Распознавание по ушам

Погода была по-ноябрьски отвратительной, слякотной, а нужно было ехать на дальнее кладбище, где бывшие детдомовцы хоронили бывшего своего директора.

Детский дом помещался тогда под Ленинградом, в Павловске. И то не в самом городе, а в районе знаменитого дворцово-паркового комплекса, где долгие годы томился, дожидаясь смерти своей влюбчивой матушки-императрицы, будущий император Павел I.

Андрей Кириллович попал в детдом после гибели родителей в подводной лодке на Камчатке. Это была обычная, испытанная временем дизельная субмарина – подводный флот только еще начинал переходить на атомную энергетику. И как потом узнал Андрей Кириллович, молодые офицеры (а где вы встречали дряхлого подводника?) имели обыкновение брать на борт своих жен, если в семье возникала необходимость прервать беременность. Двое-трое суток плавания – и никаких тебе поездок в дальнюю больницу, где хирурги-гинекологи будут копаться в чреве женщины с риском для ее здоровья. Просто, быстро и почти безболезненно. Это все рассказал Андрею Кирилловичу намного позже сослуживец отца, случайно оставшийся на берегу по причине разгулявшегося фурункулеза. Фурункулез оказался спасительной болезнью для того подводника. Отец взял мать на борт, лодка ушла в заданном направлении и навсегда исчезла. Этот случай был далеко не первым и, к несчастью, не последним. После коротких поисков личный состав обычно считали без вести пропавшим, а по истечении положенного времени переводили в ранг погибших.

Двоюродная сестра отца, у которой жил десятилетний Андрей Кириллович, как раз собиралась замуж, и такой довесок судьбы ей был ни к чему. Прежде отец хотя бы посылал ей неплохие деньги, а теперь, пока погибшие числились без вести пропавшими, родным даже пенсии не полагалось. В Нахимовское училище он идти не хотел, потому что мечтал стать космонавтом. В результате был отвезен в детдом, который тогда слыл одним из лучших.

Директор детского дом ходил вместе с детьми в походы, пел с ними у костра под гитару песни бардов, играл во всевозможные военные игры и заменял им всем не только отца, но и старшего брата. А еще ввел под видом самбо малоизвестные тогда всевозможные восточные единоборства, которым обучал детдомовцев маленький юркий жилистый вьетнамец, герой своей войны, прославившийся всевозможными подвигами. Например, рассказывали, как он однажды в джунглях запрыгнул во вражеский вертолет, выбросил оттуда кучу американских солдат-громил, нейтрализовал пилотов, поднял машину в воздух и увел ее к своим. Как-то само собой получалось, что после детдома почти все пацаны поступали в военные училища. А многих еще раньше брали в закрытые структуры. Потому и на панихиду собрались больше люди в военной форме.

Он был не таким уж и старым – их бывший директор, мог бы еще работать и работать, но в начале девяностых его вытеснил ловкий малый, оболгал, едва не засадил в тюрьму, так что бедняга должен был, бросив родное место, переехать в Москву к дочери, где и доживал последние годы, забытый почти всеми. Андрей Кириллович помнил даже статью в центральной газете об их детдоме: «Инкубатор убийц и шпионов». Директор там описывался как жуткий злодей. На самом деле все было не так. Известно, что в любой стране закрытые структуры черпают пополнение из осиротевших мальчишек, и понятное дело, что лучше их черпать во вполне приличном детском доме, где нет запаха воровства.

Панихида была светской. Такой ритуал Андрею Кирилловичу нравился больше, чем новомодное отпевание со священником, невнятно бубнящим молитвы. Отпевание хотя и уравнивало всех: и олигарх в этой жизни, и последний бомж снова возвращались к естественному состоянию – становились рабами Божьими, – но зато мешало друзьям и сослуживцам вспомнить о заслугах усопшего. Здесь же говорили речи у микрофона в небольшом зале, где стоял гроб, и Андрей Кириллович тоже сказал несколько слов о первых выпусках. Почти все офицеры были здесь много моложе его, некоторых он смутно помнил, а его узнавали сразу, потому что младшие всегда запоминают старших. Только самые молодые не знали его в лицо, потому что с ними Андрей Кириллович прежде не встречался. Но и они в этот день были ему ближе остального человечества, как-никак все вместе входили в особую детдомовскую общность, чего другим людям, не дожившим в детском доме, понять трудно.

Место для панихиды выделил тоже детдомовец, а теперь – генерал-майор, командир воинской части, расквартированной в Москве.

– Что же мы его, как собаку, зароем, не простившись, – сказал он на предложение плачущей дочери покойного перевести гроб прямо из морга на кладбище. – Везите ко мне в клуб, это рядом с территорией части, туда вход свободный. Я и духовой оркестр выделю. И почетный караул для салюта у могилы. Все сделаем по чести.

В конце панихиды Андрей Кириллович передвинулся вместе с этим генералом, а в прошлом – Генкой Звонаревым, в дальний угол зала.

Их разговор в основном состоял из коротких вопросов и таких же коротких ответов:

– Ну как ты?

– Да я-то в порядке.

– А ты-то как?

– Я тоже в порядке.

А так как воинская часть называлась особым подразделением десантников, то Андрей Кириллович решил показать генералу фоторобот, который они составили в поезде, старательно вырисовывая фас и профиль Скунса и особенно тщательно прорабатывая линии ушей, потому что уши, как и отпечатки пальцев, у каждого их носителя единственны и неповторимы. И раз уж нет пальчиков, так хотя бы уши изобразить точно.

– Не было среди твоих ребят кого-то похожего? Белобрысого?

– Нет, такого не было точно, ни белобрысого, ни рыжего, ни темного, – ответил генерал-майор, повертев перед глазами отксеренный листок с фотороботом. – Уши – деталь точная, но попробуй по ним определи. Да вон впереди стоит парень вроде бы с такими ушами.

Генерал показал рукой на спину с затылком, и Андрей Кириллович в очередной раз ругнул себя за потерю наблюдательности: впереди и в самом деле стоял человек с теми же небольшими и словно прижатыми к голове ушами. Это было бы запредельным везением – обнаружить Скунса в собственном же братстве, да к тому же на другой день после случая в поезде. И ежу понятно, что к такой неожиданности он не готовился, а потому и не бдел.

Начальник службы безопасности представлял вид сзади Скунса довольно туманно, в вагоне-ресторане парень показывал свой затылок лишь на одно мгновение, поэтому, отойдя от генерала, он стал аккуратно протискиваться к этому человеку. А тот ощутил взгляд и, не поворачиваясь, стал отходить в сторону. В это время ведущий предложил обойти гроб, крытый темно-вишневой тканью, для последнего прощания. Парень оказался в начале очереди и, как многие, приостановился, чтобы, пригнувшись, поцеловать стылый припудренный лоб покойного директора. Андрей же Кириллович оказался в хвосте этой очереди. Отпихивать своих, чтобы приблизиться к парню, он не мог. Это выглядело бы неприлично. Тем более, что и возможный разговор у них должен был пройти без свидетелей. Опять же, он все еще не был уверен, что это тот самый Скунс, которого он должен отыскать. Но когда Андрей Кириллович увидел наконец его в профиль, то мгновенно утвердился – это точно был он, тот самый парень. И теперь важно было не упустить его из обозреваемого пространства.

Однако именно в тот миг, когда Андрей Кириллович тоже приостановился возле изможденного то ли болезнью, то ли горестями последних лет лица покойного и на мгновение отвел глаза от наблюдаемого объекта, Скунс исчез. Андрей Кириллович, не показывая спешки, быстро вышел из клуба. Однако и там – ни слева, ни справа, ни на противоположной стороне – белобрысого парня не было. Лишь темно-зеленая «семерка» с тонированными окнами, шаркнув колесами, рванула с места. Ее сразу заслонили другие автомобили, так что невозможно было засечь номер.

Но теперь, по крайней мере, стало понятно то жизненное пространство, на котором стоило искать парня. И пространство это было не столь большим.

«Сегодня неудобно, а завтра посмотрю у дочки директора альбом с фотографиями и расспрошу ее, – решил Андрей Кириллович, – и если он здесь ездит на машине, то скорей всего и живет в Москве».

По договоренности с шефом, Андрей Кириллович мог отсутствовать весь день. Но он все же отзвонил по трубке, как делал это всегда, а потом вернулся в зал, где к этому времени успели закрыть гроб. Печальный ритуал шел привычным путем. К широким дверям подогнали задом автобус. Молодые офицеры понесли то, что недавно было живым телом покойного, а теперь содержалось в деревянной домовине, одетой в тёмно-вишнёвый бархат. Было много венков – даже от Министерства обороны и ФСБ. И Андрей Кириллович в который раз подумал, что настоящая значимость человека чаще познается лишь после его ухода. Или, по крайней мере, во время похорон. Жил себе поживал их скромный директор детдома, а вон, как оказалось, сколько достойных офицеров воспитал!

Он решил быть вместе со всеми до конца. Съездил на кладбище, что было возле кольцевой дороги, потом вернулся назад, в тот же зал, где были уже накрыты для поминок длинные столы.

Теперь уж Андрей Кириллович своей бдительности не терял. Однако тот, кого они назвали Скунсом, среди собравшихся так больше и не появился. Уже в конце поминок он подошел к дочери директора, которая его, конечно, помнила. Она так и не вышла замуж, хотя и сейчас это было не поздно сделать. Тем более теперь, после смерти отца, ей станет жить и вовсе одиноко. Он и это обсудил с соседом – черноусым полковником, которого по детскому дому не помнил; зато тот, будучи тогда малолеткой, запечатлел в памяти многие его «подвиги». Вот уж воистину младшие все знают про старших.

С дочерью Андрей Кириллович договорился о том, что посетит ее на следующий день ближе к вечеру, а заодно и присоветует, как поступить с кое-какими документами.

Знать бы ему, что в то время, когда все они сидели за длинными столами в клубе особого воинского подразделения, человек, которого звали Скунс, находился как раз в той самой квартире в Кривоколенном переулке, которую собирался посетить Андрей Кириллович.

В не слишком длинной, но и не такой уж короткой жизни, особенно если ее мерить не временем, а насыщенностью событиями, этого человека звали разными именами: Антоном, Константином, Федором, Алексеем, а также Рустамом, Равилем, Фархадом, Шато, Ароном, – бывали у него документы и на иные имена с фамилиями, например: Фридрих Вайсгерц, Пьер Дегейтер, Джордж Петерсон.

Понажимав на кнопку дверного звонка и убедившись, что квартира пуста, тот, кого звали Скунсом, с помощью небольшого, но очень удобного инструмента открыл простенький замок и вошел в квартиру своего бывшего директора. Сигнализации в квартире не было, и он, надев на обувь пару полиэтиленовых мешков, сразу направился в комнату к полкам, на которых стояли альбомы с фотографиями. Его интересовали несколько альбомов, и он разложил их на столе.

Уличный фонарь освещал комнату довольно неплохо. Человек, который так интересовал Андрея Кирилловича, с печалью посмотрел на фотографии не нынешнего, изможденного невзгодами директора, а того, пронизанного радостной энергией жизни, всегда окруженного воспитанниками. Пройдет еще немного лет, и кому все они будут нужны? Разве что бомжу, который подденет своим железным крючком эти альбомы, когда их выбросят в бак на помойку. Бомж отволокет их в макулатуру, и, может быть, ему хватит на бутылку дешевого пива. Несколько фотографий Скунс аккуратно вынул из альбома и забрал себе. А потом вернул альбомы на прежнее место, вышел из квартиры, захлопнув дверь, полиэтиленовые мешки, снятые с ног, сунул в небольшую черную сумку, которая висела у него на плече, и пошел к стоявшей за углом «семерке».

Явление троицы в квартире Гнома

Судьба как будто нарочно прицепилась к Ольге и не желала давать ей спуску. Лишь только как-то (еще совершенно неизвестно, как именно) разрешился конфликт в гимназии, как посыпались новые неприятности, совсем мелкие, средние и весьма крупные.

Вернувшись домой, Ольга решила воспользоваться отсутствием своего старшего сына Петруши (до сих пор звала его про себя этим детским именем) и засесть за Интернет. При нашем тотальном отсутствии новых книг в библиотеках только всемирная паутина позволяла ей не отстать от мира окончательно, хотя бы в том, что касалось биологии. Ольга подписалась на Biology List, сайт, ежедневно публиковавший рецензии на вышедшие книги, краткие резюме конференций и тому подобную информацию.

Чтение новой литературы по биологии всегда приводило Ольгу в хорошее расположение духа, она чувствовала, что все-таки еще не окончательно стала дремучей, по крайней мере она способна понимать то, о чем пишут.

Ольга вывела на экран Интернет-эксплорер, назвала пароль, но предательский сервер ответил с машинным безразличием: «Доступ в сеть закрыт». Это еще что за ерунда? Ольга просмотрела новые сообщения, последним шло письмо от оператора, сообщавшего, что «на вашем счету долг в 50 рублей». Три дня назад Ольга заплатила в кассу университета сто рублей, это же на десять часов работы! И ее дорогие сыновья (Петруша, конечно, в первую голову) умудрились растранжирить драгоценное компьютерное время, разумеется, по всяким пустякам. Теперь снова надо ехать на Университетскую набережную, платить и идти показывать квитанцию. Можно, разумеется, сходить в ближайшую сберкассу, но тогда к Интернету подключат дней через пять, а за это время она окончательно отстанет от жизни.

«Ну что можно искать в Интернете десять часов сряду?» – возмущалась Ольга. – «Что за комиссия, создатель…»

Ольга испытывала такое раздражение, что попадись сейчас ей под руку любой из пары ее любимых чад, им бы не поздоровилось. Полетели бы клочки по закоулочкам!

Вот, кстати, кто-то из них. Опять ключ забыли, в дверь звонят! Ольга поспешила открывать, готовя про себя гневный монолог, которым она встретит нечестивого сына, промотавшего материнское компьютерное время, утратившего ключ от квартиры и вообще виновного во всех мировых бедах.

Она распахнула дверь и оцепенела. Перед ней стоял вовсе не старший, Петр, и не младший, Павел, более известный в узких кругах под звучным именем Торин, а трое совершенно незнакомых молодых людей, похожих друг на друга как братья. Они были плечистыми, крепкими, коротко стриженными и очень суровыми на вид. Двое были одеты в кожу, а третий – в деловой костюм. «Малиновый пиджак», – определила про себя Ольга, хотя костюм был строго серым. Но суть его оставалась малиновой.

– Ольга Васильевна Журавлева? – вежливо, но строго спросил «пиджак».

Кожаные сурово жевали жвачку, пристально смотря на Ольгу колкими глазами.

– Это я, – ответила Ольга, продолжая стоять в дверях.

– Удобнее будет говорить в квартире, – сказал «пиджак».

Ольга посторонилась. Биться не на жизнь, а на смерть, защищая вход в жилище, было бессмысленно. Эти трое справились бы и с целой ротой таких, как Ольга.

Но она все-таки не сказала им «проходите», а лишь молча отошла в сторону. Пусть знают, что они оккупанты. Не бегемоты же они, должны кожей чувствовать чужую неприязнь. Если это и было так, то пришельцы этого никак не показали. Они протиснулись в узкую Ольгину прихожую, где сразу стало очень тесно.

– Ольга Васильевна, ваш муж должен большую сумму денег, – бесцветно начал «пиджак». – Хорошо бы вернуть.

– Мне отдавать нечем, – сказала Ольга, чувствуя, как сердце предательски сжимается. Она давно ожидала этого визита и, как ей казалось, была к нему готова. Но вот они пришли, а она забыла все заранее подготовленные хлесткие фразы вроде: «Вы выгоняете на улицу двоих детей. Подумайте, если бы в этом положении оказалась ваша мать или сестра?»

Все эти слова оказались неуместными в разговоре с реальными бандитами. Они просто отлетели бы от них, как горох от стенки.

– Ваш муж должен двести тысяч долларов, – сказал «пиджак».

– Погодите, – от этой цифры у Ольги закружилась голова, – как же двести… Сто тысяч.

Как будто это имело для нее хоть какое-то значение.

– Было сто, стало двести, – «пиджак» продолжал спокойно, даже лениво смотреть ей в глаза. – Не поторопитесь, будет триста.

– Но… – пискнула Ольга, но вдруг пришла в себя, как будто что-то щелкнуло у нее в мозгу, и голова вновь стала ясной и спокойной. С какой стати она торгуется! Пусть хоть миллион требуют. Это не ее долг. Геннадий фактически сбежал от ответственности и свалил все на нее, но она просто не имеет права перекладывать эту ношу на детей. Геннадий кому-то задолжал, пусть они с него и спрашивают.

– Слышь, квартира-то упакована вроде нормально, – подал голос один из кожаных, внимательно обозревавший комнату, где самое видное место занимал компьютер.

– Вот именно. – кивнул «пиджак». – Продадите квартиру, прибамбасы эти, и всего делов. А то смотрите, мы ведь можем и на счетчик поставить.

– Вы обратились не по адресу, молодые люди, – спокойно, глядя в голубые глаза «пиджака», сказала Ольга. – Вам должен мой муж, а не я. Насколько мне известно, имущественные претензии не распространяются на родственников. У нас же с ним даже разные фамилии. Кроме того, – добавила Ольга неожиданно для себя, – это мой бывший муж.

– Нам по барабану, – сказал второй из кожаных.

– Дети-то его, – поддержал своего подручного «пиджак». – Если он не хочет, чтобы с ними что-нибудь случилось, пусть возвращается.

– Доведите это до его сведения, – сказала Ольга.

– Это ваши проблемы, – пожал плечами «пиджак». – Короче, готовьте документы на квартиру или меняйтесь на меньшую. Квартира-то хорошая у вас. Ну и эта мелочевка. – Он неопределенно взмахнул рукой в сторону комнат.

– Вы зря теряете время, – сухо ответила Ольга.

– Вы за наше время не беспокойтесь, – сказал первый кожаный, – лучше о себе подумайте.

– Три дня, – сказал второй, речь которого отличалась крайней лаконичностью.

– Даем вам три дня, – подтвердил главный. – Если вы не начнете предпринимать необходимые шаги…

– Счетчик включим, – сказал второй.

– Вы об этом сильно пожалеете, – кивнул первый.

– Подумайте о детях, – посоветовал «пиджак». – До свидания.

Ольга ничего не ответила, только до боли закусила губу. Она ничего не сказала им, потому что боялась разреветься прямо у них на глазах. Что же теперь делать? Неужели действительно менять квартиру? Ведь это единственная ценность, которая есть у нее и ребят. Единственное, что они получили в результате всей этой предпринимательской деятельности! Конечно, они смогут поместиться и в двухкомнатной хрущевке, жили же раньше. Но даже если продать все: компьютер, пианино, телевизор и так далее, – все равно не собрать даже и половины, да что там, четверти требуемой суммы. Тем более цены на недвижимость так упали после дефолта.

И тут Ольга опять, уже во второй раз, как будто очнулась. Да о чем это она? Какой обмен? Мерзавцы! И держат себя, как хозяева жизни. С какой стати она должна плясать под их дудку?! Никакого обмена! Эта квартира принадлежит ей и ее детям, и больше об этом никаких разговоров.

«А если они вернутся? – спросил предательский голос. – Вот тогда и посмотрим. Нечего распускать нюни. Ничего они нам сделать не смогут», – ответила она сама себе.

Ольга поразилась своей стойкости. Сколько раз она пугалась, только представляя, что к ней могут заявиться бандиты и потребовать уплаты долга. Ей казалось, что она сделает все, лишь бы они отстали от нее и детей. Но вот они пришли, а она почти не боится. Стоило только поразиться собственному мужеству. Вот уж не думала, не гадала, что на такое способна.

Послышался звук открываемой двери. Домашние всегда уже по этому звуку могут определить, кто пришел, и Ольга знала: это явился Павлуша. Действительно, дверь медленно распахнулась, и на порог с трудом влезло нечто невообразимое, среднее между средневековым рыцарем и полностью экипированным вратарем сумасшедшей хоккейной команды.

На голове его красовался шлем, действительно по происхождению хоккейный, но сверху к нему был приделан выкрашенный бронзой «под золото» шишак, украшенный изображением птицы, подразумевавшей уменьшенного орла. За плечами существо тащило огромную доску, вырезанную в форме лилии и украшенную геральдическими животными, выполненными явно непрофессиональной рукой, но зато очень яркими. В руках сей современный рыцарь нес деревянный меч весьма устрашающего вида. Если таким мечом двинуть по незащищенной голове, то мало не покажется. Имелась также мантия из блестящей подкладочной ткани, ботфорты со шпорами, основу которых составляли резиновые сапоги, и еще множество мелких прибамбасов.

Ольга посмотрела на существо с нежностью и спросила:

– Павлуша, ты там хоть что-нибудь ел? Благородного рыцаря немного обидела эта проза, и он просопел в ответ нечто на непонятном средневековом языке.

– Ну а победил кто? – Мать наконец задала разумный вопрос.

– Мы! – гордо ответил шлем. – Мы разогнали синих эльфов, а Элевсина взяли в плен.

– А что же вы делаете с теми, кого взяли в плен? – спросила Ольга, надеясь, что их не приводят домой в семьи неприятелей.

– Держим до конца сражения, – ответил рыцарь, снимавший в прихожей свою амуницию и тем самым превращавшийся из великого Торина в обыкновенного Павла.

– Иди умойся. Не забудь руки как следует с мылом, – предупредила мама.

– Ага, – ответил воин, окончательно превратившийся в обыкновенного подростка.

Сражение с синими эльфами, как видно, весьма подогрело аппетит, потому что Павлуша-Торин охотно уписывал все, что ему предлагалось: и гречневую кашу с котлетой, и холодную вчерашнюю картошку, и кусок вчерашней печенки, и булку с маслом.

– Павлуша, ты вчера выходил в Интернет? – осторожно спросила Ольга.

– Не-а, – ответил Павел, рот которого был еще занят. – Это Петька висел.

В другое время Ольга бы, наверное, очень рассердилась, но недавний визит трех представителей «параллельного мира» настроил ее на более философское отношение к бытовым неурядицам. В конце концов, если «эти» отнимут компьютер и квартиру, никто уже не будет ругаться из-за Интернета. Всякая вещь, как известно, привносит свои проблемы, но компьютер уж пусть будет. И тем более – квартира. Как говорится: «Если у вас нету тети, то вам ее не потерять…»

– А Петруша когда обещал прийти? – спросила Ольга.

– Не-м-м-у, – с полным ртом промычал Павел. Он отхлебнул чаю и добавил:

– Он в чате висит. С кем-то там познакомился.

– Он что, просто так болтает, да?

Ольга опять почувствовала страшное раздражение. Пусть в университетском сервере выход в Интернет стоит всего десять рублей, но все зависит от того, сколько занимать времени. Если висеть по десять часов в день, то никакой зарплаты не хватит. Это надо же такое придумать: болтать с приятелями через Интернет! Что за дурацкая фантазия! Как будто телефона нет. Да и просто встретились бы и поболтали. Можно подумать, что у них мать Рокфеллер!

Опять вспомнились давешние пришельцы. Они считают, что она способна выложить им двести тысяч долларов, но ее-то собственный сын должен понимать, что деньги она не печатает. Геннадий из своего Дюссельдорфа тоже не спешит помогать, да и вряд ли может.

Ольга задумалась о муже. Это может показаться странным, но теперь она если и переживала за него, то как-то очень отстраненно, почти как переживала бы за любого другого знакомого человека, попавшего в сложную ситуацию. Хорошего знакомого, но не близкого.

Пожалуй, за знакомого она переживала бы даже больше, потому что Геннадий фактически сбежал от своих проблем, свалив их на ее плечи. Ее и детей. Потому что, если сейчас придется менять квартиру, переезжать в какое-нибудь Рыбацкое или Лигово, в этом будет часть и его вины.

Ольга вздохнула. Хотя что Геннадий мог сделать, если бы ему не удалось выбраться в Германию… Прятался бы по знакомым… Ольга вспомнила те ужасные дни, перед тем как он уехал… Странные звонки, после которых муж, молодой и спортивный человек, буквально серел и принимался сосать валидол… Да, Дюссельдорф – это было единственное правильное на тот момент решение.

Торин, он же Павлуша, тем временем наконец закончил трапезу. Ольга поражалась тому, сколько он начал есть. То, бывало, из ложечки кормили «за маму, за папу», а тут только успевай на стол ставить. «Растет», – подумала она.

– Мам, я телевизор включу!

– А ты уроки сделал?

– Да ладно, уроки потом.

– Нет, сначала уроки, потом английский, а вот если останется время – тогда телевизор. Тебе дай волю, ты вообще от него не отлипнешь!

Торин, великий предводитель Белых гномов, покряхтел, но подчинился более сильной воле. Утешало одно – английским более сильная воля разрешила заниматься по священному тексту Сильмариллиона. Это было не в пример труднее, чем читать учебник, но зато это было одновременно приобщением к Великому. Так что время не пропадало даром.

Торин отправился к себе в комнату и открыл рюкзак, украшенный фосфоресцирующей надписью: «Гэндальф жив!»

Ольга только покачала головой, смотря ему вслед. Вспомнились уроки педагогики в университете. Суха теория, мой друг. Вот бы Песталоцци вместе с Руссо и всех, кто еще любил порассуждать о воспитании, сюда к конкретному ребенку, живущему в начале двадцать первого века… Ребенку, которому, кроме «толкинизма», или как там они называют свое безумие, решительно ничего на свете не интересно,

И Ольга снова удивилась самой себе. Как это у нее вдруг все так легко получилось? Бывало, приходилось, отгонять Павла от телевизора. Скандалы, угрозы, а тут он вдруг взял да послушался. И даже не огрызнулся. Чудеса, да и только.