошки с маслом на карфагенских кораблях, осадивших Тартесс.

Город спал. Ворочались на мягких ложах блистательные. Храпели в своих кварталах купцы и моряки, рыбаки и ремесленники. Чмокал во сне Полморды, честный гончар, твердо вознамерившийся пережить любые события в Тартессе.

Спал великий город. Он разгромил восставших рабов, он двинет поутру свежие силы на гадирские отряды, он попытается отбросить за Геракловы Столбы карфагенский флот – и опять без помехи поплывут его корабли тайным путем на Оловянные острова, на очень далекие Касситериды…

А он, Горгий, не спит, и душу его гложет тревога. Полжизни прошло, а он так и не знает ни семьи, ни собственного дома. В его возрасте люди имеют сыновей – крепконогих юношей, допущенных к кулачному бою и метанию дротика; имеют дочерей, умеющих играть на кифаре и приготовлять пищу в помощь матери. А его, Горгия, мотает судьба по ойкумене из конца в конец. Что нужно ему на чужбине, в очень далеком Тартессе? Всюду видит он вражду и кровь, ненависть и обман… Да что же это вы, милосердные боги, никакой жалости нет у вас к сыну человеческому?..

Он ощутил тепло прикосновения, легкая рука легла на его плечо. Астурда! Он притянул ее к себе, крепко обнял, зажмурил глаза. Одна только ты и осталась у меня, чужеземка…

Половину башенной площадки занимало какое-то сооружение. Диомед ходил вокруг него, трогал холодный металл, цокал языком – у Горгия перенял смешную привычку. Низко над головой шли тучи, и казалось, что не тучи, а башня плывет по океану ночи, не имеющему берегов.

Хорошо, что Горгий перед уходом велел Диомеду припасти побольше гранатов. Теперь пригодились. Диомед развязал мешок, каждому дал по гранату. Мяли дивные плоды пальцами, высасывали терпкий кисло-сладкий сок, утоляющий и жажду и голод.

– Зачем ты привел нас сюда? – спросил Горгий.

Эхиар ответил не сразу. Он отбросил выжатый гранат, прислонился спиной к стене.

– Вы мне больше не нужны, – тихо сказал он наконец. – Сейчас уже поздно, море скоро начнет прибывать… А завтра в час отлива вы уйдете. Сделай как хотел. Нарежь камыш. Переплывете Бетис.

Старик говорил с трудом, язвы на теле причиняли ему боль.

– А ты? – спросил Горгий.

– Я останусь здесь. Хоть я и не закончил свое дело… Нетон сжалился над последним царем Тартесса… позволил перед смертью увидеть праздник…

– Ты проживешь еще долго, Эхиар. Ты пойдешь с нами.

– Нет. Спасибо, чужеземцы… за доброту ко мне.

– О каком деле ты говорил?

– Тебе не понять. – Эхиар помолчал, а потом забормотал: – Еще немного… еще немного – и было бы сверх меры… свершилась бы моя месть…

– Ну, не надо, дедушка, успокойся! – воскликнула Астурда. – Ой-ой! – она смутилась. – Я говорю «дедушка», а ведь он царь…

– Он не слышит тебя, – сказал Горгий. – Боги затмевают ему разум.

Площадка башни не лучшее место для сна, если воздух по-зимнему холоден и под утро моросит дождь.

Как только стало светать, Горгий поднялся, заходил по площадке, хлопая себя руками по груди. Голова была тяжелой от бессонья, зуб на зуб не попадал от холода. Астурда протянула ему гранат. Лицо у нее было бледное, глаза – огромные, тревожные.

Эхиар не спал. Сидя на корточках, вертел в руках длинную черную палку – откуда только он ее взял.

Медленно светлело небо на востоке. Над кварталами ремесленников поплыли дымы ранних очагов. Тусклой желтизной обозначились рукава Бетиса, обнимавшие остров. Горгий смотрел на гавань, пытался в слабом свете серенького утра различить среди десятков кораблей свой. Цел ли он?.. Странно и страшно было представить себе чужую команду на его палубе… чужого человека в дощатой каютке…

Он обернулся, хотел позвать Диомеда – у матроса глаз зоркий, быстрее высмотрит. Диомед лежал, накрывшись с головой, возле непонятной махины, занимавшей полплощадки. Его била дрожь. Горгий тронул матроса за плечо.

– Попей сок граната, легче станет. Слышишь, Диомед?

Рыжая голова матроса высунулась из складок гиматия. На торчащих скулах красные пятна, в глазах (тех самых, которые Горгий привык видеть прежде озорными и нагловатыми) – пугающая тоска.

– Помираю, хозяин…

– Не дури! – прикрикнул Горгий, а у самого сердце захолонуло.

Помял гранат, заставил матроса выпить сок.

Дождь, слава богам, перестал. Развиднелось и немного потеплело. Гелиос сегодня вроде бы не собирался взглянуть на Тартесс (можно его понять, подумал Горгий). Пасмурный день рождался, не праздничный.

– Теперь поспи, и полегчает тебе, – сказал Горгий. – А вечером уйдем из Тартесса.

– Не, – прошептал матрос. – Вы с Астурдой бегите. А я уж здесь, к богам поближе… – Он опять накрыл голову мокрой от дождя тканью.

Эхиар, шаркая, вышел из-за махины, в руках у него была не палка, как раньше показалось Горгию, а стрела. Тут только Горгий заметил, что еще несколько черных стрел, бронзовых с виду, лежало у массивной стойки махины. Он поднял одну, подивился ее тяжести. Такая самому Гераклу была бы впору…

Повнимательнее осмотрел он махину – и вдруг догадался. Погоди-ка, сказал он самому себе, да ведь это катапульта! Ну да, вот поперечные доски – перитреты с пучками веревок… вот бронзовый желоб сиринкса… почему-то он склонен к низу стены.

Немало видывал Горгий стрелометных машин на своем веку, но такую огромную увидел впервые.

– Для чего здесь катапульта? – спросил он Эхиара.

– Это орудие царского возмездия, – ответил тот, и по его голосу Горгий понял, что старик чем-то взволнован. – Плохо, плохо… – Эхиар озабоченно разглядывал обрывки веревок меж перитретов. – Все сгнило…

– А ты что – собираешься стрелять? – Горгий потрогал станок катапульты. – Ничего у тебя не выйдет. Она не поворачивается.

– Ей не нужно поворачиваться, – последовал странный ответ. – Катапульта нацелена навечно.

Горгий поднялся по ступенькам, вделанным в бронзовый антибасис – заднюю опору катапульты. Посмотрел в прицельную щель… Вот оно что! Опущенный сиринкс, оказывается, смотрит в квадратное отверстие в ограде. Катапульта и верно нацелена… Она нацелена, как уразумел Горгий, на ступени храма… Нет, выше… Вон меж двух центральных колонн возвышение, за ним в храмовой стене ниша, закругленная сверху. Ну да, катапульта как раз на эту нишу нацелена…

– В кого ты хочешь стрелять? – спросил Горгий.

Эхиар сидел, прислонясь к стойке катапульты, руки были устало опущены, стрела валялась рядом.

– Ременные пучки сгнили, – сказал он. – Стрелять нельзя.

Горгий посмотрел вниз, на площадь. Перед храмом суетились люди в черных одеждах. Расстилали на ступенях ковер. Устанавливали треножники с курильницами Выносили из боковых дверей храма какие-то деревянные колоды. Прошел к восточным воротам отряд стражников.

– Выпей… господин… – Астурда протянула Эхиару гранат.

Старик не шевельнулся. Он неподвижным взглядом смотрел на нее, и девушка смущенно отвернулась.

– Подойди ко мне, цильбиценка, – сказал вдруг Эхиар. – Сядь.

Он схватил ее за косы. Астурда испуганно вскрикнула выставила перед собой тонкие руки.

– Не бойся. Твои волосы длинны и крепки. Отрежь их.

– Ни за что! – Астурда вскочила дикой кошкой, выдернула косы из руки Эхиара, отбежала к стене. – Не подходи – брошусь вниз!..

Через восточные крепостные ворота по коридору, образованному двумя шеренгами стражников, тек народ на храмовую площадь – на праздник Нетона. Вначале пропустили купцов побогаче, потом пошли прочие – ремесленники, рыбаки, погонщики быков. Матросов не было видно: сидели на кораблях, готовые схватиться с карфагенским флотом.

Стражники, тыча древками копий, теснили толпу подальше от храма, отжимали ее к башне Пришествия. Люди вытягивали шеи, глядя на торжественный выход высокорожденных. Шли они по порядку, с женами и без жен, и каких только не было украшений на их многоцветных одеждах! Блистательные расположились лицом к толпе на нижних ступенях храма. Повыше встали сверкающие. Место светозарных пустовало: еще не успел назначить их новый царь.

Грянули приветственные крики: по ковру поднимался на верхнюю ступень царь Павлидий, Ослепительный, в белой одежде с золотыми изображениями бога Нетона. Его сопровождали ближайшие придворные.

Младшие жрецы зажгли курильницы, в безветренное небо потянулись белые столбы благовонного дыма.

Павлидий поднялся на возвышение перед нишей, обернулся к толпе…

Площадь ликующе заревела.

– Щит Нетона! Щит Нетона, бога богов!

– Сла-ава царю Павлидию!

Тонкие губы Павлидия растянулись в улыбке. Щит, висевший у него на груди, был невелик, но тяжел, ремни врезались в шею, но Павлидий заставлял себя стоять прямо. От щита шло тепло. Щит из голубого серебра всегда был теплым на ощупь – знак того, что он угоден Нетону.

Павлидий улыбался. Он мог себе позволить довольную улыбку. Бунтовщики разгромлены. Освободившиеся отряды, конные и пешие, двинуты на помощь воинам, сдерживающим гадирцев. Сегодня гадирцы будут отброшены за Бетис, их погонят на восток, за пределы Тартессиды; и если карфагеняне не успеют прислать им подмогу, то надо с ходу ворваться в Гадир. Надо, наконец, стереть с лица земли этот город – занозу в глазу великого Тартесса. А потом придется дать решительный бой карфагенскому флоту. Трудное это будет сражение. Добраться бы только до их кораблей, завязать рукопашную – и тогда тартесские чернобронзовые мечи и секиры сделают свое дело.

Нетон, бог богов, получит сегодня хорошую жертву – было бы странно, если бы, приняв ее, он не даровал своим верным тартесситам военной удачи.

Павлидий улыбался, глядя, как ликует народ Тартесса при виде святыни – щита Нетона, щита из голубого серебра. За долгое царствование Аргантония сделан этот щит – крупица за крупицей. Второй, наполовину меньше, тоже вынесен к народу, его держит Укруф, стоя ступенькой ниже. Пусть знают тартесситы, что их правители не сидят сложа руки, что они неутомимо ведут Накопление, выполняют священные заветы предков.

– Слава-а тысячелетнему царству!

– Бог богов Нетон, помилуй нас!

Павлидий простер руки – крики на площади умолкли. Он стал выкрикивать слова молитвы – слова, которых люди не понимали, потому что они принадлежали древнему языку сынов Океана.

А когда молитва была сотворена, настал черед жертвоприношению. Из восточных ворот потекла длинная вереница оборванных испуганных людей. Крепко привязанные друг к другу, они бежали, подгоняемые стражниками, на площадь, на расчищенное место между ступенями храма и толпой горожан. Сбились в кучу. Стражники отделили от них десятка три обреченных, связанных особой веревкой.

Снова заговорил Павлидий, и глашатаи зычными голосами повторяли каждое его слово. Это презренные бунтовщики, поднявшие оружие на великий Тартесс, сейчас их главари будут принесены в жертву Нетону, богу богов, а остальные – отправлены на рудник голубого серебра.

К деревянным колодам подошли палачи, поигрывая топорами.

Площадь орала неистово. Крики негодования слились в протяжный рев. Обреченные вжимали головы в плечи. Лишь один из них, долговязый, с изрытым оспой лицом, стоял прямо и спокойно. Он в упор смотрел на одного из царских приближенных – молодого, в лиловом гиматии, с серебряными пряжками на груди.

И Тордул, ощутив на себе пристальный взгляд, забеспокоился. Он повел глазами – и встретился с ненавидящим взглядом Ретобона. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, потом Тордул опустил глаза. Вдруг он встрепенулся, побежал, расталкивая придворных, вниз по ступеням храма. Он что-то кричал, но голос его тонул в реве толпы…

Горгий и Эхиар плели тугие пучки из длинных каштановых волос. Астурда сидела у стены и плакала, уткнув лицо в колени. Она стыдилась своих остриженных волос, не достигающих затылка, и голова ее была покрыта.

Не устояла, поддалась уговорам Горгия: у греков бывало, что молодые женщины отдавали свои волосы для тетивы катапульт. Так вот всегда: мужчины дерутся, а женщинам – слезы…

Эхиар был необычно возбужден.

– Не плачь, цильбиценка, – говорил он, скручивая прядь волос. – Ты поклоняешься другим богам, но есть бог богов, и ему угодна твоя жертва… Ты увидишь сейчас… увидишь, как падет недостойный… Только истинным царям известно орудие возмездия. Бывало и в прошлом, что верховные жрецы пытались завладеть троном, и тогда мудрый царь поставил на башне катапульту… Раз в году верховный жрец подставляет сердце карающей стреле… ни о чем не ведая. – Хриплый смех вырвался у Эхиара. – Я хотел уйти в могилу вместе с Тартессом, но мне не удалось… не удалось накопить голубого серебра сверх меры… сверх той меры, за которой начинается гнев Нетона… Пусть так… Но зато я увижу, как падет недостойный… Павлидий – так его зовут? Ах-ха-ха-а…

От его лихорадочной речи, от жуткого смеха Горгию было не по себе. Сейчас он хотел лишь одного: пусть скорее выстрелит катапульта, пусть будет все, что угодно богам. Вечером он спустится на берег, и они с Астурдой уйдут… доберутся до гор… и пусть, пусть кочевая жизнь – только бы жизнь…

Четыре пучка волос попарно натянуты меж перитретов. Эхиар поднялся по ступенькам, нагнулся к прицельной щели.

– Ага, стоишь на месте… на правильном месте… Стрелу сюда! – крикнул он Горгию. – Не ту! Вот эту!