— Заедать настоящий “Джим Бим” твоей яичницей — типичное совковое кощунство, — величественно изрекла она. — Виски пьют с содовой или, по крайней мере, с водой. И со льдом.

— Содовой и льда у меня нет, — призналась Катя, — зато специально для такого случая в кране полно воды. Тебе холодную или горячую?

— Смешивать такую роскошь с водой могут только вшивые империалисты, вскормленные на яичном порошке и кока-коле. И потом, в твоей воде хлорки больше, чем водорода и кислорода, вместе взятых. Мы будем пить виски неразбавленным и заедать его горьким шоколадом.

— Пористым?

— От пористого пучит живот.

— Это кто тебе сказал?

— Это очевидно, Скворцова. Там же сплошные пузырьки, а в них воздух. Шоколадные воздушные шарики, ясно? Нажрешься этих шариков, а потом весь день в животе музыка. И чему тебя в школе учили?

Пока Катя хохотала, катаясь по тахте, Верка деловито добыла из сумки и развернула плитку шоколада, хрустя фольгой.

— Английский? — спросила Катя с тахты.

— Ты, Скворцова, безнадежно испорченный рекламой человек, — ответила Верка. — Проще надо быть. — Она показала Кате до боли знакомую обертку. — “Белочка”. Скажи мне, Скворцова, ты когда-нибудь ела что-нибудь вкуснее “Белочки”?

Катя подумала и помотала головой.

— Нет, — честно призналась она. — Если говорить о шоколаде, конечно.

— Это свежая идея, — сказала Верка, умело свинчивая алюминиевый колпачок. — Социологический опрос на тему “Сравнительные вкусовые характеристики шоколада «Белочка» и киевских котлет”.

— Это тема не для опроса, — сказала Катя, принимая полную рюмку, — а для целой диссертации.

— Шалишь, Скворцова, для диссертации этого мало. Для диссертации надо сравнивать шоколад, как минимум, с малосольным огурцом.

— Верка, перестань, — взмолилась Катя, — я же сейчас все расплескаю!

— Я тебе расплескаю, — пригрозила Волгина, снова навинчивая на бутылку колпачок и ставя ее на пол подле кресла, чтобы была под рукой. — Ну, давай за благополучное разрешение всех наших проблем путем перекладывания их на сильные мужские плечи!

Она залпом опрокинула свою рюмку. Катя с легким содроганием проследила за этой процедурой и, заранее кривясь, выплеснула в рот содержимое своей рюмки.

— Хыхахх хеху пыыххть, — прохрипела Верка, трясущимися пальцами отламывая кусочек шоколада и глядя на Катю опасно выпученными глазами.

— Хэо? — прохрипела в ответ Катя. Собственное дыхание представлялось ей в виде нарисованных языков пламени, как у мультипликационного Змея Горыныча, только с сильным запахом сивухи в придачу.

— Я говорю... ой, мама... я говорю, никак не могу привыкнуть к этой дряни, — перевела Верка, энергично жуя шоколад.

— А, — кивнула Катя, тоже набивая рот шоколадом.

— Нет, — решительно сказала Верка, утирая навернувшуюся слезу, — так у нас дело не пойдет. Где там твоя яичница? Это же уму непостижимо, как такая дрянь может пользоваться такой популярностью!

— Ну и пила бы водку, — посоветовала Катя, с интересом прислушиваясь к своим ощущениям. По телу разливалось приятное тепло, мысли начинали путаться, и она вспомнила, что после завтрака ничего не ела.

— Ну да! — вскинулась Верка. — Что я, алкаш? Тоже скажешь — водку... Ее из нефти гонят.

— Ну так и не жалуйся. Пошли яичницу жарить. И сними ты свой балахон, что ты, как штандартенфюрер на задании?

— Сама ты Борман, — обиделась Верка. — Человек в гости пришел, лучшую тряпку нацепил, а его, вместо того, чтобы похвалить, отправляют яичницу жарить, да еще и обзываются. Полы помыть тебе не надо? Не сниму из принципа!

И она величаво поплыла на кухню в своем развевающемся кожаном плаще.

Час спустя в бутылке оставалось уже меньше половины ее янтарного содержимого. Раскрасневшаяся Верка, сидя в Катином продавленном кресле с перекинутыми через подлокотник ногами, снова разглядывала фотографию Катиного незнакомца, держа ее почему-то вверх ногами, и назидательно размахивала перед носом у слегка осоловевшей Кати розовым пальцем с длинным, любовно ухоженным, лаково сверкающим ногтем.

— И не надо мне глазки строить! — вещала она, хотя у Кати и в мыслях не было строить Верке Волгиной глазки. — Не надо всей этой инле... инте... зауми этой твоей не надо! Тоже мне, христианка-подвальница! Подставь, значит, другую щеку... Тебе одного фонаря, что ли, мало? Не-е-ет, Скворцова, мы этого твоего графа Монте-Кр... кр... кр-р-расавчика этого твоего рассчитаем и вычислим, и на чистую воду выведем, и рожу его холуйскую набьем!

— Тоже мне... ик!.. майор Пронин выискался, — позволила себе вежливо усомниться Катя, сильно качнувшись вперед.

— А что тебе не нравится? Тебе его что, ж-ж-жалко, что ли, да? Ну скажи, жалко тебе его?

— Да как ты его найдешь-то? — чересчур сильно размахивая руками, увещевала ее Катя. — Ты знаешь, сколько в городе мужиков?

— Славик! — назидательно произнесла Верка, значительно уставив в потолок указательный палец.

Катя автоматически посмотрела вверх. На потолке Славика не было. Там висела одинокая голая лампочка на пыльном шнуре. Верка тоже посмотрела на лампочку и озадаченно уставилась на Катю.

— Ты чего, Скворцова?

— А? Ничего, — встрепенулась Катя. — Что — Славик?

— Славик его из-под земли достанет, — разъяснила Верка. — Во всяком случае, попытаться можно. Лучшая защита — это нападение, слыхала? И потом, сдается мне, что я эту гладкую рожу где-то уже наблюдала. Клиент, что ли? Нет, не помню. Но вспомню непременно, дай только срок. Тише, тише, детки, дайте только срок...

— Будет вам и белка, будет и свисток, — закончила за нее Катя, старательно мусоля сигарету, которая ни в какую не желала раскуриваться. — Ну, на что он тебе сдался, этот мужик?

— Во-первых, не мне, а тебе, — снова поднимая к потолку каплевидный полированный коготь, ответила Верка. — Как минимум, дашь ему в рыло. Сама не захочешь, так хоть посмотришь, как другие за тебя это сделают.

— А во-вторых?

— А во-вторых, брось эту сигарету и возьми другую. Ты же фильтр зажгла, тундра...

— Наливай, Волгина, — сказала Катя, бесшабашным жестом отбрасывая испорченную сигарету в угол. Все было просто и понятно: в целях самозащиты следовало найти странного незнакомца, испытывающего необъяснимую идиосинкразию к концептуальной фотографии, и убедить его в том, что концептуальная фотография — это хорошо, путем набития рыла... то есть, простите, лица. — Давай напьемся.

— А сейчас ты, надо полагать, трезвая, — хмыкнула Верка, не скрывая сомнения. — А, ладно, гулять так гулять!

Она, не глядя, сунула фотографию за спину, на захламленную полку, и потянулась за бутылкой.

Катя открыла глаза и сразу с ужасом поняла, что проспала, потому что в комнате было светло, и не просто светло, а солнечно. Конечно, график у нее свободный, но лучше бы все-таки не рисковать...

Тут она вспомнила, что больше не работает в “Инге”, и испытала мгновенное облегчение, тут же, впрочем, сменившееся легкой тревогой. Что же вчера было-то, думала она, пытаясь припомнить детали своей безобразной пьянки со старинной школьной подругой Веркой Волгиной. Как ни странно, похмелья не было, если не считать сухости во рту и этой большой черной дыры в воспоминаниях. Кажется, мы договорились набить кому-то рыло...

Из прихожей доносился бодрый голос Верки, диктовавшей кому-то — по всей вероятности, таинственному Славику, уже успевшему вернуться с разборки, — Катин адрес. Катя повернула голову — рядом с ней на тахте лежала вторая подушка, перепачканная Веркиной помадой. Ну ясно, подумала Катя, не в кресле же она ночевала... Тем не менее, что-то подсказывало ей, что дело не только в этом. Приподняв одеяло, она обнаружила у себя на груди следы той же помады, которой была измазана подушка. Ага, и на животе тоже. Так...

Губы казались припухшими, а во всем теле чувствовалась странная легкость и в то же время какая-то наполненность. Кате было знакомо это ощущение. Ай-яй-яй, сказала она себе, и что теперь будет?

Верка в прихожей брякнула трубкой и заглянула в комнату.

Она была уже одета и подмалевана. В руке она держала свой роскошный кожаный плащ.

— Слушай, — без предисловия спросила она, — ты не помнишь, чего это мы вчера с моим плащом делали?

Катя села в постели, прикрывая грудь одеялом — ей почему-то не хотелось, чтобы Верка увидела у нее на груди свою помаду.

— С плащом? — переспросила она, пытаясь собраться с мыслями. — А что с твоим плащом?

Верка молча продемонстрировала ей полу, в которой не хватало изрядного куска, и искромсанный рукав. Катя некоторое время тупо созерцала это кошмарное зрелище и вдруг всплеснула руками.

— Ой, Волгина... Я, кажется, вспомнила.

— Ну?

— Мы из него... ой, Верка... мы же из него заплатки делали!

— Какие еще заплатки?

— Ну помнишь, я тебе рассказывала, как из машины сиганула? Джинсы я об асфальт в клочья порвала. А ты говоришь: ерунда, подруга, сейчас починим, и ножницами — р-раз!

— Р-раз, — упавшим голосом повторила Верка. — Вот те раз. Заплатки, говоришь?

Катя кивнула.

— На джинсы?

Катя снова мотнула головой.

— Джинсы-то хоть фирменные?

— Турецкие... Ой, Верка...

— Вот срань... Придется теперь из плаща безрукавку делать.

Она вдруг безо всякого перехода разразилась своим коронным ржанием.

— А жалко, что сейчас не зима! Были бы у тебя, Скворцова, песцовые заплатки!

Катя, не сдержавшись, тоже прыснула. Верка швырнула плащ в угол.

— Ну, ты чего валяешься? Сейчас Славик приедет, а ты разлеглась тут, как Днепровская плотина! Ты чего это, а? — спросила она, видя Катину нерешительность. — А-а, вон что... Ну, и каково это — во второй раз девственности лишиться?

— Честно говоря, не помню, — призналась Катя, благодарная Верке за ту легкость, с которой та затронула больную тему. Впрочем, Верка всегда и все делала легко — это был ее стиль.

— Честно говоря, я тоже, — сказала Верка. — Ты не в претензии, надеюсь? Срок за изнасилование мне мотать не придется?

— Не придется, — сказала Катя, вставая и набрасывая халат. — И потом, неизвестно еще, кого надо сажать.

— И кто кому должен платить, — подхватила Верка.

— Судя по постэффекту, с меня причитается кругленькая сумма.

— Считай, что погасила долг.

— Это чем же?

— А моим постэффектом. И все, Скворцова, кончай на этом, не то Славик застанет здесь интересную картинку!

Они допивали растворимый кофе, сидя на кухне, когда в дверь позвонили.

— Мой пожаловал, — без особенной неясности констатировала Верка и пошла открывать.

Из прихожей донесся звук открываемой двери, и на вошедшего обрушился целый водопад всевозможных “пупсиков”, “лапсиков”, “толстячков” и еще бог знает чего. Сквозь это воркование прорвался сытый глубокий баритон:

— Верунчик, ласточка моя, что ты сделала с машиной?

— С этим драндулетом? Выбрось его на свалку!

— Ну, малыш, я пока не такой крутой, чтобы бросаться “крайслерами”!

— Крайслерами, шмайслерами... Я на нем чуть не убилась! Купи себе что-нибудь другое! И мне нужен новый плащ!

— Опять?

— Что значит — опять? Ты хочешь сказать, что завалил меня плащами?

— Я хочу сказать, что купил тебе плащ неделю назад.

— Эта дешевка!.. Я порезала его на заплатки.

— Какие запла...

— Ну какой ты непонятливый! Подруга джинсы порвала, фирменные, нужно было залатать...

— Я в шоке. Ты хоть знаешь, сколько этот плащ стоил? Да за тебя в базарный день и половины не выручишь.

— Что-о? Ты кого дешевкой обзываешь?!

Катя поняла, что пора вмешаться. Она вышла в прихожую, придерживая на груди халат. В углу под вешалкой стоял полноватый румяный субъект, одетый как преуспевающий бизнесмен. Росточка он был невеликого, и обладающая всеми достоинствами супермодели Верка нависала над ним, уперев кулаки в бока, как богиня мщения.

— Здрасьте, — сказала Катя, останавливаясь в дверях кухни.

Верка моментально перестала изображать осадную башню и прикинулась для разнообразия светской дамой.

— Ой, Катерина, извини, мы тут увлеклись... Познакомьтесь. Катя, это Славик. Славик, это Катя.

Пухленький Славик, с явным облегчением выбравшись из угла, галантно поднес Катину руку к своим розовым губкам. Только теперь Катя заметила на его левой скуле длинную ссадину, наспех залепленную тонированным под цвет кожи пластырем. Под глазами у Славика набрякли мешки, свидетельствовавшие о том, что он сегодня еще не ложился.

— Почему я до сих пор не знаком с твоей подругой? — спросил он, полуобернувшись к Верке.

— Во-первых, уже знаком, — буркнула та, — а во-вторых, она не по этой части, так что можешь не стараться.

— Не по этой? — в притворном изумлении приподнял светлые брови бандит Славик. — А по какой же, если не секрет?

— Я фотограф, — сказала Катя, осторожно отнимая руку.

— Но ведь фотограф — это профессия, а не пол! — воскликнул Славик. — Или я неправ?

— Отчего же, — сказала Катя, — правы.

— Ну вот, а ты говоришь, не по этой части, — снова обернулся он к Верке.

— Угу, — сказала Верка и за спиной у Славика показала Кате кулак.

— А хотите кофе? — спросила Катя, чтобы сказать хоть что-нибудь.

— Обязательно, — с энтузиазмом сказал Славик и вдруг, не сдержавшись, широко зевнул, вежливо прикрыв рот пухлой ладошкой. При этом стали видны свежие ссадины на костяшках пальцев. — Если можно, конечно. Спать хочется просто патологически.

Катя организовала Славику кофе. Отхлебнув, тот сморщился:

— Ну и помои... Ох, простите великодушно! Вера, ты почему мне не сказала, что у Кати кончился кофе?

— У нее много чего кончилось, а ты без машины, — с подозрительной ласковостью ответила Верка. Славик, похоже, заметил и верно оценил эту ласковость, потому что немедленно прервал свой гамбит, и сделал это довольно подчеркнуто.

— Гм, — сказал он, глядя в чашку. — Погодка нынче... Бабье лето, что ли, возвращается?

— Да, — поддержала разговор Катя, — третий день уже солнце, как по заказу.

Ей вдруг сделалось ужасно смешно. Она избегала смотреть на Верку, чтобы ненароком не прыснуть.

— Кстати, Славик, у нас к тебе дело, — сказала та, вставая.

— Я весь внимание, — откликнулся Славик, с видимым облегчением отставляя чашку.

— Ну, Вер, ну брось... — начала Катя, тоже поднимаясь, но Верка усадила ее на место коротким толчком в плечо.

— Сидеть, — скомандовала она, и Катя села, поняв, что ничего не кончилось.

Верка сходила в комнату, порылась там, уронив что-то с рассыпчатым грохотом, приглушенно, но вполне явственно высказалась в том смысле, что бардак ей по душе, но не до такой же, мать его, степени, и вскоре вернулась, держа в руке одну из пресловутых фотографий. Судя по надорванному нижнему краю и четкому шоколадному отпечатку Веркиного большого пальца, это был тот самый снимок, которым она весь вчерашний вечер размахивала перед Катиным носом.

— Вот, — сказала она, — нашла. Посмотри-ка, Славик, ты этого фраера не знаешь?

— Вывеска вроде бы знакомая, — задумчиво протянул тот, вертя снимок так и этак. — Не из наших, это точно, но где-то я этот фейс встречал.

— Вот и я говорю: где-то я его видала, — подхватила Верка, — а где — не помню, хоть убей.

— А зачем он тебе? — незаметно переходя на “ты”, спросил Славик у Кати. — Неразделенное чувство?

— Точно, — вместо Кати ответила Верка. — Он ей морду набил, а она ему не успела.

— Это надо исправить, — укоризненно качая головой, проговорил Славик. — Как же так? Непременно надо исправить. Я спрошу у ребят — может, у кого память получше моей. Только ребята любят, чтобы им платили.

— Ну, Славик... — начала было Верка, но тот заставил ее замолчать нетерпеливым движением руки, и Верка послушно заткнулась.

— Сколько? — спросила Катя, ощутив внезапную внутреннюю дрожь, словно по голым ногам вдруг прошелся холодный сквозняк.

— Это смотря за что, — деловито сказал Славик. — Если просто узнать, кто такой, это дело одно. Если, к примеру, требуется ему вывеску подрехтовать, это уже другое. Ну, а если погасить, так это совсем третье. Так как?

— Для начала просто узнать, — протолкнув комок в горле, не своими губами выговорила Катя.

— Ну, это почти даром, — откинулся на спинку стула румяный Славик. От него по всей кухне распространялся резкий, очень мужской запах какого-то дорогого одеколона. — Можем договориться и без денег.

— Ну, Славик... — уже совершенно плачущим голосом прогнусавила Верка. На этот раз Славик вообще не обратил на нее внимания.

— Я заплачу, — спокойно и так твердо, как только могла, сказала Катя. — Сколько это стоит?

— По знакомству стольничка хватит, — так же спокойно, по-деловому сказал Славик.

— Я сейчас принесу.

— Не стоит волноваться. Утром стулья — вечером деньги. Нам, пожалуй, пора. Верунчик, дай ключи от машины.

Верка отдала ему ключи от “крайслера” и выпроводила вон, сказав, что догонит. Закрыв за своим “спонсором” дверь, она повернулась к Кате.

— Ну, Скворцова... И что в тебе мужики находят? Ведь кожа да кости, и морда расквашена, так нет же — и этот туда же!

— Ну брось, Верка, я-то тут при чем? Нужен он мне сто лет...

— Да я уж вижу. Другая бы на твоем месте... Дура ты, Катька, за это и люблю.

— Ты еще всплакни.

— И всплакнула бы, да времени нет. Слушай, дай что-нибудь на плечи набросить, не могу же я в этом декольте до самой задницы... В конце концов, я на тебя штатский плащ перевела.

— О чем ты говоришь...

Катя сдернула с вешалки первое, что попало под руку, и набросила на плечи декольтированной Волгиной. Это оказалась ее любимая куртка.

— Мерси, — сказала Верка. — Я вечерком привезу. Ну, будь здорова.

Она подставила щеку для поцелуя, но тут же перехватила инициативу. Рука ее медленно и тяжело поползла по переду Катиного халата. Катя отстранилась.

— Слушай, не на пороге же, — слегка задыхаясь, сказала она.

— И то правда, — легко согласилась Верка и нырнула в подошедший лифт.

Двери лифта с лязгом сошлись, но Верка успела помахать Кате рукой, другой рукой придерживая на груди сползающую куртку. Потом наверху с громким щелчком замкнулись контакты, загудел мотор, и кабина пошла вниз, унося Катину лучшую подругу Верку Волгину.