«Давным-давно, в той мгле веков, что невозможно и страшно постичь, было Неизреченное Слово. Ярко сияя и переливаясь холодной мудростью еще не рожденных мудрых, висело оно в Предвечной Пустоте посреди Великой Тьмы. И было оно там единым.
      Но в ходе неизбежного развития стало преображаться Слово, стало изменяться, шириться, приобретать форму, укрепляться и расти. И стал Арвал, Великий. И когда пришел в мир Арвал, то тотчас же отбросил тень от Существа своего. И так стал Хавурган, Темный Близнец Арвала, который был обязательной противоположностью Брату.
      И начали быть они.
      Много лет существовал Арвал в неподвижности, лишь созерцая безмерные глубины Предвечной Пустоты и познавая еще не созданный им Мир. И с ним так же существовал Хавурган. Но однажды очнулся от бесцельных грез Арвал, и осознал жажду творения. И начал творить.
      И сказал Арвал: «Будьте!» И Слово это вылетело из уст его и, как предыдущее, повисло в холодной Пустоте, распространяя вокруг Свет Сознания Арвала. И под воздействием этого Света вдруг начала меняться Пустота, ее безжизненные до этого просторы ожили и всколыхнулись, и яркими точками звезд в этих темных глубинах загорелись Мысли Арвала. И повисли возле этих звезд планеты, населенные разными тварями, ибо так желал Арвал. И планеты были его Желаниями. И перестала быть Пустота Пустотой.
      Так стала жизнь.
      Но не дремал и Хавурган, ибо с началом деятельности Арвала начал творить и он. Отбросил Хавурган от всякого существующего в мире тень, чтобы не забывалось, что такое свет. И сделал он так, чтобы всему был свой срок.
      Так стала смерть.
      И воспротивился этому Арвал, который есть жизнь, и сказал Брату: «Что ты делаешь?» И ответил тот: «Я делаю нужное. Ибо куда девать всех тварей, которых наплодил ты?» Но не внял этому Арвал, и началась борьба между ними. И твари, содеянные Словом Арвала, стали невольными свидетелями этому.
      И в разгар борьбы понял Арвал, что нужно для того, чтобы живущие осознали, зачем это и для чего это. Призвал Арвал к себе некоего Иоанна, который был человек, и сказал: «Будь свидетелем моим пред миром». Тогда стал им Иоанн, и написал книгу названием Апокалипсис, куда занес правдиво все сказанное и содеянное Братьями.
      Но вознамерился схитрить Хавурган и сказал Иоанну: «Смотри! Когда прозвучит великий глас Седьмой Трубы, быть концу Мира Арвала».
      Но разгневался Арвал при словах этих и молвил: «Слова моего Брата есть ложь, как и все, что он делает. А быть концу зломыслящим и приспешникам Брата моего, а также иным, после падения Чаши с Гневом моим. Семь их, и если последняя падет, Мир отойдет в Великую Тьму». И сказал Арвал: «Так будет!» И Слова эти воспарили в населенный Мир, и ныне парят там. Если опрокинется Чаша, Место которой тщательно скрыто, Слова станут Делами и обрушатся страшным возмездием Арвала на всех живущих в Мире его».

      ТАК ГЛАСИТ «ИСПОВЕДЬ СТАРОГО АМУНДИ»

      Это столкновение между Коммонуэлтом и Консилией ВАЛАБ было неизбежным. Все вело к тому, безошибочно предопределяя ход событий: и изощренные интриги, и странные, подчас совершенно непонятные недоговоренности, и наглое подстрекательство. Все должно было волей-неволей привести к силовому решению, и решение было принято. Оно и стало причиной страшного избиения при Рас аль-Каха. Впоследствии Совет Содружества, его правительство, совершенно ясно дал понять, что считает себя невиновным в случившемся. Совет официально умыл руки, освобождаясь таким образом от неопровержимых доводов. Неофициально же, а значит, более правдиво, говорилось о четырехстах военных фрегатах возле Сирах аль-Бетана, о странных приказах, тягостных недомолвках и скорых судах. Галактическая Полиция, это могущественное ведомство, наполнившее страхом все населенные миры, приняла сторону официальных кругов, создав Управление по делам беженцев, ширму, за которой скрывались карательные органы Совета. Это также принима! ! лось в расчет, когда говорили, что Торговое Содружество положило конец независимости и свободе.
      Торговое Содружество, или Коммонуэлт до раскола с ВАЛАБ было самым мощным из всех государственных образований Ближних Галактик, хотя его правители упрямо твердили, что Коммонуэлт — это не государство, это лишь мера воздействия на бесшабашные и горячие головушки реакционеров и сепаратистов, в достаточном количестве имеющихся на каждом населенном мире. Возникшее более восьмисот лет назад на обломках самодержавных государств Галактики, Содружество стало проводником торговой централизации, и упорство Совета в щеголянии фразой: «Мы не политики, мы всего лишь торговцы» давно уже стало притчей во языцех для каждого, кто умел хоть сколько-нибудь самостоятельно мыслить. Согласно Кодексу Коммонуэлта, каждый обитаемый мир, входящий в состав Содружества, имел свою власть, свои законы и только на основании Конвенции, принятой после окончания Атомного Газавата, в торговом отношении зависел напрямую от Коммонуэлта. На самом же деле внутри Содружества царили тирания и предельное давление на! !
      правительства миров, в него входящих. Это продолжалось очень долго, и наконец миры возмутились.
      Так возник ВАЛАБ.
      В него вошли миры периферии, исторически противостоящие мирам центра Галактики, из которых сложилось ядро Коммонуэлта. С ними возмутились также правительства тех миров, в которых на протяжении поколений бытовала нетерпимость к торговле как к чему-то нечистому. Они назвались Консилией ВАЛАБ и потребовали от Коммонуэлта политической и торговой независимости.
      Естественно, это было воспринято как ультиматум, ибо во главе ВАЛАБ стал Макалистер Браун, человек, который прославился на всю Галактику своим упрямством и категорическим несогласием со всем, что предпринимал Совет. Отчасти именно эти качества Брауна плюс известная поспешность Совета в решении проблем и послужили отправным моментом, чтобы началось кровопролитие.
      Противостояние длилось около пяти лет. Развязка наступила мгновенно. Возле Рас аль-Каха ВАЛАБ не только перестал существовать, не только потерял почти всех своих людей, которые сознательно пошли против Содружества, — он навсегда потерял возможность дать будущей оппозиции твердую надежду в их безумных планах свергнуть власть Коммонуэлта на мирах.
      Одним из тех немногих, кому удалось бежать, был Эдмунд Чойс. Он знал Брауна лично и видел, как его корабль разнесло атомным огнем. Чойс не был трусом. Жизнь метала его, как игральную кость, то на пиратские планеты Девяти Пульсаров, то на рудники Солану Стрельца, забросив, наконец, в ряды тех, кому дорог стал ВАЛАБ в жизни и политике. Чойс посчитал, что это для него, и присоединился к Консилии, тем более, что нашел там немало старых друзей. Откуда ему было знать тогда, что почти все они погибнут в том неожиданном налете на их мирно дрейфующий флот возле Рас аль-Каха, светившей своим серебряным светом…
      Первыми же залпами его клиперу «Пифия», одному из самых быстроходных судов ВАЛАБ, разворотило левый борт и повредило жилые отсеки. Тогда-то вся команда корабля и погибла, сгорев или задохнувшись от наступившей разгерметизации. Сам Чойс, капитан клипера, не пострадал. В игре со смертью, находившейся так рядом, он поставил на быстроходность своего судна и именно ему был обязан тем, что вышел из этой игры невредимым. Позади него фрегаты Коммонуэлта беспощадно выбивали бреши в рядах судов ВАЛАБ, оцепеневших от такой неожиданности, а он уже несся сквозь черноту космоса подальше, куда-нибудь подальше, к какому-нибудь затерянному на задворках Вселенной миру, свободному от проникновения Содружества в его жизнь. Чойс прекрасно знал повадки членов Совета и догадывался о том, чтро мелкое сито Галактической Полиции еще долго будет просеивать население Содружества в поисках сепаратистов ВАЛАБ.
      Так он оказался близ Де-Мойра. Эта планета, хоть и была известна, большой популярностью среди руководства Совета не пользовалась. Обычаи людей, населявших Де-Мойр, не соответствовали настроению членов Совета, которые привыкли к слабости, покорности и безропотному подчинению. Де-Мойр был не таков. Его населяла свирепая раса воинов, далеких потомков первых поселенцев, за многие века существования закалившихся в борьбе со своими врагами. А их было много. У членов Совета перекашивались и делались кислыми лица при одном только упоминании об этих врагах.
      Ибо темные силы колдовства обосновались на Де-Мойре, и никому не хотелось связываться с ними, пусть даже слухи, бытовавшие насчет планеты, оказались бы преувеличенными.
      Чойс также знал и про Де-Мойр, и про его население, людское и нелюдское. Знал он и про средневековые нравы, царящие там, и про феодальную раздробленность де-мойрских государств, и про непрерывные войны, кипящие на планете. Поэтому-то он никогда бы и не высаживался здесь. Но этому помешала его судьба.
      Возле орбиты Де-Мойра «Пифия» столкнулась с метеоритом.

      Чойс много повидал метеоритов на своем веку, но такого еще не видывал. Краем глаза он заметил промелькнувшую за иллюминатором громадную тень и в следующую секунду от потрясшего весь корабль удара полетел на пол.
      Огромный кусок скальной породы, несшийся в космосе со страшной скоростью, превратил небольшое суденышко в смятую консервную банку, которая отныне была обречена вечно скитаться в черных просторах.
      Чойс, охая, приподнялся. Сделалось очень холодно: видимо, от удара перестали работать установки теплонагрева. Тускло светила лампочка аварийного освещения. Весь отсек управления, где он находился, представлял собой картину полного разрушения. Пол превратился в застывшие волны покореженного металла, пульты были смяты, у некоторых от страшного давления повылетали разноцветные кнопки, валяющиеся теперь на полу. Взглянув на контрольный пульт и экраны, он понял, что теперь это всего лишь бесполезный лом, как, впрочем, и весь корабль. Лучшее судно флота ВАЛАБ, его судно, сейчас само превратилось в такой же космический мусор, как и метеорит, его разрушивший.
      Странно, но он уцелел в этой мешанине. Он даже не был ранен. Чойс верил, что провидение покровительствует ему. Теперь он еще более уверился в этом.
      Самозадвигающаяся дверь в другие отсеки была закрыта. Он налег на широкий рычаг, приводящий в движение дверь, но тут взгляд его случайно упал на узкое оконце над нею. Чойс привстал на цыпочки и заглянул в оконце. За стеклом была немота космоса. Лишь приглядевшись, он заметил по бокам остатки стен бывших жилых отсеков. Метеорит попросту снес весь низ корабля, оставив целым лишь отсек управления и аварийное отделение со спасательной шлюпкой.
      Перешагивая завалы изуродованного металла, он добрался до иллюминатора. Увиденное отсюда поразило его не меньше, чем потеря любимого судна. Прямо под кораблем плыла желтоватая поверхность неизвестной планеты. Чойс лихорадочно прикинул расстояние: «Пифия» упадет на поверхность где-то через час. Времени оставалось мало, и он начал действовать.
      Перво-наперво он постарался крепче закрыть дверь в несуществующие отсеки, чтобы драгоценный воздух испарялся медленнее. Затем среди металлического бурелома он отыскал дверь в аварийное отделение, которое находилось рядом с отсеком управления. Там стояла спасательная шлюпка. Чойсу повезло и на этот раз: шлюпка почти не пострадала, если не считать вмятин на корпусе. Внутри находились съестные припасы и оружие — отличный новенький бластер. Чойс бросился к иллюминатору: поверхность планеты придвинулась ближе. Она имела атмосферу, а вот какую, Чойсу предстояло узнать на себе самом.
      Наконец все приготовления были закончены. Чойс залез в кабину и взял в руки пульт. «Если механизм не выстрелит шлюпку, — подумал он отрешенно, — я погибну вместе с кораблем». Поколебавшись мгновение, он нажал кнопку, и шлюпку резко дернуло. Лопнули стальные швартовочные крепи, и шлюпка оторвалась от погибающего судна. Тут же заработали посадочные дюзы.
      «Пифия» уже входила в атмосферу планеты, быстро разваливаясь на куски. Шлюпка и то, что осталось от клипера, упали на поверхность почти одновременно. От удара о неизвестную землю сидение под Чойсом катапультировало, и он, пролетев значительное расстояние, повис на высоком дереве. Отсюда он увидел черно-оранжевый гриб взрыва.
      Чойс потерял сознание.
      Его вернуло к жизни ощущение, что кто-то обнюхивает его живот. Он открыл глаза и узрел перед собой пасть с серыми коническими зубами и два черных маслянистых глаза. Все пережитые страхи и треволнения, накопившиеся в нем и давно уже искавшие выхода, выплеснулись наружу вместе с истошным воплем. Зверь отпрянул от висящего тела Чойса и, топоча широкими лапами, исчез в надвигающихся сумерках. Чойс опустил глаза и обнаружил, что висит на довольно приличной высоте. Больше он ничего осознать не успел. Ветка, на которой он висел долгое время, зацепившись воротником комбинезона, не выдержав тяжести, обломилась, и Эдмунд Чойс обрушился на землю.
      Почва, которую он обременил своим падением, оказалась мягкой, пропитанной водою, и только по этой причине он отделался лишь легкими ушибами. Поднявшись, он медленно огляделся.
      Над ним грозным куполом нависало кровавое небо с бледными призраками завихряющихся облаков. Воздух щипал легкие, наполняя ноздри странными, терпкими ароматами. Где-то далеко, там, где едва видимо тянулся грозовой фронт, полыхало яркой, резавшей глаза желтизной, и вслед за этим бухало громовыми тамтамами. Сгущались сумерки.
      Вокруг расстилалось мшистое болото. Кое-где болото поросло исполинскими черными деревьями с минимумом веток и обилием кривых, рогатых колючек. Чойсу посчастливилось повиснуть на ветви одного такого дерева, а не напороться на длинную рогатину, острую, словно пика.
      Де-Мойр. Он вспомнил, что показывали приборы его корабля до столкновения с болидом. Де-Мойр. Его передернуло. Страх членов Совета давно передался и всем тем, кто летал по трассам, близким к Де-Мойру.
      Упавшая шлюпка почти наполовину ушла в образовавшееся при ее падении «окно». Жирная вода с радужным отливом колыхалась уже возле самых иллюминаторов. Сейчас не было времени для раздумий о своей горькой судьбе. Надо было спасать провизию. Кто знает, есть ли на этой планете сносная пища… Чойс бросился вперед и едва успел вытащить пакет с едой и бластер. Шлюпка с бульканьем ушла под слой торфа, покрывавший поверхность топи, и Чойс проводил ее печальным взглядом.
      Ощущение опасности принудило его резко обернуться. В нескольких шагах от него застыла еще одна тварь, чем-то похожая на предыдущую, напряженная, готовая к прыжку. Откуда она вылезла, он не имел понятия. Чойс выстрелил: луч поджег торф возле самого бока твари, но ее не задел.
      Потом он долго бежал по болоту, яростно чертыхаясь, а тварь шлепала позади него, утробно ревя. Где-то по пути Чойс выронил пакет с едой, и это было лишним поводом для еще одной пары крепких ругательств.
      Тварь преследовала его недолго. Еще издалека он заметил темный лесной массив, а когда он перепрыгнул с последней зыбкой кочки на твердую землю, тварь остановилась и медленно повернула обратно. Чойс погрозил ей кулаком.
      Он увидел перед собой извилистую лесную дорогу. Конечно, он знал, что на Де-Мойре есть люди. Поэтому ему оставалось только искать их, полагаясь лишь на свой опыт общения с людьми и надеясь, что его не сожрет еще одна малоприятная животина, в которых, по-видимому, на планете недостатка не было. Немного постояв, он двинулся в глубину леса.
      Лес, расстилавшийся вокруг, в первую очередь поражал своим безмолвием. Из густой непролазной чащи застывших, спутанных между собой деревьев не доносилось ни звука. Что-то нехорошее сгущалось в воздухе с наступлением темноты. Изредка по обочине дороги встречались широкие просеки, уходящие в темную, непроглядную даль.
      Чойс с волнением огляделся и вдруг понял, что лес внушает ему опасение. Солнце уже почти закатилось, и дорога была еле заметна. Чойсу стало страшно, он пошел быстрее, временами судорожно оглядываясь и сжимая в руке бластер.
      Шел он недолго. Вскоре впереди показались зубчатые стены. Когда он вышел на открытое место, на небе появились две луны и ярко осветили древний замок. Замок стоял на невысоком холме, окруженном глубоким рвом. Поросший колючим мхом донжон овевало полотнище штандарта. На стенах виднелись людские фигуры, которые, казалось, с интересом присматриваются к вышедшему из леса Чойсу.
      Тот замахал руками и собрался было крикнуть, но тут за его спиной раздался нарастающий смутный гул. В чащобе ломались деревья. Что-то шло к замку, и это «что-то» наверняка было побольше тех зверюг, которые с таким радушием встретили Чойса по его прилете на Де-Мойр.
      Люди на стене заволновались. Один из них исчез, и вскоре вся стена оказалась покрытой шевелящейся людской массой. Все взгляды были устремлены на опушку, недалеко от того места, где стоял Чойс. В это время опрокинулось два дерева на самом краю леса, и на опушку вышло то, что заявило о себе так громко.
      Существо было во много раз выше самых высоких деревьев в лесу. Длинную, суженную с боков шею венчала голова с огромным клювом, а два глаза светились отнюдь не ангельской добротой. Существо на миг замерло в неподвижности, а затем, громко и трубно завопив, двинулось к замку.
      На стене произошло движение. Раздались резкие крики, и между зубцов появилось неуклюжее устройство. Тварь была уже близко. Люди засуетились вокруг машины (слышались глухие щелчки взводимого механизма), а потом вдруг все разом куда-то исчезли.
      — Пам! — сказало устройство, и длинная стрела, объятая коптящим пламенем, вылетела из трубы, прочертила в застывающем темном воздухе огненную траекторию и по самое оперение вонзилось в шею шествующего к замку существа. Стена взорвалась радостными криками. Однако в это время откуда-то из-под брюха твари появилась вторая голова и, ухватив стрелу длинными зубами, выдернула ее. Из раны брызнула кровь, оросив землю. Тварь повернулась и величаво ушла в лес, оставляя за собой темнеющий на влажной земле след. На стене вопили.

      Когда Чойс прошел под аркой ворот, то сразу же оказался в кольце вооруженных людей. Он не был удивлен таким приемом. Как можно было судить по происшедшему, непрошеных гостей здесь не жаловали. Молча поднялись они по длинной каменной лестнице, миновали несколько пустых запыленных залов и вошли в огромный замковый холл, освещенный огнем камина, находящегося в дальнем углу. В глубине зала, куда не доставал смутный свет, на большом троне, положив руки на резные подлокотники, восседала грузная фигура. Один из людей, сопровождавших Чойса, вышел вперед и поклонился:
      — Он вышел из леса, светлый шахиншах.
      Чойс с радостью отметил, что понимает этот язык. Но доступная всем лингва переселенцев с Земли, на которой разговаривало Содружество, претерпела здесь большие изменения, так как незнакомец разговаривал с сильным акцентом. Но Чойс тут же про себя поправился. Для этих людей он будет говорить с сильным акцентом, тогда как они сами разговаривают на своем родном языке.
      — Ступайте. А ты подойди ближе.
      Голос, исходящий от восседающей на троне фигуры, был тягуч и вязок, под стать ей. Чойс послушно приблизился. Человек на троне вдруг наклонился вперед, появившись в полосе света. Заплывшие глазки, смотрящие с щекастого одутловатого лица, внимательно оглядели Чойса. Жирная рука с перстнями привычным, нервным жестом провела по редким, зализанным назад волосам.
      — Мои люди видели сегодня падающую звезду. Она упала в болота среди лесов. Был огонь и дым. Откуда ты, пришелец?
      Чойс немного помедлил, прежде чем ответить. Нужно было хорошенько взвесить свои слова, ибо этому человеку они могли показаться ложью.
      — Я прибыл издалека, — сказал он, — и никого здесь не знаю.
      — У тебя странный выговор. Как твое имя?
      — В моих краях первым называется спрашивающий.
      Человек хмыкнул.
      — Ты и вправду чужак. Меня зовут Тьодольв. Тебе ни о чем это не говорит?
      — Нет.
      — Я шахиншах Ландора и повелитель Стика. — Когда человек произносил эти слова, грудь его выпятилась, а взгляд стал надменным.
      — Я Эдмунд Чойс, — представился Чойс. — То, что ты назвал звездой, было моим кораблем.
      — Кораблем? — недоверчиво переспросил Тьодольв. — Так ты сверху?
      — Да, — сказал Чойс.
      Тьодольв снова провел рукой по волосам.
      — Мы знаем вас, — проговорил он. — Ваши люди прилетали сюда. Давно, во времена Фольда Северного, сына Хрейдара Рыси. Они говорили о каком-то Содружестве.
      Чойс решил не посвящать этого варвара в хитросплетения высокой политики.
      — Мне знакомо это слово, — уклончиво произнес он и вдруг заметил, как лицо Тьодольва перекосилось гримасой подозрительности. Перемена была разительной и впечатляющей.
      — Я не верю тебе. — Голос шахиншаха сорвался на визг. — Ты хакт. Ты из ВОА.
      — ВОА? — переспросил Чойс.
      — Тебя послал Вольфганг, — перебил его Тьодольв и так же внезапно успокоился, продолжая, однако, с подозрением смотреть на него. Клянусь следом святого Тьостара, моего покровителя, я в жизни не встречал более странного человека, чем ты. Ты говоришь странным языком, одет в странные одежды, и странный смысл сквозит в твоих словах.
      — Я — человек другого мира, — сказал Чойс, видя, как на этот раз лицо Тьодольва исказилось уже гримасою страха. Голос его стал умоляющим.
      — Зачем ты прерываешь ход событий, человек из другого мира? Чего тебе здесь надо? Отправляйся в свой мир и оставь грехи этого мира на нас.
      Чойс не понимал причину такой перемены.
      — Мой корабль разбился, — попытался он втолковать. — Он упал в болота и взорвался. Мне не на чем улететь отсюда.
      — Зачем улететь? — пробормотал Тьодольв. Нижняя губа его отвисла, и на роскошную мантию стекла струйка слюны. Взгляд его стал неподвижным. — Зачем все это? Ты просто безумен, если говоришь так. Ланглоар доносил о другом. Он и Кальв уже наладили нужные контакты, а ты продолжаешь настаивать на войне, Энунд. Если будет так, как хочет бургграф Оруна, нам не нужно будет жить в прежнем страхе и ожиданиях. Разве я не прав, скажи, Энунд?..
      Сзади на плечо ничего не понимающего Чойса опустилась крепкая рука. Он оглянулся и увидел старика с длинной седой бородой и огромным шрамом, стянувшим багровыми рубцами кожу щеки и оставившим вместо правого глаза старика глубокую белую впадину. Этот шрам уродливо искажал благородные черты старца.
      — Пойдем, — произнес старик и добавил: — У шахиншаха начался очередной припадок, и, боюсь, он не сможет достойно продолжать беседу.
      Тьодольв продолжал что-то бормотать.
      Они вышли из холла и, миновав пару крытых галерей, вошли в другой зал, поменьше. Здесь также горел камин и стоял накрытый стол с расставленными блюдами. К камину были придвинуты два глубоких кресла. Старик остановился и оглядел Чойса, как показалось тому, со скрытым одобрением.
      — Займи свое место у очага, гость! — сказал он. — Если ты голоден, отведай нашего хлеба. Такого ты не ел, клянусь святыми дарами.
      Несмотря ни на что, Чойс продолжал теряться в догадках. Старик произнес:
      — Я пресвитер Энунд, глава Стикской лиги и шателен этого замка, который является столицей пресвитерства Фафт. У тебя есть имя или прозвище, упавший с небес?
      Прежде чем ответить, Чойс пригубил вино из прозрачного бокала.
      — Меня зовут Эдмунд Чойс. Капитан Эдмунд Чойс. — Он решил не распространяться по корабль: здесь его все равно не поймут.
      Но Энунд сказал:
      — Ты потерпел аварию.
      — Да. — Чойс не подал вида, что удивлен. — Это случилось недалеко от вашей планеты.
      — Ты принадлежишь к расе звездоплавателей, — сказал Энунд. — Мы здесь уже забыли вас. Ведь вы так редко навещаете Де-Мойр.
      Мысленно Чойс утвердился в своих догадках. Эта планета действительно была Де-Мойр. Проклятье!
      — Ты разве не знал этого? — спросил Энунд, зорко наблюдавший за ним.
      — Знал, — чистосердечно признался Чойс, — но если бы не катастрофа с моим кораблем, клянусь Богом, ни за что бы не сел на вашу планету.
      — Не поминай имени Господнего, — строго произнес старик и тут же полюбопытствовал: — А почему? Разве тебе не нравится наша планета? Де-Мойр гостеприимен.
      — Нравится? А чем она может нравиться? Она может только не нравиться. Мне не нравятся сплошные болота и непроходимые леса. Мне не нравятся твари размером с крупнотоннажный лихтер, выходящие из этих лесов поживиться, против которых не помогают даже высокие стены.
      — Это же был всего-навсего тпот!
      — А хотя бы и тпот! — вышел из себя Чойс. — Мне он не понравился. У него в глазах было что-то такое, от чего хотелось бежать куда подальше.
      — Ты еще очень многого не назвал, — сказал Энунд. — Но это простительно. Все равно с этой планеты ты никуда не улетишь: корабль твой на дне болота. А поэтому тебе придется вникнуть в наши проблемы и, может быть, даже решить некоторые из них. А у нас много проблем, Эдмунд Чойс.
      Чойс взглянул на него.
      — Тебе что-то от меня нужно, — уверенно произнес он. — Чего тебе нужно от меня? Править трудно своим пресвитерством? Или Стикская Лига хиреет?
      — Не надо издеваться. Кстати, насчет трудностей ты угадал верно. Ты нам нужен.
      — Кому это — вам?
      — Нам, правителям и народу Государств Порядка. Стикской Лиге.
      — Я? Зачем?
      — Обуздать Вольфганга, — произнес Энунд.
      Наступило долгое молчание.
      — Вольфганга? — наконец спросил Чойс. — Какого Вольфганга? И для чего его обуздывать?
      — Сказано, — Энунд наклонился вперед, и внезапно его ужасный шрам налился кровью, — «Падет с неба святой, очистит землю от скверны и не даст опрокинуться Великой Чаше». Ибо было несколько пророчеств, Эдмунд Чойс.
      А тот совсем запутался. Выпитое вино вдруг расслабило напряженное тело, руки и ноги обмякли: Чойс засыпал.
      — Святой? — пробормотал он. — Чаша?
      Пресвитер поднялся.
      — Тебя проводят до твоих покоев. Ты устал. Будем говорить завтра.

      Чойс проснулся посреди ночи. Какой-то неясный кошмар вдруг сгустился, стал осязаемым, навалился тяжело, задышал в лицо густым горячим духом загнанного пса, и его подбросило вверх в жгучей попытке избавиться, убежать. Он сел, обливаясь холодным потом. Мертвое сияние двух лун тонким лучом падало сквозь узкое окно-бойницу на выложенный каменными плитами пол. Он боялся думать про то, что будет и не понимал того, что происходит сейчас. Как невозможно далеко отстояли от него теперь события возле Рас аль-Каха и как мало задевали они сейчас его душу. Новые проблемы надвинулись, нахлынули на него, и он не видел ни малейшего просвета в этом вертящемся, мутном круговороте. Не переставая искать выхода из создавшейся ситуации, он незаметно для себя снова впал в тяжелую дрему.
      Он пробудился, когда уже вовсю светило солнце. Его пробуждения дожидались: как только он открыл глаза, в комнату вошел человек в рваной кольчуге:
      — Пресвитер ждет тебя в башне.
      Чойс спустился вниз, проследовал через двор, набитый греющимися вокруг дымных костров солдатами, и, не обращая внимания на любопытные взгляды, поднялся по узкой лестнице на верхушку башни. Здесь дышалось легко и свободно, дул напоенный незнакомыми ароматами ветер. Отсюда открывалась панорама всего леса, через который угораздило пройти Чойса этой ночью, и лежащей далеко за ним цепи туманных горных вершин, смутно отблескивающих снежными шапками.
      Энунд уже ждал его. Ветер теребил уголки расшитой скатерти, которой был накрыт столик на резных ножках. На столе стояла большая бутыль вина, холодное мясо, сыр и хлеб, нарезанный толстыми ломтями. Первым молчание прервал Чойс:
      — И не скажешь, что вчера лес этот был полон ужасов. — Его взгляд был устремлен на темное скопление деревьев за стенами замка.
      — Он и сейчас полон их, — ответил Энунд. — Просто они затаились. С наступлением темноты ужасы появятся вновь.
      Чойс зябко передернул плечами, и тут же за его спиной возник слуга, который неслышным движением накинул на его плечи лазоревый плащ, подбитый снизу красным.
      — Здесь сквозняки, — поймав его удивленный взгляд, произнес Энунд.
      — Я вспомнил прошлую ночь.
      — Ты слишком непривычно одет. — Энунд скользнул по нему взглядом. На Чойсе все еще был разорванный во многих местах светло-серый комбинезон с эмблемой ВАЛАБ на груди — спиральным завихрением Галактики.
      Когда кончили есть, появившиеся слуги убрали столик с остатками трапезы.
      — Слухи уже распространились, — сказал Энунд. — Сегодня прискакал гонец из Оруна. Там тоже видели твой корабль. Они не верят, что это просто падающая звезда. Они спрашивают, остался ли кто-нибудь в живых.
      — И что же?
      — Они наверняка знают, что ты жив. У бургграфа Ланглоара отличные шпионы.
      Чойс потерся подбородком о плечо, раздумывая.
      — Знаешь, Энунд, — сказал он, — я плохо понимаю, о чем весь этот разговор. Вчера ты говорил мне что-то о Лиге, о некоем Вольфганге, которого мне придется по непонятной причине обуздывать. Если ты хочешь, чтобы я был с вами, — а мне ничего другого не остается, — ты должен ввести меня в круг событий.
      — Все очень просто, — сказал пресвитер. — Стикская Лига, или Государства Порядка, в отличие от Области Анархии, — это пресвитерства Фафт и Тохум, шахиншахство Ландор, бургграфства Стиндалет и Орун, приорат Ксойн да несколько сотен родовых фьефов. К слову сказать, Стикская Лига исповедует древнее благочестивое христианство, завещанное нам предками.
      — Вы консерваторы?
      — Нет, скорее традиционалисты. К нам также примыкают три мелких княжества, которые находятся на границе с Альбегином, выполняя функцию буфера. Это Урмойр, Кхат и Дионда. Но правители этих княжеств слишком ненадежны и подозреваются нами в сношениях с государствами Альбегина. Там население состоит из потомков браков между людьми и местной расой. Это полулюди, Эдмунд, лживые и коварные, под стать своим соседям. У них нет религии, как нет ее у Альбегина. Фактически Княжества Границы не состоят в Лиге, а являются ее скрытыми врагами, шпионами Альбегина и ВОА.
      — Почему же вы до сих пор держите их в Лиге?
      — Я давно уже ставил этот вопрос на советах. Но Лига пропитана междоусобицами и местничеством. Особенно мутят воду бургграф Оруна Ланглоар и его зять Кальв, стиндалетский коннетабль. Хотя они также подозреваются нами в преступных сношениях с ВОА, это еще не доказано. Пока же эти двое вовсю ставят палки в колеса нашим начинаниям.
      — И ты стоишь во главе этого сброда? — удивился Чойс.
      — Я олицетворяю здесь власть Бога, — ответил Энунд, — а ландорский шахиншах Тьодольв — власть светскую. Но… — Он вздохнул.
      — Нетрудно было догадаться об этом, — сказал Чойс. — Ваш шахиншах немного не в своем уме.
      — Да. Ланглоар и Кальв постоянно давят на него, и часто им удается протолкнуть свои решения в Совет Лиги.
      — Положение не из лучших, — признал Чойс. — Ну, а от меня вы чего хотите?
      — Ты правильно сказал: «Вы». Люди измучились вечными сварами между правителями и соседством с постоянным нашим врагом, который неусыпно следит, где мы дадим слабинку. Вождей хватает. В любом третьесортном фьефе найдутся упрямые и смелые люди, которые смогут увлечь за собой и правителей, и народ. Но когда речь заходит о том, что сейчас необходимо нечто совершенно другое, смелые становятся трусами, а упрямцы — глупцами. У нас здесь любят красивые легенды. Я тебе уже говорил о пророчестве Эрги?
      Чойс пожал плечами.
      — Эрги — люди и не люди, — сказал Энунд. — И женщины, и нет. Живя в зловонной пустоши болот, они приобретают дар предсказывать. Когда-то давным-давно одна из них предсказала тарлтарскому лендрманну Ботольву, что у него родится в будущем Ужас, и запретила продолжать род Ботольфингов. Но тот не послушался ее. Результатом явилось рождение Вольфганга.
      — Он и есть предсказанный Ужас?
      — Злопредсказанный, — поправил Энунд. — Так здесь говорят.
      Чойс отбарабанил по подлокотнику марш ВАЛАБ.
      — И ты хочешь, чтобы я стал тем человеком, который совершит необходимое?
      — Да.
      — Ты был на Шедире, — утвердился в своих тайных мыслях Чойс, — столице Торгового Содружества.
      — Да, я окончил тамошний университет. Меня взяли с собой те, кто прилетал сюда очень давно. Они были из Содружества, а я был молодым, и мне хотелось приключений. И я нашел их. В схватке с пиратами я заполучил этот шрам. Потом я учился в университете. А затем вновь прилетел сюда. Но мои знания не пригодились мне. Ибо чего стоит их свет в здешних болотах! Кого может осветить он? Лишь страшных чудищ, коими был населен этот мир до нас и которые вновь объявились в лесах.
      — Ты что-то говорил о государствах Альбегина и ВОА? Что это?
      Энунд поднялся и. подойдя к большому окну, поманил рукой Чойса. Тот подошел.
      — Это Альбегинские горы, — сказал Энунд, показывая на далекий хребет. — В них расположено пять государств Альбегина. Все они вассалы Йитурша, которым правит ставленник Вольфганга, хевдинг Хрут Саблезубый. Там живут не люди, а исконное население Де-Мойра. Это мерзкие ужасные существа, с которыми у нас идет извечная борьба. Но есть кое-что пострашнее Альбегина. — Он замолчал.
      — Что? — спросил Чойс, все еще разглядывая туманные склоны гор.
      — ВОА, Вольная Область Анархии. Она образовалась тридцать лет назад, после того, как Вольфганг, лендрманн Тарлтара, объявил это княжество вне Лиги и вообще вне всяческих законов. Там нет ни власти, ни Бога. Тарлтар стал удобен для разных ужасных тварей, и они стали толпами стекаться туда. Теперь там живут такие существа, по сравнению с которыми вчерашний тпот — просто игрушечный мишка. Древние государства Альбегина с недавних пор примкнули к ВОА, а Вольфганг стал иметь на руках один очень важный козырь: народы Альбегинских гор имеют силу над тем злом, которое издревле копилось на Де-Мойре. Ибо они сами — зло.
      — Есть что-то еще?
      — Вольфганг — безумец, — каким-то мертвым голосом сказал Энунд. — Он — плод неправедного соития своих предков, ныне обреченных скитаться по земле, а потому должен быть уничтожен. Он это знает. Но его жизнь для него не драгоценность. Он хочет покончить со всем миром сразу. Вольфганг хочет опрокинуть Чашу с Божьим Гневом.
      — Чашу? Ту самую, о которой ты мне вчера рассказывал?
      — Ту самую. С седых времен Чаша, седьмая Чаша, последняя, в которой клокочет Божий Гнев, находится здесь, на Де-Мойре. Где — этого никто не знает. Но хочет узнать. И, в частности, этого хочет Вольфганг.
      — Что будет, если опрокинется Чаша?
      — Наступит конец света, — сказал Энунд.
      Надолго замолчали.
      — Это нереально, — наконец сказал Чойс.
      — Ты легкомыслен, — осуждающе покачал головой пресвитер. — Давным-давно доказано, что Апокалипсис Иоанна — не просто красивая сказка и тем более не панорама становления древней христианской церкви. Это план в действии.
      — Апокалипсис? — переспросил Чойс. — Это, кажется, что-то из Библии… что-то такое страшное… проклятия какие-то… ругательства…
      Чойс не был религиозен. Более того, Торговое Содружество давно перестало верить во что-либо, кроме денег, и лишало своей поддержки тех, кто почитал разных богов. Коммонуэлт ненавидел миссионеров всех конфессий, считая, что они лишь преграда на пути к достижению реального могущества. Несмотря на то, что ВАЛАБ стойко отбивался от всего, чему следовало Содружество, для собственной же выгоды ему пришлось перенять эту привычку Коммонуэлта, давно ставшую традицией.
      — Невер! — обвинил Энунд. — Какие ругательства! Это святая книга, которая учит, как спастись. Персонажи ее невыдуманные. И Последняя Чаша Гнева — тоже не вымысел. Она существует.
      — Но ведь никто не знает, где она, и, следовательно, никто не сможет ее обнаружить, — попробовал возразить Чойс.
      — Вольфганг сможет, — веско опроверг Энунд.
      — Наверняка вокруг этой Чаши обретается сонм существ еще более жутких, чем обитатели вашей планеты.
      — Это верно. Но они бессильны против Вольфганга. Миссии его никто не может изменить, даже они. Так задумано от века. Понимаешь? Он родился для этого. Он родился для того, чтобы столкнуть Чашу с ее пьедестала.
      Чойс задумался. Он молчал долго.
      — Для всего этого мне нужна власть, — проговорил он затем.
      — На тебе плащ гонфалоньера, — немедленно ответил Энунд. — Вдобавок ко всему я назначаю тебя своим видамом при ландорском дворе. Это значит, что ты отныне командуешь войсками всего пресвитерства Фафт, моей вотчины. А это в свою очередь значит, что войска большей половины Лиги станут на твою сторону, если ты начнешь войну.
      Чойс встал, отошел в дальний угол башни и оттуда спросил:
      — Ты будешь моим советником, Энунд?
      — Да, я буду твоим советником, гонфалоньер Эдмунд Чойс, — ответил старый пресвитер.
      Вместе они спустились по лестнице и вышли во двор. Солдаты, увидев на Чойсе плащ гонфалоньера, вмиг выстроились. Чойс ловил удивленные взгляды: под плащом на нем все еще был драный комбинезон капитана с галактической эмблемой.
      — А где мой предшественник? — шепотом спросил Чойс у Энунда. Этот вопрос только сейчас пришел ему в голову.
      — Убит Великими Мертвыми, — вполголоса ответил Энунд. Чойс не решился спросить, кто такие Великие Мертвые.
      Пресвитер вышел вперед и стал лицом к построившимся шеренгам.
      — Солдаты! — Голос его был все еще силен, эхом разносясь по огромному двору. — Перед вами ваш новый гонфалоньер Эдмунд. Слушайте слова гонфалоньера Фафта!
      После этих слов все взгляды устремились на Чойса. Он смутился. Чойс никогда еще не выступал перед такой аудиторией, но сейчас нужно было сказать что-нибудь воодушевляющее.
      — Солдаты! — начал он. Голос отказал ему. Он откашлялся. — Вы все знаете, откуда я прибыл.
      — Это рискованно, Эдмунд, — шепнул Энунд.
      — Да, я из другого мира, — не слушая его, продолжал Чойс. — Конечно, вы можете не доверять мне, совершенно законно утверждая, что я чужак в этом мире. Это ваше право. Но я вам скажу только одно, и вы должны знать это: я прибыл сюда не для продолжения междоусобной грызни. Я пришел, чтобы воевать с нашими общими врагами, которые досаждают вам от веков. Воевать и в конце концов победить.
      По рядам прокатился одобрительный гул. Многие смотрели уже с откровенным дружелюбием. Чойс продолжал:
      — Может быть, я плохо владею вашим оружием. Может, я буду смешон, когда одену привычные для вас доспехи, которые окажутся для меня слишком тяжелы. Может, вас будет смущать мой акцент. Что ж, эти сложности я надеюсь в ближайшее время преодолеть. Просто знайте: новый гонфалоньер — противник братского кровопролития, и он — за вас.
      Похоже, он попал в точку: как уже случалось ранее, здесь тоже всем надоели нескончаемые усобицы. Не успели отзвучать последние слова, как две сотни глоток дружно выкрикнули:
      — Хайль, гонфалоньер! Хайль, Эдмунд!
      — Это было хорошо, — произнес Энунд, стоящий рядом, и для Чойса эти слова были высшей похвалой.

      С этого дня Чойс стал нести свои новые обязанности. Временами он ловил внимательные, оценивающие взгляды Энунда и вспоминал, что нужен тому не только в качестве личного представителя. Загадки этой планеты закружили его в своем хаосе.
      Однажды, бродя по замку и проходя мимо одной полуоткрытой двери, он услышал громкие спорящие голоса. Он осторожно заглянул в проем. Зрелище было удивительным. В большом зале со стрельчатыми окнами с десяток старцев в немыслимых колпаках всевозможных конфигураций оживленно и яростно спорили, размахивая руками и поминутно вскакивая со своих мест. Чойс прислушался.
      — Ты ошибаешься, Кольбейн, сын Сухорукого Арнтора, — вопил один из присутствующих, толстяк в треугольной митре. — Разве забыл ты слова: «Но в те дни, когда возгласит седьмый Ангел, когда он вострубит…» — слышишь, упрямец Кольбейн? — вострубит! — «…совершится тайна Божия, как он благовествовал рабам Своим пророкам».
      Поднялся шум, из которого всплыли слова, неизвестно кем сказанные:
      — Откровение, десять, семь.
      На толстяка наскакивал сгорбленный коротышка в шляпе, видом похожей на колокол:
      — Молунг, сын Молунга, внук, правнук и праправнук Молунгов, ибо других имен не знает ваш род! Это ты забыл слова, признанные моей школой верными: «А быть концу зломыслящим и приспешникам Брата моего, а также иным…» — это ты услышал, тугоухий Молунг, сын Молунга? — «…а также иным, после падения Чаши с Гневом моим». Помнишь ли эти слова, Молунг?
      Явственно прозвучало:
      — Исповедь, сага первая.
      Вновь поднялся шум. Старцы подскакивали, грозили кулаками и брызгали слюной.
      — Труба!
      — Чаша!
      — Судный день — это одно, Рэдклифф, а конец света — совсем, совсем другое! Как ты не можешь этого понять?
      — Почему не могу? Просто не укладывается в голове. Кажется мне, что именно после звуков Последней Трубы…
      — Ты не прав, Борг, сын Унаса!
      — Это ты не прав, Аслейв, сын неизвестно кого!
      Разноголосые вопли оборвал высокий, крепко сбитый старик с белой пушистой бородой.
      — Мы все не правы, — произнес он громко.
      — А-а! Ты тоже отступаешься от нас, Тарквин!
      — Нет. «Недоступно разумению людскому сие сказанное, и мы, люди, должны молчать и покоряться неизбежному». Мы забыли эти слова.
      — Книга Очищения, — упавшим голосом проговорил тот, кого назвали Кольбейном, — тысячный аят.
      — Да, — сказал Тарквин. — И еще сказано: «И я также свидетельствую всякому слышащему слова пророчества книги сей: если кто приложит что к ним, на того наложит Бог язвы, о которых написано в книге сей; и если кто отнимает что от слов книги пророчества сего, у того отнимает Бог участие в книге жизни и в святом граде и в том, что написано в книге сей».
      После этих слов настала тишина.
      — Ты верно сказал, Тарквин, — пробормотал Молунг.
      Тишина стояла и тогда, когда недоумевающий Чойс отступил от двери и, теряясь в догадках, ушел.
      Большую часть времени в первые месяцы своего пребывания на ДеМойре он отводил долгим тренировкам со здешним оружием. Как он и ожидал, Де-Мойр нельзя было назвать планетой технически развитой. Прогрессу здесь не способствовало ни разделение единственного обитаемого континента на многочисленные феодальные владения, ни постоянное присутствие на севере копящихся враждебных сил, и тот уровень, на котором находилась оружейная промышленность, наглядно показывал это. В ходу были арбалеты, катапульты, длинные дротики, мечи. Огнестрельное же оружие находилось в зачаточном состоянии. Здесь использовались лишь так называемые ружья Фаулера с семью пулевыми зарядами и пушки-единороги. Это древнее устаревшее оружие из-за плохого качества производимого здесь пороха было настолько несовершенно, что Чойс даже удивился. Он не мог представить себе, что когда-то предки этих людей прибыли сюда на межзвездных кораблях, преодолев пороги и опасности черных недр Вселенной, смогли обосноваться здесь —! !
      и вот, погрязли в древней тьме. Где эти корабли, где мудрые наставления карт и инструкций, где опыт предков? Все забыто. Единственное достижение в области оружейного дела — ржавые мортиры, заряжающиеся гнусным порохом.
      Чойс решил усовершенствовать его.
      В одной из угловых башен замка он создал самодельную лабораторию, в которой решил проверить качество здешнего дымного пороха. Вслед за этим последовала серия мощных взрывов, и каждый раз Чойс оставался в живых только чудом. Последним взрывом разнесло всю лабораторию, но своего он все-таки добился. Он выяснил, что в сере, добываемой на Де-Мойре, содержатся примеси, которые затрудняют ее горение. Он удалил эти примеси, и проблема плохого возгорания пороха, которая в основном объяснялась сырым климатом планеты, была решена. На радостях Чойс заложил в одну пушку слишком много пороха, им самим сотворенного, и ее разорвало с дьявольским шумом. Никто не пострадал, а тело самого Чойса, пролетевшее через весь двор, остановила только стена. Однако заработанные таким образом ушибы нисколько не омрачили его радости при известии об отличном качестве стрельбы из ружей патронами, набитыми его новым порохом. Пушки также стреляли дальше и лучше, чем было раньше.
      Тпоты не уставали нападать на замок с наступлением сумерек, и Чойс решил проучить их раз и навсегда. К сожалению, посланные им люди не смогли поднять с огромной глубины затонувшие останки корабля, чтобы снять с них две лазерные пушки, которыми была оснащена «Пифия». Люди, измаранные в грязи, устали и продрогли, и Чойсу пришлось оставить эту затею.
      — Сегодня ночью я снесу этому тпоту все его головы, сколько бы их ни было, — сказал он Энунду, вернувшись в замок. Старик только скептически покачал головой. Тпоты были давним бедствием Фафта. Этим же вечером Чойс установил на стене самую большую пушку, которую ему только удалось обнаружить. Забив жерло своим порохом, он вкатил внутрь ядро и с зажженным банником в руке стал ждать. Тпот себя долго ждать не заставил. Уже через несколько минут его клювастая голова вылезла из чащи, и чудище двинулось к замку. Видимо, сценарий у него был уже отработан. Боли эти звери почти не чувствовали, а к замку их манили вкусные запахи готовящейся еды и человеческих тел.
      Чойс не спеша навел тяжелую пушку и, когда существо находилось уже близко, поджег фитиль. Пушка рявкнула, окутавшись облаками черного дыма, и отпрыгнула назад. Чойс видел, как раскаленное ядро дугою пронеслось над рвом и переломило исполинскую шею тпота. Тварь волчком завертелась на месте, вторая голова, появившаяся из-под брюха, щелкала челюстями, извиваясь и сверкая фосфоресцирующими глазами. Не мешкая, Чойс снова зарядил пушку и, наведя ее на цель, не глядя ткнул факелом. Раздался еще один выстрел, от которого содрогнулась стена, и второе ядро ударило в брюхо тпоту, прямо в то место, откуда торчала вторая голова чудовища. Тпот ринулся в лес, но еще не доходя до первых деревьев, с шумом повалился на землю и издох.
      Тогда Чойс задрал дуло пушки к небу и третьим выстрелом отсалютовал своей победе.

      Уже давно к Чойсу поступали тревожные вести от торговцев, регулярно курсировавших между Лигой и Альбегином, о том, что на границах скапливается мощное войско всяческой нелюди, готовое ударить на Стик. Ничего не предпринимая явно, Чойс решил собрать всех правителей Государств Порядка на ассамблею, чтобы решить, какими путями идти дальше. Он посоветовался с Энундом, и старик одобрил его идею. Гонцы были разосланы тотчас же. А через несколько часов к Чойсу пришел уставший торговец, который преодолел многие мили пути, и принес весть о том, что альбегинцы при содействии правителей Урмойра, Кхата и Дионды тайно вошли на территорию этих княжеств. Чойса поразила та легкость, с которой Князья Границы пропустили к себе столь огромное скопление противника, ни словом, ни духом этому не препятствуя.
      Это было уже сложнее, чем если бы враг просто стоял на рубежах. Пограничные княжества были не просто куском земли, они были частью территории Лиги, и присутствие на этой территории вражеских сил означало смертельную угрозу для всего Стика.
      Но была в этом деле и положительная сторона. Альбегинцы только ускорили созыв Совета Лиги, в который входили все правители и знать Стика. Чойс сначала сомневался, согласиться ли на это шахиншах Тьодольв. Но Энунд заверил его, что препятствий не возникнет.
      Вторая проблема была сложнее первой. На Совете будут присутствовать, несмотря на существующие разногласия, все правители Государств Порядка. Но весь вопрос, прибудут ли на Совет князья Границы Дюри Лгун На Дереве, Арнгейр и Брэттуэйр. На вторую часть этой дилеммы Чойса натолкнул Энунд.
      — А что с ними делать, если Князья Границы все-таки прибудут на Совет? — спросил пресвитер, когда однажды они с Чойсом медленно ехали по лесной дороге, возвращаясь с конной прогулки. — Ведь они предатели, и мы знаем об этом. А значит, их нужно казнить.
      — Они предатели, — сказал Чойс.
      Энунд вздохнул.
      — Их казнь развяжет руки Вольфгангу.
      Чойс засмеялся.
      — Почему ты смеешься? — спросил Энунд.
      — Ему не надо развязывать руки, — сказал Чойс. — Они у него и не связаны. Ты можешь распять Князей на зубцах своего замка — намерения Вольфганга от этого не изменятся и о цели своей он не забудет.
      Энунд замолчал и молчал до самых стен замка.
      Удивление их обоих было беспредельно, когда они узнали, что Князья Границы прибыли на Совет, который таким образом был приведен к полному составу. Чойс не понимал, чем вызвано такое доверие. Видимо, Князья были слишком уверены в себе: мощная поддержка Альбегина давала им это.
      В огромном сводчатом зале, стены которого покрывали древние темные фрески, большим полукругом были расставлены кресла с высокими спинками. Члены Совета входили без вычурных объявлений камергеров и сразу садились: здесь и так все знали друг друга. Пока пустовало лишь пять мест: кресла, которые должны были занимать Князья Границы, кресло бальи Сунгура, умершего незадолго до созыва Совета, устланное крепом, и кресло Чойса, стоящее рядом с креслом Энунда. Чойс решился на сюрприз.
      В зале перешептывались. У многих членов Совета возникли нехорошие предчувствия.
      Собралась вся родовитейшая знать Лиги. Неподвижно сидели в своих креслах, положив руки на подлокотники, потомки древних родов, идущих прямиком от первых поселенцев, людей науки и прогресса: шателены, гонфалоньеры, майордомы, бургграфы, коннетабли, бальи, видамы, лендрманны. Кресла правителей Лиги были побольше, они сидели на самом виду, посередине образованного креслами полукруга, сразу заметно выделяясь. Ими были не только властелины шести главных ее государств, но и владетели крупнейших фьефов — родовых наделов. Все они сейчас должны были решить, быть ли войне с государствами Альбегинских гор.
      Пресвитер Энунд встал и спросил, следуя церемониалу:
      — Все ли члены Совета собрались здесь?
      И так же по церемониалу ему ответствовал камергер:
      — Ты сам видишь, пресвитер.
      — Все ли члены Совета собрались здесь? — вновь вопросил Энунд.
      И так же отвечал камергер, человек по прозванию Рюм:
      — Ты сам видишь, пресвитер.
      Тогда Энунд громко воскликнул:
      — Хайль тем, кто находится здесь! Хайль, о члены Совета, те, кто пришел!
      Традиционная формула закончилась. Заседание Совета Лиги началось. И тут же ему возникло первое препятствие.
      — Я отказываюсь принимать участие в заседании Совета, которому не хватает трех человек до полного состава!
      Говорил Ланглоар, бургграф Оруна, маленький, хорькоподобный, в старой вытертой мантии с золотой цепью бургграфа на шее.
      Его зять Кальв, квадратный человек с вытаращенными, стеклянистыми глазами, тут же поддержал его.
      — Бургграф Орун и я — мы оба отказываемся от участия в Совете.
      Энунд встал, и его страшный шрам медленно налился кровью.
      — А когда ты участвовал в заседаниях Совета, бургграф? Но ты прав: здесь действительно не хватает троих. Вот они.
      В зал входили Князья Границы. Зрелище было отталкивающим. Один Дюри Урмойр имел какое-то подобие человеческого вида. Голова Арнгейра Кхата была рысьей, а мантию Брэттуэйра Дионды сзади оттопыривал огромный бурый хвост, волочащийся по полу. Князья Границы заняли свои места.
      Энунд молча повернулся к Дюри. Тот пожал плечами и устремил на пресвитера взгляд горящих огнем, узких, без век, глаз. — Я не понимаю причину такого скорого созыва Совета, — сказал он. Энунд отбросил его слова мановением руки.
      — Почему на твоей земле, князь Дюри, были замечены существа из ВОА?
      Повисло молчание. Этим вопросом пресвитер Энунд открывал все свои карты, но теперь Урмойр не сможет увернуться от ответа. Пауза длилась долго.
      — Ах-ха-ха! — наконец зашелся в смехе Дюри.
      Лицо Энунда потемнело.
      — Это оскорбление, — произнес Гутхорм, пресвитер Тохума, бледнокожий, с льдистыми глазами. — Прямое оскорбление.
      — Это были торговцы, — проговорил Дюри, отдышавшись. — Всего лишь торговцы.
      Сидящий рядом с ним Арнгейр оскалил хищные клыки в странной улыбке.
      — Князь Арнгейр, — обратился к нему Энунд, — на твоей земле тоже шатаются торговцы из ВОА?
      — Возможно, — мяукнул тот.
      — Всем известно, — внушительно проговорил Энунд, — что ВОА ни с кем не торгует. Там не нужна торговля. Там царят разбой и грабеж.
      — «Вера и верность, вера и верность», — негромко пропел Дюри, насмешливо воззрясь на Энунда.
      Становилось ясно, что некоторые правители Лиги поддерживают Князей Границы.
      Но не все были с ними. Гутхорм сказал, и гром его слов прокатился по залу, приближая развязку:
      — Зачем упорствовать, Граница? Если с вами некоторые из нас, это еще ничего не решает.
      — Я правильно догадался о цели созыва Совета, — хлопнув по подлокотнику и вскочив, закричал Дюри.
      — Сознайтесь! — также крикнул Гутхорм, и глаза его сверкнули. — Сознайтесь. Ибо вы в наших руках.
      Арнгейр медленно поднялся, и так же медленно шерсть на его загривке стала дыбом.
      — Ты смеешь говорить так, Гутхорм?
      Тот не смутился.
      — Молчи, Кхат! Ты тоже с ним.
      — И меня подозреваете? — лениво шевельнул своим хвостом Брэттуэйр, князь Диондский. Но ответа на свои слова так и не услышал.
      — Кончать с ними!
      Слова эти враз успокоили забушевавшую бурю обвинений. Собрание повернулось к дверям. В проеме, широко расставив ноги, стоял человек, быть может, самый страшный в Лиге. Блакк, черный гонфалоньер, был разящим мечом пресвитера Энунда. Это был огромный человек с тяжеловесным сонным лицом, которому как-то не шли безжалостные проницательные глаза дознатчика. Рядом с ним стоял Чойс. В последний момент он все же нашел человека, который также предпочитал разговорам дело, как и он сам.
      Ланглоар сразу догадался, какой стороной все оборачивается. И сразу всплыли на поверхность все тайные узлы этой загадки.
      — Я беру их под свою защиту, — завопил он.
      Блакк, не обращая внимания на эти слова, приблизился к Дюри и положил свою огромную лапу тому на плечо. Дюри рухнул в кресло, заметно осев под этой тяжестью.
      Чойс подошел к Брэттуэйру. Тот уставился на него.
      — Ты кто такой?
      — Это мой видам, — раздался голос Энунда, — а также гонфалоньер Фафтского пресвитерства.
      — Предательство! — завопил Арнгейр, которого Чойс как-то упустил из виду, и его меч возник возле самого его уха. В следующее мгновение тело Арнгейра уже сложилось пополам, перечеркнутое лучом бластера, а меч зазвенел на плитах, выпав из его руки. Князь Арнгейр Кхат, мертвый, распростерся на полу.
      — О-о-о!
      Вздох собрания выражал очевидное.
      — Бери их, Блакк, — произнес Чойс, пряча бластер обратно.
      — Что?! — завопил Дюри.
      — Не князья, — раздельно произнес Блакк. Это были ритуальные слова низложения. Дюри и Брэттуэйр поникли. Их увели.
      Настала тишина. Чойс проследовал к своему креслу рядом с Энундом и опустился в него.
      — Господи, надеюсь, ты делаешь все правильно, Эдмунд, — услышал он слова пресвитера.
      — Мы надеемся, что ты объяснишь нам все, Энунд, — сказал Гутхорм, обращаясь прямо к пресвитеру.
      — Это мой новый видам-гонфалоньер Эдмунд, — повторил тот. — Он расскажет вам все.
      — Залетевший к нам торговец, — презрительно просипел Кальв.
      Чойс не обратил на него внимания.
      — Мне кажется, что вы упускаете главный довод, — сказал он.
      — Что это за довод? — спросил Гутхорм.
      — Владетельные гранды, наверное, не знают, — медленно произнес Чойс, — что альбегинские войска вот уже двое суток находятся в пределах Лиги.
      Это заявление вызвало бурю. Несколько человек вскочило, опрокидывая свои кресла, раздались гневные вопли:
      — Пределы Лиги священны!
      — К ответу за такие слова!
      — Доказательства! Доказательства!
      Когда шум понемногу стих, Чойс спокойно спросил:
      — Вы хотите доказательств? Я удивлюсь, если вы их не увидите перед собой.
      Члены Совета начали озираться по сторонам.
      — Да вот же они! — Указующий перст Чойса ткнул в пустые сиденья кресел Князей. — Дюри, Арнгейр и Брэттуэйр запамятовали, что такое границы, и к ним в гости нахлынула такая толпа, что мне, например, уже становится страшно за наш кров.
      — Это были альбегинцы? — отрывисто спросил Рэгнвальд, бургграф Стиндалета, которого Чойс уважал за ум и ясность мышления.
      — Да, — ответил Чойс. — Если вы еще не знаете этого, моему изумлению нет пределов.
      — Всему есть предел, гонфалоньер Эдмунд, — промолвил Рэгнвальд. — Нет предела только глупости и невежеству. Княжества заняты врагом. Это должно хоть что-то говорить тем из нас, чьи владения граничат с ними.
      Все взгляды тут же обратились к двум старикам, которые похожестью облика напоминали близнецов. Однако Льот и Гудлауг, приоры-правители Ксойнского приората, не были даже дальней родней. Просто много лет, проведенных в совместных аферах, не только сплотили их, но и даже стерли все внешние различия.
      — Не понимаю волнения бургграфа, — продребезжал Льот. — Пока что нашим границам не угрожает ни одна живая душа.
      — А мертвая? — спросил Чойс. Он не шутил.
      — Какая? — приложил ладонь к уху Гудлауг.
      — Среди тварей Альбегина, — твердо сказал Чойс, — торговцами было замечено немало разлагающихся трупов, которые таскались по лагерю на негнущихся ногах, надеясь чем-нибудь поживиться.
      Собрание всколыхнулось.
      — Хакты, — негромко сказал Рэгнвальд. Несколько голов кивнули. — Они не появлялись уже давно, ведь верно? — встревожено спросил молодой Роаберт, майордом Тохума.
      — Это Вольфганг, — бросил человек, сидящий рядом с дверями. Он был рыжебород, голубые глаза смотрели со странной безжалостностью. Бурис, владетель небольшого фьефа, был членом Совета только лишь благодаря древности своего рода.
      — Ты что-нибудь знаешь, Бурис? — спросил Энунд.
      Тот медленно поднялся и вышел на середину зала, выпрямившись под взглядами.
      — Мой фьеф Сдогнар, как вы знаете, тоже имеет границу с Княжествами, не очень протяженную — всего с четверть мили. Но недавно мои люди заметили там отряд хактов, вооруженных длинными ножами. Завидев моих людей, хакты бросились на них. Но наших было больше, и хактов порезали в куски. Так вот мои люди говорят, что Ожившие были одеты в тарлтарские плащи.
      Будто ветер пронесся по залу после этих слов.
      — Вольфганг! Их оживил Вольфганг!
      — Но это были не Великие Мертвые, — не то спрашивая, не то утверждая, сказал Гутхорм.
      — Конечно, нет, — ответил Бурис, повернувшись к нему. — Ведь Великих Мертвых никто не может организовать. Они появляются и уходят, как прилив, в определенное время года.
      — Значит, Вольфганг еще жив, — задумчиво сказал Гутхорм. — Жив и продолжает строить свои козни.
      — Войне с Альбегином быть! — прихлопнул ладонью Энунд по подлокотнику своего кресла. — Никто еще безнаказанно не переходил пределов Лиги.
      Вверх взметнулся лес блистающих мечей.
      — Совет постановил! Совет постановил!

      Судьбы бесстрастной щелкнул кнут,
      Проснулись во гробах отцы:
      На стыке лет слепцы идут,
      Идут слепцы.
      Идут слепцы.
      У них застывший, дикий взгляд
      И света не узрят уже.
      Плетутся, выстроившись в ряд,
      К твоей душе,
      К твоей душе.
      Безгласны, страшны и тупы,
      Они как вороны в ночи.
      Слепцы, конечны, не слепы,
      Как ни кричи.
      Как ни кричи.
      Шагают, взгляда не тая,
      От них все в ужасе бегут
      В чужие дальние края.
      Слепцы идут.
      Слепцы идут.
      На Де-Мойре существовало древнее поверье: если вдруг откуда-то нежданно-негаданно является длинная вереница Слепцов, быть страшной беде. От Слепцов нужно было бежать, ибо если кто хоть раз взглядывал в их зрачие-незрячие глаза, тот погибал. Ибо Слепцы были — Слепцы Судьбы. Они несли вести, ужаснее которых не могло быть.
      В тот вечер Чойс ехал во главе конного отряда, который был отдан в его распоряжение. Недавно он стал помощником главнокомандующего объединенными силами Лиги Хаоэя. Кроме него, помощниками стали Роаберт, Бурис и Кальв. На кандидатуре последнего настоял бургграф Орун. Сейчас в обязанности Чойса входило патрулирование границы между фьефом Буриса Сдогнар и Княжествами Границы.
      Ехали по густому лесу. Видимо, так выглядел континент Джерт, единственный обитаемый на Де-Мойре, до колонизации планеты в древности: сплошные буреломы твердых, отливающих синевой деревьев, переплетения гигантских древовидных папоротников, меж которых тянулись кверху плети жухлой синеватой травы. Чойс не понимал, почему сам Бурис заброшен высшим командованием далеко на восток, — охранять границы Ксойна, когда его собственное владение находится под угрозой. Видимо, у начальства были свои прихоти. К непониманию примешивалась тревога: минуту назад краем уха он уловил такой разговор:
      — На юге видели Слепцов.
      — Я тоже слышал. Быть беде…
      Этими фразами перекинулись двое солдат в середине колонны. За свое пребывание здесь Чойс услыхал много легенд, которые подчас оказывались вовсе не легендами, а страшной реальностью. Но о неких загадочных Слепцах он слышал впервые. Видимо, поэтому он насторожился и приказал ехать медленнее, внимательно оглядываясь по сторонам. Они выехали из леса и очутились в холмистой местности, кое-где резко понижающейся до появления глубоких ложбин, заполненных непроглядной тенью. Солнце уже заходило, и от этого ложбины казались черными норами, уходящими вглубь земли. Где-то здесь, по словам Буриса, и произошла схватка с хактами. Проехав еще немного, Чойс увидал и их самих.
      Их было довольно много, темных кучек, разбросанных там и сям. Подъехав поближе, он отметил, что, несмотря на действие солнечных лучей и открытого пространства, одежда хактов осталась в относительной целости. Наверно, их хоронили в этой одежде и в ней же они восстали из земли: плотные коричневые плащи с кожаной подбивкой. Тела самих хактов окончательно разложились и были неузнаваемы. Но, во всяком случае, при жизни они были людьми.
      Чойс спешился возле одного из трупов, желая внимательнее рассмотреть клинок длинного ножа ,валяющегося рядом с рассыпавшейся кистью. Он был покрыт золоченой резью рун. Череп трупа был расколот: каждый мужчина на Де-Мойре знал, что хакта может свалить только удар в голову.
      Позади внезапно раздался сдавленный крик. Чойс резко обернулся. Молодой парень в круглом шишаке, с ружьем Фаулера в руках с ужасом вперился во что-то, находящееся за спиной Чойса. Чойс посмотрел туда и увидел их.
      Из черного зева одной из глубоких ложбин медленно выходила вереница странных фигур в широких балахонах. Фигуры казались какими-то расплывчатыми, будто сотканными из той темноты, которую только что покинули. Приглядевшись, Чойс со смешанным чувством понял, что непонятные фигуры ступают по воздуху, поднимаясь будто по невидимой лестнице вверх. Их шаги были неверны, руки крепко лежали на плечах друг друга, но сами фигуры в то же время были исполнены какого-то удивительного равновесия. Это и были Слепцы Судьбы.
      Чойс повернулся к своим людям. Как и следовало ожидать, они стояли, скованные мистическим ознобом, тем ужасом, который на протяжении веков внушался им таинственными Слепцами. Чойс повернулся к ложбине. Величественно-страшное шествие поднялось уже довольно высоко. Вдруг, сам не зная зачем, он рванул поводья на себя и пришпорил лошадь, которая, также обезумев, шальным галопом поскакала к пасти ложбины. Почти у самого ее зева лошадь круто поднялась на дыбы, чуть не скинув Чойса, который вовремя соскочил наземь.
      Слепцы были над Чойсом. Теперь это были колоссальные темные силуэты в развивающихся рубищах-пелеринах, отчетливо рисующиеся в предзакатном небе. Их туманные лица были страшны. Будто сошедшие с древней картины Брейгеля, опираясь на тонкие извилистые посохи, Слепцы шли. И Чойс, боясь, что они исчезнут, оставив его без ответа на вопрос, с ударившей в голову хмельной отвагой, выдернув из ножен свой меч, закричал, и эхо его голоса вернулось к нему из горла ложбины:
      — Кого? Кого следует опасаться им?
      Огромные фигуры в воздухе остановились, будто споткнувшись, грозные неясные лица опустились к Чойсу, и он смело встретил убийственный взгляд. Поднялся ветер, солнце, покидая этот мир, осветило напоследок его и фигуры в небе ярким багрянцем, и сверху в порывах ветра донесся шепот, перерастающий в крик:
      — Вольфганг! Вольфганг! Эдмунд! Эдмунд!

      После этого происшествия к Чойсу перестали относиться как к безместному чужаку, неизвестно откуда свалившемуся на их землю. Его авторитет возрос, став чуть ли не непререкаемым, — ведь он не только видел злонесущих Слепцов, не только не умер при взгляде на них, но еще и получил ответ, чего вообще никогда не случалось. Мало того, после приключения возле ложбины Чойс получил прозвище — Эдмунд Любимец Слепцов. Как сказал ему Бурис, знаток подобных вещей, этим прозвищем Чойс должен был гордиться по праву как честно заработавший его. Но сам Чойс находился в сомнении. Ему не давал покоя странный ответ Слепцов, поставивших его в один ряд с Вольфгангом. Почему также и его должны опасаться люди Де-Мойра? Разве он не на стороне Государств Порядка? Разве он не хочет добра этому миру? И Чойс пришел к выводу, что Слепцы просто выжили из ума и потеряли рассудок. Глупые, тупые Слепцы они, а не Слепцы Судьбы.
      Однажды они с Бурисом сидели в лесу у костра. Недалеко горели огни: там расположился отряд Чойса. Бурис приехал недавно, соскучившись по родному владению и наплевав на повеление главнокомандующего Хаоэя, указующий ему находиться на границе между Ксойном и Диондой. Разговор как-то сам собой зашел о том, как с недавних пор стали называть Чойса. Бурис сказал:
      — Мы здесь любим присовокуплять к личному имени человека какое-нибудь прозвище. Потому, наверное, и делим прозвища на хорошие и плохие.
      — Ты говорил, у меня хорошее.
      — Да. У тебя — да. А вот Ланглоара называют Ноги В Дерьме.
      Чойс засмеялся.
      — По сравнению с этим мое звучит как хорал.
      — Или Хрут, хевдинг Йитурша, — продолжал Бурис. — Его зовут Саблезубый. Но таков его облик. Ты же можешь гордиться своим прозвищем как определением твоей внутренней сущности, которая в решающий момент одержала победу над страхом перед неведомыми Слепцами. Никто еще не уходил от их взгляда живьем, а тем более не говорил с ними.
      — А какое у тебя прозвище? — спросил Чойс.
      — На советах меня зовут по имени моего родового надела — Бурис Сдогнар. Но некоторые называют меня еще Бурис Кровь. Ибо хоть мой фьеф мал и приграничен, на него все равно делаются набеги — с той стороны. Отвратительные твари, лезущие из Княжеств и разоряющие мои деревни, до смерти прискучили мне. И я взялся за дело по-своему. Пока Лгун на Дереве лгал, как он это делает всегда, твердя, что никаких альбегинских жителей на его земле нет, я десятками брал в полон этих самых альбегинских жителей на своей собственной земле. Головы их я катапультой закидывал на его территорию. С тех пор он ненавидит меня.
      Он замолк, усмехаясь чему-то своему. Спускалась ночь. Тихо потрескивал костер, сыпля искрами.
      — Много у вас здесь разных существ, — медленно произнес Чойс, глядя в пламя. — Тпоты, лаоны, Эрги, вирги…
      При слове «эрги» Бурис вздрогнул.
      — Не к темноте это. — Он оглянулся и, придвинувшись к Чойсу, зашептал: — Тех, кто рядом живет, мы еще как-то можем разобрать. Но из ВОА ползут на нас неведомые, страшные… Я знаешь, что скажу тебе, Эдмунд? Торговцы идут из Альбегина, говорят: ВОА расширяется. Она пожрет и Альбегин, и нас.
      — Мне уже говорил об этом Энунд. Он считает, что я должен опрокинуть Зло ВОА.
      — Один?
      — Он так сказал.
      Бурис покачал головой.
      — Не знаю, удастся ли тебе это. У тебя есть хотя бы один козырь?
      — Только вот это.
      На ладони Чойса в пламени костра блеснул темным металлом бластер.
      — Что это? — спросил Бурис, осторожно дотрагиваясь до его рукоятки.
      — Это оружие. Оно в сто раз мощнее ваших ружей и катапульт.
      С минуту Бурис молча смотрел на него, потом сказал:
      — Знаешь, Эдмунд, временами в тебе ясно виден свет иного мира, который ушел далеко-далеко вперед. Изредка блик от этого света падает на нашу убогую землю. Ты — этот блик, Эдмунд. Ты несешь внутри Знание.
      — Да ты спятил, Бурис, — попробовал отмахнуться от него Чойс. — О каком знании ты говоришь?
      — Нет, ты просто не понимаешь, — перебил его Бурис. — Мне кажется, тебе удастся сделать это.
      Чойс поперхнулся.
      — Я всего лишь…
      — Да. Ты человек.
      Чтобы скрыть свое замешательство, Чойс подкинул в костер еще хворосту. Бурис смотрел в огонь.
      — Первый симптом того, что ВОА расширяется, — сказал он, — это хакты. Раньше они никогда не появлялись здесь. А теперь наводнили не только Альбегин, но и наши Княжества. Это не зря. Мне кажется, Вольфганг посылает их сюда. Ведь Альбегин и Княжества лежат рядом с нашими территориями, и оттуда удобнее всего вредить нам. А сам Вольфганг не может нас беспокоить.
      — Почему?
      — Потому что Тарлтар лежит за Альбегинскими горами. Раньше, когда он входил в Стикскую Лигу, Альбегин был зажат между землями Лиги как в тисках. Мы били их как хотели. Теперь же Тарлтар наводнен тьмой. Этот враг еще хуже гор. И… — Бурис покосился на Чойса.
      — Чаша? — догадался тот.
      — Да, — кивнул Бурис. — Ведь Вольфганг не отказался от своей идеи опрокинуть ее. И он знает, где она.
      — Откуда?
      — Ты удивлен? Но в этом нет ничего удивительного. Пока мы там, в Лиге, грызлись между собой и портили девок, Вольфганг наводнил своими лазутчиками весь Де-Мойр. Ты знаешь, где находится Ползущая Гора?
      — Нет.
      — Она на экваторе, на Берлихуте, втором континенте Де-Мойра, ползет из одного конца в другой с большой скоростью. Это единственное место, где, по заверениям Вольфганга, может быть спрятана Последняя Чаша Гнева.
      — Откуда такие точные сведения?
      — При дворе Вольфганга сидит заложником Аудун, сын Ярнберра, шателен Корка. Каким-то непостижимым образом он нашел канал связи с нами и умудряется передавать все, о чем говорит и что делает Вольфганг.
      — Хорошие сведения.
      — Да, сведения действительно хорошие. — Бурис посмотрел прямиком в глаза Чойсу. — Но что будет, если Аудуна разоблачат? Естественно, его убьют, и вообще удивительно, как еще не убили: ВОА, как и Альбегин, находится в состоянии войны с нами. И вот когда Аудуна не станет, тогда в Совете возникнет вопрос — что делать дальше? Как узнать, что предпримет Вольфганг?
      — Тебя не беспокоят войска Альбегина в Княжествах?
      — Это не проблема, — презрительно скривился Бурис. — Мы побьем их. Но с нашим войском не залезешь в ВОА. Они связались с силами древнего де-мойрского зла. Ты знаешь о том, что каждому миру выделена толика зла, и из этого слагается общее великое Мировое Зло? Так вот на Де-Мойре хранятся не самые большие запасы его, но они концентрированные. Одной капли хватит, чтобы нарушить Великое Равновесие… Мать моя занималась ведовством. Это я узнал от нее.
      Бурис снова смотрел в огонь.
      — Значит, нужно идти кому-нибудь одному. Или вдвоем. В крайнем случае, вчетвером. В общем, малыми силами. Нужно помешать Вольфгангу привести в действие его замысел.
      — Ты хочешь, чтобы я пошел на это? — спросил Чойс.
      — Если бы я… — вздохнул Бурис, не отрывая глаз от пламени. — Правители Лиги сказали мне, чтобы я говорил с тобою. Что скажешь?
      — Буду думать, — ответил Чойс. — Один я не пойду — если пойду вообще. Так что посмотрю, кого взять с собой.

      Корабль появился в небе Де-Мойра ранним утром, когда солнце только взошло. Небольшое судно темно-синего цвета с желтой каймой вокруг иллюминаторов зависло, свистя генераторами, над большим вспаханным полем, на окраине которого расположился разом всполошившийся отряд Чойса. Срочно вызвали его самого. Судно висело над глубокими бороздами, слепя белым огнем дюзов. Ни названия, ни опознавательных огней у него на бортах не было. Чойс, прикрывшись рукой, долго всматривался. Затем вздохнул и покачал головой. Окружившая его толпа солдат боязливо глазела на это. Чойс ступил на мягкую землю поля и, немного пройдя по ней, остановился и усиленно замахал рукой. Корабль тут же дрогнул и, взметнув комья жженной почвы, сел.
      К Чойсу подошел встревоженный Роаберт, который вчера приехал в лагерь.
      — Это твои друзья? — спросил он.
      — Вроде того, — ответил Чойс.
      В это время люк корабля автоматически откинулся, с громким звоном ударив по корпусу, и из открывшегося отверстия к земле пополз трап. Когда до земли оставалось совсем немного, трап заело, и он начал с шипением и лязгом дергаться. Большая толпа риббальдов-наемников и солдат Лиги молча смотрела. Из люка появилась нога, обутая в обтягивающий гладкий сапог. Нога приподнялась и с силой ударила по трапу. Тот замер, и на нем появился человек. Человек был приземист, рыжеволос и краснолиц.
      — Армстронг Лоу! — удостоверился Чойс. — Только не это, Господи! Человек на трапе осклабился, спрыгнул на землю и, пропахивая собственную борозду в мягкой земле пашни, приблизился к Чойсу.
      — Эдмунд Чойс, — с удовольствием произнес он. — Какая удача! Я так и знал, что ты именно здесь, а не где-нибудь.
      — Как ты нашел меня?
      — Путем собственных логических умозаключений. Умереть ты не мог, Чойс. Это, кажется, не в твоих правилах.
      — Что, Содружество отыскало меня и здесь? — мрачно осведомился Чойс.
      — Оно уже забыло про тебя. Ты не такая уж важная птица. Главное, Браун мертв. А ты не сможешь создать своей собственной Консилии. Я прибыл сюда по собственной инициативе. Полетал здесь поблизости и нашел тебя.
      — Как это просто у тебя получается, — заметил Чойс.
      Армстронг Лоу занимал когда-то видное место в окружении Макалистера Брауна. Но узнав, что дела ВАЛАБ плохи и дело движется к вооруженному столкновению, он перешел на сторону Содружества. Сначала они с Чойсом были друзья. Потом их разделило меж двумя противоборствующими лагерями. Чойс не винил его в измене. Он отлично понимал, что будь он на месте Лоу, он поступил бы также.
      Тут только новоприбывший заметил огромную молчаливую толпу, окружившую их.
      — Га! — заорал он так, что люди вокруг отшатнулись. — Да эта планетенка населена! — И, повернувшись к Чойсу, подмигнул: Вот-то Шамиссо обрадуется!
      — Кто? — переспросил Чойс, но Лоу, повернувшись к кораблю, уже орал:
      — Шамиссо!
      — Как! — огорчился Чойс. — Еще один!
      На трапе появилась новая личность. Имела невозмутимый бесстрастный вид. Была одета в широкие темные штаны и летную куртку со споротыми нашивками пилота Содружества, такую же, как у Лоу. Личность спрыгнула с трапа и, неторопливо пробредя через поле, оказалась рядом с Чойсом.
      — Это Шамиссо, — сказал довольный Лоу. — Ты разве его не знаешь? — Мог бы и не представлять, — ответил Чойс, пожимая холодную руку Шамиссо. — Я его знаю.
      Ги Шамиссо считался одним из лучших стрелков во флоте Содружества. Бессчетное количество загубленных им жизней совсем не ввергало его совесть в состояние слезного раскаяния и тем более никак не отразилось на его лице, бесстрастность и неподвижность которого уже вошла в поговорку. Чойс в душе недоумевал, что делают здесь эти двое, которым отлично жилось при режиме Коммонуэлта, убийственном для других.
      — Надо выгрузить припасы, Лоу, — невыразительным голосом произнес Шамиссо, оглядываясь. — По-видимому, мы здесь надолго.
      — Он еще и говорит? — поразился Чойс.
      Роаберт тут же пригласил их в свой замок, который находился неподалеку. Когда перекусили с дороги, Чойс спросил у отдувающегося Лоу:
      — Теперь расскажи подробно, как вы меня нашли, а главное, зачем.
      — Шамиссо! — сказал Лоу.
      — Это было случайно, — сказал Шамиссо. — Мы заметили в космосе, недалеко отсюда, какие-то обломки. Это была изуродованная половинка твоего клипера, прилепившаяся к огромному метеору… Кстати, а где другая?
      — В болоте.
      — А-а. — Лоу и Шамиссо переглянулись. — Но рядом была какая-то планета, так что оставался шанс найти тебя живым. Мы опустились сюда и сразу же обнаружили тебя, живым и невредимым и уже капитально обустроившимся.
      — Теперь второй вопрос. — Чойс постучал пальцами по столу, за которым они сидели. — Зачем вы отыскали меня? Я вам понадобился? Насколько я тебя, Лоу, знаю, просто так ты ничего никогда не делаешь.
      — Шамиссо! — сказал Лоу.
      — Нет, уж отвечай сам! — взревел Чойс.
      — Ладно. — Лоу пригорюнился. — Видишь ли, я больше не капитан. Меня изгнали. Поставили вне закона.
      — За что?
      — Мы с ним обделали одно дельце, которое не понравилось Совету. И нас изгнали.
      — И тебя, Шамиссо?
      — И меня.
      — Теперь мы вне закона, — повторил Лоу и одним глотком допил содержимое своего бокала.
      — Дальше, — неумолимо скомандовал Чойс.
      — Ну, что дальше… — замялся Лоу. — Дальше я подумал: куда податься? Друзей никого нет. Чойса нет. Вот мы и решили сделать последнюю попытку — найти тебя.
      — Так просто? — поразился Чойс. — Без никакой корысти?
      — Да, — скромно ответствовал Лоу. — На этот раз — никакой.
      — Везучие вы, — покачал Чойс головою. — Искать и найти в глубоком космосе… Не знаю уж, чего тут больше — везения или глупости.
      — Почему — глупости? — спросил Лоу.
      — Дурням всегда везет больше.
      — А-а.
      Вслед за этим последовала пауза, во время которой Чойс вертел в руках свой бокал, рассматривая на свет его содержимое
      — Значит, приключений захотелось? — вдруг спросил он.
      — Хотим, — кивнул Лоу. — Давно, знаешь ли, приключений не было, и он захохотал.
      Его хохот прервало появление Роаберта. Он был мрачен и хмур.
      — Только что, — сообщил он, — на территорию Сдогнара прорвалась большая группа хактов, вирг и латиний. Если их не остановить, скоро они придут сюда.
      Чойс засмеялся, хотя обстановка явно не располагала к этому.
      — Вот тебе и приключения, Лоу!
      Тот был удивлен.
      — Быстр же ты!
      — Что такое хакты? — вопросил Шамиссо конкретно.
      — Это мертвые люди, — столь же конкретно ответил Чойс.
      — Наши пушки в порядке? — спросил Лоу, вставая.
      — Только одна, — сказал Шамиссо. — Другие две ты сам загнал на Шедире.
      — Думаю, одной достаточно, — успокоил их Чойс.
      Они быстро покинули замок и поднялись на борт корабля. Чойс огляделся.
      — Помнится, он назывался «Кентавр»?
      — Теперь он «Эра» — хохотнул Лоу.
      Они заняли кресла перед небольшим пультом. Шамиссо сел в свое кресло, стоявшее перед пультом с четырьмя рукоятками и рядом светящихся кнопок — пультом управления лазерными пушками корабля. Заработали генераторы, корабль дрогнул и с резким свистом поднялся над землей. Прямо перед Шамиссо автоматически зажегся экран: на черном поле белые контуры проплывающей внизу земли. Игольчато торчали деревья, изредка среди них шмыгала казавшаяся сверху крохотной фигурка неведомого зверя.
      Чойс смотрел карту. Ткнул пальцем.
      — Я не уверен, но сейчас они могут находиться только здесь.
      — Отлично. — Лоу щелкал кнопками. Шамиссо взялся за крайнюю левую рукоятку, и Чойс краем глаза уловил движение в иллюминаторе: с левого борта из гнезда в крыле выдвинулась мощная двуствольная лазерная пушка.
      — Самонаводящаяся, — похвастал Лоу. — Четыре режима работы: живая органика, металл, камень, искусственные материалы… Что-нибудь не так? — Здесь везде живая органика, Лоу, — сказал Чойс.
      — Шамиссо, — встревоженно закричал Лоу, — можно наводить эту штуку вручную?
      — Это сложно, — отозвался Шамиссо. — Но можно.
      Некоторое время прошло в молчании. Внезапно Шамиссо доложил:
      — Внизу, среди деревьев, движущиеся фигуры. Их много. Некоторые человекообразны, некоторые, — он пригляделся, — нет.
      — Это они, — сказал Чойс. — Человекообразные — хакты и вирги. Непохожие на людей — латинии.
      — А что такое вирги? — спросил Лоу.
      — Мертвые ведьмы. Зависай над ними!
      — Одни мертвецы, — бормотал Лоу, колдуя над кнопками. — Мертвецы одни. Чойс! — вдруг позвал он.
      Тот поднял голову от экрана перед Шамиссо.
      — А латинии… тоже мертвецы?
      — Нет. Это болотные карлики.
      — А?
      — Болотные карлики.
      — А-а.
      Чойс скомандовал:
      — Наводи лазер, Шамиссо!
      Повинуясь движению левой рукоятки под ладонью Шамиссо, пушка дернулась, и оба ее ствола опустились к земле. Очерченные белым фигуры остановились.
      — Они смотрят на нас, — сказал Шамиссо.
      — Ничего, — ответил Чойс. — Сейчас перестанут смотреть.
      За иллюминатором стволы лазеры беззвучно извергли столбы почти невидимого огня, упавшего на скопившуюся внизу нечисть. Силуэты на экране заметались.
      — Теперь им не до нас, — с удовлетворением отметил Чойс.
      Видно было, как лучи пляшут вслед за убегающими фигурками, выжигая на своем пути все живое. Попадая в тварь, луч превращал ее в обугленную бесформенную кучку.
      — Это неинтересно, — подпер щеку рукой Лоу. — Это неромантично. Это неостро. Это, в конце концов, просто скучно.
      — Выходи против них с мечом, — предложил Чойс.
      — Не хочу, — пожал плечами Лоу.
      — Отрезай их от болота, — говорил Чойс Шамиссо. — Это их стихия. Особенно латиний. Они почти целиком из воды.
      — А вода испаряется под воздействием огня, — менторски заявил Лоу, поднимая палец.
      — Готово! — сказал в это время Шамиссо.
      Внизу среди обугленных бревен чернели скрюченные останки.
      — Хорошая работа, — сказал Чойс.
      — А выпить есть что на этом планетоиде? — воспрянул к жизни Лоу.

      — Это было только моей ошибкой, — сказал наутро Чойс, осматривая разметанные взрывом обломки корабля. Они оставили «Эру» в поле, возле леса, а ночью из чащобы вышел тпот. Не долго думая, он подошел к кораблю, схватил его своим клювом поперек корпуса и сильно сжал, желая раздавить. Как признался потом Лоу, у них на борту находилось несколько тонн эксплозита — мощного взрывчатого вещества, которое всегда служило предметом контрабанды. Страшным взрывом тпоту оторвало голову, а колоссальное туловище лежало сейчас посреди борозд огромным обугленным холмом.
      Чойс сокрушенно вздохнул, обозревая эту печальную картину.
      — Неудачи. Одни неудачи.
      — Что ты имеешь в виду? — спросил подошедший Лоу.
      — Я надеялся на твою пушку. На моем клипере тоже было два лазера, но добраться до них нам не удалось: они лежат на дне болота. Я думал с помощью твоего корабля забраться в ВОА и разгромить там все.
      — Что такое ВОА?
      — Сейчас это уже не имеет никакого значения. Видимо, придется идти на всю эту нечисть с простыми пушками и ружьями, начиненными плохим порохом.
      — Это что же, — медленно произнес Лоу, — мы останемся теперь здесь?
      — Да, — сказал Чойс.
      Лоу закоченел, схваченный внезапным столбняком осознания.
      И в это время с другого конца поля послышался голос бродившего там Шамиссо:
      — Эй, посмотрите-ка на это! — Голос был радостным.
      — Он очень редко бывает радостным, — объяснил Лоу, и они поспешили к Шамиссо, который стоял возле странного предмета, врывшегося до половины в землю. Только когда Чойс внимательно пригляделся к нему, он понял, что предмет этот, покрытый жженной землей, коркой нагара и хлопьями сажи, есть не что иное, как та самая пушка, которую Лоу обозвал не так давно самонаводящейся. При взрыве ее буквально выкрутило из гнезда: в нижней части зияла большая дыра с рваными краями, где лазер когда-то крепился к вращающемуся кронштейну.
      Общими усилиями они вытянули пушку из земли и еще раз, детальнее, осмотрели ее. Поразительно, но взрыв не повлиял на боевые способности лазера. Его можно было с успехом использовать и дальше. Если не считать дыры у основания и еще того, что оба ствола были забиты землей, лазер был практически цел. Это можно было объяснить только чудом.
      Чойс сразу расцвел, увидев это.
      Тем же днем, прихватив с собой очищенную, приведенную в порядок пушку, все трое отправились в Фафт, лежавший недалеко от Сдогнара.
      С ними были Бурис и Роаберт. Нужно было показать лазер в ставке, которая находилась в замке Энунда и где уже знали о победе над прорвавшейся из Альбегина нечистью.
      За свое пребывание здесь Чойс довольно сносно научился ездить на лошади, тогда как Лоу и Шамиссо мотались в седлах подобно тряпичным паяцам. Шамиссо переносил мучения молча, чего нельзя было сказать про Лоу: всю недолгую дорогу он плакался на свою несчастную судьбину, проклинал Де-Мойр и нещадно нахлестывал своего скакуна, тем самым причиняя себе еще большие страдания.
      В Фафт прибыли поздно вечером. Лишь один Шамиссо согласился помочь Чойсу показать пушку в ставке. Лоу, быстро соскочив на землю, нелепым раскоряком уковылял в предназначенные для него покои, ругаясь при этом нехорошими, неприятными словами.
      Кузнецы долго не могли взять в толк, чего же именно хочет от них Чойс. И хотя большого художественного дарования Чойс не имел, он сумел довольно-таки сносно нарисовать на песке чертеж вращающегося лафета для лазерной пушки. Добрые кузнецы лишь морщились да чесали в затылках. Однако по прошествии суток лафет был готов. К нему даже были приделаны небольшие колесики. Конечно, это произведение де-мойрской металлургии не отличалось тонкостью и изяществом обработки, но удобство использования лазера оно увеличивало изрядно.
      Вечер того же дня был выбран для показа нового оружия правителям и грандам Лиги. Естественно, они были сильно заинтересованы в таком новом, невиданном, мощном оружии, которое можно будет использовать против давнишнего противника, поэтому прибыли в Фафт все до единого. В том же зале, где проходило собрание Совета Лиги, за длинным столом расселись правители. На этот раз среди них находился и главнокомандующий войсками Лиги Хаоэй, шателен Трамбурга, хмурый толстяк с круглой лысиной и темными, набрякшими мешками под глазами. Посередине зала был установлен сработанный кузнецами лафет с лазером на вращающемся диске, а у одной из дальних стен — несколько боевых щитов, чьи владельцы любезно согласились предоставить свою собственность для такого важного эксперимента.
      Когда все расселись по своим местам и постепенно стих шум пододвигаемых к столам кресел, дверь открылась, и в зал вошли Чойс и Шамиссо. Слышимость здесь была отличная, поэтому Чойс, встав возле лафета, негромко начал:
      — Светлейшие гранды! Перед вами лазерная пушка, новейшее современное оружие, которое, думаю, лишь по досадному недоразумению еще неизвестно здесь. Такими пушками оснащаются все без исключения корабли Торгового Содружества и Государств Ближних Галактик, то есть тех мест, которые опять-таки по недоразмению известны мне и неизвестны вам. Поэтому то, что в Ближних Галактиках с давних времен считается нормой, здесь относится к техническим новинкам. Но, несмотря на это, лазерная пушка существует, являясь грозным оружием. Все вы знаете, как с помощью нее был полностью уничтожен отряд тварей, прорвавшийся к нам из Альбегина.
      — А как она действует? — спросил Гутхорм Тохум.
      Чойс сделал знак Шамиссо.
      — Мы не будем донимать светлейшее собрание техническим обзором работы лазера, — сказал тот своим невыразительным голосом. — Можно сказать, что для этой пушки ни металл, ни кость, ни какие бы то ни было искусственные материалы препятствием не являются. Этот лазер прожигает или, если хотите, прорезает все.
      Собрание недовольно зашевелилось. Возник легкий шум.
      — Я же говорил, что не нужно их слушать, — послышался визгливый тенорок Ланглоара.
      — Абсурд, — донесся спокойный голос Гутхорма.
      — Ерунда, — произнес Хаоэй, презрительно отворачиваясь. — На свете нет ни одного такого оружия, способного прорезать металл, если это не огонь, который лишь раскаляет, или сталь, которая пробивает.
      И только Энунд, Бурис и Роаберт безразлично-спокойно наблюдали за приготовлениями Шамиссо, который щелкал какими-то рычажками на стволах пушки. Чойс налег на рычаги сбоку лафета, и стволы лазера со скрипом развернулись в сторону уже расставленных возле стены щитов. Когда стволы замерли в неподвижности, Шамиссо нажал еще один рычажок.
      И тогда полутьму зала прочертил светящийся красноватый луч, который врезался в самый большой щит с изображением зеленого дракона. И на глазах у всех этот дракон съежился и исчез, внезапно уступив свое место черной дыре с ровными дымящимися краями. Тонкие струйки расплавленного металла, оставляя белесоватый след, пробежали по щиту и упали-стекли на пол, образуя темно-матовые лужицы. Запахло кузней.
      По рядам людей у столов пробежало движение. Многие были поражены настолько, что застыли на своих местах в неподвижности. Сидевший с краю Льот, приор Ксойна, вскочил и через весь зал просеменил к щиту.
      — Он прожег его, — прерывающимся голосом сообщил он остальным. Шамиссо повернул лазер немного правее и разрезал следующий щит пополам. Зал вздохнул.
      — Это просто чудо, — раздался голос Гутхорма.
      Чойс был просто окрылен удачей. Сразу же после показа лазера он отправился в свою комнату. Тут его уже ждал Энунд.
      — Совету понравилось оружие твоего народа, — произнес он. — Оно действенно и поможет нам уничтожить захватчиков из Альбегина. Но что ты собираешься делать сам?
      — Как что? — уверенно спросил Чойс. — Ударить первым. Разгромить. Рассеять. Уничтожить.
      — Все это хорошо. Я уверен, что мы победим альбегинцев. Ты хочешь сам выступить во главе войска?
      — Разве я не гонфалоньер? Именно я должен вести войско в битву.
      — Твоя миссия изначально была другая.
      — Я не должен позволить Вольфгангу опрокинуть Чашу с Божьим Гневом, верно? Но, уничтожив войска Альбегина, мы вторгнемся в ВОА и…
      — Этого не будем никогда, — строго сказал Энунд. — Ни твоего войска, ни войска всей Лиги, ни даже твоего удивительного оружия не хватит, чтобы завоевать Вольную Область Анархии. Ты только напрасно погубишь людей и погибнешь сам.
      — Но как же в таком случае я один смогу совладать с Вольфгангом? — Почему один? Вас будет четверо.
      — Нечто подобное я уже слышал, — прищурился Чойс.
      — Да, тебе говорил об этом Бурис. Он говорил с моих слов.
      — А почему я должен взять с собой именно троих?
      — Эта цифра не напрасна. Аудун доносил, что Вольфганг скоро отправится в путь. С ним будет трое его ближайших друзей. Один — великан Ульв, другой — темный змей Саурбэир и третий — маг Гюрд, умерший четыре столетия тому назад. И именно поэтому, согласно древним законам магии, ты можешь взять с собой тоже только троих своих людей, а не одного или сотню. Надеюсь, ты знаешь: все в мире противоположно. Ваше странствие тоже будет символизировать этот постулат. Свет и тень, добро и зло, день и ночь…
      — Мы — день? — спросил Чойс.
      — Да, вы — день. А Вольфганг — ночь. А ночь всегда сменяется днем.
      — Так же, как и день — ночью.
      — Это с какой стороны посмотреть, — вдруг уклонился Энунд. — Я знаю, кто будет первыми двумя, которых ты возьмешь с собой. Это те, кто приехал с тобой позавчера.
      Чойс кивнул.
      — Не спеши с выбором третьего, — сказал Энунд. — Ибо в горах Альбегина живет Фонсека. Когда-то он тоже, как и ты, упал сюда с неба. Его пропитание — деньги путников и торговцев, потому что он проводник. Он один на всем Де-Мойре знает Альбегин, ВОА и то, что лежит за ними.
      — А что за ними? — спросил Чойс.
      Энунд испытующе посмотрел на него.
      — Это долгий рассказ. Но ты должен выслушать его, чтобы понять все, что происходит на Де-Мойре.
      — Я выслушаю тебя, Энунд, — сказал Чойс.
      Пресвитер кивнул и начал:
      — Никто из нас, созданных Всевышним, не знает, о чем думает Он в безбрежной пустоте Своего Познания, стройны ли Его мысли и вообще думает ли Он или за Него думают другие.
      — Из таких мыслей в древности вырастали ереси, — вставил Чойс.
      — Никто сейчас не сможет сказать, — продолжал Энунд, не обращая внимания на эти слова, — почему именно Де-Мойр был избран местопребыванием Страны Апокалипсиса: так мы называем здесь то, что происходит на втором континенте планеты, Берлихуте. Конечно, мы говорим, что обитаем только наш материк, Джерт. Но можем ли мы сказать, вернее, осмелиться сказать, что необитаем другой? И да, и нет. Почему? Это сложный вопрос. Многие наши богословы в кровь поразбивали себе лбы, споря об этом. Но я думаю так: необитаем Джерт. Звучит, конечно, парадоксально, но в целом правильно. Ибо вся жизнь (я имею в виду настоящую жизнь, кипучую, деятельную и имеющую далекие-далекие последствия) протекает на Берлихуте. Она кипела там еще до нашего пришествия сюда и будет кипеть вечно.
      Там, на Берлихуте, вот уже миллиарды лет разыгрывается одно и то же действо, сценарий которого — Апокалипсис Иоанна, древняя книга наших предков. Думаю, что идеи философов древности о центре мироздания не являлись ошибочными. Ошибка заключается в самом термине. Не «мироздание» следует говорить в данном случае, а «мироразрушение». И центр этого мироразрушения здесь, на Де-Мойре. Снова и снова разыгрывается этот странный спектакль, и лишь одного нет в нем.
      — Не падает Чаша, — догадался Чойс.
      — Да, Последняя Чаша Гнева не обрушивается на несчастный мир, уготавливая ему тем самым неизбежный конец. Видишь ли, в Апокалипсисе не сказано ясно, когда именно настанет конец мира, после какого разумного действия он произойдет. То ли когда прозвучит Седьмая Труба, то ли когда будет снята последняя печать с Великой Книги. Есть там что-то и о Судном дне. Но когда он придет? Об этом можно только спорить, что и делают наши теологи.
      — Я слышал, — произнес Чойс, вспомнив старцев в смешных колпаках. — Но Откровение Иоанна, — продолжал Энунд, — не едино в своем роде. В то же время, что и оно, была создана «Исповедь Амунди», памятник древней рунической письменности Де-Мойра. И вот там все сказано точно. Все сроки определены. Конец миру наступит после того, как некая Седьмая Чаша Гнева опрокинется на живущих.
      Господь наш милосерд. Яд Гнева Его отравил бы Его Бытие так, что Он не смог бы оставаться милосердным и дальше. Он стал бы тем гневливым Отцом, каким рисует Его нам Ветхий Завет. А Ему нужно сострадание, необходима жалостность, ибо только ею, как прохладным снадобьем, лечатся пороки мира. А в Нем ужасный Гнев бушует. Вот Господь и слил Гнев Свой в сосуд священный, освободился от него, вновь став тихим и кротким и милосердным Господом нашим. Яд Гнева не бередит Его изнутри более, он теперь клокочет и бушует в стенках Великой Чаши в поисках выхода, и в Его воле даровать ему этот выход или оставить котел кипящим.
      Джерт лишь тень Берлихута. Все здесь: и приливообразная миграция Великих Мертвых, по которой мы издревле ведем леточисление, и расширение ВОА, и рождение, жизненный цикл тварей Альбегина, — все здесь лишь повторяет происходящее параллельно с этим на Берлихуте.
      Страна Апокалипсиса начинается сразу за границами Вольной Области Анархии. Но если ВОА расширяет свои границы во все стороны, она не может захватить ни дюйма территории Апокалипсиса. Ибо силы, населяющие Страну, могущественнее и превосходят мощью своей Зло ВОА. Когда-то между ними было равновесие, но сейчас оно нарушено.
      — Вольфганг, — сказал Чойс.
      — Вот именно, — кивнул Энунд. — Ныне зло перевешивает, и даже Силы Страны Апокалипсиса не могут в полной мере противостоять ему. Недавно Вольфгангу все же удалось разнюхать, где находится Чаша. Это нам стало известно опять-таки от Аудуна. Видишь ли, на Де-Мойре два континента: один, Джерт, находится в Южном полушарии, другой, Берлихут, — и в Южном, и в Северном, ибо экватор делит его пополам. Так вот на самом экваторе есть Ползущая Гора. Ее никто не видел, но сведения о ней сохранились во многих легендах. Там, на экваторе, кончается власть сил Апокалипсиса, но чья власть заменяет ее — неизвестно. Думаю, это просто нейтральное место, где вообще нет никакой власти. Баланс на Горе, по-видимому, зыбок. Но там-то и находится Чаша Гнева. Так что до нее вполне можно добраться.
      — Весь вопрос в том, кто первый это сделает.
      — И в этом тоже. Но сначала нужно преодолеть все опасности Альбегина, ВОА и Страны Апокалипсиса. С большим войском этого не сделаешь. А малыми силами сделать это возможно, почему мы и избрали такой путь.
      После некоторого молчания он спросил:
      — Ну, Эдмунд, ты согласен?
      — А кто здесь останется за меня?
      — Видишь ли, это самая важная проблема, которая стоит перед нами. Мы должны разгромить альбегинцев, очистить границы, и в то же время вы, которые умеют обращаться с нашим самым мощным оружием, должны уехать безотлагательно. Но мы не знаем обращения с вашей изумительной машиной.
      — Ну что ж, — пожал плечами Чойс. — Тогда кто-нибудь из нас — хотя бы Шамиссо, — пусть остается с вами, а потом, после того, как мы победим — а я в этом уверен, — нагонит нас и расскажет о том, как все было.
      Энунд кивнул в знак согласия.
      — Тебе остается лишь один день, гонфалоньер. Скоро проснутся Великие Мертвые, и все пути окажутся закрытыми. Даже Вольфганг не может справиться со страшной магией самой планеты, которая каждый год порождает Великих Мертвых. Он тронется в путь через неделю. Вы отправляетесь послезавтра, чтобы успеть нагнать его и уничтожить.
      — Мы постараемся.
      — Все надеются на то, что вам это удастся. Но действительно ли тебе друзья эти Лоу и Шамиссо?
      — Сейчас — да.
      — Что значит «сейчас»? А раньше?
      — Это сложная история. Нас разъединили обстоятельства и политика.
      — Что же произошло потом?
      — Потом Лоу попался на торговле лазерными кристаллами. Он и Шамиссо. Это было запрещено. Их лишили прав и чуть было не отправили на рудники Солану Стрельца. Это ужасное место.
      — Я рад, что все обошлось. Но самое главное, что твои друзья не предали тебя.
      — Явно — нет. Просто Лоу всегда стоит за того, на чьей стороне сила. А Шамиссо всегда идет за ним.
      — Ты не лишил их за это своей дружбы?
      — Это мелочи. Сейчас я знаю, что они не продадут меня, как это сделали бы другие.
      — Если Фонсека не согласится вести вас до Страны Апокалипсиса, вам придется идти самим или взять в проводники кого-нибудь еще.
      — Сообразно с ситуацией, — кивнул Чойс.
      — И еще. Путь ваш не будет легким. В одном из маакондов ВОА живет Иллувеллир. Его предки были гномами. От них он и унаследовал Светлый Подсвечник Шин. Без этого Подсвечника, обладающего мощными силами белой магии, вам не дойти до Ползущей Горы.
      — А как нам найти его?
      Но этот вопрос повис в воздухе. Энунд уже направлялся к двери. Обернувшись, он сказал:
      — Знай, Чойс, от тебя и от твоих спутников зависит не только судьба нашей планеты, но и судьба всего мира.
      Это был первый раз, когда старый пресвитер назвал Чойса по фамилии.

      Армстронг Лоу первым вышел из библиотеки. Следом за ним появился Шамиссо. Оба они двигались как-то неестественно, а глаза их светились стеклянным блеском. Шамиссо добрел до кресла и рухнул в него. Лоу остался деревянно стоять.
      Чойс с усмешкой наблюдал за ними. С раннего утра он загнал обоих в библиотеку, чтобы они хоть немного ознакомились с историей планеты и с языком до начала их путешествия. Теперь он с удовольствием любовался плодами рук своих.
      — Ну что? — вопросил он.
      Лоу медленно перевел неподвижный взгляд на него.
      — Это какой-то ужас, — произнес Шамиссо. — За всю жизнь я не видел столько книг.
      — А я даже фильмокопий не смотрел, — чужим голосом сообщил Лоу.
      — Это ничего, — сказал Чойс. — Зато вы поднабрались знаний, так нужных вам в будущем.
      — Точно, — тут же согласился Шамиссо. — Рельеф, демографические данные, язык, традиции и обычаи, животный и растительный мир, состав атмосферы, осадки, состояние полей, история с древнейших времен и до образования ВОА, списки правителей, сведения о всех государствах Лиги…
      — Отлично, — одобрил Чойс. — Все это я проходил и сам.
      — А еще, — ожил Лоу, — сорта всех выделываемых на Де-Мойре вин и пива.
      — Это тоже пригодится. А что-нибудь насчет Подсвечника Шин?
      — Ничего, — в один голос ответили Лоу и Шамиссо.
      — Населения ВОА?
      — Ничего.
      — Страны Апокалипсиса?
      — Ничего.
      — Ползущей Горы?
      — Лишь легенды.
      — Не подходят, — покачал головой Чойс. — Видно, придется самим узнавать, что все это такое. А теперь — обратно, — приказал он.
      Все же забавно было видеть, как Лоу, склонившись над толстыми фолиантами, шевелит губами, стараясь освоиться с непривычным диалектом, а Шамиссо расхаживает взад-вперед по комнате, с трудом заучивая непривычные названия. К вечеру оба легли спать если и уставшие, то просветленные знаниями. Все трое не могли сдержать своей радости по поводу того, что «период безделья» (выражение Лоу) окончился, уступив свое место «настоящей работе» (выражение Шамиссо).
      На следующее утро предстояло путешествие.
      Утром Шамиссо принял на себя бремя звания гонфалоньера Фафтского, а Бурис стал видамом пресвитера Энунда «до окончания грядущей с погаными битвы», как говорилось в рескрипте шахиншаха Тьодольва. Затем, по окончании помянутой битвы, Шамиссо должен был тотчас же вскочить на коня и мчаться к дому Фонсеки, где его будут ожидать Чойс и Лоу. А они отправлялись в путь «незамедлительно и без лишних утомительных проволочек», как гласил тот же документ.
      Что они и сделали.
      Ровная дорога, изъезженная копытами многих коней, вела вдаль, к границам пресвитерства Фафт, фьефа Сдогнар, а там и к границам самой Лиги. Лоу, поначалу трудно переносивший тяготы пути, понемногу привык и уже не так сильно поносил все вокруг. Проплывающие мимо пейзажи, вообще отличающиеся на Де-Мойре большим разнообразием, часто сменялись, так что дорога не утомляла, поэтому неспешно текущее время проводили в пространных философических рассуждениях.
      — Что такое человек? — вопрошал свою молчаливую кобылу Лоу. — Это просто прыщ на лице истории. Мерзкий, гнойный прыщ, который не мешало бы выдавить.
      — Да ты просто физиолог, — усмехался Чойс.
      — Физиология, — в ответ на это поднимал палец Лоу, — самая точная из наук. С помощью нее можно ясно доказать все так называемые «неразрешимые» теоремы человеческого бытия.
      — Какие, например?
      — Например, любовь. Еще наши туповатые предки установили, что это ни что иное, как химический процесс, происходящий в нашем мозгу, один из многих подобных, кочевание белков и кислот с одного места на другое. Или любовь мужчины к женщине. Да все очень просто: особь женского пола выделяет некий устойчивый, но не осознаваемый органами чувств запах, и особь мужского пола бежит к ней, как тронувшаяся.
      — Может, ты и прав. Но одной только примитивной физиологией на уровне выделений из потовых желез ты не сумеешь доказать людям, что они — просто какие-то неприятные гнойные прыщи на некоем несуществующем лице. Для чего человеку жить — вот что интересовало древних философов и сейчас интересует нынешних.
      — Жить — чтобы жить.
      — Да слишком банально это, Лоу! До тебя сотни людей отбрехивались теми же самыми ничего не значащими словами. А я вот мыслю — жить нужно для того, чтобы имя твое осталось в поколениях. Нужно вжечь свое имя в историю.
      — Огнем? Или кровью?
      — А хотя бы и так. Хотя бы так! Мы до сих пор помним Герострата или Гитлера, а ведь они шли той же дорогою. Вот и каждый человек обязан оставить свое имя в летописи жизни. Имя — вот и все, что остается ему от его противления удушающему гнету Абсолюта. Лишь именем живы, только с ним умираем.
      — Память! — упрямо ворчал Лоу, отмахиваясь от тучи налетевшей мошкары. — Пока что наши с тобой имена нужны только Галактической Полиции. Вот кто с удовольствием припомнит нас.
      Однажды, когда они были уже возле границ с Альбегином, на них напала шайка латиний. И Чойс, и Лоу уже встречались с этими отвратительными созданиями, но так близко им встречаться еще не доводилось. Болотные карлики были маленькими, со склизкой шерстью и большими лягушачьими глазами. Они были сильно похожи на гномов и троллей, которые приходились им дальними родственниками, но в отличие от них у латиний не наблюдалось интеллекта. Это были просто маленькие кровожадные хищники, весьма охочие до сырого человеческого мяса. Лоу и Чойс в несколько минут расправились с ними с помощью захваченных с собою бластеров.
      Со дня этого приключения минули сутки, как они достигли границы Лиги с Альбегином. Солдаты с пограничного пункта, узнав, кто они такие, лишь переглянулись.
      — Когда будете в Пещере Мрака, не зажигайте факелов, — посоветовал один из них, вертя подъемное колесо. Через глубокий ров с темной неподвижной водой лег скрипучий деревянный мост, и через несколько минут они оказались на чужой территории.

      Вход в Пещеру Мрака открывался из-за поворота узкой горной тропы, по которой они ехали начиная с самого своего вступления на землю Альбегина. Лошадь Чойса оступилась на сухой осыпающейся тропе, и он нагнулся, чтобы сказать несколько ободряющих слов животному. Когда он вновь поднял голову, перед ним была уже Пещера Мрака.
      Вообще-то это была даже не пещера, а сквозной туннель. Через горы не было другого прохода, и Пещера служила своеобразной границей между миром людей и миром аборигенов планеты, населяющих ее с начала образования Вселенной. Там, где начиналась Пещера Мрака, начиналось иное, непознанное, чем был полон этот мир до прихода сюда первых людей.
      Входное отверстие пещеры было неправильной формы и охранялось по бокам двумя скульптурными изображениями. Слева находился барельеф прекрасной обнаженной женщины, положившей руку с растопыренными пальцами себе на лоно. Легкая улыбка играла на ее губах. Это было изображение Лилит, древней де-мойрской богини порока и изобилия.
      Справа ощерилась громадная голова с разверстым ртом и безумными глазами-провалами. Бог теней Хавурган продолжал взирать на мир своего Брата, одновременно приглашая в свое царство.
      — Мне не нравятся эти образцы здешней скульптуры, — заметил Лоу, критически осматривая статуи.
      Чойс не обратил внимания на его слова, напряженно всматриваясь в скальную поверхность над входом в Пещеру Мрака.
      — Там что-то написано? — спросил Лоу, проследив за его взглядом.
      — Да, — сказал Чойс.
      Это были руны — древний алфавит Де-Мойра, из которых складывались стихи, некоторая шутливость которых не могла скрыть угрожающий смысл, таящийся в словах:
 
      Не успеешь издать ты и
      Ох,
      Как сейчас же получишь под
      Вздох.
      Даже если ты вымолвишь:
      «Эх»,
      Все равно не уйдешь без
      Помех.
      Но как только ты скажешь:
      «Ух»,
      Молот Тора падет сверху —
      Бух!
      — Это следует понимать как то, что здесь нельзя говорить «ух»? —спросил Лоу, когда Чойс растолковал ему смысл стиха.
      — Не думаю, — ответил Чойс. — По-видимому, это просто настройка на то, что и в этой пещере, и за ее пределами нужно держать ухо востро.
      — Тогда немного подержим востро наши уши, — стронул коня с места Лоу.
      Они въехали под своды пещеры, и тут же их объяла со всех сторон совершенная, полная тьма. Лишь впереди брезжил бледный свет, даже не свет, а какая-то светящаяся дымка, указующая дорогу. Не было видно ни стен пещеры, ни ее сводов, ни пола, по которому звонко цокали копыта лошадей. Только по тому, что эхо от этого цоканья сильно запаздывало, можно было догадываться об истинных размерах пещеры.
      Они уже проехали достаточно, ориентируясь по дымке, как Чойс вдруг осознал, что пещера населена. Кем — он понять не мог, так как не мог видеть, но судя по тревожному фырканью лошадей, им обитатели Пещеры Мрака не нравились.
      Спустя некоторое время он смог бы поклясться, что стал видеть в этой темноте. Он напряженно вглядывался в черные просторы пещеры и видел странные фигуры, мелькающие перед его глазами. Лоу тоже увидел их — иначе как можно было объяснить его внезапные приглушенные проклятья, адресованные всем пещерам мира.
      Неясные образы проходили перед ними, сливались, размежовывались, возникали один из другого, множились, множились, исчезая вновь, и странная, мерно нарастающая песня, песня другого, древнего мира, росла из их ровного, отрывистого шепота:
      Свету враг, черный маг,
      Он герой многих саг.
      Мрак.
      Не спешит его шаг
      И не светел никак
      Мрак.
      Он беды аргамак,
      Полон стрел саадак.
      Мрак.
      Цвет его — хмельной мак,
      Испокон было так.
      Направляет мир мрак.
      Мрак.
      Слова навязчиво лезли в уши, мешали разуменью, спутывали мысли. Поэтому когда впереди показалось ослепляющее пятно выхода, оба одинаково резко пришпорили коней и устремились вперед.
      Выехав из Пещеры Мрака, они вдруг встали. Перед ними расстилалась Страна Альбегинских Гор.
      Дорога, начинающаяся у самого выхода из Пещеры Мрака, пролегала по унылой местности, на которой неравномерно и как-то не к месту пучились темные лысые холмы. Небо было ни голубым, ни серым. Оно было того странного, непонятного оттенка, название которому, быть может, скрыто где-то в глубинах подсознания, а самый вид наводит тоску и заставляет испытывать муки тревоги.
      Далеко впереди виднелась вторая горная цепь. Государства Альбегина располагались между двумя горными хребтами в огромной долине, на которую давно положили глаз правители Лиги. Но перетягивание каната, то бишь Альбегинской долины, каждого в свою сторону в течение многих столетий ни к чему не приводило: расклад оставался прежним.
      И теперь это равновесие могло резко измениться в пользу сил Альбегина, на чашу весов которого вдруг встала ВОА, располагающаяся как раз за тем дальним хребтом. Именно в скалах далеких гор и жил загадочный Фонсека, о котором говорил Чойсу Энунд. Поэтому горы на горизонте стали их целью.
      Было уже довольно темно, когда они решили устроить привал в безжизненной пустынной местности, поросшей подобием сухих угловатых колючек. За время своего путешествия от Пещеры Мрака до места их привала они заметили, что жизнь в Альбегинской долине просто кипит. Самые фантастические формы встречались им по пути, и не проходило ощущение, что настоящая, разумная жизнь, а не варварское подобие ее, следит за ними из-за каждого куста, каждой складки рельефа. Раза два они видели небольшие группы хактов, которые поворачивали свои неживые лица к ним при их приближении. Они сжигали восставших своими бластерами и следовали дальше. Однажды увидели вдалеке гигантскую сгорбленную фигуру великана, бредущего куда-то по своим делам. Великан, без сомнения, заметил их, но не сделал попытки приблизиться. Лоу после этого долго мотал головой и бубнил что-то насчет «проклятых акселератов».
      Раскинув привал, они с огорчением обнаружили, что всего в нескольких десятках шагов находится старое заброшенное кладбище. Крестов там уже не осталось, а надгробные памятники либо по макушку вросли в землю, либо были опрокинуты и разбиты.
      — Типичное обиталище хактов, — заметил Чойс, глядя на эту картину.
      — Обычно они встают по ночам? — осведомился Лоу.
      — В основном. Но в отличие от вурдалаков не залазят обратно с пением петухов.
      — Это меня не успокаивает, — занервничал Лоу. — Я тебе уже говорил, что не люблю мертвецов.
      — А я от них просто без ума, не так ли? Нам все равно придется заночевать здесь, только не нужно впадать в беспробудную спячку.
      — Мой бластер всегда со мной, — проворчал Лоу, с ненавистью глядя на смиренное кладбище за спиной Чойса.
      Чойс проснулся внезапно. Солнце только-только начало всходить, и его розоватые лучи освещали стоящего над Чойсом мальчика. Он кинул быстрый взгляд на лицо ребенка и весь напрягся. Хотя мальчик пролежал в земле, видимо, совсем недолго, его глаз уже не было, а нежная кожа на лице висела лохмами. Еще немного, и этот безобидный малыш, которого подняла из земли чья-то злая воля, вцепился бы своими острыми зубками в горло Чойса.
      Он молниеносно выдернул из-под седла, служившего ему на ночь подушкой, свой бластер, и тонкий луч разрезал маленького хакта надвое. Тут же раздался сдавленный вскрик ЛОу, также успевшего проснуться. То, что они увидели, в восторг их не привело. Медленной, расслабленной, характерной для этих тварей походкою к ним приближалась большая толпа хактов. За их спинами виднелось такое же сборище, которое только покидало свои жилища-могилы.
      — Ты говорил, что они появляются только ночью, — проговорил Лоу, держа бластер наизготовку и с омерзением разглядывая подходящих хактов.
      — Говорил, — отозвался Чойс. — Но, видимо, теперь они не любят закономерностей.
      — Ты говорил также, — продолжал Лоу, — что на территории Альбегина нет людей. А здесь есть даже дети.
      — По-моему, уже нет, — проворчал Чойс, бросив взгляд на подрагивающий трупик ребенка.
      Хакты приближались. Запах от них шел такой, что кружилась голова.
      — Господи! — произнес Лоу. — Да они не люди!
      И точно, большинство восставших не было людьми. Эти уродливые полусгнившие остовы наверняка и при жизни не пленяли красотой и благородством форм. Теперь же и подавно.
      — Если мы подождем еще немного, — скривился брезгливый Лоу, — меня вытошнит прямо здесь.
      — Ждать нечего, — согласился с ним Чойс, и лучи их бластеров разом перечеркнули первый ряд приближающихся к ним существ, и те упали на землю в окончательно-смертных корчах.
      Момент странного оцепенения прошел. В две минуты стая восставших из земли была искромсана, разрезана, подожжена. Они никогда уже не смогут подняться, чтобы вредить живым.
      Чойс и Лоу заседлали коней, вскочили в седла и быстро покинули страшное место. Долго ехали молча. Наконец Лоу произнес:
      — Мы даже не поели.
      Остановились тут же, у дороги. С обеих сторон ее стояла непроходимая, глухая стена леса, только справа далеко в туманную даль уходила зыбкая трясина, прорубавшая в лесном массиве обширную просеку. Вот из этой просеки-трясины и появилась кавалькада.
      Наскоро перекусив, оин собрались уже было вновь садиться в седло, как вдруг до них донесся дикий визг. Из глубины туманной топи к ним неистово несся сонм существ: странные всадники на странных конях. Эти фантасмагорические образы мчались прямо по поверхности глубокой трясины, и только когда они были совсем близко, Чойс понял, что существа восседают на подобии гигантских водомерок.
      Ехавший впереди всадник круто остановился недалеко от привала, там, где кончалось болото и начиналась твердая земля. Существо было двухголово, причем правая голова имела подобие головы варана, а левая клацала молочно-белыми клыками, растущими прямо из безобразного морщинистого носа.
      «Интересно, какая голова заговорит», — подумал Чойс. Заговорила та, что с клыками.
      — Я Хрут, по прозванию Саблезубый, князь-хевдинг Йитурша, — сказала она, — великий государь Середины Гор, суверен Гнада, Цвирли и Тоторба.
      Чойс и Лоу с достоинством поклонились. Вытаращенные, цвета болотной трясины глаза варана холодно уперлись в лицо Чойса.
      — Ха! — прошипела варанья голова. — Я знаю тебя, видам пресвитера Энунда. Ты Эдмунд.
      — Любимец Слепцов, — проклацала саблезубая голова.
      Из-за спины Хрута вылезло другое существо, видом похожее на тонкий собачий поводок, вертикально вытянутый во всю длину. Поводок венчала узкая гадючья морда с растянутой в нитку усмешкой.
      — Офоти, князь-риббальд Гнада, — шипяще отрекомендовалось оно. — Зачем ты на нашей территории, Эдмунд? Всем известно, что мы воюем с Лигой. Или ты шпион?
      — Я не шпион, князь-риббальд Гнада, — спокойно ответил Чойс.
      — Тогда что ты делаешь в Альбегине? — продолжал выспрашивать Офоти. — И кто тот, что с тобой?
      — Я Армстронг Лоу Череп-Долой. — Лоу так напыжился, что стал бордовым. — Король-корсар-консорт Альтаира.
      Узкая морда Офоти еще больше вытянулась.
      — Мы очень рады вашему прибытию сюда, великие воины, — промямлил он.
      — Мы несказанно рады вам. — Хрут обменялся с князем-риббальдом непонятным взглядом. — И думаем, что вам стоит посетить мой замок. На правах гостей, разумеется. — И снова странный нечеловеческий блеск мелькнул и погас в глазах саблезубой головы хевдинга Йитурша.
      — Ночь наступает быстро в Альбегине, — добавил Офоти, показывая черный раздвоенный язык. — А сейчас по стране бродит так много беспризорных хактов.
      Чойса неприятно резануло словечко «беспризорных». Однако он вежливо ответил:
      — Хайль тебе, великий хевдинг. Но, к сожалению, наши кони не смогут пройти по трясине, подобно твоим.
      — Вы сможете проехать в Градрим этой дорогой, — сказал Хрут и, поймав вопросительный взгляд Чойса, добавил: — Это мой замок.
      — Мы будем в твоем замке Градрим сегодня, — церемонно наклонил голову Чойс.
      Хрут и Офоти снова обменялись непонятными взглядами, и кавалькада вмиг сорвалась с места. В воздухе вновь повис пронзительный визг: водомерки, двигая гигантскими подушками лап, уносились вглубь леса. Как только они скрылись из виду, Лоу тут же набросился на Чойса: — Зачем ты согласился посетить их проклятый замок? Разве ты не видел, какие у них хари? Да они прикончат нас там!
      — Если бы мы не согласились, — ответил Чойс, — они прикончили бы нас здесь.
      Они тронулись. Много миль дорога была однообразной: извивающаяся лента между темными безмолвными лесными стенами. И вдруг впереди появился замок.
      — Таким я его себе и представлял, — сказал Лоу.
      Замок не был похож на замки Лиги. Здесь не было ни подъемного моста, ни рва, наполненного водой. Мощные угловатые кронверки резко выдавались вперед, образуя почти правильный полукруг, в центре которого находились ворота. Ни флагов, ни штандартов на шпилях, только привлекали взгляд странные рисунки из черепицы на крышах башен.
      — Нам что, трубить в рог? — осведомился Лоу.
      — Думаю, нас уже увидели.
      Так оно и было. Когда они приблизились. большие, из толстых досок ворота раскрылись, и они въехали в замок Градрим.
      В отличие от Фафта и других замков Лиги, двор этого альбегинского замка не был столь обширен. Примерно на уровне груди всадника начинались открытые галереи, ряды которых уходили вверх, заканчиваясь острыми пиками башен, протыкающими небеса. С этим галерей вниз свешивались, взирая на прибывших, такие немыслимые физиономии, что Лоу зажмурился. Когда он снова открыл глаза, то увидел перед собой хевдинга Хрута. Правая его голова растянула губы в варанью усмешку.
      — Мы рады прибытию вашему в Градрим, — произнесла она, и тут же сверху на них пал стократный глас:
      — Эдмунд Любимец Слепцов, видам-гонфалоньер Фафтский, и Армстронг Лоу Череп-Долой, король-корсар-консорт Альтаира, воины, прибыли в Градрим! Радуйся, Альбегин!
      Чойс успел шепнуть Лоу:
      — Ну и дурацкую же ты кличку себе выдумал!
      — Единственная, что пришла мне тогда в голову, — отвечал Череп-Долой.
      В то время, как трубный глас выкрикивал их имена на языках Альбегина, на башнях замка завыли фанфары. Заныли волынки. Запищали флейты. Грохнули боевые барабаны. Запели трубы. Замок Градрим приветствовал своих гостей.
      Под этот аккомпанемент Чойс и Лоу спешились, и их коней увели под навес одной из галерей какие-то в красных кожаных фартуках.
      Их провели в огромный пиршественный зал. Здесь уже ломились столы от изысканных яств, и за этими столами восседала вся знать Государств Альбегина. От разнообразия форм, цветов и ароматов у Чойса закружилась голова. Собрание встало и со многогалонными кружками в руках и щупальцах дружно грянуло:
      — Здравия великим воинам! Хайль! Хайль! Хайль!

      Кровавое небо покрылось гнойными струпьями облаков. Наступающую ночь бередил тревожный свет ярких косматых звезд. Лес глухо стонал под порывами ветра. Со стороны альбегинского лагеря ветер доносил запах падали.
      Шамиссо закашлялся. Густой смрад полз на холм всякий раз, когда ветер дул с той стороны. Он знал, что вонь сгнившей плоти источают хакты и другие неживые существа, с которыми завтра придется биться. Судя по интенсивности запаха, таковых было много.
      Прямо перед ним, серое в наступающих сумерках, лежало окруженное лесом кочковатое болотистое поле. На противоположном конце поля мерцали огни вражеского лагеря. Временами оттуда неслись нелюдские вопли и рычание.
      Шамиссо повернулся и медленно сошел с холма. Внизу его поджидал Роаберт.
      — Утром, — бросил Шамиссо.
      Роаберт чуть заметно кивнул. Конечно, утром. Иначе войско Альбегина рассеется по окрестностям, грабя и уничтожая близлежащие городки и хутора.
      Уже двое суток войско Лиги, отданное под командование Шамиссо, стояло на этих позициях. Все эти двое суток оно ждало, пока подтянется к будущему полю брани огромный хвост войска Альбегина, затерявшийся где-то в лесах и медленно выползающий из Княжеств Границы. Недавно в лагере альбегинцев застучали барабаны. Шамиссо не мог представить себе иной причины этому, кроме той, что огромный вражеский обоз наконец достиг лагеря.
      Пока ни та, ни другая сторона еще не делали попыток сближаться.
      — Еще не прибыл? — спросил Шамиссо у Роаберта.
      — Нет, — ответил тот. У Шамиссо по-волчьи вздернулась верхняя губа. Их обоз еще не прибыл. Лазер как самое громоздкое и ценное их оружие все еще плелся где-то в хвосте, среди обозных фур. Лафет, на котором была укреплена пушка, сопровождал человек по имени Серый Хрольв с Горы. Хрольв сам вызвался сопровождать мощное орудие к месту битвы. Сейчас Шамиссо одолевали сомнения: он подозревал, что Серый Хрольв с Горы шпион. Шамиссо никак не мог отделаться от этих подозрений.
      С холмов над ними, окаймляющих поле с этой стороны и отрезающих путь к неглубокой речке с мутной водой и илистыми затопленными берегами под названием Шипуш, доносилось лязганье и ругань бомбардиров. Там устанавливали пушки.
      Шамиссо и Роаберт медленно шли между горящих костров. Становилось понятно, что победа не будет легкой: люди, сидящие у огня, были молчаливы, угрюмые лица красновато освещались бликами пламени. Костры тихо потрескивали. Редко можно было услышать негромко сказанное слово. У составленных в пирамиду ружей к ним присоединился Бурис.
      — Только что пришли люди из Оруна, — тихо доложил он. — Ланглоара среди них нет.
      — А где же он? — спросил Шамиссо недоверчиво.
      — Он и Кальв должны прибыть ночью.
      Из темени выдвинулась могучая фигура Блакка. Он прогудел:
      — Я им не доверяю.
      — Уточни, — попросил Шамиссо.
      — Ланглоар, Кальв и Хаоэй, — сказал Блакк.
      — У тебя есть причины не доверять и остальным правителям Лиги.
      — Здесь и Энунд, и Рэгнвальд, и Гутхорм, и Льот с Гудлаугом. Только этих нет.
      Действительно, это выглядело подозрительным. Шамиссо покосился наверх, на вершину холма, где воронье дралось над головами Дюри Урмойра и Брэттуэйра Дионды, насаженных на длинные пики.
      — Если они не прибудут, — подтвердил его догадку Блакк, сверкнув своими глазами ката, — их ждет та же участь.
      — Они этого не понимают, — сказал Шамиссо. — Их высокое положение позволяет им надеяться, что их не тронут.
      — Самоуверенность, — пробормотал Бурис и исчез во тьме. Спустя секунду его фигура в развевающемся плаще взбежала вверх по склону одного их холмов: он начал отдавать какие-то приказания бомбардирам. Жерла пушек медленно поворачивались в сторону вражеского лагеря.
      Пала совершенная темнота, лишь красными огнями пылали костры. Шамиссо продолжал обход лагеря. Блакк и Роаберт куда-то пропали. Поперек пути храпело нечто, завернувшееся в плащ. Шамиссо толкнул его ногой. Храп прервался, и над плащом появилась всклокоченная голова Месмони, сына Рантра, владетеля фьефа Наргар.
      — Я привел своих, — отозвался он недовольно. — Ты лучше других проверь, гонфалоньер.
      Шамиссо увидел рядом с его потухающим костром трепещущий на ветру флажок фьефа. Кругом сопели и храпели воины Месмони. Сын Рантра не лгал.
      — Все фьефы здесь? — спросил Шамиссо.
      — Конечно, все, — недовольно заворчал Месмони. — Зато нет никого из Оруна.
      — Они пришли.
      — Ну, так нет бургграфа Ланглоара. Какая разница! Без него они не будут драться.
      Шамиссо промолчал. Владетель Наргара был прав.
      — Спи, — сказал Шамиссо.
      — Хрр, — отозвался Месмони, сын Рантра.
      Еще немного побродив по лагерю, Шамиссо вернулся к своему костру. Часовых он проверять не стал: он знал, что никто не захочет спать в такую ночь, когда в любую секунду на тебя может наброситься и сожрать какая-нибудь плотоядная тварь из Альбегина, подкравшаяся ночью к лагерю.
      Он даже не заметил, как заснул. Проснулся от бряцанья оружия. Бледный рассвет занимался над суровыми лесами. Лагерь готовился к битве. Везде сновали люди, слышалось вжиканье точил о клинки, где-то пальнуло ружье Фаулера: часовой подстрелил латинию.
      Шамиссо подвели коня. Он забрался в седло и медленно взъехал на холм. Еще внизу он заметил группу всадников, неподвижно стоящих на вершине холма и взирающих на альбегинский лагерь. Шамиссо узнал среди них квадратную фигуру Кальва, а рядом сидел на коне неправдоподобно маленький Ланглоар. Он удовлетворенно хмыкнул: эти двое все же прибыли.
      Дул сильный ветер, и группу на холме временами застилало хлопающей тканью их же плащей. Когда он подъехал ближе, он увидел возле Ланглоара и Кальва также Буриса, Роаберта, Гутхорма, Энунда и Хаоэя. Последний мрачно насупился.
      Чуть подальше выстроились пушечные жерла, направленные на вражеский лагерь.
      Ланглоар кашлял. Так, не переставая давиться сухим перханьем, он проговорил:
      — Земля мокрая, лошади будут оступаться.
      — Лазер прибыл? — не слушая его, спросил Шамиссо Буриса. Здесь все уже привыкли к незнакомому слову. Бурис покачал головой. Шамиссо мрачно вгляделся в конец поля. Там уже началось движение.
      — Место выбрано неудачное, — пробасил Хаоэй. Мешки под его глазами еще сильнее взбухли и потемнели, одутловатое лицо стало болезненно-бледным: видимо, он пережил неспокойную ночь. — Поле узкое. Они будут драться густой толпой.
      У Хаоэя были причины выглядеть таким недовольным. Незадолго до этого шахиншах Тьодольв подчинил его Шамиссо, который не был даже уроженцем этих мест. Сейчас Хаоэй старался не встречаться взглядом с Шамиссо.
      — Это значит, что одним ударом наши будут убивать троих альбегинцев, — сказал Шамиссо.
      — Или своих же, — прокашлял Ланглоар.
      — Шахиншах Тьодольв не прибудет, — сказал сзади Энунд. — Он остался во дворце.
      Никто не проронил ни слова.
      Снизу прибежал запыхавшийся Торольв Еж, владетель Хайррила. Всю жизнь проведший в седле, этот гранд-разбойник на земле чувствовал себя неуверенно. Глаза его блестели: Торольв находился в предвкушении хорошей драки. Путаясь в собственном алом плаще, он подошел к Шамиссо.
      — Все готовы, — прохрипел он. — Они только ждут.
      Шамиссо поднял голову. Туман уползал с поля, цепляясь последними своими лоскутьями за скользкие кочки. Шамиссо посмотрел на Торольва.
      — Начинайте, — сказал он.
      Смуглое посеченное лицо Торольва довольно осклабилось. Он развернулся и, косолапо переступая кривыми ногами наездника, побежал вниз. Через секунду оттуда донесся писк флейты. Раздался топот.
      — Я не отдавал этого приказа, — хмуро рявкнул Хаоэй.
      — А я отдал, — и Шамиссо стронул с места коня, занимая более удобную для наблюдения позицию.
      Начиналось самое интересное.
      В лагере альбегинцев забили громадные барабаны. Вражеское войско начало втягиваться в узкое пространство поля.
      Конь Шамиссо тревожно заржал. Он посмотрел направо. Оттуда выходили пешие воины Лиги. Собранные со всех ее концов, они были одеты очень причудливо. Рябило глаза от обилия различных фасонов панцирей, кольчуг и шлемов. На некоторых вместо металлических доспехов были кожаные куртки, прошитые изнутри стальными полосами. Пешие ратники строились под флажками своих сеньоров, которые в свою очередь стягивались под вымпелы сюзеренов. Визжали флейты.
      Следом за пешими воинами на поле вынеслась конница, и тонкий слой почвы, под которым находилась пропитанная водой глинистая жижа, вмиг превратился в топкое месиво под ногами лошадей. Над шлемами всадников и лошадиными головами покачивались разноцветные султаны из перьев.
      Шамиссо перевел взгляд на дальний конец поля. Там выстроилась длинная темная цепь вражеского войска. Даже отсюда были видны нелюдские фигуры выходцев из Альбегина.
      — Число их — как песок морский, — услышал он позади себя. Там восседал на своей лошади бесстрастный пресвитер Энунд, никогда не упускавший возможности вставить подходящую цитату из Апокалипсиса.
      В это время войско Лиги построилось. Некоторое время прошло в полном молчании. Потом от дальнего конца отделился всадник на рыжей лошади и, разбрызгивая грязь, поскакал к середине поля. Здесь он остановился и что-то завопил, вздев свой меч. У него были огромные лягушачьи глаза, а череп был обтянут гладкой склизкой кожей, над которой торчали длинные уши, покрытые седыми волосами.
      Из гущи конных всадников Лиги вырвался на простор поля кандидат от войска Государств Порядка. Это был Торольв Еж. Низко пригнувшись к холке лошади, он понесся на противника. Завидев его, лягушкоглазый принялся размахивать своим мечом.
      — Хайа! — завизжал Торольв, проносясь мимо него. Шамиссо даже не заметил, как у лягушкоглазого вдруг исчезла голова, и его тело начало медленно валиться из седла: Торольв крутил над головой отточенное лезвие на длинной веревке, которое горело на солнце сверкающим кругом.
      — Хайа! — еще раз, победно, завопил Торольв, поворачивая коня к своим. И тогда войско Лиги заревело:
      — Хайль, Торольв! — и грузно, но все убыстряя и убыстряя темп, пошло на противника. С той стороны тоже донесся вопль ярости и завыли трубы: войско Альбегина тоже двинулось в атаку.
      Битва при Шипуше началась. Это было как раз тогда, когда Чойс и Лоу встретили повелителей Альбегина.
      Воздух сотряс могучий рев. Это начали свое губительное дело пушки. Конечно, слишком рискованно было метать ядра прямо через головы своих же людей. Но это был оправданный риск. Первые же ядра перемешали с жидкой грязью многих альбегинцев, а в лагере противника начались пожары. Между огней с воплями носились те, кто не пошел со всеми в бой. Альбегинцы не ожидали такой дальнобойности от стикских пушек, которые заряжались Чойсом выделанным порохом.
      К реву пушек примешался новый звук: то разом выпалили ружья Фаулера. Второго залпа не последовало: для него просто не нашлось времени. Сталь ударилась о сталь, и сражение закипело.
      Два войска встретились примерно там, где лежало на земле распростертое тело лягушкоглазого неудачника. Шамиссо не переставал думать о лазере.
      — И поверг Ангел серп свой на землю, — сказал сзади Энунд, — и обрезал виноград на земле, и бросил в великое точило гнева Божья.
      — Много крови, — пробормотал Роаберт.
      Бой кипел уже около часа. В этой мешанине мало кто мог уцелеть. Было видно, как тонут в жидкой грязи упавшие наземь раненые. «Лазер…» — мелькало в голове у Шамиссо. Энергия мощной пушки была бы сейчас очень кстати.
      Справа в лесу что-то мелькнуло. Он скомандовал:
      — Перенести огонь пушек направо, в лес. Там кто-то есть.
      — Но все пушки заняты обстрелом альбегинского лагеря! — запротестовал Хаоэй.
      Шамиссо в упор посмотрел на него.
      — Мечите ядра в лес, шателен Трамбурга!
      Огненные ядра полетели в лес, поджигая деревья, но все равно момент был упущен: оттуда с шумом выкатился резерв альбегинцев, с размаху врезался в ряды воинов Лиги.
      — Давай, Бурис! — сказал Шамиссо, напряженно следивший за схваткой. Он вытащил свой бластер и перевел его на самую высокую мощность. «Буду сшибать их не хуже лазера… Лазер… Лазер…»
      Слева из леса вынеслись всадники резерва Буриса, с хряском врубились в толпу альбегинцев, сминая левый фланг. Среди них Шамиссо заметил флажок Месмони, сына Рантра: треугольный, с изогнувшейся черной кошкой, держащей в лапе факел.
      — Вот так! Вот так! — приговаривал Гутхорм в азарте.
      Шамиссо произнес не оборачиваясь:
      — Бургграф Стиндалет!
      За спиной послышался удаляющийся топот, а через некоторое время из-за холмов на альбегинцев ударили сотни Гутхорма.
      — Хойк! Хойк! Хойк!
      Шамиссо знал, что это означает «бей».
      В середине сражающихся наметился разрыв. Он нагнулся вперед.
      — Роаберт!
      В разрыв втянулись свежие силы частей Роаберта, разорвавшие альбегинцев на две половинки наподобие клина.
      Огромное каменное ядро, раскаленное добела, со страшным гулом прилетело издалека, принеся с собой жар и зловоние адского пламени. Ядро ударило в самую середину конницы Лиги.
      — А-а-а!
      Над красным месивом возник и поднялся вверх человеческий вопль. Начала свою губительную работу вражеская артиллерия. Лошадь под Шамиссо заплясала.
      — Ланглоар! — сказал Шамиссо. Тишина.
      — Ланглоар! — повторил он нетерпеливее и обернулся.
      Бургграф Оруна неподвижно сидел в седле и улыбался. Шамиссо перевел взгляд на Кальва. В руках у того было ружье, направленное на него. Один из людей Кальва по имени Эрлинг Сова приставил к спине Энунда обнаженное лезвие меча. Хаоэй стоял в стороне, делая вид, что происходящее его не касается.
      — Так это правда! — сказал Шамиссо. — Договор с Хрутом!
      — Это было своевременно, — произнес Ланглоар, продолжая улыбаться.
      — «Кто поклоняется зверю и образу его, — сказал Энунд, — и принимает начертание на чело свое или руку свою, тот будет пить вино ярости Божьей, вино цельное, приготовленное в чаше гнева Его». Слышишь ли, бургграф-изменник Ланглоар, сын Хагббальда?
      Черты Ланглоара перекосило.
      — Что ты там лопочешь, одноглазый? — завопил он и занес руку для удара. Длинная черная стрела, прилетевшая издалека, воткнулась с глухим стуком ему в затылок. Шамиссо резко пригнулся. Над ухом грянул гром. Он поднял голову и одновременно руку с бластером. Кальв собирался выстрелить еще раз. Тонкий, как нить, но нестерпимо горячий, луч прожег его кольчугу и превратил внутренности Кальва в черный пепел. Коннетабль Стиндалета и зять бургграфа Оруна беспомощно открыл рот, поперхнувшись дымом из своей утробы, но не смог издать ни звука. Он накренился набок и рухнул на землю, где уже лежал Эрлинг Сова со стрелой в спине.
      Из-за гребня холма показалась голова Блакка. В руках он держал лук.
      — Нужно было позаботиться об этом раньше, — проворчал он, подходя и брезгливо переворачивая ногой тело Ланглоара. Тот был мертв. К ошеломленному таким поворотом событий Хаоэю приблизился Энунд. Страшный его шрам был багров.
      — Ты искупишь кровью. — Несмотря на то, что минуту назад он находился на волосок от гибели, Энунл был спокоен. Неестественно спокоен. Только шрам выдавал его. Голос его звучал ровно, когда он сказал:
      — Иди и умри.
      Губы Хаоэя дрогнули, но он не проронил ни слова. Он повернул своего коня и скрылся из виду. Полчаса спустя гигантское вражеское ядро упало в передних рядах ополчения фьефа Трамбург, идущего в атаку, и размозжило главнокомандующего Хаоэя вместе с еще тремя воинами.
      На холме остались только Шамиссо, Энунд и Блакк. Тревога теперь заполнила всего Шамиссо.
      — Где же лазер? — спросил он уже вслух.
      Снизу до них донеслась веселая песня.
      Они обернулись.
      По оставленному на время битвы лагерю, медленно объезжая дымящиеся пепелища костров, тащилась большая повозка. На ней был установлен лафет с лазерной пушкой, грозно уставившейся своим стволом в никуда. Прислонившись к лафету, на повозке трое совершенно пьяных людей, обнявшись, пели игривую песенку о пастушке и его стаде. Среди веселой троицы Шамиссо увидел Серого Хрольва с Горы. Он был пьян больше всех. В руке он держал большую бутыль. В ней плескало лишь на донышке. Из-за холма слышалась грозная музыка битвы.
      Шамиссо шагнул к ним, и Хрольв увидел его лицо.
      — А!
      У его виска оказался направленный твердой рукой смертоносный бластер.
      — Серая сволочь с горы! — прошептал у его уха тихий от сдерживаемого бешенства голос. — Вижу, привез ты лазер? Только не поздновато ли?
      Серый Хрольв с Горы еще не утратил разуменья.
      — Да ты что, гнфлньер! — проговорил он, покачиваясь. — Лзр-то мы првзли! А чего еще ты хчшь?
      Шамиссо ударил его в лоб, и Хрольв с Горы пал наземь, моментально уснув.
      — Повесить его? — предложил Блакк.
      — Не надо. — Шамиссо был в ярости. — Это моя вина. Я должен был смотреть, кто поедет с лазером.
      Спутников Хрольва рядом уже не было: они мгновенно исчезли в лесу. Шамиссо с помощью Блакка и нескольких легко раненых, которые бродили по лагерю, снял пушку с телеги и начал медленно затаскивать ее на холм. Они были уже почти на вершине, когда сзади послышался взрыв и треск: шальное вражеское ядро превратило телегу в мелкую щепу.
      Бой все еще кипел. Шамиссо начал крутить рычаг, и лафет развернул ствол лазера туда, где рев пушек, огонь, стоны, кровавые брызги, грязь, безумное ржание лошадей, черная копоть, вопли и лязг затупившихся клинков слились в одно целое. Находящийся рядом Энунд сказал:
      — Только что принесли Гудлауга. Он умер от сердечного приступа прямо посреди сражения.
      Мимо несли изувеченное тело.
      — Это Рэгнвальд, — сказал Энунд. — Он был ранен копьем в живот. Когда он свалился с лошади, его затоптали насмерть.
      У Шамиссо не было времени стонать по поводу этих утрат. В любую минуту альбегинцы могли прорваться к холмам. Рядом возник Бурис. Его борода превратилась в слипшиеся кровавые сосульки и торчала нелепым веником, лицо было покрыто грязью и копотью, а глаза безумно косили.
      — Чего ты копаешься, гонфалоньер! — заревел он. — Гляди, они наступают. Только что они ранили Месмони Наргара. Скоро они будут здесь.
      Шамиссо поднял голову. И впрямь, сражение подкатилось уже под самый холм. Было видно, как в промежутках между сражающимися колышется грязь.
      — Там грязевые вампиры, — ревел Бурис. — Они убивают не хуже копий.
      Неподалеку на холме вдруг показался человек. Он был мертв уже около года, поэтому являл собой зрелище просто отталкивающее. Шамиссо выстрелил в него из бластера, и хакта объяло пламенем. Бурис беспокойно бегал вокруг.
      — Туда, туда бей!
      Шамиссо нажал рычаг на лафете. Он не поддавался. Тогда он изо всех сил ударил ногой по упрямой железяке. Вырвавшийся из ствола луч вначале прошел над головами сражающихся, подпалив дальние деревья, потом вдруг опустился и заплясал между бьющихся воинов. Вопль, исторгнутый сотнями глоток, был слышен даже в этом кромешном аду. Толпы черных существ полезли на холм. Шамиссо в упоении водил стволом из стороны в сторону, и луч поджигал альбегинцев и резал их в куски.
      Перед лазером прямо в кучу зловонных хактов ударило ядро с той стороны. Видимо, по лазеру пристреливались. Шамиссо залепило глаза горячей гниющей плотью. Пока он ругаясь, проклиная все вокруг, протирал их, на холм взобралось несколько существ. Ни одно из них не было человеком. Энунд развернул коня и ускакал за холм.
      Шамиссо повернулся и выстрелил в подходившего к нему огромного циклопа, залепленного черной землей, и единственный глаз циклопа стал сквозной дырой в его черепе. Бурис в этот момент зарубил панцирного слизня, передвигающегося громадными скачками, а Блакк поразил стрелами бесформенную черную медузу, оставляющую за собой дымящийся ядовитой кислотой след.
      К ним подошел бледный шатающийся Роаберт. Вместо правого уха у него была кровавая кашица с розовыми торчащими кусочками хряща: удар вражеской палицы был так силен, что шлем едва спас его от гибели. Шамиссо вновь взялся за рукоятки лазера.
      — У Ксойна более не осталось приоров, — промолвил Роаберт. — Убит Льот.
      Шамиссо кивнул. Луч из лазера превращал грязь поля в бурлящую пламенем серу. Из нее с визгом выпрыгивали грязевые вампиры, превращаясь в полусваренные тушки. Вернулся Энунд.
      — Плохой из меня воин, — пожаловался он Бурису.
      Вокруг свистели стрелы. Одна со звоном ударила в грудь Энунду и отскочила.
      — Панцирь, — пояснил пресвитер.
      Роаберт наклонился к Шамиссо.
      — Там в лесу запрятан еще один резерв.
      — Что? — повернулся к нему тот. — Чего же ты молчал! Бурис! Возьми это резерв и отбей у них их пушки. Заклепай их, если нужно.
      Бурис исчез. А Шамиссо заметил вдалеке среди дымящихся остатков лагеря альбегинцев нетронутый белый шатер. Рядом стояла темная кучка существ.
      Он заглянул в прицел. Отчетливо стал виден и шатер, и существа, стоящие рядом. Шамиссо поморщился: они были безобразны. Он прицелился и нажал на рычаг. Жгучий луч ударил в шатер, воспламенил его. Он повел стволом налево и погубил начавшую было разбегаться группу у шатра (в том, что это были военачальники, он не сомневался). Лишь один, чудом выживший, петлял по лесным буреломам, тщась уйти. Это было существо, похожее на человека, покрытое мягкой голубоватой шерстью. Оно бросилось в сторону, но луч поджег лесную заросль. Существо прыгнуло через колючие кусты, Шамиссо коротко полоснул лучом, и тело существа на лету развалилось.
      Пока он гонялся за неудачливым военачальником, резерв Буриса, обойдя позиции альбегинской артиллерии, уничтожил орудийные расчеты, состоявшие почти из одних стикских перебежчиков, смял почти не существующий фланг и обрушился на центр.
      Альбегинцы побежали. Их с гиканьем преследовала конница Гутхорма, уничтожая бегущих. Где-то на краях поля, залитого кровью, покрытого трупами и дымящегося от прикосновений лазера Шамиссо, еще дрались.
      В целом же битва была закончена. Он выпрямился и вздохнул. Энунд, стоявший неподалеку и казавшийся таким же спокойным, как и в начале, произнес:
      — Кто ведет в плен, тот сам пойдет в плен; кто мечем убивает, тому самому надлежит быть убитым мечем. Здесь терпение и мудрость святых.
      Шамиссо хотел сказать ему что-то в ответ, но удержался. Вместо этого Шамиссо улыбнулся.

      Было не понять, почему Чойса и Лоу рассадили по разным местам: то ли это было сделано со злым умыслом, то ли не нарочно. Правда, в свете событий, происшедших потом, оба они склонялись к первому.
      Чойсу досталось соседство самого Хрута. С другого бока пристроился риббальд Гнада Офоти, ловя каждый его вздох. Это было не самое приятное соседство, но приходилось терпеть — не самым приятным было и посещение Градрима.
      Лоу усадили рядом с чем-то, похожим на лужу слизи. Он подумал было, что разлили какое-то пойло, и собрался уже незаметно стряхнуть лужу со скамьи, но в это время лужа прочавкала:
      — Рад знакомству. Я Ствич.
      — Очень приятно, — растерялся Лоу. — Я Армстронг Лоу, по прозванию Череп-Долой.
      — Доблестный воин, — равнодушно подытожила лужа. Откуда-то из ее недр вытянулся гибкий отросток и, схватив со стола кусок жареного мяса, погрузил добычу обратно.
      Сосед Лоу слева всем телом повернулся к нем. Это было существо, походившее на моржа.
      — Здравия! — прогудело оно. — Именуюсь Тунга. Пребываю лейлендингом.
      Лоу вспомнил, что в Лиге лейлендингами назывались арендаторы.
      — Здравия, — вежливо сказал он. — Армстронг Лоу, корсар.
      Ему уже надоело представляться выдуманными титулами и кличками.
      — Корсар, — бездумно повторило существо.
      Лоу начал отчаянно искать в голове слова, чтобы продолжить разговор.
      — Ну и как… мм… земля? — наконец поинтересовался он. — Жирна?
      Это был не самый лучший вопрос в его жизни.
      — Земля? — задумалось существо. — Не знаю. А что?
      Лоу замялся, не зная что ответить.
      — О! — Морж просиял. — Я не арендатор, нет. То есть мой титул. По-вашему — лендрманн.
      Лоу сделал понимающую мину и несколько раз покивал. В это время Тунга бухнул ему на тарелку огромный кус мяса.
      — Болотный лаон, — пояснил он и рядом поставил громадную кружку, в которой заплескало. — Теллар.
      — А?
      — Вино. — Морж занялся своей тарелкой, и Лоу ничего не оставалось, как заняться тем же. Оказалось, что он сильно проголодался.
      Он не знал, что в это самое время чаши весов уже перевесили на сторону Лиги, и давно уже мчатся по ночным дорогам в Альбегин гонцы, неся тягостные вести о поражении.
      Пока Лоу развлекался высокоинтеллектуальными разговорами со своими соседями, соседи Чойса так и не дали ему подкрепиться с дороги.
      К его уху склонилась змеиная морда Офоти.
      — Мы так рады, что вы гостите здесь, в Градриме. Это так лестно для нас.
      — Я представляю, — сказал Чойс.
      — У нас давно не было никого из Лиги, — проклацала у другого его уха саблезубая голова Хрута. — Надеемся, что вы будете нашими гостями долгий срок?
      — Нас ждут дела, — ответил Чойс. — Но мы постараемся не обидеть вас.
      — Вы идете непривычным путем, — зашипел Офоти. — А куда вы идете, доблестные воины?
      — Мы идем к Фонсеке, — не моргнув глазом произнес Чойс. — Шахиншах Ландор хочет пригласить его к себе на службу.
      Хрут и Офоти переглянулись. Эти бесконечные переглядывания и проявления радости уже до смерти надоели Чойсу.
      — Нам известно, что Фонсека водит к Вольфгангу, — сказала варанья голова Хрута. — Зачем этот человек Тьодольву? И Тьодольв ли, который отличается, — снова короткий взгляд на Офоти, — равнодушием к делам государственным, послал вас к нему?
      — Ты хорошо осведомлен, хевдинг, — сказал Чойс.
      — Разве не хватает Тьодольву таких героев, спустившихся к нам с небес? — спросил Офоти.
      — Светлый шахиншах милостиво решил взять Фонсеку к себе на службу, — твердо повторил Чойс, — и мы посланы, дабы сообщить ему об этом.
      — Хорошо, хорошо, — вдруг отступил Хрут, и взгляд его снова встретился с взглядом князя-риббальда Гнада. — Цель ваша ведома только вам. Следуйте ей, воины неба!
      Этим разговор был исчерпан.
      Хотя на пиру Чойс и Лоу были разделены столами и телами пирующих, комнату им отвели одну. Она была большая, круглая и находилась в угловой башне. Одно ее окно глядело на пустынные леса, лежащие перед замком, другое выходило на двор, где стояли их лошади.
      Войдя, Чойс крепко запер за собой дверь. Повернувшись, он заметил, что Лоу чем-то сильно встревожен. Он многозначительно посмотрел на Чойса.
      — Мне показалось то же самое, — сказал Чойс.
      — Все это слишком наигранно и фальшиво, — произнес Лоу и подошел к тому окну, что выходило на лес.
      В дверь постучали. Они переглянулись, затем Чойс, немного помедлив, открыл. За порогом стоял Хрут, а с ним большая молчаливая толпа стражников с зажженными факелами. Их лица являли собой разительный контраст с приветливым выражением на обеих мордах Хрута.
      — Я пришел пожелать вам спокойной ночи, — сказала саблезубая голова хевдинга Йитурша, в то время как взгляд его внимательно обежал комнату. Варанья голова улыбнулась, но как-то натянуто.
      — Благодарим за хлеб, — сказал Чойс.
      — Да, да, — рассеянно ответил Хрут. — За ночлег поблагодарите позже.
      Эти слова показались Чойсу странными. Хрут приказал что-то стражникам, повернулся, и они ушли. Чойс снова запер дверь.
      — Теперь я знаю все точно, — мрачно произнес Лоу. — Это либо ловушка, либо заговор.
      — Это то, и другое, — сказал Чойс. — Спать нам этой ночью нельзя.
      — Зачем я вообще притащился сюда! — начал ворчать Лоу. — Приключений захотелось!
      — Замолчи. Лучше стань у окна. Может, увидишь что-нибудь интересное.
      Но ничего интересного не происходило довольно долго. Только когда замок совсем успокоился и все, кто был на пиру, захрапели в своих покоях, внизу раздался приглушенный топот.
      — Мои опасения подтвердились, — сказал Лоу, стоявший у окна. — Это гонец. Только вот куда он поскакал?
      Чойс бросился к окну. Из ворот, открывшихся без обычного скрипа, быстро выехал всадник и, взяв в галоп, поскакал к лесу. Еще через секунду он скрылся за деревьями.
      — Он поскакал к Вольфгангу, — ответил Чойс, вглядываясь в темноту, — чтобы предупредить его о нас. Видимо, они догадались, зачем нам понадобился Фонсека. Теперь остается лишь ждать другого гонца.
      — Другого? Это какого еще?
      — С поля битвы. По моим расчетам, она должна была произойти сегодня. Мы будем жить, только если выиграют они. Но на это мало надежды. Войско Лиги сильнее.
      — Ты не умеешь успокаивать, — посмотрел на него Лоу, но в это время внизу послышался конский топот.
      — Но ты умеешь прорицать. — На этот раз взгляд Лоу был полон уважения.
      Чойс по пояс высунулся в окно.
      — Дьявол, не вижу! Лоу, посмотри, какого цвета у него камзол: синего или красного?
      Но тут гонца осветили со стены факелом, и он стал будто бы обрызганным кровью — так ярко загорелся на нем красный камзол.
      — Красного, — доложил Лоу.
      — Теперь и сам вижу. Собирайся! Наша победа, а это значит, что скоро придут по наши души.
      — Так этот пир был не в нашу честь?
      — Конечно, нет. Просто они поторопились, празднуя свою победу над нами.
      — Они пожалеют об этом.
      Чойс посмотрел на него.
      — Не сейчас, Лоу. — Он выглянул в окно, выходящее во двор, с минуту смотрел вниз, а потом подозвал Лоу.
      — Видишь, внизу, край самой верхней галереи? Туда-то мы и будем прыгать.
      — Но здесь же высоко, — запротестовал Лоу.
      — Ты хочешь отдохнуть здесь?
      — Ладно, — сказал Лоу. — Прыгну. Чего уж там.
      — Это очень хорошо, что ты согласился, но, — Чойс прислушался, —поздновато. Я слышу шаги.
      — Да их много, — тоже прислушался Лоу.
      — Встань напротив двери. Черт, ни каната, ни веревки…
      — Ничего, прыгнем и так.
      В это время в дверь сильно ударили, и голос Офоти прокричал:
      — Эй, герои, вы забыли отведать чаши на ночь!
      — Тебе придется сейчас самому испить горькую чашу до дна, — в ответ проорал Лоу, и луч его бластера прожег дверь. За дверью завопили еще громче, чем он. Из общего хора воплей выделился один:
      — Сожгло, сожгло князя-риббальда Офоти!
      — Ты убил правителя Гнада, Лоу, — ухмыльнулся Чойс, перекидывая ногу через подоконник. — Это важная шишка.
      — А я люблю шишки сшибать, — ответил Лоу. Чойс прыгнул. Лоу выглянул. Снизу раздался голос:
      — Иди, Лоу!
      — Иду, — сказал Лоу и прыгнул. Но перед этим он еще раз выстрелил в дверь, за которой подозрительно скреблось. Крики, раздавшиеся после этого, по громкости своей затмевали все вопли, слышанные им в жизни. Вслед за этим он услышал топот многих убегающих ног.
      — Теперь сто раз подумают, прежде чем войти.
      Он приземлился точно на край галереи и спрыгнул внутрь. Чойса здесь уже не было.
      — Идешь, нет? — спросил голос снизу.
      — Ну, — кратко ответствовал Лоу, оттолкнулся от края и полетел вниз.
      Наконец они оказались на самой нижней галерее. Перевалившись через ее край, они спустились во двор, отвязали своих лошадей и, взгромоздившись в седла (ноги у обоих после диких кульбитов по галереям сильно болели), поехали к воротам. Стоны наверху прекратились. Теперь там мелькали факелы. В любую минуту могла подняться тревога.
      В левой воротной башне что-то зашевелилось, и хриплый каркающий голос спросил:
      — Кто и зачем из Градрима?
      — Гонцы, — возвестил Чойс. — К Вольфгангу.
      — А! — понимающе каркнул голос. — А наверху там чего?
      — Пьяные, — пояснил Чойс, старательно подделываясь под говор Альбегина. — Вот и гудят.
      — Черти! — Голос сипло закашлялся. — Сами пьют, а мне хоть бы капля в клюв. — Ворота стали открываться. Не дожидаясь, пока они отворяться шире, они проскользнули в открывшуюся щель, поскакали по освещенной лунной дороге и скрылись в лесу.

      Бешеная скачка… Одна луна заслоняет другую, двоится, двоится и вновь заходит за тучи… Ветер… Дует, стремясь сбросить с седла… Горы, то ближе, то дальше…
      Хакты… Воют, бегут вслед за лошадьми… Гнилые лица, разверстые животы… Луч мечется среди них, поджигает нескольких… Отстали…
      По сторонам дороги — лес… Лес… Лес… Лес… Сменился полем… Курганы по всему полю… Вновь начался лес, за которым скрылись горы…
      Огни в лесу… Болотные, потом костры… Пропали…
      В степи — неясные силуэты… Почему неясные?.. Это великаны… Они уже вышли на ночную охоту… Быстрее, быстрее… Мощный рев обманутого чудовища… Растворились во тьме…
      Топот, топот, топот, топот коней… Пыль сзади… Погони нет? Пока нет… Пока нет…
      Брызги, когда кони перелетают через мелкую речушку… Камни скрежещут, отскакивая в стороны… Ветер…
      Горы впереди то появляются, то вновь исчезают… Копыта дробно выбивают по земле: раз-два-три, раз-два-три… Пыль сзади похожа на мерцающий в свете лун шлейф…
      Топот, топот, топот двух лошадей… Или трех?.. Нет, двух… Трех…
      Гонец.
      Он-то и был им нужен. Всадник безжалостно нахлестывал свою лошадь, чувствуя погоню, оглядывался, бил шпорами. Луч бластера попал ему в спину и сшиб с коня.
      Они не медлили. Зная, что погоня может быть и за ними, они соскочили возле трупа и обшарили его. Послание, большой желтый свиток, обнаружилось под курткой. На нем виднелась надпись рунами: «Здравия Вольфгангу. От Хрута и Офоти Альбегинских». Они знали, что в этом письме, поэтому было совсем не нужно вскрывать его. Чойс бросил свиток на землю и испепелил его лучом.
      А затем — снова на коней, оставляя послание князей Альбегина догорать возле распростертого на земле гонца.
      Под утро они были уже у подножия гор, обиталища Фонсеки.

      Этот второй хребет, окаймляющий Альбегинскую долину с севера, был намного круче восточного хребта. Мрачные грозные скалы вырастали прямо из плодородной земли долины и уносились высоко вверх, в небеса. Серые уступы нависали над холмистыми полями, как бы стараясь показать, что камень сильнее и живучее тонкого слоя почвы. Здесь не было ни туннеля, ни какого-либо другого прохода через хребет. Эти горы огораживали Альбегин от страшной Тарлтарской Анархии.
      Не зная, куда ехать, они в молчании остановились перед этим неодолимым препятствием. Они понимали, что не может не существовать путь в Тарлтар, но везде, куда ни погляди, тянулась сплошная каменная стена. Спешившись, они молча и быстро поели. Несмотря на то, что погони ими замечено не было, уверенность в том, что ее не будет вообще, не приходила. Они тщательно уничтожили следы своего привала, проверили бластеры и вновь вскочили в седла.
      Им далеко не сразу удалось обнаружить едва приметную тропинку, уходящую в вышину. Пришлось идти пешком, ведя лошадей в поводу. Они осторожно поднимались наверх, и покой молчаливых гор нарушал только шум падения мелких камешков, струйкой бежавших в пропасть из-под их ног.
      Они так устали, что не могли более продолжать свой путь без освежающего отдыха. Поэтому зоркий Лоу быстро отыскал в стороне пещеру, подходящую для этой цели. Осторожно обшарив ее, они убедились, что в пещере нет обитателей. Казалось, ничто не может жить в этих горах. Они свалились и сразу же заснули.
      Лоу пробудился, даже не осознавая, отчего его сон вдруг прервался, сменившись тем обычным уже напряжением, которое ему приходилось испытывать в последние дни. Его взгляд скользнул по стенам пещеры и упал на отверстие входа. Лоу вскочил и, выхватив бластер, приготовился к обороне. Краем глаза он заметил, что Чойс возле него застыл в такой же позе, держа оружие наизготовку.
      Напротив входа, четко выделяясь на светлом фоне, застыла странная фигура. Удивительный пришелец не имел ни лица, ни каких-либо отличительных особенностей. Это был просто грубый слепок с человека, серая фигура в сером длинном плаще. Она восседала на таком же манекене-подобии лошади. И всадник, и животное поразительно походили друг на друга. Вдруг существо заговорило. Оно сказало:
      — Меня зовут Некий. Я проводник к проводнику.
      Голос его был монотонным, лишенным всяческих интонаций.
      Они молчали, лишь бластеры вновь оказались в своих кобурах.
      — Вы идете к Фонсеке? — спросило странное существо, выждав немного.
      — Да, — ответил Чойс.
      — Вы не сможете сами найти его, — проговорил Некий. — Я проведу вас к нему. За это каждый даст мне клятву.
      — Клятву? — переспросил Лоу. — Зачем?
      — Я питаюсь ими, — последовал незамедлительный ответ.
      — Я никогда не даю клятв, — возразил Лоу.
      — Значит, ты не пойдешь к Фонсеке, — сказал Некий.
      — Железная логика, — пробормотал Лоу.
      — А где нам взять гарантию, что ты не заведешь нам в какое-нибудь непроходимое ущелье? — спросил Чойс.
      — Я сам заинтересован в том, чтобы вы попали по назначению, сказал Некий. — Здесь бывает мало путников, и впереди у меня голодные дни.
      Они переглянулись.
      — Выбора у нас нет. Придется ехать.
      Они вышли из пещеры.
      — Здесь можно проехать на лошади, — сказал Некий. — Поэтому поскорей седлайте.
      Через несколько минут въехали на хорошо утоптанную тропу, скрывающуюся в зарослях гигантских лишайников. Вчера они ее не приметили.
      — Это дорога ведет к дому Фонсеки? — спросил недоверчивый Лоу.
      — Да, — невыразительно сказал Некий. — Она ведет к его дому. Ночь здесь быстра, но мы будем у него до сумерек.
      Все остальное время ехали молча, не считая ворчания Лоу по поводу крутизны тропы и безжизненности гор.
      Горы и впрямь были безжизненными. Здесь, кроме лишайников, не было ни растительности, ни животных. Иногда крутые склоны резко обрывались, перемежаясь угрюмыми ущельями, по дну которых текли медленные родники. Стояла тягучая, завораживающая тишина.
      Примерно часа через три с момента их отбытия Чойс заметил стоящий на дальнем обрыве дом. Прошло еще много времени, прежде чем они добрались до него. Дом был сложен из крупных каменных блоков, покрыт зеленоватой черепицей и имел трубу в виде драконьей головы. Дверь была полуоткрыта. Рядом с домом протекал темноватый молчаливый ручей.
      Они спешились и вошли внутрь. Некий остался во дворе. Через короткий коридор они попали в большую комнату, по всей видимости, единственную во всем доме. Кроме широкой лежанки в углу, двух стульев и грязного, сбитого из трухлявых досок стола, в комнате ничего не было. За столом, на котором стояла пустая бутылка, сидел человек. Его угрюмый вид наводил на мысль о потере близкого родственника, а отросшая железная щетина на подбородке — об отсутствии бритвы, по крайнем мере, дня два. На человеке были бахромчатые кожаные штаны, красная куртка с засаленными рукавами и широкополая шляпа с провисшими полями, из-под которой торчал крупный нос красновато-бурого цвета.
      Чойс остановился перед столом.
      — Ты Фонсека? — осведомился он.
      Человек за столом меланхолически качнул головой, но из-под нависших полей на Чойса сверкнули острые буравоподобные глаза.
      — Нам нужен проводник, — сказал Чойс. — Надежный и опытный, который знал бы каждую дырку в этих горах.
      — Вам кто-то сказал про меня? — Голос Фонсеки был хриплым настолько, что трудно было понимать его.
      — Нам сказал про тебя Энунд.
      Снова волчьи глаза сверкнули из-под шляпы. Как ни крути, они совершенно не вязались с ленивой позой человека за столом.
      — Энунд? Его я знаю.
      — Он сказал, что ты сможешь провести нас куда надо.
      — А куда надо?
      — В ВОА.
      Казалось, это не произвело особого впечатления на человека за столом.
      — Куда ж еще. Сколько?
      — Сто.
      Фонсека протянул руку, взял со стола бутылку и стал молча изучать ее опустошенные внутренности. Потом, запрокинув голову, открыл рот и перевернул бутылку донышком кверху. Где-то на дне бутылки шевельнулась последняя капля и покатилась по прозрачной стенке. Чойс и Лоу смотрели на ее следование к пересохшей глотке Фонсеки. Наконец капля сорвалась с горлышка и упала на сухой язык проводника. Его кадык дернулся. Фонсека медленно пожевал губами и сказал:
      — Мало. Надо, чтобы двести.
      — Будет.
      — В ВОА, и все?
      — Нет. Нам надо к Ползущей Горе.
      Впервые тень эмоций пробежала по неподвижному лицу Фонсеки.
      — Куда?
      — К Ползущей Горе.
      — Не. — Фонсека замотал головой. — Туда я не ходок. Да там еще ни один человек не был, понял?
      — Нам. Нужно. Туда, — сказал Чойс.
      Фонсека посмотрел на него. Затем почесал отозвавшуюся наждачным скрежетом щеку.
      — Пятьсот, и это моя окончательная цена.
      — Ладно.
      — Вас привел сюда этот безликий? — спросил Фонсека. — Ему надо платить.
      Они вышли на крыльцо. Некий все еще возвышался во дворе верхом на своей лошади.
      — А, любитель клятв! — ухмыльнулся Фонсека. — Вы ему клятвы давайте не самые важные. Иначе он наестся досыта. А ведь он приносит мне заработок.
      Чойс кивул и раскрыл было рот, чтобы произнести свою клятву, как вдруг его оборвал голос:
      — Дай-ка сначала я скажу свою клятву.
      Они повернулись и увидели Шамиссо.
      — Да это же старый, добрый Шамиссо! — оглушительно и надсадно заорал Лоу. Тот спрыгнул с коня, и они обнялись. Потом настала очередь Чойса. После этого Шамиссо спросил вполголоса, оглядываясь на Некого:
      — А зачем — клятву?
      — А он ими питается, — сказал Лоу.
      — А-а! — сказал Шамиссо.
      Некий ждал. Казалось, он может ждать так вечно.
      — Клянусь, — промолвил Шамиссо, — не заниматься больше контрабандой и прочими вещами, опасными для жизни.
      Некий не пошевелился, но Чойсу показалось, что он перевел свой невидимый взгляд на Лоу.
      — Э-э, — сказал Лоу. — На Шедире у меня остались жена и трое детей. Клянусь навестить их после всего этого. — Он неопределенно пошевелил в воздухе пальцами.
      Некий ждал.
      — Клянусь, — сказал Чойс, — найти Вольфганга и уничтожить его!
      Воцарилось молчание. Его прервал Некий.
      — Это самая сытная клятва. Твоя, — он показал на Лоу, — горчила, а твоя, — его палец уперся в Шамиссо, — была пересолена.
      Он повернул коня и вскоре исчез.
      — Видали? — заметил Фонсека. — Этот знает, что к чему.
      Позднее, сидя за рассыпающимся столом в доме Фонсеки, они слушали рассказ Шамиссо. Он рассказал им о страшной битве, ручьях крови, проявленном геройстве, ужасном, но побежденном наконец противнике и, конечно, о победе, — ведь это было самое главное.
      — Были какие-нибудь препятствия по пути? — спросил его Чойс.
      — Не было, — ответил Шамиссо и показал ему свой бластер. С минуту посидели молча, выпив в память тех, кто пал в битве.
      — Значит, вы разбили их, — вдруг сказал Фонсека. — Это, конечно, хорошо. Но Вольфганг озлится.
      — Это не страшно. Энунд говорил, что ты вроде бы тоже, как и мы, потерпел здесь аварию.
      — Да, это так. Сам я с Хейрира. С тех пор, как разбился мой корабль, вожу караваны. Приспособился. Это показалось мне единственным удобным заработком.
      Затем слушали рассказ Фонсеки.
      — Я вожу торговцев в Область с той поры, когда был еще жив старый лендрманн Торгильс, а ВОА еще не была ВОА, а была княжеством Тарлтар. Конечно, в этом самом Тарлтаре всегда водилось множество самых разных злых тварей, извечно враждебных человеку, и слухи о княжестве всегда были нехорошими. Но когда Вольфганг объявил Тарлтар Вольной Областью Анархии, этих тварей стало гораздо больше, и к ним присоединились другие, которых здесь вообще никогда не было. Там есть такие, которые питаются только человеческими костями, есть те, что жрут мозги, есть кровососы. Кровь пьют, понял? И половина из них — мертвые. Они сдохли еще тогда, когда Господу как раз пришла в голову идея сотворить этот поганый мир. А Вольфганг их оживил. Большой колдун этот Вольфганг. Однажды я видел, как он это делал. Я караван вел, понял? Идем, а впереди местность такая, с курганами. И стоит там толпа разных жутких созданий, а среди них — этот самый Вольфганг. Я его сразу узнал по описаниям. Ну, мы, конечно, попря! ! тались по кустам — и наблюдаем. Они нас не увидели. Если бы увидели, я бы тут с вами не пил вино. Так вот Вольфганг вышел вперед, вытянул руки и начал что-то кричать. А эти твари выли и орали вместе с ним. И курганы стали лопаться. Лопаться! — Фонсека покрутил головой. — И из них начали вылазить такие ужасные образины… Господи! Вспомнить страшно! Я думал, сожрут они его, понял? А они подошли и влились в толпу тех, что были с ним. И так Вольфганг поступал не раз. Потому-то я так и заартачился, что не хочу с ними встречаться снова. Но самое поганое, — тут Фонсека наклонился к Чойсу, — так это толпа Вольфганговых родственничков. Предков его. Они восстали из своих гробов, потому что их прокляла Эрга, и сейчас бродят по всему Тарлтару. И поют, понял? Поют. Мой друг один, Лалнольф Пачеко, — вместе мы попали сюда, — услыхал однажды, что они там поют. И увидел их самих.
      — И что же? — спросил Лоу.
      — Тронулся. Сошел, так сказать, с курса. Ныне дрожит, стучит зубами и закрывает свой дом на семьдесят семь засовов. Потому-то не люблю я ВОА. Причем, заметьте, не Апокалипсис, не Альбегин, не эту вашу мифическую Ползущую Гору, а именно ВОА. Страшно там, понял?
      — Понял, — сказал Чойс.

      На следующее утро они поднимались к вершинам гор по бесчисленным, перевитым между собой тропкам. Окружающие пейзажи не располагали к разговорам, да и до разговоров ли, когда ежеминутно копыта лошадей соскальзывают с камней, дробя их в мелкую пыль, тонкими ручейками стекающую в бездонные пропасти, а внутренности сжимаются от страха.
      К полудню достигли горного плато.
      Перед ними расстилались мили голой гладкой скальной поверхности, по краям которой возвышались тонкие мрачные пики. За их острыми вершинами, высвечивая их малиновым, полыхало яркое зарево над двумя извергающимися вулканами. Внезапно с севера налетел ледяной ветер, с удивительной быстротой гоня перед собой черные, подсвеченные с боков тучи и выстужая последние крохи тепла, остававшиеся после теплых долин. Вдалеке мерно и мощно вздыхали недра, и искры сыпались из жерл вулканов, временами застилаемых тучами багрового пепла. Свистел ветер, и им пришлось накинуть теплые плащи, заблаговременно прихваченные с собой. Небо налилось свинцом и стало низким.
      — Быстро! — крикнул Фонсека, преодолевая неумолчный визг ветра. Это Плато Туч. До начала пурги надо достигнуть подножия вон тех пиков!
      Плато оправдывало свое название. Уже через несколько минут небо слилось с каменной поверхностью, и тяжелый, мокрый туман застлал кругозор. Кони пробирались в этом вязком тумане, двигаясь как сквозь воду. Плащи намокли сразу же, промочив и то, что было под ними. Временами свирепо налетал ветер, разрывая и отметая туман в сторону, и тогда ледяной воздух, мчащийся с колоссальной скоростью, не встречая себе препятствий, пробирал их до костей.
      Однако когда ветер налетел в очередной раз, разогнал тучи и началась пурга, они были уже у подножия черных базальтовых великанов. Костер сложить было не из чего, поэтому они лишь переоделись, благо седельные сумки надежно защищали от влаги их содержимое. Всю ночь выл ветер, и Чойс никак не мог уснуть. В нем пробудились старые инстинкты его предков, которые также не могли заснуть, слыша стенающий вой ветра в печной трубе. Будто плачет кто-то. Это сравнение тоже было старо, как мир.
      Так он промучился всю ночь, заметив, однако, что не одинок в своих страданиях: храпел лишь Фонсека. Утро здесь наступило так же неожиданно, как перед тем упала ночь: появилось лишь ощущение утра, не принеся с собой ни восхода солнца, ни даже легкого просветления неба, — так же завивались по ровной поверхности плато огромные вихри поземки, шквалы ветра налетали с чудовищной силой, буквально сбивая с ног, а по слепому небу неслись тяжелые, толстобрюхие тучи.
      Они медленно и плотно поели, следуя наставлениям Фонсеки: впереди был день, богатый на лишения. Лошади были так же измучены, как и люди: овес, захваченный с собой, был мелкий и сорный, и его было мало.
      Изнурительный переход через горы продолжался.
      Обогнув приютившие их на ночь пики, они очутились перед узким, зажатым между двумя скальными вершинами ущельем, которое затем плавно расширялось, имея по одну сторону два крупных ледниковых языка, а по другую — глубокие, затянутые туманом пропасти. Дым от извержения северных вулканов стелился в этом ущелье удушливым пологом, оседая грязноватыми хлопьями на одежде.
      Спускались медленно. Лошади каждый раз долго выбирали, куда им ступить, осторожно упираясь другими ногами и напрягаясь всем телом. Сверху казавшееся хорошо утоптанным трактом, это ущелье мешало продвижению бесчисленными россыпями камней. Но здесь ощущалось единственное достоинство ветра: там, наверху, он отгонял вонючий дым, тянущийся с севера из недр планеты. Здесь же сторожившие ущелье утесы задерживали испарения, которые откладывались на камнях желтоватым налетом. Когда наконец достигли конца ущелья, оказалось, что плащи и гривы лошадей буквально пропитались вулканической грязью. Лоу чихал, проклиная на этот раз всю тектоническую деятельность, которая была, есть и будет.
      После удушливого воздуха ущелья сильный ветер, налетевший на них тотчас же, показался поначалу свежим и пахнущим незнакомыми ароматами. Но затем стало ясно, что даже теплые плащи не спасают от этих злых шквалистых порывов. Голова Фонсеки совсем ушла в плечи, только посиневший крючковатый нос торчал из-под провисших от образовавшегося льда полей шляпы. Остальные накинули островерхие капюшоны и стали похожи на древних пилигримов.
      Слева открывался вид на два крупных ледника. Вид этот никак нельзя было назвать дивным. Появляясь откуда-то из-под подножий нависших над миром вершин, эти два ледника, грязно-белые из-за множества пробуравивших их шкуру за тысячелетия скал и трещин, неподвижным извивающимся потоком сползали далеко вниз, в туман белесых провалов, и было видно, как свирепые порывы ветра срывают с их поверхности куски плотного фирна, гоня их прочь. Ледяное дыхание этих ветров и почувствовали путники при выходе из душного ущелья. Проносясь через долину, по которой они ехали, чтобы бесследно кануть в головокружительных пропастях по правую руку, ветер через некоторое время возвращался оттуда еще более могучим. Тогда он сбивал с ног, валил, и им приходилось прикладывать все свои силы, чтобы не быть сброшенными в пропасть, на зернистую поверхность ледников.
      Через несколько изматывающих душу часов конец этой долины был уже ясно виден. Он терялся в сети узких, сложнорасчлененных ущелий, подобных тому, что они уже прошли. Дым вулкана сюда не доносило, ибо он рассеивался дикими ледниковыми ветрами. Еще через час они были у входа в одно из таких ущелий. Фонсека прокричал:
      — Мы прошли ледники Раргарин и Тэш, самое опасное место в горах Альбегин. За этими ущельями склоны начинают понижаться и вскоре переходят в долину. Это и будет ВОА.
      У входа в ущелье они сделали небольшой привал, а затем вступили в ущелье.
      — Здесь нет живых существ? — спросил Чойс негромко.
      — Есть, — ответил Фонсека. — Некоторые из них разумны. Они называют себя Встречающими.
      В ущелье было сумрачно, но тепло и сухо. Камни под копытами лошадей покрывал древний, зеленоватый мох, трещащий и рассыпающийся, когда на него наступали. После пронизывающих ветров Раргарина и Тэша ущелье показалось им теплым раем, правда, несколько темноватым. В стороне у скал торчало несколько прямых, как палки, деревьев. На одном сидела большая птица. Длинный ее клюв кривился в сардонической усмешке.
      — Хурр! — закричала она. — Добро пожаловать в Вольную Область Анархии! Здесь нет законов, ни людских, ни Божьих.
      — Мы знаем это, — спокойно ответил Чойс.
      — Зачем же вы пришли сюда?
      — Предоставь решать это нам, — сказал Чойс.
      — Все отвечают так же. Хурр! — и птица замолкла и погрузилась в дрему.
      Но тут из-за больших камней слева внезапно вышли на дорогу трое богатырского вида людей. Правда, это были странные богатыри: у одного не хватало правой руки, у другого — левой, а у третьего так и вовсе отсутствовала голова. Этот третий держал в руках лук. Видимо, существа хотели поразить своим появлением. Но большого взрыва эмоций не последовало.
      — Ой! — притворно ужаснулся Лоу. — Да у него лук!
      — Как это он разговаривает? — задумался Шамиссо.
      — Ему и бриться не надо, — нашел практическую сторону вопроса Чойс.
      Из чрева безголового донесся глухой голос:
      — Говорите, зачем, или.
      — Что он сказал? — поскреб щеку Лоу.
      — Вон как он разговаривает, — нашел разгадку Шамиссо.
      — Он сказал: «Говорите, зачем пришли, или умрете», — любезно перевел Фонсека.
      — Да что это такое! — всполошился Лоу. — Да кто он такой? Эй! Ты кто такой?
      Вместо ответа безголовый натянул свой лук. Чойс мельком заметил, как хищно блеснул заточенным острием наконечник стрелы. В следующую секунду Шамиссо выстрелил. Но, вопреки ожиданиям, луч, ударив в грудь безголового, не причинил ему особого вреда. Он только воспламенил лук и отбросил существо далеко назад. Троица мигом скрылась с глаз.
      Шамиссо удивленно осмотрел свой бластер.
      — Можешь выкинуть его, — посоветовал Фонсека. — Этот ворон на дереве правильно подметил насчет законов. Многие физические законы не работают здесь из-за Зла ВОА. Но все, что ни делается, к лучшему. Больше Встречающих не будет.
      — Почему?
      — В конце концов уясните себе, что вы попали в мир, где царит магия и где других законов нет. Как поведете себя при встрече, так и будете себя вести потом. И так же к вам будут относиться. Вы не простили дерзости, и больше к вам не пристанут. По крайней мере, в этом ущелье.
      — Какая же это магия? Уголовные законы какие-то, — проворчал Лоу.
      Миновав ущелье, они оказались в Вольной Области Анархии.
      — Се, идем как тати, — пропел Фонсека.
      — И этот цитирует из Апокалипсиса, — раздался позади голос Шамиссо.

      Энунд был прав — эта земля с первого взгляда внушала опасения, и опасения всех тех, кто опасался здесь еще до них, казалось, висели в самом воздухе. А вот чем внушалось такое чувство, Чойс не понимал. То ли тени от угловатых скал лежали как-то криво, необычно, то ли неприятная, глинистая почва пружинила под ногами чересчур сильно, здесь было что-то не так.
      И только когда он посмотрел наверх, туда, где должно было быть небо, он понял, в чем дело. Здесь не было солнца. Небо было абсолютно, беспросветно черное, как ночью. Но был день, к тому же ночью на небе звезды, а здесь не было даже их. Темнота наверху была какой-то угрожающей. И живой. Казалось, сверху на них взирают ухмыляющиеся демонические лики. Но несмотря на это, кругом было светло и как-то призрачно-нереально.
      Фонсека следил за реакцией своих спутников.
      — Первый раз со мной было то же самое, — произнес он. — Здесь нет солнца и солнечного света. Это черное наверху — зло, сотворенное Вольфгангом и вознесшееся ввысь, чтобы оттуда вновь и вновь бумерангом бить по незащищенному от него Тарлтару.
      — Но как же…
      — Лучи солнца все равно проходят сквозь это, но по пути теряют свою живительную силу. Здесь светит Зло, если только Зло может светить.
      — А как получилось, что правит тут Вольфганг? — снова спросил Лоу. — Ведь это же Область Анархии. Анархии, безвластья! А Вольфганг — это власть.
      — В том-то и беда, что он здесь правит, — сказал Фонсека.
      Через некоторое время они остановились в небольшой лощинке, которая была прямой противоположностью всему тому, что их окружало. Тут были все необходимые атрибуты прекрасной идиллии: зеленая трава, яркие красивые цветы, развесистые деревья, ласково шелестящие своей листвой под дуновениями легкого зефира.
      — Отличное место для бивака, — восхитился Чойс. — До наступления темноты недалеко, а мы чертовски устали. Давай заночуем здесь, Фонсека.
      Тот раскатывал на траве старую выцветшую карту, придавливая ее загибающиеся углы небольшими камнями.
      — Урок первый, он же и последний, — сказал он. — Если бы это была нормальная земля, я не только остановился бы здесь, но и построил бы себе здесь замок. Вон и река рядом… Но эта земля злая, ибо это ВОА! Ты бы посмотрел, во что превращается эта милая полянка ночью. Та река — пристанище ундин и водяных демонов. Эти деревья — жилище дриад. Вообще-то дриады — безобиднейшие создания, но Зло ВОА переродило и их: теперь они пьют кровь не хуже вампиров. Под теми яркими цветочками — голову даю на отсечение, — могилы, и их обитатели вовсе не собираются дожидаться зова последней трубы, ибо они встают каждую ночь. А в целом эта так полюбившаяся вашему сердцу лощинка — жилище бесовских ларвов, которые ждут не дождутся, чтобы вселиться в вас, пожрав вашу душу и заменив ее своей смрадной сущностью. Поняли? — закончил он, не замечая тревожных взглядов, которыми окидывали окрестности его спутники. Им это место уже не нравилось.
      — Что будем делать? — спросил наконец Чойс.
      — Не ручаюсь, что на нашем пути не будет всяческих препятствий, которыми ВОА кишит, как старый труп червями. К тому же, если Вольфганг уже тронулся в путь, их будет еще больше, потому что когда он находится в стране, здесь все же есть какой-то порядок, если это можно так назвать… Многое, многое изменилось, — бормотал Фонсека, внимательно рассматривая карту. — Нужно только идти на север. — Он поднял голову. Остальные смотрели на него.
      — Я говорю, на север нужно идти, — громко повторил Фонсека. Когда переберемся на Берлихут, станет легче. А может, и нет. Чойс, ты здесь давно. В магии что-нибудь смыслишь?
      Чойс пожал плечами.
      — Ну там заклинания разные, заговоры, вольты, пантакли?
      Чойс усмехнулся.
      — Ты поторопился, закончив так быстро свои уроки. Скажи хотя бы, что такое вольт.
      — Вольт, — объяснил Фонсека, — это восковая фигурка того лица, которое подлежит порче. Внутри нее — обрезки волос, ногти, зубы этого человека. Делается это для того, чтобы установить раппорт — соотношение — между фигуркой и лицом, которое затем подвергнется действию чар.
      — Многого же ты здесь нахватался, — сказал Чойс.
      — Я проводник, — пожал плечами Лоу. — А, кроме того, я профессионал и горжусь этим. Вот поэтому за те 12 лет, что я вожу караваны, я потерял всего 14 человек. 14 человек, понял? Вдумайся, ибо это очень мало.
      — А вдруг их скоро станет 18? — горестно задумался Лоу.
      — Проклятый пессимист! — осудил его Фонсека.
      Через некоторое время они были уже в дороге. Лощина осталась далеко позади.
      — Вон за теми высокими холмами, — показывал палец Фонсеки, — лежит мааконд Бустридрейм.
      — Там живет друг? — спросил Лоу.
      — Там живет Скриквик. На этом участке пути его мааконд — единственное место, где мы можем нормально переночевать.
      — А что такое мааконд?
      — В Лиге мааконды называют просто замками.
      Уже начинало темнеть, и постепенное сравнивание окружающего светлого воздуха с абсолютно черным небом производило жуткое впечатление. Вокруг тянулась голая, безжизненная равнина, лишь невдалеке били из-под земли смрадной водой несколько небольших гейзеров. Не было ни души, ни одного живого существа.
      — Да здесь нет никого, — прокричал Чойс сквозь топот копыт.
      — Настоящая жизнь здесь начинается ночью, — ухмыльнулся Фонсека. — И мне не очень-то хочется наблюдать все ее многообразие.
      Дорога начала подниматься в гору. Впереди лежала гряда тех самых высоких холмов, о которых говорил Фонсека. Их склоны были покрыты выветрившимися каменными изваяниями.
      Фонсека понукнул свою лошадь и, повернувшись к остальным, крикнул:
      — За этими холмами — Бустридрейм. Я уже чую прекрасный запах мяса, которое поджарил для нас Скриквик.
      Но когда они поднялись на вершину, никакого замка в лежащей внизу долине не оказалось. Она вся была покрыта низкими белыми меловыми холмами.
      Они разочарованно осматривались. Фонсека в ярости выругался.
      — Белые женщины! — Он заскрежетал зубами. — Проклятье! Говорил я Скриквику — не подпускай их под стены замка. Но он был слишком добр.
      — Белые женщины? — переспросил Лоу. — Но я не вижу никаких женщин.
      Фонсека уже погрузился в глубокую задумчивость.
      — Что же, — пробормотал он, — если нет никакого ночлега, можно переночевать и у них. — Как бы откликаясь на слова Лоу, он сказал: — Белые женщины — это зловредные феи, которые завлекают путников в свои жилища-холмы и держат их там до самой смерти. Если взойти на такой холм, можно поседеть от криков несчастных узников фей. — Он начал копаться в своих седельных сумках. — Я, как знал, взял вот это, — и он кинул каждому по изогнутому мечу с витым эфесом. — Видите, их острия серебряные, так что ими можно убить любую нечисть. А теперь держите вот это. — Он вручил всем по одному белому перу. Это перья белого петуха. При виде такого петуха или его перьев нечистая сила рассеивается… Ну, а теперь вперед, и не гнушайтесь приглашением фей. Спать где-то надо, а лучшего ночлега не сыскать.
      Они спустились со склона и медленно поехали по вьющейся меж низких холмов дороге. Так ехали недолго. Внезапно впереди заметили четыре белые фигуры.
      — Во-во. — Улыбка Фонсеки была лучезарной. — У них-то я и спрошу, где друг Скриквик.
      Фигуры приблизились, и оказалось, что это женщины в белых ниспадающих одеяниях. Женщина, шедшая впереди, схватила под уздцы лошадь Чойса. Как он успел заметить, женщина была очень красива.
      — Не нужен ли вам ночлег, путники? — спросила она мелодичным голосом. — Наступила тьма, а впереди ни одного жилища, лишь ужасы бродят в ночи.
      — Мы как раз искали ночлег, — ответил Чойс.
      Женщина отпустила коня.
      — Тогда следуйте за нами, — и она пошла по почти незаметной тропинке, уводившей вглубь холмов. Остальные женщины последовали за ней. Последняя обернулась, и Чойс увидел темные смеющиеся глаза. Сзади послышалось довольное хмыканье Лоу.
      — Вот бы обрадовался наш друг Некий. Ибо я клянусь, что этой ночью мы вдоволь повеселимся.
      — Положите перья за пазуху, — приказал Фонсека, — но мечей не вынимайте. Еще не время. Даю под заклад мою дырявую голову, что мааконд превратился в эти белесые холмики при помощи колдовства.
      — Сюда, — позвали женщины и скрылись за одним из холмов. Там оказалась большая пещера. Ее своды были столь высоки, что всадник мог без труда въехать вовнутрь, не нагибая головы. К ним приблизилась та же самая женщина.
      — Вы можете оставить ваших коней здесь, — произнесла она приветливо. — С ними ничего не случится.
      Все спешились и, пригнувшись, через темный низкий коридор прошли в большой полусумрачный зал, посередине которого стоял длинный накрытый стол. На нем рядами горели высокие шестисвечники.
      — Хоть бы семь свечей поставили, ведьмы, — проворчал Лоу, обозревая открывшуюся картину.
      — На то они и ведьмы, — резонно отвечал Фонсека.
      В дверях появилась их проводница.
      — Присаживайтесь, путники. Дорога была трудной, судя по вашим запыленным одеждам.
      Стол был украшен такими яствами, каких они не пробовали с начала своего пути. Изысканно приготовленные мясо и рыба, нежный, истекающий слезой сыр, ломтики редкостных фруктов и овощей и, конечно, выстроившиеся в ряд, покрытые толстым слоем пыли бутыли старых вин.
      Когда был утолен первый голод, женщина хлопнула в ладоши, и из дверей появились остальные прекрасные обитательницы пещеры.
      — Да их тоже четверо, — толкнул локтем Чойса Лоу.
      — Сначала удовольствие, — раздумчиво ковырял в зубах Шамиссо, — а вот что потом? Неизвестно…
      Сидящий рядом с Чойсом Фонсека наклонился к нему.
      — Не пей много этого вина. Оно слишком крепко для людей.
      Фея, первой встретившая их, села рядом с Чойсом. Она была прелестна: голубые с поволокой глаза, золотистые волосы, белая кожа, нежная-нежная, как весенняя трава на лугу.
      — Меня зовут Брунгильда, — произнесла она.
      Чойс поймал предупреждающий взгляд Фонсеки, и что-то вдруг подсказало ему, что нельзя говорить свое настоящее имя. Это была интуиция, потому что Чойс был совершенным профаном в магии имен.
      — А меня зовут Гунтер, — улыбнулся он. — Чем мы не пара?
      Брунгильда засмеялась над таким удачным совпадением. От близости прекрасной женщины и от вина, которое действительно оказалось слишком крепким, огоньки свечей раздробились перед взором Чойса. Он забыл о предупреждении Фонсеки. Он помнил только несметные кубки, которые подносила ему Брунгильда, и как его друзей уводили из пиршественного зала прекрасные феи, и как он тоже шел куда-то за Брунгильдой, и как она вдруг повернулась к нему совершенно нагая, и как ее прохладные губы оказались возле его лица. А еще он помнил великолепный запах свежескошенного сена, запах, который он никогда не слышал в ВОА, мрачной и запущенной стране мирового зла.
      Проснулся он не в величественном зале и не на пуховом ложе. Его окружали влажные, заплесневелые, покрытые белесыми потеками стены из крупных необтесанных камней. Подле себя он увидел Лоу и Шамиссо, храпящих в глубоком сне. Один Фонсека в мрачном раздумье стоял возле стены, ковыряя ее носком сапога. Увидев, что Чойс проснулся, он произнес со злобой:
      — Им все же удалось затянуть нас в темницу. Проклятые садистки!
      — Не понимаю, где мы? — Даже здесь, в обволакивающей их полутьме, у Чойса резало глаза, а голова раскалывалась от сильной боли.
      — Перепил, — укоризненно сказал Фонсека. — Я же говорил — никогда не пей много вина фей.
      Он нагнулся, и раздалось бульканье. У губ Чойса оказался деревянный стаканчик. Пахнуло водкой.
      — Уф! — Чойс резко отвернулся.
      — Выпей, — приказал Фонсека. — Иначе так и останешься валяться здесь на каменных тюфяках.
      И впрямь, под ним не было ничего, кроме влажного каменного пола. Чойс трудно сглотнул и, подавив отвращение, залпом выпил.
      — Мерзкая сволочь, — продолжал ругаться Фонсека, пиная стену. — Даже дверь застили своим колдовством. Придеться ждать их, чтобы выбраться отсюда.
      — Они отняли у нас мечи, — слабо произнес Чойс. Ему стало лучше.
      — Да. Но перо-то хоть осталось?
      Чойс полез за пазуху. Да, перо было там.
      — Ну и отлично. Обойдемся им. Нужно узнать, где Скриквик.
      — Дался тебе этот Скриквик, — раздался сонный голос. Лоу проснулся и теперь сидел на каменном полу. — А что я вам расскажу… Мне прошлой ночью такая штучка попалась, Фредегондой звать.
      — Тебе даже вино не впрок, — укорил его Фонсека.
      — А мы что, в темнице? — заинтересовался Лоу.
      — Нет, в веселом квартале Фарнабеля, — съязвил Фонсека.
      В это время проснулся Шамиссо. Он открыл глаза и произнес:
      — Я так и знал. Мы в темнице.
      — Он, знаете ли, соображает и в похмелье, — сообщил всем Лоу.
      — Голова болит, — четко произнес Шамиссо. — Дайте выпить чего-нибудь.
      Ему дали, и он пришел в более веселое расположение духа.
      — Надо ждать, — сказал он.
      Так прошло около двух часов.
      — Уверен, что здесь сидит, кроме нас, еще человек сто, — проговорил Фонсека, когда молчание стало просто невыносимым. — Именно столько жило в Бустридрейме, когда его захватили эти белые изуверки.
      — Наверное, они думают, что их вино действует как наркотик, — предположил Чойс, — и, хлебнув его, мы подпадем под их власть.
      — Это случилось бы с каким-нибудь безмозглым идиотом из Лиги, — вдруг вспылил Фонсека. — Не на таких напали!
      — Точно, — подхватил Лоу. — Мы еще дадим им жару! — Он погрозил кулаком стене, и в ней появилась дверь. На образовавшихся сами собой ступенях стояла Брунгильда. Но это была не та Брунгильда, которая так ласково и приветливо встретила их вчера. Теперь это была гордая, недоступная статуя, облаченная в белые одежды.
      — Притворитесь тупыми животными, — еле успел шепнуть Фонсека.
      Ее голос был резок и властен.
      — Спешите за мной, рабы!
      Они последовали за ней, скорчив глупые физиономии, сгорбив спины и свесив руки до пола.
      — Уверенность-то какая в своем вине, а? — хихикал украдкой Лоу.
      Фея вела их по освещенным факелами переходам, и ровный шум в их ушах, сначала доносившийся издалека, превратился в отрывистое звяканье кирок о твердый камень. Они попали в каменоломни.
      Откуда-то сбоку появились еще две феи и сунули им по небольшой острой кирке.
      — Вы будете добывать для нас камни и золото, рабы, подобно гномам, — вновь раздался резкий голос Брунгильды. — Все это залегает в глубинах, и вам остается только копать.
      — Удивительно, как неузнаваемо может перемениться человек! — пробормотал Чойс, и тут его толкнули в спину. По узкой убирающейся лесенке они спустились вниз и оказались в низких сводчатых ходах. В конце каждого виднелась освещенная факелом напряженная спина.
      — Эй! — крикнул Фонсека. — Где тут Скриквик?
      — Скриквик? — раздался скрипучий голос прямо перед ними. — А кому это он нужен?
      — Фонсеке нужен.
      — Скриквик! — заорал скрипучий голос. — Иди сюда, Скриквик! Фонсека тут!
      — Фонсека? — спросил точно такой же голос откуда-то из глубин подземелий. — Что ты врешь, Ньяль! Фонсека за горами, он не смог бы попасть сюда.
      — Да нет же, Скриквик, — заорал Фонсека. — Я здесь. Иди сюда. Надо поговорить.
      Раздался шорох шагов, и внезапно рядом с ними оказался возбужденного вида старикашка в зеленом шелковом колпаке. Старикашка и Фонсека обнялись.
      — А я уж думал, конец мне, — взрыднул старикашка.
      — Сейчас не время для слез, Скриквик, — оборвал его Фонсека. — Это мои друзья. Это Чойс, это Лоу, а это Шамиссо. Так это правда, что твой мааконд превратился в обиталище фей?
      — Правда, — снова захлюпал носом Скриквик. — Они заставляют гнуть мою старую спину, чтобы добывать сокровища.
      — Вижу. Сколько здесь фей?
      — Не знаю. Наверное, штук двадцать.
      — Собирай людей. Всех размечем к дьяволовой матери!
      — А как? — спросил Скриквик. — Они вредные, очень, знаешь ли, Фонсека, вредные они, феи эти.
      — А так, Скриквик, — отвечал Фонсека. — Вот, знаешь ли, Скриквик, так.
      Через некоторое время к откосу, с которого их спускали в подземелье, подошли Фонсека, Чойс и Шамиссо.
      — Эй! — заорал Чойс. — Где тут по нужде-то у вас?
      Наверху появилась фигура феи. Но это была не Брунгильда. Ее лицо было настоящей маской отвращения.
      — Прочь, презренные рабы! Ваше дело — копать.
      — Хорошо, а опорожняться прямо где работаешь? — наивно спросил Чойс.
      — Жалкие смертные! — прошипела фея. — Всю свою жизнь вы проводите в нечистоте, так почему сейчас должно быть сделано исключение?
      Но лестницу все же спустила. Первым начал подниматься Фонсека. Пока поднимались, фея ворчала:
      — Но имейте в виду, что вам все равно не выйти отсюда. Наша магия крепка.
      В это время над краем появилась голова Фонсеки.
      — Понюхай-ка вот этого, — и он сунул фее под нос петушиное перо. Фея тут же с хлопком исчезла.
      — Действует, — констатировал Фонсека и пронзительно свистнул. И сразу же снизу донесся оглушительный шум: это валила огромная толпа пленников фей, которую вели Лоу и Скриквик.
      Появилось еще две феи, но магическое действие белых перьев повлияло и на них: они исчезли без следа.
      — Вперед! — доносился снизу рев Лоу. — Тпот их забодай!
      Лестница скрипела под тяжестью тел.
      Когда на обрыве стало тесно, Чойс скомандовал:
      — А теперь устроим-ка охоту на ведьм!
      Оказалось, что Фонсека был буквально набит перьями, как подушка.
      — А просто человек я запасливый, — объяснял он, раздавая импровизированное оружие.
      И истребление белых женщин началось. По всем пещерам раздавались победные вопли. Когда какой-то безвестный бродяга обнаружил в дальней пещере Брунгильду и ткнул ее пером, вместе с ней рассеялись и чары. И тогда все с изумлением обнаружили, что стены вокруг них, ранее источавшие запах гнили, превратились в несокрушимые каменные стены мааконда Бустридрейм.
      Появился растроганный Скриквик. На его ноздреватом носу висела капля. В руках он держал их мечи.
      — Даже не знаю, чем отблагодарить вас. Мы тут насобирали камешки кой-какие…
      — Нет, нет, — отказался за всех Чойс. — Мы очень спешим, благородный Скриквик. Мы идем уничтожать Вольфганга.
      — О! — удивился Скриквик. — А то бы остались, попировали…
      — На обратном пути, старина, — хлопнул по его плечу Фонсека, — мы вылакаем все твои запасы.
      — Идет, — и Скриквик тоже хлопнул Фонсеку по плечу с неожиданной силой. — Но, — и его глаза вдруг округлились, — я слышал, что Вольфганг завтра отправляется в путь. С ним будут его друзья.
      Чойс выпрямился.
      — Жди нас с победой, Скриквик.
      — Мы все надеемся на это, — молитвенно сложил руки старик.

      Мозолистый от лошадиных поводьев палец Фонсеки постучал по карте.
      — Порадовать вас ничем не могу. Впереди Долина дэвов, и только за ней мааконд Вольфганга Стодрейм.
      — Ни одной безопасной остановки? — поинтересовался Чойс.
      — Только одна. Недалеко мааконд Ингедрейм. Там живет Иллувеллир Хранитель.
      — О нем мне говорил Энунд, — сказал Чойс.
      — Во всяком случае, должен был сказать, — согласился Фонсека.
      — У него хранится одна вещь, которую мы должны забрать.
      — В том-то и дело, — вздохнул Фонсека. — Иллувеллир из гномов, а они редко отдают то, что им принадлежит.
      — Нам отдаст. Тем более без этой штуки дальше нам пути нет.
      — Мы должны обогнать Вольфганга? — спросил Шамиссо.
      — Да. Ведь, по словам Скриквика, завтра он уже покидает Стодрейм. Нам надо быть на Берлихуте раньше него и Ползущей Горы достигнуть тоже первыми.
      — Это сложно.
      — Сложно, но можно.
      — А какую вещь мы должны забрать?
      — Светлый Подсвечник Шин, — сказал Чойс.
      Лицо Фонсеки вытянулось.
      — Ты хоть знаешь, что это такое? — спросил он.
      — Знаю, — ответил Чойс.
      Мааконд Ингедрейм своими размерами походил на замок Фафт, но был более мощным и укрепленным. Его стены были в два раза выше стен замков Лиги, а за одним зубцом могло укрыться сразу пять человек. Здесь был и ров, и мост на толстых, в шею лошади, цепях, чувствовалось, что все это не для праздного украшательства, и непрошенные гости часто наведываются сюда.
      Иллувеллир встретил их в замковом холле. Одну из стен здесь занимал каменный барельеф, изображающий огромного косматого дэва, павшего на колени перед маленьким человечком, который держал в руках некий непонятный предмет, издали похожий на трезубец. Сам Иллувеллир был небольшой старичок с длинной пегой бородой, одетый в бурый кафтан с разрезами. Именно такими Чойс и представлял себе гномов.
      — Это мой предок Эйлейв Турий Рог, — сказал Иллувеллир, указывая на барельеф.
      — Я знаю, — вставил Фонсека.
      — А я не тебе говорю, — казалось, обиженно огрызнулся Иллувеллир. — Вы пришли сюда за той вещью?
      Вопрос этот, никому не адресованный, повис в воздухе.
      — Да, — наконец ответил Чойс.
      Иллувеллир вздохнул.
      — Я не спрашиваю ваши имена не из-за боязни. Просто я ненавижу традиции, которые приходится соблюдать. Поэтому те древние законы, которые можно обойти, я обхожу. К тому же имена ваши мне известны. Я хочу спросить у тебя кое-что, Эдмунд. На кого я похож?
      Этот неожиданный вопрос смутил Чойса.
      — Э-э, — сказал он. — По-моему, на гнома.
      Иллувеллир недовольно поглядел на него и сделал знак следовать за ним.
      — Он не любит, когда его называют гномом, — прошептал Чойсу на ухо Фонсека. — Я его всегда этим дразню.
      Они прошли через весь холл и по винтовой лестнице долго спускались в подземелья мааконда. У маленькой сводчатой дверцы Иллувеллир остановился.
      — Здесь, — сказал он, и дверца отворилась. У дальней сырой стены на металлическом поставце виднелось нечто, покрытое темной непроницаемой тканью. Из-под нее струился зеленоватый свет. Иллувеллир остановился возле этого поставца и снова вздохнул.
      — Старый жмот, — усовестил его Фонсека. — Тебе не хочется отдавать его.
      — Не хочется. — Иллувеллир топтался на месте, сердито поглядывая на Фонсеку. — А ты мне вечно твердишь об этом, даже не обращая внимания на мое старое скверное здоровье.
      — Ты нас всех переживешь, — безжалостно отрезал Фонсека. — Давай открывай эту штуковину.
      — Идете на Вольфганга? — проворчал Иллувеллир.
      — Черт тебя побери, старый хрыч! — взорвался Фонсека. — Тамтамами, что ли, тебе вести передают?
      — Зачем мне тамтамы? — пожал плечами гном. — Просто я немножко читаю ваши мысли.
      — Немножко! — возмущался Фонсека. — Небось уже все прочитал, копаясь в наших головах!
      Иллувеллир снял с предмета ткань, и тот же зеленоватый свет наполнил маленькое помещеньице. На поставце возвышался серебряный канделябр с тремя витыми свечами. На конце каждой бился, не распространяя копоти, тот самый волшебный свет, которым было залито все помещение.
      С дрожью в голосе Иллувеллир произнес:
      — Это Светлый Подсвечник Шин. Он так же чист, как и тот первозданный огнь, из которого он появился. Поэтому он убивает всякое зло в любых его проявлениях. Сначала он принадлежал Анаелю, князю саламандр, потом перешел во владение пращуру моему Эйлейву Турьему Рогу. Бесчисленное множество поколений мой род хранит и оберегает Подсвечник Шин. Лишь борьба с самым великим злом может стать причиной того, чтобы я передал его другому, будь он человек или гном. Теперь я передаю его тебе, Эдмунд Любимец Слепцов! Не снимай покров с Подсвечника без нужды, ибо, если будут у тебя в этот момент злые мысли, он убьет тебя. Бери! Он твой. По достижении своей миссии он вновь чудесным образом возвратиться ко мне.
      — Я всегда говорил, что врага надо бить его же оружием, — провещал Фонсека, когда они поднимались по лестнице обратно наверх.
      — Ты о Подсвечнике? — спросил Чойс. Его он нес в руках.
      — Мы же в стране магии, так что эти свечки нам пригодятся.
      — Ты никогда не был поэтичным, Фонсека, — укоризненно произнес Иллувеллир, услышав последние слова.
      — Зато ты… гном!
      — Ну, знаешь!.. — обиделся Иллувеллир.

      Они были в пути уже час. Расстилавшуюся перед ними серую равнину вдалеке пересекала невысокая цепь черных выветрившихся скал. Когда они достигли ее, оказалось, что между этими скалами, изборожденными тонкими глубокими трещинами, есть узкий проход, издали похожий на одну такую трещину. Войдя в проход, они оказались в Долине дэвов.
      Более мрачного места Чойс никогда не видел. Стиснутая между озером кипящей серы и скалами, изрытыми многочисленными пещерами, долина поражала взгляд мрачным, диким ландшафтом и тем неуловимым духом зла, который, казалось, постоянно висел в воздухе ВОА и которым это место было пропитано до самых корней черных, изъеденных испарениями скал. Угловатые, щебнистые камни скрежетали, отлетая из-под копыт лошадей.
      — Мерзкое место, — с отвращением сплюнул Лоу.
      — Одно из самых опасных на всем пути, — кивнул Фонсека. — Держи наготове Подсвечник, Чойс!
      — А без столкновения никак нельзя? — кротко осведомился Лоу.
      — Никак. Они уже учуяли наш запах.
      — Кто? Великаны?
      — Дэвы.
      — А какая между ними разница?
      — Большая. Дэвы по сути своей злые духи, а великаны — просто заколдованные люди, выросшие до невероятных размеров.
      Лоу поежился.
      — И много их здесь?
      — Достаточно.
      И в это время Лоу посмотрел наверх и сказал замороженным голосом:
      — Наверное, вот это и есть дэв.
      Они тоже посмотрели наверх. И замерли.
      Над их головами, на скалистом уступе рядом с громадным черным зевом пещеры возвышался дэв. К огромному человекообразному туловищу, поросшему диким, спутанным волосом, была приставлена массивная голова вепря с торчащими клыками в руку длиной. Но выражение лютой злобы на этой звериной морде придавало ей осмысленный, почти человечий вид. Остановившимся взглядом дэв рассматривал их с высоты своей пещеры.
      Из сковывающего оцепенения их вывел невыразительный голос Шамиссо.
      — Ну-ну. — Он оценивающе обозрел возвышающегося над ними демона. — Эта штука мне знакома. Обычный зооморфный тип, каких я видел десятками на Плутоне. Правда, там они разумны.
      — Аррррр! — заревел дэв. Его рев мог заставить убежать кого угодно. Но только не Шамиссо.
      — Нет, я не вижу интеллекта в его глазах, — заключил он и со звоном вытащил из ножен меч. И тут же раздался оглушительный грохот. Дэв спрыгнул вниз и теперь стоял в добром десятке метров, нависая над ними, как скала. Его смрадное дыхание захлестнуло лошадей, и они шарахнулись назад, оказавшись между серным озером, которое заволокло их своими миазмами, и ярящимся дэвом.
      — Пора! — заорал Лоу, натягивая поводья. — Не копайся, Чойс, не то он сварит нас живьем в этой вонючей луже!
      Дэв шагнул вперед и чуть наклонился.
      Чойс спокойно, так, как они никогда ничего не делал в своей жизни, протянул руку и быстро стянул покров с Подсвечника Шин. Магический предмет вновь, второй раз за этот день, увидел свет. Одно мгновение ничего не происходило. Потом вокруг Подсвечника вдруг образовалось легкое, вьющееся облако зеленоватого огня, через секунду исчезнувшее и ярко загоревшееся на концах трех витых свечей шипящим, косматым конусом. Увидев это, демон заревел так, что на окрестных скалах произошли небольшие обвалы. А в это время конус внезапно повернулся своей вершиной к нему, разгорелся почти до невидимого свечения, и страшно ударила в дэва изогнутая зеленоватая молния.
      — Арррррр! — Этот вопль был такой силы, что скалы задрожали. Дэв окутался коптящим дымом, а когда дым рассеялся, то на месте страшного демона не было ничего, кроме оплавленной скальной поверхности. Но это было еще не все. Озеро за их спинами вздулось переливающимся пламенным пузырем и лопнуло, став похожим на внезапно застывший в воздухе гейзер из жидкого металла.
      — Огненный дэв, — определил Фонсека.
      — Подсвечник, Подсвечник-то не убирай, Чойс! — вопил Лоу. Его лошадь плясала под ним, кося безумным глазом на ожившее озеро. — Здесь еще один!
      Огненный дэв был вдруг обретшим форму пламенным протуберанцем, который беспрерывно менялся, струился уносящимися вверх языками пламени. Его глаза метали красный огонь, пасть изрыгала зеленоватый огонь, а ужасные когти из синего пламени были готовы схватить их, испепелить в прах.
      И огонь Светлого Подсвечника столкнулся с огнем дэва. Это была схватка огня первозданного с огнем нечистым, зажженным ядовитой волей. И победил в ней чистый огонь Подсвечника, а нечистый огонь дэва, его тело, погас тотчас же, растекшись вонючей струей пара.
      Выехав из страшной долины, где еще не утихли отголоски адских воплей и шипения серных струй, они устремились в том же направлении, что и прежде, на север. Горы давно остались позади, и теперь кони скакали по влажной равнине. Невдалеке колыхались бурые тростники. Черное небо начало опускаться все ниже и ниже: наступала темнота.
      Вдруг Фонсека натянул поводья и соскочил на землю. Вслед за ним спешились и остальные. Фонсека, присев на корточки, стал изучать какой-то след, отпечатавшийся на мокрой глине. Это был очень странный след: четко выдавленные три пальца с дюймовыми когтями, будто существо ходило на одних пальцах.
      — След василиска, — прошептал Фонсека, оглядываясь. — Он выдавливается, только когда василиск охотится, а здесь нет другой добычи, кроме нас.
      — Я что-то слышал про василиска, — задумался Шамиссо.
      — Самая мерзкая тварь из всех, которые встречаются здесь. Он убивает одним взглядом. Посмотрел — понял? — и все.
      — Ему, наверное, легко, — предположил Лоу.
      — Вот он, — вместо ответа сказал Фонсека и показал на тростники. Оттуда, раздвинув стебли массивным телом, вышло животное, похожее на очень большую ящерицу. Всю его голову, хребет и часть хвоста покрывал большой кожистый гребень. Но самым примечательным были его глаза: огромные, занимающие полголовы.
      Это и был василиск, чудовище, убивающее взглядом.
      Они упали на землю. Фонсека шепотом ругался.
      Но когда страшное существо внезапно повернуло свою голову к ним и встретилось с ними взглядом, тело его вдруг пронизала медленная судорога, и оно повалилось наземь.
      Ругательства Фонсеки стали громче. Он встал и начал отряхивать колени.
      — Дьявол! — Он ожесточенно скрипел зубами. — Я забыл, что если увидишь василиска первым, то умирает он.
      Остальные смотрели на него.
      — Ну что, так и будем валяться? — рявкнул Фонсека. — До темноты нам надо миновать Стодрейм, обогнав по пути Вольфганга, и добраться до мааконда Тудрейм. Он заброшен. Поняли?
      — Тогда зачем нам туда? — спросил Лоу. — Чтобы стать пищей другой нечисти?
      — В мааконде Тудрейм танцуют демоны пространства. Они смогут перенести нас в мааконд Судрейм.
      — Тудрейм, Судрейм… — заворчал Лоу. — Демоны пространства… На кой они нам?
      — А на той, — прошипел Фонсека, — что Судрейм находится уже на Берлихуте. Вольфганг же не пользуется услугами демонов пространства, ибо владеет другими заклинаниями. Так что мы опередим его.
      Пришпорив лошадей, они понеслись по равнине, и не было слышно ни звука, ибо земля была пропитана влагой. Лошади быстро промчались через огромные, невспаханные поля, и они очутились в краю невысоких холмов, которыми была так богата ВОА. Вскоре холмы плавно перешли в песчаниковые скалы, которые сначала редко, а потом все чаще и чаще стали появляться на их пути, прорезая почву равнины своими твердыми остовами. Еще через час, когда топот стал громче, все поняли, что под ними узкая горная дорога, а базальтовые скалы нависают над ней черными исполинами. Потом дорога сузилась так, что теперь они не смогли бы разъехаться со встречными всадниками. Внезапно справа сплошная стена пиков оборвалась, и открылась предзакатная картина, вся в багряных красках: на фоне узкой, красновато-желтой полосы между черным небом и черной землей виднелось беспорядочное нагромождение островерхих башен с проточенными в них узкими бойницами. Это и был мааконд Стодрейм, древняя резиденция тарлтарских лен! ! дрманнов, а ныне гнездилище Зла ВОА.
      Дорога, по которой они следовали, проходила мимо замка, но они все равно увидели выезд Вольфганга. Издалека, со стен мааконда послышалось гудение волынок и рев урнаев, больших труб, зарокотали барабаны, и послышался доносимый ветром громкий скрип — начали открываться ворота Стодрейма. Когда подъемный мост опустился на противоположный край рва, из ворот вынеслась ведомая четырьмя темными лошадьми большая черная колесница. Дальше они смотреть не стали.
      Ибо Вольфганг покинул свое гнездо, дабы уничтожить мир.
      Теперь им нужно было поторапливаться. Вряд ли он будет долго ждать исполнения своих замыслов, поэтому нельзя было оставлять в своем резерве ни секунды промедления. Они безжалостно нахлестывали коней, мчась на север, к Тудрейму.
      Дневное сияние меркло на глазах. Сначала в надвигающейся тьме утонули вершины деревьев леса, куда они попали, миновав скалы, затем исчезли верхние ветви, а в это время сумрак, этот извечный предвестник тьмы, уже окутывал серым пологом подножия лесных великанов. Этот лес, как и все леса на Де-Мойре, был так же дик и запущен, ветви деревьев и подлеска переплелись между собой в неимоверной, медленной схватке, поэтому абсолютно невозможно было разобрать, где есть хоженная тропа в этих вековечных буреломах. Да и не было таких троп: давно уже никто не ходил по де-мойрским лесам, где бродили ужасные существа ночи.
      Они во весь опор мчались по узкой неезженой дороге, извивающейся между деревьями, и только природные инстинкты их лошадей спасали их от столкновения с огромными стволами. Их торопил Фонсека. Казалось, он что-то вдруг вспомнил.
      — Скорей! — кричал он. — Скорей!
      И вдруг угольно-черное небо, которое теперь превратилось в непроницаемую ночь, раскололось резкой вспышкой. Это вызвало взрыв ярости в Фонсеке.
      — Третий Свет! — вопил он. — В Тудрейме до Третьего Света!
      Чойс не понимал, что такое Третий Свет. Не понимали этого и остальные. Они только все понукали и понукали своих уставших, взмыленных лошадей, которые покрылись хлопьями пены.
      Небеса сверкнули еще раз, и уши заложило от страшного удара грома. Тяжелыми, свинцовыми каплями полил холодный дождь.
      — Третий Свет! — Фонсека пришел в совершенное неистовство. Он несся по лесу, мелькая между деревьями, как сказочный леший. Ничто не могло остановить его.
      Третья вспышка была такой сильной, что на миг ослепила их. Сквозь стену холодной воды, льющейся с неба, и мокрые сплетения лесной растительности до них донесся рев ярости.
      — В Тудрейм! — ревел Фонсека. — В Тудрейм!
      Чойсу стало страшно. Эта бешеная скачка по лесу до конца вымотала его, он перестал понимать, что происходит, но зорче и внимательнее стал вглядываться в окружающий их лес. Теперь молния слепила глаза постоянно, и в проносящихся мимо картинах невозможно было различить подробности. Но в лесу что-то начало происходить. И когда путь лошади Фонсеки заступила невесть откуда взявшаяся темная, бесформенная фигура, Чойс внезапно понял.
      — Сволочь! — Фонсека молниеносно вытащенным из ножен мечом смахнул на всем скаку верхнюю часть существа, и оно упало на дорогу, нелепо барахтаясь. На клинке Фонсеки была земля.
      — Великие Мертвые! — орал он, виртуозно сквернословя и тыча клинком куда-то в сторону.
      Тогда они увидели.
      Пространство между деревьями изредка резко освещалось блеском молнии, и в этом свете становилось видно, что все оно кишит жуткими, невиданными ими прежде существами. В свете молнии четко, как на негативе, выступали их тела и головы, слепленные из тяжелой, черной земли, блестели их глаза — обточенные камушки, широко разевались огромные рты, в которых шевелились белые могильные черви.
      Пробудились Великие Мертвые, ужасные порождения земли Де-Мойра, как это было уже не одно тысячелетие.
      Впереди еле забрезжила серым опушка леса — подъезды к мааконду Тудрейм, а Великих Мертвых все прибавлялось. Их плодила сама земля. Она вскипала большим, рыхлым бугром, и из этого животворного лона появлялось новое существо. Уже около дюжины их быстро мчалось за лошадьми. Фонсека, скача впереди, неустанно рубил земляных монстров, которые затем за их спинами вновь срастались, с утробным ревом преследуя их. Вскоре их был уже целый легион, а из лесу выходили и выходили новые.
      Но впереди уже был Тудрейм.
      Еще издали они увидели распахнутые ворота мааконда. Долго, невыносимо долго кони несли их к ним, а ворота приближались ужасно медленно. Вслед мчалась орда Великих Мертвых, наполняя молчаливый лес своими яростными, замогильными воплями, а уставшие лошади уже вотвот могли просто стать, желая расслабляющего отдыха и отдавая себя и своих хозяев внезапно проснувшимся чудовищам.
      Не останавливаясь, они пролетели по опущенному деревянному мосту, отозвавшемуся негодующим гулом, и в облаках поднятой лошадьми пыли соскочили на землю во дворе мааконда, защищенном сверху нависающими длинными галереями. Мечи давно уже были выдернуты из ножен, в руках Шамиссо по старой привычке мигом оказался бесполезный здесь бластер, — они решили дорого отдать свою жизнь.
      Но вдруг застыли в удивлении. Рев Великих Мертвых удалился и затих, ворота мааконда были закрыты, а снаружи, поднимая мост, звенели цепи.
      Они были в безопасности.

      Мааконд Тудрейм и впрямь был заброшен. На всем виднелись следы запустения, везде царили тишина и разрушение. Относительной сохранностью отличался только главный холл замка. Это было большое, сферическое помещение с рядом огромных каминов вдоль стены. По углам его валялось великое множество поломанной, изрубленной мебели: старинные кресла, стулья с гнутыми спинками, огромные столешницы, в которых накрепко сидели крошащиеся наконечники стрел. Все это позволяло прийти к выводу, что мааконд Тудрейм погиб не своей смертью. Вся эта рухлядь была покрыта толстым слоем копоти и пыли, но центр зала был чист от мусора, каменные плиты были хорошо выметены и выглядели так, будто ими пользовались постоянно. Там ясно был виден странный узор, линии которого причудливо расходились, скрещивались, образуя сложную фигуру. Приглядевшись, Чойс понял, что это пентаграмма с выведенным внутри кругом.
      — Они появляются там, — сказал Фонсека, кивая на узор. — Откуда они появляются, не скажет никто, ибо не знает. Демоны пространства могут быть везде и нигде одновременно.
      — Мы вовремя? — спросил Чойс.
      — Да. Их танец начнется ночью.
      — Сейчас ночь.
      — Еще нет. Нужно ждать.
      За окнами была непроглядная чернильная темень. Лоу ввел лошадей прямо в зал, поставив их в углу.
      — Мы их возьмем с собой?
      — А ты думал, мы пойдем через Страну Апокалипсиса пешком?
      — Я ничего не думал, Фонсека, потому что ничего не знаю.
      — Это хорошо, что ты не споришь.
      Потом Чойс заснул. Ему снилась «Пифия», летящая сквозь тьму космоса, и он был на ней один. Было холодно и тоскливо. Его разбудил резкий толчок в бок и чьи-то сдавленные вопли. Шамиссо, так бесцеремонно растолкавший его, был встревожен. Он показал на мечущегося по холлу Фонсеку, выкрикивающегося что-то нечленораздельное.
      — Какая-то дрянь идет мимо замка в лес, Чойс, — сказал Шамиссо.
      — Что это?
      — Непонятно. Вроде люди. В темноте не разберешь. Они поют.
      — Он не согласен с этим? — кивнул Чойс на Фонсеку.
      — Нет. Он говорит, что это какие-то ботольфинги.
      — Они просто поют? — Чойс недоумевал.
      — Да, но мне не нравится эта песня. У нее странные слова.
      Рядом с Чойсом очутился Фонсека. Он был сильно напуган и взбешен одновременно.
      — Это не ботольфинги, а Ботольфинги, Шамиссо. — Фонсека брызгал слюной. — Я не хочу лишиться разума, как Лалнольф Пачеко.
      — Кто они, Фонсека? — спросил Чойс.
      — Я уже говорил вам о них. Они — предки Волдьфганга. Они мертвы, Чойс, мертвы уже много сотен лет. Эрга прокляла их. Понял?
      — Как они смогут помешать нам?
      Глаза Фонсеки расширились от ужаса.
      — Они поют, — завопил он, и вдруг в уши им ударил рокочущий мотив песни, способной свести с ума. Песня влетала в окна, кружила по замку, и, казалось, сама душа теряет покой, уносясь в красные просторы безумия:
      Белые туманы Тарлтара
      Проплывают мимо и сквозь нас,
      Чтобы рассеяться в ненужный дым.
      Но им уже нечего сушить,
      Ибо наши тела истлели, как и сердца.
      О, как мы страдаем!
      Мы бредем, родная плоть и кровь,
      Которая навеки застыла в наших жилах,
      И будем брести так вечно,
      Будем вечно скитаться,
      Пока другая наша плоть
      Не будет умерщвлена,
      Пока другая наша кровь
      Не застынет в жилах этой планеты,
      В жилах этой мертвой планеты,
      Мертвой, мертвой, мертвой планеты,
      Мертвой планеты!
      Спасась от песни, несущей безумие, Фонсека бросился на пол и закрылся руками. Лоу застыл на месте, как и Шамиссо, усмехающийся какой-то кривой усмешкой. Ступор холодного страха на миг охватил Чойса, но он быстро справился с ним и, вскочив на ноги, подбежал к окну.
      Мимо него медленно, направляясь к лесу, двигалась странная процессия. В темноте детали были не видны, но по тяжелому запаху, доносящемуся до него, и по неестественным, угловатым силуэтам под темными саванами, он догадался, что мимо него в черные, ночные глубины леса идут мертвецы. Они не были хактами, ибо хакты не могли петь полные такой страшной безысходности песни. Без сомнения, Фонсека был прав: это были предки Вольфганга, поднятые из своих могил проклятием Эрги и обреченные вечно скитаться за нарушение запрета Высших Сил, который исшел из уст Прорицательницы Болот.
      Чойсу тоже хотелось заткнуть уши, следуя примеру Фонсеки, защищаясь от жалящих слов песни, но какая-то сила понуждала его не делать этого. Что-то подсказывало ему: они не могут умереть или быть сбитыми с пути таким незначительным препятствием. Поэтому он стоял и качался под валами накатывающегося мотива.
      Тем временем Ботольфинги скрылись в лесу. Песня стихла. Чойс медленно обернулся. Неподвижные фигуры его спутников зашевелились. Фонсека отнял руки от бледного лица, Лоу опустился на пол, как будто у него разом отказали ноги, Шамиссо провел рукой по лбу, стряхивая кошмар.
      — Это было достаточно страшно, — произнес он.
      — Я не сошел с ума, — пробормотал Фонсека. — Я не стал похожим на Лалнольфа Пачеко.
      — А Великие Мертвые? — спросил Чойс. Действительно, когда он выглядывал, адских порождений нигде не было видно.
      — «И не раскаялись они в убийствах своих, ни в чародействах своих, ни в блудодеянии своем, ни в воровстве своем». Это о них, о Вольфганговых родственничках, — говорил в это время Фонсека. — Ты что-то спросил, Чойс? А, это! Когда Ботольфинги поют, Великие Мертвые пропадают.
      — Не нужно забывать, зачем мы здесь, — привычно взял инициативу в свои руки Чойс. — Фонсека, кажется, ты знаешь, что делать?
      — Да… — произнес Фонсека. — Да…
      Он поднялся и сделал несколько неуверенных шагов в сторону пентаграммы.
      — Что-то начинается, — произнес Шамиссо.
      И впрямь, в центре пентаграммы, в круге, возникло свечение, слабое и прозрачное.
      — Они не заставляют себя ждать, — сказал Лоу.
      Свечение начало разгораться, накаляясь до пламенного блеска, а потом вдруг исчезло. На его месте остались прозрачные фигуры. Это были мужчины и женщины, одетые в невиданные, чужеземные наряды. Некоторые из них и вовсе не были людьми. Они танцевали, кружась в скользящем, колдовском минуэте.
      — Вот это они и есть, — проговорил Фонсека. — Демоны пространства.
      Странный танец приковывал взгляд, завораживал, и становилось ясно, что длится он невообразимо долго. Демоны пространства неслышно, бесшумно танцевали, и легкая вуаль Барьера, отделяющего человеческое измерение от их, скрывала их черты.
      Чойс не заметил, как Фонсека оказался возле очерченного пентаграммой круга. Демоны пространства также не замечали его, отдавшись своему чарующему танцу. Фонсека слегка приподнял руки и совершил в какие-то пассы, в воздухе оборвалась некая мелодия, нежная, похожая на звучание невидимой, волшебной флейты, и дымка Барьера исчезла. Перед Фонсекой прямо в круге стоял огромный, широкоплечий верзила с красным лицом. Он был бы совсем похож на человека, если бы не ветвистые рога, растущие из его лба. Чойс разглядел за его спиной некое подобие странного, блистающего ослепительным огнем коридора, уходящего в бесконечность. Демон что-то сказал Фонсеке. Чойс подошел поближе, чтобы расслышать, о чем они говорят.
      — …и это наша миссия, Халльвард, Демон Круга, — произнес в это время Фонсека.
      — Есть ли нужда в ней? — спросил тот, кого Фонсека назвал Халльвардом.
      — Это решать не нам, — ответил Фонсека.
      — Когда? — спросил демон.
      — Сейчас, — сказал Фонсека.
      Халльвард пожал плечами.
      — Коридором редко пользуются. Он мог затянуться паутиной других измерений.
      — Не думаю.
      Халльвард помолчал.
      — Существует ли угроза для нас, Проводник Вилибальдо?
      — Она существует для всего мира. Уверен, что измерения будут тоже затронуты. Если даже часть их, это все равно всколыхнет оставшиеся.
      Халльвард выпрямился.
      — Тогда идите и думайте о своей Цели.
      — Благодарю тебя, Халльвард, Демон Круга, — поклонился Фонсека.
      — Не стоит, — помрачнел демон и исчез.
      Перед ними мерцал круг, и они ступили в него.
      И тогда весь мааконд вдруг оказался заключенным в огромный, призрачно-белый кристалл без граней, который был заполнен незримым светом, пронизывающим все пространства, жизни и миры. В этом свете линии стали тонкими, нитчатыми, спроецированные на их мозг, и это мааконд оказался внутри них, а не они внутри мааконда. Свет внезапно стал серебряным, а потом взорвался, превратившись в ослепительный аквамарин. Но взрыв этот не рассеялся мельчайшей мозаикой частиц, а остался запечатленным в их памяти, преобразовавшись в Настоящее, которое затем превратилось в странный реально-нереальный коридор, идущий неведомо куда.
      И их сознания, боязливо поежившись, ступили на зыбкий пол этого коридора, который был на самом деле внутри них, и остановились в нерешительности. Ибо они были не одни: все вокруг было насыщено другим разумом, который также был — в Великом Блистающем Коридоре Пространств. И они, осознав это в одно всеисчерпывающее и всеохватное мгновение, пошли, пошли, пошли, пошли вперед. Пошли вперед, чувствуя, как многие мили Коридора остаются позади, приближая Цель, лежащую перед ними таинственной пульсирующей массой. И когда она приблизилась, став ясно видной (массивная чаша с извитыми ручками), коридор с хлопком сжался до маленькой, каплевидной точки и застыл в клетках их мозга до следующей надобности, которая уже никогда не придет. Звук был похож на грохот пушек при Ватерлоо, клекот парящего кондора, плач ребенка, брошенного в степи, позвякивание Железного креста, бурную овацию после слов «с чувством глубокого удовлетворения», вой одинокого хобота среди холодных ледников и угловатых с! ! кал, — когда все это было? Но их сознания какое-то мгновение помнили все это. Помнили, но упустили полученные знания, вобравшиеся внутрь той голубой точки, которая навечно застыла в серых, неподвижных клетках. Знания были упущены, одно лишь осталось, объединявшее понятие — Цель. И когда слово это вспыхнуло внутри них, Коридор растворился, кристалл без граней исчез, и кончились чары демонов пространства.
      Они оказались среди разрушенных стен мааконда Судрейм и услыхали рев черных волн, разбивающихся о Замковую Скалу, на которой возвышался мааконд, и вдохнули терпкий запах моря, и увидели слепое, серое небо с пятнами буревестников. Небо континента Берлихут.
      Их приветствовала Страна Откровения. Страна Апокалипсиса.

      «Что они видели, будучи внутри Апокалипсиса, в самой его середке, став уже не людьми, а некими полулегендарными персонажами? Казалось, все мифы, эпосы и сказания слились для них в одно неразрывное целое, отрезав их бытие от бытия остального мира. Они погрузились в иное время, присущее только этому миру, и стали одним из его множества составных. Настоящее кануло для них в Лету безвременья, и от него осталась только Цель. Они знали. Они знали.
      Впереди была Цель. Позади был настигающий их Вольфганг. Их окружал мир Откровения. Молнии беспрерывно чертили небо, капли дождя жгли даже сквозь одежду, а гром гремел подобно небесному бубну.
      Что они видели? О, многое!
      Они видели землю, они видели море, но, главное, они видели небо, и престол стоящий, и старцев возглашающих, и животных, исполненных очей. Пусть это были лишь тени, отброшенные реальностью, или реальность, отбрасывающая тени. Для них истиной было последнее.
      Что они видели?
      Агнца невинного, берущего на себя грехи людей, ибо он есть жертва, и семь печатей, и скакали мимо них белый конь, и рыжий конь, и вороной, и бледный, сея бедствия, а копыта забросали их землей, перемешанной с кровью, слезами и растоптанным зерном, и плавились, текли, таяли другие печати, чтоб приходило время остальным бедствиям, ниспосланным на мир.
      Что видели они?
      Души возопили в праведном гневе: «Доколе!», и тряхнули их так, что пали они на землю, а вместе с ними пали на землю звезды небесные, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет незрелые смоквы свои, и небо сворачивалось, сворачивалось как свиток, сдвигая с места горы с ужасающим грохотом, которые двигались, сыпля камнями.
      Что они видели?
      Бесчисленное, бесчисленное, бесчисленное множество душ, коим определено блаженство, а следом падал с неба глас труб, и огнь из кадильницы сильного ангела шел на землю, сливаясь с силой звука усемиренного, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и скалы пламенеющие низвергались в море, и падала с неба большая звезда, имя которой — полынь, сея смертную горечь, и саранча жалила и мучила людей, и жуткие орды существ проносились в видениях. Но они оставались в невредимости.
      Что они видели?
      Большого красного дракона, чьи семь голов были увенчаны семью диадемами, который дал жизнь зверю, ибо стали они на песке морском и увидели выходящего из моря зверя с семью головами и десятью рогами, и узрели другого зверя, выходящего из земли: два рога, подобных агнчим, были у него, и поняли мудрость, ибо имели ум, сочтя число зверя, число человеческое, которое — 666.
      Что еще они видели? О, многое, многое, но, главное, видели они семь чаш с Божьим гневом, и осознали тогда, что делать, ибо истина чаш открылась им, и встала перед ними великая размерами гора, увенчанная столбом света и дыма, а шесть ангелов лили и лили перед ними Божий гнев; тогда-то и увидели они, что седьмой ангел удаляется, неся чашу свою в целости, не проливая ни капли из нее, и исчезает в столбе света на вершине горы, Ползущей Горы, их Цели, где стоит во веки веков Седьмая и Последняя Чаша Гнева. Все свелось для них в единый разрешимый и понятный узел, который оставалось только разрубить. И узлом этим был Вольфганг.
      Они отпустили коней и устремились к Ползущей Горе, которая действительно ползла, медленно продвигаясь на восток».

      ТАК ГОВОРЯТ «ТАРЛТАРСКИЕ ХРОНИКИ МЕЧЕЙ»

      Вопреки ожиданиям, подъем их в гору был нетруден. Гора противилась категорическим определениям легенд, сделавшим ее неприступной: нужно было только опасаться отлетающих больших валунов, когда Гора со скрежетом проходила по ним, отбрасывая в сторону со скоростью пушечного снаряда. Уклоняясь от камней, они по очереди перепрыгнули на ровную площадку, начинающуюся сразу от подножия, и с удивлением заметили огромную каменную лестницу, которая уходила высоко вверх. Предназначенные для ноги великана ступени и множество громадных маршей, походящих на площади, — эта лестница казалось продолжением Вечности. По бокам ее тянулся вдаль ряд герм, украшенных головами неведомых древних богов, чьи лики кривлялись в злорадной усмешке. Небо было далеким коричневым куполом, клубящимся темными массами косматых туч. Временами извилистые молнии бороздили этот купол, и следом гремел гром. Здесь все предвещало опасность.
      Они переглянулись. Цель была близко, лежащая наверху и закрытая клубящимисмя облаками, но в то же время и далеко, ибо гигантская лестница наводила на мысли о Бесконечности. Чойс вспомнил де-мойрскую пословицу: «Что может быть важнее первого шага? Только шаг второй». И он поднялся на первую ступень, а за ним последовали остальные. Снова загремел гром, напоминая об опасности.
      Продвигаясь вперед, они чувствовали вокруг себя некое странное сгущение воздуха, будто какие-то незримые силы завладели ими, толкая по сотни раз пройденному пути. Их не покидало чувство принужденности. Лоу слал проклятия Богу и дьяволу попеременно. Молнии сверкали чаще и чаще, изгибаясь и дробясь на множество ответвлений. Теперь они находились почти на середине лестницы.
      Сверху раздалось хлопанье крыльев, и на одну из герм опустилась огромная птица. Она повернула голову с хохолком и окинула их насмешливым взглядом.
      — Хэк! — каркнула она. — Сложное всегда кажется простым, не так ли? Я Птица Вопросов Хва.
      — Так называются твои Вопросы? — спросил Лоу.
      — Нет, так называюсь я. — Голова птицы внезапно исчезла под крылом, и послышалось громкое шуршание. Затем голова вынырнула, щелкая клювом. — Блохи, — пояснила птица. — Мерзкие маленькие животные.
      — Зачем ты здесь? — спросил Чойс.
      — По необходимости, естественно. Я любитель вопросов. Я задаю их и получаю ответы. Но вся проблема в том, что иногда не получаю.
      — Что бывает тогда?
      — Я люблю мясо, — пояснила птица.
      — Видимо, ты многое любишь.
      — Да. А теперь я задам вопрос. Он мучает меня с того времени, как я увидала вас. Как вам это?
      — Что?
      — Это. — Птица повела крылом по сторонам.
      — Результат — венец ожидания, — сказал Шамиссо.
      Птица задумалась.
      — Если учесть, что здесь не было никого последние три тысячелетия, — наконец сказала она, — то это самый умный ответ на мой вопрос. А как вы думаете, чья власть на этой Горе?
      — Откуда это знать нам, смертным? — сказал Чойс.
      — Вопросом на вопрос… — Птица минуту посидела в неподвижности. — И все равно это правильно, — изрекла она наконец. — Вам неоткуда было взять ответ, вот в чем проблема. Видите ли, я и сама не знаю, чья здесь власть. Хотя некоторые считают, что власть — это и есть Бог.
      — Бог?
      — Ну да, Бог. Правда, это также понятие, да к тому же слишком растяжимое. У него ведь тоже есть имя, и даже, насколько я знаю, много, что весьма проблематично.
      — Ты попала в собственную сеть.
      — Ничего подобного, — не согласилась птица. — Вести философские диспуты — мой дар, и я в этом преуспела.
      — Это дела не проясняет.
      — Правильно. И все-таки…
      — И все-таки тебе, конечно, на все это наплевать. Скучновато живется здесь, наверное.
      — Скучно, — подтвердила птица. — Я молчу веками. Теперь здесь вы, и мой язык, этот колокол ненужных словес, развязался, давая волю пробудившимся эмоциям и непробудившимся чувствам. В этом-то и проблема.
      — Это тоже выход. Ты болтаешь, как комедиант.
      — А что делать? Язык — вот и все, что я имею путного. Если есть орган, которым можно потрепать без риска для жизни, то не использовать его столь долгий срок — ужасная пытка.
      — Знай я, что ты здесь, я пришел бы сюда единственно ради того, чтобы поговорить с приятным собеседником, — вставил Лоу.
      — Не пройдет, — после паузы загремела птица. — Я — предмет, используемый для Испытания, и меня не подсластишь дешевыми комплиментами.
      — Мои комплименты никто еще не считал дешевыми, — возразил Лоу.
      — Твой дурашливый тон меня не смутит. — Птица помолчала. — Я бы спросила, как ваши имена, но вся проблема в том, что я их знаю. О чем это говорит? — Птица задумалась, склонив голову набок. — Мне лично ни о чем. Но откуда-то я знаю вас. Это и внушает мне подозрения, которые для меня отнюдь не беспочвенны.
      — Для нас тоже, — вставил Фонсека.
      — Я — всего лишь язык, болтающий то, что необходимо, согласилась с ним птица. — Но на меня возложена функция Допуска. — Она вскинула голову и важно посмотрела на них одним глазом, следя, как они отнесутся к этим словам. — В моем праве сказать «да» — и оставить вас жить, или сказать «нет» — и обречь смерти.
      — За нами следуют те, кому лучше сказать «нет».
      — Я знаю, — вздохнула Птица Вопросов и сразу растеряла всю напущенную на себя важность. — В том-то и проблема, что я это знаю, но ничего поделать не могу. Вы тоже инструменты. И те, внизу, тоже.
      — Свет и тень, — сказал Чойс.
      — Да, — печально кивнула птица. — Но вот кто из вас свет, а кто — другое… Наверное, вам нужно идти. А уж там, наверху, разберетесь.
      — Ты пропустишь их? — спросил Чойс.
      — Пропущу. Извините. Так нужно.
      — Ты покровительствуешь им? — сказал Шамиссо.
      — Конечно, нет. Это было бы заведомым идиотизмом.
      — Тогда зачем ты держала нас здесь?
      — Вы думаете, время уходит? — насмешливо спросила птица. — Пока я тут говорила с вами, оно стояло. Здесь время не имеет значения, ибо время — это тоже Бог. Вернее, его ипостась.
      — Ты просто нудливый бюрократ, поклоняющийся инструкции, — заметил Лоу. — Ведь инструкция — это тоже Бог. Вернее, его ипостась.
      Птица взглянула на него.
      — Интересное суждение. Но даже и оно не объясняет, зачем я здесь и для чего задаю вопросы.
      — Но мясо ты любишь?
      — Я просто пугала вас. Скорее я люблю другое.
      — Вопросы?
      — Угу. — Птица взмахнула крыльями и поднялась в воздух. — Вам нужно идти, ибо ваша роль в очередном Армагеддоне зависит и от временных отрезков.
      — Это значит, что нам нужно торопиться? — спросил Фонсека.
      Птица на секунду зависла в воздухе.
      — Какая ерунда! — каркнула она наконец. — Все решается в одной точке пространства в один миг благодаря мгновенному стечению обстоятельств. В том-то и проблема.
      Снова послышался шелест крыльев, и птица исчезла.
      — Что за дурацкий жаргон! — возмутился Лоу.
      И вновь ступени поползли вниз, приближая и приближая Цель. Сверкание молний превратилось в один сплошной безумный сполох, треугольник, опрокинутый вершиной вниз, и теперь было ясно видно, что вершина эта упирается в крышу огромного строения с колоннадой и большим портиком, отчетливо виднеющимся на фоне черных, мечущих молнии туч. Чойс остановился, глядя на Фонсеку. А тот молча застыл на месте, взирая на громадные колонны в виде звероподобных монстров с загнутыми назад рогами. Раскаты грома походили на неумолчную канонаду.
      — Это Храм Чаши, — произнес Фонсека. — Я думал, его существование — легенда.
      — Там, внутри, Чаша? — спросил Лоу.
      Фонсека, не в силах ответить, кивнул. Сверху опять полил дождь. Быстро темнело, и свет молний резал глаза.
      Они поднялись на последнюю ступень и оказались перед гигантскими каменными дверями, сотворенными из красноватого гранита. Мельчайшие кристаллики слюды, вкрапленные в двери, жемчужно отсверкивали светом молний, и двери представлялись сияющими своим собственным светом. Молнии пришли в совершенное неистовство, так же, как и гром, грохот которого теперь раздирал уши.
      — Они закрыты, — еле разобрал Чойс слова Лоу. — Нам не открыть их самим.
      — Се, стою у двери и стучу, — не удержался Фонсека.
      — Еще раз процитируешь Апокалипсис, — сказал позади голос Шамиссо, — и я скормлю тебя Птице Хва. Она ведь любит мясо, если ты помнишь.
      — В том-то и проблема, — хохотнул Лоу.
      Чойс смотрел на двери. Эти створки нельзя было сдвинуть с места и сотне человек. На где-то высоко вверху виднелись петли толстые полосы тусклого металла.
      — Двери для Бога, — произнес Чойс, зная, что никто его все равно не услышит. — Они и должны быть такими. Наверное, эти двери не открывались с сотворения мира.
      Рядом с ними вдруг вспыхнул огонь, и из него вышел человек. Он был в рваной прожженной хламиде когда-то белого цвета, а на голове имел обгоревший лавровый венок. Человек огляделся, и его взгляд наткнулся на четверку. С минуту человек изучал их, потом подошел ближе, оставляя после себя кучки пепла вместо следов.
      — Двери не открываются? — Он подмигнул.
      — Нам не открыть их, — беспомощно повторил Лоу.
      — Никому не открыть, — отрезал человек. — Так задумано. От веков. Такая конструкция. — Он задрал голову. — Ну и погодка тут! Дождь, дождь… Молнии… Гром…
      — Тонкое наблюдение, — вышел из себя Лоу. — Как нам попасть внутрь?
      — Я и прибыл сюда, чтобы помочь, — улыбнулся человек. — Поправить дела. Ваши.
      — Так, — сказал Чойс.
      Человек кивнул.
      — То есть ближе к делу? Понял. Подсвечник Шин при вас?
      Чойс чуть приподнял руку, в которой был зажат закутанный в покров Подсвечник.
      — О! — возрадовался человек. — Сними же с него эту тряпицу и направь на двери… Как видите, алгоритм решения этой задачки прост, даже, я бы сказал, уникально прост. Но постарайся попасть именно в Скважину, а то ничего не выйдет… Уф, сколько воды! Моя натура этого не выносит. Адье! — Человек начал медленно таять, превращаясь в исчезающие языки пламени.
      — Кто ты? — успел крикнуть Чойс. Языки пламени на мгновение застыли, а потом ворчливо отозвались:
      — Тебе так хочется узнать мое имя? Впрочем, приятно… Я Рафаэль, Ангел Огня.
      — Хайль тебе, Рафаэль, Ангел Огня! — сказал Чойс.
      — Хайль и тебе, Эдмунд Любимец Слепцов! — сказало пламя и пропало.
      В то же мгновение они увидели, как траектория молний изменилась. Теперь огромный конус с вершины Храма начал медленно смещаться вниз, ударяя спутанным, искрящимся клубком молний по фасаду строения. Еще немного, и их прошьет огненный заряд…
      — Скважина! — начал орать Лоу, который не был любителем такого рода приключений. — Ищите Скважину! Она где-то там!
      — Не нервничай, Лоу, — раздался спокойный голос Шамиссо. — Я уже ее вижу.
      Между пятой и шестой петлями находилось неприметное круглое отверстие в метр диаметром, абсолютно черное на фоне сверкающего гранита дверей. Чойс сорвал покров с Подсвечника, и магическоле сияние шаровой молнией ударило в Скважину. С глухим каменным скрежетом-грохотом двери Храма Чаши начали растворяться.
      Они молча ждали. Наконец двери раскрылись, и они сделали шаг, чтобы войти в Храм. Что-то заставило их обернуться.
      Не касаясь ступеней, влекомая бешеными конями цвета ночи, с которых ветер срывал клочья пены, к Храму неслась темная колесница Вольфганга.

      Двери были все еще открыты. Восхождение колесницы наверх было стремительным, но Храм вовсе не спешил укрыть свое сокровище. Двери и не думали затворяться.
      Повинуясь какому-то неожиданному толчку, они вбежали в Храм, не успев даже рассмотреть его внутренности как следует.
      — Закрывайтесь! — завопил Лоу дверям. — Закрывайтесь, черт вас побери!
      Мысль о том, чтобы использовать Подсвечник вторично, как-то не пришла им в голову. Рядом послышалось осторожное покашливание, и из воздуха материализовался низенький полупрозрачный толстяк в красной тоге.
      — Без введения в курс событий трудно даже гению, — замысловато изрек он вместо приветствия.
      — Колесница! — задыхаясь проговорил Чойс. — Сейчас Вольфганг будет здесь.
      — Вольфганг? — Глаза толстяка глубокомысленно закатились. — А вы не подумали…
      — Черт побери! — яростно выругался Чойс. Энергия магического Подсвечника вновь устремилась к дверям, и они затворились прямо перед взмыленными мордами лошадей, запряженных в темную колесницу.
      — А без меня не додумались бы? — укорил Чойса толстяк и стал таять.
      — Ты тоже Ангел? — спросил его Лоу (оставался неясный силуэт).
      — Всего лишь воздуха. Михаэль, — донеслось до них, и силуэт пропал.
      — Странное проявление помощи, — произнес задумчивый Шамиссо.
      — У нас нет времени анализировать это, — нетерпеливо сказал Чойс.
      Они огляделись. Перед этим они совершенно не имели времени, чтобы рассмотреть место, в которое попали. Теперь же весь интерьер Храма Чаши предстал перед ними во всей своей грандиозности.
      Начинаясь от дверей, вглубь Храма уходил колоссальный неф, который венчался почти неразличимым снизу куполом, украшенным неясными фресками. По обеим сторонам главного нефа находилось еще два, поменьше, упиравшиеся своими боками в полуколонны, вырубленные в стенах Храма. На колоннах виднелись сцены неведомых битв и низвержений, человекоподобные фигуры чередовались здесь с изображениями ужасных демонических существ. Все это было неизвестно ни одному из живущих ныне, и Чойс догадался, что на колоннах явлены сцены из древних, давно отгремевших Армагеддонов. Он понял также, что им придется участвовать еще в одном. Он не считал это честью, грудь его не полнила гордость, проистекающая из сознания своей собственной исключительности, сердце не трепетало от радости, кулаки не сжимались в предвкушении. Он оглянулся. Двери отсекали путь к отступлению, но, о, с какой радостью предпочел бы он этот путь теперь, когда все встало по своим местам и больше не томило неизвестностью. Печальная тя! ! гость неизбежности навалилась на него. Он посмотрел на своих спутников. Они выглядели понуро, и он убедился, что в головах их роятся мысли, подобные его мыслям. Он хорошо знал их. Сейчас неизбежность захлестнет и их.
      Главный неф уходил вдаль и заканчивался еле видными ступенями, ведущими наверх, к огромному пьедесталу из светящегося белого камня. На высоком постаменте возвышалась огромная чаша с витыми ручками, похожая на амфору. Эта чаша и заключала в себе Гнев Господень. Отсветы его, клубящегося внутри Великой Чаши, мертвенными бликами играли на потолке, озаряя Храм призрачным светом, который еле-еле разгонял царящий здесь полумрак.
      Чойс сказал:
      — Уверен, что Вольфганг тоже проникнет в Храм. Нам надо быть поближе к Чаше.
      Остальные лишь молча кивнули в знак согласия.
      Застарелый скрежет открывающихся дверей вновь нарушил покой Храма, когда они были уже на середине главного нефа. Они оглянулись. Двери снова открывались: просвет между створками увеличивался, а дыра Скважины горела темным огнем.
      — Неужто они использовали другой Подсвечник? — забеспокоился Фонсека. — Но второго такого нет.
      — Им тоже кто-то помогает, — сказал Шамиссо.
      — Неудивительно, — отозвался Лоу. — Уверен, что им помогают противоположные нашим силы.
      — Второго такого Подсвечника нет, — растерянно повторил Фонсека.
      — Нам надо спрятаться, — рассудил Чойс.
      Они быстро покинули открытое пространство нефа и по двое разместились за колоннами: справа от прохода — Чойс и Фонсека, слева Лоу и Шамиссо. Как отметил про себя Чойс, за одной колонной могло бы разместиться еще человек пятьдесят. Из своего укрытия он стал внимательно следить за происходящим.
      Двери теперь были полностью распахнуты, и в их проеме виднелись четыре силуэта: огромная сгорбленная фигура великана Ульва, покачивающийся клобук Саурбэира, карликовый силуэт Гюрда и квадратная мощная фигура самого Вольфганга с распущенной гривой волос. Молнии освещали их сзади, поэтому лица вошедших были не видны. Массивная фигура Вольфганга шагнула вперед. Его лицо продолжало оставаться в тени, но чувствовалось, что он напряжен. В руках на уровне живота он держал предмет, светящийся неярким темноватым сиянием.
      — Подсвечник! — выдохнул Фонсека. — Такой же, как у нас, но другой. Темный!
      Чойс кивнул. Да, это был другой подсвечник, с одной свечой, прямая противоположность Светлому Подсвечнику Шин, воплощение зловонного серного пламени преисподней.
      Теперь у них были равные возможности.
      — Эдмунд!
      Вольфганг не шевельнулся, когда произносил его имя, но оно разнеслось по всему Храму.
      — Эдмунд! — повторил Вольфганг. — Я знаю, что ты здесь. Думаешь, ты хорошо спрятался?
      — Я слышу мельтешение их мыслей, — послышался другой голос, пронзительный, резкий, визгливый. Без сомнения, это говорил Гюрд.
      — Нет! — прошептал Чойс.
      — Выходи, — потребовал Вольфганг. — Давай поговорим напоследок. Повинуясь внезапному импульсу, Чойс вышел из-за колонны и встал посреди гигантского нефа. Сияние Чаши освещало его, тогда как Вольфганг оставался в тени.
      — Ты слишком самоуверен, — произнес Чойс. — Наверно, поэтому у тебя нет произвища.
      — Наблюдательность — хорошая черта. — Голос Вольфганга дрогнул. — Но ты не борец.
      — Я тоже здесь.
      — Но ты не один.
      — Как и ты.
      — Ох уж эти мне древние законы-препоны… — отступил Вольфганг. — Законы-препоны…
      — А ты бы с удовольствием уничтожил их, не так ли?
      — Я как раз хочу это сделать.
      — Как дела-то, Вольфганг? — спросил вышедший из-за колонны Фонсека. — Позволь вставить словечко — у тебя ничего не получится.
      — Явление второе, — отметил ничуть не удивившийся Вольфганг. — Те же и Фонсека. Тебе еще не выпустили кишки, Фонсека, за твою излишнюю, на мой взгляд, болтливость?
      — Ну почему излишнюю? — обиделся Фонсека. — Мне кажется, я вовремя вступил в разговор.
      — Кстати, не думал, что ты заведешь их так далеко.
      — Все мы зашли так далеко, — парировал Фонсека.
      — Есть и другие, конечно?
      — Да. Вот они.
      Из-за колонны появились Лоу и Шамиссо.
      — Лоу и Шамиссо, — сказал Вольфганг.
      — Я восхищен, — произнес Чойс. — У тебя хорошая память. Может, нам стоит познакомиться и с твоими друзьями?
      В полосе света появился великан Ульв. Это было ужасное создание, все поросшее косматой шерстью, с торчащими на голове короткими острыми рогами, красными глазами и огромной пастью.
      — А, люди! — рявкнул он. — Знаете, чем я питаюсь?
      — Как же, как же, — сказал Шамиссо. — Ты, небось, людоед. Людей глотаешь. А разве ты не знаешь, что у них внутри? Правильно, внутренности. А что в них? То-то и оно! Однако тебе, наверно, такая начинка нравится.
      Храм наполнил жуткий рык.
      — Какой ты невоспитанный, Шамиссо, — сказал засмущавшийся Лоу.
      Вольфганг протянул руку и дотронулся до великана, что-то негромко сказал ему. Ульв отступил обратно в темноту, сверкая раскаленными угольями глаз.
      — Послушай, Эдмунд. — Вольфганг небрежно играл темным Подсвечником. — Мир все равно будет разрушен. Не сейчас, потом, но ответь мне, что за разница. Я желаю просто ускорить процесс. Я управляю огромными силами, которые издавна ведают Разрушением.
      — Ты лишь орудие, Вольфганг.
      — Нет. — Голос Вольфганга повысился. — Я управляю ими.
      — А они понукают тобой. Это древняя палка о двух концах, проблема, в которой хорошо разбирались наши предки.
      — Вы все будете благодарить меня, когда мир будет уничтожен.
      — Как это? Ведь перестанем существовать и мы. Ты непоследователен.
      — Напротив, есть много вероятности в том, что мир будет существовать, но будет существовать обновленным, под властью тех сил, которыми управляю я.
      Чойс засмеялся.
      — Почему ты смеешься? — спросил Вольфганг.
      — Да просто так… Смех разобрал. Говоришь, силы, которыми ты управляешь, будут повелевать миром? Значит ли это, что миром будешь править ты?
      — Ты правильно угадал.
      — А чего тут угадывать? Не пойму только — ты дурак, Вольфганг, или просто обманутый хитрыми?
      — А ты чужак, Эдмунд, — ответил тот. — И друзья твои — тоже чужие тут. Что вам в Де-Мойре? Может, у вас тут похоронены родственники?
      — В Содружестве есть такая поговорка: «Путник, что дал хлеб тебе, уже брат тебе». А что до предков — если б они и были похоронены здесь, то давно уже не лежали бы в земле, а слонялись бы по всему Де-Мойру, повинуясь твоей воле.
      Луч, таящий в себе тьму, хлестнул по покрову Подсвечника, превратив его в пепел. Чойс едва успел направить пламя своих трех свечей на Вольфганга. Теперь два луча встречались, шипя и брызжа звездчатыми искрами в месте соприкосновения. Пламя Чаши ярко вспыхнуло, осветив их обоих, и только сейчас Чойс мог полностью разглядеть своего противника. Нет, Вольфганг не был гением, как сам утверждал, не был человеком, слишком рано родившимся для своей эпохи. Злопредсказанный, темный плод неправедного соития, результат сошедшихся в одну точку предсказаний и знамений, это не он шел на столкновение с мировыми силами — его туда вели мировые золы. Он был создан для своей миссии. Абсолютный маятник. Черты его были искажены ненавистью, рот оскалился, глаза налились кровью, тяжелый горбатый нос сморщился сетью морщин.
      — Ты умрешь, — выговорил его оскаленный рот. — Тебя убьет Канделябр.
      Чойс и раньше слыхал легенды о Темном Канделябре Вав. Как гласили легенды, в нем пылало Зло вместо огня. В каких местах побывал Вольфганг, чтобы добыть его, Чойс даже не желал знать. Правильно сказала мудрая Птица Хва — они лишь орудия тех сил, которыми в очередной раз будет решаться давний спор.
      — Похоже, нашей кровью решается древний апокалиптический спор, —высказал он свою мысль вслух.
      — Ерунда, — прошипел Вольфганг сквозь сжатые зубы. — Сначала умрешь ты, а потом обрушится мир.
      Он неожиданно отклонил свое оружие в сторону, и темный луч чуть не задел Чойса, врезавшись в одну из колонн. Этим он обнажил свой фланг, и пламя Подсвечника опалило его плечо.
      — Хавурган! — прорычал Вольфганг.
      Когда лучи обоих Подсвечников схлестнулись в яростном сплетении энергий, Лоу прыгнул за колонну. Там уже стоял человек. Его длинные, черные волосы были мокры и падали на лоб слипшимися прядями. Он был одет в зеленую мантию.
      — Привет, воин, — беспечно бросил он. — Не помешал?
      — Даже наоборот. — По опыту Лоу уже знал, что это какой-то из Ангелов Стихий, которые, видимо, были призваны помогать им.
      — Тогда хорошо. — Человек сдул с носа каплю. — С той стороны колонны таится великан Ульв. У него много слабостей, но в данном месте и в данное время их нет. Кроме твоей неожиданности. Это твой единственный козырь сейчас.
      — Как просто.
      — Главное — вовремя предупредить, — сказал человек и начал растворяться струйками воды.
      — Ангел Воды? — догадался Лоу.
      — Габриэль, — подтвердил человек и превратился в лужу на полу, которая тут же испарилась.
      Не теряя времени даром, Лоу осторожно обошел колонну и наткнулся на Ульва. Тот внимательно и настороженно наблюдал за схваткой Вольфганга и Чойса посреди главного нефа, стоя спиной к Лоу. Лоу вытащил свой меч.
      — Эй, ты, австралопитек! — заорал он во всю мочь и с ходу вонзил серебряный клинок в огромную мясистую, поросшую шерстью ляжку. Ульв взвыл. Рана на его ноге начала дымиться от соприкосновения с убийственным серебром, а тут еще Лоу рубанул по другой его ноге. Ульв грохнулся на колени, вытаскивая свой меч. При виде его у Лоу захолонуло сердце — меч был ростом с него. Ульв взмахнул им, но Лоу удалось вовремя отскочить: меч попал по колонне и разлетелся на куски.
      — Да я сожру тебя, — зарычал великан.
      — А? — по привычке не расслышал Лоу. Осознавая историчность момента, он проскочил под рукой Ульва, которая хотела поймать его, и, сделав несильный выпад, вонзил меч в ничем не защищенную грудь великана. Раздался низкий рык, и Ульв рухнул наземь мертвый.
      Шамиссо услышал этот рык, когда крался вдоль другой колонны, чтобы оказаться за спиной у Вольфганга. Кодекс чести был не в чести у Шамиссо. В бою убивают не только в грудь. Сейчас он хотел зайти в тыл к Вольфгангу и подло, вероломно, гадко и недостойно — убить его. Шамиссо ухмылялся. Впервые такая ухмылка появилась на его лице. Он знал, что все у него получится. Выглянув из-за колонны, он одним взглядом охватил и продолжающуюся схватку двух лучей в проходе, и мертвое тело Ульва, и Лоу, вытирающего клинок своего меча.
      Темная пружина далеко отбросила его к основанию колонны, выбив из рук меч. Он не был готов к такой атаке, а потому был захвачен врасплох. Он взглянул на своего противника. Перед ним покачивался вытянувшийся вверх темный, покрытый затейливыми узорами столб, который венчали очковый клобук и узкая голова со злобными глазами.
      «Темный змей Саурбэир», — подумал Шамиссо. Потом набежала путаная свора других мыслей, пока он беспомощно шарил в поисках своего меча.
      — Не пытайся, — прошипел змей. — Тебе это уже не поможет. Древние законы окажутся перевешенными в нашу сторону, ибо нас станет больше.
      Шамиссо немного повернул голову и увидел, что его меч валяется далеко в стороне. Он откашлялся, но все равно голос его прозвучал хрипло, когда он сказал:
      — Законы на нашей стороне. Ульв мертв. Посмотри туда, и ты увидишь.
      Саурбэир резко повернулся и увидел гору мертвой плоти, которая недавно была великаном Ульвом. Рука Шамиссо наткнулась на что-то твердое и вытянула предмет из-за пояса. Это был бластер. Шамиссо был единственным из всех, у кого еще оставалось это бесполезное в ВОА оружие. Однако сейчас ему что-то подсказало, что здесь, где, как кто-то говорил, действуют совсем другие законы, бластер может оказаться и не таким уж бесполезным ломом.
      Саурбэир снова повернулся к нему. Глаза его горели огнем.
      — Я восстановлю баланс, — прошипел он и увидел направленный на него бластер. — Что это? — спросил он.
      Шамиссо нажал на спуск, тонкий луч рассек тело темного змея Саурбэира, и его голова с клобуком отделилась от судорожно дернувшегося туловища и упала наземь.
      — Это бластер, — сказал Шамиссо.
      Фонсека вышел из-за колонны и оказался лицом к лицу с Гюрдом. Умерший давным-давно маг походил на высохшую мумию, коей на самом деле и являлся. От него исходил густой смрад. Нога Фонсеки на что-то наткнулась, и Гюрд замер на месте, как и вся окружающая Фонсеку действительность.
      Это был взявшийся неизвестно откуда бугорок земли. Пока Фонсека размышлял, что бы это значило, из земли возник человек. Он отдувался, как будто пробежал много миль, и был закутан в бурую хламиду. Его заплывшие, как у крота, глазки быстро осмотрели Фонсеку.
      — Ты колдун?
      — Нет, — правдиво ответил Фонсека.
      — А Гюрд — колдун, — осклабился человек, — хоть это вовсе не смешно.
      — Что из этого следует?
      — Резонный вопрос. Ты знаешь, что на колдовстве Гюрда держится вся черная магия Тарлтара? По-твоему, было правильно выйти против него с твоими бессильными заклинаниями погоды?
      — Ты послан для того, чтобы помочь мне или насмехаться?
      — Верно. Просто у меня такая натура. Земля, знаешь ли, способствует ироничному складу ума.
      — Ты Уриэль, Ангел Земли.
      — Я польщен, что ты знаешь это, Проводник Вилибальдо. Наступает твой Час Равновесия, когда вернее всего должно разрешиться, жить тебе или умереть. Тебе повезло: у тебя в жизни только один такой час, тогда как некоторые проходят через несколько.
      — Я хочу жить.
      — Не сомневаюсь. Поэтому даю такой совет: в состязаниях магией никогда не учитываются физические качества противника. Единственная слабость Гюрда — в его физической немощи. В остальном же это могущественный маг, один из самых могущественных здесь. Обстоятельства великая вещь, Проводник Вилибальдо. Так что дерзай. Я не желаю тебе удачи только потому, что иногда она имеет привычку становиться спиной.
      — Прощай, Уриэль, и спасибо, — сказал Фонсека, когда земляной холмик исчез без следа.
      — А у тебя, оказывается, мощная поддержка!
      Время вновь двинулось, и Гюрд ожил. Теперь он стоял в каких-то десяти шагах от него, и в его глазницах, где давно уже не было глаз, горели синие огоньки. Фонсека лихорадочно искал ответ. Сейчас любое слово, неверно сказанное, могло дать в руки противнику мощное оружие, которое вмиг пробило бы магическую защиту.
      — Ты удивлен, Гюрд? — Слова наконец нашлись.
      — Это хорошо, что ты знаешь мое имя. Значит, ты не дурак, что делает мне лично приятным наш будущий поединок.
      Фонсека уловил оттенок высокомерия в его словах. «Он болтлив и легко забывается», — подумал он.
      — Я тоже знаю твое имя, — продолжал Гюрд, — но это дела не меняет, насколько ты можешь знать магию имен.
      «Старается прощупать уровень моих знаний».
      — Вот если бы ты не знал моего имени или же я не знал твоего, что весьма сомнительно…
      «К тому же и хвастун. Большая власть — длинный язык».
      — …тогда перевес был бы на стороне того, кто обладает знанием.
      — Тебе бы преподавать в школе, Гюрд, — сказал Фонсека. Нечеловеческие глаза Гюрда уперлись ему в лицо.
      — Ты смеешься, не так ли? Смелый ты человек.
      «Еще и пугает».
      Но оказалось, что милая болтовня Гюрда скрывает под собой неожиданные и опасные решения. Внезапно маг вскинул рукава своего широкого балахона, и будто невидимая кувалда ударило Фонсеку между глаз. Он свалился на мозаичный пол.
      — Люблю, знаешь ли, обескуражить человека, — пояснил Гюрд и добавил: — Это «заклинание кулака». Очень эффективно при неожиданном применении.
      Фонсека, шатаясь, встал. Удар был силен. Он хлопнул в ладоши, но звук получился негромкий. На Гюрда пролился теплый дождик.
      — Жаль, не захватил с собой зонтик, — посетовал тот, и пол вырвался из-под ног Фонсеки. Он упал лицом вниз, кусочки мозаики стремительно приблизились, и голова раскололась от страшной боли. Он застонал. Его лицо было покрыто кровью из разбитого носа. Над ним стоял смеющийся Гюрд. Он был виден как в тумане.
      «Забавляется», — зло подумал Фонсека, и почувствовал, как ярость захлестывает его. Но тут же осадил сам себя: «Нельзя злиться. Нельзя злиться. Злость ослабляет засовы, сдерживающие эмоции, и они вырываются наружу».
      Гюрд потер руки с противным шорохом, ибо от времени кожа на них превратилась в сухой потрескавшийся пергамент.
      — Продолжим, Фонсека? Мне это так нравится.
      — Мне тоже, — попытался улыбнуться Фонсека. — Люблю учиться у старшего по ремеслу. И возрасту.
      — О! — удивился Гюрд. — У тебя еще остался внутри смех?
      Он открылся, и энергия Фонсеки прорвалась сквозь его защиту, подхватила его и мощно ударила об колонну. Кости Гюрда затрещали и застучали. Мертвец скрежетнул зубами, с ненавистью глядя на Фонсеку.
      — Ты воспользовался моей добротой.
      — Я воспользовался твоей слабостью, Гюрд, — поправил его Фонсека. — Ты же именно так учил меня.
      — А хорошо ли ты знаешь собственные слабости? — осведомился Гюрд, и позади Фонсеки появилось рогатое свирепое создание с прозрачным мечом в руках. Меч только казался прозрачным, реальность же его Фонсека почувствовал на себе: он еле успел увернуться от клинка, и лезвие поцарапало его шею.
      — Я знал, что ты увернешься, — процедил Гюрд, — но нужно было показать, кто сильнее.
      — Слова!
      — Ты не веришь?
      — Кому? Тебе? Может, стоит опять промочить тебя дождиком? Так ты быстрее сгниешь.
      На Гюрда снова пролился дождь, теперь, однако, вперемежку с крупными градинами, которые застучали по лысому черепу колдуна, как по барабану.
      — Крови будет больше, — проскрипел Гюрд. Чувствовалась обратная реакция: чем больше свирепел Гюрд, тем веселее становился Фонсека. У него появилась уверенность. Он чутко улавливал все слабости своего противника.
      Позади Фонсеки вновь появилось то самое создание с мечом, но было тут же отослано обратно, чуть не пронзив самого Гюрда.
      Теперь они стояли неподвижно.
      — Крови будет больше, — твердил Гюрд.
      — Твоей, — отвечал Фонсека.
      Все закончилось неожиданно.
      Прямо перед Фонсекой вдруг вырос гигантский воин с нацеленным в его грудь копьем. Фонсеке пришлось сделать шаг в сторону, одновременно уничтожая креатуру заклинанием. Он уже хотел было занять прежнее положение, как вдруг заметил, что с новой позиции видна брешь в магической защите Гюрда, которой сам Гюрд, поглощенный плетением сети из заклинаний, не замечает. Их взгляды встретились, и Гюрд сразу понял, о чем Фонсека догадался только что. Но было уже поздно. Зазвенел выдернутый из ножен меч, защита раздалась в стороны, и Фонсека сделал выпад. Мертвая плоть Гюрда с хрустом сомкнулась вокруг серебра клинка, и от нее пошел дым. Гюрд медленно опустил голову, смотря на меч, торчащий из его груди, затем вновь посмотрел на Фонсеку. Тот одним резким движением выдернул клинок. Ноги Гюрда подкосились, и он рухнул на колени, весь дымясь. Секунду он оставался в этом положении, а потом, на глазах превращаясь в летучий прах, опрокинулся на пол.
      Вольфганг почувствовал нарушившийся баланс и сразу понял, в чью сторону склонились чаши весов, как понял это каким-то шестым чувством и Чойс. Они не знали, сколько уже времени стоят вот так, нащупывая слабинку в магической защите друг друга лучами двух Подсвечников. Лучи скрещивались, хлестали по сторонам, рассыпая тлеющие искры, но перевеса на чью-либо сторону не было.
      Яркий свет на секунду застил все перед глазами Чойса, а когда их перестало резать, он обнаружил, что Вольфганга перед ним нет. Он использовал примитивный прием, чтобы скрыться из виду. На секунду гордость этой маленькой победой завладела Чойсом, но потом здравый смысл снова взял верх. Вольфганг, по-видимому, вновь направился к Чаше, чтобы поскорее покончить со всем этим, ибо не принадлежал к числу натур, которые оплакивают своих друзей, пренебрегая при этом поставленными целями.
      Быстро, чтобы не быть захваченным врасплох, Чойс отскочил к колонне и оглядел главный неф. Огромный двойной ряд колонн был пустынен. Странные каменные фигуры капителей безмолвно вперились колючими взглядами в пространство.
      Возле Чойса появился Шамиссо.
      — Я думаю, что он направился к Чаше боковыми нефами, — произнес он. — Он один.
      — Убиты все? — спросил Чойс.
      — Все, кроме него. Я убил Саурбэира. Странно, но здесь мой бластер действует.
      — Молодец, что не выкинул его.
      Из-за колонны возник напряженный Лоу.
      — Я видел, как этот дьявол скользнул в тот неф, — показал он.
      — Шамиссо говорит, друзья Вольфганга мертвы.
      — Да. Я убил Ульва. — Лоу хохотнул. — Это оказалось совсем легко.
      — Видимость не всегда соответствует сущности.
      — В первую очередь это относилось к нему.
      — Фонсека!
      — Гюрда больше нет. — Фонсека весь так и сиял. — Я победил его в равной схватке. Вольфганг почти что голый без его магии.
      — Магия сейчас ему не нужна, — сказал Чойс. — Ведь у него есть Канделябр Вав.
      Они обогнули колонны главного нефа и увидели почти в середине второго прохода быстро движущуюся к огромному пьедесталу Чаши фигурку. Это был Вольфганг. Но он был слишком далеко от них и слишком близко к Чаше, чтобы они могли настичь его. Они пустились бежать.
      Но гигантские колонны слишком медленно проплывали мимо, а они бежали недостаточно быстро, как им хотелось бы.
      Сзади послышался гул, и на них пало сияние. Они остановились и обернулись. Позади них стояла высокая фигура, закутанная в белые одежды. От нее исходил такой свет, что черт лица не было видно.
      — Я Ангел Чаши Зефриэль, — раздался звучный голос, — и послан для помощи и поддержки.
      В один миг Ангел перенес их к самому основанию пьедестала Чаши, а Вольфганг теперь находился где-то в пятидесяти шагах от них. Даже отсюда было видно, какая гримаса злобы въелась в его лицо. Канделябр в его руках мерцал тьмой.
      — Крепитесь, — возник в их ушах голос Зефриэля, — ибо вам суждено участвовать в Армагеддоне великом.
      — Когда? — спросили они.
      И услышали ответ:
      — Сейчас.
      И тотчас же увидели, как Вольфганг начал медленно кружиться в странном вертящемся танце, и полы его плаща взметнулись, как крылья нетопыря. Мерцание Канделябра Вав в руках Вольфганга стало частым, прерывистым, а затем из него возник толстый темный луч, который вдруг стал чертить вокруг Вольфганга сеть из черных линий.
      — Вот оно, — произнес пораженный Фонсека. — Он все же решился на это.
      — Что он делает? — спросил Лоу.
      — Он призывает на помощь силы, скрытые в Канделябре, — ответил Фонсека и повернулся к Чойсу: — Ты должен сделать то же.
      — Как? — воскликнул в отчаянии Чойс.
      — Попробуй закрыть глаза и что есть силы пожелать, потребовать помощи от Подсвечника. И тогда помощь должна прийти.
      За мгновение до того, как Чойс закрыл глаза, взгляд его зафиксировал какое-то сгущение воздуха вокруг Вольфганга. Затем он сконцентрировался мыслью на Подсвечнике. Он представил его себе: вот он стоит на высоком поставце, волшебный фонарь магии, сипускающий ее своими тремя свечами, и всякое зло бессильно отступает перед нею. Теперь настало время, когда ты должен показать свою силу, чтобы помочь нам. Помоги нам. Помоги, Светлый Подсвечник Шин!
      Он открыл глаза и содрогнулся. Прямо напротив них стояли в безмолвии страшные легионы Тьмы, жуткие сонмы существ ночи. Во главе их был Вольфганг. На лице его горела победная улыбка.
      «Я не смог, — подумал Чойс, — все пропало, мы мертвы», — но тут увидел, как улыбка Вольфганга погасла. Он медленно обернулся. За его спиной грозными редутами Света возвышались войска Ангелов, чьи хмурые лица горели желанием сразиться со своим извечным врагом. И тут вдруг Чойс осознал, что он, и Лоу, и Шамиссо, и Фонсека стоят во главе этого войска. Он услышал, как Фонсека торжественно произнес:
      — Ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять? — и зашипел в ответ на его слова Шамиссо.
      Пьянящая сладость предстоящей схватки наполнила грудь Чойса. Он выдернул свой меч из ножен, его легкие расширились, чтобы исторгнуть клич, но мощный хор голосов грохнул за его спиной:
      — Сефирот!
      И такой же мощный хор войска Вольфганга ответил:
      — Келифот!
      И две силы, светлая и темная, ринулись друг на друга.

      Никогда еще глаз людской не наблюдал более грозного, более величественного и впечатляющего зрелища. Все панорамы сражений меркли перед этой схваткой, где схлестнулись силы, о которых людьми слагались лишь легенды и невнятные пророчества. Битва была смертельной: это был очередной Армагеддон, который был еще фатальнее предыдущих, ибо Вольфганг поклялся уничтожить мир. Звон мечей, сотворенных из небесного пламени и жаркого огня ада, слился в один звук, в котором раскаты грома тонули, как в бушующем море. Вопли разъяренных ангелов и демонов метались по всему Храму и настигали собственное эхо, отражающееся от стен, а вспышки пламени на месте погибающих осветили темный с начала веков Храм Чаши Гнева.
      Чойс также пошел в атаку на полчища демонов во главе ангельского войска, но вскоре понял, что эта битва не для него: серебряный клинок свободно проходил сквозь огненную плоть существ Тьмы, тогда как он сам несколько раз лишь чудом избежал смерти. Поэтому ему пришлось покинуть поле брани и отойти в сторону, к самому основанию пьедестала. Он никак не мог выглядеть в этом море грома, огня и мелькания вспышек своих друзей и напрасно пытался отыскать их: Лоу, Фонсека и Шамиссо бесследно затерялись среди сражающихся. Поэтому Чойс, отчаявшись найти их, перенес свое внимание на общую панораму битвы.
      Это было великолепно. Со стороны битва была еще грандиозней, ибо исход борьбы между Светом и Тьмой был еще не решен. Но ему все же удалось выявить в общей картине хаоса некоторые закономерности, умиротворившие его. Светлая стена ангельского войска очень медленно, но неуклонно теснила войско Вольфганга, и над головами Войска Сефиротов мелькали узкие, длинные полоски молний. То были мечи. Молния вспыхивала, падая вниз, и тут же за этим следовала другая вспышка: это, сгорая в один миг, умирал демон. Темные порождения мира преисподней и элементалов зла гибли сотнями.
      Он так увлекся этим зрелищем, что даже не заметил, как от общего побоища в том месте, где схлестывались две силы, отделилась небольшая группа, которая устремилась к нему. Повернувшись, он едва успел заметить безумные глаза Вольфганга, прежде чем на него обрушились раскаленные мечи-молнии. Власть, которой обладал Подсвечник, все же сделала Чойса несколько легкомысленным, прежде он никогда бы не допустил такой нелепой промашки. Перед ним вырос огромный четырехрукий демон, держащий в каждой руке по мечу. Решив наверстать упущенное, Чойс уничтожил его и огляделся. С другой стороны к нему подбирались какие-то приземистые существа в красных колпаках. Чистая магия Подсвечника убила и их. Вольфганга нигде не было. До этого, когда Чойс осматривался, он успел заметил немного поодаль высеченную в пьедестале узкую лесенку, ведущую наверх. По ней и ушел Вольфганг, стремясь достигнуть вожделенной цели. Чойс тоже устремился наверх. Лесенка была очень узкой, даже больше, чем казалась со стороны, ступени были расположены так часто, что даже когда Чойс стал прыгать через одну, он все равно семенил, точно слабосильный старец.
      Еще один, последний, поворот, и он, запыхавшись, с мечом в одной руке и Подсвечником в другой выскочил на большую площадку. Это была самая верхушка пьедестала, то место, где стояла Чаша. Теперь Чойс смог разглядеть ее получше. Она возвышалась прямо перед ним, огромная, темная от прошедших времен и тысячелетий, с изогнутыми плавными ручками, похожими на изящные руки женщины, когда она кладет их себе на бедра. Вся она была покрыта сценами и эпизодами из Апокалипсиса.
      Некоторые Чойс узнал: он видел их по пути сюда. Но и здесь, как он понял, не было падения Чаши.
      — Она падет, — раздался голос, и Чойс рывком повернулся. К нему медленно, словно готовясь к прыжку, приближался Вольфганг. По его лицу блуждала странная оскаленная улыбка. Его глаза горели темным огнем, таким же, что пылал на конце единственной свечи Канделябра Вав.
      — Напрасные надежды, Эдмунд, — продолжил Вольфганг. Чойсу пришлось повернуться к нему лицом. — Обычно я стараюсь доделывать все до конца.
      — На этот раз ты не довершишь до конца то, что задумал, сын Торгильса, — торжественно сказал Чойс. — Ибо я преграда на твоем пути.
      Вольфганг удивленно взглянул на него.
      — Я не должен позволить опрокинуть тебе Чашу, — продолжал Чойс. — Живя здесь, я решил испробовать свою роль спасителя мира и не намерен уступать тебе.
      — Ты очень скромен, — съязвил Вольфганг.
      — Когда я тебя уничтожу, мне простят мои недостатки.
      — Не бойся, — вдруг сказал Вольфганг, но Чойс в пылу очередной намечавшейся схватки не понял его слов. — Все пройдет удачно. Можешь так и передать это тем, кто над тобой. Они победят и на этот раз.
      — А?
      — Просто иди. Иди, и все.
      — Как ты опрокинешь Чашу? — спросил его Чойс, переводя разговор на более понятную и близкую тему.
      Вольфганг внезапно захохотал, глядя на него.
      — Кто послал сюда такого дурня? Ты вообще понимаешь, что делаешь? Понимаешь, за что борешься?
      — А? — опять не понял Чойс.
      И вновь он чуть было не прозевал молниеносного движения Вольфганга. Он еле успел отклониться в сторону, выронив меч, когда пламя Канделябра выросло, дотягиваясь до его груди. Пламя Подсвечника вновь встретилось с огнем Канделябра. Чойс чувствовал страшное давление со стороны магического оружия Вольфганга, его силу, он чуть было не поддавался под его напором, но поддаться Канделябру означало погибнуть. Собрав все свои силы, он послал ответный импульс. Давление немного ослабло.
      И вновь яркая вспышка. Методы Вольфганга отличались большой однотипностью: он опять куда-то скрылся.
      Чойс начал медленно идти вдоль стены, ища какую-нибудь дверь, куда мог уйти Вольфганг. Он знал, что время у него есть: его противник был не из тех, кто делает все сразу. Сначала он любил превратить собственную победу в аляповатый балаганный фарс.
      Наконец Чойс заметил узкую, почти неприметную дверцу. Он поднял голову. Пьедестал лишь казался снизу таким доступным. Позади Чаши он поднимался на один с нею уровень, и на этом выступе постамента был укреплен громадный заостренный молот, который стоило только отпустить, и он разобьет Чашу вдребезги. Молот был закреплен большими металлическими стержнями.
      Он так долго лез наверх по запыленной лесенке, что почти отчаялся найти Чашу целой. С секунды на секунду он ждал, что сейчас мир обрушится ему на голову смертельным каскадом, все дальше и дальше разрушая мироздание подобно расходящимся по воде кругам от брошенного камня.
      Но ничего не происходило. Внезапно он наткнулся на вторую дверцу, пнул ее так, что она соскочила с петель, и выбежал наружу, оказавшись на возвышении, где был укреплен молот. Чойс ожидал чего угодно: что молот будет уже на полпути к корпусу Чаши, что один из стержней будет уже вытащен из своего гнезда, что… Но Вольфганг просто ждал его. Стоял и ждал, заложив руки за спину и странно улыбаясь.
      У Чойса были уже наготове некие слова. Но, когда он громко их выкрикнул, он понял, что они здесь просто не к месту. Эти слова было хорошо адресовать Вольфгангу, расшатывающему стержень, Вольфгангу, заносящему меч, Вольфгангу торжествующему. Эти заранее заготовленные слова Чойса не были образчиком изящной высокопарной словесности из куртуазных рыцарских романов, не были словами благородного Роланда или не менее благородного Амадиса, обращенными к противнику. Эти слова были:
      — Эй, ты! Гадюка!
      Лицо Вольфганга было неподвижно, с резкими тенями: их обоих освещало снизу сияние содержимого Чаши.
      — Посмотри вниз, Эдмунд, — произнес он.
      Чойс немного поколебался, а потом все же глянул вниз.
      Там, внизу, сдерживаемый толстыми стенками Чаши, кипел, клокотал, бурлил, дымился, сверкал, пенился еще не пролитой кровью Божий Гнев. Чойс не знал, какое рационалистическое объяснение дать тому, что он видел. Поэтому он и не пытался. Там внизу ярилась и сияла какая-то неизвестная энергия, убийственная, страшная.
      Его вывел из оцепенения голос Вольфганга, какой-то натужный и ненастоящий:
      — Сейчас я освобожу этот молот, и он падет на Чашу, раскалывая ее в куски.
      Но тем не менее с места он не двигался. Казалось, ему не хватает самообладания сделать так, как говорит.
      — Сначала выдерни эти два стержня, — сказал Чойс. — Они закреплены намертво.
      Теперь он уже знал, что действия Вольфганга не всегда бывают предсказуемыми, поэтому с легкостью увернулся от жалящей энергии Канделябра и в свою очередь ударил Подсвечником. Реакция Вольфганга была сногсшибательной: лучи вновь встретились, треща и вспыхивая. Вдруг Вольфганг вырвался из-под контроля Подсвечника, поднырнул под него и направил Канделябр на стержни, держащие молот. Один из стержней лопнул, дымясь и разбрызгивая в стороны расплавленный металл. Молот тут же слегка обвис, держась теперь лишь на одном стержне. В ту же секунду, не помня себя от нахлынувшей ярости, Чойс подскочил к Вольфгангу и ударил его кулаком в лицо. Они оба не удержались на ногах и покатились по земле, причем Подсвечник остался в руках у Чойса. Вольфгангу каким-то чудом удалось снова вскочить. Он кинулся к упавшему неподалеку Канделябру, но Чойс схватил его за ноги и вновь повалил на землю. С минуту они молча и яростно боролись, катаясь по земле. Чойс никак не мог направить Шин на Вольфганга, кот! ! орый уворачивался от хлещущего во все стороны луча.
      Наконец ему в очередной раз удалось извернуться, уклонившись от объятий Чойса, и Канделябр оказался в его руках. Чойс не успел среагировать: черный луч обжег ему левую руку. Раздался торжествующий рев Вольфганга, который вдруг прервался сдавленным криком: Чойс, пользуясь моментом, зацепил его ногой за лодыжку и дернул на себя.
      Они вновь сцепились, рыча от бешенства. Затем Вольфганг рванулся к Канделябру и схватил его, одновременно ногой ловко выбив из рук Чойса Подсвечник, который чуть не отхватил ему голову своим палящим лучом. Канделябр сверкал темной силой у него в руках, а Вольфганг стоял и смотрел на Чойса.
      — Всегда дают последнее слово приговоренному к смерти, — тяжело дыша, проговорил он. Но Чойс видел — он обескуражен. Он просто сражен своей победой, неожиданной и бескровной. Он не знает, что делать с ней. И тогда он все понял. Тогда Чойс наконец все понял.
      Нет, мелькнула в его голове, какая уж тут магия. Это только в красивых сказаниях непререкаемое и ужасное зло наказывается с помощью меча, и просыпается от векового сна зачарованная принцесса. Не только, оказывается, на ринге процветают правила плохого бокса с их заранее установленным победителем. Тоскливо стало Чойсу. Как все тривиально в этом мире, где обязательно и твердо торжествует добро, а зло несомненно терпит поражение. Как печальна и безвыходна эта традиционная заданность, которая отбивает терпко-сладкий вкус риска и смерти. И перед тем, как сделать свой рывок, который от него требовался, он с жалостью посмотрел на Вольфганга и со свирепым вожделением — на Чашу.
      Он метнулся вправо, пропуская луч Канделябра у левого бока, и мощно ударил кулаком в лицо Вольфгангу. Тот покачнулся, и нечто вроде удовлетворения показалось на его разбитом лице. Ноги его сами шагнули назад, к краю выступа: он оказался прямо над отверстым зевом Чаши. На мгновение он застыл на краю, еще более контрастные тени легли на его лицо, и из носа через губы на грудь сбежала тонкая струйка крови. Чойс видел его глаза — они были почти что счастливы.
      Губы Чойса раскрылись, и он сам собой, принуждаемый, сам себя ненавидя, вымолвил:
      — Испей чашу вина ярости гнева Его.
      Он видел, как Вольфганг за мгновение до того, как упасть, усмехнулся, и вдруг жалость к нему с новой силой овладела Чойсом. Медленно падал Вольфганг. Его рука, судорожно описав круг, отпустила Темный Подсвечник, и он скрылся за краем, упав в Чашу. Вольфганг упал следом, отвернувшись от Чойса.
      А тот стоял, устремив неподвижный взгляд на то место, где только что был его противник. Затем перевел взгляд на свою руку. Кожа на костяшках пальцев в месте удара была размозжена и сочилась кровью. Только сейчас он почувствовал сильную боль в руке.
      Он подошел к краю и взглянул на содержимое Чаши. Так же клокотало и волновалось оно страданиями и болью, и не было видно Вольфганга там. Он посмотрел в сторону. Подсвечник Шин, исполнив свою миссию, исчез, как и предсказывал Иллувеллир.
      Сзади послышались шаги, и на площадку вышли Фонсека, Лоу и Шамиссо. Они были встревожены, руки их сжимали мечи. Не заметив Вольфганга, они начали настороженно оглядываться.
      — Он уже умер, — чужим голосом проговорил Чойс.
      — Умер? — переспросил Фонсека. — Вольфганг умер? — Он не верил ушам своим.
      — Он упал в Чашу, — сказал Чойс. Какое-то странное бремя легло на его плечи, придавив к земле. Он медленно поднял руку и сжал ее в кулак.
      — Так ты его… кулаком? — Теперь Фонсека не верил уже глазам своим. — Я думал, это Подсвечник, а ты… ты кулаком его…
      Он повернулся к остальным, которые тоже застыли в недоумении.
      — Он его кулаком, поняли?
      Чойс разлепил губы.
      — Сефирот, конечно? — спросил он.
      Они продолжали недоуменно переглядываться.
      — Да, Сефирот, — ответил наконец за всех Фонсека.
      — Конечно, Сефирот, — сказал Чойс. — Как же иначе? Конечно, Сефирот. — И тень, необъяснимая для его друзей, пробежала по его лицу.
      И вдруг все они, Армстронг Лоу, Ги Шамиссо, Вилибальдо Фонсека, вдруг они тоже почувствовали то бремя, что первым легло на плечи Чойсу.
      Но сам он вдруг встрепенулся.
      — Не надо, — угрожающе и невнятно закричал он немому своду. — Не надо этого, Господи! Избавь меня от бремени своего! Не забирай имя мое для памяти!
      Но молчал свод, и вдруг золотом и лазурью проступили на нем имена их. И было среди них и его имя.
      Злом полыхнули его глаза.
      — Неверен был твой выбор, — глухо и косноязычно выговорил он. Вперед вдруг выступил Фонсека. Из них всех он первый понял, что произошло с Чойсом.
      — Прикажете отправляться в Стодрейм, светлый лендрманн? — спросил он.
      Чойс перевел взгляд на него.
      — Да, — отрывисто бросил он. — В Стодрейм! Едем же! В Стодрейм!
      — Грядет веселье, — проговорил Армстронг Лоу, пророк вне своего отечества.
      Среди мертвой тишины внезапно и кликушески зазвучал смех Шамиссо.

      «И тогда вопросили в один голос все: „Кто они?“ „Кто они?“ — вопросили в один голос все.
      И одни ответили: «Они святые», — и заплакали слезами умиления и почитания.
      И ответили другие: «Они колдуны», — и убоялись.
      А третьи ответили: «Они — Добро», — и восславили их в веках, ибо навечно улеглись спать мертвые Ботольфинги, и сгорели страшные твари Вольфганга, и небо Тарлтара вновь стало голубым, и навек исчезли Слепцы Судьбы.
      И были правы те, последние.
      Ибо были Герои Чаши — Добром».

      ТАК УТВЕРЖДАЕТ «САГА О ВОЛЬФГАНГЕ И ЭДМУНДЕ»