Глава 1

Моросил надоедливый мелкий осенний дождь. Катя Фролова с большим пестрым зонтиком в руках спешила по улице. Она хотела как можно скорее попасть к ресторану «Валдай». Вчера ей не повезло, а вот сегодня она надеялась, что все сложится как обычно. Ее кто-нибудь снимет, и она заработает. Подруга, на которую она рассчитывала, сослалась на насморк и отказалась идти.

Сегодня была суббота, занятия закончились раньше, что было на руку Кате. Родители уехали на дачу копать картошку и снимать яблоки, так что Катя Фролова, ученица восьмого класса гимназии с английским уклоном, была предоставлена сама себе.

Она бросила портфель и долго, как опытная женщина, прихорашивалась перед зеркалом, выставив на полочку всю косметику матери. В душе она проклинала свою подругу, высоченную Зойку, обзывала ее всякими словами. Для верности она перезвонила ей.

– Так ты идешь или нет? – строго спросила Катя.

– Я не могу. Ты же понимаешь… Слышишь, как я разговариваю?

Действительно, Зойка разговаривала гнусаво.

– А тебя там никто и не просит говорить.

– Знаешь, Катька, я боюсь заболеть. Да меня и мать не пускает.

– А ты скажи, что идешь ко мне слушать музыку и заниматься английским.

– Она не поверит и уж точно не отпустит.

– А ты что, забыла, что должна мне полтинник?

– Да помню, Катька, помню. Вот оклемаюсь, насморк пройдет, заработаю и отдам.

– Смотри, подруга, счетчик включен, – по-взрослому сказала Катя и добавила:

– Слышишь, он уже начинает щелкать? – она постучала ногтем по микрофону трубки.

Зойка захихикала.

– Досмеешься у меня, дылда. Это тебе не в подъездах с азербайджанцами трахаться. Полтинник – деньги немалые. Так что в среду чтобы приготовила!

– Ладно, ладно, Катька, не нервничай. Ты же знаешь, я всегда отдаю. А куда ты пойдешь? – на всякий случай спросила Зойка.

– А ты что, собираешься прийти?

– Не знаю, может… – замялась Зойка.

– Я буду возле «Валдая». Подскакивай, вдвоем сподручнее ведь работать.

– Ладно, видно будет, – прогнусавила Зойка и повесила трубку.

«Вот сучка! Грудь третьего размера, а она работать не хочет. Ну ладно, я с ней разберусь!»

Катя натянула на майку кожаную косуху, одернула. коротенькую юбочку, сунула ноги в ботинки, выбежала на кухню и глянула в окно. По стеклу струились капли дождя, перечеркивая пейзаж.

– Только этого мне не хватало, – буркнула Катя, – еще простыну – буду гнусавить, как Зойка.

Она открыла свою сумку, слишком большую для ее маленькой хрупкой фигурки, заглянула внутрь. Салфетки, косметика, несколько пестрых пачек презервативов и газовый баллончик, который она вытащила у своей матери из плаща…

Полностью экипировавшись, взглянув перед выходом в зеркало, Катя осталась вполне довольна своим видом. Единственное, чего у нее не было, это денег. А она любила, несмотря на свои тринадцать с половиной лет, чтобы у нее в кармане всегда были деньги.

И вот сейчас, когда она аккуратно обходила лужи, единственным утешением для нее было то, что насморк – не сифилис. В свои тринадцать лет Катя Фролова умела делать очень многое, и в классе она слыла едва ли не самой крутой. Вот уже год, как у нее почти всегда водились деньги. Ей не повезло: в одиннадцать лет ее изнасиловали на чердаке два старшеклассника – Витька и Колька. К тому же сделали это неумело… Но все обошлось.

А затем Катя поняла, что это ей нравится. А потом она поняла и другое: мужчинам это тоже нравится и они готовы платить за это деньги, и деньги немалые, по ее понятиям.

И Катя Фролова, почти отличница, занялась выгодным промыслом. Она пополнила ряды представительниц древнейшей профессии, хотя себя проституткой Катя не считала. Зарабатывала она себе не на жизнь, а на удовольствия. Мать, наверное, кое о чем догадывалась, но Катя умело врала. Она говорила, что занимается переводами, репетиторством и иногда водит туристов по Москве, показывая достопримечательности.

– Чертова погода! – бормотала Катя, пока шла до ресторана.

К сожалению, у нее не было денег даже на чашку кофе, и поэтому пришлось торчать у входа. Дождь все накрапывал. Становилось прохладно. Катя поеживалась.

Даже сигарет не на что купить!

И тут она увидела высокого парня в длинном светлом плаще, вышедшего на крыльцо и пытающегося закурить. Огонек от зажигалки все время задувало ветром.

Катя подошла к нему и приподняла свой пестрый зонт. Парень взглянул на нее и подмигнул. Катя подмигнула в ответ.

– Что, крошка, закурить хочешь?

– Не отказалась бы, – во весь рот улыбнулась Катя, показывая ровные белые зубы.

Парень протянул ей пачку «Мальборо». Катя вытащила одну сигарету и помедлила.

– Да бери еще. Вдруг, тебе долго придется торчать. Твой парень не пришел на свидание?

– Нет у меня никакого парня, – буркнула в ответ Катя и вытащила три сигареты.

Парень щелкнул зажигалкой, Катя затянулась.

– Ну ладно, крошка, мне пора, – парень взглянул на часы и, увидев медленно движущееся такси, махнул рукой.

«Вот черт, не повезло! Неплохой парень и, наверное, не жадный».

Такси приостановилось, парень открыл дверцу, придержал полу плаща, сел и через опущенное стекло помахал Кате. Девочка тоже махнула ему в ответ.

«А может, он еще вернется? Наверное, я ему понравилась. Интересный парень, но сильно смахивает на голубого».

Голубых Катя не любила. Они вызывали у нее холодное отвращение, как лягушки, змеи и пиявки. Но разговаривать с гомиками было интересно. Они, как правило, были образованными и остроумными, чего не скажешь о представителях солнечного Кавказа. Все их комплименты Катя знала наперед: «Дэвочка, повернись так», «стань так», «твоя попка как пэрсик». С представителями Кавказа Катя по возможности старалась не иметь дел. Но довольно часто на нее наезжали то осетины, то чеченцы,. пытаясь взять в оборот и получать с нее деньги. Поэтому Катя старалась менять места своей работы.

Смеркалось. Зажигались огни рекламы. Катя зябко ежилась.

«Наверное, день сегодня такой, наверное, звезды расположены неудачно», – она посмотрела на небо.

Но там не было видно не то что звезд, но даже облаков. Небо было ровным и серым, чуть подсвеченным заревом большого города. Проносились шикарные авто, останавливались такси. Роскошные парочки выходили из машин, направляясь в ресторан.

Катя бурчала им вслед:

– Раскормленные индюки! Козлы вонючие!

Ей иногда нравилось ругаться матом, особенно если было холодно и настроение было никудышным. Именно таким, как сейчас.

Григорий Синеглазов, сорокапятилетний мужчина с довольно длинными волосами, начинавшими седеть, развязал тесемки коричневой коленкоровой папки, положил ее себе на колени. Его глаза, под которыми были темные круги, сузились.

В кончиках пальцев появилась дрожь. Он раскрыл папку и одну за другой принялся вытаскивать большие глянцевые фотографии. Он раскладывал их на журнальном столике так, как раскладывают карты в пасьянсе. Менял местами, облизывал пересохшие губы и вздрагивал.

– Забавно… забавно… – шептал мужчина, – как же ты визжала! Как же ты хотела! Но потом ты хотела выскочить, и это тебе не удалось. Ключик-то от квартиры лежал у меня в брюках, а ты об этом не знала. Я поймал тебя у самой двери.

На фотографии было распластанное в ванной, исполосованное бритвой мертвое тело. Глаза вытаращены, язык вывалился, мокрые волосы прилипли к краю ванны.

– Люблю мелкие подробности, – проговорил мужчина и, подняв за уголок следующий снимок, поднес к глазам.

На этом снимке была окровавленная голова совсем молоденькой девушки, почти ребенка. Следующая фотография задрожала в пальцах Григория Синеглазова. В раковине умывальника лежала аккуратно обмытая отрезанная женская рука. Пальцы были выпрямлены, и рука с, колечком казалась фарфоровой. На запястье поблескивали часы. Снимок был настолько отчетлив, что мужчина мог видеть даже время, остановленное вспышкой фотолампы: два часа пятнадцать минут.

Григорий Синеглазов отлично помнил эту ночь. Он помнил девушку, почти подростка, он помнил, как она немного запинающимся голосом соврала, что ей уже восемнадцать лет. На самом же деле ей было не более четырнадцати, может быть, четырнадцать с половиной. Именно такой возраст больше всего возбуждал референта по экономическим вопросам, кандидата экономических наук Григория Синеглазова, разведенного шесть лет назад. Он быстро просматривал снимок за снимком. В уголках глаз собрались слезы.

– Какие вы все хорошенькие! – прошептал Синеглазов и судорожно вздохнул. – Какие вы хорошенькие! Как я вас всех люблю!

Все фотографии были ужасны. Они больше напоминали страницы патологоанатомического атласа, чем снимки, сделанные фотографом-любителем.

Руки, отделенные от туловища, вспоротые животы, вывалившиеся кишки, отрезанные груди, уши, разорванные рты, выколотые глаза. На обратной стороне каждого снимка были аккуратно проставлены дата и имя жертвы. Возможно, имена были не настоящие, но если жертва называлась Валей, Таней, Мариной, Григория это вполне устраивало. Его абсолютно не интересовало настоящее имя девчонки: Валя так Валя, Катя так Катя.

Просматривая снимки, Синеглазов возбуждался все больше и больше. И он понимал, что уже не сможет сегодня спать спокойно, что ему опять хочется крови, хочется наслаждения, хочется видеть наполненные ужасом глаза жертвы.

Он быстро собрал снимки, аккуратно сложил, завязал на бантик тесемки и спрятал коричневую коленкоровую папку в секретер, где лежали фотоаппараты.

Затем он взглянул на свое отражение:

– Ну что ж, Гриша, время пришло.

Он потуже затянул узел итальянского шелкового галстука с миниатюрными смешными машинками – такими, как их рисуют дети, сунул в карман пиджака пачку сигарет, накинул на плечи синее кашемировое пальто и, оставшись вполне довольным своим внешним видом, вертя на пальце ключи от машины, быстро сбежал вниз. Его серая «вольво», хоть и не новая, но все еще довольно привлекательная, поблескивала, вымытая дождем, прямо у подъезда на небольшой площадке. Кровавой капелькой мерцал огонек сигнализации.

«Хорошо бы сегодня найти какую-нибудь совсем молоденькую, но с большой грудью и худыми острыми коленками!»

Такая однажды попалась Григорию. Это было в прошлом году. Он снял девочку возле ресторана «Прага». Она назвалась Мариной. Этот фотоснимок хранился на самом дне папки, и Григорий Синеглазов любовался им только в самые торжественные моменты своей жизни.

– Все будет хорошо, – сказал он сам себе, вставляя ключ в замок зажигания и запуская двигатель.

Затем он щелкнул кнопкой магнитофона, и в кабине зазвучала мягкая, спокойная музыка. Это была запись Патрисии Каас, которая очень нравилась Синеглазову. Но не как женщина, а как певица. Ее песни не возбуждали Григория, а наоборот, приводили его в состояние равновесия и придавали уверенности в себе.

Дела в посреднической фирме «Гарант», где Синеглазов был не последним человеком, шли как нельзя лучше. За последние пару месяцев было совершено четыре крупные сделки, и в кармане кашемирового пальто в большом бумажнике из мягкой крокодиловой кожи лежало четыреста долларов. Остальные деньги он хранил, заложив в толстую книгу, предназначенную для психиатров.

Это была книга по сексуальным извращениям. Григорий иногда любил полистать страницы, при этом криво улыбаясь и причмокивая. Там были описаны такие ужасные случаи, до которых ему еще очень далеко. И еще Синеглазов очень любил вырезки из всевозможных газет. Несколько коричневых папок лежало в глубине секретера, заполненные вырезками из разных газет и журналов.

А вот тоненькая синяя папка была посвящена ему. В ней хранились фотографии его жертв, фотографии, напечатанные в газетах, показанные по телевидению. По сей день милиция и родственники безуспешно пытались отыскать без вести пропавших девочек.

Это была любимая папка Григория Синеглазова. И он время от времени тешил себя надеждой, что когда-нибудь она станет очень толстой, такой толстой, как коричневая. И все, что там будет, будет посвящено ему – Григорию Синеглазову, человеку, который мечтал стать хирургом.

Но родители решили по-другому и отдали Григория – конечно же, по большому блату – в престижный Плехановский институт. Григорий закончил его с отличием, хоть в душе люто ненавидел экономику. Но специалист он был отличный.

Сразу же после окончания его распределили в Госснаб, выдали сафьяновые корочки.

Но проработал там Григорий недолго. Началась перестройка, и всевозможные реформы уничтожили эту славную тихую организацию.

Григорий почти полгода был без работы. Попытался устроиться в один из коммерческих банков, но чуть не оказался за решеткой. Председатель банка и два его заместителя, уехав в отпуск за границу, так и не вернулись. Вместе с ними не вернулись и деньги вкладчиков. ФСБ, ФСК, налоговая инспекция очень долго мучили оставшихся сотрудников. Больше всех досаждали клиенты, но им Григорий радовался, ведь он проработал в банке всего лишь две недели и не был ни в чем замешан. Его оставили в покое.

Затем ему повезло. Он встретил одного из своих однокурсников по «Плешке». Тот процветал. Имел свою фирму и после бутылки джина с тоником предложил Григорию:

– Ты, Гришка, мужик сообразительный, а мне такие нужны. Замы у меня никудышные. Я их, скажу откровенно, держу лишь для того, чтобы в случае чего все свалить на них. Если хочешь, я возьму тебя референтом. Ответственности никакой, а дела проворачивать можно крутые. Ведь в основном мы работаем с наличкой.

Григорий попросил два дня на то, чтобы подумать. На третий день Синеглазов в строгом сером костюме уже был в офисе посреднической фирмы со звучным названием «Гарант». Что и кому гарантировала фирма, было не понятно. А самое главное, было не ясно, чем она может гарантировать… Но офис был шикарный.

Однокурсник усадил Григория в кожаное кресло, посмотрел ему в глаза.

– Ну что, Григорий, я тебя поздравляю. Теперь ты мой подчиненный. Вот тебе бумаги. Разберись с ними и подумай, что можно сделать. А вот на эту бумагу надо написать ответ, она – из налоговой инспекции. Но налоги, как ты понимаешь, мы платим исправно, и поэтому постарайся придать всему вид законности, чтобы ни одна сволочь не докопалась.

Григорий кивнул и занялся делом. Ему удалось представить дела фирмы так, будто она работает даже себе в убыток, занимаясь при этом благотворительностью направо и налево…

Уже через полгода Григорий Синеглазов смог купить себе квартиру на проспекте Мира. Квартира была неплохая – с большой кухней и двумя комнатами.

Одна была очень большая, а вторая очень маленькая. Но Григория это устраивало.

В маленькой он устроил фотолабораторию и спальню. А в большой была гостиная и полки с книгами. А главное – нашлось место и для родительского секретера со сложным замочком, с множеством полочек и выдвижных ящичков.

Поначалу на Синеглазова сотрудницы фирмы «Гарант» поглядывали довольно скептично. Но со временем он приоделся, приобрел автомобиль, хоть подержанный, но в хорошем состоянии. Это придало ему веса. Но как ни пытались женщины фирмы «Гарант» затащить его к себе в постель или попасть в постель к нему, это им не удавалось. И в офисе поползли противные сплетни, которые распускала любовница шефа, его секретарша Анжела.

Женщины вначале шепотом, потом довольно откровенно стали поговаривать, что Григорий Синеглазов импотент. Эти слухи были опровергнуты довольно скоро.

Как-то на одном из банкетов, когда все перепились, а шефу позвонила жена и он покинул праздник, Григорию представилась возможность – вернее, это была просьба шефа, уверенного в том, что Григорий Синеглазов импотент, – отвезти домой Анжелу. Григорий выполнил просьбу своего бывшего однокурсника, а теперь президента фирмы. Он отвез Анжелу домой в роскошную однокомнатную квартиру, купленную на деньги шефа, и там, в этой квартире, Григорий не ударил лицом в грязь. Он остался с Анжелой, и та призналась ему утром, что такого мужчины, как Григорий, она еще не знала. А мужчин на двадцатисемилетнем жизненном пути Анжелы попадалось немало.

Григорий тоже остался доволен.

И теперь, время от времени, когда шеф уезжал в командировки, Григорий наведывался к Анжеле. И та рассказывала ему, сладострастно постанывая и вздыхая, все секреты фирмы, а уж она-то их знала – шеф считал ее доверенным лицом.

Так что все у Григория складывалось наилучшим образом. А то, что он извращенец, или, как пишут в бульварной прессе – сексуальный маньяк, никто даже и не догадывался. Знали об этом только жертвы.

Но мертвые, как известно, молчат. А Григорий еще ни разу не отступил от своих правил – каждая жертва становилась трупом, над которым он долго и изощренно глумился, затем расчленял, ждал, пока сойдет кровь, тщательно мыл части тела, запаковывал их в целлофан, большой рулон которого он приобрел на рынке развозил в разные концы города и прятал.

И вот сейчас этот человек с горящим взглядом темно-серых глаз спокойно вел машину. Дворники смывали капли дождя, салон наполнял приятный голос Патрисии Каас. Григорий покачивался, уверенно поворачивая руль то вправо, то влево.

Жертвы он находил всегда в разных местах. Сейчас он выехал на Калининский проспект. Сердце ему подсказывало, что вскоре он найдет то, что ищет. Григорий внимательно смотрел по сторонам. Его глаз был наметан. Он сразу же отличал представительниц древнейшей профессии. Но далеко не каждая из них приходилась ему по вкусу: он искал подростков.

Наконец, он увидел пестрый зонтик, под которым дрожала Катя Фролова.

Серая «вольво» притормозила, уткнувшись правым колесом в бордюр. Боковое стекло медленно опустилось, прохладный влажный воздух ворвался в кабину. Вместе с воздухом салон заполнил шум улицы. Григорий сидел и смотрел на девочку в черной кожаной куртке, в коротенькой юбке, на ее худые коленки, на хрупкую фигурку.

Затем он подался к дверце и махнул рукой.

Катя сорвалась со своего места, как листок срывается с ветки. Но, не доходя до автомобиля несколько шагов, напустила на себя важный вид и попыталась унять озноб. Это ей удалось.

– Скучаем? – немного охрипшим голосом поинтересовался Григорий.

– А что, есть варианты? – ответила вопросом на вопрос девочка.

– Могу покатать, – осклабился в улыбке Григорий.

– Если недалеко, то можно, – кивнула Катя, подойдя уже к самой машине.

Ей не терпелось как можно скорее оказаться в теплом салоне. Голос Патрисии Каас манил, да и мужчина ей понравился. Сразу было видно, что серьезный и состоятельный. Но на всякий случай Катя проверила:

– Слушай, – девочка мгновенно перешла на «ты», – а деньги у тебя есть?

Потому что бесплатно я с дядями не катаюсь, – ребячливо пошутила ученица гимназии с английским уклоном.

Григорий понял, чего от него добиваются. Он сунул руку за пазуху, извлек роскошный бумажник и вытащил две бумажки по пятьдесят долларов.

– Надеюсь, этого тебе хватит, крошка?

– Этого, дядя, мне хватит.

– Тогда садись, поедем.

– А куда мы поедем?

– Ко мне.

– А тети там не будет?

– Там не будет никого, только ты, крошка, и я.

– А что мы там будем делать? – дурачась, поинтересовалась Катя и положила руку на бедро Синеглазова.

Она постучала пальцами, Синеглазов поежился, его глаза сузились.

– Ни тетей, ни дядей там не будет – только ты и я. И если будешь хорошей девочкой, может, я тебе дам еще одну бумажку.

О подобном счастье Кате даже и мечтать не приходилось. Вот так, за вечер оторвать полторы сотни, да еще с хорошим представительным мужчиной, а не с каким-нибудь азером или грузином! Это было именно то, чего Катя хотела.

Мотор заревел, и серая «вольво» помчалась по Калининскому проспекту.

Катя смотрела, как проплывают высотные здания, поблескивая мокрыми стеклами, смотрела на рубиновые огоньки стоп-сигналов. Стекло было поднято, Синеглазов включил обогрев, и тепло заполнило салон.

– Классно у тебя! – сказала Катя, расстегивая молнию кожанки.

– А сколько тебе лет, крошка? Тебе уже можно этим заниматься?

– Конечно, можно, мне даже мама разрешает, – пошутила Катя.

– Так сколько все-таки? – настаивал Синеглазов, глядя на забрызганное дождем стекло.

– Мне семнадцать, – соврала девочка.

– Ну что ж, семнадцать, так семнадцать. А зовут тебя как, семнадцатилетняя красотка?

– Зовут меня Зоя, – сказала Катя Фролова, тут же вспомнив о подруге и уже представив, как та будет ей завидовать, узнав, что Катька за один вечер оторвала полторы сотни.

Серая «вольво» въехала во двор дома на проспекте Мира.

– Вот тебе ключи, крошка, поднимайся на третий этаж, – остановив машину у подъезда, сказал Синеглазов – а я загоню тачку на стоянку. – Какая квартира?

– Третий этаж, квартира тридцать семь.

– Хорошо, – развязно кивнула девчонка, вышла из машины и, не раскрывая зонтик, заспешила к подъезду.

Григорий взглянул ей вслед, и его тело напряглось. Его сотрясла судорога. Он ловил взглядом каждое движение девочки.

– Повезло, повезло мне сегодня, – прошептал он, скрежетнув зубами, – ночь будет длинная, до утра я успею сделать все, что хочу.

Он отогнал машину и в распахнутом пальто вальяжно направился к подъезду. На первом этаже он встретил соседку, забирающую почту из ящика, и вежливо поздоровался.

– Добрый вечер, Зинаида Петровна, как ваш спаниель?

– Ой, вы знаете, – махнула рукой седовласая пожилая женщина, – совсем ничего не ест. Наверное, у него глисты.

– А вы попробуйте поить его отварами из трав.

– Да я уж пробовала. Он такой капризный, ничего не хочет есть. А если поест – его сразу же тошнит.

Григорий не нашел, чем еще утешить бедную женщину, и только пожал плечами. Он не торопясь поднялся на третий этаж и толкнул дверь своей квартиры.

Катя уже сидела в кожаном кресле у журнального столика. Синеглазов взял плечики, повесил на них свое пальто и прошел в большую комнату.

– Тебе нравится у меня, крошка? – строгим голосом спросил он.

– Да, ничего у тебя, дядя, квартирка. Ты один живешь?

– Сейчас будем жить с тобой.

Катя расхохоталась, но в то же время какое-то смутное предчувствие появилось у нее в душе.

– А мне, между прочим, нужно будет вернуться домой. Меня мама ждет.

– Что ж, вызовем такси, сядешь и поедешь.

– Ну так что, займемся? – глядя в глаза Синеглазову, спросила Катя и до конца расстегнула молнию на куртке.

– Вначале ты, крошка, примешь душ. Я люблю, чтобы мои партнерши были чистыми.

Катя пожала плечами, сбросила на кресло куртку, осталась в одной майке.

Ее не по-детски развитая грудь приподнялась, когда она вытащила заколку из волос. Синеглазов сладко поежился.

– Давай скорее в душ, мне уже невтерпеж.

– А выпить у тебя есть, дядя?

– А мама тебя ругать не будет?

– А это не твое дело.

– Ну что ж, тогда выпьем, – сказал Синеглазов, выкатывая из секретера сервировочный столик, на котором, тесно прижавшись друг к другу, стояли разнообразные бутылки с пестрыми этикетками.

Катя посмотрела на бутылки.

– Мне вот из этой плоской.

– Так это же ром, крошка!

– Ром так ром. А ликера у тебя нет, дядя?

– Что, любишь сладкое?

– Люблю, – призналась Катя, – тем более я замерзла.

– Хорошо, выпей ликера.

Из граненой бутылки, на этикетке которой красовался женский профиль, Синеглазов плеснул в стакан вязкого густого ликера. Катя попробовала. Напиток пришелся ей по вкусу. Она осушила стакан, облизала свои по-детски пухлые губы и вздохнула. Она понимала, что сейчас ей придется работать.

– Ну, ступай же в душ, скорее.

Синеглазов развязал галстук и швырнул его на диван. Туда же бросил и пиджак.

– А ты можешь рассчитаться со мной сразу?

– Могу, – сказал Синеглазов и положил две бумажки на стол.

– Ты же обещал три.

– Третья – это премия за хорошее поведение. Если ты будешь стараться – получишь и .ее.

– Я уж постараюсь, дядя, не боись, – тряхнув волосами, развязно сказала девочка.

Она сбросила свои тяжелые ботинки, стянула колготки, швырнула на диван майку и, покачивая худенькими бедрами, шлепая босыми ногами по паркету, направилась в ванную. Зашумела вода.

Синеглазов жадно набрал полную грудь воздуха и зажмурился. А затем подошел к двери ванной и резко распахнул ее. Катя стояла под душем. Она мылась, стараясь не мочить волосы. Синеглазов расстегнул ремень на брюках, затем вытащил его и положил на ящик для белья.

Катя смотрела на немолодого голого мужчину, стоящего перед ней, и чувствовала, как ее тело покрывается мелкими пупырышками, хотя вода была довольно горячей.

Синеглазов, прямо в носках, переступил край ванны и сел на дно.

– Мойся, мойся, тщательно намылься.

Катя принялась покорно выполнять приказание этого странного мужчины.

Озноб сотрясал ее тело.

А Синеглазов привалился спиной к краю ванны и смотрел на свой член.

Хлопья пены падали на грудь Синеглазову, и он растирал их рукой.

– А ну-ка, крошка, полей на меня, – сказал Синеглазов, вставая.

Катя направила на него дождик.

– Ну и горячая вода! – Григорий заурчал. Что-то хищное почудилось Кате в его голосе. Затем он повернулся к ней спиной.

– А ну-ка, потри мне спину. И хорошенько.

Катя принялась большой розовой мочалкой тереть мужчине спину.

– Хватит, – строго сказал Синеглазов. – А теперь засунь мне пальцы в зад.

Катя вздрогнула.

– Я кому сказал!

– А вот так мы не договаривались, – запинаясь, проговорила она.

– Мы с тобой вообще ни о чем не договаривались, кроме цены, – не оборачиваясь, сказал Григорий, – быстро выполняй.

Катя просунула два пальца в задний проход Синеглазову. Мужчина выгнул спину, пальцы его правой руки обхватили змеевик отопления.

– А теперь другой рукой возьми мой член.

Девочка, вся дрожа, нащупала напрягшийся член Синеглазова.

– Что ты его сжимаешь, как поручень в троллейбусе? Нежнее, нежнее двигай… – приказал Синеглазов.

Катя, не вынимая пальцев из анального отверстия Григория, продолжала мастурбировать его огромный член.

– Пошевели пальцами, пошевели! – захлебываясь слюной, приказал Синеглазов.

Катя выполнила и это.

Затем Синеглазов резко разогнулся и повернулся к Кате лицом.

– А теперь – в рот, крошка, в рот.

– Не хочу, – сказала Катя сквозь сжатые зубы.

– Это что значит «не хочу»? Не можешь или не хочешь?

– Не хочу! Не хочу! – истерично выкрикнула девочка, и по ее щекам покатились слезы, смешиваясь с каплями воды, в глазах появился страх.

Вот этого момента Синеглазов и ждал. Он схватил девочку за плечи и заставил стать на колени. А затем принялся тыкать членом в ее плотно сжатые губы. Член упирался в закрытые глаза, в нос, в щеки, в уши. Но Катя упрямо не открывала рот.

– Что же ты, недотрога? – сказал Синеглазов. – И никогда этого не делала даже со своими мальчиками?

– Никогда, – сквозь зубы прошипела Катя.

– А вот со мной будешь делать.

Катя смотрела сквозь ресницы на черные мокрые носки Синеглазова. Пальцы Синеглазова сжали голову Кати так сильно, что ее рот открылся. Жилистый член Синеглазова еще раз ткнулся в ее губы и скользнул в рот. Катя едва не задохнулась. Она попыталась вырваться, но это ей не удалось.

– Не нравится? – рычал Синеглазов и заглядывал в полные смертельного ужаса глаза Кати. – Совсем не нравится? А говорила, любишь сладкое. Только попробуй сжать зубы, и я размозжу тебе голову о стену! Ясно, маленькая стерва?

Катя покорно делала все, что хотел этот страшный мужчина. А он, как она ни старалась, никак не мог кончить. Он буквально рвал ее на куски, тряс, заставлял лизать ему ноги, лизать задницу. Катю от отвращения стало поташнивать.

Наконец, она не смогла удержаться и ее вырвало. Это привело Синеглазова в неописуемый восторг. Он принялся пачкать Катино тело рвотной массой. Он обмазывал ее лицо и просил:

– Еще, еще блевани…

Катю продолжало рвать. И не потому, что она подчинялась его требованию, она просто не могла сдержаться. Она сотрясалась от судорог, хлебала воду, а ее все выворачивало.

Член Синеглазова вошел в ее промежность. Но, как ни старался мужчина, все попытки кончить были безуспешны. И тогда он принялся хлестать ладонью девочку по лицу. Та от ужаса даже не могла кричать.

– Сволочь! Сволочь! Стерва! – шептал Синеглазов.

Кровь сочилась по губам Кати, а на лице Синеглазова застыла гримаса неудовольствия.

– Мало крови, мало! – и он ударил девочку кулаком в нос.

Катя потеряла сознание, и если бы Синеглазов не держал ее, то рухнула бы на дно ванны, где винтом закручивалась и пропадала в водостоке вода, смешанная с кровью и пеной.

Синеглазов поднял Катю за волосы, переключил воду и направил холодные струи ей в лицо. Она быстро очнулась.

– Отпусти… Отпустите меня… Отпустите, я вас прошу… – лепетала девочка, захлебываясь водой.

– Это только начало, – прошептал мужчина и, перевалившись через край ванны, потянулся и взял свой кожаный ремень.

Он сделал петлю и быстро привязал ее руки к змеевику.

– А теперь я завяжу тебе рот, чтобы ты не вздумала крикнуть…

Он полотенцем завязал рот девочки.

Затем Григорий Синеглазов вышел из ванной и вернулся, держа в руках чемоданчик, с какими ходят, как правило, водопроводчики, и стул, захваченный им в кухне. Он поставил стул возле ванны, на него с грохотом водрузил чемоданчик и раскрыл его.

Катя пришла в себя и глазами, полными смертельного ужаса, посмотрела на страшные инструменты. Вернее, страшными они были только в этой ситуации.

Поблескивали огромные никелированные скальпели, щипцы, ножи, пилы, какие-то странные сверла. Катя закрыла глаза и потеряла сознание. Она висела на ремне, который не давал ей упасть. Пальцы ее рук посинели.

Синеглазов вновь исчез в недрах своей квартиры и вернулся с маленькой бутылочкой нашатырного спирта и фотоаппаратом. Он повесил фотоаппарат на шею и придирчиво осмотрел висящую на ремне бесчувственную девочку.

– Хороша, чертовка, – пробурчал он и облизал пересохшие губы и принялся ощупывать ее худые колени.

А затем прижался спиной к белому кафелю стены и щелкнул фотоаппаратом.

Вспышка была мгновенной. Синеглазов сладострастно поежился.

– Еще парочку снимков на память. Парочку снимков для начала. Это первый этап. Пока ты, крошка, цела.

Еще несколько раз вспышка залила безжизненным светом ванную комнату.

Затем Синеглазов поднес бинт, смоченный нашатырем, к лицу Кати. Та поморщилась, открыла глаза и попыталась подняться на ноги. Но ванна была мокрая. Она поскользнулась и вновь повисла на ремне.

– Вот так-то будет лучше. Смотри сюда, смотри внимательно – прямо в объектив! – приказал Синеглазов и нажал кнопку.

Это повторилось несколько раз. Кате казалось, что она уже ослепла от вспышек.

– Повернись! – приказывал мужчина. И Катя выполняла его приказы.

– А теперь улыбнись, – Синеглазов снял полотенце. – А если будешь кричать – отрежу язык.

Катя попыталась улыбнуться в кровь разбитыми губами. Улыбка получилась страшной, глаза были полны страха, зрачки расширились.

Синеглазов был удовлетворен. Он закрыл объектив крышечкой, снял аппарат с шеи и положил на ящик с бельем.

– А теперь начнется самое интересное!

Далее началось самое ужасное. Через час растерзанное, исполосованное тело Кати Фроловой покоилось на дне ванны. Все вены были вскрыты, горло перерезано от уха до уха, живот распорот. И уже не вода, а темная кровь вертелась в водостоке…

Синеглазов сидел на краю ванны, улыбаясь, глядя на свой вялый член. Он опускал ладонь в кровь, пачкал себе лицо, грудь, вымазывал еще почти горячей кровью свой член. Тот от прикосновений набухал, наливаясь силой.

Сделав еще с десяток снимков, Синеглазов остался удовлетворен сделанным. Он сел в ванну прямо на ноги Кати Фроловой и двумя руками вцепился в девичью грудь. Он мял и терзал ее так сильно, словно это были мячики для тренировки пальцев. А потом принялся мыться, словно абсолютно не замечал того, что у него под ногами.

Вымыв голову шампунем, Синеглазов вытерся и причесался. Вся кровь из тела девочки уже ушла.

Затем тело было расчленено на куски, каждый кусок тщательно вымыт. В коридоре, рядом с ванной, Синеглазов расстелил целлофан и принялся паковать в него то, что еще недавно было гимназисткой, то, что еще недавно смеялось, двигалось, то, что хотело жить. Синеглазов, как мясник, взвешивал в руках каждый кусок обескровленной плоти, тщательно заворачивал его в целлофан и завязывал бечевки аккуратными бантиками.

Затем он поднял голову девочки за волосы и посмотрел в пустые глазницы.

– Ну что, крошка, побалдела? Тебе понравилось с дядей? – спокойно сказал мужчина, завязывая крепкий узел на целлофановом мешке.

Когда все было упаковано и разложено, Синеглазов занялся уборкой. К шести часам утра все было закончено. Ванная и вся квартира сияли чистотой. Вещи Кати Фроловой он сложил в отдельный мешок, а вот серебряный крестик на витой цепочке почему-то оставил себе. Цепочку он не расстегивал. Он снял крестик, когда отделил голову от туловища.

Затем он вновь принял душ, смыв с себя пот и возбуждение, тщательно высушил голову феном и аккуратно расчесал свои седеющие волосы. Он хотел побриться, но передумал. Вместо этого он взял флакон дорогого дезодоранта, побрызгал им ванную и себя.

Теперь Григорий Синеглазов выглядел помолодевшим и отдохнувшим, словно он только что вернулся с удачного уик-энда. Оставалось еще одно дело – избавиться от останков Кати Фроловой. Но технология была отработана до мельчайших деталей.

Существовал один канализационный люк во дворах вечно ремонтирующегося квартала. Синеглазов знал, что этот люк, кроме него, никто открывать не будет.

Туда он отправлял головы своих жертв. А вот остальные части, по которым нельзя было опознать убитых, он разбрасывал по мусорным контейнерам. Это он делал для того, чтобы о преступлении стало известно.

На этот раз он не надел свое шикарное кашемировое пальто. Он облачился в джинсы и джинсовую куртку, накинул ветровку с капюшоном, разложил целлофановые мешки по спортивным сумкам, застегнул молнии И спустился к машине.

Внизу он встретил соседку. Та прогуливала во дворе своего спаниеля.

Собака тут же подбежала к сумкам и, обнюхав, принялась тявкать.

– Фу, Тим, фу! – закричала хозяйка.

– Да ничего страшного, – махнул рукой Синеглазов, – я тут мясо для шашлыков везу, так он и радуется. Нельзя тебе, Тим, нельзя! – сказал Синеглазов, помня о том, что спаниеля мучат глисты.

– А вы никак за город собрались? – осведомилась соседка.

– Да, вот договорились с друзьями встретиться… Надо же хоть когда-нибудь отдыхать!

– Ну, удачного вам отдыха, – сказала соседка, взглянув на серое осеннее небо. – Это ничего, что дождь, – поймал ее взгляд Григорий Синеглазов, – там есть навес, а под крышей не капает.

Женщина согласно закивала головой и раскрыла над собой зонт.

Синеглазов загрузил сумки в багажник, нагнулся к спаниелю и потрепал его за длинные мохнатые уши.

– Хороший пес, умный. Ты, Тим, поправляйся, не расстраивай хозяйку, она у тебя хорошая.

Соседка улыбнулась доброму слову. Тим сердито заворчал и попятился.

Глава 2

– Да вы закуривайте, не стесняйтесь, – предложил человек, сидевший за привинченным к полу столом, и положил перед Глебом Сиверовым пачку дорогих американских сигарет.

– Вы даже знаете, что я курю? – улыбнулся Глеб. Бесцветные глаза незнакомца смерили его, как сперва показалось Сиверову, безразличным взглядом.

– Я знаю о вас очень многое.

«Интересно, знает ли он мое настоящее имя? – подумал Сиверов и взял сигарету. – Да, он, несомненно, из ФСБ. Пусть спрашивает, помогать я ему не собираюсь. Посмотрим, так ли много он знает, как говорит».

– Ну что ж, рассказывайте, – улыбнулся чин из ФСБ и, явно демонстрируя свое превосходство в данной ситуации, подошел к окну и поднял раму. Свежий морской ветер ворвался в каюту.

«Наверняка он здесь не один, – подумал Сиверов, – иначе бы не стал поворачиваться ко мне спиной».

– А собственно, о чем вам рассказывать?

– Ну как же, дел наворотили вы немало.

– Не понимаю…

– Признаюсь, впервые мне приходится встречаться с таким человеком, как вы, у меня не хватит пальцев на двух руках, чтобы пересчитать все ваши жертвы.

Глеб пожал плечами и продолжал курить.

– Ах, да, – спохватился чин из ФСБ, – я забыл представиться: полковник Студинский Владимир Анатольевич.

За этим последовала пауза, явно предполагавшая то, что представится Глеб Сиверов. Но Глеб схитрил:

– Мое имя, надеюсь, вам известно.

– Неужели вы считаете меня таким идиотом? – искренне рассмеялся полковник Студинский, возвращаясь к столу и пряча сигареты.

– Так вы и впрямь не знаете моего имени?

– Я хотел бы услышать его от вас.

– Я не настроен сейчас беседовать с вами.

Полковник пожал плечами.

– Хорошо. Я оставлю вас минут на пять, и когда вернусь, мы продолжим разговор.

Владимир Студинский поднялся, вышел на палубу, и Глеб услышал, как ключ поворачивается в замке.

И только теперь Сиверов почувствовал, как он устал за последние дни. И даже пожалел, что сейчас рядом с ним нет полковника Студинского. Смертельную усталость нельзя победить бездельем. Только крайнее напряжение нервов может вывести человека из тупика.

А тут Глеб позволил себе непростительную роскошь расслабиться. Ему вспомнилась сегодняшняя ночь, пьяный разгул во дворе пансионата «Самшитовая роща», вспомнился вкрадчивый голос Лады. Эта женщина, его первая любовь, возникла из небытия и так же быстро ушла в него. Так быстро гаснут искры, улетающие в ночь от костра.

«Она была лишь воспоминанием, – сказал сам себе Глеб Сиверов, – милым воспоминанием детства, и не больше. Она была уже совсем не та и тоже лишь на два дня вернулась в прошлое. Забудь о ней, – приказал себе Глеб, – забудь».

Но приказ не так-то легко было выполнить. Едва он прикрывал глаза, как вновь видел ее распущенные, мокрые после купания волосы. И на мгновение ему даже показалось, что он все еще ощущает на губах вкус ее поцелуя.

"Этого не было, – сказал Глеб, – не было, и все. Как не было меня в прошлой жизни. Совсем другие люди, иные заботы. Ты, Глеб, решил поиграть в прятки со смертью, и до сегодняшнего дня тебе это удавалось. Но вот уже двое людей погибли, – ему тяжело было это произнести, но он все-таки, беззвучно шевеля губами, проговорил и эту фразу:

– благодаря тебе, Глеб. Если бы не ты, Соловьев и Лада остались бы живы. Если бы не ты… – повторил Глеб. – Ты сумел уничтожить лучшие воспоминания, ты сумел предать дружбу, любовь. Единственная вещь в этом мире, которой ты не изменял, – это смерть. И чего же ты теперь хочешь? Затеял игру в прятки со смертью и теперь, когда тебя нашли, ты пытаешься сделать вид, будто и не собирался играть. Да, ты последний из всех. И теперь тебя заставят закрыть глаза, стать лицом к стенке, и ты сам или кто-нибудь другой, начнет отсчет: раз, два, три… А когда ты обернешься, никого рядом не будет – ты один. И сколько ни ищи своих друзей – не найдешь. Их надежно спрятала смерть".

Вновь повернулся ключ в замке, и полковник Студинский зашел в каюту.

Удобно устроился за столом и принялся барабанить по пачке сигарет.

– Я вижу, вы не намерены делиться со мной своими секретами?

– Не намерен, – улыбнулся Сиверов.

– Неужели вы считаете, что мы берем вас на пушку? – рассмеялся полковник Студинский. – Да, к сожалению, ваш друг Соловьев мертв и не может рассказать о том, как вы его убили.

– Я не убивал его, – сквозь зубы прошептал Глеб.

– А может, вы и в поезде Москва-Адлер никого не убивали? Кстати, о поезде, – спохватился Студинский, – именно благодаря ему мы и сумели понять, куда вы направляетесь.

«Да, не стоило мне вмешиваться в разборки с террористами», – подумал Глеб.

– Только таинственный Слепой из отчетов Соловьева мог совершить подобное, – улыбнулся полковник Студинский.

– Вы льстите мне.

– Ничуть, – полковник подался вперед и сказал Глебу:

– На вашем месте я тоже все отрицал бы, ни в чем не сознавался. Но дело в том, что это бесполезно, поверьте мне.

– Но и вреда мне не принесет.

– Тут вы тоже правы.

Вновь наступило тягостное молчание. Первым прервал его Глеб.

– И все-таки, может, вы соблаговолите объяснить мне, полковник, в каком качестве я нахожусь на катере абхазской береговой охраны или морских погранвойск, не знаю, как это у них называется?

– А какое качество устроило бы вас лично?

– Меня – любое. Могу быть и пленником, могу быть и гостем. Но больше всего мне нравится считать себя левым пассажиром.

– Я и сам левый пассажир, – Студинский принялся нервно вертеть в руках пачку сигарет. – Мне многое не нравится из того, что вы совершили, но я уважаю профессионалов. Одно дело, когда человек убивает из озорства, из желания самоутвердиться, и совсем другое, когда он делает это за деньги, без всякой ненависти к своим жертвам. Поэтому мне хотелось бы наставить вас на истинный путь. Потому что в последнее время вы убивали бессистемно и действовали, как дешевый герой из третьесортного фильма. А это для профессионала непростительно.

Ненависть – вот что погубило вас.

– По-моему, я еще жив, – усмехнулся Глеб.

– Ладно, – полковник Студинский хлопнул ладонью по столу, как бы отбрасывая все ранее сказанное, – я не враг вам и, тем более, не враг себе.

Давайте играть в открытую.

– Сперва я должен узнать, что вам от меня нужно.

– Я хочу вернуть вас к прежней жизни.

– Прежней? Это какой? – усмехнулся Сиверов.

– А вы знаете другой способ зарабатывать себе на жизнь?

– Мне нравится моя работа, – скромно заметил Глеб.

– А мне нравится, как вы работаете. И все же, – продолжал полковник Студинский, – мне как-то неудобно разговаривать с вами, называя по кличке.

– Пожалуйста, – Глеб опустил руку в карман куртки и положил на стол паспорт, но открывать его не спешил.

– Боже мой, как официально! – воскликнул Студинский.

– Нет, это игра, – усмехнулся Глеб. – Назовите имя, известное вам, и посмотрим, совпадет ли оно с тем, которое написано в паспорте.

– Не знаю, настоящее оно или поддельное, – рассмеялся полковник, – но мне известно, что вас зовут Федор Анатольевич Молчанов.

– Пожалуйста, – Глеб щелчком передвинул паспорт поближе клолковнику.

Тот, не скрывая своего любопытства, взял книжечку в руки и пролистнул несколько страниц.

В том, что паспорт сделан по всем правилам, Сиверов не сомневался. Вряд ли Сергей Соловьев собирался подставлять его. Но он знал и другое – обычно спецслужбы во всех фальшивых документах делают какую-нибудь пометочку. Это может быть даже маленькое пятнышко, на первый взгляд похожее на полиграфический брак, но он с завидным постоянством будет повторяться в нескольких десятках документов. Потом эта отметка меняется на другую. Правда, когда Глеб получил этот паспорт, он долго его изучал и не нашел ни одной из известных ему отметок.

– И впрямь, Федор Анатольевич Молчанов, – полковник Студинский старательно изучал страничку за страничкой и явно был разочарован, обнаружив, что паспорт не поддельный. – Ну, если вам нравится быть Молчановым Федором Анатольевичем, то пожалуйста.

Глеб глубоко вздохнул.

«Значит, сработало! Или… – тут же задумался он, – ему нет никакого интереса раскрывать мое настоящее имя. Значит, дела мои еще не так плохи».

– Вы согласны вернуться, Федор Анатольевич, к своей прежней работе?

– Я ее и не оставлял.

– Ну вот и чудесно, – полковник Студинский поднялся из-за стола и пригласил Глеба следовать за собой.

Они оказались на палубе.

– Меняем флаг! – скомандовал Студинский. И вот уже на корме вместо абхазского развевался российский флаг. Вовсю заработали двигатели, и катер понесся на север.

– Я обещаю вам, – сказал полковник Студинский, – никогда не напоминать о том, что случилось в «Самшитовой роще», ведь это не наши дела. Пусть с ними разбираются в Абхазии. К тому же, признаюсь вам откровенно, нам было известно о бандитской сходке, и всех ее участников, лишь только они окажутся у российских берегов, арестуют.

– Так ли уж всех? – усмехнулся Глеб.

– Нет. Как всегда, окажутся нужные люди, с которыми придется подписать контракт и время от времени пользоваться их услугами, что, признаюсь, не очень приятно, – и тут же полковник Студинский спохватился:

– Я не имею в виду вас, Федор Анатольевич, вы мне симпатичны.

Глеб подумал:

«Наверное, этот мерзавец всю жизнь мечтал кого-нибудь убить, но у него не хватило на это мужества, и теперь он попросту мне завидует».

Это теперь Глебу легко отправлять людей в иной мир, а раньше, прежде чем нажать на курок, ему приходилось напрягать всю свою волю, чтобы не смалодушничать.

– Куда мы плывем?

– Вы спрашиваете меня так, словно вы здесь и впрямь левый пассажир, который боится проехать свой поворот. Не беспокойтесь ни о чем, мы плывем вместе.

– До самой Москвы? – улыбнулся Сиверов.

– Да, до самой.

– Я хочу побыть один, – сказал Глеб.

– Пожалуйста, – полковник Студинский кивнул, – потому что как только мы ступим на берег, я не оставлю вас ни на минуту. И хочу вас предупредить: не делайте глупостей.

Двое матросов по знаку Студийского заняли позиции у него за спиной.

Каждый из них сжимал в руках автомат, но, даже несмотря на это, лица молодых парней выглядели испуганными. Глеб повернулся к ним и ободряюще улыбнулся. Те постарались сделать вид, что не заметили этого.

А тем временем полковник Студинский зашел в радиорубку и отправил шифрограмму следующего содержания: «Слепой в дороге. Готовьте почву». Он вновь появился на палубе, радостно потирая руки. Все складывалось для него как нельзя более удачно. Правда, предстояла еще дорога до Москвы, но особых трудностей не предвиделось. Он чувствовал, что его пленник, которого он искренне считал Федором Молчановым, морально подавлен и не способен сейчас на какие-нибудь решительные действия…

Глеб так и стоял возле поручней. Он не отошел от них даже тогда, когда показался берег и знакомые пейзажи Адлера.

Катер уже находился в паре миль от побережья, когда полковник Студинский напомнил Глебу о своем существовании.

– Я уверен, Федор Анатольевич, что вы не собираетесь никуда убегать. Но думаю, не лишними окажутся кое-какие предосторожности.

– Я согласен, – кивнул Глеб.

Полковник отвел его в каюту и извлек из шкафа тяжелый атгаше-кейс с цифровыми замочками и металлической ручкой.

– Попробуйте, не слишком тяжел для вас? Глеб взвесил кейс в руке.

– Килограммов десять, не меньше, – изумился он, – что там внутри?

– Да всякая ерунда, – полковник Студинский не глядя набрал на замочке код и отбросил крышку.

В портфеле лежали камни, подобранные на пляже, – отшлифованная морем галька.

– Так, возьмите портфель в руку, а теперь я пристегну его.

Полковник Студинский достал из ящика стола пару наручников. Один из браслетов прикрепил к ручке кейса, второй защелкнул на запястье Глеба.

– Ну вот и отлично. Он достаточно тяжелый, чтобы вы могли с ним далеко убежать.

– А если мне взбредет блажь ударить им вам по голове?

– Во-первых, должен предупредить: ключи от наручников я в кармане не ношу. А во-вторых, он достаточно увесистый для того, чтобы вы не могли им быстро размахнуться. А теперь, если не возражаете, прикроем наручники сложенным плащом, не стоит шокировать публику.

«Он, наверное, идиот, – подумал Сиверов, глядя на то, как полковник старательно расправляет складки плаща, пытаясь замаскировать им браслеты».

– Это ваше личное изобретение? – поинтересовался он.

– А что, разве плохо придумано?

– Я бы сделал по-другому.

– Вот именно поэтому я и сделал так, – не без гордости сообщил полковник.

Катер тем временем уже вплотную подошел к причалу. Послышались голоса матросов и грохот перекидываемых мостков.

– Пошли. У нас не так уж много времени, – взглянул на часы Владимир Студинский.

– Надеюсь, вы не заставите меня идти пешком до самого аэропорта?

Никто из матросов не сошел на берег, и лишь только полковник и Сиверов оказались на причале, катер вновь вышел в море.

Пара рыбаков, застывших с удочками, загорелые до черноты местные дети – вот и все встречающие.

– Что, система дала сбой? – улыбнулся Глеб.

– Нет, все идет по графику, – полковник поглядывал на часы.

Глеб ухе успел заскучать, когда наконец показалась черная машина с антенной радиотелефона на крыше. По прояснившемуся лицу полковника Студийского Сиверов без труда догадался – это та машина, которую они ждут. И уже было сделал шаг вперед, как его остановил тихий голос полковника:

– Стойте!

Оставалось только добавить: «стрелять буду». Автомобиль свернул с променада и въехал прямо на пирс. Задние дверцы открылись одновременно, и из них появились похожие, как братья-близнецы, двое рослых парней в джинсовых костюмах – коротко стриженные, в черных очках. Они стали по обе стороны от Глеба, и полковник скомандовал:

– Пошли!

«А все-таки они боятся меня», – подумал Глеб, садясь на заднее сиденье.

Парни устроились по обе стороны от него, и только после этого полковник Студинский уселся на переднем сиденье. Шофер с виду больше напоминал обыкновенного таксиста, чем сотрудника Федеральной службы безопасности.

Студинский вновь посмотрел на часы и самодовольно улыбнулся. Наверное, больше всего его волновало, совпадет ли реальность с составленным планом.

Шофер вел машину аккуратно, соблюдая все правила дорожного движения.

Глеб смотрел на дорогу через тонированное стекло. Яркое осеннее солнце словно померкло. Люди, проходившие мимо, никакого интереса к машине не выказывали.

Тяжелый кейс-атташе покоился на коленях.

«А вот если взять, – подумал Глеб, – и садануть сейчас этим портфелем Студийского по голове. Просто так, ради собственного удовольствия. Интересно, что бы предприняли эти амбалы, мнящие себя суперменами?» Уже из чистого любопытства Глеб скосил глаза и рассмотрел желтую кобуру с пистолетом, спрятанную под полой джинсовой куртки сидящего рядом с ним парня.

«Можно спокойно вытащить из кармана носовой платок, медленно поднести его к лицу, промокнуть пот, а затем на повороте выхватить пистолет. И он даже не успеет вскрикнуть. Но только зачем? – равнодушно подумал Глеб. – Насколько я понимаю, никто не собирается судить меня. Им вновь понадобилось мое умение. А самое странное то, что полковник Студинский уверен, это я убил Соловьева. Черт с ним, пусть считает! Мне безразлично, что думают другие, главное то, что ты сам думаешь о себе».

Машина подъехала к служебным воротам аэропорта. Полковник, даже не выходя из нее, показал в окно удостоверение. Охранник, козырнув, распахнул тяжелые металлические ворота. Черная «волга» набрала приличную скорость. Самый обыкновенный ТУ-154 стоял в углу летного поля. На него и указал шоферу полковник.

Горячий ветер дул над аэродромом, когда Глеб в сопровождении Студийского поднимался по трапу. Ни стюардесс, ни пилотов – никого не было видно.

– Федор Анатольевич, проходите в конец второго салона, – полковник старался, чтобы его голос звучал доброжелательно, словно бы он заискивал перед Сиверовым. – Последний ряд кресел. Садитесь.

Глеб устроился возле иллюминатора, после чего полковник достал, вопреки своим словам, ключ от наручников из кармана, отсоединил кейс, а затем защелкнул один из браслетов на подлокотнике кресла.

– Вы все-таки думаете, я могу совершить глупость?

– Не сомневаюсь в этом.

– Не стану же я выходить из самолета на ходу!

– Мне бы этого не хотелось.

– До того как мы окажемся в Москве, полковник, я глаз не открою, – Глеб опустил спинку сиденья и закрыл глаза.

– Должен вас предупредить, Федор Анатольевич, в Москве тоже нас будет ждать машина возле самого трапа.

– Хорошо, – пробормотал Глеб и приказал себе уснуть.

Если никуда не уезжаешь из большого города, то время бежит на удивление быстро, и несколько дней могут пролететь совсем незаметно. Так было и с Ириной Быстрицкой. Скучать ей не приходилось. Работа, домашние заботы, дочь. Дождливые мрачные дни исчезали один за другим, не оставляя после себя даже минуты, чтобы задуматься. Но стоило прийти сумеркам, как женщина понимала, что вокруг нее творится что-то неладное.

«Где Федор? – спрашивала она себя. – Почему до сих пор не позвонил мне, не пришел?»

Квартира, погруженная в темноту, лишь усиливала тревогу. И тогда Ирина подключала к музыкальному центру наушники, ставила любимый диск Глеба и, лежа в постели, вслушивалась в звуки оркестра. И тогда ей казалось, что любимый мужчина рядом. Стоит лишь протянуть руку – и она коснется его разгоряченного после любви тела.

– Федор, – шептала она в темноту, не зная, что называет его чужим именем, – наверное, ты сейчас тоже думаешь обо мне? Именно поэтому я ощущаю тебя так близко от себя.

Когда диск кончался, женщина нажимала кнопку на пульте, и вновь звучал «Полет Валькирии». Что-то зловещее, мистическое было в непрестанно повторяющейся мелодии, в нарастающем темпе. Словно кто-то рассказывал Ирине ужасную историю о смерти, о страшном грехе, а она отказывалась в нее верить, и тогда тихий голос вновь и вновь повторял ее. Было нечто завораживающее в том ужасе, который испытывала Ирина.

Проходил час, второй. Наконец, измученная, она засыпала, так и не сняв наушники. А наутро не могла понять, чего она, собственно, испугалась. Пропадал же ее возлюбленный и на две недели, и на месяц, не давая о себе знать, и все кончалось хорошо. Он вновь возвращался и, улыбаясь, убеждал ее, что ничего плохого с ним случиться попросту не может. И она каждый раз верила, загоняя свой страх в дальние уголки души.

Субботнее утро выдалось погожим. Ее разбудило неяркое осеннее солнце, странным образом сочетающееся с шумом дождя, барабанившего по жестяному карнизу. Ирина потянулась и сбросила с головы наушники, в которых уснула. Она посмотрела в окно и попыталась улыбнуться.

«Не может в такой хороший день приключиться что-нибудь плохое», – подумала женщина, отправляясь в ванную.

Хотя ей и не нужно было никуда спешить, Ирина собралась довольно быстро. Она чувствовала, что хорошее настроение может быстро улетучиться, если она останется в квартире. Она решила себя побаловать – выпила большую чашку кофе с молоком и съела баночку йогурта. Она оделась так, словно шла в гости, и без какой-нибудь определенной цели отправилась на улицу. Дочь нужно было забирать во второй половине дня, магазины в своем районе Ирине уже давно надоели, и она решила направиться ближе к Центру.

Когда она вышла из метро, солнце уже безвозвратно исчезло, небо заволокли серые тучи, дождь усилился. Чтобы скрыться от его холодных струй, Ирина заспешила к небольшому магазинчику, где, она знала, есть небольшой кафетерий, несколько столиков и где варят вполне приличный кофе. Она заказала себе маленькую чашечку и рюмку ликера.

Мокрый зонт прислонен к стене. Ирина сидела, глядя в окно на суетливую городскую улицу, жизнь которой не способен остановить даже противный дождь.

Проносились автомобили, спешили люди, пряча свои лица за зонтиками.

Смотреть на улицу не хотелось. Ирина глотнула кофе, затем ликера.

Увидев на соседнем столике забытую кем-то газету, она от нечего делать взяла ее и быстро пробежала взглядом заголовки. В общем-то, все в этом мире было как всегда. В Чечне неспокойно. О Чечне ей читать не хотелось. Взгляд зацепился за броский заголовок из рубрики «Преступление и наказание». Черные буквы складывались в три слова: «Насильника поджаривали четырежды». Ирина принялась читать.

"В прошедшую пятницу в провинциальном американском штате Небраска на глазах у трех блюстителей закона – тюремного медика и двух официальных свидетелей – на электрическом стуле был умерщвлен сорокатрехлетний убийца и насильник Гарольд Оути. Для того чтобы довести дело до конца, профессиональным электрикам, палачам, понадобилось четыре раза подключать к зловещему стулу ток общим напряжением в 2400 вольт. Первые две попытки не дали желаемого результата. Пациент лишь слегка подергался в кресле, да глаза начали вылезать из орбит. Он оставался жив и после третьей, правда, на этот раз отчетливо было видно, как из его левого колена пошел густой дым. И лишь после четвертого заряда представитель медэкспертизы удовлетворенно кивнул и констатировал смерть.

На протяжении всей процедуры казни, которую, кстати, пришлось на двадцать минут отложить, у тюремщиков возникали проблемы с ремнями, замками и прочим оборудованием. Гарольд Оути не издал ни звука и не попросил пощады.

Накануне он отказался от ужина – казнь состоялась в полночь, – а также от своего права произнести последнее слово. Вместо этого он сказал будущим свидетелям своей смерти, что искренне любит их…"

Ирину покоробило от этого текста. И теперь совсем по-другому она восприняла запах жареных кофейных зерен. Она попыталась заставить себя не читать дальше, но желание пересилило ее. И она опять склонилась над газетой, на которой еще не просохли капли дождя.

"…Оути был казнен во исполнение приговора суда Небраски, вынесенного еще в 1978 году. В прошедший четверг Верховный суд США отклонил его последнюю апелляцию и проголосовал большинством в шесть голосов против двух за проведение первоначального решения суда в жизнь. Последний раз в Небраске человек умер на электрическом стуле тридцать пять лет тому назад. Это был маньяк убийца, повинный в смерти одиннадцати женщин и детей. Около пятнадцати лет смертная казнь в Небраске была запрещена и вновь разрешена судом в 1976 году как раз незадолго до того, как на страницы печати попали подробности дела Оути. Гарольд Оути совершил одно из самых тяжких, по американским понятиям, преступлений.

Летом 1977 года он проводил домой двадцатишестилетнюю студентку местного университета Джейн Макманус, избил ее, изнасиловал, затем в течение нескольких часов пытал ее каленым железом, изуродовав ее до неузнаваемости, после чего задушил кухонным полотенцем и, как писали газеты, снова изнасиловал еще теплый труп. В каком-нибудь Нью-Йорке или Лос-Анджелесе подобное зверство не сочли бы чем-нибудь из ряда вон выходящим. В крупных городах, где еженедельно пытают, убивают и насилуют тысячи человек, люди привыкли к куда более изощренным и оригинальным преступлениям. В каком-нибудь другом штате Оути просто отделался бы пожизненным заключением, но только не в Небраске, которая в негласном списке штатов американского захолустья стоит даже позади аграрно-безлюдного Арканзаса…"

Ирина поморщилась, но продолжила читать дальше. "…Гарольд Оути, как теперь выясняется, оказался неплохим стихотворцем. За годы ожидания смерти в тюрьме строгого режима он сумел опубликовать сборник своих поэтических изысков.

Критики пророчат книге головокружительный успех. Но автор им уже не сможет насладиться. Кстати, Оути до последней минуты жизни отрицал свою виновность в убийстве студентки. После ареста, по его словам, он имел неосторожность сознаться в убийстве лишь потому, что боялся кулаков парней из полицейского участка…"

Ирина прочла. Ей нестерпимо захотелось закурить. Почему-то она подумала о своей дочери, о маленькой Ане, которую любила безоглядно, С Ани мысли переключились на Федора, и она опять принялась раздумывать об их непростых взаимоотношениях, о том, что она почти ничего не знает о своем возлюбленном, не знает даже, где он живет.

Она допила ликер, а к кофе, который успел остыть, уже больше не притронулась. Вышла из магазина, взмахнув рукой, остановила такси и, даже не торгуясь с нагловатым водителем, села на заднее сиденье и назвала адрес школы, откуда ей предстояло забрать дочку.

Она понимала, что еще не время. Но ей хотелось как можно скорее увидеть дочь, прижать ее к себе, убедиться, что с ней все в порядке, а затем, сжав маленькую руку в своей ладони, направиться в какое-нибудь кафе есть мороженое.

Это стало их доброй традицией. Каждую субботу они с дочкой посещали кафе. Сама она мороженое не любила, а вот Аня была ужасной сладкоежкой и никогда не могла отказаться ни от мороженого, ни от шоколада, ни от конфет.

«Ладно, – подумала Ирина, – пусть все будет, как ты хочешь».

Водитель остановил машину у самой школы.

– Будьте добры, – рассчитавшись, сказала Ирина, – подождите меня минут десять-пятнадцать. Мы поедем с вами к ВДНХ.

Водитель обрадованно потер руки. Его явно устраивало подобное предложение.

– Счетчик я выключать не буду.

– Как хотите, – махнула рукой Ирина, покидая машину.

Она забрала дочь, извинилась перед учительницей, что пришла немного раньше обычного, и с радостно смеющейся девочкой, довольной тем, что ее забрали раньше, чем остальных детей, вышла на крыльцо. Ирина растерянно взглянула на то место, где оставила такси. Его не было. Но зато на месте такси стоял маленький микроавтобус фирмы «Мерседес» с темными стеклами.

Ирина пожала плечами.

– Вот видишь, Аня, нас обманули.

– Кто? – поинтересовалась девчонка.

– Да водитель такси. Попросила подождать, а он уехал.

– Давай возьмем другое.

– Придется, – согласилась Ирина и, сжав руку дочери, сбежала с крыльца.

Дверь темно-синего микроавтобуса открылась, на землю соскочил мужчина спортивного вида.

– Будьте добры… Извините, – крикнул мужчина. Ирина с дочкой застыли на месте.

– Вы Ирина Быстрицкая, не так ли?

– Да, это я, – чуть улыбнулась женщина, пытаясь припомнить, видела ли она когда-нибудь этого мужчину.

– Меня зовут Андрей, и мы с вами никогда раньше не встречались.

– Так в чем же дело? – немного недовольно спросила Ирина.

– Я думаю, вас это заинтересует.

Мужчина извлек из кармана удостоверение сотрудника ФСБ и показал его Ирине. Та с недоумением посмотрела на фотографию, которая соответствовала оригиналу, на размашистую подпись, на несколько штампов с двуглавыми орлами и пожала плечами.

– Я думаю, вы знаете Федора Молчанова? – задал вопрос сотрудник ФСБ.

Испуг застыл на лице Ирины.

– Конечно, – она кивнула.

– Так вот, я его коллега.

– Коллега? – растягивая звук, произнесла Ирина.

– А что, разве вы не знали, где он работает?

Умело изобразив недоумение, Ирина пожала плечами.

– Я вас слушаю.

– Не бойтесь, с ним ничего не случилось. Все в полном порядке, и он хочет с вами встретиться.

– А почему он не позвонил мне?

– Понимаете, не стоит задавать лишних вопросов. Служба есть служба. Он вам сам обо всем расскажет.

Ирина на этот раз улыбнулась от предвкушения встречи с Федором.

– Скажите, Андрей, с ним действительно ничего не случилось?

– С ним все в полном порядке.

– Тогда хорошо.

Аня с радостью забралась в автобус. Они уселись на заднем сиденье.

Стекла были настолько темными, что даже не было видно, что происходит на улице.

Из потолочного люка струился дневной свет. Андрей закрыл дверь и, постучав в перегородку из такого же темного стекла, бросил водителю:

– Серега, поехали.

– Слушаюсь, товарищ майор.

– А куда мы поедем? – спросила девочка.

– А как тебя зовут? – вместо ответа поинтересовался мужчина.

– Не скажу, – произнесла девочка и прижалась к матери.

– А я знаю, тебя зовут Аня.

– Ну и дурак, – прошептала маленькая Аня.

– Как тебе не стыдно! – принялась урезонивать дочь Ирина.

– Да ничего страшного, – заулыбался Андрей, показывая крепкие белые зубы, – слышал я в свой адрес и похуже. У меня, кстати, такая же и иногда после школы такое залепит, что волосы на голове начинают шевелиться.

– Аня хорошая, – сказала Ирина, погладив дочь по голове.

Та заулыбалась.

– Извините, я не хотела.

– Ну, вот это другой разговор.

Автобус быстро мчался по улицам, явно не собираясь нигде останавливаться. Только сейчас Ирина догадалась, что наверху горит синяя мигалка, и темно-синий микроавтобус не останавливается даже на перекрестках, а остальные автомобили уступают ему дорогу.

– Так куда мы едем? – минут через двадцать поинтересовалась Ирина.

– Не далеко, – не очень определенно сказал Андрей.

– Мне это не нравится, – призналась Ирина.

– Ничего-ничего. Успокойтесь, не волнуйтесь. Я думаю, эта встреча доставит вам удовольствие.

– А я вот так не думаю, – сказала маленькая Аня. – Я ничего не вижу. Я хочу мороженого, хочу конфет. Мужчина немного виновато заулыбался.

– Если бы я знал, Аня, что ты такая сладкоежка, купил бы тебе шоколадку. Но извини, я не знал.

Ирина открыла свою сумку и вытащила оттуда шоколадку.

– На, только не капризничай.

Девочка схватила плитку и, шелестя фольгой, принялась ее разворачивать, потеряв всякий интерес к происходящему вокруг. Затем Аня отломила часть плитки и протянула матери. Та взяла, поблагодарила дочь и выразительно посмотрела ей в глаза. Девочка отломила еще кусок, но на этот раз значительно меньший, и протянула его Андрею. Тот замялся, явно растерявшись.

Обманывать взрослых – это одно дело, а вот обмануть ребенка куда сложнее, тем более, если у тебя самого такой же. Но Андрей выполнял приказ. Ему всего лишь надо было доставить Ирину Быстрицкую с дочкой на одну из загородных дач, которая принадлежала ФСБ.

Автомобиль мчался по Ярославскому шоссе, а Ирина даже не знала, что проезжает сейчас невдалеке от своего дома. Разговор был обычным – о погоде, о ценах, о газетных статьях, о фильмах. Аня весело рассказывала о том, какие события произошли у них в школе, о том, что один мальчик разбил себе нос, а девочка порвала платье.

Эти нехитрые рассказы развеселили и Андрея, и Ирину. Сейчас все трое находились в прекрасном расположении духа. Они смеялись, перебрасывались шутками. Андрей время от времени не без интереса поглядывал на Ирину. Эта женщина была в его вкусе, ему нравились вот такие – раскованные, уверенные в себе, умные, умеющие разговаривать с мужчинами без кокетства. И к тому же Ирина Быстрицкая была очень хороша собой.

Андрей Миронов, майор ФСБ, совершенно не знал для чего ему велели доставить Быстрицкую на дачу. Но он был уверен, что с ней по идее ничего не должно случиться. Да и не была она похожа на обычную клиентуру майора ФСБ.

Но ведь случается всякое, разные бывают люди. И он понимал, что может ошибаться. Несколько раз и он ловил на себе заинтересованный взгляд женщины.

Она смотрела на него странно: не оценивающе, а так, словно пыталась проникнуть ему в душу.

И неожиданно спросила:

– А вы давно знаете Федора?

Миронов, который никогда в глаза не видел Федора Молчанова и о его существовании узнал только сегодня утром от генерала Кречетова, пожал плечами:

– Это смотря что считать долго. В нашей службе можно знать человека двадцать лет, а видеть его всего два раза.

Ирина понимающе кивнула.

«Везет же этому Молчанову! – подумал майор Миронов. – Такая женщина у него красивая. Интересно, ребенок от него или нет?»

Ирина почувствовала, что машина сворачивает с шоссе. Под колесами зашуршал гравий, и несколько раз ветви деревьев коснулись стекол.

– Как бы мы не свалились куда-нибудь, – пошутила женщина.

– Не бойтесь, Серега классный водитель.

– Так куда мы все-таки едем?

– Мы уже почти приехали.

Еще дважды свернув, автомобиль выехал на какую-то твердую и гладкую дорогу и вскоре остановился. Послышался скрежет отъезжающих металлических ворот, автомобиль просигналил и мягко вкатился во двор. Ворота закрылись.

– Ну вот мы и приехали, прошу выходить, – галантно сказал Андрей, отодвигая дверь.

Яркий свет ударил в глаза, и Ирина даже зажмурилась. Двухэтажный белый дом с четырьмя квадратными колоннами у входа стоял, окруженный большими мохнатыми елями.

– Ой, – воскликнула девочка, соскакивая на землю, – как здесь красиво!

Ирина огляделась. Высокий забор окружал двор со всех сторон. В будочке возле ворот дежурил вооруженный охранник в камуфляжной форме.

Ирина обернулась к Андрею. С лица того уже исчезла улыбка, оно приняло постное служебное выражение.

– Где Федор? – упавшим голосом спросила Ирина.

– Пройдите в дом, там все и узнаете.

Ирина почувствовала дрожь в коленях и взяла Анну за руку. Она преодолела это неприятное чувство и направилась к дубовым дверям, украшенным вместо ручки деревянным кольцом. Двери прямо перед ними раскрылись.

Ирина с девочкой и Андрей оказались в гостиной, застланной большим красным ковром, в центре стоял большой бильярд с недоигранной партией. Над зеленым сукном с кием в руках склонился мужчина. Он был коротко стрижен, волосы поблескивали сединой.

Андрей, увидев мужчину, тут же подобрался. Мужчина аккуратно положил кий, взял салфетку, вытер испачканные мелом пальцы и, улыбаясь, направился к Ирине.

– Мне сказали, что меня здесь ждет Федор Молчанов.

– Это не совсем так, – глуховатым голосом сказал мужчина и представился:

– Виталий Константинович Кречетов, генерал.

Ирина не подала руку. Аня смотрела на мужчину, стоящего перед ними, с интересом и безо всякого страха.

Чрез полчаса Ирина Быстрицкая уже все знала. Генерал Кречетов объяснил, что Ирине Быстрицкой и ее дочери угрожает опасность, а посему они какое-то время должны будут пожить здесь, на этой даче, которая хорошо охраняется. Они не должны будут пытаться с кем-нибудь связываться или самостоятельно выбираться отсюда. Ирину не совсем устроило подобное объяснение, но ей ничего не оставалось делать.

Им были приготовлены комнаты. Постельное белье было казенное, с печатями, но в доме было тихо. Наверху был телевизор, радио, на столе лежали свежие газеты.

– Андрей не обманывал вас, когда говорил, что здесь вы встретитесь с Федором, – произнес генерал, оглядываясь по сторонам. – Но случилось так, что он не смог приехать к назначенному времени.

– Ему угрожает опасность? – встревожилась Ирина и попыталась перехватить вечно ускользающий взгляд генерала.

– Думаю, пока не угрожает. И если я чего-то вам не говорю, Ирина, то это лишь потому, что меня об этом просил Федор. Он сам приедет и все расскажет.

– Но неужели я не могу поговорить с ним хотя бы по телефону?

– Думаю, сможете, – сказал генерал, – но не сегодня. Если вам что-нибудь понадобится, обращайтесь к Андрею. Майор Миронов будет с вами все время.

Ирина пожала плечами.

Генерал покинул дом.

Вскоре заскрежетали ворота, и черная сверкающая «волга» медленно выкатилась из подземного гаража, взвизгнув тормозами, развернулась во дворе и вместе с генералом Кречетовым выехала с территории.

Глава 3

Прошла неделя с того вечера, когда Катя Фролова исчезла из дому.

Конечно же, родители бросились ее искать. Одноклассница Кати, Зойка, рыдая и растирая губную помаду по лицу, выложила следователю всю правду, вернее, то, что она знала, в обмен на обещание ничего не рассказывать родителям.

Следователь, конечно же, пообещал и, конечно же, рассказал родителям Кати о том, чем занималась их дочь.

Все поиски были безуспешными. Никто не видел Кати Фроловой после того, как она позвонила своей подруге и сообщила ей, что идет в ресторан «Валдай».

Зато сама Зойка в душе была счастлива. Она хоть и потеряла подругу, но была довольна, что накануне подхватила насморк и не смогла пойти с Катей. И еще она была довольна тем, что ей не придется возвращать подруге пятьдесят долларов, а это, как-никак, для нее не меньше двух вечеров работы. И вообще Зойка сказала себе: больше заниматься проституцией не буду.

Но, конечно же, свое обещание нарушила и уже на следующий день после разговора со следователем, захлебываясь, делала минет какому-то грузину прямо в машине, на заднем сиденье. Грузин оказался не таким щедрым, как обещал. Вместо двадцати пяти долларов, он вышвырнул Зойку из машины, расплатившись пинком под зад. Но в тот вечер ей все же повезло. То ли индус, то ли пакистанец снял ее, когда она уже собиралась уходить домой. Привел ее в комнату общежития недалеко от станции метро «Сокол». За все она получила двадцать баксов. Но, тем не менее, она смогла стащить часы иностранного студента и пару компакт-дисков.

Правда, диски пришлось выбросить, на поверку они оказались записями народных песен – блямкающих, заунывных и грустных. А вот часы были классные. И у Зойки их на следующий же день купил учитель физкультуры за тридцать баксов, хотя цена их была больше сотни. Об этом Зойке сообщила еще одна из ее подруг, промышлявшая тем же самым ремеслом.

Григорий Синеглазов скупал все газеты в киосках, смотрел по телевизору все московские программы в надежде, что сможет увидеть фотографию своей жертвы.

Но и пресса, и телевидение молчали. В прихожей Синеглазова собралась огромная кипа газет. Зато отпечатанные фотографии лежали в коричневой папке. На каждой из них стояли дата и подпись «Зоя».

Только на седьмой день в одной из вечерних программ, в криминальной хронике, появился портрет девочки-подростка, а диктор спокойно сообщил, что Катя Фролова неделю назад ушла из дома и не вернулась. Из сообщения Григорий Синеглазов узнал настоящие имя и фамилию девочки. Особенно развеселила Синеглазова просьба диктора ко всем, знающим о местонахождении девочки, сообщить в милицию.

Он потер руки и злорадно сказал в экран:

– А вы поищите по свалкам в разных концах города. А еще можете поднять канализационный люк. Правда, голова Кати, может быть, уже сгнила, и ее обгрызли крысы. Ищите, ищите и обрящете.

Синеглазов получил сатисфакцию и почувствовал нарастающее возбуждение.

Если раньше перерывы между убийствами длились по несколько месяцев, теперь Синеглазов уже не мог остановиться. Уж слишком легко все сходило ему с рук. И еще – после убийства Фроловой Григорий понял, что девочки-подростки и зрелые женщины перестают его интересовать. Они его больше не возбуждают. Ему нужен кто-нибудь помоложе. И он вспомнил маленьких девочек, учениц вторых-третьих классов, спешащих в школу. Вспомнил их нежные лица и словно бы ощутил под пальцами гладкую детскую кожу. Вот кого ему хотелось.

Вчера вечером ему позвонила Анжела и пригласила к себе в гости. Шеф как раз отбыл на неделю в Финляндию. Синеглазову не хотелось ехать. Он сослался на то, что у него болит спина. Но Анжела пообещала сделать массаж, и к тому же, Григорий понимал, что с Анжелой лучше не ссориться. Он приехал. Все было как всегда, только, лежа в постели с Анжелой, он испытывал какое-то отвращение. Его раздражало потное тело, волосатая промежность, раздражало белье. А в ванную идти с ним она не согласилась.

Кое-как, превозмогая отвращение, Григорий удовлетворил Анжелу, хотя несколько раз поймал на себе ее странные испытующие взгляды.

– Ты какой-то не такой, как всегда.

– Спина болит, – опять соврал Синеглазов.

– Тогда обратись к врачу, пока не поздно. А то разовьется радикулит, будешь лежать как бревно.

– Ладно, воспользуюсь твоим советом, – пообещал Григорий, затягивая брючный ремень.

А вот от прикосновения к ремню на его лице появилась улыбка, и он тут же возбудился, вспомнив, как висела в ванной Катя Фролова, и ее руки стягивал именно этот ремень.

Анжеле пришлось удивиться, когда Григорий вдруг быстро сбросил брюки, повалил женщину на ковер, грубо овладел ею, что, как ни странно, доставило и Анжеле какие-то новые ощущения и неописуемое удовольствие.

– Вот теперь я вижу, что ты такой, как прежде. А также я поняла, Григорий, что ты симулянт и ссылаешься на свою спину только потому, что не хочешь меня.

Она не догадывалась о том, что Синеглазова возбуждало не ее тело, что он приходил в восторг, сжимая в руке свой брючный ремень, упругий и длинный…

Взволнованный и покрытый испариной после просмотра криминальной хроники, Григорий заметался по квартире. Его энергия искала выхода. Он быстро оделся. На этот раз он был в светлом плаще, кроссовках, джинсах и свитере. В джинсах был все тот же ремень.

Григорий сбежал вниз, прислушиваясь к тому, как поскрипывает узкая полоска кожи, втянутая в шлевки брюк.

Смеркалось. Небо было серое, асфальт еще не высох от недавнего дождя.

Григорий, широко шагая, двигался по проспекту Мира. Он вглядывался в лица детей и был похож на отца, который безуспешно пытается отыскать дочь, потерявшуюся в толпе.

И вдруг возле рыбного магазина, где нестерпимо воняло селедкой и раскисшим от рассола деревом бочек, он увидел то, что хотел, – девочка лет восьми или девяти стояла прижавшись к стене. Ее глаза были полны страха, она вздрагивала. А люди проходили мимо, не обращая внимания.

– Что-то случилось? – опустившись на корточки, спросил Григорий.

– Да, я потеряла маму, – в глазах девочки был настоящий страх.

И Григорий почувствовал, как горячая волна возбуждения охватила его от пяток до кончиков седеющих волос.

– Так ты говоришь, потеряла маму?

– Да, маму.

– Я помогу найти ее. Как тебя зовут?

– Меня зовут Саша, фамилия Петрова.

– Так вот, Саша, сейчас мы ее найдем. Давай свою руку.

Девочка протянула ладошку. Цепкие пальцы Синеглазова сжали детскую руку.

– Пойдем, пойдем, отыщем твою маму. Что же она у тебя такая невнимательная?

– Она сказала, чтобы я ждала ее в магазине, но я вышла на улицу и теперь стояла вот здесь, – немного сбивчиво и путано объясняла Саша Петрова.

– Так говоришь, она была в магазине?

– Да, мы были в магазине, но я туда не пошла.

– А ты знаешь, Саша Петрова, свой домашний телефон?

– Да, – кивнула девочка и сказала номер.

– Ну вот и прекрасно, – обрадовался Синеглазов. – Мама, наверное, уже давно ждет тебя дома и волнуется. Мы сейчас пойдем ко мне и позвоним ей.

Хорошо?

– Да, – согласилась девочка, абсолютно не понимая, на что дала согласие.

У подъезда своего дома Синеглазов огляделся. Во дворе никого не было.

Он схватил Сашу Петрову за руку и потащил наверх. Он боялся только одного – в подъезде может столкнуться с кем-нибудь из соседей. Но было время бесконечной «Санта-Барбары», и все пенсионеры и домохозяйки сидели у экранов телевизоров, раздумывая над перипетиями сложной судьбы Си Си Кэпвелла и его многочисленных жен, а также брачных и внебрачных детей. Инспектор Круз продолжал выяснять свои отношения с Идеи, адвокат Мэйсон пил виски, заливая тоску по поводу неудавшейся жизни и отношений с принципиальным Си Си.

Щелкнул замок, вспыхнул свет.

– Проходи, Саша, садись вот в это кресло.

– А где у вас телефон?

– Погоди, не спеши, я сам позвоню. Сейчас я угощу тебя конфетами. Ты ведь любишь сладенькое?

– Люблю, – подтвердила Саша Петрова. Ее большие голубые глаза смотрели на мир спокойно, и этот взрослый дядя не вызывал у нее никакого страха.

Она даже заулыбалась, когда на журнальном столике появилась огромная коробка с цветами на крышке.

– Угощайся. Ты моя гостья.

Девочка взяла конфету и надкусила. Липкий ликер полился на пальцы. Она чуть вскрикнула.

– Дай, я тебе оближу, – сказал Синеглазов и, схватив руку девочки за тонкое запястье, поднес ладошку к своим губам и принялся жадно слизывать ликер.

Затем он засунул пальцы девочки себе в рот.

– Мы с тобой будем играть, Саша. Ты будешь вымазывать руки конфетами, а я буду слизывать. Хорошо?

Девочка отрицательно замотала головой.

– Нет-нет, я не хочу. Это плохая игра.

– Это замечательная игра, Сашенька, – сказал Синеглазов и посадил девочку себе на колени. – Ну же, бери конфеты.

– Я больше не хочу, – призналась Саша.

– Зато я хочу. Бери конфеты и клади мне в рот.

Саша чуть испуганно набрала пригоршню конфет и поднесла к раскрытому рту Синеглазова. Тот схватил ее за локоть и протолкнул липкие от ликера и размятого шоколада пальцы себе в рот.

– Как вкусно, – прорычал он, закатывая глаза и чувствуя, как напрягается его плоть. – А теперь встань.

Саша с готовностью выполнила это.

– Позвоните, скорее позвоните маме! Я не хочу быть у вас.

– Все в свое время. Твоя мама, наверное, еще не дошла до дома.

– Как не дошла? Вы же говорили, она сидит и ждет меня дома!

– Ну погоди немного, – махнул рукой Синеглазов, расстегивая молнию на джинсах. – Я тебе сейчас кое-что покажу.

– Не хочу! – крикнула Саша.

Синеглазов тут же закрыл ей рот. Затем развернул к себе лицом.

– А ну-ка смотри!

– Не хочу! – зажмурила глаза девочка и попыталась укусить его за ладонь.

Новая волна удовольствия прошла по телу Синеглазова.

– Ах, ты, маленький зверек, пушистый и наглый! – Синеглазов растрепал волосы девочки.

Его руки были липкими от ликера, волосы Саши приклеивались к ним.

– Все идет хорошо, все замечательно, – шептал Синеглазов, облизывая перепачканные ликером губы. – Смотри сюда, смотри!

Молния разъехалась окончательно, кожаный коричневый ремень выскользнул из брюк и оказался в руке мужчины.

– А если не будешь слушаться, я тебя накажу. Видишь этот ремешок? Я отшлепаю им тебя по заднице.

Девочка бросилась к двери и судорожно рванула ее на себя. Но дверь была закрыта, ключ лежал у Григория в джинсах. Мужчина схватил ребенка за шиворот и приподнял над полом. Несколько раз тряхнул.

Саша завизжала. Синеглазов несильно ударил ее по щеке, и она смолкла.

Затем он включил музыку – все ту же Патрисию Каас. Звуки музыки из двух черных колонок заполнили комнату.

– А теперь мы пойдем мыться, – сказал мужчина. Девочка стояла у секретера нахохленная, перепуганная, похожая на маленькую озябшую птицу.

– Ну, пойдем, давай руку! – махнув ремнем, который со свистом разрезал воздух, рявкнул Синеглазов и, схватив Сашу за худенькое плечо, поволок в ванную.

Зашумела вода. Синеглазов принялся срывать с девочки одежду. Она отчаянно кричала. Он закрыл ей рот. Саша впилась зубами в его ладонь.

Синеглазов отнял руку, зверея от боли, ударил девочку головой о стену. Девочка обмякла. На кафеле остались брызги крови.

– Звереныш! Так укусила!

Мужчина подставил укушенную ладонь под струю. На ладони четко отпечатались детские зубы.

– Животное! – выругался он и занялся привычным делом.

Из ремня он быстро соорудил петлю, просунул в нее Сашины руки, а затем привязал к змеевику.

– Вот так будет лучше.

Затем сходил в комнату и принес флакон с нашатырным спиртом. Но сколько он ни тыкал под нос Саши вату, обильно политую нашатырем, девочка не приходила в себя.

– Маленькая сволочь! – наконец-то сообразив, что переусердствовал, зло пробормотал мужчина. – Ладно, сейчас мы тобой займемся основательно.

Он стащил с нее всю одежду, затем вымыл. Детское тело казалось мраморным. Волосы прилипли ко лбу, и Синеглазов, взяв расческу, принялся расчесывать девочку. Когда он это сделал, то разделся и сам. Затем, шлепая босыми ногами по холодному паркетному полу, Синеглазов пошел к своему секретеру, вытащил фотоаппарат и вернулся в ванную уже с ним. Он выглядел странно: абсолютно голый, с большим массивным фотоаппаратом на груди. Вспышки, щелчки… Маленькая девочка, висевшая на трубе отопления, навсегда осталась на пленке.

– Маленькая сволочь! Маленькая стерва! – шептал Синеглазов, нажимая на кнопку. – Зачем же ты сдохла раньше, чем надо? Я не увидел твоих глаз, полных ужаса, я не испытал того, ради чего привел тебя к себе. Ты меня обманула, стерва. Но ничего, я с тобой разберусь.

В его голове мелькнула мысль. Он знал, что ему надо сделать. Он отложил фотоаппарат на бельевой ящик и стал быстро одеваться.

Тщательно заперев дверь, он сбежал вниз, сел в свою машину и помчался к Анжеле.

«Только бы она была дома! Только бы она никуда не ушла!»

Он не стал звонить ей по телефону, а вбежав в подъезд, сразу же бросился к лифту. На седьмом этаже лифт остановился. Синеглазов расстегнул молнию на. джинсах и большим пальцем вдавил кнопку звонка.

– Кто там? – послышался голос Анжелы.

– Открывай быстрее! – выкрикнул Григорий.

– Это ты? – удивленно и чуть испуганно сказала Анжела, сбрасывая дверную цепочку.

– Я, я…

Плащ упал на пол прямо в прихожей. Ногой Григорий захлопнул дверь и, услышав щелчок сработавшего замка, бросился на Анжелу, срывая с нее шелковый халат.

– Ты что?! С ума сошел?! – кричала женщина и безуспешно пыталась вырваться. – Мне нельзя! Нельзя!

– Можно! – рявкнул Синеглазов, валя ее на пол. Он был весь перепачкан кровью. Анжела лежала безропотно, без движения. По ее щекам катились слезы – от страха и омерзения.

А Синеглазов склонился над ней и своим испачканным в крови членом водил по ее лицу.

– Ну, хватит, Григорий. Ты что, совсем спятил?

– Мне очень хорошо, – выдохнул мужчина, завалившись на бок. – А теперь – пока.

Он поднялся, застегнул брюки, схватил плащ и покинул квартиру Анжелы.

Анжела осталась сидеть на полу и зарыдала. Она никак не могла прийти в себя. Подобное с ней никогда еще не случалось: чтобы вот так, грубо, без всяких слов и разговоров ее повалили в собственной квартире прямо на пол и изнасиловали! По-другому она никак не могла это назвать. Но в то же время она понимала, что никому рассказать о происшедшем не сможет. Уж слишком ужасно все это было.

Синеглазов вернулся домой вполне удовлетворенный. Взял трубку радиотелефона, не снимая плаща, зашел в ванную, сел на край ванны и набрал номер Анжелы. Та долго не подходила к телефону.

Наконец он услышал ее голос.

– Слушаю.

– Анжела, ты меня извини. Со мной что-то случилось. Помнишь, у Бунина есть рассказ «Солнечное затмение»?

Григорий говорил и водил левой рукой по тельцу привязанной к змеевику уже холодной Саши Петровой. Он просунул указательный палец ей в промежность, и его голос стал ласковым:

– Я приношу извинения, Анжела. Я постараюсь загладить свою вину, постараюсь исправиться. Ты, пожалуйста, не обижайся на меня и никому не говори.

– Ты сволочь, Синеглазов! Ты свинья и скотина! Больше у нас с тобой ничего не будет!

Одновременно разговаривая с только что изнасилованной Анжелой и поглаживая тельце мертвой Саши Петровой, Синеглазов испытывал удивительное удовольствие. Он разжал губы девочки и просунул ей в рот три пальца. Он чувствовал кончиками пальцев гладкое небо, чувствовал язык, острые твердые зубы. Ему было невыразимо хорошо.

Анжела тяжело дышала на другом конце провода и посылала в его адрес проклятия, которые каплями бальзама падали на душу Синеглазова.

– Больше мне не звони. Никогда! И будет лучше, если я тебя больше не увижу.

– Анжела, завтра мы с тобой встретимся, все обсудим, я тебе все объясню. И надеюсь, ты меня поймешь…

Анжела бросила трубку. Синеглазов с улыбкой отложил радиотелефон, поднялся, снял плащ, вытащил из гардероба чемодан с инструментами. Затем отвязал ремень. Тельце Саши Петровой скользнуло в ванну, и голова глухо ударилась об эмалированный чугун.

Процедура расчленения не заняла много времени. Дело это было привычным и приносило какое-то странное удовольствие. И Синеглазов подумал, что, наверное, из него получился бы замечательный хирург, если бы не идиоты родители. Они все ему испортили, послав учиться не туда, куда следовало бы.

Быстро стекла кровь. Тельце Саши Петровой было расфасовано по целлофановым пакетам. Бечевка была аккуратно завязана на бантики. На этот раз ему потребовалась всего одна спортивная сумка.

Синеглазов вымылся, привел в порядок ванную. Тщательно оттер уже успевшую засохнуть кровь на белых плитках кафеля. Ванная сияла так, как обычно все сияет в операционной. Здесь не хватало только бестеневого освещения.

«Надо будет этим заняться, – подумал Григорий Синеглазов, глядя в потолок на лампу, забранную в матовый колпак, – и тогда будет полный кайф. И еще надо будет достать зеленый халат и прозрачный фартук».

Затем он оделся, осмотрел квартиру. Коробку конфет аккуратно закрыл крышкой и спрятал в секретер. Он чувствовал себя на верху блаженства. Ему доставляло удовольствие сознание того, что в красной спортивной сумке лежит расчлененное тело девочки и что сейчас он поедет и разбросает по городу остатки своего сладкого пиршества, расстанется с ними навсегда. Но у него останутся фотографии, и по ним он всегда сможет вспомнить все то, что его волновало и приносило удовольствие, сможет вспомнить даже то, какой на ощупь была кожа похолодевшего трупа, какими были волосы. По черно-белым фотоснимкам он легко мог представить себе цвет крови и даже ощутить ее теплоту и вязкость.

С сумкой через плечо, насвистывая песенку Патрисии Каас, Синеглазов, тщательно причесанный и надушенный дорогой туалетной водой, спустился вниз. Во дворе не было ни души. Он подошел к своей машине и легко забросил на заднее сиденье сумку.

«Что похороним вначале? – задал он себе нехитрый вопрос, на который у него был готовый ответ. – Первым делом – голову. А вот руки, ноги и туловище – в разных местах и желательно подальше друг от друга».

Автомобиль зашуршал шинами по влажному асфальту и выехал на проспект.

На этот раз Григорию Синеглазову не повезло. Когда он заехал в разрушенный квартал и направился к канализационному люку, его удивлению и злости не было предела: прямо на люке стоял поддон с кирпичом.

«Какая скотина сгрузила кирпич именно сюда, именно на этот люк? Ну и черт с вами!» – пнув кроссовкой кирпич, сказал Синеглазов и, развернувшись, направился к машине.

По дороге ему попался еще один люк. Синеглазов постоял над ним, слушая, как журчит внизу вода, уносящая нечистоты, и передумал. Но, тем не менее, он понимал, что голову надо спрятать основательно – так, чтобы никто никогда ее не нашел. А это было задачей довольно непростой.

Подойдя к машине, Синеглазов огляделся. Он увидел торчащие подъемные краны, на которых горели лампочки.

– Вот туда, – сказал он сам себе, ныряя в дыру, проделанную строителями в заборе.

Он вышел на безлюдную стройку. Ни сторожа, никого на ней не было. Он увидел уже готовую опалубку фундамента.

– Возьму и брошу туда, – сказал сам себе Синеглазов.

Он прислушался, огляделся по сторонам и, не заметив ничего подозрительного, расстегнул молнию на сумке, достал целлофановый мешок, похожий на шелестящий кочан капусты, и двумя руками, как футболист, вбрасывающий мяч на линии поля, швырнул голову в опалубку. Послышался звон арматуры, и все стихло.

– А если найдут, тоже будет интересно, – сказал мужчина и, перескакивая через строительный мусор, через брошенные носилки, покореженные корыта и ведра, выбрался на тропинку; – Все будет класс, и как ни случится – все будет хорошо.

Следующий мешок он оставил в мусорном контейнере на Беговой, неподалеку от ипподрома. Сверток с руками он тоже бросил в мусорный контейнер. А ноги Саши Петровой оказались в открытом канализационном люке, возле которого стоял жестяной знак «Земляные работы».

Синеглазов чертыхнулся.

– Лучше бы я сюда бросил и голову. Все-таки, наверное, зря я оставил ее на стройке. А может, и не зря, – утешил он себя, наконец-то почувствовав усталость и непреодолимое желание уснуть.

Он заспешил к машине, завел мотор.

Неподалеку от дома, проехав перекресток, он увидел милицейскую машину и двух гаишников в бронежилетах и с автоматами. Был поднят жезл. Синеглазов подъехал и затормозил.

Один из гаишников подошел к машине, а второй навел на ветровое стекло автомат. Сержант представился и попросил документы. Синеглазов подал, вежливо улыбаясь.

– У женщины я был, командир. А живу там, во дворе.

Гаишник придирчиво осмотрел документы, светя фонариком, затем посветил в лицо Синеглазову.

– А что, кого-то ловите?

– Да, работаем, – сказал сержант, понимая, что с Синеглазова ничего не возьмешь.

– Надеюсь, не муж моей знакомой поднял вас на ноги? Он ведь генерал милиции.

Гаишники невольно расхохотались, сержант вяло козырнул и сказал:

– Проезжай. И лучше по ночам не езди. Машина у тебя еще ничего, можешь ее лишиться.

– Да кому она нужна, эта развалина? Да и езжу я всегда один, никого с собой не беру.

– Ну вот и поезжай.

Мотор заревел, и серая «вольво» помчалась по пустынному проспекту Мира.

Поворот, еще поворот – и Синеглазов затормозил у подъезда своего дома. Он даже не стал отгонять свой автомобиль на площадку.

– Все равно завтра утром на работу, – сказал он, включая сигнализацию.

Выбрался, проверил замки, захватил с собой пустую легкую сумку, которая почему-то показалась ему похожей на шкуру, содранную с убитого животного.

Еще раз приняв душ, тщательно вымывшись и вымыв сумку, Синеглазов зашел в маленькую комнатку и растянулся на кровати. Его глаза слиплись, и он мгновенно заснул.

Глава 4

Каких только учреждений не бывает в Москве. Все уже привыкли к разнообразию вывесок, от самых дешевых, выполненных на стекле масляной краской, до изготовленных из отполированной латуни, где надпись дублируется на английском языке. Теперь уже никого не удивишь каким-нибудь экзотическим названием, вроде трастовой компании «Секай», банка «Манитип» и какого-нибудь ЖЖЖ, которого не знает никто.

Среди этого базарного обилия вывесок появилась одна, не очень приметная, да и здание было расположено в стороне от основных магистралей.

Название не слишком вычурное, но достаточно непонятное, во всяком случае, прочитав его, внутрь заходить не хотелось: «Экспо-сервис» и три латинских буквы – Ltd.

Дровяной переулок. Самый Центр, но не самая престижная его часть.

Когда-то в этом неприметном здании, наверное, жила купеческая семья или какой-нибудь промотавший свое состояние дворянин. Затем дом, как водится, перешел в ведение местной власти. В гостиной, разделенной фанерными перегородками, умудрились разместить целую коммуналку вместе с кухней, ванной, туалетом и грязным коридором. Дом был ценен только своим расположением.

Рассуждая здраво его давно нужно было сломать и построить на этом месте дом из кирпича, потому что старый грозил вот-вот рассыпаться в пыль.

Почти так оно и случилось. Дом купили не коммерсанты, а префектура.

Жильцы получили квартиры в блочных домах на окраине, спустя какое-то время и думать, наверное, забыли о доме, где когда-то жили.

Полтора года он стоял бесхозный, никому не нужный, разве что пьяницам да бомжам, которые облюбовали его безжизненную утробу, расписали углем стены и чуть было не устроили пожар, разложив на полу костер из обломков громоздкой мебели.

Но одним ненастным вечером, когда погода стояла такая, что нос высовывать на улицу не хотелось и все временные обитатели дома находились на месте, к дому подъехала большая машина с зарешеченными окнами, послышался лай собак, и никому из бомжей не удалось улизнуть. Привыкшие к такому обращению, бомжи не очень-то и сопротивлялись. Раз не удалось убежать, ну что ж, переночуем в другом месте – все равно с нас взятки гладки.

Всех их продержали ровно три дня: столько, сколько позволяет закон для выяснения личности. Ни за кем из них серьезных прегрешений не водилось, и вскоре всех выпустили. А куда же направиться, как не в свой уже обжитой дом, откуда рукой подать до основных вокзалов и уличных кафе, где можно разжиться очень вкусными, да еще и теплыми объедками.

Но бомжей, которые один за другим подтягивались к дому, ждало разочарование: дом успели обнести высоким строительным забором, даже крышу невозможно было разглядеть из-за козырька, сбитого из толстых досок. Лишь телескопическая стрела японского подъемного крана возносилась над их любимым сооружением.

Никого из бомжей не заинтересовало странное обстоятельство – на заборе отсутствовала вывеска, где бы значились строительное управление, производящее работы, а также фамилия прораба. Их больше волновало то, что придется искать новое подобное пристанище, а таковых в центре Москвы осталось не так уж много.

Проклиная в душе ни в чем не виноватых коммерсантов, которые к выкупу здания не имели никакого отношения, бомжи поплелись прочь.

А в Дровяном переулке началась грандиозная стройка.

Строили быстро, и не прошло и двух месяцев, как кран выехал за ворота.

В течение одного часа все секции забора оказались сложенными на грузовую машину – и взорам горожан предстал восставший из руин особняк.

Оконные проемы сияли зеркальными стеклопакетами, дубовые, пропитанные полимером рамы благородно темнели, и лишь смутно угадывались за стеклами планки белых жалюзи. Самым большим достижением строителей были, конечно же, двери – массивные, из пуленепробиваемого стекла, вся фурнитура из полированной бронзы.

Рядом с дверным проемом небольшая аккуратная коробочка переговорного устройства, утопленная в облицовке стены. Чуть выше – довольно скромная вывеска: «Экспо-сервис», не богатая, но и не бедная, ни о чем не говорящая ни уму ни сердцу обыкновенного прохожего. Вот если бы здесь было написано: «Обмен валюты» или хотя бы «Отделение коммерческого банка», может быть, кому-нибудь и пришло в голову попытаться зайти за стеклянную дверь, за которой в полумраке коротали время два вооруженных охранника.

А так никто из прохожих даже не притрагивался к сверкающей ручке.

И еще одну удивительную вещь соорудили строители в доме по Дровяному переулку – низкая арка, ведущая во двор, оказалась забранной тяжелыми металлическими сворачивающимися жалюзи.

Каждое утро к этой арке подъезжал микроавтобус «мерседес» с затемненными стеклами; жалюзи, как по мановению волшебной палочки, сами сворачивались ровно на столько, чтобы под ними мог проскочить микроавтобус, затем, бесшумно скользя по хорошо смазанным пазам, опускались. Точно так же вечером автобусик покидал территорию.

Посетители появлялись редко, все они были какие-то неприметные, с одинаковым выражением лица и бесцветными взглядами, характерными для представителей определенной профессии, о которой лучше не вспоминать на ночь глядя. Каждый из них, зайдя за дверь, показывал охранникам удостоверение и исчезал в глубине здания.

Но перечисленные выше меры предосторожности были не единственными. Если подняться чуть выше, на уровень второго этажа, то можно было обнаружить несколько укрытых от посторонних глаз телекамер, направленных на дверь, на соседнюю крышу, которую от дома отделяла высокая металлическая сетка. Над сеткой в туманные вечера можно было разглядеть тонкий лучик охранной сигнализации.

И днем и ночью в этом странном здании горел свет, днем на двух этажах, ночью – только на втором. Короче, странный дом появился в Дровяном переулке, загадочный.

Никакого отношения к коммерции «Экспо-сервис» не имел. Да и сама вывеска была, честно говоря, липовой, с таким же успехом там можно было нарисовать кукиш, а под ним три звездочки.

Здание в Дровяном переулке принадлежало Управлению охраны Президента и носило гордое название Второго аналитического центра. А заправлял им человек, довольно известный в своих кругах, Эдуард Ефимович Бушлатов. Сорокапятилетний, с лысеющей головой и руками пианиста. Правда, если и прикасался он к клавиатуре, то никак не музыкального инструмента, а компьютера.

Вот уже целый месяц Эдуард Ефимович дневал и ночевал в этом здании, где для его отдыха была оборудована небольшая комнатка с душем.

Задание у него было сверхважное и сверхсекретное. Как всегда, в преддверии выборов, людям, подобным ему, находилась работенка – не очень чистая, но за нее хорошо платили. Целыми днями просиживал Эдуард Бушлатов перед монитором компьютера, старательно изучая всю стекающуюся к нему информацию.

Если бы в этом доме по Дровяному переулку висела карта мира, то лучики, расходящиеся из Москвы, доставали бы до всех континентов, исключая разве что Антарктиду – и то только потому, что там нет банков.

Собрать компрометирующие материалы на своих оппонентов – святое дело. И Эдуард Ефимович с завидным постоянством отслеживал все, что могло пойти во вред будущим претендентам на место в Государственной Думе. У кого-то абсолютно случайно оказывался свой личный счет в одном из западных банков, кто-то непонятно на какие деньги успел приобрести кусок земли в Подмосковье, оформив его на близкого родственника, кого-то видели в воюющей Югославии, хотя по документам он продолжал оставаться в России. Но на мелочи Бушлатов не разменивался. Только что-нибудь сногсшибательное, достойное первых газетных полос.

Такая информация стоила дорого и для того, кто добывал ее, и для того, против кого ее собирались использовать.

Никому из сотрудников, кроме Эдуарда Ефимовича, не позволялось прикасаться к святая святых этого дома, к тому, ради чего он и существовал. В красную папку, тисненную золотом, складывались материалы, которые через определенное время должны были лечь на стол самого Президента. А уж потом он сам решит, что делать, кому снять голову, а кого, наоборот, приблизить к себе.

Да, пожалуй, та информация, которая заключалась в красной папке, тисненной золотом, была подороже самого золота. Это была самая настоящая бомба!

Способная уничтожить многих людей и далеко не последних в этом государстве.

Эдуард Бушлатов был блестящим аналитиком, отличался огромной трудоспособностью и неутомимостью. В офисе под скромной вывеской «Экспо-сервис Ltd» была маленькая комнатка, где он и жил. Его сотрудники удивлялись: появляясь на службе, они заставали его за клавиатурой компьютера, пепельница, стоящая справа, была полна окурков, хоть секретарша исправно выносила ее через каждые три часа. Слева почти постоянно дымилась чашка черного кофе.

Время от времени, помассировав тяжелые веки тонкими пальцами пианиста, Эдуард Ефимович брал чашечку и делал маленький глоток. Затем откидывался на спинку изящного кожаного кресла и полминуты пребывал в состоянии оцепенения. Но это было только видимостью отдыха, вернее, отдыхали его глаза, а мозг продолжал интенсивно работать.

Сотни фамилий, огромное количество цифр – все вмещалось в этой лысеющей голове. И если он вызывал какую-нибудь из справок, хранящуюся в недрах его супермощного компьютера, то делал это лишь для того, чтобы убедиться в своей феноменальной памяти. Недобрая улыбка появлялась на его тонких губах, и Эдуард Ефимович злорадно поглядывал на монитор.

– Ты, конечно, умен, – шептал он, обращаясь к компьютеру, – но и я не лыком шит. Тебя можно заставить замолчать навсегда, а вот со мной будет посложнее.

Он был единственный из всего персонала, кто знал достоверно, для чего собирается, сортируется, анализируется эта компрометирующая информация.

Фамилии, которые проходили в списках Эдуарда Ефимовича, были известны всей стране.

В то, чем занимается сейчас Бушлатов, были посвящены несколько человек из администрации Президента, ну и, конечно, сам Президент. Он дал не много времени для такой сложной и кропотливой работы, но знал, что если Бушлатову что-то поручают и он за это берется, значит, работа будет выполнена непременно и в срок.

А качество любой работы, которую выполнял Бушлатов, всегда было на высоте, он все делал безупречно, аккуратно, его логика была железной, просто непоколебимой. За свою жизнь он раскрутил столько всяческих изощренных махинаций, что не справиться и целому отделу. Бушлатов никогда не стремился быть главным, не стремился руководить, все как-то получалось само собой.

Постепенно Эдуард Ефимович Бушлатов стал очень важным человеком, хотя старался все время оставаться в тени. Это ему нравилось, он любил работу больше, чем все то, что она приносила ему: больше денег, больше различных благ.

Весь мир был заключен для него в этом доме в Дровяном переулке, а голубизну неба заменила голубизна экрана.

Если кто-нибудь спросил бы сейчас у Эдуарда Ефимовича: «Который сейчас час? День? Месяц? Время года?» – он бы ответил, но не сразу, а подумав.

Но спроси про источники финансирования политических партий, он ответит без запинки, не отрывая взгляда от ровных столбиков, высвеченных на мониторе.

Но дело в том, что Бушлатова об этом никто пока не спрашивал, вся его работа держалась в секрете, и все раздобытые тайны он поверял красной папке, которая в скором времени должна была лечь на стол Президента, чтобы тот мог расправиться со всеми своими противниками.

Чем меньше времени оставалось до выборов, тем меньше друзей оставалось у Президента, он подозревал буквально всех: тех, кто открыто заявлял о своем противостоянии ему, и тех, кто выдавал себя за его друзей. В число подозреваемых попали и руководители Федеральной службы безопасности.

В свое время Эдуард Ефимович сполна натерпелся от их предшественников.

Но благодаря именно этому обстоятельству он и попал в число тех немногих допущенных к секретам, способных пошатнуть устои государства. Чем держать такого врага на свободе, решили в верхах, пусть лучше он поработает на нас.

И вот, бывший когда-то хроническим отличником, ненавидимым всем классом, Бушлатов стал безымянной тенью, наводившей ужас на политических деятелей. Никто не был застрахован от его тайного вмешательства в личные дела.

Бушлатов упивался своим всезнанием. Он прекрасно помнил, что в школе все смеялись над ним, называли маменькиным сыночком и никто из девчонок не хотел сидеть с ним за одной партой. Так получилось, что он оказался единственным евреем в классе, и ему пришлось отдуваться за всю нацию.

Злоба, копившаяся годами, нашла себе выход. Теперь от него зависело, как скоро попадет под прицел прессы тот или иной политик. Ведь всегда можно дать маленькую наводку какому-нибудь дотошному журналисту и тогда только держись – тот начнет копать, словно собака на прошлой неделе зарывшая кость, да позабывшая где. Другой бы человек, узнав то, что становилось известно Эдуарду Ефимовичу, наверняка посчитал бы, что жизнь не так прекрасна, как кажется на первый взгляд и вряд ли есть смысл ждать дня завтрашнего, лучше сразу просунуть голову в петлю и удавиться.

Но этот сорокапятилетний мужчина с садистским удовольствием копался в грязных делишках других людей утешая себя мыслью, что сам далеко не худший из представителей человеческого рода.

В общем-то, аналитический центр можно было расположить в любом другом месте, за городом, на какой-нибудь укромной государственной даче, укрытой высоким забором. Но дело заключалось в том, что все старые строения были прекрасно известны Федеральной службе безопасности, а там тоже не дремали.

Единственным выходом было создать новый центр, на новом месте, замаскировав его под коммерческую фирму. Чуть что, все можно ликвидировать, не оставляя никаких следов.

Бушлатов дал себе зарок за время работы не завязывать никаких отношений с женщинами. И поэтому только жадно пожирал глазами свою секретаршу Аллу, стоило той повернуться к нему спиной. Короткая юбочка, еле доходящая до половины бедра, длинные стройные ноги.

«Вот окончу работу, и тогда… – мечтал Бушлатов, – непременно устрою небольшой загульчик. Но только не сейчас».

Алла оборачивалась и заставала шефа в позе полной задумчивости. Он нравился ей именно из-за своей недоступности. И девушка старалась подразнить его. Она была не очень-то изобретательна на такие штучки, и ее фокусы повторялись изо дня в день: то она совершенно случайно роняла какую-нибудь бумагу и, наклонившись, Делала вид, что ей трудно поднять. Коротенькая юбка ползла вверх, и тогда Бушлатов, скосив глаза, мог видеть самый краешек кружевного белья. Временами Алла садилась напротив него и, положив себе на колени какую-нибудь папку, принималась перебирать документы. Колени ее, якобы для удержания бумаг, постепенно слегка раздвигались… Но и это не могло вывести Бушлатова из равновесия. Он злился на себя, что начинает думать о всяких глупостях, когда вокруг такая тьма работы. А Алла, мило улыбаясь, продолжала перекладывать один листок за другим, изредка бросая взгляды на своего шефа. Мысленно она досадовала на то, что ее ноги интересуют Бушлатова куда больше, чем лицо, а ведь каждое утро она убивала по полтора часа на то, чтобы аккуратно наложить тени, подкрасить ресницы, губы, но сделать это не вызывающе, а утонченно, со вкусом, ориентируясь на обложки журналов мод.

Однажды к обеду Алла решила, что ее начальник достаточно созрел для того, чтобы всерьез обратить на нее внимание. Она вплотную подошла к его столу.

Эдуард Ефимович еще ожесточеннее забарабанил по клавишам компьютера, чувствуя, как краска приливает к его щекам. Алла присела возле него на корточки и подняла с пола пепельницу, полную окурков.

– Нельзя вам столько курить, – покачала головой она, заглядывая снизу вверх в маслянистые глаза шефа.

Тот лишь пробормотал что-то невнятное и неопределенно махнул рукой.

Алла качнулась, словно потеряв равновесие, и ее ладонь легла на ногу Бушлатову.

Тот напрягся так, что стал напоминать мраморную статую.

– Простите, – прошептала Алла, но ладонь не убрала.

Эдуард Ефимович понял, что еще немного – и он нарушит свой обет.

– Простите, – еще раз повторила девушка и, опираясь на его ногу, встала в полный рост, ее бедро оказалось как раз на уровне глаз Бушлатова. От одежды секретарши исходил пьянящий аромат дорогого дезодоранта, и Бушлатову казалось, что он различает в этом запахе и залах ее тела.

Алла подалась вперед, делая вид, что хочет дотянуться до абсолютно не нужной ей бумажки на противоположном краю стола. Эдуард Ефимович не успел даже отстраниться, да ему этого и не очень-то хотелось… Его щека соприкоснулась с мягким сукном ее юбки. Девушка опустила голову и бросила взгляд на своего шефа.

«Кажется, попался», – подумала она, понимая, что нельзя перебирать.

Бушлатов тяжело вздохнул и откинулся на спинку кресла. Он открыто посмотрел на Аллу, облизал пересохшие губы.

– Ты бы приготовила кофе, – довольно миролюбиво произнес он, поднимая руки и закладывая их за голову.

– Кофе и так готов, – Алла двинулась к кофеварке и поставила на поднос маленькую фарфоровую чашечку.

– Поставь на двоих. Такого Алле не приводилось слышать за все время своей работы с Бушлатовым.

«О-о, точно, попался».

Она осторожно, двумя пальцами, взяла еще одну чашечку и поставила ее на поднос. Теперь к запаху дезодоранта примешался запах свежеприготовленного кофе, тоже мало настраивающий на работу.

Бушлатов покосился на дверь. К нему редко кто заходил в рабочее время, но если заходили, то без предупреждения.

– Закрой, – негромко скомандовал он Алле. Та немного боязливо повернула ручку замка и остановилась с подносом в руках, не зная что делать.

– Так иди же, иди, – улыбнулся Бушлатов тонкими губами и пригладил прядь волос на лысине.

Девушка сделала несколько шагов, и Эдуард Ефимович заметил, как подрагивает в ее руках поднос, расплескивается кофе из чашечек.

– Садись, – предложил он, хоть рядом стула не было. Алла беспомощно огляделась.

– Садись ко мне на колени.

Он обхватил секретаршу за талию, и его длинные пальцы исчезли за горловиной блузки.

Экран компьютера светился, но Эдуард Ефимович позволил себе немного расслабиться. Он уже успел расстегнуть молнию на юбке и гладил белоснежное белье девушки. Та прикрыла глаза от удовольствия и не видела, как зло кривятся губы шефа. Тот ненавидел в этот момент себя, ненавидел Аллу, понимая, что совершает непростительную ошибку, решив заняться любовью с секретаршей в рабочем кабинете.

Алле немного не нравилось то, что Бушлатов спешит, не давая ей насладиться минутами близости. Но Эдуард Ефимович был не из тех мужчин, кто в первую очередь думает о женщине. Он даже не снимал брюк, а когда испытал облегчение, сразу отстранился от своей партнерши и, приведя себя в порядок, вновь подсел к столу.

Его лицо не выражало ровным счетом ничего. Ни слова ласки, ни слова надежды. Алла медленно одевалась, надеясь, что Эдуард Ефимович скажет ей хоть что-нибудь.

Наконец, тот поднял голову и криво улыбнулся.

– На сегодня ты мне больше не нужна, – сухо произнес он.

– Но ведь автобус пойдет только вечером, – замялась Алла.

– Я выпишу тебе пропуск.

Бушлатов взял со стола ксерокопированный листик, размашисто подписался и протянул секретарше.

– Я могу подождать, когда кончится рабочий день.

– Не надо.

Алла в растерянности приняла пропуск из рук шефа и спустилась вниз.

Охранники с недоумением посмотрели на нее: впервые кто-то покидал здание раньше шести часов вечера и не на автобусе с затемненными окнами, а пешком. Но дело охраны выполнять приказания, а не рассуждать. Пропуск исчез в регистрационной книге, Алла расписалась и, под мелодичное бренчание дверного замочка, вышла на улицу.

Бушлатов, подойдя к окну, оттянул планку жалюзи и посмотрел на улицу.

Алла медленно шла по тротуару, не оборачиваясь. Бушлатов взял трубку телефона, приказал невидимому собеседнику:

– С завтрашнего дня мне нужна другая секретарша.

– Причины? – Бушлатов улыбнулся. – Мне кажется, Алла не совсем понимает свои обязанности, во всяком случае, не совсем точно их выполняет.

Не дожидаясь ответа, он повесил трубку и перевел свой взгляд с бредущей по улице девушки на рабочий стол.

– Береженого Бог бережет, – пробормотал он, вновь принимаясь за работу.

Не прошло и полминуты, как он прикрыл глаза ладонью и задумался. Вновь увидел улицу, восстановленную в памяти с фотографической точностью, людей, спешащих по тротуарам, кафе напротив. Алла его абсолютно не интересовала.

Бушлатов уже привык думать по аналогии с компьютером, он воспринимал окно как экран монитора. Он мысленно укрупнил один фрагмент: человек в длинном плаще, стоящий возле фонарного столба с портфелем в руках. Что-то было необычное в его позе, каким-то напряженным показалось выражение его лица…

Бушлатов резко поднялся, подошел к окну и посмотрел на противоположную сторону улицы. Там все так же стоял человек в длинном плаще и держал в руке портфель.

«Да, это кто-то из любопытных поставил его здесь, – подумал Эдуард Ефимович. – Не лишним будет его проверить. Все-таки он стоит здесь не так уж мало», – он бросил взгляд на три окурка на мостовой под ногами субъекта.

И вновь трубка телефона оказалась в руке Бушлатова, на этот раз он разговаривал с дежурным охранником.

– Нужно проверить типа, который стоит возле кафе вот уже битый час…начал Эдуард Ефимович.

– Мы уже следим за ним.

– Тогда почему он все еще там?

И только Бушлатов успел произнести эту фразу, как увидел идущих по улице двух людей в милицейской форме.

Старший по званию подошел к мужчине в длинном плаще, отдал честь. Тот запустил руку во внутренний карман и извлек паспорт. Вновь козырнув, милиционер вернул документы стоящему под фонарем, и, отойдя на полквартала, достал из кармана рацию.

Теперь фамилия, имя, отчество и прописка мужчины оказались переданными в аналитический центр. Пять минут понадобилось на то, чтобы извлечь информацию.

Документ фальшивый, выданный одним из подотделов ФСБ своему сотруднику.

Дежурный охранник не преминул доложить об этом Эдуарду Ефимовичу.

«Да, нужно спешить, – подумал Бушлатов. – Конечно, это может быть совпадением… но вряд ли».

– Постарайтесь сделать так, чтобы он исчез оттуда, – распорядился Эдуард Ефимович.

– Мы уже работаем над этим.

«Неужели у них нет других дел, – недоумевал Бушлатов, – кроме слежки за нашим аналитическим центром?»

Но он тут же понял, что если начнет распылять свое внимание, то не доведет начатое, не закончит работу в срок.

«В конце концов, это не мои проблемы. Пусть этим занимается охрана, а мне нужно работать».

Этот мир ужасно тесен, и вечно в нем переплетаются несовместимые, на первый взгляд, события, сходятся воедино людские судьбы. Так случилось и на этот раз.

Глеб Сиверов, прибывший под охраной в Москву, из аэропорта был препровожден в святая святых ФСБ – здание на Лубянке.

Его поместили в довольно странное помещение; располагалось оно там же, где и остальные камеры для подследственных, но оборудовано было с комфортом явно не тюремным. Телевизор, магнитола, полка с книгами, вместо жестких нар мягкий диван и кресла. Это можно было бы назвать комнатой отдыха, если бы не удобства, устроенные тут же, за облицованной кафелем перегородкой. Да еще тяжелая дверь с окошечком для надзирателя.

Глеб пока не мог понять, что ждет его впереди: то ли вся его судьба движется по направлению, обозначенному в камере комфортом, то ли предметы быта постепенно начнут исчезать сами по себе и, в конце концов, он окажется на голых тюремных нарах. Он был бы рад получить ответ на свой вопрос, что же будет дальше.

А этого не знал никто даже из тех людей, по чьему приказанию Глеб под именем Федора Молчанова был доставлен в мрачный дом в самом центре Москвы. О Глебе было известно чрезвычайно мало. Обращались с ним подчеркнуто вежливо, выполняли малейшие просьбы, кроме одной – прояснить виды на будущее. А сам Сиверов не спешил открывать карты, справедливо полагая, что чем меньше он скажет сам, тем меньше ему инкриминируют.

Его поручили заботам полковника Студийского, непосредственным начальником которого являлся генерал Кречетов.

Глеб еще не знал, что произошло с его подругой Ириной Быстрицкой и ее дочерью. Но спокойствие полковника Студийского наводило на мысль, что ему о многом не договаривают. Зная нравы, царившие в организации, Глеб вполне мог предположить, что о Быстрицкой им уже известно.

«Но пусть они об этом скажут мне сами, – думал Глеб, – не стоит торопить события. Судя по всему, они заинтересованы в моих услугах, и самое неприятное, что меня может ожидать – мне лишь придется сменить людей, делающих заказы. Но не саму профессию».

Каждый день полковник Студинский аккуратно наведывался к Глебу Сиверову и заводил с ним абсолютно необязательные разговоры, пытаясь выведать некоторые подробности прошлых лет. Но Глеб говорил мало, больше слушал, и каждый раз полковнику приходилось уходить почти ни с чем.

Единственное, чего добился от него Студинский, – это обещания не делать глупостей и согласие, сотрудничать, если, конечно, предложенные условия удовлетворят Глеба.

Владимир Анатольевич Студинский рад был бы избавиться от возложенных на него обязанностей. Ведь, кроме всего прочего, по поручению генерала Кречетова он стал разрабатывать странное здание, возникшее в Дровяном переулке.

Студинский отслеживал все его метаморфозы – от возведения забора до последних дней. С самого начала полковник Студинский Владимир Анатольевич столкнулся с непреодолимыми трудностями, он подсылал своих людей, чтобы те, прикинувшись забулдыгами, предложили на стройке свои услуги по разгрузке кирпичей, запросив в качестве оплаты бутылку. Но несколько раз их вежливо отправляли, а в последний раз даже вызвали милицию. Им пришлось провести целую ночь в отделении, потому что показывать свои удостоверения сотрудников ФСБ полковник запретил строго-настрого.

Самое странное было то, что земельный участок и строение на нем вообще никому не принадлежали, они словно исчезли с карты города. Первое подозрение, что дом принадлежит какой-нибудь преступной группировке, отпало почти сразу. Не нашлось бы в столице таких бандитов, которые могли бы купить всех: и милицию, и префектуру, и даже мэрию. Вот так – дома не было, и все.

Проходили дни, недели, а полковник Студинский был вынужден довольствоваться краткими донесениями от людей наружной охраны, которые могли сообщить только то, сколько людей вышло из дома, сколько вошло, что утром въехал микроавтобус «мерседес» с затемненными стеклами, вечером выехал.

Однажды было получено донесение следующего рода: из здания по Дровяному переулку вышла заплаканная девушка, и наблюдателю удалось установить ее адрес.

Узнать ее имя, фамилию большого труда не представляло, но с местом работы вышла заминка. Точно ее должность установить не удалось, было известно лишь одно – два года назад она поступила на работу в администрацию Президента. Вся остальная информация была закрыта даже для всемогущего ФСБ.

И вот теперь полковник Студинский направлялся на доклад к генералу Кречетову. Ничего конкретного сообщить он не мог. Владимир Анатольевич понимал, что «Федор Молчанов» лишь один из псевдонимов Слепого, понимал, что дом по Дровяному переулку явно не офис фирмы «Экспо-сервис Ltd», а какая-то закрытая структура администрации Президента. Иначе какого черта тянулись кабели правительственной связи, какого лешего работали глушители подслушивающих устройств, и мощный компьютер, установленный в здании, постоянно взламывая код и пароли, вторгался в информационные сети коммерческих структур, правительственных учреждений и банков. В общем, доложить генералу Кречетову полковнику Студийскому было особенно нечего.

С тяжестью на душе вступил он в приемную и встретился взглядом с хорошенькой секретаршей, которую, скорее всего, выбрали на эту должность из-за размера ее бюста. Последний прямо-таки нависал над клавиатурой машинки.

– Виталий Константинович уже ждет вас, – проворковала секретарша, указывая на дверь, ведущую в кабинет генерала Кречетова.

О, как хотелось полковнику Студийскому, чтобы генерал был занят, и тогда не пришлось бы выглядеть совершеннейшим мальчишкой в его глазах.

Но полуоткрытая дверь приглашала войти. Студинский, оттягивая момент встречи, неторопливо двинулся по строгой однотонной ковровой дорожке. Идеально смазанная дверь даже не скрипнула. Генерал Кречетов сидел за массивным письменным столом, явно видавшим и других хозяев, изображая, что сосредоточенно изучает бумаги, разложенные перед ним. На самом деле У генерала Кречетова была привычка не сразу обращать внимание на посетителей. Лучше дать почувствовать, что ты очень занят и тот, кто пришел к тебе в кабинет, не самое главное, что волнует тебя в этом мире.

Наконец, генерал Кречетов поднял седеющую голову и устало произнес:

– Ну, Владимир Анатольевич, садись и докладывай.

– Вот все, что мне удалось узнать насчет дома в Дровяном переулке, – полковник Студинский положил перед собой коленкоровую папку и раскрыл ее.

– Да ты короче, Студинский, – оборвал его генерал. – Узнал ты что-нибудь или вновь будешь мне голову морочить?

– Буду морочить, – признался Студинский.

– Так до сих пор и не разведал, кто там сидит?!

– Нет, не разведал.

– Ну, и что с тобой прикажешь делать?

– Нам удалось выйти на девушку, которая там работала.

– Ну-ка, ну-ка, – оживился генерал Кречетов. – Рассказывай.

И полковник Студинский рассказал о том, как наружному наблюдению удалось выследить секретаршу Аллу, узнать ее адрес и, самое главное, что она работает в администрации Президента.

– И что, больше она там не появлялась, в Дровяном переулке?

– Нет, – покачал головой Студинский.

– Ну, раз плакала, значит, ее там обидели, скорее всего, выгнали с работы. Нужно попытаться через нее что-нибудь узнать.

– Вряд ли, – засомневался полковник Студинский, – но попробовать стоит.

Генерал Кречетов насупился и поспешил обрадовать своего подчиненного:

– А тут еще одна задачка нашему отделу поступила.

– Так на мне уже и так сколько висит, – попробовал возмутиться полковник Студинский.

– А это не мне и не тебе решать, – оборвал его генерал, – слышал небось, по Москве пошли слухи, что действует какой-то маньяк-садист.

– Как же, слышал, – вяло отреагировал полковник Студинский. – У дочки в школе девочек предупреждали, чтобы не ходили по одной. Меня даже расписку заставили написать, что обязуюсь собственноручно забирать ее из школы. И в случае чего, никаких претензий к учителям не имею.

– Вот видишь, в школе и то осмотрительные люди работают, – полковник засмеялся, – знают мой любимый принцип: чем больше бумаг, тем чище задница.

Студинский подобострастно улыбнулся. Он знал, что этот принцип генерал использует в одностороннем порядке. Никаких сомнительных распоряжений в письменном виде он никогда не давал, только устные. А попробуй воспротивиться – подкинет такое дело, что год голова болеть будет.

– Значит, слышал, – улыбался генерал, – ну так вот, как в том стихе: ищут пожарные, ищет милиция, ищут – не могут найти… Теперь вместе с пожарными и милицией и мы будем искать. Скоро выборы и, если мы с тобой не отыщем маньяка… – генерал закашлялся, явно не желая продолжать.

– Да это не наше дело, – Студинский нахмурился.

– Наше – не наше. Сказали, значит, будем делать. Выборы на носу. А если поймаем, то о нас с тобой, думаю, не забудут.

– Так что, теперь мне все бросать и заниматься этим маньяком?

– Да ты, Студинский, вообще ничего не понимаешь, как я посмотрю, – генерал начинал терять терпение, – маньяк это так, скажем, побочный продукт. Главное для тебя сейчас – дом в Дровяном переулке. Кровь из носу, а ты должен узнать, что там происходит.

– Наружное наблюдение ничего не дает, у них глушилки стоят.

– На каждую хитрую задницу есть член с винтом, – рассмеялся генерал Кречетов, – зря нам что ли с тобой деньги платят?

– Думаю, нет, – пожал плечами полковник.

– Так вот, бери все, что у нас есть. Если потом какие-нибудь претензии будут, всегда будет отговорка: думали, что мафия… И, кстати, что там у тебя с этим Слепым?

– Ходим уже не первый день вокруг да около. Ни о чем, гад, рассказывать не хочет.

– Ну ты смотри, с ним поосторожнее – парень такой, что только зазеваешься, потом жалеть будешь.

– Может, на него бабой его надавить? Сказать, что она у нас вместе с дочкой?

– Рано еще, – расплылся в улыбке генерал, – когда он нам понадобится, тогда и надавим. Тут главное не перебрать.

Генерал водрузил себе на переносицу очки и вновь углубился в чтение прошлогодних бумаг, давая понять полковнику, что разговор окончен. Студинский поднялся и вышел из кабинета.

– Узнать, узнать, – бурчал он себе под нос, недовольно скривившись, идя по длинному, казалось, бесконечному коридору, по обеим сторонам которого тянулись одинаковые двери кабинетов, – легко сказать, сидя за письменным столом, а мне попробуй…

Но делать нечего, приказ есть приказ, и полковник отправился в отдел технической службы.

Эдуард Ефимович Бушлатов вздохнул с облегчением – уже второй день за домом не было наружного наблюдения.

«Неужели эти идиоты из службы охраны Президента не могут приструнить ФСБ? – недоумевал он. – Неужели нельзя сказать четко и определенно – фирма „Экспо-сервис“ под нашим крылом, и не лезьте вы, ребята, не в свое дело».

Он не мог спокойно работать, зная, что за домом наблюдают. И хотя типы, торчащие под фонарным столбом на другой стороне улицы, исчезли, ему все равно было не по себе. Он понимал, что те, кому хотелось узнать, что же делается в здании, просто решили применить другую тактику.

Бушлатову не работалось, он оставил компьютер и подошел к окну. Редкие прохожие, кафе на другой стороне улицы, большой фургон с надписью «Кока-Кола» и нарисованными капельками изморози, замер возле самого входа.

«Не могли знак поставить „Стоянка запрещена“», – раздосадованно подумал Эдуард Ефимович, глядя на стоящую без движения машину.

Ничто его не насторожило: обыкновенный городской пейзаж.

«Все это нервы. Слава Богу, хоть избавился от Аллы. Теперь ничто не будет отвлекать меня от работы», – и он налил маленькую чашечку кофе из кофеварки.

Его снова потянул к себе голубой экран компьютера, благодаря которому он мог связаться со всем миром. Но как сложно найти то, что тебе нужно, среди миллионов цифр, кодов, не правильно написанных по-английски русских фамилий то же самое, что отыскать иголку в, стоге сена или маленький камешек, оброненный на берегу моря. Но в этих поисках существовал азарт: от тебя прячутся, а ты должен найти. К тому же так, чтобы никто ни о чем не догадался.

Эдуарду Ефимовичу вспомнилась фраза, услышанная им от доцента, который вел у него в университете курс системного анализа и поиска. «В мире не существует мусора – есть вещи, оказавшиеся не в том месте, где им надлежит быть. То же самое происходит и с информацией».

Да, нужная для Бушлатова информация существовала, но она оказалась разбросанной по всему миру, смешанной с неимоверным количеством не нужного ему балласта. И теперь он, словно золотоискатель, промывал породу, выхватывая из нее самородки. Случалось крупные, а случалось и не более песчинки размером.

Самым обидным было то, что эта информация, скорее всего, никогда не пойдет в дело. В лучшем случае пригласят в кабинет для разговора пару политиков и лишь издали покажут им лист бумаги.

От горячего кофе Бушлатову стало жарко, он расстегнул воротник рубашки и с умилением вспомнил о нарисованной на фургоне банке кока-колы и капельках изморози.

«Ну точно как Буратино перед нарисованным на холсте очагом и котлом с кипящим мясным бульоном», – подумал Бушлатов.

Ему нестерпимо захотелось попить, и не лишь бы чего, а именно охлажденной кока-колы, ощутить в руках прохладную баночку, немного влажную от конденсата. Бушлатов нажал кнопку вызова. Вскоре явился один из охранников и остановился в дверях, с почтением глядя на Эдуарда Ефимовича.

– Послушай, дорогой, – сказал Бушлатов, – напротив нас есть кафе. Если ты принесешь мне оттуда пару холодных баночек кока-колы, то я буду вспоминать о тебе с благодарностью.

– Будет сделано, – охранник развернулся и уже через три минуты входил в кафе.

Шофер, сидящий за рулем фургона, покосился на охранника, подробно запоминая его облик.

Вскоре охранник появился вновь, неся перед собой упаковку баночек, затянутую в прозрачный полиэтилен. Бушлатов недовольно поморщился, когда упаковка легла на сервировочный столик.

– Я же просил тебя принести кока-колу, а ты принес пепси.

– Кока-колы не было, Эдуард Ефимович.

Лоб главного аналитика наморщился.

Конечно, разница между кока-колой и пепси-колой небольшая, но он принципиально не пил пепси из-за того, что этот напиток слишком часто появлялся в рекламных роликах. Он поднялся из-за стола, взгляд его остановился на фургоне с такой манящей рекламой прохладительного напитка.

– Кока-кола, – негромко произнес Бушлатов и обратился к охраннику:

– пойди прокрути запись телекамеры, разгружался этот фургон или нет.

– Сейчас, – охранник ухе было двинулся к двери.

– Не надо, – остановил его Эдуард Ефимович и включил селекторную связь с центром охраны. – Выведите мне на монитор запись того момента, когда появился фургон напротив кафе, – попросил он.

Вскоре монитор ожил, по экрану побежали ускоренно перематывающиеся кадры, бегущие задом наперед люди, вперед багажниками пронеслось несколько автомашин. Наконец, Эдуард Ефимович увидел подъезжающий к кафе фургон. Он смотрел минут десять: шофер так и остался на месте, фургон не открывался. Когда Бушлатов уже хотел остановить воспроизведение, он увидел, как водитель обернулся и, приоткрыв маленькое окошечко, ведущее из кабины в фургон, посмотрел туда, губы водителя беззвучно шевелились. Он явно кому-то что-то говорил.

Злая улыбка появилась на губах главного аналитика.

– Ну да, конечно же, грузчики у тебя сидят в холодильнике, – рассмеялся он и указал пальцем на замаскированный под вентиляцию кондиционер на крыше фургона.

Охранник с бесстрастным лицом следил взглядом за каждым движением Бушлатова.

– Ребята, разберитесь с этим фургоном, потому что он мешает мне работать.

– Наши ребята уже обратили на него внимание, – ответил охранник.

– Ну так пусть они обратят на него более пристальное внимание.

Эдуард Ефимович вышел из своего кабинета. Он делал это чрезвычайно редко, лишь в экстраординарных случаях. Он спустился в комнату без окон, где сидели трое из службы охраны. Мягко мерцали экраны мониторов, на которые поступало изображение с телекамер, установленных снаружи здания.

– Что вы можете сказать об этом фургоне?

– Мы уже посылали запросы, номера на машине липовые, – сообщил старший по смене, – точно такие номера выданы два года назад на «рафик», принадлежащий телевидению.

– Они используют какую-нибудь аппаратуру? – поинтересовался Бушлатов, уже наперед зная ответ.

– Да, они сканируют стекла в надежде снять колебания голоса. Аппаратура у них новейшая, мы еле сумели распознать сигнал аппарата, снимающего электромагнитные колебания с компьютеров, расположенных в здании.

– Они выходили с кем-нибудь на связь?

– Нет, – ответил начальник смены. – Наверное, боятся, что мы их сможем засечь.

Бушлатов все еще продолжал улыбаться, но глаза его смотрели уже из узких щелочек век, и этот взгляд не предвещал ничего хорошего.

– Прикажете отключить всю аппаратуру в здании?

– Нет, отчего ж? – усмехнулся Эдуард Ефимович, вспомнив, что только что отпечатал две страницы для отчета Президенту, и информация касалась именно Федеральной службы безопасности.

Дело заключалось в том, что ФСБ помогало некоторым министрам перевозить золото за границу в виде слитков.

– Поздно, поздно, – пробормотал Бушлатов. – Эта машина должна исчезнуть вместе с информацией, которую она захватила, – тоном, не терпящим возражений, сказал он и вышел из комнаты.

Спорить в таких случаях не полагалось. Начальник смены начал выходить на связь с Главным управлением.

Полковник Студинский был абсолютно уверен в том, что его новое начинание с фургоном, напичканным прослушивающей аппаратурой, даст нужный результат. Во всяком случае, ему удастся узнать, чем занимаются в этом странном доме по Дровяному переулку.

А сам он решил пока заняться делом маньяка. Он прекрасно понимал, что поймать такого преступника – совсем не то, что отыскать человека, взломавшего сейф. Немотивированные преступления тем и страшны, что могут коснуться каждого.

Здесь, правда, круг поисков немного сужался: маньяк явно интересовался молодыми девушками и девочками. Но все равно охватить весь огромный город было сложно.

«Если не удастся поймать самого маньяка, то нужно хотя бы сделать вид, что работа в этом направлении ведется», – подумал полковник Студинский и тут же припомнил, что жена ему рассказывала о девочке Кате из их школы, которую на улице преследовал какой-то незнакомый мужчина.

Конечно же, Владимир Анатольевич знал, что половина таких рассказов – это вымыслы детей, напуганных сообщениями о маньяках, что девчонки горазды выдумывать разные нелепости, лишь бы на них обратили внимание. Но случай с Катей был ему на руку. Милиция им не заинтересовалась, и Студинский вполне мог сделать вид, что вышел хоть на какой-то след.

Вместо того, чтобы задействовать поисковые группы, он всего-навсего позвонил жене и узнал номер телефона одноклассницы своей дочери.

Дома оказалась бабушка. Представившись, полковник Студинский сказал, что вскоре заедет к ним. Рассказ девочки оказался на удивление коротким и целиком и полностью подходил Студийскому для того, чтобы создать видимость работы.

– Если можно, я хотел бы проехать с Катей в управление, – сказал полковник.

– Могу я поехать вместе с внучкой? – бабушке явно было нечего делать, и она готова была ехать хоть на край света.

– Нет, – твердо ответил полковник, – к сожалению, не положено по инструкции.

Он соврал, не моргнув глазом, зная, что на людей старшего возраста такие магические слова, как «инструкция», «предписание», действуют лучше всяких уговоров.

– Не положено – так не положено, – бабушка стала собирать Катю.

Та сразу же преисполнилась сознанием собственной значимости и мечтала только о том, что во дворе будет кто-нибудь из подруг, кто сможет ее увидеть вместе с таким важным человеком, как полковник Студинский. Машина ждала у самого подъезда – черная «волга» с антенной радиотелефона на крыше.

Студинский предложил девочке-четверокласснице устроиться на заднем сиденье, а сам сел рядом с шофером.

– Так вот, Катя, пока мы с тобой будем ехать, ты попробуй мне еще раз рассказать, что с тобой случилось, от того момента, как ты вышла из автобуса.

– Этот мужчина пошел за мной следом. Я пробовала идти медленнее – он тоже шел медленнее, я спешила – и он спешил за мной. Мы трижды обошли наш дом, и он не отставал от меня. А потом, когда я вошла в дом, то тоже хотел поехать на лифте. Но я не поехала, а пошла по лестнице. И он пошел за мной. А потом я позвонила в дверь, открыли соседи… А он стал оправдываться. Говорил, что ищет похожую на меня девочку.

– Отлично, Катя. Пока мы будем ехать, постарайся припомнить, как он выглядел.

Полковник Студинский уже составил себе представление о том, что он сможет выудить у Кати. Ему нужен был словесный портрет предполагаемого преступника, а еще лучше – его фоторобот. Эта информация могла бы превратиться в бумаги, которые можно будет положить в папку и обозначить ими проделанную работу. Ясное дело, Студинский даже не думал всерьез искать преступника. Ему важна была хотя бы формальная видимость работы.

Вскоре он вместе с Катей сидел в затемненном зале. Перед ними горел белый киноэкран.

– Сейчас мы будем показывать тебе кино, – сказал Владимир Анатольевич и громко распорядился:

– Глаза, пожалуйста.

На экране полоской возникли глаза.

– Смотри-ка, такие были у того мужчины или немножко другие?

– Вроде бы эти, – сказала Катя.

– А ты подумай.

Одни глаза сменились другими. Девочка, склонив голову, принялась грызть палец.

– Может, все-таки такие? – поинтересовался Студинский.

Девочка молчала.

Еще одна пара глаз проплыла по экрану.

– Вот эти, – сказала Катя.

– Но ты же говорила, такие, как первые?

– А может, и такие.

Вслед за глазами на экране возникали губы, носы, уши, разные прически.

Наконец, через полчаса Владимир Анатольевич понял: Катя абсолютно не запомнила того мужчину. Наверное, она вообще боялась повернуться к нему, боялась взглянуть в его лицо. А полковник невольно поймал себя на мысли, что собирает на экране портрет Федора Молчанова или, во всяком случае, мужчину, очень похожего на него.

«Тьфу ты! – подумал полковник. – Наверняка толку от нее не будет».

Но половина дня уже была истрачена, а вновь возвращаться к началу ему уже не хотелось.

«Пусть будет такой портрет», – подумал он и поблагодарил девочку.

– Спасибо тебе, Катя. Если вспомнишь что-нибудь еще, то вот тебе мой телефон, – он протянул школьнице карточку плотного картона с написанным на ней номером служебного телефона.

Бабушка уже успела поволноваться, и лишь только внучка переступила порог квартиры, засыпала ее вопросами.

– Что там было? О чем тебя спрашивали?

А та, желая показаться в глазах бабушки важной, стала рассказывать всяческую чепуху. Принялась врать, что ее водили по коридорам тюрьмы, и она заглядывала в клетки с преступниками, которых наловили по всей Москве.