САВВАИСНЫ

Объяснять младшему сыну, почему она так внезапно изменила решение и увела его из церкви, Ольге не хотелось. Тем более что ей и в самом деле все могло только померещиться. Но, похоже, Павлик тоже что-то почувствовал. По крайней мере, когда они вышли на высокое каменное крыльцо и вдохнули свежего воздуха, сын сказал:

— Он на меня смотрел как удав на кролика.

— Ладно, изложу нашу просьбу на бумаге дома и зайду к вечеру снова, — соврала Ольга. — А ты поезжай, сынок, в школу. Я, как дойду до дома, сразу позвоню вашему завучу, объясню как-нибудь.

На самом деле она приняла твёрдое решение в храм, по крайней мере, в этот — больше не ходить. Недаром, видно, совсем недавно в вагоне метро она слышала разговор двух людей по соседству:

— В эту церковь я больше ни ногой!

— Да и я тоже. Бог там не живёт! Не живёт там Бог!

Как знать, быть может, они говорили, как раз об этой церкви. А она, наивная дурочка, ещё переживала…

Ольга Васильевна посмотрела, как сын сел в переполненный автобус, и пошла по улице в направлении дома. Она знала, кто ей может помочь. Петю спасёт только Савва. Как и около года назад, когда Петя попал в беду.

Этот чудесный странный человек в старомодной чёрной шляпе, которая была на нем в любую погоду, однажды поселился в их квартире и прожил несколько месяцев.

А потом, когда Геннадий обрушился на семью как снег на голову, сразу исчез.

Вроде бы несколько месяцев он жил у бывшего мужа её университетской подруги. Но Ольга давно не слышала о нем ничего. И где искать Савву, не знала.

Она давно не ходила по улице, никуда не спеша. Последние годы вечно приходилось нестись, да ещё с тяжёлыми сумками, то в школу, то в институт, то домой. А сегодня уроков у неё не было, а в институтскую лабораторию жидкий азот для эксперимента так и не привезли, поэтому делать ей там тоже было нечего, и она могла пройтись по улице до дома со своими грустными мыслями. А думала она сейчас о том, как найти Савву.

Маленький мальчик со светлой чёлочкой резво ездил по комнате вокруг стола на трехколесном велосипеде.

— Посмотри, папочка, посмотри на своего сына, какой он у тебя вырос, — печально говорила молодая женщина, переводя взгляд с малыша на большую фотографию узколицего мужчины, висящую в дешёвой рамочке над диваном. — Мы и на велике катаемся, и красками рисуем. — Она повернула к портрету несколько листков бумаги, замазанной акварелью. — А скоро и буковки будем учить, правда, сыночек?

Савва смотрел с портрета и думал, что прежде это видение ему только снилось, а сейчас он все видит по-настоящему. И свою жену, и сына. Только ему никак было не вспомнить их имена. Он пытался им улыбнуться или хотя бы подмигнуть, напрягал лицо, но оно оставалось неподвижным.

— Эх, папочка, папочка! — горестно продолжала жена. — Не знаю, жив ты у нас или нет. И вообще, может, ты мне только приснился… Так тебя и не нашли, а уж сколько искали…

— Думаешь, я тебя не искал?! — пытался сказать Савва. Сколько городов объездил, сколько улиц пешком исходил, печатал объявления в газетах!

— А я опять чуть замуж не вышла. За Витюшу. Только он такое стал требовать! Даже сказать стыдно: чтобы я нашего сыночка в Америку продала. — Уставший малыш в это время соскочил с велосипеда, подбежал к матери, и та несколько раз погладила его по головке, одёрнула дешёвую фланелевую рубашечку.

— Получим, говорит, за мальчишку, баксы, заодно и ему устроим жизнь. В Америке ему всяко будет лучше, чем в России. А сами нового заделаем. Я уж было сдалась, очень он ко мне ласковый… А потом как представила, что ты найдёшься и спросишь с меня сына, так и упёрлась. — Она снова пристально вгляделась в портрет. — Хоть бы сигнал какой-нибудь дал. А ты только снишься и просишь: «Ищи меня! Ищи меня!» А как искать, где тебя найти?

Жена утёрла слезу, и Савва напрягся изо всех сил, чтобы показать, что он её видит и слышит.

— Ну назови же меня по имени! — пытался он крикнуть. — Хотя бы раз назови, и я все вспомню: кто я и где прежде жил. Тогда я вас сразу найду! Назови же!

Но жена поднялась и вышла из комнаты. А мальчик взобрался на стул и принялся водить карандашом по бумаге.

Савва смотрел на художество сына и чувствовал, как душа его наполняется сладкой печальной любовью к этому малышу и его матери, своей жене, а потом тихо заплакал. Он проснулся, лицо его было мокрым, и Савва подумал, что никогда ему не вернуться в прежнюю жизнь, если такая в самом деле у него была, никогда не встретить жену и сына, являвшихся ему во сне.

В который уж раз с ним происходило такое. А началось это через несколько месяцев после того, как он увидел себя в избушке одинокого лесного деда. По словам старика, Савва несколько недель провалялся на жёстком топчане, находясь между жизнью и смертью. Дед вытащил его из-под каменных глыб, заваливших несколько мёртвых тел. Как там Савва оказался, старик не знал. Савва же ничего про себя не помнил. Ни имён никаких из прошлой жизни, ни лиц, ни своих занятий.

— Городские вы были, к золоту потянулись, — только и мог объяснить дед. — Там, на Витиме, золота много. А откуда пришли, как вас по имени — кто-то, может, и знает, но мне знать не дано.

Старик и назвал его именем, которое постепенно стало привычным. Савва больше года прожил с ним в избушке, которая в старых реестрах значилась как «избушка охотника-промысловика». Он старался помогать деду по хозяйству, а тот передавал ему свой странный, чудной опыт. Иногда старик принимался рассказывать о себе, и его истории тоже были странны. Он помнил себя сыном священника, а мать, дворянка из знаменитой семьи, играла местным детям на фортепьяно, единственном в большом сибирском селе Баргузин, и устраивала детские представления. Потом живого отца посадили на кол пришедшие большевики, а с матерью учинили такое, что и рассказывать было невозможно. Старика же спас и воспитал эвенкийский шаман. После и шаман тоже сгинул в читинской тюрьме. А старик, тогда ещё молодой крепкий мужик, отвоевал Великую Отечественную и вернулся в лес. Он многое знал и умел. Но только это умение нельзя было обращать во зло. Кое-чему он успел научить и Савву. А потом, месяца за три наперёд исчислив день своей смерти, показал Савве место, где его надо похоронить, сам сколотил гроб, лёг в него, вытянулся и заснул навсегда.

С тех пор Савва снова зажил самостоятельной жизнью.

ВСТРЕЧИ С ИВАНОМ ИВАНОВИЧЕМ

Эта липовая писательница-журналистка была явно из той же преступной компании, а скорее — главной среди них. И ничего не значило, что она предъявила документы. Сейчас у любого метро можно купить какие хочешь корочки — на выбор.

Журналистка даже не темнила: сразу показала Нике свой интерес. А по виду — такая флегма добропорядочная. И при том как умело она все подстроила: и якобы случайно оказалась рядом с Антоном, когда тот умер от яда, с мерзавцем Василием знакомство завела. Это для уголовного розыска подонок пропал без вести, а она-то наверняка знает, в какую воду захоронила его концы. И ведь не подумаешь — с таким задом и бюстом в самом деле только статьи да книжки писать. А ей, значит, понадобились тела тех парней.

Первый раз компания достала Нику в Париже. Месяца через три после того, как она вернулась к Аркадию. А куда ей было ещё деться после аэропорта — не в ту же квартиру, где все случилось?! У неё, правда, возникла мысль отыскать детский приют и сыграть девочку там. Возможно, в первую ночь все бы и сошло, а дальше?.. Дальше её бы выдали девчонки, как бы ровесницы. Только они и распознавали её игру.

— Ну вот и вернулась! — встретил её Аркадий, когда Ника, открыв дверь своим ключом, вошла в прихожую.

Он сказал это так, будто ждал весь вечер, точно зная, что она обязательно придёт. А может быть, так и было. Но Ника была готова ко всему и поэтому осторожно спросила:

— Ты один дома?

— С кем же мне ещё быть, если тебя нет, — ответил он. И тогда она сбросила с ног туфли.

— Я ставлю чай! — объявил Аркадий и пошёл на кухню. К ней он не прикоснулся. И уже оттуда спросил:

— Не знаешь, кто это сегодня так прикололся?

— Как? — переспросила она, включаясь в игру: Если Аркадий хочет делать вид, что между ними ничего не случилось, пусть будет так.

— Кто-то послал от твоего имени телеграмму. А я всем сказал: без заверенной подписи телеграммы действительными не считаются.

— Телеграмму? — спросила она.

— Короче, заявление об уходе.

— Об уходе куда?

— Я так и сказал, что это чей-то прикол. Кто же станет номер ломать накануне гастролей. И ещё нас посылают на фестиваль в Монте-Карло. Вот так! — добавил он хвастливо.

О Монте-Карло они мечтали несколько лет. И вот — сбывалось. Но сейчас её не радовали никакие новости.

— Ты извини, я устала, и голова болит. Пойду прилягу, — сказала она и подумала: «Только бы он сейчас меня не трогал!»

— Ну ты даёшь! — удивился он. — Мужик столько дней без бабы, а ты — голова болит!

Что-то он ещё попытался выспросить — типа того, где Ника жила, пытался её развеселить, но она лежала словно в забытьи. Наконец он почувствовал её состояние, перестал приставать и просто лёг рядом. Так они и лежали молча, почти не касаясь друг друга. И лишь часа через три, подчиняясь привычке, она равнодушно приняла позу «лёжа на спине, ноги врозь».

В Париже их цирковая группа оказалась не через месяц, как сначала планировалось, а через три, уже после фестиваля в Ницце, где они стали лауреатами. Было ещё тепло, по бульварам ветер гонял опадающие с каштанов листья.

— Мадам, вас дожидаются, — сказал ей портье, когда она вернулась с репетиции, и указал на солидного, очень представительного мужчину, сидевшего в угловом кресле.

Тот мгновенно поднялся, подошёл и заговорил по-русски. Эмигрант, подумала она и ошиблась.

— Не пугайтесь, Ника, мы вас в обиду не дадим, — сказал незнакомец, едва они сели в том же углу, где он её поджидал.

— Я как-то и не боюсь…

— Это хорошо, — похвалил собеседник, — хотя опасаться вам есть чего…

— Извините, вы не представились, — вспомнила многочисленные инструктажи Ника.

— Я ваш соотечественник, Ника. Зовите меня Иваном Ивановичем.

Он расспросил её о том, как они устроились, как пройдут гастроли. Слушал внимательно. А потом поинтересовался сочувственно:

— С вашим другом, с художником Шолоховым, выйти на связь так и не удалось?

Ника не стала рассказывать о бессмысленных беседах с автоответчиком, с бестолковым арабом-домоправителем и англоязычной секретаршей, которые, осведомившись о её имени, отвечали на любой вопрос одинаково: «Не могу вам сказать, мадам». Она только грустно покачала головой.

— Да-а-а, — посочувствовал Иван Иванович, — теперь Шолохов — другой человек. То у него встреча с президентом США, то приём английской королевой…

Каждая минута расписана, сам себе не хозяин. А музеи-то, коллекционеры как с цепи сорвались — каждая его почеркушка по цене Рембрандта.

А потом Иван Иванович рассказал ей ужасную историю. Но сначала он спросил:

— Скажите мне, Ника, сколько Шолохов сделал в России татуировок?

— Тринадцать.

Она, дурочка, тогда поверила ему и до какого-то мгновения говорила правду.

— Молодец! — похвалил Иван Иванович и уточнил:

— Двенадцать — на парнях и одну на себе. Так?

— Так, — подтвердила Ника.

— Теперь слушайте. Очень нехорошие люди… Я не могу вам назвать их, но, поверьте мне, старому сотруднику органов, иметь с ними дело опасно. Так вот эти люди объявили на тех парней охоту. Зачем парни им понадобились — ума не приложу. Но дело серьёзное. Вы сами что-то об этом знаете?

— Первый раз слышу. Может, ансамбль из них хотят сделать, — предположила Ника.

— Ансамбль — это вы хорошо пошутили! — солидно улыбнулся Иван Иванович. — Такое может прийти в голову только артисту.

— Ну тогда я не знаю.

— Нет, Ника, парням грозит настоящая опасность. Мы, сами понимаете, люди серьёзные и впустую время не тратим. А я вон сколько с вами уже беседую, и все для того, чтобы парней оградить. Мне, Ника, нужны их адреса. И та групповая фотография, которую вы сделали.

Вот тут впервые что-то её укололо.

— Откуда мне знать, эти ребята приходили и уходили. Я даже имён их не помню. Одного вроде бы звали Василием.

— Василий — это уже интересно, — сказал Иван Иванович. — А фамилия? Дайте хоть какую-нибудь зацепку.

— Не помню. — Ника и в самом деле забыла фамилию, которая значилась на визитной карточке этого подонка. — А фотографии я действительно делала, но их же все взял Шолохов. Мне-то они зачем?

— Я забыл вам сказать, Ника. Эта встреча у нас не последняя. И наша контора… Вы, конечно, понимаете какая? — спросил он многозначительно.

— Понимаю, — уныло ответила Ника.

— Короче, мы в последние годы стали хорошо оплачивать работу информаторов.

За одну фамилию и адрес заплатим тысячу долларов. А за двенадцать адресов — двадцать тысяч долларов, аккордно. Групповая фотография — ещё десять тысяч.

Повспоминайте, может у вас одна фотка все же завалялась — все-таки живые деньги. И ребятам поможем. — Он поднялся. — Ну, о нашей беседе нигде и никому — жизнь парней под угрозой. Хотя для меня главная задача — спасти от опасности вас.

На том они и расстались.

Вечером у Ники было время подумать, а подумав, она поняла, что, даже если этого человека в самом деле зовут Иван Иванович, то все равно никакой он не сотрудник органов. Скорее всего, он и есть та опасная личность, которой для какой-то цели понадобились двенадцать татуированных парней. В его словах была единственная правда — моделям Шолохова грозила опасность. И тут она допустила ошибку: решила отомстить подонку Василию.

— Здравствуйте, Ника, — услышала она недели через две в вагоне метро, и Иван Иванович уселся рядом с ней на освободившееся место.

— Мне сейчас выходить, — заторопилась она.

— Прошу вас, проедем несколько остановок. Хорошее у них в Париже метро!

Очень разумное. Нашли то, о чем мы вас просили?

— Да. Одна визитка у меня в самом деле завалялась. — Она вытащила из сумочки визитку Василия.

— «Красавец»? — с удивлением прочитал Иван Иванович. — Удачную профессию выбрал молодой человек. Есть что-нибудь ещё?

— Нет, эту — и то случайно нашла.

— Ну что же, и на том спасибо. Как мы и договаривались, расчёт на месте.

Ничего, что в долларах, а не евро? — И он вынул из кармана конверт. — Загляните, но пересчитывать сейчас не советую, чтобы не привлекать внимание.

Там вся сумма полностью, мы ведь не берём налогов, — пошутил он. — Спасибо, Ника. Вы настоящий патриот своей родины. По крайней мере, жизнь одного человека теперь вне опасности.

Так прошла вторая встреча. А потом были третья, четвёртая, пятая.

К ней стал подходить пошловатый молодой мужчина. И всякий раз это происходило в самом неожиданном месте.

— Здравствуй, малышка, — говорил он, делая шаг от стены. — Иван Иванович просил передать привет.

Уже при первой встрече он вынул фотографию одного из татуированных парней.

— Узнаешь?

Что ей оставалось делать? Сказать «нет»? Пришлось согласно кивнуть.

— Умница. Хорошая память. Но это мы сами нашли, а надо, чтобы ты помогала.

Нехорошо, малышка, Иван Иванович может обидеться!

Ника возненавидела его сразу. Ещё больше она возненавидела его, когда он показал второго парня, потом третьего. Именно в том порядке, в каком эти парни когда-то приводили друг друга к Антону. «Неужели каждый выдаёт следующего?!», — думала Ника с ужасом.

Но что она могла сделать? Заявить во французскую полицию? В российское посольство? В Интерпол? К ней нигде бы не отнеслись всерьёз. Отказаться смотреть на фотографию или заявить в следующий раз, что этого человека она не видела? Тоже бесполезно.

И все же у неё ещё сохранились иллюзии. Быть может, ничего страшного и не происходило, может, она просто себя накручивает. В Париже наоткрывалась тьма всяких салончиков «Боди-арта», там татуировались тысячи парней и девиц. Ну скопируют с двенадцати тел петербургских юношей то, что сделал Антон, продадут копии в салоны как образцы для размножения, и отстанут.

Они в самом деле через некоторое время перестали напоминать о себе, и Ника быстро забыла эту неприятную историю. И не вспоминала до тех пор, пока ей в руки не попал журнал «Тату-ревю».

САМОЕ ДОРОГОЕ, ЧТО У НАС ЕСТЬ

В Петербурге шла тысяча первая проверка на дорогах и зачистка рядов.

Усиленные наряды останавливали на каждом перекрёстке несколько автомобилей одновременно и проверяли не только содержимое багажников, но и документы у каждого пассажира. Такие же наряды зорко всматривались в пассажиропотоки на станциях метро. Ловили то ли сбежавших из сизо уголовников, то ли дезертиров, прихвативших с собой оружие, то ли террористов с Кавказских гор, а может быть, и всех сразу Замызганную «восьмёрку» Олега Глебовича останавливали уже третий раз подряд.

— Куда едем? — спросил милицейский чин в бронежилете и при свисающем с плеча, стволом вниз, автомате.

— Извините, мы очень спешим, — нервно попытался втолковать Олег Глебович.

— Это и плохо, что спешите.

— Тем более уже третий раз за одну поездку…

— Что — третий раз? — От милицейского чина исходил приятный коньячный душок. — Бог вообще-то, говорят, троицу любит. Слыхали?

— Слыхали, — безнадёжно подтвердил Олег Глебович. У чина именно в эту минуту появилось желание пофилософствовать, и прерывать его — себе дороже.

— Так куда торопимся? — доброжелательно поинтересовался милиционер.

— Сука рожает. Редкостная сука! — не сдержал волнения Олег Глебович.

Милицейский чин замер от удивления и всмотрелся в лицо остановленного водителя. Лицо было трезвое, абсолютно славянского типа и вызывало симпатию.

Типичный Доктор Айболит из сказки со старомодной интеллигентной бородкой клинышком.

— Это вы о жене так? Или… дочь, любовница? Они, конечно, все суки…

— Извините, это я о собаке. Сенбернар, дочь чемпионов мира. Закуплена в Швейцарии для усиления породы…

Милицейскому чину это сообщение не понравилось — он не любил выглядеть идиотом и нахмурился.

— Тогда придётся пойти пешком. Сейчас составим протокол, отправим ваш автомобиль на штрафную стоянку… На два месяца техосмотр просрочили. Что ж вы так: покупаете собак в Швейцарии, а техосмотр не прошли? И пассажир пусть документы предъявит.

Тощий, очень длинный узколицый мужчина нескладно выбрался из машины, поправил свою чудаковатую чёрную шляпу, встал рядом и посмотрел на милицейского чина.

— Я вот и думаю, — задумчиво проговорил тот, возвращая права и техпаспорт Олегу Глебовичу, — зачем я вас остановил? Документы у вас в порядке, ехали вы по правилам. Доброго пути вам, Олег Глебович. — Он козырнул и сделал несколько шагов в сторону, чтобы высматривать в потоке автомобилей новую жертву.

Олег Глебович, не теряя впустую время, поспешил сесть за руль, мужчина в шляпе поместился рядом, и «восьмёрка» быстро тронулась с места.

— Уж сколько с вами вместе, Савва Тимофеевич, а не могу привыкнуть к этим вашим психологическим опытам. Вы сами-то в состоянии проанализировать, как вам удаётся подобное воздействие?

— Очень просто, я ведь вам несколько раз объяснял, Олег Глебович. Стоит на мгновение вчувствоваться в душу и тело человека или животного, даже дерева, — и все…

— Но ведь это очень опасно! Так можно внушить что угодно — послать на убийство, грабить банки!

— Нет, никогда. Остановить убийцу я могу. А послать убивать — никогда!

— Вы так уверенно говорите, потому что пробовали?

— Не пробовал и не смогу попробовать.

— Откуда же вы тогда знаете, если не пробовали?

— Я не знаю, я чувствую. Мой учитель, тот самый старик, рассказывал, что во время войны, спасая женщину, убил фашиста — солдата или офицера, не имеет значения. Главное, что он убил человека. В результате он утратил все, что умел.

А умел он намного больше, чем я. И только спустя годы к нему вернулись эти способности.

На вызовы Савва ездил с Олегом Глебовичем, когда случай был тяжёлым и малопонятным, а диагноз требовалось поставить немедленно. Нужный дом и квартиру они нашли быстро. В дверях их встретил молодой мужчина. Вид у него был как у смертельно больного.

— Где роженица? — спросил Олег Глебович, подавая хозяину куртку.

— Там, в комнате… Она почти без сознания. Всю ночь вместе мучались.

Савва снял обувь, шляпу, повесил куртку и вместе с ветеринаром прошёл по длинному коридору мимо нескольких дверей в стиле «евростандарт». В последней комнате их встретила жена хозяина. Она сидела в углу комнаты на корточках возле собаки и что-то ей наговаривала. Огромная сенбернариха, закатив красные глаза, вытянулась на полу рядом с дорогой постелью на низких ножках и тяжко, прерывисто дышала, высунув мокрый язык. Вокруг её морды натекла немалая лужа из слюны и слизи.

— Доктор, помогите! — взмолилась женщина. — Вы видите, она умирает! Эльза!

Эльзочка! Врач пришёл, сейчас тебя вылечим! — Женщина приподнялась и начала плакать.

— А вот этого не надо. Вы своей истерикой и на собаку влияете, — сказал Олег Глебович.

— Доктор, вам этого не понять! Она — самое дорогое, что у нас есть!

— Что скажете? — Ветеринар посмотрел на Савву.

— Четыре щенка. Все живы, расположены нормально. Первый — слишком большой, а собака рожает впервые. Нужна стимуляция матки.

Олег Глебович быстро вскрыл пакетик с одноразовым шприцем, ввёл внутримышечно стимулятор, и через несколько минут по вздувшемуся животу собаки прошла заметная волна.

— Щенок тронулся, — сообщил Олег Глебович. — Идёт. — Собака тяжело задышала, прошли несколько новых мышечных волн, она стала было подниматься на дрожащих ногах, потом снова легла. — Все, сейчас будет щенок!

И в ту же минуту появилось обмазанное слизью пищащее существо, скорее похожее на жабенка, а не на щенка сенбернара. Собака немедленно подхватила его за шкирку, перенесла на свою постель, перегрызла пуповинку, проглотила что-то скользкое и старательно принялась вылизывать первого своего ребёнка.

— Остальные пойдут уже легче. — И Олег Глебович приподнялся с колен.

— А как вы определили, что их будет четыре? — удивился хозяин. — Разве это видно на глаз?

— Очень опытному глазу — видно, — объяснил врач за Савву.

Минут через десять они снова садились в замызганную «восьмёрку».

— Интересные дела, — говорил ветеринар Савве. — Слышали, как она сказала про собаку: «самое дороге, что у нас есть»? И сколько сейчас таких семей: здоровые родители, дорогая квартира, а за столом вместо ребёнка сидит собака.

Ответить Савва не успел — он, неожиданно почувствовав беспокойство, стал озираться.

— Что-то потеряли? — спросил ветеринар.

— Нет, но я не могу с вами ехать дальше. Я должен идти…