Слепой (№13) - Возвращение с того света

Такая идея показалась ему заманчивой, но он не спешил продумывать ее в деталях – неизвестно еще, что это за Крапивная, может, там дома кругом…

Все складывалось как нельзя лучше. Прямо за платформой начинался густой березняк, изрезанный тропинками. Дачники дружно рванули по этим тропинкам направо, а вот дамочка с баксами, словно нарочно, подалась налево, по-прежнему не замечая за собой хвоста. Гопник снова остановился и закурил, отпуская жертву подальше в лес. Когда она скрылась в березняке, он легко сбежал по ступенькам с платформы и устремился за ней целеустремленной походкой занятого человека.

Ирина была настолько погружена в свои невеселые мысли, что заметила преследователя только тогда, когда он, приблизившись, положил руку ей на плечо.

Вздрогнув, она обернулась и увидела долговязого парня в светлом джинсовом костюме и надетой козырьком назад бейсбольной кепке. На костистом хищном лице с сильно выдающимися вперед зубами топорщились жесткие светлые усы, в углу тонкогубого рта дымился окурок, заставляя парня сильно щурить один глаз, отчего казалось, будто он подмигивает.

– В чем дело? – спросила Ирина. Она почти не испытывала страха. После всего, что с ней произошло, попытка ограбления казалась сущей чепухой, в которую она не очень-то и верила: в самом деле, как долго могут сыпаться на человека несчастья?

Молодой человек выплюнул окурок на тропинку.

– Баксы давай, мать, – сказал он. – И не делай мне удивленные глаза. Давай баксы, и разойдемся.

Ирина пожала плечами и отдала сумочку. Видимо, подумала она, этот человек никогда не слышал о том, что снаряд не попадает в одну воронку дважды.

Грабитель торопливо открыл сумочку и заглянул вовнутрь. Лицо его растянулось в довольной ухмылке.

– Во, – удовлетворенно сказал он, рассовывая деньги по карманам, – это я понимаю. Ни шума, ни крика, все полюбовно… Кстати, – словно спохватившись, сказал он, небрежно роняя выпотрошенную сумочку к ногам и со щелчком раскрывая пружинный нож, – как ты относишься к свободной любви?

Ирина молча отступила на шаг, но грабитель, стремительно выбросив вперед свободную руку, поймал ее за отворот плаща и сильно рванул, притягивая к себе. Ткань затрещала, Ирина потеряла равновесие и неловко, боком упала на землю.

– Просто чудо, а не баба, – сказал грабитель, наваливаясь на нее сверху. – Не успел намекнуть, а она уже ле…

Он не договорил. Вместо последнего слова у него вышел какой-то странный, хекающий выдох, и он, выпустив Ирину, свалился куда-то в сторону. Перед глазами у Ирины стремительно промелькнула какая-то темная фигура, в воздухе метнулось что-то белое, продолговатое, раздался сухой трескучий удар, и грабитель коротко, отчаянно заорал, но тут же замолчал, потому что неизвестно откуда взявшийся черный, как цыган, коренастый бородач снова со всего размаха опустил на его голову здоровенную березовую дубину. Отлетевший в сторону нож рыбкой блеснул в траве, грабитель обхватил окровавленную голову руками и попытался встать, но тут откуда-то слева набежал еще один человек, тоже худой и длинный, но одетый так, как одеваются деревенские дурачки – в слишком короткие клетчатые брюки, из-под которых высовывались голые красные лодыжки, старенькие ботинки с круглыми носами, грязноватую белую рубашку, наглухо застегнутую до самого верха, и по-настоящему грязную голубоватую курточку из модной когда-то плащевой ткани. Он с маху, как бьющий пенальти футболист, ударил рыжим облупившимся носком своего сиротского ботинка прямо по этой окровавленной голове, как по мячу. Голова тяжело мотнулась вправо, и на секунду Ирине показалось что вот сейчас она действительно оторвется и полетит вдоль тропинки, как пушечное ядро, но голова удержалась, а грабитель, не издав ни звука, мягко повалился боком на землю.

Ирина торопливо поднялась на ноги. Она ничего не понимала в происходившей у нее на глазах сцене, да и не хотела понимать. Страха не было по-прежнему, но она чувствовала, что, если это безумие продлится еще немного, ее попросту вырвет и будет рвать до тех пор, пока она не выплюнет на дорогу все свои внутренности. Последнее, что она увидела перед тем, как броситься бежать, был похожий на разбойника бородач, который деловито и сноровисто выворачивал карманы грабителя.

Собственно, подумала она уже на бегу, почему «похожий»? Он и есть самый настоящий разбойник…

Вот никогда бы не подумала, что они сохранились в наших подмосковных лесах да и вообще на свете – настоящие, с бородами до самых глаз и с огромными дубинами…

Она успела отбежать на каких-нибудь три метра, прежде чем ее каблук предательски зацепился за выступающий из земли корень, и она полетела кубарем, сильно ушибив локоть и ухитрившись окончательно разодрать плащ. Когда она разобралась наконец со своими руками и ногами, бородач уже стоял над ней, протягивая одной рукой ее сумочку, а другой – мятый ком денег.

– Не бойтесь, – сказал он, – все уже кончилось. Вставайте. Давайте я вам помогу.

Ирина уклонилась от его протянутых рук и встала самостоятельно, потирая ушибленный локоть.

– Что вам нужно? – спросила она.

Бородач, похоже, несколько растерялся и не сразу нашелся с ответом.

– Мне? – переспросил он. – Мне-то? Да ничего.

Учитель послал нас вам навстречу. Он уже знает о вас и не хотел, чтобы с вами что-нибудь случилось.

Крутом столько швали… Видите, как оно вышло…

Припоздали мы чуток. Вы не в обиде?

– Да нет, – понемногу приходя в себя, ответила Ирина, – отчего же… По-моему, вы очень вовремя подоспели. Спасибо.

Она приняла свою сумочку и деньги и беспомощно огляделась.

– И что теперь? – спросила она.

– Теперь? Теперь идемте, он вас ждет.

– А.., этот? – оглянувшись на неподвижно лежавшего поперек тропинки грабителя, над которым, безвольно свесив граблеподобные руки, стоял нелепый спутник бородача, спросила Ирина.

– А чего ему сделается? – вопросом на вопрос ответил Аркадий. – Полежит, очухается и пойдет себе… Вон, Жорик за ним присмотрит, до платформы проводит в случае чего… Вы не смотрите, что он дурачок, что надо, он все понимает. Или вы в милицию хотите? – спохватившись, спросил он.

– Да какая милиция, – устало ответила Ирина. – Только милиции мне сейчас и не хватает для полного счастья.., да и ему тоже. По-моему, с него хватит. Идемте.

– Вот это правильно! – неизвестно чему обрадовался бородач. – В милиции этой сплошные дети зла, все до единого. Чем меньше с ними связываешься, тем лучше…

– Какие еще дети зла? – спросила Ирина усталым ломающимся голосом. Бородач что-то начал отвечать ей, но слова сглотнул березовый лес, когда Ирина Быстрицкая и Аркадий скрылись за поворотом тропинки.

Проводив их взглядом, Жорик шмыгнул носом, взял бесчувственное тело грабителя за ноги и поволок его в лес. Дотащив гопника до неглубокой ямы, образовавшейся на месте вывороченного с корнем и давно распиленного на дрова предприимчивыми дачниками дерева, Жорик опустил свою ношу на землю, присел над раненым на корточки и, вынув из кармана подобранный в траве пружинный нож, стал играть им, защелкивая и снова открывая лезвие. Он ждал, когда грабитель придет в себя.

Приблизительно через полчаса тот очнулся и пробыл в сознании около секунды – ровно столько, сколько понадобилось Жорику на то, чтобы перерезать ему глотку.

Завалив труп хворостом, крапивинский сумасшедший вытер испачканные кровью руки о свои клетчатые брючата и направился в поселок, пританцовывая и напевая «Гимн демократической молодежи».

А через три дня труп отыскала и обглодала до костей стая одичавших собак под предводительством добермана, в бытность свою любимца отвалившей на историческую родину семьи, носившего кличку Кай. Собаки разнесли кости по всему лесу, а проломленный череп так и остался лежать в неглубокой яме, полускрытый хворостом и прошлогодней прелой листвой.

Его так никто и не нашел.

Глава 17

Молитвенный дом напоминал пагоду, впрочем, настолько отдаленно, что сходство это вызвало у Ирины слабую тень улыбки. Она уже была здесь вчера и теперь не стала останавливаться, чтобы во второй раз по достоинству оценить изыски провинциального архитектора. Говоря по совести, ей хватило и первого раза.

В сопровождении разговорчивого бородача, который назвался Аркадием, она вошла в украшенную затейливой металлической вязью калитку и по бетонной дорожке пересекла обширный участок, засеянный какой-то удивительно зеленой и ровной декоративной травой, из которой тут и там высовывались живописные кучки валунов, довольно неопрятно скрепленных между собой цементом. Во всем сквозила претенциозность самого низкого пошиба, резавшая глаза даже Ирине, которой, в общем-то, было не до того.

Аркадий со слегка неуклюжей, видимо для него непривычной, галантностью распахнул перед ней высокую арочную дверь темного дерева со сверкающей латунной ручкой, и Ирина вошла в дом, подавив внезапно охватившую ее нервную дрожь. Она приписала эту дрожь вполне понятному в подобной ситуации волнению, при этом отлично понимая, что пытается обмануть себя – это был самый настоящий испуг.

Во внутреннем убранстве дома чувствовалась рука неумелого, довольно безвкусного, но, несомненно, вдохновенного декоратора, опиравшегося в своих творческих поисках на немалую финансовую мощь.

По углам просторного темноватого холла были расставлены деревянные идолы со зверскими оскаленными рожами. В основании каждого идола имелось небольшое углубление – не иначе как жертвенник, а в коротких атрофированных руках эти чудища держали примитивные коптящие светильники, почти не дававшие света. Мозаичный пол из тонированного бетона с мраморной крошкой представлял собой примитивное изображение небесной сферы со знаками Зодиака, настолько искаженными, что их трудно было опознать. Стены покрывала мрачная роспись, выполненная в черно-красно-коричневых тонах каким-то местным пачкуном. Изображала она, похоже, духов земли, воздуха, воды и огня, во всяком случая, такой вывод можно было сделать из внешнего вида этих перекошенных монстров.

Были там и другие духи. Судя по исходившим от них острым бело-голубым лучам, это были посланцы далеких звезд. Вся эта одухотворенная компания рвала на куски, сметала ураганами, топила, жгла и иными способами умерщвляла каких-то темненьких уродцев, вероятно, пресловутых детей зла, которые кишмя кишели по всему периметру стен, строя козни и предаваясь всевозможным видам разврата. Художник далеко не был мастером своего дела, но каким-то таинственным образом ему удалось создать настроение: со стен изливался мощный поток ненависти, такой тяжелой, что она, казалось, имела физически ощутимый вес.

Вот в этом-то и есть главный секрет притягательности новой религии, подумала Ирина, разглядывая эти фрески. Ненависть проще и доступнее, чем любовь, и кажется гораздо более действенной и энергичной. Даже какой-то недоучка, а то и вовсе неуч, размалевавший эти стены, сумел добиться желаемого эффекта – нарисовать на штукатурке ненависть гораздо проще, чем любовь. Попробовал бы этот доморощенный Рафаэль изобразить любовь!

Получилась бы либо порнография, либо розовый сахарный сиропчик, от которого любого нормального человека с души воротит…

Аркадий что-то сказал и исчез. Кажется, он просил подождать, но Ирина не расслышала, она увлеченно оглядывалась по сторонам, забыв на минуту о своих бедах, пораженная размерами человеческой глупости и легковерия как в глобальных масштабах, так и в том, что касалось ее лично. «Что я здесь делаю?» – снова подумала она, стоя в одиночестве посреди мрачного холла, слабо освещенного коптящими огоньками светильников. У нее возникло непреодолимое желание потихоньку выйти на улицу и пойти прочь, постепенно ускоряя шаг.., бежать, бежать отсюда без оглядки. Какой бред, какой позор! Со своими трудностями, со своим горем следует справляться самостоятельно, а не обращаться за помощью к шарлатанам. От себя не убежишь, и сколько бы ни камлали волосатые шаманы, так было, есть и будет. Илларион, Илларион, подумала она. Ваши «хорошие ребята», вероятно, и в самом деле отличные парни, если умение отлично водить машину, метко стрелять и профессионально ломать руки означает быть хорошим парнем. Не уследили они за мной, а напрасно…

Надо было взять за волосы, зашвырнуть обратно в квартиру и хорошенько выпороть…

Она подошла к двери и уже положила ладонь на начищенную до блеска латунную ручку, но тут позади нее кто-то деликатно кашлянул.

Она стремительно обернулась, подавив испуганный возглас, но ничего страшного позади нее не было. На фоне тяжелой темной портьеры, закрывавшей, по всей видимости, какую-то дверь или коридор, стоял среднего роста мужчина с пепельными легкими волосами, которые почему-то казались безжизненными, и слегка улыбался краешком немного искривленного какой-то мышечной болезнью рта.

– Здравствуйте, сестра, – сказал он. – Это вы Ирина Быстрицкая?

– Да, – ответила Ирина, – это я. Но тут какая-то ошибка. Я.., вряд ли я имею право называться вашей сестрой. Я имею в виду, что…

– Я понимаю, что вы имеете в виду, – ответил мужчина. – Но каждый, кто переступает порог этого дома без камня за пазухой, становится членом нашей семьи – братом или сестрой – навсегда.

– Навсегда? – переспросила Ирина, стараясь унять нервную дрожь. – Это очень долго и, наверное, налагает массу обязательств.

– Никаких обязательств, – снова улыбнулся ее собеседник. Улыбка у него была странная.., как, впрочем, и он сам, и весь этот дом. – Никаких обязательств и никаких обязанностей, одни лишь права.

Причем самые широкие. А что касается сроков… Возможно, я не совсем верно выразился. Правильнее было бы сказать, что человек остается нашим братом до тех пор, пока сам этого хочет, и даже дольше – до тех пор, пока не совершит поступок, который превратил бы его в нашего врага. Надеюсь, мои объяснения развеяли ваши сомнения.., да?

Ирина неопределенно пожала плечами.

– Н-ну… – сказала она. – Я даже как-то не знаю… Мне как-то не приходилось еще бывать чьей-нибудь сестрой… Особенно сестрой такого большого количества совершенно незнакомых людей.

Она понимала, что говорит что-то не то, но эта попытка читать проповеди прямо на пороге неожиданно разозлила ее, заставив встряхнуться и почти прийти в себя. Уж больно невзрачным был этот бесцветный человечек – типичный неудачник, нашедший себя в вере, тип из тех, что пристают к вам в метро с отпечатанными на ксероксе религиозными брошюрками.

– Свет истины приходит к каждому из нас по-разному, – не вполне понятно, но вполне мирно отреагировал на ее выпад мужчина. – Пойдемте, сестра.

Вас давно ждут.., чтобы показать вам этот свет.

Ирина едва заметно вздрогнула. В словах этого криворотого проповедника ей почудилась скрытая угроза, но отступать было поздно, да и некуда, пожалуй. Если дело было нечисто, то далеко убежать ей бы наверняка не удалось.

«Ну-ка выбрось дурь из головы, – скомандовала она себе. – Что за дикие фантазии? Тоже мне, жертва шаманов – охотников за донорскими органами…»

– Что ж, – сказала она, – свет так свет. А то у вас здесь, на мой взгляд, как-то темновато…

Мужчина ничего не ответил, лишь коротко дернул уголком своего перекошенного рта и приглашающим жестом отодвинул в сторону портьеру, пропуская Ирину вперед.

За портьерой открылся неожиданно светлый и лишенный каких бы то ни было сомнительных украшений коридор, имевший вполне европейский вид – кремовые стены, светлые гладкие пластины дверей по обе стороны, охристое ковровое покрытие, загнанное под плинтуса, мягкий свет матовых потолочных светильников… В конце коридора виднелись ступени ведущей на второй этаж лестницы, возле которой Ирина без удивления заметила наведенный, казалось, прямо на нее любопытный глаз следящей телекамеры. Откуда-то доносилась негромкая инструментальная музыка. Насколько могла судить Ирина, это был Бах в какой-то современной обработке. Она затруднялась с уверенностью сказать, была обработка лучше или хуже оригинального звучания, но музыка напомнила ей о Глебе, и в душе снова замигал слабый, готовый потухнуть от малейшего сквозняка огонек надежды.

Потом она услышала приглушенный рев множества голосов, доносившийся, казалось, прямо из-под ног, словно пресловутые духи земли проснулись и требовали приношений. Уловив испуганное движение Ирины, ее спутник успокаивающе покивал головой и сказал:

– Не пугайтесь. Это собрание. Зал для собраний у нас в подвале, там больше места.

– Но вы сказали, что меня ждут, – удивилась Ирина.

– Разумеется, – подтвердил проводник. – Учитель ждет вас с того момента, как ему рассказали о вашем деле.

– А откуда, если не секрет, такое внимание к моей персоне? – спросила Ирина.

Мужчина рассмеялся с некоторой неловкостью, взъерошил свои рассыпающиеся волосы и ответил:

– Видите ли, ваше дело.., э.., можно сказать, исключительное. Для Учителя нет ничего невозможного, но умы современников отравлены скепсисом, да и потом, не каждый хочет повидаться с умершими родными и знакомыми…

– Почему? – спросила Ирина.

– Подумайте сами… Мертвые видят живых насквозь, а далеко не каждому хочется вдруг сделаться прозрачным.., тем более при свидетелях.

– При свидетелях?

– Ну, Учитель-то в любом случае будет присутствовать…

– Да – подумав, сказала Ирина, – я понимаю, В молчании они поднялись на второй этаж по неожиданно широкой и пологой лестнице. Ирину по-прежнему мучили сомнения, но у ее спутника был такой уверенный, будничный тон… Он говорил о вещах, существование которых с пеной у рта отрицала наука, с успехом заменившая современному человеку религию… Собственно, все официальные религии тоже косо смотрели на подобные вещи, полагая, что мертвым лучше всего оставаться на том свете. Так вот, он говорил об этих вещах так спокойно, словно обсуждал биржевые новости или последний футбольный матч между провинциальными командами. Это невольно внушало если не безоговорочную веру, то некоторое доверие.

Верхний коридор был почти точной копией нижнего, разве что оказался чуть длиннее, да в противоположном конце его вместо портьеры, за которой на первом этаже скрывался безвкусно размалеванный холл, виднелась точно такая же, как и все остальные, но снабженная кодовым замком дверь. Перед этой дверью на торчавшем из стены кронштейне Ирина заметила еще одну телекамеру и подумала мимоходом, что дети зла, как видно, сильно достают Волкова и его учеников, раз они прибегают к таким крутым охранным мерам. Она почти не сомневалась, что за одной из этих гладких светлых дверей сидит вооруженный охранник, и скорее всего не один, иначе к чему тогда были здесь все эти телекамеры? Не для того же, в самом деле, чтобы фиксировать в назидание потомкам каждую минуту жизни молитвенного дома…

Что-то маловато во мне благочестия, подумала она, бесшумно идя вслед за своим проводником по гасящему звуки шагов ковровому покрытию. Непростительно мало для пилигримки и паломницы, явившейся смиренно просить об исцелении… Впрочем, похоже, что здесь на это обращают очень мало внимания: хочешь – верь, не хочешь – не верь, только рот особенно не разевай, не гавкай… Такое впечатление, будто они все настолько уверены в своей правоте, что даже не считают нужным спорить и приводить доказательства: приходи, смотри и убеждайся…

Искренняя убежденность, подумала она. Вот это в них и подкупает. Хотя глаза у них у всех почему-то становятся как у вареной трески, стоит им заговорить о своей вере и о своем, как они его называют, Учителе…

Они остановились перед дверью в конце коридора – той самой, с кодовым замком. Не нужно было иметь архитектурного образования, чтобы определить, что прямо у них под ногами расположен холл – тот самый, с идолами по углам и росписью, изображающей тотальное истребление детей зла.

Спутник Ирины быстро и привычно пробежал указательным пальцем по кнопкам, замок мелодично пискнул и с громким щелчком открылся. Мужчина отворил дверь и впустил Ирину в помещение.

Дверь за ее спиной закрылась с сытым чмоканьем. Она обернулась и обнаружила, что ее спутник не последовал за ней, оставшись в коридоре. Впрочем, Ирина почти сразу же забыла о нем, пораженная тем обстоятельством, что эта комната почти в точности повторяла обстановку нижнего холла – те же идолы по углам, те же огоньки светильников, подмигивающие в их недоразвитых, непропорционально коротких руках, те же темные драпировки и мрачные росписи на стенах… Были и отличия. Например, посреди комнаты стоял низкий зеркальный столик, к которому были придвинуты два глубоких мягких кресла, обтянутых тисненой кожей. Столик был уставлен снедью: фрукты, вино, какое-то мясо, даже, кажется, шоколад… Весь этот натюрморт был освещен укрепленной на спинке одного из кресел переносной неяркой лампой, что делало его самой яркой, едва ли не основной деталью обстановки. Ирина вдруг ощутила совершенно ненормальный, зверский голод и вспомнила, что ничего не ела с.., с какого же времени? Неужели со вчерашнего утра?

Она нерешительно приблизилась к столу и опустилась в одно из кресел. Поесть?.. Несомненно, еда была оставлена для нее, но Ирина как-то не привыкла, находясь в чужом доме, без приглашения набрасываться на еду. В животе у нее совершенно неприлично заурчало. Н-да… Теперь Ирина не сомневалась, что стоит ей дать себе волю, и она не отведает и не отщипнет, а именно набросится на еду, как потерпевший кораблекрушение, которого две недели носило по волнам в обнимку с одиноким сухарем. Уж лучше было потерпеть.

Подумав так, Ирина немедленно принялась за дело. Тщательно составленный натюрморт на столе очень быстро потерял какую бы то ни было эстетическую ценность, которая в полном соответствии с законом сохранения вещества преобразилась в ценность энергетическую. Вино было прекрасным, и Ирина с трудом заставила себя ограничиться одним бокалом. В голове сразу зашумело, по телу разлилось приятное тепло, и она не вдруг заметила, что в комнате появился кто-то еще.

За спиной у Ирины в стене была ниша, завешенная тяжелой портьерой, и именно оттуда, бесшумно ступая по пушистому ковру, вышел одетый только в белоснежную набедренную повязку человек. Некоторое время он стоял молча, с любопытством и удовлетворением разглядывая гостью горящими сквозь завесу спутанных черных волос глазами, а потом шагнул вперед и негромко, но звучно сказал:

– Здравствуй, сестра.

* * *

Директор крапивинского молокозавода пребывал в некоторой растерянности, обещавшей в ближайшее время перерасти в полновесное раздражение.

Мало ему было своих проблем! Взять хотя бы состоявшуюся в прошлом месяце наглую кражу, которую местные заспанные менты до сих пор никак не могли раскрыть, так теперь еще и этот командированный, с которым совершенно неизвестно что делать. Ну чего, спрашивается, он сюда приперся?

Какой, к черту, в наше время может быть обмен опытом? Нищета – она и есть нищета. Пошел бы на ближайшую паперть, там бы ему все это очень подробно рассказали и продемонстрировали. Нет, приперся сюда аж из самой Вологды…

И дикий какой-то, одно слово – глубинка". Стоит, моргает на установленное еще при царе Горохе оборудование, словно никогда такого не видел. Интересно ему.., экскурсант. Говорит, что снабженец. Документы вроде в порядке. Странный какой-то снабженец. Хотя… Снабженец – это не специальность, а призвание.

До этого он, может быть, снабжал какой-нибудь агрегатный завод чугунными болванками, а вот теперь молоко в своей Вологде добывает… Такому, конечно, не грех с кем-нибудь опытом обменяться.., в одностороннем порядке. И желательно подальше от родной Вологды. Поближе к столице желательно. Кабаки там, девочки, то-се… Тем более что он, директор крапивинского молокозавода, препятствовать ему в этом не станет. Пусть делает что хочет, лишь бы под ногами не путался…

Командированный был как командированный – лет пятидесяти или около того, в пыльных коричневых туфлях, серые брюки на коленях отвисли некрасивыми пузырями, светлая короткая курточка на «молнии», несвежая белая рубашка, черный галстук, пенсионерская шляпа в дырочках для вентиляции, чтобы, значит, плешь не потела… Впрочем, плеши у него не было. Шевелюра у него была жесткая, густая, подстриженная аккуратно и густо перевитая сединой, красивая шевелюра, и лицо твердое, властное, " хотя и было сейчас на этом лице простоватое изумление и едва ли не тупость провинциала, узревшего чудеса молокоперерабатывающей техники. Все-таки за версту было видно, что на молокозаводе он едва ли не впервые. Одно слово – снабженец. Специалист широкого профиля.., даже широчайшего. Что же с ним делать-то?

– Вы знаете, – сказал директор, – вы походите пока по заводу… В общежитие поселитесь, я позвоню… Беда в том, что наш снабженец сейчас поехал по поставщикам, ждем его только к концу дня, а то и завтра. Так что вы пока осмотритесь сами, что ли… Давайте вашу командировку, я отмечу.

По громыхающей железной лестнице они поднялись на второй этаж заводоуправления, прошли по коридору, в котором сильно пахло жареной картошкой (в отделе труда и зарплаты всегда начинали готовиться к обеденному перерыву за добрых полтора часа), пересекли приемную, где навстречу директору поднялись какая-то пожилая женщина в синем рабочем халате, замасленный, черный, даже с каким-то зеленоватым отливом мужик – явный слесарь по ремонту оборудования, и жирная холеная дама бухгалтерского вида с микроскопическими бриллиантами в мочках больших хрящеватых ушей. Директор торопливо кивнул всем троим и прошел в кабинет, волоча за собой на буксире командированного, который неловко поклонился посетителям, смотревшим на него волками, и исчез за обитой дерматином дверью местного вместилища власти.

Через минуту он вышел из кабинета, еще раз извинительно прижал обе руки к сердцу и покинул приемную. Через полчаса он уже получил ключ от номера в заводской гостинице, но в номер не пошел, а отправился бродить по поселку, демонстрируя полное равнодушие и отсутствие служебного рвения. Видимо, мысли директора молокозавода, касавшиеся его командировки и его лично, были этому выходцу из провинции предельно ясны..

Снабженец из Вологды прошелся из конца в конец по главной улице поселка, с праздным интересом осмотрел больницу, школу и универмаг, посидел немного в жиденьком парке на берегу Крапивки, куря сигарету и разглядывая ржавые остовы древних качелей и прочих аттракционов, вокруг которых кругами бродили голуби и хмурые злые механики, немного постоял на берегу, вернулся на главную улицу, свернул с нее и, немного поплутав, вышел к большому краснокирпичному зданию, черепичная крыша которого безуспешно старалась стать похожей на кровлю пагоды. Он постоял несколько минут и здесь, простодушно глазея на ровную зеленую лужайку с живописными кучками валунов, и лениво побрел дальше, прикидывая, по всей вероятности, не рвануть ли ему в Москву и не завалиться ли там в какой-нибудь кабак. Он даже остановился посреди улицы, извлек из кармана потертый кожаный бумажник и, шевеля губами, пересчитал наличность.

Наличности, судя по всему, было негусто, потому что командированный в Москву не поехал, а, вздохнув и пожав плечами, направился в сторону гастронома, запримеченного им полчаса назад. Видимо, он вполне здраво рассудил, что там можно по вполне разумной цене приобрести то же самое, за что в московском кабаке с него сдерут семь шкур.

Посторонний наблюдатель (если бы кому-нибудь пришла в голову блажь хоть сколько-нибудь внимательно наблюдать за командированным из Вологды) был бы сильно удивлен, увидев, как этот невзрачный тип, который только что лениво брел вдоль улицы, явно намереваясь напиться, не дожидаясь вечера, вдруг подобрался, напрягся и шмыгнул в переулок, не дойдя каких-нибудь пятидесяти метров до вожделенных дверей магазина, за которыми скрывалась мечта алкоголика – заставленные спиртным полки. Здесь, за углом, провинциальный снабженец затаился, то есть, попросту говоря, поставил между ног свой обтертый кейс, закурил и остался стоять, щурясь и пуская дым в голубое небо, до тех пор, пока мимо него по главной улице не проехал на скрипучем велосипеде новый настоятель храма Святой Троицы отец Алексий, направляясь, как видно, к себе в Мокрое. За спиной у батюшки на широком ремне висела объемистая хозяйственная сумка, а пыльная ряса развевалась по ветру, открывая обтянутые блеклыми джинсами ноги в расшлепанных кроссовках.

– Мать твою, – сказал вслед батюшке командированный, снимая свою сетчатую пенсионерскую шляпу и утирая со лба обильно выступивший пот. – Вот так встреча!

Он докурил сигарету и только после этого покинул свое укрытие. Зайдя в гастроном, он приобрел-таки бутылку пива и разговорился с симпатичной продавщицей, изнемогавшей от скуки и потому готовой поболтать.

Обменявшись с ней несколькими общими фразами, командированный сказал:

– Интересно тут у вас. Попы какие-то на велосипедах гоняют… А церкви не видать. Может, строить собираетесь?

– Так это же отец Алексий, – сказала продавщица. – Тут неподалеку деревня такая, Мокрое называется, так вот там церковь. Отсюда километров пять всего. Там недавно батюшка пропал, отец Силантий.

– Как так – пропал? – с преувеличенным испугом, округлив глаза, спросил командированный. – Спился, что ли?

– Да ну вас, – отмахнулась продавщица, – что вы такое говорите, как не стыдно? Совсем пропал. Куда – никто не знает. Милиция искала, искала…

– И не нашла, – уверенно закончил за нее командированный.

– Какой там! – снова махнула рукой продавщица. – Даже один милиционер пропал, Колька Силаев, мы с ним в одном классе учились.

– Силаев? – переспросил командированный.

– Да, – ответила продавщица. – А вы что, знали его?

– Да нет, откуда, – сказал снабженец. – Просто похоже: Силантий, Силаев… Может, в этом секрет? Ваша фамилия, случайно, не Силина или что-нибудь в этом роде?

– Кошкина моя фамилия, – ответила продавщица, – а не в этом роде. Слушайте, – загораясь, сказала она, – а ведь и вправду… А вдруг их обоих". из-за этого?

– Вот уж не знаю, – сказал командированный. – В наше время все может случиться. – Погодите, – сказала продавщица, – а вы сами-то кто?

– Я-то? Штирлиц. Ну-ну, не сердитесь. Командированный я. На ваш молокозавод приехал, по обмену опытом.