"Просвет” они действительно проскочили успешно. Правда, пришлось немного подождать: образовавшуюся дыру в этот момент как раз использовали по ее прямому назначению. Трое солдат из российских миротворческих сил, встав на краю, справляли нужду, лениво перебрасываясь друг с другом похабными шуточками.

Чеченцы терпеливо подождали. На всякий случай они выждали еще пятнадцать минут после того, как русские закончили отлив и ушли. Прижимаясь к осклизлым холодным стенам, все боевики по очереди миновали опасный участок.

До намеченной цели им оставалось пройти под землей еще без малого два километра. По-прежнему по колено в дерьме.

Безмолвный диалог их глаз был прерван негромким, но настойчивым стуком в дверь.

Ирина мягко освободила свои ладони из рук Панкрата и встала, машинально зачем-то поправив прическу.

— Войдите, пожалуйста.

Дверь немедленно приоткрылась, и в образовавшейся щели возникло озабоченное курносое личико совсем еще молоденькой медсестры.

— Ирина Петровна, — чуть ли не плачущим голосом проговорила она. — Харину из седьмой совсем плохо, а Нестор Иванович на операции. Я не знаю, что делать.

В ее голосе слышался неподдельный испуг. Договорив, она сразу же залилась слезами, не обращая никакого внимания на Панкрата, сидевшего на кушетке. Она его даже не заметила.

Ирина легко коснулась руки Суворина.

— Подожди здесь, — негромко произнесла она. — Я посмотрю его — и сразу же вернусь.

Он молча кивнул.

Ирина и молоденькая медсестра вышли из кабинета. Панкрат подвинул поближе стоявшую на столе пепельницу, в которой уже лежали полдюжины окурков без фильтра, и закурил.

Потом, еще раз поглядев на пепельницу, он ощутил вдруг странное беспокойство.

Ирина не курила. Значит, в ее кабинете был посторонний. О том, что это могла быть какая-нибудь ее подруга, Суворин в этот момент даже не подумал. Он ощутил внезапный укол ревности — вне всякого сомнения, к ней, незамужней и красивой женщине, должны были пытаться протоптать дорожку местные ловеласы…

Уязвленное самолюбие услужливо подкинуло зацепку: Панкрат вспомнил презрительное “женишок”, брошенное командиром дежурившего во дворе госпиталя патруля. А не он ли сам имеет какие-то виды на Ирину? Да и вообще, как она здесь, без него, столько времени? Женщина есть женщина…

Прошло около получаса.

Ирины все не было. Панкрат выкурил еще одну сигарету, и, сам себя распаляя для предстоящего разговора на щекотливую тему, подсказанную ревностью, подошел к единственному в кабинете окну, выходившему как раз во двор.

Там по-прежнему дежурил патруль. С высоты третьего этажа Суворин прекрасно видел лицо их командира, и руки невольно сжимались в кулаки при одной мысли о том, что этот тип может быть Ириным ухажером.

— А может быть, и любовником… — пробормотал он, сам того не заметив, вслух.

Это было уже невыносимо. Если бы еще месяц назад Панкрату сказали, что наступит время, когда его будет мучить ревность, он бы рассмеялся в ответ. Сейчас же он чувствовал, как туго закручивается внутри невидимая пружина, готовая распрямиться неосторожным, хлестким словом или грубым, бестактным вопросом.

А ну-ка, успокойся, сказал он сам себе. Какое ты имеешь право осуждать ее? Мы долго жили вдали друг от друга, не подозревая даже о том, что оба живы и здоровы. Мало ли что могло быть…

Теперь, когда эта его безрассудная поездка увенчалась неожиданным успехом, все вопросы подобного рода следовало засунуть подальше в задний карман и не бередить свою и чужую душу никому не нужными подозрениями.

Так он и решил. А решив, высыпал пепельницу в мусорное ведро и закурил по новой.

Дальше начиналось самое главное. То, ради чего они проходили специальную подготовку в учебных лагерях исламских террористов на Ближнем Востоке. Задание, которое в случае успешного его выполнения откроет им, живым или мертвым, дорогу в райские кущи Аллаха милосердного. И каждый из них получит своих гурий, числом семьсот семьдесят семь…

Они делали это не за деньги. Они делали это, чтобы очистить от неверных и превратить в царство Аллаха землю, которую глашатаи его воли назвали достойной того. Поэтому их можно было остановить, только лишь уничтожив — как и всякого, для кого идея превыше всего остального, в том числе его собственной жизни. И, уж конечно, жизней всех тех глупцов и святотатцев, которые эту идею не разделяют.

Теперь их предводитель сверялся с картой через каждые тридцать метров. У него была укрупненная, чрезвычайно подробная карта того сектора канализации, где они сейчас находились. Каждый поворот и более-менее заметный ориентир был на ней отмечен, и сбиться с проложенного еще в лагере маршрута было практически невозможно.

Спустя еще полчаса они натолкнулись на серьезное препятствие: путь перегораживала мелкоячеистая решетка, покрытая мерзким даже на вид налетом ржавчины и черно-зеленым налетом нечистот. Она запиралась на внушительного вида замок, отпереть который давно уже было просто невозможно — он заржавел напрочь, превратившись в бесформенный кусок покрытого бурой коростой металла. На решетке клочьями висела какая-то вата или что-то, очень на нее похожее, в ней застряли куски камня, обрывки проволоки и даже неведомо как здесь оказавшийся остов детского трехколесного велосипеда.

Эта решетка, впрочем, не была неожиданностью для боевиков. Ее местонахождение было отмечено на карте. Они были готовы к тому, что придется так или иначе расчищать путь. Пилить решетку или дужку замка не имело смысла. Не то чтобы это было чревато обнаружением — просто имелись другие способы.

Командир группы обернулся и требовательно взмахнул рукой. Один из боевиков, шедший в середине цепочки, вышел вперед и приблизился к решетке. Он снял рюкзак, вынул оттуда небольшой сверток и развернул его. В руке боевика оказался продолговатый серый брусок и детонатор; размяв брусок в пальцах, он ловко приладил его к дужке замка и вдавил детонатор. Предстояло рискнуть. Но потом для них дорога будет открыта, и даже если кто-то услышит взрыв, что маловероятно вследствие слабой мощности заряда, их уже будет не остановить.

Они достигнут своей цели за считанные минуты и заставят неверных вспомнить о Буденновске и дерзком подвиге героя независимой Ичкерии полевого командира Басаева.

Подрывник отошел от замка, держа палец на кнопке дистанционного взрывателя. Цепочка подалась назад, и боевики предусмотрительно прижались к стенам трубы. Подрывник убрал палец с кнопки, и прогремел взрыв. Впрочем, прогремел — это слишком громко сказано. Резкий сухой хлопок эхом заметался внутри трубы, отражаясь от ее стен и постепенно слабея, замок сорвался и с плеском канул в мутную непрозрачную жижу. Заскрипела, распахнувшись, решетка.

Путь был открыт.

Боевики устремились вперед, на ходу расчехляя оружие, спрятанное в рюкзаках.

Панкрат стоял у окна и с высоты третьего этажа наблюдал, как из покрытого пятнистым брезентом ЗИЛа выносят раненых.

Машина, скорее всего, доставила раненых с передовой, где снова пошли в атаку чеченцы. Или же привезла раненых, которых уже просто невозможно было поместить в другом, меньшем про размерам госпитале.

Когда-то и его привезли на такой же машине… Всю дорогу до госпиталя Панкрат и еще четверо раненых, стиснув до онемения челюсти, слушали, как стонал в бреду их умирающий товарищ, как просил молоденькую сестричку с глазами, покрасневшими от слез, дать ему пистолет, как звал мать, как кричал, что вернется, просил родных, чтобы не волновались, ждали… Потом уже просто бессвязно кричал — от боли, сжигавшей тело.

Панкрат знал о нем совсем немного. Только то, что у этого двадцатилетнего паренька через день должен был быть дембель. Они не довезли его до госпиталя. Все, в общем-то, знали, что не довезут. Но все надеялись на чудо, на какую-то счастливую случайность, непонятно на что.

И плакала потом сестричка. И плакали они, крещеные войной, повидавшие всякое солдаты. “Мама, не волнуйся, — были его последние слова. — Я обязательно вернусь!.. Дайте же пистолет!!!"

Скрипнув зубами, Панкрат отвернулся от окна. Вытащил из пачки “Десант”, прикурил, затянулся.

Прошлое понемногу отпустило. С каждой затяжкой его хватка становилась все слабее, и Панкрат был благодарен сигаретам за это целительное действие. “Курение вредно для здоровья, парень, — говорил командир их десантного подразделения, обрусевший поляк со смешной немецкой фамилией Цигель, — но, ох, как полезно для души!"

Мысли о прошлом ушли, но беспокойно роились в мозгу мысли о будущем, к которому он, Панкрат, оказался совершенно не готов. Он столько размышлял о том, какой будет его встреча с Ириной, что совершенно позабыл о том, что ждет его после этого. Какой будет их жизнь? Суворин с удивлением обнаружил, что у него нет ответа на этот вопрос. И в самом деле: не возвращаться же назад, в город, где он уже наверняка объявлен в розыск по подозрению в убийстве. По меньшей мере в двух убийствах.

Вспомнив о Маше, Панкрат до боли закусил губу. Ну почему?! Почему смерть идет за ним по пятам, но постоянно промахивается? Если бы не он, эта веселая улыбчивая девушка сейчас была бы жива…

Суворин тяжело вздохнул, чувствуя, как невыносимым грузом обрушились разом на плечи страшные события последних дней. Он не верил в Бога, но вдруг испугался, что встретится с этой девушкой. Там, по ту сторону… Как посмотрит в глаза ей, которую не смог уберечь, спасти?

Панкрат не заметил, как непроизвольно смял в кулаке один из чистых листов писчей бумаги, лежавших на столе Ирины. Точным броском отправил скомканную бумажку в корзину с мусором. “Не вернешь, — сказал он сам себе. — Не вернешь Машу, Леху Звонцева, Гогу, капитана Цигеля… Не вернешь”.

Следом за бумагой Панкрат швырнул и окурок, но промазал.

Черт, неужели начали дрожать руки?

Он подошел к корзине, подобрал с пола окурок, зачем-то несколько секунд повертел его в пальцах, словно раздумывая, что с ним делать. Наконец бросил его в корзину, потянулся до хруста в костях и прилег на кушетку, заложив руки за голову. Взгляд его поблуждал по белому потолку и остановился на трещине, похожей на знак вопроса.

Что теперь будет с ними? Что он может предложить Ирине, когда сам только что, считай, потерял все, что у него было — квартиру, работу, приобретя взамен лишь черно-белую фотографию на стенде “Разыскивается…”? Как вырваться из этого замкнутого круга? Как рассказать ей обо всем, что случилось? И что потом делать?

Трещина на побелке вдруг показалась ему похожей на издевательскую ухмылку судьбы.

Над ними, прямо над их головами, был госпиталь. Вернее, то его крыло, в котором содержались тяжелораненые и те, кто недавно перенес сложные операции. Долгий поход через канализацию, после которого от воинов Аллаха стало смердеть, как от кучи дерьма, закончился.

Теперь им предстояло проникнуть в подвальное помещение бывшей школы. Об этом подумали заранее — еще перед выступлением в поход подрывник группы тщательно проработал схему расположения зарядов, руководствуясь подробными чертежами здания, которые им удалось раздобыть. Сейчас он устанавливал их, втискивая в швы между плитами серые бруски пластиковой взрывчатки. Те не слишком-то хотели держаться на мокрой бетонной поверхности, и боевику приходилось прикладывать большие усилия, чтобы закрепить их.

Они ожидали сигнала. Ровно в двенадцать часов тридцать минут на позицию должен был выйти снайпер и начать обстрел двора, чтобы поднять тревогу и отвлечь на себя внимание охраны и всех, кто находится в госпитале. И тогда, когда неверные разделят свои силы, отправив часть солдат на поиск снайпера, который, переходя с одной из заранее выбранных позиций на другую, будет продолжать обстрел, они взорвут бетонные перекрытия в подвале госпиталя и ворвутся внутрь.

Чеченцы не планировали захватывать все здание. Достаточно было овладеть хотя бы одним крылом, в котором, само собой, находились бы больничные палаты. Поэтому боевики нацеливали свой основной удар в ту часть госпиталя, где лежали тяжелораненые. Захватив ее, можно будет диктовать неверным свои условия и требовать от них выдачи полевого командира Рамаданова, месяц назад выкраденного спецслужбами с помощью польстившегося на деньги предателя-наемника.

Панкрат снова начинал нервничать. Пепельница была уже полна его собственных окурков, и он понимал, что у Ирины “такая работа”, но мириться со своим вынужденным одиночеством с каждой новой минутой становилось все трудней…

Он и не заметил, как задремал.

Пробудившись совершенно внезапно от неясного ощущения тревоги, он посмотрел на часы и присвистнул: сон, вступив в преступный сговор с накопившейся усталостью, сморил его на целых полчаса.

Ирины все еще не было. В общем-то, волноваться не стоило. Пошла посмотреть одного, заглянула к другому, а потом вызвали к третьему. Теперь-то она уже никуда от него не денется. Да и он от нее — тоже. Как он мог жить без этой женщины так долго?!

Панкрат рывком поднялся с кушетки, сел и закурил очередную (последнюю в пачке) сигарету. Затянувшись, встал и открыл окно, чтобы проветрить уже изрядно задымленную комнату. Выглянул во двор — машина, на которой привезли раненых, уже уехала; остался только давешний бэтээр и “старые знакомые” Панкрата. Солдаты сидели на броне и о чем-то беседовали.

Порыв не слишком приятного осеннего ветра, пропитанного сыростью, ворвался внутрь, зашелестев амбулаторными карточками, лежавшими на рабочем столе Ирины. Суворин поежился, чувствуя, как ползут по коже мурашки.

Поколебавшись, он открыл шкаф. Там, к его превеликому удовольствию, обнаружилась старенькая кофеварка и коробка с маленькими пакетиками кофе, на которых был намалеван аляповатый звездно-полосатый орел с надписью “Coffee Eagle”. Там же оказалась и чашка. Панкрат удовлетворенно улыбнулся, не обнаружив в шкафу сахара — привычки Ирины так и не изменились, и она по-прежнему любила “горький, как жизнь” кофе.

В кабинет заглянул какой-то бородатый мужик в белом халате; увидев Панкрата, хмыкнул и закрыл дверь с той стороны, с которой заглядывал. Суворин пожал плечами ему вслед и наполнил кофеварку водой. Высыпав в нее порошок, молотый как-то слишком крупно, он включил прибор в сеть.

В ожидании кофе он опять подошел к окну.

В следующую секунду на месте бронетранспортера вспух черный гриб взрыва. По ушам ударил глухой раскат, пронзенный скрежетом раздираемого металла.

Несмотря на полную внезапность, Панкрат ни секунды не сомневался в том, что выстрел по бронетранспортеру был произведен из подствольного гранатомета. А значит, снайпер где-то поблизости.

Все эти мысли промелькнули в его голове параллельно действиям. Он резко шагнул назад, вглубь комнаты и в сторону, прячась за выступом стены. Поэтому не видел, как занялся багровым пламенем бэтээр, и с брони его спрыгнул один из уцелевших патрульных, который тотчас же покатился по земле, Сбивая огонь, охвативший одежду. Двое других, с которыми он только что сидел вместе, превратились буквально в ничто, в куски мяса, разлетевшиеся в радиусе полутора десятков метров.

Взвыла сирена. В ее вое потерялся сухой щелчок второго выстрела — и командир патруля, безуспешно ухаживавший за Ириной сержант Акулов, упал на размокшую от дождя землю с лицом, развороченным прямым попаданием пули.