ГЛАВА ХII

Гарри не только сам заразился корью, но заразил и Дика. Впервые в жизни мальчики серьезно заболели. Беатриса, втайне ужасаясь собственному неумению, решила ухаживать за ними сама. Как обычно, она боролась со своим страхом, пряча его под маской уверенности, которая обманывала других, но не ее.

Эпидемия была сильной, и многие из соседних бедных и грязных деревушек очень пострадали от нее. Особенно свирепствовала корь в Литтл-Эбботс-Вуд, нищем селении, настоящем рассаднике всяческой заразы, которое находилось на земле сэра Джеральда Крипса, богатого соседа Генри. Сэр Джеральд считал, что незачем баловать бедняков. Деревня Бартон и прилегающие к ней фермы болезнь щадила — там был только один смертный случаи; это блестяще доказывало, как много значит забота хозяина о своих арендаторах.

Ни Генри, ни Эльси корью не болели. Им было запрещено входить в детскую, и волей-неволей пришлось провести целый месяц в обществе друг друга.

Беатрисе в детстве тоже удалось избежать этой болезни, и когда ее сыновья начали поправляться, она слегла с тяжелой формой кори. Миссис Джонс, которая видала на своем веку не одну эпидемию, и молодая горничная, уже болевшая корью, преданно ухаживали за ней, и в конце концов все трое больных совершенно поправились.

Во время кризиса Беатриса, мысли которой путались от жара, хотя она и не бредила, лежала одна в темной комнате и, напрягая затуманенный болью мозг, пыталась разрешить вставшую перед ней дилемму. Куда она сможет уехать с детьми, если се положение в Бартоне станет невыносимым? Что бы ей не грозило, трех вещей она не сделает: не вернется в Кейтерем, не будет брать денег от Генри, если покинет его дом, и не отдаст детей.

Она найдет способ самой содержать их. Но что они будут делать до тех пор? Пользоваться благодеяниями леди Монктон или сидеть на шее Уолтера?

Конечно, Монктонам или Мериемам с их связями будет нетрудно подыскать для нее какую-нибудь постоянную службу — секретаря или писца, если кто-нибудь захочет воспользоваться услугами женщины. А если из этого ничего не выйдет, она может делать многое другое: управлять молочной, вести расходные книги, избавить какую-нибудь богатую бездельницу от забот по дому, быть гувернанткой. Ужасная жизнь… но три с лишним года ее замужества были еще ужасней. Только бы сохранить детей и не быть вынужденной принимать милостыню — ради этого она готова на самую скучную и тяжелую работу.

Глупо сердиться на Эльси: она — это она. Какова мать, такова и дочь.

Впрочем, не совсем: Эльси бывала неосторожна, но она слишком хитра, чтобы сделать непоправимую глупость, как ее мать; она всегда сумеет вовремя остановиться. Она просто играет с Генри, чтобы удовлетворить свое тщеславие, а может быть, чтобы раззадорить Филиппа Денверса и заставить его жениться на ней. Он волочится за ней, и. пожалуй, она хочет пришпорить его ревностью.

Конечно, он только сын младшего сына и у него мало надежды вступить во владение огромным состоянием Монктонов — лорд Монктон уже стал отцом. Но со временем он должен унаследовать вполне приличное поместье и титул, а для Эльси в ее положении любой отпрыск столь знатной семьи — завидная партия.

Правда, она молода, неопытна и может по неосторожности попасть в беду, потому что мужчины — это мужчины, а женщины-женщины, как мудро заметила леди Монктон. Но если человеку хочется играть с огнем, он сам будет виноват, если обожжется. А Генри волен выбирать, что ему больше нравится. Если ему нужна Эльси и он может добиться ее — очень хорошо, пусть. Но и Эльси и мальчиков он не получит.

По мере того как жар проходил, Беатриса начинала сознавать, что у нее, собственно, нет никаких оснований думать, что ему действительно нужна Эльси.

До сих пор заигрывала с ним она, а он, не будучи особенно сообразительным, мог этого и не заметить. Рано или поздно ему придется понять, что к чему; но он был воспитан в строгих правилах и, вероятнее всего, не поддастся соблазну, а ужаснется.

Генри в роли добродетельного Джозефа Эндрюса показался ей забавным. Но она одернула себя с гримасой отвращения. Теперь, хотя она изредка все еще позволяла себе подобные развлечения, у нее после них оставался скверный вкус во рту. Это смеялся ее двойник, которого она начинала стыдиться.

Когда доктор Джеймс объявил, что всякая опасность миновала, Беатриса сошла вниз, все еще чувствуя слабость в ногах. У дверей в экипаже дожидался Генри, который собирался повезти ее кататься. Даже насмешливый цинизм, всегда заставлявший ее относиться к мужу иронически, на этот раз не смог помешать ей увидеть тот искренний восторг, с которым Генри бросился к ней.

Он то и дело обнимал ее.

— Как хорошо, что ты опять со мной! Бедняжка моя, какая ты бледная. Ты, наверное, очень страдала!

— Нет, нет, все это было не так страшно. Только я, конечно, беспокоилась, как идут дела. Боюсь, что тебе пришлось нелегко — такой беспорядок в доме. Кухарка кормила тебя как следует?

— Наверное, но мне было так тоскливо, что я ничего не замечал. Я думал, что этот месяц никогда не кончится.

— Бедный Генри! И ведь никто к нам не ездил. Каким одиноким ты себя чувствовал. К счастью, у тебя, наверно, было много дел в усадьбе. Как озимые?

— Неплохо. Мы поедем в ту сторону, я их тебе покажу. А ты тепло оделась? Погода сегодня мягкая, но тебе надо беречься. Укутай ноги в медвежью шкуру. Миссис Джонс положила туда горячий кирпич, чтобы ты не озябла. Подложить тебе подушку? Тпру, Фиалка! Не балуй!

Красивая породистая кобыла нетерпеливо переступала с ноги на ногу. Она рванулась с места такой быстрой рысью, что ему пришлось сдерживать ее.

— Мы едем не слишком быстро, дорогая?

— Нет, мне очень нравится. Но она сегодня что-то очень резва. В первый раз вижу, чтобы она так натягивала вожжи.

— Застоялась. Она месяц скучала в конюшне.

— Разве Эльси не ездила верхом?

— Нет, бедной девочке пришлось от этого отказаться. — Он быстро продолжал, глядя в сторону: — Ничего нельзя было поделать — я боялся отпускать ее одну из-за этих цыган. Между прочим, доктор Джеймс думает, что это они занесли корь в наши места. Счастье еще, что не тиф. Но, слава богу, они уже убрались отсюда. Я отпускал бы с ней Уилкинса, но ему было не до того: я посылал его помогать арендаторам, пока эпидемия не кончилась. Он делал неотложную работу то тут, то там, пока мужчины помогали своим женам дома. Они были очень признательны.

— Ну, а как же уроки верховой езды? Он снова отвел глаза.

— Я… понимаешь, я был очень занят. Она увидела, как краска заливает его щеки и лоб. Генри зачмокал на кобылу:

— Потише, потише, старушка!.. Кроме того, Эльси уроки больше не нужны.

Она ездит немногим хуже тебя. А у меня это занимало слишком много времени.

Она не обиделась. Но теперь с ней сможет ездить Уилкинс. Каждый погожий день я буду отпускать его на часок… Посмотри! Видишь сережки на орешнике? Скоро появятся подснежники.

Об уроках верховой езды больше ничего не говорилось. Теперь девушка ездила кататься в сопровождении Уилкинса, и скандальные слухи, лишенные свежей пищи, замерли сами собой.

Генри был по-прежнему ласков со своей свояченицей, но избегал оставаться с ней наедине, и никто больше не слышал, чтобы он называл ее крошкой. Она, со своей стороны, немного притихла и некоторое время всячески старалась быть полезной по хозяйству. Только по этому и можно было догадаться, что что-то произошло. Скоро она стала прежней веселой эгоисткой, но продолжала относиться к Генри с очаровательной почтительностью. Нетрудно было понять, что она зашла в своем шутливом кокетстве чуть дальше, чем следовало, и ее поставили на место с твердостью, сделавшей второй урок излишним.

«Она умна, — думала Беатриса. — Она сделала одну ошибку, но другой она не сделает. Я тоже ошиблась. Это было глупо с моей стороны…»

Глупо… Может быть, она слишком поверхностно судила о Генри? Большая неосторожность.

Почти три месяца она готовила себя либо к изменам исподтишка, либо к взрыву добродетельного негодования. Лишь в самые черные минуты она думала о возможности того и другого вместе. Но он поступил точно так же. как поступили бы в подобном случае ее отец или брат, — сумел остаться дружелюбным, промолчать и не пасть; это потрясло ее и пробило первую настоящую брешь в неприступной стене презрительного равнодушия, которой она, из чувства самозащиты, постепенно окружила себя. Он давно уже перестал быть чудовищем, за ним даже признавалось то, что леди Монктон называла «твердыми принципами», но раньше ей и в голову не приходило, что, кроме того, он может обладать душевной деликатностью.

Как-то летом того же года Беатриса наткнулась в саду на сестру, которая плакала над каким-то письмом.

— Что случилось, Эльси? — ласково спросила она.

Эльси поспешно спрятала письмо в карман.

— Ничего такого, что заслуживало бы твоего сочувствия. Вероятно, ты обрадуешься.

Лицо у нее было обиженное и злое. Беатриса села рядом с ней.

— Ты не хочешь поделиться со мной? Может быть, мы сумеем тебе помочь?

— Тут ничем не поможешь. Я, пожалуй, расскажу тебе — все равно ты скоро узнаешь. Опять эти подлые Монктоны. Они отсылают Фила… Ну ладно, мистера Денверса, если тебе так больше нравится.

— Это уже решено? Я знала, что у них было такое намерение.

— Они требуют, чтобы он уехал немедленно под надзором гувернера в большое путешествие по Европе. Он пишет, что ему позволят вернуться не раньше чем через два года.

— Видишь ли, — сказала Беатриса, — его исключили из Оксфорда.

— Ну, а кто виноват? Он не хотел учиться в Оксфорде. Что это ему даст для Индии? Почему они не позволили ему стать офицером, когда он кончил школу?

— Они считали, что прежде, чем ехать в Индию, ему следует остепениться.

Злоупотребление крепкими напитками там особенно опасно. Лорд Монктон надеется, что если он сначала пробудет года два под присмотром хорошего гувернера, то отучится пить сверх меры. Может быть, они ошибаются, но они хотят ему добра.

— Не сомневаюсь! А подумать обо мне им, конечно, и в голову не приходит!

У Беатрисы упало сердце. Филипп Денвере был отъявленный повеса и считался красавцем. По слухам, не одна девушка поддалась его обаянию. Прежде чем ответить, она помолчала несколько секунд, боясь, что ее голос дрогнет.

— Эльси, — сказала она очень мягко, — почему это так пугает тебя? Если вы действительно хотите пожениться, неужели вы не можете подождать два года?

Вы оба очень молоды, а мы постараемся сделать все, чтобы ты не скучала здесь, пока он будет в отъезде. Даже если…

Эльси поглядела на нее злыми глазами.

— Если! — вспыхнула она. — По-твоему, я не понимаю, о чем ты думаешь?

Ну так вот — ты ошиблась. Мне нравится Фил. Нравится больше всех, кого я знаю. Даже если он и не будет пэром, я скорее выйду за него, чем за ходячую добродетель вроде Генри. Но я не дура и ничего ему не позволю, пока у меня на пальце не будет кольца. Он это прекрасно знает.

Беатриса чуть отвернулась. Эльси не должна видеть отвращения на ее лице.

— Ты хочешь сказать, — медленно произнесла она, — что тебе пришлось ему это объяснять?

— Конечно. Фил — не Генри, он не женится на мне, если сможет получить меня так. И с какой стати? Девушка, которая допускает это, заслуживает своей судьбы; так сказал мне Джако много лет тому назад. Но Фил по мне с ума сходит. Еще месяц, и мы были бы помолвлены! А теперь он успеет сто раз забыть меня, прежде чем мы снова увидимся. Он не из тех, кто хранит верность девушке, которую не видит два года.

Она топнула ногой.

— Ах, Би, не делай кислого лица! Неужели ты до сих пор не знаешь, что я непохожа на тебя? Но я не такая, как мама или Джако; я просто девушка, такая же, как все, и я хочу быть счастливой, пока молода. Я имею на это право — я красива, гораздо красивее тебя, и я это знаю.

— Мы все это знаем, дорогая, и рады за тебя.

— Что правда, то правда, — сказала Эльси, успокаиваясь, — Надо отдать тебе справедливость, ты никогда не завидовала мне и не злилась. Но я не хочу быть образцом всех добродетелей вроде тебя или Уолтера. Если отец тоже был таким, не удивительно, что мама сбилась с пути!

Беатриса нахмурилась, Она тоже была еще молода.

— Эльси, — сказала она, — можешь говорить и думать обо мне что хочешь, но будь добра не касаться отца.

Хорошее настроение вернулось к Эльси так же быстро, как раньше исчезло, и она с журчащим смехом обняла сестру за плечи.

— Ну, прости, я не хотела тебя обидеть. Я знаю, что ты замечательная и что мне бы следовало быть такой же. Но раз это не так, зачем же презирать меня?

— Неужели мое поведение или слова заставляют тебя думать, что я тебя презираю?

— Боже мой, конечно нет! Ты держишься безупречно. Впрочем, дело тут не во мне, просто ты всех презираешь. Вернее, всех, креме Уолтера и мальчиков.

Послушай, Би, это просто написано на тебе.

Ее сестра могла только растерянно пробормотать:

— Мне очень жаль. Я не хотела…

— Разумеется, не хотела. Ну ладно, не будем ссориться. Би, я ведь знаю, что вы с Генри делаете для меня все, что в ваших силах, и я вам очень благодарна, честное слово. Только ты иногда выводишь меня из терпения. Но ведь это ненадолго. Помочь тебе нарезать розы?

Смутно тревожась, Беатриса, которая теперь прониклась глубоким убеждением, что не в силах повлиять на сестру, написала Уолтеру, прося его совета. В ответ она получила наспех нацарапанную записку, помеченную Веной:

"Меня перевели сюда из Лиссабона. Мне надо было уехать оттуда.

Когда-нибудь я расскажу тебе почему; но не теперь. Я здоров, только очень занят, потому что эта работа для меня новая".

В следующем письме, таком же коротком и сдержанном, он сухо заметил, что, судя по всему, Эльси вполне может сама о себе позаботиться и, вероятно, сумеет перенести это разочарование.

Глава ХIII

Успехи Генри в разведении племенного скота не уступали успехам его жены в домоводстве. Но ни он, ни другие не знали, были ли неусыпное внимание, тщательная заботливость, аккуратное сведение баланса расходов и доходов, которые превратили Бартон в образцовое поместье, его собственной заслугой, или вызывались примером и советами его жены.

Ему больше не грозили презрение или обидная снисходительность со стороны местного общества. Через четыре года после его женитьбы освободился почетный пост мирового судьи, и по рекомендации лорда Монктона его предложили Генри. Он принес письмо Беатрисе с притворным раздражением, которое обмануло бы только очень легковерного человека.

— Он, кажется, думает, что у меня мало своих дел! Забот о таком поместье вполне достаточно для одного человека. К чему взваливать себе на плечи еще гору работы, за которую мне даже спасибо не скажут?

Беатрнса дважды перечла письмо, медленно водя глазами по строчкам и поспешно размышляя. Она оттягивала время, чтобы успеть все взвесить, прежде чем высказать свое мнение. Сперва она чуть было не расхохоталась, представив себе, как Генри тщетно старается разобраться в тонкостях уголовных и гражданских законов. Но этот презрительный скептицизм тут же исчез. В ее памяти всплыл отрывок из знаменитой книги ее деда — не самые слова, а только суть:

«Мировому судье полезно быть ученым, но прежде всего пусть он будет неподкупным и милосердным. Пусть он всегда помнит, что он защитник бедных, невежественных и несчастных».

Дедушке Риверсу, может быть, этот выбор не показался бы таким уж нелепым. Вряд ли кто осмелится во второй раз предложить Генри взятку. И он добр. Если он будет так же мягок с подсудимыми, как со своими лошадьми…

Да, но будет ли? С браконьерами — нет.

Но об этом думать не стоит. Кто бы ни стал судьей, им все равно нечего ждать пощады. Уолтер как-то с горечью сказал ей, что, по мнению большинства, законы об охоте были получены на горе Синай вместе с десятью заповедями, и, во всяком случае, в Уорикшире дело обстоит именно так. Однако во многих отношениях Генри будет не так уж плох. А если он откажется, то не откажется кто-нибудь другой, столь же мало разбирающийся в юриспруденции и гораздо менее человечный.

Она осторожно сказала:

— Вероятно, это будет отнимать много времени. Но с другой стороны…

Он с улыбкой кивнул, когда она, заколебавшись, умолкла.

— Конечно, очень приятно читать, в каких лестных выражениях ко мне обращается такой человек, как Монктон. Особенно, когда он предлагает мне этот пост без всяких просьб с моей стороны.

Затем он прибавил:

— Я всегда считал, что человек, которого господь благословил богатством, должен помнить о своих обязанностях перед округой.

Она искоса взглянула на него.

«Он чувствует себя сэром Роджером де Коверли, — подумала она. —Сельским властителем и благодетелем. Уже! Ну что же, такое тщеславие никому не приносит вреда».

— Ты не знаешь, — спросила она, — к кому они обратятся, если ты откажешься?

— Почти наверняка к майору Дру, и я знаю, что он согласится. Меня удивляет, почему к нему не обратились сразу; в Индии ему приходилось занимать административные должности, а кроме того, у него есть деньги и досуг.

И рот, как пасть акулы. Она чуть было не заткнула уши, когда майор однажды принялся хвастать тем, как он расправлялся с несчастными индусами.

Нетрудно догадаться, какой из него выйдет судья. У него от всего будут только два средства — колодки и плеть.

Нет, Генри нельзя отказываться! По крайней мере он никогда не будет жесток сперепуганными детьми, беспомощнымистарухамии солдатами-инвалидами, которые просят милостыню по дорогам. И он будет так рад этой игрушке. Она посмотрела на него.

— Не могу ли я помочь тебе немного по усадьбе? Например, взять на себя ведение книг? Я вела счета моего отца. Если ты мне их доверишь — конечно, под твоим руководством…

Ей и так приходится проверять его расчеты. Пожалуй, проще будет все делать самой, чем поправлять его арифметические ошибки.

Он восторженно обнял ее.

— Радость моя! Но ты уверена, что это тебя не слишком затруднит? Мне не хотелось бы перегружать старательную лошадку.

Она снова развернула письмо.

— Твой отец гордился бы тобой.

Он покраснел до корней волос. Она нечаянно коснулась горького воспоминания, о котором он никогда с ней не говорил. Венцом всех честолюбивых стремлений его отца был пост мирового судьи, который ему так и не привелось занять. Какой трепетной надеждой преисполнялся милый старик, когда этот пост освобождался, с какой трогательной покорностью переносил он презрительное молчание, которым встречали его робкие намеки. Его дважды обошли, и он умер, так и не прибавив заветное звание к своей фамилии. Но оно будет принадлежать его сыну: Генри Телфорд, эсквайр, мировой судья. Отец был бы доволен.

Лорд Монктон мог бы сделать и худший выбор. Несмотря на некоторую напыщенность, которая вскоре появилась в его манерах, судья из Генри получился гораздо лучший, чем ожидала его жена. Он не был загружен тяжбами, и местные гражданские казусы чаще всего оказывались очень несложными. В такой тихой заводи, как западный Уорикшир, споры чаще всего возникали по хорошо знакомым поводам: из-за червивых фруктов, заблудившихся коров и просроченных векселей. Он занимался такими делами очень добросовестно и решал их, в общем, удачно, выслушивая противоречивые заявления сторон и разбираясь в них с терпением и проницательностью, каких Беатриса в нем раньше и не подозревала.

Тонкости уголовного права были ему не под силу. Но и образованный юрист не смог бы отыскать логики в путанице свирепых требований уголовного законодательства. Однако его бессознательное желание насколько возможно смягчать суровые наказания очень неплохо помогало ему. Большинство мелких преступников, которых он судил, были так отчаянно бедны и невежественны, так задавлены нуждой, что не больше него понимали, в чем, собственно, они виноваты. Обычно он начинал с того, что приходил в притворную ярость: стучал кулаком по столу, кричал на обвиняемых и угрожал им страшными карами, которые в конце концов — порой в прямом противоречии с законом — сводились к небольшим штрафам, часто к тому же выплачивавшимся из его собственного кармана. В таких случаях, придя домой, он, словно застенчивый, но хвастливый ребенок, виновато признавался во всем Беатрисе, втайне гордясь своим поступком, но испытывая некоторую неуверенность, пока она, улыбаясь, не одобряла его прегрешения.