Пробежав квартала два, Илларион заметил машину, следовавшую за ним от самого дома. Он усмехнулся; этот автомобиль он знал, как знал и человека, сидевшего за рулем. Расстояние между ним и автомобилем медленно сокращалось.

Наконец боковое стекло опустилось, и полковник Мещеряков крикнул:

– Эй, Илларион, ты что! Бежишь, бежишь, а меня не видишь?!

– Привет, я делом занят.

– Садись, поговорим.

– Я бегу. Хочешь – пристраивайся.

Машина медленно ехала рядом.

– Да ты что, очумел, почему не останавливаешься?

– Хочешь – пристраивайся.

Злясь, Мещеряков ехал рядом. Машина ползла как черепаха, а Илларион бежал и бежал. Вести автомобиль медленно, куда труднее, чем быстро, а потому Мещеряков устал куда больше бывшего инструктора, когда Забродов свернул на аллейку небольшого скверика.

– Эй, погоди!

Забродов бежал, не останавливаясь. Чертыхаясь и матерясь. Мещеряков припарковал машину, закрыл дверцу и заспешил вслед за своим знакомым, который уже нарезал круг за кругом возле старого фонтана. Рядом с Забродовым Мещеряков смотрелся нелепо – в длинном плаще, в начищенных до блеска ботинках, в костюме и при строгом галстуке.

– Ты можешь остановиться?

– Нет. Пристраивайся, будем делать зарядку вместе. Приседания.

Прохожие поглядывали на странную пару. И хотя не таким, как все был Забродов в своем камуфляже, но странно для них смотрелся почему-то полковник Мещеряков, мерно расхаживающий рядом с приседающим на одной ноге Илларионом.

– У тебя крыша поехала.

– Думаешь, я со службы ушел и, как все пенсионеры, умом тронулся?

– Похоже на то.

– Ошибаешься, я всегда был нормальным и теперь не изменяю своим привычкам.

От приседаний Забродов перешел к отжиманиям.

Он отжимался от края фонтана, от камня, покрытого ледяной коркой.

– Давай на спор, кто больше отожмется!

– Ты же уже раз сорок отжался.

– Не страшно, начинай вместе со мной, все равно выиграю.

– Ты бы хоть домой меня пригласил.

– Не могу, ремонт, все в побелке.

– Брось, ты же там сегодня ночевал.

Закончив считать отжимания на цифре шестьдесят, Забродов резко выпрямился и тут же принялся боксировать с невидимым противником, резко уклоняясь от воображаемых ударов.

– Ты как сумасшедший смотришься!

– Мне плевать.

– Тобой начальство интересуется.

– Мещеряков, добавь, твое начальство, а не мое. Я теперь человек свободный. Что им от меня надо?

– Просто так, хотят узнать как жив-здоров.

– Врешь.

– Консультация им твоя нужна.

Забродов на время опустил руки и ровно, будто до этого стоял целую вечность, сказал:

– Передай моему бывшему начальству, что никаких консультаций Забродов давать не может.

– Это еще почему?

– Передай, что я пребываю в глубоком маразме, что у меня поехала крыша, возникла мания преследования. Скажи, что я по всему городу собираю бродячих котов и селю их у себя в квартире. И они все уже так загадили, что потолок у соседей снизу протек.

Мещеряков отступил на шаг и осмотрел Забродова с ног до головы. Тот говорил с таким видом, будто бы излагал сущую правду.

– А может, ты, Илларион, в самом деле котов бродячих и собак насобирал?

– Да, да, я в глубоком маразме. Видишь, глюки у меня начинаются, – и он вновь принялся боксировать с невидимым противником.

– Сволочь ты, Забродов! – в сердцах бросил Мещеряков. – Я к тебе приехал не потому, что мне от тебя что-то надо. Знаю, день рождения твой приближается, поздравить хотел, узнать, как отпраздновать собираешься.

– Вот же, гады, нашли, с чем подкатиться! – продолжая занятия, отрывисто говорил Илларион Забродов. – Нашли-таки, чем меня купить. Внимание всегда приятно, а день рождения – как граната с выдернутой чекой, в карман не спрячешь. Придется праздновать. Только не рассчитывайте, что я вас в ресторан приглашу или домой к себе позову. Дома ремонт, а ресторан – не моя территория. Пусть там всякие бандиты и бизнесмены с рэкетирами свои праздники справляют, я всех вас приглашу на природу в Завидовский заповедник. Культурную программу и еду с выпивкой обеспечиваю, но только чтобы там все прошло без официальной части, без грамот, без наград. Форма одежды полевая, вот такая, – и Забродов хлопнул себя ладонями по груди, – камуфляж.

– Ты это серьезно?

– Абсолютно.

– В лесу еще снег лежит, – напомнил Мещеряков.

– Это и хорошо. Раз прохладно, значит, никто не перепьется. Приглашаю всех, кто не сделал мне в жизни гадостей, идет?

– Я, надеюсь, среди приглашенных? – съязвил Мещеряков.

– И ты тоже. Человек двадцать наберется. Не хочу видеть на своем дне рождения ни одного подлеца, только приличных людей. С женщинами приезжайте.

– Ты хотел сказать, с женами? Ты же не женат?

– Как хотите. Чисто мужская компания мне уже на Службе опостылела. На природе оно вольготнее праздновать.

Мещеряков понял, день рождения Иллариона Забродова запомнится ему на долго и не масштабами гулянки, а ее необычностью.

– Остановись, Илларион, хоть ненадолго.

– Мы с тобой договорились?

– Да.

Забродов подошел к Мещерякову и протянул руку.

– Здравствуй, все-таки, – ответил он на недоуменный взгляд своего друга.

– Да, да, мы даже рукопожатием не обменялись.

– И до свидания. Все решено. Я всех сам обзвоню.

Мещерякову ничего не оставалось как вернуться к машине. Сидя за рулем, он еще наблюдал за тем, как Забродов усердствует возле фонтана, и понял, что у него самого никогда не хватит силы духа каждый день делать зарядку по полной программе, посвящая этому целый час. Найдутся какие-нибудь дела, которые сперва кажутся важными, а назавтра о них и не вспомнишь.

Полковник Мещеряков взглянул на часы: близился час совещания, назначенного у генерала Мальцева.

«Вот же, черт, умеет Илларион в жизни устраиваться. На все у него времени хватает, разве что не хватило времени на то, чтобы жениться. Да и то, захотел бы, нашел себе жену самую умную и самую красивую», – в сердцах подумал Мещеряков, запуская двигатель.

Он призадумался. Еще ни разу ему не приходилось видеть Забродова в компании некрасивой или глупой женщины.

«С переводчицей Мариной приедет, небось», – подумал он и усмехнулся.

Хоть в чем-то одном он сумел Забродова обскакать, собственноручно три дня тому назад подписывал командировку переводчице с фарси Марине сроком на десять дней в Таджикистан. Мещеряков еле удержался от того, чтобы бросить руль и радостно потереть ладони, и тут же его лицо стало грустным.

"Сволочь же, Забродов, если он захочет, то Марину привезет и отправит ночью назад на каком-нибудь военном транспортном самолете, как на такси. Такое уже случалось не один раз. Он переиграет всех, выкрутится из любой ситуации, из любой западни выберется.

Да, хитер Забродов, умеет жить, умеет решать проблемы, причем так быстро, так элегантно, что даже из начальства, захоти кто подкопаться, подцепить его, и то не удастся. Ведь бывало же такое и не один раз.

Хвать, Забродова нет. «Где этот инструктор?» – кричит какой-нибудь полковник или генерал. А Забродов в это время находится где-нибудь километрах в трехстах, и связи с ним никакой. А генерал орет: «Если группа не будет готова, если ваш долбаный инструктор не появится и не подпишет бумаги, я его в порошок сотру!» И самое главное, к подписанию бумаг, к погрузке группы в вертолет или в самолет Забродов появляется, словно из-под земли, со своей всегдашней улыбочкой. Стоит, потирает руки, бумаги лежат в планшете, люди готовы. Да, умеет, тут уж не отнять".

Забродову не повезло, причем, сразу, с утра. Он набрал Марину едва выбрался из душа и растерся полотенцем, даже не успел растереться как следует. Телефон молчал. Он позвонил ей на работу, там никакой информации о Марине не дали, сказали лишь, что ее сегодня нет, а когда появится, неизвестно.

Можно было позвонить Мещерякову, начальник все-таки, должен знать, где его подчиненные. Но здесь была задета профессиональная гордость: что же он за гээрушник, если не получит информацию в обход Мещерякова? И тогда Илларион позвонил в бухгалтерию, слава богу, телефон знал на память. Его по голосу узнавали. К каждой женщине-офицеру у него имелся свой подход. Пококетничав минут семь, узнав, что у него на депоненте лежат какие-то деньги, Забродов незаметно перешел к делу. И одна из замов бухгалтера, находившаяся в таком же звании, как и он, в звании капитана, сообщила ему все, что его интересовало, правда, не дала телефон, по которому Марину можно отыскать, так как сама этого телефона не знала.

Забродов прикинул, что за три дня можно попробовать выцарапать Марину из Таджикистана, а затем отправить назад. Но по его разумению овчинка не стоила выделки. Виделись они с ней давно, и какими будут отношения, он не знал, тем более, что расстались они в последний раз странновато, даже не попрощавшись и не договорившись, хотя бы об обмене телефонными звонками.

"Ладно, ну ее. Появится, найду. Лучше мы встретимся с ней случайно. А сейчас у меня еще есть дела.

Надо съездить к Пигулевскому, забрать книги, расставить их на полках, как солдат в шеренге, по одному мне известному ранжиру, по важности и доступности.

А затем можно готовиться ко дню рождения".

Он сбежал вниз, вскочил в джип и погнал на Беговую. Он знал, старик всегда на месте и будет ему рад.

По дороге Илларион купил две пачки замечательного чая – одну себе, вторую Пигулевскому. Ведь старик, Так называл его Илларион, был не равнодушен лишь к двум вещам – к хорошим книгам и к хорошему чаю.

«И самое интересное, Пигулевский Марат Иванович ничему не отдает предпочтение, а любит говорить, что хороший чай и хорошая книга должны жить в доме, должны быть всегда под рукой. Тогда и не стыдно встретить дорогого человека, дорогого гостя».

Правда, гости у антиквара своеобразные, порой собирались грязные, зачумленные, немытые, но в книгах разбирающиеся, причем настолько, что даже Иллариону приходилось обращаться к ним за консультацией. И ответы он всегда получал точные.

– Вам, Илларион, нужна такая книга? – говорил какой-нибудь изъеденный молью старик. – Могу сказать, у кого есть. И если хотите, могу договориться, узнать, на что владелец может ее обменять.

Звучала фамилия, ничего не говорящая Иллариону, звучал адрес.

– Если хотите – позвоню.

– Будьте любезны, позвоните.

Следовал звонок. Илларион при разговоре присутствовал. Говорили о самых несуразных вещах: об арабском и готическом шрифте, о пергаменте и бумаге, о типографии Гуттенберга, о всякой всячине, относящейся к книжному делу, о форзацах, о шмуцтитулах. И лишь после этого знакомый Иллариона как бы между прочим интересовался:

– Послушай, Яков Наумович, сейчас к тебе приедет хороший человечек от меня, привезет то, что тебе надо.

А ты ему дай то, что он у тебя попросит.

– …

– Конечно, я гарант. Ты же знаешь.

– …

– А, если я умру? Нет, нет, Яков Наумович, не дождешься, не умру.

А если уж совсем было невозможно достать какую-нибудь редкую книгу, тогда на помощь приходил Пигулевский. Он водружал на нос очки и листал свой старый блокнот с толстыми, почти картонными страницами, в кожаной потертой обложке.

– Вот этот наверняка знает, – Марат Иванович тыкал пальцем в страницу, – сейчас я его найду.

Иногда наступало разочарование. По телефону сообщали, что человека уже полгода как нет на этом свете, а похоронен он где-то в Иерусалиме неизвестно на каком кладбище.

Пигулевский разводил руками и бормотал:

– На букву "ж"… Сейчас, Илларион, погоди. Если этот умер, значит, он продал свои книги. И я знаю, кажется, кому.

И действительно, всегда выходило так, как говорил Марат Иванович, нужная книга находилась. Правда, книга иногда была необходима на какие-то пять-семь минут, прочесть нужный абзац, сверить нужные страницы. Но тем не менее подобная информация стоила дорогого, и даже никакой полковник ГРУ, подключи он всех аналитиков, не смог бы заменить Пигулевского в книжном деле. А кроме того, Марат Иванович разбирался в антиквариате как никто другой и знал в лицо, по фамилиям, по именам, знал лично всех людей этого круга. И не только торговцев, а и тех, кто держит Собрания у себя дома, то есть коллекционеров.

Магазинчик располагался на Беговой. Женщина за прилавком, пухлая, крашеная, увидела Иллариона и тут же улыбнулась:

– Добрый день, Илларион, – произнесла она. – Только что спустился в подвал, выбрался, попил чаю и опять ушел. Иногда Марат Иванович напоминает мне крота, только вы ему об этом, пожалуйста, не говорите. Вы же знаете, я его люблю и преданно.

– Значит, он в подвале?

– В подвале, в подвале, где ясе ему быть еще. Ваша книги читает, боится, что заберете, и он останется как скупой рыцарь без богатства.

– Это точно. Вероника Павловна, заберу, как пить дать заберу. У меня полки пустые, надо строить своих солдат.

Вероника Павловна знала Иллариона уже лет пятнадцать и до глубины души была убеждена в том, что он ученый, занимающийся сравнительной филологией, лингвистикой и всем тем, что связано с языкознанием и книгами. Ей даже и в голову не могло прийти, что занятие этого человека совершенно иное, почти диаметрально противоположное науке, что он уже двадцать пять лет является инструктором спецподразделений Главного разведывательного управления и готовит террористов, убийц, причем готовит профессионально, то есть получает за это деньги. И что он знает о том, как человека убить и как человеку выжить в экстремальных условиях, наверное, столько, сколько не знает никто. А книги и антиквариат – это его хобби, то, что ему страшно нравится и чему он посвящает все свободные минуты и часы, которые остаются после основной работы.

Илларион постучал пальцем по стеклянной витрине, посмотрел на книги, выставленные за стеклом так, словно бы это были старые знакомые, улыбнулся:

– Я спущусь.

– Конечно! Думаю, он обрадуется. Он мне уже говорил, хорошо бы было, если бы Илларион съехал в командировку куда-нибудь недельки на две. Говорил, что еще две пачки ваших книг остались не просмотренными.

– Размечтался Марат Иванович! – пошутил Забродов. – Теперь с командировками покончено, теперь я буду сидеть дома.

– Диссертацию, небось, писать начинаете? Материал уже собрали.

– Не совсем. Вероника Петровна, но что-то в этом роде.

– А о чем вы хоть пишите?

– Пока не пишу, лишь обдумываю. Книга находится в голове и в чернильнице.

Вероника Петровна улыбнулась:

– Я бы хотела прочесть что-нибудь ваше, Илларион.

– Я пишу под псевдонимом и не под одним, – упредил следующий вопрос Забродов.

Вероника Петровна подняла доску прилавка, пропуская Иллариона в служебное помещение. Крутая узкая лестница, побеленные стены, глубокий подвал с хорошей вентиляцией и отвратительным светом. Старик сидел, поставив рядом с собой настольную лампу, кривую, с черным абажуром. На лице Пигулевского сверкали очки. Он услышал шаги, но даже не стал поворачивать голову, по звуку догадался, идет Илларион.

– Принесла нелегкая. Я знал, что этот день настанет, но не знал, что так скоро.

Шаги стихли. Старик насторожился, затем обернулся.

«Неужели почудилось?» – Пигулевский тряхнул головой.

И тут же над его ухом послышался смех.

– Привет.

– Черт бы тебя побрал, Илларион, до инфаркта доведешь! Как тебе удается? Словно мышь или кошка подкрадываешься.

– Нет, как привидение, – уточнил Илларион.

– Почему я не слышал? Как спускался – слышал, а как оказался в подвале, не услышал.

Илларион заглянул через плечо:

– А, хорошая книга. Я ее привез, между прочим, из Ташкента. Там у одного школьного учителя обменял на Андерсена, причем дореволюционного издания.

– Да, стоит того.

– Менять всегда жалко.

– А Андерсен был какой; Санкт-Петербургской типографии?

– Да, – сказал Илларион.

– Не беда, не большая потеря, у меня такой еще есть. Если хочешь, могу обменять.

– Нет, не хочу. У меня есть Андерсен, иначе я не стал бы его отдавать.

– Все-то у тебя, Илларион, есть. С тех книг, что ты насобирал, можно было бы сто лет жить безбедно. Хоть и упали они немного в цене в последние годы. Вот достанутся они твоим детям или внукам, разбазарят ведь все к черту, пустят прахом.

– Поэтому, Марат Иванович, как и у тебя, у меня нет ни детей, ни внуков, разбазаривать некому.

– Ты, наверное, за ними пришел? – старик любовно положил руку на пачку с книгами.

– За ними.

– Жаль, конечно… Почему тебя в командировку не пошлют?

– А ты, Марат Иванович, моему начальству позвони.

– Кто у тебя начальство?

– Так дело-то в том, что нет теперь надо мной начальника, я сам над собой начальник, что захочу, то и буду делать. Вот к тебе приехал. Кстати, – в руках Иллариона оказалась металлическая квадратная банка, – смотри, что я тебе привез.

Старик взял банку, поднял на уровень глаз и осмотрел так, как антиквар осматривает предмет из только что поступившей коллекции.

– Знатный чай, ничего не скажешь, да и рассыпая в Англии.

– Потому и брал, что в Англии. А какой лучше?

Все хотел у тебя спросить, Марат Иванович, тот, что в Гонконге рассыпают, или тот, который в Лондоне?

– Тут дело такое, Илларион… Тот, который в Гонконге рассыпают, хорошо пить сразу, а лондонский может постоять и своих качеств не теряет. У меня такая банка, Илларион, год простояла, один букинист привез, ездил на аукцион. Чай был просто замечательный!

– Так, может, попьем?

– Давай, – согласился Марат Иванович, – чайный прибор у меня наверху, как раз две китайские чашки. Так что пойдем.

Мысль о том, что бесценные книги Иллариона Забродова будут еще час находиться в подвале, грела антиквару душу. Мужчины поднялись наверх и устроились в маленьком кабинетике с зарешеченным окном, выходившим во двор, за письменным столом, с которого хозяин кабинета бережно убрал все бумаги. К бумагам, к квитам Марат Иванович относился трепетно. Он мог позволить себе пролить чай на дорогой костюм, которого у него не было, но никогда бы не позволил себе поставить чашку чая на книгу, пусть даже копеечную и абсолютно ему ненужную. Даже газеты он не позволял себе использовать в качестве оберточного материала.

Забродов развалился в плетеном антикварном кресле и попивал чай из широкой китайской чашки тонкого фарфора с кобальтовым дракончиком на боку. Чашки были собственностью Пигулевского. Он любил лишь чай и книги, к алкоголю прибегал тогда, когда простывал, и мог выпить не больше пятидесяти граммов мелкими глотками.

Старый антиквар блаженно закатил глаза, наслаждаясь ароматом;

– Да, чай изумительный, Илларион. Где ты его взял?

– Если я скажу, то ты сам станешь его покупать, как же я тогда сделаю тебе сюрприз?

– Это верно, – согласился Пигулевский.

– Не скажу.

– Правильно сделаешь.

Двери в кабинете были приоткрыты, и Забродов мог видеть то, что делается в маленьком торговом зальчике, который был всего раза в три больше кабинета Пигулевского. Он видел, как открылась дверь, услышал звяканье колокольчика.

Он увидел, как мелькнула женская фигура, увидел коротко остриженные коричневые волосы, и быстро вошедшая женщина тут же исчезла из его поля зрения. Он на время переключил внимание с Пигулевского на разговор, происходящий в зале.

– Можно посмотреть на этот серебряный браслет? – спрашивала покупательница.

– Он очень дорогой, – предупредила Вероника Петровна.

Но тем не менее стекло витрины зазвенело и щелкнул деревянный футляр, в котором лежал браслет.

– Я не покупать, а посмотреть, – искренне призналась покупательница.

– На те вещи, которые очень дорогие, мы ценники не ставим.

– Да, я знаю.

Затем послышалось несколько восхищенных вздохов.

«Скорее всего, – подумал Забродов, – покупательнице браслет понравился».

Он сам помнил эту вещицу темного серебра с поломанной застежкой, продававшуюся здесь уже около года. Браслет часто доставали из витрины, но у покупателей или не хватало денег, или же у тех, у кого денег хватало, вызывала сомнение подлинность вещи.

– Это настоящая венецианская работа, – говорила заученные фразы Вероника Петровна. – Признаюсь вам искренне, отремонтировать застежку трудно, практически невозможно, там такая пружинка, что повторить ее вряд ли кто сможет.

– Да-а… – проговорила покупательница, соглашаясь с продавщицей.

– А делать новую застежку – это испортить вещь.

– Долго она у вас лежит?

– Где-то около года.

– Еще месяц на витрине пробудет? – поинтересовалась покупательница.

– Смотрю, она вам в душу запала? Надеетесь купить?

– Хотелось бы, но денег не хватит, думаю, я смогу поспрашивать среди своих знакомых, порекомендовать, и кто-нибудь из людей с деньгами обязательно зайдет в вашу лавку.

Голос покупательницы, мягкий, немного низковатый, красноречиво говорил о том, что женщина курит, хоть и немного. Забродов даже качнулся на задних ножках плетеного кресла, чтобы взглянуть на нее, но увидел лишь плечо и ускользающий профиль.

– Я понимаю, конечно, что это глупо, – вновь зазвучал мелодичный голос покупательницы, – но, может, вы подскажете, может быть, у вас, а может быть, у кого другого есть маленькая скульптурка, копия «Лаокоона»?

– А это что такое? – спросила Вероника Петровна, но тут же рассмеялась. – Ах, да, конечно же, древняя Греция! Знаете, мне никогда не приходилось видеть подобной миниатюры. Венер Милосских, Ник – полным-полно. Даже как-то была Афина Паллада, полуметровая, девятнадцатого века, литье. А вот Лаокоона видеть не приходилось. Хотя погодите, если вас это очень интересует…

– Очень, – сказала покупательница.

– Я спрошу у Марата Ивановича. Марат Иванович, будьте любезны, выйдите. Тут покупательница интересуется…

– Слышал, слышал, – Марат Иванович поправил очки, чтобы получше рассмотреть человека, которому в голову могло прийти интересоваться подобной бесполезной в хозяйстве вещью.

Забродов вышел следом. Он стал у дверного косяка, скрестив на груди руки и, не прячась, рассматривал покупательницу.

– Знаете, любезная, – говорил Марат Иванович, – я один раз в жизни видел миниатюрную скульптуру и много раз в жизни видел рельеф. И то, эти вещи не продавались, попадались в коллекциях любителей. Вот если бы вам понадобился бронзовый Чапаев на коне в папахе, бурке, с золоченой саблей наголо, я бы вам хоть сегодня устроил. Пушкина, какого угодно – и на лавке, и стоя, и Гоголя, и Крылова. Всевозможных оленей, орлов, медведей с бочками, всадников на лошадях – таких вещей пруд пруди. А Лаокоон – работа сложная. Копии обычно делаются литьем, а в нем из-за змеи формы сложные.

Покупательница вздохнула:

– Жаль.

– А вам для чего? – поинтересовался Марат Иванович.

– Да так, хотела подарить одному человеку. Ему эта скульптура очень нравится.

– А я-то думал, для кино. Такое случается, иногда придумает сценарист какую-нибудь ерунду, а ассистенты с ног сбиваются, ищут. То им нужна африканская маска.., а одна искала кофейную чашку времен Маргариты Наваррской, будто та кофе могла пить.

– Нет, нет, – заулыбалась покупательница, – мое невежество до таких границ не простирается, я все-таки знаю, когда в Европе появился кофе.

– А хотите хорошего чая? – сказал Илларион.

Женщина посмотрела на него, склонив голову к плечу. Она не могла понять, кем этот человек является, стоял он за прилавком. То ли консультант – на продавца походил мало – то ли владелец магазина.

– В самом деле, хороший чай. Марат Иванович, подтвердите!

– Да, чай знатный, не хуже серебряного браслета будет, если, конечно, можно сравнивать эти две столь разные материи.

– Честно признаться, я продрогла, на улице сыро, да и зашла в вашу лавку больше погреться, чем купить чего-нибудь.

– Вот и погреетесь.

Марат Иванович сам поднял прилавок, пропуская покупательницу в недра лавки. Уже войдя в комнату, она огляделась, было всего два кресла. Илларион тут асе предложил ей свое.

– Кстати, у нас и чашек две, – сказал Илларион. – Марат Иванович, что будем делать?

– Придется снять с витрины. Кузнецовский фарфор вас устроит?

– Вполне, – улыбнулась женщина.

– Тогда вопрос снимается. Илларион, принеси себе стул из торгового зала.

– Сейчас, – Илларион вернулся со стулом, на котором висел ценник.

Они уселись. И только сейчас женщина сообразила, что она абсолютно не знакома с этими двумя, в общем-то, странными мужчинами, но чувствовала себя с ними абсолютно раскованно.

– Давайте познакомимся, – сказала она.

– Марат Иванович Пигулевский, – антиквар поднялся, галантно поклонился, протянул руку.

– Я Наталья Болотова.

Марат Иванович поцеловал руку.

– Я Илларион Забродов.

– Извините, боюсь ошибиться. Не поняла, – произнесла Наталья, – как вас зовут?

– Илларион.

– У вас имя словно из антикварного магазина.

– Что канифолью отдает или нафталином?

– Нет, очень красивое, какое-то немного сказочное, в общем, старинное.

– Я, знаете ли, не виноват, так решили мои родители. А чем вы занимаетесь, Наталья? – Илларион уже понял, кто она по профессии, но ему хотелось получить подтверждение из ее уст.

– Да как вам сказать… Пишу статьи по вопросам искусства.

– Значит, вы журналистка-искусствовед? – вставил Марат Иванович.

– Я не люблю самого слова «искусство» и слово «журналистка» мне не нравится.

– А слово «литератор» нравится?

– Тоже не нравится.

– Какое же тогда вам нравится?

– Не знаю, – пожала плечами Наталья. – А вы, прошу прощения, чем занимаетесь?

– Мы с Маратом Ивановичем, – сказал Забродов вполне серьезно, – по книжному делу специализируемся. Правда, он еще по литью, по всяким там часикам, браслетикам, «Лаокоонам», Пушкиным и комдивам Чапаевым.

– По-моему, вы шутите, и меня обманываете. Вы на книжного человека не очень похожи.

– Ошибаетесь, – сказал Марат Иванович, наливая чай в граненую чашку костяного фарфора, – в чем-в чем, а в книгах Илларион разбирается не хуже меня.

– Да будет вам, Марат Иванович, лучше вас не разбирается никто.

– Это он шутит, – самодовольно улыбнулся антиквар. – Он действительно разбирается в книгах и приехал ко мне забрать свои книги, лишить меня источника каждодневного наслаждения.

– Ваши книги здесь? Вы что, на продажу их привозили?

– Да нет, на хранение, – честно сказал Забродов, – два года пролежали в подвале, пока я ремонт делал.

– Два года ремонт делали? А жили-то где?

– Где придется.

На бомжа или на человека, лишенного жилья, Забродов не походил.

– Вкусный чай, – сказала Болотова, – хотя, честно говоря, в чаях я не очень разбираюсь. Но зато согрелась. Спасибо.

Тут зашел еще один посетитель, который хорошо знал Пигулевского, был частым гостем в лавке и таким же частым покупателем. Марат Иванович извинился и заспешил в зальчик, где в шкафу уже стояли приготовленные для этого человека несколько предметов, которые могли его заинтересовать.

Болотова теперь сообразила, что Забродов всего лишь гость, а значит, им вдвоем сидеть в кабинете в отсутствии хозяина неудобно.

– Наверное, мне надо идти? – сказала она, поднимаясь с кресла и набрасывая на плечо сумочку.

– Я вас провожу.

Они вышли, распрощались с хозяином, и на улице Забродов подвел Болотову к видавшему виды «джипу».

– Хотите подвезу?

– Не откажусь, очень холодно.

– Садитесь.

– Нам, наверное, не по дороге?

– С чего вы взяли? С интересной женщиной мне всегда по дороге.

– Вы находите меня интересной?

– Уже нашел, – признался Забродов.

– Мне еще нужно где-нибудь проявить пленки.

– Сейчас этого добра повсюду навалом. Но я знаю одну проявочную, рядом с которой есть кафе и мы можем выпить кофе.

И неожиданно для себя Болотова согласилась. Ей не хотелось выбираться из машины, где уже благодаря мощной печке стало по домашнему тепло, ей не хотелось вновь оказаться одной.

Пленки были сданы, к тому же Забродов как-то очень легко договорился, что контрольные отпечатки сделают через полтора часа, и им ничего не оставалось, как коротать время за чашкой кофе. Сперва говорили обо всякой ерунде.

Больше говорил Забродов, Болотова слушала, иногда поражаясь извивам его мыслей и парадоксальности мышления.

Затем Забродов внезапно замолчал и, не отрываясь, смотрел на Болотову.

– Что это такое с вами? – она почувствовала себя неуютно.

– У меня к вам предложение.

– Предложение – звучит двусмысленно.

– У меня именно двусмысленное предложение. Через два дня у меня день рождения. Пригласил друзей, кто придет с женой, кто с женщиной. А у меня, так случилось.., что на данный момент ни жены, ни женщины. Жены у меня никогда не было, а с женщинами я на улице знакомиться не привык. В антикварном магазине – другое дело. Не согласитесь ли вы на один день сыграть роль хозяйки бала?

– Вал должен происходить во дворце, – напомнила Наталья.

– Нет, бал будет происходить на природе, так что одеться придется потеплее.

– Я еще не согласилась.

– Вас смущает «на природе»?

– Ну конечно же! Снег еще в лесу лежит, слякоть, простыть можно.

– Вы не простынете, я обещаю.

– Такие вещи обещать невозможно.

– Я могу.

– Дайте-ка подумать. Я как-то тоже не привыкла знакомиться с мужчинами на улице.

– Мы познакомились в помещении, причем в антикварной лавке. Это даже романтично. Да и имя у меня антикварное – Илларион. Можете считать, что купили его вместо браслета.

– Нет, не купила, а взяла напрокат. Из этого следует, что я должна буду сделать вам какой-нибудь подарок.

– Вот этого не надо. Никаких подарков! Вы сами подарок.

– Тоже звучит двусмысленно. Я не подарок, вы меня плохо знаете.

– Кстати, – Забродов посмотрел на часы, – пленки проявлены, отпечатки сделаны, давайте их заберем.