Инкассатор (№5) - Я вернусь...

Люди падали один за другим, все чаще и чаще – падали, отползали в сторону, откатывались, а то и попросту оставались лежать там, где упали, свернувшись клубочком и закрыв локтями голову. Кое-кто попросту выходил из боя, решив, что на сегодня с него достаточно, садился у стены, переводя дыхание, и почти сразу же закуривал, наблюдая за дракой, которая постепенно затухала, как сожравший все дрова костер.

Наконец на ногах остались только двое – Адреналин и тот самый близорукий блондинчик, так лихо отметеливший пляжного Геркулеса. Оба шатались, с головы до ног забрызганные своей и чужой кровью, и вяло обменивались ударами, которыми, говоря по совести, вряд ли можно было убить даже муху. Они старались изо всех сил, но вот сил-то как раз уже и не осталось. Это была схватка на выносливость и силу характера; все остальное было уже ни при чем.

Место схватки стало очищаться от поверженных бойцов. Сделав шаг назад, Адреналин споткнулся о чье-то тело и чуть не упал, нечеловеческим усилием восстановив равновесие и удержавшись на подгибающихся ногах. "Да уберите же его!" – хрипло бросил кто-то – кажется, Зимин. Позади Адреналина засуетились, зашаркали подошвами по бетону, с тяжелым шорохом поехало безжизненно обвисшее тело, и вдруг кто-то испуганно выкрикнул: "Стоп! Стоп! Да стойте же! Он же мертвый!"

До Адреналина не сразу дошел смысл происходящего. По правде говоря, он почти не слышал крика, целиком сосредоточившись на том, чтобы не упасть. Зато его противник понял все сразу – наверное, потому, что не только слышал, но и видел то, что происходило у Адреналина за спиной. Он вдруг замер столбом, уронив руки и глядя мимо Адреналина. Почти ничего не соображая, Адреналин слабо ткнул его кулаком в лицо, и блондинчик послушно упал, как сбитая кегля. Тут Адреналина схватили сзади за плечо, встряхнули, и он начал понемногу приходить в себя.

Оглянувшись, он увидел распростертого на полу подполковника, показавшегося ему почему-то чересчур длинным и совсем плоским, как спущенный надувной матрас. Испачканный кровью рот подполковника был страдальчески оскален, открытые глаза без выражения смотрели в потолок, мертво отражая свет лампы. "Да, – подумал Адреналин, – живые так не лежат". За полгода он научился с первого взгляда отличать глухой аут от летального исхода – увы, случалось здесь и такое.

Шатаясь, он подошел к подполковнику и с трудом опустился на корточки. Сидеть на корточках оказалось трудно, и он почти упал на одно колено. Пощупал пульс, зачем-то тряхнул мертвеца за плечо... Да, безнадежно. Перед ним лежал труп.

Скрипнув зубами от натуги, Адреналин заставил себя подняться. Вокруг в липкой мути плавали бледные пятна встревоженных лиц – покачивались, мигали, дрожали, как мираж над раскаленным шоссе.

– Умер, – хрипло пробормотал Адреналин. – Совсем умер, наглухо. Сердце, наверное, не выдержало... Ничего не попишешь. Смерть – это просто тень, которую отбрасывает жизнь. Вот и настало его время отдохнуть, полежать в тенечке... Но! – Горло у него болело зверски, однако Адреналин нашел в себе силы возвысить голос. – Повторяю: но! Смотрите на него! Смотрите и завидуйте, черт бы вас всех побрал! Он успел в своей жизни главное: умер, как мужчина, в бою. Дай Бог нам всем того же. Дай нам Бог заранее почувствовать, что близится наш час, как почувствовал этот человек, и найти достойного противника. Дай нам Бог!

– Дай Бог, – вразнобой повторило несколько голосов – несколько, но далеко не все.

Это огорчило Адреналина, потому что он говорил искренне и верил в то, что здесь его поймут и разделят его горечь и его восторг. Да, восторг и даже зависть, потому что подполковник умер, сражаясь – не в пьяном угаре, и не от случайной пули, и не под колесами потерявшего управление троллейбуса, а вот так, лицом к лицу с честным противником...

– Уберите его, – сказал он уже другим, будничным и усталым голосом. – Сделайте как всегда и как можно дальше отсюда. Все, расходитесь к чертям. Встретимся через неделю.

* * *

Через полчаса в котельной никого не было, а под утро в заплеванном подъезде старого девятиэтажного дома неподалеку от станции метро "Сокол" обнаружили труп зверски избитого и дочиста ограбленного гражданина, в котором вскоре удалось опознать подполковника криминальной милиции Дроздова.

Глава 4

Мест в ресторане, разумеется, не было – еще бы, в новогоднюю-то ночь! Можно было, конечно, попытать счастья в каком-нибудь другом кабаке, но, во-первых, такси уже укатило, под завязку нагруженное визжащими девками и их пьяными, но не столь шумными кавалерами, а во-вторых, Юрий подозревал, что точно такая же картина наблюдается сейчас во всех без исключения ресторанах и кафе города-героя Москвы. Здесь, по крайней мере, было довольно приличное место. Не водилось здесь ни лохотронщиков с Рижского рынка, ни пьяных сопляков с гипертрофированным чувством собственного достоинства и в спортивных шароварах, у которых широкие плечи и квадратный подбородок Юрия Филатова почему-то всегда вызывали острое желание самоутвердиться за его счет. Желание это, само собой, так ни разу и не исполнилось – кишка была тонка, если честно, – но в данный момент Юрию, как никогда, хотелось просто посидеть за бутылкой сухого вина и поглазеть на веселящихся людей. Конечно, отряхнуть пыль с ушей паре-тройке великовозрастных дебилов с надувной мускулатурой – тоже дело хорошее, но не в новогоднюю же ночь! Юрий давно заметил, что удовольствия хороши по отдельности. Выпивка, закуска, хорошая программа по телевизору, задушевный разговор с приятным собеседником и даже потасовка – вещи весьма недурственные, но, будучи сваленными в кучу и перемешанными, они образуют черт-те что – какое-то подозрительное дурнопахнущее месиво, после употребления которого потом целую неделю испытываешь странную неловкость в душе и теле. В общем, как у Джерома – ирландское рагу...

Короче говоря, мест в ресторане не было, о чем красноречиво свидетельствовали висевшая на двери табличка соответствующего содержания и возвышавшаяся рядом с табличкой монументальная фигура вышибалы. На табличке было написано: "Извините, мест нет" – коротко, вежливо и предельно ясно. На морде у вышибалы тоже легко читалась некая надпись, далеко не такая вежливая, но тоже вполне понятная: "А в рыло не хочешь?"

При всей своей несовременности Юрий понимал, что под обещанием дать в рыло на физиономии вышибалы должно быть мелким шрифтом напечатано нечто вроде прейскуранта, но вот беда: органы зрения Юрия Филатова от природы были не приспособлены для чтения подобных надписей. Словом, вышибале следовало попросту сунуть в лапу, но как это сделать и, главное, сколько дать, Юрий понятия не имел.

Он почувствовал, как его разбирает и злость и смех. "Спасибо, мама, – подумал Юрий. – Хорошо воспитала сыночка! Взятка унижает человека, да? Интересно было бы узнать, где ты это вычитала. Он же как раз и стоит для того, чтобы получать эти самые взятки. Если бы это было не так, хватило бы просто таблички на запертой двери. Если ты один против всех, это еще не означает, что ты не прав... Тоже верно, конечно, но до чего же все-таки утомительно быть белой вороной! Вот этот амбал за стеклянной дверью – это же просто часть обычного порядка вещей! И то, что некоторые отельные товарищи не умеют нормально существовать внутри этого порядка, вовсе не служит им оправданием. Не умеешь – учись! Как в армии: не можешь – научим, не хочешь – заставим... Не вы ли, товарищ старший лейтенант, ухмыляясь, произносили эту фразу перед строем новобранцев? А ведь они, твои тогдашние новобранцы, вот в этой дурацкой ситуации не задумались бы ни на секунду".

Он решительно поднялся по облицованным скользкой мраморной плиткой ступенькам и остановился перед запертой стеклянной дверью. Не заметить его на ярко освещенном крыльце было попросту невозможно, но вышибала продолжал спокойно смотреть мимо, разглядывая проезжавшие мимо ресторана автомобили. Юрий постучал в стекло, и вышибала лениво повернул голову в его сторону. Окинув Юрия равнодушным взглядом, он столь же лениво ткнул пальцем в висевшую на двери табличку. Юрий в ответ вынул из внутреннего кармана пальто бумажник и показал его вышибале. Вышибала посмотрел на бумажник как на пустое место, но не отвернулся, что было воспринято Юрием как добрый знак.

Он открыл бумажник, вынул оттуда пятидесятидолларовую бумажку и показал ее амбалу за стеклом. Амбал вгляделся в бумажку, отрицательно покачал головой и отвернулся, снова погрузившись в созерцание транспортного потока. Это был аут. Юрий понял, что его эксперимент провалился, даже не успев толком начаться, и со странной смесью растерянности, злости и облегчения убрал деньги обратно в бумажник. Он уже начал поворачиваться к двери спиной, но его остановил стук в стекло.

Юрий обернулся. В стекло стучал вышибала. Теперь во взгляде, которым он смотрел на Юрия, появилось выражение. Это было искреннее удивление, как будто на ярко освещенном крыльце ресторана топтался не прилично одетый гражданин мужественной наружности, а, скажем, розовый жираф с прозрачными целлулоидными крылышками. Еще разок для верности стукнув в стекло, вышибала показал Юрию два пальца.

Юрий подумал, что двести долларов – это, пожалуй, дороговато за вход в ресторан. Потом его осенило: вышибала, наверное, имел в виду две бумажки, какие что Юрий показывал ему полминуты назад. Он снова полез в бумажник и показал вышибале сто долларов. Тот кивнул и открыл дверь.

Юрий вошел в полутемный зал, все еще внутренне отдуваясь, как после тяжелого марш-броска по пересеченной местности. Пропади она пропадом, такая жизнь! Не жизнь, а полоса препятствий... Нет, надо учиться, это же просто курам на смех!

Тут он заметил, что в зале полно свободных мест, и разозлился по-настоящему. Ах вы кровососы, подумал он. Ах вы дарвинисты-практики! Естественный отбор, да? Табличка на двери, амбал за стеклом – чтобы, значит, обладатели тощих кошельков отсеивались сами собой еще на подходе, а внутрь чтобы попадали только те, у кого баксы буквально сыплются из заднего прохода... Вот же суки! Испортили настроение, знал бы – сидел дома, смотрел телевизор под водку с солеными огурцами...

Призрачно сияя белой рубашкой в свете ультрафиолетовых ламп, к нему подлетел старший официант. Он был предельно корректен, доброжелателен и буквально излучал желание обслужить клиента наилучшим образом – так, чтобы тот отменно встретил Новый год, не испытывая ни в чем недостатка. Он проводил Юрия к свободному столику, откуда была хорошо видна эстрада, усадил его и, поздравив с наступающим, испарился. На смену ему возле столика немедленно возникла официантка, одетая соответственно случаю Снегурочкой. Тот факт, что Снегурочке было за сорок и весила она не меньше восьмидесяти, служил пикантным дополнением к ее расшитому блестками наряду.

Юрий бегло просмотрел меню и сделал заказ. На эстраде, пока суд да дело, негромко наигрывал струнный квартет, и это было хорошо. В ближайшее время, очевидно, следовало ожидать появления шумного и развязного, сыплющего плоскими остротами Деда Мороза в сопровождении испитой Снегурочки и еще более шумного и испитого музыкального ансамбля. Пока они не появлялись, и Юрия это устраивало. Он почувствовал, что начинает расслабляться. Вокруг него пили, ели, дымили сигаретами, негромко разговаривали и смеялись живые, хорошо одетые люди; живые колебания воздуха, создаваемые прикосновениями смычков к струнам, щекотали нервные окончания по всему телу, вызывая в них ответную вибрацию; живые Снегурочки бесшумно скользили между столиками, тепло и доброжелательно улыбаясь клиентам.

Купаясь в мягких и теплых волнах этой чужой, совершенно беззаботной жизни, Юрий немного размяк и с легкой сочувственной улыбкой вспомнил Веригина, которого сейчас, наверное, старательно пилила сварливая жена. А он, бедняга, скорее всего, как раз в данный момент под градом язвительных упреков, наполовину протрезвевший, унылый и злой как черт, заканчивал наряжать свою несчастную елку...

Подали вино и холодную закуску. Сервис здесь был и впрямь ненавязчивый, без этих европейских штучек, когда целая банда бездельников в крахмальных рубашках и с салфетками через руку торчит у человека за спиной, не давая спокойно поесть, подливая вина и меняя тарелки, когда их об этом никто не просит. При этом обслуживали здесь быстро и вежливо, готовили вкусно и цены держали приемлемые. Вот только этот вышибала в дверях... Ну, так Новый год все-таки! Грех упускать такую возможность зашибить шальную копейку...

Квартет на эстраде играл Штрауса. На свободном пятачке в середине зала уже кружилось несколько пар. Танцевали вполне прилично, и это несколько удивило Юрия: он почему-то думал, что по-настоящему танцевать вальс теперь умеют только люди, которым перевалило за пятьдесят. Свои собственные попытки обучиться этому сложному искусству он не мог вспомнить без мучительной неловкости, но смотреть, как танцуют другие, было приятно.

Он пригубил вино и вдруг почувствовал зверский аппетит. Стараясь не спешить и тщательно следя за своими манерами, Юрий принялся за закуску. За соседним столиком, явно скучая, покуривала в полном одиночестве молодая дама очень приятной наружности. Волосы у нее были густые, роскошные, очень длинные, а платье, наоборот, совсем коротенькое, блестящее, черное, плотно облегавшее фигуру и высоко открывавшее очень длинные белые ноги. Черное – белое, короткое – длинное... Сплошные контрасты, словом. Впрочем, контрасты эти радовали глаз и приятно волновали плоть. Юрий поймал себя на том, что откровенно пялится, а потом мысленно махнул рукой: ну и что? Если бы девушка не хотела, чтобы на нее смотрели мужчины, она оделась бы по-другому и вообще не поехала бы в кабак, а осталась дома смотреть телевизор. В халате. Или, скажем, в растянутых трениках, как некоторые бывшие старшие лейтенанты...

Перед девушкой стояла нетронутая тарелочка с чем-то, по виду сильно напоминавшим тертую морковь, и одинокая бутылка кока-колы. Пока Юрий жевал, она – девушка, разумеется, а не бутылка и уж тем более не морковь – пару раз бросала на него заинтересованные взгляды. Девушка была в высшей степени симпатичная, но вот ее меню... "Может, у нее денег нет?" – подумал Юрий, но тут же вспомнил вышибалу и будто прозрел. Красивая, вызывающе одетая девица, в новогоднюю ночь скучающая в полном одиночестве над блюдечком тертой моркови посреди ресторана – не самого, между прочим, дешевого в Москве, – это была странная картина, в которой явно чего-то не хватало. Чего же? Может быть, мужественного спутника в дорогом костюме, с благородной сединой на висках и с уверенными манерами? Пожалуй, да, но не только.

"Красного фонаря, баран, – мысленно сказал себе Юрий. – Вот чего ей недостает – красного фонаря, который можно будет погасить, когда за столиком наконец объявится богатый мужчина с уверенными манерами. Это же обыкновенная профессионалка на рабочем месте, только и всего. А с другой стороны – ну и что? С ней, по крайней мере, все просто и ясно, без сложностей и полутонов. Перечень услуг, прейскурант, деньги вперед, и никаких проблем..."

Он вдруг вспомнил одну профессионалку, с которой когда-то был близко знаком, и слегка загрустил. Да, в жизни все просто и ясно, если не вдаваться в подробности. А стоит только копнуть чуть-чуть поглубже... А, к чертям! Новый год все-таки! Водки, что ли, заказать?

Принесли горячее, и Юрий попросил у пожилой Снегурочки водки. Просьба была встречена с пониманием и, как показалось Юрию, даже с одобрением. Ну еще бы! Трезвый клиент в новогоднюю ночь – кому он такой нужен?! Такого, пропади он пропадом, толком и не обсчитаешь...

Водка прибыла без задержки, и Юрий сразу же тяпнул рюмашку, чтобы вернуть себе хорошее расположение духа. Помогло не так чтобы очень, но все-таки стало легче, а тут наконец и Дед Мороз подвалил со всей своей гоп-компанией и сразу же принялся орать, кривляться, махать полами красного халата, трясти кудрявой синтетической бородой и гулко стучать по полу расписным, с блестками, посохом... Музыканты оперативно подключили свою мудреную аппаратуру, разобрали инструменты, как солдаты разбирают из пирамиды оружие, в последний раз поправили на плечах широкие ремни электрогитар, вежливо подвинули разбитного родственника Санта-Клауса в сторонку и от души вдарили по децибелам публики.

Музыка залязгала, заревела дурным, нечеловеческим ревом. Замигали в бешеном ритме цветные фонари, закрутился под потолком зеркальный шар, и забились в электронной истерике слепяще-белые вспышки стробоскопа. Вальсирующие пары смело с площадки, и на смену им густо повалил подвыпивший народ – подергаться под попсу, размять ноги, а заодно и утрясти содержимое желудков, чтобы больше влезло. Веселиться подобным образом Юрий не умел, а грустить посреди этого грохота как-то не получалось. Тогда он налил себе водочки, опрокинул рюмку и стал, методично уничтожая жаркое, наблюдать за тем, как веселятся другие.

Другие веселились на всю катушку. Профессионалку из-за соседнего стола утащил танцевать какой-то дорого и безвкусно одетый толстяк с непомерно густой, похожей на шапку русой шевелюрой. Густота его волосяного покрова показалась Юрию не совсем естественной, и он удивился: неужели в наше время кто-то еще продолжает носить накладки и парики, маскирующие лысину?

После третьей рюмки на него вдруг накатило глухое раздражение. Возможно, в этом была виновата чересчур громкая музыка, или слишком густая толпа нелепо и пошло дергающихся на пятачке перед эстрадой пьяных, обильно потеющих людей, или просто водка попалась паленая... Но так или иначе, легкая эйфория прошла, и вскоре Юрий уже начал жалеть о том, что притащился на ночь глядя в этот поганый шалман. Какого черта, в самом деле! На люди его, видите ли, потянуло! У богатых, понимаете ли, свои причуды. Положение, видите ли, обязывает... Дерьмо! Скука смертная, теснота, духотища, шум, чужие пьяные рожи...

Через два столика от него, отгородившись от веселого шумства частоколом бутылочных горлышек, толстая, очень некрасивая, совершенно раскисшая девка нюхала кокаин, втягивая его ноздрями через свернутую в трубочку стодолларовую бумажку. Глаза у нее и без кокаина уже смотрели в разные стороны, толстогубый рот был вяло распущен, на угреватом лбу поблескивала нездоровая испарина. С пятачка, из толпы танцующих, ее звали, махали ей руками, но она не обращала на призывы ни малейшего внимания. Аппетит у Юрия вдруг пропал, удалившись, как видно, туда же, куда несколько минут назад ушло его хорошее настроение. Он закурил, посмотрел на часы и шепотом выругался: до наступления Нового года осталось каких-нибудь сорок минут. Добраться за это время домой, конечно же, невозможно, встречать Новый год в такси или, того хуже, на улице совершенно не хотелось, а значит, нужно терпеть. Настроение – штука переменчивая. Чего, в самом деле, киснуть? Улыбайся, пускай даже через силу, и настроение поднимется само собой.

"Вот-вот, – подумал Юрий, – улыбайся. Жуй дерьмо и улыбайся... Нельзя жить в обществе и быть свободным от него... или от его законов, что ли... Кто это сказал – Маркс, Энгельс? В общем, кто-то, кто очень хорошо умел с умным видом изрекать банальности. Тоже мне, открытие! Да любой питекантроп знал, что надо быть как все, иначе тебя попросту сожрут. Свои же соплеменники сожрут и фамилию не спросят... Но это вовсе не означает, что тот же питекантроп был в восторге от такого положения вещей. Тоска, тоска! Дома перед телевизором – тоска, тут – тоска, и везде тоска зеленая, бесконечная... Вот в семнадцать лет жить было здорово, и в двадцать тоже, и даже в двадцать пять – уже не так, как в семнадцать, но тоже ничего. А после тридцати как-то все потускнело, и с каждым годом тускнеет все сильнее, будто выцветает. Почему это, а? Неужели для того, чтобы жить радостно и ярко, чтобы быть счастливым, нужно всю жизнь оставаться таким же наивным недоумком, какими бываем мы все в семнадцать лет?"

"А ты постарел, парень, – сказал себе Юрий. – Вот уже и брюзжать начал – пока, правда, только мысленно, но ведь начал же... Мизантропией какой-то обзавелся, хандрой захворал... Это все, братец, от безделья. Кому это надо, чтобы Юрий Алексеевич Филатов всегда был сыт, одет, обут, смотрел всякую бредятину на широком суперплоском экране и ездил по кабакам на новеньком "бентли"? Кому я вообще нужен – с деньгами или без них? Официантке я с деньгами нужен, вышибале нужен, и вообще всей мировой промышленности и экономике я со своими деньгами просто необходим, потому как с миру по нитке – голому рубашка. В смысле, не я необходим, а мои деньги. Чтобы я их, значит, сначала зарабатывал, как проклятый, а потом точно так же как проклятый тратил. Вот и все, что от меня требуется. А умный я или дурак, хороший или плохой, счастливый или несчастный – кому какое дело? Тоска-а-а!!!"

Он подумал, что напрасно ушел из армии, но его внутренний голос сегодня что-то разошелся не на шутку и в течение буквально нескольких секунд доказал Юрию, что от его беззаветного служения Отечеству было, пожалуй, больше вреда, чем пользы. Кому он служил, кого защищал там, в чужих раскаленных горах, в Афганистане, и позже, в Чечне? Ради чего терял друзей, рисковал жизнью и убивал людей, которые не сделали лично ему ничего плохого? Чего ради все это было? Ради жизни на земле? Да черта с два! Защита государственных интересов – вот как это называется. Они там убивали и гибли ради каких-то нефтепроводов, сфер влияния, рынков сбыта и прочей вонючей геополитики. Опять то же самое дерьмо! То есть для них, конечно, все это выглядело совсем иначе. Им там было не до геополитики и рынков сбыта, у них там все было просто: или ты, или тебя. И кто на твоей стороне, тот твой кровный брат, а тот, кто на противоположной, – враг, и тоже кровный... Но смысл-то от этого нисколечко не менялся! Слепые орудия в чужих руках, стойкие оловянные солдатики без единой извилины под стальными касками – вот кто они были... Ах ты дрянь какая! Неужто вся жизнь псу под хвост? Неужто и помирать придется с этим опустошающим сознанием собственной никчемности?

Он наполнил рюмку и выпил, с трудом поборов желание вылакать водку прямо из горлышка графина, как из солдатской алюминиевой фляжки. Хорошие манеры! Пришел в приличное место, так и веди себя, как цивилизованный человек, а не как вошь окопная. Из горлышка не пей, мясо руками не хватай, нож держи в правой руке, вилку в левой и не забывай, черт бы тебя побрал, пользоваться салфеткой!

Бас-гитара вдруг рыкнула не в такт и замолчала. Синтезатор дал петуха и тоже умолк. В последний раз звякнули тарелки, но долгожданная тишина так и не наступила. Вместо музыки со стороны эстрады теперь доносились какие-то возбужденные крики и женский визг. Что-то тяжело грохнуло, затрещало, со звоном посыпалась на пол посуда, опять заверещали женщины. Юрий поднял голову и увидел, что на площадке, где недавно танцевали, теперь дерутся – пьяно, тесно, размашисто и бестолково.

Он пригляделся – без интереса, просто потому, что смотреть было не на что, – и понял, что несколько поспешил с выводами. По крайней мере, один из участников драки явно понимал в этом деле толк. Удары, которыми он щедро оделял своих многочисленных противников, выдавали в нем бывшего боксера, и притом весьма неплохого. Пересчитать его противников Юрию никак не удавалось, потому что они то и дело пробкой вылетали из круга, опрокидывая зрителей и мебель, чтобы, поднявшись, тут же вернуться за новой порцией. Их было не то пять, не то семь – в общем, многовато на одного, но Юрия это никоим образом не касалось. Подумаешь, невидаль – пьяная драка в кабаке! Встретят ребята Новый год в милицейском обезьяннике, всего делов-то...

В этот момент одинокий боксер повернулся к нему лицом, и Юрий узнал его. Это был Миронов, в просторечье Мирон, главный редактор газеты "Московский полдень", в которой Юрий какое-то время работал водителем. Парень он был, в общем-то, неплохой, но уж очень гибкий, и гибкость эта однажды чуть не довела его до большой беды. Юрий тогда вмешался в ситуацию и даже, помнится, накидал Мирону пачек. Была у Юрия Филатова такая нехорошая привычка – выяснять отношения с начальством при помощи кулаков. Само собой, в такой ситуации кто-то должен уйти. Начальство неизменно оставалось на своем месте, хоть и с битой мордой, а вот Юрий Филатов получал в бухгалтерии расчет и отчаливал в неизвестном направлении. То же самое получилось у него и с Мироном: не то чтобы главный редактор настаивал на увольнении редакционного водителя Филатова, но Юрий и сам не хотел оставаться, уж очень все это было противно, да и нужда в деньгах к тому времени как раз отпала...

Юрий поймал за плечо рослого молодого человека, который как раз возвращался в круг, держа за горлышко, как гранату, пустую бутылку из-под шампанского, развернул его лицом к себе и аккуратно, чтобы, не дай бог, чего-нибудь не сломать, ударил в челюсть. Молодой человек широко взмахнул руками и спиной вперед полетел на Мирона; бутылка, описав в воздухе широкую дугу, с глухим стуком приземлилась на эстраду. Мирон ловко уклонился от падающего тела и врезал очередному противнику по корпусу, боком свалив его в визжащую толпу. Юрий удивился: он, хоть убей, не помнил, когда, как и, главное, зачем покинул свой столик, пересек почти весь зал и очутился в центре событий.

Компания, пытавшаяся одолеть стойкого Мирона, теперь частично переключила свое внимание на нового противника. На Юрия насели сразу трое, из которых двое дрались как положено, голыми руками, а третий – вот потеха! – зачем-то вооружился тупым столовым ножиком с закругленным концом. Первым делом Юрий целенаправленно уложил этого фехтовальщика, пока он ненароком кого-нибудь не поранил, а потом вплотную занялся оставшимися двумя. Мирона он мог видеть только краешком глаза, но, судя по доносившимся до Юрия звукам, главный редактор "Московского полудня" был до смерти рад подвернувшемуся случаю размять мышцы.

Два боксера, пусть даже и бывших, против компании пьяных ресторанных отморозков – это было просто смешно, но драка почему-то никак не кончалась. Только когда перед ним мелькнуло знакомое лицо вышибалы, Юрий сообразил, что они с Мироном уже в течение нескольких минут мордуют ресторанную обслугу и добровольцев из публики, пытавшихся прекратить безобразие. Это уже был перебор, но вышибале Юрий все-таки вмазал – просто не удержался. Вышибала очень красиво улетел к чертям и врезался в толпу. Юрий заметил, что толпа была одета в серые мундиры со светлыми пуговицами, и благоразумно задрал руки кверху, показывая, что сдается. Правда, со стороны это больше походило на торжествующий жест боксера, одержавшего блестящую победу на ринге. Юрию все-таки надавали по почкам. Он терпел, наблюдая, как рядом вяжут веселого Мирона.

Потом их вместе с разбитым наголову противником построили гуськом и погнали вон из ресторана, к машине. Двоих участников драки омоновцам пришлось волочить под руки – сами они не могли идти. Покидая ресторан, Юрий прятал глаза – ему было стыдно.

– Ба! – радостно заорал оказавшийся рядом с Юрием Мирон. – То-то я смотрю, что карточка вроде знакомая! Здорово, Юрий свет Алексеевич!

– Здравствуй, жопа, Новый год, – мрачно ответил Юрий, не к месту припомнив Серегу Веригина, который, наверное, уже потирал руки над праздничным столом.

Через десять минут они были в отделении милиции, а еще через пять из стоявшего на облупленном железном сейфе репродуктора донесся знакомый бой курантов, возвестивший наступление Нового года.

* * *

После влажной духоты котельной морозный воздух снаружи показался им особенно сухим и свежим. Налетевший порыв ветра швырнул в разгоряченные лица горсть снежных хлопьев, прошуршал по щербатой кирпичной стене и громыхнул отставшим листом кровельной жести. На утоптанной тропинке темнели подмерзающие сгустки кровавой слизи – кто-то наплевал, уходя домой. Плевки быстро заметало свежим снегом.

Зимин поплотнее запахнул у горла овчинный воротник куртки и придержал его рукой в теплой кожаной перчатке, чтобы не задувало. Адреналин наклонился, зачерпнул пригоршню снега и приложил к лицу. Снег окрасился кровью.

– Отмойся как следует, – ворчливо посоветовал Зимин. – У тебя не рожа, а свекольный салат. С таким портретом через пять минут окажешься в ментовке.

– Плевать, – сказал Адреналин, но все-таки послушался и принялся старательно оттирать снегом физиономию, разрисованную подсыхающей кровью.

– Надо бы как-то организовать душевую, – сказал Зимин, с легким нетерпением притопывая ногой. – В котельной это сделать не так уж сложно.

– Зачем? – невнятно спросил Адреналин сквозь прижатые к лицу, покрасневшие от холода ладони с ободранными в кровь костяшками пальцев. Облезлая кроличья шапка криво и ненадежно сидела у него на самом затылке, куртка была расстегнута, открывая голую жилистую шею, на которой бесполезно болтался потасканный шарф; подтаявший, розовый от крови снег комками продавливался у него между пальцами и падал на дорожку. – Зачем, а? – повторил Адреналин, отнимая ладони от облепленного снегом лица.

– Вот как раз за этим, – сердито кривя рот, сказал Зимин. – Зачем душевая? Чтобы мыться! Пот, грязь, кровища... И в таком виде приходится расходиться по домам. Не знаю, как ты, а мне не нравится, когда от меня разит, как от козла.

– Не знаю, как от тебя, – передразнил его Адреналин, набирая в ладони новую порцию снега, – а от меня разит мужиком, и мне это нравится. И вообще...

Он не договорил, сунул лицо в ладони и принялся, шипя от холода и боли, растирать по нему снег. Зимин снова недовольно дернул углом тонкого рта.

– Что – вообще? – спросил он.

– А? – Адреналин вынырнул из сложенных чашей ладоней, потряс головой, поймал свалившуюся с макушки шапку и нахлобучил ее поглубже. Снег, который он бросил себе под ноги, был уже не красным и даже не розовым, а слегка желтоватым. – Чего? А, это... Вообще, Семен, пора бы тебе бросить свои джентльменские замашки. Душевую ему подавай! Он, видите ли, желает брать ванну после каждой драки, чтобы не нести домой чужие кровавые сопли. Что, жене твой вид не нравится? Так пусть катится к чертям или принимает мужа таким, каков он есть! Или рубашки стирать надоело? Так не стирай, черт с ними! Подумаешь, немного крови на воротнике! Что, от этого дело остановится?