I

– Эй, слышь, курить есть?

– Не курю.

Все произошло по предельно простой, слишком узнаваемой схеме. Но именно хрестоматийность ситуации чуть не стоила Банде жизни. И Сарны запросто могли стать его последним пристанищем, утратив репутацию тихого райцентра и пополнив еще одним неопознанным трупом – результатом ночной поножовщины – список нераскрытых преступлений.

Их было трое. По виду – типичные местные алкаши, не так давно вернувшиеся из армии и за год-другой успевшие спиться от постоянного безделья. В спортивных штанах, футболках и кроссовках самого дешевого пошиба, заросшие, нечесанные, и в стельку пьяные, эти трое казались воплощением наиболее типичных черт местной "золотой" молодежи. Не хватало, пожалуй, только папиного "Москвича" со зверски задранным кверху задом за счет установки нештатной рессоры, безжалостно залепленного наклейками, со множеством "прибамбасов" в виде дополнительных зеркал, люка и спойлеров. На такой обалденной "тачке", часто со специально сорванным глушителем, очень престижно прибывать на дискотеку к районному Дому культуры, а потом полночи гарцевать по соседним деревням, выискивая свадьбы и танцы, и приводить в неописуемый восторг работниц животноводческого комплекса в возрасте от шестнадцати лет и старше.

Впрочем, все это лирика. А в ту секунду Банда не успел, да и не желал, заниматься анализом местных типажей. Просто, зная о последнем писке моды среди "красавчиков" этого городка – "наширяться" или обкуриться всякой гадостью перед выходом из дома на ночные приключения, Банда ускорил шаг.

Он нес бутылку итальянского шампанского, купленную специально для Алины в единственном на весь городок "ночнике", и теперь проклинал себя за то, что дернул его черт переться через парк, всего на какой-то километр сокращая дорогу домой.

Связываться с этими придурками он не имел ни малейшего желания, да и шампанского, ради которого он и проделал весь путь, было жаль.

– Не курю, – соврал он на ходу и в ту же секунду вдруг с ужасом обнаружил, что подносит ко рту зажженную сигарету, а тонкая ткань нагрудного кармана рубашки слишком уж заметно обтягивает "Мальборо" в твердой пачке.

Все. Теперь "приключений" не избежать.

– Не куришь, значит?

Один из троицы, самый маленький и щупленький, но, видимо, самый "заводной", встал со скамейки и, пьяно покачиваясь, неверными шагами стал приближаться к Банде, распаляя себя и своих дружков.

– Значит, не куришь, да? Ты, козел! Ты чо, нас не уважаешь? Ах ты, падла! Сейчас узнаешь, кто в этом городе хозяин...

Внезапно Банда заметил, как пристально и зорко следят за ним двое других. Слишком уж трезвый взгляд. Страшный взгляд. Хищный взгляд.

– Так что, сука, не куришь?

Ни одного слова, ни одного мягкого звука украинского говора. Ни одного из местного жаргонного выражения. Слишком уж "по-рязански" наезжал на него мнимый алкаш.

И Банда вдруг все понял. Но было поздно. Резкий удар ногой по почкам острой болью пронзил тело Банды, тут же разлившись тягучей, прерывающей дыхание волной, от которой слабеют руки и вдруг подкашиваются ноги.

"Эх, пропустил!" – мелькнуло у Банды в голове.

Профессиональный был удар.

Но тут же последовал еще один, на этот раз в лицо. Непослушные руки, инстинктивно дернувшиеся поставить блок, чуть-чуть не успели, и краем сознания, как будто со стороны, Банда отметил, что падает, слетая с узкой асфальтовой дорожки и проваливаясь в черную пропасть классического нокаута.

Последнее, что он успел заметить перед падением, – как дружно и резко вскочили те двое с лавки, на ходу выдергивая выкидные ножи. Это его и спасло.

Близость смерти, ее холодное дуновение всегда действовало на Банду возбуждающе. Откуда брались у него в критические моменты резервные силы, он и сам не знал. Наверное, организм просто умел мгновенно вырабатывать и выбрасывать в кровь большое количество адреналина.

Едва коснувшись спиной травы, Банда почувствовал себя в полном порядке: болевой шок уже прошел, голова прояснилась и снова обрела способность быстро и четко воспринимать реальность, а тело – действовать автоматически, инстинктивно выполняя то, что являлось наиболее рациональным.

Упав, Банда не успел еще и сообразить, как ему защититься, а тело уже перекатилось в сторону.

Банда увидел, как именно на то место, где он только что лежал, обеими ногами приземлился его противник. Если бы там оказалась спина Банды – перелом позвоночника был бы обеспечен.

Но теперь инициатива принадлежала ему, и Банда нанес ответный удар ногой под колени, сбивая "алкаша" с ног, и, вскочив, тут же "отключил" парня мощным ударом по шее.

Теперь нападавших оставалось двое. Но сейчас это были совсем не те спившиеся местные, за которых он принял их несколько минут назад. Совершенно трезвые, тренированные, с ножами в руках, с безжалостным блеском в глазах – это были профессиональные убийцы. В вечерних сумерках Банда только сейчас смог присмотреться к ним повнимательнее и в одном из нападавших без труда узнал участника памятной "теплой" встречи в заброшенной бухте под Севастополем. Сомнений быть не могло – ФСБ вычислило его даже здесь.

"Ты, парень, оказался в этой игре лишним..." – так, кажется, ему было сказано тогда.

Он сумел доказать им, что лишним не будет, в какую бы игру его ни вынуждали играть...

Они неслись по ночному шоссе – от моря, подальше от Севастополя, от той страшной бухты.

Подальше от всех своих бед и приключений.

Банда, притормозив, пытался остановить кровотечение, накладывая жгут чуть повыше раны.

– Давай помогу! – попыталась дотянуться до его левой руки Алина. – Черт, не достаю...

– Ничего, я сам.

– А куда мы едем, Саша?

– Куда? – он улыбнулся одними глазами, зубами потуже затягивая жгут. – Домой, Алинушка. Домой!..

– Домой?!

– Конечно!

– А разве эти люди были не из КГБ? – Алина всматривалась в Банду с нескрываемым изумлением, испугом и полным непониманием того, что с ними происходит. – Разве они здесь не для того, чтобы отвезти нас домой?

– Не из КГБ, допустим, а из ФСБ скорее всего...

– Да хоть от черта лысого!.. Саша, что происходит? Почему, за что они хотели тебя убить? Что ты им сделал, ты можешь мне сказать?

– Алинушка, ты, главное, не волнуйся. Меня убить не так просто, многие об этом мечтали. – Банда постарался как можно более ласково и ободряюще улыбнуться девушке. – Это очень запутанная история, в которой я и сам еще толком не разобрался...

Он слегка запнулся, будто собираясь с мыслями, но на самом деле... с тревогой прислушался к своим ощущениям – пуля "федерала" вроде бы прошла через мягкие ткани, но крови он успел потерять немало, и теперь, слегка пошевелив пальцами раненой руки, Банда явственно почувствовал характерное онемение, вызванное туго наложенным жгутом, и с горечью отметил про себя, что его "внутренних резервов" хватит, пожалуй, на полчасика, не больше. А потом, хочешь не хочешь, – придется искать врача. К тому же сильно кружилась голова, и шоссе, слава Богу, ночью пустое, иногда "таяло", пропадало куда-то, скрываясь за затягивавшей глаза пеленой.

Если бы они ехали по равнинному автобану, это было бы еще полбеды, но извилистая горная узкая дорога этой части Крыма требовала огромной сосредоточенности даже от совершенно здорового водителя. И теперь испуганный Банда часто моргал, пытаясь таким способом согнать с глаз туманное марево.

Мельком он взглянул на Алину.

Она сидела вполоборота к нему, напряженно всматриваясь в его слегка освещенное подсветкой приборной доски лицо, и явно ожидала объяснений.

Он понял, что девушка пока не подозревает, насколько он ослаб, и попытался разговором отвлечь ее внимание, торопливо продолжив прерванный рассказ:

– Понимаешь, когда мы с Олежкой Востряковым бросились за конвоем грузовиков, в кузове одного из которых арабы увозили из России тебя...

Нет, подожди. Лучше начну с начала. Когда тебя похитили, за дело, как обычно, взялось местное отделение милиции. Они, впрочем, не слишком торопились начинать расследование, ты, наверное, знаешь, что должно пройти как минимум дня три, чтобы они зашевелились, но во время нападения на тебя сильно пострадал Анатолий, мой напарник.

– Что с ним?

– Плеснули в лицо кислотой, очень сильной. Тяжелые ожоги... Короче, делом им пришлось заняться сразу же. Следователь попался, как мне показалось, неплохой, вполне способный паренек, и какие-то действия по горячим следам могли принести результаты, но... Ты представляешь, буквально через несколько часов после похищения дело забрала в свои руки ФСБ.

– Это из-за отца?

– Да. Ведь все и заварилось, с одной стороны, из-за его нежелания уезжать в Тегеран, а с другой – несогласия переходить в конкурирующее военное ведомство внутри страны. В итоге ФСБ, мягко говоря, предложило отцу помощь в твоем спасении в обмен на обещание перевестись в нужное ведомство.

– Как они все узнали?

Банда снова часто заморгал, чувствуя, что выхватываемая из темноты фарами дорога снова "уплывает", и, поборов слабость, с облегчением вздохнул:

– Слушай, Алинушка, а поищи-ка ты в этой "тачке", – может, тут какая-нибудь бутылка воды найдется? Пить хочется – сил нет...

– Да, да. Сейчас... – Алина торопливо открыла "бардачок" и, ничего не найдя, перегнулась через спинку сиденья назад в надежде отыскать что-нибудь там. – Сашенька, нет питья. Тебе плохо?

– Ну что ты! – поспешил успокоить ее Банда, принимая как можно более веселый вид. Кажется, в темноте ему это неплохо удалось. – Просто пить охота... Ладно, слушай дальше.

– Да. Рассказывай.

– Короче, пока тебя держали еще в Москве, ребята из безопасности сильно лопухнулись. И самый важный, можно сказать, единственный свидетель, или "язык", назови как хочешь, попался в мои руки. От него я и узнал про конвой, про планы арабов в отношении тебя и твоего отца и все такое прочее.

– И ты...

– Помог мой шеф из "Валекса", а главное, конечно, очень помог Олег. Без него... Как жаль его, Алинушка! Такой мировой мужик был! Мы же с ним Афган вместе... Я его как-то выручил однажды.

Так я живой. А он со мной жизнью расплатился.

– Саш, но ведь ты не виноват! – девушка, пытаясь утешить, нежно погладила его по щеке и положила руку на плечо. – Ты же не мог в конце концов...

– Мог! Я мог успеть! Еще бы чуть-чуть... Сволочи! Я вам покажу "Аллах акбар"! "Духи" чертовы...

Но тут Банда осознал, что мысли его начинают путаться и несет он черт-те ведь что. Он быстро взглянул на Алину и, показалось, успел заметить огонек тревоги, блеснувший в ее глазах.

"Э-э, парень, держи себя в руках! Не хватало только ее напугать до смерти! А ну, успокойся!" – приказал он себе, стараясь сосредоточиться.

– Ты извини, Алинушка. Просто забыть не могу, как этот бородач Олежку...

– Я все понимаю, Саша. Успокойся! – нотки беспокойства явственно звучали в голосе Алины, и Банда из последних сил постарался взбодриться, лишь бы развеять ее тревогу.

– Так на чем это я остановился?.. А, вспомнил! Словом, полетели мы за вами и тебя все-таки освободили. Мы, а не ФСБ. Вот им и обидно стало. Мне тот начальник-гэбист на пирсе в Севастополе прямо сказал – я лишний. Я теперь не нужен. Им было бы очень и очень приятно лично отдать тебя прямо в руки Владимиру Александровичу. А потом шантажировать его как только им заблагорассудится.

– Господи, но я же свидетель! Я бы все рассказала, как было на самом деле!

– Кому? Отцу? Рассказала бы, конечно. Но уже после того, как тебе дали бы с ним увидеться. А до этого момента, уж поверь мне, они бы добились от генерала Большакова всего, чего хотели.

– Подонки!

– Не то слово... Поэтому сейчас нам надо держаться от них подальше. И слава Богу, что мы на территории Украины.

– И куда мы едем?

– Я уже сказал – домой. Только не к тебе и не ко мне. Мы едем в Сарны, к матери Олежки. Я должен рассказать ей, как все произошло. Я должен повиниться перед Галиной Пилиповной. Ее сын из-за меня погиб...

– Да. Я понимаю.

Алина скорбно замолчала, склонив голову. Молчал и Банда, задумавшись о том, как непросто будет встретиться с матерью Олежки Вострякова.

После очередного поворота перед ними вдруг открылся город, залитый огнями. Дорожный указатель, сверкнувший надписью "Симферополь", подействовал на Банду парадоксальным образом, – почувствовав приближение долгожданной медицинской помощи, он мгновенно ослаб, остатки сил быстро покидали его, и парень не на шутку испугался, что не сможет добраться даже до ближайшей больницы.

– Алинушка, – почти прошептал он, слизывая с верхней губы капли пота и судорожно сжимая руль "Волги", – ты, пожалуйста, к знакам присматривайся, вдруг больницу какую увидишь, ладно?

– Конечно. Ты как?

– Нормально... – он запнулся, но, собравшись с силами, продолжил твердо и спокойно. Нужно было, чтобы Алина четко выполнила его указания на случай, если она растеряется, увидев его беспомощность и слабость. – Послушай, если со мной случится легкий обморок или что-то в этом роде... То есть, если я на время вдруг "отключусь"...

– Тебе плохо? Совсем плохо, да? – она напряженно вглядывалась в его лицо, стараясь понять, как он себя чувствует на самом деле.

– Нет, послушай... Это я так, на всякий пожарный случай... Мы ведь отъехали от наших друзей из ФСБ всего лишь километров на сто, и оставаться здесь, в этой "тачке", нам долго нельзя. В общем, если что – у меня в правом кармане есть еще "баксы". Плати врачам, медсестрам, денег не жалей. Главное – пусть обработают мне рану, перевяжут и вколют чего-нибудь подбадривающего. Надо сделать все для того, чтобы я был в порядке. Ни при каких обстоятельствах нельзя оставаться здесь. И ни в коем случае нельзя привлекать внимание милиции. Наври что угодно, плати, как я сказал, но чтобы моя фамилия нигде не прозвучала. Ты поняла?

– Конечно, но ты уверен...

– Алинушка, ты же хочешь добра себе и отцу, и мне еще не надоела жизнь. Нам кровь из носу надо успеть хотя бы к полудню быть в Херсоне. Там мы наконец сможем бросить эту машину. Иначе нас засекут и сцапают, как котят.

– Хорошо, я все поняла. Я все сделаю... Но ты держись, Сашенька. Хорошо? Сейчас приедем...

Низкие серые тучи, казалось, зацепились за крыши домов, нависая над самыми улицами. Мелкий противный дождь шел с самого утра не переставая, затянув Москву грязной тяжелой пеленой.

Площадь с опустевшим постаментом, на котором несколько лет назад грозно возвышался "железный Феликс", и без того достаточно унылая, в этой пелене выглядела еще более мрачной. Котлярову в какой-то момент даже показалось, что площадь, как некий живой организм, генерирует и источает волны безысходной тоски.

Сопротивляться этим волнам не хватало сил, и полковнику Котлярову трудно было поверить, что в этот день в Москве есть люди, способные смеяться и чему-то радоваться.

Он вздрогнул, поймав себя на этой мысли, еще раз суеверно покосился на подножие бывшего памятника и, задернув тяжелые шторы, прошел к столу, сел, включил настольную лампу и в который раз тупо уставился в расшифровку секретного доклада, присланного несколько часов назад из Севастополя.

Бывает же так! Встаешь утром: настроение – у тебя отличное, жена – красавица, дети – умницы. И даже дождя не замечаешь, выбегая из дома и плюхаясь на мягкое сиденье служебной черной "Волги". И в кабинет заходишь веселый, бодрый, быстро просматриваешь утренние бумаги. И с секретаршей мило шутишь, когда она приносит кофе. И даже вид "осиротевшей" площади за окном не угнетает. В общем, "все о'кей!" – как говорят американцы.

А потом ты сидишь в ожидании рапорта и мысленно уже составляешь доклад начальству об успешно проведенной операции. И вот уже почти физически ощущаешь, как благодарно жмет тебе руку генерал, скупо бросая: "В тебе, Степан Петрович, я не ошибся", и обласканный доверием начальства, оправдавший его надежды, ты переселяешься уже в другой кабинет, "покруче", в котором и надлежит сидеть заместителю начальника управления такого уважаемого ведомства, как ФСБ.

Как вдруг приходит шифровка, и ее содержание вмиг переворачивает все с ног на голову. И вот уже площадь – мерзкая, жена – идиотка, вечно надоедающая своими звонками, дети – оболтусы, а ты, полковник Котляров, – бездарь, не способный руководить даже отделом. Какой там заместитель начальника управления, если простейшую операцию завалить сумел!

Котляров аж заскрежетал зубами от ярости.

Да, упустили они похитителей дочки Большакова, позволили им вместе с жертвой выбраться из страны. Виноваты, конечно, непростительно виноваты. Но затем все произошло, как в сказке! Какой-то там безумно влюбленный в эту девчонку бывший спецназовец сделал за них всю работу и сам вместе с девушкой явился в наше консульство в Болгарии.

Ну вот же он! Бери! Пока тепленький...

А этот "тепленький" запросто раскидывает троих лучших оперативников и... исчезает. На служебной "Волге"! Господи! Остается только ждать, когда он с этой барышней появится в Москве, передаст ее на руки папаше, а этот чокнутый ученый, используя свои связи, поднимет такой скандал, что мало никому не покажется. Ладно генерал, – его спровадят на пенсию. А вот полковнику Котлярову такими темпами можно и до пенсии не дотянуть...

Проклятье!

Хуже всего то, что после разговора с генералом от его крика и ругани в голове Котлярова воцарилась такая сумятица, такая мешанина, что ни одна мало-мальски толковая мысль не могла даже зародиться. Степан Петрович с ужасом осознавал, что его подвела и тончайшая интуиция – не подсказала выхода из дурацкой ситуации.

Более того, он вдруг понял, что единственное чувство, которое еще вызывало в нем это пропащее дело, – это чувство... восхищения этим парнем! Как там его? Бондарович. Банда... Эх, если такого "опера" иметь у себя в отделе – горы свернуть можно было бы!

Резкая трель аппарата внутренней связи окончательно сбила размышления Котлярова, и он обреченно снял трубку:

– Слушаю, товарищ генерал-лейтенант!

– Зайди ко мне!

– Есть! – в уже молчавшую трубку ответил полковник...

– Ну вот, пожалуй, все. Что мог, я сделал, – молодой бородатый врач вытащил шприц из вены Банды и, положив на ранку от иглы смоченную в спирте ватку, старательно заклеил ее пластырем. – Этот препарат должен вас взбодрить, поддержать силы. Но честно говоря...

– Что, доктор, это серьезно? – испуг в голосе Алины был настолько очевиден, что не только Банда, но и врач неловко поежился, избегая тревожного взгляда девушки.

– Перестань, Алина... – начал было Банда, но, слава Богу, бородач поспешил ему на помощь:

– Нет, я этого не сказал. Рана – тьфу, тьфу! – мне нравится. То есть, я хотел сказать, осложнений бояться не стоит, я ее как следует обработал, и если соблюдать элементарные правила...

– Я хорошо знаю, как обходиться с огнестрельными ранениями, – перебил его Банда.

– ...Тем лучше. Словом, через две-три недели он будет в полном порядке. Я просто хотел сказать, что большая потеря крови здорово ослабила организм...

– Ну это уж я как-нибудь переживу!.. – снова встрял Банда, но Алина грозно сверкнула в его сторону глазами, заставляя замолчать, и снова обратилась к врачу:

– Продолжайте, пожалуйста.

– Короче, я бы советовал пару деньков отлежаться, поднакопить сил. Неплохо было бы капельницу...

– Ладно, спасибо вам большое, – Банда уже просунул раненую руку в рукав куртки и решительно встал. – Алина, иди к машине, я сейчас.

Когда девушка вышла из приемного покоя, Бондарович, положив руку врачу на плечо, заглянул ему прямо в глаза:

– Слушай, доктор. Я ведь не зря просил тебя не регистрировать меня и никуда не звонить. Я не могу ничего тебе рассказать, но поверь, что это не криминальные разборки. По очень важным причинам я не могу долго оставаться в этом городе, не могу объяснить местной милиции обстоятельства получения ранения. И спасибо тебе за то, что ты все понял.

Банда извлек из кармана две стодолларовые купюры и чуть ли не насильно вложил бородачу в руку:

– Держи. Не отказывайся. Я представляю, какую ты получаешь зарплату в ваших этих "хохлобаксах"... Я не хочу тебя обидеть, просто спасибо тебе за то, что ты все понял, – поспешил добавить Банда, заметив, что доктор, сообразив, что у него в руках, собирается запротестовать.

– Ну тебя... – молодой врач был явно смущен, но, прочитав в глазах Банды искреннее чувство благодарности, быстро оглянулся на дверь и сунул деньги в карман халата. – Я твоей девушке дал несколько батончиков "Гематогена". Туфта, конечно, но ты все-таки пожуй их. Не помешает.

– Спасибо. Пока.

– Давай-давай.

Банда вышел в коридор и направился к дежурной медсестре, сидевшей с книжкой за столиком у выхода. Наклонившись к ней и приобняв за плечи, он шепнул:

– Сестричка, ты просто прелесть.

– Да ну вас... – засмущалась та, пытаясь отстраниться, но Банда только покрепче сжал ее плечи. – Перестаньте, а то позову вашу девушку!

– Эх, не было бы со мной невесты!.. Я бы тебе доказал, что ты мне очень понравилась. Могу я сделать хоть что-то приятное девушке, которая пришлась мне по душе?

– Можете, и запросто, – лукаво улыбнулась девушка. – Убирайтесь отсюда, пока я вас официально не оформила.

– А вот, чтобы ты этого не делала, – Банда снова залез в карман и вытащил пятидесятидолларовую купюру, – и чтобы твои глазки сверкали всегда так же ясно и весело... Короче, спасибо тебе, милая. Ты мне очень помогла, – закончил он уже совершенно серьезно, кладя перед ней на раскрытую книгу деньги.

– Ой, да что вы!

– А чем я еще тебя могу отблагодарить? – помахал он ей на прощание, исчезая в ночной темноте.

– И что дальше?

Алина, справившись с волнением, сидела теперь рядом с ним на переднем сиденье совершенно спокойная и строгая. Банда даже подивился про себя силе ее характера. Впрочем, обольщаться не стоит – прошло все же слишком мало времени с момента ее спасения. Он насмотрелся на это еще в Афгане – после операции по "очистке" очередного перевала или кишлака часто бывало так, что его пацаны целые сутки могли ходить бодрыми и бравыми, и только потом то у одного, то у другого вдруг сдавали нервы, и парни срывались в жуткую истерику. Алина могла все еще находиться в шоке, в трансе и только много позже, когда все останется позади, выплеснуть накопившееся в душе напряжение.

– Дальше? – переспросил Банда, выруливая, следуя дорожным указателям, на загородное шоссе. – Дальше мы понесемся что есть мочи на Джанкой. Нам надо быть там как можно скорее, пока ребята из ФСБ не контролируют ситуацию. А потом мы рванем на Херсон и Николаев. Надеюсь, что ждать они нас будут в другой стороне, у Мелитополя, по дороге на Москву. А мы двинем на Сарны...

– А потом?

Вопрос был задан настолько серьезным тоном, что Банда с тревогой взглянул на девушку.

Крепко сжав губы, она смотрела прямо перед собой, на яркое пятно света фар на набегающей навстречу дороге, и Банде вдруг показалось, что стена холодного отчуждения выросла за последние часы между ними и развела по разные стороны баррикад.

Чтобы отогнать от себя тревожные мысли, он перевел разговор на другую тему:

– Алина, а не позвонить ли нам твоему отцу? Он, я думаю, заждался уже от меня весточки.

– От тебя? Почему от тебя? – недоуменно спросила она Банду. – Неужели?..

– Да, – кивнул Банда, не без удовольствия представив, какой эффект произведут его слова. – Он все знает, он единственный, кто знал, что по следам террористов пошел я. Мы с ним, если хочешь знать, несколько раз встречались после твоего похищения...

– ...Он же видеть тебя не мог! Он же нам с мамой даже запретил упоминать в доме твое имя!

– Даже такие умные люди, как Владимир Александрович, могут иногда ошибаться. Знаешь, мне понравилось, что он умеет признавать свои ошибки. Мой тесть – мировой мужик!

– Твой тесть?! – изумлению Алины не было предела. – Ну ты даешь!

– А что, разве ты передумала выходить за меня замуж? – подмигнул ей Банда. – Ты что, разлюбила меня, пока по Европе путешествовала?

– Банда!..

– Смотри, ты рискуешь, так меня называя. Скоро и у тебя будет такая же фамилия. Не век же тебе Большаковой ходить. Будешь госпожой Бондарович, иначе говоря – Бандой...

– Сашка, как я тебя люблю! – девушка внезапно порывисто обняла его, страстно целуя в щеку, ухо, шею.

Александр чуть не выпустил руль от неожиданности.

– Ну-ну, Алинушка! Перестань целоваться, а то я сейчас остановлюсь – и пусть ФСБ берет нас тепленькими. Прямо здесь, на дороге, – он и впрямь испытывал жуткое желание ударить по тормозам и обнять родное, милое существо, зацеловать его, заласкать, изливая всю свою нежность и любовь, и лишь неимоверным усилием воли заставил себя не бросить руль.

– Милый, я тебя никому не отдам!

– А я не отдамся...

Наконец она отодвинулась от него и снова строго нахмурила брови.

– Так что, вы с папой нашли общий язык?

– Я же тебе пытаюсь рассказать, а ты не слушаешь, – пошутил Банда, мягко улыбнувшись.

– Говори, я слушаю. Еще как слушаю!

– Короче, рассказывать-то особо и нечего. Сначала мы с ним здорово поругались, и он меня выгнал из своего кабинета. Потом я снова пришел к нему, поговорил начистоту. Я сыграл ва-банк, выложил Владимиру Александровичу все, что знал про него и про ФСБ... Точнее, в то время я еще ничего не знал, а лишь догадывался. В конце концов он понял, что от меня может быть какая-то польза...

– Еще бы! – удовлетворенно вставила Алина.

– Да и терять ему было нечего, – продолжал Банда. – После того, как ты исчезла, ему, как мне показалось, стали абсолютно безразличны все игры вокруг генерал-лейтенанта Большакова, великого специалиста по части ракетных двигателей. Все эти иранцы, гэбисты, спецслужбы... И мы поговорили откровенно, как мужчины... Нет, даже не как мужчины, а как отец и жених, как два человека, у которых нет на свете дороже существа, чем ты... В общем, он поверил, что я тебя найду и спасу. И я это сделал.

– Сашенька! Я... – Алина не находила слов от переполнявших ее чувств.

– И теперь я думаю... "Ты толко нэ абыжайся, но я тэбэ адын умный вэщ скажу!" – процитировал он фразу из любимого "Мимино". – Если он после всего этого не отдаст тебя за меня – я тебя сам в заложницы возьму. Пока не согласится.

– Согласится! Конечно, согласится! – она радостно захлопала в ладоши. – Мы с мамой его обязательно уломаем!

– Надеюсь.

– А я уверена!

– Алина, – он на секунду оторвался от дороги и взглянул на девушку, – ты знаешь... Я, по-моему, уже очень давно не говорил тебе этого...

– Что?

– Я тебя очень-очень люблю!

– Саша, и я тебя!

...Черная "Волга", отвоеванная у незадачливых "киллеров" из ФСБ, на огромной скорости неслась к Джанкою...

II

Генерал Большаков совсем сдал. Осунувшийся и похудевший, без прежней уверенности во взгляде, он целые дни просиживал дома, в кабинете, не выходя на работу, и думал о чем-то, тупо уставившись в стол перед собой. Он ждал. Он каждую минуту ждал каких-либо вестей. Он готов был уже даже к самому худшему. Лишь бы только не неизвестность, не это молчание!

А молчали все. Молчала ФСБ. Молчали иранцы, пропав куда-то так же неожиданно, как и возникли.

Молчал и Банда, как будто провалившись вслед за Алиной в страшную черную дыру безвестности.

Это молчание медленно убивало Владимира Александровича.

Он не мог спать, не мог есть. Он не видел ничего и никого. И если бы не Настасья Тимофеевна, которая, видя состояние мужа, сумела взять себя в руки, он умер бы от горя. Но верная спутница жизни, подавив собственную, разрывающую ей сердце боль, теперь ухаживала за мужем, как за малым ребенком, стараясь при любой возможности быть рядом, чуть ли не насильно заставляя его то съедать бутерброд или яичницу, то принимать успокаивающее, то хоть изредка ложиться в постель.

Немного расслабляясь под воздействием лекарств, Владимир Александрович и сам иногда пытался уснуть, ворочаясь с боку на бок на кровати, но сон не шел, и он часами молча лежал, чтобы не нарушить чуткий, тревожный сон жены, невидящим взглядом уставившись в темноту.

Так было и в эту ночь, пока ночную тишину вдруг не взорвал резкий звонок телефона. Нетерпеливая, частая трель. Сомнений быть не могло – межгород.

Большаков вскочил и, не включая свет, бросился в коридор к телефону. Следом спешила мгновенно проснувшаяся жена.

Владимир Александрович схватил трубку и вдруг почувствовал, как разом подкосились ноги, отказываясь служить, и он медленно сполз по стенке на пол, прижимая трубку к уху.

– Алло... – голос предательски дрогнул и сорвался на хрип.

– Алло! Владимир Александрович?

Слышно было не очень хорошо, и Большаков никак не мог узнать этот знакомый молодой мужской голос и лишь недоуменно пожал плечами, взглянув на смотревшую на него с немой мольбой в глазах жену.

– Да.

– Не узнаете?

– Не-ет.

– Бондарович.

– Саша!.. Где ты? Что слышно? Где Алина? Что с ней? – Большаков заторопился, занервничал, боясь, что разговор вот-вот прервется, что он ничего не узнает и вновь потекут часы и дни томительного безысходного ожидания.

– Сашенька! – всхлипнула рядом Настасья Тимофеевна, и Большаков грозно махнул рукой на жену: подожди, помолчи, и так плохо слышно.

– Алло! Ты меня слышишь, Александр?

– Да-да! Сейчас...

– Папа! Папочка! – вдруг ворвался в трубку родной голос дочери. – Папочка, со мной все в порядке! Саша спас меня...

Владимир Александрович вдруг почувствовал, как что-то лопнуло у него внутри, в груди, будто натянутая до предела струна, и стало вдруг так легко, так радостно и счастливо, что он зарыдал. Зарыдал в полный голос, не стесняясь жены и дочери:

– Алинушка! Голубушка! Доченька моя! Где ты, моя милая? Мы с мамой совсем измучались...

– Папа, не плачь, что ты? Успокойся, пожалуйста!.. – скороговоркой кричала Алина, но он уже не слышал ее – трубку вырвала Настасья Тимофеевна, а он сидел на полу в коридоре, плача впервые за последние сорок лет.

– Доченька, это ты? – срывающимся от волнения голосом закричала в трубку мать.

– Да, мама. Все в порядке. Все позади.

– Где ты?

– В Джанкое, в Крыму. С Александром. Он спас меня. Все хорошо.

– Когда ты приедешь?

– Не знаю, мама...

– Как это? Доченька...

– Нам пока нельзя...

– Что ты говоришь?..

– За нами охотятся люди из ФСБ. Они хотели убить Сашу...

– Алинушка, о чем ты? – Настасья Тимофеевна не верила своим ушам. – За что?

– За то, что спас меня.

– Как это?! Да что ты... – мать ничего не могла понять и беспомощно протянула трубку мужу. – Володя, перестань! Послушай, она говорит что-то страшное. Я ничего не понимаю...

Большаков мгновенно собрался, схватил трубку:

– Алина!

– Да, папа.

– Что там у вас стряслось?

– Тут такие дела!.. Сейчас, папа, тебе Саша все расскажет, я даю ему трубку.

– Владимир Александрович?

– Ну, говори же! – в голосе Большакова снова появились твердость и уверенность.

– За нами гонятся люди из службы безопасности. Я лишний в их игре, понимаете? Я мог бы отправить к вам Алину, но считаю, что пока этого делать не стоит. Они могут взять ее и использовать в своих комбинациях. Мы пока исчезнем на время, Владимир Александрович.

– Так... Я кое о чем догадываюсь... Это все серьезно?

– Серьезней некуда.

– С Алиной все в порядке?

– Абсолютно.

– Как тебе удалось?..

– Не сейчас.

– Да, конечно.

– У нас очень мало времени.

– Да, я понимаю. Звоните мне.

– Если сможем. Нас легко могут засечь...

– Понимаю.

– До свиданья, Владимир Александрович. Мы постараемся приехать сразу, как только это будет возможно.

– Да. Конечно. Береги ее, Саша!

Большаков повесил трубку и повернулся к жене.

Каким счастьем светилось ее лицо!

Он обнял ее, и она прижалась головой к его плечу. Долго стояли они в коридоре, не в силах оторваться друг от друга. Не было в Москве в эту ночь более счастливых людей...

– Погиб... – глаза Галины Пилиповны потемнели.

Банда бормотал какие-то слова утешения, но она не слышала его. Молча повернувшись, даже не заплакав, она ушла в дом, казалось, совершенно забыв о своих гостях, принесших страшную весть – самую страшную, которую только может услышать мать.

Банда сея на лавку под яблоней – на ту самую лавку, на которой любили они с Олежкой коротать прошлым летом вечера, заново переживая прошлое, вспоминая боевых товарищей и жестокие бои. Олег надеялся, что Банда уезжает не навсегда. Он так надеялся еще и еще раз посидеть с ним под этой яблоней. Как он звал Банду с Алиной приехать в Сарны погостить после того, как узнал из письма о Сашкиной любви!

И вот теперь они снова здесь. Вдвоем с Алиной...

Но без Олежки.

Банда, спасший лейтенанту Вострякову жизнь на горном афганском перевале, теперь, после войны, приехал к его матери, чтобы рассказать, как погиб ее сын. Погиб на чужой земле. Погиб по зову дружбы и чести, помогая другу, попавшему в беду.

И погиб, как солдат, с оружием в руках.

– Саша, может, мне пойти попробовать успокоить ее? – Алина, опустившись рядом с Бандой на скамейку, обняла его за плечи, заглядывая в глаза.

– Нет, не надо. Она – сильная женщина. Она сама справится. Посади со мной. Подождем.

Они не чувствовали времени, находясь в каком-то странном оцепенении. Банда курил одну сигарету за другой, нервно растаптывая окурки в траве.

Алина, опустив голову, сложив на коленях руки, задумалась, глядя в какую-то одну точку перед собой.

Из дома Востряковых не доносилось ни звука, и ребята не смели нарушить эту тишину.

Наконец дверь скрипнула, и Галина Пилиповна позвала их с порога хаты:

– Ну, что вы там? Заходите...

Они сидели за столом, собранным хозяйкой, посреди самой большой и светлой комнаты и пили водку, не чокаясь, из маленьких граненых стаканчиков, поминая Олега. Его портрет, уже убранный черной ленточкой, висел на стене. Фотография была сделана в училище, и Олег на ней, совсем еще молодой, с задорным чубом из-под берета, улыбался безмятежно и весело, совсем не предчувствуя, что выпадет на его долю в такой короткой, но такой бурной жизни.

– Я его уже два раза про себя хоронила, – говорила Галина Пилиповна, всхлипывая. Только сейчас, немного расслабившись от выпитой водки, она дала волю слезам. До этого, занавешивая зеркала рушниками, повязывая черную ленту на фотографию, собирая поминальный стол, она держалась, ни слезинкой, ни вздохом не выдавая своего горя. – Говорят, нельзя так, беду можно накликать. А я не могла. У меня сердце как оборвалось, когда узнала, что его после училища в этот проклятый Афганистан направили. Не вернется оттуда живым, не дождусь – так думала!..

Банда и Алина сидели молча, слушая пожилую женщину. Они почувствовали, что матери Олега надо выговориться, надо выплеснуть свое горе словами, чтобы хоть немного полегчало на сердце. И они не мешали ей, понимая, что никакие слова утешения сейчас не помогут.

– Потом как-то вдруг легче стало. Смотрю – воюет, но ничего... Живой. Он же мне не писал, конечно, правды. Нельзя, наверное, было. А главное – огорчать, нервировать меня не хотел. Да что я тебе, Сашенька, рассказываю – ты ведь, наверное, сам матери такие письма слал?

– Нет, Галина Пилиповна, нет у меня матери. И отца нет. Сирота я, мне писать некому было.

– Да-да, помню, Олежка говорил... Ты почитай его письма – сидим, писал, на посту, едим виноград, загораем, лопаем тушенку и сгущенку. Как на курорте... В общем, я успокоилась немного. Тогда ведь еще не печатали в газетах о гробах, о пленных.

– Да...

– Потом стали писать. Но я как-то поверила, что с моим сыночком этого не случится. И вдруг – из госпиталя пишет. Мол, мама, я живой, все в порядке, меня уже вывели из Афгана, скоро буду дома. Слегка только приболел, так что подожди. А я гляжу – почерк не его. В конце приписка – мол, от укуса пчелы рука распухла, писать не могу. Друга попросил.

– Не хотел рассказывать. Это был его последний бой в Афгане, его тогда здорово зацепило.

– Да, и ты его вытащил. Я все знаю, он мне потом рассказал, много чего рассказал... Спасибо тебе, Саша, мое материнское... Так вот я и говорю – получила письмо и вдруг, не знаю почему, подумала – все. Вот и конец. Не жилец мой Олежка. Или уже убит, или от раны умрет. Я уж Бога, хоть никогда и не верила особо, молила, чтобы хоть без рук, без ног, но вернул мне его... – она расплакалась в полный голос, с завываниями, как плачут в безысходном горе славянские женщины.

– Галина Пилиповна, ну не надо, успокойтесь... – нежно, как дочь, обняла ее Алина, прижимаясь щекой к ее плечу.

– Да, доченька, конечно... – попыталась та взять себя в руки. – А потом – приезжает. Смотреть страшно – ходячий скелет, доходяга. Еле дышал, еле ходил. Отлежался, поправился... Ты же видел его, знаешь.

– М-м... – промычал невнятно Банда, чувствуя, что разговор приближается к самому главному.

– Вот... А потом, когда он собрался с тобой...

– Вы простите меня...

– Да я тебя не виню, Сашенька. Что ты! Бог с тобой! Раз надо было вам поехать, значит, надо. И никто бы его не удержал. Тем более... Знаешь, он ведь тебя боготворил. Не только за то, что ты его из того проклятого бэтээра вытащил. Просто ты ему, как старший брат, как пример был. Он тебя уважал. Любил.

– Да, я знаю. И я его любил...

– Я тебя, Сашенька, винить не могу. Ты мне его тогда спас. И не ты его у меня забрал...

– Эх, Галина Пилиповна! – Банда, не находя себе места и заново переживая тот проклятый бой в бухте, только заскрежетал зубами в ответ, наливая себе и женщинам водку, и тут же залпом выпил ее.

Алина и Галина Пилиповна тоже взяли свои стаканы, но чисто по-женски лишь пригубили.

– Они тебя, дочка, спасали?

– Да, Галина Пилиповна...

– Ее украли бандиты, террористы. При этом покалечили моего друга – плеснули в лицо кислотой. Там, в Москве. Потом вывезли ее из России. Арабы, иранцы, – коротко объяснил Банда. – А она – моя невеста...

– Как он погиб? – вдруг твердо и прямо посмотрела Банде в глаза мать Олега, желая услышать все, до малейших подробностей.

– Мы догнали этих ублюдков в Варне, в Болгарии. Они привезли Алину на катер и готовились к отплытию. Вроде бы в Турцию. У нас не было ни времени, ни возможности поступить как-то иначе. Только атаковать... – Банда запнулся, засомневавшись, что мать сможет все это спокойно выслушать, но пожилая женщина решительно сказала:

– Рассказывай, Саша, не волнуйся. Я слушаю. Мне нужно знать все.

– Олег отвлекал их внимание с берега, а я заходил со стороны моря. У нас все прошло отлично, мы уже положили почти всех, когда один из арабов выстрелил из ручного гранатомета по ящикам, за которыми укрывался Олег. Взрыв, огонь...

– Он умер сразу?

– Да. Я был рядом с ним спустя минуту. Но все было кончено. Я не успел пристрелить того араба, опоздал всего на несколько секунд.

– Не терзай себя, Саша. Я все понимаю. Если бы ты только мог, ты бы спас его еще раз, – Галина Пилиповна подняла на Банду страдающий взгляд, но Сашка почувствовал, что она действительно его не винит – в ее глазах не было ни злобы, ни отчуждения.

– На этот раз он меня спасал.

– Где он похоронен?

– Там, в Варне. Как неопознанный, на муниципальном кладбище. Мы через посольство пытались что-то сделать, но...

– Ясно. Видно, не судьба ему была в родной-то земельке лежать. Воевал на далекой стороне и погиб вдали от дома... – снова заплакала мать Олежки, вытирая глаза платочком.

За столом надолго воцарилось тягостное молчание, прерываемое лишь всхлипываниями потрясенной горем матери.

Наконец она, насухо вытерев глаза, нарушила тяжелую тишину.

– Вот что, Александр. Ты – сирота, а я – потеряла сына. Ты был его лучшим другом. И теперь как хочешь, но я тебя никуда не пущу. Живи у меня. Будь мне за сына. А хочешь – навсегда оставайся...

– Спасибо вам, Галина Пилиповна...

– Заходи, заходи, Котляров. Не бойся, не укушу. Только с работы к чертям собачьим выгоню!

– По вашему приказанию прибыл, – коротко и подчеркнуто официально доложил полковник, останавливаясь посреди огромного кабинета генерала Мазурина.

Он давно и хорошо изучил своего шефа и по этой дурацкой шутке сразу догадался, что настроение у начальства было явно плохое.

"Странно, чему это он так радуется? После звонка из Джанкоя Бондаровича с Большаковой их и след простыл... Может, старому лису удалось уговорить папашу Большакова? Или зацепить его на еще какой-нибудь крючок?.."

– Проходи, садись. Не торчи, как пугало посреди поля, ха-ха, – генерал указал на кресло перед столом и сцепил на своем немаленьком животе руки, весело разглядывая Котлярова маленькими лукавыми глазками. – Ну как, что у тебя нового? Где наш любимый Бондарович? Где наша киска, которую требовалось вернуть папе Большакову? Что, не знаешь?

– Никак нет. Никаких новых сведений не поступало. Я бы немедленно доложил...

– Как же, дождешься от тебя! Набрал целый отдел ни на что негодных засранцев... Ладно, я тебе доложу, ха-ха! Нашел я твоего Банду.

– Как? Где?

– Неопознанный труп, о котором так пекся этот парень в Болгарии, наши специалисты все же идентифицировали. Это сослуживец Бондаровича по Афгану, командир взвода в его роте, бывший лейтенант Востряков Олег Сергеевич. Родом из города Сарны Ровенской области Украины. После ранения и увольнения из рядов Вооруженных Сил вернулся домой, где проживал с матерью в собственном доме по улице Садовой, 26. Улавливаешь?

– Я слушаю, Виталий Викторович.

– Слушаю... – проворчал генерал. – Тут не слушать, а действовать уже пора. Как ты считаешь, куда бы подался Бондарович, не имея ни родных, ни друзей во всем бывшем Союзе, после того, как у него на руках умер его лучший, вернее, единственный друг? А? В Москву? Дудки!

– Конечно, здесь его нет. Мы провели большую оперативную работу...

– Говно ваша работа! К матери этого, – он склонился к бумаге, вспоминая фамилию, – к матери Вострякова он поехал. Надо же ему было о гибели сына ей сообщить.

– Так он и сейчас в Сарнах?

– Да. Там уже работают наши люди, дорогой ты мой. Так что, полковник, можешь закрывать это дело. Операцией на сей раз руководит другой – наш человек на Украине, и никаких сбоев больше не будет.

– Ясно, Виталий Викторович.

– Ничего тебе не ясно! Я должен за тебя твои же ошибки исправлять, твою мать! Что за люди в твоем отделе, если втроем с одним молокососом справиться не смогли?

– Я уже докладывал, Виталий Викторович, – начал наконец терять терпение Котляров, – это были мои лучшие люди. Но этот парень оказался крепким орешком. Все-таки спецназ – это серьезно. Про старлея Банду, когда он служил, даже среди "духов" легенды ходили...

– Ладно, слышал я уже эти басенки. Не умеете работать, полковник Котляров. А учиться вам, видимо, уже поздно. Вы свободны. Я подумаю о перспективе вашей дальнейшей службы. А дело Большакова приказываю сдать в канцелярию, – генерал, демонстративно отвернувшись, встал из-за стола и, подойдя к окну, уставился в низкое серое московское небо.

– Есть, – Котляров четко повернулся и пошел прочь из кабинета. Но, выходя, не удержался – хлопнул дверью так, что майор в приемной вздрогнул, с ужасом глянув на опального полковника.

– Старый козел! – в сердцах бросил в сторону кабинета генерала Котляров, выходя из приемной в коридор, и сразу же испуганно оглянулся – а не слышал ли кто...

– Саша, Боже мой! Что с тобой? – вскочила с дивана Алина, как только Банда вошел в комнату.

– Сашенька, что случилось? – бросилась к нему и Галина Пилиповна.

– Кажется, у нас неприятности.

– Это мы видим. Что именно? – голос матери Олега вдруг зазвучал неожиданно строго и требовательно, совсем по-учительски. Сразу видно, что всю жизнь проработала в школе и давно привыкла разбираться со своими сорванцами после очередной драки на танцах. – Говори быстро, что произошло? С кем ты дрался?

Только здесь, при ярком свете, Банда наконец смог оглядеть себя. Видок у него, конечно, был тот еще: штаны зеленые от травы, рубашка, полчаса назад снежно-белая и отутюженная, была порвана, испачкана грязью и кровью. Он посмотрел в зеркало: разбитая и опухшая скула, растрепанные волосы, бешеный, еще не остывший после смертельной схватки взгляд. Да... Придется рассказать все начистоту.

– Только что в парке на меня напали.

– Я же тебе говорила, чтобы ты не ходил по вечерам через наш парк. Там оболтусы наши вечно сшиваются, приключений ищут. А ты неместный, тебе всегда в первую очередь достанется, – начала было увещевать его Галина Пилиповна, но Банда прервал ее:

– Нет, это не местные оболтусы были, Галина Пилиповна. Ваши бывшие ученики тут ни при чем. Это были парни, которые нас с тобой, Алина, – повернулся он к девушке, – встречали в бухте под Севастополем. По крайней мере, одного я точно узнал.

– Ты что? – ужас промелькнул в глазах Алины.

– Да.

– Это что, те из ка-гэ-бэ бывшего, о которых вы мне рассказывали? – переспросила Олежкина мать, и сразу поникла, тихо выдохнув:

– О, Боже, и здесь нашли.

– Нашли, – Банда старался всеми силами показать женщинам, что он спокоен, что и им бояться сейчас нечего. Но на душе было тяжело, и сердце сжимало знакомым холодком предчувствие опасности. Он-то знал, на что были способны эти ребята, знал, что, выполняя задание, они могли пойти на все. – Нашли, но тут же потеряли. Меня так просто не возьмешь.

– Они стреляли в тебя? – Алина, видно, никак не могла забыть пистолет в руке одного из "федералов" там, в бухте, и сейчас, представляя, как целятся из темноты в ее Сашку, замирала от страха и сознания своего бессилия. – Они стреляли в тебя, скажи?

– Нет. Шум им был ни к чему. Они решили сделать все тихо. Порезать меня – и все дела. Тогда с легкостью можно было бы списать труп на местных пацанов.

– Ты убежал? Где они? Может, вызвать милицию? – метнулась к телефону Галина Пилиповна, но Банда остановил ее:

– Нет, не надо. Я их, кажется, слегка покалечил. У одного сломана рука, двое других придут в себя не скоро.

– Их было трое?

– Вот этот-то вопрос меня больше всего и беспокоит. Боюсь, где-то рядом должны быть еще их люди. С другой стороны, в таком маленьком городке большая компания сразу оказалась бы на виду, поэтому не думаю, что тут их несколько десятков. Да и не такая я птица, чтобы против меня целый взвод бросать.

– Может, все-таки вызвать милицию? – Галина Пилиповна знала только одно средство зашиты от угрожавшей опасности – позвонить по номеру "02".

Если бы все в жизни было так просто! Но власть и сила НКВД не ослабли после пятьдесят третьего года, не ослабли и после девяносто первого. Ей и в голову не приходило, что снос памятника Дзержинскому на одноименной площади вовсе не означал, что его же портреты исчезли со стен кабинетов огромного количества зданий, принадлежащих столь памятному всем ведомству, зданий, мрачно царивших в любом городе тоталитарной державы, и уж ни в коем случае не свидетельствовал о том, что как-то изменились методы работы органов – от ЧК до КГБ.

Банда же успел за каких-то пару недель, в ускоренном, так сказать, режиме, испытать все это на собственной шкуре.

– Нет, это ничего не даст, Галина Пилиповна. Может получиться еще хуже. Если я окажусь в КПЗ на период расследования, Алину защитить уже никто не сможет, да и со мной там, в камере, справиться будет куда легче.

– Но ведь ты не виноват...

– Это следователю слишком долго объяснять придется... Ладно, давайте-ка лучше ложитесь спать – Что?! – изумлению женщин не было предела. – Спать? Когда где-то совсем рядом...

– Галина Пилиповна, дайте мне, пожалуйста, фонарь или керосиновую лампу. Мы с Олежкой кое-что в вашем сарае припрятали, достать надо...

– В клуне?

– Да, в клуне. И выслушайте меня внимательно, пожалуйста, и не просто выслушайте, а сделайте так, как я скажу. Я возьму одну штучку из сарая и посижу тихонько во дворе, покараулю. А вы ложитесь, выключайте свет и засыпайте. Вам обязательно надо выспаться, потому что днем я спать буду, а вы меня сторожить. Спокойной ночи! И, главное, ничего не бойтесь, – накинув на плечи свой старый афганский бушлат и взяв в руки фонарь, Банда скрылся за дверью...

– Вызывали, Виталий Викторович? – Котляров, уже третий день изнывавший в своем кабинете без дела, робко постучал в дверь и вошел, с надеждой уставившись на Мазурина. Все это время он не находил себе места, чувствуя, как шатается, разваливаясь под тяжестью его последних промахов, с таким старанием построенная карьера. Он даже не созывал в эти дни оперативные летучки в своем отделе, забросив контроль над всеми делами и вспоминая лишь одну толстую папку, которую он отдал в канцелярию, с надписью "Большаков В.А." на обложке.

– Да. Садитесь, Степан Петрович.

"По имени-отчеству, на "вы"... Не к добру. Видно, какой-то прокол у Мазурина", – сделал про себя вывод Котляров, усаживаясь на привычное место по другую сторону стола своего шефа.

– Ситуация складывается хреновая, – без предисловий и очень серьезно начал генерал. – На этот раз обосрались и мои люди. Этот Банда действительно крепкий орешек. Троих раскидал – одному руку сломал, двое едва оклемались... Мне это надоело в конце концов!

– Так точно, – нервы Котлярова тоже были на пределе, и он невольно вздрогнул от крика вдруг заоравшего генерала.

– Держи. Это его дело. Оно снова поручается тебе. Реабилитируйся – это твой последний шанс. – Мазурин бросил папку через стол. – Срок – неделя. Выезжай туда сам, бери столько людей, сколько нужно, хоть с других операций снимай. Но дело должно быть закончено в срок.

– Есть!

– Да пошел ты!.. Этот старый козел, Большаков, начал ходить по начальству, катить на нас бочку. Слава Богу, что из-за нашей неразберихи он пока не знает, кто им конкретно занимается. Меня сегодня уже вызывали... Скандал не нужен никому, понял? А если Большаков дойдет до начальника службы безопасности президента... Знаешь, что с нами сделает Гончаков?

– Догадываюсь...

– Тут и гадать нечего!

– снова взревел Мазурин. – Сожрет. С потрохами. За отсутствие профессионализма. И будет на сто процентов прав – элементарной операции не смогли прокрутит!.

– Так точно!

– Да заткнешься ты наконец или нет?! Заладил! – в ярости стукнул кулаком по столу Мазурин, но тут же, заметив, как потемнели глаза полковника, постарался взять себя в руки. – Короче, Степан Петрович, задание понял?

– Да.

– Запомни – семь дней тебе даю. Думай. Ищи решения. Делай что хочешь. Словом, через неделю я хочу забыть фамилию Большакова. Ясно?

– Так точно.

– Ступай.

...В тот же день, предварительно связавшись с коллегами из украинской службы безопасности, в Сарны из Москвы вышли две черные "Волги" и микроавтобус "РАФ" с плотно занавешенными окнами и набитый под завязку специальной аппаратурой наблюдения. Шестеро сотрудников под командованием лично полковника Котлярова с разрешения местных органов приступили к операции по отслеживанию особо опасного преступника Александра Бондаровича. Его деятельность, как было объявлено, угрожала безопасности Российской Федерации.

Разрешения на задержание и арест у группы Котлярова не было, но во всех прочих следственных действиях украинские коллеги обещали помочь...

Уже пятую ночь дежурил Банда во дворе дома Востряковых. Женщины за эти дни пообвыкли и успокоились, и Банда не делился с ними своими наблюдениями, не желая накалять страсти. А ситуация осложнялась с каждым днем.

Если первое время присутствия посторонних лиц в Сарнах не было заметно, то теперь ребята из "федералки" практически не прятались. Их "РАФ" денно и нощно торчал метрах в ста от дома Галины Пилиповны, и Банда знал, что каждое произнесенное ими слово в ту же секунду становилось достоянием сотрудников ФСБ Их "оперы" почти в открытую дежурили около дома, и две "Волги" обеспечивали их мобильность.

Банда понимал, что выхода у них с Алиной теперь нет. Вопрос заключался только в том, как долго все это будет продолжаться? И Банда то и дело нервно сжимал рукоятку пистолета Макарова, откопанного в клуне Галины Пилиповны, готовясь принять свой последний бой.

Тяжело и обидно было Банде. Никогда не предавал он свою Родину, не мыслил себе жизни без нее. Детдомовец, выросший без родительской ласки, без родного угла, отучившись в "Рязановке", пройдя Афган, получив несколько ранений в боях и ни разу не струсив, даже в самые черные периоды своей жизни, когда он почти два года провел среди бандитов Москвы и Таджикистана, – никогда он не делал ничего, что могло бы причинить ущерб Родине.

Да, они с Олегом Востряковым могли с горьким сарказмом рассуждать в свое время за стаканом водки о "необходимости" Афганской войны, о дурацких приказах и подлости высшего военного руководства, о бездарности военачальников. Но ведь они имели на это право, собственной кровью завоевав его и только чудом оставшись в живых.

Да, в Таджикистане год-два назад он положил немало людей, если их можно было так назвать, но пусть хоть один суд попробует доказать, что это была не та самая ситуация, спасавшая от статьи, когда убитые непосредственно угрожали жизни других людей или его самого. Конечно, он нарушил закон, нелегально и с оружием в руках покинув страну следом за конвоем, увозившим Алину.

Но он спас девушку, разрушив попутно шпионский заговор, который самым непосредственным образом затрагивал интересы страны, да и не только его страны.

И вот теперь из-за каких-то странных игр, из-за чьих-то амбиций он стал этой стране не нужен. Более того, он стал врагом, с которым боролась теперь мощнейшая машина государственной безопасности. И исход поединка был предрешен. Можно было справиться с тремя отдельными представителями этой системы, но нельзя было справиться с самой системой.

Выхода он не видел и только со дня на день ждал развязки.

Единственное, что успокаивало его в эти часы, – это сознание того, что он успел сделать все, что мог.

Алину он спас, отцу ее все сообщил, и у ФСБ в любом случае не будет другого выхода, кроме как вернуть девушку домой.

Галине Пилиповне он тоже сумел помочь, как мог. Он успел еще до появления "федералов" съездить в фирму, в которой работал Олег, объяснить его коллегам, тоже бывшим "афганцам", что случилось и почему, и ребята тут же приняли решение не забывать мать Вострякова и ежемесячно отчислять ей ту часть прибыли, которая приходилась на долю Олега в их общем деле.

Он даже позвонил в Москву, в охранную фирму "Валекс", в которой работал до похищения Алины, и еще раз поблагодарил шефа и ребят за поддержку и понимание.

Все дела на этой грешной земле были уже, вроде бы, сделаны, и ничего, кроме Алины, больше не держало его в жизни. Ничего... кроме желания жить и любить...

Котляров часами сидел в "рафике", ломая голову над задачей, поставленной Мазуриным.

"Засветка" перед украинцами обеспечивала помощь в оперативных действиях, но никак не позволяла убрать Банду тихо и незаметно. Можно было, конечно, просто пристрелить парня, но... Во-первых, объясняй хохлам, зачем был нужен штурм, на который у них нет санкции. Но это еще полбеды, дело можно было бы замять. Степан Петрович боялся другого. Он уже достаточно хорошо присмотрелся к Бондаровичу, подробно изучил его дело и прекрасно понимал, что перестрелка с этим парнем обернется настоящим боем, а сколько человек в таком случае можно потерять – одному только Господу известно.

Нет, эти методы не годились. Слишком крутая заварилась бы каша, по сравнению с которой нынешние его проблемы показались бы мелкими и незначительными.

Нужно было искать другое решение, и, вслушиваясь в разговоры в доме Востряковых, полковник Котляров напряженно думал, не без основания надеясь на свой опыт и интуицию.

Ситуация срочно требовала кардинального и какого-то неординарного решения, и Котляров чувствовал, что выход, пусть даже совершенно невероятный, все же есть...

Неожиданный гость появился в доме Востряковой среди бела дня, громко постучав в ворота.

Банда, уже успевший выспаться после ночной "вахты", сам пошел открывать.

Сжимая в руке пистолет и в любую секунду ожидая выстрела, он откинул щеколду и резко распахнул калитку в высоких воротах, в ту же секунду отпрыгнув в сторону.

Парень в джинсовом костюме и солнцезащитных очках, стоявший на улице за калиткой, вздрогнул и чертыхнулся, явно не ожидая такого приема:

– Черт, что это значит?

– Чего тебе надо? – грубо спросил Банда, не опуская пистолет и не снимая палец со спускового крючка.

– Слышь, ты пушку-то убери, – парень поднял руки, показывая, что он не вооружен. – Я ищу Олега Вострякова. Ведь это его дом?

– А ты кто?

– Постой, а ты случайно не Банда? – вопросом на вопрос ответил парень.

– Я Банда, допустим. А кто ты?

– Самойленко. Бывший лейтенант Самойленко, ВДВ. Банда, я был взводным в соседнем батальоне. Ты меня совсем не помнишь? – он снял очки, давая Сашке возможность получше себя рассмотреть.

– Не помню.

– Зато я тебя помню... Слышь, Банда, мне Олег очень срочно нужен.

– Откуда ты его знаешь?

– Да мы в училище в одной роте "курсами" были. Все годы. А потом и в Афган вместе загремели. Мы с ним часто там встречались, в соседние батальоны попали... Ну неужели не помнишь?

– Тебя не Колей зовут?

– Колей, Колей!

– Вспомнил, – Банда опустил пистолет. Он действительно вспомнил этого парня, которого видел несколько раз вместе с Олегом. Кажется, однажды они даже выпивали вместе. Не мудрено, правда, что он его не сразу узнал, как-никак времени прошло уже прилично, да и узнать в этом джинсовом фраере афганского "летеху" было не просто. – Заходи.

Пропустив Николая во двор, Банда быстро выглянул на улицу и, убедившись, что все пока спокойно, старательно задвинул засов и набросил щеколду.

И только потом обернулся к удивленно смотревшему на него бывшему лейтенанту.

– Чего тут у вас происходит, а?

– Долго рассказывать, братан.

– А где Олег?

– Пошли, сядем.

Банда привел его к той самой яблоне, под которой они любили сидеть с Олежкой.

– Ты сядь, Коля... – и сам опустился рядом, засунув пистолет в карман" куртки и вытащив пачку сигарет. – Кури.

– Завязал недавно, пока держусь.

– Правильно сделал. А я, братан, отвыкнуть никак не могу.

– Банда, что здесь происходит?

– Как тебе сказать... Ладно, не это главное. Так ты к Олегу?

– Ну.

– Нет Олежки.

– А когда будет?

– Никогда. Нет его больше.

– Как нет?

– Погиб Олег. Погиб. После всего, что прошел... После Афгана. Погиб...

Вечером, оставив женщин в доме, они снова сидели на этой же самой лавке. Банда уже успел рассказать Самойленко вкратце всю историю, в которую они влипли с Алиной. Рассказал, как погиб Олег. Они уже помянули друга и теперь вышли во двор, на воздух, чтобы посидеть по-мужски, с бутылкой, не встречая ежеминутно горький взгляд Галины Пилиповны, у которой приезд Самойленко снова разбередил незаживающую рану на сердце.

– Да, нелегко ей, – Банда кивнул в сторону дома.

– Еще бы! У меня вообще такое чувство... Неловко как-то. Будто я, мое присутствие все время напоминает ей об Олеге. Знаешь, будто глаза Галине Пилиповне мозолю, как нарочно, – вот, мол, я, его друг, здесь, живой, а его самого... И никогда больше не будет, – с горечью сказал Самойленко.

– Нет, мы ей сейчас как раз нужны. Хотя, конечно, слов нет – мы здесь, а Олежки нет.

Николай разлил водку и протянул стакан Банде:

– Ты чего-то совсем не пьешь.

– Понимаешь, нельзя мне пока.

– Чего, болеешь?

– Хуже.

– Подшился? Закодировался? Так закодированным вообще нельзя, а ты, я смотрю, все же пятьдесят граммов принял за столом.

– Упаси Бог! – не сдержал Банда улыбки. – Только подшиться мне и не хватало. Тут другие дела.

– Это что, связано с тем, как ты меня встретил?

– Догадливый.

– Ну не тяни! – явное нетерпение сквозило в словах Самойленко.

– Если очень коротко, то в результате некоторых приключений я стал опасным человеком для ФСБ...

– Для кого?

– ФСБ.

– Это ты КГБ российское имеешь в виду?

– Да-да.

– А чего им здесь, на Украине, нужно? – недоумевал Коля, с недоверием посматривая на Банду. – И чего ты такого натворить успел, что они тебя... Это все после похищения?

– Да. Я тебе там, в хате, не все рассказал. Теперь я окружен, меня пытаются убрать, и, собственно говоря, каждую ночь я жду штурма, – Банда горько усмехнулся. – Дослужился, брат, на благо России – чужой среди своих. Как в кино.

– Ни хрена себе история!.. Но, послушай, это же такой материал!..

– В каком смысле? – тут уж Банда удивленно взглянул на собеседника.

– Ну, в смысле такую статью забомбить можно – отпад! Служба безопасности России в открытую действует на территории нашего государства – ты представляешь, какой резонанс в обществе это вызовет? Ох, бляха...

– А ты что...

– Да, журналист. Я обозреватель в одесской вечерней газете. Специализируюсь в основном на репортажах обо всяких крутых делах, темных историях и прочих сенсациях. Но я балдею – ты же мне такую тему даришь!

Банда с удивлением следил за неумеренным выражением восторга Самойленко, но постепенно во взгляде "врага государства" удивление сменилось почти неприкрытой насмешкой.

– Ты, Коль, рано радуешься.

– Чего? – переспросил слегка опьяневший Самойленко, в недоумении уставившись на Банду. – Почему ты так думаешь? Я что, по-твоему, написать об этом не смогу? Да я, если ты хочешь знать, один из самых популярных у нас журналистов. Да мои материалы, хоть и нехорошо самому себя хвалить, на "ура" принимаются. Если я себе строчки в номер заказываю – что угодно слетит, но мою писанину редактор поставит. Ты понял?

– Это я понял. И что журналист ты толковый – не сомневаюсь. Я о другом, – печально улыбнулся Банда.

– О чем?

– Понимаешь, меня когда-то давно, еще в детстве, поразила одна вещь. Я об этом в какой-то книжке вычитал. Ты знаешь, как на волков охотятся? В лесу развешивают веревки с красными флажками. Волк боится и никак не может вырваться с очерченной для него охотниками территории. – Банда почему-то начал издалека, задумчиво глядя в черное звездное небо. Он говорил уверенно, не торопясь, – чувствовалось, что не раз уже думал об этом.

– Допустим, я тоже что-то такое читал. Ну и что из этого следует?

– Охотники окружают волка этими флажками все теснее, а потом спокойно подходят и убивают зверя. Ему уже просто некуда деться... С другой стороны, волки действуют точно так же: стая окружает выбранную жертву. Молодые волки гонят козу или там еще кого на старых и сильных убийц, которым остается только выскочить в определенный момент, броситься на загривок и – ш-шах! – зубами по горлу. И все кончено. Понимаешь, тактика что у одних, что у других совершенно одинаковая – окружить, загнать в угол и убить. И кто волк, а кто охотник – сам черт не разберет... По жизни я себя всегда чувствовал волком. Мне всегда казалось, что волки точно так же, как я, одиноки. Им не за кого беспокоиться. Они отвечают только сами за себя. Они сильные, смелые, ничего не боятся и ни перед чем не пасуют. Они, как и я, настоящие охотники. Я всю свою сознательную жизнь, после детдома, только и делаю, что охочусь, образно говоря. Все время воюю с кем-то. То с "духами", то с шушерой всякой блатной... И всю свою жизнь я был по ту сторону красных флажков. А теперь я сам окружен. Понимаешь?

Банда не был уверен, что доходчиво объяснил Коле причины той смутной тоски, которая грызла в последние дни его сердце, но лучше высказаться он не сумел. Но Самойленко, видимо, понял его. Коля сидел теперь притихший, задумчивый и, когда Банда замолчал, подытожил:

– Не хочется волку попадать в пасть волкам же.

– Да, не хочется.

– А ты и не попадешь; Не грусти, – вдруг оживился Самойленко. – Тебе просто повезло, что я приехал. Я подниму хороших людей, на уши поставлю кого следует...

– Ты ничего не сумеешь.

– Слушай, – не на шутку рассердился журналист. – За кого ты меня держишь, в натуре? А ну пошли в дом к телефону, сейчас позвоним ребятам в пресс-службу МВД, в КГБ... Да не в одесские управления, а в Киев. Я телефоны знаю, ребята там знакомые. Сейчас придумаем что-нибудь.

– Сиди, Коля.

– Я тебя не понимаю...

– Вон там, – Банда неопределенно махнул рукой куда-то за забор, – метрах в пятидесяти от дома притаился "рафик", в котором стоит отличная прослушивающая аппаратура. Каждое наше слово они уже услышали, оценили и сделали соответствующие выводы. Иди, сними трубку – я больше чем уверен, что она будет молчать. И вообще могу тебя поздравить – в загоне с красными флажками теперь уже не один волк. Тебя они отсюда тоже не выпустят, понимаешь?

– Ты хочешь сказать... – растерялся Самойленко, удивленно глядя на Банду.

– Ты стал такой же персоной нон грата для ФСБ, как и я. Отстреливать будут нас обоих.

– Ну ты сказанул!

– Не веришь? Ха! Они просто слишком далеко зашли, Колян. У них нет теперь другого выхода. Правильно я говорю, а, товарищ майор или полковник – не знаю? – крикнул Банда в темноту, страшно и странно улыбаясь. И сам подтвердил:

– Правильно. Совершенно правильно.

Куда вдруг разом подевалась кипучая энергия Самойленко, бившая, казалось, через край еще четверть часа назад! Журналист сидел сейчас с Бандой грустный и притихший, о чем-то сосредоточенно думая и иногда утвердительно кивая головой в ответ на собственные мысли. Сашка тоже молчал, докуривая очередную сигарету.

Наконец Николай встрепенулся, как будто сбрасывая с плеч тяжелый груз, и потянулся к бутылке, снова разливая водку в стаканы.

– Э, да ты снова не выпил! Брось, Банда, хрен с ними. Давай вмажем по единой, а там – будь что будет!

– Не-ет, так просто я им не дамся... Но по единой, как ты сказал, можно, – и Банда решительно опрокинул в себя полстакана водки, даже не поморщившись.

– Вот так-то, – радостно подхватил Самойленко, тут же с энтузиазмом поддержав Сашку. – Этак нам веселее ночь коротать будет. Правда, старлей?

– Слушай, а чего ты к Олегу-то приехал? Просто так или по делу какому? – вдруг вспомнив о неожиданном появлении Самойленко, спросил Банда.

– Вообще-то по делу. Мне его помощь нужна была. У нас в Одессе крутые дела творятся, и мне нужен был человек вроде Олежки – свой, надежный, который и спину мне, если что, прикрыть сможет. Да, видать, не судьба...

– Так, а что за дело-то, если не секрет?

– От тебя секретов нет. А вот они, – Коля махнул в ту сторону, где Банда засек автомобиль прослушивания, – услышат... А впрочем, пусть слушают, раз так. Мне-то этим делом заниматься уже не придется, видно.

– Ну так наливай еще, а то и впрямь тоскливо как-то, да рассказывай – все равно всю ночь сидеть, так хоть компанию мне составишь, – Банда протянул пустой стакан, и Коля живо исполнил его просьбу.

Они выпили. Самойленко уселся поудобнее и, снова "развязав" – как тут удержаться, если столько тяжелых и невероятных известий сразу валится на голову, – попросил у Банды сигарету и начал рассказывать:

– Это мог бы быть "материал века". Может быть, не уступил бы по сенсационности и рассказу об этих деятелях, – он кивнул в сторону улицы. – Короче, у нас в Одессе есть одна больница, при ней роддом, и там вдруг стали происходить странные вещи – резко возросла детская смертность. Во время родов. Представь, оклемается мать от наркоза...

– Слушай, а рожают разве под наркозом? – Банда был не очень-то сведущ в этом деле, но представлял себе роды несколько иначе.

– Нет, без наркоза. Но если кесарево сечение делают...

– А-а, тогда понятно.

– Короче, оклемается роженица, а ей – очень сожалеем, но ваш ребенок родился мертвым. Ну и следуют всякие разные объяснения... Дескать, и показать нельзя – плод, мол, выглядит так, что вам лучше его не видеть. Словом, родители в конце концов успокаиваются, смиряются и даже не пытаются похоронить своего несчастного ребенка. Мертвый и мертвый, что поделаешь. Там готовы и документы оформить так, что в итоге женщина выходит из роддома как бы после аборта.

Язык уже не очень-то слушался хозяина, но рассказывал Самойленко хотя и несколько путанно, все же увлеченно, в очередной раз загоревшись сегодня и воспрянув духом:

– Ну, в общем, дела так разворачиваются, что ни похорон, ни могилки – ничего, никаких следов... Кое-кто из родителей об этом и не спросит. Что ж, если они это дитя никогда живым не видели, чего и хоронить-то? Кому-то расскажут о том, что ребенок родился хоть и живой, но с такой патологией, что и нескольких минут не мог прожить вне материнской утробы, – вроде не хватает какого-то жизненно важного органа, например, так что спасти было никак нельзя...

– Да, дела! – присвистнул Банда, а Коля тем временем продолжал:

– Словом, до определенного момента все шло в этой больнице очень четко... Слышь, Банда, давай еще по глотку, потому как ночью без водки о таких страстях и рассказывать-то трудно.

– Давай, я что, против? – Банда заинтересовался и ждал продолжения.

Они выпили, и Коля заговорил снова:

– Короче, все было нормально, только, может, в Управлении здравоохранения слегка удивлялись статистическим данным о детской смертности. Но мало ли что? Может, Чернобыль так влияет или еще какая "холера" – наша экология, слава Богу, всему миру известна... Да. Так вот. Слухи пошли по городу неожиданно. Как они возникли – одному Господу известно. Может, две несчастные матери встретились. А может, какая-нибудь утечка информации произошла. Не знаю. Главное – вся Одесса вдруг заговорила об этой больнице. Ну и ваш покорный слуга, естественно, заинтересовался. А тут как раз такая удача подворачивается...

– Что именно?

– Да моя коллега, напарница, мы с ней часто вместе работаем, Дина... В общем, она залетела по каким-то там женским делам в гинекологию этой самой больницы, – Самойленко отчего-то вдруг смутился, и Банда, вспомнив, как нежно вымолвил он имя женщины, Лишь усмехнулся про себя – "конспиратор". – А знаешь, как у нас, роддом, гинекология – все в одном корпусе, только на разных этажах.

– Ну и?

– Короче, она там, естественно, помимо лечения, начала заниматься сбором информации... – Коля вдруг посерьезнел и помрачнел. – Но я боюсь за нее. Если там что серьезное... Вот я и хотел Олега попросить о подмоге. Взял бы его с собой, устроил в эту больницу хоть санитаром, хоть электриком... Там вакансии, сам понимаешь, найти всегда можно. А он – бывший офицер, медподготовку прошел. Может, даже на медбрата претендовать бы мог. В общем, надо было хоть немножко прикрыть Дину, а заодно постараться что-нибудь интересное высмотреть...

– А сам чего же? – Банда с недоверием покосился на Самойленко, не понимая, что может помешать мужчине самому защитить свою любимую, попавшую в опасную ситуацию.

– Сам?! Ха-ха! Да меня каждая собака в городе знает. Здрасьте! Самойленко в санитары попросился! А больше вы нигде, господин журналист, поработать не желаете? – он передразнил возможную реакцию на его появление в больнице, но тут же снова посерьезнел:

– Нет, я сам не могу никак. Мне именно такой парень, как Олег, нужен был.

– Ну я бы тебе постарался помочь, но...

– Да... Ладно, забудем об этом. Давай лучше отвлечемся. Какая ночь-то, а?

– Здорово, ничего не скажешь.

Они долго-долго сидели молча, задумавшись каждый о своем. Городок спал, погрузившись в полную тишину, и даже природа, казалось, замерла, не нарушая вселенского покоя ни шелестом листвы под дуновением ветерка, ни криком цикад. Лишь мириады огромных ярких звезд прямо над головой безмолвно взирали на землю, полную тревог, печалей и бедствий. Там, наверху, все было куда спокойнее.

Где-то совсем рядом вдруг хлопнула дверца автомобиля, и Банда встрепенулся, кивнув в ту сторону:

– Наши друзья-сторожа не спят. Все слушают, о чем мы тут с тобой.

– Да... Слушай, у меня в сумке приемник есть. Хочешь, я его принесу, так хоть новости или музыку послушаем? Все ж веселее будет до утра сидеть, – Самойленко встал и, поднеся спичку к бутылке, постарался рассмотреть, сколько там осталось. – Заодно еще водочки захвачу да закуски какой. А то на этом сказочном воздухе трезвеешь в один момент – пьешь-пьешь, вроде и выпил много, а никакого тебе кайфа.

– Давай, – рассмеялся Банда, – неси и то, и другое. Гулять так гулять.

Коля вернулся очень скоро, разложил на лавке прихваченное на кухне сало, хлеб, огурцы и помидоры. Затем с торжественным видом извлек из внутреннего кармана куртки бутылку и водрузил ее посреди закуски. Наконец из другого кармана вытащил маленький приемник "Нева" и, включив его, начал шарить по волнам эфира, разыскивая какую-нибудь музыку. Сквозь треск и шум вдруг пробился чистый голос Расторгуева из "Любэ":

Да, стая, я старик.

Я словно стертый клык.

Не перегрызть

Мне память вольных-снов.

В них пыл давно затих,

И больно бьют поддых

Глаза моих друзей,

глаза моих друзей волков.

Я раны залижу,

Я с прошлым завяжу.

Капканы вижу

и с тропы сверну.

Не потому что слаб,

А потому что кровь

не греет старых лап.

Ночами долго-долго

вою на луну.

Луна, луна, луна,

Взрываю воем тишину.

Луна, луна, луна!

Луна и волк в ночном лесу.

Возьми меня к себе,

Луна...

Над деревьями, заливая все вокруг призрачным голубоватым светом, сияла луна. Огромная, круглая, она, казалось, глядела прямо на Серны, на ребят, сидящих в саду, внимательно и понимающе.

I

Нету у меня никого,

Кроме Родины-матушки.

Да! Нет у меня никого,

Кроме ветра-дружка.

Ох, да помолись за меня,

Сиротинушку, батюшка!

Да! Ты помолись за меня,

Помолись за меня...

Степан Петрович сбросил наушники и, выключив аппаратуру прослушивания, пересел в кабину машины. Закурив, он кивнул водителю:

– Сходи, обрежь телефон.

– Есть.

Котляров остался один. Тишина ночи не приносила облегчения – в ушах, уставших от наушников, стоял звон, и Степан Петрович, нащупав в темноте ручку автомагнитолы, включил ее. Видимо, он попал на ту же волну той же станции, которую слушали в нескольких десятках метров от него Банда и Самойленко, – играла "Любэ".

– Товарищ полковник, мне продолжать прослушивание? – вернувшийся офицер заглянул в форточку "рафика"

– Провода обрезал?

– Так точно, товарищ полковник... Так как насчет прослушивания?

– Как хочешь, – вяло махнул рукой полковник, погруженный в собственные мысли.

Старший лейтенант службы безопасности потоптался несколько минут возле машины, смущенный таким ответом полковника Котлярова, затем, справедливо решив не мешать шефу хандрить, залез в салон микроавтобуса, оставив полковника в кабине одного.

Да, Котляров хандрил. И были тому весьма серьезные причины – до конца отпущенного Мазуриным срока оставались лишь сутки, а решения проблемы Степан Петрович не видел. Дело Банды за эти дни так и не сдвинулось с мертвой точки: штурмовать дом было нельзя, оставлять Банду в покое – тоже. Тем более объявился еще и этот долбаный писака из Одессы, Самойленко, нелегкая его принесла...

"Постой-ка! – Котляров вдруг встрепенулся и почувствовал, что какая-то очень важная мысль, даже не мысль, а всего лишь зацепка скользнула в совершенно пустой от усталости и напряжения голове. – Подожди... Что там говорил этот Колян про роддом? Так, рост смертности, родителям не дают хоронить детей... Точно! Это ведь очень похоже на то, чем занимается наш капитан Федоров. Только журналист этот из Одессы, а Федоров работает в Питере..."

Федоров, один из лучших оперативников отдела Котлярова, "крутил" дело, которое при успешном завершении обещало стать одним из самых громких не только в его личной практике, но и в практике Котлярова и даже генерала Мазурина.

Более того, это дело послужило бы великолепной рекламой всей деятельности органов безопасности за последние три-четыре года. О нем обязательно было бы рассказано журналистам со всеми подробностями. А те бы уж раззвонили об успехах ФСБ по всей стране. И, главное, то дело, которое вел Федоров, странным образом точно совпадало с тем, о чем рассказывал этот самый Самойленко.

Котляров вдруг понял, что он нашел решение проблемы. Если бы только Банда согласился!

Степан Петрович вышел из кабины и направился к дому Востряковой. Выпрыгнувший следом из салона старший лейтенант пошел было за ним, но затем, окликнув начальника и не удостоившись ответа, остановился, с интересом наблюдая, как его шеф подошел к воротам и решительно постучал в калитку.

Старлей быстренько вернулся в машину и включил аппаратуру прослушивания и магнитофон, нервно крутя ручку настройки, чтобы не пропустить ни одного слова, сказанного у Востряковых...

От неожиданного стука в калитку, показавшегося чересчур громким в ночной тиши, оба парня вздрогнули и удивленно переглянулись, но в ту же секунду вскочили и бросились к забору, понимая, кто именно мог постучать в это позднее время.

Банда вытащил из кармана пистолет, снял с предохранителя и, сделав Коле знак отойти чуть подальше, рванул калитку и мгновенно отскочил в сторону. На прицеле его "Макарова" оказался седоватый, но еще крепкий мужчина лет сорока, одетый в неплохой серый костюм с ярким галстуком. Профессиональным жестом он показал, что в руках у него нет оружия.

– Разрешите войти?

– Вы кто?

– Полковник службы безопасности Котляров Степан Петрович. Мне нужно с вами поговорить.

Банда не ожидал такого оборота дела и удивленно оглянулся на Самойленко. Тот стоял, с интересом разглядывая незнакомца, будто недоумевая, откуда тот взялся.

– Интересно, о чем? – нашелся-таки Банда, отнюдь не выразив особой радости.

– Может, я все же войду?

– Заходите, – Банда, не опуская пистолета, пропустил "федерала" во двор, снова тщательно запер все засовы и только после этого указал куда-то в глубь темного двора:

– Пойдем, сядем.

– Александр, вы пистолет уберите, – голос полковника был удивительно мягок и доброжелателен. – Я не вооружен. Да и не воевать пришел.

Банда, конечно, знал, что их внимательно слушают, что на них давно собрали обширнейшее досье, но обращение по имени этого совершенно незнакомого человека все же подействовало на Сашку.

Поставив пистолет на предохранитель, он засунул его в карман.

– Ну вот, так наш разговор получится более спокойным, – полковник сохранял полное самообладание, и это понравилось Сашке – ему импонировали выдержанные люди. – Я, конечно, прошу извинения за столь поздний визит, но ведь вы все равно не спите, правда?

– Конечно.

– Добрый вечер, Николай, – поздоровался тем временем полковник и с Самойленко, пожав ему руку. – В доме все спят уже?

– Да.

– Ну и хорошо. Где бы мы могли поговорить?

Ребята отвели гостя к своей лавке, и Котляров заметно оживился, увидев початую бутылку водки и закуску:

– О, да мы хорошо сидим!

– А то вы не знаете? Небось, слушали в своей машине, о чем мы здесь с Колей беседовали, – съязвил Банда, но вдруг, сам не понимая почему, предложил полковнику:

– А вы присоединитесь?

– С удовольствием, – Котляров даже потер руки, наглядно демонстрируя это самое удовольствие.

– Коля, будь другом, раздобудь еще стакан.

Когда водка была разлита и Банда нарезал еще огурцов, полковник поднял свой стакан и, обведя взглядом парней, произнес:

– Знаете что, ребята? Давайте выпьем за наше знакомство. Я скажу честно – все эти дни мы были по разные, как говорится, стороны баррикад, но я хочу отдать должное – ты. Банда, извини, но под этим именем мы тебя лучше знаем, поэтому я, если позволишь, так тебя и буду называть, ты, судя по всему, парень не промах. И мне действительно приятно поговорить с тобой, увидеть тебя воочию, а не подслушивать. Ну, ты понимаешь меня, я думаю.

– Я понимаю, не волнуйтесь. Я все уже давно понял... Впрочем, вы... Степан Петрович? Я правильно запомнил? Так вот. Вы, Степан Петрович, наш гость, а тост предлагается за нас, так что не вижу причин, чтобы не выпить.

– Ек, – подхватил Самойленко, опрокидывая в себя водку.

Когда все выпили, Котляров снова заговорил:

– Я представляю, Банда, какие чувства ты можешь испытывать ко мне и к моей организации... Да, мы пытались тебя убрать, ты не ошибся... Извините, господин журналист, – неожиданно повернулся он к Самойленко, – диктофона у вас с собой, надеюсь, нет?

– Есть, – почему-то покраснел Самойленко.

– А вы его не включайте, пока мы беседуем, хорошо?.. Так вот, – он снова обратился к Банде. – Да, мы, точнее, наша организация пыталась тебя убрать. Для этого я, собственно говоря, и нахожусь здесь. Я был изначально против такого решения, но у меня, черт возьми, тоже есть начальство. Оно-то и отдало приказ о вашей ликвидации. Между прочим, к нападению на тебя здесь, в Сарнах, я не имел ни малейшего отношения.

– К чему все эти извинения, Степан Петрович? – нахмурился Банда, не в силах разгадать игру "федерала". Он даже нервно оглянулся, всматриваясь в темноту, – опасаясь, не является ли внезапный визит этого типа частью плана штурма дома.

– Это я к тому говорю, чтобы ты меня лучше понял. Мне совсем не хочется твоей смерти. А кроме всего прочего, она бы уже не повлияла на ход операции, так как первоначальный смысл всего плана безвозвратно утерян. Операция "Большаков" по большому счету провалена. Но даже после провала операции необходимо замести следы, а ты – главный след. Поэтому твоя смерть неизбежна.

– Это я знаю и готов...

– Точнее, была неизбежна, – перебил Банду Котляров. – Была неизбежна до сего момента.

– А что же такого потрясающего случилось в этот момент? – сарказм Банды был совершенно очевиден. Он не верил полковнику и даже снова демонстративно вытащил из кармана пистолет.

– Мне в голову вдруг – благодаря вам! – обернулся он к Самойленко, – пришла замечательная идея. При ее реализации и овцы будут, как говорится, целы, и волки сыты.

– И что же это за идея?

– Думаю, вас это крайне удивит, но... Я предлагаю тебе. Александр, работать с нами.

– То есть? – Банда действительно от удивления открыл рот.

– То есть я получаю поддержку своего начальства, и бывший старший лейтенант Вооруженных Сил Александр Бондарович становится старшим лейтенантом службы безопасности. Стаж службы в общий срок для пенсии тебе зачтется. Ты ее как бы продолжишь. Операция, таким образом, будет закрыта, Алина вернется к родителям, никаких следов уничтожать более не придется.

– А зачем я вам нужен, черт побери?

– Для детальной разработки и осуществления нашей следующей операции.

– Какой еще операции? – Банда не мог прийти в себя от изумления, и до него с трудом доходило все, сказанное Котляровым. – Что это за операция? Что от меня будет нужно? Разве я могу что-то для вас сделать? Да и вообще, почему я должен вам верить?

Он вдруг снова подозрительно огляделся по сторонам, прислушиваясь к ночной тишине.

– Не беспокойся, никто без моего приказа ничего здесь не посмеет сделать. А я такого приказа, поверь, не отдавал... – Котляров вытащил из кармана пачку сигарет и закурил. – А насчет задания и новой операции ты что-нибудь сможешь узнать только после того, как согласишься с моим предложением. Это будет логично, не так ли? Ну а что ты можешь сделать, то, я думаю, многое... Сам посуди – сколько нам пришлось с тобой возиться? Да еще пока и безрезультатно... Ведь если ты откажешься, неизвестно, чем это наше противостояние обернется.

– Как-то неожиданно все это... – Банда задумался, пытаясь лихорадочно просчитать все плюсы и минусы внезапного предложения "федерала".

– Конечно. Думай. Только учти, что времени на раздумья у тебя очень мало. Мой шеф поставил передо мной задачу решить исход операции к вечеру завтрашнего дня. Я ее решу в любом случае. Но мне, чтобы убедить шефа в необходимости столь нестандартного решения, тоже нужно какое-то время, понимаешь?

– Да.

– Так что не обижайся, но додуматься до чего-либо ты должен никак не позже, чем к утру.

– Ясно... А какие вы можете дать гарантии, если я вдруг соглашусь?

– Никаких, – полковник ответил не задумываясь, и его откровенность понравилась Банде. – Никаких. Потому что я не знаю еще толком, с какой ноги встанет утром генерал. Пойдет ли он на это? Одобрит ли мой план? Не знаю. Поэтому не могу дать гарантий. Хотя...

– Ну? – нетерпеливо подтолкнул его Банда.

– Могу обещать, могу дать слово офицера, что если после твоего согласия получу приказ от начальства на ранее запланированное завершение операции, я ему не подчинюсь. Я заберу своих людей, и ты на время будешь свободен. Но тогда этим займутся другие.

Котляров понимал, на что шел. Он был уверен, что их разговор сейчас слушает и записывает старший лейтенант, оставшийся в машине, и этот сосунок, не слишком удачливый в службе, "пересидевший" в старлеях, "сдаст" его, Котлярова, с потрохами, чтобы выслужиться перед Мазуриным.

Трибунала, конечно, не будет, но из органов выпрут моментом. Да еще и без пенсии. "За дискредитацию и халатное отношение..." – так, кажется, пишут в приказе? Но, с другой стороны, иначе поступить полковник Котляров действительно не смог бы.

Затянувшееся молчание нарушил Коля:

– Слышь, мужики, а давайте еще выпьем. До утра времени много.

Они согласились с этим предложением и спустя минуту уже закусывали, дружно хрустя огурцами.

– Как я понимаю, Степан Петрович, выбор у меня невелик? – Банда, казалось, уже пришел к какому-то решению и теперь пытался расставить все точки над i. – Или я с вами, или вам придется меня, скажем так, обезвредить. Я вас правильно понял?

– Да. К сожалению, это так.

– Что ж, тогда и думать нечего, – Банда произнес фразу так спокойно, так буднично, что оба его собеседника ошеломленно уставились на него, не ожидая, что Сашка примет решение так быстро.

– То есть?..

– Я согласен.

– Правильно, Банда, – поддержал Коля. – Где наша не пропадала?! Попробуешь теперь на ФСБ поработать, глядишь и понравится, а?

– Я рад, Александр, что ты согласился. Теперь, – полковник Котляров поднялся, – пойду звонить своему шефу.

– Что, прямо сейчас? – Банда не ожидал таких темпов. – Ведь сейчас три часа утра, а в Москве и того больше. Он же спит, небось, в отличие от нас...

– Проснется, никуда не денется. Ради такого случая и президента можно на ноги поднять... Короче, я быстро вернусь, ребята. Можете не закрываться, я приду, каким бы ни был результат разговора.

Степан Петрович уже дошел до самой калитки, как вдруг остановился и повернулся к ребятам:

– И вот что, Банда. Я дал тебе слово, и как бы не повернулись наши дела, утром ты можешь катиться на все четыре стороны. Ты понял меня?

– Спасибо...

– Я еще приду. Потом спасибо скажешь...

Телефон специальной спутниковой связи затрещал, как обычно, резко и требовательно, но на этот раз особенно противно: как-никак, было всего четыре утра.

– Генерал Мазурин слушает, – вяло проговорил Виталий Викторович, взяв трубку.

– Полковник Котляров, – неживым, металлическим голосом дешифратора откликнулась трубка. – Извините, Виталий Викторович, что так поздно, но дело совершенно срочное.

– А, ты... – Мазурин зевнул и уселся в кресло, всеми силами стараясь прогнать сон. – Конечно, я понимаю, что срочное. Ты же мне сегодня к полуночи должен будешь доложить результаты, правильно?

– Так точно. Поэтому и звоню.

– Ну что у тебя?

– Виталий Викторович, вы только выслушайте меня внимательно и постарайтесь понять все, что я скажу. Не отметайте с ходу, хорошо?

– Не тяни. Что там у вас стряслось?

– Я завербовал Банду.

– То есть...

– Он согласен работать на нас.

– Гм-гм... Интересно... И на кой хрен он нам нужен?

– Нужен. Тут новое интересное дело возникает, и он нам очень и очень пригодится. Я предложил ему пойти к нам на работу, – мол, возьмем старшим лейтенантом, как ты и в армии был оперативным сотрудником в мой отдел...

– Ну знаешь, Котляров!.. Охренел окончательно? Ты что это себе там позволяешь? Да ты...

– Я прошу вашего разрешения снять людей и свернуть запланированную операцию по ликвидации объекта. Послезавтра Бондарович будет у вас в кабинете, и он со временем станет вашим лучшим сотрудником, гарантирую.

– Ты понимаешь, о чем просишь?

– Так точно. Я беру всю ответственность на себя.

– На кой хер мне твоя ответственность!..

Мазурин задумался. Трудно было предугадать, что там на этот раз замыслил Котляров, но мужик он вообще-то толковый, смекалистый. Может, и впрямь нашел выход из всего этого дерьма, в которое влипло их управление?

– Короче, – сурово подытожил генерал, – действуйте, полковник, как считаете нужным. Я жду вас с подробным докладом.

Он помолчал немного и вдруг злобно зашипел, слава Богу, что дешифратор не донес его интонацию:

– Но если благодаря тебе я снова влипну в какое-нибудь говно, я из тебя жилы вытащу и шкуру спущу, понял? Ты не только из органов в два счета вылетишь – ты не рад будешь, что на свет белый родился, ясно?

– Так точно.

Котляров вернулся минут через пятнадцать, но, хотя калитка и была открыта, настроение ребят круто изменилось. Они сидели молча, глядя исподлобья на явившегося "федерала".

– Что случилось? – Степан Петрович не мог понять причин перемены, произошедшей с ними.

После переговоров с генералом настроение Котлярова было довольно добрым и никак не вязалось с мрачным видом парней. – Я обо всем договорился!

– С кем это, интересно, товарищ полковник? – язвительно поинтересовался Банда. – С ребятами из штурмового отряда, небось?

– Да что с вами такое в конце-то концов?

– С нами? Мы вели честную игру, но мы не привыкли, когда нас подставляют, – вступил в разговор Самойленко. – Какого черта вы отключили телефон? Чтобы мы не могли ни с кем связаться? И считаете, что мы после этого, товарищ полковник, можем вам доверять? А еще честное слово офицера давал, скотина...

– Ну ты, писака, – не выдержал Котляров. – Если бы ты был обыкновенным журналистом, я, об тебя и руки не стал бы марать. Но ты сам был боевым офицером. Или забыл уже? Да я тебе за такие слова сейчас челюсть сверну, сопляк паршивый...

– А вы его просто пристрелите, – спокойно посоветовал Банда. – И кулаками махать не придется, и важного свидетеля заодно уберете.

Этот спокойный голос отрезвил Котлярова. Он постарался взять себя в руки и, все еще взволнованно дыша, сказал довольно миролюбиво:

– Эх, придурки! Да мы линию перерезали еще пару часов назад, когда ты, – кивнул он на Самойленко, – в Киев звонить собирался... Юсупов, – крикнул Котляров в сторону ворот, уверенный, что их разговор прослушивается, – приказываю немедленно восстановить телефонную линию! И вообще – операция закончена. Все в гостиницу и можете спать. Выезд в Москву завтра в десять утра.

Он снова повернулся к парням:

– Думаю, они нас слушали... Ну что, теперь вы мне верите? Ты, Николай, сходи проверь – минут через пять, как только они восстановят линию, телефон заработает. Только... Только не звони никуда, пока я с вами не поговорю кое о чем. Ты мне можешь это пообещать?

– Ладно, не буду, – нехотя согласился Самойленко и зашагал к дому.

– А кому вы звонить-то собирались? – спросил полковник Банду, оставшись с ним наедине.

– Владимиру Александровичу, – подозрение еще не развеялось, и Банда говорил нехотя, все еще не слишком доверяя полковнику. – Большакову. А что, нельзя?

– Можно. Просто в Москве сейчас глубокая ночь, незачем будить пожилого человека.

– Но ведь вы своего шефа разбудили, а?

– Разбудил.

– Ну и как?

– Он дал согласие.

– Значит...

– Значит, операция закончена. Ты же слышал, завтра утром мы выезжаем в Москву.

– Мы?

– Да, все мы. Ты, Алина и Николай тоже. Вам будет лучше поехать с нами.

– А я при чем? – появился из темноты Самойленко. Он, видимо, услышал последнюю фразу Степана Петровича. – Телефон заработал, все в порядке.

– Ну, я же вам говорил! – довольно улыбнулся Котляров и кивнул на бутылку. – Чего не наливаешь? Вот теперь у нас точно есть повод выпить.

– Повод поводом, но я, честно говоря, не понял, зачем мне-то в Москву ехать? Чего я там забыл? К тому же у меня в Одессе есть дело, и довольно срочное... – заметил журналист, разливая остатки водки по стаканам.

– Вот об этом, о твоем одесском деле, я с вами и хотел поговорить, – полковник улыбнулся ребятам, как бы подбадривая их:

– За нашу совместную деятельность! – и залпом осушил свой стакан.

– Давай!

– Вот что, ребятки, – начал Котляров, как только они закусили, – мы "крутим" одно дельце, которое точь-в-точь повторяет вашу одесскую "опупею". Правда, в другом городе и не на Украине, а в России. Но вполне возможно, что корни у этих махинаций общие. К тому же слишком напоминают то, из-за чего был большой скандал во Львове.

– Это вы о чем, о похищении детей? – встрепенулся Самойленко.

– И перепродаже их на Запад, – Котляров, подтвердив его догадку, согласно кивнул головой.

– Я так и думал! Вот черт!

– Самодеятельность, Николай, тут не поможет, и твое журналистское расследование, которое ты затеял, ничего не даст. А возможно, тебя и пристрелят где-нибудь в темном переулке. Работают преступники, я вам должен сказать, профессионально. Тем более, что штаб-квартира всей организации там, за "бугром". И туда вам никак не добраться, я вас уверяю. Поэтому давайте займемся этим делом тоже профессионально, под нашим контролем и с нашей помощью, хорошо?

– Но... – попытался было возразить Самойленко, но Котляров успокаивающе положил ему руку на плечо:

– Гарантирую, что первым из журналистов, кто сообщит об этом громком деле, будешь ты. Сенсацию гарантирую. Доступ к материалам – полный... или почти полный. Да ты и без того многое будешь знать.

– Да ладно, – журналист попытался сделать вид, что сенсация не главное, но по его азартно заблестевшим глазам было заметно, что он уже начал придумывать заголовок покруче к своему потрясающему материалу.

Банда и Котляров не выдержали, рассмеялись.

– Не смущайся, Коля! – подколол друга Сашка. – И вообще, зачем тебе твоя одесская газетенка? В "Комсомолке" напечатаешься, весь эс-эн-гэ прочтет!

– Безусловно, – поддержал его и Степан Петрович, но вдруг, посерьезнев, предупредил:

– Ребята, только никому пока ни единого слова. Я надеюсь, вы все прекрасно понимаете.

– Конечно, – они согласно закивали.

– Слушайте, парни, хорош – о делах будем говорить в Москве, и подробно, а сейчас давайте лучше... – начал было Котляров.

– А на чем мы поедем? – перебил его Банда.

– На "Волге", со мной.

– Честно говоря, я бы предпочел свою машину.

– А что, есть?

– Есть. Друга, Олега... – Банда споткнулся, упомянув имя погибшего товарища. – Его "Опель". Я думаю, Галина Пилиповна не обидится, если я им воспользуюсь. А мне все ж спокойнее будет.

– Не вижу проблемы. Хочешь – поезжай на "Опеле". Только до границы с Россией я бы посоветовал держаться в нашей колонне, чтобы было проще выехать. А то местный КГБ о вас уже немало наслышан, могут быть осложнения.

– Конечно.

– Мужики, если честно, у меня сегодня отличное настроение и совсем не хочется спать, – как-то задорно сказал Котляров. – В гостинице у меня есть бутылочка коньячка. Раздавим, а?

– Обижаешь, начальник! – Самойленко скорчил потешную рожу. – Что, у нас своей горилки не найдется, чтоб к твоей гостинице топать? Сейчас сбегаю к холодильнику и принесу. Запотевшую! – и он исчез в доме.

...Гулянье в саду продолжалось до утра, и Галина Пилиповна, встав утром подоить корову, была крайне удивлена, обнаружив распахнутую калитку... двоих друзей покойного Одежки, спавших вповалку рядом с каким-то незнакомым мужчиной прямо на подсыхающей свежескошенной траве в саду под яблоней. Укрыв их старенькими покрывалами, она ушла в клуню, изумленно покачивая головой...

– Банда, ну ты и поросенок все же! – выговаривала утром Алина, обливая голого по пояс Сашку прямо из ведра. – Напился сам и Колю напоил. И еще какого-то типа к себе затащили! Кто это такой? Где вы его только откопали среди ночи?

Она кивнула на Котлярова, уже проснувшегося и осторожно поворачивающего голову, жутко трещавшую после ночных возлияний.

– Этот? Пока секрет, Алинушка! – весело фыркал Банда, разбрызгивая вокруг себя фонтаны воды.

– Осторожнее, меня всю обольешь! – воскликнула девушка, отскакивая в сторону. – И почему калитка была открыта? Мне Галина Пилиповна как рассказала, я чуть не умерла от ужаса. Тебе что, жить надоело? Пришли бы эти сволочи и пристрелили тебя, пока спишь. Ну что это за несерьезность такая, Банда? Ну почему я, женщина, должна тебя учить элементарной осторожности...

– Алинушка, тихо! Не рычи, – лишь смеялся в ответ Банда, энергично растираясь полотенцем. – Ночью произошло эпохальное событие – пророк Исайя спустился на землю и провозгласил судный день. Все, теперь каждому воздается за грехи его! Отвечай же, несчастная, как на духу, любишь ли ты меня? – громогласно возопил Банда, театрально-грозно глядя на свою невесту.

– Сашка, перестань поясничать! – Алина не знала, сердиться ей или смеяться. – Не знаешь будто, что я люблю тебя больше всех на свете!

Она прижалась к его обнаженной холодной после мытья груди и притихла, чувствуя себя рядом с этим сильным парнем совсем маленькой девочкой, надежно укрытой за его широкими плечами от всех бурь и тревог.

– Мне страшно, Саша, – прошептала она.

– Спокойствие, – бодро воскликнул Банда, сжав ее плечи. – Лучше неси бинт и смени мне повязку, а потом я расскажу тебе один страшный-страшный секрет. Но только – никому, идет, Алина Владимировна? Тебе доверять можно?

– Ох, какой же ты пустомеля! – не выдержав, в сердцах воскликнула девушка, убегая в дом...

– Ребята, быстрее собирайтесь. Осталось всего полчаса, – подал голос Степан Петрович, когда перевязка была закончена.

– Степан Петрович, умоляю, ни звука! – вдруг возопил Банда. – Это мой сюрприз!

Он схватил Алину за руку и потащил в дом, к телефону.

– Давай, звони скорее родителям.

– Банда, ты мне скажешь, в чем дело, или так и будешь голову морочить?

– Набирай скорее номер, у нас времени совсем не остается.

Алина набрала номер и, услышав в трубке голос матери, произнесла:

– Мама, привет! Как вы там?

– Скажи им, что сегодня ночью ты будешь дома, – прошептал Банда, стоявший рядом на ухо девушке.

Алина от удивления чуть не выронила трубку из рук:

– Что?!

– О, женщины! – театрально воздел Банда руки к потолку. – Ну ничего не могут сделать как следует. А ну, давай сюда! – он забрал трубку у обомлевшей Алины и весело закричал:

– Настасья Тимофеевна, здравствуйте!.. Да-да, у нас все отлично. Именно отлично... Ой, тут такие дела, вы бы знали!.. У меня нет времени, да и разговор совсем уж не телефонный... Настасья Тимофеевна, послушайте. Если вы сегодня чуть попозже ляжете спать, то около часа ночи я привезу вам Алину!.. Да!.. Ну конечно!.. Спокойно, спокойно, не плачьте, все уже хорошо. Идите, обрадуйте Владимира Александровича. Мы скоро увидимся! До свидания!

Он положил трубку и обернулся к Алине, во все глаза смотревшей на своего Банду, ничего не понимая и боясь поверить в то, что только что услышала.

– Саша, ты мне можешь наконец объяснить, что происходит? Что...

– Алинушка, мы едем домой. Через полчаса. Пошли, познакомлю тебя со Степаном Петровичем...

II

Огромный кабинет генерала Мазурина, казалось, уменьшился в размерах, когда в него вошли эти здоровенные парни в сопровождении полковника Котлярова. Высокие, статные, с еще не утерянной офицерской выправкой, они невольно вытянулись по стойке "смирно", когда генерал Мазурин, одетый по всей форме, поднялся из-за стола им навстречу.

– Виталий Викторович Мазурин, – представился он, первым протягивая им руку.

– Банда... То есть Александр Бондарович, – смутившись, ответил рукопожатием Сашка.

– Николай Самойленко, – пожал генералу руку Коля.

– Так вот ты какой, горный олень, – не очень удачно пошутил, процитировав бородатый анекдот, генерал, с откровенным интересом разглядывая Банду. – Ну что ж, хорош, хорош... Мы тут уже поговорили предварительно с полковником Котляровым, и я полностью одобрил его план, так что...

Мазурин не спешил. Он жестом указал на огромный кожаный диван и кресла, стоявшие у журнального столика в углу просторного кабинета.

– Садитесь. Поговорим.

Когда все расселись, Виталий Викторович неторопливо начал:

– Вот что. Полковник Котляров слегка поторопился. Через отдел кадров после... э-э... некоторых обстоятельств нам не удастся провести вашу кандидатуру в штат управления. По крайней мере, пока – до выполнения задания, которое мы собрались на вас возложить. Поэтому вам, Александр, сейчас не суждено стать офицером службы безопасности. Вы поработаете какое-то время по контракту в качестве нашего агента. Но, я подчеркиваю, – это временно.

– Ничего, Виталий Викторович, эту беду я переживу. Мне, может, вольной птицей, от устава не зависящей, еще и интереснее оставаться, – нашелся Банда, но сам с тревогой взглянул на Котлярова: не рушатся ли его обещания? Не перевернул ли Мазурин все планы?

– Я тоже так подумал, тем более что средства для проведения операции – деньги, необходимую аппаратуру, возможно, и оружие – мы вам выделим. Вы будете так или иначе работать с нами. Заключим, допустим, договор. Кажется, так у вас, на гражданке, выражаются? – он обратился теперь к Самойленко, и тот, не в силах преодолеть смущение, которое охватило его с первой минуты, как только он переступил порог этого знаменитого на весь мир мрачного здания, в ответ лишь согласно кивнул.

– К вам, Николай, у меня особая просьба, – продолжал между тем генерал. – Уж на вас никакими – ни экономическими, ни моральными – методами я воздействовать не могу. Я могу вас только просить. И просьба моя состоит в следующем – забыть на время о своей профессии. На время. Вам пока нельзя будет разглашать и публиковать какую-либо информацию об этом деле. Вот когда все закончится, тогда...

– Я все понимаю, – отозвался Самойленко, слегка обиженный недоверием. – Дело на самом деле серьезное...

– Вот именно. Но я имел в виду не только ваше молчание, – генерал закурил "Мальборо" и положил пачку на столик, жестом приглашая всех присутствующих последовать его примеру, – но и ваше... как бы это получше сформулировать... подчинение. Официальным исполнителем операции будет Бондарович, и только он имеет право принимать решения, проявлять инициативу. После согласования со Степаном Петровичем, конечно, – он кивнул на Котлярова, скромно присевшего на краешек дивана.

– Я понимаю, – снова согласно кивнул Самойленко.

– Ну и отлично, – генерал встал, давая понять, что аудиенция окончена. – Да, Александр... Я приношу вам извинения за некоторые неприятности, которые мои сотрудники вам доставили...

– Я все понимаю, Виталий Викторович, – наг чал было Банда, – и не обижаюсь. На обиженных, как говорится, воду возят...

Но генерал, не дослушав, уже повернулся к столу, и Сашка лишь разочарованно пожал плечами.

Втроем они вышли из кабинета Мазурина и направились к Котлярову...

– Знакомьтесь – Сергей Бобровский, выпускник нашего училища, лейтенант. Он будет работать с вами, – Степан Петрович представил ребятам невысокого худенького паренька в очках с металлической оправой. – Не подумайте, что это проявление недоверия, так сказать, надзор за вами. Он – парень толковый, отличный специалист по спецсвязи и спецсредствам, которые вам придется активно использовать во время выполнения задания.

– Да я ничего и не подумал, Степан Петрович, – отозвался Банда и по-дружески протянул руку новому напарнику:

– Александр Бондарович Можно звать меня и просто Бандой, не обижусь.

– Сергей, – скромно улыбнулся тот в ответ, и Сашке понравилась его открытая улыбка.

– Ну вот и ладно, – по привычке довольно потер руки полковник Котляров, – вот и познакомились. Сергею в операции поручено обеспечивать связь с центром, анализировать ситуацию и использовать специальные средства и аппаратуру, о которой вы, может, и не слыхали никогда, но которая вам может весьма пригодиться. Кстати, вам, Николай, доступ к этим средствам будет ограничен, но вы, надеюсь, не обидитесь – ведь у нас могут оставаться какие-то секреты от журналистов. Верно я говорю?

– Конечно.

– Так, – Котляров достал из ящика стола пачку каких-то документов и протянул их Банде. – Садись и расписывайся. Во-первых, вот тебе паспорт на имя гражданина Украины Бондаренко Александра Сергеевича. Улавливаешь – Банда, Сашка... Все сходится. Так, расписывайся... Во-вторых, вот тебе свидетельство об окончании – только не смейся! – Сарненского медучилища. Там его сроду не было, поэтому однокурсников можешь не бояться встретить. Могли бы тебя и врачом оформить, но ты у нас больше костолом, чем костоправ, а? – он рассмеялся, и всех развеселила удачная шутка полковника. Ребята ободряюще похлопали Банду по плечу.

– Ладно, буду медбратом, – согласился и Сашка, выводя свою подпись в ведомости.

– Теперь следующее, – полковник. Котляров внимательно посмотрел на Банду и приказал. – А ну-ка, сдать оружие, которое висит у тебя под левой подмышкой!

– А что, заметно? – недоуменно отозвался Банда, вытаскивая пистолет Макарова.

– Не очень. Вот, ставь подпись в ведомости сдачи ПМ... Так, а теперь расписывайся в ведомости на получение, здесь за наш ПМ, здесь – за МП-5 и...

– А это что такое?

– Сейчас увидишь, – с этими словами Степан Петрович вытащил из нижнего ящика стола пистолет-пулемет, каких прежде Банда ни разу не видел, – маленький, короткий, он тем не менее даже внешне, казалось, демонстрировал свою мощь, ничуть не меньшую, чем у того же "Узи", которым Банда имел честь когда-то пользоваться.

– Здорово, – невольно вырвалось у парня. Он с удовольствием крутил в руках эту страшную игрушку, рассматривая ее со всех сторон.

– Не то слово. Лучшее оружие всех спецслужб мира. Специалисты считают, что он превосходит и "Узи", и "Беретту", и уж, конечно, наши системы, – Котляров тем временем вытащил из стола боеприпасы к обоим видам оружия. – Тем более, что действовать вам, возможно, придется на территориях других государств, и пусть вас лучше не узнают по вашему оружию. Так... Вот тебе патроны. Магазин к этой игрушке – на тридцать патронов. Даю четыре магазина и три коробки по сто патронов. И коробку – к "Макарову". Расписывайся в получении боеприпасов.

– Есть.

– Вот эта штука – глушитель к автомату. За нее тоже расписывайся, ценная штучка.

– Хорошо.

– Так, теперь – диппаспорт. Ты – советник Министерства иностранных дел Российской Федерации. Это даст тебе возможность пройти с кейсом мимо любых погранпостов без таможенного досмотра. В кейсе, сам понимаешь, возможно, будет лежать вот эта твоя игрушка, а также некоторые вещи из арсенала лейтенанта Бобровского. Он, кстати, свое оборудование уже получил, так что завтра приступаете к занятиям по его изучению. Ты, Александр, хоть поверхностно, но должен будешь с ним ознакомиться, понять, зачем и в каких случаях чем пользоваться.

– Так точно, – Банда отвечал по-военному. Он был очень сосредоточен и серьезен, хорошо понимая важность задания, на которое в очередной раз посылала его страна.

Котляров заметил это и, желая слегка разрядить серьезность момента, весело сообщил:

– Вам на работу с аппаратурой и спецсредствами даю сутки. Затем двое суток – на игры.

– Какие игры, Степан Петрович? – не в силах оторваться от своего автомата, не поднимая глаз спросил Банда.

– Бобровский тебе расскажет. С ним и поиграешь с целью сыграться, чтобы действовать потом, как в одной связке, – несколько туманно пояснил Котляров. – И наконец, через трое суток – выезд. Так что прощайся пока с Алиной. Неизвестно, сколько времени продлится твоя командировка.

– Ясно. Разрешите идти?..

– Александр, неужели вы теперь будете работать с этими подонками, которые хотели убить вас, готовы были оставить поиски Алины, пытались всячески шантажировать Владимира Александровича? – Настасья Тимофеевна не могла прийти в себя от того, что услышала этим вечером. Она не могла себе представить, что может заставить человека подать руку бывшему врагу, как можно простить, забыть подлость.

– Настенька, подожди, не спеши с оценками, – Владимир Александрович был более рассудителен и спокоен. Он внимательно выслушал рассказ Банды обо всех злоключениях его, Алины и Олега Вострякова и понял, что согласие Александр дал неспроста. – Сначала надо во всем разобраться, а уж потом судить, кто прав, кто нет.

– Конечно, папа! – горячо поддержала отца Алина. – Пусть он расскажет... Расскажи, Саша, почему так получилось. Пусть мама знает, что это ради дела.

– Сейчас постараюсь, – Банда тяжело вздохнул.

Ему было нелегко объяснять ситуацию – ведь хотелось быть максимально откровенным с этими очень близкими ему людьми, но при этом он не мог позволить себе нарушить обещание держать цель и задачи операции в секрете от кого бы то ни было. Банда в первую очередь был солдатом. Он почти всю свою сознательную жизнь проносил погоны, никогда не расставался с оружием и никогда не забывал о служебном долге, а значит, хорошо понимал, что такое тайна. – Дело в том, что на заключительном этапе наших с Алиной приключений, точнее, злоключений обстановка сложилась экстремальная. Пришлось выбирать между сотрудничеством с ними, с одной стороны, и... сами знаете, что было – с другой.

– Сашенька, но неужели они могли вот так, запросто, вас убить? – все еще ужасалась Настасья Тимофеевна, не в силах поверить в то, что рассказывал Банда.

– Могли, Настасья Тимофеевна. Могли, – Банда замолчал, подыскивая слова, которые бы наиболее точно передали Большаковым причину именно такого его решения. – Но не только из-за страха смерти я согласился на предложение ФСБ. И не столько. Как вы знаете, с нами приехал один парень, тоже бывший офицер-"афганец", с которым мы когда-то вместе воевали. Он сейчас журналист в одном довольно большом городе и вместе со своими коллегами занялся интересным делом – темными махинациями, которые затрагивают интересы большого количества людей. Очень сильно затрагивают, поверьте.

– Ты говори, говори, мы все поймем, – подбодрил его Большаков, более чем кто-либо из присутствовавших понимавший, что такое государственные или служебные тайны.

– Так вот. Оказалось, что подобные дела волнуют и российскую службу безопасности, и они предложили мне заняться разработкой именно этого дела, заодно помогая нашему общему с Олежкой Востряковым другу. Я согласился.

– А что, ему надо было отказаться? – снова вставила Алина, но ее остановил отец:

– Подожди, дочь. Ты, Александр, хотел рассказать что-то еще? Или мне показалось?

– Да, – Банда уже давно понял, что в его быстром согласии на предложение Котлярова было и еще что-то, о чем он ранее и не подозревал. И теперь, уже успев сформулировать для себя эту причину, не посчитал нужным скрыть ее от самых близких для него людей. – Был и еще один повод пойти на работу в службу безопасности. Понимаете, единственное, чему я научился в жизни, – это служить, воевать и, как это ни страшно звучит, – убивать. Да-да! – горячо воскликнул Банда, заметив, что Настасья Тимофеевна хотела что-то возразить. – Да, к сожалению, это правда. И когда я, профессионал, занимался охраной вашей дочери, я не чувствовал удовлетворения. То есть я хочу сказать, что всегда был способен на гораздо большее, чем работа телохранителя, хотя и про этот труд не хочу сказать ничего плохого...

Банда внезапно прервался, испугавшись, что никто его не понимает, да и не хочет разбираться в его побуждениях и чувствах, но, встретившись с внимательными и участливыми взглядами своих собеседников, постарался закончить мысль, высказав ее как можно более лаконично:

– Короче, я хотел сказать, что я уже не очень молод, мне целых двадцать девять лет, почти тридцать. А кто я? Что я? Я хочу снова просить у вас руки вашей дочери и хочу при этом быть уверен, что твердо стою на ногах, понимаете?

– Да, Сашенька, мы все понимаем, и ты не сомневайся... – начала было Настасья Тимофеевна, но снова отец прервал ее, поставив в разговоре точку:

– Александр, мы действительно поняли тебя. И мы все, – он обвел взглядом свою семью, – мы все одобряем твой выбор своего собственного пути. И хочу добавить вот еще что: я всю жизнь был не только ученым, специалистом в своей области, но и военным. И как военный я скажу тебе так – твоя новая работа поможет тебе послужить Родине. А это все же, что бы ни говорили в наши смутные времена, – большая честь и великая миссия для мужчины. Единственное, о чем прошу тебя, прошу, как сына, – думай, когда выполняешь приказ. В вашей работе это особенно важно, как заповедь врачей, – главное, не навреди... Ну а теперь, я думаю, всем пора спать. Уже слишком поздно.

И, поднявшись, генерал Большаков удалился в свою комнату, оставив женщинам право разместить Банду на ночь. На его первую "официальную" ночь в квартире Большаковых...

Мать поняла дочь без слов и, постелив Банде для отвода глаз в гостиной, дала дочке вторую подушку и лукаво подмигнула:

– Иди-иди, жди своего жениха. А то я не знаю, что вы и без меня все давно успели, – подтолкнула она дочку к дверям ее комнаты.

– Мама! – вспыхнула от смущения Алина, но тут же сделала "круглые", невинно-изумленные глаза и прижалась к матери:

– Слушай, а как ты догадалась?

– Ладно, Лиса Патрикеевна, ложись спать...

Наконец-то Алина и Сашка остались одни.

Дверь в комнату Алины была закрыта, но Банда робко стоял, прислонившись к ней спиной, не решаясь ступить и шагу. Как долго он ждал этого момента, мечтая о нем бессонными ночами, страшась, что он может больше никогда не наступить.

И вот теперь этот долгожданный миг настал, они остались одни, они в полной безопасности, вокруг тишина и покой. Но куда подевалась решительность Банды? Куда испарились все те слова, которые он хотел ей сказать именно в эти минуты? Почему не слушаются руки и ноги?

Он стоял у дверей и молча смотрел на девушку.

Алина тоже была страшно смущена. Она тоже мечтала о том, чтобы оказаться наконец в объятиях своего Банды. Даже в подвале арабов, в самые страшные дни заключения, ей по ночам снился он, его широкая грудь, его ласковые руки и нежные губы. И теперь – вот он, рядом. Но почему так страшно взглянуть на него? Почему так трудно вымолвить хоть слово?

В отличие от Банды, чувства которого полностью подавили в нем способность говорить и двигаться, Алина, наоборот, развила от волнения бурную деятельность – она включила музыкальный центр, долго перебирала компакт-диски, выбирая самый созвучный тому, что творилось в ее душе.

Она задернула шторы. Она несколько раз взбила подушки. Она зачем-то навела порядок на своем туалетном столике, сгребя помаду и флакончики с лаком для ногтей в ящик. Все это она проделывала, боясь даже повернуть голову в сторону любимого.

И вдруг...

Они сами не поняли, как это произошло.

Какая-то невероятная сила бросила их в объятия друг друга. Они слились в долгом нежном поцелуе.

Поцелуе, от которого кружится голова и замирает сердце.

Постепенно их губы становились все жарче и нетерпеливее, огонь страсти вспыхнул и окатил волной их молодые разгоряченные тела.

Руки Сашки соскользнули с плеч девушки на талию, нежно сжали ее, потом опустились к бедрам и страстно охватили их. Сашка как будто заново изучал такое родное, такое до, боли знакомое девичье тело.

Алина возбужденно расстегивала рубашку на груди парня и, справившись наконец с пуговицами, жадно припала губами к теплому любимому телу, к этому восхитительному торсу, к этой могучей груди единственного в ее жизни мужчины, заснуть на которой, крепко прижавшись, – было для нее самым большим счастьем.

Но теперь ни о каком сне не могло быть и речи.

Она с жадностью истосковавшейся по ласке женщины целовала его мускулистую грудь, гладила его шею, волосы, спину.

Банда растворялся в ее ласках. Ноготки девушки нежно царапали спину, и сладостная дрожь пробегала по всему его телу. Дрожь желания, дрожь страсти. Он забыл обо всем на свете, держа в объятиях свою воплощенную мечту.

Сашка медленно развязал поясок ее халата и, раздвинув в стороны полы, наконец увидел ее всю, такую любимую, такую долгожданную. Увидел ее прекрасную крепкую грудь, тонкую талию, нежные округлые бедра, стройные ноги и жадно приник к ней губами.

Он целовал и целовал ее, покрывая поцелуями грудь, ее маленькие розовые соски, вдруг сделавшиеся такими твердыми, плечи, шею, лицо, волосы, руки. Она отвечала быстрыми и жгучими поцелуями, тесно прижимаясь к нему всем телом, всем своим существом. Банда почувствовал вдруг, как кружится у него голова. От счастья, от переполнявших его чувств. Если бы ему раньше сказали о том, что он способен испытывать такое, он бы ни за что не поверил. Такое могло быть только с ней, с Алиной.

Его руки уже не подчинялись воле и рассудку, они порывисто ласкали все ее тело, становясь все более нетерпеливыми, и вдруг, будто случайно, задержались на ее втянутом упругом животе и, скользнув ниже, проникли под тонкую, почти, неощутимую ткань маленьких трусиков. Ладонь коснулась небольшого пушистого холмика...

И Банда почувствовал, как судорожно рванулось ему навстречу тело Алины, как оно страстно прижалась к нему, как дрожь пробежала по ее бедрам. Он понял, что она уже сгорает от нетерпения.

Он схватил ее на руки, легко, как пушинку, в мгновение ока перенес через всю комнату и бережно уложил на постель.

Но в ту же секунду на нее, налетел вихрь. Смерч.

Тайфун. Ураган.

Банда сходил с ума. Он был страстен, он был нежен и мягок, он был силен и могуч. Он умирал в ней и возрождался снова, черпая силу в бездонных черных любимых глазах. Он что-то кричал и шептал, и она полностью отдавалась его страсти, отвечая такой же нежностью, таким же горением, такой же страстью...

Это безумство продолжалось почти всю ночь, и только под утро, когда серый рассвет слегка высветлил квадрат на задернутых шторах, Алина, уставшая и счастливая, заснула наконец на его груди, а Банда, выключив с помощью дистанционного пульта музыку, еще долго лежал, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить любимую, и думал, думал, думал...

III

– Владимир Александрович, извините, можно мне с вами поговорить несколько минут?

Банда стоял на пороге кухни и, как мальчишка, переминался с ноги на ногу, виновато и вопросительно глядя на Большакова, допивавшего утренний кофе.

– Конечно, Александр, конечно. Вот только я очень тороплюсь сейчас. Через полчаса за мной должна придти машина, а я еще совсем не готов, – Большаков, будто извиняясь, показал на спортивный костюм, в котором вышел к завтраку. – Может, мы поговорим вечером? Тебя это устраивает?

– Владимир Александрович, боюсь показаться настырным, но это будет маленький, совсем короткий разговор... Лучше бы прямо сейчас, не откладывая. Я ведь тоже должен уже бежать по делам, но... Тогда к вечеру многое было бы уже ясно, понимаете?

"Как же не понимать?" – усмехнулся про себя Большаков.

Он взглянул в красные от бессонной ночи глаза парня, вспомнил тихую музыку, доносившуюся всю ночь из спальни дочери, и, благоразумно сдержав улыбку, согласно кивнул головой:

– Ну что ж. Может, ты и прав. Только извини, буду вынужден при тебе переодеваться. Знаешь ли, не положено директору военного института появляться на службе в спортивном костюме.

– Конечно, – радостно подхватил Банда, энергично тряхнув головой в знак согласия.

– Ну тогда пошли в мой кабинет.

Большаков жестом указал Банде на кресло у письменного стола и, открыв шкаф и доставая из него свою форму, подбодрил пария:

– Давай, начинай. Я слушаю.

– Владимир Александрович! Я вообще-то старую песню хочу завести.

Банда замолчал, судорожно сглотнул слюну и, всеми силами поборов охватившее его волнение, продолжил:

– Владимир Александрович, я прошу у вас руки вашей дочери.

– Ну да? – притворно удивился Большаков, пряча улыбку.

– Да! Я ее люблю... Больше всего на свете... Вернее, больше всех... Короче, очень люблю. Жить без нее не могу. Я ради нее на все...

– Это ты уже доказал, ничего не скажешь. Какие у тебя есть еще аргументы?

– Аргументы? – Банда растерялся. Он не понял, что Владимир Александрович всеми силами сдерживался, чтобы не рассмеяться, и решил, что Большаков то ли издевается над ним, то ли на самом деле такой жуткий зануда, что даже для сватовства требует каких-то аргументов. – Аргументы?.. Она тоже очень любит меня... мне так кажется.

От растерянности Банда решил прибегнуть к самому "верному" способу:

– Давайте ее, Владимир Александрович, сюда позовем и при свидетелях спросим об этом!

Отец Алины наконец не выдержал и рассмеялся.

– При свидетелях, – отозвался Большаков, – ее в загсе о любви допрашивать будут, молодой человек. А я, ее отец, и без свидетелей вижу, что сошла моя дочка с ума и влюблена в тебя без памяти.

Банда совсем растерялся.

– Вот я потому и прошу ее руки...

– А что же так несмело? Боишься, что откажу?

– Не знаю...

– Ты же такой решительный! Ты же все препятствия, как танк, берешь! Неужели думал, что какой-то там папаша, который тоже очень любит свою дочь и желает ей счастья, – единственную, прошу заметить, дочь, – неужели ты думал, что этот отец откажет тебе? И тем самым обречет на вечные муки своего ребенка и своего лучшего друга, который спас мне этого ребенка?

– Так?..

– Да, – Владимир Александрович, уже в мундире, подошел к поднявшемуся с кресла Банде и, глядя парню прямо в глаза, уже без улыбки произнес:

– Конечно, я согласен. Кому, как не тебе, стать Алининым мужем? Это будет справедливо во всех отношениях. И приятно мне... Но, я надеюсь, вы дадите нам с матерью возможность подготовиться к вашему бракосочетанию?

– Конечно, Владимир Александрович! – воскликнул вмиг опьяневший от счастья Банда. – Конечно! Мы с Алиной так и рассчитывали: я уезжаю в командировку, боюсь, на несколько месяцев, а она за это время заканчивает университет... то есть сдает все экзамены и получает диплом, сдает экзамены в аспирантуру, а уж потом, после моего возвращения...

– Как я погляжу, вы и думать иногда умеете. И притом рассуждаете весьма логично! Ну что ж, похвально, похвально для будущей молодой семьи, – Владимир Александрович, улыбаясь, взглянул на часы и похлопал парня по плечу:

– Я побежал, время! Договорим вечером. Но если ты, – генерал сурово сдвинул брови, изображая "страшный гнев", – не появишься вечером с бутылкой хорошего коньяка, которым мы отметим день вашей помолвки, так и знай – не бывать тебе. Банда, моим зятем. Понял?

– Так точно, товарищ генерал! – отсалютовал Банда и шутливо вытянулся во фрунт...

Последние трое суток в Москве для Банды были заполнены заботами вовсе не праздничными, никак не связанными с помолвкой. Ему и лейтенанту Бобровскому пришлось здорово попотеть, прежде чем полковник Котляров убедился, что к выполнению задания парни готовы.

Изучение спецсистем и аппаратуры, которое пообещал им Степан Петрович, оказалось просто цветочками по сравнению с "играми", затеянными начальником управления.

Ранним утром Котляров привез своих подопечных на небольшую базу, затерянную в подмосковных лесах. Чем-то эта база напоминала Банде лагерь агентства "Валекс", в котором ему довелось проработать почти год, но, как очень скоро убедился бывший телохранитель, это местечко оказалось гораздо круче.

– Ребята, я знаю, что вы достаточно подготовлены к любым ситуациям, но в интересах дела вам необходимо здесь поработать, – прежде чем выйти из машины, Котляров обернулся к сидевшим на заднем сиденье подопечным. Чтобы не ранить их самолюбие, он решил объяснить причину. – Во-первых, упражнения помогут вам обрести слаженность в действиях, а она вам понадобится в любом случае. Во-вторых, обоим вам нелишне вспомнить кое-что из того, что вы умеете, освежить кое-какие навыки, способы ведения боя и так далее. Да что я вам буду рассказывать – сейчас все сами увидите.

– А что это за заведение? – остановил вопросом уже выходящего из машины Котлярова Банда.

– Это – коммерческий пеинтбол-клуб. Они создали у себя неплохую базу, поэтому с ними подписали договор некоторые, скажем так, силовые ведомства, и теперь здесь размещается тренировочный центр для подготовки служб безопасности и спецподразделений. Ну, чтобы было понятнее, здесь тренируются не только наши ребята, но и "Альфа", штурм-группы спецназа ВДВ, спецназ ГРУ, другие отряды подобного типа.

– Хм... а нас сюда не привозили, – заметил Бобровский, с интересом рассматривая городок, выросший посреди леса. – Неужели в нашем училище не было курсантов, достойных этого центра?

– Выходит, не было, – спокойно подтвердил Котляров. – Это – для элитных подразделений и для элитных агентов. На вас, мужики, руководство возлагает очень большие надежды. И мы хотим быть уверены, что сделали все, что в наших силах, еще здесь, на месте, прежде чем отправили вас на операцию. Ведь потом вам уже никто, кроме вас самих, помочь не сможет... Ладно, ребята, время идет. Пошли!

...Уже через несколько минут парней облачили в камуфляж, выдали каждому по странной маске, напоминающей респиратор, и очки, похожие на горнолыжные. К ним вышел невысокий пожилой человек в яркой желтой жилетке поверх камуфляжа. В руках он держал какие-то штуковины, внешне очень напоминающие оружие, но таких систем ни Банде, ни Бобровскому прежде видеть не приходилось.

– Добрый день. Я – ваш инструктор, – и, кивнув на прощание отправившемуся к машине Котлярову, повел их к одному из ближайших зданий, на ходу распределяя между ребятами свои странные приспособления.

– Так, держите. У каждого из вас в руках маркеры. Как вы заметили, они очень напоминают привычные вам пистолеты Макарова и укороченные автоматы Калашникова для спецподразделений. Даже по весу, правда? – видно было, что инструктор сам не может налюбоваться этими странными штуковинами. – Если интересно, запоминайте их наименования – РСР и ЕХ 68. Эти маркеры стреляют шариками, заполненными специальной краской. Если попадаете вы или попадают в вас – на одежде расплывается цветное пятно, обозначающее попадание в цель.

– Я как-то по телевизору такое видел, но не думал, что в эти игры играют всерьез... – постарался поддержать разговор словоохотливый Бобровский, но инструктор оборвал парня:

– Играют. И еще как играют. По основным характеристикам эти маркеры близки к боевым образцам – боезапас, скорострельность, прицельная дальность практически такие же, как и у серийного боевого оружия. Вот этим приспособлением, – он повернул рычажок под стволом, демонстрируя ребятам его работу, и снова вернул его в первоначальное положение, – может даже регулироваться скорость полета боеприпасов, но вам крутить эти штуки не надо – они отрегулированы под ваши упражнения.

– Крутая штука, – не унимался Бобровский. – Не в России делают, небось?

– Нет, конечно.

– И что нам нужно сделать? Кого подстрелить?

Тем временем они уже подошли к зданию, и инструктор остановился у входа.

– Обычно наше первое упражнение – изготовка к стрельбе, уход с линии огня и так далее. Но на этот раз вас попросили провести по ускоренной программе, поэтому всякой детской туфты не будет. Надеюсь, вы помните, как это делается?

Не получив ответа от оскорбленных таким вопросом ребят, инструктор продолжал:

– Чтобы вы ощутили, как стреляют маркеры, предлагаю сделать по три контрольных выстрела. Например, по тем дверям, – он кивнул в сторону дома напротив. – Изготовка к стрельбе произвольная. Огонь!

Банда вскинул маркер, имитирующий автомат, к плечу и нажал на крючок. Раздался негромкий хлопок, оружие слегка дернулось в руках – и на указанных инструктором дверях расплылось синее пятно краски.

– Неплохо, – сдержанно отметил инструктор. – Попробуйте из пистолета.

Выстрел Бобровского оказался менее удачным – пятно расплылось на косяке, а тем временем Банда успел поразить мишень из пистолета. Все остальные выстрелы ребят легли точно в цель, почти полностью залив двери краской.

– Э, да так можно целые здания красить! – веселился Сергей, глядя на результаты их работы.

– Краска смывается, – холодно прервал его инструктор. – Еще одно упражнение, которое у нас обязательно выполняют новички, – "ковбойская дуэль". Оно помогает выработать автоматизм в реакции на появление оружия в руках у противника.

– Это мы знаем, – снова встрял Бобровский, и Банда не удержался, незаметно сжал ему руку чуть выше локтя, как будто прося хоть иногда помалкивать.

– Я понимаю. Поэтому и это упражнение вы пропускаете. Ваше задание, если это вас интересует, взято из программ подготовки Эс-Дабл-ю-Эй-Ти, то есть спецподразделений ЦРУ, а также боевых пловцов ВМФ США...

– "Тюленей"? – радостно подхватил Бобровский.

– Их самых, – ответил инструктор. В его глазах мелькнула искорка раздражения от неуместной разговорчивости очкарика, но тут же погасив ее, он продолжил, – а также спецподразделений ГРУ и ФБР. Цель упражнения – выработка мгновенной реакции на появление оружия в руках у противника и уход с линии огня различными способами с последующим поражением противника. Задача – пройти "огневой коридор".

– А что это?

– Там, за этой дверью, вас ожидает противник. Здание напоминает внутри обычную школу или... Не знаю даже – поликлинику, учреждение... Словом – много длинных коридоров и множество комнат, лестничных пролетов и так далее. Вы должны пройти через все здание, выйти на крышу и спуститься по пожарной лестнице сюда, ко входу. Всех встреченных внутри здания людей, если у них в руках будет оружие, необходимо уничтожить. Каждый пораженный безоружный – минус очко. Вопросы есть?

– Да. Если я правильно понял, – Бобровский, задрав голову, подсчитал этажи здания, – нам надо пройти все три этажа, выбраться на крышу, – и все это не зная даже плана здания? Не зная расположения лестниц, коридоров?

– Так точно. Более того, все время вы будете под огнем противника. Количество групп и засад я вам не называю, но знайте, что их больше десяти.

– Тогда нам все ясно. Разрешите приступать к выполнению упражнения? – подал голос Банда, для себя задачу уже давно уяснивший.

– Одну секунду. И вот еще что – это упражнение для выработки слаженности действий вашей боевой группы. То есть вы должны действовать как единое целое. Первый раз вы пойдете без каких-либо особых условий, но потом...

– А что, нам тут целый день бегать? – удивился нетерпеливый Бобровский.

– Целых два дня, – инструктор был по-прежнему невозмутим. – Так вот, в следующий раз задача усложнится – ранение любого из вас означает срыв задания, так как по условиям упражнения при выбывании половины боевой группы операция считается проваленной. Упражнение повторяется с самого начала. Все ясно?

– Так точно, – Банда поправил маркер-пистолет в специальной кобуре на поясе и обернулся к Бобровскому; – Ты готов?

– А как же! – грозно потряс тот автоматом.

– Очки наденьте. Не дай Бог в глаз попадет, – напомнил им инструктор.

– Да, конечно, – Банда надвинул очки на глаза и притормозил рванувшегося к двери Сергея:

– Постой. Значит, так. Я иду первым. Ты прикрываешь. При прохождении дверей ты выбиваешь, я вхожу. Все, кто сзади, – твои...

– Эй-эй, ишь ты! И чего это ты раскомандовался, а? Может, я первый, а ты прикрывай! – возмутился вдруг Бобровский, но Банда чихать хотел на его мнение:

– Вот что. Ты – лейтенант, а я как-никак – старлей. И между прочим был в спецназе ВДВ. Опыт у меня, Сергей, побольше твоего, так что не обижайся, что в этом деле командовать буду я. Ты "оторвешься" на своих электронных штучках. Договорились?

Бобровский пожал плечами и с легкостью согласился:

– Да пожалуйста! Мне что, охота первому под пули лезть? Иди!

– И в здании – полная тишина... Ну, пошли!..

Первое свое "прохождение" они не могли потом вспоминать без смеха – по три пятна краски расплылось на каждом. Завалили и второе упражнение – выбивавший дверь Сергей потерял равновесие и влетел в комнату следом за дверью, тут же получив "пулю" в спину. Они повторили сначала и, несмотря на то, что "противник" устраивал засады каждый раз в других комнатах и на других лестницах, прошли "коридор смерти" просто великолепно, "положив" всех "врагов" и не заработав ни одной "пули".

Балаболка Бобровский оказался тем не менее неплохо подготовлен – один раз он просто чудом почувствовал невесть откуда взявшегося за их спинами "противника" и успел "пристрелить" его первым, – и Банда порадовался, убедившись, что в связке с ним работает профессионал...

Два дня прошли в напряженнейшей работе до седьмого, что называется, пота. Даже в сумерки не прекращались тренировки, так как инструктор считал, что необходимо уметь воевать и в условиях неполной видимости. Обед в эти дни состоял для ребят из бутылки минералки и пары "хот-догов" с кружкой горячего кофе. Перерывов на пятнадцать минут раз в два часа хватало разве что на сигарету, да и курево к вечеру шло не в кайф, перегружая и без того запаленную дыхалку.

Неудивительно, что появление машины Котлярова к вечеру второго дня "игр" ребята встретили воплями восторга.

– Ну что ж, мужики, – сказал полковник по дороге в Москву. – Я поговорил с вашими инструкторами и... должен вас огорчить.

– Что такое, Степан Петрович? – насторожился Банда. – Мы не справились?

– Товарищ полковник! Да что он врет-то! – возмутился и Бобровский. – Да мы, как кони, там пахали. Валили всех без разбора, штурм здания отработали, прохождение дверных проемов, бой на лестничных пролетах, на крыше, в лесистой и сильно пересеченной местности.

– Да-да, должен вас огорчить, – так же строго продолжал Котляров, как будто не слыша их возражений, но вдруг, рассмеялся и в манере Якубовича из бессмертного "Поля чудес" закончил:

– ...я вами очень доволен. Только самые лучшие отзывы. Смотрите, никому не рассказывайте, что вы слишком хороши, а то вас у меня быстро переманят!..

– Ну что вы! – в один голос заверили своего начальника ребята. – Мы сначала задание выполним, а уж потом поищем более денежное местечко.

– Кстати, насчет задания... Мы с генералом Мазуриным решили дать вам денек отдыха. Поэтому завтрашний день в вашем распоряжении, но в Одессе вы должны быть не позже послезавтрашнего вечера.

– Ур-ра! – они действительно "спелись", заорали дружно, в один голос.

– Завтра к концу дня зайдете ко мне, обсудим последние детали, получите деньги на оперативные расходы... Да, Банда, наверное, будет все-таки лучше, если вы поедете на своем "Опеле"...

– Он не мой.

– Я знаю. Твоего погибшего друга... Надо поехать на нем. Пусть у вас будет свой транспорт.

– Конечно, – согласился Банда, чувствуя, что проваливается в сон от усталости и напряжения последних двух дней бешеных тренировок под невинным названием "игра"...

Весь этот подаренный им день Алина и Сашка провели вместе, гуляя по Москве и будто прощаясь с ней, хотя Алина и оставалась в городе.

Они съездили к университету, где Банда подолгу ждал ее когда-то, к библиотеке, где она просиживала целые вечера под опекой своего телохранителя, гуляли по Арбату, в толчее которого любила бывать Алина, доставляя в те далекие теперь времена немало хлопот своим опекунам.

Проходя мимо ГУМа, мимо того места, откуда выкрали ее в тот проклятый день арабы, они как-то вдруг одновременно вспомнили о Толе, напарнике Банды, пострадавшем во время похищения. Банда разозлился на себя за то, что забыл о друге, тут же позвонил в "Валекс" и, узнав, что Анатолий дома, вместе с Алиной отправился к нему.

Толику в тот памятный день все же, можно сказать, повезло, как бы это кощунственно ни звучало, – он успел зажмуриться, и кислота не повредила глаза, – зрение сохранилось. Кожа лица... Конечно, трагедия, которая с ним приключилась, оставила свой страшный след, но после нескольких успешных пластических операций в одном из лучших институтов след этот не казался уже таким ужасным.

Жена, дети ни на секунду не оставляли его одного, и теперь благодаря их заботе и вниманию он уже вполне оклемался и даже несколько дней назад снова вышел на работу. Безусловно, телохранителем он работать с таким лицом уже не мог. Нельзя его было использовать и на детективной работе – слишком запоминающаяся внешность. Но руководство "Валекса" все же нашло выход, и теперь Толя чередовал работу охранника объектов со службой по сопровождению особо ценных грузов, ведь опыта такой деятельности ему было не занимать. Что особенно порадовало Банду, так это отношение к происшествию в "Валексе" – фирма не только выплатила причитающуюся Анатолию страховку, но и оплатила операции по пересадке кожи.

Ребята до вечера просидели у своего друга, рассказывая о своих злоключениях, слушая его, и лишь когда четырехлетнюю дочку бывшего телохранителя начали укладывать спать, собрались уходить, пообещав обязательно забегать еще после того, как Банда вернется с "маленькой прогулки".

А дома их ждал праздник.

В гостиной был накрыт и празднично сервирован стол, и принаряженная по такому случаю Настасья Тимофеевна и одетый в генеральскую форму Владимир Александрович с нетерпением ждали детей, как они теперь называли между собой Банду и Алину. Просто удивительно, как много может сделать опытная русская женщина всего-то за несколько часов – три вида салатов, замечательные отбивные, заливные языки, картофель фри и даже огромный пирог. Ужин получился по-настоящему торжественным и... грустным.

– А давай-ка мы с тобой выпьем коньячку! – бодро воскликнул Владимир Александрович, когда все уселись за стол. – Пойду-ка поскребу по своим сусекам...

– Не надо, Владимир Александрович! Мне нельзя, – остановил его Банда.

– А что, забеременел? – шутка получилась не слишком удачной, просто генерал почему-то волновался в этот вечер. – Что с тобой?

– Я уезжаю сегодня ночью. И мне, видимо, придется вести машину.

– А, ерунда! Пятьдесят граммов хорошего коньяка еще никого не сделали пьяным.

– Ну, если только пятьдесят...

Налив всем, Владимир Александрович поднял было рюмку и вдруг снова поставил на стол, повернулся к Банде:

– Так, значит уезжаешь?

– Да.

– На задание?

– Да.

– Сложное?

– Трудно сказать. Пока неясно. Сначала просто проведем проверку. Потом будем действовать, исходя из обстановки. Ведь прямых улик нет, возможно, все наши догадки – лишь цепочка случайностей, – как можно спокойнее, чтобы не взволновать, не испугать самых близких для него людей, объяснил Банда.

– Ну да. Конечно. А надолго?

– Тоже не знаю. Может, на неделю. А может, на несколько месяцев. Я вам буду звонить обязательно...

За столом вдруг раздались тихие всхлипывания.

Настасья Тимофеевна и Алина, до этого молча слушавшие беседу мужчин, заплакали одновременно – слезы вдруг сами собой покатились из их глаз, и не было сил, чтобы как-то удержать их.

– Ну, цыц, бабы! – шутливо-грозно прорычал Владимир Александрович. – Песню знаете: "Как родная меня мать провожала, тут и вся моя родня набежала..." Короче, кабы "все были, как вы, ротозеи, чтоб осталось от Москвы, от Расеи..."

– Да ладно тебе, Володя. Это мы так, случайно, – попыталась оправдаться Настасья Тимофеевна, быстро вытирая слезы. – Давай лучше выпьем. Скажешь ты тост, отец, наконец или нет?

– Да какой там тост!.. – Большаков снова поднял свою рюмку и чокнулся с Бандой. – Возвращайся, Сашка, побыстрее. И чтобы все было у тебя удачно. Помни, что мы все ждем тебя... Ты для нас теперь как сын...

– Спасибо! – Банда сказал это тихо, внезапно осевшим от волнения голосом.

– Да, сынок, возвращайся скорее! – поддержала мужа и Настасья Тимофеевна.

А Алина без слов подошла к Банде и на глазах родителей смело поцеловала его прямо в губы.

– Вы, главное, не волнуйтесь. Дело пустяковое, я бывал в переделках куда покруче – и ничего, все в порядке, – попробовал еще раз успокоить всех Банда. – С меня – как с гуся вода, ничего не берет...

– А ты лучше помолчи. Да по дереву постучи, типун тебе на язык, мальчишка! – вдруг строго оборвал его Большаков и опрокинул рюмку в рот...

Банда уезжал в три часа утра, и Алина, отправив спать родителей, уединилась с Сашкой в своей комнате.

Они долго сидели обнявшись, не говоря ни слова, слушая медленную грустную музыку, лившуюся из динамиков музыкального центра, работавшего на волнах "Радио-ностальжи". Они как будто впитывали в себя тепло и близость друг друга, наслаждаясь последними минутами перед разлукой.

Им было, конечно, невероятно тяжело – только-только обретя покой, точнее, завоевав покой и счастье, добившись понимания и поддержки родителей, осознав окончательно, что жить друг без друга они не смогут, поверив наконец, что судьба благоволит к ним и сочувствует, что фортуна толкает их в объятия любви и семейного счастья, – они должны снова расставаться, снова ждать, тревожиться, уповая на волю Господа, который не может попустить, чтобы случилось что-нибудь ужасное.

Но ведь может и попустить?!

Они сидели молча, каждый погрузившись в свои невеселые мысли, и лишь когда голос ди-джея объявил о том, что в Москве полночь, вдруг, словно спохватившись, повернулись друг к другу и слились в нежном и долгом поцелуе. Поцелуе, в котором было больше нежности и грусти, чем страсти и чувственности.

Они оба как будто пили из самого прекрасного источника – источника любви, никак не в состоянии утолить жажду.

Но молодая горячая кровь делала свое дело, и они медленно-медленно начали ласкать друг друга.

Эти ласки так не были похожи на те, что ураганом пронеслись по этой комнате всего несколько дней назад! Это было нечто совсем иное.

Банда, раздевая Алину, лаская ее плечи, грудь, спину, бедра, делал это невероятно нежно и ласково, не спеша, как будто запоминая всю ее, каждый изгиб ее тела.

Он нежно опустил девушку на спину, и Алина безвольно раскинула руки в стороны, как будто подчеркивая, что она вся в его власти, принадлежит ему и открыта для него, для его ласковых губ и нежных рук.

Банда целовал, казалось, каждую клеточку ее тела. Он покрыл поцелуями лицо, шею, грудь, чувственно покусывая то левый, то правый сосок, которые тут же набухли и стали твердыми под его лаской, ярко заалев чудесными ягодками. Он опустился ниже, легко проводя губами по животу, по чувствительной коже ее талии, а потом, перевернув, – спины и ягодиц.

Он гладил ее бедра, ощущая их нежную прохладу на внешней стороне и удивительное тепло, даже жар, – на внутренней. Он целовал и целовал их. Его восхищал и дурманил запах ее кожи. Его приводил в трепетный восторг бархат этих прикосновений.

Он снова осторожно перевернул девушку на спину и зарылся лицом в пушистый холмик, упиваясь ощущением любви и счастья, сходя с ума от пронзительного восхищения, которое рождалось этим запахом и вкусом страсти. Он был на седьмом небе от счастья, чувствуя, как она поддается его ласкам, как дрожь пробегает по ее телу, переходя в судороги страсти, и как руки ее, до того безвольно раскинутые, вдруг легли на его голову, зарываясь пальцами в волосы, а затем стали прижимать его лицо к своему телу все сильнее, все более страстно и нетерпеливо.

И он всей душой и всем телом отдавался восторгу.

Волна страсти окатила Алину внезапно, и она закричала, извиваясь в сладостных судорогах, прижимая его лицо к себе и отчаянно прося: "Еще! Сашенька, еще! Милый! Пожалуйста! А-а-а! О-о-о, еще-о!"

А потом, когда она чуть затихла и расслабилась, он тихо опустился на нее всем телом, чувствуя, как ее приподнявшиеся колени помогают ему проникнуть в нее. Он вошел нежно и осторожно и вдруг с восторгом почувствовал, что она отвечает ему. Отвечает искренне, с желанием и страстью, страстью, возрастающей с каждой секундой, с каждым движением.

Она сама не думала, что такое возможно, но страсть, которая, как казалось, уже выплеснулась, переполнив края незримой чаши, вдруг снова вернулась. И вернулась, обретя неожиданную силу, бескрайность, глубину и чувственность.

Это повторилось несколько раз подряд.

И когда силы наконец покинули его и он затих, лежа на ней, у нее даже не было сил освободиться.

Да и желания тоже. И они лежали так, обнявшись, долго-долго.

А потом все то же "Радио-ностальжи" возвестило, что в Москве два часа ночи.

И они, заторопились, забегали, собирая последние мелочи, укладывая в сумку еду в дорогу и термос с кофе, одеваясь на ходу, и лишь в последнюю минуту, когда Банда был уже готов переступить порог квартиры Большаковых, они вдруг замерли на какой-то миг, вглядываясь в лица друг друга, и слились в крепких прощальных объятиях.

– Саша, я буду очень-очень ждать тебя, – прошептала она.

– Я обязательно вернусь, – отвечал он.

– И с тобой ничего не случится?

– Конечно же, ведь меня будешь ждать ты.

– Ты будешь осторожен?

– Я буду звонить тебе часто-часто.

– Я буду молиться за тебя.

– Ты мне будешь сниться каждую ночь.

– У меня даже нет твоей фотографии.

– Я никогда не смогу забыть твое лицо и твой голос.

– Береги себя.

– Я люблю тебя.

– Ты вернешься, и мы поженимся.

– У нас будет много-много детей и долгая счастливая жизнь.

– Любимый.

– Любимая, обещай никогда не плакать, – Банда не выдержал этого напряжения и, разомкнув кольцо ее рук, схватил сумку и выбежал из квартиры Большаковых, из бегу отыскивая в карманах ключи от "Опеля".

А еще через несколько минут во дворе взревел мотор его машины, и Алина из окна темной кухни увидела, как, дробя темноту двора светом фар, "Опель" выкатился на улицу и исчез за поворотом...

Эх, по-над лесом лебеди летят.

На них охотнички с ружьями стоят.

И в горле ком, кровь не греет изнутри.

И кто-то на ухо шепнет: «Смотри, смотри!»

Эх, по-над лесом лебеди летят.

Когда летите вы, я трижды виноват.

...Ах, если в вы могли забрать меня с собой!

"Опель" несся на Брянск, решительно рассекая черноту ночи светом мощных фар.

Банда сидел за рулем, не отрывая глаз от дороги.

Выехав за пределы Москвы, он тут же вдавил педаль газа в пол, и теперь старенький "Опель" восемьдесят четвертого года выпуска легко летел со скоростью сто шестьдесят километров в час, заставляя испуганно шарахаться в стороны встречные и попутные машины.

Бобровский, который устроился рядом с Бандой на переднем сиденье, спустя пять минут этого полета вдруг обернулся и, вытянув ремень безопасности, пристегнулся, будто забыв о том, что еще несколько минут назад уверял, что пристегиваться в темноте совсем не обязательно – гаишники все равно не увидят, что творится в салоне.

Самойленко на заднем сиденье, окруженный со всех сторон сумками со снаряжением и провиантом, уже начинал потихоньку задремывать, и громкая музыка, ревущая из четырех динамиков, понатыканных в разных углах салона, здорово ему мешала.

– Банда, да выключи ты эту балалайку! – закричал он, стараясь перекричать Расторгуева. – И сдалась же тебе эта "Любэ"! Тоже мне, группу нашел!

– Мне нравятся некоторые их песни.

– Ну сделай потише.

– Я тогда могу заснуть.

– А пошел ты!.. Мне что, с тобой тоже бодрствовать прикажешь?

– Ничего страшного, если и не поспишь, – вступился за Банду Сергей, одним глазом испуганно косясь на спидометр на щитке приборов. – Представляешь, если на такой скорости он вдруг уснет?

– А чего так нестись? – не унимался Коля. – Что там, в Одессе, горит что-нибудь?

– Да ты уже свою Динку не видел целую неделю! – возмутился такой наглостью Бобровский. – Это ли не повод поторопиться слегка?

– Не тебе о ней беспокоиться.

– Ох-ох, посмотрите на него!

– Да между прочим, это я вас на это дело позвал. Мог бы и не говорить вам ничего, сами бы разобрались вместе с Диной. А то теперь возись с вами, чекистами...

– Ну ты, "чека" не трожь, ясно? Тебе оно что-нибудь плохое сделало?

– Лично мне – нет, но как вспомнишь, что ваши коллеги вытворяли на протяжении стольких лет!

– Ваши коллеги! Скажите пожалуйста. А ваши коллеги, журналисты, что, в те времена лучше были? Честно писали обо всем, что творится, да? Или расписывали процессы над "врагами народа", поднимая вой с требованиями смерти шпионам?

– Так если бы не твои коллеги, такого бы никогда не писалось, понял?

– Э! Вы, оба! Тихо! – вдруг заорал Банда, стараясь перекричать их обоих. – А то высажу к чертовой матери! На дело они едут – грызутся, еще до места не добравшись.

Он наклонился к магнитоле и приглушил звук.

– Теперь нормально?

– Более-менее, – все еще недовольно проворчал Самойленко.

– Тогда вот что, – Банда был строг и категоричен. – Надоели вы мне оба хуже горькой редьки. Поэтому приказываю: никому ни слова. Хотите – спите, хотите – нет. Только без этих бабских разборок... Короче, мужики, в натуре, прошу – заткнитесь, а? Мне немного подумать да потосковать хочется. Ладно?

Голос его к концу тирады вдруг стал совсем другим – просящим и грустным... и ребята, переглянувшись и недоуменно пожав плечами, затихли.

Вскоре Самойленко действительно громко захрапел, а минут через пятнадцать сдался Бобровский и, откинув кресло и опустившись пониже, задремал.

Банда остался наедине с ночью, машиной, музыкой и своей нелегкой жизнью.

Нет у меня ничего,

Кроме чести и совести.

Нет у меня ничего,

Кроме старых обид.

Ох, да почто горевать,

Все, наверно, устроится.

Да и поверить хочу,

Да душа не велит...

Да и не тот я мужик,

Чтобы душу рвать...

Да.

Ты помолись за меня,

Помолись за меня...

I

Я так давно

Не ходил по земле босиком,

Не любил,

не страдал,

не плакал.

Я деловой,

И ты не мечтай о другом —

Поставлена карта на кон.

Судьба, судьба,

Что сделала ты со мной?

Все пройдет, как нечистая сила.

Когда-нибудь

С повинной приду головой.

Во имя

отца и сына...

На воле – день, день.

На воле – ночь, ночь.

И как хочется мне заглянуть

в твои глаза...

С трудом разлепив тяжелые веки. Банда выключил магнитофон и снова упал головой в подушку.

Это было что-то ужасное! Даже музыка, даже напряженный ритм композиций "Любэ" не мог привести его в чувство, не мог, казалось, никакими силами заставить подняться в это проклятое утро.

И все-таки он сел на кровати и тут же застонал, сжав виски руками.

Голова, казалось, раскалывалась на части, перед глазами все плыло, в горле огромный сухой язык стоял комом, не позволяя даже облизать запекшиеся губы, а внутри что-то противно тянуло и дергало, выворачивая желудок наизнанку, и мысль о необходимости что-нибудь съесть на завтрак вызывала ужас.

Банда с трудом встал и добрел до зеркала.

На него смотрело чужое опухшее лицо, поросшее светло-грязной щетиной, мутно поблескивали покрасневшими белками глаза.

"Хорош, ничего не скажешь!"

Банда попробовал рукой расправить свалявшиеся волосы. Перо, вылезшее из подушки и застрявшее в голове, вдруг торчком поднялось на макушке, придавая ему комичное сходство со спившимся индейцем.

Да, они добились своего. Вот он – результат трехдневного беспробудного пьянства. Безобразный, отталкивающий тип, с дрожащими руками и тупым мутным взглядом. Прелесть, а не Банда!

"Господи, видела бы меня сейчас Алина!" – слабо шевельнулась у него в голове мысль, далекая, будто из какой-то другой, чужой, жизни. И касалась она как будто не его и невесты, а совершенно постороннего человека.

Ведь сейчас Банда был классическим, можно сказать, хрестоматийным алкоголиком, пропившим все, что только можно было пропить, и мечтающим только о том, как бы опохмелиться.

"Кстати... – и он двинулся на нетвердых ногах к холодильнику, надеясь найти там специально припрятанную для такого случая бутылку отвратительного одесского пива. – Господи, только бы я ее не вылакал вчера!"

К счастью, пиво оказалось на месте и, моментально исчезнув в иссушенной глотке Банды, на какое-то время принесло облегчение, позволив ленивым мыслям хоть за что-то зацепиться.

– А сколько же интересно сейчас времени? – громко спросил он самого себя, чтобы послушать звук собственного голоса.

Услышанное вряд ли смогло бы порадовать кого угодно – хриплый, надтреснутый баритон напоминал завывания Бармалея из плохой постановки местного радио, которую они с Бобровским слушали вчера, усиленно накачиваясь до состояния зеленых слоников.

– А время уже... Ого! – он даже протрезвел немного, увидев, что часы показывают половину восьмого. – Ах ты блин горелый, так и опоздать можно!..

С трудом напялив на себя старые советские джинсы, вытертую ковбойку и брезентовую ветровку, он выбежал из квартиры, матеря столь неудобный для пьющего человека распорядок работы проклятой больницы...

"Спившийся фраер" – эту роль было решено избрать для Банды после того, как ребята поближе познакомились с порядками в местной системе здравоохранения. Непрестижные и пустующие по всему СНГ места больничных медсестер здесь, в Одессе, были прочно и навсегда заняты. Оказалось, что в этом городе медсестра была богом и царем, пожалуй, куда больше, чем лечащий врач. Именно медсестра в конечном итоге решала, есть у нее такое-то лекарство или нет, стоит ли подойти к роженице или так обойдется, надо ли проверить температуру у час назад прооперированного больного или и без того не сдохнет.

– И що вы такое от меня хотите? У меня тут таких, как вы, полная больница! – стандартная отговорка этих мегер в белых халатах приводила пациентов в уныние, а родственников заставляла изыскивать мыслимые и немыслимые презенты, чтобы приношением хоть чуть-чуть задобрить "богиню", снискать милосердие и внимание к страждущим ее помощи.

– И почему эти люди думают, что мине нужны ихний подарки? Вы що думаете, ему будет от этого легче, що вы мне тут принесли? – жеманясь, выговаривали "богини", пряча "баксы" в необъятные лифчики и засовывая поглубже в такие же необъятные сумки то, что приносилось "натурой".

И тем не менее приношение, как и в старые добрые времена, помогало, и страждущий на время добивался внимания и ухода. Пока "богиня" помнила о подарке. Затем операцию приходилось проворачивать вновь.

В итоге клан этих милосердных вымогательниц оброс такими связями и укрепился такой корневой системой, что выкорчевать хоть одного члена могла лишь смерть или... конец света. Но даже смерть не означала обновления – на смену одной мегере приходила другая, зачастую помоложе, но уж никак не скромнее в своих аппетитах.

Банде с его дипломом Сарненского медучилища и без мохнатой лапы в местном здравотделе соваться в этот клан было совершенно бесполезно.

Единственное, что можно было попробовать, – это устроиться санитаром, ни за что не отвечающим, никому ничего не должным и ни с кого ничего не могущим взять. Прикинуться алкоголиком, которого вконец задолбал участковый, готовым выносить чужое говно за восемьсот тысяч купонов в месяц и лелеять светлую надежду выпить когда-нибудь сотню граммов чистого спирта, поданного какой-нибудь пышнотелой сердобольной зазнобушкой из младшего медицинского персонала.

Только в таком "образе" можно было постараться попасть на работу в больницу, о которой ходили по городу самые невероятные и страшные слухи, и хоть чуть-чуть приблизиться к разгадке тайны.

И Банде под наблюдением Бобровского пришлось три дня подряд чуть ли не ведрами хлестать всякую сорокаградусную дрянь, закусывая еще большей дрянью, чтобы навеки пропитаться вонью последнего алкаша и обзавестись рожей, противной даже самому себе.

И вот теперь он спешил устраиваться на работу.

До кондиции его Сережка Бобровский все-таки довел...

– Так. Значит, Бондаренко Александр Сергеевич?

Главврач 19-й городской больницы Нелли Кимовна Рябкина лично принимала на работу каждого сотрудника своего учреждения, независимо от того, был ли это хирург или санитар морга.

Теперь она равнодушно крутила в руках паспорт Банды, внимательно присматриваясь к его обладателю – уже спившемуся, но молодому еще человеку с проблесками ранней седины в русых волосах, небритому и нищенски одетому. Тонкий запах ее дорогих французских духов перебивала стойкая и непобедимая вонь многодневного перегара. Нелли Кимовна недовольно поморщилась и вопросительно взглянула на своего заместителя, врача Руслана Евгеньевича Кварцева.

– Ну, что скажете, Руслан Евгеньевич? Нужен нашему лечебному учреждению такой ценный работник, как Бондаренко Александр Сергеевич?

– Собственно говоря, Нелли Кимовна, решать, конечно же, вам, – подобострастно заговорил этот маленький и лысенький человечек, делая какие-то невероятные ужимки, – но если вам интересно мое мнение, то...

– Было бы неинтересно, я бы и не спрашивала, Руслан Евгеньевич, – холодно оборвала его главврач.

Банда сразу же понял, что эта молодая и очень миловидная женщина обладает здесь непререкаемым авторитетом, уверенно держа бразды правления всего хозяйства в своих руках. Но одновременно парень заметил и то, что в подобострастии и заискивании этого человека перед своим начальником есть что-то странное, некая излишняя подчеркнутость.

Впрочем, это ему могло и показаться, ведь голова все еще чертовски болела, мешая сосредоточиться.

– Я думаю, – заторопился высказаться Кварцев, – что санитаром этого... гм-гм... молодого человека можно было бы взять. У нас большой дефицит рабочей силы на этих должностях.

– И много вы пьете? – холодно спросила Рябкина, обращаясь к Банде.

– Много, когда на улице жарко и жажда мучит, – хмуро сострил парень, жадно покосившись на стоявший на столе графин с водой, – народная болезнь под названием "сушняк" давала себя знать все сильнее.

– Я не об этом спрашиваю, и вы меня прекрасно поняли. Как часто вы выпиваете?.. Впрочем, у вас на лице все написано, – она протянула паспорт Банде. – Ну вот что. Я могу вас взять на работу, но в таком виде в больницу не пущу. Поэтому, если хотите работать, пейте по вечерам, а не с утра. Все ясно?

– Да, спасибо. Буду стараться оправдать ваши надежды, – Банда постарался скрыть свою радость и ответил подчеркнуто сухо, однако, видимо, с перепоя явно перестарался, и Рябкина тут же почувствовала это.

"Что-то здесь не так! – насторожилась она про себя. – Чувствую, что что-то здесь не так!"

"Э, как вылупилась, – отметил Банда. – Надо быть поосторожнее. Играй, парень, но не переигрывай – эта красотка не так проста".

Несколько секунд они внимательно рассматривали друг друга, и Банда не выдержал, первым отвел глаза. Рябкина довольно улыбнулась.

– Руслан Евгеньевич, – обратилась главврач к заместителю, – у вас с утра, наверное, много дел. Можете быть свободны, а мы здесь еще немного побеседуем с товарищем Бондаренко. Обсудим, так сказать, нашу будущую совместную деятельность.

– Да-да, Нелли Кимовна, – заторопился Кварцев, – я пойду...

– Да, и подготовьте приказ. Он скоро зайдет к вам, и вы поможете ему написать заявление.

– Конечно, конечно, – с этими словами Руслан Евгеньевич исчез, старательно притворив за собой дверь кабинета.

– Ну-с, Александр Сергеевич, давайте с вами немного побеседуем. За жизнь, как говорят у нас в Одессе.

– Давайте побеседуем.

Темные красивые глаза женщины как будто видели его насквозь, и Банда невольно поежился под ее тяжелым взглядом.

– Сколько вам лет?

– Почти тридцать. В паспорте все указано, Нелли Кимовна, и год рождения, и...

– Это я видела... Странная у вас манера разговаривать. Мне, знаете ли, всегда представлялось, что именно так разговаривают преступники со следователем. У вас что, были частые контакты с милицией?

– Нет, ну что вы, Нелли Кимовна. Так, попадал несколько раз в одно медицинское учреждение... А так – ни-ни, поверьте! – превозмогая головную боль, Банда старательно вспоминал "легенду" его жизни, до мелочей отработанную еще в Москве, с полковником Котляровым.

– В вытрезвитель что ли?

– Ну да.

– Это закономерно. А почему вы так много пьете? Вы же еще молодой парень.

– Ну, как вам сказать... Жизнь такая. Что еще делать? Да ни на что больше денег не хватает.

– Денег-то как раз вы здесь и не заработаете. Разве ваш оклад в восемьсот тысяч – это деньги?

– Нет, конечно. Но все-таки... Да и вообще, работать же где-то надо. А мне больницы всегда нравились. Я ведь, так сказать, коллега ваш.

– Что вы говорите? – искренне изумилась Нелли Кимовна. – Это каким же образом?

– Я медучилище закончил. Младший медицинский персонал, так сказать...

– А что же вы санитаром? И вообще, где вы после училища-то работали?

– На Черниговщине, фельдшером в деревне.

– Что, не понравилось?

– Да нет, выгнали. За пьянку, – Банда повесил голову, будто устыдившись своего темного прошлого. На самом деле теперь ему было наплевать на все, и единственное, чего он хотел, – бутылку холодного пива.

– А пить когда начали?

– Много – в Афгане.

– А что, и там были?

– Да, – Банда облизал высохшие губы. – Нелли Кимовна, можно попить?

– Конечно, – она, ничуть не удивившись, придвинула к нему графин и стакан.

– Спасибо, – он с жадностью, одним залпом выпил целый стакан теплой, противно отдающей хлоркой одесской воды.

– Ну рассказывайте, – поторопила она его.

– А на работу вы меня возьмете?

– Взяла ухе. Так что там, в Афгане?

– Меня из училища призвали, с первого курса. Определили как медика...

– А где вы учились?

– В Сарнах.

– Сарны? – она пыталась вспомнить, где это, и вопросительно взглянула на Банду.

– Ровенская область... Короче, определили меня в команду санитаров-могильщиков. Мы на вертолете "жмуриков" собирали. И в цинковые ящики запаивали "Груз-200" – слышали небось?

– Конечно.

– Знаете, руки, ноги, кишки... – Банда вдруг вспомнил забрызганный мозгами Витьки Дербенева рукав своей куртки, вытекший глаз, который проносил он под бронежилетом целый день, и содрогнулся по-настоящему, не наигрывая. – Вез водки там было очень уж хреново. Вот мы и снимали напряжение как могли.

– Я понимаю.

– Вот... А когда вернулся, начал пить уже и на гражданке. Из училища попереть меня не смогли – как же, воин-интернационалист, ранение имеет...

– Куда вас ранило?

– А, много куда, – Банда не стал вдаваться в подробности происхождения шрамов на своем теле, но вдруг вспомнил о самом свежем рубце, заработанном в Севастополе совсем недавно, и подумал, что рубашек с коротким рукавом и футболок теперь придется избегать. – Ну, так я и попал на Черниговщину, в ту дыру проклятую.

– Что же вам там не понравилось? – с улыбкой спросила Нелли Кимовна.

– Так там же Чернобыль! Никакого здоровья не стало. Даже бабы неинтересны стали...

– Даже так! – она с еще большим интересом взглянула на парня, и на ее губах заиграла чуть презрительная и очень хитрая улыбка. – И вы оттуда сбежали?

"Красивая, стерва", – невольно отметил про себя Банда и продолжал:

– Ну да, тут тетка жила. Я к ней. Прописался, начал работу искать. То да се. Там пьянки пошли... Короче, выгнала она меня. Участковый прицепился... Короче, вот к вам пришел, может, возьмете меня к себе в больницу.

– Хорошо. Идите к Кварцеву и завтра выходите на работу, – она, казалось, уже потеряла к нему всякий интерес и потянулась к стопке бумаг, лежавших перед ней на столе. – И старайтесь выходить на работу в трезвом виде. Алкоголиков я не терплю.

– Хорошо, Нелли Кимовна. До свидания.

Он вышел, но главврач еще несколько минут смотрела на закрывшуюся за ним дверь. И ее темные красивые глаза под сурово сдвинутыми бровями были слишком серьезными...

– Ну как?

Бобровский уже ожидал Банду в снятой специально для него комнате в тесной коммунальной квартирке в одном из старых одесских кварталов и, увидев на пороге Банду, нетерпеливо бросился ему навстречу.

– Нормально. Завтра на работу.

Банда в изнеможении опустился на незастланную постель и тяжелым взглядом обвел комнату.

– Отлично, – потер руки Бобровский. – Все идет по разработанному плану. Сегодня же доложу начальству о нашем первом удачном шаге.

– Докладывай, – Банда не в силах был даже разделить радость товарища. Ему на самом деле сейчас все на свете было безразлично. Хотелось только пить и спать.

– Банда, да ты чего такой кислый-то, а?

– А пошел ты!.. Сам, небось, гад, столько не пил, только мне подливал, а еще спрашивает!

– Я тоже пил.

– Но не по две-три бутылки ежедневно на протяжении трех суток, наверное?

– Ладно, не злись. Я тут тебе пивка принес.

Сергей извлек из спортивной сумки три бутылки пива и поставил на стол.

– Одну открывай, а две засунь в морозильник – пусть охладятся немного, – Банда даже оживился, увидев вожделенный напиток. – Слушай, а чего в Одессе такое пиво паршивое?

– От воды, наверное. Вкус любого напитка, я где-то читал, определяется в конечном счете качеством воды, которая идет на его изготовление. Даже водка, – разглагольствовал Бобровский, пряча пиво в холодильник, – имеет свой вкус, определяемый исключительно водой. Ярмольник в "L-клубе" все "Урсус" рекламирует. И я ему верю – там используется вода из айсбергов. "Кристалл клеа" – совершенно чистая и безвредная. Я думаю, что водка неплохой в итоге получится... А, кстати, о водке. Может, тебе не пиво надо? Может, мне в гастроном сбегать?

– Иди ты! Меня сейчас, наверное, от одного вида этой гадости вырвало бы.

– Ну расскажи, как все прошло в больнице? За алкоголика приняли?

– Вроде да. Нелли Кимовна настоятельно советовала на работу в нетрезвом виде не появляться.

– Я надеюсь, ты пару раз ослушаешься госпожу начальницу? Тебе теперь придется периодически поддерживать свою репутацию алкоголика! – засмеялся Сергей, и Банда снова отмахнулся от него:

– Помолчал бы уж!

– Ладно, не злись. Пей свое пиво, а я пошел. Надо связаться с начальством...

– Разрешите, Виталий Викторович?

Получив сообщение из Одессы, Котляров тут же поспешил к Мазурину. Уж слишком большую надежду возлагали они на миссию Банды и уж чересчур многое поставили на кон.

– А, ты! Заходи. Что-нибудь новое?

– Да. Банда устроился, как только что сообщил Бобровский, на работу в 19-ю больницу Одессы. На должность санитара.

– Санитара? Это не входило в наши планы. Что он сможет узнать, будучи всего лишь санитаром? – Мазурин насторожился, услышав такую новость, и подозрительно покосился на Котлярова.

– Планы пришлось поменять, но Бобровский уверяет, что все будет отлично. Та девушка, помните, Дина Саркисян, которая...

– Помню.

– Она вроде бы толковая, если верить ребятам. Вынюхивает, расспрашивает кого только можно. Так. Вот, она будет работать на нас, так сказать, со стороны больных, а Банда – со стороны медперсонала. Судя по донесениям Бобровского, эта работа обеспечивает ему доступ во все отделения и помещения больницы.

– Ну, это уже лучше... Как ты думаешь, – генерал указал Котлярову на диван, приглашая садиться, а сам прошел к буфету и извлек оттуда бутылку коньяка и две маленькие рюмки, – Степан Петрович, у нас есть шансы вытянуть это дело? Не завалим, не испортим? Все получится?

– Мне кажется, что получится, Виталий Викторович. Не хочу сглазить, конечно...

– Кажется? Если кажется – креститься надо, полковник, а не операции разрабатывать.

– Нет, я не так выразился. Я уверен в успехе. Ребята, особенно этот Банда, – просто находка. Вы бы видели, как они работали на полигоне...

– Тренировочный центр со стрельбой и беготней – совсем не то, что ожидает их в Одессе.

– Боюсь, товарищ генерал-лейтенант, что без стрельбы там не обойдется, если только это дело хоть чуточку похоже на Львовское или Питерское. Мой Федоров там, в Питере, увяз капитально, система охраны информации от нежелательных свидетелей у преступников просто потрясающая.

– Ну-ну... А если провал? Если всплывет то, как мы заполучили этого агента – Банду? Если наверху, – Мазурин многозначительно ткнул пальцем в потолок, – дознаются, с каким оружием и с каким оборудованием отправили мы на юг человека, который даже не состоит в штате?

– Поэтому я и говорил, что его надо было оформить по всем правилам.

– Нельзя было, я тебе уже объяснял, почему.

– Да, конечно... Но вы не волнуйтесь, Виталий Викторович, все у нас выгорит. Зато представляете, какой резонанс, какой триумф нас ожидает, если...

– Тьфу-тьфу! – суеверно сплюнул Мазурин через левое плечо и наполнил рюмки "Белым аистом". – Тогда давай возьмем, как говорится, по малой. По доброй традиции – за удачу...

– Вызывали, Нелли Кимовна? – в дверь кабинета главврача просунулась красивая светловолосая головка с томными глазами и длиннющими, сильно накрашенными ресницами.

– Заходи и закрывай за собой дверь.

В кабинет скользнула невысокая и стройная девушка в белом халате, лет двадцати пяти. Тонкая талия, внушительный бюст и крутые бедра вкупе с длинными для ее небольшого роста ногами делали ее, Наташку Королькову, довольно соблазнительным объектом пристального мужского внимания.

К ее несчастью, способностью к сколько-нибудь серьезному сопротивлению девчонка не обладала, и когда она впервые поняла, чего же хотят от нее мужчины, ей было всего четырнадцать. В десятом классе в гинекологическом отделении этой самой больницы она сделала свой первый аборт, потом, уже во время учебы в медучилище, – второй.

Наверное, судьба ее была бы предрешена – пошла бы по рукам, потом на вокзал, потом с чем-нибудь весьма серьезным залетела бы в вендиспансер, если бы не Нелли Кимовна, которая хорошо умела разбираться в людях и умела искусно ими управлять. Она жестко взялась за Наташку, объяснив ей популярно, что получать удовольствия от жизни и неплохие деньги можно не только одним интересным местом, но и головой. Особенно, если честно и преданно служить хорошим людям. А хорошим человеком, безусловно, была именно она, Нелли Кимовна Рябкина.

Наташка, присмотревшись и немного поработав под началом главврача, вскоре поняла правоту своей начальницы. Немалую роль в преображении девушки сыграла и ее неспособность к сопротивлению, а уж подчинять себе чужую волю Нелли Кимовна умела.

В итоге очень скоро Наталья Королькова стала ее лучшей помощницей во всех делах больницы.

Она умела, когда надо было, промолчать, и умела, когда ее просила об этом начальница, рассказать о том, что творится за дверями кабинета главврача.

Королькова умела выполнить любое задание Рябкиной, и в ней обнаружилась даже такая неожиданно приятная черта, как абсолютная преданность.

В общем, она стала правой рукой во всех, разумеется не врачебных, делах у Рябкиной.

– Ты нашего нового санитара видела?

– Да, Нелли Кимовна. Это алкаш такой, кажется, Сашкой зовут. Вы его имеете в виду?

– Его, его... Алкаш, говоришь? А что, на работе пьяный появляется?

– Да нет вроде. Просто физиономия у него такая, да и весь внешний вид...

– А какая такая физиономия?

– Ну, небритая.

– А внешний вид?

– Да во все такое лохское одет, что просто ужас. Это даже не дерибас.

– Вот и я о том же думаю – почему это мы дружно приняли его за алкаша? Руки у него не дрожат? Нет.

– Я, честно говоря, не обращала на это внимания, Нелли Кимовна.

– И морда, хоть и небритая, но довольно симпатичная и уж совсем не скажешь, что затасканная.

– Может, вы и правы, я как-то не присматривалась. – Королькова недоуменно пожала плечами, не понимая, почему внимание ее начальницы так занимает этот лох. Ладно бы кто другой. Например, доктор Остенгольц из хирургии, симпатичный выпускник мединститута, или хотя бы Егоров из патологии. Впрочем, нет, Егоров – педик, зачем он нужен такой женщине, как Нелли Кимовна?

– Эй, о чем задумалась?

– Да нет, я так, вспоминаю Банду...

– Какую еще такую банду? – не поняла Рябкина.

– Ну, санитара этого, Бондаренко, про которого вы спрашиваете. Его все так называют – Банда.

– Банда?.. Хм, – хмыкнула главврач. Честно говоря, она и сама не понимала, что именно настораживает ее в этом парне, но было в нем что-то странное, и теперь она даже жалела, что взяла его на работу. Хотя, с другой стороны, если бы он оказался не слишком глуп, его можно было бы неплохо использовать в их деле. – Так, говоришь, не присматривалась?

– Нет, Нелли Кимовна.

– А ты присмотрись.

– То есть посмотреть за ним? С кем дружит, разговаривает? Куда ходит?

– Не только.

– А что еще?

– Понимаешь, он импотент.

– Импотент? – глаза у Корольковой округлились от изумления. – Так он же еще такой молодой, да и здоровый, как лось... А откуда вы знаете?

– От верблюда. Что ты мне, Наташка, такие глупые вопросы задаешь?

– Простите, я не это имела в виду.

– Знаю я, что ты имела... Ладно, слушай, – Рябкина даже невольно понизила голос, будто боялась, что кто-нибудь их может услышать. – Скоро прибудут клиенты, так что мне надо твердо знать, что в больнице все в порядке. Поэтому ты проверишь этого Банду, ясно тебе?

– Как проверить?

– Соблазни. Выясни, импотент он или нет. Если да, то получу удовольствие я, если нет – получишь кайф ты, – грубо подколола Рябкина свою помощницу.

– Нелли Кимовна!

– А что такое? Я же тебя не заставляю с ним спать. Просто попробуй завести его, пококетничай немного, покрути своими бедрами, потряси сиськами...

– Нелли Кимовна!

– Ох, скромница ты у меня какая! Ладно, что я тебя, как маленькую, учить буду? Как будто не знаешь, как с мужиками обращаться!

– Нелли Кимовна! – в очередной раз воскликнула Королькова. На глаза у нее даже навернулись слезы, и главврач наконец пожалела девчонку:

– Ну что ты, я же шучу... Ладно, Наташка, иди и выполни мою просьбу, вот и все, что мне от тебя надо.

– Хорошо, Нелли Кимовна, – грустно вздохнула Королькова, и Рябкина поняла, что в этом деле девчонке потребуется материальная подпитка.

– Кстати, ты давно себе новые туфли покупала?

– Давно уже, а что?

– На тебе двадцать "баксов", – Рябкина достала из сумочки деньги, – сходи на Привоз.

– Спасибо, Нелли Кимовна.

– Ладно, потом спасибо скажешь, когда кайф от Банды получишь, – снова не удержалась, чтобы не унизить лишний раз медсестру, Нелли Кимовна. – Иди, у меня дел по горло...

В дверь комнаты Банды постучали, и на пороге возникла фигура Самойленко, с интересом оглядывавшего обитель секретного агента.

– Привет, ребята! Еле вас нашел, хоть и прожил всю жизнь в этом чудном городе. Если бы не твой "Опель", – кивнул он Банде, – наверное, так бы и не свиделись никогда.

– Привет, привет, Коля, заходи. Садись, – Банда придвинул другу стул, сбросив прямо на пол газеты. – Я каждый день боюсь, что от этого "Опеля" останутся однажды ножки да рожки. Даже на сигнализацию не надеюсь, по три раза за ночь встаю, в окно выглядываю.

– Ты, может, на нем еще и на работу ездишь?

– Издеваешься? Я, несчастный нищий санитар могу приехать в больницу на иномарке?

– Ладно, несчастный санитар, смотри, что я принес, – и Коля вытащил из кейса шесть пол-литровых бутылок отличного немецкого пива "Хольстен". – Ты же теперь, как мне по телефону Сергей рассказал, алкоголиком заделался, без пива и дня прожить не можешь, – задорно рассмеялся журналист, похлопывая Банду по плечу.

– Ох, блин, еще один шутник нашелся! – в сердцах воскликнул Банда. – А что мне, водку хлестать прикажешь, чтобы запах поддерживать?

– Ладно, не кипятись, я пошутил.

– А за "Хольстен" спасибо, а то надоело эту вашу одесскую мочу пить, – поспешил ответить "любезностью" Банда.

– Ха, уринотерапия полезна для здоровья, – переспорить одессита было невозможно, это Банде уже давно следовало усвоить. – И тем более выгодно – в одну дырку вливаешь – из другой выливаешь! Ха-ха-ха!

– До Жванецкого, землячка своего, явно не дотягиваешь, – пробурчал в ответ Банда, но тут уж вмешался Бобровский, решив прекратить наконец эту вялую перепалку:

– Ладно, ребята, хорош. Садитесь, да давайте о деле поговорим.

Они расселись, разобрав пиво, и Самойленко начал рассказывать:

– Не знаю, есть результаты или нет, но Дина старается изо всех сил. Ей удалось выяснить, что за последние три месяца в больнице не было ни одного случая детской смертности во время родов. К сожалению, через здравотдел проверить невозможно, чтобы не привлекать внимания к этому делу. Да и вообще, они, небось, еще и не обработали данные. У них со статистикой – не дай Боже. Просишь за прошлый месяц – дают за прошлый год...

– Ладно, Коля, не отвлекайся. О своих журналистских проблемах как-нибудь в другой раз нам с Бандой расскажешь, – бесцеремонно вернул Самойленко к теме разговора Бобровский. – Что у тебя еще есть?

– Еще, по рассказам санитарок, детская смертность не имеет какой-либо периодичности. То квартал все спокойно, то за один месяц сразу три случая. Дальше. "Списать" родившегося мертвым ребенка действительно можно запросто, отнести его к категории "плод" и утилизовать вместе с "отходами" абортов.

– То есть среда для преступлений, связанных с похищением детей, в больнице создана самая благодатная? – подытожил Банда.

– Да.

– Ясно. Больше ничего?

– Дина пыталась выяснить, у каких именно врачей чаще всего происходят такие случаи, но санитарки этого не знают, а если и знают, то не говорят. На нее теперь вообще стали странно поглядывать. Из учетной карточки в регистратуре ведь не сотрешь, что она работает в нашей газете.

– Понятно. Ну что ж, – Бобровский глотнул пива, – немного, конечно, но хоть что-то.

– И еще. Через неделю ее выписывают.

– Эх, жаль! А нельзя что-нибудь придумать?

– Сергей, ну ты вообще, – вдруг рассердился Коля, – ты думаешь иногда, что говоришь? Что придумать? Залеченное воспаление снова активизировать? Что ей, опять застудиться, по-твоему? Честное слово, как ребенок!

– Ладно, перестань, – примирительно попросил Бобровский. – Просто можно было бы чего-то еще выведать, если бы в момент рождения мертвого ребенка Дина оказалась в больнице.

– Так ведь Банда уже там.

– Да, но все же... Женщинам с женщинами всегда легче договориться, особенно обо всяких там своих женских делах.

– А, мужики, чуть не забыл! – вспомнил Самойленко. – Может, это ничего не даст, но случай интересный: Дина познакомилась с одной женщиной. Кажется, Ольгой... или Светланой...

– И что? – нетерпеливо перебил журналиста Сергей.

– Она лежит на сохранении уже два месяца. По направлению районного врача. Что-то там ему не очень понравилось. Эта женщина чувствует себя прекрасно, каждый день просится домой, но ее не выписывают. Говорят, что есть веские основания для того, чтобы ей оставаться под наблюдением. Между прочим до срока родов, установленного врачами, осталась всего неделя.

– Ну и что?

– Ничего.

– И зачем нам это?

– Дина говорила, что это странный случай. Мест в отделении нет, а вполне здоровую женщину держат.

– Может, обыкновенная перестраховка врачей?

– Возможно. Я же ничего не говорю.

– Стоп, ребята, – вступил в разговор Банда, до того молча слушавший друзей. – Дина права. Случай, думаю, интересный. В отделениях мест действительно нет, некоторые пациентки лежат даже в коридорах... Так, узнай, Коля, завтра же имя и фамилию этой женщины. Я постараюсь присмотреться, что делается вокруг нее. Позвони Сергею, как только узнаешь имя.

– Хорошо.

– А Дина пускай выписывается, нечего ей там больше делать, раз вылечилась...

Работа у Банды в больнице была, конечно, не подарочек.

Целый день мотался он по больничному городку, выполняя то одно, то другое поручение.

Чего только ни доводилось ему делать! И лампочки менять, и грязное белье относить в прачечную, и котлы из пищеблока в корпус закатывать, и садовую дорожку перед корпусом подметать, и передачи для больных принимать... Только полы в палатах, пожалуй, не заставляли еще мыть.

Постепенно он усвоил, что на этом месте действовать надо по знаменитому принципу "солдат спит – служба идет". Главное – не попадаться на глаза начальству. Забьешься в какой-нибудь уголок, глядишь – и забудут про тебя, не дернут лишний раз только для того, чтобы человек не болтался без дела. А создавалось впечатление, что многие поручения только для этого и придумывались.

Банда даже обнаружил подходящий для себя уголок – маленькую комнатку в подвале трехэтажного корпуса, в котором размещались женские отделения.

Здесь хранился всяческий хлам – сломанные столы, стулья, какие-то матрацы, спинки кроватей. В связи с тем, что никакой ценности это старье из себя не представляло, каморка не запиралась. А поскольку она находилась в самом конце темного подвального коридора, заглядывал сюда кто-нибудь крайне редко, и только прачки знали, что здесь любит отсиживаться, скрываясь от дурной работы, Банда.

Поэтому-то Сашка несказанно удивился, когда однажды его покой нарушила девушка довольно привлекательной наружности, робко заглянув и его обитель.

– Здравствуйте, можно к вам?

– Да, конечно, заходите. Я ненадолго зашел, просто отдохнуть. Садитесь, – Банда от неожиданности даже начал зачем-то оправдываться.

– Спасибо, – скромно сказала девушка, усаживаясь на предложенный стул.

– Осторожнее, у него спинка сломана. Там гвозди торчат, – предупредил ее Сашка.

– Да, я вижу... Я и не знала, что в нашем корпусе есть такие помещения, – она оглянулась по сторонам, разглядывая останки больничного имущества. – Тихо, тепло, светло.

– Было темно, я здесь лампочку ввинтил.

Банда мучительно вспоминал, где видел эту симпатичную мордочку раньше. "В нашем корпусе", сказала она. Значит, работает в каком-то из женских отделений. Но не врач, это видно. Чего же ей от него надо?

– Я вообще познакомиться с вами хотела, – как будто прочитав его мысли, начала разговор девушка. – Я вас уже давно заприметила, да все никак подходящий случай не подворачивался.

Она устроилась поудобнее, и Банда заметил, как красиво вырисовываются ее точеные ножки в вырезе нечаянно распахнувшихся пол белого халатика.

Девушка как будто почувствовала его взгляд, но даже не попыталась запахнуть халатик.

– Меня зовут Наташей, а вас?

– Александр, – машинально ответил Банда, разглядывая ее колени.

"Что она от меня хочет?"

– Вы не курите?

– Курю, – Банда смущенно покосился на лежавшую возле него пачку дешевых китайских сигарет – по условиям игры, на американское курево он теперь рассчитывать не мог и всласть "оттягивался" "Мальборо" только после работы дома, в своей маленькой комнатке коммунальной квартиры.

– Можно вам составить компанию?

– У меня сигареты никудышные.

– У меня есть, – она вытащила из кармана халата пачку "Магны" с ментолом и красивую пьезо-зажигалку. – Вас угостить?

– Если можно, – он потянулся за сигаретами, теряясь и недоумевая, чувствуя какой-то подвох, но не понимая, с какой стороны ожидать опасности.

"Так, спокойно. Продолжай играть свою роль.

Девица странная, да и богатенькая, однако. На получку медсестры такие сигареты с такими зажигалками не купишь... А впрочем, совсем забыл – местные медсестры ведь вовсе не бедствуют".

– Саша... Можно, я вас так буду называть, да? – она мило улыбнулась, обнажив красивые ровные зубы. Но в улыбке этой Банде почудилось нечто вульгарное. – Как вам здесь работается?

– Нормально.

– Не скучно?

– Работа как работа. Только платят – курам на смех. А так – ничего.

– А я вот устаю. Приходишь, знаете ли, домой, падаешь на диван, – она попыталась изобразить, как это происходит, и Банда вдруг с удивлением обнаружил, что под юбкой на ней ничего не надето.

Девушка слегка раздвинула ноги, и темный кустик волос на нежной розовой коже виден был просто великолепно.

А она вдруг, как будто специально для его взгляда, развела ноги еще чуть шире. Банда вспотел.

– Так я говорю – приходишь с работы, падаешь на диван, и ничего не хочется... Нет, хочется. Хочется, чтобы нашелся хоть кто-нибудь, кто мог бы пожалеть, приласкать, снять усталость.

Банда молчал, не в силах отвести взгляда от внезапно открывшихся его взору прелестей девушки и не в состоянии вымолвить хоть слово.

– Что же вы молчите?

– Я? Ах, да... – он спохватился и, отводя взгляд в сторону и не зная, что сказать, брякнул:

– Я тоже одинок... Теперь. Один живу.

– Правда? – радость в ее голосе, может быть, и была наигранной, но Банда этого не почувствовал. – И вам тоже, когда вы возвращаетесь домой после работы, должно быть, одиноко? И вам тоже, небось, хочется, чтобы вас пожалели, приласкали? – Ну, конечно. Кому же этого не хочется? – помимо его воли взгляд Банды снова сосредоточился на пушистом холмике девушки, замечательно просматривающемся в ярком свете стосвечовой лампочки. – Собака, и та ласку любит.

– Вот видите! – убежденно воскликнула Наташа, как будто доказала что-то Банде. – И почему же люди так странно устроены, что боятся сказать друг другу правду? Вот я, например, скажу честно – мне бы хотелось, чтобы вы меня сегодня проводили домой, зашли ко мне в гости...

Банда вдруг почувствовал, что штаны становятся ему слегка тесноваты, и поторопился сесть так, чтобы эта особенность мужской физиологии не стала предметом внимания девушки. В висках его тяжелыми толчками застучала кровь, а мысли заметались, как шальные. Он ничего не соображал.

– Посидим, – продолжала тем временем Наташа, – поговорим. Выпьем чего-нибудь. У меня отличное бренди есть. Я вам ужин приготовлю. Вы где ужинаете?

– Дома. Сам готовлю.

– Уверяю вас, вам понравится, как я это делаю. Так как, Саша, вы согласны?

– Конечно.

– Вот и замечательно, – она резко встала. Ошалевший от увиденного Банда не мог не заметить теперь, какая высокая у нее грудь, какие крутые бедра и какая вся она миниатюрная, ладненькая. – В таком случае... Моя смена заканчивается в шесть. Вы подождете меня у выхода?

– Здесь, в этом корпусе?

– Да.

– Хорошо. То есть, конечно, с удовольствием.

Странная улыбка скользнула по губам девушки, и, повернувшись, она вышла из комнаты...

Прошло довольно много времени, прежде чем к Банде, выкурившему несколько сигарет подряд, вернулась способность анализировать. Ситуация складывалась непростая "Она в открытую провоцировала меня. Что это? Она обыкновенная нимфоманка? Так неужели я, алкаш, могу служить объектом для удовлетворения ее прихотей? Или она уже со всеми здесь. Так, а если это... А если это проверка, то пошла серьезная игра. Она постарается выяснить, алкоголик ли я, можно ли меня соблазнить бесплатной выпивкой – это раз. Как там на мое здоровье повлиял Чернобыль – это два. Вот черт! Знать бы хоть что-нибудь о ней..."

И тут Банда вспомнил про дворника Артема, старого деда, присматривавшего за территорией больничного городка, и бросился разыскивать этого забулдыжку, предварительно сунув в карман бутылку припрятанных здесь же, в каморке, "чернил"

Этот дешевый портвейн Банда держал именно для таких случаев...

Уже через полчаса Банда знал главное – Наташкино появление никак не связано с нимфоманией или внезапно вспыхнувшей страстью. Это была настоящая проверка, проверка профессиональная, и теперь успех операции зависел от проведенного с этой стервой вечера. Банде стало не по себе.

"Я ее не хочу. Мне эта подстилка – до одного места. Но бабы – они хитрые. Неизвестно, что она вытворит. И тогда у меня, несчастного спившегося чернобыльца, торчать будет, как у мальчишки в пятнадцать лет... А надраться у нее еще более опасно – тогда вообще есть риск потерять над собой контроль. Не надраться – какой же я тогда алкоголик, когда счастье в виде бутылки само в руки плывет, да еще и бесплатно?!"

Промучившись и так ничего путного и не придумав, Банда пошел на свидание, полагаясь на то, что изобретет какую-нибудь "отмазку" прямо на месте.

Не пойти было нельзя. Уклонение от выпивки было бы равнозначно провалу Он мог бы, конечно, спастись, вдрызг напившись и заснув где-нибудь на виду, но за оставшиеся до назначенного срока полчаса для него с его бычьим здоровьем это было нереально...

– Нелли Кимовна, – Наташка зашли в кабинет Рябкиной без стука, как своя. – Ваше задание сегодня будет выполнено. В шесть часов вечера Банда идет ко мне на квартиру.

– Ну да!? – радостно воскликнула главврач. – Отлично. Как же тебе это удалось?

– Запросто. Оба-на, – Наташка вздернула юбку, продемонстрировав свой темный треугольничек внизу живота.

– Господи, меня-то ты своим богатством не пытаешься соблазнить, надеюсь?

– Ой, извините. Короче, он не устоял, а когда я еще упомянула про бренди...

– А как он реагировал?

– Как надо! По его взгляду я бы не сказала, что меня рассматривал импотент.

– Но... В общем, приставать не начал?

– Нет. Это-то меня и удивляет. Обстановочка была, должна вам сказать, самая подходящая – в подвале, в маленькой, всеми забытой каморке...

– Ладно, мне эти подробности неинтересны. Завтра утром сразу же зайдешь ко мне. Иди.

– Нелли Кимовна, – замялась девушка, – вы знаете, я туфли купила. Спасибо вам большое за вашу доброту и за вашу щедрость, но...

– Что еще?

– Я потратилась, а тут это бренди...

– Ах, да, конечно! – Рябкина поморщилась:

"Наглеет голубушка!" – и полезла в сумочку за очередной купюрой. – Десяти долларов хватит, чтобы твоего кавалера напоить? Или еще десятку дать?

– Хватит, хватит, – поспешила не злоупотреблять расположением начальницы девица. – Я уж и не знаю, как мне вас отблагодарить. Может, я с получки вам, Нелли Кимовна, верну...

– Перестань. Главное – выясни все. Это будет с твоей стороны самая большая благодарность...

Банда вышел от Корольковой около одиннадцати Пошатываясь и даже пытаясь напевать какую-то песенку, он отошел от дома девушки на два квартала и, усевшись на скамейку, закурил. Маленькая пауза нужна была ему для того, чтобы убедиться в отсутствии "хвоста", как выражаются персонажи детективных фильмов и книг.

Убедившись, что все спокойно, Банда встал и нормальной походкой трезвого человека направился к трамваю, чтобы попасть наконец к себе, в свою маленькую комнатушку. Он твердо решил, что завтра обязательно позвонит Алине...

Настроение у парня было великолепное. Все прошло гораздо легче, чем он предполагал.

Наташка оказалась никудышным противником.

Мужской психологии она не знала совершенно.

Хотя, надо отдать ей должное, кулинаром оказалась неплохим. Банда с удовольствием набросился на приготовленную девушкой картошку по-французски и салат из сыра с яйцом под майонезом, с превеликим сожалением отрываясь на очередную рюмку бренди "Слънчев бряг", – равнодушие к выпивке демонстрировать ему было никак нельзя.

Он помнил прочитанную когда-то в газете научно-популярную статью о вреде алкоголя, в которой подробно описывались разные стадии алкоголизма На последней стадии, как утверждал автор, опьянение наступает очень быстро, буквально после ста граммов сорокаградусного зелья. И Банда удачно воспользовался этим знанием, выпив две рюмки и тут же притворившись захмелевшим. Он начал нести всякий бред, несколько раз промахнулся вилкой мимо салата и, нелепо размахивая руками, "случайно" опрокинул рюмку. Сашка старался все делать как можно более естественно, и, судя по всему, ему это удалось.

Наташка смотрела на него с нескрываемым презрением, но вскоре волей-неволей ей пришлось перейти ко второму этапу испытаний. Исчезнув на время в ванной, она вскоре появилась оттуда в шикарном шелковом халате без пуговиц, перехваченном на талии узеньким пояском. Усевшись на диван рядом с Бандой, девушка закинула ногу на ногу, и взору парня открылось длинное загорелое бедро, только чуть прикрытое сверху полой халатика.

– Тебе нравится? – томно спросила Наташка, вытягивая ногу перед самым носом Банды.

– К-конечно, – пьяно кивнул он. – И салат тоже классный. Давай еще выпьем!

– Давай, – вздохнула слегка разочарованная девушка и, чуть привстав, потянулась через весь стол за бутылкой. Тяжелые полные груди качнулись, раздвинув отвороты халата. Садясь на место, Наташка не только не поправила халат, а наоборот, слегка раздвинула его на плечах, как будто давая своей груди больший простор.

"Ну вот, началось", – подумал Банда, вцепляясь в бутылку дрожащей неверной хваткой и разливая бренди по рюмкам.

– Как ты думаешь, я под стандарты "Плейбоя" подхожу? Посмотри, по-моему, грудь у меня красивая? – Наташке надоело неспешное разворачивание событий, и она решила брать быка за рога, решительно ускоряя события. Развязав пояс халата, она раздвинула в стороны его полы. Под халатом не было абсолютно ничего. Банда скользнул взглядом по ее телу и, чуть не поперхнувшись от такого неожиданного натиска, пробормотал:

– Ничего. Наверное, подошла бы. Я в этом деле не слишком большой специалист.

– Нет, ну почему же? Мужчины должны разбираться в этих делах даже лучше женщин, – она вдруг закинула одну ногу на него и оказалась у него на коленях, сидя к нему лицом и опустившись голой попкой на его ноги.

– Мужчины, конечно, разбираются. Но не все и не во всем. Ты лучше у кого другого спроси. И давай выпьем, а то налили... Положи мне еще салата.

– Погоди. Тебе не нравится? – она, взяв в руки свою налитую грудь, поднесла ее к самым губам Банды. – Посмотри, разве тебе не хочется ее поцеловать?

Банда уставился на сосок. Он был у нее большой, темно-коричневый, плоский, будто приплюснутый к груди. Такого добра Банда немало повидал на своем веку, и остаться безразличным ему не составило труда.

"Переигрывает, – отметил он про себя. – Не понимает, что женщина гораздо привлекательнее не открытая, не просящая взять ее, а таинственная, загадочная... А соски мне такие совсем не нравятся. И с такими цыцками она меня соблазнить пытается? Тьфу, смотреть противно".

– Ну, не надо, – он мягко оттолкнул от себя ее грудь, которую Наташка настойчиво пыталась засунуть ему в рот. – Перестань баловаться.

– Ну, посмотри, какие они гладкие, красивые, большие. Возьми в руку, потрогай, сожми, ну же, – она схватила его ладонь и с силой потянула к груди, пытаясь положить руку Банды на свое девичье "богатство". Он еле вырвался из ее цепких пальцев.

– Давай лучше выпьем, налито же.

– Не пропадет. Успеем еще.

– Так выдыхается... И вообще, я бы поел сначала. На голодный желудок...

– На голодный желудок – оно еще и лучше получается. Больше страсти, – перебила она его. – Или ты боишься меня? Ты же сам мне говорил, что иногда так хочется теплоты, ласки...

– И поесть... и-ик!.. тоже хочется, – Банда икнул совсем натурально, и Наташка брезгливо отдернулась, но тут же постаралась перебороть себя и снова взялась за свое:

– А посмотри, какой у меня животик, какие бедра... Погладь, не бойся, я разрешаю. Посмотри, как здесь тепло...

Она схватила Сашкину руку, потянув ее к своему пушистому холмику и ерзая по его коленям своей шикарной задницей. Банде ничего не оставалось, как погладить ее кудрявый пучок. Чувствуя, что мужчина в нем помимо его воли начинает постепенно просыпаться, парень нашел отличный выход.

Он решил свести все к шутке и звонко шлепнул ее по голому бедру.

– Ух ты, трясется!

Наташку снова передернуло от отвращения, но игра должна была быть продолжена, и, подавив неприязнь, она постаралась привлечь его внимание к самому заветному местечку, призывно раздвигая ноги.

– А посмотри сюда. Нравится? Тебе ничего не хочется? Посмотри, посмотри. Даже потрогать разрешаю. Ну давай, не бойся, я же тебя не укушу.

– Я не боюсь. Просто, знаешь, мы ведь это, как его, ужинаем. И это самое дело оно не гигиги... не гиги-е-нич-но, во! Понимаешь?

– Ну что ты, – гримаска бешенства мелькнула на лице Корольковой, – нам с тобой сегодня все можно... А ну-ка, покажи, как там мой мальчик поживает...

Она решилась пойти на последний, самый действенный шаг, рванувшись обеими руками к его ширинке. Банда инстинктивно попытался закрыться, она же, заметив его движение, неловко ткнулась пальцами в не самое удачное место, заставив Банду ойкнуть от болезненного ощущения.

– Блин, твою мать, Наташка, отобьешь мне все на хрен! Чего, аккуратнее не можешь? – чуть не скорчившись от боли. Банда с раздражением сбросил ее со своих колен, в душе порадовавшись – теперь на некоторое время полноценного мужчину ей в нем точно не удастся нащупать.

– Ox, ox! Извините, пожалуйста! – язвительно воскликнула девушка. – Какой недотрога!

– А ты не умеешь – не берись.

– Это кто, я не умею? – возмущение ее было совершенно искренним и неподдельным.

– А что, я, может быть?

– Да если хочешь знать, я уже тысячу раз... – начала было она, но вдруг осеклась, одумавшись.

– Что тысячу раз? В ширинку к мужикам лазила? Так бы и сказала, а то – "одиночество", "теплоты подайте", "так хочется прижаться к кому-нибудь"... Тьфу! – Банда специально шел на конфликт – все ему уже порядком надоело.

– А твое какое дело, импотент несчастный? Что ты тут расселся? А ну, вали отсюда!

– Сама позвала.

– Как позвала, так и выгоню. Иди отсюда, чтоб я тебя здесь не видела.

– Так давай выпьем, раз налили все-таки, – попытался на прощание еще поиграть в алкоголика Банда, этим еще более распалив неудавшуюся соблазнительницу.

– Выпьем?! Ах ты, алкаш драный. Иди в подворотню пей свои "чернила"!

– А ты меня чем поишь? Да этот "Слънчев бряг" всю жизнь самым дешевым пойлом был.

– Катись к чертовой матери! – Наташка бросилась на него, стягивая за руку с дивана и пытаясь вытолкать из комнаты. Распахнутый халат зацепился за стул и чуть не опрокинул его, что здорово развеселило Банду.

Не забывая об игре, он грубо расхохотался и указал пальцем на ее груди:

– Смотри, как смешно трясутся.

– Ах ты, ублюдок! – Наташка торопливо запахнула халат и схватила с дивана узенький поясок. – Сейчас ты у меня мигом вылетишь!

Банда воспользовался заминкой с пользой для дела. Пошатнувшись, он шагнул к столику, одним глотком осушил свою рюмку и, нетвердой рукой схватив за горлышко пузатенькую недопитую бутылку бренди, примирительно проканючил:

– Наташ, ты не обижайся, ладно? Можно, я с собой это возьму? Не подумай там... Но чего ж ему зря пропадать-то, правда же? Я вот завтра приду с этой... ну, с работы, так это, тогда и выпью за твое здоровье. Хорошо, Наташ?

– Ладно, – уже более спокойно сказала девушка. – Бери и катись, чтоб я тебя не видела.

– Ты не обижайся. Если б ты мне сразу объяснила, что надо, так я бы сказал... Вот те крест!.. Я же это, под Чернобылем работал. Сечешь?

Он стоял в дверях, привалившись к косяку и пьяно и виновато улыбался, часто моргая голубыми глазами. Взглянув на него, Наташка почему-то совсем смягчилась. То ли понравился он ей чем-то, то ли пожалела – она и сама не знала. Просто вдруг ей самой стало очень не по себе, и, чтобы как-то сгладить неловкость, она неожиданно для самой себя произнесла:

– Ты тоже не думай... Больно ты мне нужен. Просто посмотреть хотела, правду ли про тебя говорят, что ты алкаш последний да еще и инвалид чернобыльский к тому же.

– Ну чего? Убедилась?

– Ой, да иди ты с Богом!

– Короче, Наташ, прости. Если чего не так... Не виноватый я, в натуре тебе говорю... Не обижайся, хорошо? – и, повернувшись, он нетвердо ступил за порог ее квартиры и побрел по лестнице вниз, нежно прижимая к животу недопитую бутылку злосчастного бренди.

Наташка еще несколько секунд смотрела ему вслед, а затем со вздохом закрыла двери.

А Банда даже песню какую-то затянул, как бы продолжая изображать пьяного, а на самом деле от удовольствия: теперь он получил подтверждение тому, что весь этот вечер был элементарной проверкой, устроенной для него руководством больницы, и ко всему прочему Банда знал, что проверку эту он прошел отлично...

– Виталий Викторович, у меня новости, – Котляров вошел в кабинет Мазурина без стука, более чем уверенный, что в эти дни генерал ждет докладов только от группы Банды.

– От Банды?

– Так точно.

– Ну и?

– Во-первых, Бондаровичу удалось внедриться и завоевать доверие. Вчера он прошел проверку на подлинность "легенды". Проколов нет.

– Хорошо. Просто замечательно! – Мазурин от волнения встал и подошел к окну. – Это было во-первых. Что у вас во-вторых, Степан Петрович?

– Установлен контакт с Ольгой Сергиенко, беременной, находящейся на сохранении в больнице. Контакт осуществлен через посредничество Дины Саркисян, коллеги Николая Самойленко.

Банда взял этот объект под особый контроль. Ей двадцать пять лет, замужем, учительница начальных классов. Муж – тоже учитель. Ольга на сохранении – с самого начала декретного отпуска по рекомендации районного лечащего врача. По ее словам, никаких предпосылок или причин для столь пристального внимания со стороны врачей к протеканию ее беременности не видит. Группа Бондаровича считает, что этот факт заслуживает внимания.

– Что-нибудь еще?

– Пока нет, Виталий Викторович.

– Ясно... Ну что ж. Я рад, что ребята там, в Одессе, начинают постепенно раскручиваться. Пусть работают. Пусть внимательно проверяют любые интересные случаи. А что у Федорова в Санкт-Петербурге?

– Через два дня он возвращается. "Никаких сколько-нибудь значительных следов, и сейчас он закрывает дело.

– Так. Значит, теперь у нас остается только группа Банды? Ну что ж, будем ждать...

В тот день, когда Банда проходил проверку Рябкиной, в Беларуси, на Брестском автомобильном КПП произошел совсем незначительный инцидент, который, как ни странно, впоследствии сыграл важную роль в цепи дальнейших событий.

К вечеру в зону контроля пограничной службы степенно вкатился "Мерседес" цвета "серый металлик" с баварскими номерами. Водитель машины, Карл Берхард, и его жена Хельга следовали через Беларусь транзитом на Украину, совершая маленькое туристическое путешествие.

Карл, инженер-компьютерщик, работающий в довольно крупной фирме, имел в этой жизни все: молодую жену, дом, хорошие деньги, солидное положение и солидный возраст в конце концов. Не хватало ему, пожалуй, только одного: утолить свою жажду странствий, и в день своего сорокалетия, прихватив Хельгу, которая была на пятнадцать лет моложе его, герр Берхард отправился в путешествие.

Первым человеком в форме, который с какой-то патологической дотошностью начал копаться в его документах, стал старший прапорщик погранвойск Республики Беларусь Василий Рыбачук.

Он долго и тщательно проверял техпаспорт на машину, затем страховой полис Берхарда, трижды, сдвинув фуражку на затылок и почесывая белесый чуб, пролистал паспорта добропорядочных немцев.

Наконец, вздохнув, изрек:

– Непорядок, герр Берхард. В ваших документах указано, что вы и ваша жена выезжаете за границу Германии вместе со своим сыном Йоганом нынешнего года рождения. Но в машине ребенка нет. Как это понимать?

– О, господин офицер! Мы, правда, очень хотели взять в дорогу нашего мальчика, потому что очень любим его и не хотим расставаться ни на один день. Вы понимаете?

– Да, я говорю по-немецки, – ничтоже сумняшеся гордо отрапортовал прапорщик. И вправду, чего там не понять, что этот немец своего киндера любит?

– Мы подготовили все документы, но перед самым выездом наш маленький Йоган вдруг заболел, – перешел вдруг немец на совсем неплохой русский. – Понимаете, мы не могли остаться, ведь наша поездка не совсем туристическая. Вот, посмотрите, я уполномочен от имени своей фирмы провести переговоры с властями города Одессы о сотрудничестве. А заодно отдохнуть. За меня платит фирма, понимаете? Я не мог отказаться.

– Ясно, ясно. Но непорядок все же.

– Герр офицер, я вас прошу еще раз внимательно посмотреть мой паспорт, – водитель шикарного "Мерседеса" снова протянул документы Рыбачуку.

Василий уверенно раскрыл паспорт. Поверх фотографии герра Берхарда лежали три красивые новенькие стодолларовые купюры.

"Ну, совсем другое дело! – подумал страж порядка. – И правда, с кем не бывает? Ну, заболел дитенок, что же, из-за этого нельзя и за границу смотаться?"

Купюры быстро и незаметно перекочевали в карман бдительного пограничника, и старший прапорщик погранвойск Василий Рыбачук почтительно приложил руку к козырьку зеленой фуражки.

– Ваши документы в порядке. Проезжайте на таможенный контроль, вон туда, – указал он рукой.

А еще через несколько минут по территории Беларуси катился "Мерседес" с баварскими номерами, в салоне которого сидели Карл и Хельга Берхарды, родители маленького, рожденного в этом году гражданина Германии Йогана Берхарда, который по причине внезапной болезни не смог, к сожалению, посетить гостеприимную землю СНГ.

Жаль, здесь бы ему, наверное, понравилось...

II

Они ждали этого момента и тщательно готовились к нему. Они приехали сюда, в Одессу, теперь уже в чужое государство, только ради того, чтобы принять участие в событиях, каким-то образом повлиять на ситуацию, и тем не менее, когда все наконец-то произошло, это оказалось таким неожиданным, случилось так внезапно и быстро, что Банда в какую-то секунду даже запаниковал. Ему показалось, что его захватила снежная лавина и теперь тащит по склону вниз, засыпая и переворачивая, не давая никакой возможности вздохнуть и задержаться, не давая никакой надежды на спасение...

С Олей Сергиенко они быстро нашли общий язык. Дина представила Банду как своего хорошего знакомого, "опера" из угрозыска города, который под видом алкоголика-санитара расследует дело о воровстве наркосодержащих лекарственных препаратов и дефицитных витаминов. Беременная учительница, несколько раз поболтав с Бандой о том, о сем, с легкостью в эту версию поверила, убедившись, что под внешностью небритого пропойцы на самом деле скрывается умный и неординарный человек. Банда наплел Оле сказок про чудесные витамины, которыми ее по три раза на день потчуют, и предупредил, что эти редкие таблетки, – а таких таблеток и впрямь не давали ее соседкам по палате, – исключительно интересны для следствия. Мол, ему очень важно знать, что таблетки продолжают давать неукоснительно и не заменяют никакими другими препаратами. А потому им с Олей просто необходимо каждое утро видеться.

Вскоре они договорились, что во время завтрака, когда Банда по утрам проносит в столовую котлы с кашей или чаем, Оля будет ожидать его в коридоре.

Ей не нужно ничего ему говорить, не нужно подавать никаких условных знаков – само ее появление и будет этим условным знаком.

И в любом случае их знакомство нужно держать в строгом секрете, не посвящая в это дело никого.

Кроме, разве что, мужа Оли, каждый день приходившего на свидание с пакетом фруктов и всякой домашней вкуснятины.

Система заработала очень удачно и четко, и каждое утро в больнице Банда начинал с главного – он знал, что с его подопечной за прошедшие сутки Ничего не случилось...

В то утро Ольги в коридоре не оказалось.

Поначалу Банда постарался подавить в себе беспокойство, списав ее отсутствие на непредсказуемый женский характер или на особенности физиологии. Но, продефилировав спустя десять, а затем двадцать минут по коридору вновь и так и не заметив нигде Сергиенко, Банда понял, что что-то случилось.

Дину к тому времени уже выписали, и надеяться ему можно было только на себя.

Он выбежал на улицу, купил десяток апельсинов и снова бросился к желтому корпусу, на трех этажах которого разместились все женские отделения.

Найти знакомую санитарку тетю Глашу оказалось делом нескольких секунд. Санитарки здесь в отличие от медсестер были не избалованными – нормальные сердобольные старушки, работавшие за копейки и скрывавшие за вечным ворчанием и матюгами свой добрый характер. Такой же была и тетя Глаша.

– Теть Глаш.

– Чего тебе?

– Ты мне Сергиенко не вызовешь, а?

– А чего тебе от нее?

– Да вот муж просил передачу передать. Он там на какое-то совещание торопится, так это... сам не может. Слышь, позови ее, хорошо, теть Глаш? – отчаянно врал Банда, искренне хлопая своими голубыми глазищами. – Ну, я ж тебя ни о чем не просил. Ну, позарез надо.

– Чего это ты так беспокоишься-то, а?

– Он меня просил передать ей и на словах кое-что, так это, мне ее лично увидеть надо.

– Так скажи мне...

– Ну, тетя Глаша!

– Что, перепало от мужа что-нибудь, раз так стараешься? – подозрительно прищурилась старуха, окидывая Банду цепким взглядом. – Небось, окаянный, бутылку уже отрабатываешь, да? Сейчас пойдешь, зенки зальешь, а мне потом самой котлы с обедом с кухни волочь по улице?

– Ну, теть Глаш! – канючил Банда. – Ну есть, конечно, бутылка. Ну мы ее с дедом Артемом выпьем, чего там. Но котлы я понесу, зуб даю!

– У, змей! – старуха, кряхтя, поднялась с маленького диванчика в комнатке для свиданий, и Банда чуть не подпрыгнул от радости – сработало! – Гляди тут, никого не впускай и никого не выпускай. А то мне Нелли Кимовна голову оторвет...

– Да все будет нормально, не боись, тетя Глаша. Ты мне ее только вызови, а я мигом...

– Как фамилия-то?

– Сергиенко. Ольга Сергиенко. Из этой, из двадцать четвертой палаты.

Старуха, шаркая кожаными больничными тапочками, поползла по лестнице на второй этаж, а Банда нетерпеливо заходил по комнате, меряя ее огромными шагами, в ожидании появления своего агента.

Но, к его удивлению, минут через десять снова появилась тетя Глаша.

– Слышь, Сашка, а муж-то ее давно ушел? Ты его догнать не сможешь?

– Нет, а что стряслось-то?

Лицо старухи как-то странно изменилось, и Банда почувствовал неладное.

– Ольга твоя не может спуститься. Она в родильном уже лежит, отходит...

– Как отходит?

– Да после кесарева.

– А чего, ей кесарево сечение делали?

– Да. Главное – ребенок родился мертвым... Вот, горе-то какое у людей! Это ж только подумать! Ходила, ходила девять месяцев, мучилась, на сохранении лежала... Всяк ее досматривал, осматривал... А ребенок – мертвый... Вот в наше время – бабы в поле родят, отлежатся немного, покормят малого, завернут в подол – да снова в поле. А нынче девки совсем никудышные пошли – то сами мрут, то выносить не могут, то детей мертвых рожают... Господи, что делается, а все Чернобыль проклятый виноват!

Чтоб их черти в этой радиации купали... – завела причитания тетя Глаша, но Банда уже не слушал ее.

Именно в эту секунду он почувствовал себя в лавине. Именно в это мгновение он растерялся, не зная, куда кинуться и что делать. Несколько минут он стоял посреди комнаты для посетителей, не в силах сдвинуться с места. Но вдруг, очнувшись, яростно шмякнул пакет с апельсинами об пол.

– Ты что делаешь-то, а? Ты чего беспорядки наводишь тут? Совсем очумел, окаянный... – заверещала тетя Глаша. – Зенки позаливают с утра...

– Нет, тетя Глаша, хорош. С меня довольно. Теперь я не беспорядки, теперь я порядки буду наводить. Пора разобраться в конце концов, что здесь творится, – и он бросился вверх по лестнице.

– Куда тебя несет, ирод? Нельзя тебе туда. Увидит Кимовна – выгонит в два счета. А ну, вернись! – кричала старуха, но Банде было уже не до нее.

Он, как смерч, влетел в двадцать четвертую палату, и испуганные его внезапным появлением женщины завизжали, укрывшись по горло одеялами.

– Тише, милые! – протестующе поднял руки Банда, пытаясь их успокоить. – Здесь Оля Сергиенко лежала?

– Да, – робко ответила рыженькая курносая девушка, совсем, еще девочка, лежавшая у самого окна. – Здесь. Вот на этой койке Оля лежала.

– Где она? Что с ней случилось?

– Говорят, родила уже. Мертвого мальчика. Недоразвитого. Говорят, он давно уже мертвый был, не развивался. Ей кесарево сечение делать пришлось, чтобы извлечь...

– Когда операция была? – перебил словоохотливую помощницу Банда, стараясь как можно быстрее все выяснить, без ненужных эмоций и оценок.

– Ночью, наверное, точно не знаем.

– Ее вчера с утра начали готовить. Обедать не разрешили, – подала голос соседка рыженькой, крупная немолодая женщина. – А где-то перед ужином и увезли.

– В родильное?

– Ну да. А почему вы, собственно, интересуетесь? – женщина вдруг взглянула на него с подозрением. – Вы ведь не ее муж и не врач. Что-то мы вас никогда раньше здесь не замечали...

– Нет, я видела его. Он санитаром работает, нам еду в столовую привозит, – рыженькая оказалась куда более глазастой, чем ее подозрительная соседка.

Банда, не отвечая, повернулся, собираясь уходить, но в дверях палаты нос к носу столкнулся с Альпенгольцем, заведующим отделением, – худым высоким мужчиной лет сорока. Банда знал его только по фамилии, Альпенгольц же вряд ли знал Банду вообще.

– Кто вы такой и что вы здесь делаете? Это в этой палате кричали? – строго спросил врач, решительным движением поправив очки на носу.

– Кто дал приказ о переводе Сергиенко в родильное?

– Какая вам разница? Быстро покиньте помещение. Что вы вообще здесь делаете?

– Слушай, ты, – Банда одной рукой сгреб халат на груди врача и, приподняв немного этого тощего субъекта, легонько стукнул его спиной о косяк, – я задал вопрос и жду ответа. Времени у меня очень мало...

– Что вы себе позволяете? – испуганно взвизгнул Альпенгольц, снова поправляя очки.

– Тебе не ясно? – Банда повторил процедуру "постукивания" о косяк, и Альпенгольц с готовностью заговорил:

– Распоряжение было Рябкиной. По всем показателям Сергиенко пришло время рожать.

– У нее были схватки? Какие-нибудь там еще признаки подошедшего срока?

– Нет. Но ее осматривала накануне сама Рябкина совместно с доктором Кварцевым...

– Это заведующий родильным отделением, да? Заместитель Нелли Кимовны? – уточнил на всякий случай Банда.

– Да. Они очень обеспокоились после осмотра, их насторожило состояние и положение плода. По их словам, плод был мертв или, по крайней мере, не подавал признаков жизни...

– Это они сказали при Ольге?

– Ну что вы! – возмущенно сверкнул глазами за стеклами очков Альпенгольц. – Как можно – при больной говорить такие вещи! Эта информация предназначалась только для меня.

– А вы? Вы смотрели Ольгу?

– Нет. А почему я, собственно, не должен доверять своим коллегам, к тому же более опытным, чем я...

– Занимающим более высокие должности, лучше скажи!

– А почему бы и нет?! – сорвался на фальцет Альпенгольц. – Должности просто так не занимают, и, зная этих людей, я ни секунды не сомневаюсь, что они, особенно Нелли Кимовна, вполне...

– Ладно, не надо мне про Рябкину сказки рассказывать. Сам разберусь... А неужели вы или кто там еще... лечащий врач, например... не видели, что с плодом что-то не так? – Банда пытался разобраться в системе медицинского наблюдения больницы, чтобы как можно лучше понять механизм возможного преступления. А в том, что дело с Ольгой Сергиенко нечисто, он уже не сомневался.

– Нет. Мы ничего не замечали. Но, как вам сказать... Это дело такое – сегодня все хорошо, все нормально, а завтра... Или даже через минуту...

– Ладно, ясно! – Банда шагнул из палаты, но Альпенгольц вдруг схватил его за рукав:

– Но кто вы? И что вам надо? Почему вы все это у меня выспрашиваете?

– Руки убери! – грубо вырвался Банда. – Смазать бы тебе разок по роже...

– За что? – отшатнулся от него врач, испуганно сверкнув глазами.

– За все хорошее. За то, что так хорошо своих пациенток смотришь. Почему так долго держали здесь Сергиенко?

– Это было распоряжение Нелли Кимовны. Она вообще сама занималась этой больной.

– Так. Интересно, – Банда снова повернулся к врачу. – И что, это так принято – главврачу больницы становиться лечащим врачом какого-нибудь пациента?

– Нет, но вы же сами понимаете – может, это была ее родственница или подруга...

– А показания держать ее на стационарном сохранении были?

– Как вам сказать... Вообще-то нет.

– Я так и думал!

– Но все же сейчас мы любим перестраховываться, лишь бы все обошлось. У Сергиенко наблюдался высокий тонус матки, а это довольно опасная...

– Ладно, понятно, – у Банды больше не оставалось времени выслушивать разглагольствования доктора Альпенгольца.

Он бросился по лестнице наверх, на третий этаж. В родильное отделение...

Наташка Королькова сидела на посту у палаты новорожденных, грустно поклевывая носом над раскрытой страничкой какого-то иллюстрированного журнала.

Подходило время очередного кормления малышей, а желания развозить их по палатам Наташка не испытывала никакого. Ведь как-никак пошли уже вторые сутки ее бессменного дежурства, и сменять ее до шести вечера, до самого конца дежурства, никто не должен был.

Конечно, приятно сознавать, что в сумочке нежно похрустывают две стодолларовые бумажки, но сил ради них было потрачено все же слишком много...

Накануне Рябкина предупредила:

– Поменяйся дежурствами, мне надо, чтобы ты и эту ночь провела на посту.

И несчастной Наташке ничего не оставалось делать, как попросить напарницу о замене – мол, надо уехать, так я сразу два дня, чтобы побольше потом времени было.

А ночь во время их "мероприятия", о котором никто в больнице не знал, была тревожной. Наташка знала это по предыдущему опыту, поскольку во время ночного кесарева всегда оставалась одна и та же бригада медперсонала, личная команда Рябкиной, в которую входила и сама Наташка.

В общем-то, ее обязанности во время дежурства этой "спецбригады" нельзя было назвать особо сложными. Задача Корольковой состояла в обеспечении полного душевного комфорта Рябкиной и безопасности их общего дела – в коридоре отделения не должна была появиться в эту ночь ни одна роженица, ни кто-либо из непосвященного медперсонала, а самое главное – нужно было быстро и осторожно вынести в нужный момент "груз" по черной лестнице к поджидающей у подъезда машине.

За такие дежурства Наташка с чистой совестью получала свои двести долларов. Столько же ей заплатили и в эту ночь за "сверток", доставленный к стоявшему в условленном месте "Мерседесу" цвета "серый металлик" с баварскими номерами...

Банда ворвался на этаж так неожиданно, что Королькова даже вскрикнула, но все же сумела сразу взять себя в руки:

– Что ты здесь делаешь? Совсем упился что ли? А ну, марш отсюда!

– Заткнись!

Не обращая на нее ни малейшего внимания, Банда бросился к шкафчику с медкартами рожениц, судорожно перебирая стоявшие в нем журналы регистрации.

– Что это значит? – как можно строже воскликнула Наташка, чувствуя, что теряет самообладание Ей почему-то стало вдруг очень страшно. Она не знала еще, чего испугалась, но сердце подсказывало, что произошло нечто важное, что-то такое, что очень круто и бесповоротно изменит всю ее дальнейшую судьбу. И Наташка всеми силами цеплялась за свою привычную роль, будто надеясь, что в этом случае все останется по-прежнему, ничего не разрушится, а Банда вновь превратится в обыкновенного спившегося санитара-импотента, на которого, кстати, сейчас он почему-то был совершенно не похож:

– Что тебе. Банда, здесь надо?

– Где журнал регистрации новорожденных?

– Что ты имеешь в виду?

– Как ты узнаешь, где чей ребенок?

– У каждого есть бирочка...

– Сколько в палате детей?

– Какая тебе разница?

– Ты! – Банда яростно сверкнул глазами, решительно повернувшись к ней всем корпусом – Я спрашиваю, у тебя есть список детей с именами матерей... график кормления... или еще что-нибудь в этом роде?

– Есть. Так бы сразу и сказал... – все, сопротивление было бесполезным. Королькова поняла это и сдалась почти сразу:

– На, держи.

Банда схватил журнал, жадно пробегая глазами последнюю страницу записей.

– Так... Сколько рожениц в отделении?

– Я что тебе, отчитываться должна?

– Говори, бляха!

– Девятнадцать женщин.

– Сколько детей в палате?

– Дай посчитать...

– Где ребенок Сергиенко? Почему он не зарегистрирован у тебя? – он швырнул в нее журнал учета. – Где мальчик, которого родила сегодня ночью Ольга Сергиенко?

– Что тебе надо?

– Я тебя предупреждаю – ты будешь нести ответ за каждое свое слово. Если ты мне хоть разочек соврешь, я из тебя лично, не дожидаясь никакого правосудия, такую отбивную сделаю, что твои органы даже на донорство не сгодятся. Ты поняла, стерва? – тяжело дыша, не стесняясь в выражениях, Банда прижал ее к самой стенке и теперь заглядывал ей в глаза с такой ненавистью и с таким презрением, что в какой-то момент Корольковой показалось, будто сама смерть сверлит ее взглядом из глубины отливавших холодной сталью глаз парня.

– Он умер... Он умер, еще не родившись, там, в животе... – и она не выдержала. У женского организма есть замечательный природный предохранитель, срабатывающий в самый страшный момент и помогающий "стравить пар" ужаса и безысходности, – женщины начинают рыдать. Это-то и случилось с Корольковой, и она, заливаясь слезами и срывая голос, истерически закричала:

– Я ничего не знаю! Я пешка в этой игре! Я ничего не видела и ничего не знала! Сашенька, миленький, я ни в чем не виновата, поверь! Меня заставляли...

Она хватала его за руки, упала перед ним на колени, пытаясь обнять его ноги, но Банда, глядя на нее с нескрываемым отвращением, как последнюю падаль, отшвырнул ее от себя ногой. Наташка пролетела через всю комнату, больно ударившись спиной о стену.

– Убью, падла! – в какую-то секунду он рванулся к ней, и девушка, обмирая от ужаса, истошно завизжала, прикрывая голову руками, боясь, что он просто проломит ей голову, но вдруг Банда остановился. Его взгляд упал на валявшийся на полу журнал регистрации, и последняя надежда вдруг озарила его лицо.

"А вдруг... А вдруг там лежит Ольгин мальчик, просто-напросто незарегистрированный?"

Он схватил книгу и рванулся к стеклянной двери, за которой в беленьких аккуратных стерильных кюветах лежали дети.

– Куда? – попыталась остановить его Королькова. – Нельзя... "Намордник" хоть надень!

– Отстань!

Банда резко распахнул дверь, ступил в святая святых любого роддома и вдруг как будто натолкнулся на невидимую стену. Тишина, покой, стерильность этой палаты моментально подействовали на него отрезвляюще. Сделав шаг, он остановился, осматриваясь со странным чувством вины.

Дети лежали ровными рядами, такие маленькие, такие беззащитные в эти свои первые дни жизни.

Их крошечные красные и желтые сморщенные личики хранили выражение самого безмятежного покоя. Покоя, какой может быть только у новорожденных, еще не понявших, не осознавших, в какой страшный мир они попали, покинув уютную и безопасную утробу матери.

Почти все они спали, лишь два или три ребенка недовольно завертели головками, смешно зачмокали и наморщили носики, потревоженные криками Корольковой и резким стуком двери. Малыш у самой двери вдруг открыл глазки, малюсенькие, ничего не видящие голубовато-белесые глазки, и Банде показалось, что этот ребенок совершенно осознанно осуждающе на него смотрит, готовясь вот-вот расплакаться, кривя ротик в недовольной гримаске.

Парень поспешил ретироваться.

– Давай "намордник" и пошли со мной. Поможешь мне разобраться. И не реви ты! – прикрикнул он на Королькову, поднимая ее с пола. – А ну, успокойся!

Он шлепнул ее пару раз по щекам, унимая истерику, и сунул в руки стакан воды, жестом заставляя выпить. Стуча зубами о край стакана, Наташка сделала пару глотков, всеми силами стараясь сдержать рыдания.

– Я правда ни в чем не виновата...

– Я тебя и не обвинял. Прокурор разбираться и обвинять будет. А мне нужна твоя, помощь.

– Я помогу...

– Пей!

Он заставил ее выпить почти весь стакан и несколько раз встряхнул за плечи, заставляя прийти в себя.

– Успокоилась?

– Д-да, – все еще стуча зубами, выдавила из себя девушка, с надеждой взглянув на Банду.

– Вот и отлично. Давай мне "намордник". И побыстрее, – подтолкнул он ее к шкафам с пеленками и какими-то медицинскими приспособлениями.

– Сейчас... Вот, – она завязала ему марлевую маску, оставив открытыми только глаза. – И шапочку надень. Вот так... Тебе их нельзя трогать.

– Я и не буду.

– Что тебе там нужно?

– Мы сейчас пойдем вместе, и ты будешь мне показывать бирки, а я сверю их с книгой.

– Там нет сына Сергиенко. Правда, – она прямо посмотрела ему в глаза, и Банда понял, что она говорит искренне, но проверить все же было надо, и, поборов сомнения, он подтолкнул ее к палате новорожденных.

– Пошли...

Они обошли всех, и Банда обнаружил, что двух записанных детей не хватает.

– Где они?

– Рядом. Они недоношенные, лежат в специальных кюветах для поддержания...

– Веди, – он надеялся, что хоть там найдет сына Ольги. Но кроме двоих, числившихся в списке, никого, конечно же, не обнаружил.

Они вернулись в помещение для медсестер, и Королькова, закрыв глаза, устало опустилась на стул.

– Банда сорвал с себя маску и шапочку.

– Наталья, я советую тебе сказать, где ребенок Сергиенко.

– Я же уже говорила – не знаю я ничего, – равнодушно проговорила Королькова, не открывая глаз. – Тебе нужно – ты и ищи. А я лучше помолчу.

– Зря.

– Может быть.

Банда потоптался несколько мгновений на месте, не зная, как поступить дальше. Следовало бы, конечно, арестовать эту дуру, но почему-то вдруг ему стало жаль ее, запутавшуюся и несчастную. Он вспомнил, как пыталась эта девчонка соблазнить его, повинуясь приказу, и почувствовал себя уж совершенно неловко. Чтобы как-то справиться с этим, он подошел к ней ближе и, бесцеремонно приподняв подбородок, наклонился к самому ее лицу, пустому и равнодушному:

– Послушай меня внимательно. Рябкиной из этой истории уже не выпутаться. Тебе, видимо, тоже. Но у тебя будет шанс, если ты мне поможешь. Ведь ты – только исполнитель. Притом, мне кажется, самый мелкий. Понимаешь? Ты посиди, подумай.

– О чем?

– О том, что год-два или вообще условно – гораздо лучше, чем полжизни провести за решеткой. Дело слишком серьезное, Наташка, чтобы продолжать играть в эти игры.

– Я знаю.

– Раз знаешь – думай. Я еще зайду за тобой. Через час-другой. Жди...

И, развернувшись, он вышел из детского блока...

Хельга Берхард нежно держала на руках "своего" сына. "Мерседес", мягко покачиваясь, не спеша двигался к границе. Она сидела на широком заднем сиденье, разглядывая маленькое сморщенное личико, и нежно улыбалась, мечтая о том, как ее маленький сын Йоган будет расти, сколько веселья, счастья и радости принесет он в их одинокий и пустой без детского смеха дом.

Карл, аккуратно ведя машину по идиотски узким и запруженным дорогам этой страны, часто поглядывал в зеркало заднего вида салона, рассматривая свою жену с сыном. Он тоже улыбался радостно и счастливо. Но, кроме нежности и любви, была в его улыбке и какая-то удовлетворенность, граничившая с самодовольством. Он действительно был доволен собой, своей ловкостью и умением делать дела...

"Мерседес" отдалялся от Одессы все дальше и дальше. Дорога вела его в Карпаты, к пограничному переходу Чоп...

Рябкиной в кабинете не оказалось. Не появлялся еще на работе и Кварцев. Они отдыхали, видите ли, после трудной ночной операции, после тяжелой "праведной" работы. Банда, когда услышал такой комментарий от лечащих врачей, даже выругался от злобы.

Осознавая, что времени у него осталось крайне мало, что кто-нибудь вот-вот может вызвать милицию, парень понял, что действовать надо, не теряя ни минуты. Ввязываться в выяснение отношений с органами местного правопорядка означало не только засветиться перед ними, но и провалить всю операцию, Он снова вбежал в кабинет Рябкиной, толком не зная, с чего начать поиски. К счастью, долго мучиться над этой проблемой ему не пришлось – на столь лежала раскрытая медицинская карта Ольги Григорьевны Сергиенко. Последняя запись была датирована сегодняшним днем. "Кесарево сечение.

Ребенок – мертворожденный. Состояние матери после операции – нормальное. Плод утилизирован", – было выведено не по-докторски красивым и аккуратным почерком Нелли Кимовны Рябкиной.

Банда быстро пролистал карту. Все записи за последние два месяца, с момента нахождения Ольги в больнице, делались только Рябкиной и Кварцевым.

"Что ж, разберемся на досуге", – подумал Банда, запихивая карту во внутренний карман куртки.

Он окинул взглядом кабинет в надежде отыскать еще что-нибудь интересное, но, кроме сейфа, ничего не привлекло его внимания. А сейф, старинный засыпной сейф ручной работы, поддался бы разве что автогену.

Оставалась последняя надежда на разгадку тайны – морг больницы. И Банда, не мешкая, бросился туда...

Осень – время унылое.

Нелли Кимовна совсем не любила эту пору года.

Природа теряла многообразие цвета, яркость, буйство и мощь. Небо не привлекало взгляд своей прозрачностью и глубиной, рождавшей столько мечтаний и грез, а висело над самой головой серым грязным потолком, как будто придавливая к земле не только все живое, но даже мысли и чувства. Голые деревья с облетевшими листьями лишались всяческого очарования – сразу становились заметны, бросались в глаза все искривленные и поломанные сучья, и казалось, что они уже больше не тянутся вверх к этому промозглому небу, а как согбенные старухи, жмутся к земле, не в силах выдерживать тяжесть прожитых лет и перенесенных страданий.

Дождь, туман, лужи, слякоть, сырость, промозглый ветер с моря, промокшие туфли...

Какое уж тут "очей очарованье"! Тоска, да и только.

Ее не радовало сегодня даже удачно прокрученное прошлой ночью дело, принесшее очередную пачку долларов. Нет, конечно, деньги нужны, она к ним уже успела привыкнуть и не собиралась отказывать себе во всех тех бытовых мелочах и материальных радостях, благодаря деньгам появившихся в ее жизни.

Но сегодня, разбрызгивая глубокие грязные лужи колесами своей "девятки" на узких одесских улочках по пути в больницу, Рябкина не чувствовала удовольствия, вспоминая о долларах.

Азарт игры, с которым она принялась за этот бизнес, давно прошел. Это поначалу, когда нужно было все организовывать, находить нужных людей, покупать их, отлаживать всю систему и, как в награду за все труды, делить прибыль, милостиво "отстегивая" помощникам определенные суммы, – тогда все это ее радовало. Было по-настоящему приятно выплачивать "премиальные" – она выступала в роли работодателя и благодетеля, имевшего наемных работников. Ей нравилось, как заискивающе смотрели на нее те же Королькова и Кварцев, ожидая, пока хозяйка отсчитает очередную сумму. Отрадно было видеть и радость в их глазах, когда деньги перекочевывали наконец в их руки, и Нелли Кимовна тешилась мыслью о том, что это именно она дарит людям радость, делает их счастливыми. Она – их хозяйка.

Но все эти чувства уже давно отмерли. Теперь она все делала машинально – так, как автоматически работала запущенная ею машина похищения детей.

Похищение...

Было ли ей хоть когда-нибудь стыдно, просыпалась ли у нее совесть, не грызла ли по ночам ее душу? Умела ли она не отводить взгляда, встречаясь с глазами матерей, которым только что сообщили о том, что ребенок родился мертвым? Да, умела! Да, ей не было стыдно! Она просто самореализовывалась, она в конце концов делала свой бизнес, а если кто-то в результате страдал – это, собственно говоря, их проблемы. Азарт выигрыша, наоборот, радовал ее, пока... пока все не надоело.

Была ли она зла или жестока? А почему бы и нет? В конце концов тридцать пять лет – возраст для женщины не такой уж и малый. Она симпатичная, деловая, обеспеченная, главврач больницы, имеет квартиру, машину, деньги – и нет мужа, нет детей. Вечерами дома тоскливо, а по ночам... Хоть волком вой, но природу не обманешь. Она несколько раз даже ухитрялась покупать этих двадцатилетних мальчиков, но, получив свое, тут же выгоняла их безжалостно, стирая их лица из памяти.

Ей хотелось любить, но любить было некого, а ее саму не любил никто. Ей хотелось кому-нибудь дарить свое тепло, свою ласку, свою домовитость, но дарить было некому, и постепенно все это стало превращаться в нечто себе противоположное.

И теперь она была злой, жестокой, бессердечной, безжалостной, мстительной и... все же ждущей чего-то лучшего, мечтающей о простом женском счастье.

"Все бабы как бабы – любят, рожают... А я? Чем я хуже их? Почему они, а не я?" – такие мысли все чаще и чаще приходили ей в голову после тридцати.

Натура у нее нетерпеливая и импульсивная, и черт его знает, что могла бы она натворить в этом своем роддоме, как могла бы отомстить всем этим бесконечным роженицам, если бы не пан Гржимек, подсказавший ей замечательную идею войти в его сверхприбыльный бизнес...

Рябкина въехала на автостоянку у больницы и, нажав кнопку на пульте управления автосигнализацией, направилась к желтому больничному корпусу, в котором находились женские отделения и ее кабинет.

Навстречу ей выбежали две медсестры, и по их возбужденным лицам и нетерпеливой жестикуляции она поняла – что-то случилось.

Что?

Она с трудом поняла, что произошло, а когда поняла, то не поверила. Как? Этот алкаш, этот ханыга – и смеет наводить порядки в ее больнице?

И вдруг она разом все осознала. Она поняла, чего ищет Банда в ее больнице. Она даже могла поклясться, что знает, под чьей "крышей" он работает.

Нелли Кимовна почувствовала, как подкатил к горлу, сжимая его, противный комок страха.

– Где сейчас этот Бондаренко? – спросила она у медсестер дрогнувшим от ужаса голосом.

– В морг побежал, Нелли Кимовна. Он какой-то ненормальный – бегает, кричит, ищет что-то, – затараторили девушки, перебивая друг друга. – Может, вызовем бригаду из психбольницы? У него белая горячка, Нелли Кимовна. Он, наверное, совсем упился. Он же невменяемый. Ему Альпенгольц говорил...

– В морге, значит? – перебила Рябкина, не дослушав. – Хорошо, успокойтесь.

Волнение прошло. Она знала, что сейчас нужно делать. Она почувствовала, что это еще не конец.

Она снова может взять ситуацию под контроль.

Если, конечно, проявит волю и настойчивость. А этого у нее не занимать.

– Так, слушайте меня. Все нормально, передайте всем, чтобы успокоились, – она говорила своим обычным, властным и не терпящим возражений голосом. – Никакой бригады не надо. Санитар Бондаренко будет уволен сегодня же, больше он здесь никогда не появится. Если что – я сама вызову милицию. Все, идите.

И, резко повернувшись, Рябкина заторопилась в другой конец больничного городка – туда, где за осенними деревьями мрачно желтело одноэтажное здание больничного морга...

Банда толкнул двери от себя, и в нос ему тут же ударил знакомый сладковатый запах – запах смерти.

Вонь в морге стояла невыносимая. Проблемы всех бывших советских моргов – маломощные и изношенные холодильники и хроническая нехватка мест. Трупы лежали всюду, буквально в первой же после входных дверей комнатке, в предбаннике, возле мирно дремавшего старичка-сторожа лежал труп со страшно торчащими из-под простыни ногами.

– Ты куда, милок? – проснувшийся от неожиданного появления Банды старичок попытался преградить ему дорогу.

– Дело у меня здесь, – Банда постарался отстранить деда, но тот ловко вцепился ему и рукав.

– Какое такое дело? Не положено! Василий Петрович ругаться будет, нельзя так!

– Кто такой Василий Петрович?

– Врач, врач наш. Этот, как его... Патолоканатом, – с трудом "выговорил" трудное слово старик, гордо вскинув голову. – Он ругаться будет...

– Патологоанатом? Отлично, – Банда удовлетворенно кивнул головой. – Вот его-то мне и надо.

Он здесь?

– Здесь, где ж ему быть! Он сейчас занят, – старик уважительно поднял кверху свой тощий палец, – проводит вскрытие.

– Ничего, я на два слова.

– Ну иди, коль так рвешься. Смотри, темновато тут, не зацепись за "жмурика" какого.

– А где этот Василий Петрович?

– А по коридору пойдешь прямо, там будет лестница вниз, в подвал. Спустишься, а там увидишь – там уж свет будет ярко гореть.

– Ну, спасибо. Найду, – и Банда решительно толкнул дверь, ведущую в темный коридор с лежавшими вдоль стен отвратительно пахнущими трупами...

Конечно, Банде доводилось бывать в этом морге и раньше – несколько раз его посылали сюда с бумагами. Но дальше предбанника со старичком-сторожем заходить необходимости не было, и теперь, ступив в узкий коридор морга и услышав, как захлопнулась за спиной дверь. Банда невольно поежился, ощутив неприятный холодок в спине.

Уж чего-чего, а трупов за свою жизнь он видел предостаточно. Разных – и убитых в бою товарищей с аккуратненькой бескровной дырочкой в голове, и разорванных буквально на куски гранатой или миной; видел казнь в Таджикистане, когда отрубленная голова, как спелый арбуз, покатилась в пыль; видел изрезанных московских вокзальных проституток, на которых, как казалось, не было живого места, не тронутого ножом. Видел их и по одному, видел и тогда, когда лежали они, да в том же Афгане, целыми штабелями, готовясь к отправке домой в цинковых ящиках. Много насмотрелся он за свою не такую уж и долгую жизнь.

Но Сашка никогда не оказывался в царстве мертвых вот так, один на один с ними, в полумраке замкнутого тесного пространства. И ни луча солнца, ни живого человеческого голоса...

Трупы для наших больниц – настоящее бедствие. Это только кажется, что люди умирают редко.

К сожалению, все происходит как раз наоборот.

Умирают больные. Замерзают бомжи. Тихо отходят в лучший мир беспризорные одинокие старички. Загибаются в пьяном угаре пропащие алкоголики...

Хотите узнать, сколько вокруг одиноких людей – сходите в морг. Это они, "невостребованные", на языке врачей, лежат в затхлом, пропахшем смертью мраке, дожидаясь погребения и приводя в ужас врачей и администрацию больниц.

Ну привез же кто-то старика на лечение! Был же какой-то то ли сын, то ли племянник! Но вот старик умер – и никому становится не нужен. Пока милиция будет искать родственников, пока родственники письменно подтвердят отказ от погребения тела, пока прокуратура все официально оформит – проходят не недели. Месяцы! Старик, или бомж, или убитый в пьяной драке "неустановленный" алкоголик все же будут в конце концов всунуты в грубый ящик из нетесанных досок и похоронены на окраине городского кладбища, вместо надгробия получив колышек с номером могилы. Но до этого дня они будут лежать здесь. Будут разлагаться, не умещаясь в забитый до отказа холодильник, будут пухнуть и распространять ужасное зловоние, будут истекать трупной жидкостью, заливая бетонный пол, – и никто и никак не сможет им помочь...

Банда шел по этому ужасному коридору и будто слышал, как звенят напряженно его собственные нервы – его стальные тренированные нервы.

Вот наконец и лестница в подвал.

Сашка опустился вниз и, как и рассказывал ему сторож, увидел яркое пятно света в прозекторской.

Полный рыжий мужик с совершенно красной физиономией в ярких лучах операционной лампы ковырялся скальпелем и пинцетом в утробе свеженького покойника, насвистывая при этом какой-то веселенький мотивчик.

– Здравствуйте. Вы – Василий Петрович?

От неожиданности мужик выронил пинцет из рук и резко обернулся на звук голоса.

– Я, – прогудел он басом. – Кто вы такой и что здесь, черт подери, делаете?

– Я санитар вашей больницы...

– Чего надо? – он внимательно рассматривал Банду. – Ходят тут всякие...

Банда сохранял спокойствие, стараясь лишний раз не заводиться, но был весьма удивлен неожиданно агрессивным и бесцеремонным тоном этого врача:

– Так это вы – Василий Петрович, патологоанатом?

– Я же сказал – я. Что надо?

– Вы заведуете всем этим хозяйством? – Банда обвел взглядом стены вокруг.

– Чего ты хочешь?

– Мне нужна ваша помощь.

– В чем?

– Сегодня ночью вам в морг поступал труп?

– А что я, по-твоему, сейчас делаю? – красномордый прозектор кивнул на разрезанного "пациента". – Вот он, красавчик, как живой...

– Нет, я имею в виду...

– А ты что, родственник ему или друг? Так не волнуйся – констатирую причину смерти и зашью, как положено. Если в ожил, он бы даже бегать смог, ха-ха! Слышь, санитар, а ты случайно не выпить хочешь?

Только сейчас Банда понял, чем отчасти объяснялся такой выдающийся румянец на жирных щеках Василия Петровича – прозектор был здорово пьян. Впрочем, осуждать за это человека у Банды не повернулся бы язык – работенка у патологоанатома, как ни крути, не из веселеньких. Да и атмосфера помещения располагает, так сказать, к принятию допинга. С другой стороны, парень даже представить себе не мог, как можно пить и закусывать в этом воздухе, среди этих... Он даже содрогнулся, представив себе малоприятный процесс.

– Василий Петрович, а еще трупы были за ночь?

– А что тебе надо? – врач вдруг всмотрелся в лицо Банды, и в его взгляде парню почудилось что-то необычное – страх, настороженность, подозрительность?

– Я ищу труп мертворожденного мальчика.

– Какого хрена?

– Бляха, я спрашиваю, был труп ребенка или нет? – Банда не выдержал, взорвался, но сил терпеть пьяное хамство прозектора у него больше не было. Не было и времени объясняться – нужно было что-то срочно делать, действовать, искать. – Я пришел сюда не шутки с тобой шутить. Говори, падла пьяная, иначе к твоим "жмурикам" отправлю на хрен и не пожалею...

– Ух ты какой страшный! – глаза Василия Петровича вдруг полыхнули лютой ненавистью. Он не только не попятился от наступавшего на него Банды, но, наоборот, сделал шаг-другой навстречу, поигрывая в пальцах своим скальпелем. – Ты, паскуда, меня будешь учить, в каком состоянии трупы вскрывать? Да я тебя сейчас как полосну пару раз вот этой штучкой...

– Ты об этом пожалеешь. Я тебя предупреждаю, – Банда попытался в последний раз свести ситуацию к мирному исходу, но, видимо, момент для этого был упущен.

Вдруг доктор громко крикнул:

– Остап!

За спиной патологоанатома открылась дверь, которую Банда поначалу даже и не заметил. Оттуда вышел здоровый высокий парень в спортивных брюках и майке, поигрывая накачанными мускулами. В руках он совершенно недвусмысленно вертел резиновую палку – такую, какой пользуется ОМОН на всех просторах СНГ. Увидев Банду, неуклюжего в узковатом коротком белом халате, парень хищно и довольно улыбнулся.

– Так я не понял, что это за козел посетил наше тихое богоугодное заведение? – чуть прошепелявил он, в улыбке обнажая выбитый передний зуб.

– Ты представляешь, Остапчик, ему, видите ли, ребенков мертвых подавай! – Василий Петрович, приободрившись с появлением своего неожиданного для Банды помощника, картинно развел руками. – Робин Гуд местный выискался. Ха-ха-ха!

– Вы не понимаете. Дело слишком серьезное... – начал Банда. Он еще надеялся на лучшее, он не верил и не хотел верить в то, что Рябкина держала под своим контролем столько людей. Но тут же осекся, натолкнувшись на их абсолютно невозмутимые и откровенно насмешливые взгляды.

И вдруг страшный удар обрушился сверху ему на макушку. Как будто что-то огромное и твердое упало с потолка, чуть не снеся голову, ломая шейные позвонки и сбивая с ног. Уже падая, он успел оглянуться и краем глаза увидеть, откуда пришелся удар, – за его спиной стоял еще один громила, почти точная копия Остапа. Его появления Банда не засек, и именно его страшный удар дубинкой свалил Сашку с ног. Это было последнее, о чем успел подумать отключившийся в следующее мгновение Банда...

Можно не верить в телекинез или астральную связь. Можно как угодно относиться к приметам и к сновидениям, называя все бытующие в народе поверья бабкиными сказками. Но именно в этот день с самого утра у Алины заболело сердце.

С ней, молодой и абсолютно здоровой девушкой, ничего подобного никогда раньше не случалось, и поначалу Алина совершенно не придала значения этой странной ноющей внезапно появившейся и все нарастающей тяжести под левой грудью. Но тяжесть становилась все сильнее и сильнее и наконец обернулась болью, остро пульсирующей при каждом вздохе, при каждом ударе сердца.

Это было такое странное и такое неприятное ощущение, что Алина не выдержала, прилегла у себя в комнате на кровать, приложив руку к груди и стараясь успокоиться, отвлечься от отвратительного ощущения.

Настасья Тимофеевна, проходя мимо открытых дверей в комнату дочери, заметила, как тихо лежит ее ненаглядная Алинушка, странно приложив руку к груди. Раньше мать не замечала такого за дочерью – чтобы с утра, уже встав, Алина снова улеглась! Это было столь необычно, что с нехорошим предчувствием Настасья Тимофеевна зашла к дочери.

– Алина, что-нибудь случилось?

– Нет, мама, не волнуйся, все нормально...

От матери не ускользнула мгновенная гримаска боли, промелькнувшая по лицу девушки. Рука Алины вздрогнула, как будто плотнее прижимаясь к груди, и Настасья Тимофеевна теперь уж испугалась не на шутку.

– Доченька, а чего это ты за сердце держишься?

– Ерунда, не волнуйся... Слушай, как ты думаешь, почему Саша уже два дня не звонил?

– Никуда не денется твой Саша. Ну, работы у человека много, забегался. Позвонит. Александр – очень ответственный человек, не переживай... А вот с тобой что?

– Сейчас пройдет.

– Что?

– Да вот тянет как-то...

– Где именно? – мать подсела к дочери и осторожно отвела от груди ее руку. – Здесь? Или в боку?

– Здесь, чуть пониже груди. Прямо под грудью.

– Внутри?

– Да.

– А в спину не отдает?

– Нет.

– А вот здесь, под горлом? Как будто дышать труднее. Как будто камень лежит...

– Немного.

– Сильно болит?

– Нет, ма, я же сказала. Ерунда, сейчас все пройдет, что ты волнуешься!

– Это не ерунда, – Настасья Тимофеевна строго взглянула на дочь, глаза ее были полны тревоги. – Это сердце, Алинушка, так болит у людей. Я по папиному сердцу знаю – у него все точно так же бывает. Подожди...

Она вернулась через минуту с таблеткой валидола и протянула дочери.

– Положи под язык и соси.

– Мама, ну перестань...

– Слушайся! – насильно всунула в рот дочери таблетку Настасья Тимофеевна. – Ну как же так, доченька? Ты же еще такая молодая, с чего тебе вдруг сердце рвать, а? У тебя же еще вся жизнь впереди, ты уж осторожней. Не" переживай так. Ничего с Александром не случится. Он у тебя самый сильный, самый смелый. Ты посмотри, из каких он только передряг ни выбирался. А сейчас, он же сам говорил, вообще никакой опасности. Так, формальности кое-какие утрясти, проверить кого-то там...

– Мама, я так за него боюсь, – слезы навернулись на глаза Алины. – Мне почему-то страшно.

– Вот глупости!

– Я знаю, что глупости. Но мне страшно. Скорее бы он вернулся!

– Скоро, Алинушка, скоро вернется. Ты же помнишь, что он обещал, когда последний раз звонил: неделька-другая, и он приедет. Сыграем свадьбу...

– Мама, я без него очень скучаю!

– Знаю, дочка, знаю, – Настасья Тимофеевна ласково погладила дочь по голове. – Он парень хороший, мне нравится. И папе понравился...

– Скорее бы он возвращался. И только бы с ним ничего не случилось!

Сердце девушки ее не обманывало – в более паршивую передрягу Банда еще не попадал.

Именно в это время где-то там, далеко на юге, в Одессе, он лежал без сознания на грязном и холодном бетонном полу больничного морга...

Очнулся он мгновенно. Ведро ледяной воды, вылитой Остапом Банде на голову, сразу же привело его в чувство.

Он приподнял тяжелую голову и обвел взглядом все вокруг, пытаясь вспомнить, что с ним произошло, где он сейчас и как сюда попал. Наткнувшись взглядом на Остапа, Василия Петровича и этого, неизвестного, ударившего его сзади, он вспомнил все и застонал от боли.

– Ну вот и оклемался, кадр, – констатировал возвращение сознания к Банде Василий Петрович.

Он уже успел сбросить свой белый халат, перчатки и остался в джинсовом костюме и легкой футболке. – Иди, зови Нелли Кимовну.

Тот, который ударил Банду, вышел из прозекторской, а Василий Петрович поставил напротив Банды два стула и уселся на одном из них. Остап молча, не двигаясь и не спуская глаз с Бондаровича, стоял у двери, все так же сжимая свою резиновую дубинку.

Банда, снова уронив голову на грудь, пытался сосредоточиться.

"Так. Сколько времени я был в "отключке"?.. Вот черт, руки связали, даже на часы не посмотришь!"

Он сидел на стуле с высокой спинкой, и руки его были стянуты за спинкой стула так, что Банда и пошевелиться не мог. Парень попытался растянуть узел или хоть немного подвигать руками, но это ему не удалось – узел вязал профессионал, и освободиться от него или чуть расслабить было невозможно.

Дверь открылась, и в прозекторскую вошла Рябкина. Все такая же симпатичная, улыбчивая – ну просто само обаяние! Выдавали ее только глаза – глаза были теперь злые и строгие, холодным прищуром будто пронизывая Банду насквозь.

– Ну здравствуй. Банда! – улыбнулась она ему, усаживаясь на стул напротив и грациозно положив ногу на ногу, отчего приоткрылись красивые круглые колени. – Мы с тобой уже вроде пытались беседовать по душам, но ты оказался не слишком откровенным. Придется нам с тобой поговорить еще раз. Только более открытый и честно. Ты, надеюсь, не против?

– Поговорим, – чуть шевельнул Банда пересохшими губами. – Только дайте попить сначала.

– С этого, если мне память не изменяет, и прошлый наш разговор начался, да? – она снова улыбнулась ему. Голос ее звучал так ласково, что трудно было поверить в то, что сейчас друг против друга сидят два заклятых врага. Только один был связан, а другой чувствовал себя вполне комфортно в окружении своих дрессированных горилл. – Карим, дай ему, пожалуйста, попить. И нельзя ли его развязать?

– Сейчас, Нелли Кимовна, – бросился выполнять поручение тот, что треснул Банду по голове, а Василий Петрович отрицательно покачал головой, покосившись на хозяйку:

– Не надо пока развязывать, Нелли Кимовна. Пусть так посидит, не сдохнет.

– В таком случае выйдите все в соседнее помещение... Напоил? – обратилась она к Кариму, поднесшему стакан воды к губам Банды. – Ну вот и отлично. Выйдите все, нам с Бондаренко надо немного поговорить. Когда вы мне понадобитесь, я вас позову. И вы, Василий Петрович, тоже, пожалуй, идите, – она указала взглядом на дверь к патологоанатому.

Теперь в комнате остались только они, Банда и Рябкина, и оба с нескрываемым любопытством рассматривали друг друга, будто заново изучая, заново просчитывая возможности и способности противника. И Рябкина заволновалась – это был совсем другой Банда, совсем не тот алкаш, которого она брала на работу.

Как же раньше она не заметила пристальный и внимательный взгляд его серых глаз?! А приятные и волевые черты лица? А широкую накачанную грудь?

Неужели он такой артист, что смог спрятаться под маской даже от нее, от внимания которой не ускользала ни одна мелочь?! Это было крайне неприятно, но Нелли Кимовна постаралась справиться с волнением, усилием воли подавив нарастающую тревогу.

Она заговорила первой.

– Итак, кто же ты такой?

– Это вам ни к чему.

– Ну как ни к чему?! Должна же я знать, что за человек устроил дебош в моей больнице... Кстати, не понимаю, что же вы так усердно искали, а?

– Я хочу знать, где ребенок Сергиенко.

– Ночью мы извлекли мертвый плод. Сама бы она его не родила, возникла угроза заражения организма, поэтому на консилиуме решено было провести кесарево.

– На каком консилиуме, Нелли Кимовна? – с сарказмом переспросил Банда, с презрением взглянув на главврача. – Вы да Кварцев – весь ваш консилиум!

– Да, главврач больницы и заместитель. Вы сомневаетесь в нашей компетентности? Или вы нашли в нашем решении что-либо криминальное?

– Я поверю, что ничего криминального нет, только тогда, когда увижу ребенка Сергиенко. Покажите мне этот мертвый плод. Он где-то здесь?

– Слушайте, а кто вы такой, чтобы требовать у меня отчета? Или Сергиенко – ваша...

– Перестаньте, Нелли Кимовна.

– Хорошо, – она чуть заметно улыбнулась. – Не буду. Но вы можете мне объяснить, зачем вам понадобилось выдавать себя за алкоголика?

– Я ни за кого себя не выдавал.

– Ну, полноте, Александр! – она в наигранном возмущении всплеснула руками. – Вы так старались, что я действительно поверила, что, кроме бутылки какой-нибудь бормотухи, вас в этой жизни ничего не интересует... Все ваши душещипательные истории о своей несчастной личной жизни – тоже плод фантазии или в них есть какие-нибудь биографические сведения?

– Какая вам разница? Где ребенок?

– Послушайте, Бондаренко, давайте начистоту. Пока вы тут валялись без сознания, я успела позвонить в Киев, в министерство. И знаете, что мне там сказали? В Сарнах в жизни никогда не было медучилища!

– Естественно.

– Но ваши документы – в полном порядке.

– Естественно.

– Так где же их изготовили? Вы работаете на КГБ, на милицию? Или вы из какой-нибудь бандитской группировки? Впрочем, вы кажетесь мне теперь слишком интеллигентным человеком, чтобы связываться со всякой мразью...

– Не знаю уж, насколько я интеллигентный, но с бандитами, как вы абсолютно правильно заметили, мне связываться незачем.

– Так из каких же вы органов?

– Где ребенок, Нелли Кимовна? – Банда смотрел ей в глаза с таким несокрушимым спокойствием и невозмутимостью, что Рябкина почувствовала себя совсем неуютно – словно на допросе у прокурора!

Это и обидело и разозлило ее. Гневно нахмурив брови, Рябкина властно и грубо оборвала его:

– Слушай, ты! Ты не понимаешь, в какую историю влип. Ты ведь уже труп, понимаешь? Ты будешь лежать среди всех этих несчастных и с первой же партией исчезнешь в могиле без номера. Как тебе эта перспектива?

– Нелли Кимовна, – Банда снова облизал внезапно пересохшие губы, но постарался не выдать, насколько ему "понравилась" эта перспектива, – можно ли мне... отлучиться на пару минут? Ну, вы понимаете?

– Да? – она презрительно усмехнулась. – Можно, конечно. Остап! Карим!.. Отведите его в уборную, а потом приводите снова, мы еще не закончили нашу приятную беседу. Сосредоточься, Бондаренко, подумай. Мне важно знать, откуда ты, что ты знаешь, сколько человек задействовано в операции, кто из моих сотрудников или из больных связан с тобой. Понимаешь? Если ты мне все честно расскажешь, тогда мы с тобой вместе решим, что делать с тобой дальше, как вывести тебя из игры с наименьшими для тебя потерями. Заодно я с признательностью выслушаю советы, как уберечься от таких, как ты, в дальнейшем.

– Нелли Кимовна, мы обязательно побеседуем. Только можно я пока схожу? – Банда затряс коленкой, будто от огромного нетерпения, чем еще больше развеселил Рябкину.

– Иди. И возвращайся побыстрее.

Остап и Карим развязали ему руки, и Банда потер их друг о друга, разминая затекшие кисти. Громилы взяли его за локти железной хваткой и повели по коридору, в тот дальний неосвещенный конец, где белела дверь со стандартными двумя нолями на табличке. Именно об этом и мечтал Банда.

Василий Петрович тем временем вновь надел халат и удалился к своему недорезанному покойнику, и Банда оказался наедине с этими двумя придурками – идеальная ситуация.

Они уже подходили к туалету, когда Банда обернулся к тому, что шел справа от него, к Остапу, и спросил:

– Вы со мной и туда зайдете?

– Потрынди еще – так огребешь, – выругался Остап, оскалившись. – Ты, падла, и сам поссышь, никуда не денешься – окна там нету, не сбежишь.

– И на том спасибо, – вяло, как можно равнодушнее проворчал Банда.

– Но двери будут открыты, козел, ясно? – дернул его за руку Карим.

Банда сделал вид, что потерял равновесие от этого толчка и навалился всем телом на Карима.

Тот инстинктивно попытался оттолкнуть от себя Сашку, в то время как Остап потянул его за локоть к себе. Это был тот самый миг, которого ждал Банда, – малейшее замешательство помогает повернуть ситуацию в любую сторону. И, не мешкая ни секунды, Банда вырвал руку у ослабившего хватку Карима и изо всех сил хрястнул его ребром ладони в шею.

Коронный прием! Удар в адамово яблоко был настолько точен и силен, что, не успев толком и хрипнуть. Карим, как подкошенный, упал на пол, только и дернувшись инстинктивно двумя руками к горлу. В том, что "отключка" ему обеспечена, можно было не сомневаться. Возможно даже, что после этого удара обидчик Банды был так же мертв, как обитатели холодильников по обе стороны коридора.

Но раздумывать об этом у Банды не было времени – буквально ни одной секунды.

Он тут же резко ударил пяткой в колено Остапа и, когда тот, согнувшись от боли, невольно выпустил руку Банды, изо всех сил двумя сжатыми кулаками обрушил удар на шею несчастного, не забыв подставить колено под лицо парня. Остап дернулся всем телом и упал на колени, а Банда сильным ударом ноги в область почек окончательно свалил его с ног.

Парень, теряя сознание, невольно привалился к стене, силясь подняться и размазывая одной рукой кровь по разбитому лицу, но Банда бил на поражение, не оставляя сопернику никаких шансов, – уж слишком велик был его собственный шанс стать одним из клиентов этого "веселенького" заведения.

Вскинув ногу, коротким мощным ударом он впечатал голову Остапа в стенку, не совсем уверенный, что череп парня выдержит такую нагрузку.

А удар у Банды действительно получался пушечный.

Еще в училище он нечаянно попал однажды в пренеприятнейшую историю – случилось так, что он убил своего товарища по взводу на одной из тренировок по рукопашному бою. Они дрались тогда в нагрудниках, довольно жестко, но не применяя никаких особо сильных ударов и приемов. В какой-то момент парень зазевался, и Банда здорово звезданул ему ногой куда-то в область затылочной части. Несчастный полетел кубарем, затем попытался встать, как-то странно потряхивая головой. Преподаватель, руководивший занятиями, прекратил бой, квалифицировав удар Банды как настоящий нокаут. Парень отправился отдыхать, тренировка продолжалась, и через несколько минут все уже забыли об этом маленьком происшествии. Но спустя три часа, прямо в столовой, тот парень, которого ударил Банда, вдруг упал с лавки и, не приходя в сознание, умер буквально через несколько минут.

Врачи, проводившие вскрытие, квалифицировали причину смерти курсанта-десантника следующим образом: "внешних повреждений тканей не обнаружено; при вскрытии черепа установлено, что смерть наступила в результате мозговой травмы от сильного удара в голову". С такой травмой человек может прожить не более нескольких часов.

После такого заключения все, конечно же, вспомнили тот удар Банды.

Впрочем, даже квалифицировать это происшествие по статье "Убийство по неосторожности" не было никакого повода, и руководство училища, посовещавшись, замяло дело.

После того случая инструктор по рукопашному бою приказал Банде отрабатывать удары ногами на грушах, в спаринге работая только вполсилы.

Сейчас же Банде не было никакого смысла ограничивать мощь своих ударов.

Он оглянулся назад.

Метрах в двадцати позади него горели полосы света, падавшего из приоткрытой двери прозекторской.

Банда поспешил назад, и когда до дверей оставалось еще метров пять, полоски света пересекла тень Василия Петровича. Может, ему почудились какие-нибудь странные звуки или он просто решил проверить, что там парни делают с Бандой, но, на свою беду, он направился в коридор.

Ни мгновения не оставалось у Сашки для принятия решения. Рисковать было нельзя – у этих ребят, судя по всему, должно было быть и огнестрельное оружие, поэтому любая неточность могла бы закончиться для Банды весьма плачевно.

И он ее не допустил. В этот день у него вообще все получалось, как в кино, – будто все это было задумано режиссером, а потом точно сыграно актерами. Любое движение во время боя у Банды возникало и завершалось автоматически, как это бывает только у хорошо тренированного бойца.

Заметив тень. Банда в два прыжка достиг двери и, когда Василий Петрович ступил на порог, высоко подпрыгнул, с невероятной силой ударив прямой ногой в открывавшуюся дверь.

Удар был кошмарным.

Дверь из ДСП треснула, не выдержав удара и сбив с ног патологоанатома.

Банда, приземлившись, рванув дверь на себя, распахнул ее. На полу лежал ничего не соображающий, явно не ожидавший удара Василий Петрович. Растерянно глядя на Банду, он даже не пытался встать, не пытался позвать кого-нибудь на помощь. На какое-то мгновение Банде даже стало жаль этого врача. Возможно, он и сам не понимал, в какую историю вляпался, сотрудничая с этой самой Нелли Кимовной.

Но тут Банда заметил скальпель в руках доктора.

Ослепленный ненавистью, парень ворвался в комнату, высоко подпрыгнул и приземлился обеими ногами на грудную клетку прозектора.

Мягко хрустнули ломающиеся ребра, и Василий Петрович как-то сразу обмяк, потеряв связь с этим миром, – сломанные ребра пронзили легкие и сердце. Смерть его была мгновенной и, можно сказать, безболезненной.

Банда вошел в комнату, где ожидала его возвращения Нелли Кимовна.

Она подняла на него глаза, и Банда понял, как выглядит лицо человека, смотрящего в глаза смерти, – вместо симпатичной мордашки Рябкиной он увидел белую безжизненную маску с жутким животным ужасом в остекленевших глазах, с оскаленными зубами и узкими бескровными губами. Банда даже испугался, что Рябкина в любую секунду может умереть просто от разрыва сердца. Это совершенно не входило в его планы, и парень постарался как можно быстрее ее успокоить.

– Ну-ну, Нелли Кимовна, чего вы? Я же не труп. Живой – вот, потрогайте, – он протянул руку, но она в панике отшатнулась.

– Нет, нет, не трогайте меня! Не убивайте! Что вы хотите?!

– Я хочу, чтобы вы успокоились. Выпейте воды, – теперь уже он протянул ей стакан, из которого сам пил всего несколько минут назад, сидя напротив нее со связанными руками. – Выпейте, это вам поможет.

Стуча зубами о край стакана, Рябкина сделала несколько судорожных глотков и перевела дух. Заметно было, что она пытается взять себя в руки, осознать, что же случилось и чем теперь ситуация оборачивается лично для нее и ее бизнеса.

– Ну вот, так-то лучше, – Банда забрал у нее стакан и сел на свой стул, вглядываясь в ее лицо. – Теперь успокойтесь, и мы поговорим.

– Где Остап, Карим? Что за шум был там, за дверью? Что вы сделали с Василием Петровичем?

– Остап? Заболел. Карим тоже. Они вряд ли появятся, чтобы спасти вас. А Василий Петрович мертв. Вы уж извините, так получилось. Он сам виноват, – криво усмехнулся Банда, вспоминая, как "нежно" помахивал перед его носом скальпелем пьяный патологоанатом еще совсем недавно.

– Вы убили его?

– Да.

– Да как... – она захлебнулась, поперхнулась словами, но это не было возмущением – чувство страха и безысходности сковало женщину. Она чуть не плакала. – Что вы себе в конце концов позволяете?

– Не более, чем позволяете себе вы. Не более, чем позволили себе они, – Банда кивнул назад, туда, где остались его недавние охранники. – И вообще, вам давно пора было успокоиться, мы ведь еще не договорили.

– Я не собираюсь с вами ни о чем говорить.

– Думаю, что вы ошибаетесь. Вам придется рассказать мне все-все, о чем я буду спрашивать. И предупреждаю вас – это в ваших же интересах.

– Я вызову милицию...

– Неужели? – зло оборвал ее Банда. – Не вызовете, гражданка Рябкина. Ни за что на свете. Вам нельзя светиться перед милицией – срок вам обеспечен. И очень большой, я вас уверяю.

– Вы не из милиции, – убежденно произнесла женщина совершенно упавшим голосом. Ей почему-то больше всего на свете хотелось знать, на кого он работает.

– Конечно.

– Вы из органов?

– Послушайте, давайте договоримся: если вы хотите, чтобы вам было лучше, вы будете безоговорочно выполнять все мои приказания, Нелли Кимовна. Договорились?

Воцарилось молчание, но Банда не спешил его нарушить. Пусть теперь подумает. Пусть взвесит все свои шансы – что "за", что "против" нее. Парень не сомневался, что Рябкина, как женщина очень умная и расчетливая, пойдет на сотрудничество с ним. К тому же она сама только что убедилась, что дело зашло слишком далеко и от него можно ожидать всего, чего угодно.

Рябкина действительно лихорадочно соображала, просчитывая сложившееся положение.

Это, конечно, был полный провал, и думать теперь оставалось только о том, как лучше из этой ситуации выйти. Если Бондаренко, или кто он там, – человек госорганов, то, безусловно, сейчас для нее самое лучшее – беспрекословное подчинение и полная откровенность. Если же он из какой-нибудь "команды", прослышавшей о ее бизнесе, лучше всего избавиться от него как можно быстрее. Как – будет видно, главное – узнать, кто же он на самом деле. Впрочем, кто бы он ни был, сейчас самым разумным будет действительно повиноваться его приказаниям. И собравшись наконец с духом, главврач приняла решение:

– Хорошо. Договорились. Я буду делать все, что вы прикажете. Что я должна делать?

– Ну вот и отлично, – удовлетворенно кивнул Банда. – Сейчас мы вместе все решим. Для начала мне нужно позвонить кое-кому. Где здесь телефон?

– Тут, за дверью прозекторской.

– Пойдемте, – встал Банда, жестом приглашая Рябкину следовать за ним.

Женщина встала, подошла к дверям, но переступить порог так и не решилась, со страхом глядя на распластанное на полу тело Василия Петровича.

– Ну же, смелее, Нелли Кимовна. Неужели вы испугались? Неужели вы видели мало трупов на споем веку – он слегка подтолкнул ее в спину. – Проходите, прошу вас. Нам сейчас придется быть все время рядом, не упуская друг друга из виду.

Она переступила порог, и Банда подошел к телефону. Прикрыв аппарат спиной, он быстро набрал номер квартиры, которую снимал в городе Бобровский.

– Привет. Это я, – услышала Рябкина и стала с жадностью ловить каждое слово в надежде на то, что это поможет ей понять, кто работает против нее. К сожалению, ее бывший санитар плотно прижимал трубку к уху, и того, что отвечает ему собеседник, Нелли Кимовна при всем старании расслышать не могла.

– Банда? Что-нибудь случилось? – Сережка сразу насторожился, услышав голос напарника в совсем неурочное для связи время. – Ты где?

– Я в больнице. Операция началась и вовсю раскручивается. У меня много новостей, но расскажу на месте. Мы расскажем тебе все вместе с Нелли Кимовной Рябкиной...

– Что там у тебя происходит? Банда...

– Слушай и не перебивай. Срочно свяжись сам знаешь с кем и запроси у него какой-нибудь домик, где мы сможем встретиться и поговорить без свидетелей.

– Ты имеешь в виду Самойленко?

– Да-да. Пусть подыщет нам временное пристанище, и побыстрее.

– Хорошо, сейчас.

– Я позвоню тебе через десять минут, назовешь адрес. Мы с Нелли Кимовной немедленно туда поедем. Ты тоже подъезжай. Можешь взять мой "Опель". Короче, действуй... Да, и вот что – пока никому ничего не докладывай. На это нет времени и есть причина. Ясно?

– Хорошо. Но что все-таки ты там натворил... – попытался дознаться Бобровский, но Банда, недослушав, уже повесил трубку.

– Ну вот и отлично, Нелли Кимовна. Скоро поедем. Надеюсь, вы на машине? – полуутвердительно констатировал Банда, и та безвольно кивнула головой в знак согласия...

Спустя пятнадцать минут, предупредив сторожа о том, что у Василия Петровича сегодня много работы и он не выйдет из прозекторской, наверное, до самого вечера, они направились к машине Рябкиной.

Со стороны могло показаться, что главврач и санитар мило прогуливаются под ручку. Но уж слишком напряженным было лицо Нелли Кимовны – ведь Банда цепко держал ее под руку, а впереди была полная неизвестность.

– Если вы не возражаете, Нелли Кимовна, машину поведу я. А вы мне подсказывайте дорогу, потому как город ваш я не слишком хорошо знаю...

"Девятка" Рябкиной вырулила со двора больницы и понеслась к выезду из города, в один из дачных поселков, протянувшихся вдоль всего побережья. На дачу Самойленко, куда любезно пригласил друзей журналист в обмен на обещание рассказать "самые свежие и самые интересные подробности.

С двух других концов города к поселку спешили еще две машины – на "Опеле" мчался терзаемый неизвестностью Бобровский, а на такси на собственную дачу спешил самый скандальный журналист Одессы.

Впереди их ждали незабываемые мгновения...

Валидол подействовал, сердце вскоре отпустило, и, не обращая внимания на протесты и причитания матери, Алина выпила большую чашку кофе и отправилась в город развеяться.

Ей было просто необходимо отвлечься от тех дурных предчувствий, которые охватывали ее, когда она думала об Александре.

Она побродила по магазинам, покрутилась в толпе людей на московских улицах, и ей действительно полегчало.

К обеду Алина вернулась домой повеселевшая и успокоившаяся. Конечно же, все ее женские предчувствия – обыкновенная фантазия, игра разгулявшихся нервов. Ничего не случится с ее непобедимым старлеем Бандой – сам черт ему не страшен!

Но все же как хочется, чтобы он поскорее вернулся...

– Александр, куда мы едем? Вы мне можете объяснить? – Нелли Кимовна снова начала волноваться, глядя, как остаются позади последние, самые окраинные районы Одессы. Ведь действительно, черт его знает, кем был этот Банда на самом деле.

– Понимаете, Нелли Кимовна, ситуация сложилась так странно, что в этом городе нет такого местечка, где бы мы могли спокойно, не привлекая ничьего внимания, с вами поговорить. Поэтому сейчас мы направляемся на дачу к одному моему товарищу, и если вы мне будете подсказывать, как быстрее доехать, мы скоро окажемся на месте. Вы же хотите поскорее начать нашу беседу?

– О чем? Что вас интересует?

– Дети. Нелли Кимовна, дети. В морге не было трупа сына Сергиенко. Ведь так?

– Но мы не искали...

– Искать и не нужно было. Мне и так все ясно А, как вы выражаетесь, "утилизировать труп" вы так быстро не успели бы.

– Ну и что?

– Так где же он?

– Послушайте, кто вы? Почему вы не хотите отвезти меня в милицию или к прокурору? Если вы меня в чем-то подозреваете, то назовите, в чем?

– В краже детей. И я хочу знать, куда вы их деваете И, я уверен, вы мне поможете.

– Вы сумасшедший!

– Возможно...

– Виталий Викторович! – Котляров решил поговорить с генералом по телефону, еще не уверенный, что есть повод беспокоить начальника личным присутствием.

– Да, слушаю! У вас что-то новое?

– Как сказать... Группа Бондаровича сегодня не вышла на связь в положенное время – Так-так. И что это значит?

– Не могу знать. Проверили – связь с Одессой не прерывалась, позвонить Бобровский Мог в любой момент.

– Так ты считаешь, Степан Петрович, что могло что-нибудь произойти?

– Еще не знаю, Виталий Викторович, но подумал, что вас лучше об этом предупредить сразу.

– Да, конечно... Вот что – лично держи на контроле связь с группой. Докладывай мне через каждые два часа. И немедленно, если что-то произойдет.

– Слушаюсь, Виталий Викторович!

Самойленко и Бобровский расположились на диване в просторной дачной гостиной. Перед ними на жестком стуле сидела Нелли Кимовна, удивленно их всех рассматривая. Банда ходил взад-вперед по комнате перед сидевшими на диване, рассказывая друзьям обо всех утренних приключениях.

– Ты их убил? – удивленно переспросил журналист, когда Банда дошел до сцены в морге.

– Посмотрел бы я на тебя, что бы ты с ними сделал, – досадливо поморщился Банда.

– Нужно обо всем доложить начальству. Через час, в крайнем случае к вечеру, милиция обнаружит трупы, и тогда искать будут именно тебя. А заодно и ее, потому что все видели, как ты уехал вместе с главврачом, – Сергей не на шутку разволновался, услышав рассказ Банды. Он не ожидал, что все начнет раскручиваться так быстро, и теперь даже не представлял себе, как действовать дальше.

– Подожди с начальством. Что ты им скажешь? Что я разгромил больницу? – Банда досадливо поморщился. – Сначала мы вместе послушаем Нелли Кимовну, затем будем решать. Да и времени у нас не слишком много.

– Может, ты и прав, – друзья, переглянувшись, согласились с Бандой и теперь с интересом рассматривали Рябкину, ожидая ее признаний.

Нелли Кимовна тем временем совсем растерялась.

Кто были эти люди? Как себя с ними вести? А что, если вообще не говорить ничего? Пусть сами расхлебывают. Тем более, что этот маленький в очках сам сказал, что к вечеру их с Бандой будет разыскивать милиция. Значит, они боятся этого. А значит, можно на этом и сыграть.

– Я вам вряд ли помогу в этих играх. Я ничего не понимаю, о каких детях идет речь, – она заговорила строго и холодно, твердо решив ничего не рассказывать.

– Да что вы? – притворно удивился Банда. – А ведь казались мне такой умной женщиной.

– Я не знаю, кто вы. Я вам еще раз это повторяю. Вы не похожи на стражей порядка. Так убивать, так безжалостно... – она взглянула на прохаживавшегося по комнате Банду, – люди из органов правопорядка не стали бы.

– А ведь вы правы! – Банда остановился прямо напротив нее и наклонился к ней, заглядывая в глаза и говоря тихим проникновенным голосом. От этого голоса Рябкиной стало еще страшнее. – Вы правы, Нелли Кимовна. Я не из органов. Вот он – из органов.

Банда кивнул на Бобровского, и тот слегка поклонился Нелли Кимовне, ободряюще улыбнувшись.

– И этот не из органов, – показал Банда на Самойленко. – Он журналист и специализируется именно на таких делах, которое вы заварили в своей клинике. Ему очень хочется вас послушать.

Тут пришел черед поклониться Самойленко.

– Ну а я, – медленно, с расстановкой, выговорил Банда, – вообще никто. Сам по себе. Как говорят на курортах – "дикарь". Я не подчиняюсь никому, не вхожу ни в какую структуру, нигде не получаю ни зарплаты, ни гонораров. Понимаете? Я ни на кого не работаю, и мне нечего терять. Я могу сделать все. Я могу убить там, где он, – Сашка кивнул в сторону Бобровского, – станет следовать инструкции. И мне, именно мне, вы скажете все-все-все, о чем я вас спрошу.

– Вы слишком самонадеянны, молодой человек, – смерила его презрительным взглядом Рябкина. – Тем более, если вы просто убийца. И я вообще не понимаю, как вы, – она обратилась к Сергею, – можете находиться в одной компании с этим преступником. Он маньяк. У него бред. Он несет что-то о каких-то детях... Вы же сами видите.

– Понимаете, Нелли Кимовна, мы все в одной лодке. Я, например, уже два года собираю досье на вас и ни до чего не могу докопаться, – заговорил Самойленко. – Поэтому мне очень даже интересно, что получится у Банды.

– А я, – вступил в разговор Бобровский, – имею слабость, к вашему несчастью, больше доверять этому маньяку, как вы выразились, чем вам. И поэтому я не собираюсь мешать ему вести расследование.

– Вот видите, Нелли Кимовна! – радостно воскликнул Банда. – Видите, все мои друзья на моей стороне, и мы с радостью и нетерпением ждем вашего увлекательного рассказа. Не томите нас, я прошу вас, начинайте...

– Я требую прокурора. Без него я не скажу ни единого слова. – Гордо вскинув голову, Рябкина пошла ва-банк. Ей показалось, что она выиграла, что они ничего не смогут с ней сделать, а если милиция будет расторопной, очень скоро будут вынуждены ее выпустить и броситься в бега. – Неужели вы думали, такие умные и дальновидные что главврач придет сюда и подтвердит все ваши бредни насчет больницы. Ну так вот вам мой ответ – я ничего не знаю и ничего вам не скажу.

– Скажете, – мягко поправил ее Банда. – Я расскажу вам сейчас одну интересную историю Вы, наверное, об этом не слышали, так как это вряд ли является сферой ваших интересов. Так вот, слушайте. В свое время в США создали специальное подразделение, входившее в состав Военно-Морского Флота страны. Это были отъявленные головорезы, настоящие профессионалы. Их называли "красной бригадой". Знаете, почему? Они были одеты в форму советской морской пехоты. Да-да! И вооружены советским оружием.

– Я не понимаю...

– А вы слушайте, не перебивайте... – прервал ее Банда. – В их задачу входило выполнение самых сложных, самых опасных диверсионных операций. Во всей армии США равных этим ребятам не было. И это не просто слова – ведь для того, чтобы "красная бригада" не расслаблялась, не теряла формы, их командир заставлял их работать каждый день. Представляете – всю жизнь, каждый Божий день быть на войне!

– И все-таки я не понимаю, зачем вы мне все это рассказываете, тем более что ваше героическое афганское прошлое меня вовсе не интересует, – холодно оборвала его женщина, недоуменно пожав плечами. – Я, знаете, людей лечу, а не калечу.

Самойленко и Бобровский тревожно переглянулись. Им очень не понравилось, как Рябкина отозвалась о "героическом прошлом" Банды, и ребята не на шутку испугались ответной реакции бывшего старшего лейтенанта спецназа. Но Банда, слава Богу, то ли пропустил ее слова мимо ушей, то ли посчитал ниже своего достоинства реагировать на этот выпад – по крайней мере, внешне он не выказал ми малейшего недовольства.

– Помолчите. Перехожу к сути – "красная бригада" каждый день... воевала со своими же! Они появлялись на Аляске и во Флориде, в Германии и на Филлипинах – в любой точке земного шара, где только размещались американские военные базы. Они захватывали корабли и ракетные комплексы, атомные электростанции и аэродромы, пункты командования стратегическими ракетами, вообще любые объекты. И у них никогда не было ни одной осечки! Ил ненавидели во всех родах войск США. Это было настоящее стихийное бедствие для американских военных. Всюду и всегда "красная бригада" наглядно демонстрировала слабые места охраны, недостатки в организации службы безопасности. Однажды они ухитрились даже захватить самолет президента Соединенных Штатов – святая святых спецслужб США!

– Банда, а правда, ты не увлекся? – Коля Самойленко нетерпеливо взглянул на часы. – Мне еще газету сегодня в цехе подписывать, а Нелли Кимовну мы так и не выслушали. Может, пора передать слово женщине?

– Подожди, Коля, не спеши. Тем более, что и сама Нелли Кимовна не торопится признаваться в своих грехах. Или, может, я ошибаюсь? – повернулся Банда к женщине, но она даже не удостоила его взглядом. – Итак, я продолжаю. И вот теперь слушайте самое интересное – "красная бригада" не только захватывала объекты и не только "взрывала" их специальными имитаторами, но и добывала совершенно секретные сведения. Знаете, как? Не догадываетесь, Нелли Кимовна?

Женщина не удостоила его ответом, и Банда чуть заметно улыбнулся.

– Очень просто – они применяли пытки. Да-да, пытки. Представляете, американский спецназовец пытает американского летчика или пехотинца. Ужас, не правда ли? Но они были хитры – разработали специальные пытки, не наносящие непоправимого вреда здоровью. Но действенные – люди "кололись" в момент, выкладывая все, что от них требовали.

– Может, вы еще собрались меня пытать? – презрительно вымолвила Рябкина, но прежней уверенности в ее голосе уже не чувствовалось.

– Однажды, – продолжал Банда, как будто не расслышав ее вопроса, – они захватили сотрудницу ЦРУ на одном из объектов, которая отвечала за систему безопасности. Самый ценный кадр для любого диверсанта. Сначала "красные" ласково просили ее рассказать им все, что она знает, но когда уговоры не подействовали, применили к женщине другие, менее гуманные методы.

– Какие? – главврач смотрела теперь на Банду во все глаза, и в них читались тревога и страх.

– Они привязали ее к телевизору и включили аппарат на всю катушку. Спустя шесть часов чуть не "съехавшая" церэушница рассказала им все, вплоть до мельчайших подробностей. И на следующий день объект был "захвачен".

В комнате повисла гнетущая тишина. Все поняли, к чему клонит Банда. Но все по-разному восприняли его рассказ. Бобровский, изучавший в свое время некоторые способы воздействия на психику и нервы человека, знал, что эта пытка – метод по-настоящему действенный. Самойленко, далекий от подобных сфер, привык больше доверять тем традиционным методам, которые использует мафия на просторах бывшего Союза, – горячему утюгу на животе, отрезанию пальцев и так далее. С этим он был знаком, готовя материалы о расследовании убийств, случаев вымогательств и прочих судебных дел, а пытка звуком – ему это показалось несерьезным. В данной ситуации Николая более всего беспокоил моральный и правовой аспект подобных методов, и теперь он поглядывал на Банду с нескрываемым неодобрением.

Но самой спокойной казалась Рябкина. Нелли Кимовна действительно посмеивалась в душе над наивностью Банды, решившего, что он сможет выманить у нее признание таким несерьезным способом. А ведь сначала, когда он заговорил о пытках, она испугалась не на шутку. Черт его знает, что можно ожидать от этого психа, который вот так вот взял да запросто и убил трех человек почти у нее на глазах. Так неужели он остановился бы, если бы ему пришлось ее слегка помучить и даже покалечить?!

А Банда в это время испытывал что-то вроде азарта. Он не верил ни единому слову Рябкиной, он смотрел на нее сейчас как на своего личного врага и не чувствовал к ней ни малейшей жалости. Вот Олю Сергиенко, которая сейчас плачет на больничной койке, страдая от боли и бессилия и вспоминая все девять месяцев, когда вынашивала ребенка и мечты о нем, – ее Банда жалел. А Рябкину... Ему было даже интересно, действительно ли американский метод окажется столь эффективным, и парень ласково поглаживал бока огромной колонки – акустической системы С-90, гордости советской радиоэлектроники.

Первым нарушил молчание Бобровский. Ведь он единственный из них был представителем государственной спецслужбы, и именно ему, лейтенанту ФСБ, пришлось бы отвечать перед начальством как за провал операции, так и за превышение власти и служебных полномочий. Он тоже не жалел эту тигрицу, более чем уверенный в ее виновности, но предпочитал более гуманные способы допросов (например, с помощью психотропных веществ – излюбленного способа КГБ на протяжении последних двадцати лет). И теперь именно он попытался отговорить Банду от задуманного:

– А почему ты не хочешь нашей гостье и всем нам рассказать, чем закончила "красная бригада"? Дело в том, – пояснил он удивленно взглянувшему на него Самойленко, – что я тоже интересовался деятельностью этой "красной бригады". И знаю, что конец у рассказанной Бандой истории вовсе не такой уж радужный...

– Да! – подхватил Банда. – Ее расформировали в конце концов. Уж слишком она много нажила недругов – на всех этажах и ЦРУ, и Пентагона. А главное – однажды они перестарались и начальнику службы безопасности одной из баз, который все никак не хотел рассказывать о ловушках им самим созданной охранной системы, в запале сломали почти все ребра...

– Тебя это не наталкивает ни на какие мысли? – мрачно перебил Бобровский.

– По-моему, молодой человек, – подхватила, оживившись, и Рябкина, – вы мыслите совершенно правильно. Хоть один трезвый взгляд на всю эту комедию...

– Сережа, – Банда не удостоил Нелли Кимовну даже взглядом, – разница между мной и тобой такая же, как между мной и "красной бригадой". Я – в данной ситуации одинокий волк. С твоей стороны мне нужна только помощь, но отчитываться перед своими боссами ты будешь один, ясно? Мы работаем вместе до тех пор, пока это выгодно нам обоим, не более. И я в отличие от тебя могу действовать такими методами, которые ты сам себе позволить не можешь. И никто меня за это не "расформирует" и не отстранит от дела. Согласись, что я абсолютно прав.

– К сожалению, да, – вынужден был согласиться Бобровский, грустно кивая головой.

– Эй, ребята, я что-то совсем запутался. Короче; мне надо ехать в типографию... – журналист снова нетерпеливо посмотрел на часы, и Банда тут же его поддержал:

– Правильно, Коля, поезжай. Тебе два часа хватит?

– Да. Конечно.

– Ну вот. А часа через два возвращайся – и услышишь все самое интересное, я тебе обещаю.

Самойленко посидел еще несколько минут, раздумывая, затем поднялся и направился к выходу:

– Короче, решайте сами. А у меня правда неотложное дело. Я скоро.

– А теперь, Нелли Кимовна, – Банда подошел к женщине и твердо положил руку ей на плечо, как только Самойленко вышел за калитку, – приступим. Сядьте, будьте добры, на пол, спиной к колонке, и отведите руки назад...

– Да что это такое в конце концов?! – последний раз попробовала возмутиться Рябкина, но Банда только сильнее сжал ее плечо.

– Я не советую вам сопротивляться, Нелли Кимовна. Давайте по-хорошему – или выкладывайте все: куда деваются дети, кто исполнитель, кроме вас, кто заказчик, кто покровитель. Механизм, система вашей банды – меня интересует каждая деталь. А мой друг все тщательно зафиксирует.

Он слегка подтолкнул женщину, и та, вдруг сразу поняв, что сопротивление действительно бесполезно, подчинилась, опустившись на пол у колонки.

Банда аккуратно, стараясь не причинить боли, связал ее руки сзади, затем туго привязал ее к акустической системе. Поза для Нелли Кимовны, одетой в короткую юбку, оказалась не слишком удобной, и парень, мельком взглянув на ее оголившиеся бедра, набросил ей на ноги плед.

– Начинаем, Нелли Кимовна. Как видите, здесь неплохая фонотека... Какую вы музыку предпочитаете?

– Идите вы к черту!

– Значит, все подряд слушать будем. Все кассеты по девяносто минут, значит, я буду заходить сюда, к вам, когда будет заканчиваться сторона, и переворачивать кассету. Именно в этот момент вы сможете предупредить меня, что готовы к разговору. Вы все еще желаете пойти на эксперимент?

Она даже не удостоила его взглядом, и Банда включил магнитофон.

Нелли Кимовна даже не услышала – нутром почувствовала мощный щелчок, который раздался в тот момент, когда головки магнитофона коснулась пленка, затем раздалось шипение, более походящее на отдаленные раскаты грома, а затем в ее уши и в ее тело ворвалась музыка.

Коля Самойленко, видимо, не очень признавал современную музыку, оставив свое сердце там, в семидесятых – начале восьмидесятых. Рябкина, хоть и была постарше этих ребят, тоже выросла на "Битлз" и "Аббе", потом любила слушать итальянцев, но уже "Моден токинг" выводили ее из себя своей компьютерной монотонностью и безжизненностью. И вот теперь – надо же было такому случиться – в ее голову мощной кувалдой вгонялся этот ритм, потрясший в свое время Европу, – сто двадцать раз в минуту вздрагивало ее тело вместе с электронным ударником.

Это было ужасно с первой же минуты...

Когда Банда переворачивал кассету в первый раз, Рябкина упорно молчала.

Когда он менял кассету спустя полтора часа после начала эксперимента, ему показалось, что ее глаза слегка покраснели и увлажнились.

Когда во время прослушивания второй кассеты Нелли Кимовна стала странно подвывать, то ли подпевая Цою, то ли пытаясь перекричать его, парни, сидевшие на кухне, переглянулись и сокрушенно покачали головами.

А когда объявился Самойленко, задержавшийся почти на два часа в своей типографии, и Банда пошел переворачивать уже третью кассету, Нелли Кимовна выдохнула:

– Я все скажу. Все. Делайте со мной, что хотите. Только выключи. Банда, я тебя умоляю...

Рябкина сидела в углу дивана совершенно разбитая. В голове гудело, ныла спина, болели затекшие руки и ноги, и у нее теперь не было никаких сил к сопротивлению, к продолжению этой бесполезной игры.

Она сдалась.

Ребятам было даже неловко на нее смотреть – еще несколько часов назад это была симпатичная и молодая женщина, а сейчас... Казалось, каждая морщинка за это время стала глубже, резкими складками исказив ее лицо. Волосы были взлохмачены, будто и не укладывались с утра с помощью "Тафт-стайлинга". Запекшиеся губы, покрасневшие белки глаз, вся ее безвольная поза являли собой тягостную картину.

Коля Самойленко сварил специально для нее кофе, а Банда даже поднес ей пятьдесят граммов коньячку, который она залпом выпила, даже не почувствовав вкуса.

Наконец она немного ожила, и ребята, рассевшись вокруг нее, приготовились получить сведения, за которыми они так долго охотились. Коля Самойленко вытащил из сумки слабенький редакционный диктофон, и у него буквально отвисла челюсть, когда он увидел, на что собирался записывать рассказ Рябкиной Бобровский.

– Сережа, покажи-ка, – потянулся он к невиданному диктофону, искренне восхищенный даже внешней его красотой. – И как он пишет?

– Как положено – на расстоянии до ста метров вот этим микрофончиком он может уловить даже шепот.

– Елки-палки! А мой надо под самый нос совать, чтобы что-то потом разобрать...

– Ну, так твой сколько, баксов пятьдесят-шестьдесят стоит?

– Наверное. Мне его в редакции выдали.

– А этот, – Бобровский ласково погладил миниатюрную черную коробочку размером с пачку сигарет, – долларов шестьсот, не меньше.

– Ох, мне бы такой!

– Тебе? Да ты интервью и на своем возьмешь. Эта штука для дел куда более серьезных...

– Да нет, ты не понимаешь, – загорячился Самойленко. – Это же можно было такие записи делать, такие сенсации ловить!..

– Мужики, хорош про диктофоны, – прервал их Банда. – У нас есть более важный разговор.

Он сидел очень серьезный и настороженный.

Да, Рябкина согласилась дать показания, но что-то подсказывало Банде – этим дело не кончится.

Слишком четкая организация, слишком много людей было вовлечено в этот бизнес и слишком серьезным и опасным делом они занимались, чтобы можно было рассчитывать на быстрый и полный успех...

III

– Честно говоря, я не знаю, с чего начать. Может, будет лучше, если вы станете задавать мне вопросы? – Рябкина уже немного отошла от "музыкальной пытки" и теперь была собрана и деловита, и лишь бледность выдавала, как нелегко дается ей это состояние. – Я буду подробно отвечать.

– Нелли Кимовна, мы, конечно, будем вас спрашивать, если нам это понадобится, просить рассказать о чем-то более подробно. Но, боюсь, интервью у нас не получится – лучше уж вы рассказывайте все сами, по порядку, и тогда это будет учтено как чистосердечное признание, – инициативу взял теперь в свои руки Бобровский. – Начнем с главного – куда пропадают дети?

– Все до единого живы, – спокойно и равнодушно начала главврач. – И все – за границей. В Германии, Австрии, Швейцарии. Кажется, еще в Голландии и Италии, но более точно, боюсь, я вам не отвечу.

– То есть...

– Дети продавались состоятельным парам из европейских стран. Тем, кто хотел, но не мог иметь ребенка. У нашей больницы была одна функция – мы детей поставляли. Продажей занималась другая организация – фирма "Генерация", зарегистрированная в Чехии. Родители... вернее, те, кто хотел стать родителями, сами приезжали за детьми.

– Сколько лет, с какого времени это продолжалось?

– Первый ребенок был продан в мае 1992 года.

– Сколько детей продали вы за это время?

– Около сорока. Если хотите, я могу сказать абсолютно точно, дома у меня есть записи. Могу назвать фамилии и адреса родителей... Настоящих, я имею в виду, родителей.

– Ребенок Оли Сергиенко тоже жив? – не выдержав, Банда встрял в разговор, взволнованно глядя на Рябкину. – Он уже продан? Он уже увезен?

Где он сейчас?

– Да, он жив, конечно. Его передали ночью тем, кто заплатил за его усыновление. Не знаю, где они сейчас. Но думаю, что не очень далеко. Все же ребенок слишком мал, и сразу вывезти его за границу не удастся. Его купили немцы, семейная пара. Они приехали на "Мерседесе", цвет, к сожалению, ночью я не разглядела, но номера записала, сейчас...

– Александр, прошу тебя, успокойся, – протестующе замахал руками на Банду Бобровский. – Нельзя же так! Надо все по порядку.

– Ну извини!

Банда пожал плечами и, поудобнее устроившись в кресле напротив Рябкиной, вытащил сигарету и закурил, приготовившись слушать.

Нелли Кимовна, заметив, что он курит "Мальборо", только удивленно покачала головой:

– Ну, Бондаренко...

– Бондарович, – поправил ее Банда.

– Что?

– Моя настоящая фамилия – Бондарович.

– А-а... Ну, все равно. Как вы только смогли все это время курить всякую дешевку?

– Как я смог все это время столько водки пить – вот о чем лучше спросите, – самодовольно улыбнулся Банда. – Но не будем отвлекаться.

– Да, конечно. Так вот. Все началось в 1991 году, в октябре, в Праге...

Эх, замечательное было время – начало реформ Страна, огромная неповоротливая страна под названием СССР, похожая на затянутое тиной и заросшее мхом болото, вдруг всколыхнулась, развернулась и – понеслась. Понеслась, как та гоголевская тройка, не разбирая дорог, не ведая границ.

Дело даже не в том, что бывшие республики стали независимыми странами. Бог с ними – никто, кроме самой России, по этому поводу не сокрушается.

Изменились люди. Вот что самое главное.

Этот период со всеми его кардинальными переменами, с подавлением путча в Москве, с расстрелом митинга в Тбилиси, с захватом телецентра в Вильнюсе – этот период будоражил не только страны, не только политиков, но и обычных людей.

Несмотря ни на что, стало легче дышать, хотелось чего-то ранее невозможного. И мечты начинали воплощаться.

Именно в это время начали постепенно создаваться миллионные состояния. Именно в это время советские люди массовым потоком хлынули за рубеж, осваивая для начала Польшу, потом Турцию, а затем пробираясь все дальше и дальше по всем направлениям. Именно в это время достигли невиданной свободы СМИ, избавившись от коммунистической цензуры и еще не вкусив новой, "демократической".

Именно в это время впервые за рубежом оказалась и Нелли Кимовна Рябкина, новоиспеченный главврач больницы.

Ее как молодого и перспективного специалиста направили в Прагу, на международную конференцию врачей-гинекологов. Форум, проводимый под эгидой Всемирной организации здравоохранения на деньги какого-то гуманитарного фонда, призван был "подтянуть" врачей из стран бывшего соцлагеря к вершинам мирового здравоохранения – к новым препаратам, методикам, медицинским технологиям. По большому счету, этот съезд врачей больше походил не на научное мероприятие, а на огромную ярмарку – смотрите, мол, бедолаги, как живет и как лечит Европа – вот к чему надо стремиться. Смотрите, учитесь, покупайте.

Нелли Кимовна смотрела во все глаза.

И на красавицу-Прагу.

И на медицинские достижения.

И на качество чешского сервиса.

И на уровень жизни чехов, уже тогда несравнимый с жизнью в бывшем СССР.

Ей казалось, что она попала в сказку. Что такого просто-напросто не может быть.

И как сказочный принц, предстал перед ней пан Гржимек – молодой пражский медик, три года стажировавшийся во франкфуртской клинике Фридмана, знаток европейской медицины, а главное – очень красивый и обходительный парень, выросший в Праге, живущий в Праге и разъезжающий по Праге на белом "БМВ".

Он подсел за ее столик во время завтрака в ресторане гостиницы, в которой жили участники конференции. Что он, местный, здесь делает – такого вопроса у Нелли Кимовны даже и не возникло. Ведь он так смело и так галантно, с легким акцентом, но на чистейшем русском представился:

– Пан Гржимек. Павел Гржимек. Разрешите с пани познакомиться?

Конечно, с удовольствием!

– А не желает ли пани, чтобы после рабочего дня пан Гржимек показал ей настоящую Прагу, а не ту, которую демонстрируют из окна туристического "Икаруса"?

Боже, только об этом и мечтаю!

– А можно ли пани поцеловать руку на прощание с благодарностью за этот чудесный вечер, подаренный пани бедному врачу, который никогда теперь не забудет красоту пани Нелли?

Он еще спрашивает!

В общем, сейчас эти подробности не важны, но уже буквально на второй день знакомства Нелли Кимовна не пришла ночевать в гостиницу, чем чрезвычайно расстроила чиновника из Министерства здравоохранения, еще не успевшего отвыкнуть от строгих правил поведения советских граждан за границей в былые дни.

Зато в награду Нелли Кимовна получила волшебный вечер с шампанским, искрящимся в зыбком свете свечей, и просто умопомрачительную ночь с самым ласковым и нежным на планете мужчиной. Это стоило того, чтобы огорчить чиновника Минздрава.

А потом был прощальный вечер – пришло время ей уезжать из волшебницы-Праги.

Они сидели в маленьком ночном клубе, слушали грустную песню саксофона, пили вино и молчали. И Нелли Кимовна чувствовала, что теряет что-то невозвратно, и ей ужасно хотелось плакать.

И вдруг Павел сказал:

– Нелли, мне никогда и ни с кем не было так хорошо, как с тобой. Я не хочу с тобой расставаться.

– И я не хочу, Павел. Ты – ты просто чудо, волшебник. Ты подарил мне сказку.

– Не уезжай.

– Ну что ты!

– Правда, оставайся!

– Павел, перестань! – она вдруг испугалась. Это предложение было для нее совершенно неожиданным. Да и как это – не вернуться на Родину! Да такие вещи, сколько она себя помнит, никогда на этой самой Родине не прощали. И хотя сейчас, возможно, и пришли новые времена, но чтобы остаться за границей... Нет уж, увольте! – Ты же знаешь, что это невозможно.

– Но я буду скучать!

– И я буду...

– Тогда я приеду к тебе.

– Правда?! – она чуть не задохнулась от радости.

– Конечно. Я ведь уже завтра, когда провожу тебя на поезд, захочу тут же уехать следом.

– Павел, милый!

– Нелли!..

И он действительно приехал. Через полгода. Не на поезде – на своем белом "БМВ".

И жизнь снова стала сказкой, только теперь декорациями были не улочки Праги, а бульвары Одессы, не клубы, а ресторанчики на Дерибасовской. И лишь Павел и его белый "БМВ" были все теми же.

Это продолжалось целую неделю. Всего неделю. А затем был разговор, изменивший жизнь Нелли Кимовны.

Они сидели в маленькой кухне ее однокомнатной квартирки в блочном грязном, вонючем доме и пили шампанское, время от времени прихлопывая тараканов, выползавших то на подоконник, то на газовую плиту.

Она отдыхала; расслабившись, после близости с ним, и, может быть, поэтому фраза Павла показалась ей особенно обидной:

– И не надоело тебе жить в такой нищете?

– Ну, знаешь! – возмутилась тогда Нелли Кимовна. – Может, это у вас там, в Праге, или в твоем Франкфурте такая жизнь и называется нищетой...

– Да, – он безапелляционно оборвал ее, но как-то очень грустно и нежно-нежно, как ей показалось, посмотрев при этом на нее. – Да, это называется нищетой. Ты же сама все видела, ты знаешь, как живу я, например.

– Знаю, видела, – она уже не возмущалась и лишь тяжело вздохнула. – Но что делать, если труд врача, учителя, ученого у нас стоит так мало.

– Не смиряться! – он горячился, и это немного раздражало Рябкину.

– Как?! Он, Павел, пожил бы ты у нас, не был бы таким оптимистом.

– Был бы. Потому что я знаю, как можно зарабатывать большие деньги.

– Понимаешь, дорогой, я не хочу зарабатывать большие деньги, если это не будет связано с моей профессией. Я врач и я хочу лечить. Я хочу, чтобы на меня смотрели мои больные с благодарностью и уважением...

– Это не высокие слова? – он спросил ее об этом прямо, и, наверное, именно поэтому она выдержала, не обиделась на него окончательно.

– Нет, Павел. Я правда люблю свою работу. И я не виновата, что за нее мне так мало платят.

– Ты, конечно, не виновата. Просто... Как тебе сказать... Я так мечтал...

– О чем?

– О том, что мы построим себе большой дом. Со светлой комнатой, в которой мы будем греться у камина и смотреть телевизор, с огромной кухней, со спальнями для гостей, с кабинетом, где можно было бы заняться частной практикой. А во дворе бы бегали две красивые лохматые собаки...

– Павел, ты о чем?

– Я что, не правильно выразился?

– Дом для... нас с тобой?

– Да. Дом, где могли бы жить я и ты, два врача, два любящих друг друга человека, муж и жена. И в котором бы росли наши дети, такие же красивые, как ты.

– Ты делаешь мне предложение? Что-то я тебя совсем не пойму.

Нелли Кимовна разволновалась не на шутку.

Нет, это не было первым предложением в ее жизни.

Еще студенткой она отказала двум претендентам на ее руку и сердце, еще одно предложение отклонила года три назад, тогда она была завотделением. Причина была самая прозаическая – претенденты были слишком далеки от того идеала, который часто снился девушке по ночам. А вот Павел – Павел – это сказка!

Она и мечтать не могла о таком счастье.

Но Павел отреагировал на ее вопрос удивительно спокойно, и только на позаимствованную у немцев практичность, которая порой была немного "тяжеловатой", списала Нелли Кимовна это спокойствие:

– Да, предложение. Я предлагаю тебе обсудить, как нам вместе заработать побольше денег, чтобы мы могли серьезно подумать о женитьбе.

– Скажи... Ты правда хотел бы, чтобы я стала твоей женой? – она спросила это очень тихо, смущаясь, вся напрягшись и замерев в ожидании ответа.

– Да.

Нелли Кимовна вспыхнула, подняв сияющие глаза на своего принца, а тот, покуривая, добавил, ловко прихлопывая сложенной вчетверо газетой очередного таракана:

– Только прежде чем решиться на столь серьезный и ответственный для нас обоих шаг, нам обязательно надо с тобой заработать много денег. Чтобы мы могли себя чувствовать спокойно и комфортно, чтобы мы были уверены в своем будущем и в будущем наших с тобой детей.

– А где мы будем жить?

– Ну, не здесь.

– А где?

– Может быть, в Праге. А еще лучше – в Австрии. Там очень красиво, и уровень жизни куда выше, чем в нашей стране, не говоря уж о вашей – А много – это сколько?

– Не понял, – он удивленно посмотрел на нее, – что много?

– Много денег заработать – это сколько много?

– А-а! – он рассмеялся. – Ну, много – это много. Не меньше ста, лучше двухсот тысяч долларов. Несколько секунд она не могла вымолвить ни слова, глядя на своего любимого с нескрываемым изумлением. А потом шок прошел, и Нелли Кимовна почувствовала себя последней набитой дурой, над которой каждый мужик, даже этот милый чех, может издеваться сколько ему заблагорассудится.

– Двести тысяч долларов, значит, да? Заработать? А только потом мы с тобой, глядишь, рассмотрим вопрос о нашей женитьбе? Да?

– Ну да.

– А зарабатывать двести тысяч мы, знаешь, сколько времени будем? – она зло сверкнула глазами, стараясь взглядом испепелить это чудовище. – По двадцать долларов в месяц, не евши, не пивши, я заработаю эти деньги всего за девятьсот лет!

– О, ты ошибаешься.

– Ошибаюсь? Нет, я не ошибаюсь! К началу четвертого тысячелетия мы как раз созреем для женитьбы.

– Ты ошибаешься. Мы заработаем эти деньги за три, максимум за пять лет.

– Слушай, а может, ты просто болен? Жаль, что я гинеколог, а не психиатр.

– Я тоже не психиатр, – Павел оставался совершенно спокойным и разговаривал с ней снисходительно, не сгоняя с лица насмешливую улыбочку, – а надо бы было тебя проверить – я все говорю, говорю, а ты как будто меня не слышишь. Или не хочешь слышать, что в принципе одно и то же.

Нелли Кимовна взяла себя в руки. Действительно, пусть продемонстрирует свой шизофренический бред на полную катушку, зачем мешать человеку раскрывать свои недостатки?

– Я слушаю. Я внимательно слушаю. Больше тебя, обещаю, ни разу не перебью.

– Тогда слушай и будь внимательна. Да, мой план может показаться бредом, но на самом деле он прост.

Потому что все гениальное просто Кажется, так говорили древние? Так вот, слушай...

– И он изложил этот план? – Бобровский, даже увлекшись рассказом Рябкиной, не забывал своей роли следователя.

– Да.

Самойленко нервно схватился за свой диктофон, еще раз на всякий случай проверяя, крутится ли кассета и достаточно ли ярко горит лампочка индикации "свежести" батареек. Банда нервно взъерошил волосы и потянулся за очередной сигаретой, не в силах справиться с охватившим его волнением – вот он, долгожданный момент. Сейчас они поймут, сейчас они узнают механизм похищения несчастных малышей.

– План действительно до гениальности прост. И это хорошо, – усмехнулась Рябкина, кивнув на Бобровского. – По крайней мере, для вашего ведомства было бы почти невозможно докопаться до истины – именно из-за его простоты.

– Ну, мы-то докопались, – обиделся за свое "чека" Сергей.

– Допустим, не вы, а пытка, – Рябкина подмигнула Банде, – но я отвлекаюсь...

– Если несложно, расскажите, пожалуйста, на примере Ольги Сергиенко, – снова встрял Банда, умоляюще прижав руки к груди. – Это типичны" случай?

– Да, притом абсолютно типичный. Смотрите – ко мне в больницу ложится женщина на сохранение. Мне, вообще-то, приходилось заводить связи во многих сферах, но здесь даже не нужно платить – участковые гинекологи и сами рады перестраховаться, отправляя в больницу совершенно здоровых женщин с нормальным протеканием беременности. Подумаешь, тонус матки повышен! Да сейчас, в наше сумасшедшее время, нет такой женщины, у которой бы не был повышен этот тонус! Эго же не свидетельствует об угрозе выкидыша или преждевременных родов. Ну, то есть вероятность есть, но мизерная. Без остальных показателей это почти норма. Значит, ложится к нам на седьмом месяце та же Сергиенко. Я делаю анализы, убеждаюсь, что беременность протекает нормально, что плод развивается в соответствии со сроком. Первый пункт выполнен. Далее я внимательно изучаю пациентку и ее мужа на предмет алкоголизма, благополучия в семье, места работы, общего интеллектуального уровня. Общаюсь с женщиной... Убеждаюсь, словом, что с наследственностью генной и медицинской все в ажуре.

– Высокое качество продукции обеспечиваете, – съязвил, не выдержав, Самойленко.

– Если хотите – да. Дети должны быть... качественными, – Рябкина слегка споткнулась на этом определении, почувствовав, как кощунственно оно звучит. – Начинается третий этап – я лично как главврач больницы и гинеколог или Кварцев как завотделением "ведем" выбранную женщину, самым тщательным образом контролируя последние месяцы беременности. При необходимости даже сами закупаем и приносим этим женщинам продукты – фрукты, соки, добавляя это в передачи от подруг или мужа.

– Ох, какая щедрость, скажите пожалуйста! – снова с сарказмом воскликнул журналист, но Банда оборвал его:

– Перестань, Коля! Скажите, Нелли Кимовна, именно поэтому в медицинской карте Сергиенко с момента поступления в вашу больницу все записи сделаны только вашей рукой и рукой Кварцева?

– Конечно. А что, вы нашли карту?

– Да, у вас в кабинете. На столе. Лежала раскрытой как раз на последней записи – "кесарево"...

– Я как раз хотела к этому перейти. В последние дни перед родами мы делаем вид, что чего-то испугались. Нет, мы ничего не говорим больным, просто мы вдруг назначаем все новые и новые анализы, мы делаем УЗИ – ультразвуковое исследование и так далее. Роженица начинает беспокоиться, бояться. А нам только этого и надо. Затем под видом витаминов мы вводим специальный препарат для успокоения плода...

– Что за препарат? Поподробнее, пожалуйста, – попросил Бобровский, стараясь вникнуть во все детали.

– Его официального названия я вам не скажу. По той простой причине, что названия нет, его разработал сам Павел. Он ведь фармацевт, я вам говорила?

– Вы продолжайте, мы вас внимательно слушаем, – подбодрил Бобровский.

– Мы, то есть те, кто знал об этом препарате, про себя называли его "слип". То есть "сон" по-английски. Действительно, это вещество после введения в кровь матери затормаживало двигательные функции плода. Оно, конечно, действовало и на мать – женщины становились более вялыми и сонными. Но это безвредно, главное – достигался эффект "мертвого" плода, не проявляющего себя в утробе абсолютно ничем, что могла бы почувствовать мать. А это нам и было нужно.

– Где производился препарат?

– Не знаю, наверное, где-то у Павла в лабораториях. Его производили, видимо, в очень ограниченных количествах, исключительно для нас, так как, вы понимаете, использование его в официальной медицине исключено...

– Поясните, пожалуйста, свою мысль. – Сергей и впрямь подходил к каждому заявлению Рябкиной с невероятной дотошностью.

– Нет необходимости в его использовании. Нет таких случаев, требующих неподвижности плода.

– Скажите, Нелли Кимовна, только честно, как вы, врач, произносивший клятву Гиппократа, – Самойленко не смог обойтись без высоких слов, – могли вводить препарат, созданный неизвестно где, как и кем, не прошедший испытаний, не получивший одобрения специальной комиссии Министерства здравоохранения...

– Ну почему же? Этот препарат, как уверял Гржимек, лично он тщательнейшим образом тестировал. Его испытывали на крысах и свиньях...

Объяснение отнюдь не показалось Коле убедительным. Он загорячился:

– Нелли Кимовна, но вы же взрослая женщина! Вы же врач! Ну приду я к вам завтра, принесу пузырек с какой-то жидкостью, скажу, что это суперлекарство от СПИДа, что я его изобрел и проверил на крысах и свиньях. И что же, вы сразу введете его больному, поверив мне на слово?

– Вам – не поверю, – отрезала, озлобляясь, Рябкина и отвернулась от журналиста, подчеркивая, что с "писаками" ей разговаривать не о чем.

Сергей сделал Самойленко незаметный знак рукой – мол, хоть недолго подержи язык за зубами, а то эта цаца совсем разговаривать не захочет, а затем снова максимально доброжелательно продолжал расспрашивать Нелли Кимовну:

– Препарат действительно ни разу не дал осложнений? И как нам получить его образец?

– Нет, препарат оказался нормальным. Я ему доверяла на все сто процентов. Наша с Гржимеком задача – обеспечить клиентов здоровым потомством, поэтому в качестве и безопасности "слипа", а также в невозможности побочных эффектов при его применении я была уверена.

– А как насчет образцов?

– Образцы есть. У меня дома, во встроенном сейфе, есть еще пять ампул.

– Как найти сейф?

– В ванной комнате, над раковиной, за зеркалом. Он вделан в стену между ванной и туалетом.

– Ключ?

– У меня в сумочке. Я так понимаю, что обязана буду отдать вам этот ключ?

– Да, конечно. Так будет лучше и для нашего расследования, и лично для вас. Ведь есть статья – "За сокрытие улик и вещественных доказательств"...

– Не надо мне все это рассказывать, да еще в таком тоне, – недовольно поморщившись, прервала Бобровского Нелли Кимовна. – Отдам я вам этот ключ.

– Хорошо, продолжим. Итак, мы остановились на том, что матери вводится специальный препарат, – напомнил Бобровский. – И что же происходит дальше?

– Затем, как я уже говорила, мы слегка пугали роженицу и готовили ее к операции. К этому времени в Одессе уже должен был находиться клиент, мы предупреждали о возможных сроках родов заранее.

– И?

– Мы делали кесарево, и пока мать находилась под наркозом, ребенок передавался в руки клиента. Мать не успевала даже услышать его первого крика, поскольку операции проходили под общим наркозом.

– Но ведь не все переносят общий наркоз? Как же вы выходили из ситуации?

– За кого вы нас принимаете? Вы думаете, мы заранее не исследовали состояние здоровья матери? – Рябкина каталась уязвленной. – Я же вам объясняю: к отбору матерей мы относились крайне осмотрительно. Сбоев быть не могло.

– Кто делал операции?

– Оперировала всегда одна и та же бригада, которую я сама составляла. Я, Кварцев и наш анестезиолог Никитенко, операционная сестра Свороб и Королькова. Этого состава вполне хватало.

– Все они знали, чем занимаются? Вы с ними как-то за это расплачивались?

– Конечно. Кварцев и Никитенко получали по полштуки баксов, а Свороб и Королькова...

– Извините. Нелли Кимовна, – прервал ее Бобровский, – назовите цифры еще раз, только нормально, без жаргона, хорошо?

– Врачи получали по пятьсот долларов за операцию, медсестры – по двести.

– А вы сами?

– Я – организатор, получала, естественно, намного больше, но на меня ложились и все расходы.

– Сколько?

– За первую операцию мне заплатили пять тысяч долларов. Затем расценки слегка увеличили.

– Сколько вы получили за сына Сергиенко? – у Банды все не выходила из головы Оля, страдавшая где-то там, в больничных стенах.

– Десять тысяч долларов.

– Ни фига себе! – присвистнул от удивления журналист.

– Но не все эти деньги шли мне! – попыталась смягчить произведенный эффект Нелли Кимовна. – Именно из этих десяти тысяч я плачу операционной бригаде. Из них же я закупаю витамины и фрукты для матери, пока она носит ребенка. Из них в конце концов я плачу в горздравотдел, в другие ведомства, а также в Киев, в министерство.

– Так-так-так! – заинтересовался Сергей. – Назовите фамилии, суммы, обстоятельства передачи денег. Расскажите о причинах, по которым вы вынуждены были им платить.

– Ну, фамилии... Я скажу так – всем первым лицам, только в Киеве не министру, а его заму, курирующему рождаемость и педиатрию. Ставка для всех одна – я давала каждому по триста долларов в месяц.

– Богаты ваши чиновники от здоровья! – пробормотал себе под нос Самойленко.

– Обстоятельства, как вы выражаетесь, передачи денег тоже были одинаковы – заходила в кабинет, вручала. Так что свидетелей вы вряд ли найдете, некому подтвердить факт дачи взятки. Но платила я регулярно.

– Зачем?

– Как вам получше объяснить... Вся наша система построена так, что государство в любой момент может "наехать" на отдельно взятого своего гражданина. Ну, если это предприниматель – это понятно, как сделать: лишить лицензии, задавить налогами, натравить санэпидстанцию или пожарников – масса вариантов. Но, главное, государство наезжает и на все другие сферы жизни – на заводы, газеты и даже на нас, врачей. В конце девяносто третьего года у меня сложился особо удачный период...

– То есть вы удачно продали за рубеж сразу несколько новорожденных? – Банду резануло выражение "удачный период", и он постарался поставить на место госпожу Рябкину. – Мы вас правильно поняли?

– Да, конечно, – она даже не смутилась. Видимо, вполне привыкла считать то страшное дело, которым занималась на протяжении нескольких лет, всего лишь обычным бизнесом. А бизнес и преступление – это, как говорят в их городе, две большие разницы. – За два месяца мы отдали клиентам пятерых детей. Естественно, по итогам года картина детской смертности в нашей больнице выглядела ужасно, и с проверкой прибыл начальник горздравотдела. Мы посидели, обсудили санитарное состояние наших отделений, поговорили о нехватке лекарств и профессионалов среди персонала, вместе посетовали на то, какую зарплату государство платит врачам. Вроде бы мной он остался доволен, но я на всякий случай принесла ему небольшой подарок – видеоплейер. Мол, жаль, что мы портим вам статистику по городу, но будем всячески стараться улучшить наши показатели. А у вас, говорят, через неделю день рождения? Ах, нет? Ну, не нести же сувенир назад! Примите, пожалуйста, от дружного коллектива нашей больницы с наилучшими пожеланиями...

– Хорошо, достаточно. Более подробно о взятках и обо всем прочем вы расскажете следователю, – Банда поспешил завершить эту тему. В принципе, почти все, что он хотел, он уже знал. – Теперь нас интересует сам механизм покупки детей. Как это происходит? Как поддерживают связь с вами? Каков обычный порядок вывоза младенцев через границу? Рассказывайте!

– Да, я поняла... Значит, это происходит примерно так. Гржимек дает в немецких, австрийских, голландских и газетах некоторых других европейских стран объявление примерно такого содержания:

"У Вас проблемы с наследниками? Вам некому передать паше состояние? У вас в доме не звенят детские голоса? Вам некому подарить свою ласку и тепло? Не расстраивайтесь, вашу проблему можно решить, и мы поможем вам в этом". Он указывает своп пражский адрес и телефон, а в некоторых странах, например в той же Германии, у него есть даже филиалы. Ну, филиалы – громко сказано: просто офисы с диспетчерами, не более того. Я была в Дортмунде, заходила в один такой – ничего впечатляющего... Извините, а можно еще кофе?

– Да, конечно. Я тоже хотел предложить прерваться на несколько минут, – поддержал ее Бобровский, заметив, что Рябкина уже здорово устала.

– Хорошо, – сказал Банда. – В таком случае я пойду сам сварю кофе, у меня это неплохо получается. Кому покрепче, кому без сахара?

Получив заказы, он уже собирался пойти на кухню, но на пороге его остановил вопрос Коли Самойленко:

– Нелли Кимовна, не обижайтесь, пожалуйста, для следователей это, наверное, не важно, но мне как журналисту интересно. Скажите, а почему вы до сих пор, спустя столько лет, все еще Рябкина, а не пани Гржимек?

– Ответ прост, господин журналист, – Нелли Кимовна вынула из пачки сигарету и закурила. Ребята заметили, как дрожала зажигалка в ее руке. – Он никогда и не собирался на мне жениться, более того, он никогда и не любил меня. Это был обычный прием в его бизнесе, и он сыграл свою роль блестяще. А ваша покорная слуга по большому счету – просто дура... Единственное, что меня успокаивает, – подобное случается со многими женщинами. Так уж мы, наверное, устроены – слишком доверчивы...

Поначалу, чтобы дать ей войти во вкус больших денег и сохранить ее любовь к себе, Павел приезжал часто. И не только с клиентами, но и просто так, на несколько дней, так сказать, в гости.

Когда Нелли Кимовна в первый раз взяла в руки толстую пачку стодолларовых купюр "весом" в пять тысяч, ей чуть не стало плохо:

– Павел, но ведь это же машина! Я завтра же куплю "БМВ", как у тебя!

– Ну перестань, успокойся. Эти деньги – только начало. А вот "БМВ" покупать я тебе не советую.

– Почему? Плохая машина? Так, может, "Мерседес"? Или какие там еще бывают?

– Нет, милая, не в этом дело.

– А в чем же тогда?

– Подумай, что ты будешь рассказывать своим коллегам, друзьям, знакомым? Откуда у тебя такая иномарка? Ты что, зарабатывала проституцией?

– Заработала частной практикой!

– Я знаю, как ты заработала. И ты знаешь. А они, – он неопределенно махнул головой, – знают, сколько ты в состоянии заработать. Не дразни гусей, Нелли. Это старый хороший принцип.

– Наверное, ты прав, – задумчиво протянула она, пряча деньги от квартирных воров в фарфоровый чайничек в буфете, – самое надежное, как ей тогда казалось, место.

– Я на все сто прав. И тебе вполне подошли бы белые "Жигули", такие новые, как там их ваши назвали... "Спутник"? – он никак не мог вспомнить экспортного названия модели.

– "Девятка", мы ее так называем.

– Ну да. А в чайнике деньги не хранят. Да у тебя скоро и чайников не хватит, – рассмеялся Павел, погладив ее по плечам. – Тебе не о машине надо думать, а о покупке домашнего сейфа. У вас продаются? Маленькие такие, на кодовом замочке, их обычно муруют в стену.

– Вмуровывают, горе! – счастливо рассмеялась Нелли Кимовна. – Не хочу сейф, хочу машину! И пусть, так и быть, хочу белую "девятку"!

– Будет тебе "девятка", не бойся. Могу даже выбрать ее для тебя. Или из Германии пригнать, экспортную. Хочешь?

– Очень хочу!

– Но не забывай, Нелли, о главном: в вашей стране всегда, во все времена очень любили считать чужие деньги. Ты понимаешь? – он очень серьезно смотрел на Рябкину.

Именно в этот день она поняла, что большие деньги в ее стране – предмет особого разговора и особого внимания. Она осознала, что спокойная демонстрация своего достатка – удел очень и очень немногих. По крайней мере, до тех пор, пока основная масса людей живет в нищете и подсчитывает каждый чужой заработанный доллар. Или до тех пор, пока доллары эти не станут восприниматься большинством как честно заработанные. А будет это, видимо, не скоро...

Все произошло во время третьей операции.

Клиент, рассчитавшись, уехал, и, взяв пару бутылок шампанского и фруктов, они с Павлом, как обычно, отправились на квартиру Рябкиной праздновать успех.

Гржимек в этот вечер был молчалив. Он не шутил, не веселился, не заигрывал с Нелли. А когда она, захмелев, расстелила постель и вышла к нему на кухню в специально купленном для такого случая роскошном и совершенно прозрачном пеньюаре, Павел наконец решился. В принципе, он поступил с ней в тот вечер даже благородно, удержавшись от соблазна "поиграть" с ней в любовь в последний раз, так сказать, на прощание.

– Подожди, Нелли, сядь, – довольно холодно произнес он, указывая рядом с собой на кровать. – Нам с тобой нужно серьезно поговорить.

– Да? И о чем же? – Нелли Кимовна нежно прижималась к его плечу, коварно проводя сосками груди, торчавшими под прозрачной тканью, по его руке. – Если о том, как нам сейчас с тобой будет хорошо, то не лучше ли не разговаривать, а действовать, а, милый? Ну, иди ко мне, любимый...

– Да успокойся ты! – он в сердцах оттолкнул ее, и Рябкина не на шутку обиделась.

– Почему ты меня отталкиваешь? И вообще, что с тобой сегодня?

Наверное, он пожалел ее, потому что ответил ласково и миролюбиво:

– Нелли, нам нужно поговорить о делах.

– Да какие, к черту, дела! – она тут же оттаяла и снова прижалась к нему. – Поцелуй меня лучше покрепче, и ты забудешь обо всех делах...

– Ну вот, снова ты за свое! – он вскочил и нервно зашагал по комнате. – Ни на секунду не можешь остановиться. Я же говорю тебе по-русски – нам с тобой надо обсудить наши дела. Это очень серьезный разговор.

– Ладно-ладно, Господи, чего так нервничать? – Нелли смутилась, решив, что показалась навязчивой со своими ласками. Если мужчине хочется выговориться именно сейчас – пусть выговорится, надо выслушать. И она смиренно вымолвила:

– Итак, разговор наш пойдет о серьезных делах. Я тебя внимательно слушаю.

Павел мельком взглянул на нее. Нелли сидела на кровати, по-турецки скрестив ноги и подняв подол пеньюара чуть не на талию. В глубоком разрезе лежала красивая тяжелая грудь, странным светом соблазна сияли оголенные ноги, все ее тело, чуть прикрытое прозрачной тканью, манило и призывало к себе. На какое-то мгновение он заколебался.

"А может, все же отложить разговор? Объяснить ей все по телефону из Праги?"

Но он постарался отогнать от себя эти мысли.

Нет, решить все надо именно сейчас, чтобы иметь в случае чего возможность повлиять на ход событий непосредственно. Поэтому, набрав побольше воздуха, он отвел глаза в сторону и решительно выпалил:

– Нелли, я должен тебе сказать, что я больше не смогу приезжать в Одессу.

– Как это?

– В этом нет необходимости.

– Почему?

– Ты вошла в курс дела, ты знаешь, как надо действовать, и справишься со своей работой сама. – А у меня и так слишком много дел там, в Праге...

– А как же я?

– ...а также в Германии, Австрии, словом, по всей Европе. Мне некогда сюда мотаться.

– А как же я? – она повторила свой вопрос, думая, что он не расслышал его. Она была сбита с толку и, растерянно моргая, смотрела сейчас на своего Павла, совершенно не понимая, о чем он говорит.

– А что – ты? Я же говорю – теперь ты сама со всем здесь справишься.

– Я не о работе Я о наших с тобой отношениях. Как же мы сможем видеться? Ты же знаешь, я работаю. У меня отпуск раз в году, я не смогу часто приезжать к тебе в Прагу.

– Тебе и не нужно никуда ездить. Нам больше не надо видеться.

– Но, Павел, как же так?

– Это необходимо, ничего не поделаешь, – он избегал смотреть ей в глаза, и тогда Нелли наконец-то поняла, о чем он говорит. До нее дошел страшный для любящей женщины смысл его слов.

– Мы не будем видеться?

– Да... То есть нет, иногда как турист ты имеешь право приезжать в Прагу. Может, мы встретимся где-нибудь в Европе... Только нужно будет предварительно договариваться, конечно, где, когда, зачем...

– Зачем? Ты говоришь – зачем? – она встала, подошла к нему и развернула его к себе лицом. – Павел, ты говоришь, зачем нам видеться?

– Да, не вижу в этом особого смысла. Ведь ты в курсе дела, и личные контакты, связанные с бесконечными переездами, будут только мешать нашему бизнесу.

– Да причем тут твой чертов бизнес? – она схватила его за лацканы пиджака и с силой встряхнула. – Причем тут твой чертов бизнес, когда я говорю совсем о другом. А как же наши... наши чувства?!

– Чувств нет. Это все, – он, вырвавшись из ее цепких рук, неопределенно помахал рукой в воздухе, – призрачно, мечты, фантазии.

– Какие фантазии?! Я не понимаю! А как же наш дом в Праге, наши дети... То есть это, конечно, мечта, но ведь мы живем с тобой ради этого! Ради этого мы идем на риск, на подлость, на нарушение врачебного долга, на преступление в конце-то концов, но все это ради...

– Все это ради денег. Больших, огромных денег, разве не так? – он посмотрел ей прямо в глаза и улыбнулся чуть грустно, но очень спокойно.

– А любовь?

– Нет любви.

– Ты меня не любишь?

– Э-э-э, – вот теперь он замялся, не находя нужного слова, и снова отвернулся, стараясь не смотреть на нее. – Нет, ты мне, безусловно, нравишься как женщина, ты красивая, у тебя хороший характер...

– Уйди, – тихо произнесла Нелли Кимовна, чувствуя, что у нее подкашиваются ноги. Она сделала шаг к кровати и без сил упала лицом в подушку. Приглушенный стон вырвался у нее, но она не захотела показывать свою слабость перед этим человеком. – Я прошу тебя, уйди отсюда немедленно. Я не могу тебя больше видеть ни одной секунды.

– Да, я сейчас уйду. Да, я не люблю тебя. Да, я затеял все это для того, чтобы развернуть наш бизнес, чтобы поставить его на широкую ногу.

– Уйди...

– Теперь ты – мой компаньон. Ты получаешь свою долю прибыли...

– Я прошу тебя!

– Пятнадцать тысяч долларов за три месяца – это хорошо. Это хорошо даже в Европе. Ты зарабатываешь очень неплохие деньги, а если будешь стараться...

– Боже, замолчи!

– ...то будешь получать еще больше. Так не зарабатывает ни один врач в вашей стране, и ты должна бы мне сказать спасибо за то, что я дал тебе такую возможность.

– Спасибо? – она вскочила, будто подброшенная пружиной. – Тебе сказать спасибо? Конечно, мой дорогой, спасибо тебе за все. За подлость твою. За обман. За то, что я, дура набитая, тебе поверила, полюбила тебя. Спасибо тебе, конечно, Павлик!

– Я не о том. Я в том смысле, что помог тебе заработать много денег, начать дело...

– Ах, деньги? Да, конечно! Тебе нужны деньги? – она метнулась к своему фарфоровому заветному чайничку и, схватив его, с силой грохнула об пол. Чайничек разлетелся на мелкие кусочки, и Нелли, схватив пачку долларов, сунула ее в нагрудный карман ошалело глядевшего на нее Павла. – На тебе твои деньги. Забирай. И чтоб духу твоего здесь больше не было, скотина ты! Иди отсюда со своими деньгами вонючими!

Она буквально взашей вытолкала его из квартиры, с силой захлопнув за ним дверь и закрывшись на все замки и цепочку. И только тогда, обессиленно привалившись спиной к двери, горько расплакалась. Ей было жаль себя, ставшую ради любви на путь преступления, и жаль любви, которая начиналась так красиво, как в самой волшебной сказке.

На удивление, он не постучался больше в ее дверь. И даже не позвонил.

Он в тот же вечер уехал в Прагу.

А на следующее утро в почтовом ящике Нелли Кимовна обнаружила все пятнадцать тысяч долларов и маленькую записку:

"Если одумаешься, если деньги тебе еще понадобятся, то позвони мне. Телефон и адрес ты знаешь, связывайся, как только решишь. Как компаньон ты мне вполне подходишь и очень нравишься. Целую.

Павел".

И приписка:

"Не обижайся. Ты потом сама поймешь, что так лучше для нашего дела".

Нелли Кимовна взяла из рук Банды чашку дымящегося кофе и с опаской поднесла к губам.

– Не бойтесь, смелее, кофе только тогда настоящий кофе, когда очень горячий, – подбодрил ее Банда. – Тогда он бодрит, дарит истинное наслаждение своим чудесным ароматом. Эй, мужики, чего сидите? Разбирайте, не буду же я каждому из вас подносить! – он кивнул на поднос, на котором вынес из кухни четыре маленькие чашки со сваренным в турке черным кофе.

– Действительно, кофе у вас, Александр, получился превосходный, – похвалила парня Рябкина, сделав глоток. – Так варить – надо уметь.

– А он у нас все умеет и всегда лучше всех, – со смехом похвалил друга Самойленко. – Даже алкоголиком так здорово притворился, что вы и не заподозрили ничего.

– Это уж точно, – улыбка сбежала с лица Нелли Кимовны. Вспомнить о том, в какой роли присутствует она здесь, на этой даче, ей было явно не приятно.

– Ну, раз уж мы заговорили о том, ради чего мы здесь собрались, я думаю, нам надо продолжить, – вмешался Бобровский, включая диктофон. – Не возражаете?

– Нет, отчего же, – холодно пожала плечами Рябкина, – прошу вас, спрашивайте.

– Мы остановились на механизме поиска клиентов. Господин Гржимек давал объявления в европейских газетах, – подсказал ей Сергей, – с предложением решить все проблемы, связанные с отсутствием ребенка.

– Да. Текст объявления, я сама его видела, совершенно нейтральный, так что претензий со стороны закона быть не может. Но и люди откликаются на такое объявление самые различные – большинство хочет решить сексуальные проблемы, и лишь немногие сразу догадываются, что речь пойдет об усыновлении.

– Сколько же это стоит? – не удержался Коля Самойленко.

– Тридцать тысяч долларов. Павел мне как-то проговорился, что я получаю только треть. Это он сказал, чтобы разбудить мой аппетит, – обещал, что со временем, если дело наладится, я смогу претендовать примерно на половину.

– Мне важно знать механизм переправки детей, – напомнил Банда, снова мыслями возвращаясь к ребенку Сергиенко. Он все еще не терял надежды на то, что Оле можно вернуть ее сына – сына, которого она даже не видела, только чувствовала его под сердцем.

– Честно говоря, этого я не Знаю. Мы связываемся только с Гржимеком тогда, когда у нас есть подходящая кандидатура. Сообщаем возможные сроки родов, и к этому времени клиент прибывает в Одессу. Он может пробыть здесь день, а может и неделю – в зависимости от того, как пойдут дела у нас. Я встречаюсь с клиентом на нейтральной территории, в каком-нибудь ресторане, например, он передает мне мою часть гонорара...

– А Гржимеку?

– Наверное, расплачиваются до или после получения ребенка. Я этого не знаю. Гржимек мне называет только ту сумму, которую я должна буду получить с данного клиента. И еще ни разу меня не пытались обмануть.

– Процесс передачи ребенка...

– Сразу, как только ребенок родился, мы проверяем состояние его здоровья, делаем все необходимые процедуры, пеленаем и выносим его клиенту, который уже ждет у черного хода отделения. Больше мы ничего не знаем ни о клиенте, ни о ребенке. Да нас это и не интересует.

– А кто выносит ребенка клиенту? – спросил зачем-то Бобровский Нелли Кимовну, но ответил ему Банда:

– Королькова. Медсестра Наталья Королькова, работающая в родильном отделении.

– А вы откуда знаете? – удивилась Рябкина. – Успели выследить или...

– Она сама мне рассказала.

– Значит, уже успела сдать! – Рябкина, казалось, даже расстроилась. – И вот доверяй после этого женщинам. А ведь я на нее столько денег угрохала!

– Ну, Нелли Кимовна, она ведь много разных ваших поручений выполняла. По проверке моего алкоголизма, например. Я бы не стал так злиться на старательную помощницу, – улыбнулся Банда. – К тому же вы ведь тоже все нам рассказали без утайки.

Или я ошибаюсь?

– Да нет, – грустно покачала головой женщина. – Я рассказала вам действительно все, что знаю. Но ведь я-то призналась вам под пытками...

– Стоп, стоп, стоп! – запротестовал Бобровский, выключая диктофон. – Подождите, Нелли Кимовна, зачем такие вещи говорить? Вы же пришли к нам сами, с чистосердечным признанием, разве не так?

– Так, – с готовностью подтвердила Рябкина.

– Ну, вот видите! А вы о пытках каких-то говорите. Придется это стереть, – он отмотал запись на то место, где Банда назвал фамилию Корольковой. – Не нужно следователю знать, что мы здесь с вами немного послушали музыку. Ни вам, ни нам это ни к чему, правильно?

– Да, я думаю, вы правы...

– Спасибо, Нелли Кимовна, интервью окончено, можете отдыхать пока. Разумеется, здесь, в обществе Николая и Сергея, – кивнул Банда на ребят. – А я, если разрешите, ненадолго отлучусь, съезжу в город.

– Зачем? – удивился Бобровский.

– Привезу еще одного чистосердечно признавшегося – Руслана Евгеньевича Кварцева...

Нелли Кимовна чуть не порвала деньги, вынутые из почтового ящика. Как сумела удержаться – и сама понять не могла. Зато потом благодарила Бога сто раз за то, что уберег ее от столь безумного шага.

Ну а записку предателя, изорвав на мелкие кусочки, она с удовольствием спустила в унитаз.

Прошло три месяца.

"Страсти по Павлу" в душе Нелли Кимовны немного улеглись. Машина у нее уже была. Теперь она решила заняться благоустройством квартиры и собой. Она купила кое-что из мебели, бытовую технику, отличную видеоаппаратуру, множество блузок, юбок, платьев и прочей одежды, прекрасную дорогую косметику и в один прекрасный день, сидя вечером у телевизора, вдруг пришла к выводу, что хоть Гржимек и подонок, но бизнес действительно есть бизнес, и, возможно, в какой-то степени он прав: без любви, без желания соединить свою судьбу с его судьбой она никогда бы не согласилась на подобное "деловое" предложение. Так что...

С другой стороны, она его любит теперь не так сильно, как раньше. Или, уж если быть до конца откровенной, любит так же, если не сильнее, просто сама себе в этом не хочет признаваться, но...

Сейчас это уже не помешает ей снова наладить их прерванные отношения... точнее, их деловые контакты.

Хотя, конечно же, если бы возможно было заглянуть в самую глубину ее души, там обнаружилась бы тайно лелеемая надежда, мечта о чуде – а вдруг совместная работа возродит их отношения? А вдруг, – чего в жизни не бывает, – она сумеет все же влюбить его в себя? И тогда сказка с волшебным принцем на белом "БМВ" вернется...

И наконец, за последнее время ее денежные ресурсы истощились. В "заначке" оставалась всего какая-то сотня долларов, а свою зарплату Нелли Кимовна вообще не привыкла принимать в расчет. В день получки она могла спустить в два раза больше в каком-нибудь ресторане, если вдруг у нее возникало желание проветриться.

Она сидела, невидящим взглядом уставившись в телевизор. Как ни крути, а надо признаться самой себе в том, что без бизнеса Гржимека ей уже не прожить. Вот купит квартиру поприличнее, обставит хорошей мебелью, отложит кое-что на черный день... а там можно и "завязать".

И тем же вечером она позвонила Павлу:

– Алло. Это я, узнаешь?

– О-о, Нелли! Конечно, узнаю, милая. Я все помню. Более того, должен тебе признаться, что я никогда не был в жизни так счастлив, как в то время, когда мы встречались с тобой. Это было очень хорошо, Нелли! Как мне приятно снова слышать твой голос! Как я рад, что ты позвонила. Ну, как у тебя дела? Как живешь? – его голос звучал так искренне, тепло и ласково, что Нелли Кимовна испугалась вдруг, что снова ему поверит.

Этого допускать было нельзя, и она грубо прервала его излияния:

– Если ты сейчас же не замолчишь, Павел, я повешу трубку и больше никогда тебе не позвоню.

– Хорошо, хорошо! Молчу. Так как, ты купила белую "девятку"?

– Да, и теперь хочу купить квартиру.

– О, – он зацокал языком. – У тебя хорошие планы. А что, у вас такие дешевые квартиры? У нас в Праге недвижимость стоит бешеных денег. Может, и мне подумать о приобретении пары домов где-нибудь на Дерибасовской...

– У меня больше нет денег.

– Нелли, ты жила на широкую ногу!

– Нормально жила.

– Ничего себе нормально! Пятнадцать тысяч долларов за несколько месяцев! И при этом купила себе не "Мерседес", а всего лишь "Жигули", – нарочито удивился он. – И что ты теперь собираешься делать, милая?

– Заниматься бизнесом, дорогой, – съязвила она, подчеркивая, что у них нет причин обращаться друг к другу столь ласково. – Ты ведь меня научил.

– Нашим бизнесом?

– Конечно.

– Я рад. Я очень-очень рад. Так, слушай, – его тон сразу стал деловым. – Сегодня у нас десятое, среда... Так, через две с половиной недели, к двадцать восьмому, понедельнику, клиент у меня уже будет. Так что можешь подбирать кандидатуру. Все, как обычно.

– Я поняла.

– Как подберешь – звони.

– Хорошо.

– Ну, и вообще, – его голос снова стал ласковым, – если будет настроение, то не забывай старых друзей, набирай хоть иногда мой номер. Я буду рад твоему звонку в любое время. Слышишь, Нелли?

– Даже не надейся, – холодно бросила она, кладя трубку на рычаг, не дождавшись его ответа...

Банда не видел никакого смысла ехать в больницу.

Во-первых, уже наступил вечер, и заведующему отделением, особенно после ночной операции, вряд ли захотелось бы туда наведаться.

Во-вторых, прошло довольно много времени с момента разборок в морге, и появляться в больнице как раз тогда, когда там вовсю орудовала бы милиция, Банда не собирался. Прямых доказательств его вины у них, конечно, не было, но как подозреваемого его могли задержать, особенно если сторож успел рассказать о его и Рябкиной визитах.

Поэтому, взяв адрес у Нелли Кимовны, Банда направился прямо к дому Кварцева.

Врач открыл дверь сразу, как только Банда позвонил, будто ждал кого-то.

– Добрый вечер, Руслан Евгеньевич.

– Вы?! – Кварцев если и ожидал кого-то увидеть, то явно не Банду. – Что вам угодно?

– Я приехал за вами.

– Интересно.

– Вас вызывает Нелли Кимовна.

Кварцев несколько секунд всматривался в Сашкино лицо, как будто пытаясь прочитать его мысли, затем шире распахнул дверь, пропуская его в квартиру.

– Заходите, мне нужно несколько минут, чтобы собраться... А где Нелли Кимовна?

– Здесь недалеко, полчаса на машине.

– А вы на машине?

– Да.

– Интересно, – снова повторил он, удаляясь из коридора. – Хорошо, подождите здесь, я сейчас быстро оденусь и выйду...

Через десять минут они уже неслись на дачу Самойленко, где их ждали Рябкина и ребята.

Банда чувствовал, как Кварцев нервничает, не понимая, что происходит, но не спешил ему ничего объяснять, давая тому возможность помучиться неизвестностью. Это был неосознанный тактический ход, в данной ситуации единственно правильный – противник теряет душевное равновесие, а именно этого и хотел сейчас Банда.

Наконец Кварцев не выдержал:

– А что, это правда, что сегодня из больницы Нелли Кимовна уехала вместе с вами?

– Да.

– Странно.

– Что ж тут странного?

– Просто... Мне никогда не говорили, что вы... общаетесь с Нелли Кимовной.

– Не говорили, что я в деле? – помог ему Банда, цепляя на крючок.

– В каком деле? О чем вы говорите? – Кварцев все же был не так прост, как хотелось Банде. – Это ваша машина?

– Да.

– Понятно...

Руслан Евгеньевич надолго замолчал, но вопросов у него, видимо, накопилось все же слишком много, и в конце концов он снова не выдержал:

– А вы знаете, что сегодня случилось в нашей больнице? Нелли Кимовна в курсе?

– Что вы имеете в виду, Руслан Евгеньевич? – Банда отлично понял, о чем говорит заместитель главврача, но ему хотелось узнать, как все, что он натворил утром, было воспринято.

– В больнице совершено убийство, днем мне позвонил дежурный врач, и я только недавно вернулся домой.

– Как это – убийство?

– В морге нашли убитым нашего патологоанатома Рябинина и двух санитаров...

– Все трое мертвы?

– Нет, санитары живы, но состояние у них крайне тяжелое. Очень серьезные травмы, особенно у Остапа...

– Остапа?

– Ну да. У него тяжелая травма черепа, сломан нос...

– Бедняга!

Банда с интересом слушал рассказ – только теперь он узнал, что же именно он сделал с этими кретинами.

– Да. Второму повезло немного больше, он не в таком тяжелом состоянии... А Рябинина просто растоптали – у него сломаны все ребра...

– Ох, не повезло мужику!.. Послушайте, Руслан Евгеньевич, а кто такие эти Остап и... как вы сказали, второго зовут?

– Карим... Хотя я ничего не говорил... Они санитары, работают в нашей больнице уже давно.

– Правда? – Банда с иронией взглянул на врача, предчувствуя, как нелегко тому будет выкрутиться. – А я ведь тоже у вас работаю...

– Ну и что?

– И всех уже в лицо знаю, не говоря уж о том, что обо всех наслышан. И, странное дело, ни Остапа, ни Карима никогда не видел, ничего о них не слышал. Хотя, казалось бы, мужиков в больнице – раз-два, и обчелся.

– Ничего странного, – засопел взволнованно Кварцев. – Просто они не пьют.

– Да?

– Да.

– А кто пьет?

– Перестаньте.

– Хорошо, перестану. А где работают Карим и Остап? Хоть бы встретить их разочек.

– Я же сказал – в морге.

– Извините, не расслышал.

– Послушайте, а куда мы все-таки едем?

– На одну дачу. Там нас ждет Нелли Кимовна. Я же вам уже говорил, Руслан Евгеньевич.

– Да... – Кварцев что-то хотел сказать, но промолчал.

– Вас что-то волнует?

– Конечно, а как вы думаете? В больнице убийство, Нелли Кимовну как главврача хотела видеть милиция. У них же расследование...

– Ничего, Нелли Кимовну они пока не найдут.

– Что это значит?

– Вы с ней поживете некоторое время на даче. Там вас никто не найдет.

– Послушайте, молодой человек, – совсем разволновался Кварцев, – вы можете мне объяснить, что происходит? В конце концов я никуда не поеду. Остановите машину немедленно, я хочу выйти! Вы слышите?

– Слышу, – Банда специально говорил как можно спокойнее и невозмутимее, зная, что этот тон больше всего действует на нервы взволнованному человеку. – Но не остановлю. Вы никуда не выйдете. Без моего разрешения.

– Что? Да я буду жаловаться на вас Нелли Кимовне...

– Сейчас к ней приедем – и пожалуетесь.

– Я на вас в милицию заявлю!

– Нет. Не сможете.

– Как это?

– Вам нельзя туда идти, Руслан Евгеньевич.

– Почему?

– Сейчас узнаете. Подождите пять минут, мы уже подъезжаем, – свернул Банда с шоссе на проселочную дорогу, которая вела в дачный поселок...

Они вошли в комнату, где все так же сидела на диване невольница, с отсутствующим видом глядя на экран телевизора, под неусыпным контролем Коли и Сергея.

– А вот и мы, – с порога провозгласил Банда, подталкивая Руслана Евгеньевича в комнату. – Знакомьтесь, кто не знаком, с очередным персонажем нашей интереснейшей повести – господин Кварцев, лучший помощник Нелли Кимовны Рябкиной во время операций, а по совместительству – заместитель главного врача и заведующий родильным отделением девятнадцатой городской больницы.

– Молодой человек, я работаю не по совместительству. И вообще, что это значит? Нелли Кимовна, как все это понимать? – врач растерянно уставился на свою начальницу, но та даже не удостоила его взглядом.

– Садитесь, садитесь, Руслан Евгеньевич, – подтолкнул Банда Кварцева к дивану, – сейчас ваша очередь рассказывать нам о том, как вы продавали детей.

– Никаких детей я не продавал! Что вы несете? Нелли Кимовна, о чем они?

– О наших делах, – сквозь зубы бросила Рябкина, даже не повернув к коллеге головы.

– О каких делах? Я ничего не знаю!

– Сергей, включай диктофон, Коля, приготовься записывать, – Банда кивнул друзьям. – Нам, Руслан Евгеньевич, нужно услышать от вас то, что мы уже знаем. Но для проверки, сами понимаете, неплохо иметь две-три явки с повинной. У вас есть такая возможность – дерзайте!

– Я ничего не знаю и ничего не понимаю! Выпустите меня! Я буду жаловаться!

– Так, – Банда смерил врача презрительным взглядом. – Видно, вы не слишком разумный человек. В таком случае...

– Банда, не надо! – предостерегающе поднял руку Бобровский. – На сегодня, пожалуй, хватит...

– Не хватит! Я добьюсь того, чтобы он у меня заговорил! – взревел вдруг Банда, разъярившись. – Что мне тут, целый день это говно упрашивать раскрыть свой поганый рот? Будешь говорить, падла, по-хорошему спрашиваю?

– Я не понимаю, чего вы от меня хотите?

Кварцев великолепно понимал, о чем говорит Банда. И сейчас, сидя на диване перед рассвирепевшим парнем, он с тревогой переводил глаза с него на Нелли Кимовну, пытаясь понять, молчать ему или в этом уже нет никакого смысла. К сожалению, на лице Банды была написана только ярость, а Рябкина оставалась равнодушно-холодной. Руслан Евгеньевич почувствовал, как липкий страх закрался в его душу, и в то же время он никак не мог ни на что решиться – голова у него шла кругом.

– Банда, мне придется все же сегодня доложить о твоих художествах начальству! – повысил голос Бобровский, пытаясь образумить своего неугомонного напарника, но тот не обратил на его угрозы ни малейшего внимания.

– Я тебе уже говорил, что мне насрать на твое начальство и на то, что оно про меня подумает. Я хочу только одного – чтобы эта падла, – он кивнул на Кварцева, – или подтвердил, или опроверг показания Рябкиной. И все!

Банда схватил Руслана Евгеньевича за шиворот и рывком поднял его на ноги.

– У тебя, – обратился он к Самойленко, – наволочка старая найдется?

– Да, сейчас принесу, – журналист вышел в другую комнату и уже через минуту вернулся с наволочкой в руках. – Держи. Интересно, что ты собираешься делать?

Коля тоже беспокоился за Банду – он видел, в каком состоянии тот находился, и боялся, чтобы Сашка не сделал чего-нибудь лишнего, о чем впоследствии будет сожалеть.

Банда как будто угадал его мысли. Он внешне даже постарался принять более спокойный вид и ободряюще улыбнулся своим друзьям.

– Ребята, да чего вы разволновались-то? Господи, не буду я ему глаза выкалывать, ногти вырывать или пальцы ломать. Так что, не беспокойтесь – Что вы собираетесь делать? – заныл Кварцев. Ноги у него подкашивались от страха. – Это произвол...

– Тихо ты! – цыкнул на него Банда, надевая ему на голову наволочку. – Это не страшно и не больно. После этого человек обычно не умирает, ха-ха-ха!

Он завязал на шее концы наволочки так, что голова Кварцева теперь оказалась, как в мешке. Затянув последний узел, Банда удовлетворенно продемонстрировал друзьям и Нелли Кимовне свою работу.

– Смотрите, Нелли Кимовна! Это еще один способ добывания сведений из арсенала "красной бригады". Вам ведь понравилось? Теперь без ума от их приемов будет и Руслан Евгеньевич.

– Банда, что ты все-таки собираешься с ним сделать? – Бобровский попытался преградить дорогу Банде, выводившему из комнаты Кварцева, но Сашка мягко отстранил его. – Банда, подумай!

– Да не бойся ты! Смотри лучше за Нелли Кимовной... Коля, помоги мне, будь добр. Наша процедура не займет много времени, я тебе обещаю.

Вместе с Самойленко они провели Кварцева в туалет и, поставив на колени, опустили голову врача в унитаз.

– Что вы делаете? – верещал бедный Руслан Евгеньевич, пытаясь вырваться из крепких рук парней. – Вы что, с ума тут посходили? Как вы смеете устраивать здесь какое-то средневековье? Да вас всех милиция за это...

– Послушайте, Руслан Евгеньевич, я вам предлагал по-хорошему с нами пообщаться, рассказать все, что вы знаете. Вы сами отказались, верно?

– Я ничего не знаю ни о каких детях, ни о каких похищениях. Вы блефуете!

– Это вы блефуете, – спокойно прервал его Банда и уже категорично добавил:

– Короче, Руслан Евгеньевич, я начинаю. Как только вы созреете для разговора, прошу подать нам знак – кричите что есть мочи. Желаю вам, чтобы вы созрели побыстрее. Итак, эксперимент по добыче ценной информации начинается! И-и – раз!

Банда дернул ручку бачка, и на голову Кварцеву обрушился клокочущий поток холодной воды Кварцев закашлялся в наволочке, затрепетав всем телом, но Банда держал его крепко, не оставляя никаких шансов на освобождение.

– Тише, тише, Руслан Евгеньевич. Это ведь только первый раз. Сейчас еще немножко воды в бачок натечет и будет... Так... Так... Начинаем. И-и-и – два!..

После пятого "купания" в унитазе Кварцев сдался. Банда втащил его в комнату и, размотав ему голову, подтолкнул к дивану.

– Вот вам полотенце, Руслан Евгеньевич, вытирайтесь. Как видите, друзья, методы "красной бригады" потрясающе эффективны. А главное, – обратился Банда к своим пленникам, – вы никогда и никому не сможете доказать, что к вам были применены меры воздействия для добывания информации. Следов насилия или пыток на вас нет никаких, так что извините!

– А если бы я захлебнулся? – попробовал проворчать Руслан Евгеньевич, но Банда лишь рассмеялся:

– Ну, Руслан Евгеньевич – погибнуть, захлебнувшись в унитазе... Это смешно!

– Сами бы там поплавали, а потом и решали, смешно это или не очень, – все еще не отошел Кварцев, но Банда, естественно, и не собирался просить прощения.

– Ой, перестаньте. Рассказали бы все сразу, ничего бы с вашей головушкой не случилось!.. Ладно, хватит. Переходите, Руслан Евгеньевич, к делу. Вы обещали мне рассказать много интересного. А мы послушаем и сравним ваше повествование с показаниями Нелли Кимовны. Для того, чтобы убедиться в правдивости покаявшихся. Прошу вас!.. Да, я забыл предупредить, – ваши показания для следователей, в руки которых вы впоследствии будете переданы, и для суда – это явка с повинной, ваша собственная инициатива. Согласны?..

Полтора часа длился рассказ Кварцева о делах в родильном отделении. Он подтвердил все основные показания Нелли Кимовны. И хотя знал Руслан Евгеньевич намного меньше своей начальницы, повода усомниться в правдивости их рассказов теперь не было – Кварцев был точен даже в мелочах, старательно припоминая все известные ему факты. Теперь пришло время действовать...

– Виталий Викторович, они наконец вышли на связь! Только что получен доклад Бобровского!

Котляров был явно возбужден. Он стоял перед огромным столом генерала и переминался нетерпеливо с ноги на ногу, будто собираясь куда-то срочно бежать. Его нервозность передалась и Мазурину, и генерал раздраженно подумал: "Чего он бесится? Только пугает меня. Неужели там Банда с Бобровским чего-нибудь не то учудили?"

– Да сядь ты наконец, Степан, и докладывай. Спокойно, без нервов.

– Слушаюсь, – присел на стул Котляров и раскрыл красную папку в твердой обложке. – Вот, полюбуйтесь, это расшифровка.

– Да не собираюсь я читать это дерьмо! Так рассказывай, без бумажек, – недовольно отмахнулся Мазурин, отталкивая от себя протянутую папку. – Что там стряслось? Чего ты психуешь, как студент перед экзаменом?

– Извините, Виталий Викторович, просто такие новости из Одессы, что...

– Какие?

– Операция началась, – постарался взять себя в руки Котляров.

– Ну?

– Банда за день успел черт знает что. Я, честно говоря, даже не знаю, с чего начать.

– А ты, Степан Петрович, по порядку. В хронологической последовательности.

– Да, конечно... В общем, вчера ночью сделали кесарево сечение в этой больнице той девушке, с которой удалось наладить оперативную связь. Ребенок исчез, роженице было заявлено, что он был мертв уже два дня.

– Так!

– Банда, узнав об этом утром, обострил ситуацию – он начал искать ребенка по горячим следам.

– Правильно!

– Так точно, абсолютно правильно. Но, не найдя его в палатах, не найдя никаких регистрационных документов, он бросился в морг и там...

– Мертвый ребенок?

– Нет, Виталий Викторович. Это было бы слишком просто. В морге Банда убил врача...

– Что?!

– ...и покалечил двоих санитаров – личную гвардию главврача больницы.

– Он уже сидит в местной каталажке?

– Нет, вы же его знаете, – чуть заметно улыбнулся гордый своим питомцем Котляров, – его не так просто взять голыми руками. Санитары сами пытались его убить, так как в морге ребенка, естественно, не оказалось.

– Это лучше, но... – Мазурин с сомнением покачал головой. – Боюсь, отмазать его из этой ситуации будет очень непросто. Ладно бы телесные повреждения, но убийство!

– У Банды железное алиби – у него есть свидетель, который подтвердит на суде, что его жизни угрожала прямая опасность.

– Правда? Это кто же в морге в свидетели пойти может? Недомороженный труп? – шуточки у Мазурина, как обычно, были те еще, но Котлярова это обрадовало. Ведь само то, что генерал пытается шутить, уже означало, что настроение у него не самое плохое. Отсюда – доклад начальнику управления пока нравится.

– Нет, свидетелем у Банды будет главврач больницы, некто Рябкина Нелли Кимовна, тысяча девятьсот шестиде...

– На кой черт этой Рябкиной свидетельствовать в пользу Банды? – перебил его генерал. – Вы что, не понимаете, что если там творятся махинации, то только с ведома или даже по прямому указанию главного врача?

– Так точно. Именно поэтому она и будет свидетелем. Банда задержал ее...

– Как это задержал?! Без санкции прокурора? Гражданку другого государства?

– генерал встал и свирепо вытаращился на Котлярова. – Вы вообще понимаете, что говорите?

– Так точно. Он задержал ее и, применив некоторые меры психологического воздействия...

– Чего?! – Мазурин буквально упал в кресло, будто у него подкосились ноги. – Он что, пытал ее? Да что, он совсем спятил? Он хочет, чтобы нас с тобой завтра турнули отсюда?! Да я его сгною в "зоне"...

– ...добыл от нее добровольное признание о совершенном преступлении. Так сказать, налицо явка с повинной.

В комнате вмиг повисла тишина.

Она была такой абсолютной, что слышно было не только тиканье больших настенных часов в приемной за закрытой дверью, но даже мерное электронное гудение множества телефонных аппаратов и пульта внутриведомственной связи на столе Мазурина. Доносился даже шум машин с площади, несмотря на толстые двойные звуконепроницаемые стекла!

Котляров с удовольствием наблюдал за эффектом, какой произвело на генерала его сообщение.

Мазурина, как говорят в народе, – кондрашка хватила: он, оцепенев, сидел за столом, тупо уставившись на Котлярова.

– Ты хочешь сказать, – наконец с трудом пришел в себя генерал, заговорщически придвигаясь поближе к подчиненному, – что Банде удалось раскрутить операцию?

– Так точно.

– Он имеет все доказательства?

– Добровольные признания трех человек: главного врача больницы, ее зама, заведующего родильным отделением, и медсестры. У него в руках теперь и документы, и улики.

– То есть мы победили?

– Более того, Виталий Викторович.

– Что может быть более того, что сделал Банда? Мы раскрыли опаснейшую, страшнейшую, гнуснейшую преступную группировку! Они действительно занимались продажей детей, как мы и предполагали?

– Так точно. И все-таки эта победа – еще полпобеды. Банда и Бобровский сделали больше и просят разрешения продолжить операцию. Довести ее до конца.

– Ай, они не понимают, что говорят! – уже не слушал полковника Мазурин. – Куда дальше ее вести-то? Дальше – дело следователей, прокуратуры и так далее. Мы раскрыли преступление. А как там на государственном уровне будут договариваться о следствии, суде и прочем – не наше дело...

– И все же выслушайте, Виталий Викторович!

– Ну?

– Они вышли не просто на преступную группировку. Оказалось, что в этих делах замешаны и государственные чиновники – от городского уровня до министерского.

– Коррупция? Это хорошо! Это сейчас ценится! Таких бы дел раскрывать побольше – нас бы все боялись и уважали. Ай да Банда, ай да молодец! Жаль только, что чиновники не наши, не российские – вот прославиться можно было бы!..

– Они вышли на международный преступный синдикат, – продолжал, когда Виталий Викторович немного утих, полковник Котляров. – И вот здесь нас может ожидать еще большая удача.

– Говорите же!

– Клиентами Рябкиной были жители разных стран Европы. Находила их, как сообщает Бобровский, какая-то чешская фирма, которая и выступала посредником между заказчиками – бездетными европейцами и исполнителями – одесскими врачами.

– Так!

– Банда просит разрешения продолжить операцию за рубежом. Он считает...

– Он совершенно верно считает! Пусть добивает все до конца. Господи, да этот парень просто клад! Ты представляешь, Степан Петрович, какую плюху залепим мы тому же Интерполу? Не они, мы – Федеральная служба безопасности – прославимся на весь мир как лучшие из лучших.

– То есть мы санкционируем его операцию в Праге, а если потребуется, то и в Германии?

– Конечно, дорогой Степан Петрович! Иди, передай ему срочно мое разрешение. Этому черту можно позволить все, потому что он может сделать все!

– Я вам еще тогда говорил – берите его в штат, не пожалеете. Отличный парень...

– Сам вижу, что отличный, – постарался сдержать эмоции генерал, снова принимая вид сурового начальника. – Вот вернется – дадим штатную должность, положим оклад хороший, и не будет в нашем управлении "опера" лучше Банды.

– Это верно.

– Ну, не стой, беги! Пусть едут, куда им надо. Мы же обеспечили их всем необходимым?

– Конечно, Виталий Викторович.

– Иди-иди... Стой! – вдруг снова окликнул Котлярова Виталий Викторович, когда тот уже стоял на пороге. – Передай, что если у них возникнут сложности при провозе спецаппаратуры и оружия через границу, пусть плюют на всех хохлов и едут через Беларусь, через Брест. С этими ребятами нам проще всего договариваться. Пропустят хоть черта, хоть дьявола...

– Есть!

– ...а мы, конечно, поможем им пересечь границу, нажмем на белорусских пограничников через их же начальство. Так что в Бресте все должно быть совершенно спокойно. Ну все, ладно, не торчи в дверях.

Котляров уже шагнул за порог кабинета, как Мазурин снова окликнул его:

– Подожди-ка, Степан Петрович. Закрой дверь поплотнее и подойди ко мне, – генерал хитро прищурился и подмигнул Котлярову. – Слушай, когда выполнишь все распоряжения, когда перешлешь наши указания в Одессу, заходи ко мне снова. Но только с бутылкой.

– С бутылкой? – Котлярову показалось, что он не расслышал. До сих пор он крайне редко удостаивался чести выпить с начальством.

– Ну да, а что здесь такого? – удивленно пожал плечами Мазурин. – У меня в баре спиртного мало осталось, да и вообще, надо тебе хоть раз... начальству "поставить", тем более по такому подходящему поводу, как сегодня.

– Понял.

– Так что найди приличного коньячка и побыстрее возвращайся, я буду ждать. Закуски не надо – у меня есть лимоны, шпроты. Жена сегодня с собой даже хорошего сыра дала. Так что отпразднуем мы с тобой это дело как следует... Ну, давай!

И Котляров наконец скрылся за дверью...

Этой же ночью из Одессы в сторону западной границы на большой скорости мчался "Опель".

В салоне машины сидели два российских гражданина – Бондарович и Бобровский. Официально, по документам, они являлись советниками-консультантами по вопросам взаимодействия между правоохранительными органами Российской Федерации и Интерполом.

Неофициально они в багажнике под видом багажа, пользующегося дипломатической неприкосновенностью, везли два автомата, пистолеты и массу аппаратуры из разряда шпионско-диверсионной.

Официально они отправлялись на переговоры с Пражским и Мюнхенским отделениями Интерпола.

Неофициально они искали "Мерседес" с баварскими номерами, за рулем которого, как помогли установить белорусские пограничники, находился господин Карл Берхард, едущий со своей женой Хельгой. Цвет машины, которую они искали, – "серый металлик".

Официально они ехали транзитом из Москвы.

На самом деле в Одессе они оставили одно нераскрытое убийство и двух "арестантов" – Рябкину и Кварцева – в подвале дачи Самойленко.

Бондарович и Бобровский, получив "добро" из Москвы, направлялись теперь в Европу, чтобы наконец поставить точку в деле о продаже новорожденных детей на Запад.

В их успехе можно было не сомневаться.

Банда, как всегда, вел машину быстро, уверенно, даже не пытаясь сбрасывать скорость на поворотах.

Бобровский, привыкший к такому стилю вождения напарника, сидел спокойно, не нервничая, как это было во время их первой поездки.

– Сашка, я много думал, почему тебе так везет. И ты знаешь, по-моему, нашел ответ.

– И какой же?

– Ты – бешеный.

– Спасибо.

– Нет. Ты не понял.

– Что ж тут не понять, – улыбнулся Банда, – может, правда, контузии сказались.

– Нет. Просто ты "отмороженный".

– Еще лучше.

– Для тебя не существует понятия "нет".

– Да, если нельзя, но очень хочется, то можно. Так, кажется, это звучит?

– Вот-вот.

– А что, должно быть иначе?

– Нет. Я просто хотел сказать, – попытался более ясно выразить свою мысль Сергей, – что ты не только ничего не боишься...

– Боюсь...

– ...но, главное, у тебя нет правил игры. Ты их не изучал. Ты привык не нежиться, не расследовать дело, не распутывать клубок ниточка за ниточкой. Нет! Ты видишь перед собой врага – и тебе все ясно. Доказывать, что это враг, ты не собираешься ни себе, ни ему, ни другим.

– Это, наверное, все же плохо.

– Не знаю. С точки зрения презумпции невиновности – это плохо. Но с точки зрения эффективности твоей работы – это просто потрясающе.

– Понимаешь, Сергей, слишком много я, наверное, говна видел в этой жизни.

– Может быть. Но ты не следователь. Ты – боец.

– Наверное.

– Ты просто начинаешь воевать – и побеждаешь.

– И все-таки я боюсь.

– Чего?

– Ты будешь смеяться, Сергей.

– Нет, отчего же, – оживился Бобровский. – У каждого из нас есть свой страх. У каждого. И, честно говоря, даже интересно, чего же боится Банда?

– Смерти.

– Смерти? Вот уж не сказал бы!

– Правда... Ты знаешь, впервые в жизни у меня есть человек, который меня ждет...

– Девушка?

– Да.

– Красивая?

– Очень.

– В Москве?

– В Москве...

– Ну, девушка – это дело хорошее: Вот у меня нет девушки. Мать, отец есть, а любимую девушку пока еще не встретил.

– А я встретил. Мы собираемся пожениться.

– О, я поздравляю. Позовешь на свадьбу-то?

Банда ответил не сразу.

Пригнувшись к рулю, он несколько долгих минут гнал машину молча, напряженно всматриваясь в темноту. О чем он думал, понять по его невозмутимому лицу не было никакой возможности.

Наконец он произнес:

– Я боюсь не вернуться. Я боюсь, что больше ничего не будет. Понимаешь?

Он сказал это таким странным тоном, что Бобровский вздрогнул и, если бы мог, наверное; перекрестился бы. Но он не умел обращаться к Богу и поэтому ответил с каким-то даже раздражением в голосе, зло сплюнув под ноги:

– Тьфу, типун тебе на язык! О каких глупостях ты думаешь! Осталось всего ничего – тряхануть эту фирму, и домой. А ты?! Вот лучше ехал бы помедленнее, а то точно не вернемся, потому что даже туда не доедем с твоим лихачеством!

В салоне "Опеля" надолго установилось молчание, и только магнитола голосом солиста "Любэ" тихо напевала:

Ты все еще веришь в любовь,

Фильмами добрыми бредишь.

Ты все еще веришь в любовь

и надежду...

Из дома уходишь тайком,

Так же без спроса взрослеешь,

Ты все еще веришь в любовь!

Веришь...

I

Выйду ночью в поле с конем.

Ночкой темной тихо пойдем,

Мы пойдем с конем

по полю вдвоем.

Мы пойдем с конем по полю вдвоем.

Ночью в поле звезд – благодать.

В поле никого не видать.

Только мы с конем

по полю идем.

Только мы с конем по полю идем...

Когда "Опель" проехал очередной пост ГАИ и фары выхватили из темноты белый дорожный указатель с черной надписью на украинском "Хмельницкий", Банда свернул на обочину и остановился.

Начало шестого утра. За спиной – шестьсот километров. Если их расчет был верным, и Берхард двинулся этой дорогой, то его "Мерседес" должен быть где-то поблизости...

Банда потряс за плечо уснувшего Бобровского.

Сергей встрепенулся, спросонья испуганно тараща глаза.

– Что случилось? Приехали? Где мы?

– Просыпайся, брат, Хмельницкий.

Сергей протер глаза и, подняв спинку сиденья, устроился поудобнее.

– О-о-ох! – сладко зевнул он. – Сколько времени?

– Десять минут шестого.

– И где мы?

– Что, не проснулся еще? Я ж тебе говорю – славный город Хмельницкий.

– А чего мы стоим?

– Думаем.

– Правда? Ну-ну... Слушай, кофейку бы сейчас, а? – Бобровский покрутил головой, пытаясь прогнать сон, и опустил стекло со своей стороны, чтобы холодный осенний воздух влил в него хоть сколько-нибудь бодрости.

– Будет тебе и кофа, и какава с чаем... – задумчиво протянул Банда, цитируя любимую "Бриллиантовую руку", и вдруг решительно щелкнул кнопкой, включая в салоне машины свет. – Доставай, Сергей, атлас автодорог.

– Зачем?

– Посмотри-ка, сколько гостиниц в этом городе.

Некоторое время Сергей возился с картой, затем протянул ее Банде:

– На, сам смотри – здесь ничего не указано. Стоит значок, что в городе есть гостиницы, а где они и сколько их – одному Богу известно. Есть еще мотель в десяти километрах отсюда...

– Мотель?

– Да, на Львовском шоссе.

– Десять километров от города, говоришь?

– Ну.

– Отлично. Едем. Сейчас мы попьем кофе, если он только будет в этом мотеле...

Банда повернул ключ в замке зажигания и, выехав на трассу, тут же свернул на кольцевую дорогу. Он внимательно всматривался в дорожные указатели, чтобы не пропустить поворот на Львовское шоссе.

– Банда, а почему мы едем именно туда? И вообще, не лучше ли двигать без остановок прямо на Чоп? Если ты устал, давай сяду за руль, я же все-таки выспался.

– Не знаю, Сергей, может, я и ошибаюсь, но у меня такое чувство, что немец где-то здесь.

– С какой стати?

– Сам посуди – ребенка ему отдали в роддоме под утро. Допустим, что в восемь утра они уже выехали из Одессы. Если мы правильно угадали их намерение пересечь границу в Чопе, то мы едем по следу – вряд ли решился бы Берхард двигаться через Молдову и Приднестровье. Им про эти горячие точки все уши прожужжали, и он не стал бы рисковать ребенком.

– Допустим.

– Теперь давай считать. Шестьсот километров со средней скоростью пятьдесят километров в час...

– Ну, ты загнул! Чего же ему на его "мерее" так тащиться? Он бы куда быстрее шел...

– Быстрее бы не получилось. Во-первых, я не уверен, что по нашим дорогам ему с непривычки вообще бы захотелось более восьмидесяти разгоняться.

– Еще раз допустим, – сразу же согласился Бобровский.

– Во-вторых, ребенок слишком мал. Его нужно и кормить, и перепеленывать...

– Естественно.

– Ты когда-нибудь видел, как это делается?

– Ну, конечно...

– Значит, понимаешь, что на ходу они вряд ли могли бы это проделывать?

– В третий раз допустим.

– Получается, что до Хмельницкого они пилили двенадцать часов. То есть сюда они прибыли вчера примерно к восьми вечера. Пока нашли гостиницу, пока...

– А зачем им гостиница? Ты думаешь, что они собирались здесь ночевать?

– Сергей, если бы они хотели погубить ребенка, наверное, не останавливались бы. Но дать ребенку хотя бы ночь провести в тишине и покое – святое дело.

– Хорошо. Опять допустим. Что из этого следует?

– Что нам их надо ждать на выезде из Хмельницкого именно на Львовском шоссе. Лучше места, чем тот мотель за городом, который указан на карте, не найти. Мы сможем наблюдать за всеми машинами, выезжающими из города, и мимо нас они не проскочат.

Бобровский задумчиво покачал головой:

– Банда, все у тебя здорово получается. Но четыре допущения – это слишком, чтобы наш план выглядел хоть сколько-нибудь соответствующим реальности.

– Знаю, – бросил Банда, заруливая на стоянку у мотеля и разворачивая "Опель" в удобное для наблюдения положение. – Ты предлагаешь другой план?

– Нет. Я вообще не понимаю, как можно найти иголку в стоге сена.

– Тогда действуем по моему плану.

– Я же не против, – согласно кивнул Бобровский. – Я только уверен, что все наши усилия все равно останутся безрезультатными, вот и все.

– Так, выметайся быстро из машины, обойди стоянку на предмет нашего "Мерседеса" и, если его здесь нет, неси кофе и что-нибудь пожевать, а то есть охота – нет сил.

Через несколько минут Бобровский вернулся.

"Мерседесом" Берхарда на стоянке, как и следовало ожидать, даже не пахло, кофе в буфете мотеля оказался довольно жиденьким, а в хот-догах, им накупленных, основной составляющей была несвежая вчерашняя булочка, Но и этот завтрак ребятам показался королевским. Подкрепившись, Банда приказал Бобровскому внимательно следить за проезжающими по дороге машинами и, попросив разбудить его в восемь, если раньше ничего не произойдет, задремал. Ждать Берхарда дольше, чем до девяти, смысла ребята не видели...

Карл проснулся очень рано, часов в шесть, и, зябко поежившись, завел двигатель "Мерседеса" и побыстрее включил обогреватель.

Все же хорошо, что они остановились в этом городе с таким длинным названием – Хмельницкий.

Йогану и Хельге, конечно же, нужен отдых. Не так просто преодолевать большие расстояния, пусть даже и на "Мерседесе", по таким ужасным дорогам.

Они нашли в центре более-менее приличный отель и, заплатив за страшненький, но самый лучший, как уверял портье, номер умопомрачительные деньги, уложили Йогана на кровать. Хельга устроилась рядом, не сводя умильного взгляда с сына, а Карл отправился вниз, в машину, решив заночевать именно там.

Он не боялся, что ему будет мешать ребенок – Йоган был еще слишком мал и спал почти беспробудно. Даже получая бутылочку с соской и смешно почмокивая губами, он не раскрывал глаз, и его новые немецкие родители не знали еще их цвета. Карл решил провести ночь в машине, опасаясь за ее сохранность, – криминогенная обстановка в странах СНГ была Карлу хорошо известна, и провести ночь в машине было, пожалуй, совсем нелишне, если они хотели и дальше путешествовать на своем "Мерседесе".

Он потянулся, вышел из машины и несколько раз присел, разминая затекшие ноги.

Утро было довольно прохладное. Карл с удовольствием отметил, что стекла салона "Мерседеса" начали запотевать, значит, в машине стало тепло – маленького Йогана нужно было беречь от простуды.

Выключив через несколько минут двигатель и печку и, тщательно закрыв машину. Карл Берхард отправился к портье поинтересоваться, когда же наконец откроется ресторан при гостинице. Ответ был просто потрясающим:

– В десять утра, герр.

– В десять?! А что делать, если есть хочется немного раньше, чем в десять?

– Ничем не могу помочь.

– А где здесь поблизости есть ресторан или кафе, которые открываются раньше?

– Таких нет, герр. У нас все подобные заведения открываются примерно в одно время...

– Господи!

– Хотя, подождите. Вы можете отправиться на вокзал, там, в главном здании, буфет работает круглосуточно. Или найдите ночной магазин – здесь, в центре, их полно.

– Что я буду делать в магазине?

– Ну как же – пиво, сигареты, сосиски в банках, салями, "Кока-Кола"...

– Как я буду есть холодную сосиску из банки?

– Ну, – недоуменно пожал плечами портье, – не знаю. Откроете и съедите.

– Ясно, – Берхард безнадежно вздохнул. – Как проехать к вокзалу?

– А вот по этой улице прямо, до площади. Затем свернете направо... Ну а там еще раз спросите. Вам покажут, там уже совсем близко.

– Данке шен... – Карл уже направился было к выходу, но остановился и снова обернулся. – Да, пожалуйста, если, пока меня не будет, спустится или позвонит моя жена, сообщите ей, что я скоро буду.

– Хорошо, герр. Только я вынужден вас предупредить – если вы не покинете номер до девяти часов утра, вам придется заплатить еще за двенадцать часов пребывания.

– Как это?

– У нас такой порядок – вы оплатили номер с двадцати часов вечера вчерашнего дня до восьми утра сегодняшнего. Если вы задержитесь больше, чем на час, должны будете оплатить еще полсуток.

– Хорошо, мы уедем вовремя – пробормотал Карл Берхард, направляясь к выходу.

Привокзальный буфет, который действительно работал, "порадовал" Берхарда каким-то страшным блюдом под названием "шницель", распухшими синими сосисками, всю ночь пролежавшими в остывшей воде, и курицей-гриль с румяной и на вид аппетитной корочкой. Кофе в буфете был совершенно холодный и некрепкий, а чай, точнее, жидкость под этим названием, имел очень странный цвет и запах.

В этом "многообразии" предлагаемых буфетом продуктов Карла Берхарда привлекла лишь курица.

Но, попробовав откусить невероятно жесткое полусырое мясо, бедолага Карл вскоре отказался от этой бесполезной затеи и с отвращением швырнул ужасную птицу в мусорное ведро.

– Буржуй проклятый, – проворчал ему вслед мужик, уплетавший за соседним столиком шницель с морковным салатом. – Ишь ты, поглядите на него – курицей брезгует. Продукты-то между прочим надо беречь! А он кидает, видите ли. Жрал бы дома, если в общепите не нравится...

Но Берхард этого уже не слышал, Он решил разыскать, по совету портье, ночной магазин.

Выбор продуктов здесь оказался поприличнее, и Карл купил консервированный колбасный фарш, несколько пакетиков ветчины в вакуумной упаковке и "Нескафе-классик" польского производства.

Но больше всего его удивило, что все его настойчивые попытки приобрести хлеб, молоко и несколько свежих булочек не увенчались успехом:

– Мы этим не торгуем, – почему-то гордо отвечала продавщица – молоденькая смазливая девушка с легким запахом спиртного изо рта, – это в гастрономе ищите.

– В гастрономе? А почему? Разве вы не едите ветчину с хлебом, а кофе – с булочкой?

– Едим. Но мы этим не торгуем. И чего это вы мне вопросы задаете? Я торгую тем, что мне дают.

Вот придет хозяин – у него и спрашивайте. И вообще, вы чего-нибудь еще брать будете? Если нет, то будьте добры, не задерживайте меня больше.

Берхард удивленно оглянулся.

– Но послушайте, куда вы торопитесь? Я же у вас один покупатель, больше никого нет!

– У меня на складе работа. И вообще... Сергей! – вдруг крикнула она куда-то в глубину помещения. – Выйди-ка сюда на секундочку, тут у меня проблема.

Из подсобки появился здоровенный детина в камуфляжной форме и привалился к косяку плечом, грозно поглядывая в сторону Карла.

– Вы – хозяин?

– Нет, я охранник. Что вам здесь не нравится?

– Мало что, честно говоря, нравится... А скажите, мне интересно, ваш магазин государственный?

Вас плохо чиновники контролируют? Вам совсем мало, наверное, платят, поэтому вы сердитесь?

– Мы – частное предприятие... И вообще, что тебе надо? Купил – давай отсюда, а то, понимаешь, расспрашивает, что да как. Это наше дело, ясно? – детина с угрожающим видом надвигался на Карла, и тот благоразумно решил удалиться, так и не поняв принципы торговли в этом государстве...

Берхард вернулся в гостиницу, забрал Хельгу с ребенком и с облегчением направился к выезду из города, взяв курс по Львовскому шоссе на Тернополь – поближе к границе, к Чопу, к родному дому, к нормальной жизни.

– Карл, может, нам перекусить? – довольно сонным голосом спросила жена, пока они еще не выехали за границу города.

– Не здесь, Хельга.

– Почему?

– Здесь нет кафе, здесь нет ресторанов. Здесь вообще ничего нет! Слава Богу, что мы догадались купить ребенку питание еще дома!.. Кстати, вскипяти воду, – он протянул ей на заднее сиденье автокипятильник, включающийся в гнездо прикуривателя. – Я купил кофе и ветчины, сейчас немного перекусим.

– Хорошо, дорогой. А то мне нужно скоро кормить нашего мальчика...

Карл сбросил скорость, чтобы от тряски на этих ухабах не расплескивалась вода из специального стаканчика для кипячения. Как же далеко еще до дома!..

Банде показалось, что он только-только закрыл глаза, как его разбудил резкий толчок в бок.

– Вставай, Сашка! Кажется, они только что проехали по трассе! – возбужденно толкал его Бобровский, указывая рукой куда-то вдоль дороги. – Я не уверен, но цвет "мерса" и модель – все совпадает.

За рулем один человек и еще один пассажир – на заднем сиденье.

– А номера? – спросил Банда, протирая глаза и заводя двигатель. – Номера заметил?

– Я не успел, его почти сразу закрыл автобус.

– Ну ничего, сейчас догоним, посмотрим.

Он вытащил из пачки сигарету, закурил и вырулил со стоянки мотеля, рванув с места на скорости...

Этот "Опель" в зеркале заднего обзора Берхарду не понравился с первого взгляда.

Сначала он несся, как очумелый, а затем, пристроившись позади "Мерседеса", резко сбросил скорость.

В салоне "Опеля" с российскими номерами сидели двое мужчин, и Карл почувствовал себя вдвойне неуютно. Он много читал в газетах и слышал от знакомых про русскую мафию, орудующую на дорогах Польши, Германии и тем более стран бывшего Советского Союза, и теперь чувство страха противно сковало его движения.

Он боялся не за себя или свой еще почти новый "Мерседес". Он не боялся за свою кредитку и остатки денег. Карл боялся за Йогана, их маленького беззащитного сына. Ведь, говорят, русская мафия не щадит ни женщин, ни детей.

А этого Карл не пережил бы.

– Хельга, ты уже накормила Йогана? – спросил он жену, державшую бутылочку с детским питанием.

– Нет еще. А что?

– Если я немного увеличу скорость, это вам не помешает?

– Нет, дорогой, но не увлекайся – здесь такие ямы на дорогах...

– Конечно.

– А что случилось? – она посмотрела назад. – Тебя беспокоит эта машина, которая едет за нами?

– Нет, что ты. Все нормально, не волнуйся, – говоря это. Карл плавно нажал на педаль, увеличивая скорость. – Просто я решил поехать чуть быстрее...

"Опель" не отставал.

Он буквально висел "на хвосте", как приклеенный.

Когда узкая извилистая дорога углубилась в лес, "Опель" несколько раз помигал фарами дальнего света, подавая Карлу какой-то сигнал. Сомнений быть не могло – ему приказывали остановиться.

Берхард в ответ еще сильнее вдавил педаль газа, но "Опель" на предельной скорости резко обошел его по встречной полосе слева и стал прижиматься к "Мерседесу", вытесняя его на обочину.

Карлу ничего не оставалось делать, как остановить машину.

Двое парней очень подозрительного вида вышли из "Опеля" и направились к нему. Карл мужественно открыл дверцу и вышел им навстречу...

– Здравствуйте. Можно посмотреть ваши документы? – вежливо начал Банда, не очень понимая, что он будет делать дальше.

– По какому праву? – по-русски ответил им Берхард, чем явно обрадовал друзей, не блиставших знанием немецкого. – Я – гражданин Федеративной Республики...

– Мы знаем, – прервал его тот, что просил документы. – Вас зовут Карл Берхард?

– Да.

– С вами – ваша жена Хельга?

– Да.

– Очень хорошо, что мы вас нашли, – Банда даже улыбнулся от удовольствия.

– А в чем дело? Откуда вы меня знаете?

– Дело в том, – немного замялся Банда, с надеждой на помощь взглянув на Бобровского, не зная толком, с чего начать, – к немцу он не хотел применять тех методов воздействия, которые Сергей назвал ночью "игрой без правил", и пытался решить проблему мирным путем. – Дело в том, что мы – из ФСБ.

– Что такое ФСБ?

– Это – Федеральная служба безопасности.

– Не понимаю.

– А Ка-Гэ-Бэ – понимаете?

– Да-да! – оживленно закивал головой немец. С этой аббревиатурой он был хорошо знаком по многочисленным газетным публикациям. – У нас в Восточной Германии тоже было Ка-Гэ-Бэ – "Штази".

– Ну вот. Так мы – из российского КГБ.

– Россия? Но ведь это – Украина?

– Неважно, господин Берхард. В данной ситуации важно то, что вы совершили преступление.

– Какое?

– Давайте не будем играть в наивность, господин Берхард. Ребенок, который находится в машине, – не ваш. Вы приняли участие в его похищении, а это – преступление во всех цивилизованных странах. И наказание за него – очень серьезное.

– Это мой сын... – голос Карла звучал весьма неубедительно, но он все же сделал попытку защититься. – У меня все указано в документах, прошу вас!

Он протянул паспорта, в которых действительно имелась запись о наличии сына – Йогана Берхарда, родившегося совсем недавно – этим летом.

– Господин Берхард, – Банда, мельком взглянув на документы, вернул их немцу. – По паспортным данным, вашему сыну четыре месяца. Можно мне взглянуть на вашего ребенка?

– Незачем.

– Конечно. Потому что ему – чуть больше одного дня. Он родился прошлой ночью в одесском роддоме.

– Чушь.

– Послушайте меня внимательно, господин Берхард. Я могу вас арестовать. И вас будут судить как соучастника киднепинга, вы получите огромный срок и честно отработаете его в тайге, в Сибири... Вам этого хочется?

– Не-е-ет, – выдавил из себя немец, чувствуя, что эти парни знают все и действительно могут очень круто изменить его судьбу.

– Вот видите! Знаете что, давайте пройдем в нашу машину, немного поговорим, – Банда жестом пригласил Берхарда сесть в их "Опель".

Успокаивающе помахав жене рукой, немец последовал за "представителями Ка-Гэ-Бэ" в их машину.

Когда они уселись в "Опель", Бобровский включил диктофон, и Банда обратил на это внимание немца:

– Наш разговор будет записан, господин Берхард. Пленка затем будет передана в суд.

– Без своего адвоката я не собираюсь ни о чем с вами разговаривать. Я – иностранный гражданин и требую поэтому представителя моего посольства. Вы поступаете незаконно, задерживая меня. Я знаю свои права.

– Высказались?

Банда строго смотрел на новоиспеченного "папашу", и в глазах его постепенно разгорался огонек злости. Карл заметил это и благоразумно решил помолчать.

– Теперь я буду говорить; Вы, – Банда ткнул пальцем чуть ли не в глаз немцу, – купили ребенка в одесском роддоме, воспользовавшись услугой некоей частной чешской фирмы. Не знаю, может быть, вы даже не понимали, что делаете. Возможно, вам говорили, что ребенок – сирота и ему надо помочь...

– Да, мне сказали, что его родители погибли в автокатастрофе, а мальчик, по счастью и чистой случайности, остался жив и невредим, – горячо заговорил Берхард. – Поэтому я могу его усыновить.

– Это ложь. Его родная мать, вынашивавшая его девять месяцев, сейчас лежит в роддоме и плачет по своему, как ей сказали, родившемуся мертвым сыну.

– Какой кошмар! – закрыл лицо руками немец. – Что же теперь делать?

– Для начала расскажите нам, как вы связались с преступниками, сколько вы им заплатили?

– По объявлению. Фирма обещала решить проблему тех, кто не имеет детей. Они предложили помощь в усыновлении ребенка – сироты из бывшего СССР.

– Кто именно предложил вам это? Где это происходило?

– В Праге, в Чехословакии. Господин Павел Гржимек, доктор медицины, руководитель этой фирмы, и он лично заполнял мои бланки...

– Что за бланки? – заинтересовался Банда, насторожившись и внимательно глядя на Берхарда.

– Ну, мои данные – мой адрес, мое согласие на усыновление и желаемый нами пол будущего ребенка. Все это он внес в компьютер и сказал ждать вызова.

– В компьютер?

– Да.

– Где его офис?

– У него дома, в особняке. На втором этаже. Там он меня принимал, там стоит его компьютер.

– Очень хорошо, – Банда переглянулся с Бобровским – сведения немец сообщал важные, они полностью совпадали с тем, что рассказывала бывавшая у Гржимека дома Рябкина. – Он брал с вас какие-нибудь деньги?

– О, да! И немалые – я заплатил ему целых двадцать пять тысяч марок.

– И вам не показалось странным, что за такое гуманное дело, как усыновление сироты, надо платить такую большую, даже по вашим понятиям, сумму?

– Я еще заплатил и десять тысяч долларов в Одессе врачу больницы, из которой получил нашего мальчика. Господин Гржимек говорил, что деньги нужны для оформления документов – для того, чтобы подкупить страшных советских бюрократов, которые не желают добра своим маленьким несчастным согражданам.

– Ясно.

– Он, наверное, действительно подкупил, потому что проблем у меня не возникало нигде.

– Понятно.

– И что же теперь мне делать?

– А как вы думаете? – горько усмехнулся Банда. – Представьте себе, что у вас украли ребенка. Представьте, что вы его ждали, мечтали о нем, что ваша жена ходила девять месяцев беременная, может быть, плохо себя чувствовала, а потом, в один "прекрасный" день, вдруг раз! – и нет у вас ребенка. Вам бы понравилась такая ситуация?

– Это ужасно.

– Хуже, чем ужасно, – Банда в сердцах сплюнул под ноги и закурил, нервно щелкнув зажигалкой. – Не знаю, на вашем месте я бы очень серьезно подумал над тем, как можно исправить ситуацию. Ведь впереди вас ожидают огромные неприятности – просто катастрофа.

– Подскажите, господин офицер, что мне надо сделать? Я готов на все...

– Вот это правильно. Слушайте меня внимательно: самое лучшее – быстренько разворачивайтесь и немедленно возвращайтесь в Одессу. Найдите в роддоме Ольгу Сергиенко, мать ребенка, и отдайте ей ее сына.

– Но мои деньги? – возопил несчастный немец, ни на секунду не забывая о вложенной в это сомнительное предприятие огромной сумме.

– Боюсь, с деньгами будет полный швах – вчера была арестована главврач больницы, которой вы заплатили. А мы едем разбираться с господином Гржимеком. Поэтому, кстати, и не сможем проводить вас до Одессы.

– Вы меня отпустите одного?

– Да. Вам ведь некуда деваться. Граница для вас теперь закрыта, – припугнул немца на всякий случай Банда, – а если вы и вырветесь в Германию с мальчиком на руках, вас тут же накроет Интерпол – мы совместно занимаемся расследованием этого преступления. Так что решайте сами, чего вы боитесь больше – потерять деньги или пойти в Сибирь.

– Господи! – немец в тоске закрыл глаза, откинувшись на подголовник сиденья, – Так как, господин Берхард?

Несколько минут Берхард молчал, и в салоне висела напряженная тишина.

– Я еду в Одессу! – наконец решительно произнес, открывая глаза, немец. – Я отдам сына его матери. Как, говорите, ее зовут?

– Запишите – Ольга Сергиенко, – Банда протянул незадачливому "папаше" ручку и листок бумаги.

– Так, я записал. Вот только как уговорить расстаться с мальчиком Хельгу...

– Ну уж уговорите как-нибудь!

– Конечно.

– Господин Берхард, скажу вам откровенно – вас следовало бы задержать и сдать в милицию в ближайшем городе. Но у нас сейчас просто нет на это времени. Поэтому мы вас отпускаем. Более того, если сегодня вечером ребенок вернется к матери, я обещаю вам полную свободу. Вас не привлекут к ответственности, вы будете проходить по делу исключительно в качестве свидетеля, а не соучастника. Вы будете вольны хоть завтра вернуться домой.

– О, спасибо, герр офицер!

– Не за что. Только смотрите, не хитрите. Все зависит теперь от вас.

– Да-да. Простите меня, если можно. Я не знал, что делаю. Желаю вам быстрее арестовать этого негодяя. До свидания, господа офицеры, – он выбрался из "Опеля". – Искренне желаю вам удачи!

Захлопнув дверцу, он зашагал к своей машине.

Еще несколько минут, как заметили Банда и Бобровский, он отчаянно жестикулировал, что-то объясняя жене.

Затем "Мерседес" с баварскими номерами, развернувшись на узкой дороге, спокойно покатил назад, к Хмельницкому, и дальше – на Одессу...

– Банда, ты опять сыграл не по правилам, – заметил Бобровский. – Мы обязаны были его задержать, сдать в органы – он ведь соучастник. У него украденный ребенок! А ты его отпустил на все четыре стороны...

– Сергей, если сегодня вечером Ольга не поцелует своего сына – а я почему-то уверен, что этот немец обязательно вернет ребенка! – ты сможешь отдать меня под суд. Да я и сам явлюсь с повинной. Но я чувствую...

– Ну-ну, – неопределенно хмыкнул Бобровский, когда "Мерседес" Берхарда скрылся из вида. – И что теперь?

– Теперь – в Прагу!

Банда завел двигатель и погнал машину к границе...

II

Ольга Сергиенко только-только отошла после наркоза.

Еще вчера, во время ее первого "просыпания" после дозы обезболивающего наркотика, она узнала, что ее ребенок родился мертвым. Страшная весть обрушилась на нее, как лавина, и, не выдержав этого, Оля потеряла сознание, перепугав врача и медсестру.

Когда ее привели в чувство, она попыталась вскочить, куда-то бежать, что-то делать, но тут же жаркой волной нахлынула боль, и Ольга упала на кровать, не сумев даже сесть.

К вечеру в палату зашел Андрей, ее муж, – весь почерневший и осунувшийся от горя. В порядке исключения ему это разрешили, уж слишком неординарный был случай. Он пытался держаться, подбадривая жену, отвлекая ее от страшных мыслей, но потом не выдержал и сам, и две женщины, лежавшие вместе с Олей в послеоперационной палате, стыдливо отвели глаза, чтобы не смотреть на рыдавших обнявшихся супругов.

Проведя бессонную ночь, на следующий день Ольга даже не чувствовала усталости, осознавая только одно – у нее больше нет ребенка. Он умер.

А вокруг все бурлило. Больница была потрясена невероятными событиями.

Слухи ходили один немыслимее другого.

Говорили, что больницей руководила мафия, и теперь ее арестовали, а кого-то даже убили.

Говорили, что в морге прятали трупы замученных и убитых людей.

Говорили, что детей крали прямо из-под рожениц и проводили над ними какие-то эксперименты.

Говорили, что уже арестована главврач больницы и заведующий родильным отделением.

"Сарафанное радио" больницы иногда попадало в точку, в основном же даже реальные факты обрастали в его изложении неимоверным количеством фантастических домыслов.

Все эти разговоры между тем совершенно не занимали Ольгу. Она даже мысли не могла допустить, что ее ребенка, ее мальчика украли.

Нет, он умер! Неужели бы нашлось такое чудовище, которое не позволило матери даже взглянуть на свою кровиночку?

Единственное, что она заметила краем сознания, это то, как странно смотрят на нее окружающие, как шепчутся о чем-то соседки по палате, то и дело поглядывая в ее сторону, как с затаенным любопытством поглядывают медсестры, санитарки, врачи.

Потом снова пришел Андрей, и они долго сидели молча, взяв друг друга за руки и думая об одном и том же.

– Его надо похоронить, – вдруг сказала Ольга. – Обязательно похоронить.

– Да, конечно, – вздрогнул Андрей, сильнее сжав ее руки. Как он мог сказать ей сейчас, что он уже спрашивал врачей об этом?! Но никто почему-то не знал, где их сын, куда он исчез.

Это было так дико, так страшно, что Андрей просто не решался сказать об этом Ольге.

Было уже часов девять вечера, когда в коридоре вдруг раздался шум. Шум приближался, накатываясь на их палату. Казалось, сюда шла целая толпа людей.

Дверь отворилась, и на пороге в окружении врачей, санитарок и медсестер появился хорошо одетый мужчина средних лет с ребенком на руках:

– Простите, кто здесь Ольга Сергиенко?

Он говорил с ужасным акцентом, и Ольга даже не сразу поняла, что назвали ее имя. Первым очнулся Андрей. Он поднялся навстречу странному посетителю и дрогнувшим вдруг голосом произнес:

– Я ее муж. Вот она.

– Меня зовут Карл. Я нашел вашего ребенка.

Он не умер. Его пытались украсть и продать.

– Что?!

– Вот он. Держите, – на глазах у немца выступили слезы, когда он передавал малыша Андрею. – Вы его отец, да?

– Да... – совершенно растерянно смотрел на сына Андрей, вглядываясь в крошечное сморщенное красное личико младенца.

– Он очень хороший. У вас очень красивый сын, – Карл чуть не расплакался и побыстрее повернулся, собираясь уходить. Вдруг он остановился и снова подошел к Андрею: – Скажите, пожалуйста, ваш адрес, чтобы я мог всегда вас найти. Когда он подрастет, – кивнул он на малыша, – мы приглашаем вас к нам в Баварию. Мы живем в большом доме, и вам всегда найдется место. Вы сможете хорошо отдохнуть, мы покажем вам Германию. Моя жена Хельга – она очень добрый человек...

– Да, конечно, – Андрей назвал свой почтовый адрес, и немец аккуратно записал его латинскими буквами в свой маленький блокнотик. Затем он еще раз посмотрел на мальчика, лежавшего на руках Андрея, и тихо произнес: – Мы очень к нему привязались. Он нам стал, как сын. Не обижайтесь на нас. Мы искренне желаем вам счастья. Простите нас, Ольга!

Он поклонился матери и вышел, едва сдерживая слезы.

Под удивленный и восхищенный гул набившихся в палату людей Андрей Сергиенко подошел к Ольге и опустился с ребенком на руках на колени перед ее кроватью.

– Это наш сын, Ольга!

– Да, я знаю.

– Это наш...

– Я видела его во сне.

– Да.

– Посмотри, как он похож на тебя.

– Конечно. Но носик твой. И ямочки на щеках! Какого цвета у него глаза?

– Я еще не знаю. Он спит.

– Наверное, голубые. Как у тебя.

– А может, и карие, как у тебя, у папы.

– Оля, ты веришь в чудо?

– Смотри, а разве это не чудо?

– Оленька, наш сын жив! Он с нами!

– Да, Андрюшенька!

В этот момент мальчик открыл наконец глазки.

Они оказались голубыми-голубыми, светлыми, почти прозрачными. Такими же, как у его мамы.

Он смешно наморщил носик, сложил губки трубочкой, почмокивая, и вдруг заплакал, сморщился, сразу став похожим на старичка.

И тогда, прижавшись к сыну, расплакалась и Ольга, а перед ними на коленях стоял Андрей, ласково и успокаивающе поглаживая жену по голове...

Через десять минут Ольга приложила своего мальчика к груди, и, как исключение (впрочем, и этот день в больнице было слишком много исключений из обычного режима!), врачи разрешили Андрею присутствовать во время первого кормления ребенка.

Слава Богу, каким-то чудом (еще одним чудом!), несмотря на все пережитые ею потрясения, молоко у Ольги не пропало, и Александр, как сразу, не сговариваясь, назвали его родители, стал жадно сосать, причмокивая маленькими губками и снова умиротворенно закрыв свои голубые глазки...

А к границе несся "Мерседес" с баварскими номерами цвета "серый металлик".

Он несся, не разбирая дороги, не обращая внимания на ямы и колдобины, на бешеной скорости.

На заднем сиденье, свернувшись калачиком в бессильной тоске, тихо плакала Хельга...

III

Прага встретила их солнцем, в лучах которого ярко сверкали шпили многочисленных и многообразных башенок старинных зданий.

Было очень тепло, и не верилось, что стояла осень. Погода в Одессе, хотя она и южнее, в эти дни была дождливой, и, только добравшись до Праги, они наконец почувствовали настоящее очарование золотой осени.

Бобровский смотрел на город во все глаза, не в силах оторваться от потрясающего зрелища. И даже Банда, уже видевший Прагу, был изумлен тем, как по-новому открывается для него этот город, как неповторим он, сколько бы раз ни попадал на эти старинные улицы человек, город раскрывал перед ним все новые и новые грани.

Да, черт возьми, везет же людям, которые живут "в окружении такой красоты!

– Слушай, давай поселимся в центре, – возбужденно предложил Бобровский, сверкая глазами. – Нам будет удобнее всего...

– Не уверен. Во-первых, – постарался остудить пыл товарища Банда, – это дорого. За номер в хорошем отеле берут по сто пятьдесят и более долларов в сутки.

– Нам дали деньги...

– Для того, чтобы мы шиковали в пятизвездочных отелях?

– Ну, а во-вторых?

– А во-вторых, в центре ограничено движение машин. В основном это пешеходные зоны, поэтому лучше жить в другом месте.

– Ну, как знаешь.

– Не расстраивайся. Ты еще не видел чешских гостиниц. Я здесь уже бывал и одну такую знаю. Сейчас увидишь. Наши гостиницы по сравнению с ней – бараки.

Он привез друга на Сальдову улицу, ориентируясь отчасти по памяти, но в основном по карте, и затормозил у "Карл Инн-Отель" – огромного красивого здания.

– Вот здесь мы и поселимся. Долларов пятьдесят – это максимум, что с нас возьмут. Пошли!

Отель действительно поражал своей... нет, не роскошью. Скорее домашним уютом и какой-то семейной атмосферой. Он был таким аккуратненьким и чистым, с такой доброжелательной и предупредительной прислугой, что Бобровский не мог поверить, что такое вообще возможно.

Номер, теплый, просторный и красивый, имел все удобства и все, необходимое для нормальной жизни, – две комнаты, телевизор, холодильник, телефон.

Устроившись, ребята решили погулять по Старой Праге. Все же начинать работу с вечера смысла не было, а возможность посмотреть один из красивейших городов мира представляется не каждый день.

Они постояли на Карловом мосту, вышли на Староместскую площадь, запрокинув головы, глядели на умопомрачительной высоты готические шпили, зашли в Собор Девы Марии перед Тыном, прошлись по Градчанской площади.

Красота города была столь великолепной и впечатляющей, что навевала даже какую-то непонятную грусть – ведь все чудесное когда-нибудь кончается, и здесь, на этих узких мощеных улочках, невольно думалось о том, сколь короток миг счастья.

Поэтому, чтобы немного развеяться и поднять настроение, они забрели в ресторан "Макарска", что на Малостранской. Заплатив за двоих всего-то двадцать долларов, ребята вышли из заведения с таким чувством, будто они никогда не ели так вкусно и так сытно. Вдобавок никогда не пили столько прекрасного пива. Именно так они назвали замечательный чешский напиток под интригующим названием "Велькопоповицке-Козел".

Они еще долго бродили по городу и вернулись в гостиницу только к полуночи, захмелевшие, сытые, счастливые и смертельно уставшие. Напряжение последних суток дало о себе знать, и, чуть коснувшись головами подушек. Банда и Бобровский провалились в сон. И в снах их кружилась и сияла красавица Злата Прага...

– Ни хрена себе особнячок! – удивление Бобровского было совершенно искренним, и даже Банда изумленно покачал головой, когда они, медленно катясь по асфальтовой дороге, проехали мимо дома по адресу, указанному Рябкиной и Берхардом.

Эта улочка находилась уже практически за пределами города, уводя дорогу в старый густой лес.

Редкие дома, стоявшие друг от друга на приличном расстоянии, напоминали скорее виллы, чем скромные дачи.

Район был явно не для бедных, но даже здесь особняк Павла Гржимека выделялся своим великолепием.

По существу, это был настоящий замок, обнесенный кирпичным двухметровым забором в "старинном" стиле, с вкраплениями натурального камня. За забором поднимался огромный дом, увенчанный крутой островерхой крышей.

– Вот это да! – не смог сдержать восхищения Банда. – Однако, я тебе скажу!

– Неплохо живет, гад.

– Это точно.

– Банда, чего-то меня начинают посещать сомнения относительно успеха нашей операции.

– Что так?

– Да тут надо роту десанта и поддержку с воздуха, чтобы взять такой домик!

– Ну, не преувеличивай.

– Преувеличиваю? – Бобровский скептически хмыкнул. – Ладно, посмотрим, что ты запоешь, когда мы познакомимся с системой его сигнализации...

Отъехав метров на пятьсот от дома Гржимека, ребята вышли из машины и пешком через лес вернулись к замку, стараясь подкрасться к нему незаметно и как можно ближе.

– Смотри! Я же тебе говорил, – шепотом произнес и указал куда-то на стену рукой Бобровский, – у него тут такие охранные системы, что закачаешься.

– Телекамеру вон ту ты имеешь в виду?

– И ее. Но не только. Телекамеры на каждом углу, заметь. А рядом с камерами видишь такие коробочки маленькие? Посмотри, чуть пониже, беленькие?

– Ну вижу. Что это?

– Нужна аппаратура для более точного определения, но, по-видимому, система оповещения о нарушении границ территории на инфракрасных лучах.

– Это что за система?

– Пульт дистанционного управления для телевизора или видеомагнитофона в руках держал?

– Ну.

– Там таким же лучиком осуществляется управление. Здесь этот луч, как нитка, натянутая между башенками, постоянно включен и передается на специальный приемник. Как только кто-нибудь или что-нибудь пересекает территорию, луч прерывается, это фиксируется приемником, и система подает сигнал тревоги.

– Ясно. А что ты хочешь проверить своей аппаратурой? – заинтересовался Банда.

В Афгане он сталкивался лишь с обрывными системами на микропроводе. Во время работы в "Валексе" встречался с системами, реагирующими на перемещения в замкнутом пространстве. Таких же штучек, контролирующих открытую территорию с помощью инфракрасных лучей, он не видел и потому слушал Бобровского с большим вниманием.

– Ну, много чего. Во-первых, эта система может оказаться и лазерной. Во-вторых, нужно зафиксировать частотную модуляцию луча. Мы ведь собираемся проникнуть внутрь?

– Конечно, ты еще спрашиваешь!

– Тогда давай не будем терять время. Пойдем настраивать аппаратуру, а к вечеру снова приедем сюда уже "вооруженные"...

На этот раз Котлярову пришлось более часа ждать в приемной, прежде чем он попал к Мазурину.

Генерал-лейтенанту, по-видимому, не терпелось похвалиться успехами своего управления, и он уже успел посетить с предварительным докладом начальство.

"Не хватало еще, подумал про себя Котляров, обратиться в прессу, раззвонить о международной банде похитителей детей по всему миру. Тогда уж точно на миссии Банды и Бобровского в Праге можно было бы ставить большой жирный крест – все улики были бы тут же уничтожены. Ну! – спохватился вдруг Степан Петрович. – Не настолько же в самом деле генерал глуп. Это я хватил – в прессу он, конечно, не станет сообщать".

В этот момент открылась дверь, и в приемную стремительно вошел возбужденный Мазурин. Заметив среди ожидающих его людей Котлярова, генерал направился прямо к нему; протягивая навстречу, как равному себе, руку для рукопожатия.

– Привет, Степан Петрович. Ты ко мне?

– Да, конечно.

– Ну, заходи, заходи.

Пропустив Степана Петровича в кабинет. Мазурин плотно закрыл дверь и предложил Котлярову устраиваться на диване, а сам взволнованно заходил по кабинету, меряя его шагами из угла в угол. Настроение у него было просто превосходное.

– Я был там, – начал он, ткнув пальцем куда-то в потолок, – они очень довольны.

– Я думаю!

– Да, он, – снова последовал кивок в потолок, – почувствовал, что дело мы раскрутили потрясающее, и обещал свою личную поддержку в случае необходимости.

– Ну, нам его помощь ни к чему, я думаю.

– Конечно! – И сами справимся... Кстати, новостей от ребят нет никаких?

– Есть. Для того и пришел, Виталий Викторович. Они уже в Праге, начали подготовку к взятию объекта.

– Сложно?

– Да. Там не просто дом, а целая крепость, напичканная электроникой.

– А справятся?

– Они-то? Справятся. Просто они не спешат – Банда считает, что нужно хорошо подготовиться.

– Да-да, конечно.

– Банда мечтает захватить весь архив Гржимека.

Это позволило бы начать процессы по возвращению детей родителям. Их настоящим родителям.

– Отлично! И вы представляете, Степан Петрович, какой резонанс вызовет это дело во всем мире? Как поднимется престиж ФСБ? Мы всем докажем, что традиции высокого профессионализма еще не утрачены. Что мы не собираемся уступать место на международной арене никаким другим спецслужбам. Что...

Мазурин еще минут пять произносил всякие высокие слова о роли ФСБ в современном мире и о значении таких профессиональных кадров, как...

Тут он наконец запнулся, постеснявшись все же привести себя в качестве лучшего примера, и после секундной заминки назвал фамилии Бондаровича и Бобровского.

Котляров терпеливо выслушивал словоизлияния генерала, не мешая тому выговориться.

Выбрав паузу в зажигательной речи Мазурина, Степан Петрович поднялся:

– Я пойду, Виталий Викторович?

– Да-да, конечно. Я и так задержал тебя... Кстати, чуть не забыл, – остановил он Котлярова уже на пороге, – а где находятся врачи той одесской больницы? Ну, которых Банда захватил и допросил... гм-гм... с применением нетрадиционных методов?

– Точно не знаю, Виталий Викторович. Банда только доложил через Бобровского, что до его возвращения со всеми документами и уликами они находятся в надежном месте под охраной надежного человека. Там же, в Одессе.

– Это он Самойленко, небось, имел в виду?

– Наверное.

– Ясно... Ну что ж, иди, Степан Петрович. Иди, работай, раскручивай дело дальше. Это историческое дело, ты еще вспомнишь эти мои слова!..

Банда провел в лесу у виллы Гржимека целые сутки, прихватив с собой лишь несколько бутербродов, термос с крепким черным кофе и мощный бинокль.

Накануне они с Бобровским тщательно изучили территорию, использовав портативный радиолокатор, – засекли расположение и размеры зданий за оградой (там, за оградой, оказался не только особняк Гржимека, но и несколько флигельков, а также какой-то подвалили бункер), составили подробный план построек.

Бобровский между тем с помощью своей хитроумной аппаратуры засек частоту модуляции инфракрасного луча и твердо пообещал Банде, что теперь он сможет незаметно пробраться на территорию виллы.

– А как же телекамеры? Уничтожить? – спросил его Банда, кивнув в сторону ограды.

– Зачем же?

– А как тогда?..

– Ты, Банда, главное – выбери место, где будешь преодолевать забор. Это – твои трудности. А все остальное – моя забота.

Банда не слишком поверил в могущество Бобровского, но спорить не стал и, оставив Сергея в гостинице "колдовать" над его хитроумными электронными штучками, отправился к вилле.

Он пролежал в траве, прячась за деревьями, почти двадцать четыре часа, приглядываясь к окнам верхнего этажа дома, видневшимся из-за забора, и был убежден, что два из них – окна комнаты, в которой стоял компьютер. Он внимательно присматривался к каждой машине, въезжавшей и выезжавшей из ворот виллы, и теперь знал распорядок дня и места дежурства охранников. Они сменялись утром, в десять. Их было четверо. Исходя из того, что двое должны были сидеть за пультом телевизионной системы слежения, еще двое, значит, патрулировали территорию.

Один из охранников часто появлялся на террасе, окружавшей дом по периметру на уровне верхнего этажа, и Банда сделал вывод, что он скорее всего дежурит в самом доме. Второй же в таком случае должен был патрулировать двор.

Что там, за забором? Есть ли сад, кусты? Этого Банда не знал. Заглянуть за забор не удавалось, а локатор Бобровского фиксировал лишь постройки – то ли по железной арматуре, то ли по электропроводке, то ли по тепловым излучениям. Системы Банда толком не понял, да уже и поздно было вникать.

Ночью фасад дома ярко освещался. Видимо, фонарями, висевшими над центральным входом. Поэтому Банда решил, что лучше всего преодолевать забор со стороны леса, пробираясь к особняку Гржимека с торца...

Он вернулся в гостиницу утром и завалился спать, предупредив Сергея, что штурм начнется в час ночи...

Прошло уже два месяца с тех пор, как Банда уехал на выполнение задания.

Алина сдала за это время пропущенные из-за ее похищения экзамены, получила наконец диплом (с отличием!), сразу же поступила в аспирантуру и теперь нажимала на учебу, стараясь внимательным изучением своей любимой юриспруденции заглушить, загнать поглубже воспоминания и мысли об Александре.

Но после дня, проведенного в библиотеке, наступала ночь.

И ночью, лежа в постели, Алина уже не могла ничем себя отвлечь от навязчивых мыслей, от тревоги.

Сначала, как только он уехал, девушка думала лишь об одном – как он там, без нее? Не угрожает ли ему опасность? Не попадет ли он случайно под шальную пулю или бандитский нож? Насколько сложное задание поставили перед ее непобедимым Бандой?

Затем, когда прошла неделя-другая, девушка начала уже немного сердиться, по несколько дней ожидая его очередного звонка.

"Ну как он может так себя вести по отношению ко мне! – в раздражении порой размышляла она. – Неужели трудно подойти к телефону, снять трубку, набрать номер и сказать всего два слова – мол, жив, здоров, люблю, скучаю! Может, конечно, он и занят очень сильно, но неужели настолько, что не может найти хотя бы три минуты?! Скорее всего он просто забывает о моем существовании, не чувствует потребности позвонить, узнать, как идут мои дела, рассказать о своих. Значит, так он меня и любит, как в пословице: с глаз долой – из сердца вон!"

Иногда в приступе отчаяния ей в голову вообще лезла всякая ерунда – а может, он нашел другую?

Может, встретил кого-то и понял, что не Алина, а эта, новая как раз то, что он искал всю жизнь!

И тогда девушка представляла себе, как проводит ее Банда время с другой в далеком городе – гуляет с ней по осенним улицам, водит в рестораны и кафе, а может, вообще ужинает с ней при свечах у нее дома...

И может, даже обнимает и целует эту другую с такой же нежностью, как когда-то обнимал и целовал ее, Алину!

Но, спохватываясь, она отгоняла этот бред, уверяя себя, что так бесчестно ее Банда поступить не смог бы – уж если бы мир перевернулся, и Банда разлюбил бы ее, то невесту свою он обязательно честно об этом предупредил бы.

Но проходил день, другой, звонка все не было, и тогда Алина снова не спала по полночи, задыхаясь от Приступа необузданной, дикой ревности.

А время все шло, и вскоре девушка почувствовала, что уже просто жить не может без его ласки, без его рук и губ, без любящих глаз. Ей снились странно волнующие сны, в которых он был рядом с ней, ласкал ее, и каждый вечер она с тоской укладывалась в постель, зная, что и в эту ночь ей придется довольствоваться лишь воспоминаниями и снами.

Было у нее и еще одно занятие, кроме ревности и тоски, – она мечтала.

Она мечтала о том, как встретит его здесь, в Москве. Он обязательно позвонит ей, и она прибежит на вокзал или приедет в аэропорт и будет с нетерпением ждать прибытия поезда или посадки самолета.

А потом он выйдет ей навстречу – сильный, красивый – и, подхватив ее на руки, понесет к такси.

А дома она усадит его за стол и поставит перед ним самые лучшие, самые вкусные блюда, которые только она и ее мама умеют готовить. А он будет со вкусом, с наслаждением есть, не сводя глаз с нее, создательницы такого сказочного пиршества.

Алина ушлет родителей из дома – в театр, к друзьям, в ресторан, неважно куда! – и они с Бандой останутся наконец одни. Она наденет новый длинный шелковый халат, чем-то напоминающий японское кимоно, и Банда нетерпеливо будет пытаться сорвать его, но там есть такие хитрые завязочки...

А потом они будут лежать, слушать музыку, пить шампанское, и он расскажет ей о каждой минуте, проведенной вдали от нее. И он поклянется, что больше никуда не уедет.

И он снова заговорит о свадьбе, и они кое-что обсудят, а на следующий день отправятся в загс, потом – покупать подвенечное платье ей и костюм ему, немножко поспорят, где и как праздновать бракосочетание, и, уступая друг другу, снимут где-нибудь банкетный зал.

И он останется с ней навсегда. Всегда будет принадлежать только ей. А она – ему. И только ему.

Навсегда!

А потом наступало утро, звонил будильник, Алина открывала глаза, и начинался новый серый день.

Без Банды.

Она шла в библиотеку, в университет, снова в библиотеку, работала дома и – ждала, ждала, ждала!

А праздник все откладывался...

Бобровский осторожно, едва дыша от напряжения, приставил к видеокамере какую-то маленькую штучку и спрыгнул со спины Банды на землю.

– Что это такое? – шепотом спросил Банда, кивком указав на приспособление, – Такая штучка, благодаря которой изображение на мониторе у охранника надолго "застынет". Ты пройдешь у него под носом, а он даже не заметит.

– Класс, конечно! А что же мы будем делать с этой системой? – и Банда показал на коробочку-приемник инфракрасного луча.

– Я ее просчитал – нам здорово повезло. Эта система – довольно примитивная. Сейчас уже есть такие штучки, которые благодаря специальной оптике "растягивают" луч до потрясающих размеров и могут контролировать объемы до двадцати метров длиной и шириной и до четырех метров высотой. Представляешь?

– Ого!

– А эта, – Бобровский пренебрежительно махнул рукой, – туфта сплошная. Сейчас мы ее обманем.

Он достал из сумки аппарат со стеклянным окошком, на передней панели которого было множество кнопок и регуляторов и даже какая-то шкала с тремя стрелочками. Потом оттуда же извлек похожую штуковину, но с двумя резиновыми присосками-датчиками на проводах. Теперь Банда понимал, почему так кряхтел Бобровский, когда тащил через лес от машины к забору свою огромную сумку.

Он присоединил присоски к приемнику охранной системы, и стрелки на приборе ожили и зафиксировались на каких-то непонятных Банде цифрах.

– Смотри на стрелочки – важно, чтобы они не дернулись. Понял? А я сейчас...

Он схватил аппарат без присосок и тихо исчез в темноте, направившись к датчику, который транслировал на приемник инфракрасный направленный луч.

Через минуту-другую он появился, с помощью специального крепления осторожно передвигая по верхнему краю стены свой аппарат. Он приставил его почти вплотную к приемнику и облегченно вытер пот со лба тыльной стороной ладони.

– Ну как?

– Что?

– Стрелочки шевелились?

– Нет.

– Значит, путь свободен.

– Как это? – Банда недоверчиво покосился на напарника. – Что ты сделал?

– Эта штука, – кивнул Бобровский на аппарат, лежавший на стене, – генерирует луч точно такой же модульной частоты, как и в системе. Приемник не разбирает, какова природа передаваемого на него инфракрасного луча. Ему важны лишь его характеристики и его непрерывность. Я подменил один лучик другим – вот и все.

– Здорово, ничего не скажешь! – не сдержал восхищения Банда, с уважением глядя на Бобровского. – Ну, голова у тебя – что надо.

– Этому меня и учили, – поскромничал Сергей, улыбаясь. – Ты абсолютно уверен, что стрелки не сдвинулись?

– Конечно. Я смотрел очень внимательно.

– Тогда порядок. Значит, вот на этом участке стены, – он показал рукой, – путь открыт. Твоего проникновения не заметит никто, как бы ни старался.

– Ну, с Богом!

Банда встал, еще раз проверил крепление глушителя на автомате, ножа на бедре, поправил пистолет за поясом, натянул черную шлем-маску и осторожно снял автомат с предохранителя.

– Ну, Сергей, я пошел!

– Давай, – Бобровский протянул ему руку, – ни пуха, ни пера!

– К черту! – отмахнулся Банда и, вскочив на подставленное другом плечо, легко перемахнул через ограду...

– Во сколько они начинают? – Мазурин с нетерпением и тревогой ежеминутно поглядывал на электронные часы, стоявшие у него на столе.

– В час по местному времени.

– У нас с Прагой сколько часов разницы?

– Два часа.

– Значит, в три? Через полчаса?

– Так точно, Виталий Викторович.

– А ты уверен, что они доложат тотчас после завершения операции?

– Конечно. Бобровский обязан доложить, в этом сомнений быть не может.

– Ну-ну...

В эту ночь они не собирались идти домой.

Часов в десять вечера, когда все текущие дела были наконец завершены, полковник Котляров направился в кабинет Мазурина, предварительно позвонив жене и предупредив, что ночевать сегодня не придет.

Они с Мазуриным даже не сговаривались. Просто слишком многое зависело от успеха Банды и Бобровского. И оба предпочли ждать вестей на рабочем месте, чтобы в случае чего принять необходимые меры.

Сердце Степана Петровича екнуло, как только Бобровский доложил о том, что акция подготовлена и начнется сегодня в час ночи. Он сразу понял, что дом и сон на сегодня отменяются, и к генералу Мазурину зашел от того, что просто не мог находиться один – так тревожно было ожидание, при этом Котляров знал, что генерал всегда засиживался в управлении допоздна.

И вот теперь они сидели, досматривали последние телепередачи и ждали. С нетерпением ждали звонка из Праги, от которого зависело все.

Самое худшее, что Мазурин успел раззвонить об успехах "наверх", и теперь каждый день его терроризировали "оттуда", требуя конкретных результатов.

– Слышь, Степан Петрович...

– Ой, Виталий Викторович, можно и просто Степан.

– Ну, как хочешь... Короче, Степан, я предлагаю по пятьдесят граммов.

– Честно говоря...

– Не сидеть же нам, как двум сычам, ожидая этого проклятого звонка.

– ...у меня ничего нет.

– Зато у меня есть! – с этими словами Мазурин подошел к шкафу и открыл ту дверцу, за которой, как было известно всему управлению, прятались мини-бар и холодильник. Распахнув и то и другое, он продемонстрировал содержимое Котлярову:

– Ну, что выбираешь?

– Сейчас посмотрим.

Да, выбор у Мазурина сегодня был отменный! И казавшиеся запотевшими от холода в своих матовых бутылках три вида водки "Абсолют", и бутылка экспортной "Столичной", и армянские коньяки двух сортов, и полдюжины бутылок с вермутом, винами, шампанским... Котляров в задумчивости оглядел коллекцию и решительно взял с полки бутылку:

– Давайте, Виталий Викторович, нашу. "Столичную". Мне кажется, она будет в самый раз.

– Отлично, я – за!

Мазурин извлек из холодильника ветчину, консервы, бутыль "Кока-Колы" и лимон. Водрузив все на стол, скомандовал:

– Нарезай, полковник!

Сам вышел в приемную и через секунду вернулся с буханкой хлеба.

– Я своего адъютанта выдрессировал – кровь из носу, а хлеб у начальника чтоб был! Так теперь он целую буханку для меня держит.

Через несколько минут они, памятуя, что за будущую удачу пить нельзя, уже поднимали тост за здоровье Банды и Бобровского...

Минуты ожидания тянулись для Бобровского невыносимо медленно и тяжело.

Он собрал всю свою аппаратуру и отнес ее в машину. Теперь уже можно было не беспокоиться – покинуть виллу Банда мог и в открытую, если бы только ему удалось взять этот архив.

Потом, подогнав "Опель" поближе к воротам особняка (правда, чтобы не привлекать внимание охранников, с выключенными фарами и двигателем, на нейтралке с разгона), Бобровский взял свой автомат и, передернув затвор, опустил стекло, готовый в любой момент прикрыть, если понадобится, отход Банды.

Прошло минут десять. Из дома не доносилось ни звука.

Сергей, нервничая, потянулся к пачке "ЛМ", оставленной Бандой на сиденье, и закурил, хотя не курил уже года два...

Время шло, и ничто не нарушало тишину ночи.

И вдруг...

Спрыгнув в траву по ту сторону забора, Банда быстро огляделся.

Охранников не было видно, и полная тишина вокруг свидетельствовала о том, что его проникновение на территорию прошло незамеченным.

Слава Богу, двор не был "голым" – вдоль дорожки от ворот к дому и вокруг особняка росли довольно высокие кусты, и Банда, пригнувшись, перебежал поближе к "объекту", спрятавшись за наполовину облетевшими, но все же густыми кустами.

Тихо.

Бросок – и Банда оказался у дома.

Тихо.

Эта сторона дома не освещалась, и было темно – хоть глаз коли.

Банда осторожно выглянул из-за угла.

Охранник, который должен был, по расчетам Банды, патрулировать территорию, стоял на крыльце, привалившись плечом к одному из столбиков, поддерживающих крышу, и курил. Он был в какой-то странной униформе, слегка похожей на форму американского полицейского, с кобурой на поясе.

"Частная охрана", – определил Банда, который уже запомнил форму чешских полицейских.

Сашка снова укрылся за угол и стал тихо пробираться к другому углу здания, собираясь проникнуть в дом с противоположного торца.

Вдруг где-то над его головой скрипнула дверь и раздались шаги. Банда замер. Это мог быть только тот, второй охранник, в обязанности которого входило время от времени прогуливаться по террасе, обозревая окрестности.

Шаги затихли, и через мгновение мимо Банды в траву упала спичка, сверкнув в густой темноте ночи яркой красной искоркой.

"Курит. Прямо надо мной", – понял Банда, боясь пошевелиться.

Но нужно было действовать, время шло, и парень поднял глаза, пытаясь рассмотреть, что делается на террасе.

Охранник стоял, повернувшись к парню спиной, и Банда решил не упускать такую возможность.

Выдернув из-за спины висевшую между лопаток "Осу", Банда, будто взвешивая и примериваясь, подбросил нож на руке. Волнообразная заточка этого оружия делала его весьма эффективным. Банда убедился в этом на тренировках в учебном центре – при метании этой новинки российского вооружения в цель на мишени оставались глубочайшие порезы даже при касательном попадании.

Он примерился – касательного попадания быть не должно, нож обязан попасть прямо в шею, выступил из тени и, коротко размахнувшись, метнул.

"Оса" блеснула холодной стальной искоркой и вонзилась в шею охранника, пронзив ее слева направо точно посредине. Бедняга мешком упал на пол террасы, успев лишь чуть-чуть дернуть руками.

Тихо.

Банда снова осторожно выглянул из-за угла.

Первый охранник все еще стоял, спокойно покуривая. Значит, звука падения он не услышал.

Банда снял с пояса специальную складную "кошку" с тонким прочным шнуром и, забросив ее наверх, зацепился за деревянные перила террасы.

Ухватившись за шнур, он за считанные секунды поднялся наверх.

Тихо.

Банда выдернул "Осу" из шеи убитого охранника, вытер ее о его же одежду и снова вложил великолепно сбалансированное оружие в ножны на спине.

В окнах верхнего этажа света не было, но идти по террасе в полный рост все же было бы слишком рискованно, и Банда, пригибаясь, почти на корточках, пошел к окну той комнаты, где он засек компьютер.

Всем хороша Европа, но окна с точки зрения надежности у них никудышные – красивые прочные пластиковые окна с двойным изолированным стеклопакетом с легкостью открывались обыкновенным ножом, и с помощью своего ножа-мачете "Бобр" Банда преодолел последнюю преграду в несколько секунд.

Бесшумно приподняв раму, Банда скользнул внутрь и прикрыл за собой окно.

Тихо.

Он опустил жалюзи, чтобы снаружи никто не заметил даже слабого свечения монитора, и подошел к столу.

Вот он, компьютер – банк данных, архив подпольной фирмы по продаже краденых детей, которую создал Гржимек.

Банда сел за стол и стал один за другим выдвигать его ящики, надеясь обнаружить то, ради чего он сюда пришел. Но стол был пуст. Банда подошел к книжным шкафам и, подсвечивая себе маленьким фонариком с диаметром луча в полсантиметра, перерыл каждую полку – пусто. Оставался лишь небольшой секретер красного дерева. Этакий минисейф с симпатичными хитроумными замочками.

Он провозился с этими "симпатичными" замочками минут пятнадцать – отличная сталь запоров и крепкое дерево не поддавались даже такому универсальному орудию, как "Бобр".

Наконец замки не выдержали, и секретер открылся.

Среди бумаг в специальном держателе стояли дискеты, а рядом лежала увесистая пачка долларов.

Десяток жестких дискет – это и должно было быть то, ради чего они с Бобровским и прибыли сюда, проделав столь долгий путь и столь тщательно приготовившись.

Банда взял дискеты и перенес на стол, поближе к компьютеру. Затем, на мгновение задумавшись, сунул в карман и пачку долларов – здесь ее оставлять, честное слово, было бы просто грешно:

Парень, хорошо знакомый с компьютерной техникой, понимал, что файлы с адресами и анкетами клиентов Гржимека, находящиеся в памяти компьютера, должны были быть продублированы на дискетах. Ведь компьютер при всех его достоинствах – вещь капризная, и досадная поломка или оплошность пользователя могли привести к непоправимой потере – к утрате всех данных. Поэтому ценные документы у толкового пользователя всегда продублированы на внешних носителях памяти. С другой стороны, файлы в компьютере запросто могли быть защищены от копирования, и тогда Банда все равно не обошелся бы без поиска архива на дискетах. Именно поэтому он так упорно их и искал.

Теперь они у Банды в руках, и, казалось бы, ему можно было и нужно уходить. Но не был бы Банда Бандой, если бы не захотел тотчас убедиться в том, что найдено именно то, что нужно.

И, воткнув вилку компьютера в розетку, Банда включил машину.

В ту же секунду он услышал, как где-то далеко, возможно, в другом крыле дома, тревожно заревела охранная сирена.

"Черт!" – видимо, несанкционированное включение компьютера тут же фиксировалось на пульте охраны.

Банда метнулся к двери и проверил, заперта ли она. Затем, напрягшись, передвинул секретер к самой двери, открывавшейся внутрь, в надежде на то, что он, забаррикадировавшись, отвоюет пару-тройку минут для проверки дискет.

Он снова бросился к компьютеру, быстро сунул первую же попавшуюся дискету и взглянул на экран. "Пассуорд" – требовала машина.

Банда, конечно же, умел снимать пароль, но для этого требовалось минуты три и перезагрузка, а времени у него не было.

Быстро сорвав с плеча автомат и передернув затвор, Банда направил его правой рукой на окна, а левой лихорадочно стучал по клавиатуре, снимая защиту введением пароля. Теперь перезагрузка...

Замок в дверях щелкнул, открываясь, и дверь глухо ударилась о придвинутый к ней секретер. В коридоре что-то крикнули, и немедленно раздалось несколько пистолетных выстрелов. Щепки полетели из простреленной двери, зазвенело разбитое пулей стекло в оконной раме.

Банда бросился на пол и выпустил длинную очередь прямо по двери.

В коридоре вскрикнули, и Банда понял, что кого-то зацепил. А те, нападавшие, видимо, даже не поняли толком, что произошло – автомат Банды с навернутым на него глушителем работал почти беззвучно, лишь тихими хлопками свидетельствуя о том, что он уже отправил в полет порцию смертоносного свинца.

Пользуясь замешательством противника, Банда подскочил к компьютеру и, нажав две клавиши, включил режим считывания дискеты. Сомнений быть не могло – это было как раз то, что он искал: имена, фамилии, адреса, телефоны, суммы...

Оглядываясь поминутно на окно, он лихорадочно стал сгребать дискеты, рассовывая их по карманам...

Тишина ночи взорвалась внезапно.

Бобровский, сидевший в машине и ожидавший появления Банды, чуть не выронил от неожиданности свой автомат, когда там, за забором, вдруг гулко захлопали пистолетные выстрелы.

Он открыл дверцу и выскочил из машины, направив ствол автомата в сторону дома.

Вдруг стрельба на несколько мгновений прекратилась, потом из-за забора донеслись крики, какие-то команды по-чешски, а затем снова громко и часто загрохотали выстрелы из пистолетов.

"Почему не слышно оружия Банды?" – заволновался Бобровский, но тут же, спохватившись, вспомнил о глушителях, навернутых на их немецкие МП-5.

Бобровский занервничал.

"Где же Банда? Почему он не возвращается? Ведь все, его обнаружили. Неужели он собирается принять бой со всеми охранниками сразу? Ведь это безумие!"

В волнении он ходил вокруг машины, не отрывая взгляда от забора и нервно сжимая рукоятку автомата.

Выстрелы не утихали. Весь двор был залит ярким светом нескольких прожекторов.

"Раз стрельба не прекращается, значит. Банда все еще там. Черт возьми! Может, его окружили?"

Бобровский подбежал к забору, но лишь беспомощно поднял голову вверх – он был намного ниже Банды, и забор такой высоты ему, технарю, а не боевику, преодолеть было явно не под силу.

Тогда он снова побежал к машине и, вскочив за руль, завел ее, чтобы быть готовым в любой момент отъехать, и снова выскочил из салона, в нервном ожидании прислушиваясь к звукам боя.

Вдруг грохнул взрыв, через мгновение – еще один, чуть глуше. Еще несколько редких пистолетных выстрелов и...

И наступила тишина.

После стрельбы и грохота она казалась не правдоподобной и... страшной.

Если бой закончен, значит, одна из сторон одержала победу. Но кто?

А потом, несколько напряженных минут спустя, из-за забора послышалась какая-то команда по-чешски. В ответ прозвучал другой голос, тоже – явно не Банды.

Все кончено?

Бобровского охватила нервная дрожь. Ему вдруг захотелось громко, совсем по-детски позвать: "Банда, эй! Отзовись! Ты где?" Ему даже показалось, что он крикнул, и он испуганно осмотрелся по сторонам, не засекли ли охранники и его.

Но было тихо.

Никого.

Смолкли даже голоса охранников во дворе виллы.

Бобровский потоптался у машины еще минут пять. Затем, не выдержав напряжения ожидания, вскочил за руль и резко рванул машину с места.

Прочь от этой виллы. Прочь от последнего приюта, который нашел Банда на этой земле...

Когда он спустя полтора часа еще раз проехал мимо виллы, там все было спокойно – прожектора выключены, свет в окнах дома не горел, и ни один звук не нарушал плотной ночной тишины.

Бобровский выключил двигатель, вышел из "Опеля" с автоматом в руках и несколько раз осторожно обошел особняк.

Никого. И ничего, что могло бы указывать на спасение Банды.

Теперь сомнений у него не оставалось – Банда погиб. Схватка с охраной оказалась слишком неравной...

В ту же ночь Бобровский на скором поезде "Прага – Москва" покинул город, бросив у отеля "Карл Инн" бесхозный теперь "Опель" Банды...

Это была катастрофа.

Мазурин и Котляров осознали то, что случилось, часов в десять утра, так и не дождавшись этой ночью звонка из Праги.

Ребята молчали, и означать это могло только полный провал.

Просидев в кабинете генерала до полудня и выпив еще бутылку водки, они молча, избегая смотреть в глаза друг другу, разъехались по домам отсыпаться.

У обоих было до странности одинаковое желание – застрелиться...

Бобровский привез в управление все – диктофонные кассеты с признаниями Рябкиной и Кварцева, полученную под расписку аппаратуру, свой автомат, оставшиеся командировочные доллары.

Он не привез только самого главного – архива.

Доказательства того, что все это правда, а не сфабрикованное дело. Тех самых улик, изобличающих господина Павла Гржимека. Документов, по которым можно было отыскать проданных детей и их настоящих родителей.

А главное – он вернулся без Банды.

Бобровского засадили за составление подробнейшего отчета, и его информацию подтвердила шифровка, полученная от пражского резидента. Тот сообщал, что на вилле действительно был ночной бой, некоторые трупы опознать невозможно, так как взрывом нескольких гранат тела были буквально разорваны на куски, а хозяин особняка хотя и ранен, но остался жив и совершенно не понимает, какова была причина нападения.

Сомнений больше не оставалось, и Котляров сделал для Банды последнее, что только мог, – он составил наградной лист: "За личное мужество" (посмертно).

Мазурин подписал представление, не раздумывая, презрев возражения кадровиков-крючкотворов – мол, Бондарович не в штате, не положено...

В конце рабочего дня в кабинете генерала Мазурина собрались Котляров и Бобровский. Черная весть заставила их забыть о субординации, и они выпили стоя, не чокаясь, прощаясь со своим погибшим товарищем Александром Бондаровичем.

IV

В первую минуту Алина не поверила.

Она просто не поняла, о чем идет речь. Целый день просидела в библиотеке, устала, как собака, голова забита только диссертацией – ведь ночное одиночество еще не подкралось к ней.

– Мамочка, прости меня, я так устала, что пока ничего не соображаю. Я немного отдохну, а потом мы поговорим, – машинально ответила девушка и повернулась, чтобы уйти в свою комнату, но вдруг резко остановилась в дверях и обернулась.

По лицу Настасьи Тимофеевны текли слезы.

Она держалась целый день, пока дочери не было дома. Она не позволяла себе расплакаться. Она слишком боялась за дочь и понимала, что ей нужна будет помощь матери.

Помощь...

Как, чем можно было помочь своей родной девочке, потерявшей любимого, потерявшей мечту, потерявшей все?!

Помочь можно было, только держа себя в руках.

Только спокойствием. Только нежностью.

Но больше сдерживаться Настасья Тимофеевна не могла. Она ведь тоже очень полюбила этого парня. Александр спас их дочь, вернул ее. И вот теперь он погиб...

И Настасья Тимофеевна расплакалась. А Алина, увидев слезы матери, сразу все поняла.

– Это правда, мама? – только и смогла произнести девушка. И в ту же секунду силы оставили ее, и она упала, потеряв сознание, на пороге своей комнаты...

Двое суток, не вставая, не разговаривая ни с кем, отказываясь от еды и лекарств, пролежала Алина в постели.

Она похудела, лицо ее осунулось и почернело.

Она не могла спать.

Она была уверена, что жизнь кончилась, потому что потеряла без Банды всякий смысл.

Алина жалела теперь только об одном – почему ее тогда, где-нибудь в Варне, не пристрелили проклятые иранцы...

V

Охранник на входе в большое здание на Лубянской площади прочитал фамилию на удостоверении Банды и, уже было вернув документ, вдруг задержал его и стал сверяться с каким-то списком.

– Эй, друг, ты чего? Не похож? – пошутил Банда.

– Удостоверение недействительно. Есть приказ аннулировать, – равнодушно ответил дежурный.

– Странно... Но этого не может быть. Меня ждут. Очень ждут. Позвоните Котлярову, Мазурину, – удивился Банда.

– Подождите, – дежурный набрал по внутреннему телефону номер Котлярова.

– Полковник Котляров слушает.

– Товарищ полковник, докладывает дежурный главного входа лейтенант Лыков. К вам хочет пройти старший лейтенант Бондарович, но у меня есть приказ... – дежурный не успел закончить фразу, как Котляров перебил его.

– Кто-кто?!.

Он предъявил удостоверение на имя Бондаровича" Александра, а у меня...

– Немедленно пропустить!!! – раздался в трубке рев полковника, да такой, что даже Банда его услышал.

– Ну, я же говорил, – удовлетворенно улыбнулся Сашка и, забрав протянутое ему удостоверение, прошел в вестибюль.

Он почти бежал к Котлярову, торопясь как можно скорее доложить об успешном завершении операции. Единственное, что его тревожило, так это то, куда же делся Бобровский – ведь именно у него были кассеты с показаниями Рябкиной и Кварцева.

Сунув в карман последнюю дискету. Банда перекатился к разбитому пулями окну и затаился под ним в углу, прислушиваясь к наступившей тишине.

Каким-то шестым чувством парень отчетливо понял, что здесь, рядом, может быть, у самого окна, на террасе снаружи дышит человек.

Это мог быть только охранник, и Банда не раздумывал ни секунды, – сорвав с пояса гранату и выдернув чеку, он бросил ее в окно, на пол террасы, тут же резко пригнувшись за подоконником.

За стеной грохнул взрыв, и как только утихла дробь осколков, бьющих по стене снаружи. Банда кубарем вылетел в окно, перекатившись по полу террасы и выпустив очередь из автомата вдоль всего здания.

Действительно, он не ошибся – совсем рядом с тем парнем, которого Банда прикончил с помощью "Осы", лежал другой. Граната, видимо, попала ему прямо под ноги, и на это кровавое месиво, в которое превратился человек, нельзя было смотреть без содрогания.

"Иначе было нельзя. Тут уж – кто кого!" – мелькнуло у Банды, и, вскочив на ноги, он пробежал по террасе метров десять до двери, которая вела в дом.

Четко, так, как его учили на тренировках, он прошел дверной проем, готовый открыть огонь на малейшее движение. Но комната оказалась пустой.

Дверь, ведущая в коридор, была открыта, оттуда раздавались приглушенные голоса охранников, возившихся с дверью в кабинет Гржимека. Потом они начали стрелять, густо всаживая пули в дверь, забаррикадированную секретером, в надежде "достать" нарушителя.

"Зря стараетесь!"

В этот момент Банда услышал голоса и с улицы.

Это не входило в его план – по расчетам, охранников должно было быть лишь четверо. Видимо, во флигеле или в самом доме Гржимек содержал еще и личных телохранителей, засечь которых из леса Банде не удалось.

Раздумывать парню было некогда, и, сорвав с пояса вторую, последнюю гранату, он швырнул ее в коридор, туда, на голоса и выстрелы возившихся с дверью боевиков.

В замкнутом пространстве взрыв грохнул с такой силой, что Банда даже не услышал криков несчастных.

Не теряя ни секунды, он поменял опустевший магазин и бросился в коридор, послав несколько коротких очередей в облако дыма, расползавшееся на месте взрыва.

Сзади грохнул выстрел, и Банда почувствовал, как резкая боль обожгла бедро чуть выше колена, выбивая из-под ног пол. Падая, он успел кувырнуться вперед, развернувшись, и выпустил длинную очередь в стрелявшего – долговязого мужчину в спортивном костюме, домашних тапочках и с пистолетом в руке. Тот упал, сраженный несколькими пулями.

"Может, сам Гржимек?" – мелькнуло в голове у Банды.

Уже много позже из официальных материалов дела, расследовавшегося Интерполом при участии ФСБ России, Банда узнал, что это действительно был Гржимек – глава преступной корпорации.

Превозмогая боль, Банда попытался подняться.

К его великому счастью, ему это удалось. Значит, кости и сухожилия были целы, а простреленная мышца – сущий пустяк для человека с крепкими нервами.

Прихрамывая, он пробежал по коридору к лестнице, ведущей на первый этаж, и чуть ли не скатился по ней вниз, к окну, выходившему на заднюю часть двора.

Одним ударом здоровой ноги высадив раму, Банда кувырнулся наружу, в траву, на ярко залитый огнями прожекторов двор.

Заметив вооруженного человека, выбегавшего из-за угла, Банда выстрелил, не целясь, и нападавший упал, будто наткнувшись на невидимую преграду.

Выстрелы гремели где-то за домом и там, на втором этаже. Банда в очередной раз похвалил себя за то, что догадался взять с собой автомат с глушителем – охранники теперь не могли по звуку выстрелов догадаться, где он.

Банда снова сменил магазин и, прицелившись, несколькими одиночными выстрелами "потушил" прожектора, освещавшие эту часть территории"

Путь к забору был расчищен. Но добирался до него Банда минут пять, волоча ногу, перекатываясь, иногда даже ползком и время от времени стреляя по появлявшимся охранникам.

Вскоре выстрелы затихли, наступила тишина, и Банда, воспользовавшись передышкой, перемахнул через забор.

Машины с Бобровским на месте не оказалось.

Оставаться с дискетами рядом с виллой было слишком опасно, и, быстро наложив жгут и перебинтовав раненую ногу прямо поверх штанины, Банда углубился в лес, направляясь в сторону города.

К утру, выйдя на дорогу и остановив такси, за сто долларов из прихваченной с собой пачки Банда добрался до отеля. Машина стояла у входа, но Бобровского в номере не оказалось. Портье сообщил, что напарник Банды выехал на вокзал еще ночью...

– Так где ты, черт тебя побери, пропадал? – весело хлопнул Банду по плечу Котляров. – Ты же четверо суток из Праги добирался! Бобровский уже на следующий день нам докладывал!

Банда сидел, разомлевший от коньяка, и рассказывал подробности своих приключений.

В кабинете было полно ребят из отдела Котлярова, собравшихся послушать воскресшего из мертвых Банду. Даже генерал Мазурин на радостях захватил с собой пару бутылок коньяка из своих запасов и, опять презрев субординацию, сам спустился к Степану Петровичу.

– Как пришел в отель, обработал свою царапину, – кивнул Банда на ногу, – и завалился спать.

– Ну, святое дело! – ободряюще прогудел Виталий Викторович, разливая вторую бутылку "Белого аиста".

– Устал ведь, как собака. Дрых целый день. А вечером, когда проснулся, сдал номер, собрал вещички, в машину – и на Москву...

– Ты что, через Париж ехал?

– Нет, просто...

– Что это за дорога такая странная, – восемьдесят часов от Праги пилить, расскажи! – не унимался возбужденный Степан Петрович.

– Да у меня в Польше передняя подвеска полетела – в яму влетел. Это – раз! За полдня сделали, но я там, в этом Валбжихе, и заночевал. Наутро погнал на Вроцлав и... Смеяться будете?

– Будем! – весело заржали все.

– И вдруг у меня срывает патрубок от радиатора к картеру двигателя – тот, по которому антифриз бегает. А в этой развалюхе, в "Опеле" разнесчастном, как раз датчик температуры воды не работает. Ну а я жму себе под сто двадцать... Три раза польским полицаям долларами штрафы выплачивал! Короче, жму – а вода знай себе вытекает. В итоге бедный мой движок так перегрелся, что у него даже заглушка в картере сплавилась. Остатки воды – тю-тю! – и через пятнадцать минут, чуть не доехав до Вроцлава – стоп, машина! Двигатель заклинило...

– Ну, как бедному жениться, так и ночь коротка, – рассмеялся Котляров.

– Вот и я про то же. Хорошо, были доллары – новый агрегат поставили. Но пока вызвал техничку, пока отволокли меня в мастерскую, пока поменяли – двое суток прошло, – оправдывался Банда. – Так и получилось...

– А позвонить ты не мог?

– Не рискнул.

– Чего?

– А что я мог по телефону сказать? Доложить, что задание выполнено? Спросить, где Бобровский? Рассказать, сколько человек в Праге убил?

– Да, брат! Ну вот что, – посерьезнел вдруг Мазурин. – Даю тебе три дня отдыха. Залечивай свою ногу, я тебе оформлю документы для лечения в нашем центре...

– Спасибо, не стоит...

– Стоит. Я оформлю тебя в штат. Но об этом поговорим после. Через три дня придешь – будешь писать рапорт, отчет и так далее. Займемся, словом, нашим делом вплотную. А пока – марш домой, чтоб я тебя тут не видел! Ясно?

– Так точно, товарищ генерал!

Дверь в комнату открылась, и на пороге появился... Банда.

В первый момент Алина подумала, что у нее начались галлюцинации...

Но буквально в следующую же секунду она оказалась в его крепких горячих объятиях.

Он!

Живой!

Слезы градом покатились из ее сгоревших от горя глаз.

Она плакала и плакала, не в силах остановиться, спрятав лицо на его груди, а он ласково гладил ее по волосам, по плечам, что-то тихо и нежно шепча ей на ухо...

А потом все произошло так, как было в ее фантазиях.

Был и ужин при свечах. Была сказочная ночь.

Было подано заявление в загс. Были прогулки по Москве. Были предсвадебные хлопоты и покупки.

Было такое простое, но так трудно доставшееся счастье.

Они не расставались ни на минуту, боясь потерять друг друга из виду даже на мгновение.

Родители Алины, Настасья Тимофеевна и Владимир Александрович, только радовались, глядя на детей, и весело подтрунивали друг над другом – мол, и мы такими были, а теперь, глядишь, дедушкой-бабушкой скоро станем.

Все страхи, все тревоги, вся невыносимая боль остались позади. Впереди их ждала долгая, счастливая, интересная жизнь.

И... как обычно у Банды, – полная неожиданных поворотов...