Ребята с любопытством и с улыбками переглядывались. Но руки никто не поднимал.
– А яблоки кто ел?
– Я! – поднял руку Кандыков.
– Мы тоже ели! – отозвалось еще несколько голосов.
– И я!.. Сладкие!
– В нашем колхозе почти все ели, – объяснил Костя. – В прошлом году наш председатель ездил в Горно-Алтайск, целый мешок привез. И всем роздал.
– А я даже и не видала никогда! – раздался тоненький голосок Эркелей.
– Так вот что я вам скажу, ребята: мы с вами отстаем. Уже многие школы начали сажать яблоневые сады.
Собрание оживилось: «Сады!..» Сразу поднялось несколько рук:
– А где взять яблоньки?
– А которые посадили – яблоньки у них прижились?
– А у кого-нибудь яблоки выросли?..
– Вот как вы! – усмехнулся Анатолий Яковлевич. – Сразу как из пулемета! Сейчас все расскажу. Многие из вас, наверно, слышали от отцов или от дедов, что у нас, в Горном Алтае, яблони не растут и яблоки не созревают, что сады не выдерживают наших зим, нашего капризного климата – слишком резкая смена температур губит яблони… Так говорят. А вот я вчера видел в облоно учительницу из Черги, Анастасию Петровну. Так что же, товарищи? Ее саду в этом году десять лет исполнилось. И вот уже несколько лет Чергинская школа снимает урожай. Там теперь и колхозники начали яблони сажать… И вот еще: Аносинская школа посадила большой сад – и яблонь насажали, и вишен, и ягодников. И даже премию за свой сад получили. В Шебалине этой весной посадили саженцы. А Шебалино повыше нас, там это дело потруднее. В Челушманской долине, около Телецкого озера, тоже, говорят, школьники хороший сад вырастили… А мы-то что же? Что же мы-то сидим? Разве у нас земли нет! Есть! Вон какой участок под огородом около Чейнеш-Кая – богатейший чернозем! Да если мало будет, у колхоза попросим, на такое дело нам всегда земли дадут. Ведь сады – это новая радость наша, новое богатство наших колхозов. И это мы, комсомольцы, пионеры, школьники, – в первую очередь мы! – должны их сажать и выращивать и утверждать их всюду, где бы мы ни были, где бы мы ни жили… Комсомольцы, пионеры, хочу слышать ваше слово!
Собрание взволнованно загудело.
Поднялось несколько рук, посыпались вопросы. И самый главный:
– Где саженцы взять?
– Саженцы нам даст наш алтайский Мичурин – Михаил Афанасьевич Лисавенко, – ответил Анатолий Яковлевич. – Я уже был у него вчера… Вот у кого сад, ребята! Покоя не буду знать, пока и у нас – хоть маленький, хоть небогатый – не зацветет яблоневый сад!
Чечек тоже подняла было руку. Она хотела сказать: «Ну, давайте сажать поскорее!» – но тут же опустила руку и закусила губу. Что это она выскакивает? Спрашивают ведь у пионеров… А она-то кто?
Чечек вдруг стало очень обидно, будто ее оттеснили куда-то в последние ряды, отстранили, к ней не обращаются, ее ни о чем не спрашивают… И вот теперь в школе смотрите что задумали – сад посадить! А ее даже и не зовут!
И Чечек, медленно краснея, молча сидела на собрании, опустив глаза и приподняв подбородок.
Собрание долго не расходилось: всем хотелось знать, какие будут сорта. И еще надо было узнать, как какой сорт выглядит и каковы яблоки этого сорта на цвет, на вкус и на запах… Анатолий Яковлевич все это предвидел: он записал все сорта, которые можно взять в питомнике Лисавенко, и привез фотографии отдельных плодов.
Сад решили заложить на большом черноземном участке у подножия Чейнеш-Кая. Ребята, расходясь, загадывали, что они будут сажать, какие сорта яблонь, какие ягодники.
– Я посажу «пурпуровую ранетку»! – повторяла своим звонким голосом Мая. – Я обязательно «пурпуровую ранетку» посажу! Говорят, в Чергинской школе «ранетки» есть – как яблочки созреют, так все дерево стоит совсем красное, ну сверху донизу!
– А я все равно какую посажу, – отвечала Эркелей, – лишь бы только выросла!.. Говорят, они так цветут хорошо!..
Девочки перебивали друг друга, загадывали, что они посадят, и как будут ухаживать, и как будут выращивать, и как зацветут их яблоньки.
– Чечек, а ты что молчишь? – сказала вдруг Лида Королькова. – Молчит, как будто ей и дела нет!
– Конечно, нет, – ответила Чечек.
Подруги с недоумением уставились на нее:
– Как это тебе дела нет? Почему же? Разве ты не будешь яблоньки сажать?
– Я же не пионерка! – сказала Чечек и поджала губы.
Девочки закричали в один голос:
– Но ты же школьница!
– Разве яблони только одни пионеры сажают? Вот еще!
– Настенька, – взволнованно обратилась Лида к старшей вожатой, – а Чечек не хочет яблоньки сажать!
Настенька, положив руку на плечо Чечек, заглянула ей в глаза:
– Неужели тебе, Чечек, и вправду не хочется яблоньку посадить? Разве ты ленивая?
– Я не ленивая! – рассердилась Чечек. – Я хочу сажать яблоньки! Да ведь Анатолий Яковлич сказал – комсомольцы… пионеры…
У Чечек вдруг брызнули слезы. Подруги засмеялись и с улыбкой принялись объяснять Чечек, почему он так сказал: во всякой работе пионеры должны быть впереди! Но разве это значит, что если человек не пионер, то он и яблоньки сажать не должен?
– Чечек, – ласково спросила Настенька, – скажи, а почему же ты не пионерка? Почему ты тоже в отряд не вступаешь?
– А у нас в той школе вожатого не было, – ответила Чечек, утирая слезы. – А потом вожатый приехал… говорит: записывайтесь кто хочет. Я думала: ну, а что там делать? И не записалась. А потом вожатый заболел. А потом, летом, я поехала к бабушке в бригаду. А потом, осенью, – прямо сюда. А я почем знаю, почему так все получилось!
– Девочки, давайте примем ее в отряд, – несмело предложила Эркелей.
Лида Королькова, которая носила на рукаве красную полоску, утверждающую ее звание вожатой звена, строго посмотрела на Эркелей:
– Вот если бы мы в горелки играли, тогда бы ты могла так говорить: «Давайте, девочки, ее примем!» Разве в пионерский отряд так принимают? Надо еще человека проверить – как учится, как работает… Вот давай, Чечек, подтянись до Первого мая – ну, чтобы у тебя все отметки были хорошие. И какую-нибудь работу возьми…
– Да будем яблоньки сажать – вот тебе и работа! – сказала Настенька. – Тогда и покажи всем, как ты работать умеешь! А что? Не сумеешь, что ли?
– Я не знаю… – сказала Чечек. – Я еще никогда не сажала. У нас в тайге яблони не растут.
– О, а мы-то разве сажали! – засмеялась Мая. – Вместе будем!.. Ну, уж скорее бы весна приходила!
А тихая Эркелей, которая смотрела на бегущие по небу веселые розовые облака и слушала звон капели, негромко сказала:
– А весна-то идет уже…
Костино колдовство
Костя делал доклад. Он рассказывал юннатам о том, что его самого ошеломило на уроке, – о солнечном луче, который проникает в зеленый росток пшеницы, превращается в крахмал, сахар, клейковину и попадает в хлеб. А люди едят хлеб – и так этот солнечный луч попадает в мускулы, кровь, дает человеку движение, тепло, жизнь… Костя объяснял, как солнце дает жизнь растению. Растение кормит животных. А человек питается и растениями и животными. И получается, что жизнь на земле зависит от хлорофиллового зерна, от этой маленькой зеленой крупинки, лежащей в ткани растения. Эта зеленая крупинка и есть то звено, которое берет от солнца все, что нужно для жизни на земле.
– Вот я и думаю, – говорил Костя, – как надо человеку беречь каждую зеленую ветку. Другой раз взял кто-нибудь да сломал деревце в тайге. Или спалил костром зеленую поляну. Или просто сорвал какой-нибудь цветок да бросил… Ну конечно, в тайге деревьев хватит. И травы хватит. Но я думаю, однако, вот что: нам бы надо помнить, какую работу делает эта зеленая веточка для нас! Это она принимает солнце, заготавливает нам пищу, очищает воздух для нашего дыхания… Ребята, давайте, однако, об этом не забывать, давайте будем людьми сознательными и благодарными!
Чечек слушала Костю, не спуская с него глаз. Сколько досады вызывало в ней это хлорофилловое зерно, когда она учила ботанику! Какие-то там клеточки, какая-то протоплазма, какие-то устьица… И разве думала она когда-нибудь, какую службу оказывает человеку такая вот травинка, какое чудесное, огромное дело она делает!
Ей живо представилось зеленое поле. И каждая былинка в этом поле тянулась к солнцу, и каждой былинке солнце ласково протягивало длинный горячий лучик и кормило ее… И зеленым березам протягивало солнце свои лучи, и зеленой хвое сосен и лиственниц. И все это чудо происходило в большом молчании, в молчании праздничном и торжественном…
И Чечек вдруг подумалось, что нет у человека более сильных и более необходимых друзей на свете, чем эти маленькие зеленые хлорофилловые зернышки, так безмолвно живущие на земле. Живут и живут себе потихоньку, растут и растут, и все время трудятся, и все время запасают пищу, тепло, свежий воздух для всех – и для птицы, и для коровы, и для медведя, и для человека… Так, пожалуй, про каждую травинку даже песню пропеть можно!
Перед Костей на столе стоял микроскоп – Костя попросил его у Анатолия Яковлевича. Ребята давно уже с любопытством поглядывали на эту маленькую таинственную трубу. Чечек перед докладом спросила у Кости: «А что же такое там есть, в этой трубе?» Костя сказал, что там видны клеточки растения. Чечек сморщила свой коротенький нос: «У, а я думала – еще что-нибудь!»
Но после доклада ей хотелось видеть именно эти клетки растения. А какая же она все-таки, эта клетка? И где там сахар, и где там крахмал?..
Костя закончил доклад и сказал:
– Ну, а теперь я превращаюсь в волшебника и буду делать чудеса!
Ребята, и большие и маленькие, сидели очень тихо на докладе. Может, они тоже, как Чечек, видели перед собой необыкновенные картины той незримой работы, которая совершается вокруг нас на земле?.. Но когда Костя взялся за микроскоп, то все зашевелились, заговорили, окружили Костю:
– Теперь можно в микроскоп посмотреть?
– Ну-ка, дай заглянуть!
Все по очереди заглядывали в трубу. Чечек толкалась, пробиваясь вперед:
– Пустите меня! Ну-ка, пустите меня!
Не дождавшись очереди, она сунулась к микроскопу. В это время с другой стороны сунулся Алеша – и две головы крепко стукнулись над трубой.
– Ой! – вскрикнул Алеша, схватившись за лоб.
Чечек тоже схватилась за голову. Ребята дружно расхохотались. И Алеша засмеялся:
– Ох, и голова же у тебя твердая!
Но Чечек не засмеялась и ничего не ответила.
– Ты что надулась? – со смехом сказала ей Мая. – Разве он нарочно?
– Конечно, нарочно! – ответила Чечек, приподнимая подбородок. – Он всегда мне назло делает!
– Ну, Чечек, подходи же! – сказал Костя. – Ты будешь смотреть или нет?
Чечек осторожно наклонилась над микроскопом. Огромные, словно нарочно сделанные клеточки растения лежали под стеклом, бледно-зеленые, с капельками жирного блеска.
– А сейчас я буду колдовать, – сказал Костя.
Настенька, старшая вожатая, засмеялась:
– Колдун, а без бороды! Наверно, еще колдовать не научился – молод!
– А вот посмотрите!
Костя подлил чего-то в воду, где лежал кусочек растения, и сказал:
– Хочу, чтобы мы увидели, есть ли в этой клеточке виноградный сахар. Если есть, пусть он будет розовым!
И все увидели, как протоплазма клеточек окрасилась в розовый цвет.
– Ой! – коротко ахнула Чечек. – Как же это?
– Хочу узнать, есть ли тут крахмал, – продолжал Костя. – Если он есть, пусть сделается голубым! – и добавил еще чего-то в воду.
И тотчас мелкие крупинки, которые таились в клеточках, стали лазоревыми.
– Ой, здорово! – раздалось вокруг.
– Теперь я хочу, чтобы мы видели, где тут клетчатка, – пусть она станет синей!
Костя добавил в воду какой-то прозрачной жидкости – и стенки клеточек стали синими. Каждая клеточка лежала под микроскопом вся раскрашенная – розовая, голубая, синяя, – вся расчлененная на части неизвестным волшебством.
Старшие ученики, Костины одноклассники, посмеивались: они тоже знали это волшебство! Но младшие глядели на Костю изумленными глазами. А больше всех удивлялась Чечек. Она начинала думать: уж не примешалось ли тут и в самом деле какое-то колдовство?
– Дай я тебе помогу! – торопливо сказала она, когда Костя стал собирать свои склянки. – Давай я тоже понесу!
Костя понес микроскоп в физический кабинет. Чечек со склянками в руках пошла за ним следом. Юннаты, очень довольные докладом, расходились, смеясь и переговариваясь.
– Поставь и уходи, – сказал Костя. – Я сам уберу.
Чечек поставила пузырьки на стол, но не ушла. Она молча рассматривала какие-то странные, неизвестные приборы, которые стояли на полках: колбы, воронки, трубочки. В уголке около окна она заметила большую стеклянную банку, прикрытую бумагой. Чечек осторожно приподняла бумагу и вдруг увидела что-то очень красивое: в банке, в воде, висела нитка, укрепленная на деревянной перекладинке, и на этой нитке что-то сверкало, словно крошечные хрустальные бусинки…
– Кенскин, что это?
– А куда ты забралась, однако? – рассердился Костя. – Не трогай! Толкнешь – и все испортишь! Когда надо будет, сам покажу. Уходи отсюда!
Но Чечек не испугалась:
– Кенскин, я не трогаю. Ты только скажи, пожалуйста, что это такое? А? Это тоже колдовство?
– Да.
– Значит, ты правда колдун?
Костя взглянул на Чечек: смеется? Нет, Чечек не смеялась. Ее черные, чуть раскосые глаза глядели на него серьезно и пытливо.
Костя не выдержал.
– Фу, бурундук! – усмехнулся он. – Уж сразу и поверила. Я не колдун, а химик.
– Химик?
В быстром воображении Чечек пронеслись все только что виденные чудеса, которые так легко делал Костя, и то чудо, которое творится у него в банке, и она сказала, заглядывая Косте в глаза:
– Кенскин, научи меня, а? Я тоже хочу быть химиком!
– Ну вот «научи»! – возразил Костя. – Придет время – сама всему научишься. Ведь это же нам в школе преподают!
– А то, что в банке, – тоже в школе?
– Ну, то не в школе. То я сам в книге прочитал, а теперь делаю опыт.
– А что будет?
Костя, наклонившись над банкой, долго смотрел на нитку с прицепившимися к ней искорками.
– Что будет? Будет хрустальное ожерелье.
– Ожерелье? – обрадовалась Чечек. – Ой, как хорошо! Кенскин, а если я как следует поучусь, то буду химиком?
– Если как следует поучишься, то, конечно, будешь. Однако у тебя терпения не хватит.
– Хватит! – крикнула Чечек. – Вот увидишь!
– Хорошо, увижу, – ответил Костя и, почти насильно выпроводив Чечек, закрыл на ключ дверь кабинета.
У подножия Чейнеш-Кая
Отгудел, отшумел над молчаливыми горами и долинами сердитый Хиус – северный ветер – и умчался туда, куда текут воды Катуни и Бии, сливаясь в большую реку Обь, – в царство снега и льда, к Ледовитому океану.
Один за другим проходили апрельские дни. Горы сбрасывали надоевшие за долгую зиму снега, и на склонах, на теплом, солнечном припеке, уже мерещилась нежная весенняя зелень. Еще немного – и закачались на выступах гор и в долинах светло-желтые первоцветы, похожие на связку золотых ключей; раскрылись маленькие синие фиалки; ярко-розовым цветом оделись ядовитые кустики волчьего лыка, и на лиственницах, растущих всюду по Алтайским горам, запестрели желтые и пурпуровые шишечки…
Юннаты волновались, приставали к Настеньке, а Настенька и сама волновалась не меньше: уже весна! Уже земля лежит влажная и черная, а саженцев у них еще нет!
Анатолий Яковлевич успокаивает их:
– Не бойтесь! Все будет в свое время. Что хорошего, если мы посадим сад, а наутро мороз ударит? Подождите – выберем денек…
Этот денек наступил в конце апреля. Сразу после занятий ребята вышли копать ямки под саженцы. Запестрели платья и рубашки у подножия молчаливой Чейнеш-Кая, загомонили голоса. Жирный чернозем легко поддавался заступу, и от влажных комков поднимались тонкие испарения.
Чечек, повязав косы вокруг головы, чтобы не мешали, старательно нажимала на заступ ногой. Она знала: ей надо очень хорошо работать. А если она будет работать кое-как, то все скажут: «Ну, какая же из нее будет пионерка? В отряде ленивые не нужны!..»
Чечек копала ямки и разбивала комки. Но солнце, весна, душистый ветерок, прилетающий то с вершины горы, с цветущих лиственниц, то с зеленых холодных волн Катуни, отвлекали ее. Она поглядывала вверх, на лиловые скалы Чейнеш-Кая, среди которых, словно свечки, белели взбирающиеся наверх березы. Вот бы залезть туда, на самую вершину, и поглядеть кругом! Сколько гор можно увидеть оттуда!.. Она прислушивалась к неуемному плеску Катуни, к ее буйному весеннему веселью. Вот бы сесть на плот, отвязать его и помчаться по течению! Куда донесет вода? Может, до самого Бийска!..
А потом, спохватившись, с яростью принималась копать, и комки из-под ее заступа разлетались во все стороны.
Когда стемнело и ребята один за другим положили заступы, староста кружка юннатов Костя Кандыков обошел участок. Анатолий Яковлевич еще с засученными рукавами и с заступом в руке стоял у калитки будущего сада. Руководитель по физкультуре Григорий Трофимович, молодой, щеголеватый, сидел рядом на бревнышке, прислонив свой заступ к ноге. Костя подошел к ним.
– Анатолий Яковлевич, а, однако, неладно будет, – сказал он озабоченно.
Оба учителя посмотрели на него.
– А что же неладно, Кандыков?
– Вода далеко. Если весна сухая, поливать нужно как следует.
Анатолий Яковлевич пожал плечами:
– Ну, что же поделаешь? Можно бы, конечно, из нашего прудика воду брать…
– Нет, нельзя, Анатолий Яковлевич. Пруд у нас очень маленький. А мы же хотели туда мальков пустить…
– Так что же ты, Кандыков, предлагаешь? – вытирая травой свои испачканные землей желтые ботинки, спросил Григорий Трофимович. – То, что ты сказал, и без тебя известно. И раз выхода нет – значит, придется все-таки брать воду из Катуни.
Костя в его голосе почуял чуть заметную насмешку, и легкий румянец появился у него на лице.
– А я думал… Может, не из Катуни…
– Ну, ну! – живо подбодрил его Анатолий Яковлевич. – Ну, продолжай! Я, кажется, уже понимаю тебя. Ох, парень, ну ясная же у тебя голова! Я уже и сам об этом думал. Ну конечно, конечно, не из Катуни надо воду брать, а из Гремучего! Ведь это ты хотел сказать, да?
Узкие черные глаза Анатолия Яковлевича засветились весельем. Он дружески хлопнул по плечу Костю, и Костя улыбнулся:
– Да, Анатолий Яковлевич, это.
– Ну, ну, как же ты думаешь это сделать?
– Я думаю, надо подняться повыше по Гремучему и оттуда отвести к нам ручеек… Арык такой. Чтобы прямо в наш прудик вода бежала…
Григорий Трофимович взглянул на Костю с изумлением:
– Сообразил! Здорово!
Анатолий Яковлевич, веселый и радостный, будто ему только подарили бесценный подарок, воскликнул:
– Да мои дети разве что-нибудь не сообразят! Да с моими детьми горы повернуть можно, не то что ручей!..
А на другой день, к вечеру, из школы отправилась делегация за саженцами в город Горно-Алтайск, в знаменитый питомник ученого-мичуринца Михаила Афанасьевича Лисавенко. Ехали трое: Анатолий Яковлевич, староста кружка юннатов Костя Кандыков и его товарищ юннат Вася Манжин, который не чаял поскорее попасть к Лисавенко и посмотреть, как растут яблони.
Накануне, собирая Костю в дорогу, мать заботливо наказывала:
– Уж раз собрались сад сажать, так смотрите там яблоньки-то с умом выбирайте! А то привезете таких, что у нас и расти не будут, – тогда еще хуже наделаете, народ совсем перестанет верить во все эти затеи. Смотрите не погубите нужного дела! Дело это очень серьезное да не простое… Дело это капризное, тут надо всю душу положить, а не как-нибудь! Это не картошина: сунул в землю – она и растет, ударит мороз по ботве, а она новую ботву даст да и опять растет. Яблоня после мороза новых побегов не дает!
А отец, который, отдыхая после трудной плотничьей работы на постройке колхозного двора, сидел около радиоприемника и с трубкой в зубах слушал тихую музыку, с чуть заметной усмешкой покачал головой.
– Ребят забавляют, – сказал он, – вот и весь от этого дела толк…
Костя поглядел на отца. Костя был очень похож на него: такой же крутой лоб, такие же спокойные голубые глаза с темными ресницами, мягко оттеняющими их голубизну.
– Почему ты так говоришь?
– На опыте знаю, вот и говорю, – ответил отец. – И я сам, и мой батя – твой дед – с этим делом намучились. Тоже все хотелось яблоньки завести. У деда твоего в Орловской губернии когда-то большой сад был… А здесь, как мы ни старались, – ничего! Другой раз уж и приживется, глядишь, и цвет наберет – хвать мороз! И крышка. Снова посадим, снова вырастим, другой раз даже до осени добережем – возьмет да ударит в августе белым инеем, да по завязям!.. Дед твой прямо слезами плакал – вот до чего! Так и бросил. А дед хороший садовод был и то ничего поделать не мог. Ну, а что же вы сможете? Так, только время да деньги потратите – на том и кончится.
Отцовы слова немножко расстроили Костю. Он помнил своего деда, этого неугомонного, терпеливого человека, который всю жизнь воевал с землей и все силы отдал, чтобы покорить ее, но так и не покорил…
Наутро Анатолий Яковлевич успокоил Костю.
– Наши деды не так брались за дело, – сказал он. – Наши деды не знали Мичурина, и Мичурин не знал их. Орловские яблони не смогли расти на Алтае и сейчас не смогут. А мичуринские смогут. А если бы не могли, то и у Лисавенко сады не цвели бы и яблоки не созревали!
Костя выслушал его и сказал:
– Все-таки поглядеть бы…
Анатолий Яковлевич засмеялся:
– Вот это характер! Ничему на слово не верит! – И, похлопав его по плечу, добавил: – Ничего, завтра посмотришь. Тогда, может, поверишь!
…Солнце касалось вершины Чейнеш-Кая, когда они спустились к пристани. Кое-кто из ребят дошел с ними до берега и, простившись, побежал домой делать уроки.
Чечек не ходила их провожать. Она долго стояла на поваленном дереве над Гремучим ключом. Ей было видно оттуда, как отошел от берега плот, как двинулся он, плавно раздвигая зеленые, еще искрящиеся вечерним блеском волны, и как пристал к тому берегу, озаренному жарким светом заката. Синяя тень Чейнеш-Кая уже одела школу и деревню своим вечерним сумраком. Но на том берегу было еще светло и ясно. И Чечек было видно, как по белому полотну шоссе подошла грузовая машина и, забрав школьных делегатов, умчалась и пропала среди лиственниц и березовых зарослей, неподвижно застывших над шумливой и пенистой рекой.
Юннаты ходят по городу
Город Горно-Алтайск лежит в долине среди округлых холмов, на самом пороге Горного Алтая.
Косте, нигде не бывавшему дальше своего берега Катуни и тайги окрестных гор, Горно-Алтайск показался очень большим и красивым. Он останавливался перед белыми каменными домами банка и почты. Дом Советов, светлый и праздничный, встал перед ним, как дворец из какой-то хорошей сказки. Ему нравилось, что всюду по улицам настланы дощатые дорожки, так что и в дождь можно пройти, не увязая в грязи. Доски эти качались и прогибались под ногой, и обоих друзей – Костю и Васю Манжина – это очень забавляло.
К Лисавенко пошли не сразу. У Анатолия Яковлевича были дела в облоно, и он отпустил ребят погулять по городу.
Они расстались у Дома Советов, около густого сквера.
– Вот этот сквер, между прочим, Лисавенко сажал, – сказал Анатолий Яковлевич. – А раньше тут была пустая луговина.
– Один? – удивился Манжин.
– Да нет, не один: комсомольцы помогали. Насадили прутиков, а сейчас уже вон какие деревья! Да и по городу пойдете – везде деревья растут. И все они со станции Лисавенко. Вот какой человек живет на свете, ребята! Счастливая судьба у этого человека: пока живет – всем приносит радость, а умрет – его сады будут цвести по всему Алтаю, и люди имя его будут вспоминать с благодарностью. Вот как надо жить, ребята!
– Хоть бы посмотреть на него, однако! – сказал Костя.
– Сегодня посмотрим, – улыбнулся Анатолий Яковлевич. – Сейчас окончу свои дела в облоно – и пойдем. А вы зря времени не теряйте, зайдите пока в Краеведческий музей – это как раз по дороге на станцию.
Костя и Вася Манжин, держась друг за друга, шли по тихим улицам, осененным деревьями. Они удивлялись, что по улицам ходит столько народу: и туда идут, и сюда идут, и когда же, однако, эти люди работают? Они постояли у витрины универмага, полюбовались всякими богатствами, которые были там выставлены, – и обувь, и рубашки, и разная посуда, и всякие портфели, и новенькие, блестящие калоши, и тетради, и краски… Хотели войти в магазин, но не решились, пошли дальше.
Проходя по мосту, остановились, поглядели через перила на извилистую речку, мелкую, но бурливую.
– Эта река как называется? – спросил Костя у малыша, проходившего мимо.
– Улалушка, – ответил мальчик и остановился перед ними. – А вон там – рынок. Летом там мед продают.
– А-а, вот это и есть Улалушка… – задумчиво сказал Костя. – Манжин, ты видишь? Вот от этой речки, значит, и город раньше назывался Улала.
– А тогда это и не город был, – ответил Манжин, – а так просто, деревня. И грязно тут, говорят, было – ног не вытащишь!
Этот же малыш, белокурый, но с алтайским разрезом голубых глаз, проводил их до музея.
Костя улыбнулся ему:
– Пойдем с нами?
Мальчик покачал головой:
– Нет. Я уж ходил. Там страшно.
В музее никого не было. Товарищи несмело двинулись по безмолвным прохладным комнатам. Шаги в этой тишине раздавались так гулко и голоса звучали так странно, что ребята сразу стали ходить на цыпочках и говорить шепотом.
Они поднялись наверх. Манжин, который шел впереди, вдруг остановился, попятился, наступая на ноги Косте. Костя выглянул из-за его плеча, готовый и сам броситься вниз:
– Что там?
– Фу ты! – смущенно улыбнулся Манжин. – Я думал, что живой!
Прямо перед ними, в глубокой нише, стоял шаман. На его плечах висела косматая баранья шуба; на голове, в черных космах, торчали белые перья. Множество полосок из пестрого ситца свешивалось с головы на спину, и на конце каждой полоски висел бубенчик. У ног шамана лежал огромный, обтянутый кожей бубен с изображением какой-то злобной черной рожи.
– Значит, вот они какие были!.. – сказал Костя, разглядывая шамана. – Ну и страшный же!
– И даже какой-то отвратительный, – поморщился Манжин. – Ну, уж я бы такого никогда в свой дом не впустил. Ну его! Пойдем!
Манжин повернулся направо и вдруг отпрянул назад и снова наступил Косте на ногу. В углу сидела женщина в старинном алтайском наряде, в высокой меховой шапке, в длинном чегедеке,
с черными косами на плечах.
– Что, еще живую увидел? – усмехнулся Костя. – С тобой, оказывается, по музеям ходить нельзя – все ноги отдавишь!
Приятели дружно рассмеялись, но ненадолго: прошлое алтайского народа вставало перед ними – темное, тяжелое, мрачное, бесправное… И все грустнее, все тяжелее становилось на душе. И трудно было поверить, что все это когда-то существовало.
Манжин возбужденно почесывал затылок, черные глаза его горели – Костя никогда не видел у Манжина таких глаз.
– Ты гляди, гляди… – повторял Вася. – Женщину можно было продать, купить… как лошадь или как собаку. Алтайскую женщину, такую же, как моя мать!
Через два шага он снова тянул Костю за рукав:
– Гляди – ойротский хан угоняет алтайских детей. Он им всем веревки на шею надел – смотри: как собакам! Это все его рабы, он их купил или угнал просто. Это вот и меня мог бы так же сейчас на веревке вести!.. Ах, бедный, бедный алтайский народ, какой же ты был беззащитный!
С удивлением стояли они перед странными предметами, которыми алтайцы обрабатывали землю. Вот андазын – деревянный крюк, напоминающий соху. Этот крюк привязывали к седлу верховой лошади и так пахали. А вот сухое дерево с растаращенными сучьями – этими сучьями боронили поле… Мальчики переглядывались, усмехались: на полях в их колхозах они привыкли видеть тракторы с могучими плугами, с боронами и сеялками.
Весь музей обойти не успели – Анатолий Яковлевич пришел за ними. Костя, когда они вышли из музея, не сразу опомнился. Солнце, тихие улицы, белый дворец Дома Советов, видневшийся вдали, нежный дымок зелени на деревьях, машина, идущая по улице, – как это все далеко от того, что они только что видели в этих безмолвных комнатах!
И долго еще Костя и Манжин не могли стряхнуть с себя раздумья, навеянного мрачным и диким прошлым, которое знали и помнили на Алтае только одни уже старые люди…
Они и не заметили, как дошли до окраины города, как свернули на укатанную дорогу, ведущую вверх по отлогому склону. Путь преградили деревянные ворота, но они были открыты. И, войдя в эти ворота, путники наши оказались в каком-то солнечном, чуть тронутом зеленью саду.
Костя живо обернулся к учителю:
– Анатолий Яковлевич, это мы где? Это мы уже у Лисавенко?
– Да, – ответил Анатолий Яковлевич, – это мы у Лисавенко, в Татанаковском логу.
Музей был забыт. Костю захватила нежная радость весеннего сада, теплые испарения земли, солнечная тишина и почти ощутимая, беззвучная жизнь просыпающихся, тронувшихся в рост деревьев, кустов, трав…
Лепесток яблони
Вереница стройных тополей убегала высоко вверх по склону, до самого гребня отлогой горы – защита от холодных ветров. Четкие, правильные ряды деревьев далеко засеяли склоны. Бесчисленные кусты стояли пушистыми шпалерами. И всюду, куда хватал глаз, чернели вскопанные приствольные круги и разлинованные грядами плантации с какими-то посадками.
Справа и слева сквозь молодую зелень придорожных кустов поглядывали на дорогу небольшие домики. Костя старался угадать, в который из этих домиков они войдут. Но Анатолий Яковлевич шел мимо них, дальше, к самому большому двухэтажному дому с широким резным балконом.
