Глава 1

Особняк стоял на берегу тихого лесного озера, идеально вписываясь в окружающий пейзаж, который мог бы вызвать слезы умиления у любого неумытого славянофила, если бы тот попал в эти заповедные места.

Не то чтобы славянофилов здесь не бывало вовсе — напротив, в архитектуре особняка явственно читался нарочитый, почти утрированный древнерусский акцент, придававший трехэтажному строению, до отказа набитому современными удобствами, вид старинного княжеского терема, — но все они, как правило, были чисто вымыты, прекрасно одеты, благоухали туалетной водой от Кристиана Диора, стриглись у лучших парикмахеров и сроду не носили бород, а на волосатых плакальщиков о судьбах богоизбранного русского народа поглядывали сверху вниз с плохо скрываемым отвращением — разумеется, исключительно в тех редких случаях, когда вообще снисходили до того, чтобы их заметить.

Место для постройки особняка было выбрано идеальное: слева почти вплотную к краснокирпичным стенам здания подходила березовая роща, а справа начинался и тянулся вдоль берега заповедный сосновый бор с грибами, ягодами и прорвой дичи, тщательно и небескорыстно охраняемый сытыми, молодыми и свирепо-неподкупными егерями, денно и нощно колесившими вокруг да около на своих мотоциклах. Спереди же, как уже было упомянуто, плескалась обширная, кристально чистая гладь озера, такого прозрачного, что даже в десятке метров от берега можно было разглядеть дно с густыми зарослями водорослей, где пряталась рыба, которой в озере водилось сколько душе угодно. С берега в воду выдавался на совесть сработанный дощатый настил, служивший причалом для пары новеньких пластиковых моторок с мощными японскими движками, водного мотоцикла и даже педального катамарана наподобие тех, что выдают напрокат на пляжах. Днище одной из моторок было прозрачным, и подвыпившие гости, отправляясь куролесить по озеру, предпочитали именно ее — вид стремительно несущейся прямо под ногами воды неизменно вызывал у них буйный восторг, прямо пропорциональный количеству опрокинутых перед этим рюмок.

В хорошую погоду с настила ныряли. Впрочем, случалось и так, что ныряли с него и осенью, и даже в новогоднюю ночь, что было вызвано всемирно известной широтой русской души и наличием в непосредственной близости от водоема просторной, крытой тесом бревенчатой бани, словно сошедшей на этот живописный берег прямиком со страниц народной сказки. Под навесом крыши сохли веники — березовые, дубовые и даже можжевеловые, а на коньке, растопырив огромные ветвистые рога, белел лосиный череп, глядя на отраженное в воде небо черными провалами пустых глазниц. Эта баня выглядела почти культовым сооружением. Да так оно, в сущности, и было: хозяин краснокирпичного терема являлся убежденным и ярым славянофилом — если не по образу жизни, которая, увы, по большей части проходила все-таки не в этом райском уголке, а в суетливой загазованной Москве, то по убеждениям. Правда, некоторые недруги предпочитали называть его черносотенцем, но он не имел обыкновения обращать внимание на тявканье газетных мосек: караван, невзирая на лай, должен идти.

Так что баня была выстроена в истинно русском стиле и с соблюдением всех тонкостей. Вплоть до резных ковшей. В просторном цокольном этаже терема располагалась сауна с большим бассейном, содержавшаяся, как и все здесь, в идеальном порядке и полной боевой готовности. Сюда хозяин водил тех из гостей, кто был выше его по положению. Разумеется, в тех случаях, когда гости выражали такое желание. Равные же ему, не говоря уже о нижестоящих, которые порой в силу тех или иных причин бывали допущены на эти ритуальные омовения, вынуждены были париться так, как это делали испокон веков на Руси. Впрочем, никто особенно не жаловался, кроме одного очкарика из налоговой полиции, у которого оказалось слабое сердце, хотя и он не отрицал, что гостеприимный хозяин здесь ни при чем, а баня просто отменная. Это ли не пример того, что деньги — лучшее лекарство?

Стоял конец теплого, солнечного, в меру дождливого, урожайного на грибы сентября, и березовая роща блистала расточительным великолепием: вся она была ослепительно бело-золотая под холодноватым уже, пронзительно синим небом, и по синему зеркалу воды уже поплыли золотые монеты листьев. По утрам над озером стоял густой молочно-белый туман, и в тумане хрипло перекликались и били крыльями сбивавшиеся в стаи утки: здесь, в заповеднике, они чувствовали себя вольготно и спокойно жирели перед дальним перелетом.

Было начало седьмого утра — время, когда густая пелена над озером начинала рваться и таять, уползая в лес и там исчезая без следа. Тяжелая, сколоченная из дубовых досок дверь особняка отворилась, и на крыльцо вышел пожилой, но крепкий еще мужчина в полувоенной одежде. Привалившись плечом к пузатой, как на лубке, каменной колонне, поддерживавшей вычурный навес, он продул беломорину и закурил, аккуратно спрятав горелую спичку обратно в коробок.

Некоторое время постоял неподвижно, лишь изредка вынимая изо рта папиросу, чтобы сбить пепел. Выцветшие серо-голубые глаза, казавшиеся неестественно светлыми на загорелом, обветренном лице с тяжелым подбородком и выбритыми до глянцевого блеска щеками, неторопливо, по-хозяйски обшаривали расстилавшуюся перед ним водную гладь с едва различимой в тумане темной полоской противоположного берега.

Лицо было задумчивым и умиротворенным, под стать этому туманному, теплому утру, и мысли текли неторопливо и плавно. Ему было хорошо здесь, особенно когда хозяин находился в отъезде: озеро, лес, тишина и покой — чего еще желать человеку в возрасте? Не жизнь, а бесплатный курорт, и обязанностей, считай, никаких. Конечно, когда хозяин привозит гостей, приходится хлопотать, но люди они все серьезные, уважительные и к безобразиям не склонные. Нет, как ни крути, а ему крупно повезло: это тебе не в городе на нищенскую пенсию мыкаться...

Где-то в недрах широченных полушерстяных галифе раздалась приглушенная плотной тканью трель мобильного телефона. Звук этот, хотя и негромкий, был настолько неуместным на фоне берез, сосен и тумана, что человек на крыльце невольно вздрогнул и лишь после третьего звонка вытащил из кармана трубку мобильника. Неуклюже проделав с ней все необходимые манипуляции, он осторожно, словно бы с опаской, поднес трубку к уху и, уважительно держа потухшую папиросу немного на отлете, сказал:

— Але! Уваров у аппарата!

— Здорово, Михеич! — раздался в трубке знакомый жизнерадостный голос. — Спишь?

— Да какой тут сон, когда кругом такая благо-. дать, — расслабляясь, ответил Михеич. — Задумался малость... Здорово, коли не шутишь. Тебе-то чего не спится, старшой?

— Служба не дает, мать ее в душу, — с неискренним вздохом ответил «старшой».

Ни имени, ни фамилии этого человека Михеич не знал. Считался он начальником охраны хозяина и вроде бы ходил в чине майора, хотя на этот счет у Михеича полной уверенности не было. Охранники между собой называли его Багром, а хозяин, как и положено хозяину, ко всей без исключения обслуге обращался исключительно посредством барского «э-э-э» — в воспитательных, надо полагать, целях. Насчет воинского звания Багра Михеич сомневался, звать его Багром стеснялся и потому дипломатично именовал его «старшим» во избежание недоразумений, тем более что по роду своей теперешней службы мог считаться его подчиненным. Правда, Багор командовать им никогда не пытался, ограничиваясь тем, что передавал распоряжения хозяина.

— Ох, рано встает охрана, — в своей всегдашней дурашливой манере пропел Багор. — Ты вот чего, Михеич... У тебя там как — порядок?

— Как всегда, — сказал Михеич, вставляя недокуренную папиросу в угол рта и неловко прикуривая одной рукой. — А что, хозяин решил наведаться?

— С гостями, — уточнил Багор. — Так что кончай там благодатью любоваться. Хозяин велел, чтобы к его приезду баня была готова.

— Дело нехитрое, — сказал Михеич. — Когда ждать-то?

— Да сразу после обеда, — ответил Багор. — Часикам этак к трем.., ну, может, к четырем. Людей тебе прислать?

— Да на кой ляд они мне здесь, твои люди, — проворчал Михеич. — Вот разве что водки пускай привезут, маловато после прошлого раза осталось. Ну и зелени опять же: огурчики там, помидорчики, укроп разный...

— Заметано, — бодро сказал Багор. — Прямо сейчас и отправлю.

— Можешь не торопиться, — недовольно пробурчал Михеич. — Не люблю я, когда твои амбалы день-деньской под ногами шастают...

— Сочувствую, — сказал Багор. — Я вот, к примеру, не люблю, когда дождик идет.., зиму не люблю, потому что холодно и за отопление платить надо. А люблю я, Михеич, лето, и чтобы баб побольше... Идея понятна?

— Да уж куда понятнее, — вздохнул Михеич. — Служба — она служба и есть...

— ..пропади она пропадом, — закончил за него Багор и хохотнул в трубку. Разговаривая по телефону — да и при личных контактах тоже, — он легко мог произвести впечатление рубахи-парня, добродушного и простоватого, как щенок сенбернара, но глаза у него всегда оставались холодными и цепкими, как два рыболовных крючка, и потому Михеич не стал пререкаться дальше — испытывать терпение Багра ему не хотелось по многим причинам.

— Гостей много? — спросил он.

— Мало, — ответил Багор. — Двое всего, но принять их надо как следует.

— Ага, — сказал Михеич. — Ясно.

— Ну раз ясно, приступай, — дружелюбно отозвался начальник охраны.

Закончив разговор, Михеич сунул трубку в карман и посмотрел на старенькие «командирские» часы, которые носил на правом запястье — он был левшой. Времени в запасе оставалось навалом, но очарование сентябрьского утра уже потускнело: впереди ждала целая вереница скучных, утомительных дел, начиная с протапливания бани и кончая растаскиванием бесчувственных тел по гостевым комнатам поздно вечером.

Впрочем, до последнего нужно было еще дожить.

Досадливо морщась, Михеич выбросил окурок и сразу же закурил новую папиросу. Посланные Багром люди вряд ли доберутся сюда раньше чем через час, да и то лишь в том случае, если всю дорогу будут гнать как на пожар. Так что можно было позволить себе не торопясь выкурить папироску, раз уж удовольствие от предыдущей испорчено. Михеич, вся жизнь которого прошла по гарнизонам и военным городкам, очень ценил такие вот спокойные минуты, когда можно было просто сидеть и, ни о чем особенном не думая, наслаждаться тишиной. Между делом он решил, что не зря поленился сегодня рыбачить: пришлось бы прервать процесс на самом интересном месте и срочно грести к берегу.

Докурив, он вернулся в дом и некоторое время возился в подвале, инспектируя запасы и совершая еще кое-какие действия, узнав о которых Багор был бы очень удивлен. Да что там Багор! Хозяин не поверил бы своим ушам, расскажи ему кто-нибудь, чем занимается смотритель его загородного дома, готовясь к приему высоких гостей. Подумав о хозяине, Михеич кривовато усмехнулся: какая разница, поверил бы или нет? Ему хватило бы намека, невзначай оброненного слова, смутной тени подозрения... Места здесь заповедные, родных и близких у бывшего прапорщика Уварова нет, так что...

Додумывать эту мысль до конца не хотелось, да и надобности в том не было никакой: все передумано уже не раз и не два, и ничего с тех пор не изменилось.

Что толку сетовать на судьбу? Конечно, куда проще было бы жить спокойно: топить баньку, ловить рыбку, водить гостей на охоту и вообще заниматься своими прямыми и вовсе не обременительными обязанностями, тем более что платили за это хорошо и никаких поводов для недовольства у Михеича не было. Так бы оно и было, если бы не одно «но»: имелась в биографии прапорщика Уварова парочка моментов, о которых он предпочел бы не помнить.., да он и забыл о них благополучнейшим образом, пока однажды не появился тот хмырь в кожаном плаще и не напомнил о них. От сумы да от тюрьмы не зарекайся... Оказаться на старости лет за проволокой Михеичу совсем не улыбалось, и он сразу понял, что деваться некуда — надо соглашаться...

К тому времени, как на бетонной подъездной дорожке затормозил знакомый джип, набитый спиртным, продуктами и вооруженными людьми, Михеич уже закончил свои секретные дела и даже успел на скорую руку позавтракать. Он помог разгрузить машину, поставил водку на лед, затопил баню и принялся за приготовление простой, но обильной закуски: хозяин, как человек истинно русский (в его понимании), не признавал кулинарных тонкостей и любил, чтобы мясо было навалено горой, а хлеб — ясное дело, ржаной — был накромсан ломтями толщиной в ладонь.

Охранники тоже не теряли времени понапрасну.

Один из них сразу же выкатил из гаража велосипед и, забросив за спину автомат, отправился на пост у ворот в обозначенном колючей проволокой периметре, который охватывал два гектара заповедного леса. Михеичу почудилось, что сумка, которую этот воин приторочил к багажнику велосипеда, подозрительно позвякивает, но это не его дело — пусть Багор разбирается со своими подчиненными сам.

Остальные трое разбрелись по дому и надворным постройкам, добросовестно производя то, что Багор на американский лад именовал «чек-ап». Операция проверки была рутинной и завершилась, как всегда, довольно быстро. Михеич, который в это время резал на кухне мясо, волновался недолго: охранник по кличке Сапог провел в бане не больше двух минут и вышел оттуда, широко зевая и попутно ковыряя в носу согнутым мизинцем.

Михеич с осуждением покачал головой и отвернулся от окна. И это охрана, подумал он. Дармоеды.

Потом охранники вынесли из дома стол со стульями и установили прямо на берегу, на специально выровненной и утрамбованной площадке, над которой легонько хлопал от поднявшегося ветерка парусиновый тент. Михеич несколько раз забегал в баню, чтобы подбросить в печку дров, проверить температуру воды и вообще посмотреть, что там и как. Все было в полном порядке, и постепенно Михеич окончательно успокоился: в конце концов, такие дела ему было проворачивать не впервой, и до сих пор все проходило гладко. Иногда он даже удивлялся: все оставалось по-прежнему, словно типа в кожаном плаще и вовсе не было на свете. Хозяин по-прежнему приезжал в загородный дом — то один, то с гостями — и был, судя по всему, на пике своей карьеры, о которой бывший прапорщик Уваров ничего не знал и, честно говоря, знать не хотел. Впрочем, такое положение вещей Михеича вполне устраивало, и он молил Бога лишь о том, чтобы козел в кожаной хламиде свернул шею и больше никогда не появлялся — не потому, что прапорщик Уваров был таким уж верноподданным, а просто потому, что так было бы гораздо спокойнее.

Покончив с делами, охранники принялись слоняться по двору, курить, швырять в озеро камешки и вообще путаться под ногами. В конце концов им это надоело, и они, усевшись на настил и свесив ноги почти до самой воды, стали резаться в очко, придавливая поставленные на кон доллары пистолетом, чтобы зелень ненароком не сдуло ветерком.

Ближе к обеду к крыльцу подкатила широкая и приземистая, сверкающая хромом и черным лаком «чайка».

Охранники оживились, спрятали карты и заторопились к машине, из которой уже выгружались, заинтересованно косясь во все стороны, длинноногие девки. Михеич украдкой сплюнул: к шлюхам он относился с осуждением.., хотя следовало признать, что вон та светленькая была очень даже ничего. Уваров невольно ухмыльнулся: его нынешняя должность имела массу преимуществ, и такие вот визиты были одним из них. Когда девки упьются, им будет абсолютно все равно — когда, как, с кем и сколько, — за все заплачено.

Охранники, галантно улыбаясь и громко сетуя на службу, повели девок в дом: проверка есть проверка.

— Простыни не пачкайте, проверяльщики! — крикнул им вслед Михеич.

— Обижаешь, Михеич, — оглянувшись с порога, ответил Сапог, хозяйским жестом похлопывая вертлявую брюнетку по туго обтянутому кожаной юбкой заду. — Какие простыни? Личный досмотр!

— Знаю я ваш досмотр, — проворчал Михеич, но Сапог уже скрылся в доме, толкая перед собой брюнетку и на ходу шаря у нее под юбкой. Брюнетка лениво отбивалась, и, пока за ними не захлопнулась дверь, Михеич слышал ее похохатывание.

Пока охранники вместе с водителем «чайки» трудились, производя «личный досмотр», Михеич отогнал лимузин в подземный гараж, где уже стоял джип охраны. Он немного посидел на широком, как диван-кровать, переднем сиденье «чайки», облокотившись о руль и задумчиво куря неизменный «Беломор», — после чего опять отправился в баню.

В печке весело трещали березовые дрова. Михеич подбросил еще несколько поленьев, вышел в предбанник и критически осмотрел плоды своих трудов. Кажется, все было на месте. Чистое белье и крахмальные простыни аккуратными стопками лежали на лавках, тщательно замаскированный деревянной панелью холодильник ломился от напитков. Денек выдался солнечный, так что освещения тоже вполне хватало, но Уваров на всякий случай сменил лампочку в висевшем над дверью стеклянном плафоне — береженого Бог бережет. Завершив эту нехитрую операцию, Михеич подошел к двери и осторожно выглянул в смотровое окошечко, Двор, как и следовало ожидать, был пуст.

Отставной прапорщик вернулся в предбанник и, подойдя к дощатой перегородке, которая отделяла предбанник от дровяного сарая, отодвинул кружевную занавеску, которой была прикрыта резная полочка. На полочке стояло несколько глиняных кувшинов и кружек — хозяин почему-то был уверен, что предки хранили посуду в предбаннике, и Михеич не стал его разубеждать. Раздвинув два старых, потемневших от времени горлача, он аккуратно выковырял из доски сучок, открыв круглое отверстие размером с трехкопеечную монету доперестроечной чеканки. Сучок он спрятал в карман галифе, а занавеску задернул. Затем перешел в моечное отделение и проделал схожую операцию и там, только на этот раз сучок он вынул не из стены, а из потолка. Теперь оставалось только повернуть запрятанный в дровяном сарае выключатель, чтобы аппаратура ожила. Выходя из бани, прапорщик Уваров снова осуждающе качал головой.

Ведь умные же люди, думал он, присаживаясь на скамеечку под навесом и закуривая очередную беломорину.

Казалось бы, давно пора понять, что баня — не место для деловых переговоров. Да нет ни одного фильма про отечественную мафию, в котором не было бы сцены в сауне или в бане — с водкой, бабами и разговорами о делах, — ан нет! Ну сядь ты в лодку, отплыви подальше от берега и обсуждай что угодно — ни одна собака тебя не услышит! Черта с два — лезут в эту баню, как будто на ней свет клином сошелся. Бизнесмены, мать их...

В кармане у него снова ожил телефон. Звонил, как и следовало ожидать, Багор.

— Как дела, Михеич? — спросил он.

— Как обычно, — ответил Уваров. — В полном ажуре. Ждем гостей.

— Ребята где? — поинтересовался Багор.

Михеич чуть было не ответил на этот вопрос коротко, ясно, а главное, по существу и в рифму, но вовремя поймал себя за язык и проворчал:

— Ну а ты как думаешь? Личный досмотр производят.

— Гм, — сказал Багор. — Ага. Так... Вот кобели!

Нет, ты подумай, до чего распустились!

— Вот-вот, — не стал спорить Михеич.

— Впрочем, дело молодое, — легкомысленно сказал Багор. — В общем, скажи им, что мы через десять минут выезжаем. Гости уже прибыли, так что пусть приведут себя в порядок.

— Что я им, пастух? — буркнул Михеич, но Багор уже отключился.

Михеич почесал в затылке. Оттаскивать хозяйских охранников от дармовых баб он не любил: дело, как правило, не обходилось без матюков, а то и чего-нибудь похлеще. Впрочем, существовал способ решить эту проблему без особого напряга, и Михеич без излишних колебаний прибег именно к нему.

Войдя в свою комнату, он снял со стены старенькую двустволку, выставил ее в форточку и, недолго думая, выпалил в небо из обоих стволов. Не прошло и секунды, как по лестнице затопали босые ноги, и в комнату бомбой влетел Сапог, придерживая на животе сползающие джинсы.

— Чего тут? — вращая глазами, крикнул он. — Кто стрелял?

— Никто не стрелял, — сказал Михеич, выбрасывая из стволов стреляные гильзы. — Это гром гремел.

— Какой еще гром?

— Да тот самый, после которого креститься полагается, — благожелательно ответил Уваров и повесил ружье на гвоздь.

— Ну, Михеич, — покрутив головой, сказал Сапог, — ну ты даешь, козлина старый... Сам не гам, и другому, значит, не дам?

— Старшой ваш звонил, — спокойно ответил Михеич. — Выезжают они. — Он посмотрел на часы. — Уже, наверное, выехали. Хватит баб валять, у них товарный вид должен быть.

— Так бы сразу и сказал, — остывая, проговорил Сапог. — По-человечески...

— А ты помнишь, куда меня послал, когда я прошлый раз к тебе по-человечески пришел? — язвительно спросил Михеич — Да ладно тебе, — застегиваясь, протянул Сапог. — Завел свою волынку...

— В комнатах приберите, — строго распорядился Михеич, неприступно поджав губы. — Опять небось насвинячили.

— Не переживай, старый, — рассмеялся Сапог. — Мы только в одной...

— Всей кучей, что ли? — неодобрительно спросил Михеич.

— А чего? — пожал плечами Сапог. — Нормально.

— Тьфу на вас, — сказал Уваров.

— Темный ты, дед, — ржанул охранник. — Ладно, в следующий раз возьмем тебя с собой.., для расширения кругозора.

Он ушел, почесываясь и похохатывая, и стало слышно, как он покрикивает и распоряжается наверху, сопровождая слова сочными шлепками по голому телу.

— Сопляк, — негромко сказал вслед ему Михеич, хозяйственно убирая стреляные гильзы в ящик стола, специально предназначенный для этой цели.

Гости заявились через полтора часа целым кортежем. Впереди, поблескивая, катился личный «линкольн» хозяина, следом шли два черных «мерседеса», в которых, по всей видимости, прибыли собственно гости, а замыкал колонну микроавтобус с охранниками.

Михеич, глядя на это, почесал в затылке: судя по количеству охраны, разговор и впрямь предстоял серьезный. Среди людей, выгрузившихся из микроавтобуса, половина была Михеичу незнакома — похоже, это были охранники гостей. У Уварова екнуло сердце: если и эти вздумают осматривать дом и баню, то его песенка, можно считать, спета. Он с тоской оглянулся на причал — иначе как по воде уйти навряд ли получится. Охрана без лишних слов растянулась редкой цепью, окружив дом кольцом и перекрыв все подходы.

Вооруженные фигуры моментально растворились в лесу, и теперь был виден только один — иссиня-смуглый, со смоляной жесткой шевелюрой и совершенно нерусским, пугающе бесстрастным лицом, абсолютно незнакомый Уварову человек. Он обосновался на причале и замер там, словно превратившись в камень. Михеич, глядя на него, украдкой перевел дыхание: осматривать постройки вновь прибывшие не стали.

Гости тоже были интересные. Один из них не придумал ничего умнее, как приехать сюда в парадной генеральской форме. Михеич едва удержался, чтобы не пожать плечами, подумаешь, велика птица — генерал-майор! Лицо у генерал-майора было молодое, жирное и не слишком умное, из чего Михеич, живший на свете не первый день и насмотревшийся на генералов и в форме, и без, и вообще голышом, сделал вывод, что генеральские погоны этот клоун получил совсем недавно и еще не успел натешиться своим приобретением.

Второй гость был одет в штатское, причем по самому высшему разряду, но обмануть Михеича было не так-то просто: крахмальная грудь рубашки и черный галстук-бабочка слишком резко контрастировали с обветренным и загорелым почти до черноты лицом, обрамленным бородой цвета воронова крыла. Ручищи у этого типа были огромные, мосластые, тоже обветренные и загорелые, дорогой костюм сидел на нем мешком, и без всяких очков было видно, что это лицо некоренной национальности больше привыкло бегать по горам с автоматом, чем ездить в гости к культурным людям. Михеич, увидев его, даже зажмурился от удивления меньше всего он ожидал встретить такое диво в загородном доме хозяина.

«Кавказец, что ли? — с некоторым смятением подумал он, разглядывая незнакомца. — Что, интересно знать, он тут забыл? Чечен? Да черт их разберет, чернозадых, все они на одно лицо...»

Хозяин, как всегда, выглядел величавым и вальяжным. Выйдя из машины, он немедленно ослабил узел галстука, закурил и разразился традиционным:

— Эх, благодать-то какая! И что я забыл в этой Москве?

Генерал в ответ на это подобострастно хихикнул, а кавказец (или не кавказец все-таки9) лишь вежливо улыбнулся. «Дерьмо», — подумал прапорщик Уваров, с неприязнью косясь на генерала. Впрочем, это не его дело. Его дело — обеспечить гостям комфорт и хороший пар, и с этим делом он справился, о чем и доложил хозяину, когда тот наконец соизволил снизойти.

После традиционных ахов и охов по поводу красот природы (несколько подпорченных, по мнению Михеича, торчавшей на причале неподвижной фигурой с автоматом на плече) хозяин пригласил гостей к столу.

Девки уже были там — заново причесанные, подмалеванные и вообще как новенькие, — и вскоре дым у них стоял коромыслом. Поднося бутылки и блюда, Михеич заметил, что хозяин и странный бородач пьют весьма аккуратно, зато генерал косеет на глазах и уже начал нести околесицу. Михеич даже испугался, как бы этот боров, чего доброго, не откинул копыта прямо в бане, но махнул на это рукой: хозяин явно знал, что делал, подливая в генеральскую рюмку с размеренной регулярностью автомата.

Забежав на кухню, Михеич тоже пропустил граммов сто для поднятия боевого духа: глядя на весь этот разгул, просто невозможно было удержаться. Даже на кухне было слышно, как визжат и хихикают девки и бархатно взревывает кавказец, произнося бесконечно длинные и совершенно неприличные тосты. Закусив куском холодной лосятины и энергично жуя, бывший прапорщик задумчиво полез пятерней в затылок: дела разворачивались такие веселые, что до бани гости могли так и не добраться. В конце концов он пришел к выводу, что это его совершенно не касается; что же ему теперь, из шкуры выскочить? Пускай этот хрен в кожаном пальто добывает свой компромат, или что там ему требуется, где-нибудь в другом месте.

Впрочем, волновался Михеич напрасно. Когда он снова вышел во двор, вся компания уже направлялась в сауну. Кавказец шел в обнимку с двумя девками; под каждой рукой у генерала тоже было по девке, но этим повезло меньше: генерал не столько вел их, сколько висел у них на плечах, вяло перебирая ослабевшими ногами в светлых брюках с широкими двойными лампасами.

Михеич вздохнул, глядя ему вслед: похоже, у генерала появились неплохие шансы снова заделаться полковником, а то и лейтенантом.

Когда вся эта шайка-лейка с гоготом и воплями скрылась в бане, Михеич бросил последний взгляд на торчавшую у воды неподвижную фигуру с темным, словно грубо вырубленным из темного дерева, лицом и нырнул в душистую темноту дровяного сарая.

Сапог получил свою кличку из-за носа.

Нос его, отроду имевший не вполне обычную форму, приобрел совершенно уже невообразимую конфигурацию в результате сложного перелома, полученного по малолетству при падении в пьяном виде с мотоцикла.

При известной доле воображения он и впрямь напоминал сапог: приплюснутая переносица извивалась прихотливыми складками наподобие голенища дембельского кирзача, а широкий кончик сильно выдавался вперед. Впрочем, Сапогом его назвали не сразу: в разные периоды своей полной приключений жизни обладатель удивительного носа успел побывать Селезнем, Бульбой, Картофаном и даже, черт подери, Утконосом, пока к нему не пристало его нынешнее прозвище.

Никакими особенными талантами Сапог не обладал.

До поры до времени спасало то, что, не имея талантов, он не имел и честолюбия и всегда охотно соглашался на вторые роли, для которых и был создан. Когда отслужил срочную в спецназе, на него вышел Багор и предложил работу. Колебания Сапога были недолгими: накануне он получил письмо от землячки, с которой весело провел отпуск. Если верить письму, эта дуреха забеременела, решив, по всей видимости, поправить таким образом свои неважнецкие дела. Сапог плевать на нее хотел, но у сучки было аж трое братьев, двое из которых уже успели отсидеть по двести шестой — «хулиганке», а третий готовился вот-вот последовать их примеру. Спецназовец Сапог плевал и на этих трех богатырей, но у них была масса друзей и приятелей, а начинать в родном пыльном городишке гражданскую войну из-за бабы Сапогу не хотелось.

Тем более что Багор сулил золотые горы и московскую прописку в придачу. Сапог дал согласие и отправил родителям туманное письмо без обратного адреса.

Девицу, которая уже нацелилась шить подвенечное платье с безразмерной талией, он ответом не удостоил.

Жизнь у Сапога пошла веселая, сытая и не слишком хлопотная. Первое время он всерьез полагал, что нанялся на службу к уголовному авторитету, и морально готовился к участию в кровавых разборках с применением огнестрельного оружия. Несмотря на то что отслужил срочную в спецназе, в боевых действиях Сапог участия не принимал и потому, думая о предстоящей стрельбе, с трудом сдерживал нервную дрожь. Стрельба, однако же, никак не начиналась, на хозяина никто не покушался, и постепенно Сапог начал воспринимать свою новую службу как некую разновидность синекуры. Он окончательно укрепился в этом мнении, когда в один прекрасный день увидел хозяина при полном параде: в мундире генерал-полковника с кучей бренчащих медалей на груди. Тогда Сапог расслабился и начал мечтать.

Человеком он был простым, без тараканов в голове, и потому мечты его носили сугубо материальный, вполне конкретный и осязаемый характер. В данный момент Сапог мечтал о машине — не о том полуживом трехдверном «гольфе», на котором ему приходилось ездить сейчас, а о настоящем автомобиле, наподобие шикарного «линкольна» господина генерал-полковника.

По простоте душевной он поделился своей мечтой кое с кем из коллег и был немедленно поднят на смех. Это и в самом деле было смешно, но до Сапога юмор ситуации как-то не дошел, и он, рассвирепев и сделавшись от этого еще смешнее, побился об заклад, что купит себе точно такой же «линкольн», как у хозяина, не позднее чем через год после заключения пари.

Слегка поостыв, Сапог понял, что свалял ужасного дурака, но мечта от этого не только не потускнела, но, наоборот, сделалась еще ярче. Он бредил серебристым — именно серебристым! — «линкольном». Он видел свою мечту во сне и не мог думать ни о чем другом, отлично понимая при этом, что пари было проиграно еще раньше, чем он его заключил — скопить такую сумму за год при его доходах было решительно невозможно. Для этого нужно было, как минимум, заделаться профессиональным киллером, а в киллеры Сапог не рвался, отлично зная свой потолок.