Пролог

Хмурое неприветливое небо тяжело навалилось на грязно-серые глыбы гор, громоздившиеся за невысокими сопками, вершины которых поросли выцветшей пожухлой травой и редкими чахлыми деревцами. Меж сопками стлался полупрозрачный туман, мутный, как деревенский самогон, и крупными каплями оседал на черной листве деревьев, дрожавшей под резким пронизывающим ветром с голых горных склонов. Солнца почти не было видно, хотя время близилось к полудню, о существовании светила напоминало лишь размытое бледное пятно, медленно ползущее к зениту по небу, покрытому кляксами туч.

Осень в Чечне… И хоть раем небесным назови этот проклятый край, погода все равно лучше не станет. Так и будет сыпаться с неба утиная дробь дождевых капель, мерзкими холодными ручейками стекая за ворот маскировочного балахона и заставляя поминутно ежиться и передергивать плечами. Так и будет плотоядно чавкать раскисшая от мутной небесной влаги земля, навечно принимая в свои объятия тела тех, кому не удалось остаться в живых. Так и будет…

Между сопками и отрогами гор разместилось небольшое селение с типичным для этих мест непроизносимым названием, из тех не отмеченных ни на одной карте населенных пунктов, до которых не добрались ни ленинская электрификация, ни гайдаровская приватизация. Полтора десятка глинобитных домишек, окруженных плетеной изгородью и оголенным редколесьем, жались к осыпающимся громадам древних скал. Все будто вымерло, но только на первый, неискушенный взгляд.

Уже несколько часов за этой богом забытой чеченской деревушкой велось никем не замеченное, тщательное наблюдение. Ему, собственно, и полагалось быть незаметным — “охотники за головами” из особого отдела превентивных и диверсионных операций отличались от всех прочих воинских формирований именно своим непревзойденным профессионализмом, благодаря которому и были до сих пор живы.

Согласно оперативным разведданным, которые шесть часов назад группа получила по спутниковому каналу спецсвязи, в этом селении могли скрываться бандиты, не далее как вчера похитившие двух врачей международной миссии Красного Креста. “Охотникам” было приказано выяснить, так ли это на самом деле, и в случае подтверждения информации освободить заложников.

Разбившись на двойки, они рассредоточились, перекрыв возможные подступы к селению. Двое залегли в расщелине, над поворотом дороги при въезде; двое сделали изрядный крюк и, спустившись вниз, блокировали выезд. Еще четверо заняли позиции с восточной и западной сторон селения.

С помощью мощной оптики “охотники” вели наблюдение за каждым домом в селении и непрерывно обменивались информацией на своей частоте. Впрочем, за три с половиной часа им удалось обнаружить лишь заляпанный грязью тупорылый армейский грузовик, спрятанный в большом, но ветхом сарае, и установить, что, по крайней мере, в одном из домов находится, как минимум, один террорист — оттуда ненадолго выбрался бородач в почти утратившем свой первоначальный цвет камуфляже, поглядел из-под козырька ладони на дорогу, скрывавшуюся за блестевшим от дождевой влаги гранитным выступом, и убрался обратно.

Похоже было, что боевики в этом селении не желали афишировать свое присутствие, ожидая приезд кого-то. Такое поведение чеченцев осложняло задачу — могло, конечно, оказаться и так, что в селении находится всего один бандит, а могло быть и наоборот. И тогда по атакующим врежут из пары десятков стволов те, кто до поры до времени прячутся, возможно, в других хижинах.

Ничего другого не оставалось, как затаиться и выжидать, продолжая наблюдение.

Седой и Чудик укрылись в небольшом распадке, поросшем кустами орешника, упрямо не желавшего расставаться со скудными остатками некогда зеленой листвы. На дне распадка скопилась сбежавшая со склонов дождевая вода, там было сыро, но зато намного безопаснее, чем на почти голом склоне любой из плешивых сопок.

Майор Николаев, командир группы “охотников”, который, как и Седой, участвовал еще в первой чеченской кампании, поручил ей наблюдение за восточной окраиной деревни. Расстелив плащ-палатки прямо на мокрой траве, “охотники” залегли, высматривая малейшие признаки движения на вверенной им территории.

"Бдили” поочередно. Когда его в очередной раз сменил Чудик, Седой, пригибаясь, спустился вниз по склону на самое дно распадка. Выплюнул безвкусную травинку, которую механически жевал вот уже несколько минут, и сунул руку за пазуху, во внутренний карман куртки. Покопавшись в нем, он извлек смятую пачку папирос с гордым названием “Десант”, встряхнул — на ладонь высыпалась щепоть отсыревшей махры.

— Эй, Чудик, — не оборачиваясь, негромко позвал Седой, — угости дымом.

Шорох травы за его спиной выдал осторожное движение напарника. Он почти видел, как худосочный Чудик, больше похожий на недоедающего студента, чем на бойца элитного спецотряда, не отрываясь от бинокля, снимает со своей продолговатой башки сферу, опутанную маскировочной сеткой, и достает из нее такую же пачку. С одним-единственным отличием — в его пачке почему-то всегда есть папиросы. Прямо шаман какой-то…

Через некоторое время хлюпнула жижа под подошвами армейских ботинок, и из-за правого плеча Седого протянулась тонкая, похожая на детскую рука. Пальцы разжались, уронив папиросу на его подставленную ладонь, и рука исчезла.

Чудик предпочитал там, где это возможно, обходиться без слов.

Седой прикурил от коптящей бензиновой зажигалки и во все легкие затянулся едким, горьким и вонючим “дымом отечества” с убийственным содержанием никотина, смол и вредных металлов. Выдохнул, испытывая глубокое удовлетворение при мысли о том, что, окажись на его месте какой-нибудь рыхлый америкашка, непременно сблевал бы вместе с легкими еще и завтрак.

Ему вспомнился Клэй Хьюстон, чертов борец за национальное самоопределение, глава американской миссии наблюдателей в Чечне. “Каждый народ имеет право-Русская имперская политика не признает цивилизованных методов… Мы, граждане истинно демократической страны, не можем спокойно спать, пока…”. Потом ему показали связки ушей, которые ваххабиты отрезали у русских военнопленных, и фотоальбомы, составленные из снимков, сделанных во время экзекуций самими бандитами. Американец живо поумерил свой пыл и сник, однако в докладе, который он направил в Совет Безопасности ООН, об этом не было ни слова.

Лицемер поганый.

Седой сделал еще несколько затяжек, представляя, как заставил бы напомаженного, благоухающего дорогим одеколоном Хьюстона выкурить всю пачку.

Сплюнул. Ни черта бы это не изменило. Вот в окопы бы его на недельку!

Еще тогда, в первую чеченскую, чертовы американцы путались под ногами со своим насквозь фальшивым гуманизмом. Путаются и сейчас, когда у самих за спиной — разбомбленная Босния.

Таких борцов — да накормить бы свинцом…

Он курил до тех пор, пока не стало обжигать пальцы, и только тогда затушил окурок и аккуратно выпотрошил его в свою пачку — потом из собранного табака можно будет свернуть самокрутку.

В наушниках тихо пискнуло. Седой поправил усик микрофона, сползший на правую скулу, и негромко произнес:

— Третий слушает.

— Слушай-слушай, — хриплый голос командира группы звучал на фоне какого-то скребущего шороха — это микрофон рации терся о его внушительную бороду, которой позавидовали бы и ваххабиты, и Маркс с Энгельсом, вместе взятые. — Пятый только что передал, что вахи наконец-то зашевелились. Со стороны гор подъезжает “патрол”. Похоже, именно его они и дожидались.

Послышался сухой щелчок, и после паузы, заполненной тихим потрескиванием, Дед — так бойцы называли своего командира — добавил:

— Пятый утверждает, что рядом с водителем — Рашид. Тот самый. Даю три минуты на подтверждение информации. Общая готовность — пятнадцать минут.

— Понял, — коротко отозвался Седой, стараясь не выказывать своего удивления.

В какую-то захудалую деревушку прибыл один из самых известных полевых командиров! В смысле — главарей чеченских бандитов! Если заложники здесь, в этом самом селении, то Рашид Усманов скорее всего приехал как раз для того, чтобы решить их судьбу.

Так или иначе, ситуация прояснится в ближайшее время.

Конец связи ознаменовался таким же щелчком. Чудик, совершенно неподвижно пролежавший все это время со своим биноклем, безо всякого интереса спросил:

— Чего там?

— Похоже, Рашид в селении, — обернувшись к напарнику, Седой раздвинул в улыбке обветренные губы. — Спасибо за дым, Чудик.

Тот ничего не ответил. Молча поднялся с расстеленной на мокрой траве плащ-палатки и короткими скупыми движениями скатал ее в тугой валик. Казалось, сообщи ему, что в селение прибыл сам Иисус с бригадой апостолов, Чудик и тогда бы отреагировал точно так же.

Наблюдая за ним. Седой в который уже раз подивился тому, как обманчива порой бывает людская внешность. Иной здоровяк на поверку оказывается сгнившим на корню, а в субтильном, невзрачном на вид хлопчике кроется смертельно опасное, как у скорпиона, жало. Чудик был как раз примером последнего: детское лицо, круглое и в веснушках, невероятная худоба, вперившийся в землю взгляд — все это делало его похожим скорее на закомплексованного подростка-акселерата, чем на мастера рукопашного боя, снайпера и специалиста по диверсионным операциям в тылу противника. Что творилось у него в душе — не знал никто.

Впрочем, в отряде не принято было соваться друг другу в душу.

Не до соплей на войне.

Седой последовал примеру своего неразговорчивого напарника и тоже сложил плащ-палатку. Вынув из рюкзака компактный, похожий на игрушку, “ингрем”, сунул на его место получившийся сверток, застегнул клапан и одним привычным движением просунул обе руки в лямки. Проверил затвор, дослал в ствол патрон и, поставив пистолет-пулемет на предохранитель, переложил его в правую руку.

Краем глаза он следил за Чудиком, который стоял, рассеянно поглаживая пластиковый — по спецзаказу! — приклад своего “галила”. По его собственному признанию, всем импортным снайперским машинкам он предпочитал отечественный “винторез”, но российского оружия “охотникам” не полагалось. Ни на “пушках”, ни на обмундировании бойцов не было никаких опознавательных знаков, которые могли бы помочь определить их принадлежность к российским спецслужбам.

Да, если к чему-то и был неравнодушен этот странноватый парень, то именно к оружию. За своей винтовкой он ухаживал так, как другие ухаживают за девчонками. Вот и сейчас губы его едва заметно шевелились, и Седой подумал, что вовсе не удивился бы, услышь он что-нибудь вроде…

Чудик внезапно повернул голову — и, не успев отвести глаза, Седой встретился с ним взглядом. Впервые за проведенный в одной связке месяц. Будто в ледяную прорубь окунулся, прорубь, окруженную солнечными зайчиками веснушек.

— Тебя хотят замочить, Седой, — губы-змеи, посиневшие от холода, разомкнулись, словно с неохотой, выпуская из горла отсыревшие звуки. — Окорок и Дикий сговорились порешить тебя сегодня во время штурма. Выставить все так, будто это вахи…

Седой вздрогнул, непонимающе изогнул бровь, но тут же, не выдержав, отвел взгляд. Между лопатками некстати скользнула холодная капля, сорвавшаяся со сферы за воротник. Он вздрогнул еще раз, теперь уже от липкого прикосновения сырого холода.

Когда Седой поднял глаза на своего напарника, Чудик уже смотрел куда-то в пространство. Разглядывал что-то, видимое только ему одному.

— Замочить, значит, — он почувствовал, как от ярости сводит скулы. — А за что, не сказали? Или ты случайно подслушал?

Седой цедил слова сквозь зубы, не особенно надеясь на ответ. Просто звуки его собственного голоса помогали ему осознать, что все это — не сон. Что он действительно снова в Чечне, снова мотается по горам со спецотрядом, существование которого никогда не признает ни армия, ни одна из российских служб. Что его хотят замочить свои же — за то, что не подвывает стае.

Чудик отвечать не торопился. Помолчав минуты две, он с неохотой разжал губы:

— Именно так. Подслушал, и как раз случайно. Не переживай, Алексееву не я стучу, поэтому специально не подслушиваю, — он сделал паузу, потом продолжил:

— Можешь уйти сейчас, если хочешь. Как приблудился, так и… — он сделал неприличный, но выразительный жест. — Жалеть никто особо не будет, разве что Дед, — он полупрезрительно скривил губы. — Два сапога пара.

Подумав, Седой ответил на мирное и, в общем, даже в чем-то великодушное — предложение Чудика жестом, ничуть не уступающим по выразительности.

— Не знаю, на кой хрен ты все это мне сказал. Вряд ли горячая братская любовь тебя замучила…

Тот хмыкнул. Двусмысленно этак хмыкнул — мол, почему бы и нет?

— А сваливать я не собираюсь, — голос Седого звучал устало, но твердо. — Я их, сопляков, уже один раз сделал. Сделаю еще раз.

Он криво усмехнулся, глядя на меланхолично ковыряющего в носу снайпера.

— Одного не пойму я, хоть тресни. Как это вы, недоделанные терминаторы, не возьмете в толк, что на войне достаточно просто воевать, а гадить вовсе не обязательно?

Вопрос, как и следовало ожидать, остался без ответа. Седой тоскливо подумал, что на эту тему можно подискутировать разве что с Дедом, потому что все остальные в отряде смотрят на войну, как на продолжение гражданского беспредела, только помноженного на два.

Сквозь шелест ветра, запутавшегося в черных ветвях облетевших деревьев и дрожащих кустов, пробился глухой урчащий звук, в котором привычное ухо без труда распознало сдержанный рык внедорожника. Седой на всякий случай пригнулся, сделав знак Чудику, но тот и сам, мгновенно сориентировавшись, уже занял свой ненадолго покинутый наблюдательный пост, кинув под себя сверток с плащ-палаткой.

Напряжение, только что сковывавшее обоих, тут же исчезло. Угроза со стороны снова отодвинула на задний план все остальное, заставив Седого позабыть о том, что в самом ближайшем будущем ему надлежит опасаться пули не только в грудь, но и в спину. От своих.

Он посмотрел на часы — пятнадцать минут на исходе.

Ветер, небесный пастух, хлестнул неповоротливые серые тучи своею плетью, —.опять собирая их, успевших уже разбрестись кто куда, вместе. Солнце, выглянувшее было в образовавшийся просвет, снова исчезло за непрозрачной пеленой. Крупные капли шлепнулись в раскисшую почву, пробарабанили по сферам Седого и Чудика, и через мгновение между небом и землей протянулись бесчисленные тонкие нити.

— Вот дерьмо… — сквозь зубы прошипел Чудик, набрасывая на сферу капюшон маскировочного костюма. — И часа не бывает, чтоб без мокроты этой…

Седой, не особо вслушиваясь, глянул на часы, закованные в водонепроницаемый корпус, и включил рацию на прием. Короткий мышиный писк — ив его правом ухе снова безраздельно воцарился дуэт из командирского голоса и шуршания командирской же бороды.

— Все видели? — угрюмо спросил Дед. — Те, кто не видел, слушайте — только что прибыл Рашид, и к нему из крайнего правого дома вывели двоих пленных. Второй и Третий, это я вам говорю, они сейчас между домом и сараем, поэтому вашему наблюдению недоступны. Что думаете, товарищи “охотники за кочанами”?

После вопроса наступило затишье. Седому вдруг показалось, что к шуршанию бороды в эфире добавился хоровой скрип мозгов.

Первым прорезался голос Пики — он был старшим в двойке, контролировавшей поворот дороги на въезде в селение. Холодный взвешенный голос штабного аналитика слышать под проливным дождем с чеченского хмурого неба было как-то странно и непривычно — для такого голоса больше подходила уютная штабная атмосфера, чашечка кофе, хорошая сигарета, сговорчивая секретарша… Пика обстоятельно изложил свою оценку ситуации и диспозиции, обозначил возможные пути и способы проникновения в селение, перечислил наиболее вероятные схемы развития столкновения и заключил все тем же сухим бестелесным голосом, но уже “с выражением”:

— Хрен мы заложников живыми вытащим. Одного потеряем, как пить дать. В худшем случае — обоих. В самом худшем — понесем потери сами.

С этим выводом согласились Окорок и Дикий. Выслушав их краткие, но весьма сочные аргументы, Дед выдержал положенную паузу и торжественно объявил:

— Внимание: правильный ответ…

Седой привык к тому, что на таких “летучках” мнением приблудного мстителя — его то есть — не интересуются. В отряде охотников он был на положении “внештатной единицы” и не претендовал на большее.

— Селение атаковать будем и заложников освобождать тоже будем, — продолжал между тем Дед. — Да, ситуация хреновая, и это верно по всем законам военной науки. Но, — он снова сделал паузу, — законы для того и существуют, чтобы их нарушать. Кроме всего прочего, это — приказ сверху. Для вас — самого Господа Бога, — в голосе командира звякнул металл. — А сейчас, головорезы мои, я расскажу вам, как это будет…

И рассказал. Закончив, прошуршал по микрофону бородищей и коротко бросил:

— Начало операции — по моему сигналу. Держите готовность.

С этими словами он отключился, позволив остальным переваривать сказанное в наполненной шорохом дождевых капель тишине. И почти сразу же в ухе Седого вновь запищал сигнал личного, на частоте, закрепленной именно за ним, Третьим, вызова.

— Спросить тебя хочу, — переключаясь на прием, снова услышал он голос командира. — Как ты думаешь, прокатит моя заморочка?

Седой машинально пожал плечами, но тут же, спохватившись, осторожно ответил:

— Может, прокатить, товарищ…

— Да ладно тебе, — с раздражением в голосе оборвал его Дед. — Мы с тобой одногодки.., почти. Война эта и для тебя, и для меня — не первая. Так что вольно, Седой, и можешь во фрунт не вытягиваться.

Седой хмыкнул. Видно, крепко переживал командир. Покосившись на Чудика, он придержал микрофон поближе к губам и, понизив голос, проговорил:

— Мало шансов…

— Да-а, — неопределенно протянул Дед.

И вдруг резко, без перехода — как удар без замаха:

— Дерьмом попахивает от этого задания, помяни мое слово…

Сказав это, он безо всяких объяснений ушел из эфира. Седой решил, что ломать голову еще и над командирскими измышлениями не стоит — так, глядишь, и серое вещество почернеет. Обернулся к Чудику и, на правах старшего в двойке, приказал:

— Будешь приглядывать за спинами. Схема обычная, но пойдем с отвлекающими. Если что — отходишь сам, за нами не лезь, — и, не удержавшись, добавил для отвода души. — Кладезь хороших новостей, мать твою так и растак…

Как ни странно, но он уже перестал беспокоиться о безопасности собственной спины. Накатила здоровая боевая злость, холодная и отрезвляющая, придающая уверенность и силу в самых безнадежных, казалось бы, обстоятельствах.

Собственно, он перестал бояться смерти еще в первую чеченскую, когда на его глазах гранатометный выстрел пробил насквозь хорошего парня Митю Семенова через полчаса после того, как тот получил письмо от жены, разрешившейся от бремени второй дочуркой. Тогда-то Седой и ощутил, как тонка, почти незаметна грань, за которой — цинковая упаковка и двухнедельная очередь из “грузов-200” на ростовской “перевалке”.

Но он так и не начал собирать ожерелья из выступающих частей вражеского тела, чем, по примеру противника, занялись к концу войны (войны ли?) многие его сослуживцы. И в глумлении над женами, дочерьми и матерями врага так и не поучаствовал — тошнило.

Убивал. Много и, если так можно сказать, хорошо — с минимальными для жертвы страданиями, за что нередко ловил на себе недоуменные взгляды прочих, не брезговавших — при молчаливом попустительстве военного начальства — всласть помучить тех, кто так или иначе попадал в руки “освободителей” живьем.

Люди зверели на войне. Зверели и во время первой чеченской. Но те, с кем его свела судьба теперь, во время второго визита на щедро политую российской кровью землю Ичкерии, успели озвереть еще дома, на гражданке. Они даже не представляли себе, что можно по-другому, не издеваясь, не мучая и не насилуя. Они были отличными рукопашниками и стрелками, мастерски владели средствами спецсвязи и, как минимум, — двумя языками (хотя зачем в Чечне, например, испанский?), но Седой видел: война для них — просто продолжение жизни, где для сильного стало нормой доказывать свою силу везде и всюду, даже без малейшей в том необходимости.

На гражданке они брали от жизни все, и на войне — тоже.

Вынырнув в малоприятную реальность из затягивающей трясины невеселых размышлений, Седой еще раз проверил “ингрем”. Поставил переводчик вида огня на автоматическую стрельбу, подумал и навинтил на ствол глушитель с жароустойчивым покрытием. Почему-то всплыли вдруг в памяти последние слова Деда… Тьфу ты! Что значит “последние”?

Он вынул из рюкзака и переложил в карманы-клапаны на поясе два запасных магазина к своему пистолету-пулемету, снова закинул рюкзак на плечи, подтянул лямки потуже и проверил, как зафиксированы. Передвинул поближе к пряжке ремня светозвуковую гранату, взрыв которой вызывал у незащищенного человека временную слепоту и глухоту. Ненадолго — секунд на тридцать.

Чудик, не отрываясь от бинокля, коротко бросил:

— Вышли, — и добавил, поясняя:

— Этот.., типа самый крутой бандит. И еще двое. Судя по всему — заложники.

— Ты уверен? — переложив оружие в правую руку. Седой через мгновение оказался рядом с Чудиком, на верхушке сопки, где топорщился голый кустарник, создавая хоть и убогое, но вполне достаточное в такой туман прикрытие.

Снайпер в ответ на его слова только хмыкнул и протянул бинокль, сам отодвинувшись чуть в сторону. Седой приник к окулярам, и далекая деревенька ринулась навстречу, разом став ближе благодаря отличной цейсовской оптике. Не замечая, как холодеет от соприкосновения с мокрой землей живот — тонкая полимерная пленка в многослойной ткани маскировочного костюма спасала бойца от воды, но не от холода, — он вглядывался в идущих к крайнему дому людей.

Вот высокий чеченец с черной повязкой на правом глазу — Рашид. Рядом с ним — еще двое, с автоматами в руках, лиц не видать под низко надвинутыми капюшонами плащ-палаток. Стволами оружия они подталкивают двоих людей со связанными за спиной руками.., черт, тоже почему-то в капюшонах, не опознаешь.

Седой даже видел, как шевелятся губы Рашида и его бандитов. Казалось, протяни только руку — и ткнешься пальцем в черный круг повязки на глазу, выбитом на излете чьей-то пулей, когда полевой командир лично вел свой отряд на прорыв из кольца под Гудермесом. Седой невесело усмехнулся, вспомнив, что после взятия города, затянувшегося на неделю и обошедшегося в очередную сотню гробов, иначе как “Гудерьмесом” его и не называли.

Впрочем, улыбка тут же исчезла с его лица: было похоже на то, что заложников сейчас начнут расстреливать.

И точно — чеченцы подвели их к окраине селения, толкнули в грязь, заставив встать на колени и сцепить руки на затылке. Что-то прокричал Рашид — наверное, скомандовал, — и бандиты вскинули оружие.

Седой почувствовал, как в предчувствии неизбежного сжимается сердце. Рация молчала. Этот участок деревни одинаково хорошо просматривался с любой из тех позиций, которые заняли “охотники”, и Дед, по всей видимости, тоже наблюдал за происходящим. Командир молчал — события развивались слишком быстро, и предпринять что-то прямо сейчас, когда боевики настороже и готовы к любым неожиданностям, означало добровольно под ставиться под удар. Да и заложники в таком положении, что вытащить хоть кого-нибудь живьем вряд ли получится.

Странно.., похоже, стрелять они не собираются. Седой, чувствуя, как между лопатками покатилась горошина пота, продолжал вглядываться в то, что происходило от него практически в километре. Рашид рассмеялся, боевики подняли пленных, развернули пинками в обратную сторону и повели их к ближайшему дому.

— Обошлось, — коротко выдохнул Седой, когда дверь за пленными и одним из боевиков закрылась, а второй террорист, откозыряв Рашиду, встал снаружи на карауле.

Седой передал бинокль Чудику.

— Чему радоваться? — флегматично отреагировал снайпер, принимая “окуляры”. — Это для них сейчас обошлось. Вот если бы Рашид их не пугать, а мочить вывел, тогда бы обошлось для нас. А так — теперь уж точно придется лезть в это осиное гнездо, господ врачей спасать…

Седой почувствовал, что ему чертовски хочется врезать своему напарнику, и на всякий случай отодвинулся в сторону, чтобы не искушаться. Чудик, услышав его движение, даже не повернул головы, произнес только, кривя губы:

— Глупо. Они знали, зачем лезли в это пекло. Ладно, мы, люди подневольные, и терять нам нечего — сменили вот одно дерьмо на другое, — в голосе снайпера вдруг прорезалась хорошо контролируемая, но от этого ничуть не менее бешеная злоба. — Никогда не пойму буржуев — живут, как бактерии в йогурте, а прутся в чужое говно…

Седой покосился на него и вдруг, неожиданно даже для самого себя, произнес:

— Все еще будет нормально, парень. Держись.

— Плевал я на твое “нормально”, Седой, — безразлично ответил Чудик. — Уж ты-то точно до этого момента не доживешь.., потому как упрямый. Уходил бы, пока не поздно.

— Деликатный ты очень, как я погляжу, — хмыкнул Седой. — Душевный. Спасибо и на том, что сам в спину не стреляешь.

Пискнула рация — Дед вызывал всех на общей частоте. Седой вздохнул и переключился на прием. Несмотря ни на что, он твердо собирался дожить до того момента, когда все будет нормально.

Глава 1

Ресторан (и ночной клуб) — назывался “Неаполь”. Заведение, в отличие от пивных забегаловок, солидное: с интерьером, фитодизайном и стриптизом после девяти вечера. Кроме обнаженной натуры отменного качества, ресторан славился своей кухней — итальянской по определению, в меру разбавленной выдержанными винами.

Панкрат Суворин работал здесь охранником уже два года. Начинал он с рядового, но всего за полгода продвинулся по служебной лестнице до старшего. Получил отдельный кабинет площадью в двенадцать квадратов и компьютер, за которым время от времени срывал напряжение, сражаясь с виртуальными монстрами. Директор “Неаполя” даже предлагал ему завести собственную секретаршу — не столько для помощи в работе, сколько для обеспечения приятного досуга. Но Панкрат, поразмыслив, предпочел приобрести дартс. Наклеив на доску-мишень — распечатанную на принтере фотографию Басаева, которую он стащил с веб-сайта чеченских ваххабитов, Суворин каждый день уделял не менее получаса метанию в сию цель разноцветных дротиков.

Вопрос шефа “А почему именно этот?” так и остался без ответа.

Поговаривали, что в свое время Панкрату довелось повоевать в Чечне, еще во время первой войны, закончившейся для России позором и фактическим поражением. Так оно или нет — наверняка не знал никто, а сам Панкрат на эту тему не откровенничал. Во всяком случае, подчиненные при нем о Чечне старались не заговаривать, а длинноногие стриптизерши и общительные официантки сходились в одном — седина Суворину очень к лицу.

Жил он в одиночку. Сначала был угол в общаге, потом снимал однокомнатную, а к концу второго года работы приобрел двухкомнатные апартаменты улучшенной планировки неподалеку от ресторана. Девчонки шушукались: не иначе как остепениться собрался Седой.

Их предположения не оправдались. Во второй комнате Панкрат устроил домашний спортзал. Купил кеттлеровскую дорожку, на которой каждое утро набегал пять-шесть километров, и натащил уйму железа — гири, гантели, штангу. Новомодных тренажеров типа “все-в-одном” он не признавал.

Конечно, женщины в его жизни бывали. Ненадолго, на неделю-другую. Отношения, ни к чему никого не обязывали. Для поддержания тонуса, как говорил его работодатель. Говорящее дополнение к домашнему спортзалу.

"Неаполь” находился буквально в пяти минутах ходьбы от новой квартиры Панкрата. Пятнадцать бравых молодцев-охранников под его началом посменно блюли порядок в заведении, время от времени утихомиривая зарвавшихся клиентов, которым случалось перебрать лишку, или юнцов, в силу слабости ума своего пытавшихся качать права прямо в зале.

Особенных хлопот не было. “Неаполь” имел солидную “крышу”, с которой охрана никак не пересекалась.

Все было культурно — приехали однажды представительные ребята, поднялись к шефу и предложили ему приобрести у них визитку-выручалочку. За энную сумму, соответственно. С регулярной выплатой членских взносов впоследствии.

Директор не стал отказываться. На визитке был один лишь телефон, без всяких там подписей. А когда двумя неделями позже на шефа наехал “дикий” рэкет, он невозмутимо вынул из портмоне эту визитку и посоветовал лихим парням позвонить по указанному телефону.

Те посмотрели и передумали. Извинились за причиненное беспокойство и поспешили очистить помещение.

Так что работа протекала спокойно, без напрягов…

Этот непогожий осенний день начался в полном соответствии с неизменным вот уже пять лет распорядком. Проснувшись утром в половине седьмого, Панкрат принял ледяной душ, растерся махровым полотенцем и отправился на кухню.

Сварив кофе, он взял последнюю папиросу из лежавшей на столе пачки. Столько лет прошло, а он так и не смог отвыкнуть от дешевого “Десанта”, дерущего горло. И хотя его достаток теперь позволял покупать хорошие сигареты, он никак не мог изменить этим убойным папиросам, горьким дымом которых когда-то жадно затягивался в окопах…

Ни с того ни с сего начало вдруг ныть простреленное левое плечо… Допив кофе, Панкрат потушил окурок, высыпал в мусорный бак переполненную пепельницу и направился в ту комнату, где у него был устроен спортзал. Прогнав свой обычный разминочный комплекс, в конце увеличил нагрузку на левую руку, сделав на ней на пятьдесят отжиманий больше, чем обычно. Мышцы разогрелись, и тупая ноющая боль отступила.

От души поколотив минут десять деревянную макивару, он с наслаждением смыл пот под тугими струями душа, для бодрости чередуя ледяную и горячую воду. Досуха вытершись, Панкрат привычно облачился в строгий темно-синий костюм, повязал галстук в тон рубашки и стал похож на преуспевающего банковского клерка.

Через несколько минут он вышел из подъезда: молодой еще, но уже полностью седой мужчина в мышиного цвета плаще. Поежившись от упавших за воротник капель, он раскрыл черный зонт с причудливо изогнутой рукоятью и быстро зашагал своим обычным маршрутом, без особого сожаления перемешивая осеннюю грязь до блеска отполированными лаковыми туфлями.

Швейцар Петр Михалыч, стоявший у входа вот уже четвертый год, приветствовал вежливым наклоном головы и своим неизменным “как поживаете?"

— Спасибо, Михалыч, не жалуюсь, — так же неизменно ответил Панкрат, проходя через стеклянные двери, бесшумно раздвинувшиеся при его приближении.

Панкрат как-то поинтересовался у директора заведения, для чего нужен швейцар при дверях, которые открываются и закрываются фотоэлементом. “Для престижа, — ответил тот. — Ресторану полагается швейцар. Хорошему ресторану, разумеется”.

"Неаполь” был очень хорошим рестораном. В этом мнения администрации и клиентов полностью совпадали. Вот и стоял Михалыч “для престижу”. Он, впрочем, был вполне доволен своим рабочим местом — посетители, несмотря на то, что двери открывались сами, по традиции клали в его ладонь положенные чаевые…

Панкрат прошел в фойе, где полукругом стояли низкие и глубокие кожаные кресла для желающих подождать, когда освободится столик, или просто выкурить сигарету-другую в компании флегматичных тропических рыбок, колышущих радужными плавниками в сорокаведерном аквариуме размером во всю стену.

Девушка, стоявшая за стойкой мини-бара, улыбнулась ему чуть более ослепительно, чем это требовалось от нее при обслуживании посетителей, но улыбка эта, как всегда, не возымела на Панкрата никакого действия. У него было твердое правило — никаких девушек по месту работы. Не позволяя этого себе, он пресекал и всякие попытки своих подчиненных “познакомиться поближе” с женской половиной обслуживающего персонала “Неаполя”.

Ответив на улыбку легким кивком головы, Суворин вошел в неприметную дверь, оклеенную пленкой “под дуб” в тон широким панелям из натурального дерева, которыми были обшиты стены в фойе. На самом деле дверь была металлической, и находился за ней кабинет начальника охраны, то есть его, Панкрата, рабочее место.

Войдя внутрь, он аккуратно притворил дверь, включил компьютер и разделся. Повесил одежду в шкаф, а раскрытый зонт поставил в угол, в результате чего свободное пространство в маленькой комнатушке значительно уменьшилось. Затем Панкрат открыл своим ключом ящик стола и вытащил оттуда еще один ключ — от сейфа.

Из сейфа он извлек пистолет в подплечной кобуре — четырехзарядную “гюрзу” нелетального боя, заряженную пластиковыми пулями. Включил компьютер и, пока загружался пятисотый “пент”, привычными, отработанными за годы работы движениями одел “сбрую”.

Практически не глядя, Суворин выбил замысловатую дробь на клавиатуре, и экран семнадцатидюймового монитора, мигнув, разделился на четырнадцать частей — мини-экранчиков, на которые выводились изображения, транслируемые видеокамерами, установленными на посту каждого из охранников.

К восьми часам утра все его подчиненные уже были на месте. Убедившись, что каждый заступил на вверенный ему пост, и проведя краткий ежедневный инструктаж по рации, Седой переключился на камеры, обозревавшие зал.

Хоть какое развлечение-Рабочий день только начался, и в ресторане было пока не слишком много посетителей. Вот и сейчас только за одним из дальних столиков сидела пожилая пара, по виду и манерам — иностранцы. Крепенькие такие старички, живчики, нашим развалинам не чета.

Панкрат откинулся на спинку кресла, вынул из внутреннего кармана пиджака новую пачку “Десанта”, купленную по дороге в ларьке, и закурил. Включил кондиционер со встроенным ионизатором, и дым тонкой синеватой струйкой потянулся вверх, к декоративной пластиковой решетке.

Без пятнадцати девять он позвонил по внутреннему телефону и заказал зеленый чай и пару ломтиков рокфора. Ровно в десять официантка Маша, по совместительству — любовница директора ресторана, принесла заказ. Он открыл на ее стук в отозвавшуюся гулом дверь, забрал поднос и вежливо поблагодарил.

— Больше ничего не нужно? — откровенно двусмысленно спросила Маша, встряхнув огненно-рыжими локонами до плеч.

Суворин позволил себе выразительный взгляд на монитор, а когда снова повернулся к официантке, то увидел, что понятливая девушка уже исчезла.

Не хватало еще закрутить шашни с любовницей шефа!

В одиннадцать он устроил своим добрым молодцам негласную проверку и остался, по большому счету, доволен результатом. Если не считать одного из охранников, любезничавшего с пришедшей на репетицию стриптизершей, все прочие занимались тем, чем и должны были заниматься — следили за порядком в заведении.

Закончив проверку, Седой выкурил еще одну сигарету, с какой-то отстраненностью в который раз уже подумал, что с куревом пора завязывать, и вышел из программы, контролирующей скрытые видеокамеры.

Самое время покрошить десяток-другой врагов. Панкрат кликнул на иконке с надписью “Quake”.

Сохраненная игра приветствовала его перекошенными рожами гипертрофированно мускулистых противников, в очередной раз твердо намеренных уничтожить Панкрата. В очередной раз задуманное не получилось. Пройдя на следующий уровень, он сохранился в самом начале и выключил компьютер.

Сейчас полагалось “выйти в люди” — то есть лично проверить готовность подчиненных, заглянуть в зал, поздороваться и наговорить дежурных комплиментов стриптизершам, а на обратном пути к себе в кабинет зайти и поприветствовать шефа. Программа та же, что и со стриптизершами — минус комплименты.

В зале посетителей прибавилось. На эстраде появился джаз-банд — вполне профессиональный и игравший в “Неаполе” за довольно солидную плату. Две девицы, выбравшие ресторан площадкой для съема состоятельных клиентов, уже заняли свое обычное место — столик на некотором удалении от эстрады, рядом с миниатюрным фонтаном. Хотя присутствие шлюх и не поощрялось администрацией, для этих делалось исключение — своим внешним видом они нисколько не портили общее впечатление от заведения, скорее даже наоборот. Шлюхи были дорогие, а посему весьма представительные и элегантные, за что все прочие мелочи, вроде грязной работы, им прощались.

За шлюхами оценивающими взглядами следили трое “деловых”, попивавших полезное для желудка красненькое по пятьсот “зеленых” бутылка. Панкрат помимо воли усмехнулся — ничего у ребят не выйдет, девочки в групповухах принципиально не участвуют.

За одним из столиков в центре зала веселилась местная золотая молодежь — наверняка отмечали окончание сессии в каком-нибудь из престижных вузов столицы, а то и дальнего зарубежья.

Трое парней и столько же девушек оживленно переговаривались и над чем-то заразительно смеялись. Панкрат не стал задерживать на них внимание, и его взгляд сам собой переместился на соседний столик, за которым сидела девушка, явно не входившая в число постоянных посетителей ресторана “Неаполь”, что отнюдь не лишало ее всех очевидных достоинств, неплохо упакованных в стильный прикид, что называется, “от кутюр”.

Панкрат присел за столик в одной из угловых кабинок и принялся незаметно рассматривать незнакомку. Та же, как назло, словно почувствовала его взгляд и отвернулась. Вынув из лежавшей на столе сумочки пачку длинных дамских сигарет и зажигалку, она прикурила и подозвала официанта.

Суворин тоже решил закурить. Затянувшись, он неспешно выдохнул горький дым, снова посмотрел в направлении столика, за которым сидела девушка, и увидел, что она плачет — так, как это бывает у сильных натур: без слез, когда состояние человека выдает лишь подозрительный блеск в глазах и выражение искаженного внутренней болью лица.

Его, в общем-то, мало волновали проблемы посетителей заведения — до тех пор, пока они были совместимы с требованиями порядка и безопасности. Но этой девушке ему вдруг захотелось помочь.

По опыту он знал — чтобы избавиться от эмоций, мешающих работе, следует больше внимания уделить своим прямым обязанностям. Поэтому, позволив себе вздох сожаления, Седой вынул рацию и провел внеплановую перекличку сотрудников, потребовав от каждого краткий доклад о ходе дежурства. И, дослушав последний, снова обернулся к девушке.

Обстановка несколько изменилась. Шлюхи и бизнесмены уже ушли, и вряд ли вместе — за такой короткий промежуток времени даже о цене столковаться невозможно. Мажоры остались и по-прежнему хохотали так, словно и не переставали это делать все то время, пока Панкрат занимался перевыполнением своих служебных обязанностей.

Рядом с девушкой, так заинтересовавшей Суворина, уже стояла открытая бутылка шампанского в ведерке со льдом — видимо, успел расстараться официант. Светлый напиток искрился в бокале, который она держала в левой руке, отставив мизинец — и это выглядело отнюдь не манерно, а совершенно естественн”.

В длинных и тонких пальцах правой руки (пианистка она, что ли?) дымилась очередная сигарета, а в глазах по-прежнему стояли слезы.

Внезапно взгляд девушки скользнул куда-то в сторону, и ее глаза тут же расширились, словно от ужаса. Седой скосил глаза в направлении ее взгляда и увидел быстро идущего между столиками длинноволосого парня в дорогом черном пальто. Заметил он и еще кое-что: справа и слева на некотором расстоянии от нового посетителя держались двое мрачной наружности субъектов, исподлобья зыркавшие по сторонам, словно высматривая затаившуюся дичь. Судя по профессиональной, хотя и слишком вызывающей манере держаться, — телохранители. Скорее всего — из братвы. Последнее вовсе не исключало и принадлежности самого посетителя к пресловутым криминальным кругам.

На всякий случай Седой поспешил вернуться к камере, транслирующей изображение того столика, за которым сидела девушка. Как оказалось, вовремя — парень уже был рядом с ней, и дальше события начали развиваться стремительно. В самом неожиданном направлении.

Подойдя к столику, парень улыбнулся и, быстро наклонившись к девушке, начал что-то шептать ей на ухо. Та неожиданно залилась краской, вскочила со стула и со всего размаху, на который была способна, закатила ему звонкую, на весь зал, пощечину, а затем выплеснула шампанское из своего бокала прямо в лицо парню.

Длинноволосый в долгу не остался и отреагировал в том же духе — его кулак мелькнул очень быстро, и девушка, сбитая с ног коротким ударом (профессионально, черт возьми!), рухнула всем телом на столик.

Никто не бросился к ней. Парни-мажоры дернулись, правда, но исключительно для того, чтобы их тут же остановили подруги. Из обслуживающего персонала тоже никто не подбежал — проинструктированные Панкратом официантки и официанты накрепко усвоили, что с беспорядками разбирается охрана.

Впрочем, всего этого Суворин уже не видел. Он пулей вылетел из кресла в ту же секунду, когда длинноволосый ударил девушку, и уже на ходу подозвал по рации еще двоих — охранника, дежурившего в холле, и того, что слонялся рядом с репетиционным танцзалом. Еще одному он успел передать, чтобы тот срочно вызвал милицию.

Это дело скверно пахло. Но ему еще только предстояло узнать, насколько скверно.

Три секунды — и он был у входа в зал. Длинноволосый уже отошел от столика и направлялся к выходу, вытирая лицо большим белоснежным платком, а его мордовороты шли в авангарде. Поэтому первым, с кем Панкрат оказался нос к носу, был один из шкафоподобных телохранителей.

Тот не стал болтать попусту и, проигнорировав бэдж на лацкане его пиджака, небрежно ткнул кулаком ему прямо в живот. Быстрым, почти незаметным для постороннего движением.

Но не попал. На малоподвижном лице верзилы отразилось некоторое удивление, которое тут же сменилось гримасой боли — уйдя от удара, Панкрат тут же взял его руку “на прием”.

Длинноволосый, остановившись, со скучающим видом наблюдал за развитием событий.

Телохранитель попытался освободиться, но эта попытка только усугубила его и без того незавидное положение. Он едва не застонал, когда Панкрат, сжав, словно клещами, его запястье, повел руку вниз, а затем резко дернул ее вверх и вправо. Верзила поневоле развернулся, очутившись к нему спиной, и Панкрат свободной рукой снял со своего пояса наручники.

Двое его подчиненных уже находились в зале, но пока не вмешивались, внимательно следя за происходящим. Они были начеку, и поэтому среагировали вовремя.

Когда второй телохранитель длинноволосого сунул руку под пиджак и, вытащив пистолет, направил его на Седого, один из охранников, стоявший за его спиной, полностью вне поля зрения, выхватил свою “гюрзу” и выстрелил навскидку. Глазомер у парня был хороший — пластиковая пуля угодила телохранителю в кисть, и тот, выронив оружие, заорал от боли.

В это время второй охранник, не давая ему опомниться, сорвался с места, легко перемахнул через оказавшийся на пути столик и Приземлился точно на согнувшегося от боли верзилу, отчего тот потерял равновесие и растянулся на полу — да так неловко, что лицом угодил прямо в ботинок охранника. Или же ботинок врезался ему в переносицу , так или иначе, результат вышел плачевный.., для переносицы, разумеется.

Воцарилась напряженная тишина, нарушаемая лишь кряхтением верзилы, которому охранник уже заломил руки за спину и надел “браслеты”.

Седой, вопросительно приподняв бровь, посмотрел на длинноволосого. Тот досадливо передернул плечами.

— Ладно, потренировались — и хватит. Отпустите моих людей.

Панкрат оглянулся на столик, на котором без движения лежала “выключенная” ударом длинноволосого девушка. Мажоры хранили молчание, но по их лицам было ясно видно, что они с трудом удерживаются от того, чтобы не броситься наутек.

Суворин не удостоил длинноволосого ответом.

— Максим, ты милицию вызвал? — поинтересовался он у охранника, стрелявшего из “гюрзы”. Тот молча кивнул.

— Посмотри, что с девушкой, — приказал ему Панкрат. — Если ей совсем худо, вызывай “скорую”.

Едва охранник сделал движение в сторону распластанной на столике девушки, как длинноволосый резко выкрикнул:

— Стоять! Это моя… — он запнулся. — Моя жена. Не трогай ее!

Максим на мгновение замер, метнув на своего начальника вопросительный взгляд.

Панкрат ободряюще кивнул ему: действуй, как приказано. Сам же медленно двинулся к длинноволосому, оставив своего пленного на попечение второго охранника.

До столика, однако, Максим так и не дошел. Он даже не успел осознать, каким образом оказался на полу — все произошло со скоростью, доступной не каждому профессионалу.

Длинноволосый переместился в его сторону быстрым скользящим шагом. Суворин не успел ему помешать — во-первых, недооценил противника и не ожидал от него такой прыти, а во-вторых, как ни крути, он был еще слишком далеко от длинноволосого, когда тот коротко ткнул Максима в солнечное сплетение.

И вот парень уже лежит, скорчившись, на блестящем полу из желтого итальянского гранита.

Панкрат успел еще краем сознания отметить, что мажоры, озадаченные таким поворотом дела, спешат вместе с подругами побыстрее убраться подальше от столика, предчувствуя осложнение ситуации. Его тело среагировало, опередив мысль, и в этом не было ничего удивительного — свои рефлексы Панкрат оттачивал до автоматизма не в спортзале, а на самой настоящей войне, когда или ты, или тебя — третьего не дано.

Он одним прыжком преодолел расстояние, остававшееся до противника, замершего в боевой стойке, и “наметил” удар ногой по верхнему уровню. Длинноволосый купился — рукой, в которой держал платок, выставил отводящий блок. Панкрат же вместо удара в самый последний момент сгруппировался и попросту врезался в него, словно живой снаряд. Не выдержав столкновения, парень шлепнулся на пол, и Суворин тут же подмял его под себя. Он не слишком деликатничал, и в итоге шея длинноволосого оказалась зажата в коленном сгибе его правой ноги, а патлы — намотаны на кулак. Сполна насладившись криком противника, перешедшим вскоре в невнятный хрип, Седой решил немного ослабить хватку.

— Вызови еще двоих и оттащи Максима, — приказал он второму охраннику. — Да где же эти чертовы менты?

К счастью, Максим нашел в себе силы подняться самостоятельно. Вид у парня был не слишком веселый: разом сошел с лица румянец, левая рука почему-то дрожала. Он, пошатываясь, отошел к стене зала и опустился на стул, подставленный вторым охранником.

Сжав зубы, Панкрат подавил в себе желание тут же накостылять длинноволосому и снял с пояса наручники. Когда обе руки парня оказались в браслетах, тот вдруг рассмеялся:

— Слушай, может, ты придурок? — вопрос явно был адресован Панкрату. — Ты хоть знаешь, на кого руку поднял, охрана? Да я…

Вместо ответа Суворин молча ткнул наглеца в ребра, и тот подавился очередным словом, не закончив фразу.

С улицы донесся вой сирены и визг тормозов. Мгновением позже в зал вошли двое милиционеров, а следом за ними — Аскольд Матвеевич Полторацкий, директор ресторана “Неаполь”, непосредственный начальник Панкрата. Он имел обыкновение приходить на работу часам к двенадцати, когда количество клиентов обычно возрастало.

Суворин отпустил распластанного на полу длинноволосого, выпрямился и двинулся навстречу вошедшим.

— Что здесь происходит? — задал дежурный вопрос милиционер. — Кто вызывал милицию?

— Мой помощник, — ответил Панкрат, кивая в сторону охранника, стоявшего рядом с Максимом. — Я — начальник охраны ресторана “Неаполь”. Вот этот молодой человек, — кивок в сторону длинноволосого. — ударил в зале ресторана девушку, — кивок в направлении столика и тела на нем. — Когда мы попытались его утихомирить, оказал сопротивление. Пришлось применить силовые методы воздействия к нему и его спутникам.

Милиционер хмуро оглядел зал, на секунду задержал взгляд на поверженных спутниках длинноволосого. Ткнул пальцем в присмиревших мажоров, собиравшихся было ретироваться под шумок, и спросил:

— Эти все видели?

Панкрат молча наклонил голову.

— Останьтесь, — приказал им милиционер и, обернувшись к своему помощнику, скомандовал. — Допросите свидетелей, сержант.

— Слушаюсь, — козырнул тот.

Аскольд Матвеевич, упитанный и лоснящийся, благоухал дорогим одеколоном, топорщил щегольские усики и обводил всех непонимающим взглядом. Наконец он остановился на Суворине и вопросил, принимая грозный вид:

— Панкрат, что здесь происходит? Тот пожал плечами: мол, только что объяснял. Сержант уже что-то записывал, разложив на столике, за которым сидели мажоры, свою тонкую кожаную папку. Второй милиционер, оставив без внимания телохранителей длинноволосого, зыркавших исподлобья, подошел к неподвижно лежавшей девушке, невозмутимо перешагнув через лежавшего на его пути “возмутителя спокойствия”. Тот дернулся было, выгнувшись дугой со скованными за спиной руками, но помешать перемещению милиционера не смог и лишь зло выругался сквозь зубы.

От Панкрата не ускользнуло то, что Аскольд Матвеевич, услышав голос длинноволосого, как-то странно вздрогнул и присмотрелся к распластанному парню повнимательнее.

Без особых церемоний отхлестав девушку по щекам, милиционер так и не смог привести ее в сознание. Выражение его лица из хмурого сделалось и вовсе мрачным. Он приподнял ей веко, молча пожевал губами и спросил, повернувшись к Суворину:

— “Скорую помощь” вызывали?

— А, черт! — не сдержался Панкрат. Он вспомнил, что “скорую” поручил вызвать Максиму, но тот так и не успел этого сделать, — Сейчас вызовем.

Он сделал знак охранникам, безучастно взиравшим на происходящее, и зло сверкнул глазами: быстрее!

В душе он беспокоился о том, чтобы не было слишком поздно — судя по состоянию Максима, удар у этого парня будь здоров.

Милиционер посмотрел на длинноволосого сверху вниз.

— Ну, поднимайте красавца…

Взяв парня за воротник, Суворин рывком поставил его на ноги. Длинноволосый выглядел довольно жалко, поскольку, когда лежал на животе, вынужден был упираться лицом в пол. Тот, хотя и был вымыт с утра, все же нельзя было назвать стерильным. Что и отражалось сейчас на лице длинноволосого.

Тут же раздался какой-то странный звук — нечто среднее между возгласом удивления и хрипом полузадушенного человека. Все обернулись…

Источником этой акустической аномалии оказался не кто иной, как Аскольд Матвеевич. Правда, он быстро взял себя в руки и изобразил на сытом лице нейтральную улыбку из разряда “не угодно ли у нас отобедать”.

— Вы знаете этого человека? — быстро спросил милиционер, сверля глазами директора заведения.

— Не имею чести, — без запинки и насквозь фальшиво откликнулся тот.

— Ну, положим, чести от такого знакомства мало, — милиционер криво усмехнулся. — Проедете с нами для дачи показаний сейчас или вызвать повесткой?

— Уж лучше повесткой, — быстро выбрал Аскольд Матвеевич. — И, если можно, завтра, — увидев, как багровеет лицо милиционера, директор счел за благо добавить:

— Когда вам будет угодно…

Панкрат вдруг почувствовал, что тучи сгущаются.. Слишком уж невозмутимое лицо было у длинноволосого; слишком уж трясся шеф, виновато поглядывавший в сторону задержанного Сувориным нарушителя.

— Товарищ капитан, — произнес вдруг длинноволосый ровным голосом абсолютно спокойного и уверенного в себе человека, у меня во внутреннем кармане пальто визиточница. Будьте добры, достаньте, пожалуйста.

Милиционер удивленно приподнял бровь.

— Я вас убедительно прошу, — повторил длинноволосый. — Вы увидите, это поможет разрешить все недоразумения. Я признаю, что моя охрана погорячилась, но и этот… — он покосился на Панкрата, — влез не в свое дело. К тому же угрожал оружием…

Милиционер колебался. В конце концов, поморщившись, он сунул руку за пазуху длинноволосого — с таким видом, словно боялся укуса гадюки. Вытащил портмоне и визиточницу, раскрыл ее…

Немая сцена. Вытянувшаяся физиономия блюстителя закона могла бы в этот момент соперничать с отражением в кривом зеркале, в котором лица растягиваются по вертикали. В эту секунду Панкрат дорого дал бы за то, чтобы узнать: что именно обнаружил в визиточнице длинноволосого милиционер.

Возникшую паузу заполнила прибывшая наконец “скорая”. Не обращая внимания на собравшихся в зале охранников и всех прочих, медики тут же развернули носилки, на которые положили девушку, загрузили ее в свою так называемую “карету” и удалились, включив сирену.

Панкрат, как-то вдруг отрешившись от всего происходящего, наблюдал за отработанными действиями санитаров, поэтому не сразу расслышал слова обращавшегося к нему милиционеру. А когда расслышал, то на всякий случай еще и переспросил:

— Что-что, простите?

— Я сказал, снимите наручники с этого человека! — рявкнул тот, глядя куда-то в сторону. — И побыстрее!

Сжав зубы, Панкрат вынужден был под торжествующим взглядом длинноволосого вынуть из кармана ключи от наручников и разомкнуть их. Парень, потирая запястья, поблагодарил милиционера, но тот уже не слушал — повернувшись к сержанту, он приказал ему собрать разложенные на столе бумаги с записями показаний, данных мажорами, и направился к выходу из ресторана.

— Ас тобой мы еще встретимся, — длинноволосый поджал тонкие губы. — Ив самое ближайшее время. Понял, козел вонючий?

Панкрат вздрогнул, но пересилил себя и сдержался. Кивнув своим подчиненным, он покосился на Аскольда Матвеевича — тот был бледен, как полотно, — и, ничего не говоря, пошел между столиками в направлении выхода.

— Эй! — по-хозяйски окликнул его длинноволосый. — Ты забыл про моих ребят, козел.

Оглянувшись через плечо, Панкрат увидел, как отъезжает от ресторана милицейская “лада”, и остановился. Затем обернулся к длинноволосому, медленно согнул в локте правую руку и резким движением левой завершил свой жест.

— Панкрат! — взвизгнул вдруг директор. — Отдай хоть ключи, не дури. Ты не понимаешь…

— Ну так объясните мне, Аскольд Матвеевич, — процедил сквозь зубы Суворин. — А ты, патлатый, за козла ответишь…

И, повернувшись к ним обоим спиной, зашагал в противоположном направлении. Максим и второй охранник, однако, ослушаться своего работодателя не посмели — они остались, чтобы снять наручники с телохранителей длинноволосого.

— И где здесь у вас можно умыться? — спросил тот, обращаясь к трясущемуся директору ресторана. — Ч-черт, пальто испачкал… Ну, чего лыбитесь! — зло прикрикнул он на своих телохранителей. — Идите в машину, толку от вас все равно никакого.

Верзилы с виноватыми рожами поспешили исчезнуть.

Проводив их отсутствующим взглядом, Аскольд Матвеевич подозвал одного из присутствовавших в зале официантов и, тяжело вздохнув, произнес:

— Принеси в мой кабинет бутылочку красного, самого лучшего. А закуску пусть шеф-повар соорудит — он знает, какую.

Официант отправился было выполнять заказ Полторацкого, но тот остановил его, окликнув по имени (железное правило — знать имена и фамилии всех сотрудников), и добавил:

— Скажи Михалычу, пусть закрывает… Все, иди. Повернувшись к длинноволосому, директор “Неаполя” извиняющимся тоном попросил:

— Поднимемся ко мне, Артур, неудобно здесь, в зале, разговаривать.

Панкрат курил, стоя у окна, и сизые струйки дыма тут же исчезали в круглом зеве кондиционера. На столе — открытая керамическая бутылочка с итальянским бальзамом, настоянным на кофейных зернах, и рюмка, в которой опалесцировала жидкость темного янтарного цвета. Табак немилосердно драл горло, и это до боли напоминало то время, когда Суворин в составе безымянного спецподразделения скитался по горам Ичкерии, выполняя приказы отдела “ноль”… Тогда все курили дешевый и забористый “Десант”, блоки которого им сбрасывали вертолеты вместе со снаряжением. Не курил только командир их группы, интеллигентного вида сухопарый мужик лет сорока, непрестанно повторявший: “Жизнь и так слишком коротка, чтобы делать ее еще короче по собственной воле”.

Суворин с невесть откуда взявшимся ожесточением вдавил окурок в пепельницу, стоявшую на подоконнике, и вытащил из пачки новую сигарету. Взял со стола рюмку, отпил — густая ароматная жидкость с горьковатым вкусом побежала по венам, наполняя тело ощущением мягкого тепла.

Задребезжал зуммер интеркома. Панкрат усмехнулся, но не двинулся с места. Зуммер продолжал трезвонить.

После двенадцатого звонка он подошел-таки к столу и нажал кнопку. Из динамика тут же вырвался негодующий голос Аскольда Матвеевича:

— Суворин, где тебя черти носят?! Быстро поднимись ко мне!

Панкрат отключил связь, не удостоив шефа своим ответом, с сожалением посмотрел на плоскую темно-коричневую бутылочку, в которой еще оставалось больше половины бальзама, подумал и налил треть стакана.

Выпил залпом. Потом снял “сбрую”, подержал некоторое время в руках и положил в сейф. Вместе с “гюрзой”. Надел пиджак, метнул один за другим три дротика в физиономию “национального героя” Басаева, поразил оба глаза и переносицу и отправился на “ковровые разборки” к шефу.

Полторацкий был разгневан. И тоже успел выпить. Похоже, не один — на столе Панкрат увидел опустошенную бутылку “Шато-Тьери” урожая “…надцатого” века и два пузатых бокала из богемского стекла, по размерам смахивавших скорее на небольшие вазы. Суворин догадывался, кем мог быть собутыльник шефа, и это не сулило ему ничего хорошего.

— Ты знаешь, что ты сделал, Панкратушка? — с перекошенным лицом набросился на него Аскольд Матвеевич, едва начальник охраны переступил порог его кабинета.

— Пытался утихомирить хулигана. Что входит, прошу заметить, в мои служебные обязанности, — совершенно спокойно ответил он, уже подозревая, чем закончится сцена.

— Хулигана! — завопил Полторацкий. — Да ты знаешь, на кого ты сегодня браслеты надел?

Он выбежал из-за стола и, подскочив к Панкрату, схватил его за лацканы пиджака. Брызгая слюной в лицо Суворину, он почти прорычал, что было весьма неожиданно для человека, который ни разу не повышал голос в присутствии своих сотрудников:

— Это — сын самого Бутырского! Нашей “крыши”! Это ты понимаешь?

— Теперь — да, — чувствуя, что терять уже нечего, Панкрат усмехнулся. — Разрешите идти, Аскольд Матвеевич?

Шеф внезапно сник, будто из него выпустили воздух. Повернулся спиной к Суворину и бросил:

— Катись к чертовой матери! Только с приказом об увольнении ознакомься…

Полторацкий указал Панкрату на бумагу рядом с подносом, на котором стояла вазочка с фруктами и еще одна — с остатками черной икры. Там же лежала и ручка — “паркер” с золотым пером.

Подписав приказ о своем увольнении, Суворин машинально оглядел стол, задержал взгляд на списке сотрудников, в котором его фамилия была обведена жирной красной линией, и протянул бумагу шефу.

— Теперь я свободен? — невозмутимо спросил он.

— Абсолютно, — зло ответил директор, выдернув бумагу из его пальцев. — Вали, Суворин, куда подальше…

Панкрат недобро усмехнулся. Накопившееся за день возмущение требовало выхода.

— Одну минутку, шеф, — проговорил он.

— Что еще? — резко обернулся тот.

И получил сокрушительный удар в челюсть, после которого оказался в противоположном углу комнаты в обнимку с невысоким сейфом-тумбой.

— Приятно было поработать под вашим чутким руководством, — бросил Панкрат, выходя в коридор, и аккуратно притворил за собой дверь.

Потом он зашел к себе в кабинет, надел пальто, полюбовался на стрелы, торчащие в мишени, забрал со стола бутылочку с бальзамом и закрыл дверь кабинета на ключ.

Уже на выходе он увидел Машу, сидевшую у барной стойки и потягивавшую коктейль из высокого узкого бокала. Прошел было мимо, но потом остановился, подумал и решительно дал задний ход. Маша, конечно же, продолжала оставаться любовницей Полторацкого; но теперь он больше не был шефом Суворина. Определенно, даже увольнение имеет свои плюсы.

— Привет, Маша, — весело произнес Панкрат, садясь на высокий табурет рядом с официанткой. — А меня уволили.

Оно рассмеялась негромким грудным смехом. Погладила тонкими холеными пальцами изящную ножку бокала.

— А ты шутник, — произнесла, улыбаясь.

— Серьезно. И это событие стоит отметить, — продолжал он, в свою очередь улыбнувшись. — Как насчет романтического ужина при свечах?

— Странно на тебя действует увольнение, — произнесла Маша. — Другой бы на твоем месте…

Она не закончила.

Панкрат форсировал события: накрыл ее ладонь своею, легонько пожал и решительным, не терпящим возражений голосом объявил:

— Я очень рад, что ты согласилась. Жду к семи вечера у себя. Адрес, — он сунул руку во внутренний карман пиджака и вынул свою визитку. — Вот, возьми.

Она притворно возмутилась, нахмурилась.

— За кого ты меня принимаешь? Я тебе не девочка по вызову… Почему это ты ко мне не можешь прийти? Панкрат усмехнулся.

— Меньше всего мне хочется, чтобы какой-нибудь козел вроде нашего шефа, у которого есть ключи от всех двадцати замков в твоей двери, ворвался на рогах в самый неподходящий момент и испортил мне — пардон, нам — приятный вечер.

— У меня всего три замка, — Маша надула губы, словно обиженная девчонка, но в глазах так и мелькали чертики. — И одна цепочка. А почему ты уверен, что вечер будет приятным?

— Шестое чувство, — Суворин поднялся, убрав руку с ее ладони. — Жду с нетерпением. Перед тем как вызвать такси, сделаешь контрольный звонок.

— Это как контрольный выстрел? — прыснула она. Панкрат сдвинул брови, состроил на прощание жуткую рожу и выбрался из-за столика, оставив Машу допивать свой коктейль в одиночестве. Впрочем, едва он отошел от бара достаточно далеко, девушка, скучавшая за стойкой, встрепенулась и в мгновение ока очутилась за одним столиком с официанткой.

— Что это сегодня с Сувориным? — с любопытством спросила она. — Ни разу не видела, чтобы он хоть с кем-нибудь из нашего заведения первым заговорил. Сколько я ему не подмигивала — все впустую, как горох об стену.

— Уволили его, — улыбнулась Маша. — Пригласил к себе, отметить. Я не отказалась.

— Надо же! — изумилась та. — А Полторацкий?

— Полторацкий — козел. Импотент, — Маша допила наконец коктейль и встала. — Богатый, правда. А Панкрат… — она закатила глаза. — Он просто мачо. Ну ладно, пока, я сегодня пораньше уйду. Надо же в товарный вид себя привести — не каждый день такие мужчины, как Суворин, в гости зовут.

— Пока, Михалыч, — проговорил, остановившись на последней ступени, Панкрат, сощурившийся от бившего в глаза солнца, непривычно яркого для этой поры года. — Прощай, то есть.

Швейцар вопросов не задавал — видно, каким-то образом уже прознал о случившемся. Молча пожал протянутую Сувориным руку, похлопал его по плечу и грустно, устало улыбнулся. Глаза его, казалось, говорили: “Куда ты теперь, сынку?"

Сам Панкрат пока еще не задавался этим вопросом. Просто не успел — слишком все быстро произошло. Теперь, затягиваясь горьким и дешевым дымом, он подумал: а действительно, куда? Полторацкий, без сомнения, создаст ему не лучшую репутацию как охраннику. Хотя, не случись сегодняшний инцидент… А, да чего тут думать!

Ноги сами привели в полуподвальный кабачок с нехитрым названием “У Петровича” — одно из тех заведений с кухней “как у бабушки” — картофельные блины, вареники, кулебяка, свиные ножки, сбитень и пиво в больших глиняных кружках.

В помещении было всего четыре столика, и, сев за тот, что стоял в дальнем от двери углу, Суворин заказал пиво со специями и порцию драников со сметаной. Играла негромкая музыка с какими-то средневековыми интонациями, и через несколько минут он, расслабившись и на время позабыв о случившемся сегодня, уже сожалел о том, что никогда не заходил сюда раньше.

— У вас можно курить? — спросил он у двухметрового бармена, которого из-за комплекции можно было бы спутать с вышибалой, если бы не белая рубашка и бабочка.

Тот молча кивнул головой, не прекращая протирать бокалы. Через несколько секунд миловидная официантка поставила перед Панкратом керамическую пепельницу, сделанную в виде лаптя.

Суворин расправился с драниками, сделал большой глоток терпкого пива с горчинкой и закурил. Почему-то не думалось: из головы словно вышибло разом все мысли, и на освободившееся место лезли воспоминания, до сих пор не поблекшие картинки прошлого, которые не дают спать по ночам…

Задумавшись, он совсем позабыл о папиросе, пока она сама не напомнила о себе, опалив ему пальцы. Потушив окурок в пепельнице, Суворин допил пиво, расплатился и поднялся по крутой, непривычно чистой лестнице на поверхность. Солнце уже успело вновь спрятаться за тучи, и настроение Панкрата омрачилось, словно небо над его головой. Теперь идея с приглашением Маши на “романтический ужин” не казалась ему такой удачной, как поначалу.

По дороге домой он заглянул в магазин — надо было хоть как-то приготовиться к сегодняшнему вечеру. Купил бутылку приличного шампанского, коробку шоколадных конфет и кило винограда с апельсинами.

Придя к себе, Панкрат спохватился — сигареты закончились, а новую пачку он так и не купил. Пришлось одеваться и еще раз спускаться в магазин.

Потом он сидел на кухне, курил и согревался горячим кофе. Внутри становилось теплее, и в конце концов он отошел настолько, что начал уже с нетерпением поглядывать на часы — вот уже и без пятнадцати семь, а телефон все молчит.

Маша позвонила в половине восьмого.

— Панкрат, ты не сердишься? — в ее голосе слышались виноватые нотки. — Представляешь, ввалился только что ко мне Полторацкий, скотина! Еле вытолкала, потом пришлось в порядок себя приводить… Все, жди, я такси уже вызвала.

— Жду, — коротко ответил Суворин. — Надеюсь, шеф не станет за тобой следить.

Он положил трубку и отправился в гостиную. Все уже было готово — фрукты в причудливых вазочках и конфеты разместились на небольшом сервировочном столике, только шампанское еще оставалось в холодильнике.

Панкрат вынул из серванта два пузатых бокала на тонких и коротких ножках, подумал и поставил на столик маленькое металлическое ведерко, на две трети залитое янтарного цвета воском, из которого торчал фитилек. Все-таки романтический ужин без свечи — это просто несерьезно.

На улице тем временем начало темнеть. Маше, которая жила на другом конце города, потребовалось еще полчаса, чтобы добраться до его района. Дверной звонок залился переливчатой трелью, когда было уже десять минут девятого.

Подойдя к двери, Суворин машинально глянул в “глазок” — не трусость, но привычка всегда быть наготове. Он совсем недавно заменил в плафоне лампочку, и на площадке было светло. Увидев там Машу, Панкрат снял цепочку, щелкнул замком и отворил дверь.

После этого он лишь услышал громкий хлопок, вслед за которым получил сильнейший удар прямо в лоб и рухнул на пол в прихожей, в падении зацепив висевший на стене телефон.

Оттолкнув в сторону Машу, прятавшую лицо в ладонях, двое парней нехрупкого телосложения ворвались в квартиру Суворина. Один из них был вооружен карабином нелетального боя, из которого и выстрелил только что в голову Панкрата пластиковой пулей. Парни подхватили упавшего хозяина квартиры под руки и потащили в гостиную, где бросили на диван и начали приводить в чувство пинками.

Почти сразу же за этими двоими в прихожую неторопливо вошел тот самый длинноволосый, ведя перед собой Машу, которую он подталкивал в спину стволом пистолета.

Глава 2

Голова звенела и раскалывалась. Во рту чувствовался металлический привкус, затекшая шея болела немилосердно. Особенно его беспокоил лоб: было похоже на то, что в место над переносицей зарядили чем-то вроде парового молота. Или пластиковой пули.

— Что, фраер, крепко тебя приложило? — с притворным участием поинтересовался кто-то невидимый.

Невидимый потому, что Панкрату никак не удавалось поднять веки, словно налившиеся свинцом. Он попробовал пошевелить руками, и онемевшие мышцы тут же пронзила боль. Руки были связаны за спиной. “Хорошо, что наручники не одели”, — пронеслось в затуманенной голове.

— Ты, фраер, не рыпайся лучше, — произнес тот же голос. — От этого тебе только хуже будет.

В подтверждение сказанного последовал короткий тычок в солнечное сплетение, заставивший Панкрата резко согнуться, с шумом выдохнув воздух.

Незваные гости шутить не собирались.

Стиснув зубы, он сам себе пообещал оторвать голову тому, кто это сделал, и медленно, с превеликим трудом открыл сначала левый, а затем и правый глаз.

Обстановка в комнате за то время, что он провел без сознания, изменилась разительно. Пустая бутыль от шампанского валялась на ковре, усыпанном виноградными косточками и апельсиновыми корками. Рядом с Панкратом сидел на диване здоровый бритоголовый парень и меланхолично работал челюстями, пережевывая жвачку. Второй, чуть поуже в плечах, но в стильном кожаном пиджаке, с ухоженной рыжей эспаньолкой, ухмыляясь, глядел прямо в глаза Суворину и доедал конфеты. В руках парень держал полицейский карабин, предназначенный для отстрела боеприпасов останавливающего, нелетального, действия. Предположение Панкрата насчет пластиковой пули получило реальное подтверждение.

В дверях, держа за волосы безропотную Машу, стоял тот самый патлатый, с которым Суворину довелось столкнуться в ресторане.

— Я предупреждал тебя, что на этом все не закончится… — произнес он.

И Суворин тут же вспомнил два бокала в кабинете у Полторацкого и свою фамилию в списках персонала, обведенную красным маркером. Можно было предвидеть появление этих гостей, но он был слишком невнимателен сегодня. Не успел сопоставить, просчитать. А значит, предотвратить.

— Что ты теперь скажешь, боец? — спросил длинноволосый. — Молчишь? Тогда я скажу. Обрисую, так сказать, краткую программу на сегодняшний вечер.

Суворин внутренне напрягся — уж очень ему не нравилась нехорошая улыбочка, появившаяся на лице того, с эспаньолкой, что без слов демонстративно поигрывал карабином. Похотливая, предвкушающая улыбочка.

Он не ошибся в своих опасениях.

Длинноволосый толкнул Машу на диван, и та угодила прямо в объятия бритоголового, довольно заржавшего при этом.

— Итак, сейчас мои ребята позабавятся с этой телкой. Ты будешь все хорошо видеть, не беспокойся… Ну, а если невтерпеж будет, — присоединяйся. Ты ведь для этого ее пригласил, не так ли? Позабавиться хотел с молодым мясцом, а, охранничек?

Панкрат совершенно невозмутимо посмотрел на него, затем перевел взгляд на бритоголового, который одной рукой бесцеремонно ощупывал Машину грудь, а второй забрался под короткое платьице. Закусил губу, и, не выдержав, дернулся по направлению к парню.

Силы были неравны.

Рыжебородый франт так врезал ему прикладом карабина по плечу, что рука вмиг потеряла подвижность. Панкрата швырнуло обратно на диван.

— И чего тебе далась эта шлюха? — с искренним удивлением произнес длинноволосый. — Да, кстати, меня зовут Дима. Мы ведь еще не знакомы, кажется?

— Привет, Дима, — тяжело выдохнул Панкрат. — Мне можно не представляться, наверное. Про меня Полторацкий тебе уже достаточно рассказал, я думаю.

Дима ухмыльнулся, без слов подтверждая предположение Суворина, и продолжил:

— Итак, где мы остановились? Ага, девчонка… — он наморщил лоб, словно задумавшись. — Вообще-то в нашей программе всего два пункта: она и ты. Закончат мои ребятки с ней — возьмутся, соответственно, за тебя. Отрежут чего-нибудь, я думаю, для начала. Фантазией они на этот счет не обделены, слава богу.

Он замолчал на мгновение, потом спохватился и сказал:

— Что ж, попрощаемся, Панкрат. Видишь, я перед тобой честен — в живых оставлять не собираюсь, о чем говорю прямо. У меня еще дел полно, так что развлекайтесь тут сами, а я пойду. Адьез, амигос!

Длинноволосый послал Маше воздушный поцелуй и вышел. Панкрат проводил его взглядом, полным ненависти. Потом он перевел глаза на бритоголового и заскрежетал зубами от бессильной ярости — тот, намотав на кулак Машины волосы, пригнул ее голову к ширинке своих брюк и уже расстегивал “молнию”.

Девушка попыталась сопротивляться, но парень в кожаном пиджаке пришел на помощь бритоголовому, заломив ей руки за спину и коротко саданув по почкам. Маша вскрикнула и обмякла всем телом.

— Придурок ты, — без выражения произнес бритоголовый, обращаясь к своему не в меру ретивому товарищу. — И как тебя только бабы терпят?

— Да ладно тебе, — оправдываясь, произнес тот. — Счас очухается, шалава. Убери-ка лучше этого фраера с дивана, а то место только занимает.

Бритоголовый встал, бесцеремонно спихнув с колен потерявшую сознание Машу, и резким рывком за плечо сбросил Панкрата на пол. Падая, Суворин врезался затылком в край сервировочного столика, и последнее, что он видел — это яркая вспышка перед глазами, в которой потонула комната.

Открыв глаза в следующий раз, Панкрат едва удержался от того, чтобы не зажмуриться — бритоголовый, навалившись на раздетую Машу, уже кончал, похотливо рыча и закатывая глаза. Его рыжебородый товарищ, развалясь в кресле, дожидался своей очереди. Карабин стоял рядом, прислоненный к шкафу, и Суворин понял, что судьба, не слишком благосклонная к нему сегодня, дает ему шанс.

Он прикрыл глаза, собираясь с силами, и незаметно сделал глубокий вдох. Руки оставались связанными, но это не слишком осложняло выполнение задуманного — сотрудников отдела “ноль”, существование которого было тайной даже для Президента, обучали и таким премудростям, как ведение боя со связанными руками или ногами.

Выдохнув, Панкрат вошел в то особое состояние, когда все ощущения его обострились, словно у охотящегося зверя. В этом состоянии он мог действовать намного быстрее каждого из бандитов, на подсознательном уровне сопротивляться боли, не ощущая ее вообще во время боя, и мобилизовать резервы организма.

Резко согнувшись вперед, Суворин рывком подтянул под себя ноги и вскочил, еще из приседа ударив ногой по руке рыжебородого, потянувшегося за карабином. Хрустнула кость, и перебитая рука повисла, словно плеть.

Не останавливаясь и не обращая внимания на крик бандита, Панкрат сделал вертушку, ударом ноги “смахнув” с дивана бритоголового, который со спущенными штанами рванул из-за пояса ствол. Пистолет он так и не успел достать — Суворин тут же прыгнул на него, ребром стопы нанеся страшный удар в горло. Бритоголовый захрипел и больше не пошевелился;

Панкрат же развернулся к рыжебородому, и как раз вовремя — тот левой рукой тянул из подмышечной кобуры “беретту”.

Еще один удар ногой, и парень разделил участь своего товарища, захлебнувшись собственной кровью, хлынувшей из раздробленного горла. Пистолет вылетел из его руки и шлепнулся на пол.

Суворин остановился, тяжело дыша. Перед ним лежали два трупа. В том, что вернуть бандитов к жизни не удастся даже бригаде реаниматоров, он был полностью уверен — “охотников за головами” учили бить так, чтобы каждый удар выводил из строя одного противника. Как минимум.

Повернувшись к Маше, которая сидела, прикрывая наготу обрывками платья, он попросил:

— Развяжи руки.

Та механически кивнула, глядя перед собой остановившимся взглядом. Прошло, однако, несколько минут, прежде чем ее тонкие дрожащие пальцы справились с узлами бельевой веревки, которой бандиты скрутили руки Панкрату. Освободившись, он вынул из шкафа плед и подал ей.

— Прикройся пока вот этим…

Сам отправился в спальню, где, порывшись в шкафу, вытащил свои еще не старые джинсы, футболку и куртку. Когда он вернулся в гостиную, Маши там уже не было.

Суворин прислушался и, уловив шум воды в ванной, расслабился. Пусть вымоется после всего этого дерьма, придет в себя. Ему же надо навести порядок, прибрать после устроенного в квартире бардака.

Раздалась мелодичная трель сотового телефона. Сориентировавшись, Панкрат вытащил “трубу” из кармана джинсов бритоголового, поднес к уху и услышал голос Димы:

— Как там у вас дела, Колобок? Уделали парня? Криво усмехнувшись, Суворин ответил:

— Не совсем. Парень цел и прекрасно себя чувствует. Чего совсем не скажешь о Колобке и его подручном.

Последовала пауза длиной в три удара сердца, и ледяной голос произнес:

— Да, секьюрити, я тебя недооценил. Ну ничего, жди гостей.

— Это ты себя переоценил, урод, — хрипло ответил Панкрат. — А за Машу я тебе твои яйца в жопу засуну.

— Что, успели мои мальчики порезвиться? — довольно рассмеялся Дима. — А, Панкрат?

Суворин, не ответив, швырнул “трубу” в стену, и телефон разлетелся на кусочки…

Маша вышла из душа, кутаясь в его махровое полотенце.

Опустив глаза в пол, она хотела пройти мимо Панкрата к дивану, на котором он сложил подобранную для нее одежду, но тот не позволил — встав в дверях, он привлек девушку к себе и молча коснулся губами ее горячего лба.

— Прости… — тихо проговорил он. — Прости, это из-за меня все…

Она вдруг зажала его рот ладонью и разрыдалась, уткнувшись лицом ему в грудь. Панкрат обнял ее за плечи и стоял, не двигаясь, ожидая, пока Маша выплачется.

Потом она одевалась, а Панкрат звонил в милицию. Наряд прибыл через пять минут, и за это время он успел проинструктировать Машу насчет того, что ей говорить следователю.

Майор, внимательно изучив его служебное удостоверение, где указывалось, что Панкрат в совершенстве владеет рукопашным боем и отлично стреляет, посмотрел на Суворина совсем другими глазами.

— А к нам в оперативный отряд не хотите? — предложил он, обводя взглядом неподвижные тела бандитов. — Впечатляет, ничего не скажешь…

— Да нет уж, спасибо, — скромно ответил Панкрат, забирая у него свое удостоверение. — У вас там стреляют…

Майор, прищурившись, посмотрел на него.

— Да и у вас, я смотрю, тоже пытались… — он вздохнул. — Не хотите — как хотите. Какие-нибудь предположения, связанные с налетом на вашу квартиру, у вас есть? Может быть, кто-нибудь из этих двоих вам знаком?

Для приличия Суворин еще раз посмотрел на бандитов, застывших в неестественных позах, и отрицательно покачал головой. Маша в ответ на этот же вопрос бросила коротко: “Нет”. Майор глянул на ее пепельно-бледное лицо и прекратил расспросы.

Через полчаса в квартире Панкрата не осталось ни ментов, ни трупов. Уходя, майор спросил:

— Может быть, оставить вам пару моих ребят на всякий случай?

Суворин с вежливой улыбкой отверг это любезное предложение.

— Знаете, — проговорил он, ненавязчиво вытесняя опера из прихожей. — Мне кажется, это были просто какие-то отморозки. Я не думаю, что подобные вещи случаются дважды за одну ночь, поэтому спасибо, но…

— Понял вас, Панкрат Олегович, — майор был непроницаем. — Тогда жду вас завтра, адрес — в повестке.

— До свидания. — буркнул Суворин, захлопывая за ним дверь.

Черный город. Спящая громада. Белые огни — словно призраки, населяющие каменный лес. Реклама горит неоновыми сполохами, режет глаза, пульсирует, переливается всеми цветами радуги.

Такси свернуло с проспекта. Магазины, рестораны и казино остались позади. Впереди — ночная темнота, ее прорезают трассирующие следы, в которые на большой скорости превращаются огни окон.

Они не стали вызывать такси на дом. Слишком долго, решил Суворин. Всякая задержка в этот момент была чревата — Панкрат не мог поручиться, что его квартира еще не взята под наблюдение головорезами Димы, которые только и ждут, когда уберутся менты. Поэтому они поднялись на чердак, по которому перешли в соседний подъезд, и выбежали к ночному магазину-бару, где всегда было полным-полно частников, готовых предложить свои услуги перебравшим посетителям.

К одному из них и подошел Панкрат, ведя за собой Машу.

— Куда едем? — спросил водитель старенькой “вольво”, когда они забрались в салон.

Он был весь под стать своей машине — такой же старый и поблекший.

— Вперед, — коротко произнес Панкрат, протягивая ему зеленый полтинник. — Не переживай, я буду говорить, куда сворачивать.

— Нет проблем, — пожал плечами водитель. — Вперед так вперед.

Они просто петляли по городу. Панкрат понимал, что, скорее всего, перестраховывается, и бандиты их давно потеряли. Но ему просто было приятно сидеть на заднем сиденье дребезжащей “вольво”, курить и чувствовать рядом тепло жмущейся к нему Маши, по телу которой до сих пор пробегали время от времени волны крупной дрожи.

— У тебя родители где живут? — спросил у нее Панкрат, затягиваясь очередной сигаретой.

— В Подмосковье. Поселок Зареченский, слышал про такой?

Он неопределенно кивнул, думая о своем, и произнес, прижимая ее к себе еще сильнее:

— Поедешь к ним. Переждешь недельку-другую. Она послушно кивнула.

— Если Полторацкий начнет выкобениваться, плюй на него, — он опустил форточку и щелчком отправил окурок во тьму. — Он — мужик не последний, конечно, но и поганый же.

Панкрат замолчал. Тяжело вздохнул, чувствуя свою вину: помимо всего, что она пережила из-за него за сегодняшний вечер, ей наверняка предстоит еще пережить и увольнение — этот сукин сын Дима постарается.

— Поедешь сегодня же, — решительно произнес он. — Электрички еще ходят.

Маша молчала. Выждав еще пару секунду, Панкрат так и не дождался ответа и бросил водителю, сутулившемуся за рулем:

— Давай на вокзал.

Оставшуюся часть пути они проделали молча. Суворин курил, обжигая легкие дымом, и изо всех сил хотел проснуться.

Когда они подъехали к вокзалу, и водитель, зарулив на стоянку, заглушил мотор, Маша вдруг встряхнула головой, словно очнувшись. Панкрат молча посмотрел на нее: что такое?

— Мне надо заехать домой, — произнесла она безжизненным, механическим голосом. — Взять деньги для мамы, одежду.

Суворин про себя чертыхнулся, но от комментариев вслух воздержался, положив в ладонь водителю еще полтинник. Тот довольно улыбнулся и повернул ключ в замке зажигания.

— Куда ехать-то? — спросил он, выезжая со стоянки.

Маша назвала адрес.

Вообще это было рискованно — ехать туда, где их вполне могли ожидать. Но, чувствуя свою вину, Панкрат не смог запретить этого Маше. Да и деньги девушке действительно не помешали бы.

Такси въехало в небольшой двор, усаженный облетевшими кленами, и Маша, шевельнув плечом, высвободилась из-под руки Панкрата.

— Я скоро, — в ее голосе звучала смертельная усталость.

— Я с тобой, — решительно произнес Суворин, выбираясь следом за девушкой из салона “вольво”.

Перед тем как войти в подъезд, он взял ее за руку и молча показал, что держаться следует позади него. Шагнул в затхлость, пропитанную традиционным для хрущевок букетом неаппетитных запахов, настороженно вслушиваясь в тишину. Под ногой треснула пустая пластиковая бутылка — в темноте не слишком-то разгуляешься.

— Какой этаж? — полушепотом спросил он.

— Четвертый, — ответила Маша.

Они стали подниматься по загаженной лестнице.

Неясное ощущения тревоги все усиливалось, но Панкрат гнал его от себя прочь, стараясь побыстрее покончить со всеми этими делами. О том, что будет после того, как он отправит Машу домой, Суворин старался не думать. Перспектива разборок с уязвленным до глубины души реальным пацаном Димой его совершенно не привлекала. И, прямо скажем, оставляла мало надежд на выигрыш.

На лестничном пролете между третьим и четвертым этажами Маша протянула ему ключи. Связка слабо звякнула в ее пальцах, когда она передавала их Суворину, и тут же в лицо ему ударил узкий луч полицейского фонарика — такого, каким пользуются патрульные в американских боевиках. Свет резанул по глазам, заставив отшатнуться, и по ушам резанул хриплый крик:

— Стоять, сука!

Панкрат, разумеется, и не подумал послушаться. Коротко размахнувшись, он с силой швырнул связку ключей туда, где должна была находиться голова державшего фонарик. Негромко хлопнул выстрел — пистолет у стрелка был с глушителем — и пуля ударила в стену над самой макушкой Панкрата, обдав его пылью и отколовшейся штукатуркой.

Перед глазами маячило разноцветное пятно — след от луча на сетчатке глаза. Не говоря ни слова, Панкрат толкнул тяжело дышавшую Машу вниз и выхватил из подмышечной кобуры свою “гюрзу”. Девушка, всхлипывая, бросилась вниз по лестнице. Суворин, выстрелив на звук, последовал за ней. Но внизу их тоже ждали. Высокая фигура отделилась вдруг от стены подъезда и шагнула навстречу Маше, загораживая проход. Девушка испуганно метнулась назад, чуть не сбив с ног Панкрата, налетевшего прямо на нее.

— Ну что, сучонок, допрыгался?

Говоривший, судя по тону, чувствовал себя хозяином положения.

Вместо ответа Панкрат выстрелил от живота, перебросив “гюрзу” в левую руку. Пластиковая пуля угодила бандиту в грудь, отбросив его на дверь подъезда, и Суворин тут же бросился вперед, увлекая за собой Машу.

Они уже почти вырвались — до ожидавшей их “вольво” оставалось не больше пятнадцати метров, когда за позади раздался еще один хлопок.

На этот раз стрелявший не промахнулся, но пулей, скорее всего, руководил слепой случай, поскольку выпущена она была наугад..

Что-то горячее и липкое задело щеку Панкрата; обернувшись, он смог только выкрикнуть:

— Нет!

Тело девушки медленно оседало на землю, практически лишенное головы. Шальная пуля угодила ей в затылок, и теперь вместо лица у нее была черная дыра.., нет, господи, да не может этого быть!

Машинально вытерев со щеки Машину кровь, Панкрат, не помня себя, шагнул к ее телу, но тут пистолет хлопнул еще раз, и свист пули над левым плечом тут же привел его в чувство.

Таксист, почуяв неладное, завел двигатель и явно готовился дать деру. Суворин метнулся к машине, причем в этот момент он совершенно перестал ощущать происходящее: связь с миром в его душе внезапно оборвалась, и если бы не инстинкт солдата, которого учили выживать в любой ситуации, он просто остался бы здесь, рядом с Машей.

Но его тело в два прыжка оказалось рядом с разворачивавшейся “вольво”. Увидев испуганное лицо водителя, Панкрат сунул “гюрзу” за ремень джинсов и рванул на себя ручку двери.

Упав на сиденье, он сделал жуткую рожу и выдохнул:

— Гони!

Старенький двигатель захрипел, набирая обороты. Ему вторил мощный рык внедорожника — погоня спешно седлала “коней”.

Однако им удалось оторваться. Водитель “вольво” начал вдруг выписывать такие кренделя по узким, забросанным мусором улицам, что их преследователи потеряли след уже на первых минутах. На всякий случай Панкрат, ненавязчиво продемонстрировав водителю засунутую за ремень “гюрзу”, заставил его покружить еще, что тот и сделал, в душе, видимо, проклиная тот день и час, когда решил заняться частным извозом.

Потом они остановились под аркой, куда не проникал свет уличных фонарей. Повернувшись к водителю, Панкрат спросил, сочувственно глядя на его белое, как мел, лицо:

— У вас платка не найдется?

Порывшись в бардачке, мужик, смешно суетясь, протянул ему какую-то тряпицу, относительно, впрочем, чистую. Содрогнувшись, Суворин вытер Машину кровь со щеки, еще раз осмотрел свое лицо в зеркало и выбросил тряпку в форточку.

— Я вам больше не нужен? — осторожно спросил таксист.

— Да нет вроде бы, — ответил Панкрат. — А я вам не должен?

Таксист красноречиво промолчал.

— Вы уж извините… — глядя в сторону, произнес Суворин. — Да, вот еще что — не дай вам бог…

— Понял-понял, — заторопился таксист, предвосхищая невысказанную угрозу. — Я нем как рыба.

— Тогда до свидания, — попрощался Панкрат, нисколько, однако, не уверенный в том, что таксист будет держать рот на замке.

Он выбрался из “вольво”, подождал, пока машина отъедет и растворится в темноте ночи, потом достал из наполовину пустой пачки сигарету и закурил.

Ветер неприятно пропитался осенней сыростью и все норовил забраться под джинсовую куртку, застегнутую наглухо. Огонек сигареты задрожал во мраке, сгустившемся под аркой, и стайка юнцов, выискивающих легкую добычу, двинулась было в его сторону, но вовремя остановилась, разглядев выражение лица курившего.

Никуда не хотелось идти. Вообще не хотелось двигаться. Хотелось лечь прямо на асфальт и застрелиться из нелетальной “гюрзы” — так, чтобы череп на куски и по углам…

Сегодня из-за него погиб человек. Молодая красивая девушка, пусть и не слишком хорошего поведения. Ее не за что было упрекнуть, а вот его… Чертов крутой Дима и конченый придурок Полторацкий! Ну кто же, мать его, знал, что все так сложится!

«Нет, Панкрат, не увиливай, — сказал он сам себе. — Ты мог это предвидеть. Уже по тому, как засуетился Полторацкий при виде длинноволосого. И вполне мог догадаться, что эти ребята не станут откладывать на потом свои разборки. Ты был слишком уверен в себе, Панкрат. Ты дал себе послабление, и вот чем это обернулось. Да, на войне было честнее…»

— Дерьмовый мир! — неожиданно для самого себя выругался Суворин. — Прогнивший дерьмовый мир!

Окурок раскрошился в сжавшемся кулаке. Посмотрев на то, что осталось от сигареты, Панкрат начал медленно приходить в себя. Как-никак, а в пачке их оставалось уже не слишком много.

Прислонившись спиной к холодной стене, с которой давно осыпалась штукатурка, он пересчитал деньги, которые захватил из своего домашнего сейфа. Оказалось ровным счетом две штуки “зелеными” — на какое-то время этого должно было хватить.

Домой теперь лучше не возвращаться. На работу — бывшую работу — вообще не стоит носа показывать.

Можно уехать в другую часть города… В другой город. Устроиться на другую работу…

Однако больше всего ему хотелось сейчас найти Диму и поговорить с ним с глазу на глаз. Уж он-то без труда разворотил бы башку этому патлатому ублюдку — и пистолет не понадобился бы.

Нет, на войне не было честнее, поправил он сам себя. Там тоже атаковали подло, из-за угла, отлавливали российских миротворцев поодиночке, чтобы навалиться кодлой человек в двадцать. По ночам подтаскивали к окопам трупы похищенных с отрезанными носами и ушами, снятыми скальпами, выколотыми глазами и отрубленными пальцами. Комбат заставлял их смотреть на это — смотреть внимательно, запоминая все, чтобы рука не дрогнула, когда придет время-Десантник Панкрат Суворин выделялся среди своих однополчан во всех отношениях. Непревзойденный рукопашник, стрелок, он к тому же еще и по-английски общался без всяких там словарей и разговорников, прекрасно водил все, что ездило, включая внедорожники и бэтээры, и мог сварганить из подручных материалов довольно “громкое”, как говорили саперы, взрывное устройство. Отслужив полгода, он решил продлить контракт, и тогда комбат вызвал его к себе на личную, с глазу на глаз, беседу.

Впрочем, при этом присутствовал еще один человек. Можно даже сказать, человечек. Невеликий такой — метр с кепкой, да и то в прыжке — человечек с ничем не примечательной внешностью, одетый в помятый серый костюм. Он в основном молчал, слушая комбата, и время от времени кивал с рассеянным видом. Но Панкрат сразу понял — то, что предлагает ему комбат, целиком и полностью исходит от этого на вид невзрачного человечка. Он — тот, кто решает.

Суть предложения, которое сделал Суворину комбат, заключалась в переходе на службу России в совершенно новом качестве — “охотника за головами”, бойца элитного спецподразделения, задачей которого было выполнение превентивных операций в тылу противника.

Зарплата полагалась довольно-таки солидная, почти адекватная риску, на который шли “охотники”. Существование этого подразделения с кодовым названием “Велес” было строго засекречено, и, само собой, с Панкрата взяли подписку о неразглашении.

Да, на войне не было честнее. Но там было проще. Противник был ясно виден и не прятался под тысячей личин. Он был за условной линией фронта, которая постоянно изменялась, текла, словно ртуть, но не исчезала.

Здесь же все, будто в насмешку, могло в один далеко не прекрасный момент обернуться своей противоположностью — как это сегодня испытал на собственной шкуре Панкрат.

Он вытряхнул из полупустой пачки очередную сигарету, прикурил, затянулся и двинулся вверх по улице, совсем не ощущая ветра, швырявшего ему в лицо облака мельчайшей водяной взвеси. Ноги несли его сами: куда, он понял, только выйдя на проспект и оказавшись рядом с небольшой, знававшей и лучшие времена, гостиницей.

Да, это идея. Он остановится в гостинице. Кому придет в голову искать его здесь, в этом квартале, да еще и в гостинице? Все документы с собой, зеленая бумажка с портретом американского президента всегда поможет отыскать свободный номер. Так тому и быть. Отлежаться, отдышаться, а там… Там все решится. Но только на спокойную, проветренную голову.

Панкрат взбежал по ступенькам, подергал массивные железные двери — заперто. Подергал еще, но уже значительно резче, намеренно стараясь произвести как можно больше шума.

Через минуты две из глубины неосвещенного холла показался ночной дежурный, который, неторопливо подойдя к двери с обратной стороны, смерил его незаинтересованным взглядом и повесил на ней табличку с надписью “Мест нет”.

Видимо, Панкрат совсем не произвел на него должного впечатления.

Когда парень повернулся к нему спиной, чтобы отправиться обратно на свое место, Суворин достал из кармана заранее заготовленную купюру, двадцатку, и негромко постучал по стеклу костяшками пальцев.

Дежурный обернулся, и Панкрат показал ему развернутую банкноту.

Колебания его были недолгими: кивнув, парень исчез в тени, скрывавшей большую часть холла, и тут же появился снова, чтобы отворить дверь.

— Добрый вечер, — с этими словами он сунул дежурному двадцатку. — Номера свободные есть?

Тот молча ухмыльнулся, и Панкрат, верно истолковав эту ухмылку, добавил еще двадцатку, подумав при этом про себя, что сегодняшний вечер обходится ему слишком дорого. Тут же вспомнил о Маше и от всколыхнувшейся внутри ярости закусил губу; парень, случайно подняв глаза на лицо Панкрата, невольно отшатнулся назад, испуганный его выражением. Почти забежав за стойку, он торопливо снял с дубовой панели ключи от номера и подал их Суворину, не заикнувшись даже о том, чтобы вписать его в регистрационную книгу.

Номер оказался одноместным и паршивым. Побелка на потолке облупилась, обои выцвели, а постельное белье было уже явно не первой свежести. Зато был телевизор (черно-белый) и радиоточка, а на скособочившемся столике, что стоял у изголовья кровати, имелся ночник.

Первым делом Панкрат разделся и направился в душ. Чередуя холодную и горячую воду, он через некоторое время добился просветления в мозгу, перегруженном не слишком приятными впечатлениями. С некоторой опаской растеревшись хлопковым полотенцем, висевшим на крючке в ванной, он снова облачился в свое и повалился на кровать, изнемогая от усталости.

Уже засыпая, он вспомнил, что так и оставил дверь номера не запертой. Заставил себя подняться с постели и дойти до двери, повернул ключ в замке и, вернувшись назад, распластался поверх серого пододеяльника, забывшись тревожным сном.

Утро застало его врасплох — солнечные лучи хлынули в лицо ярким потоком, прервав самый лучший из снов — сон без сновидений. Он сел на кровати, непроизвольно сжав кулаки, и завертел головой, пытаясь понять, где находится и почему.

Воспоминания о вчерашнем дне вернулись сразу же. Они обрушились на Панкрата, словно сорвавшаяся с гор судьбы лавина, погребая под собой его недавний безмятежный сон и такую же — до вчерашнего дня — безмятежную жизнь.

Суворин тяжело вздохнул и протер глаза. Свет солнца был так ярок, что на мгновение ему показалось, будто проспал он не одну ночь, а, как минимум, осень и зиму, вместе взятые, и на дворе — долгожданная весна. Набежавшая вдруг туча накрыла комнату серой тенью, вернув его к реальности…

Маша убита. Он заскрипел зубами — ее уже не вернешь. Можно только проклинать себя за неосмотрительность, но от этого легче не станет.

Работы нет. Денег хватит на месяц, не больше. Ищут же его, скорее всего, теперь не только бандиты, но и менты — связать вместе налет на квартиру Панкрата и гибель Маши, когда ее опознают, несложно.

Суворин вынул из внутреннего кармана куртки “гюрзу”, а из правого — коробку с пластиковыми пулями. Перезарядил оружие и спрятал его обратно.

С такой пукалкой долго не повоюешь против ребят, вооруженных до зубов. Конечно, раздобыть оружие — тоже не проблема, но обставить в гонке со смертью саму костлявую… Панкрат, не любивший фильмы о суперменах, сокрушавших в одиночку мафиозные кланы, прекрасно понимал, что у него нет никаких шансов.

Выстоять самому против отлично отлаженной машины — просто-напросто нереально. В лучшем случае он сможет только потянуть время, но выйти на Диму не стоит даже пытаться. Плюс милиция… Эти станут разыскивать Панкрата уже для того лишь, чтобы повесить на него заведомого “глухаря”.

Куда ни кинь, всюду клин. Обложили, а если еще нет, то в самом ближайшем будущем обложат так, что не выберешься.

Нашарив в кармане пачку “Десанта”, Суворин вытряхнул из нее смятую сигарету и закурил. Встал с кровати, подошел к окну и начал смотреть, как заполняются улицы просыпающегося города людьми, спешащими, словно мурашки, по своим одним им известным делам, и машинами, постепенно сливающимися в урчащий железный поток.

Постояв так некоторое время, он подошел к столику, на котором, кроме ночника, стоял еще и телефон, и заказал себе завтрак из крепкого кофе и шести бутербродов с ветчиной. Заказанного пришлось ожидать целых полчаса — за это время Панкрат успел проделать обычный разминочный ряд из восьми тао и двух формальных комплексов борьбы — так называемого славянского рукопашного боя. Затем он с горем пополам проветрил номер, который уже начал пропитываться едким сигаретным дымом.

Завтрак принесла горничная из числа так называемой старой гвардии — та еще бабуся. Видно, девчонки помоложе перебрались в более прибыльные заведения, где и валюты подзаработать можно при случае, и собственной красивой мордашкой поторговать в комплекте с остальными частями тела, разумеется.

Эта же горничная годилась Панкрату даже не в матери — в бабушки. Хотя лет тридцать-сорок назад и она, быть может…

Поставив поднос с кофе и бутербродами прямо на столик, бабуся прошамкала что-то типа “приятного аппетита” и ретировалась. Только теперь Панкрат почувствовал, что очень проголодался. Набросившись на еду, он в мгновение ока умял бутерброды, после чего почувствовал прилив свежих сил и энергии.

Включив телевизор, он бездумно уставился на экран, лежа на кровати с чашкой кофе в руке. Передавали утренний информационный выпуск программы “Вести”, и без Чечни, конечно же, здесь обойтись не могло. Чем еще пощекотать нервишки сытого телезрителя, уже успевшего позабыть о взрывах в Москве и Санкт-Петербурге?

Он вполуха слушал военного корреспондента, молодого парня с нервной улыбкой, уверенным голосом вещавшего о том, что федеральные войска успешно отбили ночную атаку боевиков, пытавшихся пробиться в Гудермес, где со времен последней зачистки минуло уже едва ли не полгода.

За этим сообщением последовал репортаж из военного госпиталя, находившегося в самом городе. Камера перемещалась с одной койки на другую, показывая улыбающиеся — иногда через силу — лица раненых и милые улыбки сестричек с темными кругами вокруг глаз, что не сомкнулись всю ночь.

И тут Панкрат вздрогнул от неожиданности, расплескав обжигающий кофе себе на джинсы. Боли, однако, не почувствовал — его взгляд был прикован к женскому лицу на экране., Ира. Ирочка. Ируся… Он звал ее по-разному, но всегда нежно. Выдумывал всякие ласковые слова, теряя голову от ее улыбки. Она была старшей медсестрой в полевом госпитале и его любимой женщиной.

На войне чувства особенно ценятся. И они тоже берегли свое как зеницу ока, и обещали друг другу, что обязательно встретятся после того, как в Чечне все утихнет.

Не получилось.

Что-то говорил журналист, задавал какие-то вопросы. Что-то отвечала она, Ирина Соболева, по-прежнему старшая медсестра. Панкрат же не слышал ни его, ни ее — он смотрел на лицо женщины, такой дорогой для него, и не обращал никакого внимания ни на новые морщинки, собравшиеся у лучистых карих глаз, ни на усталый вид, ни на белую черточку шрама, едва прикрытую непокорной каштановой прядью, которая выбилась из-под светлой шапочки.

Из бегущей строки он узнал точный адрес госпиталя и после того, как закончился сам репортаж, сидел неподвижно, повторяя про себя снова и снова улицу и номер дома. Так, чтобы никогда уже не забыть. Ручки при себе не оказалось, поэтому пришлось доверить адрес памяти, и тут Панкрат, которого в спецшколе ФСБ учили запоминать довольно солидные объемы текста при первом чтении, впервые испугался, что забудет вдруг или перепутает что-либо в координатах госпиталя.

Через минуту сизый дымок потянулся к открытой форточке, а Суворин погрузился в воспоминания, откинувшись на подушку и глядя в потрескавшийся потолок.

Он встретил Иру, когда валялся с простреленным плечом в полевом госпитале своей части, штурмовавшей небольшое, но хорошо укрепленное село с типично чеченским языколомным названием. Каким, он уже точно не помнил.

Ранение было в принципе пустяковым — пуля пробила мягкие ткани, не нанеся никаких серьезных повреждений, но ране требовался покой для скорейшего заживления, и Панкрату приходилось маяться от вынужденного безделья вместе с тяжелоранеными и искалеченными солдатами.

Она пришла делать ему укол — банальное начало фронтового романа. Вошла в дом, где располагалась палата для легко раненых бойцов. И Панкрат сразу понял, что эта миловидная сестра пришла именно к нему… Они просто посмотрели друг на друга — и между ними тут же словно проскочила искра. Любовь с первого взгляда — так называют это поэты.

Да, это была любовь. Тот месяц, который Панкрат провел в госпитале, показался ему отпуском в рай.

Но всякий отпуск заканчивается, и тот не был исключением. Панкрат вернулся на передовую и попал в отряд “охотников за головами”, а она осталась в госпитале. Пообещав друг другу встретиться после окончания войны, они так и не смогли сдержать этого обещания. Обстоятельства сложились так, что встрече их не суждено было состояться.

Панкрат был тяжело ранен во время ликвидации одного из полевых командиров и уже совсем было распрощался с жизнью, когда на него набрели местные жители, отнюдь не сочувствовавшие ваххабитам. Они и вылечили Суворина, на что потребовалось два с половиной месяца — все это время он никак не мог дать о себе знать, поскольку селение, в котором его прятали и выхаживали, находилось в горах, глубоко в тылу боевиков. Эта территория была отбита и зачищена, когда он уже совсем было собрался пробираться к своим в одиночку; его обнаружили бойцы из десантной бригады, взявшие село штурмом, и едва не расстреляли, посчитав наемником, сражавшимся на стороне боевиков.

Он оказался тогда в двусмысленной ситуации: спецподразделение, в составе которого он находился, официально не существовало, а к тому времени уже не существовало вообще — Панкрат был единственным, кто выжил во время провалившейся операции по ликвидации Етуева, и только он знал, что сама эта операция была ни чем иным, как заведомой подставой. Часть, к которой он оставался приписан “на бумаге”, никогда не вела боевых действий в районе, где его нашли десантники, и ему пришлось выдумывать историю о похищении, последующем побеге и прочем. Майор, командовавший бригадой, сделал вид, что поверил Суворину, однако тут же послал запрос в ту часть, где он служил раньше; оттуда же сообщили, что Панкрат Суворин пал смертью храбрых и награжден посмертно; тела, однако же, не нашли.

Как только Панкрату стало об этом известно, он понял, что вышестоящее начальство просто заметает следы, делая вид, что группы “охотников за головами” никогда не существовало. Сама собой напрашивалась мысль о том, что человек в штатском, присутствовавший при вербовке Панкрата в отряд (или руководивший ею) теперь будет стараться выяснить, что тому известно о гибели группы, и, вполне вероятно, отдаст приказ о его ликвидации.

Поэтому Суворин не стал дожидаться встречи, чреватой для него не самым благополучным исходом, и просто-напросто сбежал по дороге в штаб, куда его отправили “для беседы и установления личности”. Из Чечни он выбрался сам, скрываясь и от своих, и от бандитов.

Прошло два с половиной года, прежде чем он оказался в России. Это время он провел в Дагестане, зарабатывая на хлеб насущный где придется — в основном, конечно же, там, где у него не требовали паспорт.

Работой гнушаться не приходилось — нужно было заработать на новые документы. Ему удалось скопить требуемую сумму и невредимым добраться до Ростова-на-Дону, уже с паспортом в кармане.

Фамилию и имя он решил оставить прежние, изменив только отчество, дату и место рождения. Шестое чувство подсказывало, что это небезопасно, но, следуя какому-то внутреннему, не менее сильному призыву, он решил “остаться собой”. У такого хода, впрочем, были и чисто практические плюсы: поскольку официально детдомовец Панкрат Суворин погиб, искать его не будет никто, кроме “крестных отцов” отдела “ноль”, под негласным патронажем которого действовало подразделение “Велес”. Однако, думал Панкрат, по прошествии двух с половиной лет безрезультатных поисков и они должны были перестать интересоваться его судьбой.

По крайней мере ему хотелось на это надеяться. Он, как никто другой, знал, что нужного им человека спецслужбы могут найти где угодно.

Ирина осталась там, в Чечне. Что с ней, где она, жива или, не дай Бог, погибла — Панкрат не знал. Он обосновался в Ростове, где некоторое время проработал телохранителем, а потом устроился на теплое место в “Неаполе”.

Сигарета обожгла пальцы. Пепел упал на кровать, и Панкрат засуетился, сбрасывая его на пол, чтобы не прожечь пододеяльник.

Да, “Неаполь” перестал быть теплым местом. Новости закончились. На телеэкране бесновалась полураздетая дива из молодых певиц — безголосых, но грудастых и раскрепощенных. Суворин, бросив бычок в форточку, подошел к телевизору и выключил его.

Это был знак, пришла сама собой мысль. К черту этот дерьмовый город, в Чечне все было ясно и понятно, и в случае необходимости всегда можно было постоять за себя, и враг был один у всех, и…

Там она. Ирина, Ируся, Ирочка…

Две минуты спустя он положил ключи от номера на стойку в холле гостиницы и вышел на проспект, где остановил первое попавшееся такси и попросил водителя отвезти его в аэропорт.

Глава 3

Здесь не было стюардесс. В тесном салоне сгрудились, почему-то избегая смотреть друг другу в глаза, дюжина пассажиров, среди которых были четыре женщины. Зачем они летели в Гудермес? Панкрат легко мог представить себе причины — вон у этой, что помоложе, там наверняка жених, у тех, что постарше — сыновья. Причины были банальны до жути, как и сама война.

Семеро мужчин (не считая Суворина) были как-то странно похожи, хотя и одеты совершенно по-разному, и держались каждый сам по себе. Они были похожи глазами. Эти глаза смотрели в пространство с необычайной уверенностью, и к концу полета Панкрат мог уже с уверенностью сказать: эти семеро следуют вместе, хотя и стараются держаться подчеркнуто независимо.

Они были примерно одного возраста и одинаково крепкого телосложения — если не считать парня с лицом студента-ботаника и комплекцией недолеченного рахита. К тому же у него были очки с толстыми стеклами и черной роговой оправой, вышедшей из моды лет тридцать назад.

Самолет начал заходить на посадку, переваливаясь из одной воздушной ямы в другую. Панкрат, чтобы не потерять равновесие, схватился за какой-то ящик, привинченный к полу, очкарик же выбросил вверх руку и уцепился за поручень на потолке, благо расположен он был в пределах досягаемости.

Суворин совершенно случайно скользнул глазами по худому предплечью парня и поспешно отвел глаза, чтобы не выдать своего изумления — на внутренней стороне предплечья у него была наколка, тут же напомнившая Панкрату те четыре месяца, которые он провел в группе “охотников”. Черный круг с белым крестом — символ спецподразделения из отдела “ноль”.

Парень все-таки заметил его замешательство. Хоть и опустив глаза в пол, Суворин почувствовал короткий, словно выстрел, взгляд очкарика, брошенный на него, и тут же, посмотрев исподлобья, отметил, как переглянулись между собой парень с татуировкой и седой плечистый мужик, сидевший на туго набитой спортивной сумке размером с Панкрата.

Суворин сделал абсолютно индифферентное выражение лица, про себя пытаясь осмыслить ситуацию: в гражданском самолете вместе со всем прочим людом летят в Гудермес бойцы элитного формирования отдела “ноль”! Ясное свидетельство того, что отдел выжил, выдержал реорганизацию верхушки ФСБ и продолжает здравствовать. Интересно, для чего на этот раз сформировали группу?

Панкрат представил себе, как обращается к очкарику с вопросом “Извините, вы случайно не из отдела “ноль” будете?” и, не сдержавшись, рассмеялся. Женщины, вздрогнув, посмотрели на него с опаской, остальные продолжали сидеть с ничего не выражавшими лицами. Лишь седой мужик, по виду вдвое старше Суворина, смотрел на него изучающе из-под косматых бровей.

Шасси самолета коснулось бетона посадочной полосы, железная птица подпрыгнула, завибрировав всем своим искусственным телом, и через секунд пять-шесть ощутимо замедлила свой бег. Еще чуть-чуть — и она совсем встала, качнувшись из стороны в сторону.

— Прибыли, — раздался голос пилота, до неузнаваемости искаженный охрипшим микрофоном. — Добро пожаловать в пекло.

Люк отъехал в сторону, и второй пилот шустро опустил железную лестницу, по которой спустились пассажиры. Панкрат помог женщине в потрепанном серо-зеленом пальто сойти по ступеням, тут же намокшим под струями холодного осеннего ливня и ставшими скользкими, и снял ее чемодан — желтый, кожаный, с большой застежкой, сделанный еще несколько десятков лет назад.

Чемодан оказался неожиданно тяжелым. Суворин окинул хрупкую фигуру женщины сочувствующим взглядом и предложил:

— Давайте я вам помогу.

— Спасибо вам, молодой человек, — со вздохом отозвалась женщина. — Я уж думала, как одной-то управиться…

— Зачем же одной, — бодро проговорил Панкрат, украдкой отслеживая действия семерки.

Но все “охотники” разошлись в разные стороны, не обмолвившись ни словом. Только очкарик, уходя, обернулся, но его взгляд, спрятанный за толстыми стеклами, скользнул куда-то поверх головы Суворина, в темно-серое осеннее небо, набрякшее дождем.

Как оказалось, идти женщине было в общем-то недалеко. Обходя воронки, местами наспех залитые бетоном, а в большинстве случаев просто засыпанные мусором, они выбрались к относительно хорошо сохранившемуся кварталу, где в одном из домов — вернее, в одном из уцелевших подъездов — женщина снимала время от времени комнату. Снимала у таких же, как и она сама, русских, но проживших всю жизнь в Чечне и не пожелавших покидать родной город даже после начала второй войны.

— Что везете-то, мамаша? — поинтересовался Панкрат, когда они уже вошли в подъезд, где освещения не было и в помине. — Сыну, наверное, лакомства домашние? Угадал?

— Убили моего сыночка, — ответила ему женщина, тяжело поднимаясь по лестнице, местами обрушившейся. — Я друзьям его теперь вожу всякое — варенье, грибы…

Панкрат стиснул зубы: столько невысказанного горя было в этом усталом голосе несчастной матери.

Они поднялись на второй этаж, где женщина дважды постучала в дверь, выкрашенную бледной, почти выцветшей уже синей краской. Дерево отозвалось глухим звуком; перекрывая негромкое эхо, заметавшееся на лестничной клетке, раздались шаркающие шаги за дверью.

Щелкнул замок. Им открыл мужчина лет пятидесяти, исхудавший, но с живыми блестящими глазами.

— Ну, здравствуй, Софьюшка, — его бледные губы растянулись в широкой улыбке. — Да не стой ты, проходи! И вы, молодой человек, проходите…

Панкрат поблагодарил за приглашение и вслед за женщиной шагнул через порог в полутемную прихожую, освещенную лишь маленькой свечечкой, теплившейся в лампадке под висевшей в углу иконой, изображение на которой было не разобрать по причине слишком почтенного ее возраста.

Хозяин отступил назад, приглашая гостей снять верхнюю одежду, и радостно крикнул, обернувшись через плечо:

— Аня, выходи к нам. Софья Петровна приехала. Да не одна!

В коридор вышла женщина, кутавшаяся в пуховый платок. В полутьме нельзя было разглядеть ее лица, но когда она вышла поближе к свече и отсветы пламени разогнали сгустившийся сумрак, Панкрат увидел, что вся левая половина ее лица страшно обожжена и покрыта лоснящейся коричневой коркой. Но губы и глаза улыбались, жизнь в них не погасла.

Женщины обнялись, а хозяин протянул Панкрату сухую ладонь и сказал:

— Меня зовут Николай Палыч. А вас, молодой человек?

— Панкрат, — ответил он, с удовольствием пожимая еще не утратившую силы руку.

— Хорошее имя, — одобрительно кивнул старик. — Русское. Сейчас таких мало.

Он повернулся к женщинам — те уже о чем-то щебетали, торопясь обменяться новостями.

— Анечка, — укоризненно, но одновременно ласково, словно к малому ребенку, обратился он к жене. — Софья Петровна устала с дороги, ей бы сейчас перекусить да на боковую, верно?

Панкрат почувствовал себя лишним.

— Ну, я, пожалуй, пойду, — сказал он, берясь за дверную ручку.

Но был решительно остановлен Николаем Павловичем.

— Брось, куда тебе сейчас, на ночь глядя. Гудермес — он только на бумагах “зачищенный”, а по ночам здесь даже усиленные патрули без сопровождении бэтээров не прогуливаются.

Почему-то Панкрат подумал, что по возрасту этот мужчина мог быть его отцом. Защемило в душе — давно уже не думал о таком детдомовец Суворин.

— Оставайся, Панкрат, — резюмировал старик. — Сейчас поужинаем, чем Бог послал, а завтра, на свежую голову и полный желудок, легче будет решить все остальное.

И Суворин согласился. Женщины к тому времени уже суетились на кухне, и туда же он отнес чемодан Софьи Петровны. Потом Николай Павлович пригласил его в гостиную — комнату, в которой из мебели уцелели лишь диван, кресло без обивки и старый книжный шкаф, до отказа набитый книгами.

Старик сидел в кресле и раскуривал трубку. Хорошую, знатную трубку — это было видно сразу. Перехватив взгляд Панкрата, он усмехнулся и проговорил:

— Единственное, что у меня осталось от той, — он сделал ударение на последнем слове, — мирной жизни. Да вот еще книги…

Суворин составил компанию старику, закурив свой “Десант”. Вскоре за неспешным, скупым на эмоции мужским разговором минул час, и женщины, придя с кухни, застали их в сизом мареве табачного дыма, медленно уплывающего в открытую форточку.

— Просим к столу, — пригласила хозяйка, стараясь держаться так, чтобы Панкрат не мог видеть изуродованную половину ее лица. — Все уже готово.

Поднимаясь с дивана, Суворин случайно перехватил взгляд Николая Павловича, брошенный им на свою жену, и поразился тому, сколько невысказанной нежности и заботы было в усталых глазах этого человека. Война дважды разрушала их жизнь, оставила страшную отметину на лице его жены, но он до сих пор находил в себе силы не отчаяться, не опустить руки, оставался способным на нормальные человеческие чувства, преданным этой несчастной, искалеченной войной женщине.

Впрочем, рядом с ним она наверняка ощущала себя счастливой.

Стол оказался небогатым. В центре дымилось большое блюдо с картофельным пюре, стояла тарелка с консервированными грибами и два салата — один свекольный, другой из огурцов с крупно нарезанным укропом и сметаной. К этому прилагалась пол-литровая бутылочка “Посольской” и четыре маленькие рюмки из цветного стекла.

— Вы уж извините, что так скудно… — начала было хозяйка, но Софья Петровна бросила на нее укоризненный взгляд, и она умолкла.

— Что вы, все просто замечательно, — заверил ее Панкрат, усаживаясь напротив Николая Павловича.

Вообще-то он не пил крепких напитков, но в этот вечер решил сделать исключение. Водка, выдержанная в холодильнике не менее суток, обжигала нутро, и простая пища насыщала, как никогда. Закусывая очередную стопку терпкими, с легкой горчинкой, грибочками, Суворин думал, что ничего вкуснее в своей жизни никогда еще не пробовал.

Третью пили за тех, кто навечно остался в Чеченской земле. Софья Петровна негромко прочитала молитву, и, пока звучали ее тихие слова, обращенные к Господу Богу, Панкрат, держа на весу свою наполненную до краев рюмку, вспоминал всех тех, с кем распрощался в тот кошмарный день, когда бойцы Етуева, заранее предупрежденные о приближении “охотников”, уничтожили всю их группу в короткой и кровавой бойне буквально за пятнадцать секунд.

Память услужливо извлекла из своих тайников тот самый день…

Они шли по неглубокой ложбине, надежно скрытые плотным утренним туманом. Лагерь боевиков Етуева находился слева по ходу движения, и они вот-вот должны были выйти к его охраняемому периметру.

"Охотников” было восемь. Двое вырвались вперед, проверяя дорогу, двое висели на хвосте группы, страхуя ее от возможного преследования, четверо же двигались в центре, гуськом, сгибаясь в три погибели. Чавканье грязи под ногами бойцов растворялось в неясных утренних шорохах и подвывании ветра, шнырявшего по кустам.

Переговаривались только по рациям. Данные разведки показали, что слева, где лагерь Етуева примыкал к горному массиву, он не так тщательно охранялся, и проникновение сквозь периметр в этом месте потребовало бы устранения максимум трех охранников. Бандиты полагались, по всей видимости, на то, что со стороны гор, где к тому же располагался обрыв, дно которого терялось в тумане, не станет атаковать даже сумасшедший.

Именно оттуда и планировали проникнуть в лагерь “охотники”.

Операцию начали сразу же после прибытия полевого командира, и теперь она входила в свою основную, во многом определяющую дальнейший ход событий фазу.

Отряд подошел к обрыву. Им даже позволили закрепиться на почти отвесной скальной стене. С помощью спецснаряжения протянуть моноволоконный трос, по которому, используя автономные подъемники американского производства, они начали осторожно подниматься к краю обрыва, в непосредственной близости от которого находилась обтянутая маскировочной сеткой штабная палатка, где скрылся Етуев.

Панкрат поднимался последним и первым увидел, как одно за другим, словно тряпичные куклы, летят вниз, в клубящийся туман тела двоих “охотников”, оставшихся, чтобы прикрыть рывок группы и обеспечить ее безопасность на обратном пути.

Полная тишина. Он, еще до конца не веря в то, что увидел, передал по рации:

— По-моему, Серегу и Шакира завалили вахи…

Висящие на стене, “охотники” сами превратились теперь в отличные мишени. Они даже не могли видеть, кто их убивал. Стрелять начали откуда-то с противоположной стороны ущелья. И били наверняка, не торопясь и явно наслаждаясь своим делом. Несколько пуль снайпер выпустил только лишь для того, чтобы припугнуть бойцов и показать, кто хозяин ситуации. Свинцовые “пташки” защелкали по серому, потерявшему цвет граниту, высекая искры и обдавая бойцов каменной крошкой.

Панкрат висел над пропастью и беззвучно плакал от ярости и сознания того, что невидимый снайпер — или снайперы — решили убить его, как замыкающего, самым последним. Мимо пролетали тела бойцов, то с криками, то без всяких звуков. А он висел, и слезы текли по его щекам.

Потом Суворин не выдержал. Зарядил подствольный гранатомет, отстегнул карабин подъемника и повис на одной руке, вцепившись в фал, закатанный в рубчатый пластик. Он успел выпустить несколько зарядов и две короткие очереди в сторону противоположной стены ущелья, где скрывался снайпер. Потом пуля ударила его в плечо, и он, разжав пальцы, полетел вниз.

Панкрату повезло. Впрочем, тогда он так совершенно не думал. Для него, за считанные секунды потерявшего всех своих семерых товарищей, смерть могла бы стать в тот момент благом. Но организм спасал сам себя, и потому, когда Суворин пулей вонзился в воду бурной горной речки, протекавшей по дну ущелья, его тело практически без участия сознания начало борьбу за жизнь.

Тогда он выплыл. Чудом вырвался из водоворота, тянувшего на дно, с простреленным правым плечом борясь против бушующего ледяного потока, норовившего утащить его подальше от берега, на глубину, или швырнуть на пороги, где вода кипела, поднимая облака туманных капель.

Все оружие он бросил в поток. А выбравшись на берег, наткнулся на обезображенные тела своих товарищей — ив полный голос, не боясь уже никого, завыл.

Завыл, словно зверь, оплакивающий смерть своей стаи, словно человек, волей злой судьбы превратившийся в зверя.

Зверя-одиночку…

— Что с вами, Панкрат? — донесся до него обеспокоенный голос, вернувший Суворина в реальность.

Слабо улыбнувшись Софье Петровне, наклонившейся к нему с озабоченным видом, Панкрат обнаружил, что сидит неподвижно, стиснув зубы, а в сжатом кулаке — остатки лопнувшей рюмки.

— Извините… — пробормотал он, наклонившись, чтобы собрать осколки. — Я уберу. Хозяйка молча отстранила его.

— Сядьте, Панкрат, — в ее голосе послышалось почти материнское участие. — Я уберу.

Николай Павлович времени даром тоже не терял. Когда Суворин повернулся к столу, перед ним уже стояла точно такая же рюмка, наполненная до самых краев. Он решительно опрокинул стопку и принялся хрустеть крепкими боровиками, чувствуя на себе внимательный взгляд хозяина.

Они еще выпили и поговорили о всяких мелочах, делая вид, будто за стенами квартиры нет лежащего в руинах города.

Закончили трапезничать, когда на дворе уже стемнело, и пламя трех толстых свечей не в силах было осветить комнату целиком. Покурив с Николаем Павловичем, которого — Панкрат чувствовал — так и подмывало расспросить его о случившемся за ужином, он занял свое место на раскладушке, которую хозяйка, извиняясь за тесноту, поставила на кухне.

Еще какое-то время Суворин беспокойно ворочался, скрипя пружинами, и пытался заснуть, пока не понял всю бесполезность своих попыток. Завтра он должен был увидеть Ирину — и его сердце звенело в радостном предвкушении долгожданной встречи.

И вдруг черной змеей вползла непрошеная мысль: а что, если она о нем уже позабыла? Ведь и он долгое время не вспоминал о своей военной любви. Вообще, с чего бы это ей ждать его все это время?

Эта мысль напрочь вышибла всякий сон из головы. Он осторожно, стараясь не шуметь, налил себе еще стопку водки, залпом выпил и закурил.

Сон подкрался незаметно. Серое небо над городом уже начало розоветь, когда Панкрат наконец сдался и заснул, отдавшись во власть усталости.

Он проспал всего час — организм, привыкший к строгому распорядку дня, которому Панкрат следовал в течение нескольких лет, проведенных в “Неаполе”, перешел в состояние бодрствования ровно в половине седьмого. Некоторое время Суворин лежал неподвижно, не открывая глаза и слушая тишину, царившую в квартире. Все казалось ему слишком безмятежным и каким-то нереальным, таящим в себе до поры до времени скрытую угрозу.

Словно подтверждая его опасения, с улицы донесся сухой, отчетливо слышный в безмолвии утра щелчок винтовочного выстрела. Следом тут же просыпалась горохом автоматная очередь и взревел, словно раненый зверь, мотор бронетранспортера.

Панкрат сел; громко заскрипели потревоженные пружины.

— Вот и день начался… — произнес негромкий стариковский голос за его спиной.

Суворин обернулся — в дверях, опираясь на косяк и дымя своей трубкой, стоял Николай Павлович.

— Доброе утро, — поприветствовал он Панкрата. — Давно уже не стреляли у нас, — добавил он извиняющимся тоном, словно оправдываясь за чужие промашки.

— А я думал, что здесь хоть днем спокойно. Николай Павлович махнул рукой и досадливо поморщился.

— Какое там…

Они помолчали. Потом хозяин осторожно, полуутвердительно произнес:

— А ты ведь тоже здесь воевал, сынок? Панкрат молчал, и старик поспешил извиниться за неприятный вопрос. Суворин же, тронутый таким естественным и теплым, отеческим обращением — “сынок”, сидел, вслушиваясь в свою смятенную душу, в которой лишь одно это слово подняло целую бурю чувств.

— Да нет, вопрос-то нормальный, — отозвался он через несколько секунд. — Служил я здесь, в первую кампанию еще. И друзей потерял много, — подумав, он уточнил, словно подводя черту. — Всех.

Николай Павлович молча пожевал губами. Что-то подсказывало Панкрату, что и его война не обошла стороной. Наверняка кто-то из детей погиб, но спрашивать об этом, бередить старые отцовские раны он не хотел.

За завтраком он вызвался помочь Софье Петровне поднести чемодан в месторасположение части, где когда-то служил ее сын.

В десять часов они покинули гостеприимных хозяев и вышли на улицу. После тех выстрелов, которые Панкрат услышал ранним утром, больше ничто не нарушало тишину в городе, который словно не верил в то, что пережил еще одну ночь. Единственными звуками, долетавшими с улицы за это время, были переклички сменяющихся патрулей и утробное рычание бэтээров.

Пока они добрались в расположение части, у них дважды проверяли документы. Панкрат несколько волновался, предъявляя свой пропуск, купленный за две сотни “зеленых” еще на дагестано-чеченской границе, но все прошло гладко — бумага была вполне, что называется, “на уровне”.

На ступеньках изрядно покореженного здания, которое когда-то было райисполкомом, а теперь стало прибежищем для одной из миротворческих частей, он распрощался с Софьей Петровной, пожелав ей всего хорошего и безопасной дороги домой.

— И тебе того же, Панкрат, — она слабо улыбнулась, пробуя поднять чемодан самостоятельно. — Что б я без тебя делала? Ну, до свидания. Найди свою невесту побыстрее, и свадьбу сыграйте.

Панкрат кивнул и, махнув женщине рукой на прощанье, зашагал по изрытой воронками улице.

В телепрограмме, где Ирина давала интервью, указаны были все данные, необходимые для того, чтобы разыскать госпиталь, в котором она работала. Панкрат поначалу запомнил их и держал в памяти, а потом записал на бумажку, хотя никогда не страдал забывчивостью. Гудермес он достаточно хорошо помнил еще по первой войне (такое не забывается!), но для верности решил обратиться к патрульным, чтобы проверить, не сбился ли он ненароком с нужного курса.

Суворин подошел к бэтээру, вставшему на углу одной из улиц, образовывавших Т-образный перекресток, и поздоровался со скучавшими на броне бойцами. Дул пронизывающий сырой ветер, небо заволакивало тучами, и ребята не были особенно радушными и расположенными к разговору.

— Стой, — хмуро скомандовал старший, едва заметно поводя стволом висевшего на плече автомата. — Документы и пропуск в зону.

Панкрат сунул руку во внутренний карман куртки, и тут же двое, соскочив с брони, направили на него автоматы.

— Да вы чего, ребята, — миролюбиво начал Панкрат. — Я же…

— Шустрый ты больно, — оборвал его старший. — Петров, возьми у него документы.

Боец в серо-коричневом “городском” камуфляже бесцеремонно забрался к Панкрату за пазуху и вытащил полиэтиленовый пакет, в котором тот держал паспорт и пропуск — документ, в котором в графе “основание для выдачи” значилось, что он едет к своей невесте, Ирине Соболевой.

Старший быстро пробежал глазами документы. Цепким, запоминающим взглядом окинул Суворина и вернул ему пакет.

Спрятав документы, Панкрат задал интересовавший его вопрос.

— А тебе зачем? — все так же неприветливо спросил патрульный, постукивая костяшками согнутых пальцев по деревянному ложу.

Суворин объяснил. Рассказал даже про то, как и при каких обстоятельствах познакомился с Ириной — в двух словах, конечно.

— Чего же ты сюда лриперся после стольких лет-то? — вместо ответа спросил его заметно подобревший патрульный, признавший Панкрата за своего. — Неужели на гражданке хуже, чем в пекле?

Суворин пожал плечами.

— Выходит, хуже, — произнес наконец и подумал:

«Черт, а ведь действительно…»

Патрульный покачал головой и, достав карту города, закатанную в прозрачный пластик, объяснил Панкрату, как лучше добраться до госпиталя, нынче располагавшегося в здании школы — после того, как городская больница превратилась в груду кирпичей от взрыва трехсот кило тротила, находившихся в грузовике, на котором подъехали смертники-террористы.

— Вот по этой улице не иди, — объяснял он, водя пальцем по карте. — Здесь недавно бэтээр подорвался, так теперь там саперы носом землю роют — мины ищут. Тебе лучше сюда… — и он показал, куда именно. — Крюк, конечно, но зато зона чистая, — он криво усмехнулся. — Вчера, по крайней мере, была чистая.

Суворин хмыкнул, услышав последнее замечание:

— А журналисты нас уверяют, что город зачищен чуть ли не до блеска…

Патрульные прореагировали на его слова скептическими ухмылками. Старший, подумав, произнес:

— Думаешь, мы чего тебя так невежливо встретили? Вчера вот тоже подошел один такой — нормальный на рожу, брат-славянин — прикурить попросил. Ну, патруль ему зажигалку — на, братишка, прикуривай. А этот урод, — сержант, нахмурившись, сплюнул себе под ноги. — Так вот, этот урод “клин” из-за пазухи — и очередью. Старшего положил на месте, почитай, с десяток пуль всадил. Тот, правда, сколько силы оставалось, вцепился в него, повис, двинуться не дал. Хрипит: “Стреляйте, мать вашу так и растак! Мне все равно хана”…

Старший замолчал.

— Ну и что? — спросил Панкрат. — Выстрелили? Патрульный вскинул на него глаза с ошарашенным видом.

— Ты чего, рехнулся? Кто ж такой приказ выполнит? По своему стрелять… — он помолчал, словно вспоминая. — Ждали момента. Еще одного зацепил неплохо, пока положили.

Панкрат вынул сигарету, угостил старшего, потом предложил остальным. Некоторое время они курили и молчали, потом Суворин швырнул окурок в бетонную крошку, затоптал его и, попрощавшись, направился в сторону, указанную патрульным, на ходу припоминая, по какому маршруту ему теперь следует двигаться.

Крюк, который пришлось сделать Панкрату, оказался не таким уж большим — он пошел по улице, параллельной той, где за ярко-красными флажками, трепыхавшимися на шпагате, натянутом вокруг зоны предполагаемого минирования, суетились саперы. Миновал пустующий сквер, где обгоревшие останки деревьев торчали, словно корявые пальцы, из-под земли тянувшиеся к сумрачному небу.

По дороге он впервые за все время своего пребывания в городе увидел детей — довольно прилично одетые пацаны лет одиннадцати-двенадцати сидели, дымя сигаретами, на перевернутой лавке у одного из подъездов относительно хорошо сохранившегося дома. Он хотел было справиться еще и у них на всякий случай (ничего не мог поделать с внезапно появившейся страстью к перестраховке), но при его приближении ребята торопливо снялись с места и скрылись в подъезде.

Подойдя к лавке, он понял, в чем тут дело — в воздухе еще витал характерный запах анаши, приятно защекотавший ноздри.

Для Панкрата этот запах был не в новинку. Когда-то и ему доводилось искать спасения в этом дурмане, заглушающем и телесную, и душевную боль. В селении горцев, подобравших его после бойни, в которой погибли все его товарищи, Суворин пристрастился курить коноплю и едва не сделался наркоманом, но, слава Богу, вовремя остановился.

До госпиталя Суворин добрался без происшествий. Здание, в котором он располагался, и часть прилегавшей территории чудом уцелели во время ковровых бомбардировок — все-таки это был центр города, больше всего пострадавший во время войны. Уничтожено было лишь правое крыло школы, где раньше размещались мастерские и хозяйственные помещения, а остальное находилось в относительном порядке. Большие красные кресты, нарисованные на стенах с облетевшей побелкой, не позволяли спутать его с чем-то другим.

Здесь тоже была охрана. Во дворе перед школой, где чьи-то заботливые руки успели соорудить клумбы и высадить не только цветы, но и ростки тополей, стояли два бронетранспортера, на которых сидели, поплотнее запахнув плащ-палатки, полдюжины бойцов с хмурыми — черт бы побрал эту осень! — лицами.

У дверей госпиталя стоял со скучающим видом парень в камуфляже, бронежилете и сфере, опутанной маскировочной сеткой. Он меланхолично курил, стряхивая пепел в вазон с останками какого-то декоративного растения, стоявший на железной треноге в стороне от двери, на верхней ступеньке.

Когда Панкрата заметили, у него сначала проверил документы один из тех парней, что вынужденно бездельничали на бронированных панцирях бэтээров. Просмотрев пропуск, он вдруг помрачнел лицом и совсем уж недружелюбно буркнул:

— Что, на гражданке невест не хватает? Так у нас здесь, представьте, постреливают. Можно и до свадьбы не дожить…

Панкрат ничего не ответил на это замечание. Молча протянул руку за пропуском, но патрульный почему-то медлил.

— А не проверить ли тебя, женишок… — словно раздумывая, проговорил он, вертя в руках обернутый пластиком кусок картона. — Да, пожалуй, стоит проверить. Трухнов! — крикнул он, повернувшись к одному из бронетранспортеров. — Покарауль шустрячка, я его пропуск по журналу регистрации проверю.

Ничего хорошего процедура проверки Панкрату не обещала. Его так называемый пропуск на самом деле был либо зарегистрирован на другого человека, либо в списке выданных не значился вообще. Номер — самое главное в этой бумажке — писался, что называется, “от балды”, и, покупая ее у бандитской внешности дагестанского ополченца, Панкрат шел на сознательный риск.

Было бы просто несправедливо, чтобы какой-то излишне подозрительный патрульный именно сейчас положил конец его путешествию — в тот момент, когда он почти у цели. Суворин понимал, что боец поступает абсолютно правильно, но в эту секунду готов был разорвать его на части.

Трухнов, худой сутулый паренек с прыщавым лицом, мигом подошел к Панкрату и, недолго думая, ткнул его автоматным стволом под ребра.

— Шагай, — неожиданно высоким и тонким голоском пискнул он. — Чего бледный-то такой, а? Пропуск на рынке купил?

И захихикал, довольный своей шуткой. Суворин не выдержал. Хамского обхождения с собой он никогда не позволял, не отступил от своих принципов и в этот раз. Перехватив неуловимым движением левой руки ствол, упиравшийся ему в ребра, он повернулся вокруг своей оси, вытягивая автомат на себя, и ребром стопы довольно чувствительно толкнул бойца в голень правой ноги. Все произошло так стремительно, что никто не успел среагировать.

В результате этого маневра оружие оказалось у Панкрата, а боец недоуменно уставился на свои пустые руки. Не давая ему опомниться, Суворин снял рожок, сунул его себе в карман, а автомат, поставив на предохранитель, сунул в руки его обалдевшему хозяину.

— С оружием надо поосторожнее, — невозмутимо произнес он. — Не люблю, когда мне тыкают в спину стволом, который снят с предохранителя.

Тот, что отошел с его пропуском, пронаблюдав все это, коротко скомандовал:

— Браслеты на него.

Суворин сделал шаг назад, поднимая руки.

— Превышаете полномочия, сержант, — сквозь зубы произнес он. — Оружия у меня нет, бежать я не собираюсь и с удовольствием посижу здесь, с вашими ребятами, перекурю.

— Я свои полномочия знаю, — коротко бросил тот. — Я же сказал, мать вашу! — рявкнул он на солдат. — Браслеты на него!

Охранник у двери госпиталя, до которой оставалось не больше полусотни метров, с интересом наблюдал за происходящим, радуясь хоть какому-то разнообразию. Трухнов, явно намереваясь взять реванш за недавнее поражение, снял с пояса наручники и в компании с еще одним патрульным приблизился к Панкрату. Суворин усмехнулся, опустил руки и протянул их перед собой.

Что ж, так оно, значит, и должно быть.

— К стене, — равнодушно приказал напарник Трухнова, стволом показывая направление. — Руки за голову, ноги шире плеч, лбом упереться в стену. Пошевеливайся!

— Давай-давай, — рядовой Трухнов явно чувствовал себя на коне. — Сейчас сержант выяснит, что ты за фрукт.

Суворин, стиснув зубы, совсем уж было собрался подчиниться, когда хлопнула главная дверь, и по ступенькам сбежала хрупкая фигура в белом медицинском халате.

— Панкрат!.. — донеслось до Суворина изумленное восклицание, в котором странным образом смешалась и радость узнавания, и боязнь ошибиться, и тревога, и изумление.

Он сразу же узнал голос Ирины и рванулся к ней, кинулся сквозь выброшенные навстречу руки патрульных, чтобы как можно быстрее избавить ее от этой неуверенности.

Суворин не видел, как передернулось лицо сержанта при виде этого; поиграв желваками, тот знаком приказал своим подчиненным отступить. Панкрат совсем забыл про то, что автоматный магазин лежит у него в кармане куртки, и, когда он двинулся было к Ирине, замершей на пороге, за его спиной раздался неуверенный писклявый голос:

— Эй, рожок-то отдайте…

Глава 4

Город двуличен.

Свое второе лицо он прячет глубоко под землей, и не каждый отважится в него посмотреть, хотя и знают о его существовании все. То, второе лицо, без всяких там прикрас и архитектурных изысков, строго рационально и функционально, в силу чего лишено каких бы то ни было приукрашивающих и радующих глаз деталей. Правильнее было бы даже назвать его не лицом, а нутром города, его подбрюшьем, вместилищем всего того, что необходимо для утилизации человеческих отходов и обеспечения копошащихся на поверхности двуногих водой и теплом.

В городских подземельях мало приятного. Вполне естественно, ведь они создавались не для туристических прогулок. Посудите сами: разве мы, знакомясь с человеком, лезем к нему в кишечник? Нет, это работа хирурга. Или патологоанатома. Мы же смотрим на то, что снаружи — лицо, фигуру, осанку.

То же и с городами. Гуляя по цветущим аллеям и осматривая достопримечательности, мы наблюдаем лишь одну сторону жизни города, не утруждая себя размышлениями о том, что происходит у нас под ногами. О существовании подземных коммуникаций и канализационных сетей рядовые граждане вспоминают обычно тогда, когда из водопроводных кранов начинает течь вода ржавого цвета. Или вдруг начинают бить фонтаны в тех местах, где градостроители их вовсе не планировали. Или дерьмо из лопнувших труб затапливает подвал.

Те, кто живет на поверхности, боятся того мира, что у них под ногами. Человека вообще пугает все, связанное с темнотой, которая является непременным атрибутом подземелий — хотя многие из подземных тоннелей того или иного назначения часто бывают неплохо освещены. Человека пугает себя еще больше страшными историями о монстрах, населяющих подземелья; конечно же, там встречаются крысы-мутанты, но гораздо чаще можно все-таки встретить бомжа либо существо, потерявшее человеческий облик вовсе. От таких отбиться бывает даже труднее, нежели от крыс размером с кошку декоративной породы.

Человек старается не спускаться под землю. Там воняет, там холодно или, наоборот, жарко, там капает сверху. Подсознательно человек постоянно боится подземного мира, но просто не отдает себе в этом отчета. Он боится удара снизу.

Их было двенадцать. Дюжина крепких, тренированных воинов Аллаха, привыкших переносить трудности и лишения во имя установления на земле единственного верного священного порядка. Порядка, угодного Богу. Их Богу.

Двенадцать солдат джихада, прошедших полугодовую подготовку под руководством европейских и американских инструкторов в лагерях для наемников в Афганистане, Пакистане и Ираке. Их сердца пылали ненавистью и истекали ядом презрения к неверным, осмелившимся противиться воле Аллаха. Сознание того, что именно им, двенадцати избранным, предстоит продемонстрировать врагам Бога силу его последователей, переполняло их души гордостью.

Они, не колеблясь, готовы были умереть, если такою будет их судьба. Погибший за дело джихада и во славу Аллаха в тот же день вознесется на небеса, где прислуживать ему будут семьсот семьдесят семь прекраснейших небесных дев — гурий, готовых исполнить любое желание праведника, а запах цветущих розовых кущ опьянит не хуже того вина, которое поднесут красавицы, покорные его воле.

Но пока розами и не пахло. Скорее наоборот.

Они двигались по колено в мутной темно-серой жиже, на поверхности которой плавали комки чего-то зеленовато-бурого. Время от времени со дна поднимались пузыри, лопавшиеся с негромким булькающим звуком и выделявшие нестерпимо зловонный запах. Канализация не функционировала, поскольку сток завалило землей после российских бомбардировок; теперь над скопившимися здесь нечистотами висел плотный, почти ощутимый туман, обильно оседавший на светопоглощающей ткани их прорезиненных комбинезонов. Его мутные капли почти не блестели в лучах мощных, но портативных фонарей, которыми освещали себе путь боевики.

Ноги при каждом шаге по щиколотку погружались в пружинившую упругую массу, устилавшую дно, и приходилось иногда довольно-таки серьезные усилия прикладывать, чтобы освободить их для следующего шага. Случалось, правда, и наступать на что-нибудь угловатое, острое и твердое, но добротные армейские ботинки (“Made in USA”) на толстой подошве без труда выдерживали подобные столкновения, надежно защищая пальцы ног.

При их движении возникали небольшие, но все-таки волны, и та мутная, почти вязкая взвесь, которую водой назвать можно было с огромной натяжкой, с тихим шорохом лизала скользкие стены трубы в два с половиной метра в поперечнике, лоснившиеся в свете фонарей, словно внутренности кишки какого-то монстра.

Эти двенадцать были превосходно экипированы и вооружены. Они на несколько порядков превосходили по своему оснащению тех бандитов с потрепанными “Калашниковыми”, которые некогда захватили под командованием безумного Шамиля город Буденновск. Денег, нажитых наркоторговлей и похищениями, на это не пожалели. То, к чему готовили этих боевиков, должно было надолго поумерить пыл российских миротворцев — “собак президента”, как называли их чеченцы. На такую акцию “зеленых” было не жалко.

Одеты боевики были в спецкостюмы наподобие тех, что используют “тюлени”, солдаты пресловутых спецподразделений американских ВМС. Верхний слой ткани, из которой они были сделаны, обеспечивал практически стопроцентное поглощение почти всех излучений в видимой части спектра — а это означало, что при выключенных фонарях боевики в сумраке канализационного тоннеля будут невидимы.

Этот слой, помимо всего, абсолютно не пропускал воду. Второй слой, находившийся под ним, представлял собой полимерную пленку толщиной в микрон, которая сохраняла тепло человеческого тела, не давая бойцу замерзнуть в холодной морской воде. Что было совсем не лишним и в канализации — жижа не отличалась высокой температурой.

Третий слой костюма состоял из натуральных материалов, не раздражающих кожу, и прилегал непосредственно к телу, обеспечивая комфорт движений.

За спиной у каждого боевика висел рюкзак из прорезиненной ткани, закрывавшийся специальным вакуумным клапаном, который обеспечивал полную герметичность, предохраняя оружие от влаги, которой был перенасыщен воздух подземелий. В этих рюкзаках лежали в разобранном состоянии печально известные и безотказные по своим техническим характеристикам “аргоны” — именно из таких автоматов в последние несколько месяцев в Москве и Питере были застрелены несколько крупных российских политиков, бизнесменов и лидеров преступного мира, так или иначе перешедших дорогу кавказцам. Помимо “аргонов”, имелись еще и пистолеты с глушителями, пламегасителями и лазерной оптикой; к ним “прилагались” светозвуковые и боевые гранаты, а также пластиковая взрывчатка.

Дыхательные пути боевиков от нежелательного воздействия окружающей среды предохраняли респираторы и ароматизированные тампоны, засунутые глубоко в ноздри. Если бы не эти ухищрения, воинам Аллаха пришлось бы добираться к намеченной цели еще и по собственной блевотине. Дорогу перед собой они освещали мощными, но малогабаритными фонарями с регулируемой интенсивностью светового пучка — такими пользуются спелеологи, спускаясь в глубокие подземные расщелины. В светомаскировке не было необходимости — вряд ли здесь, в канализации, они могли наткнуться на российский патруль, вздумавший вдруг прогуляться по говну для поднятия тонуса.

Собственно, именно по этой причине они и выбрали подобный маршрут — через канализационные ходы и тоннели, где было достаточно места, чтобы мог пройти человек. И более чем достаточно дерьма для того, чтобы он и не подумал туда соваться.

По дороге в Гудермес Панкрат не раз представлял себе встречу с Ириной. Представлял по-разному: и радостные объятия, и холодный, равнодушный взгляд. Тысячу раз, скрипя зубами, он представлял себе и то, как она жила здесь без него, и столько же раз, взяв себя в руки, отказывал себе в праве хоть как-то судить об этом. Понимал: виноват в первую очередь он сам, слишком (так ему теперь казалось) легко отказавшийся от поисков любимой…

— Ждала? — негромко спросил Панкрат. — Правда, ждала?

Ирина не ответила — она просто посмотрела на него так, как могла посмотреть только она. И Суворин прочитал ответ в глубине ее серых, в этот момент широко раскрытых глаз, которые просто-таки лучились радостью.

— Знаешь, — произнесла Ирина осторожно, будто слова эти были живой водой, которую она боялась расплескать. — После того, как ты… — она замялась, подыскивая нужное слово. — Как ты исчез, я все искала тебя, высматривала, столько раз успела обознаться и разочароваться, что иногда даже ругала тебя последними словами. А когда узнала, что ты погиб при исполнении…

Ирина всхлипнула, и Суворин поспешил обнять ее и прижать к себе. Погладил ее по густым светло-русым волосам, пробормотал машинально:

— Раньше вроде длиннее были…

Она мягко отстранилась, вытерла глаза лежавшим на столе чистым лоскутом марли и, прищурившись, со слабой усмешкой парировала:

— Да и у тебя раньше темнее были.

Панкрат усмехнулся в ответ.

Потом непроизвольно провел рукой по щетинистому ежику, словно седину можно было определить на ощупь.

Вот они и встретились.

И все слова, которые он много раз повторял про себя, готовясь к этому долгожданному моменту, оказались без надобности. Достаточно было одного только взгляда — и они смотрели, смотрели друг на друга, не в силах оторваться, и говорили только лишь глаза.

"Прости… Прости, что так долго не возвращался”.

«Прощаю… Ты вернулся — и это главное, самое главное…»

"Люблю тебя”.

"Знаю… И я тебя люблю. Ни на миг не переставала. И не перестану”.

«Ждала?»

«Конечно же, ждала, глупый. Ждала, милый…»

«Люблю тебя…»

Панкрат держал в своих больших, сильных руках ее нежные, тонкие пальцы и ощущал, как по телу бежит ток радости, как переполняет его словно ниоткуда взявшаяся теплота. Он нежно касался ее пальцев, гладил их — руки влюбленных тоже говорили, эхом вторя беседе их взглядов.

«Люблю тебя…»

«Всегда буду любить…»

А за окном маленького, скупо обставленного — стол, шкаф, кушетка — кабинета старшей медсестры хмурилось низкое, грозящее раздавить город своей серой тушей осеннее небо. За окном чернели руины города, и пялились на неподвижно сидящих мужчину и женщину пустые глазницы покинутых зданий, которые еще бог весть когда засветятся теплым, уютным домашним светом. За окном хрипло рычали двигатели въезжавших во двор и выезжавших из него бронетранспортеров и грузовиков, слышались отрывистые команды и матерок офицеров.

Иногда в этом гаме делались различимыми громкие стоны, рвавшиеся сквозь стиснутые зубы раненых, которых вносили в здание госпиталя.

За окном была — война.

Мужчина и женщина, не отрываясь, смотрели друг на друга.

Влажно чавкала смердящая жижа, плотоядно смыкаясь вокруг погружающихся в нее ног, и с неохотой выпускала их из своих объятий во время каждого нового шага. Узкие лучи света шарили вокруг, выхватывая из темноты бурую кирпичную кладку, покрытую крупными бусинами непрозрачной влаги и зелено-серыми язвами причудливых пятен и наростов. Со свода тоннеля время от времени срывались разбухшие, отяжелевшие капли, которые глухо шлепались о поверхность зловонной жидкости — по ней практически не расходились круги.

Они шли достаточно долго. Уже больше трех с половиной часов прошло с того момента, как они вошли в отводящую трубу городской канализации, откуда сточные воды попадали в очистные сооружения. Попасть туда не составляло труда, поскольку никто и не подумал выставить охрану возле отстойников, как их называли солдаты.

В мирное время они вряд ли смогли бы пройти там, где шли сейчас — все-таки город был достаточно большим, чтобы заполнить своими отходами одну из центральных сливных магистралей на три четверти ее объема. Однако после бомбежек, когда канализация была во многих местах повреждена, а количество жителей, способных пополнять ее постоянно, резко уменьшилось, уровень нечистот упал настолько, что теперь едва доходил идущим до пояса.

Иногда они слышали в темноте резкий пронзительный писк и царапающий звук когтей, скребущих камень. На плечо одному из боевиков даже свалилась здоровенная, длиной в полруки крыса. Ее когти вспороли ткань спецкостюма, а клыки клацнули у самого лица чеченца, но вовремя подоспевший сзади товарищ бандита отреагировал молниеносно — выхватив нож из висевших на поясе ножен, он пырнул мерзкое животное в брюхо, и крыса с разъяренным писком свалилась в нечистоты. Боевики поспешили миновать это место — на запах крови, вытекшей из распоротого брюха товарки, шустро сбежались другие крысы, ничуть не уступавшие первой по размерам. В планы чеченцев не входило прорываться с боем через стаю грынузов-мутантов, и они просто прибавили ходу. Через некоторое время до них действительно долетел шум крысиной возни; плеск жижи, раздирающий душу писк.

Шедший впереди вдруг поднял руку, подавая остальным сигнал остановиться, и цепочка замерла, подчиняясь, словно огромная змея прекратила свое движение.

Возглавлявший это шествие человек выключил свой фонарь, и то же самое тут же проделали остальные. Затем он повернулся к тому, кто шел следом, и что-то негромко пробормотал по-чеченски.

Тот передал сказанное стоявшему за ним, и вскоре приказ достиг конца цепочки. К этому времени глаза людей привыкли к темноте, и она оказалась не такой уж беспросветной — на некотором расстоянии впереди бледно светилось пятно серого сумрака, указывающее на то, что в этом месте труба, скорее всего, пробита в результате попадания бомбы или снаряда, и в образовавшееся отверстие с поверхности проникает солнечный свет.

Командир диверсионного отряда повесил фонарь себе на пояс и снял с плеча небольшой рюкзак, сшитый из прорезиненной ткани. Из него он вытащил планшет с картой подземных коммуникаций Гудермеса (компьютерная графика, отличное качество) и еще раз сверил по ней маршрут группы.

Все было точно так, как они и предполагали — сейчас предстояло миновать один из особо опасных участков, открывшийся всеобщему обозрению после того, как в результате ковровой бомбардировки целый пласт асфальта был сорван вместе с частью трубы. В дыру не правильной формы диаметром метра три в самом широком месте свешивались обломки асфальта, бетонных плит и обрывки их оголившейся арматуры.

По данным разведки, патрулей вблизи этого пролома не было — русские не особенно хотели присматривать за дырой, от которой на несколько десятков метров вокруг распространялся не самый приятный запах. Командир группы рассчитывал, что они проскочат этот участок без проблем, но на всякий случай не мешало соблюсти необходимые меры предосторожности.

"Просвет” они действительно проскочили успешно. Правда, пришлось немного подождать: образовавшуюся дыру в этот момент как раз использовали по ее прямому назначению. Трое солдат из российских миротворческих сил, встав на краю, справляли нужду, лениво перебрасываясь друг с другом похабными шуточками.

Чеченцы терпеливо подождали. На всякий случай они выждали еще пятнадцать минут после того, как русские закончили отлив и ушли. Прижимаясь к осклизлым холодным стенам, все боевики по очереди миновали опасный участок.

До намеченной цели им оставалось пройти под землей еще без малого два километра. По-прежнему по колено в дерьме.

Безмолвный диалог их глаз был прерван негромким, но настойчивым стуком в дверь.

Ирина мягко освободила свои ладони из рук Панкрата и встала, машинально зачем-то поправив прическу.

— Войдите, пожалуйста.

Дверь немедленно приоткрылась, и в образовавшейся щели возникло озабоченное курносое личико совсем еще молоденькой медсестры.

— Ирина Петровна, — чуть ли не плачущим голосом проговорила она. — Харину из седьмой совсем плохо, а Нестор Иванович на операции. Я не знаю, что делать.

В ее голосе слышался неподдельный испуг. Договорив, она сразу же залилась слезами, не обращая никакого внимания на Панкрата, сидевшего на кушетке. Она его даже не заметила.

Ирина легко коснулась руки Суворина.

— Подожди здесь, — негромко произнесла она. — Я посмотрю его — и сразу же вернусь.

Он молча кивнул.

Ирина и молоденькая медсестра вышли из кабинета. Панкрат подвинул поближе стоявшую на столе пепельницу, в которой уже лежали полдюжины окурков без фильтра, и закурил.

Потом, еще раз поглядев на пепельницу, он ощутил вдруг странное беспокойство.

Ирина не курила. Значит, в ее кабинете был посторонний. О том, что это могла быть какая-нибудь ее подруга, Суворин в этот момент даже не подумал. Он ощутил внезапный укол ревности — вне всякого сомнения, к ней, незамужней и красивой женщине, должны были пытаться протоптать дорожку местные ловеласы…

Уязвленное самолюбие услужливо подкинуло зацепку: Панкрат вспомнил презрительное “женишок”, брошенное командиром дежурившего во дворе госпиталя патруля. А не он ли сам имеет какие-то виды на Ирину? Да и вообще, как она здесь, без него, столько времени? Женщина есть женщина…

Прошло около получаса.

Ирины все не было. Панкрат выкурил еще одну сигарету, и, сам себя распаляя для предстоящего разговора на щекотливую тему, подсказанную ревностью, подошел к единственному в кабинете окну, выходившему как раз во двор.

Там по-прежнему дежурил патруль. С высоты третьего этажа Суворин прекрасно видел лицо их командира, и руки невольно сжимались в кулаки при одной мысли о том, что этот тип может быть Ириным ухажером.

— А может быть, и любовником… — пробормотал он, сам того не заметив, вслух.

Это было уже невыносимо. Если бы еще месяц назад Панкрату сказали, что наступит время, когда его будет мучить ревность, он бы рассмеялся в ответ. Сейчас же он чувствовал, как туго закручивается внутри невидимая пружина, готовая распрямиться неосторожным, хлестким словом или грубым, бестактным вопросом.

А ну-ка, успокойся, сказал он сам себе. Какое ты имеешь право осуждать ее? Мы долго жили вдали друг от друга, не подозревая даже о том, что оба живы и здоровы. Мало ли что могло быть…

Теперь, когда эта его безрассудная поездка увенчалась неожиданным успехом, все вопросы подобного рода следовало засунуть подальше в задний карман и не бередить свою и чужую душу никому не нужными подозрениями.

Так он и решил. А решив, высыпал пепельницу в мусорное ведро и закурил по новой.

Дальше начиналось самое главное. То, ради чего они проходили специальную подготовку в учебных лагерях исламских террористов на Ближнем Востоке. Задание, которое в случае успешного его выполнения откроет им, живым или мертвым, дорогу в райские кущи Аллаха милосердного. И каждый из них получит своих гурий, числом семьсот семьдесят семь…

Они делали это не за деньги. Они делали это, чтобы очистить от неверных и превратить в царство Аллаха землю, которую глашатаи его воли назвали достойной того. Поэтому их можно было остановить, только лишь уничтожив — как и всякого, для кого идея превыше всего остального, в том числе его собственной жизни. И, уж конечно, жизней всех тех глупцов и святотатцев, которые эту идею не разделяют.

Теперь их предводитель сверялся с картой через каждые тридцать метров. У него была укрупненная, чрезвычайно подробная карта того сектора канализации, где они сейчас находились. Каждый поворот и более-менее заметный ориентир был на ней отмечен, и сбиться с проложенного еще в лагере маршрута было практически невозможно.

Спустя еще полчаса они натолкнулись на серьезное препятствие: путь перегораживала мелкоячеистая решетка, покрытая мерзким даже на вид налетом ржавчины и черно-зеленым налетом нечистот. Она запиралась на внушительного вида замок, отпереть который давно уже было просто невозможно — он заржавел напрочь, превратившись в бесформенный кусок покрытого бурой коростой металла. На решетке клочьями висела какая-то вата или что-то, очень на нее похожее, в ней застряли куски камня, обрывки проволоки и даже неведомо как здесь оказавшийся остов детского трехколесного велосипеда.

Эта решетка, впрочем, не была неожиданностью для боевиков. Ее местонахождение было отмечено на карте. Они были готовы к тому, что придется так или иначе расчищать путь. Пилить решетку или дужку замка не имело смысла. Не то чтобы это было чревато обнаружением — просто имелись другие способы.

Командир группы обернулся и требовательно взмахнул рукой. Один из боевиков, шедший в середине цепочки, вышел вперед и приблизился к решетке. Он снял рюкзак, вынул оттуда небольшой сверток и развернул его. В руке боевика оказался продолговатый серый брусок и детонатор; размяв брусок в пальцах, он ловко приладил его к дужке замка и вдавил детонатор. Предстояло рискнуть. Но потом для них дорога будет открыта, и даже если кто-то услышит взрыв, что маловероятно вследствие слабой мощности заряда, их уже будет не остановить.

Они достигнут своей цели за считанные минуты и заставят неверных вспомнить о Буденновске и дерзком подвиге героя независимой Ичкерии полевого командира Басаева.

Подрывник отошел от замка, держа палец на кнопке дистанционного взрывателя. Цепочка подалась назад, и боевики предусмотрительно прижались к стенам трубы. Подрывник убрал палец с кнопки, и прогремел взрыв. Впрочем, прогремел — это слишком громко сказано. Резкий сухой хлопок эхом заметался внутри трубы, отражаясь от ее стен и постепенно слабея, замок сорвался и с плеском канул в мутную непрозрачную жижу. Заскрипела, распахнувшись, решетка.

Путь был открыт.

Боевики устремились вперед, на ходу расчехляя оружие, спрятанное в рюкзаках.

Панкрат стоял у окна и с высоты третьего этажа наблюдал, как из покрытого пятнистым брезентом ЗИЛа выносят раненых.

Машина, скорее всего, доставила раненых с передовой, где снова пошли в атаку чеченцы. Или же привезла раненых, которых уже просто невозможно было поместить в другом, меньшем про размерам госпитале.

Когда-то и его привезли на такой же машине… Всю дорогу до госпиталя Панкрат и еще четверо раненых, стиснув до онемения челюсти, слушали, как стонал в бреду их умирающий товарищ, как просил молоденькую сестричку с глазами, покрасневшими от слез, дать ему пистолет, как звал мать, как кричал, что вернется, просил родных, чтобы не волновались, ждали… Потом уже просто бессвязно кричал — от боли, сжигавшей тело.

Панкрат знал о нем совсем немного. Только то, что у этого двадцатилетнего паренька через день должен был быть дембель. Они не довезли его до госпиталя. Все, в общем-то, знали, что не довезут. Но все надеялись на чудо, на какую-то счастливую случайность, непонятно на что.

И плакала потом сестричка. И плакали они, крещеные войной, повидавшие всякое солдаты. “Мама, не волнуйся, — были его последние слова. — Я обязательно вернусь!.. Дайте же пистолет!!!"

Скрипнув зубами, Панкрат отвернулся от окна. Вытащил из пачки “Десант”, прикурил, затянулся.

Прошлое понемногу отпустило. С каждой затяжкой его хватка становилась все слабее, и Панкрат был благодарен сигаретам за это целительное действие. “Курение вредно для здоровья, парень, — говорил командир их десантного подразделения, обрусевший поляк со смешной немецкой фамилией Цигель, — но, ох, как полезно для души!"

Мысли о прошлом ушли, но беспокойно роились в мозгу мысли о будущем, к которому он, Панкрат, оказался совершенно не готов. Он столько размышлял о том, какой будет его встреча с Ириной, что совершенно позабыл о том, что ждет его после этого. Какой будет их жизнь? Суворин с удивлением обнаружил, что у него нет ответа на этот вопрос. И в самом деле: не возвращаться же назад, в город, где он уже наверняка объявлен в розыск по подозрению в убийстве. По меньшей мере в двух убийствах.

Вспомнив о Маше, Панкрат до боли закусил губу. Ну почему?! Почему смерть идет за ним по пятам, но постоянно промахивается? Если бы не он, эта веселая улыбчивая девушка сейчас была бы жива…

Суворин тяжело вздохнул, чувствуя, как невыносимым грузом обрушились разом на плечи страшные события последних дней. Он не верил в Бога, но вдруг испугался, что встретится с этой девушкой. Там, по ту сторону… Как посмотрит в глаза ей, которую не смог уберечь, спасти?

Панкрат не заметил, как непроизвольно смял в кулаке один из чистых листов писчей бумаги, лежавших на столе Ирины. Точным броском отправил скомканную бумажку в корзину с мусором. “Не вернешь, — сказал он сам себе. — Не вернешь Машу, Леху Звонцева, Гогу, капитана Цигеля… Не вернешь”.

Следом за бумагой Панкрат швырнул и окурок, но промазал.

Черт, неужели начали дрожать руки?

Он подошел к корзине, подобрал с пола окурок, зачем-то несколько секунд повертел его в пальцах, словно раздумывая, что с ним делать. Наконец бросил его в корзину, потянулся до хруста в костях и прилег на кушетку, заложив руки за голову. Взгляд его поблуждал по белому потолку и остановился на трещине, похожей на знак вопроса.

Что теперь будет с ними? Что он может предложить Ирине, когда сам только что, считай, потерял все, что у него было — квартиру, работу, приобретя взамен лишь черно-белую фотографию на стенде “Разыскивается…”? Как вырваться из этого замкнутого круга? Как рассказать ей обо всем, что случилось? И что потом делать?

Трещина на побелке вдруг показалась ему похожей на издевательскую ухмылку судьбы.

Над ними, прямо над их головами, был госпиталь. Вернее, то его крыло, в котором содержались тяжелораненые и те, кто недавно перенес сложные операции. Долгий поход через канализацию, после которого от воинов Аллаха стало смердеть, как от кучи дерьма, закончился.

Теперь им предстояло проникнуть в подвальное помещение бывшей школы. Об этом подумали заранее — еще перед выступлением в поход подрывник группы тщательно проработал схему расположения зарядов, руководствуясь подробными чертежами здания, которые им удалось раздобыть. Сейчас он устанавливал их, втискивая в швы между плитами серые бруски пластиковой взрывчатки. Те не слишком-то хотели держаться на мокрой бетонной поверхности, и боевику приходилось прикладывать большие усилия, чтобы закрепить их.

Они ожидали сигнала. Ровно в двенадцать часов тридцать минут на позицию должен был выйти снайпер и начать обстрел двора, чтобы поднять тревогу и отвлечь на себя внимание охраны и всех, кто находится в госпитале. И тогда, когда неверные разделят свои силы, отправив часть солдат на поиск снайпера, который, переходя с одной из заранее выбранных позиций на другую, будет продолжать обстрел, они взорвут бетонные перекрытия в подвале госпиталя и ворвутся внутрь.

Чеченцы не планировали захватывать все здание. Достаточно было овладеть хотя бы одним крылом, в котором, само собой, находились бы больничные палаты. Поэтому боевики нацеливали свой основной удар в ту часть госпиталя, где лежали тяжелораненые. Захватив ее, можно будет диктовать неверным свои условия и требовать от них выдачи полевого командира Рамаданова, месяц назад выкраденного спецслужбами с помощью польстившегося на деньги предателя-наемника.

Панкрат снова начинал нервничать. Пепельница была уже полна его собственных окурков, и он понимал, что у Ирины “такая работа”, но мириться со своим вынужденным одиночеством с каждой новой минутой становилось все трудней…

Он и не заметил, как задремал.

Пробудившись совершенно внезапно от неясного ощущения тревоги, он посмотрел на часы и присвистнул: сон, вступив в преступный сговор с накопившейся усталостью, сморил его на целых полчаса.

Ирины все еще не было. В общем-то, волноваться не стоило. Пошла посмотреть одного, заглянула к другому, а потом вызвали к третьему. Теперь-то она уже никуда от него не денется. Да и он от нее — тоже. Как он мог жить без этой женщины так долго?!

Панкрат рывком поднялся с кушетки, сел и закурил очередную (последнюю в пачке) сигарету. Затянувшись, встал и открыл окно, чтобы проветрить уже изрядно задымленную комнату. Выглянул во двор — машина, на которой привезли раненых, уже уехала; остался только давешний бэтээр и “старые знакомые” Панкрата. Солдаты сидели на броне и о чем-то беседовали.

Порыв не слишком приятного осеннего ветра, пропитанного сыростью, ворвался внутрь, зашелестев амбулаторными карточками, лежавшими на рабочем столе Ирины. Суворин поежился, чувствуя, как ползут по коже мурашки.

Поколебавшись, он открыл шкаф. Там, к его превеликому удовольствию, обнаружилась старенькая кофеварка и коробка с маленькими пакетиками кофе, на которых был намалеван аляповатый звездно-полосатый орел с надписью “Coffee Eagle”. Там же оказалась и чашка. Панкрат удовлетворенно улыбнулся, не обнаружив в шкафу сахара — привычки Ирины так и не изменились, и она по-прежнему любила “горький, как жизнь” кофе.

В кабинет заглянул какой-то бородатый мужик в белом халате; увидев Панкрата, хмыкнул и закрыл дверь с той стороны, с которой заглядывал. Суворин пожал плечами ему вслед и наполнил кофеварку водой. Высыпав в нее порошок, молотый как-то слишком крупно, он включил прибор в сеть.

В ожидании кофе он опять подошел к окну.

В следующую секунду на месте бронетранспортера вспух черный гриб взрыва. По ушам ударил глухой раскат, пронзенный скрежетом раздираемого металла.

Несмотря на полную внезапность, Панкрат ни секунды не сомневался в том, что выстрел по бронетранспортеру был произведен из подствольного гранатомета. А значит, снайпер где-то поблизости.

Все эти мысли промелькнули в его голове параллельно действиям. Он резко шагнул назад, вглубь комнаты и в сторону, прячась за выступом стены. Поэтому не видел, как занялся багровым пламенем бэтээр, и с брони его спрыгнул один из уцелевших патрульных, который тотчас же покатился по земле, Сбивая огонь, охвативший одежду. Двое других, с которыми он только что сидел вместе, превратились буквально в ничто, в куски мяса, разлетевшиеся в радиусе полутора десятков метров.

Взвыла сирена. В ее вое потерялся сухой щелчок второго выстрела — и командир патруля, безуспешно ухаживавший за Ириной сержант Акулов, упал на размокшую от дождя землю с лицом, развороченным прямым попаданием пули.

Глава 5

Услышав взрыв во дворе госпиталя, вернее, его глухой отзвук, просочившийся под землю, командир диверсионного отряда чеченских боевиков подал знак остальным: начинаем.

Подрывник, выждав две минуты, привел в действие детонатор, взорвав заряды, расположенные таким образом, что этот взрыв, будто огромный консервный нож, вскрыл потолок канализационного тоннеля. Часть плиты рухнула с апокалипсическим грохотом, и от ее падения земля под ногами боевиков шевельнулась, словно живая. Жижа, в которую упала плита, взметнулась тысячью брызг. В образовавшееся отверстие еще несколько секунд сыпался строительный мусор, а затем боевики, метнув заранее заготовленные крючья с прочными нейлоновыми шнурами, полезли в темную дыру, выходившую точно в подвальное помещение, где раньше размещался класс гражданской обороны и школьный тир.

Дверь подвала была заперта на замок. С ним особенно не церемонились — сшибли выстрелом из подствольного гранатомета. За дверью, как и было обозначено на плане, обнаружилась лестница, ведущая на первый, второй и третий этажи. Еще в этом крыле располагался спортзал, раздевалки и склад гимнастического и спортивного инвентаря.

Раньше располагался.

Теперь же во всех этих помещениях, включая классные комнаты, находились палаты, где лежали тяжелораненые, операционная и послеоперационная палаты, кабинеты врачей и дежурного персонала.

Спортзал пока еще не использовался — предполагалось, что его подготовят к размещению раненых на следующей неделе. Пока же там шел ремонт, суть которого сводилась к очистке помещения от нечистот, скопившихся там после прорыва канализационных труб.

Группа боевиков была предварительно разбита на четверки, и перед каждой стояла вполне конкретная боевая задача — взять под контроль указанное ей помещение, подавить сопротивление, согнать всех заложников в спортзал.

Вырвавшись из подвала на первый этаж, боевики столкнулись с охраной госпиталя, вернее, с одним из ее подразделений. Встревоженные взрывом, охранники как раз собирались спуститься в подвал и выяснить причину шума. Один из солдат успел выстрелить, но пуля прошла мимо цели. Боевики буквально смели их свинцовым дождем из “аргонов” и продолжали путь, не задерживаясь ни на секунду.

Одна четверка тут же заблокировала противоположный конец коридора, упиравшегося в большой холл с центральной лестницей. Они залегли там, взяв под прицел пространство холла и первым делом срезали еще двух охранников, попытавшихся открыть по боевикам ответный огонь.

В паузе между выстрелами один из чеченцев прокричал по-русски и практически без акцента (он учился в одном из московских университетов):

— Если еще будете стрелять, мы убьем всех заложников!

Собственно, они еще не успели захватить этих самых заложников, но все шло к тому, что налет на госпиталь по причине полной своей неожиданности станет-таки успешным…

Двое боевиков принялись осматривать помещения первого этажа. Вторая и третья четверки поднялись вверх по лестнице. Охрана попыталась задержать их на втором этаже, но чеченцы, не мудрствуя лукаво, швырнули две светозвуковые гранаты и в упор расстреляли ослепленных и оглушенных бойцов.

На лестничной площадке второго этажа четверки разделились, и последняя группа отправилась выше — туда, где были расположены операционная и две палаты, в которых приходили в себя те, кто перенес тяжелые операции. И еще — кабинет старшей медсестры.

Охрана этого этажа успела организовать грамотную оборону. Но их сопротивление боевики просто-напросто смяли своей огневой мощью. Двое из них плотным огнем прижали русских так, что те не могли высунуться из своего укрытия, а двое других в это время подобрались к ним практически вплотную и… В учебниках по военному делу это называется “подавить огневую точку противника”.

Время было начинать второй этап зачистки.

После того как здание вздрогнуло от взрыва стоявшего во дворе бронетранспортера, Панкрат первым делом бросился вон из кабинета. Оказавшись в коридоре, он буквально врезался в молоденькую медсестру — ту, которая просила Ирину подойти с ней в палату к раненому.

— Где Ирина Петровна? — рявкнул он, не заботясь о том, какое впечатление производит.

Девушка испуганно отпрянула, но он схватил ее за плечи и встряхнул:

— Ну?

И тут их крыло вздрогнуло еще раз, теперь уже гораздо сильнее. Что-то над головой Суворина тяжело ухнуло и угрожающе заскрипело; он, почувствовав опасность, едва успел оттолкнуть от себя перепуганную девушку, и тут же получил сильный, обжигающий болью удар по голове. В глазах потемнело, пол вдруг вскинулся и ударил в лицо…

Командир четверки, отбившей у русских третий этаж, ударом ноги распахнул дверь операционной.

На хирургическом столе лежал солдат в обгоревшей форме (снимать было просто некогда), а над ним сосредоточенно склонился врач, которому ассистировали две медсестры. Хирург был настолько погружен в свою работу, что заметил вошедших в помещение боевиков только тогда, когда одна из сестер никак не прореагировала на его команду. Он поднял глаза и увидел направленный ему в переносицу ствол пистолета.

Врач был мужчиной лет пятидесяти, в очках и с профессорской бородкой. Он молча перевел взгляд на полускрытое маской респиратора лицо боевика и негромко, безо всякого выражения произнес:

— Мне нужно закончить операцию. Поколебавшись, он сделал над собой видимое усилие и добавил:

— Прошу вас.

Ответом был негромкий хлопок выстрела.

Одна из медсестер закричала, закрыв лицо руками. Ствол пистолета качнулся в сторону, и следующая пуля пробила ей горло. Хлынувшая из аорты кровь расплескалась по белой стене операционной веером алых брызг. Хирург, выпустив скальпель, рухнул. Звякнули о кафель пола очки. Ноги упавшего несколько раз дернулись, и он затих. Тело медсестры, кровь которой продолжала частыми толчками вырываться из раны, повалилось рядом. Казалось, что у двух марионеток внезапно обрезали нити, за которые дергал их кукловод, и они упали без движения.

Вторая медсестра не пошевелилась. Ее лицо по цвету было неотличимо от чисто выбеленного потолка операционной, а руки сами шарили по столу в поисках скальпеля.

Чеченец позволил себе расслабиться. Его глаза смеялись, в них пылало мрачное, злое торжество. Не двигаясь, он подождал, пока девушка нащупает рукоять скальпеля, и хладнокровно выстрелил ей в сердце, когда она молча бросилась на него, занося над головой свое оружие. Затем он нагнулся, вынул инструмент из ослабевших пальцев упавшей и, коротко размахнувшись, вонзил его в грудь раненого — туда, где багровел страшный, третьей степени ожог и пузырилась мертвая, почерневшая кожа.

Не обращая никакого внимания на сотрясаемое конвульсиями тело, он вышел обратно в коридор, притворив за собой дверь.

Нет, только не сейчас…

Панкрат застонал и открыл глаза. Попытался подняться, но чья-то рука, тонкая и не слишком сильная, надавила ему на плечо, вынудив опуститься.

Но он тут же отбросил эту руку и рывком сел на кушетке, осматриваясь по сторонам. На мгновение ему показалось, что все, недавно происшедшее, было не более чем сном. Он снова оказался в кабинете Ирины. Но рядом с ним была не она, а та молоденькая девчушка”.

Ч-черт! Нет, это не сон. Похоже на то, что госпиталь атаковали. По крайней мере, то крыло, в котором в этот момент находился Суворин. Для отвлечения внимания охраны использовали снайпера, а потом”. Скорее всего, в здание проникли через канализацию — это объясняет самый последний взрыв, от которого содрогнулся даже фундамент.

— Как вы себя чувствуете? — услышал он обращенный к нему вопрос.

Покосился на девушку, смотревшую на него широко раскрытыми глазами, криво усмехнулся.

— Спасибо, просто чудесно, — ответил как можно язвительнее. — Чего ты смотришь на меня, как на покойника?

Она часто-часто заморгала:

— Вас плитой перекрытия задело. После такого не поднимаются с неделю, если вообще глаза открывают.

— Я везучий, — бросил Суворин, поднимаясь на ноги. — Рассказывай, что видела, пока я в отключке валялся.

Он справедливо рассудил, что высовываться из кабинета наобум, не собрав хотя бы минимально возможную информацию, не стоит, хотя сердце говорило обратное и тянуло уже сейчас ринуться на поиски Ирины.

Девушка всхлипнула.

— Не реви, — жестко пресек он все слезоточивые дела в самом зародыше. — Рассказывай, и побыстрее. Она, собравшись с силам, послушно кивнула:

— Их четверо было… Все в черном и.., воняют. Наша охрана в рекреации засела и отстреливалась, но недолго продержались. Если бы парни на себя их внимание не отвлекли, черта с два я бы вас сюда затащить успела.

При слове “воняют” Панкрат, хмыкнув, кивнул головой — точно, пробрались сюда через канализацию. Девушка же расценила это иначе.

— Я не вру! — она покраснела от возмущения. — Воняло от них, как…

Суворин не дал ей закончить сравнение и перебил, резко вскинув руку в предостерегающем жесте. Девушка недоуменно воззрилась на него.

— Замолчи, — прошипел Суворин и взмахнул рукой в направлении шкафа. — Полезай, живо.

В коридоре послышались тяжелые шаги, быстро приближавшиеся к двери кабинета. Девушка тоже услышала эти звуки, и поэтому послушно выполнила то, что ей приказал Панкрат. Сам же он встал у дверей, с той стороны, в которую они открывались.

Дверь распахнулась резко, от сильного удара ногой. Через порог шагнул человек в черном спецкостюме, сжимавший в одной руке пистолет с длинной насадкой глушителя. Суворин невольно поморщился: от вошедшего нестерпимо воняло, словно он неделю плавал по уши в дерьме.

В следующую секунду он ударил человека ребром ладони в основание черепа, вложив в этот удар всю свою силу и ярость. Шейные позвонки сочно хрустнули, и голова чеченца повисла на переломанной шее под неестественным углом. Тот упал, не успев издать ни звука.

Скрипнула дверца шкафа. Выглянув наружу, девушка увидела, как Суворин, толчком ноги захлопнув дверь кабинета, стремительно освобождает от спецкостюма тело убитого. Занятие было не из приятных — воняло изрядно…

— Не высовывайся, — бросил Панкрат девушке, не поднимая глаз. — Сейчас им не до тебя будет. Можешь даже вздремнуть.

С трудом сдерживая желание проблеваться, он натянул на себя спецкостюм и надел респиратор, закрывший пол-лица. Проверил рюкзак, висевший на спине чеченца, и остался доволен содержимым.

— Слышала, что сказал? — еще раз переспросил у девушки, так и не осмелившейся выбраться из шкафа. — Сиди и не дергайся. Я вернусь. Позже.

И он вышел, поудобнее перехватив “аргон”, а пистолет сунув за пояс.

В послеоперационной палате находились два прооперированных бойца, один из которых, к тому же, находился под общим наркозом. Само собой, они не могли оказать никакого сопротивления ворвавшимся в палату чеченцам.

Один из боевиков подошел к раненому, которому всего час назад ампутировали кисть правой руки. Опустил респиратор и, вдохнув сквозь зубы пропитанный запахом лекарств воздух, ткнул стволом автомата в забинтованную культю солдата. Тот, мощный мужик лет тридцати, заорал от боли и рванулся было, чтобы подняться, но чеченец коротко саданул его кулаком под ребра, отбросив обратно на кушетку.

— Что, солдат, теперь левой дрочить придется? — ухмыльнулся он, обнажив в оскале крупные желтые зубы.

Боец ничего не ответил — слабость после наркоза давала о себе знать, и на его лбу уже выступила холодная испарина.

Второй вах стоял, задумавшись, над раненым, погруженным в наркотический сон. Рука чеченца ласково, словно девичье бедро, поглаживала ложе автомата. Потом он что-то гортанно сказал своему товарищу. Тот сначала расхохотался в ответ, затем вдруг резко посерьезнел и отрицательно покачал головой.

— Ахмад говорит, что сделает твоего друга девочкой, а он даже и не заметит, — перевел он однорукому слова второго боевика.

Лицо солдата побледнело от ярости. Но, покосившись на перевязку, набухавшую красным, он сдержался, лишь только заскрипел зубами.

Третий чеченец в это время находился в коридоре. Его задачей было следить за всем, что происходит вне помещений, занятых боевиками.

Сейчас он озабоченно посматривал на дверь, за которой две минуты назад скрылся четвертый боец их группы, Умар. Если бы не приказ старшего — ни в коем случае не покидать коридор, — он уже давно бы последовал за своим товарищем. Уж больно долго длилось его отсутствие… Но дверь, наконец, хлопнула, и Умар вышел из кабинета.

Нет, Умар, кажется, был, повыше ростом… Ах, шайтан!

— Эй! — только и успел крикнуть боевик. Разворачиваясь, вышедший вскинул зажатый в руке пистолет с глушителем и выстрелил два раза подряд. Пули, вонзившись чеченцу в грудь и в живот, отбросили его на кадку с фикусом, стоявшую в углу коридора, рядом с окном. Тело боевика рухнуло на цветок, ломая его, и скатилось на пол, несколько раз судорожно дернувшись. Человек в спецкостюме Умара решительно шагнул вперед.

Услышав звук падающего тела (словно уронили мешок с картошкой), в коридор выглянул третий чеченец — один из тех двоих, что вошли в послеоперационную палату. Панкрат, уже не таясь, дал короткую очередь из “аргона”, едва заметив появившуюся из дверного проема голову. Пули пошли веером, по вертикали перечеркнув шею боевика, и тот рухнул на колени, вывалившись из дверей в коридор. Хлынувшая из простреленной шеи кровь тут же образовала огромную алую лужу.

Оставшийся внутри палаты чеченец крикнул:

— У меня тут двое заложников! Давай, заходи и клади оружие на пол — иначе я пристрелю обоих!

Панкрат чертыхнулся. Мешкать, однако, не следовало — вах наверняка вызовет подмогу (если уже не вызвал), и тогда Суворину, если он так и будет стоять в коридоре, несдобровать по причине невыгодной позиции.

Командир диверсионного отряда чеченских боевиков по очереди связывался по рации с четверками, которые должны были захватить второй и третий этажи этого крыла.

На первом все уже было в порядке — раненых из трех палат согнали в спортзал вместе с одним врачом и двумя медсестрами, схваченными во время обхода, который они как раз проводили в момент штурма. Те кровати, что стояли в палатах, послужили материалом для баррикады, которой перекрыли вход в крыло со стороны главного здания. За нагромождением железных каркасов и деревянных рам укрылись двое чеченцев, готовых “тепло” встретить всех желающих получить в живот свинцовую пилюлю.

На втором этаже тоже обошлось без происшествий.

Зато на третьем… В эфире была тишина. Вернее, легкое потрескивание. На частоте, выделенной для оперативного обмена информацией, четверка не отвечала.

Шайтан! А ведь как хорошо все начиналось… Он был уже почти уверен в успехе.

Что же там, наверху, случилось?

Командир вознес страстную мольбу Аллаху: услышь, помоги, не дай рухнуть так тщательно продуманной и подготовленной операции. Все во славу Твою!

Видимо, связь с Аллахом сегодня была получше, чем с остальными бойцами группы — милосердный услышал и немедленно исполнил просьбу командира боевиков.

Чудо! — эфир вдруг ожил. Облегченно вздохнув, тот отрегулировал частоту и приблизил к уху динамик рации.

— ..не знаю, что здесь происходит, — услышал он непозволительно растерянный голос. — Думаю, троих мы уже потеряли. Я остался один на этаже, держусь пока в послеоперационной палате. Шантажирую их заложниками. На все воля Аллаха… — закончил боец уже безо всякого выражения.

Командир размышлял недолго:

— Всевышний с тобой! Держись, я посылаю к тебе еще троих. Отвлеки внимание неверных, а они зайдут с тыла.

Он тут же переключился на четверку, занявшую второй этаж:

— Рахиб, возьми двоих парней и разберитесь, что на третьем. Осторожно, ребята там вооружены. Трое сынов Аллаха уже погибли от рук неверных. Отомстите за них!

Панкрат не тратил времени на размышления. Вернее, мысли пронеслись в его мозгу настолько быстро, что это заняло всего лишь какие-то мгновения. Шанс у него еще оставался. Один-единственный, и его надо было использовать. Мизерный шанс. Надеяться можно было лишь на то, что чеченец не убьет его сразу же. Психология горцев — психология варваров, и Панкрат был почти уверен в том, что боевик сохранит ему жизнь. По крайней мере, не начнет стрелять сразу. Оставит жить, чтобы потом сполна насладиться мучениями неверного, прикончившего троих его товарищей.

Он расстегнул рукав куртки и вложил в него нетяжелое, но отлично сбалансированное метательное перо (отыскалось в кармане спецкостюма). Еще раз вдохнул и медленно выдохнул, нормализуя дыхание.

— Я иду! — крикнул он в ответ. — Только не стреляй в раненых!

Суворин вошел в палату, держа в левой руке “аргон”, а в правой пистолет. На лице чеченца, стоявшего у изголовья передвижной кровати, появилась довольная ухмылка. Улыбка подкреплялась стволом автомата, направленным точно в живот Суворину.

— Давай-давай, — поторопил его бандит. — Клади оружие, клади…

Панкрат усмехнулся, и его улыбка не предвещала чеченцу ничего хорошего.

— Кладу-кладу, — произнес он, присев, и опустил на пол пистолет, а рядом — “аргон”.

— Руки подними! — рявкнул вах, дернув стволом автомата вверх. — Ну, живо!

Чуть помедлив, Панкрат повиновался.

Последнее, что увидел в своей жизни чеченец, была бледная вспышка ножевого лезвия, вспоровшего воздух с резким свистом. Оно вошло ему точно в правый глаз, погрузилось вглубь на всю длину и поразило мозг.

Он даже не успел выстрелить. “Аргон” выпал из его рук и звякнул о кафель пола. Следом за своим оружием рухнул и сам чеченец, умерший еще до того, как его тело коснулось холодной белой плитки.

Панкрат шумно выдохнул сквозь зубы. Перевел взгляд на раненого, лежавшего у стены справа, и увидел, как округлились его глаза, остановившиеся на чем-то за спиной Суворина.

Тело среагировало быстрее разума. Годы войны и специальной подготовки превратили Панкрата в машину убийства, отлаженный боевой механизм, настроенный на выживание в любой, даже самой безнадежной ситуации. И несколько лет, прожитых на гражданке, в спокойной, мирной обстановке, не притупили эти его навыки.

Ничуть не притупили.

С силой толкнув ногой автомат, он тут же прыгнул за ним следом, в дальний угол палаты, где не было кроватей, а стоял лишь голый штатив для капельницы. Ушел в низкий кувырок, подхватил оружие на лету и, едва успев приземлиться, выстрелил, развернувшись в том направлении, где интуиция подсказала ему присутствие цели.

Автоматная очередь, ударившая от двери, проследовала за Панкратом, когда он в прыжке пересекал палату, и пропахала глубокую борозду в кафеле, засыпав помещение осколками. Стрелявший промахнулся, но возможности поправить прицел Суворин ему уже не оставил — его ответный выстрел расколол череп стоявшего в дверном проеме чеченца, словно гнилой арбуз, и серо-розовая масса забрызгала стены.

Суворин дал две короткие очереди по двери, отгоняя еще двоих, сунувшихся, было, в палату, и кинулся к раненым. Сейчас было не до нежностей, и сильным толчком он отправил обе передвижные кровати в тот угол, который находился в мертвой зоне — не простреливался через дверной проем. Кровати со звоном врезались в кирпич дальней стены, один из них — тот, что был в сознании — застонал сквозь зубы, но не произнес ни слова.

Дав для острастки еще одну очередь по двери, Панкрат сменил стреляный магазин, подобрал разбросанное по полу оружие и ретировался из зоны поражения, присоединившись к раненым. Не колеблясь, он вручил автомат убитого боевика тому из прооперированных, которому удалили правую кисть.

— Стрелять сможешь? — спросил коротко. Тот утвердительно кивнул, беря автомат левой рукой и взвешивая его.

— Вполне, — ответил он Панкрату. — Слушай, там, за окном, пожарная лестница, — он нервно облизнул пересохшие губы. — По стене идет карниз… Не знаю, можно ли по нему пройти к окну в коридоре.

Суворин кивнул:

— Я тебя понял. Держи тогда дверь, братишка, чтоб эти суки не прорвались.

Он старался придать своему голосу побольше уверенности, но чувствовал, что получается не слишком убедительно.

— Давай, мужик, — хмуро бросил однорукий. — Я уж как-нибудь.., с Божьей помощью. Ты мочи этих сук, вахов гребаных. Я продержусь.

Новости были неутешительные — чертов русский положил еще двоих бойцов и забаррикадировался в палате еще с несколькими солдатами — правда, ранеными и недавно прооперированными.

Командир нервно расхаживал по просторному помещению спортзала, не отнимая от уха динамик рации.

— Может, гранату туда — и всех к Аллаху? — предложил один из его подчиненных, блокировавших палату, в которой засел русский.

— Нет! — рявкнул командир. — Он мне нужен живым. Аллах не хочет быстрой смерти этого ублюдка бешеной волчицы. Пускайте газ, бросайте шоковые гранаты и входите. Тому, кто его обезоружит — сотня тысяч “зеленых”. Вперед!

Он отключил рацию.

Операция, так детально разработанная и просчитанная, рушилась, как карточный домик. Он не мог позволить ей провалиться — слишком много средств было затрачено на то, чтобы обучить группу и как следует снарядить. Слишком много надежд возлагалось на этот захват.

Командир повернулся к заложникам.

— Один из вас пойдет сейчас наружу и объяснит наши требования вашим командирам, — холодно произнес он. — Эти требования просты…

Он обвел сгрудившихся в центре зала людей тяжелым взглядом.

— Первое: освободить из заключения всех полевых командиров и солдат освободительной армии. Второе: вывести оккупационные войска из независимой республики Ичкерия.

Заметив на лице одного из раненых, узкоплечего паренька в очках, ироническую улыбку, командир тут же выхватил пистолет.

— Я говорю что-то смешное? — вкрадчиво спросил он, словно продавливая слова сквозь зубы.

Люди затихли, но паренек с внешностью студента-отличника улыбнулся еще шире, и это окончательно взбесило чеченца. Он вскинул пистолет и нажал курок. Выстрел, смягченный глушителем, прозвучал, словно хлопок крыльев взлетевшей в абсолютной тишине птицы. Паренек откинулся назад с аккуратным пулевым отверстием во лбу. Лицо его соседа забрызгало кровью. Кто-то закричал от ужаса. Кто-то рванулся было с места, но командир рявкнул:

— Сидеть! — и перевел ствол пистолета на женщину-врача. — Если кто-нибудь сдвинется, она будет следующей.

Он обвел притихших людей взглядом, в котором пылало откровенное безумие, но буквально через мгновение уже совершенно спокойным голосом произнес:

— Мне нужен доброволец. Пусть встанет тот, кто согласен пойти, — командир ухмыльнулся. — Уж он-то точно останется в живых.

Люди молчали. Никто не хотел покупать спасение только для себя.

— А-а, — протянул командир, — русское благородство… Стадо баранов. Вот вы кто! Будь на вашем месте люди моего народа, они бы уже давно бросились на врага. Потому что мы не боимся смерти, потому что с нами Аллах и Магомет, пророк его…

Глаза командира закатились вверх, и на темном лице ослепительно засверкали белки. Затем резко, без всякого перехода, он ткнул стволом пистолета в сторону одного из раненых.

— Ты пойдешь. Знаешь, что передать — я не буду повторяться.

Раненый, побледнев, отрицательно покачал головой.

Было видно, что это решение дается ему с трудом, но он пересилил себя, взяв верх над инстинктом самосохранения.

— Хорошо, — неожиданно легко согласился командир. — Тогда я тебя тоже убью. И так будет до тех пор, пока кто-нибудь умный не согласится.

Услышав это, самый старший из раненых, мужчина со шрамом через весь лоб, до сих пор сидевший молча, негромко проронил, почти не разжимая губ:

— Иди, сынок… Передай эту чушь нашим. И скажи, чтобы побыстрее выбили отсюда этих, — он презрительно скривил губы, — бойцов за независимость.

Поколебавшись, парень неуверенно поднялся. Никто не произнес ни слова.

Командир улыбнулся.

— Молодец. Слушаешь старших. Но слушать надо не все, — он зло покосился в сторону мужчины со шрамом. — Передай также своим, что это крыло здания заминировано. И если они попытаются освободить заложников, не выполнив наши требования, мы взорвем здесь все. Во славу Аллаха.

Он вздохнул с притворным сожалением и закончил:

— Ступай, собачий выкормыш.

Командир четырнадцатого поста, располагавшегося к госпиталю ближе всех прочих, выслал своих бойцов сразу же, как только услышал взрыв бэтээра. Одновременно он вызвал командующего.

Цепная реакция была запущена. В район госпиталя начали стремительно стягиваться войска.

Человек в штатском, выбравшийся из прилетевшего через каких-то пятнадцать минут вертолета, отвел в сторону одного из тех, кому удалось выжить под выстрелами снайпера, и попытался выяснить у него, что же произошло в госпитале. Потратив на беседу с солдатом около трех минут, он оставил его в покое, явно не удовлетворенный его скудными ответами.

С прибытием командующего ситуация несколько оживилась. К этому времени аналитики уже просчитали возможные варианты проникновения боевиков в здание и дальнейший ход развития событий; несколько групп спецназа, подготовленных к ведению боевых действий внутри города, отправились на поиск и ликвидацию поддерживавшего боевиков снайпера (или снайперов, что было вполне возможно).

Все ждали, что будет дальше.

Двери и окна госпиталя постоянно держали под прицелом рассредоточившиеся вокруг здания стрелки. Но боевики вели себя грамотно и на виду не мелькали, предпочитая отсиживаться, по-видимому, в спортзале, куда невозможно было заглянуть из-за стеклоблоков, которыми были заложены оконные проемы.

Над оцепленным сектором барражировал вертолет, с которого наблюдатели непрерывно докладывали обстановку. Впрочем, докладывали они в течение последнего получаса практически одно и то же: выстрелов внутри больше не было слышно, как не было заметно и какого-либо движения в окнах палат и кабинетов.

Чужой снайпер (или снайперы) больше не проявлял себя. Видимо, свою задачу в качестве огневой поддержки на первом этапе операции он выполнил и убрался восвояси, чтобы избежать обнаружения группами спецназа, рыскавшего теперь по чердакам и подъездам.

Во всяком случае, надежды на поимку снайпера было мало. И в то же время, пока он не был ликвидирован, оставалась постоянная угроза удара в спину, удерживавшая командующего от приказа немедленно атаковать здание. Этого приказа с нетерпением ожидало специальное антитеррористическое подразделение “Оса”, готовое в любую минуту начать развертывание.

Впрочем, все справедливо полагали, что сначала следует дождаться того момента, когда боевики предъявят свои требования. По крайней мере того требовала классическая схема проведения операций антитеррора: бандиты требуют, власти прикидываются, что требования эти выполняют, а спецназ в это время работает.

Пока что вахи не ответили ни на одно из обращений, выкрикнутых в мегафон офицерами штаба. О том, что происходило внутри здания, можно было только гадать. И люди мучились догадками, предполагая все, что угодно, но никто не высказывал свои мысли вслух. Кроме, разумеется, аналитиков, которым это было по должности положено. От боевиков ожидали хоть каких-нибудь действий. И, наконец, дождались.

Один из наблюдателей передал, что открылась дверь служебного входа в спортзал, выходившая прямо во двор школы, где до сих пор ржавели остовы турников и зарастали сорняками оспины на футбольном поле, оставленные снарядами.

В проеме появился молодой парень в больничной пижаме, поддерживавший на весу раненую правую руку в повязке, пропитавшейся кровью. Пошатываясь, он неуверенно спустился по невысоким ступеням и медленно пошел через двор, с трудом переставляя ноги в больничных шлепанцах по холодной осенней грязи. Со стороны казалось, что он идет, куда глаза глядят. За каждым его шагом напряженно следили сотни внимательных глаз. Замерли, не дрожа, на спусковых скобах пальцы снайперов. Молчал, приникнув к биноклю, командующий, который словно превратился в неподвижное изваяние.

Парень благополучно пересек двор, и тут силы оставили его. Он качнулся, заваливаясь на бок, но к нему уже бежали люди в белых халатах, на ходу разворачивая носилки. Ему не дали упасть, подхватили под руки, заботливо уложили на носилки, которые тут же подняли и понесли в сторону кареты “скорой помощи” дюжие санитары.

Командующий не торопил врачей, делавших раненому новую перевязку. Они и так действовали настолько быстро, насколько это было возможно. Потом, когда помощь была оказана, он поднялся в кабину машины с красным крестом на борту и пробыл внутри несколько минут.

Когда командующий вышел, морщины на его лице обозначились гораздо глубже, чем обычно, а под скулами начали перекатываться желваки, выдавая его напряженное состояние. Собрав офицеров и командиров спецгрупп, он пересказал им информацию, которую сообщил ему раненый, и напоследок добавил, уже от себя:

— Мы можем быть на девяносто процентов уверены, что в здании кто-то еще обороняется. Среди заложников были понимавшие чеченский язык, на котором командир группы террористов отдавал приказы своим подчиненным, и они слышали, как тот приказывал своим бандитам побыстрее подавить это неожиданное сопротивление. Насколько мы можем судить со слов раненого, эти люди защищаются довольно успешно. Им это удавалось до того самого момента, как террористы решили послать к нам заложника.

После небольшой паузы заговорил командир “Осы”. Он был немногословен:

— Эта информация усложняет задачу. Но мы справимся.

Командующий кивнул. Он и сам часто говорил то же самое по телефону, беседуя с президентом или людьми из его ближайшего окружения. Пока же справляться получалось не очень.

Панкрат посмотрел вниз.

Третий этаж — не высоко. Он, конечно же, насмерть не разобьется, если что. Но подвернуть ногу, например, может запросто.

Выбираясь в окно, он слышал неясное бормотание и возгласы в коридоре. Видимо, боевики по рации докладывали своему командиру о сложившейся обстановке. Не вслушиваясь — на это не было времени, — он перешагнул через подоконник и повис на пожарной лестнице. Карниз здесь действительно был. Хороший, добротный карниз приблизительно в полтора кирпича. Идти по такому — одно удовольствие. Но вот беда: он заканчивался на расстоянии одного метра от окна, выходящего в торец коридора.

Надо прыгать… Другого выхода нет. Удержаться на скользком от осевшей на него росы подоконнике, затем каким-то образом пробраться через окно вовнутрь… И не попасть при этом под пули. Короче, дело невозможное.

— Чего я не Бэтмэн, чего не летаю… — невесело проговорил Суворин, балансируя на карнизе рядом с окном.

Конечно, упражнение с гимнастической точки зрения несложное. Если только не выполнять его в боевых условиях.

В этот момент размышления Суворина прервал громкий хлопок — по всей видимости, внутрь послеоперационной палаты боевики швырнули газовую гранату.

Чуть присев (насколько это было возможно), Панкрат оттолкнулся от карниза и уцепился обеими руками за подоконник. Ногти впились в дерево, пробив слой краски, подоконник предательски подался вниз, но все-таки выдержал. Хорошо, что не жестяной, а деревянный.

В коридоре затрещали выстрелы. Напрягая мышцы до грани разрыва, Панкрат сделал классический выход на две руки и прошиб стекло головой.

Лоб ожгло ледяной болью, но Суворин не обратил на это никакого внимания. Им овладела жажда боя, которая на время притупила иные ощущения.

Сухо щелкнули пистолетные выстрелы — как резкие удары бича. Что-то с силой толкнуло Панкрата в плечо, разворачивая его назад и влево, но он уже выхватил пистолет и выстрелил с пола, почти не целясь.

Тот из боевиков, который стрелял в него, был почти не виден в клубах заполнившего коридор серого газа, но Суворин не промахнулся — в который раз сказались годы тренировок. Пуля нашла свою цель, и чеченца швырнуло наземь с раздробленным горлом.

Второй был уже в палате — там гремели выстрелы. Секундой позже, однако, он вывалился из двери, дергаясь, словно марионетка, кукловод которой внезапно сошел с ума. Раненый, которому Панкрат, уходя, оставил оружие, встретил бандита огнем из “аргона”. Буквально изрешеченный пулями, чеченец рухнул к ногам Суворина уже бездыханным.

Командующий взял рацию из рук подбежавшего офицера. Приложил к уху динамик, в котором звучал хриплый взволнованный голос наблюдателя, следившего за госпиталем с вертолета:

— ..точно видели одного. Сколько еще обороняющихся, не знаем. Но они пока, похоже, держатся неплохо. Бой идет на третьем этаже.., в правом конце сквозного коридора.

— Продолжайте наблюдение, — коротко бросил командующий, когда голос в динамике умолк.

Повернувшись к командиру “Осы”, он приказал:

— Начинайте.

Командир боевиков в ярости заскрипел зубами. Черт побери, что же там, наверху, происходит? Словно там засел и не один человек вовсе, а целый отряд десантников. Он потерял уже семерых бойцов, так до сих пор и не получив ответа на свои требования. Он видел плохо скрываемую радость в глазах заложников, которые будто и не думают о своей смерти, будто и не дорожат своими жалкими жизнями. Его бойцы все чаще украдкой обмениваются косыми взглядами, а лица все больше и больше мрачнеют.

Командир принял решение. Пусть тот русский супермен, что засел наверху, делает что хочет — он не станет распылять силы. В зал ему все равно не прорваться, а ведь здесь — гарант выполнения всех его требований — заложники. А чтобы поторопить русских, он начнет убивать по одному заложнику каждые полчаса.

Повернувшись к сидевшим на полу людям, он остановил свой взгляд на сухощавом брюнете лет тридцати с перебинтованной головой.

— Встать! — рявкнул чеченец, ткнув в его сторону стволом пистолета. — На выход, живо!

Он удовлетворенно отметил, как побледнели лица этих людей, пытавшихся сейчас понять, что именно он задумал.

Мужчина медленно поднялся и шагнул в направлении двери.

— Ахмад, проводи его, — жестко приказал командир одному из боевиков по-чеченски. — Пристрелишь на пороге и вышвырнешь во двор.

За его спиной в ужас охнула женщина. Командир быстро обернулся.

— Знаешь наш язык? — прищурившись, спросил он. — Похвально. Переведи остальным…

Панкрат поправил повязку. С помощью однорукого он смог наложить ее на удивление прилично. Может быть, немного туговато, но ничего. Главное, чтобы рука не затекла. Пуля, к счастью, прошла навылет, и рана не слишком болела. Если не шевелить рукой, конечно.

Раненый негромко спросил его — без особой, впрочем, настойчивости:

— А ты откуда здесь такой взялся? Из какой части? Врать Суворину не хотелось, и он решил ответить на вопрос правдиво.

— С гражданки я. К невесте приехал… И только тут осознал, что в горячке боя позабыл о самом главном — о том, что в этом же крыле, скорее всего, сейчас находится его Ирина. Если она еще жива.

Раненый принял его внезапную бледность за признак слабости после потери крови и проговорил сочувственно:

— Да, братишка, здорово тебе досталось… Панкрат, не слыша его, поднялся, взял автомат и направился к выходу из палаты. Переступил через остатки двери, сорванной с петель, и исчез в дверном проеме.

— Удачи! — крикнул ему вслед раненый.

Перед тем, однако, как покинуть третий этаж и спуститься вниз, Панкрат еще раз зашел в кабинет старшей медсестры. И правильно сделал, иначе девушка, которую он заставил спрятаться в шкафу, просидела бы там до второго пришествия. Он с порога крикнул:

— Не пугайся, свои!

Подошел, отворил дверцу и вытащил медсестру наружу — маленькое заплаканное существо, сидевшее в позе эмбриона, едва ли не пряча голову между колен. Вся смелость покинула ее окончательно и бесповоротно.

— Там тебя пациенты ждут, — с наигранной бодростью в голосе сообщил ей Панкрат.

Девушка подняла на него удивленный взгляд.

— В послеоперационной, — уточнил он. — Ты посиди с ними пока… Да, не знаешь, где Ирина Петровна может быть?

Медсестра всхлипнула.

— Ирина Петровна к Артуру пошла, — чуть слышно произнесла она. — Это здесь, на первом этаже, — и спросила безо всякого перехода. — А вы ее жених?

Панкрат почувствовал вдруг, что краснеет.

— Да, наверное, — как-то смешавшись, ответил он. — Шустрика ты в палату, а то раненые, знаешь, как без женского общества скучают? У них процесс выздоровления останавливается от этого.

И он легонько подтолкнул ее в спину.

Суворин спускался по лестнице, ничуть не заботясь об осторожности. Это было так называемое состояние берсеркера, когда боец ощущает в себе огромный прилив сил и полагает, что является неуязвимым для вражеского оружия.

Что ж, если долго тренироваться, можно и не такого достичь.

В правой руке Панкрат сжимал “аргон”, левая плетью висела вдоль тела. Ею он старался не шевелить, берег на самый крайний случай. За поясом слева торчала рукоять пистолета, которую при надобности он мог вытащить и одной рукой. На это сил хватит. Пока.

На лестничной клетке между вторым и первым этажами лежали в лужах крови тела застреленных охранников. Подумав, Панкрат остановился и поднял автомат одного из них — удобный тупорылый “клин” с укороченным стволом.

— Тебе он больше не понадобится, брат, — прошептал он, вешая автомат на плечо. — А мне еще пригодится.

Спустившись на первый этаж, он, не колеблясь, повернул ручку двери и вышел в коридор, в одном конце которого находилась дверь в спортзал, а в другом — баррикада, устроенная боевиками. Он убил их двумя выстрелами в затылок. Эхо выстрелов заметалось между стен, и в его отголосках практически растворился негромкий скрип открывшейся двери спортзала.

Панкрат молнией метнулся к нише, в которой когда-то стояли ведра и швабры технического персонала. Краем глаза он успел заметить, что из двери вышли двое: русский раненый и чеченец, державший у его виска пистолет. Когда они поравнялись с нишей, в которой затаился Суворин, он сделал шаг вперед и выстрелом из пистолета разнес череп боевику.

Русский, сухощавый брюнет с перевязанной головой, даже не вздрогнул. Обернулся, увидел Панкрата, усмехнулся как-то непонятно и тут же поднял оружие упавшего.

— Они в спортзале, — негромко произнес он. — Все, кто остался жив.

Суворину понравился столь быстрый переход к делу.

— Сколько человек в зале? — осведомился он, окидывая заложника оценивающим взглядом. — Боевиков, я имею в виду.

Парень, судя по всему, имел железные нервы — пуля Панкрата прошла в каком-то сантиметре от него, а он и ухом не повел. Такой не подведет. Для того, что собирался сделать Панкрат, нужны были именно железные нервы. Сильные и прочные, как канаты.

— Четверо, — ответил на его вопрос парень, в свою очередь изучающе рассматривая Суворина.

— Где заложники?

— В центре зала, — быстро ответил раненый. — Все сидят, так что уровень стрельбы — выше пояса. Суворин раздвинул губы в улыбке.

— Спасибо за объяснение, — и, посмотрев на лежащего, предложил. — Возьми еще и пистолет. Придется с двух рук стрелять.

Теперь настал черед раненого улыбаться. Одними губами — глаза оставались холодными.

Со стороны можно было подумать, что эти двое ведут милую светскую беседу, а не готовятся убивать.

Парень не последовал совету Панкрата; вместо этого он протянул руку и попросил:

— Лучше уступи мне “клин”. Я нашей технике больше доверяю.

Пожав плечами, Суворин передал ему оружие убитого охранника.

— Ну что? — хладнокровно спросил он, взвесив автомат в руке. — Пошли?

Панкрат кивнул.

Подойдя к двери спортзала, они встали по обе стороны.

— Открывай, — шепнул парню Суворин. — И сразу — за мной.

Парень рывком распахнул дверь. Панкрат змеей скользнул внутрь и вправо, освобождая ему дорогу.

Такого поворота дел боевики совершенно не ожидали. Двое из них стояли у окон спортзала, вполоборота к заложникам, и Суворин, действовавший сейчас с быстротой компьютера, тут же исключил их из своей зоны огня. Очередью из “аргона” он скосил того, кто был ближе всего — здоровенного детину, почти успевшего вскинуть автомат. Получив чуть пониже груди свинцовый подарок, боевик отлетел назад и повалился на пол. Второй успел выстрелить дважды, но Панкрат уже прыгнул, распластываясь в воздухе, словно кошка. В его левой руке был вытащенный из-за пояса пистолет и, прежде чем чеченец успел в третий раз нажать на курок, пуля, вылетевшая из оружия Суворина, угодила ему аккурат между глаз. Чеченец упал навзничь. Панкрат приземлился и, перекатившись в падении через его труп, встал на одно колено, мгновенно окинув взглядом спортзал и оценив ситуацию.

Его случайный напарник не подкачал. Ворвавшись в зал долей мгновения позже, он в течение одной секунды поразил обе цели, оставленные ему Панкратом — так, словно действовал на заурядной тренировке по пулевой стрельбе.

Суворин опустил оружие. Пистолет вдруг стал невыносимо тяжелым, а в раненой руке словно проснулась боль, сжав плечо раскаленными тисками. Он выронил пистолет, глухо ударившийся о деревянный пол, и обвел усталым взглядом заложников. Среди изможденных и отчаявшихся лиц людей, еще не успевших до конца поверить в собственное спасение, он искал лишь одно лицо.

Нашел.

— Панкрат?! — словно не узнавая, воскликнула Ирина, когда их глаза встретились.

И опять, уже громче, с невысказанной тревогой и заботой в голосе:

— Панкрат!

Она бросилась к нему, и это словно послужило сигналом для остальных. Люди вскочили, кто смеясь, кто плача от радости, размахивая руками. Они кинулись к своим спасителям, не сдерживая более эмоций.

Ирина властным жестом отогнала всех от Суворина и склонилась над ним, приговаривая:

— Господи, милый мой, ты жив, о Господи… Врач тут же взял в ней верх, и она принялась проверять его неумелые повязки, нахмурившись и поправляя ей одной видимые огрехи.

— Ну точно, сам накладывал… — она слабо улыбнулась, а по щекам текли слезы. — Сам, вижу, что сам, не отнекивайся…

Панкрат не перечил. Единственное, чего он сейчас хотел — это целиком отдаться во власть ее нежных, исцеляющих рук, не чувствовать ничего, кроме их ласковых легких прикосновений, не видеть ничего, кроме ее глаз, блестящих от слез радости и избавления…

Командующий, укрывшись за корпусами бэтээров, которые выстроились клином, острием упиравшимся во двор госпиталя, говорил в мегафон:

— ..Мы рассмотрели ваши требования. Их решено удовлетворить. Подождите совсем немного: освободить всех заключенных не так уж просто. А пока мы просим вас сохранять спокойствие и вести себя благоразумно…

Его голос эхом отражался от стен домов, выщербленных пулями и осколками снарядов и бомб. Редкие птицы, пугаясь громовых раскатов усиленного мегафоном начальственного голоса, взлетали в небо с голых крыш, испуганно хлопая крыльями.

Спецназовцы из “Осы” уже поднялись в небо над госпиталем на собственном, принадлежавшем их подразделению вертолете. Сейчас они готовились десантироваться на крышу здания. Все предстояло рассчитать очень точно — высадка должна была произойти вне поля зрения боевиков. И, хотя на крышах не было их наблюдателей, командующий потребовал максимальной осторожности. Поэтому пилот просто творил чудеса, маневрируя в жестко заданной зоне так, чтобы даже внезапный порыв ветра не смог вынести спецназовцев, спускавшихся на тонких сверхпрочных канатах, за ее пределы — туда, где их могли увидеть боевики.

Командующий время от времени посматривал в сторону толпы в полосатых больничных пижамах, сгрудившейся слева от клина бэтээров. Это были легко раненые из числа пациентов госпиталя, немедленно эвакуированных после того, как выпущенный боевиками заложник рассказал об их намерении взорвать все крыло.

На лицах этих людей читалась широкая гамма чувств — от праведного гнева до смертельной усталости. Иногда кто-нибудь из раненых бросал короткий взгляд в сторону командующего, и тот почему-то чувствовал себя предателем. Командующий знал, что жертвы среди заложников будут. Они неизбежны. Он уже предчувствовал, помимо всего прочего, каких трудов будет стоить заткнуть глотки распоясавшимся нынче журналистам. Редкая операция подобного рода обходилась без жертв, и с этим ничего нельзя было поделать. Вот только никто не желал этого понимать.

Он снова поднял мегафон, в который раз уже собираясь повторно обратиться к боевикам с увещевательной речью, составленной психологами-аналитиками. Но эта попытка была тут же прервана звуками выстрелов, донесшихся со стороны госпиталя. Командующий опустил было микрофон, но стрельба тут же прекратилась. Воцарилась полная тишина — все боялись заговорить первыми.

Командующий поднес к губами рацию. Он не смог бы объяснить, обратись к нему кто-нибудь с вопросом “Что вами двигало в этот момент?"

Рация работала на частоте “Осы”, и командующий проговорил, сам сомневаясь в собственных словах:

— Остановите операцию.

Не прошло и пяти минут, как из настежь распахнувшейся задней двери начали выходить измученные, бледные люди с радостными улыбками на лицах, по которым текли неудержимые слезы — и у мужчин, и у женщин.

Они спускались по ступенькам, поддерживая друг друга. Боль тупо пульсировала в простреленной руке, но Панкрату казалось, что рана эта — не в его теле, а где-то невообразимо далеко, на самом краю мира. Мира, в котором они с Ириной пойдут рука об руку.

Она шла, обняв его и поддерживая, словно боялась того, что он вот-вот упадет. Или, того хуже, исчезнет и больше никогда не появится в ее жизни. Свободной рукой она вытирала слезы, без остановки текущие по ее щекам, и изредка касалась его небритой скулы, на которой подсыхали тоненькие струйки крови, вытекшей из-под повязки.

— Сейчас, любимый, — шептала она. — Сейчас тебя посмотрят врачи. Ой, да что ж это я говорю… Я сама тебя сейчас посмотрю, промою раны, перевяжу. Ты же так и не научился повязки накладывать…

Он улыбался ее словам, чуть-чуть поднимая уголки губ, и уже не так беспросветны были его мысли о будущем, душу переполняло сознание сегодняшнего счастья, не оставляя места для размышлений о туманных перспективах.

Выстрел сухо треснул в тишине догоравшего дня.

Эхо стальным горохом раскатилось по крышам, в очередной раз спугнув суматошных галок. Словно где-то высоко в небе переломилась большая, толстая ветка.

Панкрату показалось, что Ирина просто споткнулась. Еще какое-то мгновение его сознание судорожно цеплялось за эту спасительную возможность — споткнулась, с кем не бывает… Он подхватил ее здоровой рукой за талию, и раненая левая рванулась сама собой, чтобы стиснуть плечо падавшей женщины.

Невидящими глазами он смотрел на красное пятно, стремительно расплывавшееся по белой ткани ее халата на левой стороне груди. Ее губы что-то шептали. Беззвучно, совсем не слышно.

Он закричал.

Все, кто при звуке выстрела упал или присел, обхватив голову руками, обернулись, услышав этот жуткий, полный боли и отчаяния полустон-полукрик.

В следующее мгновение Панкрат, до боли стиснув зубы, задавил рвущийся наружу вопль и, подхватив обмякшее тело Ирины, бросился к бэтээрам, за которыми — только бы успеть, Господи! — виднелась карета “скорой помощи”.

Только бы успеть…

Он знал, что не успевает.

Парень с холодными глазами и стальными нервами бросился к нему, чтобы помочь, но Суворин оттолкнул его одним лишь взглядом.

Бэтээры разворачивались, давая ему дорогу.

Ломая клин, они пропускали Панкрата внутрь, к уже бежавшим навстречу ему врачам.

С крыши госпиталя на бегущего человека смотрели спецназовцы “Осы”, молча кусая губы и сжимая в руках так и не понадобившееся оружие.

Он бережно опустил Ирину на заранее подготовленные носилки.

— Потерпи… — Панкрат упал на колени во вспаханную колесами бронетранспортеров жижу. — Только потерпи… Потерпи…

Его подняли с колен и отвели в сторону. Носилки, не медля ни мгновения, внесли в передвижную операционную.

Парень, с которым Суворин освобождал заложников, подошел к командующему и что-то негромко говорил, показывая на него, застывшего рядом с машиной врачей, сгорбленного от горя. По нему скользили восхищенные и сочувствующие взгляды десятков людей, но он всего этого не видел и не чувствовал. Панкрат молился. Бессвязно, нарушая все каноны, но страстно, всей своей кровоточившей душой обращаясь к Господу. Он просил Бога об одном только — оставить жизнь его единственной, его любимой.

Возьми мою жизнь, Господи, если тебе так нужна чья-нибудь жизнь.

Возьми мою…

Возьми…

Хлопнули двери операционной машины, и врач, вышедший изнутри, опустил глаза.

Слова были ни к чему.

— Нет! — заорал Панкрат, бросаясь к нему. — Чертовы костоломы! Вам бы кобыл лечить…

Он замахнулся, но парень с холодными глазами, неизвестно как оказавшийся рядом, перехватил его руку и крепко сжал. Словно железными клещами.

— Остановись, — четко проговорил он и, не дрогнув, встретил обезумевший взгляд Панкрата. — Ей не помочь. Врачи не виноваты, ты знаешь это.

Мир вокруг внезапно потерял резкость и качнулся из стороны в сторону. Парень подхватил падающего Панкрата и крикнул врачу:

— Быстрее! Он потерял много крови…

Они стояли возле массивного, приземистого военного джипа. Командующий и парень с холодными глазами. Генерал армии и капитан Службы. Командующий внимательно слушал рассказ капитана, не отрываясь от созерцания пузырей, лопающихся в быстро увеличивающейся луже. Когда же он поднял наконец глаза, то встретил ничего не выражающий взгляд эсбиста. “Прямо как змея”, — подумал командующий, вспомнив кобр, в изобилии водившихся в афганских степях.

— Только что получена оперативная информация на этого человека, — словно нехотя произнес он. — Панкрат Суворин, находится в розыске по подозрению в тройном убийстве… Что вы на это скажете, капитан?

Тот выразил пожатием плеч свое вежливое удивление.

— В самом деле? — переспросил с совершенно невинным выражением лица.

Переспросил таким тоном, что командующий сразу же понял — эту информацию эсбист получил по каналам Службы гораздо раньше. И когда только успел?

Капитан выдержал паузу под испытующим взглядом командующего. Затем проговорил, позволив себе нахмуриться:

— То, что происходит на гражданке, меня не касается. Группа потеряла одного человека, и я хотел бы, чтобы Суворин занял вакантное место.

«Господи, — подумал генерал. — Да если бы это от меня хоть как-то зависело…»

Командующий едва заметно поморщился. Да, он был кадровым офицером, и в Афгане понюхал пороху, и в Карабахе, но та легкость, с которой люди из Службы говорили о смерти своих сотрудников, даже у него вызывала какой-то инстинктивный протест. Он был уверен в том, что, погибни Суворин во время очередной операции, капитан скажет о его гибели точно так же:

"Место вакантно”.

Командующий вздохнул.

— Хорошо, мое согласие вы, считайте, уже получили… Теперь получите согласие Суворина, капитан.

Его собеседник раздвинул губы в улыбке, резко контрастировавшей с ледяными глазами.

— Единственное, что будет теперь руководить этим человеком — это желание отомстить за смерть своей.., невесты, — медленно произнес он. — Разрешите идти, товарищ генерал?

Командующий устало кивнул.

Глава 6

Дни шли, словно в тумане. Он угадывал их смену по тому, как темнело и светлело за окном палаты, в которую его положили. Палата была отдельной. Панкрату еще не доводилось лежать в таких. Она вся сияла чистотой, а в каждом углу стояли большие кадки с цветами, аромат которых освежал воздух.

Впрочем, на воздух Суворину было плевать. Как и на все остальное.

Иногда, конечно же, он позволял себе на мгновение задуматься над тем, почему это вокруг него так суетятся врачи, а молоденькие сестры три раза в день колют в простреленное плечо какую-то дрянь, от которой боль растворяется в мышцах, как сахар в чае. Почему каждые три дня его отвозят в операционную, почему кормят, как на убой, ежедневно заставляя съедать огромную вазу фруктов и выпивать по литру сока без консервантов и прочих примесей. Еще много “почему” приходило на ум Панкрату. Но обо всех этих странностях он тут же забывал, едва только вспоминал, почему оказался в этих стенах.

Ирина приходила к нему во снах. Женщина, которую он обрел после долгой разлуки всего на каких-то несколько часов — и тут же потерял навсегда. Он жил прошлым, тысячу раз в день переживая заново каждую секунду того времени, которое они провели вместе. Эти воспоминания были единственным смыслом его существования.

Медсестры озабоченно проверяли показания приборов, стеллажи которых занимали едва ли не целую стену за изголовьем его кровати. Оставаясь в одном лишь нижнем белье под тонкой тканью халатиков, они позволяли их полам загибаться так, чтобы хорошо были видны их стройные ноги, но Панкрат никак не реагировал на заигрывания медперсонала. Он просто не замечал двигавшихся вокруг людей.

Так продолжалось около двух с половиной недель. Он просыпался, чтобы вспоминать Ирину, и засыпал, чтобы снова видеть ее во сне.

А потом в его палате появился парень с холодными глазами и стальными нервами.

Панкрат не сразу узнал его. Повязки на голове уже не было, и рваный звездообразный шрам был прикрыт падавшей на лоб прядью черных волос.

— Добрый день, Панкрат, — поздоровался он. — Доктор разрешил мне навестить вас. Можно, я присяду?

Суворин пожал плечами:

— А если я не разрешу?

Парень усмехнулся, придвинул к себе удобный стул на колесиках и сел.

— Мы ведь с вами так и не познакомились, — начал он.

— Почему же… — перебил его Панкрат. — Вот вы, судя по всему, меня уже знаете.

Его посетитель согласно кивнул, в очередной раз не сдержав усмешки.

— Да, кое-какой информацией я располагаю, не стану скрывать. Но, так как вы меня еще не знаете, первым делом разрешите представиться: Алексеев Сергей, капитан внутренних войск…

Его церемонность начала понемногу раздражать Панкрата.

— Вы из Службы? — прямиком спросил он. — Не стесняйтесь признать очевидное.

Парень бросил на него сдержанный оценивающий взгляд:

— С вами приятно иметь дело.

Панкрат поморщился, словно от легкой зубной боли.

— Мы вроде как уже были на “ты”, — напомнил он. — Там, в госпитале. Может, без этого официоза, а?

— Признаться, я и сам все эти вокруг да около не люблю, — тут же согласился его посетитель. — Да, я неспроста к тебе пришел. Мне нужна твоя, — он сделал ударение на последнем слове, — помощь.

Суворин недоуменно приподнял брови.

— Интересно, — безо всякого интереса в голосе произнес он. — Какую помощь может тебе оказать раненый, которому еще в койке валяться минимум две недели?

Его собеседник широко улыбнулся:

— Ну, тут ты ошибаешься на все сто. Рана твоя уже зажила, если доктор не врет, и выписывают тебя завтра.

Теперь Панкрат удивился по-настоящему:

— То есть как это зажила? Чем меня здесь лечили?

— Есть разные средства, — уклончиво ответил Алексеев. — Стимуляторы роста мышечной ткани, нутрицевтики и тому подобное… Честно говоря, я в этом сам слабо разбираюсь, — он помедлил, потом без обиняков предложил. — Давай к делу, ладно?

— Валяй, — милостиво разрешил Панкрат, откидываясь на подушку.

— Я буду краток, — четко произнес капитан. — Тебе предлагается войти в состав элитного спецподразделения, основная задача которого — проведение превентивных и диверсионных операций в тылу бандформирований.

Он помолчал, пожевал губами с каким-то рассеянным видом. Потом поднял глаза на Панкрата, увлеченно рассматривавшего потолок.

— Вот, собственно, и все.

— А если я не соглашусь? — быстро спросил Суворин, устало прикрывая глаза. Алексеев ответил не сразу.

— Твоя воля, — произнес он наконец, безучастно пожимая плечами. — Беда только в том, что про тебя здесь уже слишком много знают. Едва ли тебе будет приятно возвращаться на гражданку в наручниках.

Панкрат лежал, не двигаясь. Потом открыл глаза и проговорил, глядя в потолок:

— Да, выбор у меня небогатый…

— Я рад, что ты это понимаешь. Но не думаю, что ты согласишься на мое предложение только по этой причине. Люди, работающие только за страх, нам не нужны.

Суворин повернул голову в его сторону. Сергей был абсолютно спокоен, и взгляд его рассеянно блуждал в пространстве где-то на уровне потолка.

— Предполагается, что я должен работать за совесть, потому что у меня убили… — он не смог договорить — в горле встал ком.

Капитан ничего не ответил. Поднялся, оправил накинутый поверх гражданской одежды халат.

— У тебя сутки на размышление, — произнес он совершенно буднично, как будто речь шла о том, чтобы пойти сегодня вечером на пиво. — Завтра тебя выписывают… Если мое предложение покажется тебе интересным, поведу знакомиться с группой. А пока что — всего доброго, Панкрат.

Он вышел почти бесшумно, аккуратно притворив за собой дверь.

Визит эсбиста не оставил Суворина равнодушным. Предложение капитана вырвало его из объятий убаюкивающего, сомнамбулического мира, сотканного из светлых воспоминаний и тоски, и вернуло в реальность. Вернуло в мир, сотрясаемый войной, от которой он хотел бежать в счастливое, такое недавнее прошлое. Чувства, умершие в нем со смертью Ирины, внезапно ожили вновь и обрели новую силу. Они вытеснили прочь из души апатию и наркотическое спокойствие.

Он не спал всю ночь. Перед его мысленным взором бесконечной вереницей снова и снова проходили все те, кого он потерял в Чечне. Боевые друзья, с которыми он успел сблизиться в те тяжелые дни — терять их было невыносимо, до безумия тяжело. Просто случайные люди, незнакомые ему совершенно, свидетелем гибели которых ему довелось стать волей судьбы.

Жажда мести волной поднималась в груди. Воспоминание о недавней утрате только распаляло эту жажду еще больше, еще сильнее. Он не хотел убивать ради убийства. Как ни крути, а убийцей он не стал, умудрившись преодолеть искушение правом на убийство, и остался всего лишь солдатом. Чужая смерть не сделалась для него наркотиком, от которого долго и мучительно отвыкают на гражданке те, кому довелось узнать, что такое война.

И отвыкают не все.

Панкрат понимал, что другого пути нет. Чтобы не стало еще больше тех, кто так и не дождется своих любимых, чтобы не стало еще больше материнских слез, пролитых по не вернувшимся с войны сыновьям. Он должен пойти. Пойти — и покарать. Делать то, что он умеет делать лучше многих других. Делать это во имя всего того светлого и хорошего в жизни, что отнимает у человека война. Отнимает, чаще всего, навсегда.

На следующее утро, когда Алексеев встретил его на пороге госпиталя, Панкрат молча протянул ему руку.

Их оказалось семеро. И Панкрат их уже знал. Это были те самые парни, которые летели с ним в одном самолете сюда, в Гудермес. Спортивные, подтянутые, уверенные в себе ребята, они встретили его оценивающими, а некоторые — и весьма скептическими взглядами.

Алексеев представил его “охотникам за головами”, как называли среди военных бойцов превентивных подразделений.

— Прошу любить и жаловать, — улыбаясь, как обычно, одними губами, произнес он. — Введите Панкрата в курс дела и объясните детали предстоящей операции. Не забывайте, — этот человек воевал здесь тогда, когда вы еще какать без посторонней помощи не умели…

— Драматизируешь, капитан, — довольно фамильярно прогудел могучим басом один из “охотников”, атлетически сложенный здоровяк, пускавший зайчики наголо бритой макушкой. — Я в то время уже девок за титьки щупал.

Некоторые из бойцов — те, что помоложе, загоготали, словно кони. Алексеев же на эту реплику никак не прореагировал и молча вышел из зала, в котором собралась группа. Когда-то в этом здании располагался клуб культуры и отдыха одного из крупных заводов, теперь лежавшего в руинах. Снаряжения и спортивного инвентаря в гимнастическом зале клуба почти не осталось, зато свободного места было сколько угодно.

Окинув взглядом сгрудившихся перед ним людей, Панкрат попытался изобразить располагающую улыбку, но это не возымело надлежащего действия. Лысый здоровяк, словно не замечая присутствия Суворина, обратился к одному из своих товарищей, узкоплечему брюнету в очках:

— Слышь, Чудик, это что, тот самый герой, который вместе с Алексеевым госпиталь от вахов почистил?

Панкрат едва сдержался, чтобы без лишних слов не врезать здоровяку по физиономии.

— Да нет, — меланхолично ответил тот, кого назвали Чудиком. — Ты, Окорок, опять все путаешь. Это тот чувак, вместе с которым Алексеев немного пострелял по чеченам. Насколько мне известно, до этого… Панкрат, если не ошибаюсь, сам, один, чуть ли не десяток черножопых положил.

Суворин безучастно разглядывал узоры, образованные на стенах зала облупившейся краской. Семерка продолжала бесцеремонно пялиться на него.

— Нет, не верю, — сокрушенно пробасил здоровяк. — Не верю, и все. Не производит он на меня впечатления.

При этих словах Суворин переключил свое внимание со стен на лысого и почти весело произнес:

— Хватит трепаться. Я никого из вас в деле не видел, а попусту не жужжу.

У здоровяка глаза медленно полезли на лоб. Один из “охотников”, длинноволосый парень с татуировкой на внушительном бицепсе, сдержанно поаплодировал.

— Ну, герой, ты попал, — многообещающе произнес здоровяк. — Сейчас я из тебя бефстроганов настругаю.

Панкрат, пожав плечами, снял куртку и аккуратно повесил ее на перекладину шведской стенки, оставшись в одной футболке, не стеснявшей движений. “Охотники”, как по команде, отошли в стороны, образовав большой круг, внутри которого остались Окорок и Панкрат. Суворин встал неподвижно, наблюдая за своим противником. Здоровяк, несомненно, превосходил его по объемам мышечной массы, но это совсем не означало, что он сильнее. Скорее наоборот — по собственному богатому опыту Суворин знал, что выигрывает не тот, кто массивнее, а тот, кто быстрее и выносливее. Поэтому он был совершенно спокоен.

Окорок атаковал стремительно, словно выпущенное из пушки ядро. В считанные доли секунды он преодолел расстояние, отделявшее его от Панкрата, и если бы тот не успел уйти с линии атаки, то непременно полетел бы наземь от сокрушительного удара. Но выпад пришелся в воздух. Суворин неуловимо быстрым движением скользнул вправо и ударил сам — ногой, хлестко и резко, целя в левое подреберье противника.

Окорок, к его чести, отреагировал мгновенно, умело погасив нешуточную инерцию движения и откачнувшись назад. Но Панкрат, не возвращая ногу, ударил во второй раз, практически без паузы, которую тот мог бы использовать для постановки блока. Удар подъемом стопы пришелся Окороку в грудь, прямо в могучие плиты мышц торса. Это было все равно, что ударить в туго набитый матрац. Здоровяк только усмехнулся и мотнул головой, словно молодой бычок. Суворин тут же ушел на безопасную дистанцию, выйдя из зоны ответного удара, сделав низкое, через руки, сальто назад. Но едва он успел приземлиться на ноги, как Окорок оказался рядом и обрушил на него град ударов.

Вернее, хотел обрушить.

Все его выпады завязли в глухой защите Панкрата, сплетенной ловкими и гибкими движениями предплечий. В одно мгновение руки здоровяка оказались зажатыми под мышками Суворина, а потом он, присев, бросил противника через себя, успев напоследок поддать ему ногой.

Окорок упал с невероятным грохотом — так, пожалуй, мог бы рухнуть разве что бюст Ленина. Охнув, он попытался было подняться, но было поздно. Его шея уже очутилась в удушающем захвате Панкрата.

По прошествии нескольких очень долгих секунд Окорок захлопал по полу ладонью. Суворин тут же отпустил захват и отошел в сторону. Не спеша надел куртку, игнорируя косой взгляд поднявшегося здоровяка, сверкнувший затаенной злобой.

— Ну что, Окорок, поверил? — раздался ехидный голос.

Это спросил у своего помятого товарища тот “охотник”, что аплодировал Панкрату.

— Убедил тебя парень, а?

Здоровяк промолчал, отряхивая со своей майки кусочки отшелушившейся половой краски.

Так состоялось принятие Панкрата в отряд “охотников за головами”.

Выражение “детали предстоящей операции” оказалось слишком громким и явно не соответствовало тому объему информации, который Суворин получил от командира отряда. Собственно, и операцией это назвать было нельзя. В обычном, тактико-стратегическом смысле этого слова.

Специфика деятельности “охотников” по своей сути не терпела какого бы то ни было предварительного планирования. Все ограничивалось постановкой задачи — в данном конкретном случае она заключалась в похищении полевого командира Исхаламова, бывшего соратника теперешнего лидера “освободителей” Рашида. С этой целью группу выбрасывали в районе предполагаемой, по данным разведки, дислокации отряда Исхаламова.

Вот и все, что было известно наверняка.

Все тактические задачи, которые могли возникнуть — и обязательно возникнут — у группы после десантирования в указанном районе, “охотникам” предстояло решать самостоятельно, по мере надобности запрашивая руководство через портативную станцию спутниковой связи.

Панкрата беспокоил только один вопрос. Не имевший, впрочем, никакого отношения к предстоящей операции. Этот вопрос относился к тому периоду его прошлого, о котором сам Суворин предпочел бы забыть навсегда, если бы это было возможно. А именно — к тому периоду времени, когда он входил в состав одного из таких подразделений. Ему очень хотелось знать, пронюхали ли об этом эпизоде его прошлого сотрудники Службы. После гибели отряда, подстроенной его же руководством по мотивам, до сих пор остававшимся для Панкрата загадкой, вся информация о нем и его деятельности должна была быть либо уничтожена, либо запрятана в сверхсекретные базы данных.

Имел ли Алексеев ту степень допуска, которая позволяла бы ему работать с такой информацией? Если да, то о внезапном возвращении из небытия Панкрата Суворина вскоре узнают те, для кого он — не более чем нежелательный свидетель их темных делишек. Тогда приказ о ликвидации не заставит себя долго ждать, и к этому следовало быть готовым.

Не самое приятное занятие — постоянно ждать удара в спину.

Если же у Алексеева нет доступа к такой информации, Панкрат мог дышать относительно спокойно и опасаться только того врага, который был ему хорошо знаком — чеченских “борцов за независимость”. К этому он привык.

Панкрат не сомневался, что Алексеев знает о нем все, что касается участия его в первой чеченской кампании. Исходя при этом из того, что информация о его работе на Службу все-таки не известна капитану, Суворин объяснил ему, что его признали погибшим, когда на самом деле он находился в чеченском плену. Потом бежал, своим ходом добрался до России, а дальше-Дальше Алексеев уже сам мог пересказать Панкрату всю летопись его жизни на гражданке.

Оставалось только надеяться, что его “деза” прошла.

Последняя неделя была насыщена разнообразными тренировками.

Рукопашный бой, стрельба из всех мыслимых видов оружия, преодоление препятствий, метание холодного оружия. К этим занятиям добавилась еще и тактическая подготовка, которой руководил сам Алексеев. Под его началом “охотники” сначала отрабатывали, а затем и разрабатывали самостоятельно всевозможные варианты решения гипотетических боевых ситуаций, выдуманных аналитиками Службы.

Приоритетной задачей все-таки являлся захват Исхаламова живым; если же такой возможности не представится, его полагалось уничтожить. “Охотники” неоднократно анализировали ставшую легендарной операцию превентивного отряда “Буран”, результатом которой стало похищение известного полевого командира Радуева; в принципе, схема этой операции была базой для разработки их собственных вариантов.

Постепенно Панкрат познакомился со всеми бойцами группы, а с некоторыми даже наладил приятельские отношения.

Командовал “охотниками” ветеран первой чеченской кампании, Альберт Николаев по прозвищу Дед. Он был самым старшим среди членов группы и пользовался непререкаемым авторитетом. Присутствуй он тогда, когда Алексеев представил Суворина “охотникам”, здоровяк Окорок вряд ли повел бы себя таким хамским образом. Слово Деда было законом.

Николаев был невысокого роста, приземистый и кряжистый, словно дуб. Как и у Панкрата, у него были абсолютно седые волосы, стриженые коротким ежиком. Черты лица можно было бы назвать красивыми, если бы не переломанный в нескольких местах нос. У Деда не было мочки левого уха. Оторвало пулей чеченского снайпера. Еще у него не хватало безымянного пальца на левой руке. Этот палец он потерял в плену у боевиков — его обрезали, чтобы послать его родным.

С Дедом у Панкрата сразу же установились нормальные товарищеские отношения. У них было много общего: оба воевали в Чечне с самого начала первой кампании, оба служили в спецвойсках (Суворин, однако, не стал распространяться о своей службе в отряде “охотников”), и оба, как оказалось, потеряли в Чечне самых близких людей.

Дед женился на войне. Его жена была полевым медработником, и история их знакомства походила, как две капли воды, на историю Панкрата и Ирины.

Жена Николаева попала в плен к чеченцам. “Там она погибла”, — сказал Дед, но при этих словах стакан с водкой, который он держал в своей огромной, огрубелой лапище, треснул, словно яичная скорлупа.

Суворин не стал расспрашивать. О таком либо говорят, либо нет. О зверствах чеченцев в отношении русских женщин он был не только наслышан. Доводилось многое видеть своими глазами, о чем он потом не мог вспомнить без содрогания.

Еще одним человеком, с которым Панкрат довольно-таки неплохо сошелся, был тот самый длинноволосый парень с замысловатой наколкой на правом бицепсе. Его звали Андреем, но, как и у всех в группе, у него было свое прозвище. Андрея прозвали Пикой. Пожалуй, никто в группе не мог превзойти его в искусстве владения холодным оружием. Тут пасовали даже Суворин и Дед. Андрей мог часами упражняться с ножом, демонстрируя самую разнообразную технику, а когда он и Панкрат соревновались в метании по цели, Пика регулярно умудрялся всадить свой нож в рукоять ножа Суворина.

Андрей был младше Панкрата на пять лет, но имел на своем счету уже двенадцать боевых операций в тылу боевиков. Группа “охотников”, в которую он входил в настоящий момент, была уже третьей по счету из тех, в которых он успел побывать. Что случилось с остальными, он не рассказывал, а любопытствовать среди бойцов было не принято.

Пика часто просил Суворина поработать с ним в паре на тренировках по рукопашному бою. Он довольно неплохо усваивал мудреные приемы и комбинации, которые демонстрировал Панкрат, и на следующих тренировках применял их уже в полную силу. Сам он, в свою очередь, охотно делился неизвестными Суворину приемами работы с ножом и объяснял секреты постановки дыхания и мгновенного расслабления, особенно важного для осуществления точного и быстрого броска.

С Григорием Абатадзе по прозвищу Абрек у Панкрата сложились отношения скорее нейтральные, чем дружеские. Грузин отличался чрезмерной жестокостью, которую демонстрировал и на тренировках, и, по рассказам бойцов, в бою. Причем зачастую — без нужды. Пытался он проверить “на крепость” и Суворина, но Панкрат ответил адекватно и демонстративно продержал его в болевом захвате, пока Абрек не завопил. После этого Абатадзе ограничивался косыми взглядами, которые время от времени бросал в сторону Суворина. Чувствовалось, что он уважает в нем достойного противника. Для Абрека достойным уважения казался лишь тот, кто умел быть таким же жестоким, как он сам.

Абатадзе был единственным из “охотников", кто имел семью, оставшуюся на гражданке. Сам он не рассказывал Панкрату об этом, но со слов Пики и Деда Суворин узнал, что жена Абрека, преподаватель Московского литературного института, осталась дома с двумя детьми — близнецами, которые родились за несколько дней до отъезда ее мужа в Чечню.

Совершенно не общался Панкрат с худым долговязым парнем с типичной внешностью ботаника, которого называли Чудиком. Никто не обращался к нему по имени. Суворин так и не узнал его настоящего имени. Чудик был лучшем снайпером группы, и здесь с ним никто не мог тягаться. К тому же он в совершенстве владел айкидо и был достаточно серьезным противником даже для Суворина. Еще Чудик говорил по-английски, по-французски и по-немецки. Кроме этого, он сносно понимал по-чеченски, хотя и говорил несколько хуже, чем, например, Панкрат.

О прошлом этого парня никому ничего не было известно. Он так и не сошелся ни с кем из членов группы, постоянно держался особняком, не участвуя ни в совместных выпивках, ни в нехитрых развлечениях с девчонками, которых раз в неделю доставлял на базу “охотников” Алексеев — для снятия напряжения.

В такие моменты Чудик уходил во двор, где практиковался в стрельбе по пустым бутылкам и консервным банкам.

Суворин тоже не участвовал в развлечениях охотников, как, впрочем, и Дед. Когда приезжали девочки, Панкрат и его теперешний командир брали бутылку водки и выходили следом за Чудиком во двор, где наблюдали за его упражнениями, меланхолично попивая горькую и смоля все тот же “Десант”.

Особняком от всех прочих держалась четверка самых молодых бойцов группы, где верховодил — негласно — хамоватый Окорок с замашками уголовного пахана. Окорок, которого на самом деле звали Олегом, был в группе специалистом по подрывному делу, и иногда его еще называли “пиротехником”. Его любимым занятием было изготовление всякого рода хитрых взрывающихся штук, замаскированных под внешне безобидные предметы: авторучки, детские игрушки, обыкновенные кирпичи.

С самого первого момента между ним и Панкратом возникла взаимная неприязнь. Причиной ее стало то, что Суворин одержал над Окороком столь явную победу — над ним, который считался в группе одним из самых сильных бойцов-рукопашников. Подрывник не мог с этим примириться, даже несмотря на то, что, как рукопашник, Панкрат был на голову выше прочих, кроме самого Деда.

Поражение Окорока в поединке с Сувориным пошатнуло его авторитет среди ближайшего окружения, и этого он Панкрату не мог простить. Еще несколько раз он пытался взять реванш, но безуспешно, и после этих попыток затаил в душе злобу на “героя”, как он полупрезрительно называл Панкрата. За глаза, конечно.

Суворин внешне не обращал никакого внимания на эту вражду, но внутренне был начеку. Он понимал, что в боевых условиях вряд ли сможет положиться на Окорока, и был почти уверен в том, что, подвернись тому удобный момент — и можно ожидать чего угодно, вплоть до пули в затылок.

Окорок был негласным авторитетом для своих товарищей, молодых выпускников спецшколы, существовавшей при отделе “ноль” и готовившей состав именно для таких подразделений — диверсантов, мастеров шпионажа и тайных операций, гениев непрямого воздействия.

Правда, с точки зрения Панкрата, в отряд попали как раз не лучшие кадры. Так, пушечное мясо.

Их было трое, они были одного года рождения, имели приблизительно одинаковый “рейтинг” в группе. Среди этих троих выделялся парень по прозвищу Хирург, которое ему дали не столько за длинные чувствительные пальцы (тут уместнее было бы — Пианист), сколько за особую склонность к ненужному насилию. Он был единственным из “охотников”, кто собирал уши. Уши чеченов.

Панкрату приходилось сталкиваться с такими людьми, и где-то он, в принципе, мог бы понять Хирурга, если бы у того были хоть какие-то мотивы для собирания подобных трофеев. Но, насколько мог понять Панкрат из рассказов других “охотников”, страсть к коллекционированию ушей возникла у Хирурга без какой бы то ни было особенной причины. У него не погибали на этой войне ни друзья, ни близкие, так что назвать это хотя и извращенной, но все-таки местью нельзя было. Просто ему это нравилось. В характере Хирурга определенно были какие-то психопатические наклонности, которые он до поры, до времени контролировал. Но в бою позволял им проявиться в полной мере.

Среди “охотников” до сих пор еще была на слуху история, происшедшая во время последней диверсионной операции в тылу бандформирований Рашида, когда Хирург разрядил магазин своего “ингрэма” в бросившуюся на него с ножом молодую беременную чеченку. Хладнокровно расстреляв женщину, он так же неторопливо срезал ее уши и сложил их в банку со спиртом, к прочим своим трофеям.

Естественно, что особой приязни к нему никто не испытывал. Но в группе не принято было давать волю чувствам, и к Хирургу старались относиться по большей мере нейтрально — даже Абатадзе, который сам любил “перегнуть палку”.

В одной компании с Окороком и Хирургом держались похожие, словно близнецы, Игорь Ячнев и Денис Малахов. Пика почему-то обзывал их “педерастами”, но Панкрат не находил никаких видимых подтверждений его словам.

У Ячнева было прозвище Дикий, которое он получил вполне заслуженно. “Увидишь его в бою — поймешь, — как-то сказал Дед. — У викингов таких называли берсерками. Как боец он крут”.

Дениса Малахова прозвали Пулей. Мастер стрельбы по-македонски и “качанию маятника”, он несколько отличался от прочих в окружении Окорока. У него был открытый честный взгляд, и казалось странным то, что он затесался в “свиту” подрывника. “Первое впечатление обманчиво, — сказал Пика, когда Панкрат поделился с ним своими соображениями насчет Малахова. — У парня крыша съехала на бабах. В детстве, видно, дрочил слишком много. Он всех чеченок в пределах досягаемости трахает, не побрезгует и малолетками. В этом они с Окороком одинаковы”.

Суворин понимающе покачал головой в ответ, подумав, что, благодаря Окороку, с этой четверкой у него еще будут проблемы.

Настроения эта мысль не поднимала.

Через полторы недели Алексеев сообщил, что группе следует готовиться к выступлению в самое ближайшее время. По данным разведки, отряд Исхаламова, потеряв изрядное количество людей, отступает к своей базе-укрытию в горах, чтобы отсидеться, зализать раны и набрать новых добровольцев. На полпути к укрытию “охотникам” предстояло этот отряд перехватить и, не вступая в прямой конфликт, выкрасть Исхаламова. Или же уничтожить, но в самой безвыходной ситуации.

К тому времени Панкрат уже успел освоиться и привыкнуть к своему новому оружию. Он пристрелял и “ингрэм”, и “беретту” и теперь ощущал это оружие как продолжение собственного тела, например, как часть руки, способную доставать гораздо дальше.

Ему не терпелось в бой. Всем остальным — тоже, и сообщение Алексеева о скором выступлении они восприняли с энтузиазмом…

Глава 7

Погода была не самой лучшей, но как нельзя более подходящей для высадки десанта. Луна ушла за тучи, громоздившиеся в небе огромными глыбами, и по корпусу вертолета непрестанно барабанили дождевые капли. Видимость была ни к черту, и летчик постоянно запрашивал через спутник подтверждение координат своего местонахождения.

Наконец они вышли в точку выброса.

Внизу, под брюхом машины, простирались поросшие редким, облетевшим лесом сопки. Впрочем, разглядеть их из вертолета не представлялось возможным — все застилала пелена дождя. Дико завывал обезумевший ветер, и машину время от времени встряхивало и болтало.

Пилот повернулся лицом к “охотникам” и прокричал, с трудом перекрывая рев бури, в который тонкой металлической нитью вплетался стрекот вертолетных винтов:

— Все, прибыли!

Дед молча кивнул ему и, поднявшись, подошел к люку. Открыл — и внутрь ворвался холодный промозглый ветер, швырнувший в отсек щедрую горсть водяной пыли.

Панкрат сощурился, чтобы капли не попали в глаза.

— К такой-то матери! — выругался сквозь зубы Окорок, вытирая лицо растопыренной пятерней. Дед махнул рукой.

— Пошли, ребята…

Первым прыгнул Абатадзе. Суворин представил, каково там, снаружи, и невольно поежился. Еще раз ощупал лямки парашютной сумки, подтянул крепления рюкзака, проверил карманы-клапаны на куртке и брюках.

— Панкрат, давай! — услышал он приказ Деда. Суворин подошел к люку. Металлические поручни у края были холодные, скользкие от воды. Он взялся за них и, не глядя вниз, где расплывалась в пелене дождя земля, с силой оттолкнулся, преодолевая ударивший в лицо напор воды.

Хлопок раскрывшегося парашюта, резкий рывок, замедленное падение-Ветер болтал его, словно тряпичную куклу. Земля неторопливо приближалась. Вот уже стали видны горбы сопок, деревья, торчащие, словно чьи-то узловатые пальцы…

Приземление было удачным, в ложбине между двумя невысокими холмами. Под ногами всхлипнула размокшая земля, тут же цепко ухватившаяся за подошвы ботинок. С трудом выдирая ноги из чавкающей грязи, Панкрат пошел к сморщенному куполу парашюта, на ходу отстегивая лямки.

Здесь, внизу, стрекот винтов вертолета, барражировавшего над лесом, был совершенно не слышен. Его перекрывал вой бесновавшегося ветра, а за тучами не было видно даже силуэта винтокрылой машины, летевшей с выключенными бортовыми огнями.

Панкрат быстро собрал парашют, отстегнул крепившуюся к рюкзаку саперную лопатку и, морщась от холодной воды, льющейся с неба за воротник, принялся копать яму, в которой полагалось схоронить парашют.

Когда он уже заваливал спутанный клубок материи влажными, расползающимися комьями грунта, в наушниках раздался сигнал вызова. Переключившись на прием, Панкрат услышал голос Деда:

— Всем собраться в квадрате четырнадцать-а. Повторяю: всем собраться в квадрате четырнадцать-а. Включаю маяк-Суворин бросил взгляд на светившийся слабым зеленым светом экранчик компактного наручного монитора, на котором уже светилась мигающая белая точка — источник сигнала, обозначавшего место сбора группы. Сориентировавшись по карте, закатанной в прозрачный пластик, Суворин еще раз притоптал место, где закопал парашют, и двинулся в нужном направлении.

К месту сбора он прибыл шестым; там уже были Окорок, Хирург, Абатадзе, Чудик и, конечно же, Дед. Через несколько минут подошли Дикий, Пуля и Пика.

Дождь по-прежнему лил как из ведра. По лицам и одежде бойцов текли самые настоящие ручьи воды. Ветер трепал ветви деревьев, и казалось, что они машут, провожая кого-то невидимого там, высоко в небе.

— Поздравляю с удачной высадкой, — скупо улыбнувшись, произнес Дед. — Дикий, разворачивай свое добро, нужно подтвердить наше прибытие.

Ячнев снял с плеч рюкзак, быстро распаковал его и, одев наушники, включил станцию спутниковой связи. Понажимав какие-то кнопки на своем хитром агрегате, защищенном от дождя прозрачным пластиковым корпусом, он произнес через несколько минут, повернувшись к Деду:

— т — Готово. Центр подтверждает наше местонахождение. Квадрат четырнадцать-а, дальнейший маршрут — согласно плану.

Командир группы кивнул. Подождав, пока Дикий опять упакует свое хозяйство, он проговорил, глядя поверх голов “охотников” в темное, почти черное небо:

— Ну, ребятки, с Богом. Не расслабляться! И они, перемешивая ботинками жидкую грязь, двинулись за ним следом.

Шли всю ночь.

Несколько раз Дед запрашивал Центр о местонахождении отряда боевиков, но никакой новой информации не поступало — после того, как началась буря, осуществлять спутниковое слежение за перемещением Исхаламова и его людей стало невозможно. Поэтому руководствоваться приходилось сведениями почти что десятичасовой давности, и оставалось лишь надеяться на то, что в такую погоду боевики, вырвавшиеся сутки тому назад из зоны преследования, решат сделать привал и собраться с силами.

Впрочем, все могло быть как раз наоборот. Вот они, прелести свободного поиска. В любом случае приблизительный маршрут отряда Исхаламова был просчитан аналитиками с вероятностью в восемьдесят процентов, и теперь “охотники” торопились, чтобы догнать отряд, сесть ему на хвост и во время ближайшего привала попытаться выкрасть или уничтожить Исхаламова. Задача, на первый взгляд, невыполнимая. Но именно для решения таких задач и создавались подразделения “охотников”.

Отряд Исхаламова, вернее, то, что от него осталось, они нашли на вторые сутки поиска.

Во время очередного сеанса связи с Центром “охотники” получили предполагаемые координаты местонахождения боевиков. Погодные условия улучшились, и стало возможным возобновление спутниковой слежки за их перемещением. Выйдя в указанный квадрат по маршруту, рекомендованному Центром, группа обнаружила небольшое, в полдюжины домов, селение, где боевики остановились на ночлег.

До гор, где располагалась их база, оставалось еще не меньше двух дней пути, и чеченцы решили набраться сил перед следующим переходом. Они чувствовали себя в полной безопасности, поскольку вышли из зоны вероятного преследования — так глубоко во вражескую территорию российские войска не проникали. Условная линия фронта проходила отсюда в нескольких десятках километров, и бандиты могли позволить себе расслабиться.

Дед выслал вперед разведгруппу в составе Окорока, Хирурга и Пули. Уже смеркалось, и под прикрытием стлавшегося по земле рваного тумана бойцы без особого труда подобрались к окраине деревни, с трех сторон окруженной невысокими возвышенностями, вершины и склоны которых поросли облетевшим, но густым кустарником и редкими скрюченными деревцами, тоскливо тянувшими голые ветви к темневшему небу.

Разведчики залегли на вершине одной из сопок, с которой селение просматривалось, как на ладони. Немало помогали в этом и приборы ночного видения. В течение получаса тройка наблюдала за действиями боевиков, высматривая Исхаламова и пытаясь определить точное количество уцелевших бандитов.

Несмотря на уверенность в собственной безопасности, боевики все-таки выставили охрану. Всего часовых было шестеро: они расположились по периметру селения на приблизительно одинаковом расстоянии. Службу они исполняли не слишком добросовестно, больше, по-видимому, из боязни ослушаться приказа, чем из насущной необходимости. Часовые курили, время от времени прохаживались вперед-назад, оглядывая склоны сопок, укрытые сгустившимся сумраком, и жгли костры, чтобы согреться.

Жителей деревни практически не было видно. Лишь двое молодых парней в удручающего вида обносках болтали о чем-то с одним из боевиков. Тот демонстрировал им “Калашников” с укороченным стволом и, видимо, объяснял, как действует оружие.

Исхаламов со своим ближайшим окружением расположился в домике в самом центре деревни, окруженном пятью другими мазанками и большим сараем, куда жители селения загоняли на ночь овец. Обойдя посты, полевой командир некоторое время курил, присев на чурбак у стены дома, а потом вошел внутрь и больше не появлялся.

Кроме часовых, разведчики насчитали еще пятнадцать боевиков — отряд Исхаламова, как по всему выходило, поредел гораздо сильнее, чем предполагалось.

Прорыв из окружения под каким-то там чеченским городишком стоил ему изрядного количества солдат — когда-то численность отряда Исхаламова достигала четырех сотен человек.

Чуть больше двадцати человек — вот и все, что теперь осталось от него.

Вскоре всякое движение в селении прекратилось. Только часовые курили, мужественно сражаясь со сном в ожидании смены. Предусмотрительно выждав на всякий случай еще полчаса, Окорок передал Деду, что все спокойно. После этого оставшаяся часть группы, сделав крюк, чтобы наверняка исключить возможность обнаружения, вышла из своего укрытия и подобралась к разведчикам.

Перед тем как разрабатывать план захвата Исхаламова, Дед вышел на связь с Центром, чтобы доложить обстановку — этого потребовал Алексеев во время прошлого сеанса связи. Дикий распаковал станцию, и командир “охотников”, надев наушники, придвинул к губам тонкий усик микрофона.

Сообщив предполагаемое количество боевиков Алексееву, Дед выслушал его ответ и нахмурился. Затем, словно с неохотой, проговорил:

— В селении есть мирные жители. Что с ним делать?

Панкрат, сидевший на корточках совсем рядом с Дедом, увидел, как тот непроизвольно дернул щекой.

— Вас понял, — глухо произнес командир. — Приступаю к выполнению боевой задачи… Конец связи.

Стянув с головы наушники, он выключил станцию и подождал, пока Дикий снова упакует ее в свой рюкзак. Потом повернулся к сидевшим вокруг него “охотникам”. Собрались все, за исключением Окорока и Пули — те продолжали наблюдение.

— Задача меняется, — с каменным выражением лица сообщил он. — Ввиду малочисленности обнаруженного отряда нам приказано его уничтожить. Но Исхаламова по-прежнему нужно взять живым.

"Охотники” внешне никак не отреагировали на изменение планов. Они находились в полном распоряжении Центра, то бишь Алексеева, к тому же… К тому же, почти у каждого уже возникла подобная мысль. Суворин заметил, как загорелись глаза Хирурга — он, несомненно, уже предвкушал пополнение своей коллекции.

— Что с местными? — не утерпел Абрек. — Какие распоряжения дал Центр?

Дед метнул на грузина короткий пристальный взгляд.

— Жителей деревни приказано воспринимать как вероятных противников, — негромко, но так, что расслышали все, произнес он, чеканя каждое слово. — То есть уничтожить при малейших признаках сопротивления.

Абрек хмыкнул.

— Стреляем по всему, что движется, короче, — резюмировал он.

По лицу Деда было видно, что такая формулировка ему неприятна, но он промолчал.

— Я понимаю, — наконец медленно произнес командир. — Вы все молоды, все рветесь в бой. Вам не терпится пустить кровь этим… — он запнулся. — Но запомните одно: солдат — не убийца. Поэтому мы не будем забрасывать дома гранатами.

— А жаль, — встрял Хирург, скептически поджав губы. — Это и надежнее, и экономнее…

Дед, недовольный тем, что его прервали, поднял на “охотника” холодные глаза, и тот сразу же умолк, стушевавшись.

— Пойдем тихо, — продолжил Дед. — Это приказ. Часовых снимаем синхронно, по моей команде. Потом разделяемся — одна группа занимается Исхаламовым, вторая блокирует дома. Первую возглавлю я лично…

Обойдя селение с трех сторон, “охотники” залегли, выжидая и присматриваясь к часовым. Обстановка практически не изменилась. Только один боевик, обкурившись “травой”, задремал, прислонясь к валуну.

Ночь выдалась самая что ни на есть благоприятная — безлунная. В редких разрывах туч серебряными искорками блестели звезды, неспособные своим слабым светом разогнать укутавшую селение тьму. Ее освещали лишь сполохи костров, которые жгли часовые, но дальше, за кругами отбрасываемого пламенем света, ничего нельзя было разглядеть. Унялся дождь и несколько поутих ветер. Над сырой землей стлался густой туман, увеличивая шансы “охотников” подобраться к селению незамеченными.

Панкрат ощущал, как с каждой минутой им все больше и больше овладевает азарт предстоящей схватки. Не тот азарт игрока-любителя, от которого учащается сердцебиение и начинают дрожать руки, нет, этот азарт был другой природы. Он отрезвлял сознание и упорядочивал мысли, заставляя все органы чувств воспринимать окружающее с необычайной отчетливостью, на пределе своих возможностей. Азарт, знакомый лишь профессионалам. Охотничий азарт умного, расчетливого, жестокого зверя по имени “человек”.

Смыкая кольцо вокруг селения, “охотники” проползли последние две сотни метров, чуть ли не рыхля носами землю, перемешивая локтями и коленями холодную грязь, огибая углубления, наполненные дождевой водой, и не обращая внимания на разбросанные повсюду овечьи экскременты.

Неважно, чем от тебя пахнет, если ты останешься жив.

Абрек, Дикий и Чудик остались в арьергарде, чтобы в случае опасности прикрыть отход основной группы. Остальные рассредоточились, каждый рядом со “своим” часовым.

Тот, что достался Панкрату, не дремал. Он сидел на чурбаке и, держа на коленях автомат, пошевеливал веткой рдеющие угли костра. Время от времени он отрывал взгляд от пляшущих над угольями язычков пламени и всматривался в темноту перед собой. Он смотрел, в сущности, прямо на Панкрата, но не видел его — Суворин вжался в землю и застыл, словно каменное изваяние, у самой границы освещенного пространства.

Приготовленный для броска нож медленно нагревался в его руке. В наушниках рации, включенной на прием, слышалось только тихое потрескивание — Суворин ждал сигнала к снятию часовых, который должен был подать Дед.

Наконец его голос едва слышно прошелестел в наушниках:

— Готовность — ноль.

И, через секунду:

— Пошли…

Чеченец как раз приподнял голову и в очередной раз вперился в темноту перед собой. Не поднимаясь, Панкрат коротко взмахнул рукой.

Нож с тихим свистом вспорол воздух.

Смертоносная сталь, пущенная не дрогнувшей рукой, вошла в горло боевика как раз между ключицами. Тот так и не успел понять, откуда пришла его смерть.

Мягко, по-кошачьи, подхватившись с земли, Панкрат успел поддержать бесчувственное тело часового, начавшее валиться прямо в костер. Аккуратно уложив мертвого, он подсунул чурбак ему под голову, создавая видимость того, что часовой якобы просто заснул на посту. Затем осторожно вытащил нож из горла убитого, очистил лезвие об одежду ваха и замер, ожидая дальнейших распоряжений Деда.

Остальные “охотники” тоже сработали, как и положено профессионалам: всех часовых по периметру селения в один миг словно ветром сдуло.

Еще несколько минут бойцы лежали, не шевелясь, и чутко вслушивались в каждый шорох — не проснулся ли кто? Но в селении все было тихо.

— Панкрат и Пика — со мной, — услышал он в наушниках голос Деда. — Остальные — как условились Они вошли в селение. Осторожно, пригнувшись, “охотники” скользили от дома к дому, будто призрачные тени. Отделившись от группы, к которой к тому времени уже подтянулись Абрек, Дикий и Чудик, трое во главе с Дедом направились к дому, где спал Исхаламов и его телохранители. Прочие остались на окраине деревни, готовые начать атаку, как только подаст сигнал командир.

Пика встал у двери дома, прислонившись к стене и вытащив из кобуры пистолет с длинной насадкой глушителя. Панкрат осторожно взялся за холодную, мокрую от росы железную скобу и медленно потянул ее на себя.

Дверь отворилась, скрипнув всего два раза. Правда, на это ушло едва ли не пятнадцать минут — Панкрат открывал ее буквально по миллиметрам.

Первым в образовавшийся проем скользнул Дед, а следом за ним в дом проник Суворин. Пика остался снаружи, прикрывать тылы.

"Охотники” встали на пороге, осматриваясь и давая глазам привыкнуть к темноте, в первое мгновение показавшейся непроницаемой.

Внутри оказалось трое боевиков. Исхаламов лежал на топчане, раскинув руки; остальные валялись на полу, довольствуясь охапкой каких-то дерюг в качестве подстилки. За ширмой, разделявшей дом на две части, царила полная тишина.

Бойцы без особой охоты принялись за мясницкую работу. С двумя телохранителями они управились в считанные минуты, перерезав им глотки. Панкрат на всякий случай заглянул за ширму — там, скорчившись, спали двое стариков-хозяев, которые и ухом не повели. Или же очень хорошо притворялись.

Дед в это время уже стоял над Исхаламовым. Осторожно вытащив из нагрудного кармана заблаговременно приготовленный одноразовый инъектор — продолговатый цилиндрик, наполненный сильнодействующим снотворным, — он опустился рядом со спящим на одно колено. Зажав ему рот своей огромной ручищей, Дед на мгновение приложил инъектор к горлу боевика и быстро отдернул.

Исхаламов подхватился, выпучив глаза от изумления, и рванулся, пытаясь освободиться — безуспешно, Николаев не ослабил захвата. Чеченец хотел закричать, но получилось только мычание. Через секунду снотворное подействовало, и он обмяк.

Перестраховываясь, Дед выждал еще с полминуты. Но Исхаламов не шевелился, и его легко можно было принять за мертвого.

Командир “охотников” спрятал инъектор и жестом подозвал к себе Панкрата. Тот подошел, перед этим еще раз заглянув за перегородку и убедившись, что старики даже не пошевелились. Осторожно ступая через обескровленные трупы, приблизился к топчану Исхаламова.

— Помоги, — приказал Дед, кивком головы указывая на лежавшего неподвижно полевого командира. — Надо его вытащить.

Суворин взял чеченца за ноги, а Дед — за руки, и вдвоем они вынесли его, словно куль муки, через дверь, которую Пика держал приоткрытой. Очутившись снаружи, “охотники” уложили Исхаламова на землю и заранее приготовленным нейлоновым шнуром быстро спутали ему конечности, чтобы не смог причинить никаких неудобств, если вдруг очнется. Дед взвалил обмякшего чечена себе на плечи, выдохнул сквозь зубы: “Тяжелый, падла”, — и направился в ту сторону, где окружавшие деревню сопки расступались, образуя проход, упиравшийся в редколесье.

С Исхаламовым на плечах Дед не мог развить приличную скорость, поэтому отходили медленно, прячась в тени домов и деревьев. Панкрат и Пика почитай что пятились, отслеживая ситуацию в селении, но похоже было на то, что исчезновение полевого командира никто из его бойцов пока не заметил.

Они были уже на окраине селения и почти поравнялись с лежавшими в укрытии Абреком и Пулей, когда хлопнула, распахнувшись, дверь одного из домов.

Все планы “охотников” на “тихую” операцию рухнули в одночасье.

Вышедший по малой нужде боевик с удивлением обнаружил полное отсутствие часовых. В ночной тишине хорошо было слышно, как лязгнул затвор автомата — вах собирался дать очередь в воздух, чтобы поднять тревогу.

— Твою мать! — выругался, обернувшись, Дед.

Чудик, снайпер то ли от Бога, то ли от черта, сработал отменно, однако было уже поздно. Щелкнул винтовочный выстрел, смягченный глушителем, и чеченец опрокинулся навзничь, но успел нажать на курок.

Грохот автоматной очереди разорвал безмолвие ночи. Этого было вполне достаточно, чтобы спящие боевики проснулись и поняли — на них напали. Со стороны селения послышались встревоженные крики чеченцев. Крякнув от натуги, Дед увеличил темп и одним рывком преодолел добрых два десятка метров. Пика и Суворин последовали за ним, но незамеченными уйти не удалось.

Хлестнули, словно плети, несколько выстрелов одновременно, и пули просвистели над самыми их головами. Чертыхнувшись, Дед сбросил с плеч Исхаламова, который шмякнулся оземь, точно мешок с песком, а сам откатился в сторону. Панкрат и Пика последовали его примеру — они залегли, пока все-таки воздерживаясь от ответной стрельбы.

Дед переключил рацию на оперативную частоту и коротко бросил:

— Начинайте.

Потом, повернувшись к Пике, приказал, указывая на неподвижное тело полевого командира:

— Присмотришь за ним, — и, увидев на лице “охотника” недовольную гримасу, жестко добавил. — Головой отвечаешь.

По команде Деда группа открыла прицельный огонь. Теперь уже было не до того, чтобы гадать, где боевики, а где жители селения. Как и предсказывал Абрек, все, что двигалось, превратилось в мишень.

Посмотрев на помрачневшее лицо Деда, Панкрат понял, что командир всеми возможными путями хотел избежать именно такого поворота событий.

— Вперед! — крикнул Дед, перекрывая шум завязавшейся перестрелки.

Боевиков должно было остаться не больше двенадцати, но оборонялись они достаточно успешно. Плотный заградительный огонь, который они вели из небольших квадратных окон, не давал “охотникам” приблизиться вплотную и навязать чеченам ближний бой.

Окорок, вжимаясь в грязь под свинцовым дождем, глухо материл Деда на чем свет стоит.

— Гранатой бы сейчас… — шипел он сквозь зубы. — Гуманист, мать его!

Хирург молчал, но по его зло оскаленному лицу было видно, что он целиком и полностью поддерживает мнение Окорока.

— Чего же эти чертовы снайперы молчат? — недоумевал подрывник, вынужденный отползти назад — перед самым носом у него взметнула фонтаны грязи еще одна автоматная очередь. — Чудик, давай же, так твою и растак!

По приказу Деда двое снайперов — Чудик и Абрек — должны были поддержать группу прицельным огнем по окнам домов. Командир, вынужденный выбирать из двух зол, отдал предпочтение меньшему. Все-таки это было лучше, чем забрасывать сопротивляющихся боевиков, а вместе с ними и местных жителей, гранатами. Дед, однако, был едва ли не одинок в этом своем мнении.

Словно услышав мольбы Окорока, открыл огонь кто-то из снайперов. Пуля нашла свою цель, и стрельба на мгновение прервалась — боевики, по-видимому, оттаскивали от окна своего мертвого или раненого товарища.

Воспользовавшись паузой, подрывник вскочил и бросился к дому. Хирург прикрыл его длинной очередью по окну, не давая боевикам занять позицию по новой, и Окорок в три прыжка оказался у стены мазанки. Но в этот момент сухо щелкнул одиночный выстрел, звук которого был совершенно неразличим в грохоте перестрелки. Хирург, словно подброшенный невидимой силой, выгнулся дугой и отлетел назад. Выронив оружие, он несколько раз дернулся и затих, уткнувшись лицом в грязь.

Увидев это, Окорок выругался по-черному, помянув Бога и всех святых, а потом чванул с пояса осколочную гранату.

— К черту Деда! — пробормотал он, выдергивая зубами чеку. — К черту гуманистов!

Швырнув гранату в окно, подрывник отпрыгнул в сторону и, перекатившись подальше, закрыл руками голову.

Прогрел взрыв. Хрупкое строение исчезло в клубах дыма и яростной вспышке пламени, рванувшегося из окон и двери.

— Вот так! — торжествующе заорал Окорок, вскакивая и бросаясь к перекосившейся мазанке.

Часть стены дома вообще рухнула, и оттуда уже не стреляли. Слышны были только вопли раненых и… И тонкий детский крик, исполненный боли. Не останавливаясь, Окорок дал очередь по черному отверстию в стене, которое заволокло клубами дыма и пыли.

После того как подрывник бросил гранату, нервы боевиков не выдержали. Желающих разделить участь своих товарищей среди них не было, и, прикрывая друг друга плотным огнем из автоматов, они начали выбираться из своих укрытий, надеясь спастись бегством. И тут снайперы проявили себя в полной мере. Троих боевиков они завалили сразу же, практически одного за другим, заставив остальных окончательно потерять голову. Не понимая, откуда ведется огонь, боевики решили, что их взяли в кольцо. А посему начали отбиваться с отчаянием обреченных.

Впрочем, хладнокровие потеряли не все. Когда Дед, Панкрат и Дикий рванулись вперед, обходя засевшего за сараем чеченца, из самого крайнего дома, стоявшего почти на отшибе, прозвучал одиночный выстрел, направленный точно в цель. Дикого спасло от смерти не что иное, как овечье дерьмо. Поскользнувшись на нем, он нелепо взмахнул руками и завалился назад. Пуля, которая должна была угодить ему в голову, продолжай он бежать, прошила воздух перед самым его носом.

— Снайпер! — заорал Дед, тут же сориентировавшись и указывая рукой в сторону дома, из которого стреляли. — Дикий и Пуля, туда, живо!

Когда они, сделав солидный крюк и пропахав на брюхе добрую сотню метров, подобрались с другой стороны вплотную к дому, где засел снайпер, бой в селении уже начал стихать. И в этот самый момент распахнулась дверь мазанки, и из нее выскочил чеченец с автоматом в руках. Он сразу же припустил бегом в сторону зарослей кустарника, вымахавшего почти в человеческий рост.

"Охотники” медлили, не желая открывать огонь, чтобы не обнаруживать себя и не подставляться под выстрелы снайпера. Наконец, когда боевик уже практически поравнялся с вожделенными зарослями и уверовал, наверное, в то, что сегодня его спасение угодно Аллаху, Дикий не выдержал и короткой очередью срезал бегущего. Выстрелив, он тут же сменил позицию, откатившись в сторону на пару метров. Но снайпер молчал.

Переглянувшись с Пулей, Дикий произнес, меняя магазин “ингрэма”:

— Наверное, это он и был… Не выдержали нервишки-то.

— Сейчас проверим, — отозвался Пуля. — Не может быть, чтобы один в целом доме…

Короткими перебежками, петляя, словно зайцы, они преодолели остававшееся до мазанки расстояние и, оказавшись в мертвой зоне, под самыми окнами, прижались к стене дома по разные стороны от двери. Пуля рванул ее на себя, и Дикий, дав очередь в полумрак, нырнул туда, словно пловец в ледяную воду.

Тишина. Он включил фонарь и узким, но мощным световым лучом обшарил пространство вокруг себя.

Возле стены сидела женщина в черном, с лицом, за крытым чадрой, и прижимала к себе двух чумазых малышей. Когда свет фонаря ударил им по глазам, дети испуганно разревелись.

— Выблядки чеченские! — ругнулся Дикий, ведя лучом дальше.

На этот раз он осветил застывшего в углу хижины молодого мужчину в овечьей безрукавке мехом наружу. В руке он держал нож. И, хотя он не собирался нападать на “охотника”, а всего лишь готовился защищать свою семью, Дикий, не говоря ни слова, направил на него ствол “ингрэма” и нажал курок.

Чеченец рухнул лицом вниз на земляной пол. Женщина дернулась, словно от удара хлыстом. Закричали дети, рванувшись к нему, но женщина удержала их, прижав к себе. Видно было, что ее колотит крупная дрожь.

Внутрь, пригибаясь, проскользнул Пуля. Увидел женщину — и тут же расплылся в довольной улыбке.

— Ладно, пошли, — бросил Дикий, увидев выражение его лица. — Потом развлечемся.

Пуля кивнул, шумно сглотнув набежавшую слюну, и они выбрались наружу, где только что утихла стрельба.

Бойцы методично осматривали дома в поисках уцелевших бандитов. Проверяли каждую хижину, искали погреба, переворачивали сундуки. Хозяева, давшие приют боевикам Исхаламова, смотрели на них враждебно, исподлобья, и не желали отвечать ни на какие вопросы, даже заданные по-чеченски.

В бою погибло двадцать два боевика и шестеро местных жителей. “Охотники” потеряли Хирурга, да еще слегка зацепило Окорока — в него сзади выстрелил мальчонка, подобравший оружие убитого боевика.

— За нарушение приказа ответишь по возвращении, — безо всякого выражения произнес Дед, обращаясь к подрывнику, когда вся группа была в сборе. — Я же попрошу Алексеева подыскать тебе замену.

Окорок сверкнул глазами, но промолчал.

— Вызывай Центр, — устало приказал Дед Дикому. — Надо доложиться.

К ним уже присоединился Пика, притащивший с собой целого и невредимого Исхаламова, и теперь чеченец сидел, сгорбившись, и пожирал Деда ненавидящим взглядом. Было очевидно, что эти двое каким-то образом знают друг друга; время от времени Дед встречался глазами с пленным и будто бы хотел что-то сказать, но в последний момент сдерживался. Только левая щека командира “охотников” часто подергивалась.

После сеанса связи с Центром Дед сообщил, что вертолет обещали прислать часа через два.

— Прибудет в соседний квадрат. Я понимаю, что устали, но рассиживаться некогда. Еще пятнадцать минут — и уходим. Мало ли кто эту стрельбу слышал.

Панкрат, смотревший в бледнеющее небо поверх голов “охотников”, заметил, как переглянулись Пуля и Дикий. Через минуту сначала один, а потом и второй растворились в сероватом предутреннем сумраке.

Движимый каким-то неясным подозрением, Панкрат тоже поднялся, отошел сначала в сторону, а потом двинулся следом за ними.

Пуля и Дикий направились к крайнему в селении дому — тому, из которого стрелял снайпер, убивший Хирурга. Прежде чем войти, Дикий задержался в дверях и оглянулся, быстро окинув взглядом пространство у себя за спиной. Панкрат, меньше всего желавший, чтобы его заметили, скользнул в этот момент за угол ближайшего дома. Когда он выглянул, “охотники” уже вошли внутрь. Быстрым шагом Суворин приблизился к дому, подошел к двери и прислушался. Он не мог расслышать слова говоривших, но зато ясно услышал приглушенный женский вскрик, за которым последовал звук удара.

Чувствуя, как внутри закипает ярость, Панкрат, не раздумывая, рванул на себя ручку двери и шагнул через порог. В глаза Суворину ударил слепящий свет фонаря, который держал в руке Пуля.

— А, вот и новенький пожаловал, — ехидно произнес он. — Присоединишься?

Луч метнулся в сторону, и у противоположной стены Панкрат увидел пытающуюся подняться женщину в черной одежде, одной рукой придерживавшую накидку на голове и чадру. Подле нее испуганно прижимались друг к другу мальчик и девочка примерно одинакового возраста — лет семи-восьми. Картину дополнял труп мужчины, лежавшего лицом вниз с зажатым в руке ножом, воткнувшимся лезвием в утоптанную землю.

— Развлекаетесь, значит… — бесцветным голосом констатировал Суворин. Дикий хмыкнул.

— Собираемся. — поправил он Панкрата. — Так что, третьим будешь? Счас мы этой Гюльчитай личико откроем…

И он решительно шагнул к женщине.

Та испуганно вскинула руки, прикрывая голову, и дернулась назад, но уперлась спиной в стену.

— Ну же, детка, — проговорил он, протягивая руку к ее лицу, скрытому чадрой.

— Стоять, — негромко, но твердо произнес Панкрат.

Дикий замер. Потом выпрямился и медленно повернулся в его сторону.

— Что? — спросил он, делая удивленное лицо. — Что? Ты что-то сказал?

За спиной Панкрата булькающе засмеялся Пуля.

— Он хочет первым, — выдвинул он свою версию. — Пусти его, Дикий.

Суворин молча отшагнул в сторону, чтобы видеть обоих.

— Сейчас вы оставите ее в покое и выйдете отсюда, — четко и раздельно произнес он. Пуля прищурился.

— Ты что, педераст? — с издевкой произнес он, бросая многозначительный взгляд на разом подобравшегося Дикого. — Тебе что, женщины не нравятся?

Панкрат шумно выдохнул сквозь зубы, гася очередной приступ ярости.

— Вы мне не нравитесь, — мягко, словно маленьким детям, объяснил он.

— Ладно, хватит, — оборвал его Дикий. — Шел бы ты отсюда, герой. Иди, иди, тебе еще траур носить положено…

Последние слова “охотника” были сказаны совершенно напрасно. Если до этого еще существовал хоть мизерный, но все-таки шанс на мирное разрешение конфликта, то после сказанного Диким о нем не могло быть и речи. В отряде все знали о том, что случилось с Ириной, но о таких вещах не принято было даже вспоминать. А тут…

— Нет, ребята, пойдете все-таки вы, — сквозь зубы процедил Панкрат.

И тут Пуля бросился на него, метя ребром ладони в кадык. Перехватив его руку, Суворин повернулся кругом, прикрываясь им, словно щитом, от удара Дикого. Нога “охотника”, нацеленная точно в плечо Панкрата, вышибла пыль из Пули, которого Суворин тут же метнул в стену, как использованное прикрытие. Тот с грохотом врезался в нее и сполз на землю.

Дикий оказался проворнее. Он не дал провести себя обманным финтом и атаковал, сменив уровень. Скользнув “сквозь” блок Панкрата изворотливым движением “хвоста змеи”, он нанес ему довольно ощутимый укол сложенными в щепоть пальцами в область солнечного сплетения. Но пальцы “охотника” ткнулись в каменные мышцы брюшного пресса, а сам он тут же получил мощнейший удар коленом в пах.

Дикий охнул и, согнувшись чуть ли не в три погибели, улегся рядом со стонущим Пулей.

— Думаю, достаточно, — спокойно произнес Панкрат, глядя на их безуспешные попытки подняться. — Эрекция ослабла, мальчики?

Дикий, сжав зубы, бросил на него испепеляющий взгляд. С трудом, встав сначала на четвереньки, он выпрямился, держась за стену, и вышел. Пуля последовал за ним, поглаживая шишку на затылке, и, не удержавшись, бросил на пороге:

— Еще сочтемся…

— Надежда умирает последней, — философски заметил ему вслед Панкрат.

Женщина все так же сидела, прижавшись к стене, словно хотела слиться в одно целое с холодным серым камнем. На мгновение Суворину почудился выбившийся из-под туго затянутой накидки русый локон, и он от неожиданности сморгнул.

В этот момент зашевелились, потянувшись к матери, дети, и он переступил порог, думая, что усталость все-таки берет свое. Вот и мерещится черт знает что…

“Охотники” ждали вертолет на вершине сопки, где Дикий установил радиомаяк. Панкрат лежал на сырой земле, подложив под голову рюкзак, и меланхолично курил. Он чувствовал на себе время от времени косые взгляды Пули и Дикого, но нисколько не волновался. Он видел, как к ним подсел Окорок, и они о чем-то заговорили вполголоса. По тому, как Пуля махнул рукой в его, Панкрата, сторону, он понял, что разговор идет, скорее всего, об их недавней стычке.

Теперь вместо одного явного “недоброжелателя” у Суворина появилось три…

Вертолет прилетел с опозданием на полчаса. Сначала они загрузили тело Хирурга, затем втянули связанного по рукам и ногам Исхаламова, который за все это время не проронил и слова. Потом начали рассаживаться сами “охотники”. Последним в кабину выпало забираться Пуле.

Пилот не глушил мотор, поэтому в реве рассекаемого воздуха выстрела никто не услышал. Просто Абрек, помогавший Пуле забраться внутрь, вдруг почувствовал, как разжались его пальцы, и едва успел схватить падающего за обшлаг рукава. На лице парня появилось удивленно-обиженное выражение. Чертыхнувшись по-своему, Абрек одним рывком втянул его в вертолет, но Пуля уже не дышал.

Стрелявший, вне всякого сомнения, был снайпером — смертоносный свинец вошел “охотнику” точно в сердце.

Глава 8

После первой операции в составе группы Панкрату дали кличку Седой. И, хотя среди “охотников” похвастать сединой мог каждый второй, именно к нему эта кличка прилипла как нечто само собой разумеющееся…

Седому почему-то не нравилось это задание. И дело было не столько в том, что освободить заложников из рук боевиков, численностью едва ли не втрое превосходивших “охотников”, представлялось ему невозможным. Дело было даже не в том, что замышляли Окорок и Дикий — если, конечно, верить словам Чудика. Эту неприятность Панкрат был в состоянии уладить (предупрежден — значит, вооружен). Просто глубоко внутри зашевелилась и подала нехороший голос дремавшая до этого интуиция. Неясные предчувствия чего-то недоброго постепенно оформлялись во вполне конкретное подозрение: группу хотят подставить.

Он уже проходил через это, и у него был нюх на предательство. И, хотя доказать это фактами Седой не мог, он привык доверять чувствам. Рассудок обычно анализирует только небольшую толику информации, воспринимаемой “человеком; гораздо большую часть усваивает и обрабатывает подсознание, которое и обращается к рассудку через интуицию. Его подсознание было явно встревожено. К тому же из головы никак не шло то, что случилось после их возвращения в Гудермес.

Забрав Исхаламова и тела погибших “охотников”, Алексеев в следующий раз появился в спортзале только через два дня. Рассказав бойцам пару-тройку свежих столичных анекдотов и поставив Деда в известность о том, что скоро планируется очередная операция, он отозвал Панкрата в сторону и, глядя куда-то поверх его головы, произнес, вздохнув:

— Разговор есть. Только давай лучше во двор выйдем.

Суворин согласно кивнул, и они направились к двери. Выйдя во двор, присели на край бетонной плиты, с полдюжины которых были сложены стопкой еще в мирное время — планировали достраивать еще один цех.

Панкрат достал сигареты, закурил, протянул пачку Алексееву.

— Спасибо, — как-то вяло отказался тот. — Ты же знаешь, что я не курю.

— Знаю, — ответил Суворин, усмехнувшись. — Не знал бы — не предлагал.

Алексеев эту немудрящую шутку не принял. Покачал головой, словно осуждающе, сунул руку в нагрудный карман и вытащил из него три небольших пластиковых мешочка.

— Взгляни-ка на это, — попросил он, протягивая их Панкрату.

Тот взял. В мешочках были пули, по одной в каждом. Слегка деформированные после попадания в цель. Панкрат повертел их в руках, вопросительно посмотрел на Алексеева.

— Винтовочные, — произнес, ожидая продолжения. — Снайпер… Что, те самые?

Капитан молча кивнул. Забрал у него мешочки, открыл два из них и высыпал на ладонь чуть сплющенные стальные конусы.

— Ничего особенного не замечаешь? — спросил он. Панкрат еще раз пристально посмотрел на пули, поблескивавшие под солнечными лучами в его ладони.

Вроде ничего особенного. Хотя… Ага, вот!

Теперь он разглядел, что на каждой из них были две концентрические насечки. Неудивительно — у снайперов было принято метить пули, и каждый делал это по-своему.

— Эти две — те, которыми были убиты Хирург и Пуля, — спокойно произнес Алексеев, наблюдая за реакцией Панкрата. — Стрелял один и тот же снайпер.

— Не обязательно, — тут же возразил Суворин. — Во-первых, по словам Дикого, снайпера они завалили…

— Ну-ну… — неопределенно протянул капитан. — Нет, ты говори, говори, — спохватился он, замолкая.

— Во-вторых, оружием снайпера мог воспользоваться кто-нибудь другой.

Алексеев выслушал его с каким-то рассеянным видом. Потом вдруг поинтересовался, глядя в сторону:

— Почему ты не спрашиваешь, откуда третья пуля? Суворин похолодел от внезапной догадки. Резко схватил капитана за плечо, рванул к себе:

— Неужели?.. Тот кивнул.

— Точно, — подтвердил негромко, по-прежнему избегая смотреть в глаза Панкрату. — Ирину, Хирурга и Пулю убил один и тот же снайпер. И я подозреваю, что ушел он с твоей помощью — пускай и невольной.

Суворин отпустил плечо капитана. Изумленно воззрился на него, думая, что ослышался.

— Я знаю о твоей стычке с Диким и Пулей, — проговорил Алексеев, на этот раз глядя ему прямо в лицо. — И почти уверен, что вас провели. Женщина, за которую ты вступился тогда, и была тем самым снайпером.

— Да ты что… — чуть не задохнулся от гнева Суворин. — Ты что, на самом деле так считаешь? Да?

И тут он запнулся на полуслове.

Русый локон, померещившийся ему там, в полумраке дома…

Русоволосых чеченок не бывает.

Алексеев внимательно следил за выражением его лица.

— Видишь, — проговорил он. — Ты и сам уже не уверен.

Суворин молчал. Капитан аккуратно сложил пули в мешочки и спрятал их в карман.

— Пока это мое предположение, — произнес он, вставая и давая понять, что разговор окончен. — Я не могу подтвердить его прямыми фактами, я только лишь сопоставляю данные. Да, и еще: ребята пока об этих пулях не знают.

Суворин поднялся следом за капитаном. Он попытался представить, что было бы, узнай “охотники” об их разговоре. В какой-то степени он чувствовал к Алексееву что-то вроде благодарности, но один черт знал, что было у эсбиста на уме…

Теперь, окажись его предположение верным, вся ответственность за смерть Пули ляжет на него, Панкрата. А если об этой догадке капитана узнают Дикий или Окорок, имеющие на Суворова зуб, то они не станут ждать подтверждения. И тогда, как бы он ни следил за своей спиной, в один далеко не прекрасный день или ночь в него всадят или нож, или пулю.

Схема была простой.

Двойка в составе Окорока и Дикого должна была атаковать селение, вернее, начать его обстрел со стороны дороги, по которой приехал Рашид. Там, в небольшой расщелине, полускрытой выступом скального бока, и затаились “охотники”. Позиция была просто отличной — закрытые с трех сторон, они отлично видели все, что происходило в селении, и могли вести огонь по любой его части. Единственный недостаток этой позиции заключался в том, что, не успей бойцы вовремя отступить — и она превратится в ловушку.

Задача Окорока и Дикого состояла в том, чтобы отвлечь на себя внимание боевиков. Хотя бы минут на пятнадцать-двадцать.

Их должны были поддержать снайперы, остававшиеся на возвышенностях вокруг селения, — Абрек и Чудик. Им полагалось проявить себя в тот момент, когда боевики, определив местонахождение двойки, попытаются подавить огонь противника. Прицельный огонь с двух противоположных направлений, как предполагал Дед, должен был сбить боевиков с толку и заставить их рассеять свои силы.

И вот тут-то четверка, в которую вошли сам Николаев, Пика, Седой и “новенький” по кличке Шрам, начнет операцию по освобождению заложников. Задачу облегчит то, что к этому моменту боевики будут рассредоточены, их основные силы сконцентрируются в трех направлениях, с которых будут вести огонь “охотники”, и проникнуть в селение будет намного легче, чем сейчас, когда наверняка начеку многочисленная охрана.

Вчетвером они прорвутся к дому, где держат врачей, снимут охрану и выведут заложников за пределы селения. Дальше, к месту посадки вертолета, с ними пойдет один Шрам; Николаев, Пика и Седой останутся и прикроют отход снайперов — Окорока и Дикого.

Бойцы перегруппировались.

Все ждали команды Деда. Тот не спешил, в бинокль оглядывая селение, в котором вдруг прекратилась всякая активность. Создавалось такое ощущение, будто все жители в одночасье вымерли или испарились.

Суворин, прищурившись, смотрел в небо и вытирал текущую по лицу дождевую влагу.

Скоро.

Уже скоро.

— Почему на головах заложников были мешки? — услышал вдруг Панкрат тихий вопрос Деда.

Слова его прозвучали так, что расслышал их только он один — командир преднамеренно говорил негромко и чуть повернувшись в его сторону.

— Не нравится мне это…

Суворин бросил быстрый взгляд на лицо Деда и понял, почему тот медлит.

Чертовы предчувствия. И не у него одного.

— К чему надевать им на головы мешки здесь, где эти врачи в полной власти боевиков? Не пойму…

Панкрат понял, что командир не ждет от него ответа. Просто высказывает вслух свои не самые оптимистические мысли, позволяя себе избавиться от сомнений единственно возможным путем — разделив их с кем-нибудь еще.

Седой ничего не ответил командиру. Вздохнув, Дед включил рацию и подвинул микрофон к самым губам. Окорок, начинай, — произнес он.

Они лежали на холодном камне, и подрывник чувствовал, как беспощадно врезается в правый бок острый выступ, напоминающий бородавку на теле скалы. Он пробовал пошевелиться, но при этом неизбежно задевал Дикого, который наблюдал за селением в трубу коллиматорного прицела, готовый разрядить свой подствольник по первому приказу Деда.

— Чего тормозит-то старик? — себе под нос пробормотал Окорок, пытаясь нащупать коварный камень рукой в перчатке с обрезанными пальцами. — Вечно он…

— Не зуди, — меланхолично произнес Дикий. — Без нас не начнут. Окорок хохотнул.

— Это точно! — он любовно погладил ложе своей М-16, по такому случаю тоже снаряженной подствольным гранатометом. — Ох и дадим же черножопым по трусам…

— Рано радуешься, — процедил Дикий. — Как бы они нам не дали. Черт его знает, сколько их в этой деревне.

Подрывник покосился на него.

— Пораженческие настроения брось, Дикий. Ни к чему это, — и, внезапно понизив голос, спросил. — Когда ублюдка этого, Седого, кончать будем?

Его напарник раздвинул губы в улыбке.

— Успеем, — медленно выговорил он. — Вот возьмут они врачей, двинут на выход… Я тоже снайпер, между прочим. В прошлом, — уточнил он.

Тихо зашуршало в наушниках рации. Окорок включил ее на прием и услышал голос Деда:

— Начинаем…

Удовлетворенно кивнув в ответ на вопросительный взгляд Дикого, он взял в руки отложенную было штурмовую винтовку.

Выстрелы двух подствольных гранатометов прозвучали практически в унисон, и эхо рассыпалось по окрестностям горстью железной дроби. Тут же два из десяти зданий в селении осели в клубах дыма и языках пламени. Одно из этих зданий было сараем, в котором стоял грузовик, второе располагалось близко к горной дороге, возле него стоял джип Рашида.

— Неплохо, а?! — закричал, перекрывая глохнущее, но все еще громкое эхо, Окорок.

Дикий молча кивнул, перезаряжая гранатомет.

— Странно… — вдруг произнес он. — Никто не выбежал из домов.

И в самом деле. Никто не метался в панике, никто не спешил открывать ответный огонь. “Охотники” не ожидали такого и в первый момент были просто ошарашены.

Вновь ожила рация.

— Окорок, прекратить огонь, — в голосе Деда чувствовалось волнение. — Видите что-нибудь? Кого-нибудь?

— Нет, — коротко ответил подрывник. — Может, их здесь, кроме заложников, всего трое и есть?

Предположение было, мягко говоря, идиотское; Пика не преминул на него отреагировать, бесцеремонно встряв в разговор:

— Точно, пиротехник, их тут трое: Рашид и двое его любовников. Трахаются в задницу, и сейчас настолько увлеклись, что просто ни хрена не слышат. Оргазм, понимаешь ли — тут, хоть из пушки стреляй, не испугаешь…

— Пика! — одернул его командир. — Не занимай оперативную частоту гнилым базаром.

— Вас понял, — с готовностью отозвался тот. — Сваливаю с оперативной частоты. Дед думал не долго.

— Дикий и Окорок, без моей команды огонь не возобновлять. Нас прикроют снайперы. Пойдем вчетвером к дому с заложниками. Нельзя исключать и твоего варианта — их, может, действительно быть мало, и они надеются отсидеться, выждать и сработать на контратаку.

— А еще они могут ждать подкрепления, — предположил Абрек.

Ответом ему было молчание — четверка охотников во главе с Дедом двинулась к тому дому, где, как все они видели, содержались сейчас заложники.

Невысокий дом с узкими, продолговатыми окнами в форме бойниц; свет, должно быть, едва попадает внутрь. Крыша, крытая грубой самодельной черепицей. Потрескавшаяся глина вместо обмазки. Лужа перед самой дверью исходит пузырями под хлыстами дождевых струй.

"Охотники” замерли у двух ближайших домов, внутри которых они никого не обнаружили. Дед сделал знак Пике и Панкрату оставаться в резерве; сам же вместе со Шрамом подбежал к постройке, в которую увели заложников. Шрам дернул за ручку двери, и командир спецназовцев исчез внутри. “Охотник” последовал за ним секундой позже.

Они сидели на куче грязной соломы, подтянув под себя ноги и уронив на грудь головы, на которых были надеты грубые и не слишком чистые полотняные мешки. Руки им связали за спиной, и от этого они сидели, нагнувшись вперед.

— Don't be afraid, — проговорил Дед. — We came to take you out of here.

Заложники не отвечали. Только один из них дернулся, услышав голос спецназовца.

— Не видят же ни хрена, — негромко произнес Шрам. — Вот и думают, бедолаги, что вахи над ними издеваются.

— Что ж, может, и так… — кивнул Дед. Он быстро подошел к сохранявшим полную неподвижность врачам и потянул мешок с головы одного из них. А когда снял его, увидел ухмыляющуюся бородатую, горбоносую физиономию.

Дед рванулся назад, одновременно нанося удар ногой и выхватывая пистолет. Но не успел. Вах резко выдернул руку из-за спины. Блеснуло, словно молния, лезвие ножа, брошенного умело и точно. Сталь вошла командиру в ложбину между ключицами, и, хотя от удара, который успел нанести Дед, боевика отшвырнуло к стене, в этом поединке спецназовец проиграл. Первый и последний раз в своей жизни. Шрам успел дать очередь из “ингрэма” и зацепил первого “заложника”; но второй уже вытащил пистолет и двумя выстрелами уложил “охотника”.

Выстрелы внутри дома раздались совершенно неожиданно, когда Седой уже решил было, что все обошлось как нельзя лучше.

— .! — выругался Пика. — Что за дерьмо! Суворин молча отпрянул за угол хижины — из того домика, в который вошли Дед и Шрам, выбрались двое чеченцев. По руке одного из них струилась кровь, но, судя по тому, как он держался, рана была неопасной. Начали сбываться самые худшие его предположения.

— Пика, это подстава… — прошептал он, удерживая спецназовца, готового броситься на выручку командиру. — Им уже не поможешь, а совсем скоро здесь станет очень жарко…

"Охотник” слушал его, закусив нижнюю губу.

— Я знаю, Пика, такое дерьмо случается, — быстро говорил Седой, наблюдая, как из дома, в котором они две минуты назад никого не обнаружили, выходят аж четверо боевиков. — Я уже служил в отряде отдела “ноль”, еще в первую войну. Нас тоже тогда подставили.., свои же.

В глазах Пики появилось наконец осмысленное выражение.

— Подземный бункер, — произнес он. — Точно! Здесь наверняка есть бункер…

— Сваливать отсюда надо, — перебил его Седой. — Сваливать…

Судя по становившимся громче голосам, к ним приближались чеченцы. Ни Окорок с Диким, ни снайперы не стреляли. Они ждали команды Деда. Панкрат включил рацию на оперативную частоту.

— Засада, — хрипло произнес он в микрофон. — Дед и Шрам погибли. Заложников здесь нет. Уходим. Не лезьте в драку, сваливайте все отсюда.

Отключив рацию, он повернулся к Пике:

— Джип видишь? Тот кивнул.

— Вот к нему и надо прорваться. Пошли, что ли? И тут из-за угла появились двое вахов. Довольно ощерившись, они направили оружие на спецназовцев.

— Эй, добегались, да? — произнес один из них, переставляя переводчик огня в положение “одиночные”.

"Не успели”, — пронеслось в голове у Седого.

И тут Пика доказал, что не зря заслужил свое прозвище.

Как в его руках появились ножи, не поняли ни вахи, ни сам Панкрат, стоявший рядом с ним. Почти не размахиваясь, он метнул их низом, по какой-то немыслимой дуге — и оба боевика рухнули с распоротыми яремными венами.

— Пошли, что ли? — повернулся Пика к Седому. И они пошли. Вернее, побежали. Так, как никогда еще не бегали в своей жизни.

До джипа было около ста метров; чуть больше десяти секунд хорошего бега. Но эту стометровку предстояло преодолеть под автоматным огнем.

Пика бежал первым. Панкрат старался не отставать, но это ему удавалось плохо: два или три раза ему пришлось остановиться, чтобы несколькими короткими очередями ответить особо ретивым стрелкам.

Поравнявшись с джипом, Пика развернулся и швырнул гранату. Поднявшиеся клубы дым и пыли на миг заслонили спецназовцев, дав им возможность забраться в машину — Панкрат ударом локтя вышиб стекло с левой стороны и, усевшись на место водителя, открыл дверцу Пике.

Двигатель взревел, словно проснувшееся чудовище. Выбросив из-под колес гравий и грязь, машина рванулась в сторону поднимавшейся в горы дороги. Вслед джипу тут же ударили автоматные выстрелы, слившиеся в один сплошной треск. Заднее стекло покрылось трещинами и осыпалось, превратившись в крошку. Две или три пули вспороли обивку крыши и застряли в ней.

Седой резко бросил машину влево — сваренная из толстых металлических труб решетка бампера смяла зазевавшегося боевика, выбежавшего из-за горящих развалин дома, в который угодила граната Окорока.

— Вот так, сука! — заорал Пика, врезав что было сил по приборной доске.

Боль в разбитых костяшках его несколько отрезвила.

Чудик выслушал сообщение Седого со своей обычной невозмутимостью. Впрочем, теперь к ней добавилось какое-то мрачное удовлетворение. От сознания того факта, что жизнь, скорее всего, закончилась.

Некоторое время он совершенно механически наблюдал за перемещениями боевиков и спецназовцев через оптический прицел “галила”; один раз даже не удержался и нажал курок. Слишком уж хорошо, слишком уж навязчиво разместилась в перекрестье прицела мишень. Пронаблюдав за тем, как валится с простреленным сердцем небритый вах, Чудик вздохнул и отложил в сторону винтовку. Больше она ему не понадобится. Предстояло решить очень важный вопрос, и в этот ответственный момент он не хотел держать в руках оружие.

Куда идти?

Засада, сказал Седой. Значит, вахи знали о готовившейся операции. Значит, была утечка информации. Значит, это подстава.

Возвращаться к своим? Попытаться вернуться к тем, кто тебя же и сдал противнику, словно разменную монету в своих хитрых закулисных играх?

Глупо. По меньшей мере.

Бежать в Россию, домой? Он хмыкнул. Дома у него не было уже давно, с того времени, как отец оставил мать, а та села на иглу и отдала квартиру за долги толкачам. А спецшколу ФСБ, как ни крути, домом не назовешь.

Куда ни кинь, всюду клин. Только один клин войдет в тебя раньше, а другой — позже. Жить в ожидании смерти?

Он все-таки не удержался и погладил приклад “галила”. Вот если бы жива была Эльвира… Тогда бы он еще подумал. Тогда бы у него было это “зачем”. Хоть какая-то причина жить.

Чудик понял, что смертельно устал. Он взял “галил” и швырнул его в грязь у подножия сопки. Вытащил из рюкзака “ингрэм” и четыре осколочные гранаты, которые повесил на пояс. Отыскавшуюся в вещмешке бечевку протянул через кольца всех четырех гранат и намотал на кулак левой руки. Гранаты он аккуратно прикрыл полой камуфляжной куртки. Потом вытащил из пачки, которую прятал в подкладке сферы, последнюю сигарету и закурил.

Так, с “Десантом” в зубах, “ингрэмом” в правой руке и концом бечевы — в левой, Чудик начал спускаться с вершины сопки к селению.

— Эх, Дед…

Абрек стиснул зубы так, что свело скулы.

Значит, отряд прекратил свое существование.

И этот чертов Суворин даже не предлагает пробиваться вместе! “Уходите все…” Куда это, интересно?

А известно куда. Домой.

Он встал, поднял с расстеленной на траве плащ-палатки такой же, как у Чудика, “галил”, но с обычным, деревянным прикладом, и посмотрел вниз, на селение, один край которого был окутан сизой пеленой дыма.

— Эй, дорогой, — раздался вдруг за его спиной негромкий голос. — Красиво, да?

Абрек вздрогнул — внутри, не снаружи. Медленно обернулся.

Трое. Вахи. Скалятся, сволочи.

— Одного не пойму, брат, — продолжал тот же голос, принадлежавший боевику лет сорока, который стоял ближе всех к спецназовцу. — Ты же наш вроде бы. Кавказец. Или нет?

Все трое — с автоматами. У двоих за ремнями — еще и пистолеты. Да, попал…

— И что? — без особой вежливости спросил Абрек.

— Не надо горячиться, дорогой, — вкрадчиво произнес второй вах, стоявший посередине. — Ты все успеешь сказать… И громко говорить будешь, ай, громко!

— Постой, Ханас, — вступил в разговор третий, предостерегающе поднимая раскрытую ладонь. — Марат просто спросить хотел. Не надо угрожать. Скажи, брат, зачем предал…

Вах не успел закончить вопрос — Абрек прыгнул на того, что стоял ближе, ударил изо всех сил в переносицу (сочный хруст!), перехватил падающее тело и прикрылся им, словно щитом. Одновременно с этим вытянул из-за пояса оглушенного ударом боевика пистолет (“беретта” — очарование классики!) и открыл огонь по двоим оставшимся. В упор.

Не ожидавшие такой прыти вахи не успели среагировать на рывок Абрека. Первая пуля из “беретты” раздробила череп тому, которого звали Ханасом, а вторая пробила сердце его товарищу.

Не пожелав тратить боеприпасы понапрасну, Абрек добил того, которого оглушил в самом начале, ударом пистолетной рукоятки, просто-напросто проломив ему затылочную часть черепа.

— Не надо было идиотские вопросы задавать, — с мрачной усмешкой произнес он, оглядев три трупа.

И, закинув на плечи вещмешок, он зашагал вниз по склону. Шаг, другой, третий…

Затылок ваха оказался крепче, чем предполагал Абрек. Или это ненависть придала ему силы? Рука лежавшего без движения боевика шевельнулась. Пальцы сомкнулись на рукояти пистолета. Вот уже и вторая ладонь сжала рифленую рукоять, помогая первой выровнять подрагивающий ствол. “Беретта” темным зрачком уперлась в удаляющуюся спину. Последним усилием он удержал гаснущее сознание. Нет, нельзя умирать! Пока не выстрелил — нельзя. О, Аллах, я же не прошу многого!

Прогремел выстрел.

Человек, спускавшийся по склону холма, остановился, словно налетев на невидимую стену, а потом стал заваливаться на спину. Его глаза с удивлением смотрели в небо.

— Что там такое творится? — обеспокоенно спросил Окорок, вглядываясь через окуляр оптического прицела в то, что происходило внизу, в селении, еще пару секунд назад…

Треск в наушниках рации не дал ему закончить фразу. Он умолк на полуслове, прислушался и в сердцах сплюнул.

— Ну? — коротко, словно не сказал, а плюнул, произнес Дикий.

— Засада. Дед и Шрам уже… — и Окорок сделал выразительный жест, проведя ребром ладони по горлу.

— Твою мать! — в сердцах выругался его напарник. — Кто передавал сейчас?

Подрывник поморщился так, словно глиста в супе обнаружил.

— Седой и передавал, — ответил он, — Слушай, он что теперь, командир?

— Пошли, — вместо ответа произнес Дикий, вставая. — Рвать надо когти отсюда, а не то через минуту уже поздно будет.

Как оказалось, они и так опоздали. Пуля, тонко пропев в воздухе, шлепнулась в камень с тяжелым глухим звуком. Дикий, ругнувшись, вынужден был опять вжаться в камень.

— Дерьмовые наши дела! — прокричал он прямо в ухо Окороку, пытаясь перекрыть грохот выстрелов, обрушившихся на скалу поверх их укрытия. — Это место у них пристреляно…

— Херня, Дикий… — зло прохрипел подрывник, перезаряжая подствольник. — Станцуем мы и эту тангу, как говорил мой дед.

— Не стреляй! — его напарник перехватил ствол штурмовой винтовки, нацеленный вниз, на селение. — Там же еще наши!

— Кто? — ощерился Окорок. — Этот баран Седой? Тем лучше — авось попадет под пресс.

— А Пика? — поинтересовался Дикий.

— А Пика сам виноват, — парировал подрывник, прицеливаясь. — Не хер было с этим уродом приблудным связываться.

Оружие в его руках дернулось, и грохот выстрела снова раскатился по окрестностям.

Внизу, в селении, полыхнуло яростно и ярко. Видимо, на этот раз граната угодила в грузовик, и в его баке взорвался бензин. Однако невидимый снайпер не стал от этого бить хуже, чем обычно — как только Дикий попробовал встать со своего места, на котором уже успел отлежать все кости, над его головой опять свистнули пули.

На этот раз — три.

Они выбили дробь по почерневшему от дождей и плесени камню, обдав обоих “охотников” осколками и каменной крошкой.

— Что, зимовать теперь тут, что ли? — проворчал Окорок. — Дикий, у тебя еще выстрелы остались?

— Хочешь и дальше ругаться? — спросил его напарник. — За свой счет, пожалуйста, архитектуру уничтожай. Я свои на крайняк приберегу.

— На какой это крайняк? — подозрительно покосился на него подрывник.

— Когда они толпой сюда поднимутся, чтобы нас кончить, — сухо пояснил он.

— А-а… — протянул Окорок.

Было видно, что он над этим не шибко задумывается. Не больше, чем о погоде на завтра.

Вахи заметили его издалека.

— Эй, Рашид, глянь! — крикнул один из боевиков, обращаясь к “командарму”. — Самоубийца, что ли?

Худой юноша в перепачканном грязью камуфляже неторопливо спускался по склону холма, весь какой-то чересчур длинный и нескладный. Его внешность настолько не вязалась с представлениями горцев о настоящем мужчине, и уж тем более о воине, что они не могли смотреть на него без смеха.

Полевой командир Рашид взглянул в указанном направлении из-под козырька левой ладони.

— Пусть идет, — произнес он наконец. — Не стреляйте. Перебежчики нам не помешают.

К нему тут же подбежал один из боевиков.

— Они ушли, командир, —'— лицо чеченца выражало сокрушение по поводу происшедшего. — Не солдаты — шайтаны. Угнали твой джип, понимаешь…

У Рашида дернулась щека.

— Нет, — процедил он сквозь зубы, схватив за шиворот и притянув к себе говорившего, — это ты не понимаешь. Если я не увижу их здесь, перед собой, можешь считать, что твой земной путь закончен.

С этими словами он яростно оттолкнул боевика от себя и зашагал прочь, к входу в подземный бункер, где все это время прятались, выжидая удобного момента, его люди.

— Алыев на связи, — подбежал к нему один из ближайших помощников. — Спустись, командир.

Станция связи была установлена в бункере, хотя антенна и выходила наружу. Поэтому ему пришлось — который уже раз сегодня — спускаться под землю по железной лестнице, замаскированной под крышкой погреба в одном из домов.

Прежде чем шагнуть вниз, он обернулся и еще раз посмотрел в сторону уже входившего в селение паренька с автоматом в руке. Тщедушный, неуклюжий… Как только берут таких в солдаты. Ох уж эти русские ублюдки!

Он стоял перед обступившими его ваххабитами и медленно обводил глазами их круг, считая… Два.., шесть.., девять.., двенадцать. Эх, жаль, нет Рашида!

— Положи оружие, мальчик, — издеваясь, крикнул один из бандитов. — Эй, положи, не то ранишь себя.

Чудик усмехнулся. Робко, так, как и должен на самом деле усмехаться милый застенчивый мальчик, случайно добравшийся до чего-то такого, чем может повредить себе. Он стоял под прицелом двенадцати стволов. Но ни один из окруживших его чеченов не знал, на что он способен. Впрочем, того, что он способен именно на такое, не знали и бывшие его друзья. То есть однополчане — друзей он себе не завел.

Чудик вскинул “ингрем” и, пока до уверенных в себе горцев дошло, что он вовсе не собирается сложить оружие и сдаться, очертил изрыгающим свинец стволом полукруг, захвативший в свою линию около пяти чеченов.

Когда вахи опомнились, четверо из них уже лежали плашмя, а пятый корчился от боли в простреленных ногах. В то же мгновение они принялись нашпиговывать пулями стоявшего перед ними паренька в больших роговых очках.

Чудик упал. И, падая, изо всех своих сил дернул бечеву, продетую через кольца всех четырех осколочных гранат.

Грянул взрыв.

Когда вздрогнул потолок бункера, за воротник Рашиду из щелей между бетонными плитами посыпался мокрый песок.

Джип рвался вверх, выплевывая из-под колес каменную крошку. На горной дороге — не на автобане, и их каждую секунду швыряло в разные стороны и подбрасывало, когда колеса попадали в ямы или выбоины.

Мотор ревел, но выстрелы уже затихли. Внедорожник юркнул за поворот, и боевики потеряли его из виду. К тому же, у них появились какие-то другие проблемы — эхо этих проблем долетело до ушей спецназовцев, и те поняли, что в селении разорвалось что-то помощнее боеприпасов для подствольного гранатомета.

— “Эфки”, — определил Пика по силе догнавшего их звука. — Три, а то и все четыре одновременно.

Панкрат никак не прокомментировал его слова: он следил за дорогой, стараясь как можно дальше держаться от обрыва по левому ее краю. Ему совсем не хотелось в один прекрасный момент проверить глубину этой пропасти самому.

— Седой, стоп! — Пика вдруг схватил его за руку, и Панкрат тут же утопил педаль тормоза. — Где-то здесь наши — Окорок и Дикий…

Джип встал. Сделалось непривычно тихо. Перестрелка, судя по всему, закончилась. Панкрат откинулся на спинку водительского сиденья.

— Где именно? — спросил он.

— Где-то над нами, — наморщив лоб, произнес Пика. — Дед отправлял их на какую-то возвышенность как раз за первым поворотом, я точно помню…

Окорок, чуть высунувшись из своего укрытия, следил за тем, что происходило в селении, через оптический прицел винтовки. Внезапно он вздрогнул, словно по его телу пустили ток, потом зачем-то подышал на окуляр прицела и протер его рукавом куртки.

Дикий, следивший за его манипуляциями, криво усмехнулся.

— Чище от этого стекло не стало, отвечаю, — и спросил, уже серьезно. — Что ты там увидел, пиротехник?

Вместо ответа подрывник снова приник к трубке прицела. Через секунду, не прерывая наблюдения, он каким-то не своим, враз осипшим голосом произнес:

— Чудик, сука, сдаваться идет…

— Как сдаваться? — не понял Дикий. — Шутишь, что ли?

Окорок поморщился, не отрываясь от окуляра.

— Черта лысого я шучу, — тем же помертвевшим голосом ответил он. — Идет, тварь, улыбается…

— Так привали его! — не выдержал Дикий. — Подкинь им гранатку…

— Хорошая идея, — сквозь зубы процедил подрывник. — Хочешь сказать, что про нас уже забыли?

Дикий сам рванулся было, вскидывая оружие, но тут же над его головой в скалу вонзилась пуля — снайпер был начеку.

— Убедился? — хмуро поинтересовался Окорок. — Как впечатления?

— Твою мать! — кратко, но с чувством отозвался Дикий.

Единственное, что они могли сейчас делать — это наблюдать за тем, как Чудик медленно спускается по склону, как его окружают вахи, как он вскидывает “ингрем”…

Вскидывает автомат?

Окорок так прижался к окуляру, что тот уперся прямо ему в лицевую кость — жестко, до боли.

Вахи повалились, точно соломенные кули. Трое или четверо; он не успел разобрать сразу, а в следующую секунду его глаза были прикованы к Чудику, который задергался, словно под ударами тока — его начали расстреливать в упор те, кто успел опомниться от шока неожиданности раньше, чем их тела прошил смертоносный свинец.

А потом прогремел взрыв.

На месте падавшего Чудика вспухло темное облако дыма, оплетенное языками огня, и вахов попросту разбросало в разные стороны, словно бумажные фигурки.

— Ах ты… — вырвалось у Окорока. Дикий был более практичен.

— Чудик молодец, — резюмировал он спокойно — так, будто и не погиб только что на его глазах сослуживец. — Думаю, что теперь и снайпер отвлекся. Пора сваливать, Окорок.

С этими словами “охотник” медленно выпрямился, готовый в любое мгновение снова залечь в укрытие при малейшей угрозе. Но никто не стрелял. Видно, снайпер и в самом деле был “под впечатлением”.

Дикий, не оглядываясь на Окорока, закинул винтовку за спину и начал спускаться с возвышения, с которого они обстреливали селение, на проходившую прямо под ними дорогу. Подрывника не надо было подгонять — он быстро последовал за Диким, стараясь как можно скорее миновать открытый участок на спуске, где снайпер без труда мог снять их, словно жирных, черных мух на белой стене. Обдирая в кровь пальцы и не обращая внимания на то, что из-под ног летят выворачивающиеся из тела скалы куски камня, они сползали вниз, пробуя все неровности собственными животами.

И вдруг Дикий остановился, вцепившись руками в пересекавший скалу горизонтальный выступ. Ноги его при этом повисли в пустоте.

— Они уже здесь”. — прохрипел он, поднимая лицо вверх, к Окороку, который карабкался следом за ним, но метра на два выше. — Не повезло.

— Что? — переспросил Окорок, не расслышавший ни слова. — Что там такое?

На всякий случай он приостановил спуск и тоже повис на руках. Но его позиция была несколько выгоднее — он еще мог упираться в небольшую трещину, оказавшуюся как раз под левой ногой.

Не ответив на вопрос подрывника, Дикий просто мотнул головой, указывая куда-то вниз. Посмотрев в том направлении, Окорок не сразу, но все-таки разглядел выглядывающий из-за выступа скалы тупорылый капот внедорожника, на блестящей обрешетке которого темнели какие-то пятна..

— Погоди-ка, — прошептал он, отпуская одну руку. — Счас я их пощекочу…

Сняв с пояса гранату, он хотел было зубами сдернуть чеку, но не успел. Мотор джипа взревел, машина продвинулась вперед и стало видно, что за рулем сидит не кто иной, как Панкрат, а рядом с ним — Пика.

— Висят, голубчики, — пробормотал Суворин, выглядывая из салона. — Как мухи на клею.

— Эй! — крикнул Пика. — Давайте быстрее вниз, в машину!

"Охотников” не надо было долго упрашивать — остававшиеся до земли метры они проехали буквально на животах, разодрав до крови ладони, которые не спасли даже вязаные перчатки с кожаными заплатами на внутренней стороне.

Забравшись на задние сиденья джипа, они хлопнули дверцами и только сейчас смогли перевести дух.

Панкрат, не глушивший двигатель, вдавил акселератор, и джип рванулся вперед, словно пришпоренный скакун.

— Так что случилось? — спросил Дикий, одной рукой упираясь в потолок салона, чтобы не ушибиться головой на очередной выбоине. — Где остальные?

— Мало тебе? А могло не быть и этих, — мрачно пошутил Пика, имея в виду себя и Седого.

В кратких и крепких выражениях он описал Дикому и подрывнику все то, чего те не могли видеть, и в свою очередь спросил:

— Вы наверху сидели — может, видели, что там у них громыхнуло?

— Чудик наш громыхнул, — отозвался Окорок, судорожно вцепившийся в спинку переднего сиденья (он сидел позади Пики) — Как так Чудик? — вырвалось вдруг у Панкрата.

— Обвязался гранатами и сдаваться пошел, — нехотя пояснил Дикий. — Еще парочку успел из “шинкаря” положить.

Некоторое время они молчали. Тишину без остатка заполнял рев двигателя, тащившего несколько тонн мертвого и живого груза вверх, в горы. Все ближе и ближе к боевикам.

— А какого черты ты прешься туда, кстати? — чуть ли не со злостью спросил вдруг Окорок, обращаясь к Седому. — Рашид же оттуда приехал. Может, ты нас прямиком на их базу тянешь?

Вышло так, что вопрос прозвучал вовсе не как шутка.

— Заткнись, — бросил Суворин, неохотно разлепив пересохшие губы. — Если ты действительно так думаешь — лучше заткнись.

Пика вмешался, перехватив инициативу, чтобы погасить тут же возникшее напряжение, грозившее, как уже бывало, стремительно перерасти в ссору:

— А куда еще? А, Окорок? Из селения дороги нет, а по здешней грязи даже этот танк не пойдет — сядет. Сейчас вот бросим его, а дальше — пешком. Как Господь на душу положит. Сделаем крюк по этим чертовым горам, вернемся на исходную, и…

Тут он умолк. Он просто не знал, что последует за этим “и”.

По всему выходило, что их подставило командование. С какой целью? Этот вопрос, скорее всего, останется без ответа. По той простой причине, что задать его будет некому. Даже если они выживут здесь, путь обратно им заказан — из фиктивных мертвецов они тут же станут настоящими трупами, едва только об их чудесном спасении узнает Служба. А для того, чтобы вырваться за пределы Чечни и вернуться в Россию, они слишком далеко забрались в глубь этой проклятой мятежной страны.

Какое из двух зол выбирать? Он не мог ответить на этот вопрос. Вот и оставалось это “и” без сакраментальных точек, которые следовало над ним расставить.

Погруженный в свои невеселые размышления, Пика не видел, как Дикий и подрывник незаметно переглянулись. Окорок согласно кивнул.

Проехав около трех километров, Седой остановил машину.

— Думаю, дальше не стоит, — произнес он, открывая дверь со своей стороны и выбираясь из салона. — Сейчас им нас преследовать не на чем, но они запросто могли подать сигнал на базу, чтобы нас встретили на подъеме. Благо, свернуть здесь некуда.

Пика согласно кивнул:

— Ты прав. Машину бросим здесь. Окорок покосился на него.

— И что? — спросил он. — Как дальше? Грубо спросил, почти враждебно.

— Дальше придется карабкаться вот в эту гору, — ответил за Пику Седой, кивком головы указывая на выщербленную стену темно-серого камня, иссеченную причудливой сетью трещин, змеившихся от самого ее подножия до гребня, поднимавшегося не слишком высоко.

Там, наверху, над зубчатым краем скалы, виднелись почерневшие кроны сосен и голые ветви облетевших берез и осин. Начинался лес, что совсем не исключало существования за этим гребнем какого-нибудь равнинного участка — места, где, в отличие от голого камня, можно было отыскать укрытие.

В любом случае, им нужно было как можно быстрее убраться с дороги, на которой их не составило бы труда обнаружить первому же патрулю боевиков, высланному с базы им навстречу. Все это он постарался в доступной форме втолковать подрывнику, стараясь как можно реже материться. Но тот среагировал совсем уж неадекватно.

— А какого хрена ты здесь раскомандовался? — с нехорошим прищуром спросил Окорок, двигая руку к заткнутому за пояс пистолету. — Сам лезь. Горный баран!

Дикий незаметно сжал его запястье.

— Спокойно, — произнес он. — Седой воевал здесь побольше нашего, ему виднее, в каком месте карабкаться на гору.

Окорок непонимающе, с откровенным изумлением во взгляде воззрился на своего товарища, но тот больше ничего не сказал, лишь стиснул его руку еще сильнее.

Нахмурившись, подрывник кивнул.

— Хорошо, хорошо… Будешь теперь Дедом, — буркнул он.

Они взобрались на скалу минут за пятнадцать.

Сам подъем оказался не таким уж тяжелым — обилие выступов и трещин позволяло держаться руками и упираться ногами практические на всем протяжении пути наверх. Седой взобрался быстрее всех, легко пройдя участок с небольшим наклоном. Он полз быстро, словно паук по стене, и, оказавшись на гребне, сбросил остальным веревку, моток которой входил в обязательный комплект снаряжения “охотника”.

Саднили руки, когда, преодолев последние метры, бойцы оказались на гребне, поросшем лесом. За ним простиралась котловина, противоположный край которой не был виден за стеной деревьев. Но, судя по всему, она была достаточно большой и вполне подходила им в качестве временного укрытия. Наверняка здесь можно было отыскать какое-нибудь укромное место, в котором “охотники” могли бы пересидеть, пока не закончатся поиски. А в том, что их будут искать, никто уже и не сомневался.

— Ну, вперед, — Пика подкрепил свои слова взмахом руки. — Пока нас еще не хватились, надо уйти как можно дальше, чтоб им труднее было нас отыскать.

— Труднее всего нас будет отыскать, когда мы окажемся дома, — невесело пошутил Седой, начиная спускаться по склону вниз, туда, где деревья становились гуще, а почва постепенно выравнивалась.

Пика пошел следом. Окорок и Дикий отстали.

— Послушай… — начал было подрывник, но Дикий сразу же оборвал его.

— Послушай сам, — резко произнес он, но тут же понизил голос. — Какого хрена ты начал выкобениваться там, на дороге?

Окорок непонимающе посмотрел на спутника — в его глазах застыло удивленное выражение: “а что я такого сделал?"

— Потерпи — я дам знак, когда, — твердо произнес Дикий.

Подрывник молча кивнул. Потом осторожно спросил:

— А что.., с Пикой? Он явно будет против… Дикий молчал. На его помрачневшем лице сошлись брови, а рядом с уголками плотно сжатых губ пролегли две глубокие складки. Словно в подтверждение каких-то своих мыслей, он кивнул на ходу, потом обернулся к подотставшему Окороку и, посмотрев тому в глаза так, что по коже побежали мурашки, произнес:

— А его никто не просит не в свое дело соваться… Окорок судорожно сглотнул.

— Понял, — произнес он коротко. — Веду себя тихо, жду сигнала.

Ведомые Панкратом, они продолжали идти вперед. Позади остались обрамлявшие дорогу серые горы, лишенные растительности. Теперь были видны только их вершины, вознесенные к небу; “охотники” же двигались по настоящей земле, образовавшейся из каменной пыли, в которую некогда превратились древние скалы, и частичек грунта, занесенного сюда ветрами. На такой убогой смеси тогда укрепились и разрослись неприхотливые травы, которые, отживая свой срок, превращались в удобрение для этой земли, готовя ее для деревьев с мощной корневой системой.

Окутанные туманом, который здесь, в котловине, укрывался от солнечных лучей, спецназовцы двигались через поросшую лесом долину, где в изобилии порхали горные куропатки, стаями взлетая прямо из-под ног людей и перелетая к зарослям карликовых кустарников, тянувшихся по левому краю котловины, которого они придерживались, чтобы не заблудиться. Это был северный край, открытый холодному ветру; его склон был усеян валунами и порос какими-то низкими, словно приплюснутыми, соснами, карликовыми ивами, мхом и лишайником.

Через час ходьбы они вышли к реке. Не было видно, как и не было слышно, ни одного признака погони, и они решили ненадолго устроить привал.

Сидели молча, думая каждый о своем. Наконец Дикий бросил на Окорока выразительный взгляд, и тот поднялся, вытаскивая из-за пояса пистолет с заранее навинченным глушителем.

— Эй, Седой, — негромко позвал подрывник, косясь на лежавшего с плотно закрытыми глазами Пику. — Пойдем, поговорим.

— С удовольствием, — казалось, Панкрат только и ждал этого предложения.

Его готовность немного смутила Окорока, но вставший за левым плечом Дикий придал подрывнику уверенности. Стволом пистолета, который он, не таясь и не скрывая своих намерений, держал в руке, Окорок указал Седому направление.

— Оружие здесь оставь, — твердо проговорил Дикий, глядя на висевший на плече Суворина автомат. — И пистолет из-за пазухи вытащи.

Улыбнувшись, Панкрат с готовностью выполнил все их требования. Украдкой он покосился на Пику, которого, казалось, сморила усталость — вмешается или нет? Тот лежал подозрительно неподвижно, старательно сопя — так обычно делают, когда хотят изобразить глубокий, беспробудный сон.

Дикий пошел вперед. Панкрат, следом за которым двинулся подрывник, видел перед собой его спину, на которой, словно на вешалке, болтался мешковатый камуфляж, и думал, до какого беспредела надо было дойти, как выжечь себе мозги ненавистью, чтобы сейчас, когда у них есть общий враг, начинать эти дурацкие разборки.

— Ну, хватит, я думаю.

Сказав это, Дикий остановился и поднял оружие.

— Ну что, герой, облажался? — ехидно поинтересовался Окорок, вытягивая из-за пояса свой пистолет. Седой усмехнулся.

— Чего лыбишься-то? — не понимая причин его веселости, спросил подрывник.

— Я бы сейчас с удовольствием разделился — знаете, как амеба, на две одинаковые половинки, — произнес совершенно спокойно Панкрат. — И тогда каждый из вас двоих смог бы с истинным наслаждением, не делясь с кем-то еще, убить меня, как ему вздумалось бы.

— Не грузи, — оборвал его Окорок. — Молись лучше, герой.

— Стойте! — прозвучало вдруг в стороне. — Что это вы задумали, ребята?

Как Пика подобрался к ним, неслышно и невидимо, осталось загадкой. Но Дикий, услышав его голос, не задумываясь, вскинул пистолет.

— Это наши дела, Пика, — холодно ответил он. — Сейчас освободимся, не волнуйся. Сбросим вот только этот балласт и дальше пойдем.

Пика усмехнулся — открыто, по-доброму. Автомат в его руке был нацелен точно в живот Дикому.

— Понимаешь, если ты выстрелишь, я все равно успею нажать на курок, — произнес он. — А это “ингрем”, а не “беретта”, и очередь заденет тебя так или иначе. Подумай, — почти весело закончил он.

Дикий задумчиво пожевал губами, потом опустил оружие и тоже усмехнулся. Криво так, нехорошо усмехнулся.

И тут Окорок, которого Пика на какое-то мгновение выпустил из поля зрения, выстрелил от бедра. Пуля угодила Пике в правый бок, чуть пониже ребер. Охнув, он сделал несколько шагов в сторону, по инерции разворачиваясь к подрывнику. Он успел нажать на курок, и очередь разорвала сырой воздух в клочья. Сначала автомат “клюнул” стволом в его вдруг ослабевшей руке, и пули ушли слишком низко, поднимая фонтаны грязи, но Пика сумел собраться с силами и поднять оружие.

Действительно, избежать поражения здесь было невозможно. За редкими деревьями толщиной в руку спрятаться было невозможно, и очередь перечеркнула Окорока на уровне пояса, срезав заодно несколько веток с невысокой ивы и одну худосочную березку. Подрывник схватился обеими руками за живот, выронив пистолет, и упал на колени, пытаясь зажать раны, из которых струилась кровь, смешиваясь с грязью под его ногами.

Дикий не дал Пике выстрелить во второй раз. Он резко вскинул пистолет, выстрелил — и во лбу спецназовца появилось маленькое темное отверстие.

Панкрат не остался сторонним наблюдателем. За Пикой должна была прийти его очередь, поэтому, как только Дикий отвлекся, переключив внимание на раненого, но еще способного стрелять “охотника”, он прыгнул вперед — благо на прямой линии от него до Дикого не оказалось ни одного дерева или куста.

Седой прыгнул, уходя в низкий кувырок. Дернулся пистолет в руке Дикого, и он неторопливо, словно в замедленном кино, начал разворачиваться в сторону Панкрата. Но тот, шлепнувшись в холодную жидкую грязь, кувыркнулся через голову и — уже на выходе из кувырка — ударил Дикого обеими ногами в живот.

Спецназовец согнулся от боли, и оружие в его руке смотрело теперь в землю.

Не давая себе времени на раздумья, Седой вскочил и сверху вниз ударил Дикого ногой по затылку.

Хруст — и тот свалился на землю без движения, не успев издать даже стона.

Панкрат знал, что Дикий — мертв. И нисколько не жалел о том, что убил его. Собственно, жалеть было не о чем, ведь он сделал то, чего хотел. Хотел с того самого момента, как повалился на спину с простреленной головой Пика.

Окорок же был еще жив. Отняв от живота правую руку, ставшую ярко-алой от вытекшей на нее крови, он пытался подобрать с земли пистолет. На лице его, перекошенном от боли, уже не было ничего человеческого — оно превратилось в застывшую маску страдания, иссеченную морщинами.

Разжав коченеющие пальцы Дикого, Панкрат взял его оружие и направил его на подрывника, уцепившегося за рукоять лежавшего в грязи пистолета.

— Не вздумай, — устало произнес он, с омерзением глядя на жалкие потуги Окорока. — Пристрелю…

Рука тут же отдернулась.

Седой усмехнулся. Даже сейчас, получив смертельную рану, “пиротехник” хотел жить. Протянуть еще хотя бы минуту, несмотря на боль, на кровь, вытекающую из дырявого брюха…

Он подошел к Окороку. Ногой отшвырнул в сторону пистолет. Пусть поживет. Заслужил…

Не останавливаясь, Панкрат быстро подошел к Пике, не обращая внимания на булькающий хрип за спиной. У подрывника пошла горлом кровь — конец был близок.

Пика уже не дышал. Затылок, где было выходное отверстие пули, целиком превратился в кровавое месиво осколков черепной кости и ошметков мозга. Но на лице застыло умиротворенное выражение и спокойная улыбка человека, выполнившего в жизни все, что он задумывал.

С глухим вскриком, захлебнувшимся в черной крови, хлынувшей горлом, отошел Окорок.

Тишина, липкая и сырая, словно туман, воцарилась над лесом.

Панкрат с удивлением обнаружил, что по его небритой щеке катится вниз горячая капля. Смахнув слезу огрубевшей ладонью, он расчехлил саперную лопатку и принялся рыть могилу… Могилы. Потому что Дикого и Окорока тоже полагается похоронить, хотя он и не станет класть их вместе с Пикой.

Он провозился несколько часов, совершенно не думая о том, что его вот-вот может нагнать погоня. Когда две продолговатые ямы наконец были готовы, его ладони пузырились от кровавых мозолей — рыть землю, наполовину состоявшую из скальных кусков, успевших слежаться довольно плотно, оказалось отнюдь не легко.

Собрав оружие мертвых в отдельный рюкзак, Седой сложил тела Дикого и Окорока в одну яму, а Пику — в другую. Засыпал, подровнял аккуратные холмики и воткнул в них вырезанные из черных веток орешника кресты, перекладины которых связал кусками нейлонового шнура.

Прощальный салют не стал устраивать. Просто сказал, обращаясь к Пике, словно тот мог услышать Панкрата под слоем холодного, влажного грунта, закрывшего его мертвое лицо:

— Спи спокойно, брат.

Затем взял рюкзак с оружием, поудобнее подтянул лямки своего вещмешка и зашагал вперед.

Глава 1

Дорога извивалась змеей, одним своим краем прижимаясь к серым громадам гор, а другим обрываясь в пропасть, на дне которой бурлила порожистая речка, в незапамятные времена прорезавшая себе русло в толще древнего камня.

День догорал. Сумерки сгущались, и на всем лежала тень приближающейся ночи. Отпылал закат, так недолго освещавший верхушки гор багрянцем, и в густосинем, почти черном небе появилась молодая луна. Немногим позже высыпали первые звезды и замерцали в вышине холодным недосягаемым светом. Улегся ветер, весь день шнырявший по глубоким расщелинам, в которые не заглядывал даже солнечный свет. Притомился и дождь, сеявшийся с самого утра.

Наступила полная тишина, изредка нарушаемая лишь хлопаньем птичьих крыльев — беспокойные птахи срывались с насиженных мест, парили, купаясь в воздушных потоках, и снова приземлялись на облюбованные валуны.

Внезапно идиллическое безмолвие позднего вечера в горах нарушил низкий, вибрирующий гул. Он быстро усиливался, нарастал, и, наконец, из-за поворота дороги показался его источник. Большой и массивный, словно жук-навозник, черный джип уверенно карабкался вверх, поднимая облака пыли и веером разбрасывая из-под широких колес мелкие камни.

За рулем автомобиля сидел загорелый коренастый человек, лицо которого наполовину было скрыто солнцезащитными очками. Губы его плотно сжались в тонкую линию, а руки уверенно держали руль.

Он хорошо знал эту дорогу. На участках с ограниченным обзором он снижал скорость как раз тогда, когда дорого должна была вильнуть в очередной раз, и аккуратно вписывался в ее крутые повороты.

Человек торопился. Нет, он не бежал от погони — здесь, вдали от федеральных войск, на территории, которую контролируют боевики, он чувствовал себя в полной безопасности. Просто ему очень хотелось побыстрее доставить по назначению тот груз, что лежал у него в машине, на переднем сиденье, и завалиться спать.

Нет, не сразу, поправил он сам себя. Сначала искупаться в чистом, холодном горном озере, смыть с себя дорожную пыль и грязь, въевшуюся в кожу за несколько сотен километров, проделанных по не самым лучшим чеченским дорогам.

Мысль об этом грела ему душу и заставляла посильнее вдавливать педаль акселератора на ровных участках дороги. Ревел мотор, летел из под колес гравий, все ближе становился его пункт назначения — основная база чеченских боевиков, штаб-квартира Рашида Усманова — нынешнего главнокомандующего Освободительной армией Ичкерии, собравшего под своим началом около пятнадцати тысяч бойцов.

На одном из резких поворотов лежавший на переднем сиденье ноутбук в черном, отливающем металлом корпусе сорвался и упал на пол. Человек даже не притормозил, чтобы поднять его — он знал, что этот портативный компьютер, изготовленный из высокопрочных материалов, без вреда для своего содержимого выдержит и падение с вершины какого-нибудь небоскреба на Уолл-стрит. Японцы умеют делать качественную технику. Особенно по заказу военно-промышленного комплекса.

Человек принялся весело насвистывать незатейливую мелодийку, потом протянул руку к приборной панели и включил магнитолу. Кабину заполнила музыка в стиле диско, и человек, едва заметно поморщившись, убрал громкость. Он не любил шумную современную музыку. Ему больше нравились добрые старые мелодии 60-х годов — у себя на квартире, в Москве, он хранил огромную коллекцию пластинок с записями популярных в то время исполнителей.

В Москве… К черту эту курьерскую работу, подумал вдруг он, притормаживая — за поворотом дорога круто забирала вверх. Надо взять отпуск, решил он, а потом и вообще подать рапорт о переводе в оперативный отдел.

Переключившись на пониженную передачу, он легко форсировал подъем, невесело улыбаясь собственным мыслям. Как же, рапорт… “Из нашего отдела переводят только на кладбище”, — вспомнил он вдруг жесткие слова молодого, годившегося ему в сыновья капитана Службы.

Сыто урча, джип перевалил через хребет. Водитель выключил передачу и пустил машину накатом. Еще полтора десятка километров — и он у цели. Расстояние, просто ничтожное по сравнению с тем, которое он уже преодолел.

Он решил, что передохнет в лагере денек (нет, лучше все-таки два!) и сразу же отправится обратно. Ну, отпуск ему уж точно должны дать, а там… Поедет в Подмосковье, поживет в палатке недельки две на берегу какой-нибудь тихой речушки, поудит рыбу… Может, возьмет с собой Мишку. Если, конечно, удастся забрать парня из школы, да еще получить согласие бывшей супруги.

Плавный ход его мыслей был неожиданно прерван самым неподходящим образом: на дорогу, в сотне метров впереди по ходу автомобиля, скатился небольшой валун, увлекая за собой целый дождь камешков поменьше. Подпрыгивая, валун перекатился через дорогу и исчез в пропасти, но человек предусмотрительно притормозил, на всякий случай вынув пистолет из подмышечной кобуры, и положил оружие перед собой, на приборную доску.

Камень наверняка сорвался случайно, совершенно естественным образом. Такое бывает, подумал он, снова вдавливая в пол педаль акселератора. Мотор заурчал погромче, и тут в его гул вплелся посторонний звук, сухой и резкий, эхом раскатившийся по горам. Боковое стекло с правой стороны от водителя треснуло, пробитое пулей, и салон тут же забрызгало красным.

Машина вильнула, потеряв управление — руки человека, сидевшего в ней, выпустили руль и безвольно повисли вдоль тела. Джип, словно живое существо, дернулся сначала вправо, к серой каменной стене, а затем — резко влево. Передние колеса, потеряв опору, завращались в воздухе, и мгновением позже, тяжело перевалившись через край обрыва, автомобиль рухнул в пропасть, словно в ненасытную каменную утробу.

Еще секунда — и глухим раскатом прогремел взрыв, после которого в воздух поднялся густой клуб черного дыма. Он медленно рассеялся в почти неподвижном воздухе, и через несколько минут в горах снова воцарилась полная тишина, нарушаемая лишь птицами. Они, спугнутые взрывом, беспокойно кружились над пропастью.

Потом на склоне, что упирался своим подножием в край дороги, мелькнула тень. Сверху осторожно и практически бесшумно спускался человек, за спиной на ремне висела винтовка с цилиндрической насадкой коллиматорного оптического прицела.

Он спускался медленно, тщательно пробуя ногой каждый выступ, каждую щель в шершавом теле скалы. У него не было страховки, и поэтому держаться приходилось лишь за неровности на поверхности камня или чахоточную растительность, чудом цеплявшуюся своими корнями непонятно за что.

Наконец он преодолел последние метры этого сложного спуска и соскочил на дорогу. Постоял минуту, прислушиваясь, затем решительно подошел к самому краю обрыва, лег на живот и всмотрелся вниз. Там, на дне, разрывали чернильную темноту языки багрового пламени, пожиравшие искореженный остов джипа. Они быстро тускнели — огню осталось не так много пищи.

Человек смотрел вниз, пока не погас последний сполох и вновь не сомкнулась тьма.

— “Омега” вызывает Центр, как слышимость? “Омега” вызывает Центр… Тьфу ты, черт!

Чепрагин стянул с головы наушники и ненавидящим взглядом уставился на полусферу портативной станции спутниковой связи, равнодушно подмигивавшую ему красным огоньком. Что означало: соединения нет.

— Что, не вышло? — с невинным выражением лица поинтересовался Шумилов, меланхолично наблюдая за теряющим свою форму кольцом дыма, которое он только что выдохнул.

— Даже не вошло, — хмуро огрызнулся Чепрагин. — Хреново ущелье! Как ты отсюда сигнал пошлешь, из этого колодца.

Шумилов пожал плечами.

— Ты это Черепу скажи, — посоветовал он после недолгой паузы. — Пусть берет эту станцию и тащит ее наверх. Там чечены ему живо помогут связь наладить…

— Я думаю, что стоит поручить это ответственное задание вам, сержант, — прервал его сухой, надтреснутый голос, пропитанный желчью. — Инициатива, знаете ли, наказуема исполнением.

Шумилов исподлобья глянул на словно из ниоткуда возникшего командира. Вот те раз! — ведь только что его тут не было.

Чепрагин, выглянув из-за спины капитана, пускавшего зайчики наголо бритой макушкой, ехидно усмехнулся при виде сникшего Шумилова. И едва успел сделать серьезное лицо — командир резко обернулся к нему.

— Связи нет, товарищ капитан, — бодро отрапортовал Чепрагин, вытягиваясь в струнку. — И не будет, пока мы не вылезем из этой, извините за выражение, глубокой задницы.

— Задница у вас на плечах, Чепрагин, — флегматично заметил капитан. — Где Рахуба и Подольский?

— Морды лица пошли сполоснуть, — ответил Шумилов, зарывая бычок в рыхлый, влажный песок. — Скоро вернутся.

На черепе капитана вздулись прожилки вен. Макушка стремительно побагровела, выдавая приступ внешне контролируемого гнева. Испепелив Шумилова взглядом, он процедил сквозь зубы:

— Сопляки… Первый рейд, а они… Чепрагин осмелился вступиться.

— Да сверху все равно ничего не видно, — убежденно произнес он. — Здесь хоть в салочки сейчас играй — хрен кто заметит.

— Это смотря какой хрен… — не преминул вставить Шумилов.

— Будете так думать, лейтенант, и скалы станут вашей могилой, — не обращая внимания на выходки сержанта, спокойно произнес Череп. — Идите и найдите этих двух идиотов, живо.

Отдав приказ, он устало опустился на камень, мокрый от брызг, летевших со стороны реки, бурлившей всего в метре от них. Присев, он огляделся по сторонам.

Река ревела, вздыбливаясь на порожистых участках белопенными горбами волн. С двух сторон, зажимая ее в тиски, возносились вверх черные каменные стены; высоко над ними, в темнеющем небе, мерцали первые звезды.

Они шли вдоль речного русла уже третьи сутки, днем останавливаясь на привал, чтобы поспать, а ночью продолжая путь. Их согнал сюда чеченский патруль, на который они имели несчастье наткнуться, и теперь подняться вверх не рисковали. Да и возможности такой пока не нашли — ни одной горной тропы, выводящей из этого ущелья, они не встретили после того самого места, где спустились вниз.

Из четырех спецназовцев, попавших в этот рейд под начало капитана Дыховицкого по прозвищу Череп, двое отправились в настоящий боевой выход впервые. Чепрагин и Шумилов уже имели за плечами по одному рейду каждый, но перед новичками не хорохорились.

Он сам подбирал людей в этот рейд. Со стороны его выбор мог показаться более чем странным — отправиться в глубокий тыл к боевикам, чтобы разыскать пропавшего агента (чужого агента!), и взять с собой молодых, необстрелянных парней… Странно.

Но Череп знал, что делал.

И его руководство — тоже.

Во-первых, настоящая задача этого рейда была совсем иной. Ничуть не похожей на ту, которую он поставил перед своими подчиненными. Во-вторых, из этого рейда вернуться должен был только сам Дыховицкий. Остальных предстояло убрать, как нежелательных свидетелей, а сделать это должен был он сам. Поэтому, вполне естественно, Череп выбрал себе противников послабее, с которыми не пришлось бы долго возиться.

Его подчиненные очень удивились бы, узнав, что связь с Центром имеется, и очень даже хорошая — Дыховицкий устанавливал ее сам, пользуясь для этого такой же станцией спутниковой связи, но в более компактном исполнении.

Вскоре вернулся Чепрагин, а с ним — Рахуба и Подольский, оба с мрачными лицами, в ожидании разноса, который устроит им Череп за самовольную отлучку. Но командир, к их изумлению, это никак не прокомментировал. Дыховицкий просто-напросто спал и спал сидя, в том самом положении, в каком его свалил сон. Бойцы, стараясь не шуметь, словно дети, попавшие случайно в клетку со спящим тигром, подыскали себе места для лежанок и, подложив под головы рюкзаки, попытались заснуть. У них было еще часов шесть на то, чтобы дать организму отдых после четырех стремительных марш-бросков по дну ущелья, по скользкому берегу горной реки. Это время, однако, пролетело быстрее, чем один вдох-выдох. Будто и не засыпали.

И снова подъем…

Встав с камня, на котором сидел, Дыховицкий лишь коротко бросил:

— Выступаем.

Чепрагин быстро упаковал в рюкзак станцию, Шумилов аккуратно зарыл очередной окурок, Рахуба и Подольский с готовностью вскочили, подхватив рюкзаки и оружие.

Смеркалось. Было самое время выступать в путь.

— Бодрее, девочки, пошевеливайтесь, — с каменным лицом подгонял их Череп.

Они вышли через десять минут.

Порой им приходилось брести по пояс в яростно бурлившей воде — река в некоторых местах подступала вплотную к сужавшимся стенам ущелья. Такие участки преодолевали, связавшись все вместе прочным страховочным шнуром.

Однажды эта предосторожность себя оправдала — Подольский, поскользнувшись на покатом валуне, который, казалось, внезапно сам вырвался у него из-под ног, сорвался и очутился по самую шею в бурном потоке. Если бы не связка, его бы утащило в считанные секунды к ближайшему порогу. А тут еще начался дождь. Его капли в избытке долетали до дна ущелья, и всего полчаса спустя уже все спецназовцы вымокли точно так же, как искупавшийся перед этим Подольский.

Они, чертыхаясь, пробирались следом за Дыховицким и не самыми лучшими словами поминали сквозь зубы и Черепа, и Службу, и чеченов. Командир, казалось, не обращал никакого внимания ни на то, что они который уже час идут сквозь сплошную завесу воды — той, что так и норовила утащить за собой, в мутный поток, бившийся о стены ущелья, и той, что лилась с неба за воротник. Череп шагал, упрямо, по-бычьи, наклонив вперед бритую голову, и ничем не выказывал своей усталости, хотя уже пройден был изрядный кусок пути.

Начало светать, когда они отыскали место, где можно было сделать привал.

Разместились в небольшой пещере. В общем-то, даже нельзя было назвать это пещерой — небольшая выемка в скале, прикрытая куцым каменным козырьком. Непритязательное укрытие, в котором от наблюдателей сверху можно было спрятаться только при плохой погоде (очень плохой!) и в полной темноте.

На этом пятачке, обильно орошенном водяными брызгами, и разместились бойцы “Омеги”. Их цель была уже близка, но об этом знал лишь Дыховицкий. Остальные про себя материли неизвестного им агента, которого зачем-то вдруг понадобилось выводить из контролируемой боевиками зоны, и могли только гадать о том, где и когда они с ним встретятся.

Чепрагин в который раз пытался наладить связь с Центром. Сержант, все так же посмеиваясь, наблюдал за его попытками, с наслаждением пуская дымные кольца. Подольский и Рахуба лежали, не двигаясь, вымотанные изнурительным ночным марш-броском.

Череп выпрямился, окинул своих подчиненных насмешливо-скептическим взглядом и проговорил, задержав глаза на Шумилове:

— Пойду, морду лица умою, — и добавил, сходя в воду:

— Если еще кто-нибудь отлучится, пристрелю собственноручно.

— А по нужде? — тут же спросил сержант.

— Нужда у вас одна — родину защищать, — бросил через плечо Череп, опираясь рукой о шершавый камень скалы, чтобы не быть смытым волной.

"А ведь мне так или иначе придется вас пристрелить, ребята. Правда, несколько позже”.

То, что искал, он обнаружил, пройдя вверх по течению еще приблизительно двести метров, за выступом скалы, похожим на уснувшего в воде медведя: обгоревший остов свалившегося с горной дороги джипа, до неузнаваемости сплющенный страшным ударом о камни.

Оглянувшись на всякий случай, Дыховицкий подошел к груде искореженного металла и заглянул в кабину. Света, проникавшего в ущелье с далекого утреннего неба, было явно недостаточно для того, чтобы хоть что-то рассмотреть внутри. Чертыхнувшись, Череп вынул из кармана фонарик и принялся обшаривать лучом выгоревший салон. Он рисковал сейчас быть замеченным случайным чеченским патрулем, но зуд нетерпения был настолько силен, что капитан отбросил предосторожности. Быстрее забрать то, зачем он пришел, или как можно быстрее убедиться в том, что искать здесь уже нечего.

На металлическом каркасе водительского сиденья пузырились какие-то сморщенные ошметки, больше всего напоминавшие лопнувший в огне футбольный мяч, насаженный на кол. Эти ошметки вполне могли оказаться останками того, кто сидел за рулем во время взрыва, обгоревшими до неузнаваемости.

Луч скользнул в сторону, осветив прямоугольный предмет, несколько деформированный, застрявший под правым передним сиденьем в мешанине металла. Череп спрятал фонарь, чувствуя, как учащенно забилось сердце: есть!

Он на ощупь нашарил предмет, напоминавший небольшой плоский чемоданчик, взялся поудобнее и потянул его на себя. Пришлось хорошенько поднапрячься, чтобы преодолеть сопротивление металла, но, в конце концов, он высвободил ноутбук и вытащил его наружу. Он вытер пот, выступивший на лбу, и довольно усмехнулся.

Череп был уверен, что информация, записанная на жестком диске, сохранилась. Что именно там было, он не знал — ведь и сам Дыховицкий был таким же, как и его подчиненные, исполнителем, но рангом повыше. И с большими полномочиями. Ликвидатора, например.

Он вышел из реки на узенькую полоску каменистого берега, прошелся вверх по течению еще метров тридцать и отыскал подходящую трещину, в которой можно было на время схоронить находку. Там он аккуратно поставил ноутбук на камни и еще раз придирчиво осмотрел его, освещая фонариком. Не было ни трещин, ни других каких-то повреждений — только одна грань словно утратила форму и еще больше округлилась. По-видимому, под воздействием температуры во время взрыва бензина.

Итак, он его отыскал. Теперь предстояло выполнить вторую часть операции.

И тут у Черепа возникло странное, и нехорошее ощущение скрытого наблюдения. Как будто чей-то внимательный взгляд уперся ему в спину. Чертыхнувшись, он выругался про себя и вынул из рюкзака пистолет. “Совсем нервишки пошаливают, — подумал он невесело. — Все, еще немного деньжат подзаработаю — у, гудбай, Служба!"

Отработанными движениями капитан навинтил на ствол глушитель. Мозг работал четко, подсказывая наиболее оптимальное решение. Одновременно со всеми четырьмя можно, конечно, управиться, но в этом случае вероятность того, что кто-то из них в суматохе успеет применить оружие, возрастала многократно. Это могло обернуться для Дыховицкого в лучшем случае легким ранением, и в любом случае — нежелательным шумом. Ему же надо было вернуться, и как можно скорее. А для этого надо быть в форме. Поэтому он решил разделить группу на две части и ликвидировать каждую по отдельности. Засунув пистолет в потайной внутренний карман, Череп отправился в обратный путь к месту привала, безуспешно пытаясь отделаться от неприятного ощущения слежки.

— Ну, где это Череп запропастился? — спросил, ни к кому конкретно не обращаясь, Шумилов.

Так, впрочем, спросил, без особого интереса. Мол, нет капитана — и хрен с ним, и без него неплохо. Затянувшееся отсутствие Дыховицкого никого из спецназовцев не беспокоило — они наслаждались отдыхом, в том числе и от своего малоприятного командира.

— Дай сигарету, — попросил Чепрагин сержанта, потягиваясь так, что захрустели кости.

Шумилов удивленно приподнялся на локте.

— Я думал, ты некурящий, лейтенант, — заметил он, протягивая ему открытую пачку. — А ты, оказывается, порочный и испорченный.

— Пошел ты, — лениво ругнулся Чепрагин. — Я уже месяц как не курю. Шумилов хмыкнул.

— Завидная сила воли, — ехидно прокомментировал он заявление лейтенанта. — Посмотри вот на ребят — они с детства не курили, и не жужжат.

Он кивнул на Подольского и Рахубу, лежавших без движения, подложив под головы вещмешки.

— Курили, — возразил вдруг Подольский, открывая глаза. — Я только год назад бросил…

— Кончай демагогию, — Череп, как всегда, появился неслышно. — Чепрагин и Шумилов, со мной. Рахуба и Подольский, не спать, мать вашу!

Ругнувшись вполголоса, лейтенант выбросил только что прикуренную сигарету и встал, поправляя снаряжение.

— Вещмешки можно оставить, — произнес Дыховицкий, глядя куда-то в сторону. — Шевелитесь, девчонки.

И он, соскочив с каменного выступа обратно в воду, пошел вверх по течению, не оглядываясь.

— Вот козел, — процедил сквозь зубы Чепрагин, поморщившись, когда ноги в еще толком не просохших ботинках снова ушли по колено в ледяную воду. — Ни тебе объяснить: зачем, почему, куда…

Шумилов ничего не сказал. Он молча, но с чувством сплюнул в пенящуюся воду.

Держась на расстоянии трех-четырех метров друг от друга, они последовали за капитаном. Минут через десять все трое вышли к останкам джипа, громоздившимся в воде, точно скелет какого-то доисторического животного.

— Ни фига себе! — присвистнул сержант. — Это ж сколько падал-то…

И запнулся, увидев в руке Черепа пистолет, дуло которого смотрело точно ему в переносицу.

— Руки! — коротко бросил капитан, чуть шевельнув кистью. — Оба к скале лицом, живо!

Чепрагин побледнел, но все-таки сохранил хладнокровие. Шумилов подобрался для прыжка, но это не ускользнуло от внимания Дыховицкого, и ствол пистолета качнулся в сторону сержанта.

— Ну ты и говно, Череп, — смачно, словно высказал давно наболевшее, произнес он.

— Вы уж не обессудьте, ребята, — проговорил капитан, делая шаг назад. — Я просто выполняю приказ. Ничего личного, как говорят американцы… Лицом к скале, живо!

И тут прозвучал выстрел.

Капитан выронил пистолет и схватился левой рукой за окровавленную правую. Чепрагин, не теряя времени, в два прыжка преодолел разделявшее их расстояние и повалил Дыховицкого на камни. Шумилов, сорвав с плеча автомат, замер, всматриваясь в сплетение черных теней на другом берегу реки. Оттуда медленно вышел человек, державший в руках “винторез”. Он совершенно спокойно забросил винтовку на плечо и, не обращая внимания на оружие в руках сержанта, двинулся в брод через не слишком в этом месте глубокую речку.

Услышав выстрел, эхо которого многократно отразилось от стен ущелья, Подольский моментально вскочил на ноги, снимая автомат с предохранителя. Следом тут же поднялся Рахуба, тоже с оружием.

— Черт, направление хрен определишь, — пробормотал Подольский, пытаясь понять, в какой стороне прозвучал выстрел.

— Неважно, — решительно произнес Рахуба. — Двигать-то все равно надо к своим.

И они, держа оружие над головой, бросились в воду, чтобы нагнать товарищей.

Каково же было их удивление, когда, добравшись до того места, где лежал остов внедорожника, они увидели связанного Дыховицкого, валявшегося на камнях, точно куль тряпья, и спецназовцев в компании совершенно незнакомого им человека в потрепанной одежде и с полностью седой головой. После секундного замешательства, во время которого в их головах пронеслись тысячи догадок и версий происшедшего, они, не сговариваясь, направили на троицу свои автоматы.

— Подольский! Рахуба! — заорал Череп, увидев их реакцию. — Стреляйте, мать вашу! Эти двое продались чеченам…

— Обвинение было абсурдным, но капитан рассчитал правильно — в том состоянии, в котором находились сейчас двое зеленых, необстрелянных бойцов, оно могло сработать.

— Эй, салаги, — предостерегающе крикнул Шумилов, видя замешательство на лицах товарищей. — Только не стреляйте, черт вас задери! Мы сейчас сами сложим оружие.., тихонечко, вот так…

Он медленно опустил свой автомат на камни. Чепрагин последовал его примеру.

— Череп должен был нас ликвидировать, — произнес лейтенант, обращаясь к Подольскому и Рахубе, которые продолжали держать их на прицеле. — Всю группу. Ему помешал вот этот человек, — и он кивнул в сторону незнакомца, который бесстрастно наблюдал за происходящим, положив руки на “винторез”, удобно устроившийся у него на коленях.

— Почему мы должны вам верить? — крикнул Рахуба. — Пусть он тоже положит оружие.

И спецназовец ткнул стволом автомата в направлении незнакомца.

— Если вы начнете стрелять, я все равно не успею им воспользоваться, — спокойно произнес тот, не двигаясь. — А если мы и дальше будем так беседовать, нас расстреляют сверху, как мишени. Здесь, знаете ли, есть чеченцы…

— Стреляйте, мать вашу! — из последних сил заорал Дыховицкий, видя явное сомнение, написанное на лицах бойцов.

Но Подольский вдруг опустил автомат.

— Хорошо. Мы вам верим, — устало проговорил он. — Берите оружие, и свалим к черту из этого поганого места.

Рахуба, поколебавшись всего лишь мгновение, тоже опустил оружие. Шумилов, криво усмехнувшись, подобрал с камней автомат.

— Вот сейчас мы вас и расстреляем, — мрачно пообещал он.

— Как самые настоящие предатели… — подхватил Чепрагин. — Эй, эй, это шутка!..

Все четверо повернулись к незнакомцу.

— Идите за мной, — произнес тот. — Я выведу вас в безопасное место. И поднимите капитана, он нам еще пригодится.

Подумав, он добавил:

— Подождите минутку, я должен кое-что забрать. Это здесь, неподалеку… — заметив скептическую улыбку на лице Подольского, человек предложил. — Если хотите, можете меня проводить.

Спецназовец отрицательно мотнул головой и почему-то покраснел.

Когда незнакомец вернулся, неся в руке черный ноутбук, капитан только и смог, что заскрипеть зубами от ярости.

— Будем знакомиться, — произнес их проводник, когда спецназовцы, пройдя за ним следом, очутились в небольшой, но хорошо скрытой от посторонних глаз пещере. — Меня зовут Панкрат Суворин. Звание — рядовой. Был “охотником” в отряде майора Николаева. Теперь, — он невесело усмехнулся, — свободный охотник. Группа попала в засаду и была уничтожена боевиками Рашида.

Они сидели на валунах, образовывавших небольшой круг посередине пещеры. В центре круга теплился огонек костра, который разложил Панкрат. Этот огонек освещал небольшое пространство пещеры, имевшей довольно обжитой вид. В одном углу располагалась лежанка, сделанная из нескольких потрепанных дерюг, а в другом лежало оружие, сложенное в два деревянных ящика. Третий, пустой, уже послужил топливом для костра.

— Это одно из моих убежищ, — пояснил Панкрат, заметив, как оглядываются по сторонам спецназовцы. — А вас сюда какая нужда привела? Не лучшее место для прогулок, должен вам сказать, — и, помолчав, добавил:

— особенно в компании с ликвидатором.

И он кивком головы указал на капитана, которого усадили в одном из углов пещеры, прислонив спиной к камню.

Постепенно они разговорились. Со слов спецназовцев Суворин понял, что им самим сообщили либо только небольшую часть правды, либо вообще дезинформировали. Настоящая цель их рейда в глубокий тыл противника должна была быть известна только чистильщику, то есть капитану Дыховицкому.

Суворин был краток. Повернувшись к ликвидатору, он произнес, чеканя каждое слово:

— У тебя сейчас есть выбор. Ты расскажешь все, что знаешь, и я тебя отпущу. Даю слово. Либо ты можешь не отвечать, и я тебя пристрелю, — подумав, он поправился. — Нет, я лучше тебя этим ребятам отдам. Они что-нибудь оригинальное для тебя придумают.

Он кивнул на бойцов “Омеги”, по лицам которых можно было прочитать их намерения в отношении командира. Вне всякого сомнения, каждый из них убил бы Дыховицкого собственноручно. А некоторые — еще и не один раз.

Капитан, поставленный перед небогатым выбором, думал недолго.

— Я тебе верю, — неожиданно легко согласился он. — Но знаю немного. Панкрат кивнул:

— Ничего. Ты рассказывай, а там посмотрим.

— Я должен был всего лишь отыскать пропавшего курьера. И забрать этот ноутбук, — он взглядом указал на плоский чемоданчик, лежавший у ног Панкрата.

— Чей курьер? — быстро спросил Суворин, пристально глядя в глаза Дыховицкому. — Ну? Тот колебался.

— Быстрее. Или мне за тебя ответить? Череп вздохнул. Было видно, что отвечать на этот вопрос ему ой как не хочется.

— Курьера Службы, — произнес наконец он. — Один из отделов Службы ведет двойную игру с боевиками… В моем отделе, — он шумно сглотнул, — про это каким-то образом узнали. Узнали, что их курьер не добрался до цели. Я должен был добыть информацию, которую он вез, и вернуться с ней обратно…

— Пристрелив по дороге свидетелей, — закончил Панкрат. — Понятно. Я, в общем-то, догадывался. А вы слушайте, товарищи бойцы, слушайте: в то время, как наши ребята костьми ложатся на этой гребаной войне, Служба изволит с бандитами заигрывать.

Он посмотрел на Дыховицкого.

— Что за информация здесь? — и похлопал по корпусу ноутбука. — Наверняка не порнографические картинки?

Капитан отрицательно покачал головой и для пущей убедительности еще и пожал плечами.

— Этого я не знаю. Я всего лишь исполнитель, поверь.

Суворин кивнул:

— Верю. Шестеркам такие вещи действительно не доверяют… Хорошо, последний вопрос: для кого эта информация предназначалась?

В глазах Дыховицкого полыхнул злой огонь, но он смолчал, уткнувшись взглядом в камни под ногами. Потом произнес, вернее, протолкнул имя сквозь зубы:

— Для Рашида. Панкрат присвистнул;

— Мелкой рыбой Служба не интересуется. Что, в президенты они его хотят продвинуть, что ли?

Капитан молчал, внимательно рассматривая сталактиты.

— Ну что, ликвидатор, пора на выход, — поднимаясь, проговорил Панкрат. — Давай, руки развяжу, а то неудобно ведь — так и по нужде не сходишь.

Он поднял капитана и ножом разрезал веревку на его запястьях.

— Оружия у него не осталось? — спросил Панкрат, обращаясь к Шумилову, который перед этим обыскивал и разоружал своего командира.

— Да разве что гаубицу в жопу спрятал, — отозвался сержант.

— Тогда — свободен.

Дыховицкий неверяще посмотрел на него.

— Свободен, — повторил Панкрат. — Для тех, кто в танке, поясняю — ты можешь валить отсюда в любом направлении. Но! — он предостерегающе поднял указательный палец. — Постарайся не попадаться на глаза ни мне, ни этим ребятам. На следующую нашу встречу мое слово не распространяется.

— Я бы его сейчас пристрелил, — неожиданно произнес все это время молчавший Рахуба. — Сука! Суворин пожал плечами.

— Видишь? — он легко подтолкнул капитана в плечо. — Ступай.

Дыховицкий пригнул голову, чтобы не задеть низкий свод у выхода из пещеры, и шагнул наружу.

Они задержались в укрытии Суворина ненадолго. Передохнув еще минут двадцать (“Фора Черепу”, — сказал Шумилов), все пятеро покинули пещеру, разобрав оставшееся в ящиках оружие — капитан вполне мог вернуться, чтобы им воспользоваться.

Они шли за Панкратом, пока солнце не оказалось в зените. За это время спецназовцы одолели с десяток километров по едва заметным горным тропкам и оказались в небольшом ущелье, густо заросшем кустарником и невысокими деревьями, которым тяжело было вымахать во весь свой рост на бесплодной каменистой почве. Продравшись через заросли, они очутились еще в одной пещере — той, которую Суворин наиболее часто использовал в качестве убежища на протяжении последнего месяца. Вход в нее был отлично замаскирован обильной растительностью, и снаружи отыскать его, не зная особых примет, было совершенно невозможно.

Спецназовцы улеглись прямо на пол. Вытянув гудевшие от усталости ноги, они почти сразу же заснули — все-таки Череп гнал их всю ночь, а потом, после утренних событий, выспаться было просто некогда.

Суворин дождался, пока все заснут, и начал “колдовать” над ноутбуком. Тщательно ощупав поверхность корпуса, он наконец отыскал едва заметные выступы, нажав на которые, открыл изготовленный из сверхпрочных материалов футляр. Жидкокристаллический дисплей засветился призрачным голубым светом — батареи были полностью заряжены. Панкрат бегло просмотрел содержимое винчестера — там были лишь файлы с цифровыми обозначениями количеством шестнадцать штук и папка с названием “crash”, в которой содержалась скорее всего программа, нужная для их просмотра.

Что же за информацию мог везти Рашиду курьер Службы? Суворин не сомневался в том, что, попади этот ноутбук в руки специалистов из компьютерного отдела, они раскололи бы его защиту так или иначе — с их-то аппаратурой это не проблема. Его, однако, эта мысль нисколько не утешала.

Попытавшись запустить программу из папки “crash”, он получил запрос на подтверждение доступа. “Введите код” — замигала на экране надпись, сделанная готическим шрифтом. Затем появилось сообщение, гласившее, что при повторной попытке несанкционированного доступа программа самоуничтожится и сотрет всю информацию, имеющуюся на винчестере компьютера.

Отключив питание ноутбука, Панкрат закрыл его и погрузился в размышления. Совершенно ясно, что самому ему эту программу не обойти. Более того, если он просто попытается запустить ее во второй раз, останется ни с чем. Так, с бесполезной железкой в руках. Ему нужен тот, кто знает пароль. Возможно, его знал курьер. Несомненно, он известен сотрудникам Службы, осуществлявшим сношения с боевиками.

И все эти люди ему недоступны в силу объективных причин. Все, кроме Рашида. До него, считай, рукой подать. Каких-то три десятка километров до лагеря боевиков. Взять да и явиться к нему с просьбой: “Отоприте ларчик, господин хороший”.

А если попытаться? Действительно… Явиться в лагерь под видом курьера, а потом…

Нет, этот план не сработает. Наверняка курьера там либо уже знают в лицо, либо Рашиду сообщили его приметы. К тому же, опоздание на трое суток — а именно три дня назад Суворин “сбил” джип — неминуемо вызовет подозрения. Но без Рашида ему не подобрать ключи к хранящейся в ноутбуке информации.

Он закурил, продолжая обдумывать ситуацию. Как ни крути, а Рашида необходимо заполучить. Если, конечно, он хочет узнать, что находится в этих чертовых файлах.

Сделать это в одиночку… Нет, невозможно.

Стоп! Почему в одиночку?

Есть еще четверо — путь назад для них теперь закрыт как для ненужных свидетелей. Более того, их могут начать разыскивать, если капитан каким-то чудом выберется отсюда живым, не имея ни еды, ни оружия. С простреленной рукой… Вопрос в том, согласятся ли эти ребята помочь ему. Командовать ими он может лишь с добровольного их согласия — по званию он, например, ниже, чем Чепрагин или Шумилов.

"Утро вечера мудренее”, — устало подумал Суворин, чувствуя, как от всех этих мыслей начинает гудеть, словно телеграфный столб, голова. Он перестал наконец противиться сморившей его усталости и растянулся на голом камне, широко раскинув руки.

Глава 2

Утром все решилось само собой.

Он проснулся, полежал немного, по очереди напрягая и расслабляя затекшие мышцы. Стряхнув с себя остатки сна, открыл глаза и первым делом увидел Чепрагина, сидящего у входа в пещеру. Лейтенант курил, нервно затягиваясь и обжигая пальцы.

— Доброе утро, — поприветствовал его Панкрат, поднимаясь на ноги. — Тут недалеко есть ключ, можно умыться и напиться чистой воды. Если кто желает вымыться, на дне котловины имеется озерцо. Место живописное, даже осенью…

— Вы прямо как экскурсовод, — лейтенант повернулся к нему и как-то криво усмехнулся, пуская дым через нос. — Расписываете местные достопримечательности.

— Красивые места есть везде, — заметил Суворин. — Не согласны?

Было видно, что Чепрагин хочет что-то сказать, но никак не может решиться. Он снова хмыкнул, потер лоб с отсутствующим видом, помолчал.

Суворин не торопил спецназовца.

Наконец тот произнес полувопросительно:

— Теперь, как я понимаю, мы переходим в ваше распоряжение?

Панкрат, предвидевший нечто подобное, только пожал плечами в ответ. Почти месяц он в одиночку пакостил боевикам на их территории, и пополнение было бы ему сейчас кстати. Но…

Чепрагин выжидающе смотрел на него. Похоже было, что сам он уже решил для себя этот вопрос и ожидал подтверждения от Панкрата.

— Не так однозначно, — выдержав паузу, проговорил тот. — Как боевая единица, вы вовсе не обязаны мне подчиняться. Лично вы, например, старше всех, собравшихся здесь, по званию. Если прикажете, я могу вывести вас отсюда.

Чепрагин понимающе покачал головой и перевел отстраненно-задумчивый взгляд на дым, исчезающий в серой полутьме, еще не растаявшей под самым сводом пещеры.

— Кому мы теперь нужны… — пробормотал он. — Не в отдел же возвращаться.

Непонятно было, сожалеет ли он сейчас о том, что обратный путь в отдел ему теперь уже точно заказан — особенно если каким-то образом из этой западни выберется Череп. Если заговорит…

— Вы можете попробовать уйти в Россию, — подсказал Суворин, уверенный, впрочем, что лейтенант уже размышлял над этим.

Чепрагин поднял на него взгляд, в котором светилось мрачное отчаяние.

— И прятаться до конца своих дней? Приходить к родителям по ночам, к девчонкам через окна лазить? Романтика, да не та…

Он горько усмехнулся.

— Нет, такая жизнь не по мне, — произнес он тяжело, сминая в пальцах окурок.

Панкрат молчал, ожидая продолжения. Вытащил из пачки сигарету, закурил. Чепрагин тоже не торопился. Когда он наконец заговорил снова, половина сигареты в пальцах Суворина уже превратилась в пепел.

— В общем, я хотел бы остаться, — спокойно произнес он, прямо глядя в лицо Панкрату. — Здесь. Под вашим командованием — как старшего если не по званию, то по боевому опыту. А оставлять или нет — тут уж вы решайте сами.

Суворин, затушив сигарету, зарыл ее в рыхлый серый песок. Окурки он не выбрасывал — всякий мусор мог случайно выдать расположение его убежища.

Он попытался представить, что двигало этим молодым парнем (тридцать два — не возраст), когда он принимал такое решение.

Первое — отчаяние. Это само собой разумеется — что еще ты можешь чувствовать, когда тебя все предали, и ты остался в чужой стране, где идет война.

Второе чувство — гордость. Нежелание быть дезертиром и выходить из дома только по ночам. Прятаться от людей и закончить жизнь бомжем в колодце теплотрассы.

Ну, и третье… Желание отомстить. Выместить злобу и ненависть к тем, кто далеко, на тех, кто ближе.

— Не передумаешь? — спросил Панкрат, поднимаясь с камня, на котором сидел.

— Не передумает, — раздался у него за спиной уверенный голос Шумилова, который тоже проснулся рано и слышал весь их недолгий разговор, но не подавал вида.

— Лейтенант такой — он как втемяшит что-нибудь в голову, так пулей не выбьешь, — резюмировал сержант.

Почувствовав откровенную, но не злую иронию в его словах, Суворин внимательно посмотрел на него. В утреннем полумраке пещеры невозможно было разглядеть выражение лица спецназовца, но тот, несмотря на легкость тона, вроде бы сохранял полную серьезность и невозмутимость. В этом разбитном парне с первого же взгляда чувствовался несгибаемый стержень воли, и считать его лишь легкомысленным болтуном мог только человек, совершенно не разбирающийся в себе подобных.

— А ты, сержант? — спросил Панкрат. — Какие твои мысли?

— Какие у сержанта мысли… — хмыкнул Шумилов. — Наливай да пей, — заметив, что Суворин все-таки нахмурился, он сменил тон и поднялся с земли. — Будем бить чеченскую гадину на ее территории, товарищ рядовой по жизни.

— Ты у меня когда-нибудь допрыгаешься, Шумилов, — мрачно пообещал ему лейтенант.

— Блаженны прыгающие, ибо допрыгаются, — с непроницаемым лицом философски заметил тот.

Панкрат, не удержавшись, рассмеялся. Чепрагин некоторое время пытался сохранять серьезность, но в конце концов тоже не устоял.

Их смех разбудил Рахубу и Подольского. Суворин и двое спецназовцев переглянулись между собой, думая об одном и том же — молодые могли и отказаться, на их долю и так выпало слишком много всего в самом первом рейде. Они вполне могли потребовать возвращения, и тогда их неминуемо пришлось бы сопровождать, поскольку выйти отсюда самостоятельно, избежав стычек с боевиками и не привлекая нежелательного внимания, они бы не смогли. К тому же, они не принадлежали к Службе и могли рассчитывать на обращение помягче того, которое ожидало офицеров, хотя Суворин и сомневался в последнем.

Однако все оказалось проще, чем он думал. Услышав, о чем они вели речь, спецназовцы практически одновременно согласились, не утруждаясь раздумьями. Словно всю ночь они не спали, взвешивая “за” и “против”, а к утру уже приняли выверенное, обстоятельно продуманное решение.

Впрочем, вполне возможно, что так оно все и было…

На завтрак Суворин предложил своим новым подчиненным копченое мясо.

— Лучше ничего нет, — развел руками Панкрат, — Раньше имелись галеты и консервы, но закончились дня три назад. Пришлось украсть барана. Вот, закоптил беднягу.

Бойцы от угощения отказались.

— Пока пайка есть, я воздержусь, пожалуй, — прямо ответил Рахуба, доставая из рюкзака съестное. — Присоединяйтесь и вы, если баранина надоела.

— Животом занедужить боишься? — с хитринкой в глазах поинтересовался Шумилов. — Правильно, воздерживайся. Еда не секс, потерпеть можно.

— А у меня невеста вообще мяса не ест, — ни с того ни с сего брякнул Подольский. — Она вегетарианка, — пояснил он, встретив удивленный взгляд сержанта.

— Хорошая у тебя невеста, — подал голос Чепрагин. — Все экономия в хозяйстве. Тебе можно будет двойную порцию шашлыков съедать, Рома.

— Да, невеста хорошая, — согласился Подольский. — А папаша ее! Мешок — нет, вагон бабок. Директор завода в Подмосковье. Пластмассу производит…

Шумилов — единственный, кто не отказался от баранины, — взмахом ножа отделил добрый шмат мяса и, жуя, подключился к разговору:

— Фигня все это, Рома, — сержант усердно заработал челюстями. — По мне, так все это — извращения. Откуда у такой бабы здоровье, скажи пожалуйста, если она мяса не ест? Она тебе здорового ребенка родит?

Подольский пожал плечами, с отсутствующим видом подняв глаза к небу. Видно, вспоминал свою невесту… Сержант между тем продолжал, доедая только что отрезанный кусок:

— Я, салага, тебе авторитетно скажу — такие девки хороши в качестве любовниц. Ну, ты не обижайся, — он предостерегающе поднял руку, заметив, что рядовой нахмурился. — Я ж в порядке свободной дискуссии… Знаешь, жену надо выбирать из деревенских — они здоровые, выносливые, нарожают кучу крепких детишек. А эти… — он неодобрительно поморщился и замолчал, полностью посвятив себя пережевыванию пищи.

Суворин сидел, механически доедая баранину, и совершенно не чувствовал ее вкуса. Слушая разговор спецназовцев, он казался себе робинзоном, к острову которого после десяти лет одиночества пристал корабль из родной страны. Ему с трудом верилось, что там, за пределами пещеры, таится смерть, во власти которой жизни и Подольского, и Рахубы, и всех остальных, включая его самого. У него ведь тоже была невеста…

Панкрат невольно сжал кулаки. С силой, до хруста суставов, от которого невольно вздрогнули все, кто находился в пещере.

— Что случилось? — первым спросил Чепрагин, увидев, как исказилось лицо Суворина.

— Ничего, — мотнул головой тот и поднялся, взяв стоявшее в углу ведро, — Схожу за водой, тут близко. Я скоро.

Выбравшись из пещеры, он первым делом осмотрелся вокруг. Солнце вставало над котловиной, и воздух, отсыревший за ночь, клубился туманом. Прохладой дышала земля; блестели от росы, еще не успевшей испариться под солнечными лучами, голые ветви деревьев. Ключ, в котором Панкрат набирал воду, находился в трехстах метрах от пещеры, чуть ниже по склону. Он выбивался из-под замшелого валуна, прислонившегося одним своим боком к сосне, и негромко журчал, превращаясь постепенно в ручеек, серебристой змейкой струившийся вниз, к маленькому озерцу на самом дне котловины.

Первым делом он напился, зачерпнув сложенной в ковшик ладонью прозрачной и холодной — аж заломило зубы! — воды. Затем до краев наполнил помятое, но чистое жестяное ведерко и двинулся в обратный путь.

И тут до его ушей долетел приглушенный кашель. Потом хриплый голос в некотором отдалении что-то пробормотал по-чеченски — что именно, Суворин не смог разобрать. Приблизительно определив направление, откуда донесся звук, он аккуратно опустил на землю ведро, вытащил из-за пояса пистолет с навинченным на ствол глушителем и бесшумно улегся в мокрую траву.

Кто-то спускался вниз по склону. Вскоре Панкрат уже ясно слышал шум и треск раздвигаемых ветвей, и он мог с уверенностью сказать, что идет не один человек, а несколько. Боевики — больше некому. Выслали патруль, чтобы прочесать все те подозрительные места, где мог бы скрываться так досадивший им за последний месяц неуловимый диверсант.

Собственно, со стороны чеченцев это была уже не первая попытка отыскать Суворина. Он не слишком опасался таких рейдов — у него почти везде были приготовлены укрытия, в которых он мог переждать, пока боевики уйдут, не солоно хлебавши. Он был в высшей степени мобилен и без труда проскальзывал сквозь цепи, прочесывавшие те участки, где его могли предположительно отыскать.

Но теперь он был не один. И со склона спускалась не дюжина боевиков, как обычно, а гораздо больше. Они практически не скрывались, в полный рост двигаясь между стволами деревьев.

Четверо спецназовцев по-прежнему оставались в пещере, даже не подозревая о приближении чеченцев.

Возвращаться было поздно — Панкрат уже не мог сделать этого незамеченным.

Голоса становились все громче. Боевики шли прямо на него. Черт, куда девать это ведро?

Выплеснув воду, он подхватил пустую жестянку и скатился в неглубокую, но густо заросшую орешником лощину. Ветви упруго хлестнули по шее, оставив мокрый холодный след, и снова замерли, словно никто и не тревожил их всего секунду назад.

Чеченцы прошли мимо Панкрата, коротко переговариваясь между собой. Суворин изо всех сил вжимался в землю, вдыхая шедший от нее пар, оседавший на лице крупными каплями, словно пот. Пальцы сжимали рукоять пистолета, указательный — на спусковом крючке.

Голоса и шаги прозвучали совсем рядом, по краю лощины, и начали затихать. Посчитав про себя до десяти, Панкрат приподнял голову над краем ямы, в которой лежал, и осторожно раздвинул обеими руками плотную стену кустов.

Группа боевиков разделилась. Чеченцы двинулись в обход по обеим сторонам котловины, и маршрут одного из отрядов должен был неминуемо пройти поблизости от пещеры, где устроил себе укрытие Панкрат. Правда, особенно беспокоиться не стоило — вход в пещеру был надежно замаскирован, и отыскать его для непосвященного стоило бы немалых трудов. Так что, если ребята не будут вести себя слишком шумно (а Суворин был уверен, что такого они себе не позволят) и не выйдут за пределы укрытия, ничего им не угрожает.

Он попробовал сосчитать удалявшихся чеченцев, но те уже почти исчезли среди деревьев. Успел заметить только шестерых, но это скорее всего был арьергард того отряда, что двинулся по направлению к пещере. Один из боевиков даже тащил “Утес” — крупнокалиберный пулемет на треножном станке, разработанный российскими оружейниками.

Все-таки наше предпочитают вахи. Российское… Аллах, видать, не против.

Панкрат выбрался из лощины, оставив ведро валяться на дне, и, пригибаясь, двинулся следом за боевиками, стараясь держаться на безопасной дистанции. Если те не заметят пещеру, то все и так обойдется, думал он. Если же заметят, то его атака с тыла в любом случае приведет чеченцев на некоторое время в замешательство и отвлечет их внимание, поможет отбиться ребятам. Впятером вполне реально рассеять отряд и, пока подоспеют на помощь те боевики, что отправились в противоположном направлении, он сможет увести бойцов “Омеги” на другую сторону хребта.

А там…

Черт возьми! Внезапно он вспомнил, что в пещере остался ноутбук, из-за которого — он не сомневался — сейчас и заварилась вся эта каша.

Чеченцы не могли взяться здесь просто так, от балды. Скорее всего эта падла Череп вышел на Рашида и попросил отловить остатки группы вместе с Панкратом. Чтоб, значит, ни нашим, ни вашим. А может, рассчитывал при случае увести информацию у полевого командира — кто их знает, этих бойцов невидимого фронта.

Так что вперед, и побыстрее. И поосторожнее.

— Что-то задерживается Панкрат, — произнес, ни к кому конкретно не обращаясь, Шалимов. — Может, утонул?

Рахуба хмыкнул.

— Этот? — он покачал головой. — Этот не утонет. Надо же — целый месяц под носом у вахов продержаться. В одиночку, против армии “освободителей”. Крутой мужик…

Подольский покосился на него, дожевывая галету, и что-то проговорил. Получилось нечленораздельно и малопонятно.

— Выплюнь каку и скажи внятно, — сержант, как всегда, был в своем репертуаре. — Че ты мычишь, как… Он замолк, подыскивая сравнение.

— Я спрашиваю — что, завидуешь? — повторил Подольский, управившись, наконец, с галетой. — Так нам это еще предстоит.

Чепрагин, услышав его слова, нахмурился.

— Вам что-то не нравится, рядовой? — сухо спросил он, вклиниваясь в разговор. — Никто вас не держал, между прочим…

Подольский совершенно по-детски смутился. И, кажется, возмутился:

— Зря вы так, товарищ старший лейтенант. Я ведь не об этом совсем.

Посмотрев на него, Чепрагин понял, что пережал, и примирительно махнул рукой:

— Да ладно, Роман… Действительно, куда мог запропаститься Панкрат? Ключ должен быть где-то рядом, и ему пора бы уже вернуться.

Рахуба встал, отряхивая штаны:

— Я пойду, гляну.

Шумилов зевнул, бросив вопросительный взгляд на лейтенанта.

— Иди, — разрешил тот, прикуривая сигарету. — Смотри, осторожнее — вахи вполне могут быть поблизости.

Рядовой поднял лежавший на камне автомат и вышел наружу, осторожно раздвинув ветви кустов, плотно закрывавших вход. Вернее, хотел выйти. Но, высунувшись на полкорпуса, тут же рванул обратно, словно получив сильнейший удар в лице от кого-то невидимого.

— Вахи, — прохрипел он, — метрах в тридцати, за деревьями…

Спецназовцы среагировали мгновенно. Все четверо рухнули плашмя на каменный пол и откатились к стенам, подобрав оружие. В следующую секунду прогремели несколько автоматных очередей, срезавших ветви кустов, закрывавших вход в пещеру. Пули ударили в камень и, взвизгнув, обдали лежащие спецназовцев острой крошкой.

Шумилов пополз было вперед, но его остановил шипящий окрик Чепрагина:

— Назад, сержант!

Тот шевельнул губами, выплюнув короткое ругательство, и, не долго думая, дал очередь с того места, где лежал. Пули ушли, что называется, в “белый свет” — за стеной ветвей, кое-где уже прореженной выстрелами боевиков, все равно не видно было, что происходит снаружи.

— Мать твою, сержант! — словно змея, которой наступили на хвост, зашипел Чепрагин. — Не стреляй! Они пока тоже вслепую бьют…

Поняв, какую ошибку сделал, Шумилов до крови закусил губу и мотнул головой. Действительно, увидев высунувшегося из зарослей Рахубу, боевики просто выстрелили наугад в том направлении, в котором он скрылся. А сержант, ответив на их выстрелы, только лишний раз привлек их внимание и тем самым подтвердил: да, именно здесь кто-то прячется.

Наступило затишье. И, когда бойцы уже начали подумывать, что боевики ушли (может, за подкреплением), по их укрытию ударил пулемет. Пули легли по диагонали и срезали остатки ветвей, обнажив черный провал пещеры за ними. Свинец тяжело шлепнулся в камень, разбрызгав его в разные стороны, точно метеоритный дождь. Грохот, произведенный этой машинкой, заметался безумным эхом по котловине.

— Вот дерьмо, — прохрипел Шумилов, прикрыв ладонями голову.

Теперь уже скрываться было незачем.

— Рахуба! — крикнул, не оборачиваясь, Чепрагин. — Гранаты в ящике у стены, тяни сюда…

Вторая очередь угодила уже чуть ниже, и Подольского, который лежал у самой стены, просто засыпало камнем.

— Быстрее! — рявкнул лейтенант, отстреливаясь в никуда.

Рахуба метнулся к самой дальней стене пещеры и, пыхтя, выволок оттуда наспех сколоченный ящик — в нем, сваленные в беспорядке, лежали разные боеприпасы, в том числе — гранаты.

Третья очередь должна была ударить вот-вот, но почему-то пулеметчик медлил.

— Бери! — приказал Чепрагин, делая Шумилову знак взять гранату из ящика. — Бросаем по моей команде, потом выходим. Мы идем первыми, — он повысил голос, повернувшись к рядовым, — вы прикрываете. Потом, наоборот, — прикрываем мы, а вы выходите. Пробиваемся вверх, за хребет… Всем ясно?

Вопросов не последовало. Подольский и Рахуба только молча кивнули, щурясь от поднявшейся в пещере пыли.

Не выпуская из левой руки автомат, Чепрагин выдернул чеку зубами и швырнул гранату в кособокий проем выхода. Следом, не дожидаясь взрыва, бросил свою Шумилов. Два столба земли и дыма поднялись в воздух практически одновременно. Все вокруг вздрогнуло и зашаталось, словно мир вдруг решил выбраться из своей старой шкуры.

— Теперь — пошли! — скомандовал лейтенант и, каждое мгновение ожидая сметающей все на своем пути пулеметной очереди, первым рванулся вперед.

Но пулемет так и не ожил.

Пригибаясь, Чепрагин и сержант бегом бросились вон из пещеры, поддержанные огнем из двух стволов — как только они оказались снаружи, проскочив вход в пещеру, Подольский и Рахуба дали долгие очереди прямо перед собой, не позволяя боевикам подняться.

Там, среди деревьев, лейтенант и Шумилов залегли, продолжая огнем автоматов прижимать вахов к земле, и двое оставшихся внутри спецназовцев выбрались за ними следом. Они тоже бросили гранаты, и это только добавило смятения в ряды боевиков — те были вынуждены отступить от пещеры и притихли, ожидая, когда подтянутся на подмогу бойцы из другой группы, ушедшей дальше по склону.

Увидев, что все уже покинули пещеру, Чепрагин, приблизительно помнивший дорогу к тропе через хребет, привстал и махнул рукой, указывая направление. Отстреливаясь, четверо бойцов начали отходить, пригибаясь и прячась в поредевшем к осени подлеске. Кое-где пробирались ползком — там, где не было ни кустов, ни деревьев, за которыми хоть как-то, но можно было укрыться. Тогда им приходилось животами утюжить мокрый слой черных листьев, скользких от гнили, и вдыхать влажные испарения задыхавшейся под ними земли. Чеченцы время от времени стреляли им вслед, но безуспешно — дым, все еще стлавшийся над землей после мощных взрывов, не давал бандитам возможности прицелиться поточнее.

Они поднимались вверх по склону, чуть загибая вправо, к тропе, — по ней можно было взобраться на гребень котловины гораздо быстрее и оторваться от погони, которая — Чепрагин был уверен — не замедлит последовать.

Лейтенант шел первым; следом за ним двигались Рахуба и Подольский; замыкал эту коротенькую, в четыре звена всего цепь Шумилов, не упускавший малейшей возможности ответить противнику. Правда, теперь он бил коротко — сказывалась нехватка боеприпасов. Зато более прицельно.

Глава 3

Когда Панкрат услышал грохот выстрелов в том направлении, где находилось его укрытие, он ни минуты не сомневался в том, что ребята, не дождавшись его, выбрались из пещеры и напоролись на приблизившийся к ним отряд боевиков. Не раздумывая, он сразу же перешел на бег, мощным рывком сократив почти вдвое то расстояние, которое отделяло его от чеченцев. Когда стали видны их спины Суворин остановился, спрятавшись за деревом.

Боевики перекрыли все подступы к пещере. Их было двенадцать: затянутые в пятнистую камуфляжную форму, они залегли в нескольких десятках метров от входа в пещеру, которую даже сейчас невозможно было отыскать. Кто-то использовал в качестве укрытия прогнивший ствол некогда упавшего дерева, кто-то вжимался в землю за кочкой, поросшей кустарником, кто-то забрался в лощину или какую-нибудь яму.

Стреляли короткими очередями, показывая, что не стремятся уничтожить засевших в пещере спецназовцев. Видно, хотели взять живыми, чтобы потребовать потом выкуп или просто поизмываться. Думали, не иначе, что тем уходить некуда из пещеры, которая теперь превратилась в западню.

Однако ребята из “Омеги” не спешили отчаиваться. Они огрызались автоматным огнем из недр пещеры, не видя целей и стреляя преимущественно на звук. А то и просто наудачу. Надо сказать, последняя была в этот раз на их стороне — пули, выпущенные в ответ, дважды угодили туда, куда следовало. Панкрат, без движения лежавший за замшелым валуном, откуда ему отлично была видна перестрелка, заметил, как уткнулся лицом в землю один из боевиков, а затем завертелся, зажимая руками живот, второй.

Суворин проверил оружие: пистолет был заряжен и снят с предохранителя, глушитель выдержал не больше двух-трех выстрелов и был еще вполне пригоден. Подумав, Панкрат положил его перед собой на пожухлую, мокрую и спутанную траву, достал нож и взвесил его на ладони, ощущая приятную тяжесть металла.

Потеряв двух своих товарищей, боевики, видимо, оставили мысль о том, чтобы захватить спецназовцев живьем. Они прекратили огонь, и Суворин подумал было, что чеченцы решили дожидаться подмоги, уже наверняка спешившей на выстрелы, а потом обрушиться на засевших в пещере ребят всей своей огневой мощью.

Однако они просто давали пулеметчику время на то, чтобы подготовить оружие к стрельбе.

Разложив треногу, чеченец быстрыми уверенными движениями смонтировал пулемет и направил его ствол между двумя соснами точно в сторону пещеры. “Утес” выглядел не очень внушительно, но когда, заглотив ленту, он прогрохотал и плюнул свинцовым градом, Суворин едва удержался от того, чтобы не закрыть уши руками.

Было видно, что теперь боевики настроены решительно.

Вторая очередь перечеркнула вход в пещеру на уровне пояса, срезав ветки кустарника и открыв черный провал, в котором ничего нельзя было разглядеть.

Настало время и Суворину вступить в бой. В качестве цели он выбрал пулеметчика. Зажав в зубах лезвие ножа, Панкрат быстро пополз в нужном направлении. Чеченец за пулеметом уже прицеливался, намереваясь дать третью очередь, когда нож Панкрата вошел ему точно между шейными позвонками, практически отделив голову от туловища. Метнув нож, Суворин тут же откатился назад и дважды выстрелил из пистолета — негромкие хлопки его выстрелов потонули в грохоте разорвавшихся гранат.

Боевики оказались между двух огней. Они видели, как завалился набок и замер без движения их пулеметчик, из шеи которого торчала рукоять ножа. Тут же пошли в атаку те, кого они уже считали легкой добычей, поэтому чеченцы не смогли достаточное внимание уделить Панкрату, который, отступая, пристрелил еще двоих.

От взрыва гранат, брошенных спецназовцами, погиб еще один чеченец. Начав отходить, вахи тут же потеряли второго — одна из пуль, выпущенных защитниками из укрытия, пробила ему горло и яремную вену. Обливаясь кровью, он рухнул в траву, засыпанную черными опавшими листьями, и больше не двигался. Затем последовало еще два взрыва гранат, и чеченцы отступили еще дальше, но тут за деревьями, что росли ниже по склону, ближе ко дну котловины, мелькнули серо-зеленые тени, торопливо пробиравшиеся наверх. Шло подкрепление — еще не менее дюжины человек, и задерживаться здесь больше не стоило. Пятеро выживших из тех двенадцати, что штурмовали пещеру, да еще как минимум дюжина из второй группы… Многовато будет. Да еще при несогласованности действий. Ребята ведь еще не знают, что он тоже вступил в бой. Станут прорываться сами… А там, чего доброго, и подстрелят от неожиданности, если он окажется у них на пути.

И еще одно… Кроме всего прочего, оставался ноутбук, спрятанный им в дальнем углу пещеры, в нише, заложенной камнем и, на первый взгляд, незаметной. Он не мог позволить себе потерять это свидетельство связи чеченцев и Службы — кто знает, вдруг информация, содержащаяся на винчестере портативного компьютера, поможет остановить войну? А почему бы и нет? Этим не стоило рисковать…

Оставалось только надеяться, что Чепрагин и остальные смогут выбраться отсюда и оторваться от боевиков. Суворин хорошо знал здешние тропы и мог с полной уверенностью предвидеть, куда направятся бойцы, если все-таки прорвутся сквозь кольцо. Впрочем, они уже прорвались — треск коротких автоматных очередей удалялся все дальше. Чеченцы преследовали спецназовцев, экономя патроны и пытаясь перед тем, как атаковать, подойти к ним как можно ближе, — чтобы ударить разом и наверняка. Шли быстро, снова охватывая бойцов полумесяцем, явно намереваясь не дать им уйти за перевал.

"Ни пуха вам ни пера, ребятки”, — подумал Суворин, в суматохе боя отступая в заросли, никем не замеченный.

Ноги скользили по грязи, камни выворачивались из-под ботинок и с шуршанием катились вниз по склону. Утешало лишь то, что чеченцам приходилось не легче — они еще и карабкались вверх под редким, но точным огнем спецназовцев, успевших унести с собой всего по одному запасному магазину. Дела у бойцов “Омеги” шли, впрочем, все хуже и хуже.

У Подольского, получившего пулю в плечо, плетью повисла левая рука. Шумилов, морщась от боли, едва ступал на правую ногу — вывихнул он ее или поломал, сказать было пока сложно. Сержанта поддерживал Рахуба, подставляя плечо на особенно трудных участках. По этой причине он тоже не мог развивать ту скорость, на которую был способен, и двигался значительно медленнее.

До тропы оставалось не более тридцати метров, когда со стороны перевала навстречу бойцам “Омеги” ударила автоматная очередь. Враг занял высоту над тропой, все-таки замкнув кольцо, и теперь спецназовцам не оставалось ничего другого, как начать защищаться.

На их счастье, в нескольких шагах вверх по склону оказалась широкая, поросшая пожухлой зеленью трещина, до которой им удалось добежать под огнем засевшего вверху автоматчика. Подольский, выглянув из-за края трещины, быстро сориентировался и, положив рядом два камня, укрепил между ними ствол автомата, который уже не мог держать обеими руками. Чепрагин разорвал медпакет и начал делать ему перевязку; морщась от боли, Подольский тем не менее вел огонь по противнику. Ему помогал сержант — он стрелял, стоя на коленях на дне углубления, послужившего им укрытием.

Рахубе остался автоматчик, поливавший спецназовцев сверху свинцовым дождем. Время от времени бойцу удавалось прижать чеченца короткой очередью, которая проходила достаточно близко, но он не, мог прицелиться поточнее, потому что находился, образно говоря, между молотом и наковальней. Начни он выбирать цель и корректировать прицел, тут же получил бы пулю в спину от кого-нибудь из тех двух десятков чеченцев, которые пытались сейчас подняться вверх по склону.

— Похоже, мы попали… — сплевывая густую, с металлическим привкусом слюну, произнес Подольский. — Ах, твою так…

Чепрагин, затягивавший узел повязки, сделал его слишком тугим, и рядовой, без памяти от резкой боли, обматерил лейтенанта. Тот молча ослабил повязку и поправил стремительно набухавший красным бинт.

— Не сцы, Роман, прорвемся, — отозвался слышавший его слова Шумилов, — и не таких уделывали. Главное — по вахам стреляй, а не по соснам…

Его речь была прервана грохотом выстрелов — одновременно плюнули огнем автоматы Подольского и Рахубы. Сверху донесся чей-то сдавленный крик, и тремя секундами позже в трещину, где они засели, скатился, увлекая за собой мелкие камешки и щебень, труп чеченца, так и не выпустившего из рук оружие.

— Это — твой, — уважительно произнес сержант, пиная ногой окровавленное тело. — Молодец, растешь над собой…

Он опять не успел закончить. Со стороны чеченцев, что находились ниже по склону, ударила автоматная очередь. Пули, взвизгнув, срикошетили от валунов, громоздившихся значительно правее, и одна из них, уже на излете, ударила Рахубу под нижнюю челюсть, точно в кадык.

Брызнула кровь. Захрипев, рядовой рухнул лицом вперед, скрюченными пальцами впиваясь в каменистую землю. Чепрагин, замешкавшийся было на мгновение, справился с растерянностью и тут же бросился к упавшему бойцу. Перевернул его на спину, дернулся за бинтом, но у Рахубы уже шла изо рта кровавая, пузырящаяся пена. Секунду спустя он уже не двигался.

Подольский зарычал что-то невнятное сквозь стиснутые зубы; Шумилов молча подхватил автомат Рахубы и, прежде чем его попытались остановить, взлетел (словно и не была вывихнута нога) на край трещины.

Две очереди протрещали одновременно — выпрямившись почти в полный рост, он хорошо видел противника и мог прицелиться как следует. Сержант сам видел, как покатились вниз по склону сначала двое, а затем и третий чеченец, телами ударяясь о стволы деревьев. Потом резкая, хотя и запоздавшая боль в правом голеностопе заставила его согнуться едва ли не пополам. И, к счастью, пуля, выпущенная вахом из снайперской винтовки, ввинтилась в воздух точно в том месте, где долю секунды назад находилась его голова.

Схватив Шумилова за ремень, опомнившийся лейтенант рывком сдернул его вниз.

— Жив останешься — пристрелю! — мрачно пообещал он сержанту. — Игоря ты этим не спасешь. А нам, — он подчеркнул это слово, — каждый сейчас нужен.

Шумилов только криво усмехнулся в ответ на слова Чепрагина — он не смотрел в искаженное лицо офицера, меняя опустевший рожок своего “АКМа” на магазин из автомата Рахубы, еще не полностью расстрелянный. Тот же лежал совершенно неподвижно на дне трещины, глядя в серое небо мертвыми неподвижными глазами.

Подольский к тому времени уже израсходовал и запасной рожок к своему автомату. Не долго думая, он воспользовался оружием чеченца, убитого Рахубой — добротным “Узи”. Перевернув труп, он одной рукой обшарил его. На поясе у ваха оказалось еще два магазина к израильскому пистолету-пулемету и граната.

— Давай то же самое снова попробуем, — предложил он Чепрагину, уже не заботясь о соблюдении субординации. — У меня еще граната есть, я попробую их придержать, а вы — верхом, пока там еще никого нет, — он указал пальцем в направлении “зачищенной” высоты.

Лейтенант не ответил, выбирая цель, и, лишь опустошив четверть магазина в направлении попытавшихся подойти ближе чеченцев, он обернулся к Подольскому.

— Давай попробуем, Роман, — кивнул он коротко. — Готовь гранаты. Начало — по моему сигналу. А что с ним? — вклинился в их разговор сержант. Недобро сверкая глазами, он указывал на неподвижное тело Рахубы.

— Что, им оставим? — спросил Шумилов. — Я думал, мы мертвых не бросаем…

— Придется оставить, — тяжело сказал лейтенант, избегая встречаться с ним взглядом. — Иначе погибнем все. Это приказ! — заорал он, не выдержав. — Если ты будешь его обсуждать, я тебе сам башку снесу. Яс-с-сно?

И, повернувшись к Подольскому, он сказал одно лишь слово: “Начинай”.

Подольский швырнул первую гранату под корень средней по размерам сосны, за которой мелькали пятнистые камуфляжные комбинезоны боевиков. Взрыв взметнул в небо столб черной грязи и крупнозернистого песка; дерево начало с треском клониться, и в этот момент Чепрагин, подставив скрещенные в замок руки под левую ногу Шумилова, рывком выбросил его из трещины вверх. Сам лейтенант, не теряя ни одной секунды, скользнул следом за ним серой тенью.

Им оставалось около пятидесяти метров. Полсотни шагов до тропы, вверх по крутому склону. И они прошли их: стиснув зубы, тяжело дыша, впиваясь ногтями в камни, все норовившие вывернуться и полететь вниз. Прошли и уже на тропе, завернув за округлый бок огромного валуна, оглянулись. Подольского с ними не было.

— Рома! — страшно закричал Чепрагин, поняв, что тот задумал. — Отходи, Рома!

— Уходите сами! — донесся в ответ хриплый выкрик. — Я их задержу…

Свинцовой плетью хлестнула автоматная очередь кого-то из вахов. В ответ ему огрызнулся “АКМ” Подольского; донесся хриплый матерный крик, в котором звучала торжествующая ярость.

Лейтенант вдруг почувствовал себя совершенно беспомощным. Автомат в его руке показался неимоверно тяжелым. Он перевел ошалелый взгляд на Шумилова. Сержант смотрел ему в глаза, не мигая, с лицом искаженным от боли. Там, внизу, всего в полсотне метров…

— Пошли, — сквозь зубы продавил Чепрагин непослушное слово.

И секундой позже повторил еще раз, словно для пущей уверенности:

— Пошли..

— Получи, сука! — зло орал Подольский, выстреливая последние патроны. — Получи! Суки! На!

Автомат захлебывался, плюясь свинцом. Рожок был последний.

Он успел срезать одного — сам видел, как тело подбросило в воздух за серым горбом камня, и чеченец, дернувшись раз-другой, затих. Но тут же пропела пуля снайпера, и что-то горячее с силой толкнуло Подольского в плечо, на два пальца выше локтя.

Спецназовец выронил “АКМ”. Впрочем, теперь он был уже бесполезен — закончились патроны. Роман повалился на дно траншеи, больно ударившись спиной об острые камни. Обе руки теперь были прострелены. Боль сжимала их раскаленными клещами, и в глазах темнело, когда он непослушными пальцами снимал с пояса последнюю гранату. Боялся только одного — потерять сознание и не успеть.

Он вспомнил дом и мамино лицо.. Почему-то вспомнил свой выпускной бал в лицее, как полез вместе со всеми ребятами в холодную еще воду — лето выдалось не слишком жарким. Результат — простуда, две недели в постели и визиты друзей. А еще приходила Алина…

Роман стиснул зубы. Граната медленно грелась в его руке.

Чеченцы, осмелев, потихоньку выбрались из своих укрытий и пошли вперед.

Он терпеливо ждал, чувствуя, как вместе с кровью из тела вытекает и жизнь. Боялся только одного — не успеть.

Небо из темно-серого сделалось темно-багровым. И на этом фоне появились бородатые лица, склонившиеся над ним. Ощеренные в звериных оскалах, искаженные злобой.

Подольский, будто сквозь слой ваты, услышал:

— Вставай, шакал.

Он счастливо улыбнулся в ответ и разжал кулак.

Выкурив спецназовцев из пещеры, все чеченцы отправились преследовать их, оставив само укрытие без внимания, что не означало, будто они уже никогда туда не вернутся — уничтожив бойцов “Омеги”, они обязательно должны были еще и обыскать пещеру. Учитывая то, что Суворин, по сути, не устраивал тайника для найденного им ноутбука, чеченцы непременно наткнулись бы на компьютер. И тогда все это было бы зря. Ценнейшие — он почему-то был в этом твердо уверен — данные очутились бы в руках у тех, кому и предназначались изначально. Он должен был сберечь их и удержать. Поэтому он встал перед выбором, который и сделал, не позволив себе колебаться.

Суворин мог отправиться к отбивающимся от превосходящего по численности врага спецназовцам и облегчить их участь. В бою ствол лишним не бывает. Возможно, они продержались бы дольше и быстрее вышли бы на тропу, а там — к еще одному укрытию, которое Панкрат приберегал именно для такого случая.

Возможно…

Но тогда боевики, даже если бы их и заставили отступить, непременно обшарили бы пещеру. Не слишком-то хорошо, но в своем плане Панкрат отводил бойцам “Омеги” роль локомотива, который утянет чеченцев вверх по склону, за перевал, что позволит ему спокойно взять компьютер и уйти, а потом, спрятав его в действительно надежном месте, вернуться на помощь.

Он криво усмехнулся, подходя к пещере. Подумалось: вряд ли эта помощь кому-нибудь еще понадобится к тому времени. Но он не мог по-другому.

Панкрат раздвинул ветки и скользнул в темноту пещеры. Постоял неподвижно, прислонившись плечом к камню, отдышался, выждал, пока привыкнут глаза к полумраку. Потом быстро извлек наружу ноутбук, отвалив в сторону камень, закрывавший небольшую, но в самый раз подходящую для таких предметов нишу.

Главное сейчас — вынести его отсюда. Оставалось только надеяться, что чеченцы, “занятые” спецназовцами, не станут распылять свои силы и посылать часть боевиков, чтобы проверить пещеру, о которой им некогда было подумать сразу. Суворин уже знал, куда спрячет компьютер. Об этом месте он подумал еще вчера. Неподалеку, в узкой расщелине, рассекающей вал котловины и прихотливо змеившейся сверху вниз. Там, в одной из извилин, привалив ноутбук камнями, он и оставит его до тех пор, пока не разработает ясный и более-менее пригодный план похищения Рашида.

Но не все так просто, как кажется на первый взгляд. И в этом Панкрат убедился, когда выход из пещеры ему преградила чья-то темная высокая фигура. Он подобрался, словно перед прыжком.

— Зря ты меня тогда отпустил. — произнес человек, лица которого Суворин не мог видеть, но голос узнал тотчас же. — Теперь я пришел за тобой.

Череп был немногословен; произнеся эту короткую тираду, он вскинул пистолет, который после встречи с Панкратом вынужден был держать в левой руке, и выстрелил.

Но пуля попала в ноутбук, который Суворин успел швырнуть в капитана, справедливо рассудив, что заморской технике, выдержавшей падение со скал и пожар в машине, это не причинит особого вреда. Сам же он, упав на руки, одновременно подсек Черепа, и тот, не устояв, полетел наземь. Его ноги смешно мелькнули в воздухе, и еще один выстрел ушел в потолок пещеры.

Панкрата обдало каменной крошкой, но он не обратил на секущие осколки камня никакого внимания, бросившись на сбитого с ног капитана. Коротким ударом в горло он надеялся довершить дело, но Череп извернулся, словно змея, и вскочил, сжимая в руке пистолет.

Суворин ударил снизу, в пах, резко и сильно, растопырив пальцы клещами. А потом сжал их и рванул вниз. На это понадобились доли секунды.

Череп, вылупив глаза так, что они, казалось, вот-вот вывалятся из орбит, упал на колени, покорно следуя направлению движения его руки. Вывернув капитану запястье свободной рукой, Панкрат отнял у него пистолет и без колебаний приставил ствол, продолженный глушителем, к его виску.

Хлопнул выстрел. Голова капитана дернулась, а из выходного отверстия брызнул фонтан чего-то алого и серого. Панкрат невольно отшатнулся — горячее и жидкое мазнуло его по лицу. Череп повалился вправо и замер, не двигаясь. В сущности, он был мертв еще до того, как коснулся земли.

Суворин подхватил упавший ноутбук и кинулся к выходу из пещеры.

Они уходили все дальше, поднимаясь вверх по узкой тропе, круто забиравшей к перевалу. Шумилов уже едва мог идти, и Чепрагин тащил его, перекинув правую руку сержанта через свою шею. Тот едва переставлял ноги, каждый шаг давался ему ценой неимоверных усилий. Боль заставляла Шумилова поминутно морщиться и стонать сквозь зубы, но он по-прежнему решительно отказывался от того, чтобы лейтенант понес его на плечах.

Выстрелы позади них неожиданно оборвались. Чепрагин остановился и поглядел через плечо. Он увидел, как сначала с опаской, не спеша, а затем все быстрее и быстрее сбегаются к тому месту, где остался Подольский, темные фигуры в пропитанном осенней влагой камуфляже.

— Патроны закончились… — прошептал он одними губами — так, что даже сержант не расслышал. — Что же ты наделал-то, Роман…

Сержант ничего не говорил — он молча всматривался в то, что происходило там, внизу. Шумилов стоял, намертво вцепившись пальцами в куртку Чепрагина, и кусал обветренные губы, едва сдерживаясь, чтобы не…

— Еще одна граната у него, — произнес лейтенант.

Слова утонули в сыром воздухе, оставшись без ответа.

И тут грянул взрыв. Как раз тогда, когда почти десяток чеченцев собрались вокруг укрытия, в котором находился Подольский. Их тела отбросило в разные стороны, словно тряпичные куклы; взрыв взметнул в воздух черные комья земли, щебень и клубы дыма, в которых полыхнула яркая вспышка.

Оставшиеся немедленно залегли. Они не поднимали головы еще долго, как будто опасаясь, что русский солдат все еще жив.

Но Шумилов и Чепрагин этого уже не видели. Они продолжали взбираться вверх по тропе, к медленно приближавшемуся перевалу, обозначенному темным гребнем сосновой поросли. Мысль о том, что делать дальше, еще не приходила в голову никому из них — спецназовцы хотели пока только добраться до перевала. Казалось, что там, на перевале, об этом уже можно будет не думать.

Один раз они остановились, чтобы потуже перебинтовать сержанту щиколотку. Шумилов, тяжело дыша, привалился спиной к холодному камню — и, едва Чепрагин начал разматывать грязный бинт, чтобы немного освободить его чудовищно распухшую ногу, он чуть не заорал от боли в полный голос.

— Держись, Мирон, — впервые назвал его по имени Чепрагин. — Похоже, у тебя не вывих, а перелом. Перевалим на ту сторону, попробую сообразить шину. А пока…

Стараясь не встречаться глазами с Шумиловым, он смотал уже растянутый старый бинт и разорвал новую упаковку. И он, и сержант прекрасно понимали, что означало сейчас, в горах сломать ногу. Добро бы у них была какая-нибудь возможность отлежаться в укромном месте. Нет, такой роскоши им не предоставят. Чеченцы теперь перевернут все горы, но вытащат наружу так насоливших им русских. А если даже не вытащат, драпать от них придется довольно долго, и не с поломанной ногой этим заниматься.

— Слушай, — пробормотал наконец Шумилов, — может, ты оставь меня, а? Я, как Роман…

— Заткнись, — негромко, но увесисто обронил Чепрагин, затянув ногу сержанта в невыносимо тугую повязку. — Прорвемся.

Просовывать ногу в ботинок не стоило и пытаться — она так разбухла в щиколотке, что вошла бы туда только после серьезной обработки на токарном станке.

— Придется тебе босиком… — хмуро бросил Чепрагин, критически оглядывая свое творчество. — Теперь Панкрат может на нас не рассчитывать — первым делом тебя надо к нашим доставить, в больницу…

Шумилов нетерпеливо дернул плечом:

— Кончай базар, лейтенант. Будет нам с тобой больница, и хорошо, если не психиатрическая. Чепрагин криво усмехнулся:

— Ну вот, уже в себя приходишь. Давай дальше ковылять, что ли…

Сержант ухватил его за плечо сильными, словно клещи, пальцами. В другую руку взял ботинок (когда-то же его придется снова обуть!), через плечо перебросил ремень “АКМ” с ополовиненным рожком.

— Поехали…

Они снова двинулись по тропе, чутко вслушиваясь во все посторонние звуки.

Боевики, видимо, решили оставить их в покое. Причины для этого у чеченцев были весьма веские — после того, как Роман взорвал себя, а заодно еще четверых бандитов, их осталось не так уж много, чтобы продолжать погоню. Гортанные выкрики команд на чеченском языке вскоре затихли далеко внизу. На то, чтобы преодолеть остававшиеся до перевала сто пятьдесят метров, спецназовцы затратили почти пятнадцать минут — тропа пошла круто в гору, и карабкаться приходилось с удвоенной осторожностью, предварительно ощупывая каждый камень. На одном из участков тропы они едва не сорвались — пласт грунта, подмытый дождями, ухнул вниз, и нога Чепрагина ушла в пустоту. В последний момент он успел ухватиться за какое-то худосочное деревце и повис, а Шумилов, выронив ботинок, обеими руками вцепился в его куртку. Корни дерева готовы были вот-вот вылезти из каменистой почвы, когда лейтенанту наконец удалось нащупать опору.

Кряхтя почти по-стариковски, он выбрался обратно на тропу, вытянув за собой сержанта.

— Дерьмо! — сплюнул тот, морщась от боли в ноге. — Ботинок потерял!

— Зато голова на месте, — отозвался Чепрагин, бросая по сторонам настороженные взгляды.

Ему вдруг почудилось какое-то движение в редких кустах на гребне перевала, но разглядеть хоть что-то за густой пеленой тумана, неподвижно висевшего в холодном воздухе, не удалось.

— Надолго ли такое счастье, — мрачно парировал Шумилов. — Куда теперь-то?..

Чепрагин вздрогнул от неожиданности — там, где еще мгновение назад ничего, кроме облетевших кустов, не было, выросла вдруг фигура в камуфляже, неуловимо знакомая. Он вскинул было автомат, готовый без долгих раздумий нажать спусковой крючок, но был вовремя остановлен негромким окриком:

— Все нормально, это я…

Услышав голос Суворина, Чепрагин удивленно опустил оружие. Сержант вскинул голову — он уже не чаял увидеть Панкрата в живых.

— Поднимайтесь ко мне, — проговорил тот. — Надо уходить как можно быстрее.

Увидев, однако, что Шумилов не может передвигаться без помощи Чепрагина, Панкрат быстро спустился вниз по тропе и подставил сержанту свое плечо. Вдвоем они подняли Шумилова наверх в считанные секунды.

— Перелом? — полуутвердительно спросил Суворин, кивая на туго спеленатую щиколотку сержанта. Тот пожал плечами.

— Трещина, скорее всего…

Какое-то время они молчали. Наконец Панкрат осторожно спросил:

— Остальные?..

— Погибли, — тихо ответил Чепрагин. — Рахубу подстрелили. Роман сам себя подорвал…

— И парочку этих ублюдков заодно, — добавил Шумилов.

В глазах сержанта сверкнул мрачный огонь. Панкрат не стал ничего говорить. В какой-то мере он чувствовал себя виноватым в смерти этих ребят — не задержись он в пещере, чтобы забрать и перепрятать ноутбук, а присоединись к ним, все могло бы быть несколько иначе… Хотя никто не знает наверняка.

— Спуститься бы да похоронить ребят… — произнес вдруг сержант. — Чеченцы вроде убрались.

Чепрагин недоумевающе посмотрел на Шумилова.

— Думаешь, после взрыва что-нибудь осталось? — с сомнением в голосе спросил он. — Рахуба с Романом остался, в одной яме…

Сержант безучастно кивнул:

— Да, точно…

Суворин оценивающе глянул на Шумилова. Весельчак и зубоскал, тот явно терял форму. Да и не мудрено — лишиться двоих товарищей и сломать ногу в горах, вдали хоть от какой-нибудь медицинской помощи. В боевых условиях. Последнее означало почти смертный приговор.

А Чепрагин, который казался Суворину более мягким и не таким циничным, как сержант, сделался, наоборот, жестче и решительнее.

— Чего здесь маячить? — первым нарушил он затянувшееся молчание. — Ребят не вернем, а сами на глаза вахам попадемся. С Мироном сейчас много не набегаешь.

Панкрат кивнул. Да, сейчас было самое время уйти в тень.

— Ты прав, лейтенант, — произнес, наконец, он. — Знаю я тут одно местечко… Схоронимся там. На время.

Глава 4

— Откуда у вас столько оружия? — спросил Чепрагин, снаряжая очередной магазин к “Калашникову”. — Грабите склады вахов?

— Как можно, Коля, — ернически укорил лейтенанта Шумилов, опередив собравшегося было ответить Панкрата. — С вертолетов сбрасывают, конечно же. Знаешь, есть такая штука, гуманитарная помощь называется…

Суворин усмехнулся. Шутит — значит, входит в норму. Оторвавшись на мгновение от чистки автомата, он бросил быстрый взгляд на сержанта: тот лежал на топчане, сооруженном из веток, накрытых обрезками брезента, и обгладывал ножку куропатки, которую Панкрат утром вытащил из самодельных силков и изжарил. На лице Шумилова, впрочем, не было и тени улыбки — как правило, он шутил с непроницаемо серьезным лицом.

— Нет, в самом деле, — настаивал Чепрагин, отмахнувшись от сержантских выдумок. — Откуда? И в том вашем укрытии — автоматы, патроны, гранаты… Здесь — вообще арсенал целый.

Он уважительно кивнул в сторону переносного гранатометного комплекса российского (уважают боевики оружие противника, что ни говори!) производства. Смертоносная машинка стояла у стены, раскорячившись на трех выдвинутых опорах, словно диковинный краб; короб с упрятанной в нем лентой был подвешен к ствольной коробке и больше всего походил на какую-то опухоль, поразившую железное чудовище.

Суворин проследил за его взглядом. Кивнул:

— Хорошая машинка-Сержант не преминул подать голос со своего топчана:

— Куда уж лучше: четыре сотни выстрелов в минуту, лента на девяносто зарядов и весу всего пуд. С такой дурой можно и стометровку бегать.

Чепрагин покосился на него:

— Молчи уже, спринтер… Теперь тебе только бегать.

Шумилов зашевелился, осторожно свесил с топчана ногу, упакованную в самую настоящую шину, и попытался встать. С первого раза не получилось — он повалился обратно на топчан. Но на подбежавшего, чтобы помочь, лейтенанта зыркнул так, что тот поспешил вернуться к своему прерванному занятию.

Стиснув зубы и поддерживая ногу в месте подколенного сгиба рукой, сержант рывком (на лбу выступил пот) поднялся, схватился рукой за свисавший с потолка конус сталагмита и устоял, хотя и покачиваясь.

— Возьми трость, я тебе вчера вырезал, — негромко произнес Суворин, глядя в сторону. — Вон там стоит, возле пукалки этой.

Рядом с гранатометом действительно стояла трость. Длинная, как раз под рост Шумилова. Вчера Седой целый вечер провел в поисках подходящего орешника, потом сидел часа два, приводя палку в “пристойный” вид — вырезал даже какой-то фантасмагорический орнамент на рукояти.

Сержант, увидев трость, покосился на “охотника”, нахмурился, хотел что-то сказать, но только вздохнул сквозь сжатые зубы — получилось нечто вроде придушенного свиста. Он тяжело переживал свое временное увечье, сделавшее его обузой для Суворина и Чепрагина. И, когда кто-нибудь из них намеренно или случайно (чаще, конечно же, случайно) напоминал ему об этом, готов был чуть ли не лезть в драку. В последние несколько дней, однако, дела пошли на поправку.

Шумилов взял трость, оперся на нее, сделал несколько шагов к выходу и остановился рядом с лейтенантом и “охотником”, которые от нечего делать перебирали, чистили и снаряжали имевшееся в этой пещере оружие.

— Спасибо, — произнес он.

И получил в ответ широкую улыбку Суворина. Криво усмехнулся в ответ. Поморщился от боли — видно, неловко шевельнул ногой.

— Только мне трость еще рано, — словно извиняясь, проговорил спецназовец. — Мне бы пока костыли не помешали…

Суворин кивнул.

— Будут тебе костыли, — проговорил он, словно гвоздь вбил. — Завтра сделаю.

Шумилов, прищурившись, глянул на светлое пятно выхода, до которого было еще метров тридцать по чуть загибавшемуся вправо коридору, соразмерил расстояние со своими силами и, сказав: “Пойду, никотином подышу на свежем воздухе”, — двинулся дальше.

Суворин и лейтенант проводили его внимательными взглядами — сержант шел, одной рукой опираясь на трость, а другой держась за стену.

— Еще ему недели три. Как минимум, — задумчиво произнес Чепрагин. — И то еще бабушка надвое сказала — может ведь и срастись не правильно.

Седой дернул щекой. Поднял руку, машинально потер подбородок, потом пошарил по карманам в поисках папирос.

— Черт, закончились, что ли…

— У меня есть, — с готовностью отозвался Чепрагин. Панкрат вспомнил Чудика, у которого всегда водились сигареты, и закусил губу — до боли, до крови закусил. Железистый привкус во рту остудил голову. Он взял из протянутой Чепрагиным пачки сигарету, чиркнул спичкой и раскурил сначала ему, потом себе. Затянулся. Выдохнул горький дым, из бесформенного облака превратившийся в тоненькую струйку, которая поднялась к потолку пещеры, терявшемуся во тьме, и там обратилась в ничто.

— У нас нет такого времени, — произнес, наконец, Седой, нарушив молчание. — У нас нет времени вообще.

Лейтенанту не надо было объяснять — он прекрасно понимал, о чем идет речь. Об этом они говорили уже не однажды.

— А откуда у меня оружие… — Панкрат снова затянулся, и невольная пауза прозвучала так, будто он сам позабыл и теперь пытается вспомнить, откуда же взялись все эти смертоносные игрушки в его убежище. — Склады вахов грабить вряд ли возможно, скажу я тебе. Охрана там солидная, на базе у них. Я видел — впечатляет. Нет, склады я не трогаю, — снова затяжка и дымный выдох. — Однажды удачно нарвался на машину с боеприпасами, ехавшую без конвоя… Убрал охрану, заглянул в кузов, а там…

И он сделал широкий жест рукой, обведя стоявшие в “кострах” автоматы различных модификаций — от “Калашниковых” до пресловутых “узи”, так любимых террористами во всем мире; винтовки, среди которых были и наши “винторезы”, и американские “М-16”, которые Панкрат считал единственно удачным оружием из всего, произведенного “оплотом мировой демократии”; ящики, в которых лежали запаянные наглухо жестяные коробки с российскими и натовскими патронами, гранаты разных типов и одноразовые гранатометы.

— Все в одиночку перетаскали? — удивленно изогнув бровь, не удержался от вопроса лейтенант. Панкрат хмыкнул.

— Обижаешь, — в этот раз он выдохнул дым через нос и сделался похожим на огнедышащего демона. — Зачем в одиночку? Один из сопровождавших жив остался, в штаны только наложил. Так я его и приспособил в качестве носильщика, себе в помощь… Он, кстати, не чеченом оказался, — Суворин усмехнулся. — И даже не арабом.

Он замолчал, степенно соблюдая загадочную паузу, как и положено профессиональному рассказчику.

— И кем же? — не выдержав, поинтересовался Чепрагин, подыгрывая ему.

— Ты не поверишь… Этот сукин сын оказался американцем.

Глянув на расширившиеся от удивления глаза лейтенанта, Суворин рассмеялся.

— Думаешь, вру? — внезапно он стал совершенно серьезным. — Американец, сука, был — самый настоящий. Инструктор, понимаешь ли, по всяким там террористическим делам…

Он зажмурился — дым попал в глаза, и навернулись слезы.

— Хреново, — пробормотал он, яростно протирая глаза кулаком. — Вентиляции в этой пещере нет ни черта.

— Так, может, выйдем наружу? — предложил Чепрагин, откладывая очередной магазин к стопке уже снаряженных. — Мирон вышел вот и правильно сделал.

Панкрат поднялся.

— Верно, надо выйти.

Он подобрал с пола кусок жести и накрыл им костер, бросавший вокруг багровые отсветы и вместе со светом, проникавшим снаружи через отверстие входа, боровшийся против тьмы, сгустившейся по углам пещеры. Сделав это, Панкрат шагнул в направлении выхода.

Лейтенант последовал за ним.

— А что с американцем-то? — задал он вопрос в маячившую перед ним спину.

Панкрат ответил не сразу. Чепрагин не видел его лица, но почему-то ему казалось, что сейчас на нем отражается какое-то не самое лучшее чувство. Только когда они вышли наружу, он наконец произнес:

— Поговорили мы с ним. Хорошо поговорили, обстоятельно. Он, скотина, решил, видно, что я, если сразу его не шлепнул, жизнь ему сохранить собираюсь. Ошибался, сучара.

— Да ладно вам о ерунде всякой базарить-то, — непочтительно вторгся в их разговор сержант, сидевший на большом валуне рядом со входом — небольшим отверстием высотой едва ли в человеческий рост. — Гляньте лучше, день какой светлый.

Суворин легонько толкнул Шумилова в плечо.

— Ну, боец, раз уже ты о погоде разговор заводишь, значит, на поправку идешь…

Тот поморщился, скептически фыркнул:

— Какая там поправка… Лучше сигаретой угостите, а то мои все вышли уже.

— Мои тоже, — с сожалением признался Суворин. — Только у Николая остались.

Чепрагин не заставил себя долго ждать — тут же протянул открытую пачку.

Шумилов вытащил сигарету, закурил. Некоторое время они молчали.

— Точно ты, Мирон, сказал — светлый сегодня день, — проговорил Чепрагин, щурясь от яркого солнца. — Особенный какой-то. И не скажешь, что осень. Воздух, ты глянь, — прозрачный, как стекло.

— В горах всегда так, — заметил Седой. — Я же говорил тебе, здесь красивые места.

Воздух, пронизанный солнечными лучами, искрился и словно трепетал. Легкие порывы ветра, обычно сердитого и резкого, сегодня только ласково касались их лиц. Было тепло, но не жарко — та самая температура, которой почти не чувствуешь.

Очередное убежище Панкрата, куда он привел спецназовцев после памятной бойни в котловине, находилось на уступе отвесной скалы, и подняться сюда можно было по едва заметной стороннему наблюдателю тропке — достаточно широкой, впрочем, чтобы не испытывать тех неудобств, которыми обычно сопровождается лазанье по такого рода местам.

Пещера, где они схоронились, была небольшой — шагов пятнадцать в ширину и двадцать в длину. Почти все пространство, к тому же, было занято оружием. К ней вел узкий ход-коридор, и при желании один обороняющийся, засев в пещере, мог сдерживать сотню нападающих, просто-напросто завалив проход телами убитых.

С уступа, на котором они сейчас отдыхали от “трудов праведных”, открывался замечательный вид на вершины гор поменьше. Их белоснежные шапки поблескивали на солнце, словно сахарная пудра. Высоко в небе парил орел, отсюда казавшийся темной черточкой в необычайно чистом прозрачно-голубом небе. Три пары глаз, принадлежавших нелетающим существам, с завистью следили за ним — эх, им бы сейчас крылья!..

— Да хотя бы ногу здоровую… — вслух, сам того не заметив, пробормотал Шалимов.

Впрочем, никто его не услышал — парящий орел на какое-то время занял внимание спецназовцев целиком. Потом, словно очнувшись, Суворин вдруг произнес, сам себе удивившись:

— Анекдот про вахов знаете?

Чепрагин непонимающе уставился на него — настолько слово “анекдот” почему-то не вязалось с натурой Седого. Шумилов же, отрицательно мотнув головой, потребовал:

— Давай, рассказывай. Седой зачем-то прокашлялся.

— Дело, короче, происходит у врат рая… — начал он. — Появляется как-то перед святым Петром лицо, так сказать, нерусской национальности, небритое, в камуфляже. Святой Петр ему сразу же и заявляет: “Извините, мол, но нам тут чеченские террористы не нужны”. Вот…

Он замолчал.

— Все, что ли? — подозрительно спросил сержант.

— Да нет, — ответил Суворин. — Слушай дальше. А этот чечен и говорит святому Петру: “Мне туда и не надо. Это у вас есть двадцать минут на то, чтобы всех оттуда вывести”.

Шумилов коротко хохотнул. Суворин смущенно почесал затылок.

— Вот теперь — все, — почему-то виновато произнес он.

Шумилов повернулся в его сторону.

— Да ладно тебе, командир, — сказал он вдруг. — Анекдот клевый. Только рассказывать его надо дома, сидя, желательно, у камина и попивая хороший коньяк. В домашнем, так сказать, кругу. Тогда это смешно. А так… — он помолчал, потом тихо закончил:

— А так это страшно.

И тут неожиданно подал голос Чепрагин:

— У меня родители погибли во время теракта. В доме на…

Что-то в тоне, которым это было сказано, заставило Панкрата обернуться и посмотреть лейтенанту в лицо. Увидев глаза Чепрагина, он впервые понял, что означает выражение “взгляд, обращенный внутрь себя”: они были широко открыты, но не видели сейчас ни сержанта, ни Седого. То, на что они смотрели, то, на чем застыл сейчас ничего не выражающий взгляд лейтенанта, находилось глубоко внутри него самого, спрятано под многими слоями памяти, запертое в прошлом и забытое.., по крайней мере, он изо всех сил пытался это забыть. Но ничего не выходило. Поэтому на дне взгляда черной водой плескалось страдание, выдавая застарелую боль. Суворин заметил, как влажно блеснули глаза лейтенанта, и мгновением позже по небритой щеке скатилась крошечная слеза, которой оказалось недостаточно для того, чтобы преодолеть хотя бы половину пути.

Настоящие мужчины не плачут — они оплакивают…

Тогда был такой же.., да, точно такой же светлый осенний день, один из тех редких дней, когда лето возвращается, чтобы еще раз сообщить людям что-то важное — то, что они так и не успели понять за предыдущие три месяца. Одуревшие птицы поют, прыгая с ветки на ветку уже облетевших деревьев, и солнце слепит глаза, и небо — такое непривычно чистое…

Воздушно-десантный полк, в котором служил лейтенант Николай Чепрагин, базировался под Москвой, в живописном лесном массиве, — где был построен военный городок, большей частью — подземный. Вообще-то живописным этот массив был в какую угодно пору года, но только не осенью. Падали листья, медно-золотым ковром устилая землю, затем этот ковер постепенно темнел, превращаясь в скользкое, нездорового черно-коричневого цвета месиво. Деревья, потерявшие листву, тянули голые ветви к небу, словно беспомощные пальцы каких-то рвущихся из-под земли существ. Ветер, дождь, слякоть, непрекращающаяся холодная капель с крыш и ветвей — задень тонкую веточку, и окропит тебя чуть ли не всего скопившейся на ней влагой.

Но тогда был особенный день.

О, если бы он знал, что этот день станет особенным именно для него! Впрочем, вряд ли он смог бы что-то изменить…

"Судьба, — говорили друзья, сочувственно пожимая его плечо. — От судьбы не уйдешь, Колян”. — “Видно, так уж им судьбой было уготовлено”, — говорил священник, к которому он, выпив над могилой стопку, подошел после отпевания. “А что ж Бог? Или положено так?” — спросил он, хмелея. — “И Христу была судьба определена”, — отозвался святой отец, темнея лицом, — Ой, не греши, сыне, не пытай того боле”.

В тот день… Он прошел полосу препятствий за рекордное время, отстрелялся так, что позавидовал сам себе, в спарринге положил узбека Кызылова, мастера по вольной борьбе, гиганта с руками, словно наждак, смазанный клеем. Там, в спортзале, когда он дожимал болевой захват, заставляя Кызылова хлопать ладонью по некрашеным доскам пола, его и нашел рядовой, фамилии которого он не знал, и доложил, что полковник Кравцов приказывает явиться к нему.

Он помнил, что сердце в тот миг разом оборвалось и будто закачалось над пропастью — так, как если бы оно превратилось вдруг в пудовую гирю, повисшую на гитарной струне. Еще доля секунды — и все, и обрыв… Но обрыва не случилось.

Тогда не случилось. Время еще не наступило…

Душ, переодевание, вереницы коридоров. Хмурое лицо полковника, отводящего взгляд. Бюст Ленина в углу кабинета, огромная ладонь кощунственно облапила макушку вождя… “Домой вам надо, лейтенант. Домой. Срочно”.

Вопрос в глазах. Сердце снова повисает в пустоте. Пустота — голодная, хищная, засасывает в себя, не отпускает.

Вместо ответа — телеграмма. Из рук в руки. Буквы, поначалу легко складывающиеся в слова, а потом резво скачущие по серому бумажному полю. Не поймать их, не собрать снова. Но чертовка память цепко держит смысл, скрытый за бестолковыми черными литерами, не выпускает, не дает забыть и забыться — и перед мысленным взором, красным по черному, то же самое: “Коля приезжай срочно мать отец погибли Тетя Зоя"

Ленин издевательски подмигивает из-под полковничьей ладони.

Вопрос: “Вам плохо, лейтенант?"

Нет ответа.

Движение воздуха в кабинете — грузное тело перемещается к сейфу, щелкает замок, на столе появляется запотевший графин и цветная стопка. “Выпей, сынок”.

Пьешь, как воду.

"Суки чернозадые”. И не понятно, кто сказал: то ли ты, то ли полковник. Впрочем, может быть, вместе”.

Словно резкий прыжок камеры — от одной сцены к другой, пропуская тряску по плохим дорогам в попутной “газели” и такси, летящее пулей по адресу, с которым связана вся жизнь.

Здание, изувеченное взрывом. Беда случилась полсуток назад, но спасатели еще работают. И будут работать. Пока не спасут тех, кого можно спасти, и не обнаружат тела тех, кому помощь уже не нужна.

Мир пляшет вокруг тебя пляску святого Витта… Лица мужчин и женщин, искаженные лица в слезах, бетонной пыли и крови — своей, чужой.

Носилки, врачи, собаки спасателей… Груды кирпича, искореженных плит. Оголенная арматура изогнулась причудливо, словно усохшие ветви растений. Дым, черный и удушливый, валит откуда-то из-под земли.

Камера, наезд! Крупным планом — нога, торчащая из кучи строительного мусора, выглядевшая на его фоне чем-то совершенно неестественным, постыдно чуждым. Нога кровоточит, ступня уже посинела.

Заходится лаем собака.

«С дороги, мать твою, встал тут, мать твою, не путайтесь… Мать вашу!»

Спасатели крепят крюки в специально просверленных отверстиях, напрягается, словно живой, кран, гидравлика вынесет, выдюжит.., вот, пошла, ну, давай же.

Дальше — никак. Трос натянулся струной, вибрирует, словно бельевая веревка на ветру. Плита упирается, не идет, ее держит завал, который разбирать можно еще целый день. Эх, мать! Черная куртка со светящейся надписью МЧС ныряет под плиту. Трос продолжает вибрировать.

Секунда.., десять.., тридцать.

Куртка появляется, на руках — сине-розовый комок, который оказывается годовалой девочкой (обрывки синего комбинезончика, сквозь которые просвечивает розовое тело в ссадинах и синяках).

Трос лопается. Гах-хх! Плита ударяет в остатки фундамента, поднимая тучи пыли, и волна воздуха толкает тебя в грудь.

Как выжил здесь этот ребенок? Чудо? Неисповедимы пути Твои…

Тебя чудо обошло стороной. Мать и отец — в морге. На холодных столах. Под холодным электрическим светом. Среди таких же холодных, как они, — тех, кому сегодня не хватило чуда. А где-то.., где-то сейчас те, кто это сделал. Звери? Люди? А может быть, они здесь, рядом, бродят вокруг, наслаждаясь той болью, которой сочится взорванный дом, вернее, его жалкие, вдесятеро уменьшившиеся останки? От таких можно ожидать чего угодно…

Это — война?

Отец и мать — солдаты?

Ты топишь свой неродившийся смех в слезах, которые впервые за сегодняшний день вырываются на волю. Открываются шлюзы глаз, и кровь души… Верно — кровь души. Душа кровоточит слезами.

Это — война?

Потом — похороны, отпевание, сто граммов и луста хлеба, возвращением часть, устная просьба, потом письменная… “Прошу направить меня.., в Чеченскую республику…” Потом — маленький человечек в мятом костюме-тройке, нервно потеющий полковник (даже Ленин — и тот…) Дата, подпись. Потом — месяц тренировочно-испытательного лагеря с отсевом в семьдесят процентов. Изнуряющие тренировки, спецподготовка, изучение портативных устройств связи, диверсионно-подрывного дела, основ тактики и стратегии превентивных операций…

Потом — Чечня.

Чепрагин словно вынырнул из чего-то темного, сдавившего его со всех сторон. Вылетел из глубины памяти на поверхность, в солнечный осенний день, вернулся в тело, которое тормошил за плечо Суворин и понял, что прошло всего-то две-три секунды. Какие-то мгновения.., а вспомнилось все. Все, что случилось в тот день и последующие недели.

— Что с тобой, парень? — голос Седого звучал словно через стеклянную перегородку, постепенно делаясь все громче.

И он почувствовал вдруг, что больше не в силах носить в себе свое прошлое.

Когда Чепрагин замолчал, на несколько минут воцарилась глубокая тишина. Потом Суворин проговорил, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Вот как, значит…

Сержант поерзал, поудобнее устраивая на валуне сломанную ногу, и каким-то неуверенным голосом попросил:

— Дай сигарету, Петрович.

Панкрат глянул на него непонимающе — он впервые услышал отчество Чепрагина.

Лейтенант с отсутствующим выражением лица вытряхнул из пачки сигарету, протянул Шумилову.

— Последняя, — произнес он равнодушно, констатируя факт.

Сержант отдернул руку:

— Последнюю не заберу.

— Бери-бери, — подбодрил его Суворин, вставая. — У меня есть. Трофейные, правда. “Мальборо” будете?

Шумилов поморщился.

— Лучше наших ничего нету, — пробормотал он себе под нос, поднося к сигарете зажженную спичку. — Ну, на бесптичье и попа соловей…

Чепрагин невольно улыбнулся. Засмеялся и Панкрат:

— Ладно, пойду за сигаретами.

С этими словами он исчез под деформированной аркой входа.

Некоторое, время бойцы сидели молча. Сигарета догорела до половины, и Шумилов протянул лейтенанту дымящийся недокурок.

— Добей, Петрович. А то когда теперь наши покурим… Чепрагин молча взял сигарету, затянулся, выдохнул терпкий дым, поглядел, как он свивается в причудливые кольца, и проговорил:

— Знаешь, я где-то читал.., или слышал… Вот не помню уже, кто это сказал. В общем, что-то вроде того, что в душе человеческой, мол, постоянно горит пламя, и тлеющий огонек сигареты — это его след.

Сержант озадаченно покрутил головой.

— Мудрено заворачиваешь, лейтенант… Но насчет пламени — согласен. Вот только сдается мне, что не у всех оно горит. Ну, я в том смысле, что не у всех народов оно есть, это самое пламя. У нас, русских, точно есть, — он замолчал на мгновение, словно обдумывая что-то, потом продолжил. — Русского человека всегда какой-то огонь гложет. Оттого и счастье наше, и беды наши… Вот американца возьми — того, я так понимаю, жадность гложет: машину там, виллу, в турне какое по миру съездить. Ну, что б эта самая американская мечта у него осуществилась. А что в деньгах, Петрович?

Спросив, он тут же сам себе ответил:

— А в деньгах, Петрович, огня нет. Деньги затхлым духом пахнут. И потому душонки у этих капиталистов затхлые, мелкие, и каждой своя цена есть. Русской же душе цены нет, потому как огонь не купишь этот. Глянь на историю нашу… Да, были и злодеи великие, но ведь и гениев не счесть! Не в пример немчуре или тем же американцам безродным. Гол русский мужик был, а какие шедевры создавал… Не ради денег, а потому, что огонь в душе.

Сержант замолчал, переводя дух с непривычки — такие длинные речи ему до сих пор несвойственны были.

— И тебя, Петрович, тот же огонь сюда привел… Ты извини, если я тут запутанно выражаюсь — мысль, она, знаешь, вперед слов летит, — Шумилов хмыкнул. — Особенно когда слов мало знаешь. Ну, да ладно…

Воспользовавшись наступившей паузой, Чепрагин спросил:

— Слушай, Мирон, а ты здесь как оказался? По долгу службы — или тоже не как все?

Сержант не успел ответить — вернулся Суворин с красно-белой пачкой в руке.

— Отрава для настоящих ковбоев, — с пафосом произнес он, срывая целлофановую обертку. — Угощайтесь.

Чепрагин, хотя только что затушил окурок “Десанта”, протянул руку — неостывшая от воспоминаний душа требовала огня и дыма.

— Давай уж, ладно, — согласился и Шумилов. — Одна беда — этих беспонтовок штук шесть выкурить надо, иначе не почувствуешь ни хрена.

— Так бери сразу две, — предложил Суворин.

— Да уж, придется, — кивнул сержант, вынимая из пачки две сигареты.

Он и поджег сразу две, затянулся, не обращая внимания на подшучивания товарищей, и скорчил кислую мину:

— Эх, буржуйские это штучки…

Минуты две курили молча. Панкрат смотрел на горы, переживая какое-то странное чувство нереальности происходящего: скажи ему кто-нибудь еще полтора месяца назад, что он снова вернется в Чечню, он бы рассмеялся этому шутнику в лицо. Или дал бы по морде за глупые шутки. А вот… Попал, что называется, в переплет. Стоило колесу фортуны повернуться чуть-чуть не в ту сторону, и сложившиеся обстоятельства просто-напросто вытолкнули его из гражданской жизни, как пробку из бутылки.

Ира, Ирочка, Ируся… Защемило, заныло сердце. Всколыхнулось что-то в душе — нежное и горькое одновременно, словно раскусил миндаль в шоколадной скорлупе. Эх, жизнь, дерьмовая ты штука! Война-чертовка, доколе будешь ты у людей покой и сон отнимать, лишать самого дорогого, души сжигать до углей черных?..

— Так ты спрашивал, Петрович, как я здесь оказался, — “проявился” вдруг в сознании Суворина голос сержанта, возвращая его в реальный мир. — Твоими словами говоря, тоже не по-людски.

Он вздохнул, зачем-то коснулся шины загрубелой ладонью — на ощупь и не отличишь от дерева, к которому она притронулась.

— Я в особой разведроте служил, при ГРУ, — медленно, словно слова давались ему с трудом, произнес Шумилов.

— Так ты “грушник”? — Чепрагин удивленно посмотрел на сержанта, который тут же вырос в его глазах на полторы головы.

Суворин только усмехнулся — здесь он научился уже ничему не удивляться.

— “Грушник”, — кивнул Шумилов. — Только ты меня так, пожалуйста, не называй.

— Почему? — позволил себе поинтересоваться лейтенант.

— Потому, — отрезал Мирон. — Я, когда это слово слышу, всегда себе представляю сопляка в коротких штанах, который из колхозного сада груши тырит.

Чепрагин рассмеялся, услышав это объяснение. Унять смех оказалось непросто — видно, вырвалось таким образом нервное напряжение, накопившееся за последние дни.

— Ну, — произнес он, наконец отсмеявшись. — Так как ты здесь оказался все-таки?

— А просто, — меланхолично ответил сержант, одной затяжкой добивая обе свои сигареты. — Дал подполковнику в морду.

Тут уж и Суворин не выдержал, расхохотался.

— Ты, Мирон, не мелочишься, как я посмотрю, — он удивленно покачал головой. — Чем подпол тебе не угодил-то?

Сержант принялся внимательно рассматривать собственную тень, лежавшую, словно смятый коврик, на каменной россыпи, обрывавшейся в бездну через каких-то двадцать-тридцать метров.

— К жене моей приставал, — неохотно произнес он в конце концов. — Она у меня тоже в Конторе работала. Отдел… — сержант поскреб затылок, сплюнул. — Аналитический, короче.

Суворин вздохнул. Жены у него никогда не было, но понять чувства сержанта было проще простого, если ты мужик, конечно же, а не тряпка.

— А жена-то что? — не утерпев, спросил Чепрагин. Он тоже не был женат, и ему было интересно, чем закончилась эта история.

— Жена? — словно припоминая, переспросил сержант. — Жена ему взаимностью отвечала — подполкан все-таки.

— Да ты что? — изумился лейтенант. — Чего ж тогда драться было?

— “Чего”, — передразнил его Шумилов. — Вырастешь — узнаешь. Честь мужская — не коврик на пороге, ног не вытрешь. Я ее не трогал — это, в конце концов, не моя проблема. Но чтоб в моей постели подполкан заблудный валялся… Зуб я ему выбил, короче, — и, помолчав секунду, добавил:

— Да еще ребра поломал.

— Ну, а Чечня здесь причем? — недоуменно спросил Чепрагин через несколько минут, видя, что сержант вроде как не собирается продолжать.

— Чтобы по судам меня не таскать да дело это не вытаскивать на свет божий — подполковник ведь тоже замарался — “опустили” меня в звании да сюда отправили, — Шумилов вздохнул. — Подозреваю, что не обошлось тут без моей благоверной… Из тюрьмы я бы точно вернулся, а вот из Чечни — так, видно, думала.

Сержант сокрушенно покачал головой и понурился.

— А какое же у тебя звание было, а, Мирон? — спросил его Панкрат.

— Капитаном был, — коротко ответил тот. Чепрагин удивленно поднял брови:

— Так ты, выходит…

— Ага, — кивнул Шумилов, напыжившись. — Я тут самый крутой. Так что построились — и жрать, шагом марш!

Суворин при этих словах ощутил, как заурчало в желудке.

— Ты знаешь, Мирон, не мешало бы, — поддержал он инициативу сержанта. — Так что, если Петрович не против…

— Не против, не против, — отозвался лейтенант. — Опять куропатка?

Шумилов хмыкнул и, опираясь на трость, поднялся с камня.

— А ты что, лося хотел? — ехидно спросил он. — Что нашему командиру под пулю попало, то и кушать будем…

На вид ощипанная куропатка выглядела тощей, но, оказавшись на вертеле, буквально истекла жиром. Слушая шкворчание густых мутноватых капель, падавших на уголья, Суворин вспоминал далекое детство, походы за город каждое последнее воскресенье месяца с чудаковатым, но добрым воспитателем Ильей Андреевичем. Он до сих пор помнил его лицо — худое, вечно заросшее трехдневной щетиной, но чистое и улыбающееся — в отличие от сине-красных, хотя и чисто выбритых рож прочих сотрудников детдома, любивших топить свободное время в горячительных напитках.

Тогда он мечтал о том, чтобы однажды Илья Андреевич стал его папой. Очень хотелось бродить в лесу каждое воскресенье, а еще больше хотелось постоянно узнавать новое о таких обычных, совсем не выдающихся вещах, которые окружают тебя постоянно: травах, деревьях, насекомых и животных…

— Готово, — объявил кухаривший сегодня лейтенант. — Добавь какой-нибудь своей травки, Панкрат…

— Ну-ну, — не смог упустить такой возможности Шумилов, — добавь. Травки-конопельки.

Суворин усмехнулся, откинул крышку одного из ящиков и извлек оттуда полотняный кисет, набитый под самую завязку душистыми травами, собранными им в редкие моменты затишья в разных местах гор. Один из пучков он протянул Чепрагину, и тот резво порубил высохшую траву на мелкие кусочки. Каждому досталась небольшая горка.

Растерев травинки, уже хрупкие и почти сухие, в пальцах, они посыпали свои куски куропатки этой приправой.

— Это вместо соли, перца и прочих приправ, — пояснил Суворин.

— И вместо хлеба, — подхватил сержант, вгрызаясь в подрумянившееся крыло здоровыми белыми зубами, которым позавидовал бы любой актер из роликов, рекламирующих зубные пасты.

— Да, хлебушка бы… — мечтательно произнес Чепрагин, стремительно уничтожая свою порцию.

— За хлебом пойдем завтра, — отозвался Панкрат. Две пары глаз удивленно уставились на него. Челюсти остановились.

— Что, где-то поблизости открылась пекарня? — спросил наконец Шумилов. Суворин кивнул:

— Точно. На базе у чеченов. Завтра — выпечка пробных хлебцев.

Чепрагин слабо улыбнулся.

— Значит, завтра… — пробормотал сержант.

— Извини, Мирон, но ждать, пока ты придешь в норму, я не могу, — Седой постарался, чтобы его слова звучали как можно нейтральнее, но заметил, как сразу же потемнело лицо Шумилова. — Чтобы тебя утешить, могу сообщить, что с тобой останется лейтенант.

— Что значит “останется”? — вскинулся не ожидавший такого поворота Чепрагин. — Не понял…

— Остынь, лейтенант, — Суворин предостерегающе поднял руку. — Я пойду один, и это решено. Ты поможешь мне в самом начале, с часовыми. Потом вернешься сюда, к сержанту.

Что-то в тоне Седого говорило Чепрагину, что по этому поводу не имеет смысла препираться. Бросив короткий, словно выстрел, взгляд в сторону Шумилова, слушавшего, вытянув шею и как-то по-птичьи наклонив голову, Панкрат продолжил:

— Сразу же спускайтесь к дороге в том месте, где начинается тропа к этому схрону. Ждите там в течение следующих трех часов. Нет, — исправился он, подумав, — лучше четырех.

Суворин сделал паузу, чтобы в очередной раз вонзить зубы в истекающую жиром плоть куропатки. Отложил в сторону обстоятельно обглоданную кость, тщательно прожевал мясо и проглотил.

— А если… — неуверенно начал Чепрагин. Он так и не закончил. Все прекрасно понимали, что означает это “если”.

Суворин порылся в карманах, достал “Мальборо”, вытряхнул из пачки одну сигарету. Прикурив от уголька, который ловко выхватил прямо из кострища, устроенного на дне неглубокой ямки, затянулся:

— А если я не вернусь через четыре часа, вам не останется ничего другого, как извинить меня за непунктуальность и выбираться из этой передряги самим. Вынести этот чертов ноутбук и попытаться отнести его туда, где его смогут “расколоть” и с толком использовать эти данные.

— Чего проще… — проворчал Шумилов. — Дай сигарету, Седой.

Панкрат протянул ему пачку.

— А как ты думаешь, что там может быть? — спросил Чепрагин, обращаясь к Седому. Тот пожал плечами:

— Даже не представляю себе. Но то, что из-за него так трясся ваш Череп, однозначно показывает, что на винчестере — что-то очень важное. Что-то такое, что реально компрометирует Службу, подтверждая факт существования определенного рода контактов между эсбистами и боевиками.

— Ясно, — кивнул лейтенант.

— И что ж тебе ясно, Петрович? — насмешливо поинтересовался Шумилов.

— Что ничего не ясно, — вздохнул Чепрагин.

— Итак, завтра выступаем, — резюмировал Суворин. — Шансов у меня мало, то есть почти никаких. Но попытаться — это моя обязанность…

Он смотрел на багровый солнечный шар и испытывал неясную тревогу. Нет, это не было волнение перед предстоявшей ему завтра рискованной операцией.

От таких чувств он, будучи профессионалом, давно научился избавляться. Это было что-то иное. И это ему определенно не нравилось. Странное ощущение обреченности. Неизбежности чего-то малоприятного. Как будто бы завтра уже свершилось, и он не в силах ничего поделать.

Остроконечные купола горных вершин плавились в печи заката. Они горели темной медью, и небо над ними тоже пылало. Прозрачный горный воздух будто в кровь превратился…

Суворин затянулся. Выдохнул приторный дым, поморщился.

Как там говорил сержант? На бесптичье и попа — соловей. Завтра все выяснится. Завтра. А сейчас — спать. Он щелчком отправил окурок за край каменной осыпи, в пропасть. Повернулся и, наклонив голову, без шума нырнул в узкий проем входа, в коридор, все изгибы и неровности которого за четыре с половиной недели выучил уже, как свои пять пальцев.

Едва только его затылок коснулся грубого, обтянутого брезентом лежака, сооруженного из травы и тонких веток, как Суворин мгновенно погрузился в здоровый сон без сновидений.

Глава 5

— А про тебя так и не знаем ничего, — задумчиво протянул Чепрагин, не отрываясь от окуляров бинокля, снабженного системой ночного видения.

Его тихий, почти на грани слышимости шепот вплелся в негромкое шуршание дождевых нитей, протянувшихся между небом и землей, и тут же был унесен дуновением проснувшегося к вечеру ветра.

Ветер, дождь, слякоть… Чертова осень.

Суворин шевельнул упертыми в рюкзак локтями, разминая затекшие мышцы плеч. Покрутил головой — шея тоже за полтора часа сделалась точно каменная. Он расслышал только обрывки сказанного лейтенантом, но интуитивно восстановил недостающее, и сам вопрос был ему теперь понятен. Да, вчера он не стал распространяться о собственной персоне, о чем не жалел совершенно — еще раз перебирать в памяти все, о чем и так забыть до сих пор невозможно… В другой раз. То есть — никогда.

Поэтому он, тоже не прерывая наблюдения, едва разлепив запекшиеся губы, ответил Чепрагину, не поворачивая головы:

— Вернусь — расскажу.

Тот кивнул, будто возвращение Суворина было делом раз и навсегда решенным.

Седой чуть изменил настройку тепловизора — ему казалось, что струи дождя размывают и без того дрожавшие контуры часовых, прохаживающихся вдоль проволочного заграждения. Это раздражало и требовало принятия неотложных мер. Конечно, от его манипуляций изображение четче не стало, но зато появилось чувство удовлетворения от честно выполненного долга. Сделал, мол, все, что мог; если кто может, пусть сделает больше.

Они лежали в зарослях кустарника, на душном, исходившем молочным паром тумана ковре прелых листьев. Метра через три от того места, что служило им укрытием, начиналась вырубка, предшествовавшая лагерному периметру; здесь же, в распадке, поросшем орешником и черной ольхой, можно было схорониться без труда. В особенности — ночью.

В окулярах прибора ночного видения, усиленного цейсовской оптикой, мир становился неестественно зеленым. Зеленые фигуры часовых неспешно перемещались за проволочной сеткой, натянутой в два ряда (плюс спираль поверх второго). Зеленые вышки смотрели в зеленое небо с ярко-зелеными звездами. Зеленые лучи прожекторов скрещивались, словно шпаги, на территории лагеря через неравные промежутки времени. Неравные на первый, неискушенный взгляд. Определенная система в их работе была, но лежала она отнюдь не на поверхности. Панкрату потребовалась почти неделя на то, чтобы определить, по какой схеме изменяется продолжительность интервалов, через которые загорается тот или иной прожектор.

Так.., вот сейчас.., есть! До следующего — того, что справа, еще четыре минуты.

Панкрат следил за лагерем давно — еще до того, как к нему присоединились бойцы из “Омеги”. Он тщательнейшим образом изучил все подходы к базе боевиков, на брюхе исползав все вокруг и пролежав в холодной грязи несколько ночей. Но этого было недостаточно. Лагерь, расположившийся на горном плато, окруженном с трех сторон труднодоступными возвышенностями, имел еще и подземные уровни — один или даже несколько. Все-таки лагерь мог подвергнуться — рано или поздно — бомбардировке или любой другой атаке с воздуха, и на этот случай в “резиденции” главнокомандующего просто обязан был быть бункер. Но об этом Суворин не мог сказать ничего. Глядя с поверхности, не шибко много узнаешь.

Впрочем, кое-что он выяснил.

Сам базовый лагерь боевиков представлял собой очищенный от деревьев участок леса площадью примерно в один гектар. Полоса вырубки шла по периметру, и подходы к лагерю были открыты для охраны. Лагерь окружала “колючка”. Какая-то новая, вплетенная в решетку по образцу обыкновенного проволочного забора. Она была натянута в два ряда, на расстоянии четырех-пяти метров друг от друга, и между этими рядами прохаживались часовые — по двое на каждую сторону квадрата, форму которого имел вырубленный участок.

В четырех углах этой фигуры высились наблюдательные вышки. Установленные на них прожекторы обшаривали территорию через определенные, на первый взгляд чисто случайные интервалы. Однако человеку, не пожалевшему времени, не составило бы труда их определить, что и сделал Панкрат. Теперь он собирался использовать эти свои знания о вражеской обороне, чтобы без шума проникнуть за охраняемый периметр.

На территории лагеря размещались бараки и два больших гаража — в одном находились два одинаковых черных джипа “тойота-лэндкрузер”, напоминавшие близнецов, а в другом — “хаммер” и два военных грузовика. Бараков было восемь — длинные и невысокие, как коровники. Их плоские крыши были обтянуты маскировочной сеткой с черно-зелено-коричневыми лоскутами материи, а стены покрыты пятнами краски той же цветовой гаммы.

В центре лагеря располагался плац — там боевики и проводили целые дни, под руководством инструкторов-мусульман постигая премудрости боя голыми руками, минирования и стрельбы из различных видов оружия. Во время занятий на плацу часто присутствовал сам Рашид — обычно он возносил руки, поднимал очи горе и что-то говорил минуты две-три, жутко гримасничая, но практически не позволяя себе жестов. Его речи, судя по всему, воодушевляли боевиков, и те в ответ воздевали руки с воплями “Смерть русским!” или “Да свершится воля Аллаха!"

К лагерю подходила одна дорога. Та, по которой так и не добрался до него курьер Службы; та, по которой бежали когда-то (казалось, прошла уже вечность с того времени) Пика и Панкрат. По этой дороге к лагерю однажды подъехали три грузовика, крытых пятнистым брезентом, и чечены полдня разгружали их, доставая из кузовов продолговатые ящики. Тогда и узнал Суворин о существовании подземного уровня — боевики носили ящики к какому-то люку в стороне от барачного блока и опускали их туда на веревках. По всей видимости, привезли в лагерь оружие, а складировали его в арсенале, располагающемся под землей.

Как оказалось, подземным был не только арсенал. В северной части барачного блока имелось небольшое строение наподобие дзота, сложенное из железобетонных плит, обложенных мешками с песком. Там каждый вечер исчезал и оттуда каждое утро появлялся Рашид; кроме этого, у внушительной железной двери этого строения, больше похожего на поставленную на попа собачью будку, нежели на жилой дом, постоянно находился охранник, иногда — двое.

Панкрат рассуждал логически — командир должен иметь нормальные апартаменты, в которых можно не только кровать поставить, но и, как говорил смешливый Цигель, девушку положить. Последнее, насколько понял Суворин из собственных наблюдений, строго исключалось в лагере ваххабитов — за все время он не увидел здесь ни одной женщины. А вот первое — кровать, то бишь, — никоим образом не могло бы разместиться в крохотной бетонной конуре.

Из этого следовало, что сие строение есть не более чем вход, вернее, спуск на подземный уровень лагеря или в личный бункер Рашида.

В лагере, кроме всего перечисленного, было даже нечто вроде мечети. Небольшой, правда, более похожей на ее миниатюрную копию. Муллу Суворин так ни разу и не увидел. То ли ваххабитам полагалось молиться самостоятельно, то ли мулла был затворником…

Впрочем, кто-кто, а мулла был нужен Панкрату в самую последнюю очередь.

В лагере было еще кое-что.

Чуть южнее барачного блока, обнесенный отдельно колючей проволокой, располагался довольно большой по площади, высокий шатер, сделанный из маскировочной сетки, очень мелкой, накинутой поверх вкопанных в землю шести или восьми деревянных столбов. Что спрятано под этим шатром, Суворину так и не удалось рассмотреть. Напрасно он то забирался повыше на близлежащие холмы, то подползал почти вплотную к наружной линии “колючки”. Слишком темная была сеть, и контуры, едва угадывавшиеся внутри, не вызывали в его сознании никаких ассоциаций. Так и осталось это место для него загадкой.

Больше всего это напоминало столовую на открытом воздухе, но, похоже, здесь предпочитали питаться как-то по-другому — может быть, прямо в казармах. Еще это было весьма похоже на навес, под которым, когда тепло, садятся гости на свадьбе или устраивается танцплощадка.

Предположение насчет столовой с течением времени отпало само собой. Иногда, но не слишком часто, под этот шатер заходили двое, а то и трое боевиков. Они проводили там в общей сложности от часа до полутора, но никогда — больше. Чем они там занимались, оставалось только догадываться.

Однажды они втащили туда несколько тех продолговатых ящиков, что выгружали давеча из приехавших с Большой Земли грузовиков. С того момента под шатер вообще никто не заходил.

Его план был безумен.

Для западного военного искусства привычным было сокрушение препятствий, а в данной ситуации (двое против хорошо укрепленной базы ваххабитов) принцип “сила на силу” не срабатывал абсолютно. И тогда Суворин решил действовать согласно восточной стратегии — что не может быть взято снаружи, должно быть уничтожено изнутри.

Естественно, не было никакого смысла ввязываться в бой с чеченцами, многократно превосходившими их по численности. Даже заминируй “охотники” все бараки и на всю катушку воспользуйся фактором внезапности, оставшихся в живых с лихвой хватит, чтобы остановить дюжину таких, как они.

Панкрат же и не собирался уничтожать базу. Конечно, это было бы не плохо, но силенок маловато… Ему нужен был только один человек — Рашид. Именно его и собирался захватить Суворин.

Сейчас главным для него было проникнуть на территорию лагеря и добраться до бункера, в котором располагались “апартаменты” главнокомандующего армией “освободителей”. Возвращение должен был ему устроить не кто иной, как сам Рашид.

Имея в заложниках главу всех чеченских террористов, Панкрат рассчитывал беспрепятственно выбраться с территории лагеря на какой-нибудь из стоявших в гаражах машине. Таким образом, он сосредоточился на плане проникновения, буквально по минутам просчитал действия охраны и выстроил схему “мягкого” (как нож в масло) вхождения на территорию противника.

Во время самой продолжительной паузы в работе прожекторов он и Чепрагин должны были подползти к проволочному заграждению с восточной стороны, убрать охрану и “перекусить” проволоку. Потом нужно было утащить в укромное место (Панкрат присмотрел его заранее) трупы часовых, прикрыть за собой проделанные в ограждении отверстия и ждать следующей паузы в работе прожекторов, во время которой лейтенанту нужно будет покинуть территорию лагеря. На все про все спецназовцам отводилось около пяти минут. Дальше Суворин должен был двигаться самостоятельно. Между бараками, убирая по необходимости охрану, к бетонной конуре, обозначавшей спуск в бункер Рашида. Там — захват охранника и проникновение с его помощью на подземный уровень.

Ну, а дальше…

Панкрат даже не хотел думать о том, что будет, если полевой командир окажется окончательно обезумевшим фанатиком с полностью подавленным инстинктом самосохранения и просто-напросто откажется назвать ему пароль, ключ к содержимому ноутбука; если начнет, брызгая слюной, призывать гнев Аллаха на его голову; если крикнет своим солдатам: “Стреляйте, не жалейте меня! Во имя Аллаха милосердного!"

Ему хотелось верить в то, что чечен — такой же человек, как все, и борется в первую очередь за власть, а потом уж — за свободу родины, веры и все такое. Иначе не имело смысла затевать все это.

В свете прожекторов "колючка” искрилась, словно серебряная. Две черные фигуры приближались к освещенному пространству, двигаясь навстречу друг другу — рослые, бородатые чечены с почти игрушечными “узи”, одетые в коричнево-черный камуфляж.

— Готовься, — прошептал Суворин, повернувшись к Чепрагину. — Следующее затемнение — наше.

Лейтенант кивнул, не сводя глаз с медленно ползущих, перекрещивающихся и начинающих расползаться в разные стороны лучей прожектора.

— Пора!

Они напряглись и, стискивая в руках ножи и кусачки, поползли, вжимаясь в землю, по направлению к проволочному ограждению.

Дождь продолжал лить; со стороны зарослей наползал туман, стлавшийся у самой земли.

У них было всего четыре минуты.

Часовые приближались.

Оказавшись рядом с первой колючей сеткой, “охотники”, зажав ножи в зубах и работая в четыре руки, быстро “выкусили” треугольник у самой земли с таким расчетом, чтобы, пробравшись на ту сторону, его можно было завернуть обратно, создав видимость неповрежденного заграждения. Первым в образовавшееся отверстие скользнул Панкрат. За ним, чувствуя, как стучит, готовое выпрыгнуть из груди, сердце — Чепрагин.

Охранники подошли на расстояние десяти-пятнадцати метров. Их фигуры выплыли из тумана, и один еще успел окликнуть другого на своем лающем языке — что-то типа “Эй, как дела, друг?”.

— Давай, — не таясь, прохрипел Панкрат.

Его рука мелькнула так быстро, что часовой вряд ли успел что-то разглядеть. Остро отточенный нож пропел реквием чеченцу и на последней ноте вонзился ему в основание горла. Короткий вскрик, почти неслышный, словно мышиный писк — и все стихло. Лейтенант не подвел. Его нож ударил чеченца точно под нижнюю челюсть. Бросок был такой силы, что лезвие вышло через затылок.

— Быстрее к сетке! — скомандовал Панкрат. Чепрагин метнулся ко второму ряду заграждений — здесь поверх была натянута свернутая в спираль “колючка”. Присев на одно колено, он принялся перекусывать проволоку, в то время как Суворин быстро завернул уже вырезанную в первом ряду часть обратно и подтащил к лейтенанту бездыханные тела часовых.

— Готово! — Чепрагин рванул на себя “выкушенную” сетку.

Пятясь вперед, они втащили на территорию лагеря трупы охранников и сложили их у стены одного из крайних бараков, в месте, которое Суворин присмотрел для этой цели заранее — туда не доставали вездесущие лучи прожекторов. Лейтенант пристроил кусок сетки обратно, и теперь им оставалось ждать следующего затемнения, притаившись в черной тени рядом с окровавленными трупами.

Яркие полосы мертвенного электрического света подползали все ближе, и на мгновение Чепрагину показалось, что Седой ошибся в своих расчетах, и сейчас их заденет, резанет этим светом, словно лезвием ножа. Он даже инстинктивно сжался, но тут же заставил себя расслабиться — постоянное напряжение могло привести к срыву в самый ответственный момент.

И, глядя, как ползут мимо лучи прожектора, вырывая из темноты месиво серой грязи, пожухлой травы и прелых листьев, занесенных на территорию лагеря ветром, лейтенант глубоко вдохнул, задержал дыхание на несколько секунд и медленно выдохнул, успокаивая бешеный стук сердца.

После нескольких попыток это у него получилось.

Занятый аутотренингом, Чепрагин даже не заметил, как полосы света скрестились на том месте, где они ползли, оставляя после себя борозды. Свет на мгновение замер, словно раздумывая, и теперь уже наступила пора для Суворина покрыться холодным потом.

Но задержка продлилась не больше трех секунд; по истечении этого недолгого времени лучи качнулись и разошлись в разные стороны.

Было самое время возвращаться. Это, разумеется, относилось только к лейтенанту, поскольку путь Седого лежал дальше, в глубь лагеря.

— Возвращайся, — прошептал он Чепрагину, навинчивая глушитель на ствол “ингрема” — того, который успел пристрелять еще в группе Николаева.

Чепрагин кивнул и беззвучно, призрачной серой тенью отделился от стены, к которой секунду назад прижимались они оба. Но какое-то шестое чувство заставило Панкрата схватить за руку не успевшего оказаться вне пределов его досягаемости лейтенанта. Схватить и рвануть назад. Лучи прожекторов качнулись назад, словно намереваясь подкараулить и застать врасплох кого-то.

— Уф-ф! — только и смог выдохнуть ошеломленный Чепрагин. — Ну и..

Лезвия света скрестились на том же месте, где совсем недавно им вздумалось задержаться на несколько секунд. Выждали и разочарованно расползлись — тут-то Суворин и подтолкнул лейтенанта.

— Давай, парень!

Чепрагин не заставил себя долго упрашивать. Он молнией метнулся к внутренней линии заграждений, пригнулся и…

Дальше Суворин не смотрел. У него самого времени в запасе было не так уж много. Того и гляди, кто-нибудь хватится исчезнувших часовых. Тогда — тревога по лагерю, проваленная операция, охота на одиночку, которого рано или поздно загонит, словно зайца, свора собак. И скорее рано, чем поздно. Поэтому Панкрат развернулся и канул в темноту, не оглядываясь.

Он бесшумно крался вдоль глухих стен бараков, вслушиваясь в каждый шорох и ежесекундно ожидая резкого воя тревожной сирены, от которого вжимается в плечи голова и закладывает в ушах. Сирена молчала. Но так не могло продолжаться бесконечно. Когда-то исчезновение часовых должны были заметить те, кто поворачивал на вышках прожекторы. И времени до этого момента оставалось все меньше и меньше.

Суворину понадобилось не больше пяти минут, чтобы по прямой пересечь пол-лагеря. Благо бараки не охранялись, и не от кого было прятаться.

Вскоре он почти достиг цели своего рискованного предприятия — небольшой охраняемой будки, представлявшей собой вход в подземные апартаменты Рашида. “Почти” означало, что он стоял за углом ближайшего к этой будке барака, затаив дыхание и выжидая, когда же отвернется охранник, пялившийся сейчас точно в его направлении. У него был прибор ночного видения, и всякая попытка подобраться поближе могла стоить Суворину жизни. Им еще очень повезло с часовыми, охранявшими ту часть периметра, через которую они проникли в лагерь — у тех почему-то не было ночной оптики.

И тут взвыла сирена.

Звук, низкий и басовитый, в одно мгновение истончился и поднялся до невообразимой высоты. Хлестнул по натянутым нервам, словно плеть, и тут же упал, понизившись до почти гудения.

По территории лагеря заметались лучи прожекторов, выхватывая из темноты углы зданий, низкие и плоские крыши гаражей, черные фигуры боевиков, сбегающихся по направлению к площади.

Сирена послужила для Суворина толчком к действию.

При ее звуке охранник на мгновение рефлекторно вскинул глаза к небу — видимо, здесь как-то привыкли больше бояться угрозы с воздуха. Панкрат использовал его короткое замешательство, чтобы выбежать из-за угла и взять его на мушку. Опустив глаза, чечен увидел направленный на него автомат. Его рука тут же метнулась к висевшему на плече “калашу”, но Седой, не собиравшийся миндальничать, молча выстрелил ему в плечо и одним прыжком оказался рядом. Выронив оружие, часовой заорал от боли, схватившись левой рукой за простреленную правую. Суворин ногой оттолкнул в сторону упавший автомат, без замаха ткнул часового свободной рукой в солнечное сплетение, отчего тот согнулся пополам, и по-чеченски потребовал:

— Ключи!

Вместо ответа охранник, необычайно быстро преодолев болевой шок, разогнулся, срывая с пояса нож, и резко взмахнул рукой. Седой успел отскочить. Лезвие рассекло камуфляж на его плече, и боевик тут же рванул руку с ножом обратно. Возвратный удар Панкрат блокировал корпусом “ингрема”, схватил чеченца за кулак и с силой вывернул запястье. Раздался сочный хруст, и вторая рука охранника плетью повисла вдоль тела, а нож плюхнулся в грязь под ногами.

Из-за угла барака метнулись тени — поднятые ревом сирены, чеченцы определили-таки источник угрозы и устремились ко входу в бункер Рашида. Пнув охранника носком ботинка в пах, Суворин развернулся к боевикам и дал очередь для острастки. Те залегли, причем один — как-то очень уж неуклюже, едва не зарывшись лицом в землю. Видимо, зацепило пулей.

Панкрат ощущал, как утекает между пальцев удача.

Повернувшись к часовому, который силился подняться на разъезжавшихся в стороны ногах, при этом глухо подвывая по-собачьи от боли, он буквально прорычал:

— Ключи!

— На поясе.., связка.., у-ы-ы! — пробормотал тот, падая на колени.

Суворин снова выстрелил в направлении бараков. Ответная очередь — с земли, наспех, без тщательного прицеливания — угодила в бетонный козырек над дверью. Панкрата осыпало острой крошкой и серой пылью.

Отстреливаясь, он присел и ощупал пояс охранника. Ключи, вернее, ключ был прицеплен к ремню на железной цепочке. Одиночным выстрелом Суворин перебил звенья (отрывать, а уж тем более снимать, не было времени).

Он вставил ключ в замочную скважину и задвинул его до отказа. Что-то громко щелкнуло в замке, и Седой, дав третью очередь назад по тем боевикам, которые все еще лежали у крайнего барака, толкнул ее спиной и попятился внутрь. Едва он успел захлопнуть тяжелую дверь, целиком отлитую из металла, как она вздрогнула от частых тяжелых шлепков — словно огромное чудовище хлопало ладонью по железу. Пули расплющивались о броню толщиной в добрый десяток сантиметров, и Суворину оставалось только мрачно улыбнуться. Он только что ушел от неминуемой, казалось бы, смерти. И вдруг почувствовал, что по правому рукаву от плеча течет что-то горячее.

Тогда, ударив ножом, охранник все-таки зацепил его кожу. На плече, как раз там, где была еще одна татуировка “отдел ноль”, протянулся тонюсенький алый надрез, который впору было бы скальпелем сделать — настолько правильной была его форма.

Суворин позволил себе поморщиться.

Не время для перевязок. Вперед, пока есть силы — расслабиться можно будет, когда он возьмет Рашида. Тогда можно будет и плечо перевязать, и водки выпить…

Он едва не обрушился в темный колодец шахты, которая вела на подземный уровень коммуникаций. Свалиться в той темноте, в которой он оказался, было вовсе не мудрено — черно, хоть глаз выколи.

В кармане нашелся припасенный специально для такого случая световой элемент. Панкрат отстегнул клапан, вытащил тонкий цилиндрик длиной в половину обычного черного карандаша и сильно сдавил один из его торцов. В его руке тут же разгорелась яркая оранжевая звезда — от сжатия лопнула одна из двух герметично запаянных частей элемента, и вещества, содержавшиеся в них, соединились и воспламенились, интенсивно выделяя тепло и свет.

Он швырнул цилиндрик в зев шахты, и его свечение тут же вырвало из темноты скобы, приваренные к ее стенке и отполированные до блеска бесчисленным количеством сапог. Шахта оказалась неглубокой — метров пять-шесть. Вполне достаточно, чтобы схорониться от слабенького ядерного удара и его последствий, если только бомба не угодит прямо в “апартаменты”, а упадет где-нибудь поблизости, ну.., скажем, в километре.

Суворин закинул на плечо “ингрем”, поплевал на ладони и, зажав в зубах нож, полез вниз. Его ботинки загремели по железным скобам, словно громы Судного Дня. В оранжевом свечении элемента открытые части его тела (лицо и руки) имели какой-то желтоватый оттенок с легким налетом трупной синевы.

Не опускаясь до последней ступеньки, Панкрат спрыгнул, на лету срывая с плеча “ингрем”. Интуиция и опыт не подвели его в очередной раз, а расчет оказался абсолютно точным. Дверь бункера охранялась еще одним охранником, и он выстрелил, не раздумывая, когда в шахте мелькнула фигура Суворина. Но не попал — тот падал слишком быстро и шлепнулся практически плашмя. Пули взвизгнули над его головой, точно две старые кумушки, не поделившие сочный кочан капусты. Очередь с пола выписала на груди боевика причудливый алый орнамент, и часовой завалился на спину. Задравшийся вверх автомат еще несколько секунд выяснял отношения с потолком, а затем затих, исчерпав запас красноречия и, соответственно, патронов…

Суворин выпрямился, не отрывая взгляда от неподвижного тела охранника, и замер, пораженный установившейся наверху, снаружи, тишиной. Что-то здесь было не так. Но на раздумья и предположения Панкрат не имел времени, поэтому он бросился в противоположный конец коридора, где в свечении гаснущего светоэлемента поблескивала внушительных размеров, полусферической формы дверь.

Он присел у двери, сбросил с плеч вещмешок и вытащил из него брусок размером с человеческую голову, завернутый в металлическую фольгу. Развернув упаковку, достал четыре одинаковых продолговатых стержня пластиковой взрывчатки. Панкрат уже установил их по краю уплотненного специальной огнеупорной резиной шва, когда его внимание привлек какой-то странный звук, похожий на шипение десятка змей, взбреди им в голову вдруг зашипеть всем сразу.

Откуда-то из замаскированных в стенах коридора отверстий вырывался белый дым, сворачивавшийся в тяжелые белые клубы, которые стлались над самым полом, медленно обесцвечиваясь — по мере того, как газ растворялся в воздухе.

Панкрат рефлекторно задержал дыхание.

Отравляющий? Слезоточивый? Усыпляющий?

К чему, однако, понапрасну терзать себя догадками — вскоре он все узнает наверняка.

Этот сюрприз стал последним гвоздем в крышку гроба, в котором отдавала концы надежда Суворина на успешное завершение операции. Ничего другого, кроме прорываться с боем обратно и, наконец, успокоиться, получив свою дозу свинца, ему не оставалось.

Ну ничего, он еще утащит за собой пару-тройку чернозадых!

Панкрат сменил магазин “ингрема” (от нехватки кислорода уже начало сдавливать грудь) и бросился к лестнице, ведущей наверх. Взобравшись на высоту около трех метров, он осторожно вдохнул, думая, что тяжелый газ еще не успел подняться так высоко. Напрасно — железистый привкус во рту тут же убедил его в обратном.

Суворин буквально взлетел по оставшимся перекладинам ступеней и бросился к тяжелой железной двери, собираясь приоткрыть ее и бросить гранату, а затем, под прикрытием взрыва, попробовать вырваться из оцепления, в которое — он был в этом уверен — взяли это строение боевики.

Дверь не поддавалась. Решив, что нужно не толкать, а потянуть на себя, Панкрат еще раз повторил свою попытку.

Тщетно.

Поняв, что его заперли, Суворин повернулся спиной к двери и съехал по ней вниз. Он был в ловушке. Все. Окончательно и бесповоротно. Стылое железо двери ощутимо холодило тело даже сквозь плотную ткань камуфляжа. Или его вдруг охватил озноб?

Положив перед собой автомат, Суворин, так и продолжая сидеть на корточках, глубоко вдохнул воздух с металлическим привкусом.

Чепрагин смотрел, не отрываясь, как собираются ярко-зеленые точки рядом с небольшой будкой, в которую забрался Суворин. В одной руке лейтенант держал бинокль с громоздкой насадкой прибора ночного видения, а другая до белых костяшек сжимала цевье “калаша”. Спецназовец скрипел зубами и время от времени размыкал плотно сжатые, вытянувшиеся в тонкую злую линию губы, чтобы выругаться каким-нибудь из чернейших ругательств. Он видел, как боевики нахлынули сплошной зеленой волной, буквально затопив спуск в бункер, и почти сразу же откатились, выжидая.

Потом он увидел, как открылась тяжелая бронированная дверь, и наружу вытащили обмякшее человеческое тело, странно знакомое. Хоть и сложно было определить на таком расстоянии, но Чепрагин мгновенно понял, что это Седой.

— Дерьмо! — хрипло констатировал он, прячась за камень.

И вовремя — прожектора на вышках развернулись в сторону леса и принялись методично, пядь за пядью обшаривать прилегающее к базе пространство. Их лучи, напоровшись на голые кусты и деревья, распались на тысячи тонких лучиков и желтых пучков, словно вода, обтекающая опоры моста, и потерялись в хитросплетении ветвей; Чепрагин, избегая предательского света, попятился ползком, медленно, выбирая в качестве укрытий стоявшие по диагонали друг к другу деревья.

Оказавшись вне досягаемости прожекторов, он поднялся на ноги и побежал прочь, глотая текущие по лицу злые слезы.

Глава 6

Холодно…

Где-то слышится редкий стук капель. Не радостный перезвон наподобие весенней капели, а именно стук — тяжелый, какой-то глухой и удручающий.

Холодно… Озноб сотрясает тело, липкие объятья сна постепенно уступают его настойчивости, растворяются в сером сумраке, окутывающем мир вокруг. Холодная земля откровенно недружелюбна. Она пропитана влагой, холодной влагой, и тепло тела выпаривает из нее эту влагу, и она впитывается и в без того промокший почти насквозь камуфляж.

Тело — сосуд боли. Боль прячется в каждой его клетке. Она похожа на соцветия блестящих хромированных скальпелей, поворачивающихся, как цветы за солнцем, следом за лампой над операционным столом, и скребущих, режущих, полосующих тело изнутри. Ноги и руки словно налиты свинцом, и этот свинец до сих пор не остыл после плавки. Глаза не открываются, век не поднять. Одна попытка… Вторая… Безуспешно — век не поднять.

Из черноты, из неизвестности, заполнившей черепную коробку, выплывает, словно со дна поросшей ряской старицы, имя — Панкрат.

Его имя.

Как спасательный круг из прошлого, оно падает в его раскаленный от боли мозг. Круг тут же превращается в магнит, к которому начинают быстро прилипать, словно частички металлической пыли, прочие детали и воспоминания, до этого бывшие сами по себе. Он осознает себя. Но веки по-прежнему тяжелы.

— Четверо убитых. Турлан, Шанхор… — произносит густой бас по-чеченски. — Его работа. Ублюдок…

Голос дрожит от сдерживаемой ярости. С не меньшей яростью в тон ему клацает секундой позже затвор, звук касается ушей почти нежно, увязнув в густой вате, в которую, как кажется Панкрату, завернута его голова.

Другой голос взволнованно выкрикивает:

— Стой! Ты что? Рашид приказал — живой нужен. Первый напряженно вздыхает, сдерживая клокотание в горле, распираемом злобой.

— Вах! Если бы не Рашид…

И еще что-то вдогонку… Слов не разобрать, но по интонации — явно матерное, явно в адрес Панкрата.

Второй смеется. Смех булькает, словно закипающая вода. Отсмеявшись, добавляет еще пару слов в том же духе. Эти Суворин знает — так ругался на свою обленившуюся собаку старик-пастух в том селении, где его выхаживали после…

Боль. Тупой удар боли в висок — словно тараном лупит в кость кто-то, кому уже слишком тесно стало внутри. Думать все-таки еще рано — слишком болезненно это… Вот вспоминать можно…

Он вспоминает.

Собирает из осколков последних дней унылый витраж прошлого. Обжигает холодом внезапная мысль; как же теперь ребята? Чепрагин и Шумилов, не дождавшись его, уже бредут, наверное, по этим чертовым горам — один раненый, а второй совсем еще неопытный.., смотря с кем сравнивать, конечно.

Сигарету бы…

Он чувствует, что обладатели только что звучавших над ним голосов не уходят, стоят над ним, и взгляды их давят его, будто тяжелые камни. Панкрат чувствует это, сам не зная, каким образом — так кролик ощущает змею, на охотничью территорию которой забрел в поисках сочной травки.

Шаги. Хруст каменного крошева под ребристыми подошвами армейских ботинок, сочное чавканье грязи… Негромкий, на пределе его притупленного восприятия, шорох; с небольшой задержкой вслед за слухом срабатывает осязание — щеки касается мокрый, мелкий и колючий песок, сыплющийся сверху. Песчинки покрывают лицо, прилипают к губам, забиваются в ноздри… Сил отодвинуться нет.

Третий голос.

— Ничего, скоро придет в себя, — короткий смешок скребет по нервам наждачной бумагой. — Он сильный. Он прошел специальную подготовку.

Первый голос (с некоторым почтением, если только медведям гризли свойственна почтительность):

— Это тот самый, который положил всех людей Рахидова?

Пауза, наполненная раздумьями, рождает хорошо взвешенный ответ:

— Там был не один человек. Мы отыскали два трупа — кстати, один из русских взорвал себя сам.., а заодно и троих из отряда Рахидова.

Наступает тишина.

Веки по-прежнему тяжелы.

Он выныривает из забытья, словно ныряльщик из темных глубин стоячей воды. Первая хорошая новость — боль схлынула, оставшись только в самых дальних уголках тела. Скорее всего, это последствия воздействия газа. Возможно, он не только усыпляющий, но и нервно-паралитический, хотя и слабого действия. Отравление, поражение нервной системы, болевой шок… Вполне вероятно.

Суворин пошевелил пальцами правой руки. С удивлением обнаружил, что в состоянии сжать пальцы в кулак. Сжал и разжал; повторил так несколько раз подряд. Мышцы понемногу оживали — так наполняется воздухом велосипедная камера. Панкрат проделал то же самое с левой рукой. Получилось даже еще лучше, чем с правой.

Ну, а теперь — глаза… Он разлепил все еще тяжелые, слипшиеся от гноя веки и зажмурился от солнечных лучей, ударивших по расслабившейся за несколько часов его беспамятства сетчатке. Под плотно зажмуренными веками осталось яркое красно-желто-зеленое пятно, плавающее на черном фоне. Оно продержалось какое-то время и растворилось в этой черноте; тогда Суворин открыл глаза снова. Он теперь мог смотреть прямо вверх. Солнце на самом деле оказалось не таким уж ярким — обычное осеннее солнце, просто глаза отвыкли. Оно висело в обычном осеннем небе, похожем на вздувшуюся мокрую бумагу плохого качества.

А через несколько минут на этом невнятном сером фоне материализовались темные линии, расчертившие небо в крупную клетку. Панкрат всматривался некоторое время в эти линии (глаза слезились) и понял, что это не что иное, как решетка, закрывающая тот колодец, в котором он находился.

Колодец…

Просто ловчая яма, выкопанная специально для попавших в западню.

Спустя некоторое время (час? день? год?) Суворин смог приподняться на локтях, а потом и сесть.

Яма оказалась неожиданно просторной. Не футбольное поле, конечно, однако места в ней было вполне достаточно для того, чтобы без помех разместить двоих.

У него обнаружился сосед. Увидев, что Панкрат оклемался, он тут же подал голос:

— Это ты здесь переполох устроил вчера ночью?

Что-то напомнил Суворину этот голос. Что-то из недавнего прошлого, причем малоприятное.

Куль грязного тряпья у противоположной стороны ямы, из которого и прозвучал вопрос, шевельнулся, и в анемичных лучах светила неярко блеснула лысина. Макушка, гладкая, как колено.

— Привет, Череп, — вместо ответа проговорил Суворин.

Тот дернулся, словно от удара, и вперил глаза в Панкрата, который устраивался поудобнее, сев у самой стены и прислонив гудящую все еще голову к холодной, сочащейся влагой земле.

— Встретились, значит… — неопределенно протянул капитан.

И вдруг ухмыльнулся, словно обрадовался неожиданному соседству. Суворин, впрочем, далек был от того, чтобы купиться на его малоприятную усмешку. Так улыбается проголодавшийся крокодил, отыскавший, наконец, себе пропитание.

— Теперь понятно, — протянул Дыховицкий. — А какого черта ты в эту крепость ломился?

Панкрат открыл было рот, но ощутил вдруг, что если не выпьет хотя бы глоток воды, то всякое слово станет для него настоящей пыткой — горло было иссушено и будто раскалено.

Он быстро окинул взглядом их “камеру” и обнаружил помятую посудину со сбитой эмалью. Медленно, держась за стену, он поднялся, переждал приступ слабости и головокружения, привыкнув к вертикальному положению тела и опоре на обе нижние конечности, сделал несколько шагов по направлению к посудине и опустился рядом с ней на колени. Ожидания его не обманули — на дне обнаружилась мутноватая, но все же вода. Взяв миску обеими руками, Панкрат поднес к губам выщербленный край и медленно наклонил его в свою сторону. Он сделал несколько больших, жадных глотков и почти осушил посудину, когда услышал вдруг протестующий вскрик Черепа:

— Ты что делаешь?! Это же дневная норма! Суворин сделал еще глоток, отнял край миски от губ и произнес, повернувшись к капитану:

— Я свою норму выпил. Остальное — твое.

Череп издал нечто среднее между рычанием и всхлипом. Он рывком вскочил на ноги и бросился на Панкрата.., вернее, хотел броситься.

Все силы Дыховицкий потратил на рывок, поэтому просто-напросто упал в сторону Суворина. Да так неудачно, что задел лицом его отставленный в сторону локоть.

И тут наверху, выше и правее решетки, расчертившей небо на клетки, раздался хохот.

— Скорпионы в яме, — сообщил им смеявшийся свое мнение об увиденном, когда устал смеяться. — Ублюдки русские.

Панкрат посмотрел наверх. На фоне разграфленного неба, между решеткой и небом, маячил темный, почти черный силуэт охранника, стоявшего, широко расставив ноги и положив обе руки на висевший на его груди автомат.

— Сам ты выблядок, — ответил ему Суворин и тут же потерял к чечену всякий интерес.

Будто забыв о его существовании, он перевернул на спину тихо скулившего капитана и похлопал его по щекам:

— Не ной, эсбист. Стыдно.

То ли подействовали слова, то ли угрожающий тон, но Дыховицкий сию минуту заткнулся и почему-то плотно сомкнул веки. Так делают малые дети, когда боятся удара в наказание за свои шалости.

— Будет у нас еще вода, — пробормотал Панкрат, уверенный в совершенно обратном. — Будет и водка.

Сверху снова донесся гогот — охранник явно понимал по-русски.

— Будэт-будэт, — заверил он пленников, и в следующую секунду Суворин услышал звук расстегиваемой молнии.

Он едва успел отскочить в сторону, как в яму полилась вонючая желтая струя. Попадая на перекладины решетки, она разбивалась на бесконечное количество брызг, летевших в разные стороны, и от них невозможно было уклониться. Несколько капель попали Суворину на лицо, как ни пытался он этого избежать, и забрызгали камуфляж. Череп же пострадал гораздо больше — он пытался уползать в сторону, но струя была быстрее, чем он, вконец обессиленный своей неудавшейся атакой.

Панкрат подхватил с земли камень — небольшой кусочек твердой породы — и с силой швырнул вверх, сквозь решетку, целясь туда, откуда бил уже слабеющий желтый фонтан. Чеченец согнулся с истошным криком, обмочив собственные штаны. Секундой позже он резко пропал из поля зрения, будто дернули за веревочку марионетку. Потом он появился снова с помповым карабином в руках, все еще не способный полностью выпрямиться. Грянул выстрел, и картечь вонзилась в стену ямы-колодца, обрушив солидный пласт слежавшейся каменистой почвы. Он отслоился и рухнул прямо на лежавшего под ним Дыховицкого; Суворин же резко отпрыгнул в сторону, поскольку выстрел пришелся как раз в место над его правым плечом.

— Сын шайтана и шелудивой суки! — орал наверху голос, полный страдания. — О-о-о! Уы!

Должно быть, Панкрат попал охраннику камнем прямо в причинное место, и теперь тот, обезумев от боли, плюнул на все приказы и решил учинить над хамоватыми пленниками самосуд, скорый и справедливый. К счастью, его вовремя остановили. Окрик “Стой!” был хорошо слышен; так же Суворин отлично расслышал смачный звук оплеухи — серьезной такой оплеухи, душевной, что называется.

— Рашид приказал… Что ж ты делаешь? В яму заглянул второй охранник — заросший бородой до самых глаз мужик лет сорока-сорока пяти.

— Живы? — спросил он по-русски со страшным акцентом — таким, что Панкрат едва распознал это короткое и, в сущности, простое слово.

Он не собирался отвечать на риторический вопрос. Голова охранника еще некоторое время помаячила над решеткой и исчезла. Суворин отер лицо сухой стороной рукава, невольно содрогнувшись от омерзения. Череп же как ни в чем ни бывало снова подал голос:

— Эй, герой! Ты уже рассказал им про ноутбук? Панкрат повернулся к нему спиной.

— Слышишь меня? — не отставал Дыховицкий. — Лучше признайся, а то ведь я все равно тебя сдам. Они не верят, что у меня его нет, — капитан хихикнул. — Они не верили в твое существование, думали, я тебя выдумал… А ты — вот, пожалуйста!

И он, словно еще раз желая удостовериться в том, что Суворин на самом деле рядом с ним, что он не мираж и не игра воображения, протянул в его сторону руку, вынырнувшую из лохмотьев, словно змея из своего убежища.

Панкрат отшатнулся, разглядев, что на руке Черепа нет ни одного пальца — от них остались только беспомощно торчавшие обрубки разной длины, распухшие и окровавленные.

— Боишься? — глаза Дыховицкого блеснули каким-то нечеловеческим пониманием, словно ему была доступна некая высшая истина. — С тобой то же самое сделают, герой. И, не выдержав, он сорвался на крик:

— Какого хрена?!… Ну зачем ты влез тогда? Кто просил тебя, мать твою? Воевал бы себе и дальше, козел… — крик потонул в невнятных всхлипах, из которых прорывались отдельные слова. — Сын у меня… ы-ы-ы.., пацан еще.., герой, бля.., мать-перемать.

Он начал кататься по земле, прижимая к себе покалеченную руку, как мать прижимает к груди дитя. Всхлипы перешли в совсем уж нечленораздельный стон, а через несколько минут капитан затих и скрючился на мокрой земле в позе эмбриона.

Суворин стоял, прислонясь к стене, и бессознательно водил по ней пальцами левой руки, машинально ощупывая выступающие из грунта острые и гладкие края камней. В голове было пусто. Временами казалось, что он слышит какой-то тихий звон, но всякие попытки определить его источник и расслышать его получше ни к чему не привели — звон тут же исчезал, словно его и не было.

Панкрат ощутил вдруг, что ноги начинают как-то мелко дрожать от слабости, вызванной недавним отравлением — газ или его остаточные соединения все еще оставались в его крови. Но, едва он присел, как решетка, закрывавшая небо, со скрипом поползла в сторону, отчего ему на голову посыпались песок и мелкий гравий. Секундой позже в яму-колодец спустили лестницу, сбитую из досок и стволов молодых березок, и густой бас (где-то он его уже слышал…) рявкнул по-чеченски, нимало не заботясь о том, понимают его узники или нет:

— Поднимайся, сын шакала!

Поскольку никто из пленных никак не отреагировал на его приказ (если не считать негромкого скуления Черепа), бандит от души выругался и ткнул пальцем в Седого.

— Ты! — произнес он с ненавистью. — Поднимайся!

И сопроводил свои слова вполне понятным жестом. Суворин усмехнулся и полез вверх по лестнице, опасно прогибавшейся под тяжестью его тела. У самого края ямы его подхватили под мышки сильные волосатые ручищи и, рывком втащив наверх, поставили на землю.

— Сейчас с тобой будет говорить командующий! — торжественно и с оттенком угрозы в голосе объявил чеченец, оказавшийся двухметровым гигантом с плечами, словно коромысло.

Его лицо, перекошенное злобой, одновременно умудрялось еще и довольно ухмыляться. Маленькие черные глазки, спрятавшиеся между нависшим, будто обвалившийся карниз, лбом и густой, поднимавшейся чуть ли не до самых бровей бородой, сверлили Суворина двумя буравчиками.

Панкрат спокойно выдержал ненавидящий взгляд бандита и одарил его добрейшей усмешкой, от которой тот чуть не позеленел. К этому жесту доброй воли он присовокупил три отборнейших ругательства, которые пришли на ум, произнеся их почти нежно, с художественной интонацией профессионального чтеца.

Охранник вряд ли что-нибудь понял, но на всякий случай сунул Панкрату кулаком под ребра. Ослабевший спецназовец не успел увернуться и получил довольно чувствительный тычок, от которого бок пробило разрядом боли. Он согнулся, едва удержав готовый сорваться с губ стон. И тут в поле его зрения (глазам в этот момент была доступна лишь грязь под ногами) появилась пара внушительных армейских ботинок, из которых вырастали камуфляжные штаны, и дальше…

Он медленно разогнулся и увидел лицо Рашида. Обветренное, бородатое, как и у всех прочих вахов. Единственное, что его отличало — это черная повязка на левом глазу. Под горбатым носом с тонкими, почти аристократическими ноздрями, змеилась тонкогубая улыбка, не предвещавшая ничего хорошего тому, кому она была адресована.

В данный момент Рашид улыбался часовому. Суворин с интересом покосился на лицо последнего и с удовлетворением отметил некоторую бледность на физиономии бандита.

— Русен, я приказывал бить этого человека? — вкрадчиво спросил главнокомандующий освободительной армией Ичкерии. — Ведь нет?

Чеченец кивнул. Панкрату показалось, что тот даже сглотнул как-то судорожно.

— В следующий раз я не буду задавать тебе этот вопрос, Русен. Я просто прострелю тебе башку за невыполнение приказа.

Бандит снова кивнул — с поспешной готовностью, как китайский болванчик.

Повернувшись к Панкрату, Рашид перешел с чеченского на русский.

— Дисциплины нет никакой, — как-то отстраненно сообщил он Суворину, как будто думал в этот момент совсем о другом. — Приношу извинения за то, что этот болван вас ударил.

Панкрат ничего не ответил, и тогда “самый главный бандит” счел необходимым представиться:

— Я — Рашид Усманов, командующий армией освободителей Ичкерии. Суворин кивнул.

— Я знаю.

— Прекрасно, — резюмировал чеченец. — Что ж, пойдемте.

Охранник, стоявший все это время молча, словно статуя мальчика с автоматом, осмелился вдруг подать голос:

— Может быть, лучше связать ему руки? Предложение прозвучало робко и неуверенно — так третьеклассник в первый раз предлагает соседке по парте помочь поднести портфель.

— Аллах убережет меня, — смиренно ответил Рашид, сверкнув глазами в сторону часового так, что тот едва не подавился собственной инициативой. — Сомневаешься, Русен?

Гигант что-то невнятно пробормотал, но Рашид, по-видимому, услышал, и удовлетворенно кивнул.

— Пойдемте, — еще раз пригласил он, улыбаясь вполне дружелюбно.

— Куда? — осматриваясь, спросил Панкрат.

— В бункер, — просто ответил Усманов. — Вы ведь именно туда хотели попасть?

Они сидели за простым столом, сколоченным на скорую руку из плохо обструганных досок.

— Вот вы и здесь, — констатировал Рашид, доставая бутыль темного стекла из ящика, стоявшего у изголовья лежака, мало чем отличавшегося от того, который был у Панкрата в его пещере.

Находясь под впечатлением от действия охранных систем бункера (усыпляющий газ в коридоре, надо же!), Суворин рассчитывал увидеть внутри роскошную обстановку, варварское, так сказать, великолепие — в общем, все то, что так любят представители малоцивилизованных народов. Он, однако же, обманулся в своих ожиданиях — интерьер бункера оказался больше похожим на обстановку в походной палатке или обычном солдатском бараке: серые бетонные стены, примитивная деревянная мебель, сбитая на скорую, очень скорую руку, лампочка, свешивающаяся с потолка на голом проводе.

Откуда-то на столе появились стаканы, которые Рашид быстро наполнил содержимым бутылки.

— Это хорошее вино, — предупредил он, заметив подозрительный взгляд, брошенный Панкратом на бутылку в его руке. — бургундское, если не ошибаюсь.

Суворин отрицательно покачал головой и отодвинул стакан.

— Прошу меня извинить, — произнес он. — Но я не пью с бандитами. Тем более бургундское.

В глазах Усманова вспыхнул на мгновение злой огонь, но тут же погас — чеченец отлично владел собой, что было совершенно нетипично для представителей его народа.

— Вы считаете меня бандитом? — усмехнувшись, он откинулся на спинку стула, такого же топорного, как и все остальное в бункере. — Да, кстати, вы так и не представились. Это невежливо, — он быстро сменил тему разговора.

— Панкрат Суворин, — проговорил Седой, чуть-чуть наклонив голову. — Рядовой. Много денег за меня не выручишь.

Усманов недоуменно приподнял брови, потом разразился хохотом. Отсмеявшись, вытер слезящиеся глаза:

— Ну, во-первых, ваше командование и за рядовых иногда платит неплохой выкуп. Это когда телевизионщики раскопают что-нибудь и надо сделать вид, что Россия заботится о своих героях.

Скривив губы, он сплюнул прямо на пол.

— Во-вторых, нам вы нужны не для этого, — он снова улыбнулся. — От вас требуется совсем другое — всего лишь добровольное сотрудничество, кратковременное и ни к чему вас не обязывающее… Панкрат.

— Вот как? — Суворин изобразил на лице интерес и положил руки на стол перед собой, сцепив пальцы. Рашид пригубил вино, одобрительно причмокнул губами и поставил стакан.

— Зря вы отказываетесь. — произнес он, вытирая рот рукавом камуфляжа. — Вкуснейшая вещь. И для здоровья полезно… Да, о чем это мы?..

— Вы, — поправил его Панкрат. — Все еще вы. Усманов кивнул.

— Вы уже познакомились с вашим соседом? — поинтересовался он.

Суворин слегка наклонил голову.

— Значит, познакомились, — сделал вывод Рашид. — Судя по его словам, вы были знакомы и раньше. Рассказать, как произошло ваше знакомство?

И, не дожидаясь согласия Панкрата, чеченец в деталях, как мог бы передать случившееся только очевидец, рассказал о столкновении ликвидатора и Суворина.

— Мы полагали, он выдумал всю эту историю, чтобы скрыть, что на самом деле ноутбук находится у него. Или просто помешался и начал городить чушь — знаете, наши методы допроса не все выдерживают, Замолчав, он отхлебнул еще вина, потом продолжил:

— Затем был почти полностью уничтожен отряд, посланный на поиски тех, кто подстрелил курьера, который должен был доставить мне кое-какую важную информацию. Курьера Службы, кстати… — Рашид сделал паузу, наблюдая за реакцией Суворина.

— Продолжайте, — произнес тот. — Продолжайте, пожалуйста. Я это уже знаю.., от нашего общего друга.

Усманов поморщился. Лоб чеченца прорезали морщины, брови сошлись к переносице.

— Слабый человек, — сказал он, словно подводя черту. — Не может такой быть другом горца. Недостоин быть даже его врагом… Но дело не в этом, — Рашид снова отпил из стакана. — Прошу прощения… Так вот, в конце концов я поверил в ваше существование и в то, что ноутбук действительно у вас, а не спрятан этим.., ублюдком. Теперь я хотел бы с вашей помощью все-таки получить эту машинку.

Суворин усмехнулся. Значит, убивать его пока не собираются. Интересно, насколько высоко его ценит Рашид.., вернее, насколько важна ему информация, записанная на винчестере ноутбука.

— Я не заключаю сделок с бандитами, — ответил он и посмотрел, улыбаясь, Усманову, в глаза. Тот, однако, отнюдь не разъярился.

— Вы уже во второй раз называете меня бандитом, — заметил он. — Почему? Я что-то украл у вас? Я убил кого-то ради наживы? Я надругался над русской женщиной, может быть?

Суворин расцепил пальцы рук и сжал их в кулаки. Получилось внушительно — Рашид вдруг отодвинулся с некоторой опаской и положил руку на пояс, поближе к пистолету.

— Да, украл. Украл спокойный сон и нормальную жизнь у сотен тысяч русских людей, убил и продолжаешь убивать своей поганой наркотой наших детей, а твои чернозадые ублюдки насилуют наших женщин.

Усманов побагровел. Пальцы, державшие стакан, сжались с такой силой, что побелели костяшки. Панкрат решил было, что в этот раз чеченец уж точно не сдержится и схватится за оружие, но полевой командир сумел вернуть себе самообладание.

— “Спокойный сон”, — кривя губы, повторил он следом за Панкратом. — Слова, и не больше. У вас, русских, никогда не было спокойного сна — или на улицах не стреляли до того, как мы вышли на них? Ваши дети… Когда вы в состоянии будете предложить им что-то лучшее, они сами перестанут покупать мою наркоту. А женщины… Это издержки войны, — его глаза на миг бешено сверкнули. — Или ты скажешь" мне, что русские солдаты не насилуют чеченских женщин?

Он перегнулся через стол и приблизил свое лицо почти что вплотную к лицу Панкрата. Тот совсем уже было собрался коротким, без замаха, ударом руки оглушить чеченца и отнять у него оружие, как вдруг он резко отшатнулся и вскочил, выхватив из-за пояса пистолет.

Видно, глаза выдали спецназовца.

Темный зрачок “беретты” смотрел ему точно в лоб.

— Так что дает тебе право называть меня бандитом? Я веду войну, я солдат! — почти с пафосом закончил он.

— Ты — бандит, — устало повторил Суворин, внутренне раздосадованный тем, что его замысел не удалось осуществить. — Война, которую ты сейчас ведешь, нужна только тебе и горстке таких же бандитов. Ты убиваешь не ради наживы, ты убиваешь ради власти. И прикрываешься баснями о свободе, — Панкрат резко подался к чеченцу. — Скажи, кто угнетал вас, когда Джохар затеял все это дерьмо? Мало показалось наркотой торговать? Нефтедолларов захотелось?

Он откинулся на спинку кресла, тяжело вздохнув несколько раз подряд. Все-таки в норму организм еще не пришел — всего минута нервного напряжения отозвалась ему испариной на лбу и дрожанием под коленями.

— Эта земля принадлежит Аллаху, — твердо произнес Рашид, словно последний аргумент, как последний козырь, бросил в игру. — То, что вы здесь делаете, противно заветам пророка. Женщины с открытыми лицами и все остальное…

— Эта земля принадлежит народу, — перебил его Панкрат. — А ты со своими бандитами — только жалкая его часть, причем далеко не лучшая. И нет у тебя правды, потому что не правды ты ищешь, а власти.

— Молчать! — рявкнул вдруг Усманов, и вены канатами вздулись на его покрасневшей шее. — Довольно!

Он изо всех сил хватил кулаком по столу — так, что подпрыгнула посуда и пролилось вино из стакана, который он наполнил для Панкрата — свой чеченец уже опустошил.

— Все, что от тебя требуется, Панкрат, — прошипел он, снова вскидывая пистолет, — это сообщить, где находится ноутбук.

— Пошел ты… — безо всякого выражения ответил Седой.

Рашид оскалился. Глаза его опасно сузились, и Суворин увидел, как указательный палец медленно тянет пусковую скобу.., еще.., еще.

Грянул выстрел. Теплый ветерок, тронувший его волосы, подтвердил — пуля прошла в каких-то миллиметрах от головы.

— Больше, чем есть, я уже не поседею, — спокойно произнес Панкрат, глядя в лицо Усманову.

Тот неожиданно успокоился и сунул пистолет за ремень.

— Выдержка — хорошо. Был бы настоящим горцем, не то, что этот… — и он сделал неопределенный жест рукой, словно указывая на Дыховицкого, к которому, без сомнения, и относилось презрительное определение “этот”.

За спиной Суворина скрипнула, проворачиваясь на шарнирах, тяжелая металлическая дверь, и в бункер с автоматом в руках влетел стоявший в коридоре охранник.

— Все в порядке, Хасыд, — кивнул ему Рашид, скрестив на груди руки. — Подожди, сейчас ты отведешь его обратно в яму.

Когда боевик вышел, командир “освободителей” перевел тяжелый взгляд на Панкрата.

— Завтра у тебя будет возможность еще раз пощекотать свои нервы, — сообщил он ему. — Я назначил на завтра казнь твоего безумного товарища. Посмотришь на то, что ожидает тебя в случае, если ты будешь упорствовать.

Суворин ничего не ответил.

Глава 7

Вечером им принесли поесть. Ведро с похлебкой опустили вниз на веревке, несколько раз дернув так, что добрая половина выплеснулась. Череп набросился на прогорклое варево с жадностью голодного зверя, неспособного контролировать свои инстинкты. Суворин же, подумав, решил, что есть это не будет — с одной стороны, ему необходимо было подкрепиться хоть чем-то, восстановить силы, а с другой — после такой пищи он вполне мог страдать животом несколько дней и распрощаться со своими планами побега из чеченского плена.

В своем решении он оказался прав. Именно это и случилось с Черепом, который к утру загадил свой угол так, что нестерпимая вонь наполнила яму, заставив Панкрата проснуться. А проснувшись, он заставил капитана зарыть свое дерьмо, дав ему пару увесистых пинков. Только когда небо из черного стало превращаться в серое, а звезды, потускнев, погасли окончательно, ему снова удалось забыться сном.

Его разбудил уже знакомый шуршащий звук. Скрипела, сдвигаясь в сторону по каменистому грунту, решетка. Минутой позже упала лестница.

— Вылезайте, — прозвучало сверху, в этот раз — на исковерканном русском. — Оба!

Суворин только приподнял голову, которую опустил было на сложенные руки, и глянул вверх. Череп же вскинулся, как ужаленный — видно, что-то почувствовал.

— Ты сказал им? — зашептал он, кутаясь в изодранный камуфляж и безуспешно пытаясь застегнуться — беспалой рукой он не мог себе никак помочь. — Ты рассказал им, где ноутбук?

Панкрат посмотрел на него с некоторой жалостью, сам удивляясь этому чувству. И, чтобы успокоить безумного — а капитан был безумен, и в этом уже сомневаться не приходилось, — молча кивнул.

Лицо Дыховицкого просветлело.

— Теперь нас отпустят… — забормотал он. — Теперь нас отпустят. Теперь нас…

— Шевелитесь, свиньи! — заорал голос сверху. — Хватит болтать, вылезайте.

Обрадованный ответом Суворина, Череп первым бросился к лестнице. Одной рукой уцепился за перекладину и начал спешно карабкаться, но где-то на полпути не удержал равновесия. Нелепо взмахнув беспалой рукой, он свалился вниз, на дно ямы, словно куль тряпья, и выругался. Панкрат, глядя на его мучения, поднялся, подошел к нему, наклонился над ним и, к собственному удивлению, подал ему руку.

От Черепа воняло. Запахи сплелись в целый букет: тошнотворное амбре немытого тела, вонь мочи и кала, что-то еще трудноопределимое, но от этого не менее мерзкое.

Дыховицкий вытаращил на него испуганные глаза. Губы капитана, искусанные и опухшие, искривились, будто он собирался вот-вот заплакать. Секундой позже он цепко ухватился за руку Суворина.

Панкрат помог ему встать и подняться по лестнице. Потом, правда, машинально вытер ладонь о штаны и выбрался из ямы за ним следом.

Их ожидал сам Рашид в сопровождении двух боевиков. Один — вчерашний бугай Русен — зыркнул на Суворина волком. Второй…

Панкрат невольно сморгнул и прищурился, не поверив своим глазам.

Второй оказался.., женщиной. Причем не кавказского, а скорее западнославянского типа. Рослая, но не широкая в кости, скорее стройная, чем массивная, светло-русые волосы, собранные в короткий хвостик, открывают высокий лоб. Плюс белая кожа, высокие скулы и голубые глаза. Резкий, пронзительный взгляд. Черты лица женщины наводили на мысль о ее прибалтийских корнях. Форма сидела идеально. Да и вообще, всем своим видом она напоминала женщину-инструктора из американских боевиков.

Он посмотрел женщине прямо в лицо. Их взгляды встретились, и она вдруг опустила глаза. Суворин заметил, что это не ускользнуло от внимания Рашида. Чеченец сильно нахмурился, но тут же сделал над собой усилие и посветлел лицом.

— Как спалось? — поинтересовался он у Суворина.

— Спасибо, хорошо, — вместо него быстро ответил Череп. — А я же говорил — это он спрятал ноутбук. Он отобрал его у меня. А вы мне не верили…

Рашид раздвинул губы в полупрезрительной усмешке.

— Успокойся, друг, — мягко произнес он. — Ты говорил правду, ты молодец.

Панкрат перехватил вдруг взгляд женщины, направленный на Дыховицкого, он был полон омерзения и ненависти. Такой жгучей ненависти, что просто перехватывало дух.

Что же такого сделал тебе Череп, красавица?

— Но, понимаешь ли, дружище, — продолжал между тем полевой командир, касаясь бороды правой рукой, — твой товарищ не желает рассказывать нам о том, где он скрыл эту маленькую штуку. Он упрямится, понимаешь?

Череп быстро-быстро закивал головой, подтверждая то, что все понимает прекрасно. Более того, он тут же здоровой рукой схватил Суворина за локоть и, привстав на цыпочки, горячо зашептал ему в самое ухо, касаясь мочки холодными, мокрыми губами (ощущение было такое, что в ухо дышит собака):

— Ты не должен так поступать. Ты обманул меня. Расскажи им все, иначе они нас не освободят…

Панкрат, не выдержав, оттолкнул от себя бедного идиота.

— Прекратите эту комедию, — обратился он к Усманову. — Делайте то, что хотели, но хоть не издевайтесь над ним. Бедняга сошел с ума от пыток…

Рашид даже не посмотрел на Суворина. Но зато глянула женщина — в ее глазах мелькнуло что-то вроде хорошо замаскированного интереса. А может быть, и нет…

— Видишь ли, — медленно начал Усманов, обращаясь к Черепу, — мы решили, что ты нам поможешь-Поможешь убедить твоего товарища в том, что ему следует рассказать нам все, ничего не скрывая.

Лицо капитана на мгновение приобрело испуганное выражение.

— А что, если я не смогу? — тут же спросил он, и голос его предательски дрогнул.

Он очень хотел помочь, этот несчастный безумец. Он очень хотел жить.

— Сможешь, — почти весело ответил ему Рашид. — Сможешь, я уверен.

Дыховицкий обрадованно улыбнулся — точь-в-точь ребенок, которого похвалили взрослые.

— Дело в том, дружище, — принялся объяснять ему чеченец, — что тебе ничего не придется делать. Просто стоять, и все.

— Просто стоять? — эхом переспросил тот.

— Да, просто стоять, — подтвердил Рашид. — Вон там.

И он взмахом руки указал на стену ближайшего барака.

— Ну, что же ты? — его ледяной взгляд коснулся Черепа, и тот съежился. — Иди.

В этот момент капитан был похож на кролика, загипнотизированного удавом — он послушно двинулся в указанном направлении, с трудом переставляя ставшие деревянными ноги.

— Сволочь, — негромко произнес Суворин. — Скотина.

Рашид бросил на него равнодушный взгляд.

— Вы у меня в гостях, господин рядовой российской армии, — глаза неожиданно прищурились, превратившись в амбразуры, из которых в два ствола ударила ярость. — Не забывайте об этом.

Череп добрел до стены, на которую ему указали. Остановился, не осмеливаясь повернуться к ним лицом без команды Рашида.

Тут только Панкрат начал замечать, что плац, куда они вышли, постепенно заполняется боевиками, выходящими из своих бараков, чтобы поглазеть на экзекуцию, о которой их, по-видимому, оповестили заранее. Мрачные бородатые мужики и молодые парни, у которых волосяной покров на лице еще не успел достигнуть ни положенной длины, ни густоты, сгрудились толпой. Все были при оружии — казалось, собери его у них, и можно будет запросто устраивать международную выставку. Они негромко переговаривались о чем-то, бросая частые злые взгляды в сторону Панкрата. Их было много. Очень много. И это была только небольшая часть армии Рашида Усманова, его личная гвардия, отборные бойцы из различных бандформирований Единственное, что еще не было ясно Панкрату — это причина присутствия женщины. Впрочем, она скоро прояснилась. Сняв с плеча винтовку, женщина шагнула вперед…

— Начни с рук, — негромко посоветовал Рашид, а сам в полный голос произнес, обращаясь к Дыховицкому. — Повернись к нам, друг, не бойся!

Череп, словно марионетка, которую дергает за веревочки начинающий кукловод, обернулся — как-то угловато, рывками.

И тут же грянул первый выстрел.

Пуля ударила его в запястье искалеченной левой руки. Дыховицкий перевел изумленный взгляд на рану, из которой потекла кровь, и мгновением позже, словно до него только сейчас дошел смысл происходящего, заорал.

Его вопль перекрыл второй выстрел. На этот раз пуля угодила в запястье правой руки. Потом — локти. Сначала правый (жуткий, нечеловеческий крик), затем — левый. Руки Черепа повисли вдоль тела окровавленными кусками плоти.

Настала очередь плеч. Капитана швырнуло назад, на стену барака, и тут же словно пригвоздило к ней вторым выстрелом, раздробившим правое плечо. Он кричал, не переставая.

Женщина продолжала стрелять. Спокойно, как будто на тренировке в тире, как будто за каждый удачный выстрел — еще один бесплатно.

Панкрат не выдержал.

— Дай мне, — сказал он, шагнув к стрелявшей. — Дай оружие, сука.

Русен дернулся было, чтобы придержать распоясавшегося пленника, но Рашид знаком остановил его, с любопытством следя за действиями Суворина. Но на всякий случай и он, и бугай-чеченец вытащили пистолеты.

Панкрат рванул винтовку за горячий ствол.

Женщина повернулась к нему лицом. И его поразила та нечеловеческая усталость, которая плеснула ему в глаза со дна ее взгляда. Усталость и отвращение.

— Илза! Дай ему винтовку, — приказал Рашид. — У тебя есть один выстрел, парень. Или ты добиваешь его, или Илза продолжает. А ты тогда, соответственно, смотришь.

Череп заполнял неожиданную паузу высоким воем. Он шатался из стороны в сторону, словно вусмерть пьяный, но не падал. Кровь заливала его камуфляж, вернее, те грязные лохмотья, которые от него остались.

— Если ты промахнешься, — предупредил его Усманов, — Илза станет стрелять по корпусу. Потом — по ногам. А потом… — Рашид загадочно улыбнулся. — Потом я добью его. Из гранатомета.

Суворин молча вскинул винтовку. Приноровился к прицелу, взял голову в перекрестье. Вдохнул, задержал на секунду дыхание и нажал курок.

Отдача мягко толкнула в плечо. Пуля попала Дыховицкому точно в голову, и он, некоторое время постояв, точно подпиленное под корень дерево, мягко завалился вперед. Колени его подогнулись, и он шлепнулся лицом прямо в грязь.

Седой вернул винтовку Илзе; та посмотрела на него с благодарностью, но через мгновение ее взгляд снова сделался жестким и пронзительным.

— Ты спас своего друга, — с явным неудовольствием на бородато-горбоносом лице констатировал Рашид. — Это плохо, Панкрат. Ты лишил моих людей интересного развлечения, а им не так уж часто случается поразвлечься, поверь.

Панкрат молча сплюнул ему под ноги. В толпе боевиков послышался явственный ропот.

Усманов побледнел от ярости:

— Я смотрю, ты хочешь смерти, русский… Что ж, ты ее получишь. Если завтра я не узнаю, где ноутбук, и не получу его, Илза сделает с тобой то же самое. И, поверь мне, она может растягивать это на очень долгий срок…

Суворин метнул быстрый взгляд на женщину и… Не почудилось ли? Конечно, маловероятно, но ему показалось, что при словах Рашида в ее глазах мелькнул откровенный испуг. Мелькнул и снова исчез под непроницаемым слоем голубого льда, которым подернулся ее взгляд. Так, словно и не было его, этого испуга. А может быть, действительно не было? С чего бы наемнице переживать из-за него, какого-то там русского, которого прибалту положено ненавидеть с пеленок? Расстреляет завтра и его, благо рука у девки тверда, дыхание ровное и нервы стальные. Идеальный снайпер.

Снайпер?

Русые волосы… Локон, выбившийся из-под чадры… Третья пуля в руке Алексеева… “С твоей помощью…"

Он рванулся к бесстрастной Илзе, занося руку для удара, которым с легкостью случалось проламывать череп противника, рванулся через вытянутые руки Русена.., но тут же был сшиблен наземь коротким, без замаха, ударом в висок, выключившим сознание, как ненужную лампочку.

Ночное небо полнилось звездами.

Решетка мягко и на удивление тихо приподнялась и ушла в сторону. Того, кто двигал ее, не было видно. Потом в яму опустилась лестница. В темноте, хотя и освещенной мерцанием звезд, она угодила Панкрату прямо в бок и больно ушибла. Он вскочил, зашипев от боли, и отошел к стене. Лестница уткнулась в землю. Наступила полная тишина, не нарушаемая ничем. Лишь над краем ямы, заслонив своим силуэтом звезды, возникла какая-то фигура. Она не говорила ничего, не делала никаких жестов — в общем, просто не шевелилась.

Чертыхнувшись, Суворин полез по лестнице. Когда он выбрался из ямы, то обнаружил, что решетка, закрывавшая ее, лежит далеко в стороне, словно отброшенная неведомой силой, а рядом стоит высокая фигура в черной накидке, практически растворяющейся в темноте и видимой только на фоне звезд, в парандже, закрывающей все лицо наглухо. Фигура вынула из-за спины правую руку. Оказалось, что в ней она держит винтовку. Отличный “винторез”, облегченный вариант, пластиковый приклад.

Он подошел и взял из ее руки оружие. Едва он сделал это, как фигура в черном (судя по всему, это была женщина) развернулась и пошла прочь, будто бы приглашая его следовать за ней. Панкрат, держа винтовку обеими руками, шагнул вперед. Он вдруг ощутил, что ноги почти не сгибаются в коленях и дрожат, словно ватные. У него возникло нехорошее предчувствие.

Они двигались в каком-то густом тумане, больше всего напоминавшем дым, но запаха гари Панкрат не чувствовал. Его глаза были прикованы к плавно скользящей по земле фигуре в черном, к русому локону, выбившемуся из-под чадры и трепетавшему на ветру…

Хотя никакого ветра не было и в помине. — Стой! — крикнул Суворин. — Стой же! Но фигура никак не реагировала на его слова. Она продолжала идти, и Седой готов был поклясться, что она не ускорила шаг, но внезапно расстояние между ними увеличилось на добрую сотню метров. И тогда он вскинул винтовку, упер приклад в плечо, прижался щекой к прохладному, покрытому мелкими каплями росы пластику, и выстрелил, почти не целясь.

…Опустив винтовку, Панкрат увидел, как впереди корчится и вопит от боли Череп, почему-то безголовый. Как он вопит — было неясно, и голос его, казалось, шел из самого живота. фигура в черном исчезла. Он стрелял в нее, а попал в Черепа.

— Добей меня! — орал Дыховицкий, дико взмахивая руками, словно атакованная Дон-Кихотом мельница лопастями. — Добей!

Суворин отшвырнул оружие в сторону и бросился к нему. И — странное дело — чем ближе он подбегал к капитану, тем больше оплывали, словно горячий воск, очертания его фигуры. Наконец они вообще размазались, а секундой позже вновь проступили сквозь истончившийся туман.., вновь появились…

Он остановился, будто налетев на невидимую стену. Перед ним стояла Ирина, в белом халате с быстро увеличивающимся красным пятном на левой стороне груди. Глаза любимой смотрели с каким-то укором, точно обвиняя его, Панкрата, в ее смерти.

— Добей меня! — прошептала она посиневшими губами.

И снова, на этот раз сквозь оглушающий хохот, обрушившийся на Панкрата откуда-то с неба:

— Добей-эй-эй-эй!

Качая головой, не в силах оторвать взгляд от ее скорбного лица, Суворин шагнул назад, но нога не встретила опоры.

В ушах засвистел ветер…

Панкрат проснулся от того, что ему оцарапал щеку упавший откуда-то сверху мелкий, но острый камешек. Он дернул головой спросонок, словно отгоняя невидимую назойливую муху, но за первым камешком тут же последовал еще один, вынудив его открыть глаза.

Стряхнув остатки сна, он сел, слепо таращась в темноту, заполнившую яму, словно чернила — банку. Через секунду до него дошло: камни падали почему-то по одному, а не осыпью, как бывало уже, когда кто-нибудь становился на край ямы или снимал с нее решетку.

Он поднял глаза вверх. И на фоне черного неба, усыпанного крупными звездами, различил очертания склонившегося над ямой человеческого силуэта.

— Какого черта? — недовольно проворчал он, думая, что спать ему не дает чеченец-охранник, которому захотелось поизмываться над пленным по собственной инициативе.

— Проснулся? — донесся до его ушей тихий, с трудом различимый шепот, будто у говорившего во рту был кляп. — Теперь помолчи.

Панкрат, мотнув головой, хмыкнул. Похоже, его собирались спасать. Кому бы это пришло в голову, подумал он.

Тот, кто был наверху, поднял решетку. Не стал сдвигать ее в сторону, как делали охранники — от этого могло быть слишком много шума. Он просто поднял ее и перевернул, осторожно положив на землю уже по другую сторону ямы.

Потом в яму опустилась лестница, и Суворин, колебавшийся совсем недолго (мысль о том, что побег могли подстроить, он отбросил почти сразу), полез наверх. Уже на последних ступеньках его освободитель протянул ему руку в вязаной перчатке с обрезанными пальцами и сильным рывком помог выбраться.

Распрямившись, Панкрат с удивлением обнаружил, что лицо человека, пришедшего ему на помощь, закрывает черная, вязаная, как и перчатки, маска — из тех, которые так популярны и у террористов, и у антитеррористических подразделений. Незнакомец жестом указал на лежавший рядом с ямой труп охранника: вооружайся, мол.

Суворин не заставил себя долго упрашивать. Он наклонился над мертвым телом, машинально отметив, что часовому мощным ударом перебили шейные позвонки, и взял автомат чеченца — малогабаритный “АКМСУ”, предназначенный для вооружения воздушно-десантных подразделений и спецвойск. Вытащил у боевика из-за пояса пистолет и, выпотрошив рюкзак, рассовал по своим карманам найденные в нем запасные магазины к обоим стволам. Не удержавшись, взял также и нож, висевший на ремне в пристегнутых к нему ножнах.

— Готово, — прошептал он, увешавшись оружием. — Куда теперь?

Окинув его критическим взглядом, неизвестный довольно кивнул и, не говоря ни слова, повернулся к нему спиной, пригнулся и бесшумно побежал к ближайшему бараку.

Панкрат решил безоговорочно довериться своему освободителю и последовал за ним, благоразумно полагая, что человек, вытащивший его из ямы, не сделал это лишь для того, чтобы снова сдать Суворина чеченцам.

Они обогнули барак, и Седой наконец начал догадываться, куда направляется его проводник. Он вел его к тому обтянутому брезентом сооружению, предназначение которого Суворин так и не смог разгадать.

Теперь брезент был снят, и у Панкрата глаза на лоб полезли от удивления — под ним скрывался вертолет. Российский военный вертолет.

— Ни хрена себе! — вырвалось у него. Незнакомец даже не оглянулся — он только прибавил шагу, заставляя Суворина тоже увеличить темп, чтобы не отстать. Они подбежали к винтокрылой машине, и человек в маске рванул на себя дверцу.

— Полезай, — все так же невнятно пробормотал он, указывая Панкрату на место рядом с пилотом.

Суворин подчинился. Его спаситель сел в кресло и стал манипулировать какими-то рычагами, потом нажал одну из кнопок на пульте и щелкнул тумблером, который тут же загорелся желтым.

Рев двигателя разорвал тишину ночи. Винты дрогнули и начали медленно поворачиваться. Панкрат инстинктивно сжал цевье автомата, сделанное в виде дополнительной рукоятки с отверстием для большого пальца правой руки, и зачем-то подался вперед.

Пилот, по-прежнему не снимавший маску, потянул на себя рукоять, торчавшую между их креслами. Тон рева изменился — чуть повысился — и винты прибавили оборотов, рассекая воздух сверкающими ножами лопастей.

Вдруг человек в маске резко взмахнул рукой, указывая вправо от себя. Панкрат повернул голову в этом направлении и увидел спешащих к вертолету боевиков, выбежавших из крайнего барака. Приоткрыв дверцу кабины, он упер ствол автомата между ее краем и корпусом, подался еще вперед, беря на мушку первый ряд бегущих, и нажал курок.

Очереди практически не было слышно. Звуки выстрелов потонули в реве мотора и шипении вспарываемого винтами воздуха.

Двое боевиков из тех, кто дальше всех оторвался от остальных, как-то неуклюже кувыркнулись вперед, нелепо взмахивая руками, и остались лежать без движения. Шевельнув стволом вправо, Суворин дал еще одну очередь, подольше, заставив залечь остальных.

Тут же прогремели ответные выстрелы. Впрочем, их Панкрат не услышал точно так же, как и своих, но на стекле дверцы появилась вдруг сетка трещин, сбегавшихся к круглому отверстию в центре.

В это время вертолет оторвался от земли. Суворин поспешил захлопнуть дверцу и откинулся на спинку кресла. Однако это было еще не все. Винтокрылая машина подпрыгнула, разворачиваясь носом вправо, но тут же вновь опустилась. Панкрат недоуменно посмотрел на пилота — но что можно различить под вязаной маской?

Он снова взялся за рукоять дверцы, собираясь опять открыть огонь по боевикам, и прикинул, что если они не взлетят в ближайшие десять-пятнадцать секунд, то не взлетят уже никогда — бандиты, судя по всему, не собирались щадить трофейную технику и запросто могли расстрелять вертолет, повредив или бак, или жизненно важные узлы. А ежели к этому делу подключится снайпер — вот хотя бы вчерашняя русоволосая дьяволица Илза — то и машину портить не придется. Повышибает им мозги.., или сначала по привычке руки-ноги отстрелит.

Вспомнив Илзу, Суворин почувствовал, как в его душе поднимается кипучая волна ненависти. Такого он давно не испытывал.., с того самого момента, когда увидел кровавое пятно, расплывающееся на халате Ирины.

Пилот, заметив, что Панкрат готовится стрелять, отрицательно помотал головой и жестом показал, что лучше закрыть дверь. Вертолет еще раз дернулся вверх, оторвался от земли, но снова клюнул носом.

— Да что ты, мать твою, делаешь! — невольно вырвалось у Суворина.

И тут в какофонию звуков, от которых закладывало уши, вплелся еще один. Панкрат почувствовал его раньше, чем воспринял на слух — сначала корпус винтокрыла пронзила низкая вибрация, и только потом он смог разобрать в симфонии грохота частый-частый металлический перестук.

Первой мыслью Суворина было, что все-таки чей-то выстрел угодил куда не следовало, двигатель начал давать сбои, и пора готовиться к худшему. Но, не успев додумать эту мысль до конца, он периферийным зрением заметил какие-то мерцающие вспышки слева и справа, а затем увидел, как взлетают в воздух тела боевиков, словно подброшенные невидимой, невероятно сильной ручищей.

Это заработали авиапулеметы. Стальные пташки прошивали насквозь деревянные стены барака, заставляя боевиков вжиматься в грязь под этим смертоносным градом. Некоторые начали уже отползать назад, ища укрытия от прицельного, почти в упор, шквального огня.

Панкрат, неожиданно для себя самого, рассмеялся. Он хохотал долго, до того самого момента, когда вертолет в очередной раз, но уже вполне уверенно, без рывков по вертикали, начал набирать высоту.

Лагерь стремительно уменьшался в размерах. Кто-то все же не унимался — когда они уже взлетели и были довольно высоко, послышались один за другим несколько звучных ударов, словно били молотом в медный таз.

Пилот легко толкнул от себя рули высоты, и машина опять наклонилась вниз. Рука в вязаной перчатке метнулась к гашетке, вертолет дрогнул всей своей железной тушей, и откуда-то из-под его брюха вырвался вдруг дымный след, в одно мгновение протянувшийся аж до самой земли.

Пущенная пилотом ракета ударила куда-то в центр лагеря. Вспухло грибовидное облако взрыва и полыхнул огонь, на несколько секунд осветивший бараки.

Вертолет выравнивался, разворачиваясь в сторону вышедшей из-за туч луны. Панкрат смотрел вниз, на базу чеченцев, над которой стлался черно-серый саван дыма — видимо, один из бараков или даже несколько (на это Суворин очень надеялся) все-таки загорелись.

Винтокрылая машина, послушная своему пилоту, взяла курс на северо-восток. Человек в маске застыл в кресле, словно статуя сфинкса, а его руки покоились на черных рогах рулей высоты. Рев винтов перешел в ровный стрекот, высокий и монотонный, и под его воздействием Панкрата начало клонить ко сну. Но, только он смежил веки, тяжелые, словно налитые свинцом, как неожиданно где-то за креслом раздался странный звук — то ли мычание, то ли стон. Одно было несомненно — этот звук был произведен человеком. Суворин вздрогнул от неожиданности. Покосился в сторону пилота — так, на всякий случай.

— Здесь кто-то есть? — спросил Панкрат у человека в маске, уже почти уверенный в том, что звук ему скорее всего приснился и сейчас он выглядит, как дурак, задавая этот идиотский вопрос.

К его изумлению, пилот утвердительно кивнул. Не оборачиваясь, он махнул рукой куда-то назад, в темноту позади кресел. Панкрат вытащил пистолет и привстал, чтобы проверить, действительно ли кто-то есть там, в задней части кабины.

— Возьми фонарь, — приглушенно посоветовал пилот, сунув ему в руку тонкий металлический цилиндрик.

Суворин взял. Нажав кнопку, он направил тонкий лучик света в пространство позади сиденья, и тот выхватил из темноты связанного по рукам и ногам человека, лежавшего на полу кабины, среди каких-то ящиков.

Человек замычал, и Панкрат перевел луч на его лицо.

— Твою мать! — только и смог выдохнуть он. Перед ним лежал непобедимый главнокомандующий освободительной армии Ичкерии Рашид Усманов.

— Ну, ты даешь, мужик! — восхищенно произнес Суворин, повернувшись к пилоту.

Тот никак не отреагировал на его похвалу. Сидел, практически не шевелясь, и смотрел перед собой, держа руки на рулях высоты. Суворин, пожав плечами, отвернулся и тоже вперился в звездную темноту прямо по курсу.

Под брюхом винтокрылой машины уплывал назад и влево темный океан облетевшего леса, в котором осталась полыхать база боевиков, а их командир уже не стонал, а рычал в бессильной ярости, мечась среди обитых железом ящиков и пиная их связанными ногами.

— Прекрати, слышишь?! — прокричал ему Панкрат, перекрывая гул винтов, доносившийся снаружи. — Ты в гостях, вот и не порти хозяйское имущество.

Рашид в ответ громыхнул чем-то.

— — Может, тебе руку прострелить? — поинтересовался Суворин.

Чеченец тут же притих.

— Вот так-то… — удовлетворенно пробормотал Седой себе под нос.

Мысли его целиком концентрировались сейчас вокруг загадочной личности его спасителя. Который, судя по всему, отнюдь не собирался снимать свою маску. Кто же он? Может быть, агент Службы, действовавший в отряде боевиков под прикрытием? Или наемник, которого замучила совесть?

Последнее предположение Суворин тут же отбросил как несостоятельное. Наемником можно сделаться при одном условии — когда у тебя полностью отсутствует то, что у нормальных людей называется совестью. Остается агент. Чеченец? Или кто-то еще? Бесполезно гадать…

Его пальцы сжали рукоять лежавшего на коленях пистолета. Однако угрожать оружием сейчас совсем не время-Ход мыслей Панкрата прервала яркая вспышка внизу, как раз под вертолетом. Пилот среагировал мгновенно — тут же бросил машину влево, уклоняясь от возможной ракеты.

Ничего не произошло. Лишь последовали одна за другой, с разными промежутками, еще несколько вспышек.

Что-то знакомое было в них… Точно!

Суворин хлопнул себя ладонью по лбу. В его мозгу зародилось предположение, слишком невероятное, чтобы оказаться верным — но чем черт не шутит?

— Снижайся, — коротко бросил он пилоту. — Это сигнал. Кто-то взрывает светозвуковые гранаты. Азбуку Морзе знаешь? Это SOS, понятно?

Человек в маске колебался. Руки лежали на рулях высоты без движения.

— Это может быть ловушка, — наконец глухо донеслось из-под маски.

Суворин не выдержал, схватил пистолет и приставил ствол к виску пилота.

— Вниз, я сказал! Живо! Курс — на последнюю вспышку…

Тот лишь пожал плечами: мол, повинуюсь силе, но приказ считаю идиотским.

Машина начала снижаться по сужающейся спирали — пилот высматривал наиболее подходящее для посадки место. Панкрат, подавшись от нетерпения вперед, во все глаза пялился в темноту, страстно желая увидеть там…

Он не хотел признаваться даже самому себе в этом, боясь, что спугнет удачу.

Внизу разбушевавшийся ветер поднимал рябь волн на поверхности лесного моря. Сделав несколько кругов, пилот наконец присмотрел более-менее подходящее место для посадки — небольшую прогалину, на которой вполне мог разместиться вертолет. Он мастерски посадил машину как раз в центре этой поляны. Качнувшись раз-другой на полозьях опор, вертолет замер неподвижно. Винты продолжали вращаться, но уже в холостую, на меньших оборотах.

Суворин отложил пистолет и взял “АКМСУ”. Он запомнил направление, в котором видел последнюю вспышку, и теперь всматривался в темноту, сжимая в руках оружие.

Если это была ловушка… Но откуда ей быть здесь, вдалеке от лагеря? Боевики сейчас заняты тем, что пытаются погасить пожар на своей базе, а еще — отыскать своего пропавшего командующего. Вряд ли кто-то успел оторваться за это время так далеко от лагеря в погоне за вертолетом — люди, подававшие сигнал с призывом о помощи, шли скорее всего в противоположном направлении, то есть к лагерю.

Пилот тоже вытащил оружие. Теперь он держал в руках “ингрем” с глушителем — точно такой же был у Панкрата, когда тот пробрался на базу боевиков, чтобы похитить Рашида.

Они вдвоем смотрели туда, откуда должны были появиться.., ну, в общем, неизвестно кто. Однако те, кто подавал им знак, взрывая светозвуковые гранаты, подобрались совсем с другой стороны.

Услышав какой-то скребущий звук, источник которого определить было невозможно, Панкрат осторожно приоткрыл дверь и, высунув перед собой ствол автомата, прислушался. Звук повторился, он шел откуда-то из-под днища вертолета и почти терялся в шипящем свисте лопастей, неутомимо нарезавших воздух.

Суворин подался дальше вперед, намереваясь выбраться из кабины наружу, и… И тут чья-то рука, метнувшаяся из пустого пространства, схватила его оружие за ствол и с силой рванула в том направлении, в котором он только что собирался двигаться. Панкрат слишком поздно осознал, что происходит — да и кто бы успел? Вылетев из кабины, будто пробка из бутылки с шампанским, он получил сильнейший удар по затылку.

Сознание погасло — словно кто-то задул свечку…

Он валялся на мокрой траве, а кто-то невидимый промокал ему лоб чем-то мокрым.

— Может, ты его убил? — спросил голос, странно знакомый.

"Голос Шумилова”, — через мгновение осознал Суворин.

— Мать вашу… — слабо пробормотал Панкрат, открывая глаза. — Какого черта, сержант?

В полумраке тяжело было разглядеть подробности, но виноватая и одновременно радостная улыбка Чепрагина была видна хорошо.

— Я не сержант, — успокаивающе, словно заботливая сиделка, произнес он. — Я лейтенант. Чепрагин Николай… Петрович.

— Знаю я, — не особенно вежливо ответил Панкрат.

Потом он поднял руку, отобрал у него мокрую тряпку, которой тот пытался зачем-то промокать ему лоб, и, поднявшись, приложил ее к затылку. Пальцы нащупали шишку, как показалась Суворину, размером чуть ли не с куриное яйцо.

— Кто бил? — морщась от резкой боли, спросил он, переводя глаза с одного глупо улыбающегося лица на другое. — Чего лыбитесь, бойцы?

И вдруг сам, не выдержав, улыбнулся:

— Черт возьми, ребята, я так рад вас всех видеть! Потом, словно припомнив что-то, нахмурился:

— Приказы нарушаете, значит… Вам где сейчас положено быть? Чего молчишь, лейтенант?

— Мы за вами возвращались, — ответил Чепрагин. — Не могли же мы вас бросить.

Панкрат, прищурившись, глянул ему в лицо.

— И кто же сказал вам, что я до сих пор жив? Что вообще есть смысл идти к базе и кого-то там пытаться выручать? А? — требовательно спросил он.

Вместо замявшегося лейтенанта ответил Шумилов.

— А это значения не имеет, — твердо произнес бывший капитан. — Мы решили, что, даже если вас уже нет в живых, все равно пощиплем ублюдков. В память о вас и всех наших.

Суворин встал. Покачнулся и, чтобы не потерять равновесия, оперся рукою о борт вертолета. Прикосновение к холодной и влажной стали освежало, и он, подумав, уперся в нее лбом. Голова гудела; после удара в ней что-то словно позванивало.

— Вы должны были любой ценой вынести отсюда ноутбук, — медленно проговорил Панкрат. — Вместо этого решили погибнуть с честью? Не спорю, последнее сделать намного легче.

Шумилов взялся рукой за опору вертолета и рывком поднял свое тело с земли. Упрямо, по-бычьи наклонив голову, он с неожиданно прорвавшейся злостью спросил:

— А куда его нести? Скажи мы кому-нибудь, кто мы такие и откуда у нас этот чертов компьютер, как Служба тут же отдала бы приказ о ликвидации. И на хрен тогда все это геройство?..

— Он прав, — негромко проговорил Чепрагин, тоже вставая. — С этой информацией надо идти к президенту, не ниже… Слишком много возможностей затормозить ее движение снизу. Я имею в виду тех, кто в этом замешан и заинтересован. Не сомневаюсь, они в состоянии “оградить” президента от любых сведений, которые могут им как-то повредить.

Панкрат задумался. Потом хмыкнул — в словах лейтенанта определенно был смысл. Тогда, перед тем как пробираться в лагерь боевиков, он дал ребятам однозначный приказ, не особенно задумываясь о том, легко ли тем будет его выполнить. А ведь действительно, обратись они в Совет Безопасности, ФСБ или Генпрокуратуру, результат скорее всего был бы один и тот же. У Службы везде свои люди, и если появление компромата будет замечено кем-то из них, сигнал тревоги тут же дойдет до самого верха, и к делу мгновенно подключатся “ликвидационные эшелоны” — структуры, специализирующиеся на физическом уничтожении носителей опасной информации, и не столько электронных (это проще простого), сколько двуногих и прямоходящих.

Отдавая такой приказ, он просто поспешил снять с себя ответственность, и в этом сейчас следовало признаться хотя бы самому себе. Он решил избавить себя от необходимости размышлять над тем, как это должно быть сделано, и просто указал, что должно быть сделано.

Суворин повернулся к спецназовцам.

— Верно, ребята, — он развел руками, отчего чуть было снова не потерял равновесие. — Приношу свои извинения. Теперь будем колоть сей орешек вместе. Кстати, у нас появился надежный союзник, — и он кивком головы показал на кабину.

Шумилов скептически покривил губы. Потом негромко, будто боясь, что сидящий в кабине пилот может услышать, спросил:

— А он что, этот союзник, урод какой страшный? Панкрат удивленно уставился на сержанта:

— С чего ты взял, Мирон?

— Все в маске да в маске — лица вообще не видать. Суворин задумчиво выбил костяшками полусогнутых пальцев о металлический борт вертолета незамысловатую барабанную дробь, потом решительно потянул из-за пояса пистолет.

— Ты знаешь, — проговорил он, обращаясь к Шумилову, — мне это и самому не очень нравится. Вот точно так же и с самого начала было, и потом — постоянно в маске… Надо бы глянуть, что за Гюльчитай, да все недосуг было как-то.

Теперь Панкрат твердо намеревался исправить это упущение. Оставив спецназовцев в обществе друг друга, он обошел вертолет, приблизился к кабине со стороны пилота и повернул ручку дверцы.

— Будем знакомиться, что ли… — произнес Суворин, открывая кабину и поднимаясь по короткой лесенке, приваренной к металлической трубе опоры. — Снимай маску, инкогнито, здесь никто лица не скрывает.

Пилот, словно вросший в кресло, при этих словах вздрогнул и ощутимо напрягся. Панкрат дружески положил правую руку ему на плечо и почувствовал, как оно дернулось от прикосновения. Человек в маске отрицательно, но как-то слабо и неуверенно мотнул головой. Тогда Суворин показал ему свою левую руку, в которой был пистолет, и, когда его спаситель вдоволь насмотрелся на тускло блестевшее в неярком свете индикаторов пульта оружие, приставил ствол к его лбу.

— Давай я тебе помогу, — почти ласково произнес он. Человек дернулся во второй раз, словно его ударило током, и сразу же обмяк всем телом. Правой рукой Суворин стянул с его головы вязаную маску.

И в ту же секунду, когда он увидел лицо своего спасителя, не удержался и нажал на спусковой крючок.

Глава 8

Когда небо справа по борту начало светлеть, а луна побледнела настолько, что уже не была заметна на его серо-голубом фоне, Панкрат разомкнул сухие губы и отрывисто бросил, не глядя в сторону пилота:

— Сажай машину.

Едва сдержавшись, чтобы не добавить хлесткое “сука”.

Илза была хорошим пилотом. Не прошло и минуты, как она отыскала подходящее для посадки место, где худосочный лесок карабкался вверх по склону сопки, образуя по непонятной причине проплешину у самого ее основания. Конечно же, спрятать вертолет за этими деревьями, которые и лесом-то можно было назвать только с сильной натяжкой, казалось проблематичным, но зато в чахлых зарослях была хоть какая-то возможность укрыться самим.

Она посадила машину под небольшим уклоном — правая сторона оказалась чуть ниже левой, и связанный Рашид покатился, словно мешок с мукой, от одного борта к другому. Врезавшись спиной в какой-то ящик, он охнул, но кляп погасил звук, превратив его в стандартное мычание.

Суворин с силой толкнул дверь и выбрался наружу. Ветер, поднятый замедляющими свое вращение лопастями, ничего не смог поделать с его ежиком и только зря потратил силы на жесткие, словно проволока, седые волосы. Следом за ним выбрался Чепрагин, и вдвоем они помогли Шумилову спуститься на землю.

— Присматривайте за ней, ребята, — произнес Панкрат. — Как бы эта тварь чего не выкинула.

Ему было наплевать, слышит его Илза, оставшаяся в кабине, или нет. Хотя… Скорее всего он даже хотел, чтобы она его услышала. Поэтому и говорил нарочито громко. Он поклялся себе, что будет терпеть ее до тех пор, пока это объективно необходимо, то есть пока не закончится топливо в баках винтокрылой машины.

…Тогда, на поляне, неяркий свет упал на раскрасневшееся лицо Илзы, обрамленное белыми волосами, которые она за прошедшую ночь коротко остригла, и Суворин, не задумываясь, нажал курок.

Он просто ощутил, как по его телу прошла, от пяток до макушки, волна крупной дрожи, и движение указательного пальца, легко прижимавшего спусковой крючок, стало как бы завершением, как бы итогом этой стремительной, промчавшейся со скоростью света волны. Панкрат в этот момент даже не успел в полной мере испытать той ненависти, которая пробуждалась в нем при всяком воспоминании об Илзе. Тело, в каждую клетку которого впиталось это жгучее чувство, среагировало само, на уровне рефлекса.

Курок был нажат, но вместо выстрела раздался только громкий щелчок.

Осечка.

В следующую секунду женщина уронила лицо в ладони, и ее плечи затряслись от рыданий. Лопасти вертолета к тому времени уже перестали вращаться, и в ночной тишине все звуки были слышны отлично, к тому же разносились достаточно далеко.

Суворин застыл в странном оцепенении, глядя на своего “союзника”, и тут к нему подбежал Чепрагин.

В другое время Панкрат обязательно посмеялся бы, увидев вытянувшееся лицо лейтенанта — до того комично оно выглядело. Но в тот момент он просто скользнул по нему невидящим взглядом, спрыгнул на мокрую траву и, вскинув пистолет, выстрелил в черный ствол стоявшей в полусотне метров осины. Потом еще раз, и еще, и еще… Нажимал спусковой крючок даже тогда, когда звонкие металлические щелчки возвестили о том, что магазин опустел. Опомнившись, Суворин недоуменно уставился на пистолет, потом встряхнул головой, прогоняя наваждение, и отшвырнул в сторону бесполезное оружие.

— Кто-нибудь из вас сможет управлять вертолетом? — хрипло спросил он, обращаясь к Чепрагину, который стоял к нему спиной, вжав голову в плечи, словно в ожидании удара.

Ответом был отрицательный кивок головы.

Панкрат, ссутулившись так, будто ему на плечи легла вдруг серьезная тяжесть, вернулся к кабине и бросил, с трудом выталкивая из себя злые слова:

— Повезло тебе, сука… — потом вскинул голову и добавил, почему-то все же избегая смотреть ей в лицо. — Но как только эта колымага станет нам не нужна больше, я тебя пристрелю. Из авиапулемета. Запомни это хорошенько.

Отойдя от кабины, он исподлобья глянул на Чепрагина, стоявшего с полуоткрытым ртом, и проговорил:

— Грузитесь… Да поосторожнее — там у нас еще один союзник. Невольный, правда.

Когда спецназовцы увидели Рашида, скорчившегося среди ящиков, их изумлению не было предела.

— Вы его захватили? — от волнения Чепрагин даже на “вы” обратился.

Суворин покачал головой. Отрицательно. Хмурясь, махнул рукой в сторону Илзы, так и не выбиравшейся из своего кресла, бросил нехотя:

— Ее работа.

— Во дает баба! — не удержался от грубоватого комплимента сержант. — Самого…

Но Панкрат так посмотрел на него, что Шумилов подавился следующим словом и не стал продолжать.

В ящиках, гремевших во время полета, отыскались консервы, сухари и галеты; были там и большие, по литру, пластмассовые бутыли с водой. Илза при молчаливом попустительстве прочих раскопала несколько пакетов с супами быстрого приготовления и принялась раскладывать костер, хотя ее никто об этом не просил.

Шумилов сидел-сидел, глядя, как она собирает ветви, выбирая те, что посуше, и вдруг, как-то странно крякнув, поднялся со своего места и начал что-то делать со “сферой”, которую вынул из ящика с амуницией. Двумя выстрелами из “беретты” он пробил в ней отверстия и просунул в них кусок толстой железной проволоки. Получилось нечто вроде котелка.

— Вот тебе и пуленепробиваемая, — с мрачным удовлетворением произнес он, критически оглядывая творение рук своих. — Давай, Лиза, кухарь.

Он как-то сразу начал называть ее на русский манер, в то время как Панкрат и лейтенант предпочитали не звать ее никак.

Суворин сразу же, как только они все выбрались из вертолета, взял у Чепрагина две сигареты и отошел в сторону. Даже когда в импровизированном котле забулькала вода, а потом со стороны костра потянуло ароматом горячего, он не повернул головы. Сидел, продолжая курить, и машинально поглаживал цевье автомата, лежавшего у него на коленях.

— Панкрат, присоединяйся! — донесся до него голос Чепрагина. — Давай, пока не остыло.

Суворин еще раз вдохнул дразнящие запахи, летевшие с другой стороны поляны, и его желудок вдруг отозвался неприлично громким урчанием. Пересилив себя, он поднялся и подошел к костру, над которым висела “сфера”, полная дымящегося супа.

Взгляд невольно скользнул к Илзе, сидевшей, опустив глаза долу. Ее руки были сложены на коленях, ноги — подтянуты под себя. Тонкие, как у пианиста, длинные пальцы с короткими, но ухоженными ногтями… Вот, обратите внимание на указательный — он нажал пусковую скобу, когда Панкрат и Ирина шли по направлению к…

Ощутив внезапно, что и сержант, и лейтенант смотрят на него расширенными то ли от испуга, то ли от изумления глазами, Суворин опустил автомат и сел рядом с ними.

Варево оказалось вкусным — к концентрату вермишелевого супа Илза добавила разломанные на куски галеты и приправила какими-то специями. Но Панкрату кусок в горло не лез. Он никак не мог избавиться от ощущения, что за спиной у него стоит Ирина в залитом кровью халате.

Когда он смотрел на Илзу, это ощущение только усиливалось, и его рука, оставив ложку, сама тянулась к автомату.

— Вкусно, — похвалил Шумилов, украдкой бросая взгляд в сторону Суворина. — Как тебе, Панкрат?

Тот сначала ничего не ответил. Потом, глядя куда-то поверх головы Чепрагина, произнес:

— Ты когда-то спрашивал, как я оказался в Чечне. Хочешь, расскажу?

Лейтенант кивнул, несколько озадаченный таким резким поворотом темы (он, однако же, при смене курса даже виду не подал).

— Начну, пожалуй, с того, что я здесь уже не впервые…

Когда его рассказ подошел к своему логическому завершению, Илза словно уменьшилась в размерах под частыми и не слишком дружелюбными взглядами спецназовцев, без движения внимавших всем перипетиям, взлетам и падениям, поворотам и переворотам в истории Панкрата.

Суворин не мог видеть ее лицо — она прятала его в коленях.

— И вот я ее нашел, — его голос хлестнул плетью. — Вот она, здесь, рядом, а я не могу отомстить за свою погибшую невесту по той простой причине, что ни один из вас не умеет управляться с вертолетом…

Его речь была внезапно прервана очень громким стоном, донесшимся из кабины винтокрыла. Рашиду так и не сняли кляп, поэтому сейчас он мог общаться лишь с помощью нечленораздельных звуков различной высоты и протяжности.

— Ладно, много чести для нашей… — Панкрат запнулся, подыскивая слово. — К черту болтовню, в общем — пора браться за дело.

Он встал, даже не собираясь благодарить Илзу за еду, и оставил спецназовцев, заметно ошеломленных его рассказом, сидеть у догоревшего костра. Быстрым шагом он подошел к вертолету, забрался в салон и без особых церемоний, за ноги, вытащил из него Рашида Усманова. Освободив рот чеченца от кляпа, Суворин первым делом услышал выстраданную (чувствовалось!) мольбу:

— Слушай, отлить хочу… Ну, будь человеком, руки хоть развяжи.

Панкрат улыбнулся. По-доброму, мягко, от души.

— Чепрагин! — позвал. — Подай ноутбук, если тебе не трудно.

Не прошло и десяти секунд, как лейтенант возник рядом, держа в руках плоский чемоданчик, слегка деформированный с одной стороны.

— Отличная вещь, — Суворин погладил матово блестящий черный корпус. — Огромные нагрузки выдерживает. С горы в ущелье сорвался, в салоне джипа горел — и ничего…

Он включил компьютер и запустил операционную систему.

— Уцелел, — повторил он, глядя, как появляются на экране значки приложений. — Ты его искал, да? Почему-то мне кажется, что его.

Взгляд Рашида на мгновение полыхнул ненавистью, но он тут же опустил выдававшие его состояние глаза.

— Так вот, мне нужен пароль, — меланхолично произнес Панкрат, вынимая из кармана сигареты и закуривая. — Слово такое, которое откроет этот ларчик. А потом ты, — и он ткнул в грудь чеченца пальцем, — расскажешь мне, в какие игры “освободители” Ичкерии играют с российскими спецслужбами…

— Черта с два, — ответил Усманов, не дождавшись, когда Суворин закончит.

— Тогда писай, — равнодушно пожал плечами тот. — Ты же хотел облегчиться, не правда ли? Так давай, не снимая штанов. И твоя бывшая соратница наглядится, как такой красавец-мужчина…

Лицо кавказца исказилось.

— Сука! — выпалил он, багровея на глазах. — Да как ты вообще могла, сука? Эх, надо было мне тебя в свое время отдать солдатам, когда те просили!..

Он впился взглядом в сидевшую у костра Илзу. Так, словно хотел насквозь пронзить ее теми молниями, которые метал из своих антрацитовых глаз.

Но от этого занятия его тут же отвлекли более насущные нужды.

— Послушай, не позорь… — скривившись, как от зубной боли, просил он. — Хоть руки освободи… Суворин снова улыбнулся.

— Пароль, — вежливо потребовал он. — Иначе будешь делать пи-пи через тканевый фильтр. Штаны, то бишь.

Рашид застонал, сжимая бедра.

— Дай отлить сначала… — наконец выговорил он. Панкрат отрицательно покачал головой.

— Пароль. Утром — деньги, вечером — стулья. Последнюю цитату Усманов, конечно же, не понял, но требование Суворина уяснил четко.

— “Джохар”, — краснея от натуги, произнес он. — И три единицы.

Панкрат пробежал пальцами по клавиатуре, вводя пароль по требованию программы. На какую-то долю мгновения у него возникло ощущение, что Рашид его обманул, но тут раздался негромкий писк и на экране появилась надпись “Access granted”. Затем экран мигнул, и по нему побежали цифробуквенные комбинации. Буквы были латинскими, цифры — самыми что ни на есть обычными.

— Молодец! — Суворин с оттяжкой хлопнул боевика по плечу, от чего тот присел с мученическим выражением лица. — Заслужил, заслужил.

С этими словами он ножом вспорол веревки на запястьях Усманова.

— А что это за цифры, кстати? Буквы еще какие-то… — поинтересовался Суворин у Рашида, развернувшегося ко всем спиной и начавшего отливать, о чем возвестило громкое журчание струи.

Тот не отвечал, всецело погрузившись в такой желанный в последние сутки для него процесс отправления одной из основных физиологических потребностей. Суворин, ожидая, когда он закончит, закурил и отошел к костру.

Илза уже прибралась — вылила остатки супа в уголья, которые в свою очередь засыпала песком и заложила дерном, предусмотрительно нарезанным широкими полосами. Управившись “по хозяйству”, она села на вещмешок под деревом, спиной оперевшись о ствол. Между ней и спецназовцами, до этого непонимающе глядевшими на “выверты” Суворина, после его рассказа возникла какая-то враждебная холодность. Оружия у нее не было — Панкрат отобрал у наемницы “ингрем” сразу же, как только увидел, кто скрывается под маской, и пришел в себя после первого шока. Она сидела, прикрыв глаза, под которыми темнели большие круги, и, кажется, дремала. А может быть, внимательно слушала и следила за происходящим из-под полуопущенных век…

Суворин отчего-то чувствовал себя неловко и сам на себя за эту неловкость, не к месту проявившуюся, злился. Не было у него никаких причин для того, чтобы отнимать у Илзы оружие. Свои намерения она ясно продемонстрировала уже тем, что спасла его, Панкрата, от верной гибели и выкрала этого чертова Рашида. Какие еще нужны верительные грамоты? Это с одной стороны, думал Панкрат. А с другой — руки этой женщины, еще молодой и привлекательной внешне (лет тридцать, не больше), по самые плечи в крови российских солдат.

Она убила Ирину… Суворин всегда помнил об этом и, когда думал о этом, начинал сожалеть о том, что не позволил в тот раз “охотникам” разгуляться. Его рука сама тянулась к оружию, и больших трудов стоило успокоить себя, “заговорить” жажду мести обещаниями типа “как только, так сразу”. Илза чувствовала это, и он часто ловил на себе ее испуганный взгляд.

Что могло привести ее, белую женщину, к чеченским бандитам? Он тщетно пытался ответить на этот вопрос сам себе, не желая прямо спросить об этом у Илзы. Он вообще не хотел с ней заговаривать о чем бы то ни было.

Тривиальные причины вроде “срубить капусты” не выдерживали никакой критики. Где-то на подсознательном уровне Панкрат ощущал, что не все так просто, не одними деньгами (а может быть, и вообще не ими) объясняется такой поворот дела. По опыту он знал, что если человек продается, то это навсегда, и хозяина сменить способен лишь при условии, что новый заплатит больше.

Докурив, Суворин втоптал окурок в серую, нездоровую, пористую на вид почву. Наклонился, сорвал травинку и принялся жевать ее.

— Так что ты хочешь мне рассказать? — наконец спросил он, обращаясь к Рашиду, застегнувшему уже штаны и теперь стоявшему, опираясь о железный бок вертолета.

Опираться приходилось потому, что ноги чеченца так и оставались связанными.

— Не понимаю, — отрицательно покачал головой Усманов, глядя в глаза Панкрату. — Я ничего не хочу рассказывать. И не хотел. И.

— Что это за комбинации? — резко спросил Суворин, давая понять, что заигрывания закончились. — Я не собираюсь ждать, когда тебе снова посцать захочется, понял?!

— Ничего не знаю, — ответил Рашид, по-прежнему не отводя взгляда. — Все должен был объяснить курьер.

— Не дури, — устало произнес Седой, вытаскивая из-за ремня пистолет.

Вместо “беретты”, выброшенной в приступе ярости на поляне в горном лесу, он отыскал в оружейных ящиках, сложенных в вертолете, недурственную замену — австрийский пистолет для вооружения спецподразделений с емкостью магазина в три десятка патронов и массой чуть больше килограмма, отчего оружие в руках казалось игрушечной имитацией настоящей “пушки”.

Рашид бросил быстрый взгляд на пистолет. Суворин с нарочитой неторопливостью передернул затвор, потом направил ствол точно в переносицу чеченца.

— Послушай, что я тебе скажу, — начал он, медленно опуская пистолет все ниже. — Ты, конечно, можешь и дальше утверждать, что ни фига не знаешь и все такое… Я не буду тебя убивать — это было бы слишком легко. После того, что ты и головорезы под твоим командованием натворили здесь, смерть была бы для тебя настоящим подарком.

Он сделал паузу, которую расчетливо затянул почти на целую минуту, предоставив Усманову гадать, что же такое с ним собираются сделать. Потом продолжил, держа руку с пистолетом на уровне пояса:

— Так вот, убивать тебя я не буду. Я буду тебя пытать.

Сказав это, он спиной ощутил упершиеся в него взгляды Чепрагина и Шумилова.

— Кишка тонка… — протянул, храбрясь, Рашид, впрочем, без особой уверенности в голосе. Суворин усмехнулся.

— Еще неделю назад была бы тонка, — ответил он, сунув пистолет обратно за ремень. — Но сейчас мои моральные принципы несколько изменились. Я думаю, что было бы очень даже неплохо проделать с главным освободителем кое-что из того, что проделывают его так называемые солдаты с беззащитным мирным населением — как с русским, так и со своим собственным. И знаешь, с чего я начну?

С этими словами он сделал шаг вперед и резко подался к Рашиду, приблизив свое лицо к его лицу. Тот от неожиданности отшатнулся, позабыв о том, что ноги связаны, и с размаху сел на пятую точку.

— Слушай, что я придумал… — свистящим шепотом произнес Панкрат, наклоняясь над упавшим чеченцем. — Сначала я отрежу тебе яйца. Это не оригинально, согласен. Но потом я сделаю из них омлет и заставлю тебя сожрать, — он выпрямился и в задумчивости почесал затылок, сделав вид, что напряженно обдумывает только что пришедшую в голову мысль. И тут же просиял:

— Эврика! Я даже не буду их отрезать. Так поджарим… Илза у нас по кухонной части — спец, так что не подгорят, я думаю.

Рашид подтянул под себя ноги и оттолкнулся ими от земли, пытаясь на спине отползти подальше от Панкрата, склонившегося над ним, как хищная птица над перетрусившим кроликом.

— Я заставлю тебя сожрать себя самого, — тон Суворина и выражение его лица прекрасно соответствовали произносимым словам. — Буду срезать с тебя кожу полосками и варить… Кровь буду тебе выпускать понемногу — так, чтобы не умер. Ты у меня неделю умирать будешь…

В эти секунды он был почти что уверен, что именно так и сделает, и взвинчивал себя, добавляя все новые и новые подробности к описанию ожидающих Усманова страданий и пыток. С удивлением обнаружив у себя несомненный талант к пыточному делу, припоминая прочитанное, увиденное и услышанное когда-то. Панкрат продолжал живописать его возможные злоключения, перед которыми смерть действительно казалась избавлением, пока не услышал сдавленные горловые звуки у себя за спиной. Он резко обернулся с потемневшим от ярости лицом и искривленными губами и увидел, что Илзу рвет — она стояла на коленях у того самого дерева, о которое только что опиралась спиной, и, повернувшись к остальным спиной, избавлялась от только что съеденного завтрака.

Суворин ощутил нечто вроде мрачного удовлетворения.

— Подумал? — еще раз спросил он, снова развернувшись к лежавшему на спине, словно раздавленный жук, Рашиду.

Тот быстро закивал головой.

— И?..

— Я расскажу! — закричал главнокомандующий освободительной армии Ичкерии, брызжа слюной, будто базарная торговка. — Я все расскажу!

Панкрат довольно кивнул и выпрямился, проведя тыльной стороной ладони по лбу. “Интересно, — подумал он, — а если бы он не поддался, этот ублюдок? Смог бы я проделать все то, что только что ему наобещал?” Он тут же отбросил эту мысль, решив, что пустые домыслы ни к чему.

— Слушаю, — произнес Панкрат, садясь рядом с Усмановым на сырую с ночи землю. — Рассказывай, дорогой.

Чепрагин и ковыляющий Шумилов подобрались поближе и тоже присели. Покосившись на них, Суворин коротко скомандовал, обращаясь к лейтенанту:

— За дамочкой смотри… Головой отвечаешь. И не забудь — она снайпер.

Тот дернул губами, словно хотел что-то возразить, но послушно встал и направился туда, где Илза торопливо приводила себя в порядок.

— Сочетания букв и цифр — это коды, которыми Служба записывает номера банковских счетов в европейских банках, — быстро проговорил Рашид после того, как Суворин махнул рукой, приглашая его начать рассказ. — Один из номеров — код “почтового ящика” в хранилище того банка, где находятся необходимые подтверждающие документы…

— Что за документы? — быстро спросил Панкрат. — И что они подтверждают?

— Я скажу, скажу… — заторопился Рашид. — Дело в том, что недостаточно знать номер счета, чтобы снять с него деньги. Существуют различные способы ограничения доступа… Например, в некоторых банках специальные компьютеры сверяют голос клиента с образцом его речи, который записывается при открытии счета. Сверяют отпечатки пальцев, сетчатку, прочее… Все эти счета принадлежат частным лицам, гражданам европейских государств, и любой, кто хочет использовать их деньги, должен получить допуск… Мы получаем в одном из банков исходники — магнитофонные записи кодовых слов, имитаторы папиллярных узоров и прочее… Потом уже деньги снимаются со счетов или переводятся на другие счета для оплаты…

Суворин кивнул.

— Ну-ну, — протянул он. — И что же это вы оплачиваете?

Рашид судорожно сглотнул.

— Давай-давай, — приободрил его Панкрат. — Ничего нового ты мне не скажешь, просто хочу от тебя это услышать.

Усманов вдруг посмотрел на него — прямо в глаза, вызывающе. Видно, вспомнил про гордость горца.

— Оружие, — произнес он, словно в ледяную воду прыгнул. — Медикаменты для наших солдат.

— Хм-м… — Суворин недоверчиво покачал головой. — А счетами этими, значит, Служба занимается, да? То есть деньги на покупку оружия вам дает Россия, чтобы воевать было с кем? Так тебя понимать, дорогой?

Его голос звучал откровенно скептически, и Рашид весь вдруг как-то подобрался, словно слова Панкрата, полные недоверия к его, Усманова, рассказу, задели его за живое.

— Служба тоже кушать хочет, — прошипел он. — Я ничего наверняка не знаю. В вашем змеином гнезде сам шайтан голову свою рогатую сломит. Но предположить могу…

Суворин опять вытащил из-за ремня пистолет и рассеянно поигрывал им, вращая смертоносную игрушку на указательном пальце правой руки.

— Валяй, делись гипотезами, — великодушно позволил он.

Рашид глянул на него исподлобья — серьезно говорит или издевается.

— Валяй, я сказал, — развеял его сомнения Панкрат. — Слушаю внимательно.

— Есть люди, — начал Усманов. — очень богатые, которым не нравится ваш молодой президент. Их достаточно много в России, таких людей. Они дают нам деньги, позволяют нам доставлять в Россию и продавать наркотики. Чем дольше будет длиться война, которую президент обещал закончить как можно скорее, тем меньше будет у народа веры в слова президента. А лидер, не популярный среди своего народа, не имеет шансов… Главное, чтобы в фундаменте здания появилась трещина — потом всего-то делов, что расширить ее ломом. Например, начать очередную кампанию солдатских матерей, заплатить журналистам, которые сделают пару-тройку фильмов и расследований, сдать нескольких хапуг в “среднем звене”, приторговывающих под шумок оружием и наркотиками… Суворин тихо присвистнул.

— Складно излагаешь, — вроде как похвалил он полевого командира. — Учился где-нибудь? Усманов скривил губы в змеиной улыбке.

— Обижаешь, — ответил он с гордым видом. — Московский государственный, три курса на отделении экономических наук…

— А чего же ушел? — поинтересовался Панкрат. — Или выгнали?

— Ушел землю свою защищать, — напыщенно отозвался Рашид. — Земля позвала сына своего, Аллах путь указал…

— Ладно, не грузи, — перебил его Суворин. — Ты мне лучше вот на какой вопрос ответь: неужели вам денег от наркоты не хватает на то, чтобы оружие купить да лекарства? Что, чеченская мафия — самая бедная мафия в России?

Усманов сокрушенно покачал головой.

— Глупый ты, извини, — произнес он. — Если бы с наркоты жили, вооружались и солдатам платили, кто стал бы ваших генералов ради выкупа красть? Убивали бы их на месте, вот и все… Ваши “зеленые фуражки” нашу главную дорогу блокировали — ту, что через Аргунское ущелье. Завалили камнями, под прицел взяли, вертолеты летают, как мухи над падалью… Только и осталось, что по пешеходным тропам пробираться, с минимальным грузом на плечах. Много ты натаскаешь, думаешь? Совсем не так много, как тебе кажется”.

Он замолчал и уставился на пистолет в руке Панкрата — так смотрит змея на дудочку заклинателя, не в силах освободиться от чар льющейся из нее мелодии.

— А так, с помощью Службы, решаются сразу две проблемы: во-первых, мы избавляемся от необходимости транспортировать наркоту в Россию через Грузию и Дагестан, постоянно рискуя… — Рашид уже говорил с циничной откровенностью, понимая, что терять нечего, поскольку все уже потеряно. — Во-вторых, нет нужды переводить капитал из России на Запад, для чего нужны отлаженные каналы и способы легализации денег, заработанных на наркоте. Все это Служба — или кто там у вас еще — делает за нас. После чего нам остается только доставка оружия и медикаментов, купленных там, сюда, в Ичкерию.

Суворин рассеянно поглаживал указательным пальцем спусковую скобу и тщетно пытался вообразить себе все масштабы этой системы. Надо же додуматься… Хотя ход был отличный — дестабилизировать обстановку в России, затянув и усугубив чеченский конфликт. Партия, вполне достойная геополитических шахмат.

— Послушай, — спросил он вдруг у Рашида, снова начиная крутить на пальце пистолет, — а многие у вас знают, откуда идут деньги? Я имею в виду именно эти деньги?

— То есть? — непонимающе посмотрел на него чеченец.

— Ну, вот Илза, например. Или Русен, — начал объяснять Панкрат. — Они знают, что бабки идут от российской Службы? Простые солдаты знают это?

Усманов при упоминании имени наемницы оскалился по-звериному, сверкнув глазами в ее сторону, и рефлекторно дернулся в том же направлении, но Суворин придержал полевого командира.

— Я тебя понимаю, дорогой, — успокоил он его. — У меня что к ней, что к тебе — любовь одна и та же. Ты на вопрос отвечай, потом дергаться будешь.

— Нет, солдаты не знают, — проговорил Рашид. — Солдатам знать ни к чему. Пророк зовет на священную войну против неверных, и солдату это понятно. Но что такое политика, солдату незачем знать. Он и не знает.

Его дело — стрелять. Расскажи ему о том, что ты берешь у врага деньги на то, чтобы купить оружие, и он тебя же пристрелит на месте. Это — дикие души, дикие понятия о чести…

Панкрат пожал плечами.

— Почему же дикие? — задумчиво произнес он. — Я с тобой не согласен. Нормальные понятия и честь нормальная… Вот если за девушку платят в ресторане, она же потом за это рассчитывается. На спине или как-то иначе — это не важно. Так и вы — олигархи вам платят, а вы рассчитываетесь. — Панкрат смачно сплюнул. — Освободители хреновы…

Он достал сигареты, закурил. Оглянулся через плечо на остальных. Спецназовцы тоже дымили, а Илза все так же сидела, прислонясь к дереву.

— Ну вот скажи мне, Рашид, — попросил Суворин. — Победили бы вы, допустим, в этой войне. Взял бы ты власть. Переизбрали бы олигархи президента в России. И что, как ты думаешь, они и Служба ограничились бы тем, что просто сказали бы тебе “спасибо”? Поблагодарили бы тебя за участие и забыли бы о тебе? — подумав немного, Панкрат свел все эти вопросы к одному. — Думаешь, ты сделал бы Чечню свободной страной?

Усманов открыл было рот, собираясь что-то ответить — судя по выражению его лица, что-то резкое, — но тут же закрыл его и смешался.

Да, отвечать было нечего.

— Единственное, на что ты мог рассчитывать, связываясь со Службой — это установление марионеточного правительства в случае своей победы, — Суворин чувствовал, что, говоря так, озвучивает те мысли, которые сейчас роятся в голове чеченца. — Формальная независимость — на бумаге, и жесткий контроль внутренней и внешней политики — на самом деле. Если акула зацепила тебя за руку, она, будь уверен, проглотит тебя целиком. Потерял бы ты и независимость, и нефтедоллары, и все, от чего только можно получить доход.

По лицу Рашида блуждала странная полуулыбка, в которой, впрочем, не было даже намека на веселье. Так мог улыбаться человек, узнавший, что четвертование ему заменят повешением.

— Что ты собираешься со мной сделать? — спросил он Панкрата. — Убьешь?

Тот отрицательно покачал головой.

— Пытать будешь? — голос Рашида дрогнул. — Но я все сказал, клянусь.

Суворин только усмехнулся в ответ, вставая.

— Казнить тебя не я буду, — ответил он наконец. — У нас вынесением приговора суд занимается. Вот туда я тебя и доставлю… По крайней мере, постараюсь.

Они провели в лесу весь день. Только когда уже основательно стемнело, Панкрат решил, что можно взлетать. К тому времени и спецназовцы, и Рашид с Илзой уже были в вертолете, холод загнал их внутрь машины, поскольку жечь костер, чтобы согреться, Суворин запретил: в сумерках даже огонек зажигалки за версту видно.

Чепрагин и Шумилов сидели, завернувшись в одну на двоих плащ-палатку и прижимаясь друг к другу, чтобы хоть как-то согреться. Вечерняя сырость без труда проникала сквозь железную скорлупу корпуса, и температура внутри мало отличалась от той, что была снаружи. Единственное преимущество заключалось в том, что в салон не проникал дождь, сыпанувший внезапно из потемневших туч, в одночасье закрывших ущербный диск луны. Капли барабанили по металлическим бокам вертолета, шлепаясь тяжело, с оттягом, словно пули на излете.

Хуже всего приходилось Рашиду — для него не нашлось никакой накидки, и чеченец по-прежнему лежал на полу. Он мучился от холода и тер окоченевшие ладони одну о другую с такой силой, что казалось вот-вот добудет огонь. Ноги полевого командира по-прежнему были связаны; Суворин так и не решился предоставить ему полную свободу движений, несмотря на то, что салон был полон вооруженных людей. Он предпочитал не рисковать, Илза, в отличие от Рашида, словно не ощущала холода, хотя и не было у нее никакой теплой одежды. Как и у всех, у нее был камуфляж и армейские ботинки. Рукавицы с обрезанными пальцами вряд ли могли согреть ее. Она сидела, неестественно выпрямив спину, и больше всего была в этот момент похожа на примерную ученицу — если бы не остановившийся, потерянный взгляд, устремленный в никуда.

— Что будем делать? — задал Панкрат давно уже вертевшийся на языке вопрос, не дававший покоя и ему самому. — Как предлагаете действовать дальше?

Он сидел в кресле рядом с пилотским, в пол-оборота к спецназовцам, жавшимся друг к другу в задней части салона.

— Пробиваться к президенту, — отозвался Шумилов. — Вот только как?

Суворин криво усмехнулся.

— Что к президенту — я с тобой согласен. Но для этого надо сначала в Россию выбраться. Поэтому давайте-ка лучше маршрут наметим…

— А что, есть карта? — спросил Чепрагин.

— В вертолете должна быть карта, — Суворин перевел сразу же потяжелевший взгляд на Илзу. — Есть? Та, словно очнувшись ото сна, вздрогнула и повернулась к нему с вопросительным выражением на лице. Занятая своими мыслями, наемница явно не расслышала его вопроса.

Панкрат беззвучно, одними губами, выругался.

— Карта есть, я спрашиваю? — повторил он. Илза кивнула — механически, как заводная кукла. Так же механически сунула руку куда-то под приборную доску и вытащила оттуда квадратный планшет из черного дерматина. Протянула Суворину и, когда он осторожно, словно боясь запачкаться, взял его, снова откинулась на своем кресле, глядя куда-то в сгущавшуюся тьму.

У Панкрата мелькнула вдруг мысль о том, что он так и не попытался узнать у наемницы, что же все-таки заставило ее помочь ему бежать из лагеря боевиков. Но, если узнать о ее мотивах он еще хотел бы, то уж спрашивать ее об этому самому у него не было никакой охоты. Даже простейшие вопросы давались ему с трудом. Когда он обращался к ней, перед его глазами постоянно вставала Ира, и рука машинально тянулась к оружию…

— Ну, посмотрим, — сказал он, разворачивая планшет. — А ну-ка, ребята, приподнимите господина главнокомандующего, пусть тоже глянет.

Чепрагин, неохотно выбравшись из-под тяжелого полотнища плащ-палатки, хотел было помочь Рашиду подняться, но тот сел сам, оттолкнувшись руками от пола. Суворин поднес карту к самому лицу чеченца.

— Где база расположена, показать можешь? Посмотрев на карту в течение нескольких секунд, Усманов уверенно ткнул посиневшим от холода пальцем в какую-то точку в области возвышенностей. Потом поколебался и, шевеля губами, медленно провел пальцем до следующего светло-коричневого пятна.

— Мы сейчас где-то здесь, — произнес он. — Я так думаю, по крайней мере.

Панкрат, прищурившись, глянул Рашиду в лицо, так и светившееся желанием быть хоть чем-то полезным.

— Молодец, план перевыполняешь, — с сарказмом проговорил он, отметив указанное полевым командиром местоположение кончиком десантного ножа. — Хм-м.., до границы с Грузией выходит почти столько же, сколько и до Дагестана. Да, вот так и погиб Буриданов осел…

— Какой-какой осел? — переспросил Шумилов.

— Никакой, — успокоил его Суворин. — Это я так, к слову.

Поймав на себе взгляд Чепрагина, в котором сквозила легкая, но хорошо заметная тень удивления, он невольно подмигнул лейтенанту.

— Что, Петрович, за солдафона меня держал? Мы, конечно, университетов не кончали… А про Буриданова осла мне командир рассказывал когда-то. Хороший был человек… В смысле, командир мой, а не осел.

Догадка Панкрата попала в точку — Чепрагин смешался и что-то забормотал в свое оправдание. Но Суворин уже опять склонился над картой. Лейтенант посмотрел на Шумилова, словно ища у того поддержки, но сержант, тонко чувствовавший нюансы разговора, вдруг нахмурился:

— Это что же, Петрович, выходит? Я что — самый из вас необразованный? А ну, разгоняй мне про этого пуританова осла…

Лейтенант, не выдержав, хихикнул, потом вздохнул и принялся вполголоса рассказывать…

— Во дурная скотина! — с чувством произнес Шумилов, дождавшись концовки. — Тут не в голоде все дело, а в жадности.

Суворин закрыл планшет и, не оборачиваясь, протянул его Илзе.

— Ладно, хватит про ослов, — произнес он. — Куда полетим-то? Я предлагаю двигаться к дагестанской границе — порядка там никакого, легче перейти будет…

— А я предлагаю — в Грозный, — послышался вдруг чистый, глубокий голос с типичным прибалтийским акцентом.

Суворин вздрогнул, словно от удара плетью. Первые несколько секунд он просто пытался сообразить, кто это произнес. Никогда не слышав голоса Илзы, он уже отвык от мысли о том, что эта женщина вообще умеет разговаривать. И тем более тяжело ему было осознать то, что она осмелилась не просто заговорить, а — слыханное ли дело! — что-то там посоветовать…

— Что? — переспросил он, медленно поворачиваясь к наемнице. — Ты что-то сказала?

Та инстинктивно подалась назад — таким страшным было сейчас выражение его лица.

— Ты, сука. — негромко проговорил он. — Какого черта…

— Президент через два дня прилетает в Грозный, — каждое слово давалось Илзе с трудом. — Будет очередное вручение наград на площади…

Суворин шумно выдохнул сквозь зубы.

— Откуда ты знаешь? — резко спросил он.

— Телевизор. В лагере был телевизор, — ответила наемница. — И еще — радио.

Панкрат внимательно посмотрел ей в глаза.

— Врешь… — само сорвалось с губ. Илза пожала плечами.

— Верить или нет — ваше дело. Мне кажется, это шанс… Более реальный, чем добираться до Москвы. Тут подал голос Шумилов:

— Она говорит дело, Панкрат…

— Она — убийца! — взорвался вдруг тот, подаваясь вперед и хватая сержанта за камуфляж на груди. — Она убивала наших ребят, понимаешь? Как ты можешь ей верить?

— Но ты же доверил ей управление вертолетом… — тихо произнес Шумилов. — Почему ты не убил ее сразу?

Суворин отвернулся от спецназовцев и сел, потирая ладонью вдруг вспотевший лоб.

А в самом деле, почему?

— У меня не было выбора, — глухо произнес он. — И вас надо было вытаскивать…

— Думаешь, у нас сейчас есть выбор? — прозвучало из-за спины.

Это заговорил Чепрагин.

— Дагестан или Грузия — это не выбор. Когда мы проберемся в Россию, нам черта с два позволят попасть на аудиенцию к президенту. И это при условии, что мы доживем до того момента, когда нам откажет какой-нибудь вшивый бюрокретин.

Лейтенант тяжело вздохнул:

— Я тоже не знаю, что движет Илзой, но… Суворин поднял руку в останавливающем жесте:

— Я понял тебя, Петрович.

Пересилив себя, он повернулся к наемнице:

— Что еще тебе известно?..

Глава 9

Горючее закончилось через полтора часа после того, как они покинули место своего первого привала. Президентский самолет еще даже не начали заправлять — там, в далекой Москве; но они — трое спецназовцев, наемница и полевой командир — даже не знали об этом.

— Топливо на исходе, — просто сказала Илза, когда до Грозного оставалось всего ничего — километров сорок. — На посадку пока еще хватит.

Суворин почему-то не поверил ей. Скорее инстинктивно, по причине обычной неприязни, граничившей с ненавистью, чем осознанно, как человеку, действительно не заслуживающему доверия. Хотя у него не было реальных причин не доверять ей. То, что она была наемницей у чеченцев, как-то отходило на задний план после ее участия в бегстве Суворина из чеченского лагеря. Да что там участия — она одна все это и организовала, и осуществила. Но он не мог себя заставить относиться к ней иначе. И никто на его месте не смог бы — разве что сам всепрощающий Иисус.

Панкрат не был богом. Он был солдатом. Поэтому он спросил, не скрывая подозрительности в своем голосе:

— Ты уверена?

Илза только пожала плечами. Он, однако, успел заметить, как дернулось ее правое веко. Наемница нервничала — видимо, помнила о том, что он обещал ей после того, как надобность в ее услугах отпадет. Суворин не смог сдержать довольной ухмылки. Действительно, врать вроде бы она не должна — чем дольше летит вертолет, чем дольше нужен человек, умеющий им управлять, тем дольше проживет Илза.

— Сажай, — приказал он. — И давай сюда планшет. Прямо под ними простирался извечный пейзаж, набивший оскомину и надоевший до тошноты, и… В общем, все те же сопки, все то же редколесье, словно последние волоски на дряблой коже старческих черепов, все те же поблекшие краски: все оттенки серого, черного и прочих малоприятных цветов.

Илза молча подала ему карту и повела машину вниз.

Суворин молча обвел глазами стоявших перед ним людей.

Чепрагин. Бледное лицо, запавшие глаза, заострившийся подбородок. Нелегко пришлось парню. Взгляд, однако, не потух — под черным пеплом тлеют уголья мести, пышет жаром затаенная угроза и ненависть. За родителей, погибших во время теракта, за всех прочих… За русских.

Шумилов. Еще опирается на ту же самую клюку, что вырезал ему когда-то — кажется, целую вечность назад — Панкрат. Молодец, выдюжит сержант-капитан, как его там… Хоть и не бегает еще, а в бой пойдет.

Рашид. Обуза, балласт, который не бросишь. Без него ноутбук — хороший компьютер, не больше. Его сохранить надо, сберечь, привести пред светлые президентские очи…

Илза. А вот с этой мы сейчас разберемся… Дрожит? Глаза блестят? Не положены снайперу заплаканные глаза, тебе ли не знать, стерва, от этого и цель в перекрестье не поймать…

— Ждите здесь, — наконец буркнул Суворин, обращаясь к своим товарищам. Сам же недвусмысленно вытащил из-за ремня пистолет. — Пойдем-ка со мной, красавица.

Неожиданно подал голос Чепрагин:

— А может, не стоит, командир…

Панкрат так на него посмотрел, что лейтенант поперхнулся, не закончив фразу, и невольно сделал шаг назад. Взгляд Седого подействовал на него, как удар в солнечное сплетение.

— Не думай даже, — металлическим голосом отрезал Панкрат.

И он поманил Илзу за собой. Той рукой поманил, в которой оружие было. Не оглядываясь, Суворин развернулся и шагнул в сереющую утреннюю темноту, туда, где змеился овраг, по краям поросший невысоким кустарником. Худосочные его заросли, конечно же, не могли скрыть от оставшихся на холме того, что должно было произойти, но утренний туман с успехом должен был выполнить эту задачу.

Наемница сделала несколько шагов следом. И вдруг обернулась. Повернула голову к Чепрагину, на Рашида и Шумилова не взглянула. Ее бледное лицо показалось лейтенанту застывшей алебастровой маской, на которой резко выделялись темные прорези глаз. Из них как будто повеяло чем-то безысходным, чем-то таким, о чем порой доводится жалеть всю жизнь. И, хотя посмотрела она на лейтенанта, рванулся в ее сторону почему-то Шумилов. Но Чепрагин вовремя удержал его, крепко стиснув запястье руки, сжимавшей набалдашник трости.

Они спустились в овраг: наемница впереди, Суворин — следом, держа в руке пистолет. Склон оказался не слишком крутым, но выцветшая трава была скользкой от росы, и Илза поскользнулась, уже почти достигнув дна. Она упала как-то странно, даже не взмахнув руками для восстановления равновесия, и спиной проехалась по траве.

Панкрат, не двигаясь, ждал, когда она поднимется. Он стоял полуметром выше и наблюдал, глядя сверху вниз, как наемница выпрямляется и машинально отряхивает камуфляж, испачканный грязью. Разумеется, он ничего не сделал, чтобы ей помочь.

Встав на ноги, она откинула со лба белую прядь волос и молча посмотрела на него.

— Зачем ты ее убила? — произнес вдруг, неожиданно для самого себя, Панкрат. — Она была всего лишь врачом…

Он поднял руку с пистолетом. Ответ ему не был нужен — то, что могла сказать Илза, уже никак не могло изменить то, что она сделала. Суворин просто еще раз напомнил себе, почему в случае с наемницей он не мог поступить так, как собирался обойтись с Рашидом — передать ее в руки военного трибунала. Его палец надавил на пусковую скобу, но тут Илза ответила, и он остановился.

— Я хотела убить тебя, — ее голос звучал совершенно спокойно. — Я промахнулась первый и единственный раз в жизни.

Суворин покачал головой:

— Не верю… Впрочем, какая разница? Все равно ее не вернуть…

— На чердаке прогнила половица, — словно не слыша его слов, продолжала наемница. — Или же еще что-то случилось. Когда я нажала скобу, ствол резко ушел вниз и влево из-за того, что пол проломился прямо в момент выстрела.

Панкрат нетерпеливо дернул рукой с оружием.

— Какого… — он грязно выругался, багровея лицом. — Какого черта ты все это мне рассказываешь? Какое мне дело до…

Он замолчал, усилием воли пытаясь подавить дрожь во всем теле, особенно в руках. Илза пожала плечами. Было видно, что держится она хотя и неплохо, но из последних сил. Суворин различил даже пульсирующую на виске жилку, в такт ее убыстрившемуся биению у наемницы участилось дыхание.

Ствол пистолета наконец перестал дергаться и снова уставился ей в лицо. Сейчас.., сейчас с него сорвется свинцовая капля.

— Почему ты не спрашиваешь меня, зачем я помогла тебе бежать?! — вдруг в отчаянии закричала она. — Я же люблю тебя!..

Панкрату показалось, что он ослышался. Еще секунда потребовалась на то, чтобы понять: он действительно слышал то, что слышал.

Суворин вздрогнул, словно от удара. Он даже пошатнулся, будто кто-то невидимый толкнул его в плечо, и пошире расставил ноги, чтобы не потерять равновесия. Теперь он сжал пистолетную рукоять двумя руками… И опустил оружие.

Голос.., тон, каким были сказаны эти слова.., события последних недель, начавшие складываться, словно части разбитой мозаики. В голове будто заработал паровой молот — так застучала в висках вскипевшая кровь.

— Тогда, с отрядом Исхаламова, когда двое этих ублюдков собирались меня… — говорила, спотыкаясь о каждое второе слово, Илза, замершая, словно натянутая струна. — Ты спас меня.., конечно, если бы ты знал, кто я… — она тряхнула головой и нервно рассмеялась. — Конечно, тогда ты убил бы меня, ведь я — враг… Но ты стал первым русским, которого я не смогла ненавидеть.., ты был — другой. Я… — она запнулась, но, видя, что он стоит и не двигается, продолжила:

— Два года я видела русских только в перекрестье прицела.., я помнила вас такими, каких увидела еще в шестнадцать, на площади перед телецентром, когда танк давил мою мать.., а четверо амбалов забивали моего отца дубинками…

Панкрат рассеянно смотрел на нее, не слыша слов, и уже не различал черты бледного лица Илзы, превратившегося для него в какое-то яркое пятно, дыру в покрывале темноты, опустившемся на овраг. Внезапно он понял, что не сможет выстрелить. Он понял даже то, что знал это еще раньше, но не мог признаться самому себе. Сунув за ремень пистолет, Панкрат повернулся спиной к наемнице и пошел вверх по склону оврага.

Молча. Глядя перед собой.

Илза стояла неподвижно, по лицу ее текли слезы, а глаза смотрели в спину уходящего спецназовца.

Он должен был ее убить.

Она — враг. И то, что она помогла ему бежать из плена, никак не могло перевесить зарубки на прикладе ее винтовки, которыми отмечался каждый убитый ею солдат. Убитого офицера снайперы обычно отмечали крестиком.

Но” Во-первых, одно дело — убить в горячке боя, когда или ты, или он, и отнять жизнь врага — единственная возможность продлить свою. Кто сильнее, тот и жив. Кто прав, тот и сильнее. Кто защищает себя и свой дом, тот и прав. Это — убийство в честном бою. А убивать пленных… Против этого всегда восставало все его нутро. Как можно было убить того, кто сдался тебе или кого ты лишил оружия? Ты выполнил свой долг, а дальше — очередь совсем других инстанций, определяющих судьбу пленного. Либо обменять его на своих солдат, попавших в лапы боевиков, либо расстрелять, либо определить иную меру наказания…

Но что делать с человеком, который сначала убил твою невесту, а потом спас тебе жизнь, попутно похитив главнокомандующего армией противника, своего командира?

Панкрат думал, что сможет убить Илзу. Правильнее, однако, было бы сказать, что он очень надеялся на это. Подхлестывал себя злобой и ненавистью, бередил еще и без того свежие, кровоточащие раны, но… Не смог. И теперь, конечно же, можно было тысячу раз обозвать себя трусом, слюнтяем, предателем. Но он твердо знал, что и через день, и через месяц, и вообще никогда не сможет этого сделать. Не сможет просто потому, что, убив Илзу, ему все равно не вернуть Ирину. Никогда.

"Я тебя люблю!” — крикнула она, и его встряхнуло, словно от удара током. И до сих пор трясло — там, внутри.

Он сразу же понял — правда. Действительно, любит. Любит так, что пошла на верную смерть, лишь бы вытащить его из лагеря и доставить к своим — тем самым “русским зверям”, которых так ненавидела. И у нее действительно были причины для ненависти. Детдомовцу Суворину нетрудно было понять ощущения человека, на глазах которого гибнут его родители, — чтобы понять такое, вовсе не обязательно иметь отца и мать, достаточно просто быть человеком. Многие друзья Панкрата погибли на войне — и на первой, и уже на второй — и ему знакомо было чувство потери близких; если учесть то, что ближе друзей у него никого не было, то эту потерю можно было вполне сравнить с потерей родных.

Пути Панкрата и Илзы различались только в одном, но различались принципиально. Суворин был далек от того, чтобы ненавидеть всех чеченцев за бесчинства и преступления, творимые всего лишь небольшой частью представителей этого народа.

Когда он вернулся к Чепрагину и Шумилову, а следом, шатаясь, словно пьяная, подошла Илза, спецназовцы почувствовали себя так, будто с их плеч упала тяжелая ноша. Никому не хотелось, чтобы Суворин расстреливал пленную, хотя умом каждый понимал — кровь за кровь…

Но на Панкрата они посмотрели скорее одобрительно. Только в глазах Рашида мелькнуло презрение, смешанное с лютой ненавистью — ее огонь вспыхнул, когда чеченец бросил взгляд на наемницу. Не выдержав, он что-то пробормотал по-своему сквозь стиснутые зубы, но Суворин, расслышав, тут же глянул на него так, что Усманов замолк.

Отряд двигался вдоль дороги, ведущей к Грозному. Панкрат и Чепрагин шли в некотором отдалении, опережая остальных метров на пятьсот — семьсот, и проводили разведку местности, чтобы в случае опасности успеть предупредить тех, кто двигался сзади: Шумилова, который ковылял, опираясь на трость, Рашида и Илзу. Усманову связали за спиной руки, и теперь он, матерясь: на обоих языках, балансировал, как гимнаст, перебираясь через воронки от снарядов, кочки и лужи, скопившиеся в карьерах слева и справа от дороги. Сержант только усмехался и в особо критические моменты подбадривал чеченца меткими сравнениями с жабой, кузнечиком и прочими представителями животного мира. По голосу Шумилова ясно чувствовалось, что, не будь поблизости Панкрата, он с удовольствием разрядил бы в пузо полевому командиру весь автоматный магазин.

Рашид и Илза шагали по левую руку от сержанта, который старался держаться в трех-четырех метрах позади — так, чтобы хорошо видеть обоих и вовремя среагировать на их любую попытку сбежать или обезоружить его. Собственно, в отношении наемницы у него таких опасений не возникало, хотя какое-то неопределенное чувство время от времени заставляло его поводить стволом автомата, ловя на мушку ее ссутуленную от усталости спину.

Они брели, настороженно вслушиваясь в тишину, разлитую вокруг. Сам воздух, казалось, поглощал все звуки и застывал неподвижно, как студень. Даже дождь, внезапно начавшийся и так же внезапно закончившийся, не произвел никакого шума — просто повисел между небом и землей вуалью бесцветной холодной мороси.

Панкрат и Чепрагин шли молча. Они двигались уже четвертый час, и небо на востоке стало совсем светлым — настолько, насколько это возможно осенью. Суворин рассчитывал, что вскоре они выйдут к блок-посту перед въездом в город. Пока мимо них ни единой машины не проехало. Скорее всего потому, что за их спинами осталась территория, которую еще удерживали боевики, а федеральные войска решили сначала как следует укрепиться в Грозном, отбитом у ваххабитов каких-то четыре месяца назад. Потому ехать по этой дороге из Грозного было некому, а в Грозный — и подавно.

— Что будем делать, Панкрат? — спросил его к концу третьего часа пути до этого молчавший лейтенант. — Как к президенту пробираться?

— Я думаю над этим, — отозвался Суворин, даже не поворачивая головы в его сторону. — И чем больше думаю, тем меньше вариантов.

— А может, мы преувеличиваем возможности Службы? — как-то неуверенно спросил он. — Может, стоит попробовать в открытую?

Панкрат покосился на лейтенанта и криво усмехнулся.

— Петрович, — проникновенно произнес он. — Ну, в самом-то деле.., чья бы корова… Ты где работал? В библиотеке или в СБ?

— Да… — невпопад ответил тот, качнув головой. Впрочем, здесь ответ был не нужен. Каждый из них и так его знал.

Некоторое время они опять шли молча. Потом, совершенно неожиданно для Чепрагина, Суворин остановился и сказал, подняв вверх указательный палец правой руки, словно древнегреческий ментор:

— Мы пойдем в открытую, Петрович — тут ты, конечно же, прав.

Увидев круглые от удивления глаза лейтенанта, Панкрат пояснил:

— Чем стараться от них спрятаться, давая им тем самым возможность разделаться с нами по-тихому, мы сразу же постараемся нашуметь. И в этом нам очень поможет то, что у нас на руках просто фантастический козырь — этот чертов Рашид, который побудет нашим щитом хоть какое-то время.

Теперь уже лейтенант скептически покачал головой. Суворин, пожав плечами, не стал ему возражать, он просто констатировал:

— Честно говоря, Петрович, у нас действительно нет лучшего варианта.

— И худшего — тоже, — мрачно пошутил в ответ Чепрагин.

— Почему же, — хмыкнул Панкрат. — Мы можем броситься под пули президентской охраны — быстрый и надежный способ самоубийства. Можем отправить президенту письмо.., коллективное.

Дорога пошла в гору. Спецназовцы продолжали месить ботинками неопределенного цвета грязь, смешанную с гравием, полотно дороги уже рассыпалось, но не потому, что по ней часто ездили, а оттого, что часто бомбили. То тут, то там стали попадаться воронки всех размеров и форм: от сравнительно мелких, снарядных, до оставленных авиабомбами ям. В них скопилась дождевая вода, цвета той жижи, что чавкала у бойцов под ногами.

Когда спецназовцы поднялись на холм, через который переваливала дорога, внизу, на расстоянии примерно в полтора километра, они увидели серое пятно какого-то небольшого здания, красно-белую черту шлагбаума, два бэтээра и маленькие фигурки людей в зелено-коричневой форме, двигавшихся перед зданием.

Панкрат почувствовал, как быстрее забилось сердце. Их путь почти закончился и вот-вот начнется новый; он был уверен, как говорится, на все сто, в том, что бегство из лагеря боевиков не пойдет ни в какое сравнение с ожидающими их трудностями на своей территории.

— Вот и пришли, — пробормотал Чепрагин. — Ну, кто у нас первейший кандидат на ликвидацию?

— Чеченец, конечно же, — отозвался Панкрат. — Если нам решат заткнуть глотки, то начнут с него. Потом только примутся за нас, и то больше из педантичности, чтобы отработанный материал утилизировать.

Они дождались остальных. Когда подошли Шумилов со своими подопечными, вся пятерка начала спускаться вниз, к блокпосту.

Их, само собой, заметили еще тогда, когда они только-только взобрались на горб холма. Трудно было не заметить двоих спецназовцев, маячивших прямо перед глазами у патруля. Им дали сойти и без эксцессов подпустили на расстояние трехсот метров. Спецназовцы, Илза и окончательно павший духом Рашид стояли перед небольшим строением, сложенным из массивных железобетонных блоков, и Суворин нисколько не сомневался в том, что сейчас их держит на прицеле, как минимум, один, а то и два-три снайпера, готовые при малейшем подозрении открыть огонь. Мало ли, а вдруг они — наемники-смертники, начиненные взрывчаткой фанатики, которым только и нужно, что подобраться поближе к блок-посту и отправить его к Аллаху? Кто мог поручиться, что это не так?

В десяти шагах перед зданием находился шлагбаум, перегораживающий неширокое дорожное полотно. Он был сварен из железных труб и выкрашен в традиционные красно-белые полосы; на нем красовался круглый знак “стоп”, а железные черепахи бронетранспортеров, стоящих позади него, ненавязчиво намекали на возможные последствия в случае несоблюдения этого требования.

На обочине, противоположной той, где находилось строение, служившее укрытием для солдат, были вырыты два окопа, окруженные мешками с песком. Из щели между этими мешками любопытно выглядывали стволы крупнокалиберных пулеметов.

Из соображений безопасности им и не дали подойти вплотную. Их остановил сиплый, усиленный мегафоном голос, со скрытой угрозой приказавший:

— Стойте, иначе будем стрелять! Все пятеро остановились.

— Сложите оружие!

Поколебавшись, Суворин первым положил в грязь под ногами сначала автомат, а потом и пистолет. Подумав, нож оставил в ножнах на поясе, лишь передвинул их на видное место — вперед.

— А может, не стоит, командир… — почему-то шепотом произнес Шумилов, хотя с такого расстояния его не расслышали бы, даже говори он в полный голос.

— Давай, Мирон, не раздражай патруль, — ответил Панкрат. — Они тут не каждый день ходоков встречают, могут и пальнуть от незнания манер.

Его спутники повиновались и тоже сложили оружие у своих ног.

— А теперь сделайте двадцать шагов вперед! — произнес тот же голос. — С поднятыми руками!

Когда они подчинились, заурчал двигатель одного из бронетранспортеров, и тяжелая тупорылая машина, разбрасывая колесами грязь, вырулила из-за железобетонной будки. На ее левом борту сидели трое бойцов в форме внутренних войск, и они держали на прицеле странных пришельцев, неторопливо шагавших с поднятыми руками к будке, в которой, судя по всему, и находился тот, кто говорил в мегафон. Впрочем, руки подняли не все, Шумилов, нога которого еще не пришла в порядок, вынужден был опираться на трость, а потому и не подумал подчиниться команде. Бронетранспортер, надсадно взревев мотором, съехал на обочину, огибая шлагбаум, тут же вскарабкался обратно на дорогу и подрулил к спецназовцам. Машина затормозила, непочтительно обдав их при этом грязью, и солдаты спрыгнули с брони.

— Руки на затылок! — резко скомандовал старший, судя по нашивкам — сержант. — Живо, кому говорю!

— Вы — командир патруля? — спросил Панкрат, благоразумно подчиняясь требованию солдата.

— Увидишь еще командира, — хмуро буркнул тот. — Вперед, к шлагбауму.

Один из солдат подошел к Шумилову, который шел, как и прежде, опираясь на трость. С каким-то странным удовлетворением в голосе он еще раз, медленно и тщательно проговаривая каждое слово, повторил:

— Руки. На. Затылок.

Тот посмотрел на него так, как смотрят на человека, сказавшего полную чушь — взглядом, в котором сквозит откровенное сомнение в умственных способностях собеседника. Солдат дернулся под этим взглядом, словно от пощечины, и рывком выхватил из руки Шумилова трость, одновременно толкнув его стволом автомата в спину. Сержант пошатнулся, не удержал равновесие от неожиданности и сделал шаг вперед — на больную ногу. Скривившись, он осел, инстинктивно выставив руку, которой уперся в землю. Вернее, в жидкую грязь.

— Что ж ты, сука, делаешь… — сквозь зубы ругнулся он, пытаясь подняться под насмешливым взглядом солдата, гордого сознанием собственного превосходства. — Ты же свой вроде, мать твою так!

Остальные двое делали вид, что не замечают происходящего — они подгоняли Илзу, послушно положившую руки на затылок, и удрученного Рашида, с глаза которого сбилась повязка, обнажив темно-коричневый рубец раны.

Увидев, что Шумилов упал, Чепрагин и Панкрат, не долго думая, кинулись к нему, чтобы помочь подняться, но тут же хлестнул окрик:

— Назад!

Ему вторил лязг передергиваемого затвора.

Они молча переглянулись и едва заметно кивнули друг другу.

В следующую секунду Суворин будто приклеился к плотно сбитому пареньку, толкнувшему сержанта, в результате этого его автомат перешел в распоряжение Панкрата, а сам боец, совершив немыслимый кульбит в воздухе, всей спиной шлепнулся в плотоядно чавкнувшую жижу. Тут же в его шею, в ямку под ключицей, уперся ствол автомата. Суворин стоял над лежащим и, хищно сузив глаза, смотрел на конвоиров, которые не успели даже выстрелить, боясь попасть в своего.

Чепрагин помогал подняться Шумилову.

— Стоять, — холодно проговорил Панкрат, заметив, что один из солдат шелохнулся. — Стоять и слушать. Второй раз повторять не буду.

Краем глаза он заметил, что двое, выбравшиеся из заехавшего им за спину бронетранспортера, дабы собрать оставленное оружие, тоже замерли и наблюдают за происходящим.

— Я что, похож на чеченца? — громко спросил Суворин, сильнее надавливая стволом на шею лежащего — так, чтобы он плотнее вжался в жидкую грязь. — Или, может быть, он похож? — и он указал на Шумилова, отиравшего грязь с колена. — Вы что, здесь совсем озверели? Он же свой, черт вас задери, русский, как и все мы… Какого хрена, а? Только попробуйте еще раз что-нибудь подобное выкинуть, герои!

Последнее слово было наполнено таким презрением, что командир конвоя стушевался.

— Ладно, отпусти его, — негромко произнес он, кивком головы показав на своего подчиненного, лежавшего на спине, словно раздавленный жук. — Кто вас знает, кто вы такие… По лицу не определишь, что у тебя в голове. Тут таких русских хватает, которые своих же за “зеленые” мочат…

Панкрат при этих словах непроизвольно покосился на Илзу.

Наемница стояла неподвижно, держа руки на затылке, ссутулившись и уперев глаза в землю. Одно только слово, подумал Панкрат. Одно только слово, и эти парни растерзают ее здесь же. Привяжут к бэтээрам и начнут медленно-медленно разъезжаться в противоположные стороны.

Он не сказал ничего. Молча убрал оружие и отошел в сторону, давая бойцу возможность подняться. Тот вскочил, наградив Суворина испепеляющим взглядом, и, не выдержав, по-собачьи встряхнулся. В отличие от многослойных костюмов, в которых щеголяли “охотники”, сквозь ткань, хотя и плотную, обычного камуфляжа грязь проникала и липла к телу.

Панкрат протянул бойцу автомат. Тот буквально выдернул оружие у него из рук.

— Пойдемте, — вздохнув, махнул рукой сержант, по-прежнему с подозрением оглядывая Рашида и Илзу.

Патрульные пошли вперед, Суворин и его спутники — следом, а в арьергарде сыто урчал бронетранспортер.

Командовал патрулем, контролировавшим блокпост, широкоплечий приземистый “шкаф”, представившийся капитаном Киселевым. Звали капитана Андреем, а отчество у него оказалось редкое — Евграфович. Узнав, что одного из незваных гостей зовут Панкратом, а второго — Мироном, Киселев и удивился, и обрадовался одновременно:

— Есть еще, есть русский дух! — воскликнул он своим сиплым голосом, потрясая руками. — Пока мы свои, исконные русские имена не забудем, не погибнем! А то называют же детей Альбертами да всякими прочими именами, что только для пидоров и годятся…

Капитан даже предложил им по стаканчику, как он выразился, шнапса, от которого Суворин и его спутники вежливо отказались. Однако возвращать им оружие гостеприимный капитан не собирался.

— Прошу меня извинить, — сказал он, когда они вошли внутрь домика, изнутри удивительным образом оказавшегося гораздо просторнее, чем могло показаться снаружи. — Ваше оружие останется.., хм-м.., у меня. До некоторого времени, разумеется, — и потом безо всякого перехода, спросил, подсаживаясь к столу, на котором стоял аппарат спутниковой связи:

— Так как, вы говорите, здесь оказались?

— Бежали из плена, — коротко ответил за всех Панкрат. — Вот, “языка” прихватили, — и он указал на Рашида.

Капитан глянул на чеченца так, словно только что его заметил. Задумался. Присмотрелся внимательнее.

— Что-то этот одноглазый похож…

— Это он и есть, — скромно заявил Суворин, опередив умозаключения Киселева. — Рашид Усманов, собственной персоной.

У капитана глаза полезли на лоб.

— Откуда ж вы, ребята, взялись, такие ушлые? — качая головой, спросил он.

— Отдел “ноль” при Службе Безопасности, Андрей Евграфович. Вряд ли вам это что-нибудь говорит, но постарайтесь на всякий случай забыть о том, что я вам сейчас сказал.

Капитан с умным видом кивнул. Потом не удержался и, кивнув в сторону Илзы, спросил:

— И эта девица тоже оттуда? Панкрат опередил наемницу.

— Она работала под прикрытием. Медсестрой в отряде Усманова.

Чеченец сверкнул на Суворина своими черными зенками, но промолчал — вовремя понял, чего ему может стоить неосторожное слово.

— Ясно, — произнес Киселев. — Ну, присаживайтесь пока. Мне нужно о вас сообщить, чтобы прислали машину.

Панкрат кивнул понимающе, не сомневаясь, однако, что капитан ни на секунду не поверил ни единому его слову. Да и с какой стати? Он и сам бы не поверил, а посему…

Надо ожидать, что сюда, на пост, вскоре прибудет кто-нибудь из “эсбистов” для окончательного выяснения. Так, по крайней мере, всегда делается.

Он занервничал, когда Андрей Евграфович начал, поглядывая на сидевших где попало — кто на колченогом стуле, кто просто на полу — “гостей”, принялся называть их особые приметы. Вскоре, однако, Панкрат взял себя в руки — ведь что-то подобное он предвидел.

— Ну, вы уж извините, что портреты ваши пришлось описывать, — добродушно просипел Киселев, повернувшись к ним после окончания сеанса связи. — Вот, затребовали какого-то хрена описание… А что это у тебя, кстати? — спросил он, указывая на ноутбук, который держал в руках Чепрагин.

— Калькулятор, — хмуро отозвался тот, не меньше Панкрата встревоженный ближайшими перспективами.

— И на кой тебе такой здоровенный калькулятор? — прищурившись, продолжал расспросы капитан.

— Здоровенные деньги считать, — в прежнем тоне ответил лейтенант, и Киселев отстал, поняв, что с этим мрачным собеседником особо не поболтаешь.

— Так расскажи, как вы из плена бежали? — обратился он к Панкрату. — Как из гор-то выбрались?

По лицу капитана было видно, что он не в состоянии это представить.

— На вертолете, — ответил Суворин и, глядя на вытянувшееся лицо капитана, добавил. — Военном. Российском…

Снаружи донеслось урчание автомобильного двигателя. Такой звук обычно издают моторы внедорожников, работающие с повышенной нагрузкой. Вот и сейчас прибывший из Грозного джип пытался сдвинуться с места, выбрасывая из-под задних колес фонтаны грязи, летевшей на все вокруг — стоявший позади бэтээр и стену дома, в котором Суворин продолжал рассказывать капитану Киселеву трогательную и занимательную историю их бегства из чеченского плена. Капитан кивал, охал и ахал от удивления и профессионально скрывал свое недоверие буквально к каждому слову рассказчика. Но Панкрат тоже был профессионалом, и скрыть это от него было невозможно.

— Это, похоже, за вами, — привлеченный шумом, капитан выглянул в окно. — Точно, за вами. Ладно, Панкрат, в другой раз послушаю, когда война закончится… Пошли, что ли?

Они вышли на улицу, где увязшую импортную технику уже тащили шустрые бойцы на бронетранспортере, вырывая колеса железного коня из цепких объятий черного месива. Суворин быстро, стараясь, чтобы его не заметили, осмотрел прибывших, которые, за исключением шофера, выбрались из машины и наблюдали за ее мытарствами со стороны. Их было двое, в форме солдат внутренних войск, но это ни о чем не говорило — эсбисты могли позволить себе щеголять в какой угодно форме. Холодные взгляды, холеные лица, крепкое телосложение и мягкие, вкрадчивые движения — точь-в-точь как у Алексеева, завербовавшего Панкрата в отряд “охотников”. Один из них все время поглядывал на дорогу в Грозный, будто ждал кого-то.

— Ребята. — украдкой, почти не разжимая губ, прошептал Суворин, оказавшись, словно невзначай, между Чепрагиным и Шумиловым. — Готовность номер ноль. Что-то не нравятся мне эти парни…

Словно услышав его слова, “эти парни” переглянулись и направились к ним — вразвалочку, типичной походкой “хозяев жизни”, которая так подошла бы каким-нибудь новым русским, а не сотрудникам Службы.

"Эх, молодежь… — подумал Панкрат, разглядывая приближающихся эсбистов уже в открытую. — Доведут вас до беды эти понты и расхлябанность”.

— Где чеченец? — спросил один из них, тот, что был повыше и грубее лицом.

Суворин внутренне напрягся: как ни крути, а все-таки мало приятного в том, что с тобой не здороваются.

— Угадайте с трех раз, — очень вежливо предложил он, с чувством глубокого удовлетворения наблюдая за тем, как краснеет, делаясь одного цвета со свеклой, лицо эсбиста.

Действительно, тяжело было не понять, кто именно из стоявших перед ним людей — полевой командир. Хотя бы потому, что руки были связаны только у Рашида, причем сделано это было с помощью хорошо заметной толстой пеньковой веревки.

— Вы — Рашид Усманов? — в конце концов обратился эсбист к чеченцу, изобразив на лице подобающую свирепость. — Прошу следовать за мной… И вас тоже, — повернулся он к Панкрату. — Оружие при себе есть?

Нож Суворин сунул за пазуху, и на ремне у него висели теперь пустые ножны. Так что он со спокойной совестью отрицательно мотнул головой. К тому времени то же самое со своими ножами проделали Чепрагин и Шумилов — по указке Панкрата, у которого не было никаких сомнений в том, что эсбисты постараются устранить их как можно быстрее.

— А как же мои товарищи? — спросил Суворин, махнув рукой в сторону своих спутников.

— Они поедут во второй машине, — ответил эсбист. — Она должна скоро прибыть, не беспокойтесь.

Что ж, понятно — они разделяют их отряд, чтобы по отдельности разобраться с двумя меньшими группами, не рискуя ликвидировать всю пятерку сразу. Не нужно было много думать о том, кто отдавал приказ на их устранение — наверняка кто-то из тех, кому удобнее было считать бойцов погибшими. То, что эсбисты не задают вопросов, естественных в подобной ситуации для всякого нормального человека, например Киселева, говорит лишь о том, что они либо знают все, что необходимо, либо им нет нужды это знать. В последнем случае напрашивается однозначный вывод: группу приказано “пустить в расход”.

В подтверждение слов сотрудника Службы из-за поворота вырулил еще один джип, в котором сидели всего двое — водитель и пассажир на переднем сиденье.

— Вот и машина для ваших друзей, — с облегчением произнес эсбист. — Давайте рассаживаться, дела не ждут.

Чепрагин и Суворин переглянулись; Панкрат незаметно наклонил голову и, как будто почесываясь, провел пальцем под челюстью, ближе к уху. Потом он шагнул к джипу, и водитель, куривший снаружи, поспешно открыл перед ним дверцу. Уже забираясь в машину, он увидел, кто сидит во втором внедорожнике рядом с водителем.

Это был Алексеев.

10 Они ехали через так называемую “зону безопасности” — участок шириной приблизительно в три километра (где-то больше, где-то меньше), опоясывавший город по периметру. Довольно высокая плотность войск, сконцентрированных на этой территории, наводила на мысль о том, что российская армия усиленно готовится к отражению скорого штурма города.

Впрочем, Суворина окружающая суматоха — грохочущие танки, прохаживающиеся вдоль дороги десантники, снующие взад-вперед бэтээры и военные джипы, совершенно не трогала. Внешне он выглядел совершенно беспечным и вертел головой в разные стороны, с блаженной улыбкой на лице, изображая радость возвращения из плена бойца невидимого фронта. Внутренне же он был собран и готов действовать.

Его и Рашида посадили на заднее сиденье. Чеченец очутился за креслом пассажира, Панкрат же угодил между ним и эсбистом, который пребольно давил ему правым локтем меж ребер. Ладонь его согнутой руки находилась за отворотом куртки и, по всей видимости, сжимала рукоять пистолета. Разумеется, на всякий случай.

У Суворина был только нож. Он лежал в удобном внутреннем кармане и при надобности мог быть извлечен в любую секунду — искусству мгновенно выхватывать холодное оружие его обучил Пика, в обмен на десяток-другой хитрых бросков и удержаний из хапкидо, которые отрабатывал с ним Панкрат.

Воспоминание о Пике пробудило в душе Суворина ощущение безвозвратной утраты; с большим трудом он заставил себя не думать о том времени, которое ему довелось провести во втором отряде “охотников”. Он снова сконцентрировался на текущем моменте.

Второй джип неотступно следовал за ними; посматривая в зеркало заднего вида, расположенное слева от водителя, Панкрат мог видеть темную тушу внедорожника, идущего на расстоянии двадцати пяти метров позади их машины. К сожалению, он не в состоянии был разглядеть, как именно Алексеев рассадил Чепрагина, Шумилова и Илзу, но наверняка тот сделал это так, чтобы легче всего было нейтрализовать их.

Они въехали в город. Здесь, как ни странно, присутствие войск ощущалось в меньшей степени. За десять — пятнадцать минут петляния по городу Суворин лишь дважды заметил российский патруль и увидел только один пост, выставленный на каком-то перекрестке. Все эти “стремные” места эсбисты объехали на довольно приличном расстоянии, явно избегая встреч со своими же.

Грозный казался странным набором декораций к давно прошедшему спектаклю, которые позабыли убрать, оставив на произвол судьбы, и теперь в этих декорациях резвились все, кому не лень. Дома покосились и полуобвалились, их стены были покрыты копотью, сажей, окна квартир, часто выгоревших изнутри, выглядели, словно черные провалы пустых глазниц. В то же время здесь было намного больше людей чем, например, в Гудермесе. Чеченцы и русские стояли, провожая взглядами их несущиеся по изрытым воронками дорогам машины, прогуливались, сидели рядом с развалинами, о чем-то беседовали.

Они миновали какой-то сквер, где выстроилась очередь жителей и беженцев к длинному белому трейлеру с красным крестом на борту и надписью по-английски. Две женщины в мышиного цвета униформе выдавали изможденным людям в лохмотьях небольшие, но туго набитые свертки — скорее всего с одеждой, чтобы пережить приближающуюся зиму.

Спутники Панкрата молчали, словно набрав в рот воды. Они смотрели прямо перед собой, не разговаривая ни с пассажирами, ни друг с другом. Вдруг тишину, воцарившуюся в машине, нарушил мелодичный звонок мобильного телефона. Водитель, держа руль одной рукой, потянулся за пазуху и вытащил “трубу”, открыл ее и поднес к уху:

— Второй слушает.

Слушал он около минуты. Затем кивнул:

— Все понял. Держитесь за мной.

Суворин почувствовал, что осталось немного. По крайней мере так думают эсбисты, явно надеющиеся выполнить от кого-то полученный приказ быстро и без огрехов.

Посмотрим, ребятки, кто кого…

Джип плавно вильнул и легко вписался в поворот, уводивший с главной улицы в узкий и темный переулок, который больше был бы к месту в старом-старом районе Праги или в каком-нибудь итальянском городишке, где дома издревле лепятся друг к другу, и всегда можно ополоснуть помоями соседа напротив, просто подозвав его к окну.

Автомобиль форсировал лужу, на поверку оказавшуюся не такой уж и мелкой, и встряхнулся, как вымокшая собака, перебираясь через трещины, взломавшие асфальт. Какое-то время назад здесь, по всей видимости, лопнула труба теплотрассы или канализации. Убедившись в том, что вторая машина повернула следом, водитель прибавил скорости и вогнал джип в следующий поворот, на улицу, несколько шире той, с которой они свернули.

— Куда мы едем? — с невинным лицом поинтересовался Панкрат.

Тот, что сидел рядом с ним, сразу же ответил:

— Надо уладить кое-какие формальности. С вами будут говорить сотрудники Службы Безопасности.

Суворин кивнул, сделав вид, что он удовлетворен таким объяснением.

Они еще некоторое время петляли по городским улицам, которые становились то уже, то шире, пока у Панкрата не возникло ощущение, что они перемещаются в желудке какого-то огромного организма, по его сокращающимся и расслабляющимся внутренностям. Судя по изменениям в окружающем пейзаже — появились высотные здания, в основном, правда, полуразрушенные, которые перемежались старыми, но уцелевшими “хрущобами” — их везли куда-то на окраину, в промышленную зону.

Потом они выехали к унылому серому зданию, длинному и низкому (три этажа). В нем совсем нетрудно было узнать заводской корпус, несмотря даже на то, что одна из стен лежала в руинах, и обнажилась арматура несущих конструкций. Так обнажаются кости скелета сквозь дыру, прогнившую в рыбьем брюхе.

Водитель остановил джип так резко, что Панкрат едва не ударился подбородком о подголовник его кресла. Чтобы этого избежать, ему пришлось упереться обеими руками в спинку водительского сиденья, и в этот момент на его затылок обрушился удар, погасивший сознание… Правда, через секунду, не больше, он пришел в себя. Но уже не в машине, а в грязи — открыв дверцу автомобиля, эсбист мощным толчком выпихнул его из салона.

Суворин упал на спину, а когда попытался подняться, получил удар ботинком в грудь. Этот, однако, он успел ослабить простым напряжением мышц, но сделал вид, что полностью выведен из строя и распластался на спине, раскинув руки.

Бросив на него презрительный взгляд, эсбист выбрался из машины и сплюнул:

— Шеф говорил — крутой… Хера лысого он крутой, мать его…

Суворин с трудом удержал себя от броска. Он лежал, закрыв глаза и имитируя полную беспомощность. Так уж этот голос и манера выражаться напомнили ему Окорока!

С другой стороны водитель и второй эсбист вытаскивали из салона Рашида. Чеченец попробовал было упираться, но тут же получил в солнечное сплетение и, закашлявшись, повис на руках державших его людей.

— Ну что, будем кончать их, и дело с концом, — предложил кто-то.

Панкрат не видел говорившего, поскольку лежал со старательно зажмуренными глазами, но по незнакомому голосу определил, что предложение сделал третий эсбист, которого он еще не слышал.

Что ж, запомним…

— Не торопись, — судя по интонации, говоривший злорадно усмехнулся. — Сейчас я этого “крутого” расшевелю, может, пригодится на что-нибудь… А то как-то легко я его завалил, слишком легко — никакого удовольствия.

— Не дури, Роман, — вступил в разговор водитель. — Кончаем обоих, загружаем под пресс и сваливаем. У меня пиво недопитое выдыхается в кабинете…

— Пошел ты со своим пивом, Стае, — беззлобно отозвался первый. — Дай размяться. А то застоялись, как кони в стойлах…

— Делай, как знаешь. Только если шеф своих быстрее кончит и сюда приедет… Смешок.

— Не кончит… Там у них баба еще. Шеф это дело любит, — отреагировал злобно-веселый голос на замечание водителя. — Да и Костя, водитель его, тоже не прочь.

Панкрат открыл глаза. Вовремя — эсбист, ухмыляясь, готовился привести его в чувство пинком под ребра. Суворин без труда перехватил бьющую ногу, рванул ее дальше, перебрасывая через себя, и ударил навстречу кулаком в промежность. От боли глаза эсбиста вылезли на лоб; схватив его за грудь, Панкрат рванулся вверх, прикрываясь обмякшим телом от выстрелов водителя. Тот, выхватив из подмышечной кобуры пистолет, успел дважды нажать на курок. Потом нож, брошенный Сувориным, вошел ему в основание шеи, на выходе пробив шейные позвонки. Водитель сполз в грязь по дверце машины, оставив на ней кровавую полосу и царапину (острие ножа вылезло наружу из затылка).

Третий, карауливший чеченца, вытащил было пистолет и шагнул в сторону, чтобы оставить джип между собой и Панкратом, но Рашид не дал ему такой возможности — улучив момент, он чуть отступил назад и обеими руками, сжатыми в “замок”, врезал ему по темени.

Подобрав пистолет, выпавший из руки водителя, Суворин стремительно обошел машину и разрядил оружие в силившегося подняться эсбиста. Тот, кем он прикрывался от выстрелов водителя, уже не дышал — пули сослуживца вошли ему прямо в сердце.

— Садись! — крикнул Панкрат Рашиду, забираясь в водительское кресло.

Но чеченец покачал головой и молча протянул в его сторону связанные руки.

Чертыхнувшись, Панкрат колебался недолго. Выбравшись из машины, он рывком выдернул нож из горла эсбиста и двумя короткими взмахами лезвия освободил Рашиду руки от веревок.

— Ты уж извини, — язвительно произнес он, — но оружия я тебе не дам.

Сказав это, Суворин сел в джип и завел двигатель.

Автомобиль, в котором ехал Алексеев, они обнаружили с другой стороны от того же корпуса. Командир эсбистов вознамерился допросить Чепрагина и Шумилова. Ведь они, как понимал теперь Панкрат, работали, сами того не зная, на тех сотрудников Службы, которые, прознав о связи своих коллег с боевиками, хотели, по всей видимости, поиметь с этого круглую сумму. Они стояли у стены корпуса, все трое, перед ними прохаживался Алексеев, а рядом курил водитель, держа спецназовцев и наемницу на прицеле автомата.

Панкрат до отказа вдавил в пол педаль акселератора.

Алексеев, услышав, как взревел мощный мотор, обернулся, вскидывая оружие. Лобовое стекло прошила очередь из “кедра”, и оно осыпалось кристаллической трухой. Суворин успел пригнуться и едва не столкнулся лбом с Рашидом, но продолжал давить на педаль и твердой рукой направлять машину на человека, который никак не успевал отскочить.

Увидев несущийся прямо на них джип, Чепрагин что было силы толкнул Шумилова, опиравшегося на трость, и сам прыгнул в сторону, чтобы не попасть под страшный удар бамперной обрешетки. Илза тоже успела отпрыгнуть.

Алексеева подбросило в воздух, и он врезался спиной в серую стену корпуса, а мгновением позже его припечатало к этой стене вторым ударом бампера. Кровь хлынула из раскрывшегося в немом вопле рта на капот джипа. Конвульсивно дернувшись, Алексеев упал, словно марионетка, у которой разом обрезали все нити. От нижней же части его тела, буквально вдавленной в стену, вряд ли что-нибудь осталось.

Водитель, отскочив в сторону, вскинул пистолет, целясь в Панкрата. Но он совсем зря позабыл об остальных, полагая человека за рулем джипа самым опасным противником. Шумилов, который так и сжимал в руке свою трость, подцепил его набалдашником за щиколотку и резко рванул на себя. Взмахнув руками, эсбист полетел наземь, и на него тут же накинулся Чепрагин, взявший сотрудника Службы в удушающий захват.

Панкрат, кряхтя, выбрался из джипа через лобовое стекло — от удара о стену кабина деформировалась, и дверца со стороны водителя теперь не открывалась. Протискиваясь наружу, он обеими ладонями попал в лужу крови, залившей капот, и содрогнулся от омерзения. Не долго думая, Суворин вытер руки о форму Алексеева.

— Что делать с этим? — спросил Чепрагин, не выпуская эсбиста из захвата.

— Дожать, — однозначно ответил Панкрат, в душе которого уже кипела ярость, грозя превратиться в жажду убийства.

Лейтенант раздумывал недолго — через секунду-другую Суворин услышал, как хрустнули шейные позвонки. Чепрагин встал, мертвенно-бледный, но твердо держащийся на ногах, и обвел каким-то отстраненным взглядом место побоища.

— Теперь нас точно убьют… — почти весело произнес он.

Суворин усмехнулся.

— Главное сейчас — выиграть время, — произнес он. — Если повезет, мы выберемся отсюда и попробуем отсидеться где-нибудь… Вы попробуете, — неожиданно поправился Панкрат.

— Это почему же мы? — спросил Шумилов. Суворин не ответил. Он рассеянно глядел, как Чепрагин снова связывает руки Рашиду, который рассек себе бровь во время удара о стену, и сейчас все его лицо было перепачкано кровью и напоминало страшную маску. Илза села на обломок железобетонной плиты и уткнулась лицом в ладони.

— У меня есть план, — наконец произнес Суворин. — Если нам очень повезет, то он сработает…

Президентский самолет приземлился на специально подготовленной взлетно-посадочной полосе на окраине города. Серебристо-белая сигара — воплощение последних достижений российского самолетостроения, странно выглядела среди развалин не первой свежести, оставшихся еще с первой войны. Самолет казался красивой и очень дорогой игрушкой, случайно оказавшейся здесь, на свалке строительного мусора, изъеденной оспинами воронок от бомб и снарядов. Полосу для него подготовили в течение трех дней: взорвали мешавшие останки железобетонных скелетов, выровняли землю бульдозерами, выстлали плитами и залили быстротвердеющим бетоном. В общем, постарались на славу.

За двенадцать часов до прилета президента зона в радиусе полутора километров от места предполагаемой посадки самолета была оцеплена и взята под жесткий контроль сил спецназначения, стянутых сюда в изрядном количестве. Саперы рыли землю носом в поисках мин и прочих взрывных устройств, заглядывая в каждую попадавшуюся под ноги консервную банку.

Канализационные тоннели заблаговременно перекрыли бетонными пробками, распугав тихо-мирно плодившихся там крыс и прочую живность. В памяти военного начальства еще, ох как, свеж был захват госпиталя, в который чеченцы пробрались именно таким путем.

Руины домов, подвалы и чердаки, там, где они уцелели, взяли под контроль бойцы антитеррористического подразделения “Оса”. Они рассадили повсюду своих снайперов с заранее заданными секторами обстрела, способных в мгновение ока устранить всякого, кто попытался бы произвести хоть какие-нибудь противоправные действия в отношении президента. Мало того, они имели полное право стрелять по каждому, кто внезапно появится на вверенной им территории и будет вести себя подозрительно или подозрительно выглядеть.

Над взлетно-посадочной полосой с девяти утра стали барражировать два военных вертолета, с которых велось непрерывное наблюдение за участком пространства, ограниченного все тем же кругом с радиусом в полтора километра. В винтокрылых машинах также находились снайперы — лучшие стрелки особого подразделения внутренних войск под названием “Витязь”.

По всей охраняемой и наблюдаемой территории были установлены хитроумные датчики, реагировавшие на движение, малейшее изменение температуры воздуха вблизи них и даже на перемещение металлоизделий или предметов, содержащих металлические детали. Сигналы от этих датчиков поступали на центральный пульт, находившийся в фургоне “форд”, припаркованном у края взлетно-посадочной полосы; этот автомобиль был также оборудован системой связи со спутником, временно осуществляющим слежение за приближающимся к Грозному президентским самолетом, а так же за территорией, вверенной спецназу. В автомобиле дежурили четверо специалистов по всем видам электронной аппаратуры, как импортной, так и отечественной, предназначенной для разведки, слежения и скрытого мониторинга больших пространств. Эти ребята принимали сигналы с датчиков и отдавали приказ на проверку этих сигналов тем, кто находился ближе всех к “тревожному” участку.

Без четверти два пополудни ко взлетно-посадочной полосе подрулили два черных “лэндкрузера” с тонированными окнами из многослойного металлизированного стекла, которое можно было разбить разве что выстрелом в упор из среднего танка. Камеры в их колесах были изготовлены из резины, прошитой особо прочными полимерными нитями, и обыкновенной пулей их тоже было не взять — свинец или сталь попросту отскочили бы от них, как горох от стенки. Днища машин были бронированы, причем благодаря применению тех же многослойных негорючих пластмасс удалось избежать значительного увеличения массы автомобилей, что, как правило, неизбежно в таких случаях.

Обивка салона выполнена была и в том, и в другом автомобиле из искусственных материалов — шиком приходилось жертвовать ради безопасности. Эти материалы абсолютно не воспламенялись, они лишь бездымно плавились при достаточно высокой температуре. Противопожарная безопасность в этих авто была вообще на высоте — в их баках имелись особые капсулы, содержавшие нейтрализатор. При возгорании, когда возникает опасность взрыва бензина в баке, водителю достаточно нажать скрытую на приборной панели кнопку, и это вещество тут же будет впрыснуто в бак через специальные форсунки. Не пройдет и секунды, как оно вступит в реакцию с бензином и превратит его в безвредный студень, отвратительно пахнущий и на вид напоминающий холодец.

Оба этих автомобиля предназначены были для президента и его советника. По прошествии часа к ним добавились “лендровер”, в котором сидели четверо охранников, и фургон “шевроле” с дюжиной спецназовцев внутри. Эти машины тоже были бронированы и оснащены по последнему слову техники — так же, как и те, кто в них сидел. Каждый охранник имел бронежилет, скорострельный пистолет-пулемет “каштан” с глушителем и лазерным целеуказателем, рацию.

Без четверти три спутник принял точечный радиосигнал с президентского самолета, и все, кто был в этот момент на подконтрольной территории, утроили бдительность. В этот момент подъехала последняя машина, в которой находился командующий и еще два генерала — те, кому полагалось встречать президента.

Самолет приземлился без осложнений. Пробежал по полосе и, замер у края. Командующий украдкой отер пот со лба — хотя и просчитали все, выверили, перепроверили, от волнения все-таки избавиться не удавалось.

Джипы без промедления вырулили на полосу и помчались к самолету. Подгонять трап не было никакой необходимости — самолет имел свой собственный, выдвижной, благо низкая посадка позволила сделать лестницу небольшой, и ее легко было прятать в корпусе.

Первой вышла охрана. Следом — президент. Не прошло и пяти секунд, как он уже был в автомобиле, лишь кивнув командующему и генералам. Приветствия — позже, а пока главное — безопасность первого лица государства.

Поднимая серую пыль, автомобили, выстроившиеся в колонну (первый — фургон с охраной), помчались к частично уцелевшему, частично восстановленному зданию Грозненского горисполкома, где под усиленной охраной президенту предстояло находиться в течение ближайших двух дней. На протяжении всего пути, который занял чуть больше пяти минут, были блокированы все подъезды к центральной улице, по которой двигалась колонна, и выставлены бойцы спецназа, а также сотрудники МВД. Оба вертолета проследовали за колонной до самого горисполкома, на площади перед которым сели. Там же, у главных дверей здания, остановился и микроавтобус с охраной.

Президент проводил командующего и генералов до двери, затем вернулся к столу, за которым они все вместе только что сидели и беседовали, встал рядом со своим креслом и, опершись на его спинку, задумался. Его взгляд блуждал по руинам домов за окном кабинета, когда-то принадлежавшего председателю горисполкома. Серое небо, темные тучи, наползающие откуда-то из-за горизонта, и непрерывно моросящий дождь в сочетании с пустынным, заброшенным послевоенным ландшафтом оставляли более чем удручающее впечатление.

Все это навевало грустные мысли о безысходности. О том, что войну не выиграть, и все, что можно еще сделать, это выйти из игры, не потеряв лица. На это во время их последних встреч неоднократно намекал чрезвычайный и полномочный посол Штатов Джон Лэкхард.

Президент вздохнул, взял со стола чашку с остывшим кофе, отпил небольшой глоток горькой, очищающей сознание жидкости. Его губы сами раздвинулись в улыбке, той самой, которую россияне уже привыкли видеть на экранах телевизоров — чуть скептической улыбке уверенного в себе человека, на собственном опыте изучившего, что по чем в жизни… Светло-серые глаза (о таких принято говорить — стального цвета) остались, впрочем, холодными и серьезными.

Тогда он ответил послу, что у самих американцев рыло в пуху по самые подмышки, и после Боснии не им судить о российской политике. Разумеется, ответил неофициально, и этот ответ никоим образом не мог попасть в газеты.

Президент умел бороться с невеселыми думами. Придя на самый высокий государственный пост из небезызвестного силового ведомства, он хорошо контролировал свои ощущения и мысли, а также умел избавляться от нежелательных, мешавших работе. Стрессы и депрессии были ему неведомы, он их никогда не испытывал.

Президент опустился в кресло, расслабился на четыре счета и глубоко вдохнул, концентрируя внимание на точке чуть пониже солнечного сплетения. Медленно выдохнул и вдохнул снова, представляя, как тело наливается силой и отваливаются от него, словно сухая глина, все удручающие размышления и чувства.

Через пять минут он был предельно собран, готов к работе и даже выглядел отдохнувшим. Открыв лежавшую на столе тонкую папку из черной кожи, он вынул из нее листок с текстом с двух сторон (на второй странице — до середины). Это был текст речи, которую ему предстояло произнести завтра на церемонии вручения правительственных наград солдатам, отличившимся в чеченской войне.

Президент вынул “паркер” в титановом корпусе с позолоченным пером и начал вычитывать обращение. Конечно же, он сам не писал его, как и многие другие тексты выступлений, заявлений и прочей официальной болтовни, но перед тем, как озвучивать написанное, он не ограничивался простым прочтением, а, как правило, всегда вносил в текст какие-то свои правки. Он был неплохим психологом, владел умением адаптировать текст к особенностям аудитории, будь то депутаты в Думе или шахтеры, мог блеснуть непринужденным экспромтом в ответ на неожиданный поворот разговора. Президент уже не раз выступал и перед солдатами. Кроме этого, он посещал маневры, присутствовал на испытаниях новой военной техники. Все-таки его тянуло к “силовикам” — сам из них вышел.

Править в этот раз пришлось на удивление мало. Видно, спичрайтер уже приспособился, изучил его предыдущие выступления перед военной аудиторией, учел их особенности и только потом составил текст.

Вычитанный текст ему еще предстояло заучить… Конечно, можно было бы прочитать с бумажки, но перед солдатами это казалось ему просто неприличным. Боец должен услышать слова президента, как если бы шли они прямо из сердца, только при этом условии они попадут в душу слушающего. Он знал, что не сможет удержаться и от какой-нибудь импровизации, как только увидит вместе, на одной площади всех этих простых ребят, не жалеющих себя и крови своей ради России…

— Тьфу ты! — вслух произнес президент. — Уже лозунгами думать начинаю…

Хотя… Что есть лозунг? Как ни крути, а он сжато и немногословно выражает суть происходящего здесь… Они — за Россию, ради России, для России.

У чеченцев тоже есть свои лозунги, подумалось ему вдруг. Во имя Аллаха… За свободную республику Ичкерию… Чей лозунг правильнее?

Эх, метафизика все это. Идея у каждого из них одна. Одна на двоих, для русских и чеченцев. И кто тут правее, кто левее — разобрать тяжело. Уж себе-то он мог в этом признаться.

Но вот то, что взрываются дома, то, что исчезают люди, то, что молодежь мрет от наркоты, а чечены покупают или просто насилуют русских девушек — все это не правильно. А того, что не правильно, быть не должно. За то и стоят русские парни, лучшим из которых он завтра будет вручать награды.

Президент еще раз пробежал глазами текст, отхлебнул совсем уж ледяной кофе и принялся заучивать первый абзац.

За последние полтора часа Панкрат понял, что при наличии очень сильного желания можно пробраться в любой участок “освобожденного” города. Конечно, за исключением той зоны, которая была оцеплена в целях обеспечения безопасности президента. Но туда Суворин и не собирался лезть самостоятельно. В этом он рассчитывал на помощь.., тележурналистов. Они просто обязаны были крутиться где-то поблизости накануне церемонии награждения. И он не ошибся. Более того — ему просто несказанно повезло. Рядом с фургоном с надписью “ОРТ” он увидел лицо, знакомое всем российским телезрителям — лицо ведущего передачи “Горячее время” Семена Гуренко.

Панкрат думал, что за то время, которое понадобилось ему, чтобы подобраться к Гуренко, с него сойдет семьдесят семь потов. В эти несколько минут он, как никогда, был на волосок от гибели — улица перед гостиницей, в которой остановились журналисты, была заполнена военными, перемещавшимися по ней то туда, то сюда и беседовавшими о чем-то с телеведущими и корреспондентами. Но на него никто не обратил внимания. Только один офицер посмотрел было с нехорошим прищуром, но тут же отвлекся, повернувшись в сторону гостиницы — из вестибюля вышел неизвестно зачем прилетевший в Грозный Газманов (концертов его здесь точно не планировалось). Если бы было время на философствование, Панкрат непременно пришел бы к выводу, что Господь послал Газманова в этот город именно для того, чтобы в тот самый момент он отвлек на себя внимание офицера.

Проскользнув сквозь толпу, собравшуюся вокруг фургона ОРТ, Панкрат приблизился к Гуренко, который стоял, явно наслаждаясь вкусовыми качествами американского “Кэмела”. Тележуранлист был одет в джинсы, ботинки на высоком рубчатом протекторе и стеганый жилет, из-под которого торчал толстый ворот свитера модной грубой вязки.

— Сигареткой не угостите? — поинтересовался Панкрат.

Гуренко перевел взгляд на него, помедлил отчего-то, затем, будто спохватившись, кивнул.

— Да, конечно… — он вынул пачку, открыл и протянул Суворину. — Вот, угощайтесь.

— И огоньку, если можно…

— Пожалуйста, — Гуренко вынул зажигалку. Он терпеливо дождался, пока Суворин прикурит и вернет ему зажигалку, но, когда ведущий уже хотел отвернуться от него, Панкрат негромко произнес:

— Нам надо поговорить. И это не терпит отлагательств. Если вы откажетесь мне помочь, я проживу еще от силы час, может быть…

Гуренко рассеянно коснулся указательным пальцем переносицы, поправляя очки в тонкой позолоченной оправе, и секундой позже произнес:

— Наверное, будет лучше сделать это в фургоне.

Они сидели на передвижных вращающихся стульях, друг против друга. Между ними стояла обыкновенная обшарпанная табуретка, место которой было скорее в музее коммунальной мебели, чем в фургоне крупнейшей российской телекомпании. На табуретке стояли пепельница, наполовину заполненная окурками, два стакана и бутылка с минеральной водой, которой и Суворин, и Гуренко время от времени промачивали пересыхающие глотки.

У Панкрата горло пересыхало от того, что он говорил, не переставая, у телеведущего — от предчувствия близкой, падающей прямо в руки сенсации, которая сделает его не просто, а фантастически известным за один день и на всю жизнь.

О том, что этой жизни может остаться всего ничего, он сейчас не думал. Потому что не думал об этом никогда.

— Теперь вы понимаете, почему мне не имеет смысла встречаться с кем бы то ни было, кроме президента, — произнес в конце своего рассказа Суворин, в очередной раз наливая в стакан минералку. — Именно этого я у вас и прошу — помочь мне встретиться с ним. Тогда вся информация, если мы останемся живы, ваша. Можете ставить на нее торговую марку “Горячего времени”.

Гуренко протянул руку куда-то себе за спину. Щелкнула кнопка, и заработал невидимый кондиционер.

— Угощайтесь, — он протянул Панкрату вторую пачку.

— Спасибо, — Суворин взял сигарету, прикурил от лежавшей на табуретке зажигалки и замолчал, вдыхая горьковатый, но все равно слабый дым американского табака.

Звякнул запор двери, и в фургон просунулась чья-то лохматая голова.

— Саша, — даже не поворачиваясь в ту сторону, произнес Гуренко, — закройте дверь, я занят.

Голова издала какой-то странный звук, выражавший, по-видимому, удивление, и скрылась, ухитрившись беззвучно захлопнуть дверь.

Да, Гуренко здесь уважали. Панкрат и сам чертовски зауважал этого человека, когда он наконец проговорил, потирая переносицу:

— Думаю, что смогу вам помочь. Точнее скажу в ближайшие полчаса — я должен связаться со своим другом, он возглавляет личную охрану президента. Да, вы пока посидите здесь. Вот сигареты, вот вода… А здесь, — он вытащил откуда-то пластмассовую коробку с ручкой, — здесь бутерброды, если проголодались.

Сказав это, Гуренко вышел из фургона.

В следующие полчаса Панкрат выкурил полпачки “Кэмела” и выпил бутылку минералки. К бутербродам он даже не притронулся.

Еще один раз в фургон заглядывала давешняя лохматая голова, но уже молча, видно, не к кому ей было обратиться, поскольку от Панкрата заглядывавшему ничего не требовалось.

Полчаса прошло. Суворин, грешным делом, начал уже было подумывать о том, что Гуренко решил заложить его Службе, и сейчас его заметут бравые ребята в какой-нибудь форме, а журналист, перекрестившись, займется более спокойными делами — например, подготовкой репортажа с церемонии награждения солдат, отличившихся в чеченской кампании.

Но его опасения были напрасны.

С опозданием в пятнадцать минут Гуренко появился в фургоне.

— Не скучали? — спросил он, поглядывая на часы. — Извините за опоздание. Президент вас примет. Прямо сейчас. За вами приехал начальник его охраны, мой хороший друг.., да я вам это уже говорил.

Полюбовавшись эффектом, который произвели на Панкрата его слова, Гуренко впервые за все время их недолгого знакомства улыбнулся:

— Машина ждет. Идемте, я вас провожу…

Президент был бледен. Глядя на побелевшие костяшки его сжатых в кулаки пальцев, Панкрат понимал, что бледен он не от страха, а от совсем другого чувства, которое ничего хорошего заговорщикам не обещает.

— Вот, значит, как… — ни к кому не обращаясь, произнес президент. — Деньги налогоплательщиков, деньги государства — в помощь бандитам… Вот кого надо в сортире мочить — олигархи, так их и растак!

Выдохнув сквозь зубы, он посмотрел на Панкрата и проговорил:

— Прошу прощения за матерщину, — и, помедлив, спросил. — Значит, все ваши спутники скрываются сейчас.., где?

Суворин пожал плечами:

— Честно говоря, я и сам толком не знаю. Если мне дадут людей и машину, чтобы вытащить их оттуда, я это место отыщу — визуально дорогу запомнил хорошо.

— Там, среди них — Рашид Усманов? — еще раз уточнил президент. Панкрат кивнул.

— У них же находится ноутбук с номерами счетов, — добавил он.

— Хорошо, — быстро произнес президент. — У вас будет машина. И людей я вам дам. Ребята из моей личной охраны вас устроят? Они не принадлежат ни к какой Службе, так что за собственную спину можно не беспокоиться.

— Устроят, — согласился Панкрат. — Одна только просьба…

— Что такое? — тут же вскинул на него глаза президент.

Суворин усмехнулся:

— Побыстрее, если можно.

Они выехали с заднего двора здания горисполкома. За руль бронированного джипа сел сам начальник президентской охраны, седоусый кряжистый мужик в ладно сидевшей на нем серой форме. Звали его Александром Петровичем, но он предпочитал, чтобы называли его Олесь — родом был с Украины, из-под Харькова.

Кроме него и Панкрата, в машину сели еще трое телохранителей президента. Это были ребята помоложе, плечистые и высокие, с короткими стрижками профессиональных боксеров и с умными глазами студентов-отличников. Все упаковались в кевларовую “скорлупу”. Выдали жилет и Суворину. Вооружился Панкрат “ингремом”, благо возможность выбора имелась.

Сидя на переднем сиденье рядом с водителем, он указывал ему дорогу. Около пятнадцати минут ушло у них на то, чтобы добраться до места, где остались ждать Панкрата его вольные и невольные спутники. Они укрылись в подвале почти полностью разрушенного здания Музея Великой отечественной войны. О том, что музей посвящен был именно этому периоду истории СССР, гласила вывеска, валявшаяся на земле перед грудой битого кирпича, из которой торчал дверной косяк. Вывеска была припорошена бетонной пылью, а буквы частично стерлись, в результате чего “Музей” превратился в “узей”, а слово война вообще исчезло под слоем окаменелостей.

Джип остановился там, где указал Суворин.

Он знал, что сейчас за ним наблюдают несколько пар глаз, поэтому вышел из машины первым, демонстрируя, что все в порядке, и можно выбираться из укрытия.

С каким-то щемящим чувством в сердце он наблюдал, как из подземного лаза, ведущего прямо в подвал, появляются голова и руки Шумилова, который рывком перебрасывает через край отверстия свое тело, а затем аккуратно протаскивает ногу. Следом выбрался Рашид. Увидев его, Олесь, тоже вышедший из джипа, хлопнул Суворина по плечу и уважительно произнес:

— Ну, ты даеш, бисова дытына!

После Рашида на поверхности появилась Илза. Панкрат невольно закусил губу — что ж, совсем мало осталось до того момента, когда она предстанет перед судом…

"Я же тебя люблю!..”. Тьфу, черт возьми, что за наваждение!..

Последним из укрытия выбрался Чепрагин. Когда он встал, отряхивая уже порядком истрепанную униформу от серой пыли, из джипа вышли все остальные.

Телохранители президента стояли и молча смотрели на тех, кого действительно можно было назвать героями. Разумеется, не считая наемницу и полевого командира.

И тут ситуация резко изменилась. Одна за другой на улицу из ближайшего переулка выехали три “патрола”. Суворин напрягся, внезапно поняв, что за ними следили! Скорее всего прослушивали телефон президента, и тут же послали сопровождение.

Да, Службе терять было нечего. Единственное, что им оставалось теперь — это уничтожить всех свидетелей, а потом уже придумывать подходящее оправдание.

Кто выжил, тот и прав…

— А це що таке? — сам у себя спросил начальник охраны, отступая под прикрытие бронированного бока машины.

— Эсбисты спохватились, — процедил сквозь зубы Панкрат. — Ох и тяжело нам с ними придется.

Хлопнули дверцы, и, как горох из стручков, из джипов посыпались вооруженные до зубов люди в камуфляже без каких-либо знаков различия.

Не теряя времени, Панкрат сделал знак своим спутникам: подходите быстрее. Но к их автомобилю уже шли четверо, вернее, они двигались наперерез Шумилову и Чепрагину, перед которыми шагали Илза и Рашид.

Олесь вынул из специального крепления на ремне пистолет-пулемет “вихрь” и нарочито медленно положил его стволом на согнутое предплечье левой руки — так, чтобы подходившим хорошо было видно.

— Не надо спешить с выводами! — закричал, морщась, словно от зубной боли, один из эсбистов. А Панкрат уже не сомневался в том, что это они. — Эти люди должны поехать с нами. Они — террористы, задумавшие покушение на президента…

— Я — начальник президентской охраны, — ответил на это Олесь. — А вы кто?

— Служба Безопасности, — не сбавляя шага, сообщил тот, что просил не торопиться. — Антитеррористический отдел.

— Стойте! — скомандовал Олесь. — У меня приказ Президента…

И тут эсбист сделал почти незаметный знак рукой. Знак, на языке профессионалов имевший только одно значение: огонь на поражение.

Те люди, что оставались у въехавших на улицу джипов, дали слаженный залп из всех видов оружия — пистолетные выстрелы слились с автоматными очередями. Все было спланировано заранее, и эсбисты только ждали сигнала от своего командира.

Шумилов и Чепрагин успели упасть ничком; последний потащил за собой и Рашида. И только Илза не стала падать. Не захотела. Она могла успеть. Панкрат это видел. Но осталась стоять.

Суворин в это мгновение нырнул под прикрытие джипа, укрывшись за задним бампером, и потерял возможность наблюдать за тем, что происходит возле руин музея. Три президентских телохранителя тоже отступили, оставив машину между собой и нападавшими.

Олесь нажал пусковой крючок сразу, как только прозвучали первые выстрелы эсбистов. Короткая очередь сбила с ног того, кто отдал приказ начать огонь; трое других тут же рассредоточились на местности, укрывшись кто за камнем, кто в воронке. Выстрелив, начальник охраны тоже отошел назад, и вовремя — свинцовый град забарабанил по обшивке машины, оставляя на ней серебристые вмятины — краска отлетала, обнажая вольфрамовую броню.

Один из телохранителей президента вытащил из салона машины одноразовый гранатомет и примеривался пальнуть по одному из “патролов”.

— Прикройте меня! — попросил он.

Олесь, Панкрат и еще два телохранителя одновременно высунулись из своих укрытий и обрушили настоящий свинцовый ливень на противника. Огонь был настолько массированным, что они, несмотря на численное превосходство эсбистов, вынудили их на какое-то время “пригнуть голову”. В этот самый момент и появился пятый охранник с “базукой” на плече. Он даже успел хорошо прицелиться.

С угрожающим шипением, оттенившим резкий глухой грохот, из трубы вырвалась огненная капля, которая мгновением позже угодила точно в нижнюю часть эсбистского “патрола”. Машина подпрыгнула, словно резиновый мячик, и вспыхнула.

Трех-четырех эсбистов, что кинулись бежать в разные стороны, опасаясь взрыва бензобака, положили люди из охраны президента при участии Панкрата и Чепрагина, которые тоже внесли свою лепту — первый “снял” водителя, попытавшегося сесть в один из двух оставшихся джипов, а второй прострелил что-то (скорее всего, голеностоп) одному из убегавших эсбистов.

Демонстрация мощи получилась убедительной. В считанные мгновения улица опустела. Остался лишь полыхающий остов одной машины и две другие в опасной близости от него.

— Панкрат! — долетел до Суворина окрик. Он мигом выбрался из-за джипа, на котором они приехали, и посмотрел в ту сторону, откуда его позвал Чепрагин. Лейтенант лежал на асфальте рядом с Илзой, прижимая руку к ее шее, и ладонь его была окрашена кровью. Шумилов и Рашид уже были на ногах. К последнему направился с наручниками в руках один из президентских телохранителей.

— Пуля пробила шею! — крикнул лейтенант. — Ее срочно надо оперировать! “Я же тебя люблю!.."

Он не знал, что нашло на него в тот момент. В несколько прыжков он оказался у одного из эсбистских джипов, запустил двигатель и подрулил к Чепрагину и Илзе. Вдвоем они, стараясь двигаться как можно осторожнее, втащили наемницу в салон и уложили на заднее сиденье, рядом сел лейтенант, а Панкрат вернулся за руль.

Олесь тем временем тоже не медлил: его парни шустро засунули Рашида в машину и тут же двинулись в обратный путь, прихватив с собой Шумилова.

Из потревоженной раны на шее Илзы упругими толчками забила алая кровь. Суворин ударом кулака проломил закрытый бардачок, и вытащив аптечку, бросил ее Чепрагину.

— Поставь тампон или наложи жгут! — приказал он, с места ударив по газам.

Машина рванула следом за джипом телохранителей.

"Только бы успеть!” — билась в голове яростная мысль…