Майор крякнул и крепко потер пальцами свой гладко выбритый подбородок. Способность плести интриги никогда не была его сильной стороной, но…

Вот именно, «но», сказал он себе. Сколько можно горбатиться на дядю, приятель? Еще пара-тройка лет, ну от силы пять, и Званцев решит, что ты слишком стар для этой работы. И вообще, Званцев – это Званцев. Он ведь может и что-нибудь другое решить… Например, что ты слишком много знаешь.

Поработав немного под началом у своего бывшего сослуживца, майор окончательно убедился в том, что у начальника не все в порядке с головой. Точнее, голова-то у него как раз работала лучше любого компьютера, но вот психология Званцева напоминала психологию тропического паука-охотника. Этот человек был до краев полон черным вязким ядом, и в последнее время Балашихин начал ловить себя на том, что всерьез побаивается Званцева. Это был тот же инстинктивный, глухой к доводам рассудка страх, который всегда охватывал майора при виде крупных кусачих насекомых.

Из «Борея» надо было уходить. И по возможности не с пустыми руками.

«Какого черта я впутал во все это Забродова? – подумал майор. – Пить надо меньше, вот что. Хотел как лучше, а получилась медвежья услуга. Наверняка этот огрызок Званцев что-то задумал, а если не задумал еще, то задумает непременно. Иллариона надо обязательно предупредить. Вот разберусь с этим делом и предупрежу, чтобы держал ухо востро. Плевать, что телефон не записал. На что тогда справочная?»

Он приготовил себе плотный завтрак – ветчина, яйца, большая чашка черного кофе – и съел все без остатка, пытаясь убедить себя в том, что действительно голоден. Поев, он тщательно вымыл посуду и вообще навел в кухне армейский порядок, точно зная, что в противном случае кухня, да и вся квартира за два дня превратятся в сущий хлев. Майор ничего не делал наполовину, и уж если зарастал грязью, то по самые уши, так что потом приходилось неделю драить и отскребать все подряд. Закончив наводить порядок, он посмотрел на часы и понял, что пора двигаться.

По графику у него сегодня был выходной, но, когда он появился в конторе, никто из присутствовавших там сотрудников не удивился: все-таки он был старшим группы наружного наблюдения, которая в последнее время работала не покладая рук, и его заинтересованность в результатах работы была вполне понятна. Он заглянул в технический отдел и поинтересовался, удовлетворены ли там качеством сделанной им минувшей ночью записи. Бородатый начальник отдела по имени Боба (Балашихин все никак не мог привыкнуть называть его этой собачьей кличкой, а настоящего имени Бобы, как ни старался, узнать так и не смог) по секрету сказал ему, что запись получилась чересчур качественной и что он. Боба, лично пресек уже четыре попытки скопировать ее для личных видеотек некоторых охочих до порнографии сотрудников. Услышав о неудавшихся попытках копирования, Балашихин незаметно для окружающих вздрогнул: его попытка была удачной. Впрочем, подумал он, спасибо Бобе – навел на удачную мысль…

Званцев был оживлен и весел, как никогда. Результаты ночного дежурства Балашихина и его напарника превзошли ожидания. Пребывая в отличном настроении, он хлопнул майора по плечу и сообщил ему, что с клиентом уже связались. Клиент, как и следовало ожидать, до сих пор не вяжет лыка, но суть происходящего, кажется, уяснил и уже полностью готов к употреблению…

Балашихин еще немного побродил по конторе, отметив про себя, что званцевской секретарши почему-то нет на месте (это его огорчило, поскольку, не зная подробностей Олиной биографии, он уже два месяца подряд безуспешно пытался подбить к ней клинья), и вернулся в технический отдел. Дружески помахав рукой Бобе, увлеченно резавшемуся с компьютером в бильярд, он пересек тесное, загроможденное электроникой помещение и, с усилием потянув на себя тяжелую звуконепроницаемую дверь, вошел в тесную каморку без окон, выполнявшую в «Борее» роль аппаратной прослушивания.

В «прослушке» было нечем дышать от висевшего непрозрачными слоями густого табачного дыма. Майору сразу захотелось курить, и он не стал насиловать организм – в прослушке курили все и помногу, поскольку не курить здесь было бессмысленно. Оба сменных оператора-слухача, которых все почему-то называли Муня и Гуня, дымили не переставая, так что любому, кто проводил в этом чулане больше пяти минут, никотиновое отравление было гарантировано.

Сегодня за аппаратурой сидел Гуня – длинный, тощий и нескладный юнец двадцати восьми с лишним лет, носивший обувь сорок седьмого размера, сильные очки и украшенный по всему фасаду вулканическими прыщами самого зловещего вида. Сквозь его длинные кудрявые волосы на макушке уже начинала предательски просвечивать аккуратная круглая плешь, а в мелких, быстро разрушающихся зубах, как всегда, дымилась небрежно задвинутая в угол рта беломорина, казавшаяся неотъемлемой частью Гуниного лица. Правая Гунина нога была привольно перекинута через подлокотник, а левой он отталкивался от пола, опасно покачиваясь вместе с наклонно стоявшим на двух ножках креслом. Весь перед его черной вельветовой рубашки был густо усыпан пеплом, но это, казалось, нисколько не заботило беспечного слухача.

– Привет слухачам! – громко приветствовал его Балашихин, приближаясь к устройству для прослушивания.

Гуня открыл увеличенные толстыми линзами глаза и поднял кверху похожую на пекарскую лопату ладонь.

– Привет нюхачам! – в тон майору ответил он.

Они обменялись рукопожатием. Рука у Гуни, как всегда, была потная, и Балашихин незаметно вытер ладонь о брюки.

– Как наш клиент? – спросил он, опираясь плечом о консоль, так как сесть здесь было не на что.

– Это который? – спросил Гуня, без нужды поправляя болтавшиеся на шее головные телефоны. – А, это который прокурор!..

– Следователь прокуратуры, – поправил его Балашихин.

– По мне так одно дерьмо – что следователь, что прокурор, – сообщил Гуня. – Страшнее гаишника зверя нет и быть не может. А клиент ваш молчит – переживает, надо полагать…

– Кстати, – сказал Балашихин, – анекдот про гаишника знаешь?

– Знаю, – сказал Гуня. – Я знаю пятьсот семьдесят два анекдота про гаишников, причем сто четыре из них сочинил я сам. Но я с удовольствием выслушаю еще один, вот только.., гм…

– Что такое?

– За ужином объелся я, – закатив глаза, заунывным голосом начал цитировать раннего Александра Сергеевича Гуня, – да Яков запер дверь оплошно…

– Ах, как же было мне, друзья, и кюхельбекерно, и тошно! – со смехом закончил за него Балашихин. Смех его был смехом облегчения: Гуня сам предлагал ему решение проблемы, над которой он в данный момент ломал голову. – Все понятно. Беги, я посижу.

– Только вы никому, – медленно распрямляя все свои два с лишним метра, попросил Гуня. – Хорошо, что вы зашли, а то я думал, совсем пропадать придется…

– Не боись, – заверил его Балашихин, неторопливо усаживаясь в нагретое Гуней кресло. – Могила. Да ты беги, а то обделаешься, чего доброго…

Гуня ушел. Балашихин быстро, чтобы не давать себе времени на раздумья, отключил записывающую аппаратуру и позвонил Лопатину. Закончив разговор, он дождался Гуню, рассказал ему обещанный анекдот и удалился с чувством хорошо выполненной работы.

Майор Балашихин относился к тому типу людей, путь которых к настоящим неприятностям тернист и крут. Тем не менее, благодаря врожденному упорству в достижении поставленной цели, Николай Викторович, когда покинул аппаратную прослушивания, находился всего в двух шагах от конца этого длинного пути.

Выйдя из аппаратной, мосластый жердяй по кличке Гуня пересек помещение технического отдела и вышел в коридор. Сидевший за компьютером Боба не заметил его или сделал вид, что не заметил, увлеченный компьютерной игрой.

Оказавшись в коридоре, Гуня почему-то свернул не налево, к туалету, а направо – туда, где в тупике коридора помещалась дверь в приемную Званцева. Оли на месте не было, и Гуня, еще с утра получивший вполне определенные инструкции, без стука приоткрыл дверь директорского кабинета и просунул голову в образовавшуюся щель.

Сидевший за столом Званцев недовольно вскинул голову от каких-то бумаг, грозно сведя к переносице брови и явно готовясь вышвырнуть наглеца вон, но, узнав Гуню, удовлетворенно кивнул.

– Ага, – сказал он. – Ну что?

– Ну.., собственно, все, – сказала торчавшая из щели Гунина голова. Недокуренную беломорину Гуня деликатно держал за спиной, в приемной, и выглядел без нее как-то непривычно.

– Ага, – повторил Званцев. – Ну, спасибо. Ступай.

Только не ломись туда сразу, покури пару минут в туалете.

Как только дверь за Гуней закрылась, Званцев нажал одну из клавиш аппарата селекторной связи, стоявшего на приставном столике рядом с компьютером.

– Я же просил… Я хочу вам помочь. Надо встретиться. Приходите в парк. Беседку возле пруда знаете? – услышал он голос Балашихина.

– Вот сука, – прошептал Званцев. – А я не хотел верить…

Он дослушал разговор до конца, отключил селектор и некоторое время задумчиво курил, откинувшись на спинку кресла и забросив ногу на ногу. Брови его при этом поочередно приподнимались, словно Званцев вел с самим собой какой-то безмолвный спор. В сущности, спорить было не о чем, все было ясно. Все было ясно еще в тот момент, когда напарник Балашихина доложил, что отставной майор, кажется, скопировал кассету, пока он, напарник, по поручению своего старшего товарища рано утром искал ему бутылочку пива. Он, видите ли, привык начинать день с пивка… Сука.

Званцев покрутил ситуацию так и этак, решая, что ему делать с Балашихиным и можно ли извлечь из дурацкой выходки майора какую-нибудь пользу. Получалось, что кое-какую пользу извлечь можно, пусть совершенно не имеющую отношения к данному делу, но несомненную.

Балашихин, конечно, труп. Он стал трупом в тот самый миг, когда решил затеять свою собственную игру. «Не с его мозгами соваться в такие дела, – решил Званцев. – Зарвался, старый козел. Что ж, пусть пеняет на себя.»

Через несколько минут он уже пребывал в отличном настроении. В конце концов главное – не пропустить тот момент, когда твое послушное орудие возомнит себя самостоятельным творцом, и пресечь самодеятельность в зародыше. В данном случае момент упущен не был, а в качестве компенсации морального ущерба Званцев получил возможность одним выстрелом убить двух зайцев.

Кстати, о зайцах, подумал он и снял телефонную трубку. Палец его заученно пробежался по кнопкам, набирая номер. Через несколько секунд ему ответил голос, каким разговаривала, наверное, Снежная Королева.

– Вот что, птичка, – сказал Званцев, – лети-ка сюда. Ситуация изменилась, так что нужно посоветоваться.

Кстати, как у тебя дела?

– Все в порядке, – безмятежно прозвенел хрустальный голосок. – Деньги со мной.

– Оставь их себе, – щедро разрешил Званцев. – Приедешь – получишь еще. Поторопись. Целую в попку.

Он прервал связь, мимоходом подумав о том, что никогда не позволяет себе говорить подобные вещи Оле в лицо – только по телефону. Все-таки было в ней что-то от ядовитой змеи. Она и красива была именно как змея – уж он-то знал, поскольку в свое время имел возможность оценить ее красоту не торопясь, во всех подробностях.

Оля приехала быстро – не то в силу своей дисциплинированности, не то потому, что ей были обещаны деньги.

Деньги Званцев ей выдал незамедлительно и пообещал по завершении операции подкинуть еще. Давал он, как всегда, не считая – просто запустил руку в сейф и вынул, сколько взяла рука. С Олей он мог себе это позволить: эта баба стоила дороже всех остальных сотрудников его агентства, вместе взятых.

– Сделай-ка кофе, раз уж ты все равно здесь, – попросил он и, когда кофе был подан, пригласил секретаршу сесть.

Он внимательно наблюдал за ней, без труда обнаруживая знакомые признаки: легкий лихорадочный румянец на высоких скулах, излишне порывистые движения холеных рук, характерный маслянистый блеск раскосых глаз, – и, хорошо зная причину ее возбуждения, ощущал тем не менее, что это возбуждение передается ему. «Черт возьми, – подумал Званцев, – совсем с ума сошел! Это же типичная зоофилия – хотеть эту гиену, у которой вся морда в свежей крови…» Он хорошо знал это ее состояние. Сейчас она легла бы с любым бомжом.., вот только бомжа она бы потом обязательно прикончила – точно так же, как самка паука после случки пожирает своего супруга, если тот не окажется достаточно расторопным и вовремя не унесет ноги.

– Н-ну, – начал Званцев, отпивая глоток кофе и стараясь не смотреть на отлично вылепленные колени своей секретарши, обтянутые черными чулками. Это потребовало от него немалых усилий – он основательно завелся, – и взгляд его, едва оторвавшись от ее колен, немедленно, словно намагниченный, прилип к ее губам. – Ты договорилась о встрече с этим Забродовым?

Оля кивнула, как обычно, экономя слова.

– Умница. Тогда сделаем так…

Инструктаж не отнял много времени: Оля схватывала все на лету, да и работа ей предстояла, в общем-то, пустяковая, если не брать в расчет того, что ей придется иметь дело не с разжиревшим бизнесменом, а с Забродовым. Это был серьезный противник, и Званцев специально обратил на это Олино внимание, зная, что та не пропустит ни слова мимо ушей. Во всем, что касалось работы, она напоминала надежную сверхэффективную машину.

– Ты все поняла? – спросил он напоследок.

Она снова кивнула и встала: разговор был окончен.

Устав бороться с собой, Званцев спросил:

– Погоди-ка. Ты не хочешь запереть дверь?

Она обернулась на полпути к выходу и улыбнулась.

Эту улыбку Званцев тоже знал очень хорошо: она сулила райское наслаждение, смешанное с болью в тех же пропорциях, что коньяк с кофе в его чашке – пятьдесят на пятьдесят. «Что ж, – подумал Андрей Игоревич, – время от времени можно позволить себе немного остренького…»

Спустя примерно час Оля легко поднялась со стола, одернула юбку, поправила свою короткую прическу и, цокая высокими каблуками, вышла из кабинета, оставив Званцева застегиваться, заправляться, приходить в себя и зализывать царапины и укусы. Правда, вытереть испачканный стол она все-таки не забыла. Как уже было сказано, она была идеальной секретаршей во всех отношениях.

– Уф, – сказал Званцев, когда дверь за ней закрылась. – Вот зверюга…

Он не сомневался в том, что Забродову сегодня вечером тоже достанется: однажды придя в возбужденное состояние, Оля долго не могла успокоиться.

Приведя себя в относительный порядок, директор охранного агентства «Борей» посмотрел на часы. День давно перевалил за полдень и теперь неумолимо катился к закату, с каждой минутой, казалось, набирая скорость.

Назначенный Балашихиным (мертвецом Балашихиным, не без удовольствия напомнил себе Званцев) срок неумолимо приближался. Пора было собирать людей: для охоты на крупную дичь нужен либо один профессиональный охотник, либо много идиотов с ружьями. Профессионалов в команде Званцева было мало – он сам да этот дурак Балашихин. Так что рассчитывать приходилось в основном на пушечное мясо. Он снова взялся за телефон и не клал трубку, пока не убедился в том, что все организовано наилучшим образом. Спустя десять минут после его звонка двое на микроавтобусе – том самом – отправились в прилегавший к микрорайону, в котором жил Лопатин, парк – искать беседку над прудом и устанавливать направленный микрофон. Через час они позвонили и доложили, что микрофон установлен, а автобус убран настолько далеко, насколько позволял радиус действия приемно-передающего устройства: никто не знал, с какой стороны появится Балашихин, и меры предосторожности не были излишними.

Выслушав доклад, Званцев велел своим людям ждать – одному в автобусе, а другому где-нибудь поблизости от микрофона, чтобы его, не дай Бог, не унесли какие-нибудь оказавшиеся поблизости юные радиолюбители, а то и просто рыщущие повсюду в поисках стеклотары бомжи. Он нанялся прямо на глазах: теперь вместо преуспевающего, всем довольного бизнесмена в директорском кресле сидел подсохший, суровый и настороженный офицер спецслужбы, занятый подготовкой сложной боевой операции. Казалось, ударь сейчас по нему топором – раздастся звон и посыплются искры. Наплевав на воздержание, он курил сигарету за сигаретой, сквозь зубы отдавая быстрые, короткие приказания. Каким бы простым и незатейливым ни казалось предстоявшее дело, нельзя было оставлять Балашихину ни единой лазейки: обнаружение и использование таких лазеек были частью профессиональной подготовки отставного майора.

Дело было не простым хотя бы потому, что Званцев рвал и метал. Балашихин пытался его кинуть… Наплевать, что он прежде всего хотел кинуть Лопатина – он пытался пробросить ЕГО, Андрея Игоревича Званцева, своего хозяина и благодетеля! Вопрос заключался не только и не столько в уязвленном самолюбии директора «Борея», сколько в том, что Балашихин своей неумной выходкой создавал опасный прецедент: его пример мог оказаться заразительным. О том, что он скопировал кассету, знали, как минимум, двое сотрудников, одним из которых был Гуня. Гуня знал также о том, что Балашихин пытался договориться с Лопатиным, и для него наверняка не составило труда сложить два и два. А уж о том, что знал Гуня, через несколько часов узнавало все агентство.

Это была опасная черта, и от немедленного увольнения его спасало только то обстоятельство, что за пределами офиса он становился нем как рыба. «Все равно от Гуни надо избавляться», – решил Званцев.

Это были лишние мысли, отвлекавшие его от дела, и Званцев решительно выбросил их из головы. Затушив сигарету, он извлек из кармана позвякивающую связку ключей, покопался в ней и, выбрав нужный, открыл им потайной ящик своего изготовленного на заказ стола.

Здесь хранилось то, что Званцев иногда в шутку называл аптечкой неотложной помощи, никогда, впрочем, не уточняя, что конкретно он имеет в виду.

В «аптечке» хранился богатый набор специальных препаратов как органического, так и искусственного происхождения, предоставлявший его владельцу широчайшую гамму возможностей воздействия на человеческий организм.

Здесь было все – от «сыворотки правды» до кураре и цианистого калия. Отдельно от ампул лежали одноразовые шприцы и даже такая экзотическая вещица, как духовая трубка для стрельбы отравленными иглами. Были здесь и сами иглы, аккуратно уложенные в плоскую коробочку – как раз такую, чтобы ее удобно было носить в кармане.

Трубка и коробочка с иглами были любимой игрушкой Званцева, и он испытал мимолетный укол сожаления, откладывая их в сторону: кончики игл были смазаны ядом, который в считанные секунды мог убить гиппопотама.

Любовно перебрав содержимое потайного ящика, Званцев выбрал ампулу с нужным раствором, умело надломил кончик, предварительно подпилив его специальной пилкой, и, держа ампулу на отлете, зубами разорвал прочную полиэтиленовую упаковку с одноразовым шприцем. Наполнив шприц мутноватой жидкостью, он надел на иглу предохранительный колпачок, уложил шприц в специальный футляр, хранившийся тут же, в «аптечке», и спрятал футляр во внутренний карман пиджака.

Он только успел задвинуть ящик и запереть его на ключ, как дверь распахнулась, и, даже не подумав постучаться, ввалился участковый. Такие визиты носили у него название «профилактической работы», случались с завидной регулярностью и означали, как правило, что у лейтенанта Ивантеева опять кончились наличные.

Званцев мысленно заскрипел зубами и закатил глаза, в то же время вскакивая из-за стола, приветливо улыбаясь лейтенанту, протягивая руку для дружеского рукопожатия и совершая массу других аллегорических телодвижений, которые должны были со всей ясностью продемонстрировать его полную готовность всемерно сотрудничать с органами охраны правопорядка. Ему хотелось размазать этот мешок с дерьмом по всем четырем стенам кабинета.

По лицу Ивантеева было видно, что он прекрасно знает об этом, но наслаждается безнаказанностью, по глупости своей не подозревая, что цел он до сих пор только потому, что Званцев старался привлекать к «Борею» как можно меньше внимания так называемых компетентных органов.

«Ах ты, мусор, – подумал Званцев, резко выключая улыбку. – Ну, я тебя…»

Это был старый трюк, и он сработал безотказно – ответная улыбка на подлой кирпично-красной роже лейтенанта тоже погасла. Званцев быстро убрал протянутую руку, и багровая клешня участкового впустую цапнула воздух. "Хулиганю, – подумал Званцев. – Ну и ладно.

К чертям, надоело. Пора поставить этого клоуна на место."

– Что, Петрович, – с нарочитой грубостью спросил он, усаживаясь на место, – опять бабки вышли? На что ж ты их тратишь-то?

На той части головы участкового, которая не была скрыта фуражкой, медленно проступило выражение тупого изумления: к такому обращению он не привык, по крайней мере здесь. Званцев между делом вспомнил вычитанное где-то утверждение: люди, которые не уважают себя сами, требуют повышенного уважения от окружающих. «Хрен тебе, а не уважение, мусорюга», – подумал он и, не скрываясь, посмотрел на часы. Было без чего-то пять – времени на то, чтобы «умыть» эту обезьяну, хватало с избытком.

– Времени у меня сегодня в обрез, – заявил он. – Сам понимаешь, я – не ты, мне бабки зарабатывать приходится, потому как просить меня мама с папой не научили.

И на себя зарабатывать, и на тебя, дармоеда. Поэтому – вот, держи.

Не глядя, он открыл дверцу сейфа, вынул оттуда пачку стодолларовых купюр, разорвал банковскую обертку и, подцепив одну бумажку, бросил ее на стол перед участковым, который стоял столбом, молча хватая воздух разинутым ртом и явно собираясь заорать.

– Не надо благодарить, – опередил его Званцев. – Забирай и отчаливай.

– Ах ты.., ах ты, бандитская рожа! – собравшись с мыслями, выдавил из себя участковый. – Ах ты,., кооператор херов!

– Кто?! – Званцев расхохотался. – Ну, братец, ну, развеселил! Ну ты и ископаемое! Год-то какой на дворе, ты хоть знаешь? В общем, или бери деньги, или вали отсюда писать рапорт: так, мол, и так, гражданин Званцев обозвал меня бараном и дармоедом и послал на хер, откуда и пишу… До пенсии доработать хочешь? – спросил он, снова переходя на серьезный тон. – Тогда хватай деньги и уноси ноги, иначе завтра же пойдешь работу искать.

Я ясно излагаю?

– Это мы еще посмотрим, кто яснее изложит, – проворчал Ивантеев, но деньги со стола исчезли: честно говоря, Званцев даже не успел заметить, когда и как это произошло. Во дает, подумал он с невольным восхищением.

Просто не день, а сплошной праздник…

– Оскорбление при исполнении… – продолжал бубнить участковый.

– Да брось ты дурака валять, Петрович, – миролюбиво сказал Званцев. – Ну какое у тебя тут исполнение?

Не срамись ты, честное слово… Ну говорю же: некогда мне с тобой, иди ты от греха… Баксы ведь небось в чулок складываешь, на иномарку копишь? А ты не подумал, что я мог номера купюр переписать?

Ивантеев заметно вздрогнул: выстрел угодил точно в цель, да Званцев в этом и не сомневался, поскольку во все времена предпочитал точное знание самым гениальным догадкам.

– Так я же что, – забормотал участковый. – Я ж ничего. Для порядка только, потому что, сами понимаете…

А так я ничего…

– То-то и оно, – со вздохом сказал ему Званцев, – что ты – ничего. А ничего – это, брат, пустое место.

Ну все, ступай, ступай, некогда.

Он демонстративно уставился в лежавшие на столе бумаги и не поднимал головы до тех пор, пока за лейтенантом не закрылась дверь. Он ожидал, что Ивантеев хотя бы хлопнет дверью на прощание, но та закрылась тихо, и даже защелка, казалось, чмокнула приглушенно, чуть ли не шепотом. "А ведь он мне это припомнит, – подумал Званцев. – Во всяком случае, попытается. Ну и черт с ним! Чтобы следить за тем, как исполняются законы, и уж тем более чтобы использовать эти законы в своих интересах, их, законы эти самые, надо, как минимум, знать.

Ну просто прелесть что за день! Все у меня сегодня получается!"

Он снова посмотрел на часы и встал. Пора было отправляться на прогулку по парку, подышать свежим воздухом и полюбоваться живописным прудом с беседкой на берегу.