– Не нужна тебе никакая собака, – проворчал Марат Иванович. – Собака в твоем доме уже живет.

Вернее, кобель.

– Мерси, – сказал Илларион. – Так как насчет колечка, хозяин?

– Ветеринар тебе нужен, а не колечко, – буркнул Марат Иванович. – Телефончик дать?

Илларион снова рассмеялся.

Вернувшись домой, он часа полтора метал ножи в укрепленный на стене липовый спил, а потом выбрал себе книгу и до самого вечера провалялся на диване, скользя глазами по строчкам и ощущая сквозь ткань нагрудного кармана приятное покалывание серебряных завитков. Его неприятности уже начались, но он пока об этом не знал.

Воскресенье было похоже на кромешный ад.

В течение этого, показавшегося ей длинным, как геологическая эпоха, дня мадам Лопатина узнала о себе и окружающем ее мире столько, сколько не дала ей вся предыдущая жизнь. Неожиданно вырванная из плавного течения этой жизни и грубо брошенная на скрипучие нары вместе с содержательницей притона, двумя затеявшими драку в общественном месте алкоголичками и карманной воровкой, промышлявшей на Казанском вокзале, Вера Степановна с недоумением, постепенно перешедшим в смертельный испуг, убедилась в том, что для блюстителей порядка нет никакой заметной разницы между ней, кассиром культторга и женой следователя городской прокуратуры, и этими отбросами. Что же касается «отбросов», то они и вовсе повели себя странно. Вместо того чтобы склонить головы перед ее несомненным культурным, интеллектуальным и социальным превосходством, они обращались с мадам Лопатиной как с грязью, чем довели ее до настоящей истерики, на которую, как это ни удивительно, по ту сторону обитой железом двери никто не прореагировал.

В течение этого бесконечно длинного дня Веру Степановну трижды водили на допрос. Все три раза ее допрашивали новые люди, и ни один из них даже отдаленно не напоминал симпатичных оперуполномоченных из отечественного сериала «Менты», который Вера Степановна смотрела, не пропустив ни единой серии, несмотря на язвительные замечания дурака-мужа. Теперь она убедилась, что дурак-муж, оказывается, был не так уж не прав: допрашивавшие ее люди показались ей грубыми, неотесанными и сильно отставшими в умственном развитии типами. В ее положении ей было не до нюансов, и она совершенно не заметила, что проводившие допросы сотрудники ОБЭП остались о ней точно такого же мнения. Не в силах до конца поверить, что все это происходит наяву, и продолжая слепо верить в то, что все как-нибудь утрясется, Вера Степановна с тупым упорством настаивала на том, что пакет с деньгами она нашла на улице, повергая своих следователей в состояние тихого бешенства.

Последний из допрашивавших ее следователей был самым старшим по возрасту и обладал немалым опытом.

Быстро поняв, с кем имеет дело, он глубоко вздохнул, ослабил узел старомодного галстука, без удовольствия попил желтоватой воды из графина и устало сказал:

– Вот что, Вера Степановна. Вы, похоже, не вполне понимаете, что с вами произошло и, в особенности, что может произойти дальше.

Мадам Лопатина горячо и не слишком связно ответила в том смысле, что да, она этого не понимает и понимать отказывается, что деньги она нашла в кустах (в предыдущий раз она сказала, что на скамейке возле автобусной остановки) и что все они еще пожалеют, потому что ее муж – следователь прокуратуры.

Пожилой обэповец снова вздохнул и дословно процитировал ей статью уголовного кодекса, имевшую прямое касательство к изготовлению фальшивых денежных знаков, сделав особый упор на сроки, которые государство склонно давать за такие дела своим не в меру предприимчивым подданным. После этого он терпеливо и доходчиво, как маленькому ребенку, объяснил мадам Лопатиной положение, в которое она умудрилась попасть: ее взяли не с несчастной какой-нибудь десятидолларовой бумаженцией на руках – нет, при ней было СТО ТЫСЯЧ поддельных долларов. Он, старший оперуполномоченный, понимает, конечно, что она не сама их отпечатала, но ему очень хотелось бы знать, кто – конкретно! – и за что дал ей эти деньги. Упорство, с которым она отстаивает свою не выдерживающую никакой критики версию, сказал он, конечно же, похвально, но она, как разумная женщина, не может не понимать, что тем самым берет все на себя.

А сто тысяч долларов – это, знаете ли, не просто изготовление и сбыт. Это, сказал он, изготовление и сбыт в особо крупных размерах, так что на волю вы выйдете – если, конечно, доживете, – где-нибудь на втором или третьем десятке третьего тысячелетия…

Третье тысячелетие добило Веру Степановну окончательно. То, что до сих пор казалось просто досадной неприятностью, предстало вдруг в совершенно новом и весьма неутешительном ракурсе. Она внезапно осознала, насколько хрупок ее маленький мирок и насколько мизерны ее победы над мужем, свекровью, сослуживцами и соседями.

Вера Степановна разрыдалась. Закончив рыдать, она сделала длинное и путаное признание, основной упор в котором пришелся на то, что ее недотепа-муж наконец-то отважился взять на лапу, но ухитрился и тут попасть впросак. По ее словам, он самолично отдал ей деньги и попросил положить их в банк.

– И вы, разумеется, не знали, что это за деньги, – с непонятной интонацией сказал следователь.

– Разумеется, – с достоинством ответила Вера Степановна. – Он сказал, что получил наследство.

Старший оперуполномоченный отдела по борьбе с экономической преступностью капитан Гусев вздохнул и поморщился. Опять дело о коррупции… Бросить все к чертовой матери, подумал он, и уехать к тетке в деревню, пусть сами разбираются. Уроды… Ну что им неймется? Нет, пора на пенсию, пока до самого не добрались…

Лопатина он знал – не то, чтобы близко, но встречаться пару раз приходилось – и считал его человеком недалеким, но честным. Неподкупность Лопатина, насколько понимал капитан, происходила оттого, что его до сих пор никто не пытался купить. Подперев голову ладонью, он с ненавистью смотрел на мадам Лопатину, которая, махнув на все рукой, увлеченно топила мужа. Дура, брезгливо думал Гусев. Неужели трудно было придумать что-нибудь? Наследство там получила или кольца фамильные продала… Ну купилась на фальшивку, ну принесли тебя черти в банк, который тебе с этой макулатурой обходить надо было, – так с кем не бывает? Что ж ты, дура, мужу могилу роешь? Привлечь тебя, что ли, за соучастие?

Замять бы все это, с тоской подумал Гусев. И следак был бы по гроб жизни обязан, и вообще… Не получится, решил он. Начальство землю роет, и негоже привлекать к себе начальственное внимание. Лопатин сам виноват.

Брать надо понемногу и очень, очень осторожно… А это что же? Сто тысяч, и на всех – один и тот же номер. Неужели не знал, что жена – дура? Надо было хотя бы спрятать этот мусор как следует…

Он вздрогнул и стал прислушиваться, но через полминуты снова расслабился. Боже, ну что за бред! Какой-то взломщик в перчатках и, что характерно, в галстуке…

Умнее ничего не придумала, корова бестолковая… И главное, в воскресенье! У-у, бестолочь!

– Вот что. Вера Степановна, – устало сказал он. – Вот вам бумага и ручка. Вы все это здесь подробненько мне опишите, как вам это представляется… Только пишите не торопясь, обдуманно… Это ведь, знаете ли, как у американцев: все, что вы напишете, может быть использовано против вас.

– Чего? – переспросила мадам Лопатина, которую сбили с мысли.

– Есть такая штука, – сказал Гусев, не испытывавший никакого желания помогать этой завравшейся толстухе. – Что-то вроде перечня прав арестованного, который ему обязаны зачитывать при аресте. Вы пишите, пишите, не буду вам мешать. Только подробно пишите.

– Как – подробно? – возмутилась Вера Степановна. – Я уже все рассказала. Мне домой пора, у меня ребенок некормленый сидит. А вы мне тут про Миранду какую-то…

Гусев закурил, прикрыл глаза и так, с закрытыми глазами и с сигаретой, зажатой в уголке тонкогубого рта, сказал:

– Домой… Домой пойти никак не получится. Так что принимайтесь-ка за дело.

Он встал и вышел в коридор, чтобы не слышать доносившихся из кабинета воплей. Поманив к себе пробегавшего мимо сержанта, он сказал ему:

– Ты посиди там.., мне отлучиться надо на полчасика…

Сержант вопросительно взглянул на дверь и перевел взгляд на Гусева.

– Не обращай внимания, – сказал тот. – Это у меня одна мадам с липовыми баксами засыпалась. Пусть покричит, если хочется. Она там должна показания свои написать, так ты проследи, пожалуйста.

– Ага, – сказал сержант, вынимая из петли на поясе резиновую дубинку.

Он вошел в кабинет, и доносившиеся оттуда возмущенные вопли стихли раньше, чем за ним закрылась дверь.

– Тонкая наука – психология, – сообщил капитан Гусев пустому коридору и побрел в соседний кабинет, чтобы закончить партию в шахматы с лейтенантом Киреевым.

Утром Гусев отправился в прокуратуру и встретился с Лопатиным. Следователь Лопатин выглядел не ахти, что, учитывая сложившуюся ситуацию, Гусева ничуть не удивило.

– Здорово, Андреич, – сказал ему Гусев. – Дело у меня к тебе.., как бы это выразиться.., деликатное, в общем.

– Выкладывай, – закуривая, сказал Лопатин.

В кабинете с самого утра слоями висел табачный дым, и Гусев между делом подумал, что все эти самоограничения и разговоры о том, что бросать курить надо постепенно, просто дерьмо собачье. Или ты куришь, или бросаешь, третьего не дано. Да и то… Взять, к примеру, Лопатина – бросал, бросал, а чуть зацепило – и задымил как паровоз…

Гусев еще не знал, что зацепило Лопатина вовсе не чуть-чуть.

– Это ты, что ли, мою мадам повязал? – спросил Лопатин, нервно жуя фильтр сигареты: новая привычка, появившаяся у него за последние сутки. Гусев отвел глаза и стал старательно смотреть в угол: эта новая привычка казалась ему отвратительной.

– Считай, что я, – с неохотой ответил он.

– Так, – сказал Лопатин. – И с чем же?

– А то ты не знаешь! – произнес Гусев.

– Ума не приложу, что эта курица могла сотворить, – сказал Лопатин. Глаза его при этом нехорошо бегали, ни на секунду не задерживаясь на месте, и Гусев ему не поверил.

– Андреич, – проникновенно сказал он, – брось.

Дело и без того – сплошное говно. Давай не будем усугублять.

– Ты эти ментовские штучки брось, – каким-то не своим, скрипучим, будто несмазанным, голосом сказал Лопатин. – Если есть что сказать, говори, а нету – не обессудь. У меня работы выше головы.

Гусев скривился.

– Ну что ты, ей-богу, как маленький, – с обидой протянул он. – Впрочем, как знаешь. Твою, как ты выразился, мадам взяли вчера в банке при попытке положить на именной счет сто тысяч долларов США. Липовых долларов. Чувствуешь, чем дело пахнет?

Константин Андреевич содрогнулся. Сам того не зная, Гусев нанес удар сразу с двух сторон. Впрочем, Лопатин быстро собрался в тугой комок и напустил на лицо совершенно каменное выражение. Раскисать и предаваться отчаянию было некогда.

– Бред какой-то, – сказал он. – Вы там ничего не перепутали? Откуда у моей Степановны сто штук, да еще липовых? Сама она их, что ли, нарисовала?

– Нет, – тоже закуривая, отозвался Гусев, – не сама, конечно. Говорит, у тебя взяла. Наконец-то, говорит, мой пентюх на лапу взял, да и то фальшивыми…

– Совсем свихнулась, – очень правдоподобно имитируя раздражение, проворчал Лопатин. – Она у вас где, в КПЗ?

– Да, – сказал Гусев. – Только теперь это по-другому называется.

– Дело не в названии, – дернув плечом, сказал Лопатин. – Ее надо было для начала в трезвяк, чтобы поостыла малость. То-то я смотрю, у тебя физиономия как у станового пристава…

– Это ты к тому, что она врет? – уточнил Гусев.

– А к чему же, по-твоему? Сам подумай: кто это мне ни с того ни с сего сто штук отвалит? Да еще фальшивых…

– А где она их взяла в таком случае? – кривясь сильнее прежнего, спросил Гусев.

– Да я-то откуда знаю?! – взорвался Лопатин. – В глаза не видел никаких долларов! А если бы увидел, то, поверь моему слову, в банк с ними не побежал бы. Влипла во что-то, курица, а теперь и меня за собой тащит.

– Уф, – сказал Гусев. – Ну, знаешь… Помощи от тебя как от козла молока. Мне-то что делать прикажешь?

Она, между прочим, требует очной ставки.

– Со мной, что ли? – вызверился Лопатин. – Давай! Давай, блин! И очную ставку, и дактилоскопическую экспертизу…

– Чего?! – не поверил своим ушам Гусев. – Это с денег, что ли, отпечатки снимать? Ты в своем уме или совсем охренел с перепугу?

– О! – почти обрадованно подхватил Лопатин. – И психиатрическую экспертизу тоже! Может, вы все там чокнулись, начиная с нее и кончая тобой. Может, у вас там ремонт, и вы все краски нанюхались А?

– X.., на, – огрызнулся Гусев. – Нет у нас никакого ремонта.

– Так вам, бездельникам, и надо, – успокаиваясь, сказал Лопатин. Внутри у него все дрожало как овечий хвост. Он понимал, что погиб, и от окончательного уничтожения его отделяет ровно столько времени, сколько понадобится бандитам Агапова на то, чтобы отправить этому вот Гусеву анонимку. Им даже не придется много писать, достаточно просто накорябать: Лопатин, мол, берет, – и номера купюр… Или у них у всех один номер? Но, пока этого не произошло, он решил идти напролом в надежде на то, что кривая вывезет. Кроме того, он сгорал от желания расквитаться наконец с мадам Лопатиной. Вот уж воистину, жадность фрайера сгубила… – Поработайте, – уже совсем спокойно продолжал он. – Поройтесь, поищите.

Нечего тут передо мной, понимаешь, пальцами вертеть…

Тем более что в пальцах у тебя, капитан, ничего и нету.

Да ты не надувайся, как жаба, не на что тут обижаться. Ну предположим, деньги эти – мои. Предположим даже, что это я их от нечего делать нарисовал… Чем докажешь-то?

Ее слово против моего – вот и все твои доказательства.

Так не работают, капитан.

– Ты меня еще поучи, как мне работать, – огрызнулся Гусев. – Заключение дактилоскопической экспертизы будет готово к двенадцати. Приезжай, устроим вам очную ставку. Только…

Он замялся.

– Ну? – поторопил его Лопатин.

– Жена ведь она тебе, – тихо сказал Гусев.

– Тебе бы такую, – еще тише ответил Лопатин.

Очная ставка состоялась точно в двенадцать ноль-ноль. Константин Андреевич мог гордиться собой: впервые в жизни он, не дрогнув, выдержал бешеный напор своей супруги и твердо стоял на своем: никаких денег он в глаза не видел и понятия не имеет, откуда они взялись у гражданки Лопатиной Веры Степановны. Акт экспертизы подтвердил его слова. На самих долларах, разумеется, ничего достойного внимания обнаружить не удалось, но зато на черном пластиковом пакете, в котором эти доллары лежали, было полно отпечатков, и все они до единого принадлежали гражданке Лопатиной.

Держа акт перед глазами, Гусев еще раз спросил у мадам Лопатиной, где и при каких обстоятельствах она впервые увидела эти деньги. Вера Степановна, успевшая за ночь выработать новую версию событий, которая, по ее мнению, должна была с наибольшей вероятностью утопить мужа, ответила, что деньги ей передал сам Лопатин.

– Из рук в руки? – уточнил Гусев.

– Да, – ответила мадам Лопатина, старательно роя себе яму.

Лопатин, догадавшийся, что за, бумагу держит в руке капитан, криво усмехнулся.

– Деньги были в пакете? – спросил Гусев.

– Да, в черном таком пакете, полиэтиленовом, с ручками…

– Вот в этом? – спросил Гусев, доставая из ящика стола пакет – не тот, но очень похожий.

– Д-да.., нет, в другом. Рисунок был другой, – заявила мадам Лопатина.

– Этот? – спросил Гусев, показывая ей тот самый пакет.

– Этот, – присмотревшись, твердо ответила Вера Степановна. – Точно, этот.

– Как при этом был одет ваш муж? – спросил Гусев.

– Обыкновенно, – пожала плечами Лопатина. – Брюки, рубашка, тапочки…

– Кепка, перчатки, шарф на нем были? – скороговоркой спросил Гусев.

Ему все это уже надоело. Он видел, что врут оба, но Лопатин, по крайней мере, был последователен в своем вранье и потому имел шанс выкрутиться. Мадам же Лопатина уже успела довести капитана до белого каления.

– Какая кепка? – возмутилась Вера Степановна. – Дома, на кухне…

– Значит, так и запишем: кепки, перчаток и шарфа на гражданине Лопатине в момент передачи денег не было, – суконным голосом уточнил Гусев, барабаня двумя пальцами по клавишам пишущей машинки.

– Пишите, пишите, – проворчала мадам Лопатина. – Ерундой занимаетесь, а он – вот он, сидит себе, улыбается…

– Ознакомьтесь, – сухо сказал Гусев, протягивая ей акт экспертизы.

– Чего это? – в своей неподражаемой манере отреагировала мадам Лопатина.

– Это акт дактилоскопической экспертизы, – все так же сухо пояснил Гусев.

Вера Степановна взяла бумагу в руки и стала читать, еще не слыша отчетливого скрипа, с которым сходились за ее спиной тяжелые створки ворот ада.