Алтайская повесть

      – Э, что же мы! – спохватилась бабушка Тарынчак. – Все сидим да все говорим, а гостей не кормим!
      – Бабушка, – сказала Чечек, принимаясь за сырчики, – директор хочет избы строить!
      – Пускай строит, – ответила бабушка.
      – И тебе избу построит.
      – А построит – пускай сам живет. На что мне изба? Где родилась, там и помирать буду… Кушай, Чечек!.. Я в избе жить не буду…
      Бабушка Тарынчак, прежде чем подать молоко, подошла к толстой жерди, около которой стояла маленькая засаленная берестяная куколка. Чечек сначала даже не разглядела ее.
      – Ягочи-Хан, живущий на пятом небе, хранитель кута!.. – пробормотала бабушка и побрызгала на куколку молоком.
      – Бабушка, а что такое «кут»? – спросила Чечек.
      – Кут – семечко, Чечек. Семечко, из которого растет все: и травы, и цветы, и деревья, и человек…
      – А где такое семечко есть?
      – Ну, это я не знаю, Чечек. Ты побольше ешь да поменьше говори!
      – Бабушка, а ты сегодня еще какую-нибудь сказку расскажешь?
      – А разве это сказка? Ягочи-Хан – добрый бог. Не трогай его, он живет тихо. Живет и живет – ну что тебе?.. Вот и стадо идет, слышишь? Коровы мычат. Собаки лают…
      Бабушка Тарынчак вышла из аила. Чечек наскоро съела кусок жесткого, пахнущего дымом сырчика и выскочила вслед за ней.
      Солнце уже опустилось за горы. Широкие полосы угасающего света лежали в долине. К аилам подошли коровы, медленные, тяжелые. Никаких загонов не было. Коровы подходили, останавливались и флегматично ждали. Около аилов хлопотали хозяйки. Они усаживались доить коров, а маленькие желтые телята лезли сосать вымя.
      Бабушка Тарынчак, не выпуская трубки из зубов, вынесла пойло в деревянной бадейке. Большая светлая корова, отяжелевшая от обильных кормов, подошла к бадейке, а за ней подошли еще две. Бабушка подоила одну корову, потом другую, потом третью.
      И каждую не додаивала до конца, оставляя молоко телятам. А телята только и ждали, чтобы их подпустили к коровам пососать молока… Негромкий говор, негромкий смех слышался в стане. А кругом, на горах, лежала глубокая тишина…
      Маленькая соседская девочка, черноглазая Чоо-Чой, увидела Чечек:
      – Чечек приехала!
      – Приехала! – весело сказала Чечек. – А где ваша Ардинэ, дома?
      – Ардинэ далеко, на покосе. Там ночуют. А Нуклай и Колька Манеев вот тут, недалеко, сено сгребают. Вот они едут домой.
      От тайги по долине к аилам шли рабочие с косами на плечах. Верхом на лошадях, впряженных в деревянные волокуши, подъезжали мальчишки. Один, совсем маленький, еле видный из-за лошадиной головы, помахивал кнутом и что-то пел.
      – Это Чот, Тызыякова сын! – улыбнулась Чоо-Чой. – Вот лошадей любит – ни за что не стащишь с лошади!
      Быстро темнело. Засветились ясные, тихие звезды и повисли над конусами гор. Маленькие ребятишки бегали по луговине, играли с маленькими белыми щенятами. Щенята догоняли их и хватали за пятки, и ребятишки громко смеялись.
      – Пойдем и мы с ними побегаем! – сказала Чечек. – Какие щеночки хорошенькие!
      Чечек бегала и играла с ребятишками, пока совсем не погасло небо. Тогда она вернулась в бабушкин аил. Коровы уже лежали около аила и дремотно жевали жвачку. А телята, все три привязанные к одному столбику, вбитому в землю, спали, прижавшись друг к другу.
      Бабушка Тарынчак вышла, постояла около аила:
      – Горы спят. Тайга спит. Люди тожу уснут скоро. Только звезды будут глядеть всю ночь ясными глазами.
      – Бабушка, я давно у тебя не была, – сказала Чечек, когда они обе улеглись спать на козлиных шкурах. – Расскажи мне еще что-нибудь. Расскажи про злого Эрлика, про Сартак-Пая расскажи. И как ты молодая была… И как шаманы были… Про все расскажи!
      Бабушка Тарынчак только того и ждала. Она многое могла рассказать, лишь бы кто-нибудь слушал. Старик ее, дед Торбогош, всегда в тайге с табунами, а бабушка Тарынчак досыта намолчалась в долгие одинокие ночи…
      В аиле теплая, пропахшая дымом и крепкими ароматами трав тишина. Тишина и за черными покатыми стенами аила – во всем мире… Еще жарко тлеют и мерцают угли в очаге, и сонные оранжевые отсветы бродят по стропилам, освещают бабушкино коричневое лицо, и косы ее – черные с сединой, и блестящие белые раковины, вплетенные в эти косы для красоты.
      Бабушка поднялась, чтобы зажечь трубку, да так и осталась сидеть у огня.
      – Много сразу вопросов задала, – сказала она, – и про то, и про другое… Если про Сартак-Пая, старого богатыря, начать рассказывать… да про других богатырей начать рассказывать, то и ночи не хватит.
      А потом подумала немножко и начала:
      – Молодые теперь ничего не знают… Ходят по горам и не знают, что многие наши горы – это не горы. Это богатыри алтайские превратились в камень…
      – Как это? – удивилась Чечек. – А нам в школе говорили…
      – Ну, а раз говорили, тогда что же я расскажу? Ты уже все знаешь!
      – Нет, нет, бабушка! – спохватилась Чечек. – Что в школе говорили – знаю, а что ты расскажешь – ничего не знаю! Расскажи, бабушка!
      Бабушка Тарынчак помолчала немножко и начала снова:
      – Давным-давно был на земле большой потоп, затопил все долины, все горы, всю землю. А после этого потопа земля потеряла свою твердость, мягкая стала и больше не могла держать богатырей на себе. И стали те богатыри горами – стоят на одном месте, землю не тревожат…
      – Все наши горы, бабушка? – спросила Чечек с любопытством.
      – Нет, не все, – ответила бабушка, – а вот есть горы: Казырган-гора есть, Казере-даг гора есть. Это два брата были, два богатыря – Казырган и Казере-даг. Поссорились эти братья и разошлись. Мать хотела их помирить, просила, уговаривала. Не захотели они помириться! Тогда мать рассердилась и закляла их тяжелым заклятьем. «Будьте же вы горами!» – сказала мать. Богатыри и превратились в горы. И сейчас стоят: Казырган на реке Абакане, а Казере-даг на реке Кемчине. Казырган-гора очень сердитая. Охотнику не надо ночевать на этой горе. Иногда Туу-Эззи Казырган выходит наверх и страшно хохочет ночью. Если человек услышит – скоро помрет…
      Бабушка Тарынчак замолчала, попыхивая трубкой. Чечек было и страшно и хорошо.
      – Бабушка, еще!.. – попросила она, поближе подвигаясь к огню.
      – А еще есть гора Ак-Кая. И это не гора. Это кам стоит. Жили два кама – Ак-Кая-старший и Ак-Кая-младший. Младшего позвали шаманить к больному. Он хорошо шаманил – облегчил болезнь. И за это подарили ему белый суконный халат. А старший Ак-Кая позавидовал. Сильный он был, раскаленное железо без молота ковал: одной рукой держит, а другой рукой кулаком бьет. Вот этот старший Ак-Кая позавидовал младшему и превратил его в гору. Так он и стоит теперь на реке Кондоме – Ак-Кая, Белый камень.
      – Бабушка, а еще?..
      – Да мало ли их! Вот на реке Мрасе скалы стоят. Все из песчаника да из гальки. Будто столбы стоят. А это не столбы, это тоже богатыри. Зовут эти скалы Улуг-Таг. Одна скала выше всех – Карол-Чук, Караульщик… Вот еще на реке Кыйныг-Зу стоит гора Кылан, а на другой стороне реки, на утесе, – семь гребней. Кылан была вдова, у нее было семь дочерей. Один богатырь посватался, хотел взять у нее одну дочку. А Кылан не отдала. Тогда богатырь всех дочерей забрал себе. Так они и стоят теперь на берегах Кыйныг-Зу и смотрят друг на друга через реку…
      И еще о многих горах рассказывала бабушка: о Мус-Таге – Ледяной горе, о горе Абоган, о горе Бобырган… И после каждого рассказа поглядывала на Чечек – не спит ли? Но черные глаза Чечек блестели, как спелая черемуха, облитая дождем.
      – Еще, еще, бабушка!
      И еще одну историю поведала бабушка Тарынчак – о богатыре горы Катунь:
      – …Где-то на берегу Кондомы стоит гора Катунь. Большая гора, а наверху у нее каменный утес. Здесь, под этой горой, родился один алтайский богатырь. Страшная сила была у этого богатыря. Еще мальчиком, как станет играть с ребятишками, за руку схватит – рука прочь, за голову схватит – голова прочь… Медведей руками разрывал! Отец, бывало, велит ему загнать корову, а он ее схватит в охапку и принесет домой. Дров нужно – вырвет огромную сосну с корнями и бежит, несет ее на плече. А было всего ему десять лет.
      Сила его год от году возрастала. Но стали и родители и соседи замечать, что ума у него не хватает. А сила без ума – дело страшное. И задумали соседи и родители вместе с ними эту безумную силу порешить. Шесть недель на утесе Катуни калили они на костре большой камень. А потом отец сказал сыну: «Ну, милый сын, пойди встань на берегу реки и смотри на утес: мы оттуда будем гнать красного оленя, а ты его хватай и держи до моего прихода». И вот летит раскаленный камень с горы, а богатырь его хватает. Камень жжет его богатырское сердце, но он говорит: «Пусть всего меня ты изожжешь, а уж я тебя не выпущу, пока не придет батюшка!» И не выпустил. Но сжег свое сердце и умер… Спишь, Чечек?..
      Но Чечек поднялась, встала на колени. В глазах ее забегали слезинки, и отблески огня раздробились в зрачках.
      – Ой, бабушка, бабушка, – сказала она, – и неужели им было его не жалко?
      – Может, и жалко было… – задумчиво ответила бабушка Тарынчак. – Да что же делать: боялись его! Может, потому теперь и воет гора Катунь… Молчит, молчит – да и завоет. А кто говорит, что это она воет перед дождем…
      Бабушка Тарынчак докурила трубку, выбила золу и сказала:
      – Хватит на сегодня, спать надо. Месяц од-дай – большой месяц. Дни долгие, ночи короткие.
      И правда: не успел костер погаснуть как следует, а уже сверху, в дымовое отверстие, засквозила неясная голубизна и птичий голос чирикнул что-то.
      Чечек улеглась поудобнее, вытерла глаза и уснула.

На покосе

      Утром Чечек разбудила маленькая веселая Чоо-Чой:
      – Ты все спишь? На покос пойдем? Нуклай уже приехал завтракать – с зари косил! Наша Ардинэ пришла!
      – Эртэ баскан кижи – эки казан ичер (ранняя птичка клюв прочищает – поздняя глаза продирает), – сказала бабушка Тарынчак.
      Она возилась около очага, делала лепешки – сырчики – и клала их в дым, на железную решетку над очагом.
      Чечек вскочила:
      – Ардинэ пришла!.. Бабушка, где умыться?
      – А что, каждый день умываться надо? – сказала бабушка Тарынчак. – Ведь вот вы с дедом какие! Только бы и плескались в воде! Много мыться будешь – счастье свое смоешь. Мы в старину, бывало, никогда не умывались, счастье берегли.
      – Значит, ты, бабушка, очень счастливая была?
      Бабушка Тарынчак вздохнула и не ответила.
      – Нет, ты, бабушка, все-таки скажи: значит, ты очень счастливая была?
      Но бабушка только отмахнулась от нее:
      – Иди, иди! Вот Чоо-Чой тебе польет.
      Вода из родника была чистая и холодная. Чечек умывалась, брызгалась, смеялась. Чоо-Чой плеснула Чечек последний раз в пригоршни, а остаток воды вылила ей на голову. Тогда Чечек мокрыми руками умыла Чоо-Чой. Чоо-Чой вырвалась, побежала. Чечек погналась за ней. Крики, смех поднялись на луговине.
      – Подожди, подожди! – кричала Чечек. – Вот я сейчас вытрусь да поймаю тебя!..
      – Вытрись сначала! – отвечала Чоо-Чой.
      – И ты вытрись.
      А пока бегали – обе высохли. От холодной воды, от свежего утра, от беготни и смеха Чечек жарко разрумянилась.
      И бабушка Тарынчак сказала про себя, поглядывая на нее: «Цветок! Цветочек! Мы, бывало, в старину боялись умываться, боялись счастье смыть. А где оно было, счастье? Его не было…»
      И может, вспомнилась в эту минуту бабушке Тарынчак ее молодость. Что такое была она? Разве человек? Как вышла замуж, как надела чегедек, так ни на один день и не сняла его… Работа, нужда, голод… Муж – у бая пастух, байские стада пас и всегда был в долгу у бая… А когда же было счастье?..
      И снова повторила про себя: «Не было его… не было…»
      После завтрака Чечек убежала с ребятишками на покос.
      Много трав расцвело в июльских долинах. Распушила розовые шапочки душица. Пижма – полевая рябина – подставила солнцу свои желтые плоские цветы-пуговицы. Буковица высоко подняла четырехгранный шерстистый стебель с розовым колосом наверху. Неистовой синевой светились дельфиниумы. И чемерица, жесткая, неласковая трава, красовалась нынче белыми звездочками, собранными в густую кисть.
      Щедрая роса лежала на травах по утрам. И тогда выходили в долину косилки, и травы ложились ровными рядами по отлогим склонам. Сначала свежие, зеленые, тяжелые, а потом светлеющие под жарким солнцем, они золотились, становились легкими и ломкими.
      Такие вот золотисто-зеленые ряды увидела Чечек, когда прибежала в долину. Эти ряды поднимались высоко-высоко по склонам, они разлиновали все окрестные горы до самого подножия тайги, растущей на вершинах.
      Все люди, жившие в стане, пришли на покос. Зашелестели под граблями длинные подсыхающие травы. Женщины и ребятишки уходили все выше и выше, разбивая скощенные ряды.
      Старый рабочий Устин готовил место для стога – под крутым увалом, под густыми лиственницами.
      Солнце пригревало. Июль вдруг взялся за силу и словно хотел наверстать упущенное: и землю прогреть, и хлеба подрастить, и сено высушить. Чечек давно уже сняла свою шапочку с малиновой кисточкой и повесила на мохнатую лапу лиственницы. Лоб и без шапки был мокрый, и гладкие волосы стали влажными на висках.
      Ардинэ, старшая сестра Чоо-Чой, давняя подружка Чечек – они вместе учились в начальной школе, – шла рядом с ней. Они ворошили сено, а разговор у них не умолкал – столько надо было рассказать друг другу!
      Ардинэ спрашивала про школу – про ту школу, что стоит на берегу Катуни:
      – Чечек, а там все русские?
      – Почему же все русские? Нет, не все. И русские и алтайцы!
      – А может, они смеются над алтайцами, что мы плохо по-русски говорим?..
      Чечек усмехнулась:
      – Ой, что ты, Ардинэ! Никогда не смеются! Что, Кенскин будет смеяться надо мной?..
      Голубоглазое спокойное и немножко суровое лицо старшего друга возникло перед ней и улыбнулось ей краешком рта… И Чечек словно услышала его голос: «Эх ты, бурундук!»
      – И кто еще будет смеяться? Мая?.. Она хоть и белая, как кок-чечек, да ведь алтайка тоже. Лида Королькова, подруга моя?.. Что ты! Даже Алешка Репейников, хоть и вредный, а разве будет смеяться? Что ты! Что ты, Ардинэ! Да ведь мы же пионеры – и мы и русские, – все пионеры! Что ты, Ардинэ, что ты!
      – Тебе хорошо, – задумчиво сказала Ардинэ, – а у нас маленькие ребятишки дома… Мать мало трудодней заработает, если я уйду…
      Чечек даже остановилась с граблями в руках:
      – О Ардинэ! А детский сад на что? Что ты! Пускай мать сходит к директору. У нас же детский сад есть.
      – Попрошу, – согласилась Ардинэ, – к нашей учительнице схожу. Ты помнишь нашу Аллу Всеволодовну?
      – А как же! Алла Всеволодовна добрая.
      – К ней схожу – пусть с моей матерью поговорит… А осенью я с тобой на Катунь поеду.
      – Ай, было бы хорошо! – закричала Чечек. – Ай, весело было бы! Вместе стали бы яблони выращивать, прививать научились бы и в сортах разбираться… А сажать я уже умею – я уже сажала! Ой, как-то, как-то они там, мои милые яблоньки, мои дорогие, мои тоненькие?..
      И Чечек вдруг всеми силами души захотелось очутиться на берегу Катуни, вбежать в школьный сад и посмотреть на свои яблоньки – целы ли? Не сломал ли кто? Не напала ли на них тля? И сколько на них новых листиков распустилось?..
      – Их там берегут наши ребята, которые в том колхозе живут, – сказала она. – Они обязательно их берегут… – И, вспомнив «тот колхоз», добавила: – А знаешь, Ардинэ, там все в избах живут. Там все в деревянных избах живут: и русские и алтайцы. А наших аилов даже не строят совсем.
      – У нас в бригаде тоже будут избы строить, – сказала Ардинэ, – лес возят… Баню уже построили. А что, Чечек, в избе хорошо жить?
      – Никогда не буду в избе жить! – вдруг крикнула Чоо-Чой. – Там пол мыть надо!
      – Э, поживешь немножко, так обратно в аил не пойдешь, – ответила Чечек. – И ты, ленивая Чоо-Чойка, березовая чашечка, тоже вымоешь пол да скажешь: «Вот как в моем чистом доме хорошо!»
      Вольные запахи шли по долинам – пахло сеном, пахло разогретой хвоей, и с соседнего поля вместе с гулом трактора доносился запах бензина и свежевспаханной земли.
      Чечек слышала, как соседки спрашивали бабушку Тарынчак:
      – Гостья у тебя? Внучка?
      – Внучка, – отвечала бабушка, – бедовая внучка! В русской школе учится. Книги читает – какую хочешь русскую книгу прочтет!.. А песни какие знает, послушайте-ка! Да еще хочет по всему нашему Алтаю садовые яблони сажать.
      – Какие садовые яблони?
      – Не знаю… Говорит, большие яблоки на них растут.
      – Ишь ты! Вот бедовая внучка!..
      Тихие, знойные, медленные протекали часы. Говор постепенно примолк. Чечек уже набила мозоль на ладони, а смуглая Ардинэ то и дело останавливалась, сдвигала свою шапочку на макушку и вытирала лоб.
      – Да сними, сними ты ее! – сказала Чечек. – Что ты, бабушка Тарынчак, что ли? Это она привыкла, а тебе зачем привыкать?..
      Ардинэ сняла свою шапочку и тоже повесила на ветку.
      Колька Манеев, который не боялся подставлять солнцу свою белую вихрастую голову, остановился передохнуть, поглядел вниз с верхнего уступа и увидел шапки.
      – Эй, Чот, Чот, гляди, какие птицы на ветках сидят! Вот одна недалеко, а другая – внизу, с малиновым хвостом. А ну-ка, пойди поймай!
      Но маленький Чот, собиравший в кустах ягоды, посмотрел на «птиц» и небрежно усмехнулся:
      – Сам поймай. А я пойду лошадей ловить – надо волокушу тянуть… – И закричал куда-то в тайгу: – Эй, Василь! За лошадьми пора!..
      Из лесу выбежал маленький, крепкий и загорелый, как кедровый орех, Василь.
      – Эй! – отозвался он. – Иду!
      И они оба, ловко соскочив с зеленого уступа горы, побежали вниз по долине.
      – Куда вы? – закричала Чечек. – Вас лошади затопчут.
      Мальчишки даже не оглянулись, а Ардинэ засмеялась:
      – «Затопчут»! Да их все лошади знают! У нас ребятишки как сядут на лошадь, так будто прилипнут!
      – У нас тоже, – согласилась Чечек, – все мальчишки… тоже как прилипнут!
      – Да и я тоже – как прилипну! – крикнула Чоо-Чой.
      – Чечек, а ты, может, разучилась?
      – О! – ответила Чечек и слегка вспыхнула. – Я-то? Ну вот еще! Я же на конном заводе выросла. Э, что ты говоришь, Ардинэ?
      – А помнишь, как падала?
      – Конечно, падала… только не очень. Озорные кони бывают… Теперь-то уж меня никакой озорной конь не сбросит. Что ты! Вот еще! Да ведь я-то уж большая, а эти мальчишки… как горошинки!
      Ардинэ засмеялась:
      – А попробуй-ка их сбрось!
      – У меня мозоль болит на ладони, – созналась Чечек, – водяная надулась.
      – А у меня две надулись, – сказала Чоо-Чой.
      – Не умеете грабли держать, – ответила им Ардинэ. – Ну ничего, потерпите. Немного осталось!
      Чечек поглядела вперед: сено маленькими делянками лежало среди лиственниц, а дальше тесно стояли деревья, сомкнув хвойные кроны, и солнечные лучи, словно золотые стрелы, пронизывали то тут, то там зеленый таежный сумрак.
      – Ну, вот и все! – с облегчением вздохнула смуглая Ардинэ.
      – Как – все? – сказала Чечек. – А на той горе что?
      – А на той горе ворошить не надо, там уже высохло!
      – Ах, высохло? Ну ладно. А то можно было бы и поворошить, – сказала Чечек, – я и не устала. Ничуть!
      Так сказала, а в душе была очень рада, что на той горе сено уже высохло. Она все-таки очень устала!
      Женщины шли тихо вниз по склону. Красивая девушка Чейнеш запела протяжную песню про золотое озеро – Алтын-Коль.
      А ребятишки побежали наперегонки. Колька Манеев и Чоо-Чой обогнали всех… А потом и Колька Манеев отстал, и красное платье Чоо-Чой уже далеко маячило в долине.
      – Эх, искупаться бы! – сказала Чечек, откидывая на спину косы.
      – А где, в ключе? Там и колен не замочишь.
      – А побежим на озеро.
      – На Аранур? – испугалась Ардинэ. – Что ты, Чечек, ты про это озеро и не говори никогда!
      – Я знаю… – вдруг притихнув, сказала Чечек, – я слышала… – А через минутку улыбнулась: – А у нас около школы свой пруд есть. Чистая-чистая вода! Пруд был маленький, а ребята взяли да провели арык из Гремучего. Теперь туда день и ночь вода льется. И пять штук хариусов плавает – ребята пустили.
      Ардинэ вздохнула:
      – Счастливая ты, Чечек!.. – И, вглядевшись в ту сторону, где виднелись островерхие аилы, сказала: – А вот и наши выехали сено сгребать!..
      Все ближе и ближе навстречу по дороге идут лошади, тащат деревянные волокуши – такими хорошо сгребать сено со склонов. И еще идут лошади, катятся конные грабли – новенькая голубая машина далеко видна, и приподнятые крутые зубья граблей горят на солнце.
      – Бежим к ним, Ардинэ! – крикнула Чечек и, не дожидаясь ответа, побежала.
      На первой паре коней с волокушей ехали Чот и Василь. Их головы еле виднелись над головами лошадей.
      – Василь, Чот, – попросила Чечек, – дайте я поезжу! А? Эй!
      Василь важно смотрел вперед и ничего не отвечал. А Чот ответил, тоже не глядя:
      – Ага! Ты поездишь! А норму кто выполнит? Ты норму выполнишь?
      И два всадника на толстых гнедых лошадях, не останавливаясь, проехали мимо, таща за собой тяжелую деревянную волокушу.
      Чечек нахмурилась: вот ведь упрямые! Тоже работники, подумаешь – норму выполняют!
      Но вот еще двое с волокушей. Чечек обратилась было к ним, но эти мальчишки гнали рысью и даже не слышали, что она говорила.
      – Дураки! – крикнула им вслед Чечек, зная, что они все равно не услышат. – Подумаешь! А я вот возьму да на конные грабли сяду!
      Но и на конные грабли не посадили Чечек. Молодой строгий бригадир Кузьма сдвинул черные брови и сказал:
      – Это не игрушка – это машина. Мне в руки машину дали. Разве можно из машины игрушку делать?
      Чечек, совсем огорченная, остановилась на дороге. Ардинэ догнала ее:
      – Ну ладно, ладно, Чечек! Пойдем лучше искупаемся в ключе…
      Неожиданно бригадир Кузьма остановил лошадей и крикнул:
      – Девочки, там еще волокуша есть! Бегите запрягайте! Нуклей вам лошадей даст.
      Чечек и Ардинэ бросились по дороге наперегонки с ветром. И немного времени прошло, а они уже сидели на лошадях и гнали на покос волокушу. Девочки пели, смеялись, стучали босыми пятками по гладким бокам лошадей. Ветер развевал их длинные черные косы. Э, эй! Хорошо мчаться по мягкой дороге, хорошо, когда у людей много работы, – значит, и добра у людей много и веселья много!
      Чечек и Ардинэ остановили лошадей у кромки сухого сена, раскинутого по долине.
      – Дед Устин! – закричала Ардинэ. – Откуда заволакивать?
      Дед Устин, который помогал молодым рабочим закладывать стог, оперся на вилы и посмотрел на них, прикрыв от солнца глаза:
      – Это кто такие? Еще помощники? – И обрадовался: – Ну-ну, давай, давай! Вон с того увала начинайте – и сюда!
      Девочки повернули лошадей на округлый увал. Навстречу им шла волокуша Василя и Чота, полная пушистого сена. Чечек загляделась на них и забыла о своей лошади. Лошадь полезла куда-то в сторону, волокуша перекосилась…
      – Гляди-ка! – сказал Чот, кивнув на девочек. – Во как едут!
      Василь взглянул и насмешливо скривил свое круглое лицо. Чечек смутилась и тотчас выровняла свою лошадь.
      Они въехали на увал, повернули лошадей и пустили вниз. Волокуши тащились сзади, сгребая сено. И когда спустились с увала, то сено уже поднималось выше деревянных стен волокуши.
      – Правь к стогу, – сказала Ардинэ.
      – Не развалим по дороге? – прошептала Чечек.
      Но дружные лошади шаг в шаг шли по луговине и бережно тащили полную сена волокушу.
      Чечек успокоилась: и что особенного – сгребать сено волокущей! Вот уж эти мальчишки! Воображают, будто трудное дело делают, а сами только и знают, что на лошадях сидят, только и смотрят, как бы с лошадей не свалиться. Подумаешь, труд! А Чечек что смотреть: она может заснуть на лошади и то не свалится!
      Вот если бы на конных граблях проехать, вот на тех, которыми Кузьма управляет!.. Вон как плавно идет эта красивая новенькая голубая машина, вон как чисто и широко она загребает сено, как блестят ее крутые серебряные зубья!
      И вдруг дрогнула волокуша, затормозила…
      – Стой! – крикнула Ардинэ.
      Чечек остановила лошадь, но было уже поздно: Чечек загляделась на конные грабли и не видела, как ее край волокуши наехал на большой щербатый камень. Волокуша приподнялась, соскочила с камня и прошла дальше, но большая куча пушистого сена осталась позади, на зеленой скошенной луговине.
      – Хо! – сказала Ардинэ. – Куда глядишь?
      Чечек растерялась:
      – Как же теперь, Ардинэ?
      Но Ардинэ уже соскочила с лошади:
      – Давай скорей запихнем в волокушу… Скорее, пока ребята не видали!
      Чечек тоже спрыгнула с лошади. Девочки хватали охапки сена и закидывали обратно в волокушу. Платья сразу прилипли к плечам от пота, волосы на лбу взмокли, сено забивалось за ворот. Но Ардинэ и Чечек бегом носились с охапками и только глядели по сторонам – не видит ли их кто? Не смеются ли над ними?
      Ардинэ подобрала последнюю охапку:
      – Все! Садись, Чечек.
      Они обе снова влезли на лошадей и тронулись к стогу – ровно, медленно, осторожно. Чечек уже не оглядывалась по сторонам, только глядела лошади под ноги.
      Мальчишки промчались навстречу с пустой волокушей – Чечек даже и тут не оглянулась. Но вот наконец и утес с шатром густых лиственниц, вот и стог, вот и старый Устин прищурившись глядит на них:
      – Завози сюда! Давай, давай! Ближе, ближе!..
      Ардинэ и Чечек подвели волокушу к самому стогу, остановились. Подбежали рабочие, приподняли волокушу. Девочки тронули лошадей – и пушистая, легкая золотисто-зеленая гора сена осталась возле стога.
      – Гони, гони! – закричал дед Устин. – Живей, живей, живей! Пока солнце на небе.
      Девочки засмеялись, хлестнули лошадей.
      – Только не все камни сшибайте! – крикнул им вслед дед Устин.
      Чечек и Ардинэ переглянулись: вот старый, увидел все-таки! И, хлестнув еще раз отгулявшихся за весну лошадей и хлопнув их голыми пятками по гладким бокам, снова помчались на увал. Вот и опять круглая вершина увала. И опять, медленно спускаясь, загребает волокуша шуршащее сено. И снова сено, как облако, колышется над стенками волокуши…
      – Гляди, Чечек! – повторяет Ардинэ. – Гляди!
      – Гляжу, гляжу, – отзывается Чечек, – не бойся!.. – и, не оглядываясь по сторонам, вытирает рукавом вспотевший лоб.
      Июльское солнце щедро поливало зноем, золотое марево дрожало над землей. Сладкий, густой и душный запах сена неподвижно висел над долиной.
      Ходили по склонам деревянные волокуши, ходили конные грабли. Все меньше и меньше становилось сена в долине, а стога вырастали один за другим около скалы, под навесом лиственниц…
      Уже примолкли веселые разговоры и у лошадей потемнели от пота бока, а дед Устин, все такой же расторопный, такой же живой, без устали покрикивал:
      – А ну давай, давай! Дружок, дружок, погоняй! Шевели вилами, шевели, шевели! Давай, давай, пока солнце на небе!..
      Чечек и не заметила, как все сено перетаскали с увала. Василь и Чот захватили последний прогон, и круглая гора стала вдруг гладкая и зеленая, будто умытая.
      – А теперь куда – на тот склон? – спросила Ардинэ.
      – Тот склон ребята подбирают, – ответил дед Устин.
      – А куда же – на равнину?
      – А что на равнине делать?
      Ардинэ и Чечек оглянулись на равнину – конные грабли заваливали последние валы.
      – А куда ж тогда?
      – Тогда домой, – сказал дед Устин. – Время не раннее, живот кушать просит.
      Только сейчас заметила Чечек, что полдень давно прошел и жаркое золотое марево в долине погасло.
      Какой-то верховой выехал из тайги. Лошадь шла крупной рысью. Старый, коричневый от загара человек подъехал к стогам. Черные усы свешивались у него по углам рта, и жиденькая бородка торчала клином.
      – Эзен! – глухо сказал он.
      И все разноголосо ответили:
      – Эзен! Эзен!
      Чечек живо обернулась: чей это такой знакомый голос?
      – Дедушка Торбогош! – закричала она и замахала рукой. – Здравствуй, здравствуй, дедушка!
      Строгое лицо старого смотрителя табунов Торбогоша сразу засияло и заулыбалось всеми морщинами.
      – Эзен, внучка! Эзен!
      Торбогош поговорил с дедом Устином, посмотрел стога, спросил, сколько скошено и сколько еще косить…
      Вскоре погнали лошадей домой, в стан. Мальчишки скакали впереди, Чечек и Ардинэ – за ними. Только бригадир Кузьма остался далеко позади: он ехал шагом – боялся повредить свою новенькую голубую машину.
      Старый смотритель Торбогош сначала держал коня рядом с конем деда Устина, а когда кончил разговор, пустил своего Серого. Серый поднял гривастую голову, раздул ноздри и, еле касаясь земли копытами, полетел вперед по мягкой луговой дороге. Мальчишки пытались его догнать, но мелькнул в засиневшей дали силуэт пригнувшегося к шее коня всадника в острой шапке и исчез за поворотом…

Дед Торбогош

      Чечек вошла в аил усталая, разгоряченная. Бабушка Тарынчак понюхала воздух:
      – Не то солнце принесла с собой, не то душистые травы!
      – А дедушка где? – быстро спросила Чечек.
      Бабушка Тарынчак, помешивая чегень в кожаном мешке, ворчливо ответила:
      – Где?.. Везде! Только в аиле никогда нету! Пустил коня, а сам поскакал баню смотреть. Баню там какую-то строят, так ему все надо…
      – Поскакал! – засмеялась Чечек. – Уж ты, бабушка, скажешь. Как будто он кабарга какая-нибудь.
      – Вот баню строят… Что вздумает народ! Уж теперь люди все время мыться хотят, даже зимой! И в колхозе баня, и в совхозе баня… А теперь уж и в бригаде надо баню строить! Что такое? Совсем народ беспокойный стал. А что – нельзя подождать, когда будет тепло, да помыться в ручье, если хочется?.. И старый Торбогош туда же скачет!
      – Да ведь он же смотритель, бабушка! – со смехом возразила Чечек. – Что ты это! Он же должен знать, какую в смотрительстве баню строят! А как же?.. А вот как построят баню, да как натопят, да нагреют полный котел воды! Сколько хочешь лей воду, сколько хочешь мойся!.. А что, бабушка, не пойдешь?