— Эй, ты! Гадюка!
      Лицо Вольфганга было неподвижно, с резкими тенями: их обоих освещало снизу сияние содержимого Чаши.
      — Посмотри вниз, Эдмунд, — произнес он.
      Чойс немного поколебался, а потом все же глянул вниз.
      Там, внизу, сдерживаемый толстыми стенками Чаши, кипел, клокотал, бурлил, дымился, сверкал, пенился еще не пролитой кровью Божий Гнев. Чойс не знал, какое рационалистическое объяснение дать тому, что он видел. Поэтому он и не пытался. Там внизу ярилась и сияла какая-то неизвестная энергия, убийственная, страшная.
      Его вывел из оцепенения голос Вольфганга, какой-то натужный и ненастоящий:
      — Сейчас я освобожу этот молот, и он падет на Чашу, раскалывая ее в куски.
      Но тем не менее с места он не двигался. Казалось, ему не хватает самообладания сделать так, как говорит.
      — Сначала выдерни эти два стержня, — сказал Чойс. — Они закреплены намертво.
      Теперь он уже знал, что действия Вольфганга не всегда бывают предсказуемыми, поэтому с легкостью увернулся от жалящей энергии Канделябра и в свою очередь ударил Подсвечником. Реакция Вольфганга была сногсшибательной: лучи вновь встретились, треща и вспыхивая. Вдруг Вольфганг вырвался из-под контроля Подсвечника, поднырнул под него и направил Канделябр на стержни, держащие молот. Один из стержней лопнул, дымясь и разбрызгивая в стороны расплавленный металл. Молот тут же слегка обвис, держась теперь лишь на одном стержне. В ту же секунду, не помня себя от нахлынувшей ярости, Чойс подскочил к Вольфгангу и ударил его кулаком в лицо. Они оба не удержались на ногах и покатились по земле, причем Подсвечник остался в руках у Чойса. Вольфгангу каким-то чудом удалось снова вскочить. Он кинулся к упавшему неподалеку Канделябру, но Чойс схватил его за ноги и вновь повалил на землю. С минуту они молча и яростно боролись, катаясь по земле. Чойс никак не мог направить Шин на Вольфганга, кот! ! орый уворачивался от хлещущего во все стороны луча.
      Наконец ему в очередной раз удалось извернуться, уклонившись от объятий Чойса, и Канделябр оказался в его руках. Чойс не успел среагировать: черный луч обжег ему левую руку. Раздался торжествующий рев Вольфганга, который вдруг прервался сдавленным криком: Чойс, пользуясь моментом, зацепил его ногой за лодыжку и дернул на себя.
      Они вновь сцепились, рыча от бешенства. Затем Вольфганг рванулся к Канделябру и схватил его, одновременно ногой ловко выбив из рук Чойса Подсвечник, который чуть не отхватил ему голову своим палящим лучом. Канделябр сверкал темной силой у него в руках, а Вольфганг стоял и смотрел на Чойса.
      — Всегда дают последнее слово приговоренному к смерти, — тяжело дыша, проговорил он. Но Чойс видел — он обескуражен. Он просто сражен своей победой, неожиданной и бескровной. Он не знает, что делать с ней. И тогда он все понял. Тогда Чойс наконец все понял.
      Нет, мелькнула в его голове, какая уж тут магия. Это только в красивых сказаниях непререкаемое и ужасное зло наказывается с помощью меча, и просыпается от векового сна зачарованная принцесса. Не только, оказывается, на ринге процветают правила плохого бокса с их заранее установленным победителем. Тоскливо стало Чойсу. Как все тривиально в этом мире, где обязательно и твердо торжествует добро, а зло несомненно терпит поражение. Как печальна и безвыходна эта традиционная заданность, которая отбивает терпко-сладкий вкус риска и смерти. И перед тем, как сделать свой рывок, который от него требовался, он с жалостью посмотрел на Вольфганга и со свирепым вожделением — на Чашу.
      Он метнулся вправо, пропуская луч Канделябра у левого бока, и мощно ударил кулаком в лицо Вольфгангу. Тот покачнулся, и нечто вроде удовлетворения показалось на его разбитом лице. Ноги его сами шагнули назад, к краю выступа: он оказался прямо над отверстым зевом Чаши. На мгновение он застыл на краю, еще более контрастные тени легли на его лицо, и из носа через губы на грудь сбежала тонкая струйка крови. Чойс видел его глаза — они были почти что счастливы.
      Губы Чойса раскрылись, и он сам собой, принуждаемый, сам себя ненавидя, вымолвил:
      — Испей чашу вина ярости гнева Его.
      Он видел, как Вольфганг за мгновение до того, как упасть, усмехнулся, и вдруг жалость к нему с новой силой овладела Чойсом. Медленно падал Вольфганг. Его рука, судорожно описав круг, отпустила Темный Подсвечник, и он скрылся за краем, упав в Чашу. Вольфганг упал следом, отвернувшись от Чойса.
      А тот стоял, устремив неподвижный взгляд на то место, где только что был его противник. Затем перевел взгляд на свою руку. Кожа на костяшках пальцев в месте удара была размозжена и сочилась кровью. Только сейчас он почувствовал сильную боль в руке.
      Он подошел к краю и взглянул на содержимое Чаши. Так же клокотало и волновалось оно страданиями и болью, и не было видно Вольфганга там. Он посмотрел в сторону. Подсвечник Шин, исполнив свою миссию, исчез, как и предсказывал Иллувеллир.
      Сзади послышались шаги, и на площадку вышли Фонсека, Лоу и Шамиссо. Они были встревожены, руки их сжимали мечи. Не заметив Вольфганга, они начали настороженно оглядываться.
      — Он уже умер, — чужим голосом проговорил Чойс.
      — Умер? — переспросил Фонсека. — Вольфганг умер? — Он не верил ушам своим.
      — Он упал в Чашу, — сказал Чойс. Какое-то странное бремя легло на его плечи, придавив к земле. Он медленно поднял руку и сжал ее в кулак.
      — Так ты его… кулаком? — Теперь Фонсека не верил уже глазам своим. — Я думал, это Подсвечник, а ты… ты кулаком его…
      Он повернулся к остальным, которые тоже застыли в недоумении.
      — Он его кулаком, поняли?
      Чойс разлепил губы.
      — Сефирот, конечно? — спросил он.
      Они продолжали недоуменно переглядываться.
      — Да, Сефирот, — ответил наконец за всех Фонсека.
      — Конечно, Сефирот, — сказал Чойс. — Как же иначе? Конечно, Сефирот. — И тень, необъяснимая для его друзей, пробежала по его лицу.
      И вдруг все они, Армстронг Лоу, Ги Шамиссо, Вилибальдо Фонсека, вдруг они тоже почувствовали то бремя, что первым легло на плечи Чойсу.
      Но сам он вдруг встрепенулся.
      — Не надо, — угрожающе и невнятно закричал он немому своду. — Не надо этого, Господи! Избавь меня от бремени своего! Не забирай имя мое для памяти!
      Но молчал свод, и вдруг золотом и лазурью проступили на нем имена их. И было среди них и его имя.
      Злом полыхнули его глаза.
      — Неверен был твой выбор, — глухо и косноязычно выговорил он. Вперед вдруг выступил Фонсека. Из них всех он первый понял, что произошло с Чойсом.
      — Прикажете отправляться в Стодрейм, светлый лендрманн? — спросил он.
      Чойс перевел взгляд на него.
      — Да, — отрывисто бросил он. — В Стодрейм! Едем же! В Стодрейм!
      — Грядет веселье, — проговорил Армстронг Лоу, пророк вне своего отечества.
      Среди мертвой тишины внезапно и кликушески зазвучал смех Шамиссо.

ЭПИЛОГ