Глава 17

Накануне стояла оттепель, но с утра подморозило и снова пошел снег. Он был мелкий, как сахарная пудра, и малейшее дуновение ветерка вздымало его в воздух, закручивало миниатюрными смерчами и сбивало в маленькие белые барханчики, красиво выделявшиеся на фоне вчерашнего наста, тоже белого, но уже с сероватым оттенком. На этом фоне черные ветви и траурная зелень еловых лап, местами проглядывавшие из-под снега, смотрелись особенно контрастно, а когда над лесом начали сгущаться ранние сумерки, картинка сделалась точь-в-точь как на экране черно-белого телевизора. Иллюзия была бы полной, если бы не мороз. Мороз был жесткий, сухой и колючий; к вечеру он окреп, и Синица в своем потрепанном кожаном реглане и легкомысленных сочинских ботинках начал замерзать по-настоящему.

Потихоньку коченея, не привыкший к таким экстремальным температурам, Синица терпел эту пытку из последних сил, мысленно торопя стрелки часов, которые как будто примерзли к циферблату и, казалось, совсем перестали двигаться. В последний раз Синица видел настоящую зиму, когда тянул срочную службу в ракетных войсках стратегического назначения. Это было очень давно; пожалуй, в данном случае слово "давно" далеко не исчерпывающим образом описывало истинное положение вещей – Синице казалось, что это было в прошлой жизни, а может, и во сне, который теперь, через столько лет, вдруг решил повториться.

Свет в салоне микроавтобуса не включали из соображений маскировки. Из тех же соображений водитель не заводил двигатель, и постепенно температура воздуха в жестяной коробке кузова приблизилась к той, что царила снаружи. Дыхание вырывалось изо рта облаками пара, который тут же оседал инеем на воротниках. Синица нахохлился и опустил клапаны старой, запачканной маслом милицейской ушанки, которой ссудил его добросердечный водитель микроавтобуса.

Нижние края оконных рам снаружи на три пальца занесло мелким сухим снегом. На ветровом стекле снега было еще больше. Синица подумал, что, если снегопад усилится, к утру автобус окажется заметенным по самые двери, и испугался этой мысли: перспектива заночевать в этом промороженном насквозь железном гробу ему ни чуточки не улыбалась.

Он порадовался тому, что ждать до утра так или иначе не придется. Еще его радовало, что производить задержание будет не он. Честно говоря, он сомневался, что сумеет встать и сделать хотя бы пару шагов, не говоря уж о том, чтобы бегать, скакать, махать пистолетом, проводить приемы самбо и надевать кому-то наручники. Майор напоминал себе вмерзший в толстый арктический лед обломок кораблекрушения или, скажем, мамонта, похороненного в вечной мерзлоте на глубине пяти метров от поверхности. Какой прок от замороженного мамонта при задержании опасного преступника? Он, мамонт, может только ждать и наблюдать – веками, тысячелетиями... А задержание пускай проводят те, кому за это деньги платят. Мамонт, то бишь майор Синица, уже сделал все, что от него зависело; теперь он никак не мог повлиять на происходящее, и это тоже радовало, потому что майор здорово устал.

Подполковник Забелин, возглавлявший операцию, вздохнул, выпустив из ноздрей облако пара, прямо как извозчичья лошадь на морозе, и негромко сказал:

– Новый год скоро. Надо же, как время летит! Оглянуться не успеешь, а еще одного года как не бывало. Как думаешь, Синица, возьмем мы его сегодня?

– А черт его знает.

Это было сказано сквозь зубы, но вовсе не потому, что Синица был зол или имел что-то против подполковника Забелина. Напротив, этот крупный, похожий на медведя в своем зимнем камуфляже, жизнерадостный и легкий в общении человек вызывал у него безотчетную симпатию. Юмор у Забелина был довольно непритязательный и где-то даже казарменный, да и сам Забелин был, как его юмор, тяжеловесен, непритязателен, предельно прост, а главное – стопроцентно надежен. Поговорив с ним пять минут, Синица все про него понял: с подполковником Забелиным можно идти в разведку.

Словом, Забелин, хоть и был омоновец, Синице нравился, и майор разговаривал с ним сквозь зубы вовсе не из-за дурного расположения духа. Просто, когда возникла необходимость что-то сказать, оказалось вдруг, что челюсти у Синицы свело от напряжения, которое требовалось, чтобы ими не лязгать, а замерзшие губы одеревенели и едва шевелятся. Даже язык у Синицы замерз и был холодный, как кусок говядины, только что вынутый из холодильника.

Повернув голову, Забелин внимательно всмотрелся в лицо Синицы, обрамленное заиндевелой ушанкой, и досадливо крякнул.

– Что ж ты молчишь, фрукт южный, ананас с хреном? Насмерть, что ли, решил замерзнуть? Сычев!

– А? – откликнулся с переднего сиденья водитель, который, по-видимому, относился к соблюдению субординации не более трепетно, чем сам Синица.

– X... на! – зарычал на него Забелин. – Ты водитель или хрен моржовый?

– Так точно, – сказал Сычев.

– Что "так точно"?

– Так точно, водитель. Ну, и чего? Мы ж не едем никуда.

– Раз водитель, значит, отвечаешь за пассажиров. У тебя в салоне человек в мороженую отбивную превратился, а ты в хрен не дуешь!

– Да я сам, как кусок говядины из армейского НЗ! Приказано было движок не включать! Сами же, между прочим, и приказали, а теперь Сычев крайний...

– Бушлат дай, умник! Сам небось упаковался, как полярник, а человек вот-вот дуба даст...

– Да ладно, – непроизвольно лязгая зубами, сказал Синица. – Чего ты завелся? Потерплю как-нибудь. Сам виноват, забыл, что Москва – не Сочи...

– Так грязный бушлат-то! – одновременно с ним говорил водитель. Выговор у него был непривычный для Синицы, напевный, тягучий и вместе с тем какой-то небрежный – московский. – Сколько я в нем под машиной валялся...

– Давай, говорю, куркуль!

Водитель завозился, выдирая из-под сиденья старый промасленный бушлат с облезлым цигейковым воротником. Синица напялил бушлат прямо поверх реглана и запахнул полы, на которых отсутствовали все пуговицы, кроме одной. Бушлат был камуфляжный, весь в пятнах от солидола и машинного масла, и пахло от него соответственно – бензином, моторным маслом и старой смазкой. Он был ледяной, как и все вокруг, но уже через минуту Синица начал согреваться. Вот только ноги в демисезонных ботиночках все равно мерзли, майор их почти не чувствовал.

– Раньше надо было сказать, – ворчливо бубнил впереди водитель. – Жалко, что у меня валенок нет. Валенки в мороз – первое дело. Недаром ведь сказано: держи голову в холоде, а ноги в тепле. Через ноги вся простуда в организм идет. Как вы там, товарищ майор?

– Да ничего, спасибо, – сказал Синица, – уже согрелся.

– Знаешь, на кого ты сейчас похож? – спросил у него Забелин. – На пленного чечена. Помню, под Моздоком... – Он оборвал фронтовые воспоминания, махнув широкой ладонью в трехпалой рукавице. – Покурить хочешь, пленный?

– А не загорится? – спросил Синица, имея в виду бушлат, от которого действительно несло, как от склада ГСМ.

– Не загорится, – откликнулся спереди водитель. – Я его, правда, в бензине стирал, так это когда было!

– Вот у нас в Чечне случай был, – вспомнил Забелин. – Повадились пацаны из автороты отработанное масло в отхожее место сливать. Долго сливали. А потом один уселся орлом, закурил – как же без этого? – а как закончил, возьми и урони окурок в очко. Ух, брат ты мой! Мы думали, чечены нам бомбу подложили. Хорошо, этот дурак прямо напротив двери сидел, так его оттуда вынесло, как из пушки...

– Слышал я эту историю, – не удержавшись, сказал Синица.

– Да ну?! – изумился Забелин. – Значит, и до ваших южных широт докатилось...

– Ага, – сказал Синица. – Только я ее в армии слышал, лет двадцать назад, когда срочную тянул. Ее наши водители любили рассказывать, и каждый все это своими глазами видал. Можно подумать, вокруг того сортира целая толпа народу стояла и ждала: рванет или не рванет?

В микроавтобусе все дружно заржали. Здесь сидело человек пять, не считая водителя, и всем было скучно.

– Ох и язва ты, сочинский, – добродушно сказал Забелин. – Не любо – не слушай, а врать не мешай. Это специально для таких, как ты, сказано.

– Это тебе за пленного чечена, – сказал Синица и посмотрел на часы: – Скоро уже.

– Ага, – сказал Забелин. – Только бы этот твой артист ему с ходу в лобовик не засадил. Что-то мне неспокойно.

– Не засадит, – сказал Синица с уверенностью, которой на самом деле не испытывал. – Он настоящий профессионал и работает аккуратно. И потом, там же крутом твои люди.

– За рулем тоже мой человек, – проворчал подполковник. – Вот даст этот твой профессионал из гранатомета...

– Перестань, – сказал ему Синица. – Накаркаешь. Ты же знаешь, что другого выхода у нас не было.

– Знаю, – согласился Забелин, – но сомневаюсь. А вдруг был? И вообще, странно получается: меняем одну человеческую жизнь на другую. На хрен он мне сдался, этот депутат? А с Женькой Степановым мы бок о бок всю Чечню прошли.

– Да ничего мы не меняем! – разозлился Синица. – Ты что, своим ребятам не доверяешь? И потом, даже если меняем... Не одну на другую, Юра. За этим стрелком много жизней числится. А если мы его сейчас не остановим, их будет еще больше.

Забелин помолчал, дымя сигаретой, огонек которой он по фронтовой привычке прятал в ладони.

– А правда, что он у вас в Сочи чуть ли не всю городскую верхушку перещелкал? – спросил он через некоторое время.

– Не всю, – сказал Синица и, подумав, добавил: – Только тех, кого я и сам с большим удовольствием шлепнул бы.

– Вот и я говорю: на хрен нам этот Ненашев? Ненашев – значит, не наш. Не наша, в общем, проблема. Так он, выходит, с этими вашими был завязан?

– Ну да, – сказал Синица. – Не знаю, какими делами они там вертели, догадываюсь только. Жаль, что мои догадки суду по барабану, не то мы сейчас тут не торчали бы. В общем, когда этот стрелок свои дела у нас закончил и отвалил, я через большое начальство вышел на Ненашева и предупредил, что он – следующий.

– Делать тебе было нечего, – проворчал Забелин. – Ну, а он?

– А он посоветовал мне подлечить голову, а сам в тот же день смылся за границу.

– Вот сука, – сказал кто-то из сидевших в машине. – Хоть бы поблагодарил!

– А потом меня вызвали в краевое управление, – продолжал Синица, – сунули в зубы командировку и направили сюда, к вам. Ненашев, оказывается, оттуда, из-за бугра, позвонил нашему министру и потребовал разобраться. Министр позвонил в краевое, оттуда позвонили в городское... Короче, оказалось, что я в курсе дела и вообще единственный, кто видел этого стрелка в лицо...

– Говорят, он тебя чуть не пришил, – сказал Забелин.

– Хотел бы пришить – пришил. А он будто знал, что при мне ствола нету. Посмотрел-посмотрел, а потом убрал пушку и уехал. Я же говорю – профессионал.

– Да, – сказал Забелин и вздохнул. – Черт знает какой ерундой приходится заниматься! Иногда вот так думаешь, думаешь... На хрена, думаешь, мне все это надо? Кого я защищаю? Ненашева?

– Закон и порядок, – сказал Синица. – Смешно, правда?

– Смешно, – согласился Забелин. – Просто до слез. Так он что, до сих пор за бугром, этот твой Ненашев?

– Ага, – сказал Синица. – Ждет, когда ему доложат, что киллера взяли. Ты бы знал, чего стоило уговорить его уступить нам на время операции свою машину! Я такого наслушался, ты не поверишь. Пришлось гарантировать полную сохранность и ремонт за счет МВД.

– Урод, – сказал Забелин, и в машине воцарилось молчание.

Сумерки за окном сделались синими, как разбавленные водой чернила. Потом в синеве мелькнул бледный отблеск света, погас, снова зажегся, опять погас, а затем вновь появился и больше уже не исчезал, становясь с каждым мгновением все ярче и резче. Потом машина вынырнула из-за поворота, и лучи фар на мгновение высветили лица сидевших в микроавтобусе людей в тяжелой боевой амуниции, скользнув по вороненому металлу автоматных стволов. Мимо них, волоча за собой белый хвост пара и снежной крупки, громко шурша шипованными колесами по ледяной коре проселочной дороги, проехал длинный, приземистый автомобиль. Даже в сумерках было видно, что стекла у него тонированные, совершенно непроницаемые, если глядеть снаружи.

– Депутат Государственной думы Андрей Ильич Ненашев вернулся из заграничной поездки, предпринятой им по состоянию здоровья, – голосом телевизионного диктора изрек Забелин. – Сразу же из аэропорта Андрей Ненашев направился в свой загородный дом... Заводи, – бросив кривляться, сказал он водителю и поднес к губам микрофон рации. – Пятый, это Седьмой. Готовность ноль. Постарайтесь взять его живым.

– Вас понял, Седьмой, – ответила рация, – готовность ноль, брать живьем.

Рубиновые габаритные огни депутатской машины скрылись за поворотом лесной дороги. Микроавтобус, недовольно взревывая двигателем, выбрался из сугроба, который уже намело вокруг колес, и выполз на укатанное место. Здесь водитель неосторожно газанул, машину занесло, но Сычев без труда справился с управлением и повел машину туда, где минуту назад скрылся "Мерседес" Ненашева. Там, впереди, находилась заранее оборудованная неуловимым снайпером лежка; там же была и засада, подготовленная для него Синицей. Синица следил за стрелком уже вторую неделю, но брать его не торопился: он хотел взять преступника с поличным, чтобы тот уже не сумел отвертеться.

– Только бы не в лобовик, – как заклинание, повторил Забелин.

Он сидел сильно подавшись вперед, как будто хотел усилием воли заставить автобус двигаться быстрее. Потом издалека долетел раскатистый, гулкий звук короткой автоматной очереди. Забелин выругался и опять схватился за рацию.

– Пятый, что там у вас? Иванов, кто стрелял?

– Он, – прохрипела рация. – Успел колесо продырявить. Все в порядке, товарищ подполковник, мы его уже взяли.

– Уже взяли, – облегченно вздохнув, повторил Забелин, хотя все, кто был в микроавтобусе, это уже слышали. – Колесо прострелил, паршивец.

– МВД гарантирует полную сохранность, – вздохнул Синица. – Кто-нибудь знает, сколько стоит колесо от "мерина"?

Ему никто не ответил, только водитель, не оборачиваясь, сочувственно хохотнул: всем было ясно, что раз Синица взял на себя смелость давать гарантии от имени министерства, то и платить за простреленную покрышку ненашевского "мерина" придется ему.

За вторым поворотом им открылось до боли знакомое зрелище: стоящий наперекосяк "Мерседес" с включенными фарами, толпа вооруженных людей в белых маскировочных костюмах и задержанный, который лежал лицом вниз на льду с заложенными за голову руками и широко раздвинутыми ногами. Синица вслед за подполковником выпрыгнул из машины и, скрипя снегом, побежал к "Мерседесу", еще не веря, что все уже кончилось, и притом кончилось благополучно.

– Сопротивления он не оказывал, – доложил Забелину похожий на снеговика человек в белом балахоне. – Как только увидел нас, сразу бросил автомат и поднял клешни.

– Профессионал, – одобрительно покосившись на Синицу, как будто ставил ему в заслугу примерное поведение задержанного, сказал Забелин. – Знает, когда проиграл.

На киллера надели наручники и помогли ему подняться на ноги. Откуда-то, фырча выхлопной трубой и поблескивая фарами, приполз желтый автобус, и омоновцы, возбужденно переговариваясь в предвкушении тепла и возможности покурить, полезли в салон. Притопывая окоченевшими ногами, Синица подошел к задержанному: ему все еще не верилось, что это именно тот человек, за которым он гонялся с самого октября.

Облепленное снегом лицо было ему знакомо. Именно его Синица видел на том перекрестке поверх пистолетного ствола; обознаться было невозможно, хотя стрелок уже перестал быть блондином и избавился от своих дурацких усиков. У майора чесался язык спросить, что означали слова "жеваный мент", произнесенные киллером на месте его последнего преступления, но он сдержался: в конце концов, эти уголовники много чего говорят, всех их не переслушаешь.

– Твой? – спросил, подойдя к Синице со спины, Забелин.

– Он, – ответил Синица.

– А я тебя тоже узнал, – вдруг сказал киллер и непринужденно усмехнулся, как будто встретил старого знакомого.

– Я рад, – сухо сказал ему Синица. – Теперь тебе не отмотаться, поверь.

– Ну, что поделаешь, – спокойно сказал киллер. Все ему было как с гуся вода, будто не его только что взяли с поличным при попытке расстрелять депутата Государственной думы. – У тебя своя работа, а у меня, сам понимаешь, своя.

– Если бы ты тогда выстрелил... – зачем-то сказал Синица.

– Но я ведь не выстрелил, правда?

– Ну да, – вмешался в их беседу Забелин, – за него тебе не заплатили.

– Ага, – сказал киллер. – Так оно и есть. Поехали, что ли, а то я замерз.

– Грузите, – приказал Забелин и вдруг резко развернулся на сто восемьдесят градусов, услышав нарастающий звук работающего на больших оборотах автомобильного двигателя.

К месту задержания подлетела и резко затормозила, пройдя добрых два метра юзом, черная "Волга" с антенной спецсвязи на крыше. Двое или трое омоновцев шагнули ей наперерез, но "Волга" сердито рявкнула на них сиреной. Вспыхнули и погасли упрятанные за решеткой радиатора синие проблесковые маячки, и омоновцы в нерешительности замерли на месте.

Из "Волги" выбрался пожилой человек в длинном черном пальто и старомодном белом шарфе, концы которого свободно свисали с его шеи, с непокрытой головой.

– Отставить! – закричал он еще издали, вскинув кверху руку, в которой смутно белело что-то плохо различимое в сгущающихся сумерках.

– Отставить грузить, – негромко скомандовал Забелин и еще тише пробормотал: – Это что еще за хрен с бугра?!

Фары "Волги" слепили глаза; щурясь, Синица смотрел на темный силуэт в развевающемся пальто, который приближался к ним, отчетливо скрипя снегом. Густой пар дыхания клубился над его левым плечом, бившие в спину фары окружали его туманным световым ореолом. Это напоминало сцену из какого-то фильма; Синица уже начал догадываться, что к чему, но никак не мог поверить в реальность происходящего.

– В чем дело? – неприветливо осведомился у подошедшего к ним человека Забелин. – Кто вы такой?

Вместо ответа тот сунул подполковнику под нос то, что держал в руке. Это было какое-то удостоверение – как положено, в развернутом виде. Забелин глянул в удостоверение, хмуро взял под козырек и, скрипнув снегом, отступил на шаг.

– Подполковник Забелин, – представился он, – ОМОН Центрального округа.

Человек в штатском повернулся к Синице.

– А вы?

– Майор Синица. Сочинский уголовный розыск.

– Что?! – Тон у человека в пальто был начальственный. Чувствовалось, что он привык отдавать приказы; еще чувствовалось, что ответ Синицы его удивил. – А ты, часом, не заблудился, сынок?

Чтобы не вдаваться в подробности, Синица распахнул свой промасленный бушлат, залез во внутренний карман реглана, вынул командировочное предписание и протянул его штатскому. Бумага сильно потерлась на сгибах и имела такой вид, будто Синица долго пользовался ею вместо салфетки. Штатский брезгливо развернул ее, держа двумя пальцами за уголки, и быстро пробежал глазами.

– Делать вам нечего, – проворчал он, возвращая бумагу Синице. – Катаетесь по всей стране за государственный счет, а толку – ноль. Лучше бы у себя в городе порядок навели. Я в вашем Сочи в позапрошлом году отдыхал, так у меня на пляже мобильник сперли и кошелек.

– Чекист не должен терять бдительность, – пробормотал Забелин, – даже если он без штанов.

– Вы что-то сказали, подполковник?

– Никак нет, товарищ генерал-майор. – По тону Забелина чувствовалось, что он не жалует чекистов, особенно генералов. – Разрешите грузить задержанного?

– Не разрешаю, – отрезал генерал-майор. – Он поедет со мной. Что вы так смотрите, подполковник? Это – государственное дело, и оно находится в нашей компетенции!

– А в сугробе сидеть – это, конечно, не ваша компетенция, а наша, – набычившись, произнес Забелин.

– Что?

– Ничего.

– Правда? А мне что-то послышалось. Здесь, наверное, эхо.

– Ну, так лес кругом!

– Прекратите этот цирк, подполковник Забелин. На вас, в конце концов, подчиненные смотрят!

– Так точно, смотрят. Это они, между прочим, киллера взяли. А вот он, – Забелин кивнул в сторону Синицы, – его вычислил. С самой осени у него на хвосте висел. Один. Тогда это дело было не государственное, а теперь, выходит, государственное?

– Я не намерен с вами препираться Вам что, погоны жмут? Да, теперь государственное! Мы, между прочим, его еще с весны разрабатываем, а вы только под ногами путаетесь. Лезете, куда вас не просят, а ваше дело – рынки караулить! Все, отставить разговоры! Задержанного в мою машину. Это приказ!

– Есть задержанного в машину, – деревянным голосом ответил Забелин и кивнул своим людям.

Киллера увели и погрузили в генеральскую "Волгу". Напоследок он бросил в сторону Синицы какой-то непонятный взгляд – не угрожающий, не насмешливый, а... сочувственный, что ли? Почудилось, наверное, подумал Синица и принял решение считать, что, именно почудилось, – так было спокойнее. Кутаясь в драный водительский бушлат, он смотрел, как задержанного аккуратно заталкивают в машину, придерживая ему на всякий случай голову. Рядом остановился Забелин, угостил его сигаретой. Синица закурил, не почувствовав никакого вкуса.

– Сволочи, – негромко сказал у него над ухом подполковник. – Вечно они жар чужими руками загребают, бойцы невидимого фронта. Теперь им – палка в отчетности, а нам с тобой тоже по палке, только не в отчетность, а в...

Он не договорил, сунул в зубы сигарету и принялся чиркать зажигалкой. В это время его окликнул стоявший возле открытой дверцы "Волги" генерал.

– Подполковник, на минутку!

– Твою мать, – пробормотал Забелин, бросил в снег так и не закуренную сигарету и вразвалочку направился к машине.

– Ты бы все-таки полегче, Юра, – негромко, чтобы не услышал Синица, сказал ему генерал. – Не надо так переигрывать, он ведь не дурак.

– Простите, Федор Филиппович, – сказал подполковник ФСБ Забелин и смущенно улыбнулся. – Увлекся маленько.

– Так вот, не увлекайся, – строго произнес генерал Потапчук. – А то как бы я тебя не разжаловал... Ты отвези его в гостиницу и побудь с ним, что ли... Водки выпейте, поговорите... В общем, обогрей человека, ладно?

– Само собой, товарищ генерал, – сказал Забелин. – А жалко его все-таки.

– Отставить, подполковник. Жалеть его будешь после второго стакана, а сейчас ты на работе. Забирай своих архаровцев и марш на базу.

– Есть, – сказал Забелин и бегом вернулся к своему автобусу.

"Волга" генерала Потапчука немного поерзала, разворачиваясь на узкой дороге, и укатила в сторону Москвы.

– Увезли твою добычу, – сказал Синице Забелин и сочувственно хлопнул его по плечу.

– Да наплевать, – сказал Синица. Ему действительно было наплевать. – Это ж не кусок мяса и не бутылка водки. На что он мне? Главное, дело сделали.

– Да, – с некоторым удивлением глядя на него сверху вниз, согласился подполковник, – дело сделали. Ну, айда по домам, выпить хочется – сил нет!

Молоденькая дикторша строго сообщила с экрана, что недавно вернувшийся из отпуска депутат Государственной думы Андрей Ильич Ненашев был найден на днях в своем загородном доме мертвым. Признаков насильственной смерти не обнаружили; диагноз, поставленный врачами, гласил: острая сердечная недостаточность. Зачитав некролог, в котором перечислялись заслуги Андрея Ильича Ненашева, дикторша перешла к новостям культуры, и Глеб убавил громкость телевизора.

В закопченной пасти камина ярко и весело пылали сосновые дрова. Поленья были суковатые, очень смолистые, и процесс горения сопровождался звуками, здорово напоминавшими оживленную перестрелку. Федор Филиппович налил себе чаю и вопросительно взглянул на Сиверова, но тот стоял к нему спиной, а потом опустился на корточки и принялся шуровать в камине кочергой, заставляя целые облака искр подниматься в воздух и с гудением исчезать в трубе.

Генерал насыпал в чашку две ложки сахара, подумал, добавил еще одну и принялся задумчиво помешивать чай ложечкой, глядя через плечо Слепого в огонь. На экране известная актриса, которую Федор Филиппович помнил совсем молоденькой, менторским тоном учила театральную молодежь, а вместе с нею и все население страны уму-разуму – разумеется, в собственном понимании. Потапчук взял лежавший рядом с заварочным чайником пульт дистанционного управления и совсем выключил звук. Теперь театральная матрона только молча шевелила губами, как выброшенная из воды рыба. Голос у нее был звучный, хорошо поставленный, и, не слыша его, Федор Филиппович вдруг осознал, что актриса еще старше, чем ему показалось вначале. Это было грустно, и он переключил телевизор на другую программу.

Сиверов вынул кочергу из камина и прикурил от ее раскаленного кончика сигарету. Извилистая струйка дыма потекла в трубу. Глеб опустился на расстеленную перед камином вытертую медвежью шкуру и уселся, по-турецки скрестив ноги.

– Вы молчите, – сказал он, глядя в огонь. – Я что-то сделал не так?

Федор Филиппович помолчал еще немного, обдумывая ответ.

– Да нет, – сказал он наконец, – все так. Работа чистая. Только я до сих пор не пойму, зачем тебе понадобился этот спектакль с задержанием? Ты что, не мог избавиться от этого мента как-нибудь иначе? А теперь ты засветился...

– Подумаешь, засветился, – по-прежнему глядя в камин, сказал Сиверов. – Кто меня видел? Один мент, больше никто. Он теперь доволен – киллера с поличным взял. Вроде подарок к Новому году. Зато не пришлось за Ненашевым в Австрию ехать. Не люблю я тамошних ментов. Они, конечно, тупые, но такие дотошные!

– А этот твой Синица не дотошный? – сварливо спросил Федор Филиппович.

– Как вы сказали? Синица? Да, этого следовало ожидать. Каков сам, такова и фамилия... Да, он очень дотошный. Он меня здорово вычислил, профессионально. Я даже не ожидал от него такой прыти.

– Не понимаю, – со стариковским упрямством сказал генерал. – Как-то все это не очень профессионально, Глеб Петрович. Опять эмоции взыграли?

– Отчасти, – Сиверов бросил окурок в огонь и одним плавным движением развернулся, усевшись к Федору Филипповичу лицом. Легче от этого не стало: на фоне пылающего камина он выглядел просто черным безликим силуэтом. – Вы имеете в виду, что было бы безопаснее его убрать? Я с этим не спорю, но... Черт, есть же какая-то профессиональная этика!