Пономарь не без оснований предполагал, что усача остановило скорее оборудование фургона, чем пистолет Мешка; видима, он понял, с кем связался, и предпочел не заводить дело слишком далеко. Он очень сомневался, что Сизому и Мешку удастся отстоять попранное достоинство: сколько бы они ни кричали о том, что отметелят «этого козла», как «последнего козла» (это было собственное выражение Мешка, которое при других обстоятельствах заставило бы Пономаря кататься по полу от смеха), Пономарь никак не мог забыть тот противный хруст, с которым сломались и подались, вминаясь внутрь, его ребра. Один удар! Этот парень мог бы зарабатывать большие деньги, на спор пробивая кулаком кирпичные стены.

Сизый, например, был уверен, что лично его вырубили по чистой случайности. Это было понятно: он выпал в осадок первым и практически ничего не видел.

Кроме того, когда они обсуждали все это в последний раз, этот идиот выдвинул новую теорию, которая поражала своей свежестью и наивностью: он-де не мог драться в полную силу из-за того, что руки у него были заняты шприцем с лошадиной дозой морфия.

Пономарь ухмыльнулся, вспомнив этот бред, и раздавил окурок о приборный щиток. Он уже в который раз подумал, что напрасно ввязался в эту дурацкую затею, от которой за версту несло какой-то мелкоуголовной тухлецой и ребячеством, но отступать было поздно: на пороге булочной вдруг возник тот самый человек, которого они искали. Пономарь быстро протер глаза и проморгался, но сомнений быть не могло: это был он. Оставалось только гадать, как этот тип ухитрился незамеченным проскользнуть в булочную, но это было уже неважно: главное, что ему не удалось оттуда незаметно выскользнуть.

Пономарь поднес к губам рацию, не сводя с объекта внимательного взгляда. Да, он был высок и плечист, но все-таки не так огромен, как показалось Пономарю той недоброй памяти ночью. Лет, наверное, под пятьдесят, джинсы, кожаная куртка — видно, та же самая...

Под распахнутым воротом серой шерстяной рубашки виднелся треугольник тельника с голубыми полосками.

«Вон оно что, — подумал Пономарь, — десантура. Ну, козел...» Сомнения были отброшены. Сейчас старший лейтенант Пономарев чувствовал себя так же, как, наверное, должен себя чувствовать старый нужник, в отверстие которого какой-то шутник бросил килограмм дрожжей: пенящееся дерьмо перло у него изо всех щелей, и он с трудом сдержался, чтобы тут же не выскочить из машины и не наброситься на противника с кулаками и каблуками. На то были свои причины: в самом начале своей карьеры Пономарь вместе с коллегами патрулировал улицы в День воздушно-десантных войск и был жестоко помят пьяными дембелями. Новое унижение наложилось на старое, усилив его во сто крат, и в мозгу Пономаря молнией промелькнула соблазнительная в своем безумии мысль: пуле все равно, десантник ты, космонавт или тракторист. Пуля предназначена для того, чтобы проделывать дырки во всем, что не превосходит ее по твердости, а этот тип явно будет помягче, чем пуля со стальным сердечником.

Он надавил на кнопку так, что побелел сустав пальца, и негромко сказал в микрофон:

— Есть. Выходит из булочной. Сажусь на хвост.

Кряхтя, шипя и ругаясь черными словами от боли в ребрах, он передвинулся на водительское место и запустил двигатель.

...Вернувшись из булочной. Комбат разгрузил сумку и поставил на плиту чайник. Пока чайник сипел и вздыхал на огне, он выставил на стол большую фаянсовую кружку и, не скупясь, засыпал в нее две полные чайные ложки заварки. Залив заварку кипятком, он накрыл чашку блюдцем, располовинил свежий батон, разрезал одну половину вдоль, щедро намазал маслом и проложил сыром. Придирчиво оглядев образовавшийся в результате этих манипуляций чудовищный сэндвич со всех сторон, Борис Иванович не удержался и откусил от него изрядный кусок, не дожидаясь, пока заварится чай. Со вкусом жуя, он подумал, что Подберезский что-то уж очень долго бегает по своим делам. За те два дня, что Андрей прожил в его квартире, Рублев опять успел привыкнуть к тому, что рядом все время есть кто-то живой, и теперь, поймав себя на беспокойстве по поводу долгого отсутствия Подберезского, иронически улыбнулся. «Жениться на нем, что ли? — насмешливо подумал он. — И каждое утро устраивать сцены ревности с мордобоем и ломанием мебели.»

Он не успел до конца продумать эту блестящую мысль, потому что в прихожей вдруг раздалась мелодичная трель дверного звонка.

— Легок на помине, — проворчал Комбат, положил бутерброд на стол и пошел открывать.

Даже не подумав заглянуть в глазок, он распахнул дверь и очень удивился, когда один из стоявших на площадке трех совершенно незнакомых ему мужчин вдруг резко выбросил вперед правую руку, вполне недвусмысленно покушаясь на комбатову челюсть. Борис Иванович отвел удар, и кулак незнакомца с неприятным хрустом врезался в дверной косяк. Незнакомец взвыл и выронил кастет, который с тяжелым глухим звоном упал на кафельный пол лестничной площадки.

Дверной проем ограничивал свободу нападавших, и они предприняли успешную попытку прорваться в квартиру, насев на Комбата всей массой. В руке показавшегося Комбату смутно знакомым узкоплечего субъекта с бесцветной крысиной мордой мелькнул электрошокер. Рублев ударил этого типа по его крысиному личику тыльной стороной ладони, и тот, оскалив мелкие испорченные зубы, головой вперед с грохотом и звоном влетел в ванную. Оттуда донесся придушенный вопль, а в следующую секунду там что-то обрушилось с ужасным шумом.

— Все мне там разворотил, недоносок, — огорченно сообщил Комбат двоим оставшимся на ногах участникам налета.

— Не двигаться! — испуганно завопил один из них, наводя на Комбата пистолет. Он держался позади всех и был как-то неестественно перекошен на левый бок, из чего Комбат сделал вполне логичный вывод, что у него повреждены ребра. — Лицом к стене, руки за голову! ФСБ!

— Да я уж вижу, — сказал Борис Иванович, вдруг узнавший старого знакомого. — Бок побаливает?

Старший лейтенант Пономарев большим пальцем правой руки взвел курок пистолета.

— Сизый, надень ему браслеты! — скомандовал он. — Мешок, где ты там?

Из ванной донесся протяжный стон, и снова что-то загремело.

— Ушибся Мешок, — услужливо пояснил Комбат, на глаз прикидывая расстояние, отделявшее его от старшего лейтенанта.

— Молчать, задержанный, — прикрывая за собой дверь, сказал Пономарь, — Задержанный? — удивился Комбат. — У вас, что же, и ордер есть?

— Обязательно, — нехорошо улыбнувшись, заверил его Пономарь. — Вот он.

И он повертел перед собой пистолетом.

— А, — сказал Комбат, — это мы понимаем. Хороший ордер. Выправлен по всей форме.

— Сизый, мать твою, — прошипел Пономарь, — что ты копаешься? Надень ему браслеты, пока я не шлепнул эту сволочь к чертям собачьим!

Сизый торопливо кивнул и с опаской шагнул к Комбату, продолжая тянуть и дергать застрявшие в узком кармане джинсов наручники. Заминка объяснялась тем, что ему пришлось вынимать наручники левой рукой из правого кармана. Правую руку он держал на отлете, и по лицу его было отчетливо видно, что расшибленная кисть причиняет ему сильнейшую боль. Впрочем, несмотря на боль, Сизый был-таки профессионалом и, вопреки ожиданиям Комбата, подошел к нему не спереди, а сбоку. Когда он сунулся к нему с наручниками, Комбат еще раз взглянул на Пономаря и понял, что в случае чего тот выстрелит не задумываясь и скорее всего не промахнется. Следовало выждать более удобного момента, и Борис Иванович со вздохом позволил защелкнуть у себя на запястьях стальные браслеты.

— Ну, — спросил он, — куда поедем?

— Ха, — сказал Сизый, который почувствовал себя гораздо увереннее, сковав грозного противника, — поедем. Слышь, Пономарь? Он прокатиться хочет!

— Сейчас прокатим, — пообещал Пономарь, продолжая держать Комбата под прицелом. — Включи-ка ему первую передачу.

Сизый медленно двинулся по кругу, меряя пленника с головы до ног оценивающим взглядом, словно выбирая, куда ударить.

— Ну, чего смотришь? — насмешливо спросил Комбат, уже успевший понять, что его никуда не собираются везти. Весь этот, с позволения сказать, арест был просто дешевой комедией, направленной на то, чтобы свести с ним счеты. Ребята явно действовали по собственной инициативе, а значит, с ними можно было не церемониться. — Чего смотришь, спрашиваю? Не бойся, не укушу.

— Веселый, гад, — продолжая шарить по фигуре пленника глазами, сквозь зубы процедил Сизый. — Ничего, сейчас загрустишь.

Он вдруг остановился и нанес короткий режущий удар в солнечное сплетение. Комбат охнул и согнулся пополам. Криво улыбаясь, Сизый подошел к нему вплотную и, схватив за волосы, запрокинул голову кверху.

— Больно? — с издевательским сочувствием спросил он.

— Да не так чтобы очень, — неожиданно ясным голосом ответил Комбат.

Сизый еще не успел ничего понять, а Комбат уже обрушился на его промежность скованными руками.

Сизому показалось, что у него в джинсах со страшным беззвучным грохотом разорвалась осколочная граната, а в следующую секунду почувствовал сокрушительный удар в переносицу и спиной налетел на Пономаря.

Пономарь сделал шаг назад, пытаясь увернуться, но позади оказалась закрытая дверь, и он коротко заорал от нестерпимой боли, когда голова Сизого, показавшаяся ему тяжелой и твердой, как чугунная болванка, протаранила его многострадальную грудную клетку. Пистолет он не выпустил, но теперь от него было мало проку, потому что все тело Пономаря, казалось, превратилось в сплошной комок ужасной боли, и управлять этим комком было превыше его сил.

Шатаясь, он встал с колен и, держась за поврежденный бок, попытался поднять пистолет.

— Экий ты упрямец, — с упреком сказал Комбат и вполсилы ударил его в челюсть. Пономарь молча обрушился в угол, выронив пистолет, и затих там, мучительно пытаясь сообразить, жив он или уже умер.

— Так, — деловито сказал Комбат, поворачиваясь к Сизому, который уже подобрал под себя конечности и даже успел подняться на четвереньки. — Теперь ты.

— Ммм, — промычал Сизый, отрицательно мотая головой, отчего по всей прихожей разлетелись густые красные капли.

— Ты уверен? — спросил Комбат.

— Мммм!.. — ответил Сизый, кивая головой. Кивок получился вялым, но он все равно потерял равновесие и со стуком воткнулся лбом в линолеум.

— Пол не проломи, — предупредил Борис Иванович.

Он наклонился, чтобы отобрать у Сизого ключ от наручников, и в этот момент подкравшийся сзади Мешок, про которого он совсем забыл, ткнул его в шею электрошокером.

Комбат бревном рухнул на пол. Придавленный Сизый коротко вякнул и с помощью Мешка выбрался из-под тяжелого бесчувственного тела. Посмотрев на Сизого, Мешок содрогнулся.

— Мать твою, — сказал он. — Он же тебе переносицу сломал!

— Сам знаю, что он мне сломал, — зло огрызнулся Сизый, с трудом поднимаясь на ноги и для верности придерживаясь за стену. — С-с-сука!

Он несильно пнул лежавшего на полу Комбата, сам при этом едва не упав. Голова у него кружилась, перед глазами плыло, а от боевого пыла не осталось и следа.

Сизый подозревал, что, помимо перелома носа, он заимел расчудесное сотрясение мозга.

— Ну что, метельщики, — проскрипел из своего угла Пономарь, — отметелили козла?

Полученный удар в челюсть замечательным образом прочистил ему мозги, и теперь он с предельной ясностью понимал, что, поддавшись на уговоры приятелей, попал в крупную передрягу. Несанкционированное вооруженное нападение, применение спецсредств — все это грозило служебным расследованием, результаты которого не взялся бы предсказать никто. Хорошо, если дело удастся спустить на тормозах, но вот если угодишь под раздачу... Времена нынче сложные, и кто-нибудь из начальства запросто может отдать всех троих на растерзание, чтобы поставить очередную галочку в отчете: вот, мол, как беспощадно мы боремся за чистоту наших рядов. А тогда им вряд ли удастся отделаться простым увольнением из органов. А каково органавтам живется в зоне — общеизвестно. Тяжело им там живется. Тяжело и коротко...

И потом, что они доказали? Этот старый козел, которого они собирались отметелить, уложил всех троих голыми руками.., скованными руками, если быть точным. То, что сейчас он лежит мордой в пол, ничего не меняет: ткнуть человека шокером может любой дурак, и это совсем не то, что называется «преподать урок».

Урок был преподан не ему, а им самим, причем урок тяжелый и болезненный.

Тем временем Мешок, опять пострадавший меньше всех, без особенного энтузиазма обрабатывал лежавшего на полу Комбата ногами.

— Уймись, придурок, — с трудом садясь и морщась от боли, сказал ему Пономарь. — Он же ничего не чувствует. Только зря упаришься.

— Козел, — размазывая по лицу сочившуюся из носа кровь, невнятно пробормотал Сизый. Голос его звучал гнусаво, а глаза страшновато косили. — Вот козел вонючий." Пошли отсюда на хер, мужики. Мне в больницу надо...

— Я тебе пойду, — сказал Пономарь. Стараясь не стонать, он дотянулся до пистолета и медленно встал. — Нам отсюда прямая дорога за проволоку.

— А все ты, — вдруг истерично заявил Мешок, до которого, похоже, наконец дошло, что они влипли. — ФСБ, ФСБ! Кто тебя за язык тянул?

Он снова зло пнул Комбата. Тот застонал и пошевелился. Мешок проворно отскочил от него подальше, выставив перед собой электрошоке?, — Ни хрена себе, — сказал Пономарь. — Уже очухался! Вот это здоровье, мне бы такое. Переверните-ка эту сволочь.

— Что ты собираешься с ним сделать? — спросил Мешок.

— Попрощаться, — ответил Пономарь.

Сизый понимающе кивнул: Пономарь был прав. Десантника надо было кончать по-тихому и уносить ноги.

Их затея обернулась неожиданной стороной, и теперь нужно было как-то выходить из положения. Сизый даже усмехнулся, несмотря на боль в сломанной переносице и подкатывающую к горлу тошноту: «как-то»... Известно как. По-другому теперь просто не вытанцовывается.

С помощью Мешка он перевернул тяжелое, обмякшее тело своего приговоренного противника на спину, чтобы тот видел, какая участь его ожидает. Комбат открыл глаза и увидел направленный на него пистолет.

— Опять вы, — с тоской сказал он. — Надоело.

— Уже все, — сказал ему Пономарь. — Сейчас уходим.

Палец, лежавший на спусковом крючке пистолета, напрягся, и тут за спиной у Пономаря распахнулась дверь.

— Оба-на, — сказал Подберезский, останавливаясь на пороге. — Ну, мужики, вы даете!

Пономарь резко обернулся, невольно охнув от боли, и направил пистолет на двери.

— Не двигаться! — приказал он, — Милиция!

— Ну да, — не обращая внимания на пистолет, сказал Подберезский, — так я и поверил. Вы, наверное, те придурки, которым Комбат давеча плюх накидал. Мало вам, что ли?

Пономарь заскрипел зубами. Неприятности множились, росли, как катящаяся с горы лавина. Что теперь — убирать двоих?

Комбат помог лейтенанту справиться с сомнениями, подбив его ногой под колени. Пономарь взмахнул руками, пытаясь сохранить равновесие, и тогда Подберезский, поймав его руку, в которой был зажат пистолет, резко вывернул запястье, задирая кверху. Пономарь закричал от боли в плече и сломанных ребрах, но тут же убедился в том, что знает о боли далеко не все: Подберезский обрушил на его локтевой сустав свой тяжелый локоть, сломав руку, как сухую ветку. Пономарь издал дикий вопль и потерял сознание.

Перепрыгнув через упавшего противника, Подберезский метнулся к Сизому, который безуспешно попытался увернуться от стремительно рванувшегося ему навстречу кулака, показавшегося огромным, как ядро Царь-пушки. Ядро ударило Сизого в висок, и свет померк.

Мешок, все еще остававшийся в строю, пятился по коридору в сторону кухни, отступая перед надвигавшимся на него Комбатом и отмахиваясь от него электрошокером. Подберезский, которому вдруг стало совершенно нечего делать, нашел в кармане у Сизого ключ от наручников и смирно стоял в сторонке, с интересом наблюдая за происходящим.

— Ты, значит, у нас интеллигенция, — напирая на Мешка, говорил Комбат. — Поборник, значит, научно-технического прогресса, нажиматель кнопок — на компьютерах, на электрошокерах... Любишь кнопки нажимать, правда? И пинаться, как я понял, тоже любишь.

— Убери руки! — взвизгнул Мешок, делая выпад электрошокером.

— Охотно, — ответил Комбат и что было силы пнул его в голень. Мешок ахнул и как подрубленный упал на одно колено. — Бить тебя срамно, — продолжал Комбат, — но надо. Ты, я вижу, сроду как следует по морде не получал, оттого и вырос таким дерьмом.

Мешок не разгибаясь бросился вперед, вытянув перед собой электрошоке?, как фехтовальщик, проводящий флеш-атаку. Комбат дважды ударил ногой. Первый удар остановил Мешка, а второй бросил его, уже бесчувственного, спиной на кухонный стол. Стол не сломался — все-таки это было не кино, — но опрокинулся, окатив Мешка горячим чаем из большой фаянсовой кружки, осушить которую Борису Ивановичу помешал звонок в дверь. Электрошоке?, по счастью, отлетел в сторону и не попал в курящуюся паром коричневую лужу, посреди которой бесформенной грудой мокрого тряпья замер лейтенант ФСБ Мешков.

— Я же говорил, что они тебя найдут, — подходя сзади с ключом от наручников в руке, сказал Подберезский.

— Вот суки, — протягивая ему скованные руки, пожаловался Рублев, — не дали чаю попить. Ничего, сейчас чайник поставлю...

— Погоди, Иваныч, — снимая с него наручники, сказал Подберезский. — Они что, мозги тебе отшибли?

Отсюда линять надо, пока соседи ментовку не вызвали.

— С какой это радости я из собственного дома побегу? — возмутился Комбат. — Сами вломились, сами пускай и отвечают.

— Они-то ответят, — сказал Андрей, брезгливо отодвигая носком ботинка откинутую в сторону руку Мешка, — но и нам с тобой дело пришьют.., просто так, за компанию, чтобы сор из избы не выносить. Что нам пришить, сам понимаешь, у них найдется. Сейчас нам надо время выиграть. В понедельник мой адвокат вернется из Италии, вот тогда мы с ними разберемся.

— Так ведь сбегут же, — с сомнением проговорил Комбат. — В понедельник их уже ни с какими собаками не сыщешь.

— Как же, — усмехнулся Подберезский, — сбегут они, жди. Им теперь одна дорога — в институт Склифосовского, так что найдем мы их в два счета.

— Н-да, — сказал Комбат, с легкой грустью глядя на откатившийся к газовой плите надкушенный сэндвич с сыром. — Позавтракал, называется. И куда мы пойдем?

— Как куда? — переспросил Подберезский. — Я у тебя погостил, теперь твоя очередь. Мне как раз сегодня мебель привезли, я потому и задержался. Теперь жалею: опять самое интересное пропустил.

Они вышли из кухни, перешагнули через лежавшего поперек прихожей Сизого, а потом и через мучительно скрючившегося на пороге Пономаря. Остановившись в дверях, Борис Иванович оглянулся и с сомнением сказал:

— "Скорую" бы им вызвать.

— Сами вызовут, — ответил Подберезский. — Кто первый оклемается, тот и вызовет.

Комбат запер дверь на два оборота и стал спускаться вслед за сержантом во двор.

Вернувшись с озера, Постышев ненадолго заглянул на работу, чтобы отметиться, и отправился на одну из оперативных квартир, которая в данный момент была свободна, чтобы там без помех просмотреть полученные от Михеича кассеты.

В квартире царила мерзость запустения. Судя по слою скопившейся на всех горизонтальных плоскостях пыли, сюда никто не наведывался уже года два, если не больше. Могло, конечно, оказаться, что посетители попросту забывали протирать, пыль, но она лежала и на полу таким же ровным, нетронутым ковром, как и на подоконниках и на крышке морально устаревшего телевизора «Темп», слепо таращившегося на майора пыльным бельмом экрана. Квартира была похожа на заколдованный замок Спящей Красавицы, и Постышев испытал мимолетный укол грусти, когда, обернувшись, увидел тянувшуюся за ним цепочку следов, оставленных его туфлями. Это был один из тех редких моментов, когда майор искренне жалел о том, что совершенно не способен к стихосложению: эта квартира могла послужить мощным источником вдохновения для какого-нибудь поэта-романтика, особенно если не посвящать его в подробности жизни и деятельности ее постоянно менявшихся обитателей.

Он усмехнулся, представив себе, что сделалось бы с поэтом-романтиком, проинформируй его кто-нибудь о назначении квартиры и о тех разговорах, которые порой велись в ее стенах. Конечно, мысленно добавил он, речь идет о настоящем поэте-романтике, а не о тех хамелеонах, которые прикидываются романтиками только тогда, когда того требует от них редактор. Романтик наверняка в два счета превратился бы в пессимиста, запил с горя и за два года сгорел от цирроза печени.

Туда ему и дорога, подумал майор, вытирая пыль с экрана телевизора своим благоухающим носовым платком. Видеомагнитофон здесь стоял старенький, еще советского производства. Постышев без труда узнал блаженной памяти ВМ-12, и это еще больше укрепило его в уверенности, что о квартире попросту забыли. Он живо представил себе громадный механизм, который поддерживает на плаву эту сухопутную «Марию Сеяесту», и те громадные деньги, что ежегодно выбрасывает его департамент на содержание множества таких вот квартир, некоторые из которых используются, а некоторые, как, например, эта, просто законсервированы и ждут своего часа. Впрочем, судьба миллиардов безналичных рублей майора Постышева волновала мало, так же как и судьба многочисленных сограждан, остро нуждавшихся в улучшении жилищных условий. Сейчас его интересовало одно: будет ли работать старинная аппаратура.

Старинная аппаратура не подвела, и, опускаясь в насквозь пропыленное скрипучее кресло, майор Постышев позволил себе немного пофантазировать, представив, как лет этак через сотню сюда приходят тогдашний спецслужбист и мучительно пытается сообразить, как ему затолкать в непонятный агрегат с надписью ВМ-12 на передней панели какой-нибудь свой фантастический мнемокриеталд, чтобы просмотреть компромат на политика с Альфы Центавры, спутавшегося с многогрудай аборигенкой.

Изображение почему-то оказалось черно-белым, но довольно качественным: все лица были хорошо видны и вполне узнаваемы, а главное, звук был выше всяческих похвал. Опознав гостей генерала Шарова, майор Постышев удовлетворенно кивнул: это были именно те люди, появления которых он ждал долгие месяцы.

Он промотал пленку немного вперед, пропуская секс — вовсе не из пуританства, а просто потому, что подобные записи следует смотреть в соответствующей обстановке и по возможности не в одиночку, — и снова включил изображение как раз вовремя: деловые партнеры обсуждали условия поставки. Между делом он подумал, что не зря перестраховался: пленочка получилась совершенно убойная. Шаров Шаровым, а вот этого генерал-майора запросто можно будет привлечь и даже упечь, сколотив себе тем самым некоторый моральный капиталец и пополнив истощившийся в последнее время кредит начальственного доверия.

Просмотрев обе пленки, майор Постышев поздравил себя с удачным приобретением. Конечно, дело можно было завершить намного раньше, ублажив тем самым Мурашова и отхватив обещанный миллион, но Постышев работал в органах не первый год и знал, что не бывает следов, которые знающий и заинтересованный человек не мог бы впоследствии распутать. Шаров и его подельники могли спустить это дело на тормозах, чтобы не поднимать лишнего шума, но могли ведь и не спустить! Пусть Мурашов бесится, сколько угодно: он далеко, а Шаров — вот он, рукой подать. До смерти, как говорится, четыре шага... И вот тогда, когда это расстояние сократится, когда в воздухе отчетливо запахнет паленым, Постышеву и пригодятся собранные им материалы: пленочки, дискетки и фотокопии фальшивых накладных, по которым деловые партнеры генерал-полковника собирались протащить груз стреляющего железа через две границы. Да и Мурашову, в случае какой-нибудь неожиданности, крыть будет нечем: он, Постышев, свою часть работы выполнил, и, если мурашовские легионеры проморгают груз или не смогут справиться с охраной, он тут ни при чем. Денежки пожалуйте...

Подумав о Мурашове, Постышев улыбнулся. Стас по старой дружбе может попытаться выкинуть какой-нибудь фортель: сэкономив энную сумму, грех не попытаться сэкономить еще один миллион, тем более что работы — на воробьиную погадку, не больше: просто взять и шлепнуть старинного приятеля Петю Постышева. Мертвые не кусаются и, как уже было верно подмечено однажды, не просят денег. На этот случай у майора тоже было все предусмотрено: он тщательно записывал все свои разговоры с Мурашовым на диктофон, записывал с той самой первой ночи, когда в дверь его скромного жилища постучалась госпожа Удача. Он всегда таскал готовый к работе диктофон в нагрудном кармане, как иные не расстаются с авторучкой или носовым платком: никогда не знаешь, что тебе понадобится зафиксировать в следующий момент. Это давно вошло у него в привычку и часто помогало в работе. Теперь эта привычка должна была сработать как страховой полис. Мурашов получит полный пакет высококачественных копий: копии видеозаписей, копии компьютерных файлов, копии накладных и конечно же копии любительских аудиозаписей майора Постышева — просто так, чтобы у него не возникало ненужных поползновений. Стас не обидится: они всегда понимали друг друга с полуслова, а в бизнесе друзей, как известно, не бывает. Тем более что он отхватит наконец свои железяки и сможет вместе со своей бандой наемников отправиться на Балканы или куда они там собрались...

Он выключил телевизор и видеомагнитофон, убрал кассеты в кейс и, вернувшись в кресло, оказавшееся, несмотря на непрезентабельный вид, весьма уютным, набрал на мобильнике номер Мурашова. Слушая, как попискивают в трубке сигналы соединения, он прикрыл глаза и еще раз мысленно проиграл в уме все, что уже сделано, и то, что еще предстояло сделать, пытаясь отыскать слабые места и не в силах найти хотя бы одно. Конечно, кое-какие мелкие накладки все-таки имели место, но без этого не делается ни одно по-настоящему большое дело. Взять хотя бы тот случай, когда какой-то алкаш отполировал мослы Пономарю и Сизому и так напугал Мешка, что тот едва не начал палить из пистолета прямо в набитом дорогой аппаратурой фургоне, стоявшем под окнами генеральской конспиративной квартиры. Рассказать кому — не поверят, животики надорвут...

А могло бы, между прочим, выйти совсем не смешно.

И в смерти Сапога не мешало бы убедиться. Подумаешь, в театр опаздывал! Сапог конечно же благополучнейшим образом откинул копыта, но все-таки...

— Слушаю, — сказал в трубке голос Мурашова, звучавший так ясно, словно друг Стас находился не за тридевять земель, в своей Тмутаракани, а в соседней квартире. «А может, так и есть? — мелькнула шальная мысль, от которой Постышева сразу бросило в пот. — Да нет, это уже паранойя. Просто техника не стоит на месте. Пора, пора отвыкать от телефонов, в которые приходится орать так, что потом двое суток болит горло. Двадцать первый век на пороге!»

Мысль о близком уже наступлении двадцать первого века внезапно развеселила майора — может быть, потому, что в третье тысячелетие он собирался вступить миллионером, — и он с ходу взял юмористический тон.

— Грузите апельсины в бочках, — процитировал он своего любимого литературного героя. — Братья Карамазовы.

— Ты, Петух? — мгновенно узнал его Мурашов.

«Заждался Стасик», — с удовольствием отметил Постышев.

— Сам ты петух, — сказал он. — Как жизнь?

— Ты за этим звонишь? — вскипел Мурашов. — Слушай, сколько можно тянуть? Не можешь сделать — так и скажи. Я пойму, мы же друзья, в конце концов...

"Точно, — подумал Постышев, — друзья. Ты все поймешь и скажешь надгробное слово и даже, может быть, уронишь на могилу скупую мужскую слезу...

А главное, не забудь утешить вдову. Друг, блин. Тот самый, который лучше новых двух."

— Ну чего ты орешь? — лениво спросил он. — На легионеров своих ори, из армии за бесполезностью сокращенных. Все готово, приходи и бери.

— Ну да?! — восхитился Мурашов. — Ушам своим не верю.

— Повторить? — спросил Постышев.

— Не надо повторять... Когда отгрузка?

— Когда надо, — сказал Постышев. — Не волнуйся, скоро, так что поторопись с деньгами.

— Темнишь, — с умело разыгранной укоризной произнес Мурашов. — Не доверяешь старому другу.

— Ты еще слезу пусти, — посоветовал Постышев. — Ты знаешь, что мне для тебя ничего не жалко, но это все-таки бизнес. У тебя в этом деле свой интерес, у меня — свой.

— Петюнчик, дружище, о чем разговор? Все будет сделано в лучшем виде. Бабки переведем завтра же, прямиком в Швейцарию. Как договорились, в три разных банка... Но насчет груза — это верняк?

— Вернее не бывает, — успокоил его майор.

— А много? — не удержался от очередного вопроса Мурашов.

— На горбу точно не упрешь, — ответил Постышев.

— Так, — задумчиво сказал Мурашов, — ясно..

Так как мы поступим?

— Завтра, — сказал ему Постышев, — я отправлю к тебе человека с чемоданом. В чемодане будут всякие.., гм.., материалы. Среди них попадаются весьма пикантные, но это не главное. Ты, пожалуйста, со всем внимательно ознакомься, и тогда тебе сразу станет ясно, как действовать.

— Даже так? — с плохо скрытым удивлением спросил Мурашов. — Мне бы твою основательность.

— На том стоим, — не хвастаясь, согласился Постышев. — И вот что, Стас: не думай, что это будет легко.

— И поднялся брат на брата. — с легкой грустью сказал Мурашов.

— На этот счет не волнуйся, — успокоил его майор. — Не будет там никаких твоих братьев. Черные все, как головешки.

— А! — обрадованно воскликнул Мурашов. — Так это же просто праздник какой-то! Скажу ребятам — перепьются на радостях!

— Только не насмерть, — снова беря шутливый тон, попросил Постышев. — Так я подошлю к тебе человечка. Встречай.

— Непременно, — пообещал Мурашов. — Ну, Петр Васильевич, я твой должник!

— Это точно, — сказал Постышев. — Сумму долга не забыл?

— Опять обижаешь, — возмутился Мурашов. — Когда я тебя подводил? Мое слово — кремень.

— Посмотрим, — сказал Постышев.