Юрий вздохнул и остановился, наблюдая за тем, как Татьянка приближается к нему, быстро перебирая босыми загорелыми ногами. “Что-то сильно она торопится, – подумал Юрий. – К чему бы это? И время, между прочим, рабочее. Ей в больнице надо быть, а она по улицам бегает. Странно…"

Заметив Юрия, Татьянка издали замахала обеими руками, привлекая к себе его внимание, и припустила бегом. Что-то случилось, понял Юрий. Нехорошее что-то, иначе с чего бы ей так торопиться?

Добежав до него, Татьянка остановилась, переводя дыхание. Юрий невольно отвел глаза, чтобы не встречаться с ней взглядом, потому что взгляд у нее был как газета, и даже не как газета, а как рекламный щит – хочешь не хочешь, а прочтешь все от первой до последней буквы. Впрочем, этот маневр себя не оправдал, потому что теперь в поле его зрения попала Татьянкина грудь, высоко подымавшаяся после долгой беготни. Юрий дернул щекой и стал глазеть по сторонам.

– Ой, дяденька, а я вас по всему поселку ищу! – затараторила Татьянка. – Ищу, ищу, а вас нигде нету! А вы тута!

– Зачем? – спросил Юрий и, видя, что Татьянка не поняла смысла вопроса, повторил:

– Зачем ищешь?

– Так предупредить же! Предупредить, чтобы вы домой пока что не ходили. Васька вернулся. Как узнал, что вы у меня квартируете, грозился обоих зарезать. Все равно, говорит, им не жить. Прямо в больницу приперся – кричит, руками машет… Боюсь я. Не надо туда ходить.

– Ну-ну, – успокаивающим тоном произнес Юрий. – Что ты заладила, как испорченная пластинка: не ходите, не ходите… Тоже мне, напугала! Васька вернулся… Не хватало мне еще Ваську твоего бояться!

Он говорил нарочито небрежным тоном, стараясь успокоить Татьянку, дать ей понять, что ничего страшного не происходит и не произойдет, пока рядом с нею он, бывший офицер-десантник Юрий Филатов, который не боится никаких васек и федек и сможет в случае чего защитить ее от кого угодно. Думал он при этом почему-то не о Татьянке и даже не о вернувшемся Ваське, а о капитане, который, похоже, все-таки оказался прав.

Потом он заметил на скуле у Татьянки свеженький синяк и, не успев подумать, осторожно прикоснулся к нему кончиками пальцев. Татьянка замолчала на полуслове, закрыла глаза и даже немного подалась всем телом вперед. “Тьфу ты, черт”, – с неловкостью подумал Юрий и поспешно убрал руку, засунув ее от греха подальше в карман.

– Васькина работа? – спросил он.

Татьянка с видимой неохотой открыла глаза, порозовела так, что румянец проступил даже сквозь загар, и неловко кивнула головой.

– Ноги вырву, – чувствуя, что так оно и будет, пообещал Юрий.

Татьянка снова вскинула голову.

– Ой, дяденька, не надо! Не трожьте вы его! Пьяный он сейчас, не надо его трогать! Он, когда пьяный, убить может!

– Посмотрим, – сказал Юрий. – Куда он пошел? Домой?

Татьянка кивнула. “Вот черт, – подумал Юрий, – там же Петрович!” В следующее мгновение он вспомнил, что Петрович, прихватив найденную в сарае удочку, с утра пораньше отправился на рыбалку, и немного успокоился. Ему стало даже интересно: что же, в самом деле, это за Васька такой, которым его все пугают? Это хорошо, что его все тут боятся, подумал Юрий.

С такими очень легко разговаривать. Получив по зубам, эти местечковые сверхчеловеки страшно удивляются и делаются очень общительными.

– Вот что, – сказал он Татьянке. – Ступай-ка ты обратно в больницу. Там твоя баба Маня, наверное, опять полное судно навалила и поет революционные песни. Давай беги. Обо мне не беспокойся. Все будет нормально. Веришь?

Вопреки его ожиданиям, Татьянка отрицательно затрясла головой.

– Не верю, – сказала она, глядя на него снизу вверх своими прозрачными глазами, в которых сейчас появился подозрительный влажный блеск. – Знаю я вас, мужиков. Или он вас, или вы его, а по-другому вы не умеете. Не надо, дяденька. Брат он мне.

– Что за глупости! – неискренне возмутился Юрий.

Татьянка снова замотала головой, и тогда он, внутренне скрежетнув зубами, произнес заведомую ложь.

– Да не волнуйся ты так, – сказал он самым искренним тоном, на какой был способен. – Ничего я ему не сделаю. Ни я ему, ни он мне…

Не дослушав, Татьянка безнадежно махнула рукой и, низко опустив голову, побрела в сторону больницы. Юрий посмотрел ей вслед, выругался вполголоса, круто повернулся на каблуках и, все убыстряя шаг, направился домой.

Он ожидал чего угодно – грохота, лязганья старых ведер и корыт, которых было полно в сарае, истеричного кудахтанья переполошенных кур, сиплого пьяного рева, звона бьющегося стекла или хотя бы надтреснутого бормотания стоявшего в большой комнате неисправного черно-белого телевизора, – только не той полной тишины, которая царила на подворье Татьянкмного дома. Если бы пьяный до потери человеческого облика отморозок бесновался в доме, сокрушая все, что попадалось ему на глаза, было бы легче. Тогда можно было бы спокойно войти в дом, взять мерзавца за грудки, дать ему разок-другой по шее, сунуть мордой в корыто с водой, чтобы немного протрезвел, и аккуратно, по всем правилам допросить – без протокола, без адвоката и вообще без свидетелей, тет-а-тет.

Но на подворье стояла полная тишина, даже куры почему-то притихли и не подавали признаков жизни. Покосившаяся, вечно норовящая сорваться с единственной петли калитка была распахнута настежь, и дверь в сени тоже стояла нараспашку. Юрий посмотрел себе под ноги и увидел в загаженной курами пыли следы кроссовок – не кирзачей, в которых в силу сложившихся обстоятельств ходили они с Петровичем, и не Татьянкиных босоножек, а именно кроссовок. Юрий поставил свою ногу рядом со следом и сравнил отпечатки. На глаз у побывавшего здесь человека был сорок третий или сорок четвертый размер обуви, хотя и без этого эксперимента было видно, что отпечатки оставлены мужчиной. Этими отпечатками был истоптан весь двор, как будто владелец кроссовок метался по нему как угорелый в течение доброго часа.

Юрий подумал, не сходить ли ему за капитаном, благо до отделения было рукой подать, но тут же насмешливо покачал головой: зачем, собственно? Не для того же, в самом деле, чтобы добрый дядя милиционер защитил его от злого негодяя Васьки! И уж наверняка не для того, чтобы небритый мент первым допросил задержанного, оставив результаты допроса при себе. “Хватит, – решил Юрий. – Хватит делать из меня дурака. Ты еще пожалеешь, капитан, что взял с меня эту свою подписку. Больше я в эти игры не играю, а если и играю, то по своим правилам”.

Топча следы кроссовок, он прошел к дому, поднялся на скрипучее крыльцо и нырнул в прохладный сумрак сеней, все время ожидая удара по черепу. Он обследовал дом, не пропуская ни одного угла, заглянул в подпол и на чердак, и все это лишь для того, чтобы убедиться в том, в чем почти не сомневался с самого начала; дом был пуст.

Он снова вышел во двор и только теперь заметил соседа, старого бездельника Макарыча, который, повиснув на грозящем вот-вот рухнуть заборе, наблюдал за его перемещениями, дымя трескучей самокруткой и хитро щуря левый глаз.

– Васька был? – без предисловий спросил Юрий.

– А как же, – охотно откликнулся Макарыч. – Был. Тебя искал и приятеля твоего. Грозился бошки вам посносить.

– А куда пошел, не знаешь?

– Не-а. Откудова мне знать? Он мне, мил человек, не докладывал, да я и не спрашивал – он, когда пьяный, злее росомахи. Махнет топором, а наутро и не упомнит. Кто это, скажет, Макарыча укоротил? А скажи ему, что это он, – не поверит. Не ведаю я, куда он подался. Побегал тут, кулаками помахал, в сарае чего-то порылся да и убег, а куда убег – нет, не знаю.

Юрий пожал плечами и заглянул в сарай. Действия полумифического Васьки казались ему какими-то странными. Во всяком случае, ему казалось, что человек, виновный в убийстве двадцати пяти человек, диверсии на ЛЭП и сразу трех поджогах, не говоря уже о взломе сейфа в прорабской и хищении нескольких десятков километров медного провода, должен вести себя как-то иначе: если не более умно, то уж наверняка более осторожно. Или с ним и вправду сыграла нехорошую шутку “паленая” водка?

В сарае было душно, сумрачно и все еще отчетливо пахло коровьим навозом, хотя никакой коровы здесь давным-давно не было. Юрий осмотрелся, не особенно надеясь увидеть здесь что-то интересное, и вопреки своим ожиданиям сразу увидел следы пребывания Васьки: куча пыльного трухлявого сена, с незапамятных времен лежавшая в углу сарая, была переворошена, клочья ломкой, рассыпающейся в затхлую пыль травы валялись на утоптанном земляном полу, как будто кто-то рылся в куче, торопливо разгребая сено, пучками разбрасывая его в стороны, а потом довольно небрежно привел все в первоначальный вид.

Юрий озадаченно хмыкнул, взял стоявший у стены старый, обломанный у самого основания черенок от лопаты и, подойдя к куче, принялся разгребать сено. Очень скоро черенок наткнулся на что-то твердое, и, расчистив находку, Юрий протяжно присвистнул: перед ним лежал моток знакомого до отвращения медного провода, в котором на глаз было метров пятьдесят. Провод был черно-зеленый от окисла, но его конец свежо поблескивал чистым красноватым металлом. Срез выглядел так, словно провод совсем недавно рубили зубилом.

Юрий молча припорошил свою находку сеном, отшвырнул в сторону палку и вышел из сарая, отряхивая ладони. Макарыч что-то спросил. Занятый своими мыслями, Юрий не расслышал вопроса, но на всякий случай отрицательно покачал головой.

Он присел на крыльцо, вынул из пачки последнюю сигарету, закурил и привалился спиной к нагретым полуденным солнцем пыльным бревнам стены. Настало время принять решение: либо так, либо этак. Можно было, наплевав на несообразности в поведении Васьки, привести сюда капитана, ткнуть его носом в то, что лежало в сарае, и сказать: вот, я сделал твою работу, нашел преступника. Теперь тебе остается только поймать его, заковать в наручники и отвезти в город, где он расколется на первом же допросе или повесится в камере, как его приятель Митяй. В любом случае твои погоны, капитан, останутся при тебе, а может быть, даже украсятся большой майорской звездой…

Второй путь заключался в том, чтобы довести начатое дело до конца. Это был не самый приятный путь, и Юрий сомневался, что хоть кто-нибудь одобрит его действия или хотя бы поймет, зачем ему все это нужно. В самом деле, зачем? “Или он вас, или вы его. А по-другому вы не умеете…” Может быть, подумал Юрий. Может быть, я и не умею по-другому. Но проверить-то надо! А вдруг получится?

Он поднял голову и увидел, что Макарыч все еще болтается на заборе, как вывешенный на просушку старый тюфяк, и по-прежнему хитро щурится с таким видом, словно все вокруг валяют дурака исключительно для его, Макарыча, развлечения. Впрочем, скорее всего, щурился он все-таки от ядовитого дыма своей самокрутки.

– Макарыч, – сказал Юрий, – скажи хотя бы, в какую сторону он пошел?

На небритой сморщенной физиономии соседа на миг отразилось тяжкое сомнение. Он сощурил второй глаз, почесал плешь под засаленной фуражечкой военного образца, покашлял в кулак, а потом молча ткнул корявым пальцем в сторону задней калитки.

Юрий вздрогнул: этого он и боялся. Прямо от задней калитки начиналась узкая тропинка, которая вела прямиком к ручью, где Петрович повадился от нечего делать удить рыбу.

Он медленно встал, в последний раз затянулся сигаретой и тщательно растер окурок подошвой сапога. “Не трогайте его”, – словно наяву послышался ему Татьянкин голос, но он прогнал воспоминание прочь – сейчас ему было не до галлюцинаций.

– Эй, служивый, – раздался дребезжащий тенорок Макарыча, – ружье тебе дать?

– Иди ты к черту, дед, – ответил ему Юрий. – Я ни с кем не собираюсь воевать.

– Ты-то, может, и не собираешься, – с сомнением протянул Макарыч, но Юрий уже был за калиткой. По прямой до ручья, где обычно рыбачил Петрович, было километров пять. Юрий припустил прямо от калитки ровной походной рысью, словно ему предстоял марш-бросок по пересеченной местности. Растянутое сухожилие робко заявило о себе, но он лишь немного увеличил темп, и боль разочарованно отступила.

Юрий бежал, перепрыгивая через рытвины, огибая испятнанные подсохшей коростой мха скальные выступы, которые тут и там выпирали из каменистой почвы, заставляя тропинку менять направление, подныривал под низко нависающие ветви, берег дыхание и старался не думать. “Мыслительный процесс, – сказал он себе, – хорошая штука, но лишь тогда, когда ты располагаешь достаточным количеством фактов. В противном случае есть риск утонуть в болоте противоречивых версий и догадок, совсем как Квазимода, которого бросили в Федоскину топь. И ведь что характерно: самого Квазимоду утопили, а пиджак оставили, да еще и со всеми документами…"

«Все, все, – сказал он себе, еще немного убыстряя темп. – Хватит сочинять страшилки. Все равно сценаристом тебя не возьмут – ни в Голливуд, ни в Останкино. Там своих сочинителей выше крыши. А самые талантливые из них не размениваются на такие мелочи, как сценарии телефильмов. Они ценят свой талант и пишут для паханов, потому что, во-первых, те хорошо платят, а во-вторых, всегда есть возможность убедиться, сочинил ты талантливую вещь или фуфло. Если главного героя твоего сценария показали по телевизору и он при этом не произносил речей, а тихо плавал в луже собственной крови, значит, ты создал если и не шедевр, то наверняка что-то стоящее. А если за тобой пришла опергруппа, значит, таланта у тебя нет и пора сушить сухари…»

Впереди послышалось журчание воды на перекате. Немного ниже переката была небольшая, но довольно глубокая заводь, где Петрович вот уже неделю пытался что-нибудь поймать. Возвращался он неизменно с пустыми руками, но очень довольный и божился, что неудачи его носят временный характер и что рыба будет – надо только хорошенько прикормить ее да изучить ее повадки. “Уху будем жрать ведрами, – басил он, хитро подмигивая Татьянке. – Рыба – она знаешь какая для мозгов полезная!"

Продравшись сквозь кусты, Юрий выскочил на берег, притормозил и огляделся. Он почти сразу увидел на пятачке намытой рекой мелкой гальки глубокую, заполненную водой вмятину, по форме очень напоминавшую след огромного, размера этак сорок седьмого, кирзового сапога, – увидел потому, что знал, где искать. Петрович явно прошел здесь, причем прошел не так давно – бродил, надо думать, в поисках местечка получше…

Следов, оставленных кроссовками, вокруг не было, но это еще ни о чем не говорило: во-первых, Юрий никогда не считал себя профессиональным следопытом, а во-вторых, кругом был сплошной камень, и тот, кто хотел остаться незамеченным, мог пройти здесь тысячу раз, не оставив ни одного следа, как если бы парил над землей.

Юрий открыл рот, чтобы окликнуть Петровича, но передумал: идя тропой войны, не стоит орать на всю тайгу, сообщая всем, у кого есть уши, о своем присутствии. То обстоятельство, что он ни с кем не собирался воевать, вовсе не служило гарантией безопасности.

Он двинулся вниз по течению, держась параллельно руслу ручья и стараясь поменьше трещать кустами. Это было довольно затруднительно: берег, как назло, зарос едва ли не гуще, чем подбородок Петровича. В придачу ко всему в этих кустах, как оказалось, гнездились несметные полчища гнуса, которые даже не пытались скрыть свою радость по поводу появления среди них такого большого, распаренного после бега, аппетитного источника пищи.

К заводи он вышел через десять минут и тихо, с большим облегчением выматерился, потому что сразу увидел Петровича. Бригадир сидел на берегу, сгорбившись и подтянув колени к груди. Укрепленная на рогатке удочка торчала прямо из-под его ног. Самодельный поплавок, сделанный из кусочка пенопласта и петушиного пера, медленно дрейфовал по кругу. Картина была такая мирная, что Юрию стало неловко: какого дьявола, спрашивается, он ломился через лес, как сохатый, испугавшись угроз какого-то алкаша? Васька-то, наверное, давно свалился где-нибудь, пав в неравной борьбе с зеленым змием, и спокойно дрыхнет без задних ног. Васька дрыхнет, и Петрович, судя по всему, тоже закемарил над своим поплавком – он даже не повернул головы на треск и шорох кустов, – один лейтенант Фил, он же Филарет, он же Понтя Филат, носится по лесу, выпучив глаза, вместо того, чтобы посидеть на солнышке и подумать о чем-нибудь приятном – о Татьянке, например…

Он шагнул вперед и негромко окликнул Петровича. Бригадир не отреагировал – видимо, и вправду заснул. “Вот зараза, – подумал Юрий. – Я переживаю, бегаю, а он дрыхнет себе. Столкнуть бы тебя в воду, старый пень, – может, какая-нибудь рыбина сдуру хотя бы в карман заплывет…"

Он подкрался к бригадиру со спины и неожиданно хлопнул его ладонью по плечу. Петрович, не вздрогнув и по-прежнему не оборачиваясь, мягко и безвольно, как набитое опилками чучело, повалился на бок, все так же держа колени прижатыми к животу. Глаза у него были закрыты, лицо показалось Юрию серым, как штукатурка, а густая бородища без единого седого волоска была обильно перепачкана кровью, которая медленной широкой струей плыла из уголков скорбно сжатых губ.

Широкие, как лопаты, ладони Петровича были плотно прижаты к животу, и между ними Юрий разглядел роговую, удобно изогнутую рукоять охотничьего ножа. “Хороший нож, – беспорядочно подумал Юрий, опускаясь на корточки перед бригадиром, – Длинный, широкий, с зазубринами на спинке, с длинным и острым, как игла, кончиком, с желобком для спуска крови… Я им сегодня утром хлеб резал, а потом почти полчаса точил – точил, правил на ремне и все вертел перед глазами, любовался, как на нем солнце играет, потому что страсть как люблю хорошие ножи… Для дела, значит, наточил”.

"Сяду тут и буду сидеть, пока не прирежут”, – вспомнил он слова Петровича. Слова, которые в тот момент были восприняты им как пустая, просто чтобы дать выход раздражению, болтовня, а на деле оказались пророческими.

Юрий протянул руку, чтобы поискать в дебрях окровавленной бородищи пульс – скорее из чувства долга, чем в расчете действительно что-нибудь найти, – и тут Петрович открыл глаза.

От неожиданности Юрий сильно вздрогнул – это действительно сильно напоминало сцену из фильма ужасов, – но сразу же взял себя в руки. “А я размяк, – с неудовольствием подумал он. – Нервишки уже не те, скоро начну от каждой тени шарахаться…"

Петрович вдруг захрипел, забулькал, выталкивая из себя кровавые пузыри, и, глядя на Юрия мутными от боли глазами, с огромным трудом выдавил:

– Ты.., когти рвать.., пока не поздно. Родни у нас нету.., такие пироги.

Это был, конечно же, бред. Юрий посмотрел на рукоятку ножа, на линялую рабочую куртку Петровича, весь перед которой набряк полусвернувшейся кровью, и понял, что бежать за помощью вряд ли стоит. Пока добежишь, пока втолкуешь, в чем дело, пока они раскачаются… На машине сюда не проехать, а Петрович, того и гляди, отойдет, если уже не отошел…

Он прислушался. Тихо бормотала на перекате прозрачная мелкая вода, звенели комары, жужжали, увиваясь над лужей крови, неизвестно откуда налетевшие изумрудные мухи. На фоне всех этих шумов ему едва удалось разобрать тихое булькающее дыхание Петровича. “Пропадите вы пропадом, твари”, – подумал Юрий и начал торопливо сдирать с себя куртку.