Бесплатный номер в дорогом отеле

Маша Кабанова сидела за компьютером в Reception отеля «Санкт-Петербург» и аккуратно наносила перламутровый розовый лак на длинные ухоженные ногти. Результат оправдал ожидания: действительно, всего минута, а лак совершенно высох. Значит, реклама не обманула.

Легким касанием Маша поправила прическу, вынула зеркальце и аккуратно очертила линию губ. Все было идеально. Даже форма гостиничной служащей шла ей. Вполне можно рассчитывать, что кто-нибудь из состоятельных гостей обратит на нее внимание… Плохо, правда, что не все сразу понимают, что девушка, подающая им ключи, так же покладиста и готова их обслужить в номере, как и ярко накрашенная блондинка у столика в лобби. Но Маша ей не завидовала. Конечно, у той, разумеется, клиентура больше, но зато приходится тратиться на «дружков», которые забирают львиную долю.

Маша вздохнула. Было скучно. Еще бы – поздняя осень, дожди, день стремительно укорачивается. Какой идиот попрется в Питер, когда можно поехать на солнышко в Анталью? А командировочным тут не по карману. Что говорить – настоящий мертвый сезон. А шубу бы неплохо обновить… Так ведь как назло нет никого!

Дверь открылась, и швейцар впустил какого-то нелепого типа в шляпе. Увидев его, Маша чуть со смеху не прыснула. Шляпа-то одна чего стоит, а тощий-то, Господи! Нет, это был явно не герой ее романа. Но она умела держать марку, а потому сразу же уткнулась в компьютер, деловито двигая «мышкой».

– Мне нужна комната, – сказал тощий. Маша подняла глаза.

– Минимальная цена – сорок условных единиц, – ответила она машинально.

– Мне нужна комната, качество не важно, но с видом на Неву. Обязательно.

Маша смотрела незнакомцу прямо в глаза. Он уже не казался нелепым, тем более смешным. Его темные глаза смотрели пристально и внимательно.

– Номер четыреста сорок второй, – сказала Маша. – На четвертом этаже. Окна выходят на набережную.

– Спасибо. Это как раз то, что мне нужно. – Незнакомец улыбнулся, продолжая внимательно смотреть на Машу.

– Возьмите ключи. – Она вынула их из ящика и подала незнакомцу.

– Еще раз огромное спасибо, – ответил тот и, забирая ключи, слегка коснулся ее руки.

Ощущение от прикосновения обожгло, как будто его пальцы были горячими, как огонь, или холодными, как лед. На миг девушке показалось, что у нее закружилась голова. Но скоро это состояние прошло. Маша вывела на экран базу данных гостиницы, затем откинулась в кресле, не понимая, зачем она это сделала. Она снова оглядела совершенно пустой холл. В голову полезли неожиданные мысли. Почему-то вспомнился университет, который она бросила на третьем курсе. Язык более или менее выучила, а диплом, кому он нужен. «А может быть, сходить в деканат, попробовать восстановиться? – подумала Маша. – Меня же не за двойки отчислили, я сама ушла. Вполне могут восстановить». О незнакомце, которого она только что совершенно бесплатно поселила в прекрасный номер с видом на Неву, она даже не вспомнила.

Савва едва добрался до кровати. В ушах звенело от слабости. «Господи, ну почему вот так всегда, – думал он. – Сколько сил ушло на эту девчонку… Она ведь неплохая, просто привыкла плыть по течению, ориентиров надежных нет… Это же мелочь. Но тут мелочь, там, а энергия уходит».

Больше сегодня он был не способен ни на что. Решительно ни на что. Не смог бы даже вылечить мышь от насморка. Хотя у зверей такие хвори случаются, что иной раз приходится выкладываться целиком. Кто их знает, какие у этих мышей болезни.

Савва снял шляпу, куртку, ботинки и лег на кровать. Постепенно звон в ушах затих. Он встал и, подойдя к окну, настежь распахнул его. В гостиничный номер ворвался холодный сырой воздух города. И все же сквозь гарь и автомобильные выхлопы в нем чувствовалось дыхание моря. Савва снял рубашку, расставил руки в стороны и закрыл глаза, представляя себе Океан, это огромное живое существо, прародителя всего сущего.

Сейчас бы еще постоять босыми ногами на земле, вмиг бы все восстановилось. Но идти вниз он не стал, да и куда? На асфальтированную набережную? Вот если бы в деревне… Хорошо всяким бабкам-колдуньям, которые живут на лоне природы. Сидят себе в лесу у ручья под солнцем или на поляне, залитой светом луны. Энергия восстанавливается мгновенно. Можно в прямом смысле слова горы свернуть. А сталкиваться приходится с пьющим мужиком, больными зубами, детской грыжей. «Хотя я, наверное, все упрощаю, как и всякий человек», – подумал Савва.

В помещении стало совсем холодно, температура сравнялась с уличной. Но Савва как будто и не чувствовал холода. Он открыл глаза, опустил руки и закрыл окно. Теперь – горячая ванна и сон. К завтрашнему дню силы восстановятся, и он станет сильным, как всегда.

В постели, засыпая, он снова, уже в который раз, попытался вспомнить, углубляясь все дальше и дальше в свое прошлое. Скитания по городам, еще дальше – непроходимая тайга, избушка в лесу, силки на животных, дружелюбные сибирские лайки, Учитель. Савва видел, как старое доброе лицо склонилось над ним, больным и умирающим. Но прежде, что было прежде? Ничего. Пустота. Как будто он появился на свет уже взрослым, но беспомощным, как и полагается новорожденному. А Учитель выхаживал его, как нянька. Но ведь было же и раньше что-то, обязано, должно было быть! Но как его найти, это утраченное прошлое?

Главное, постараться увидеть. Савва знал, что если он увидит свой дом, то вспомнит его. А сколько он уже объехал городов! Во многих из них мерещилось что-то знакомое: Хабаровск, Екатеринбург, Новосибирск. Но эти города не показались родными. Еще более знакомой была Москва. Но стоило ему выйти на перрон Московского вокзала в Санкт-Петербурге, как он понял, что прекрасно помнит именно этот вокзал и этот перрон. Он бывал здесь не раз и не два. Но когда, при каких обстоятельствах – этого он вспомнить не мог.

И теперь Савва ходил по улицам города и пытался вспомнить. Оказалось, что он прекрасно знает о том, что Гостиный двор находится на Невском проспекте и что там же есть вход в метро. Знакомой показалась и схема метро, знакомыми были центральные улицы. Но это почти не приближало его к разгадке, потому что центральные улицы он знал бы, даже если бы жил в любом из новых районов, даже в области.

Сначала Савва хотел объехать все станции метро, решив, что какая-то из них может показаться ему более знакомой, чем другие. Однако первая же попытка проехать в метро закончилась плачевно. Савва чуть не упал в обморок на первом же перегоне, он физически не мог находиться под землей, в лабиринте, лишенном солнечного света и свежего воздуха. Энергия выходила из него, как газ из проколотого воздушного шарика. И сам Савва превращался в беспомощную тряпицу. Поэтому мысль исследовать метро пришлось оставить.

Тогда он просто обзавелся картой и теперь проделывал странную и кропотливую работу, какую до него вряд ли кто делал: он решил пройти по всем без исключения улицам города, надеясь, что вспомнит ту, на которой жил, когда увидит ее.

Во сне ему приснилась тайга. Рядом были какие-то люди, чьих лиц он не помнил и не знал, кто они и зачем приехали сюда. Савва всегда старался вспомнить свои сны, надеясь, что они ему что-нибудь подскажут, но они если и подсказывали, то так, что он не умел их разгадать.

Житие святого Антония (окончание)

В разгар весны Антоний неожиданно объявил:

– Осенью ты меня похоронишь. Первого октября днем. Савва привык принимать каждое его слово, но в это сначала верить не пожелал.

– Знаю, что говорю. Иначе я б тебя отпустил искать свой дом. А так – ты со мной должен жить, чтобы меня похоронить, как я тебе закажу.

К тому времени Антоний уже объяснил Савве, кто он и откуда тут взялся. Это случилось после того, как ему всю ночь снились неясные, тревожные сны. Являлись люди со знакомыми лицами, которых он, как ни силился, не мог узнать. Проснулся Савва вконец разбитым, и дед, едва взглянув на него, сразу отметил:

– Эвон тебя как!

Он прикоснулся к его плечу, и Савва, ощутив знакомый легкий полуожог-полуукол, мгновенно почувствовал облегчение.

– Старая жизнь наружу просится, а выхода ей нет, – сказал тогда дед.

Савва давно привык не удивляться ничему и не задавать деду пустых вопросов.

– Я тебя, парень, летом вытащил из-под скалы. А также и от смерти уволок, – начал рассказ дед. – А кто ты был раньше – этого даже я не знаю. Но знаю, что зла в душе не имел, потому как сразу предложил прохожему старику кашицу, от себя оторвал. Похоронишь меня так, как я тебе покажу, а после – хочешь, живи тут. Место, сам видишь, доброе. А то и на девке женись, дело молодое. Правда, тайная сила от тебя будет уходить. Ежели человек женатый, у него все другое. А не захочешь – гуляй по свету, ищи старую жизнь. Только и тут есть одна опасность. Был бы я рядом, когда ты встретишься со своим быльем, я бы и помог. Одного же тебя старое может так ударить, что ты снова в смерть вернешься, а то оглохнешь или ослепнешь. В старую жизнь нужно постепенно входить, это одному сделать трудно.

В следующие недели они занимались обычными делами: проверяли лечебные растения на лесных полянах, работали в огороде, ловили понемногу в реке рыбу, заготавливали дрова, а заодно старик обучал Савву печальному погребальному обряду.

Он хотел, чтобы жилец отпел его по-православному, как это когда-то делал отец. И Савва учил молитвы, запоминал ритуал.

– Упокой, Боже, раба Твоего, и учини его в рай, идеже лицы святых, и праведницы сияют, яко светила: усопшего раба Твоего упокой, презирая его все согрешения, – повторял Савва вслед за дедом поначалу малопонятные слова, которые, проникая в душу, приобретали неожиданный глубокий смысл.

Перед этим Антоний совершил над ним таинство крещения. Насколько он знал, это таинство при отсутствии священника мог совершить любой христианин, так же как и произносить заупокойные молитвы.

Савва деду верил и потому смотрел на него как на приговоренного, с тревогой, пытаясь узреть в нем признаки болезни. Но старик был, как прежде, здоров и крепок. По его словам, он вообще никогда не болел, кроме тех дней, что были сразу после убийства родителей, когда его подобрал шаман.

Однако за неделю до назначенного срока дед сам себе сколотил гроб из лично оструганных досок, а в предпоследний день сентября в солнечную погоду вырыл за домом, ближе к берегу, могилу. Большой крест из кедра они сбили вместе.

Когда приблизились сумерки, дед лег в гроб, поворочался, а потом, с удивлением посмотрев на Савву, вдруг приподнялся.

– Почуял? – спросил он, увидев, что и Савва озирается с тревогой. – Молодец. Ну, теперь скажи, что видишь.

– Непонятное что-то. Кто-то к нам торопится… – Савва стал старательно всматриваться в туманные свои ощущения. По воздуху?

– Ну-ну, – удовлетворенно подбодрил дед. – Правильно сказал, по воздуху. Что еще видишь? Ты вглядывайся, вглядывайся.

Савва расслабился, как учил Антоний, а потом сосредоточил внутреннее зрение на туманном видении.

– Человек. Молодой мужчина, в большой тревоге… Но не за себя… Очень надеется на твою Помощь… Сидит на чем-то непонятном… Запах вокруг противный…

– Это вертолет, – пояснил дед. – Увидишь, небось узнаешь. В нем по небу летают. Ну, одеваемся, скоро уж будут, некогда мне помирать, сам видишь!

Скоро и в самом деле с неба послышался звук мотора. А потом над поляной перед домом, вздымая ветер и освещая сумеречное пространство прожектором, зависла небесная машина. Савва узнал вертолет мгновенно, как только узрел, а может быть даже когда услышал его звук в небе.

Вертолет приземлился, но винт над ним продолжал вращаться. Тут же в чреве его распахнулась погнутая дверь, оттуда выпрыгнул молодой крепкий мужчина в кожаном пальто и сразу направился к их дому. У прилетевшего был явно начальственный вид.

– Тут дед такой живет, Антоний? – крикнул он.

– Да тут, тут я! – отозвался дед. – Уже готовы, если за мной.

– За тобой, дед, за тобой! – подтвердил поспешно мужик. – Хватай свой инструмент, или что там у тебя, и быстро полетели.

– Ну, ежели лететь, так и полетели, – решительно согласился дед и кивнул Савве, чтоб тот скорей двигался за ним к вертолету. – Не люблю я эти машины, так ведь и жене твоей надо немедленно.

– Ой, немедленно, дед, – тяжело вздохнув, согласился мужчина, нисколько не удивившись, что Антоний что-то знает про его жену.

– Чего раньше-то не позвал! А сейчас, когда воды отошли, как я там дитя стану разворачивать?! Отошли воды-то, правильно говорю?

– Отошли, – подтвердил мужчина и, наконец, изумился:

– Откуда ты-то знаешь, старче? По лесному телеграфу, что ли?

– Во-во, по лесному, – сурово согласился дед, взбираясь в вертолет. – Давай, Савва, быстрей запрыгивай! Тут каждое мгновение жизни наперечет.

Вертолет взмыл сразу, как только за ними захлопнулась дверь. Старика мужчина усадил в роскошное старинное кресло с вишневым бархатом. Сам же он сел рядом с Саввой на узкую откидную металлическую скамейку у слегка вибрирующей стены.

Запах дизельного перегара, который сразу почувствовал Савва, был неприятен ему издавна. Его и раньше тошнило от этого запаха – это противное ощущение вспомнилось сразу. Но сейчас Савва уже умел не поддаваться ему, слава Богу, дед успел поучить многому. Отключив внешний мир, он как бы задремал, плавно погружаясь во внутреннее ощущение покоя.

– Так кто тебе сказал про мою жену? – спросил мужчина, когда они уже пролетели довольно долго. – Кто тут у нас такой языкатый?

– Медведь косматый. – Старик был по-прежнему непривычно суров. – Кто в тайге может сказать? Сам знаю. А ты, Григорий, чем держать округу в страхе, подумал бы, как нового врача заполучить взамен утопшего. Если авторитетом заделался. Небось из-за чужой жены вертолет бы не погнал?

– Ну! – подтвердил Григорий.

– Вот тебе и ну. Дед Пигну! Чужая так, значит, бы и померла? Я с твоей-то не знаю, управлюсь ли! Вот, – и он кивнул на дремлющего Савву, – на помощника надеюсь. Может, он подсобит…

– Он что, акушер? – спросил то ли с уважением, то ли с надеждой Григорий.

– Ага, и акушер и инженер. – Дед немного покрутил головой. – Ну, вроде подлетаем, – сообщил он, даже не взглянув в иллюминатор. Да и что там было видеть внизу, кроме черноты. – Дай-ка я с твоей женой побеседую. Вот уж кому совсем плохо, так ей и дитяти!

Старик отключился на несколько мгновений, а потом, уставившись прозрачными своими глазами в трясущийся борт вертолета, тихо, ласково попросил:

– Живи, живи, милая! Живи, Настенька. Сейчас помогу тебе, помогу!

– Ну, дает! – только и мог с восторженным изумлением прошептать местный авторитет Григорий.

Вертолет приземлился на огородах, у самого дома, где рядом с умирающей роженицей крутилась растерянная девчушка-акушерка, она же терапевт, хирург, стоматолог, а по совместительству – учительница естествознания и английского в бревенчатой поселковой школе. Когда-то в поселке жили несколько врачей и все они с утра находились при деле в больнице. Теперь на бывшем больничном доме висела доска с нерусской надписью: «Hotel Medvezij Ugol».

Авторитет по имени Григорий после нескольких разборок взял года три назад под свой контроль все, что было в поселке, а именно: хлебопекарню, общественную баню, парикмахерскую, пилораму, а также и больничное здание. Больницу он надумал преобразовать в отель всемирного значения, решив, что сюда с разных континентов будут прилетать воротилы бизнеса для медвежьей охоты. Этот сюжет, многократно осмеянный русскими кинематографистами, приходил в голову повсеместно, где стоял еще не спиленный лес и в нем был хотя бы один медведь. Причем каждый, кому он забредал в шальную полупьяную голову, считал себя в этом деле первопроходцем.

Ни один воротила так до поселка и не долетел, поэтому половина дома бывшей больницы с двумя номерами «люкс» – с ванной, в которую полагалось наливать воду ведром, а после использования вычерпывать, и отхожим местом системы *люфт-клозет" – всегда пустовала. В другой половине квартировал единственный оставшийся врач-пенсионер. Но и тот неделю назад утонул, выпав в нетрезвом состоянии из лодки.

Таким Савва деда еще не видел. Сосредоточенный, он словно летел по воздуху за бежавшим вразвалку к своему дому Григорием, и Савва ощущал, как в эти мгновения воздух сгущается вокруг деда и собирается в этом сгустке энергия потаенных сил.

Они влетели вслед за Григорием в дом, на ходу сбрасывая с себя верхнюю одежонку. В дальней комнате на широченной постели по диагонали лежала осунувшаяся молодая женщина, и глаза ее были полузакрыты.

Рядом безвольно сидела на стуле молоденькая фельдшерица, одетая по всей форме – в белом халате и даже в белой шапочке с красным крестом. Она сразу вскочила навстречу вошедшим. И показала на огромные уродливые щипцы.

– Кесарево я не умею, может, щипцами? – спросила она жалобно и заплакала. – Теперь уж все равно ничего не поможет, Григорий Палыч. Я сразу говорила, что надо щипцами действовать.

– Я те покажу щипцы! Убью! Сказано, отбрось их в сторону! – прикрикнул Григорий. – Я Деда привез!

– Ты, Гриша, тут не воюй, – тихо, но властно оборвал его Антоний. – Вышли бы все за дверь. А ты, Савва, останься. Ты не поможешь, никто уж не спасет.

Он протянул Савве свою сухую огромную ладонь, от которой исходило легкое покалывание.

– Смотрим вместе, Савва. Что видишь, скажи.

Савва вгляделся в туманное видение, которое постепенно становилось четче, и увидел совсем маленькое синее, почти задохнувшееся беспомощное тельце, которое лежало поперек отверстия, в которое ему надо было выйти головой вперед. Материнская кровь с трудом проникала в это тельце по скрученной пуповине. А материнские мышцы время от времени больно сжимали его, пытаясь протолкнуть в отверстие. Дитя и пошло бы давно, если бы еще в околоплодном пузыре заняло верное положение. А теперь таким простым и естественным путем ему было не выйти в окружающий мир никак. Тельцу было очень больно, оно не понимало, что происходит, и от этого ему становилось страшно.

– Вот так, Савва, понимаешь, что нам с тобой надо сделать? – услышал он словно через ватную перегородку голос деда. – Всего и делов-то – дитятю правильно повернуть. Да только как? Руку мою, Савва, не отпускай, давай с тобой вместе действовать, – продолжал дед, – одни мышцы будем у Настасьюшки расслаблять, другими двигать и медленно-медленно дитятю переворачивать. За пуповинкой следи, чтоб дитятя было живое. Мне все твои силы нужны, Савва, одних моих не хватит.

И Савва, словно в полусне, отдавал деду все, что в нем было накоплено. Одновременно вместе с дедом разворачивал ребенка, успевая следить за пуповиной, а к тому же еще и удивляться чуду, в котором участвовал вместе с Антонием.

– Настасьюшка, держись! Держись, Настасьюшка! Живи! – повторял негромко время от времени дед. – Помогай нам, помогай, молодец!

Глаза роженицы были по-прежнему полузакрыты, но Савва чувствовал биение ее сердца, боль, испуг и волю к жизни, которая с этим испугом борется.

Когда большая часть работы была проделана, дед вдруг произнес слабеющим голосом:

– Постой, Савва, передохнем чуток. Силы уходят…

И они стояли не разнимая рук, а потом уже окончательно развернули дитя, и Савва увидел, как оно уткнулось своей головкой в расширяющееся отверстие,

– Все, Савва, – заплетающимся языком выговорил дед, – подставь мне стул, упаду сейчас. Да и сам сядь на пол, а руку не отнимай.

Так они и просидели недолго в молчании. И Савва продолжал наблюдение за младенцем, который очень медленно, по миллиметрам продвигался теперь по верному пути к людям.

– Не спеши, Настасьюшка. Вам с дитятей тоже нужен отдых, не гони его, расслабься, так и полежи, – проговорил слегка окрепшим голосом дед. – Теперь дело на лад пойдет. Считай, спасли и тебя и мальца.

Что-то такое понял за дверью и Григорий, а может, просто терпение у него иссякло. Он просунул голову в дверь и с недоумением воззрился на сидящего на стуле деда с безвольно повисшими руками и на Савву, который почти лежал на полу, по-прежнему сжимая слегка покалывающую правую ладонь деда.

– Получилось?! – громким шепотом вопросил Григорий.

– Теперь уж не спеши, Гришенька, скажи там бабам, пусть готовятся встречать сыночка. – Дед наконец отпустил ладонь Саввы. – Теперь уж все само собой идет, по природе.

Григорий захлопнул дверь, и Савва услышал его счастливый вопль:

– Порядок! Я вам что говорил? А вы мне: «Сказки, мол, нет такого деда!» А вот он, все сделал! Да я сразу понял, как за ним прилетел, что он сделает!

Прошло еще немного времени, и ослабевших Антония с Саввой заботливо отвели в какую-то комнату, раздели, уложили в постели. Савва уже не очень следил за тем, что происходит. Однако, проваливаясь в беспамятство, услышал за стенкой громкий плач новорожденного.

– Чем мне вас отблагодарить-то! – переживал Григорий на другой день. – Водки не жрете, денег не берете, от баб отказываетесь! Ну, доживите хоть чуток в отеле нашем.

– Ты, Гришенька, распорядись, чтоб вертолетчики нас прямо к дому доставили, откуда взяли, – отвечал все еще не окрепший дед. Мне завтра надо к своей смерти готовиться.

– Ты чего, Дед, – Григорий даже рассмеялся смущенно, – ты ж мою жену с сыном с того света вернул, а теперь сам туда собрался? Куда торопиться-то?

– Надо, Гриша. – Старик Антоний спокойно, но твердо посмотрел на местного авторитета. – Так что, если помощник Савва когда покинет место моего упокоения, ты уж посмотри, чтобы крест на месте стоял. Ежели покосится, распорядись, чтоб поправили.

– Ну ты даешь, Дед! – И Григорий в ответ лишь удрученно развел руками. – Скажешь тоже! Раз лететь надо, я не держу. Съездите пока к магазину на лошади, возьмите, какой продукт требуется, а я вертолетчикам дам команду.

Только когда они приземлились и сошли с вертолета, Савва понял, как ослаб дед. И все же Антоний ходил, обнимая рябины, березу, шуршал листьями, глядел на голубое небо, на низкое солнце, пронизывающее яркие осенние деревья, и приговаривал с наслаждением:

– Ой, красотища-то какая, Савва! Только тогда жизнь и ценишь, когда ее тютелька остается, а?

Ноги его уже еле держали, и Савва помог ему войти в дом.

Вечером дед простился с Саввой, попросил прощения у всех, кого в этой жизни нечаянно обидел, покаялся в явных и скрытых прегрешениях и лег во гроб, заранее приготовленный еще вчера. Там он поворочался, чтобы устроиться поудобнее, взял в руки иконку, прочел вслух молитву и заснул.

Савва не спал почти всю эту тревожную ночь. Дед был жив, но разговаривать не желал. Савва это чувствовал. Лицо его было спокойно-сосредоточенным. К полудню, замучившись от страшного ожидания, Савва задремал, но внезапно ощутил печальную пустоту. Он вскочил, и его даже зашатало, словно земля под ним вздрогнула, словно из него утекала влитая в тело жизненная сила.

Переставляя непослушные отяжелевшие ноги, он направился к старику, хотя уже все знал. Старик лежал с иконкой на груди, такой же сосредоточенный, но уже не живой,

Савва исполнил то, чему учил его Антоний в последние месяцы, а на памятном месте сделал холм, поставил тяжелый камень и укрепил крест.

Хотя в этом доме ничего, кроме памяти о старике, его больше не держало, он прожил здесь всю зиму, особо отметив и девять, и сорок дней со дня кончины, а в начале лета двинулся в путь навстречу своей старой жизни.

Зачем убирают волосы в пук

С тех пор, как на конкурсе студенческих работ по медиа-дизайну Петр занял шестое место, электронная почта приносила ему время от времени соблазнительные предложения. Кстати, шестое место по России было не только не плохо, а очень даже хорошо. О его сайтах написал сам Антон Носик в своих Интернет-газетах. И несколько молодежных журналов взяли у него интервью. Предложения же поступить на работу ему приходили от рекламных фирм. Только все они были в Москве. А он учился в Петербурге. И хотел здесь жить.

Но однажды ему позвонили из офиса самого Беневоленского. Петруши дома не было, и трубку сняла Ольга,

– Я бы хотел попросить Петра Геннадьевича! – услышала она уверенный твердый голос.

Отгоняя безрадостные мысли, Ольга ответила:

– Вы не туда попали. Такого у нас нет.

И лишь когда положила трубку, сообразила: «Это же мой Петя – Петр Геннадьевич! Он понадобился какому-то солидному человеку». Но было уже поздно. Если бы у них стоял определитель номера, он бы записал телефон звонившего. А теперь Пете лучше и не говорить о звонке, что толку.

Ольга все же решила сказать, но Петя в тот вечер пришел слишком поздно, а у нее было столько дел, которые она делала, превозмогая усталость, что мысли об этом звонке попросту вылетели из головы.

Аркадий Петрович Домашнев был недоволен. Он, разумеется, прекрасно знал о том, что его направляют в слабую в педагогическом отношении школу. Его предупредила об этом Нина Евгеньевна Кредина, и он был готов к худшему. Но действительность превзошла все его самые пессимистические ожидания. Учителя являлись в школу одетыми бог знает во что. В старые времена было просто немыслимо увидеть учителя в свитере, а не в пиджачной паре. Исключения делались только для физкультурника и трудовика. Здесь же мужчины приходили в джинсах и ковбойках, женщины – в брюках! Да что там в брюках – с распущенными волосами, в которые вплетены какие-то деревянные висюльки! А этот, преподаватель информатики! (Аркадий Петрович не совсем точно знал, что такое информатика, и на этом основании считал, что это нечто школьнику совершенно ненужное.) Лохматый, в комбинезоне! Человек просто чудовищного вида! В прежние времена если бы кто-то из учеников решился явиться в таком виде в школу, Аркадий Петрович немедленно бы отправил его домой с наказом без родителей не возвращаться. А тут не ученик, а учитель!!!

А чего стоили планы уроков, которые сдал этот, с позволения сказать, педагогический коллектив? Некоторые были накорябаны кое-как, вкривь и вкось. Нет чтобы аккуратно, по линеечке расчертить лист, заполнить его ровными печатными буквами. Написали так, что слов не разобрать. (Некоторых слов Аркадий Петрович попросту не знал, но не догадывался об этом.) Придется попросить все переписать. Особенно, опять же, учителя информатики. У него в плане просто черт ногу сломит. Ничего не понятно! Примерно так и был построен очередной педсовет. Домашнев выступил с пламенной речью. Он не называл фамилий, но всем и так было ясно, о ком или о чем идет речь.

– Учитель должен быть примером для своих учеников. Он должен одеваться прилично, строго. Иначе какой может быть учебный процесс? Кто будет уважать учителя, распустившего свои лохмы? Его ни один ученик не воспримет всерьез! А почерк! Мы добиваемся от учащихся хороших почерков, потому что это основа основ. Человек, не умеющий аккуратно и разборчиво писать, не сможет впоследствии стать хорошим полноценным работником. А что получается у нас? У нас сами учителя скребут что-то как курица лапой. Чему такой учитель может научить своего ученика? Неряшливости, лени, наплевательскому отношению к окружающим и к общественному мнению. В свете этого я попрошу вас о следующем. С завтрашнего дня мужчины приходят на занятия в костюмах и при галстуках. Женщины в юбках длиной до середины колена. Чтобы не было мне этих мини.

– А длинную можно? – поинтересовалась Алла Александровна, всегда носившая юбки почти до пят.

– Нет, – отрезал директор. – Нечего тут цыганщину разводить. И волосы, – он пристально посмотрел на англичанку, – должны быть убраны в пук.

– Что значит в пук? – поинтересовалась Ольга, носившая короткую стрижку. – Поясните, пожалуйста.

– Убраны назад в пук, – объяснил Домашнев.

– Как мне это сделать? – снова спросила Ольга с совершенно серьезным выражением лица.