Глава 1

Не верьте, когда вам рассказывают, что северная столица России красива в любое время года и в любую погоду.

Так говорят сами питерцы, а верят им лишь иногородние.

Сами-то горожане прекрасно знают: когда идет мелкий надоедливый дождь, когда невозможно увидеть из-за дождя или тумана с одного берега Невы другой, когда Адмиралтейская игла напоминает потемневший от времени гвоздь, воткнутый в вату, Питер отвратителен.

Вода и сырость везде — под ногами, за воротником, на лицах, на волосах. Кажется, даже в карманах плаща поселилась сырость. А пройдет еще пара таких нудных серых дней, в карманах может появиться и плесень. Но что сделаешь, городу нужно жить в любое время года, в любую погоду, днем и ночью.

Молодой бандит по кличке Цеп оставил свой автомобиль на большой стоянке возле порта. Привычно сунул руку в карман, проверяя, на месте ли пистолет. Сталь остудила разгоряченную ладонь Охранники стояли знакомые и пропустили Цепа без лишних разговоров.

— Петрович, — Цеп пожал руку заведующему складом, — финский сухогруз еще не разгружали?

Петрович хитро усмехнулся, он, как и Цеп, знал, что на сухогрузе осталась партия «левой» водки, о разгрузке которой и шла речь.

— Сегодня сделаем.

— Короедов беспокоился.

— Достал твой Короедов, и Петров тоже.

— Лишние люди на складе есть?

— Был один. Откуда только взялся? С грузчиками пил, пьяный как бревно. Ребята его под навес оттащили, дрыхнет там. Водку разгрузим, ментов из охраны вызову, пусть забирают, а пока зря рисковать нельзя.

По узкому проходу уже шли грузчики. Разгрузка начиналась. В обязанности Цепа входило присматривать затем, чтобы все прошло гладко. В ребятах со склада он не сомневался, в Петровиче тоже, накладок с ними до сих пор не случалось.

Цеп прошелся вдоль рампы, запахнул куртку, чтобы прикрыться от ветра и дождя. Курить тут запрещалось, и он отошел к навесу. На досках лежал прикрытый с головой брезентом пьяница, из-под материи торчали сапоги, рядом лежала пустая бутылка. Пахло водкой. Цеп щелкнул зажигалкой, из-под колесика вылетел остаток кремня. Бандит выругался и хлопнул спящего по плечу.

— Спички есть?

Рука Цепа примяла брезент: бандит нахмурился и отбросил его. Вместо человека под ним он обнаружил смятую телогрейку и пару грязных сапог. Цеп нагнулся и только сейчас понял, почему так сильна пахнет спиртным — телогрейка была густо обрызгана дешевой водкой.

— Где этот урод? — прошептал бандит и, пригнувшись, двинулся к причалу, на ходу вытаскивая пистолет.

Цеп увидел того, кого искал, за штабелем ящиков.

Мужчина в грязных штанах и порванном свитере, на ногах одни носки, сидя на корточках, снимал маленькой видеокамерой сцену разгрузки «левой» водки. Тарахтел неотрегулированный двигатель погрузчика, и Цеп сумел незамеченным подобраться к нему почти вплотную. Ствол пистолета пополз вверх.

— Руки вверх, козел, — негромко произнес Цеп.

Мужчина не шелохнулся.

— Лицом ко мне, — напомнил о своем существовании бандит.

Босоногий, не оборачиваясь, внезапно выставил из-под мышки пистолет. Цеп увидел маленькое зеркальце на одном из ящиков, при помощи которого мужчина следил за тем, что делается у него за спиной. Не прерывая съемки, он произнес:

— Пистолет на землю, урод.

Цеп еще раздумывал, его палец дрожал на спусковом крючке. И в этот момент раздался резкий звук: сдетонировали пары бензина в глушителе погрузчика. Мужчины выстрелили одновременно. Цеп почувствовал, как пуля вспорола кожу куртки. Его противник качнулся, выронил сперва пистолет, затем видеокамеру и упал на спину. Оба выстрела потонули в грохоте двигателя, в вое ветра, никто их не услышал.

Бандит сидел на корточках и тупо смотрел на красный огонек видеокамеры, на струйку дыма, текущую из ствола пистолета. Набравшись смелости, он подошел к неподвижному телу, обшарил карманы брюк. В правом обнаружил удостоверение на имя капитана милиции Федосеева.

— Мент поганый, сыскарь.

И тут «мертвец» схватил его за горло обеими руками и принялся душить. Сперва бандит пытался разжать противнику пальцы, но сделать это одной рукой не мог, мешало оружие. Когда уже темнело в глазах. Цеп приставил пистолет к голове милиционера и нажал на спуск. Минуты три он сидел, тяжело дыша, приходя в себя, лихорадочно соображая, что делать дальше.

«Никто не видел… Труп в воду. Пусть потом разбираются… Пару железяк в штаны засуну…»

За ноги он оттащил убитого к краю причала и сбросил вводу…

Вдоль Невского проспекта дул пронзительный ветер, смешанный с крупным дождем. Казалось, даже лужи бурлят, словно в них сунули по огромному ведерному кипятильнику. Высокий мужчина нервно отвернулся от окна.

— Отвратительно! — пробурчал он. — Такая мерзкая погода, что хочется одного — повеситься. Наверное, ктонибудь сейчас накидывает себе петлю на шею.

— Хорошо бы, — сказал абсолютно лысый мужчина в тонких золотых очках на бледном лице. — Если бы сейчас петлю на шею накинули Малютину, я бы не отказал себе в удовольствии ногой вышибить из-под него табуретку. А так, небось, сидит он сейчас у себя в кабинете и отдает распоряжения налоговой службе проверить фирмы, связанные с портом. А инспектора угодливо кивают представителю президента: «Лев Петрович, все будет выполнено, все проверено. Все доложим, не волнуйтесь!» И плевать, что барабанит дождь, что и без них мерзко и тошно в этом мире. Сейчас же сядут в свои машины, поедут в порт, начнут козырять удостоверениями, требовать документы по отчетности, получат бумаги и увезут к себе в контору. А через неделю Малютин получит доклад. И нам с тобой, Петров, не поздоровится. Ты это понимаешь?

— Понимаю, — сказал Петров, грузный мужчина с одутловатым, гладко выбритым лицом, похожий на большую жабу.

На коротких пальцах Петрова поблескивало два перстня с бриллиантами, из-под манжет белой рубашки выглядывали дорогие часы. Он сидел насупившись, сдвинув косматые седые брови, и перекидывал во рту от одной щеки к другой жвачку, то и дело шумно сглатывая слюну.

Петров страдал одышкой и не позволял себе прикасаться к сигаретам уже два года, думая, что это продлит ему жизнь. Хотя, если ты богат, рассчитывать на долгую жизнь, живя в России, не приходится. Многие из тех, с кем он начинал, нашли покой на лучших питерских кладбищах.

Кого взорвали, кого застрелили, а кое-кто — более удачливый — проводил время в местах не столь отдаленных и мерил то тюремный двор, то тесную камеру неторопливыми шагами, потому что заключенному торопиться, собственно говоря, некуда и незачем. Сроки партнеры Петрова по преступному бизнесу получали немалые: кто пять, кто семь, кто девять лет.

Из тех, кто начинал бизнес в золотые времена перестройки, в живых и на свободе остались только двое:

Короедов Сергей Сергеевич и Петров Федор Павлович. В свое время, еще при советской власти, они работали в порту; один инженером, а второй экономистом. Должности они занимали небольшие, но благодаря уму, расчетливости и изворотливости сумели правильно распорядиться той информацией, которой владели, и с годами приумножили и укрепили свои позиции.

Ни Петров, ни Короедов сегодня никаких официальных должностей не занимали, хотя и тот, и другой в свое время пытались стать депутатами. Но обоим помешал чиновник, назначенный Москвой, — представитель президента Малютин Лев Петрович.

Полномочия у Малютина были неопределенные, а потому большие. Даже губернатор и мэр его побаивались, понимая, что стоит Малютину копнуть поглубже, вглядеться попристальнее — и выплывет такое, о чем лучше не думать и не вспоминать.

— И что ты думаешь обо всем этом, Сергей Сергеевич? — вздрогнув тучным телом в кресле так сильно, что заскрипела кожа, поинтересовался у партнера Петров.

Короедов продолжал стоять спиной к окну.

— Ты же знаешь, чего я боюсь.

— Конечно, знаю, — хрюкнул Петров.

— Боишься, что и на твоих руках защелкнутся браслетики?

— Этого только дураки не боятся. От тюрьмы да от сумы не зарекайся. Но сума нам с тобой не грозит, денег мы с тобой, слава богу, заработать умудрились, припрятать заначки в разных местах тоже. Другое дело, что не дадут воспользоваться деньгами, сидеть придется долго. И кто же мог предположить, что какой-то московский мерзавец может все испортить, парализовать в городе хорошо налаженную жизнь?

— А что тебе город? — щелкнув пальцами, сказал Сергей Сергеевич Короедов. — Можно подумать, тебя город интересует!

— Интересует. А почему бы и нет? — хмыкнул, сидя в кресле, Петров.

— Да не город тебя интересует, Федор Павлович, тебя интересует то же, что и меня.

— Так порт же связан с городом! Товар из порта идет в город…

— Да перестань ты дурить мне голову! Я и без тебя знаю, из какого крана нам деньги капают. Мне все твои секреты известны. Может быть, только не знаю номеров счетов в какой-нибудь «офшорке», да и то потому, что никогда ими не интересовался. Не люблю в чужие кошельки и карманы заглядывать.

— Это ты правильно делаешь, — сказал Короедов, опять блеснув очками. — Я тоже не люблю. Приличные люди не заглядывают друг другу в карманы. А вот Малютин норовит залезть.

— Я только одного не могу понять, — булькающим голосом, наконец прекратив жевать, сказал Петров, — он дурак или просто честный?

Короедов расхохотался, показывая сияющие чистотой фарфоровые зубы:

— Тебе-то какая разница? Был бы дураком, никогда бы до наших махинаций не докопался.

— Ты прав. Значит, выходит, честный? Сколько стоит честность?

— Ты же знаешь, сколько мы ему предлагали.

— Послушай, а может, надо было предложить долю — процент отдела?

— Ты что, с ума сошел!? И так всем платим — таможне платим, пограничникам платим, даже бандитам платим, чтобы не лезли в наши дела, мэрии отстегиваем, чиновникам губернатора даем. Если мы еще с Москвой делиться начнем, то, действительно, и до сумы недалеко! Столица и так всех грабит, — зло и пылко заговорил Сергей Сергеевич Короедов, отойдя, наконец, от окна.

— Правильно ты сделал, Сергей Сергеевич, что от окна отвалил.

— С чего это?

— Могут тебе в затылок пулю всадить. Даже не почувствуешь.

— Могут, могут… Ну, и что они с этого получат? Пулю в затылок мне можешь всадить лишь ты, Федор Павлович, остальным моя смерть невыгодна.

— А мне зачем? — захрюкал Петров.

— Вот потому мы друг в друга и не стреляем, что нам денег хватает. А делиться с другими мы не любим, даем каждому столько, сколько считаем нужным. И даем много, — сказал Короедов, положив ладони на свою лысую голову. — Опять люди Малютина приехали, опять отчетность требуют. Мои бухгалтера только на проверки и работают, можно сказать, все остановилось.

— Подожди немного. Я же тебе говорил, что уже договорился.

— С кем? — спросил Короедов.

— Со своими, с бандитами.

— И что они?

— Обещают пугнуть. Если человек не продается, то его можно напугать, можно страхом загнать в угол. Пусть там сидит, как мышь под веником, в штаны делает.

— Когда это будет? Поторопи, между прочим, потому что налоговики просто звереют, — Короедов тяжело вздохнул. — Жизнь неспокойная. Только налаживаться начнет, только чиновников прикормишь, а тут — трах-бах, выборы, и все изменилось, опять голодные к власти пришли. Пока наедятся, пока нахватаются, время уходит, а вместе с ним и деньги. При Собчаке лучше жилось, спокойнее.

— Не скажи, — ответил Петров. — Помнишь, как в самом начале мы с тобой метались?

— Но потом-то все образовалось. Дали денег.., кому полагалось…

Петров перебил его:

— А теперь оказывается, что давали не тем, кому следовало. Именно те людишки, кто от нас получал, нас и сдали.

— До нас пока не добрались.

— Доберутся, — убежденно произнес Петров. — Все хорошее когда-нибудь кончается Короедов вплотную подошел к Петрову и, присев на корточки рядом с ним, зашептал:

— Только убивать его не надо, хоть я с удовольствием и поприсутствовал бы на его похоронах. Время сейчас не такое, нельзя большой шум поднимать. Вся московская прокуратура, ФСБ тут окажутся. Не хватает только показательного дела. Сам я совать голову в петлю не намерен.

— Все сделают в лучшем виде, — заверил его Петров, посмотрев в серый прямоугольник окна. — Когда дождь кончится, не слышал?

Короедов поднялся и, даже не посмотрев в окно, тряхнул головой:

— Кто ж его знает? Такое впечатление, что никогда.

Так и будет лить целую вечность.

Он подошел к телевизору, повернул ручку регулировки звука До этого аппарат молчал, на экране беззвучно двигались манекенщицы в странных, на первый взгляд, нарядах.

Одежда прикрывала все, кроме самых «интересных мест» на телах божественно красивых женщин. Зазвучала музыка, и за кадром диктор бодрым голосом произнес:

«Главный приз конкурса в номинации лучшая женщина-фотограф Восточной Европы получила Екатерина Ершова — фотохудожник из Москвы, сделавшая рекламный проспект коллекции модельера Варлама Кириллова!»

На несколько секунд в кадре появилась привлекательная женщина лет тридцати с тяжелым, как ручной гранатомет, фотоаппаратом на шее, помахала рукой и послала зрителям воздушный поцелуй. Новости культуры на этом кончились, пошел прогноз погоды.

— Все-таки дождь кончится, — усмехнулся Петров. — Да и наши неприятности тоже. Кажется, что им конца нет, а проснемся однажды утром — и вновь солнце на небе, и птички поют.

— Скорее бы, — скрежетнув зубами, ответил Короедов. — Хотел уехать куда-нибудь погреться, да дел невпроворот. Деньги — они словно цепь якорная, ни разорвать, ни с собой унести.

— Это ты брось. При желании мог бы давно из дела выйти.

— Чтобы тебе все концы оставить? Не получится. Мы с тобой деньгами, как якорной цепью, до конца жизни связаны. Потому и секретов друг от друга не держим, — Короедов прикрыл глаза и задумался, при этом у него наморщился не лоб, а затылок. — И, может, ты правильно сделал, что, не посоветовавшись со мной, с бандитами договорился.

— Можно подумать, ты бы, старый хрыч, стал меня отговаривать!

— Я поехал. Потолковали, дела решили, и можно ждать результатов. Когда они обещают?

— Как только, так сразу, — хохотнул Петров, и его толстые щеки затряслись.

Короедов чувствовал, что Петров ненавидит Малютина прямо-таки животной ненавистью — так, как собака ненавидит волка, а волк ненавидит собаку. Они никогда не уживутся рядом и будут лишь выжидать момент, когда сподручнее вцепиться друг другу в шею.

«И этот момент настал», — усмехнулся Короедов, выходя из квартиры, которая занимала целый этаж в старом доме.

В доме жили только богатые, и это было легко понять.

Стоило только взглянуть на фасад — ни одного старого окна. Финские дубовые стеклопакеты сверкали зеркальными стеклами, поблескивали мокрые отливы, новые водосточные трубы. На крыше красовалось несколько спутниковых телеантенн. В доме не было ни одной маленькой квартиры, а маленькой Короедов считал даже просторную четырехкомнатную.

Хлопнула металлическая дверь подъезда. Короедов, запрокинув голову, посмотрел в серое небо. На душе было муторно. «Ну и дела, — подумал он. — Так плохо мне еще никогда не было. Наверное, впервые в жизни я по-настоящему испугался. Даже когда бандиты приезжали требовать возвращения моего первого долга, я сумел с ними договориться, хоть за душой не было ни копейки. А теперь и деньги есть, и недвижимость, и в обороте немало средств находится. Живи, радуйся! Нашелся же мерзавец, которого, наверняка, не совесть, а зависть гложет. Да, да, зависть, зависть! Только зависть сильнее денег! Малютин не хочет довольствоваться частью, он хочет забрать у нас все. А так не получится, так не бывает, это мы уже проходили. Забрать и разделить. Забрать-то он заберет, а вот как до дележа дело дойдет, тут они, бессребреники, начнут друг друга отстреливать да машины взрывать. Всплывут, как после кораблекрушения, чемоданы с компроматом, и начнутся „посадки“. Это я уже пережил, и Петров тоже. Потому мы и мудрее Малютина. Будто я не понимаю, как живу! Будто мне с бандитами водиться охота! По-другому не выходит, не ты, так тебя съедят. У нас ведь не капитализм. Для капитализма законы нужны, у нас же право сильного действует. Взял, сумел в руках удержать, значит, твое. Не смог — заберут. И не плачь по утраченному. Ищи кусок по своим зубам».

Лев Петрович Малютин, сорокачетырехлетний мужчина с приятной, по всеобщему женскому мнению, внешностью — высокий, широкоплечий, сидел в своем кабинете.

Негромко работал телевизор. Малютин любил, когда включен приемник, звучит музыка, невнятно бубнят дикторы.

Не так одиноко, кажется, рядом находится живая душа.

Если бы не дождь и туман, то за стеклами были бы видны самые известные достопримечательности северной столицы — Биржа, Стрелка, Петропавловская крепость и закованная в гранит Нева. Этот город Малютин любил. Он здесь родился, вырос, закончил университет. Здесь, на Пискаревском кладбище, были могилы его родственников, а на Волковском кладбище похоронен его прадед, профессор Санкт-Петербургского университета.

«В последние годы я слишком часто бываю на кладбищах. И не только на могилах своих родственников, приходится возлагать венки и говорить речи на могилах тех, с кем работал. Чертова жизнь! Погода скверная, а я пообещал жене и дочери поехать в выходные дни за город. Куда тут поедешь!» Подойдя к окну и опершись на широкий подоконник, сквозь капли дождя, стекающие по стеклу, он принялся вглядываться в серую, скучную панораму города.

Затем он взглянул на часы. «Когда же я сегодня уеду отсюда? Опять ночью? Благо, ночи сейчас светлые. Если бы не дождь, то вообще была бы красота».

Стол был завален бумагами, разобраться в которых не было никакой возможности. На это не хватило бы и недели.

В последние месяцы Малютин лишь ставил подписи, время от времени что-то подчеркивая маркером в документах, которые попадали к нему на стол.

Весь объем информации он уже охватить не мог и лишь продолжал делать вид, что контролирует ситуацию. Тем не менее, как всякий опытный человек, он нутром чуял, что направление выбрано верно, вскоре огромная, кропотливая работа принесет плоды, и он, в конце концов, доберется до тех, кто контролирует, естественно, негласно, порт. Он уже знал, сколько дают откупных за тонну или за кубометр прибывающего в порт и хранящегося на портовых складах нерастаможенного «левого» груза.

Товарооборот в последнее время увеличился, значит, увеличились и теневые доходы. Счет уже шел не на тысячи, а на миллионы долларов, и все эти деньги исчезали в тени, искусно прятались за липовыми отчетами фирм, которые присосались к порту и отвечали кто за погрузку, кто за разгрузку, кто за растаможивание. Имелись документы и на пограничную службу, которая на все закрывала глаза, не желая видеть многочисленные нарушения. И за каждым из нарушений стояли деньги — деньги немалые.

"Пока я занимаюсь портом, в покое меня не оставят.

Наверное, надо вывезти куда-нибудь семью. К концу лета я закончу дело по порту, тогда и можно будет вернуть жену и детей, а сейчас нужно их спрятать в безопасное место.

Надо сегодня вечером, если вернусь не слишком поздно, уговорить жену. Она все поймет, хотя убедить ее будет сложно. Но ради детей согласится".

Додумать предстоящий разговор с женой не дал телефонный звонок помощника:

— Лев Петрович, к вам полковник Барышев.

— Пригласи, пусть заходит.

По лицу полковника Барышева, одетого в штатский костюм, Малютин понял, случилось что-то чрезвычайное и неприятное. Он подошел, пожал руку. Волосы Барышева были мокрыми, рука холодная.

— Что на этот раз? Ты ко мне как ни придешь, Николай, так всегда с плохой новостью.

— А что делать, если хорошего неслучается?

— Ну, что у тебя?

В левой руке Барышев мял папку.

— Я только что из порта. Час тому назад грузчики нашли капитана Федосеева.

— Где нашли?

— На втором причале, в воде, с простреленной головой.

— Вот черт! — произнес Малютин и выругался матом, что позволял себе крайне редко, в минуты чрезвычайной досады и озлобленности. Он вспомнил, что сам послал вчера капитана Федосеева прощупать портовых грузчиков — тех, кто непосредственно занимается выгрузкой и погрузкой товара.

— Что при нем нашли? — спросил он, обращаясь к полковнику и продолжая смотреть в окно.

— Ничего. Ни документов при нем не оказалось" ни табельного оружия.

— Ушел с оружием?

— Это сейчас выясняется. Но, скорее всего, имел при себе пистолет.

— Сволочи, — уже более спокойно произнес Малютин, вспомнив свою недавнюю мысль о похоронах, на которых в последнее время все чаще и чаще приходится бывать. И понял, что каждый раз, когда он обещает найти преступников и наказать виновных, его голос звучит все менее убедительно.

— Все как положено.

Два выстрела: один в грудь, другой в голову. Первый с расстояния в метров пять, второй — в упор, контрольный, — чисто машинально произнес Малютин. — Ты понимаешь, полковник, мы начинаем привыкать к подобным фразам Ты пойми, я сказал «как положено», а ведь такого не должно быть! Не должно!

— Не должно. Лев Петрович, — вяло согласился полковник.

— Должно быть по-другому.

— Преступник должен сидеть за решеткой.

— За решеткой? — немного ехидно улыбнулся Малютин. — Что ж, давай приложим все силы, чтобы они там оказались.

— Я бы их стрелял, как…

— Кого? — спросил Малютин.

— Всех тех сволочей, что к порту присосались намертво.

— У них на лбу не написано «вор и преступник», все они больше люди респектабельные — спонсоры, деньги на соборы жертвуют, колокола отливают.

— Отливают, — согласился полковник Барышев. — Это по 1 ому, наверное, что грехов за собой уж больно много чувствуют.

— Кому ты поручил вести это дело?

— Самым лучшим, как всегда.

— Пусть ищут, пусть найдут. Мне уже стыдно смотреть в глаза вдовам и детям погибших. Мне уже стыдно, что я жив, а они нет. Ведь мы с тобой, полковник, их туда посылаем.

— Работа у нас такая, что сделаешь! — произнес полковник. — Я бы на вашем месте Лев Петрович, охрану усилил.

— Меня и так три человека охраняют, куда уж больше! Единственное, что еще не ночуют у меня в квартире.

— Наверное, придется вам и к охране в собственной квартире привыкать.

— Что ж, придется, так придется.

И он подумал:

«Как странно получается! Только решил отправить жену и детей, как тут же заходит разговор о том, что охранники будут жить у меня в квартире. Освободятся комнаты для телохранителей после отъезда семьи, все складывается в цепочку, как в хреновом анекдоте».

— Кстати, Барышев, журналисты при этом были?

— Да кто ж их пустит! Я их даже на территорию порта не пустил.

— Хоть с этим повезло, — вздохнул Малютин. — Я соберу пресс-конференцию завтра, попрошу, чтобы не раздували пожар, не поднимали большого шума. Нам это сейчас не надо. Вот когда закончим, тогда…

— Правильно, — согласился полковник, — я тоже так думаю. Именно этого шума и скандала они от нас и добиваются. Им важно людей запугать. И, надо сказать, это пока у них получается неплохо.

— Но ты-то не боишься? — усмехнулся Малютин.

— Как сказать… — задумался Барышев. — Не боятся только сумасшедшие, а я практик. Я знаю, что в этом мире сколько стоит.

— И сколько, ты думаешь, твоя жизнь стоит?

— Моя немного, тысяч за десять меня пристрелят. А вот ваша жизнь подороже будет, потому как и власти у вас побольше, и информации тоже, — полковник кивнул на заваленный бумагами стол. — Они к вам давно и упорно подбираются.

— Подбираются? А толку?

— Вы, Лев Петрович, понимаете, почему вас до сих нор убить не попытались?

— Договориться хотят.

— Надеются договориться, — поправил Малютина полковник. — А вы им надежды не даете.

Малютин с подозрением посмотрел на Барышева, в честности которого не сомневался. Если уж такой человек заводит подобный разговор, значит, дела пошли совсем дрянь.

— Нет, мы пойдем до конца, убежденно сказал Малютин.

— Это я от вас и хотел услышать Ну что, я еду в управление, — проговорил полковник, как бы предлагая отправиться вместе.

Малютину захотелось хоть немного побыть одному, нервы расшатались.

— Кстати, губернатор уже знает?

— Естественно. Правда, я не знаю, кто ему доложил. Я лично не докладывал, но от него мне уже позвонили.

— И что, — усмехнулся Малютин, — требуют найти преступников и наказать?

— Да уж, не горячим чаем напоить, — нашел в себе силы пошутить Барышев. И от этой дурацкой шутки на душе стало совсем мерзко.

Малютин понял, что пришло время поделиться планами на будущее.

— Покушения я не боюсь. Кишка тонка у бандитов руку на представителя президента поднять. Но через влиятельных знакомых они вполне могут устроить мою отставку.

Барышев задумался, он, как человек «служивый», прекрасно понимал ненадежность и временность постов и должностей.

— Вот если бы ваша должность была выборной, — вздохнул он.

— Выборы не за горами, и я решил начать избирательную кампанию. Для начала — изготовить буклет, где бы ненавязчиво мог изложить свою программу. Питерских журналистов включать в работу не хочу: растрезвонят раньше времени. Главное, хорошею фотографа найти, нестандартного, чтобы с месяц около меня находился.

— Присмотрели такого?

— Нашел. Самое странное — случайно. Смотрел сегодня телевизор, в новостях передали, что одна из московских фотографов, Екатерина Ершова, признана человеком года в Восточной Европе. Пару ее работ показали, мне понравилось. Думал, трудно ее отыскать будет Хотел уже в Останкино звонить. Но помощник у меня толковый. Только фамилию спросил и мигом через Интернет отыскал агентство, в котором она работает у модельера Варлама Кириллова. Поверишь ли, через пять минут мы с ним уже через сеть связались, и он пообещал, что подпишет со мной контракт в ближайшее время, вот только Ершова освободится от дел.

Малютин показал Барышеву компьютерную распечатку.

— Успехов. Кажется, ты правильно решил. В другой раз основательно поговорим с тобой, я со своей стороны могу тебе помощь предложить.

Мужчины обменялись коротким рукопожатием, и Малютин остался один. Туман за окном стал еще более плотным, и ему казалось, что противоположный берег не только не виден, но и исчез вовсе, даже если разойдется туман, его не увидишь.

— Я убью тебя, лодочник, — пробормотал, глядя в густой туман, Малютин. — Непременно найду и убью.

Зазвонил телефон. Сперва хозяин кабине га даже бровью не повел, лишь на второй звонок он повернул голову.

Аппаратов на приставном столике хватало. Звонил крайний — тот, номер которого был известен очень немногим — семье и нескольким близким людям.

«Жена что ли? Спросит, когда вернусь, а что я ей скажу?»

Он снял трубку, медленно поднес ее к уху и устало произнес.

— Слушаю.

— И правильно делаешь, сказать-то тебе нечего, — донесся до нею незнакомый мужской голос.

— Кто это? — спросил Малютин.

— Не надо задавать вопросы, я не для этого звоню.

Лучше послушай Малютину хотелось положить трубку, но он подавил в себе это желание.

— Тебе уже доложили, что слишком любопытного капитана нашли с простреленной башкой?

— Кто это говорит?

— Значит, доложили, — голос из вкрадчивого превратился в уверенный. — Если ты не перестанешь совать свой нос вдела порта и лезть туда, куда тебя не просят, пеняй на себя, больше уговаривать не станем, просто отправим на тот свет, понял?

— Это все?

Говоривший в телефонной трубке продолжал:

— Людей, которые умеют хорошо стрелять, у нас хватает.

Так что подумай и скажи своим, чтобы не слишком усердствовали. Пусть продолжают проверять, но не надо копать слишком глубоко. Думаешь, менты взяток не берут? Если тебе интересно, я могу сказать, сколько стоит твой полковник Барышев, сколько стоил покойный капитан Федосеев.

— И сколько же?

— Девять граммов, — сухо рассмеялся говоривший. — Хотя нет, извини, Федосеев обошелся в восемнадцать граммов. Так ты понял? — невидимый абонент грязно выругался, и связь оборвалась.

Малютин еще минуту стоял, сжимая в руке трубку, из которой неслись длинные гудки. Он сжимал ее так крепко, что побелели пальцы. Затем, с трудом разжав ладонь, он положил трубку на рычаги аппарата и сразу, с этого же аппарата, позвонил домой. Но там никого не оказалось.

«Где же они? — зло подумал он о жене и детях. — Какого черта не сидят дома? Куда их в такую погоду понесло? А может, просто телефон отключили? Но ведь знают же, я могу позвонить. А может, им тоже позвонили, их тоже пугают? Ничего, время работает на меня. Если они начали пугать, значит, сами всерьез испугались».

Федор Павлович Петров был в ярости, когда узнал, что его люди застрелили капитана Федосеева. Он кипел, как паровозный котел, слюна брызгала изо рта, к нему было страшно приблизиться. Он размахивал кулаками, матерился. Его голос, хрипловатый и низкий, срывался на пронзительный визг. Двое мужчин стояли перед ним навытяжку.

— Я вас просил, уродов, мента убирать!?

— Но…

— Я вас просил? Я вам заказывал этого сыскаря?

Какого черта? Какого хрена? Вы совсем спятили? Не хватало еще, чтобы люди из управления наехали на нас и начали копаться в наших делах! Почему в порту? Вы что, в конце концов, не могли вывезти его за город, влить бутылку водки в горло и сбросить с моста? Или разбить его машину? Что, не могли, приспичило мента прикончить?

— Не получилось. Он выхватил пистолет, но мы оказались проворнее.

— Пистолет выхватил? Какого черта довели дурного мента до того, что он за оружие хвататься начал? Денег не могли дать? Он же раньше брал?

— Нет, этот не брал. Потому и пришлось дурака прикончить.

«Уроды! Настоящие уроды! С кем я работаю?!» — в сердцах подумал о своих подручных Петров.

— Проморгали мы его, Федор Павлович, проморгали! — сказал широкоплечий мужчина с родинкой под левым глазом. — Он видел, как водку выгружали из финского контейнеровоза.