Глава 1

На рассвете 13 мая 1973 года сухогруз «Академик Павлов» тихо вышел из Одесского морского порта.

Провожающих на причале было несколько человек – жена капитана сухогруза, его дочь и внуки, а также семья штурмана. Путь лежал не близкий. Пшеницу, выращенную в Казахстане, предстояло доставить на «остров Свободы» – Кубу. Там нужно было выгрузить зерно, взять новый груз – тростниковый сахар – и отправиться назад, на родину, в Советский Союз.

Для основной команды сухогруза рейс на «остров Свободы» был уже не первый. На борт взошли и новички – моторист Иван Селезнев и механик Илья Ястребов. Выпускники Одесской мореходки попали на борт сухогруза по счастливой случайности и так далеко плыли впервые. Радость их была не поддельной. Если с Селезневым было все ясно – сын капитана, ему и карты в руки, то с Ястребовым дело обстояло совсем иначе. Сирота из детского дома, рос без отца и матери, всю жизнь мечтал стать моряком. Учился он-, хорошо, но, чтобы после училища – в загранку, такой удаче можно было лишь позавидовать.

Хоть и говорят, что в жизни не бывает случайностей, Илья Ястребов верил в свою звезду.

Отец одного из его однокурсников, капитан первого ранга Герой Советского Союза, устроил молодому человеку протекцию. Вместе с ним сходил к своему подчиненному, начальнику порта. Зайдя в просторный кабинет вместе с пареньком, он сказал, глядя в глаза большому начальнику:

– Слушай, Петров, мы вот с тобой достаточно отплавали, отвоевали, заработали свои ордена и медали, мир повидали, себя показали. А вот он – круглая сирота, можно сказать, беспризорник. Помоги ему. За него ведь похлопотать-то некому. Я взял тебя на корабль юнгой. Помнишь сорок первый, не забыл, поди?

– Что ты, – произнес начальник морского порта, – да разве такое забудешь! У меня по сей день осколок в теле.

Илья смотрел на мужчин широко открытыми глазами. То, чего они добились в жизни, казалось ему невозможным. Тогда, стоя в кабинете посреди красного ковра, поглядывая в окна на корабли, стоявшие на рейде, и на те, которые находились под загрузкой, на огромные краны, на суету людей и автомобилей, на развевающиеся флаги на мачтах кораблей, парень сложил в кармане пальцы крестиком на удачу.

– Помогу, – пробасил Петров и пронзительно глянул Илье в глаза. – Как же такому орлу не помочь?

– Не орел он, – поправил капитан первого ранга своего бывшего юнгу.

– А кто, воробей, что ли? – пошутил Петров.

– Ястреб он, – подсказал Герой Советского Союза, – Ястребов фамилия у него.

– Давай-ка запишу, – начальник морпорта чиркнул авторучкой имя и фамилию на листке перекидного календаря. Тут же позвонил в отдел кадров и попросил какого-то Николая Николаевича подыскать место для выпускника мореходки, как для своего родственника.

Тут же начальник отдела кадров сообщил, что место такое есть на сухогрузе «Академик Павлов».

– Это что, у Свиридова?

– Так точно, у него самого, – ответили в трубке.

– Со Свиридовым я поговорю.

Тут же, не откладывая дело в долгий ящик, Петров набрал номер капитана Свиридова. Разговор оказался коротким. Свиридов был фронтовиком, а фронтовик фронтовика понимает сразу.

Да и кому захочется противоречить хозяину порта, тем более что до пенсии совсем ничего, а походить по морю еще хочется.

В тот же день судьба Ильи Ястребова была решена. Парень летел из кабинета как на крыльях.

Герой Советского Союза и начальник порта дождались пяти часов вечера и поехали в ресторан, где за бутылочкой коньяка и при хорошей закуске долго говорили за жизнь. Вспомнили войну, женщин, которых любили и которые любили их, горящую Одессу, Севастополь, боевые походы. На душе потеплело, и они остались довольны друг другом.

Ровно через две недели выпускник мореходки Илья Ястребов вовсю вкалывал на сухогрузе.

Он сразу же влился в жизнь небольшой команды. Красил, чистил, мыл, старался изо всех сил, работал не покладая рук.

Капитан с помощником переглядывались:

– Ладного паренька подсеял нам начальник.

– Посмотрим, каким он себя в море покажет.

– Если на берегу хорош, то и в море не оплошает, – говорил седой штурман. – Жаль пацана, ни отца, ни матери у него нет.

– Ребята, – обратился капитан к подчиненным, – вы на новенького не наседайте сильно, а то у него уже холка в мыле, тельняшка от пота соленая. Полегче с ним, побережливее, молод он еще.

Моряки улыбались. На сухогрузе у капитана Свиридова был настоящий порядок. Все у него по часам, строго, но справедливо. К выходу в рейс судно сияло. Все, что должно блестеть, было надраено и сверкало. Палубы вымыты. Все, что должно быть выкрашено, выкрасили самым тщательным образом.

Корабельный кок получил продукты, капитан – необходимую документацию. Сухогруз выходил из порта как на парад – чистенький, словно только сошел со стапелей.

Загружен он был основательно: под казахстанской пшеницей были спрятаны ящики с оружием – автоматы, пулеметы и, самое главное, новые, еще не рассекреченные ракетно-зенитные установки. Главным образом – оружие ждали на Кубе. Но лишь капитану Свиридову было известно, что после того, как сухогруз выйдет в Атлантический океан, его пойдут сопровождать две подводные лодки. Они будут находиться поблизости от сухогруза, контролируя его движение, и в случае чего всплывут, заступятся.

Оружие капитан Свиридов на своем сухогрузе перевозил не впервые. И в Африку плавал не раз, и в Индии бывал, и во Вьетнам приходилось под видом продовольствия доставлять бомбы к самолетам, пушки и автоматы. На Кубу «Академик Павлов» ходил с секретным грузом трижды.

Этот раз был четвертым. Свиридов был уверен: все обойдется. Как-никак, он не один, рядом на глубине океана две огромные темные подлодки, оснащенные самыми наисовременнейшими ракетами, в случае чего… Думать о неприятностях капитану не хотелось.

У него было четкое предписание, график был расписан по дням и часам. Но море есть море, оно как женщина – капризно и непостоянно.

Сегодня тихое, спокойное, а завтра как взбунтуется, вспенится, заштормит, и будет «Академик Павлов» нырять носом в огромную волну, будет его бросать из стороны в сторону, раскачивать как маленькую щепку. Команда станет нервничать, и даже старые морские волки начнут украдкой осенять себя крестным знамением и шептать слова молитвы.

Свиридов вступил в партию в сорок четвертом, был коммунистом, как он считал, настоящим. Но и он, прошедший огонь и воду, штормы, цунами и тайфуны, видя приближающиеся темные тучи, наползающие, как стена, забывал о красной книжке партбилета и, стоя на мостике, всегда шептал слова молитвы. А на дне чемодана он хранил потрепанную, с измятыми уголками маленькую Библию. Когда становилось совсем невмоготу, он читал не Карла Маркса, не Ленина с Энгельсом, не Леонида Ильича, не манифест партии, а потрепанную Библию и тихо произносил в каюте с запертой дверью:

– Господи, спаси меня и мой корабль, защити всех, кто на борту.

При всем при том капитан Свиридов был мужиком рациональным, во всем любил четкий порядок, почти военный.

Теплыми южными ночами, стоя на палубе или на корме сухогруза, Илья Ястребов наблюдал за южными звездами. Казалось, протяни руку, сожми пальцы, и звезда как тот светлячок окажется в ладони. Илья несколько раз так делал, а затем, когда пальцы разжимались и ладонь оказывалась пустой, молодой мореход лишь улыбался. Он смотрел на море ночью и размышлял: «Правильно, что его назвали Черным. Оно действительно темное-претемное, похожее на густую смолу».

На корме корабля парень ощущал, что он в безопасности, и радовался, что ему ничего не угрожает. Душу заполняло неведомое чувство.

Могучий винт вращался, толкая тяжелый корабль вперед – туда, где за кормой над невидимым горизонтом ярко сияла огромная, как капля, Полярная звезда. Иногда к нему подходил кто-нибудь из команды.

– Ну что, паря, нравится плыть? Красиво идем?

– Красиво, – отвечал Илья, даже не пытаясь скрыть восторг.

Немолодой моторист, штурман и помощник капитана улыбались. Когда-то много лет назад и они шли в свой первый большой рейс.

– Где мы сейчас? – спрашивал Илья, пытаясь увидеть что-нибудь во мраке ночи.

– Скоро по правому борту Варна покажется.

Потом Бургас, потом Пловдив.

– А Стамбул скоро будет?

– Дня через три.

– Мы увидим его?

– Увидим, только издалека.

– Вот здорово! – восклицал Илья.

– У тебя что, на самом деле, ни отца, ни матери? Это правда?

– Правда, – отвечал юноша.

– Что с ними случилось?

Илья кусал губу.

– Ну ладно, парень, извини. На тебе сигарету с фильтром. Захочешь – расскажешь, договорились?

Ястребов кивнул, продолжая смотреть на пенящийся след корабля. Уже не первый раз у него пытались узнать, что случилось с родителями, но Илья не хотел рассказывать, уходил от ответа, замыкался в себе, становился мрачным.

На подходе к Стамбулу сухогруз «Академик Павлов» попал в шторм. Это было первое потрясение для новоиспеченного моряка Ильи Ястребова. Шторм был не сильный, всего каких-то семь баллов. Для такой большой посудины, как «Академик Павлов», это не страшно. Команда не переживала, а вот новички Иван с Ильей не на шутку испугались. Корабль болтало. У Селезнева началась морская болезнь, его выворачивало через каждые полчаса.

Илья же крепился, говорил себе: «Нет, не поддамся качке, я сильнее ее!»

Он видел высокие волны, перехлестывавшие через борт, обдававшие холодной соленой водой, скрипевший, потрескивавший такелаж и порывистый ветер, сдиравший с плеч робу. Пальцы цеплялись за канат и сжимались так крепко, что белели суставы.

Илья посмотрел на волны, пенившиеся под ногами и захлестывавшие палубу. Понемногу тошнота проходила. Его захватывало движение воды, он наблюдал за волнами, за низкими, быстро летевшими тучами, за чайками, истошно вопившими над судном. Ему не было страшно, наоборот, опустошенная душа начинала наполняться светом.

– Ну что, не дрейфишь, моряк? – поинтересовался помощник машиниста. – Ты бы оделся, что ли, а то простынешь еще.

– Нет, мне очень хорошо, – заверил Илья.

– Да ты, смотрю, крепкий парень, – сказал помощник капитана, натягивая на голову капюшон куртки. – Настоящий морской волк. Это не шторм, – кричал он в ухо Илье, – это так, баловство. Шторм – когда баллов двенадцать-тринадцать. Я такой видел однажды, больше не хочу. Не дай бог такое во сне увидеть! Не то что наяву. Я тогда на другом сухогрузе плавал, он проваливался, нырял, думал, в дно носом воткнемся и все к чертям собачьим потонем.

– Не потонули? – спросил Илья, крича в лицо помощнику капитана.

Тот оскалился:

– Как видишь, жив-здоров, чего и тебе, парнишка, желаю. Так что держись крепче и не бойся.

– Чего не бояться?

– Ничего не бойся, и все будет хорошо.

«Я и не боюсь», – подумал парень, пытаясь разжать оцепеневшие пальцы.

Помощник капитана стоял за спиной у Ильи, широко расставив ноги, ни за что не держась.

Ястребов позавидовал ему.

«Вот какой смелый, ничего не боится. Скоро и я таким стану».

Пальцы в конце концов разжались. Тут же Илью качнуло и бросило в одну сторону, затем в другую. Если бы не помощник капитана, покатился бы он по мокрой палубе к самому борту, но бывалый моряк схватил юношу за руку.

– Крепче стой. Ногами держись за палубу.

Палуба – это земля твоя, парень, запомни. На ней стоять надо крепко, как на суше, чтобы ни волна, ни ветер, ни кулак сбить не смогли. Понял? – прокричал он, перекрикивая шквалистый ветер.

Илья кивнул, цепляясь за канат. Помощник капитана, раскачиваясь из стороны в сторону, не держась, двинулся на нос сухогруза.

Илья вернулся в каюту, где корчился его приятель.

– Ну что, совсем плохо?

– Ой, не могу, – прошептал Селезнев, – все нутро болит, кажется, что кишки узлами завязались.

– Сходи наверх, на ветру в холодке постой, полегчает.

– Мне, наверное, уже ничего не поможет.

Быстрей бы это все закончилось, – ответил Селезнев, вытирая рукавом пот с бледного лица.

– Давай выведу тебя на свежий воздух, чего сидеть в душной каюте…

– Пошел ты! – ответил Иван, отворачиваясь к стене.

Илья пожал плечами и пошел в рубку к радисту, с которым успел подружиться. Радист сидел с сигаретой в левой руке, правая лежала на ключе. Он сосредоточенно отбивал радиограмму.

Увидев молодого человека, он показал, чтобы тот сел рядом. Закончив работу, радист отключил аппаратуру.

– Курить будешь? Бери, не стесняйся.

Когда сухогруз качнуло, пачка сама поползла по столу.

– Нет, не буду, накурился.

– Что, хреново тебе?

– Уже ничего.

– Это обязательно пройдет. Главное, первый раз перебороть немочь, а потом она тебя никогда не возьмет. Я в первом рейсе в шторм не попал и во втором тоже. А в третьем из Николаева вышли, осень была, нас так качало. Я всем хвалился, что морская болезнь меня не берет. А тут так затрясло, что я чуть не сдох. Думал, кранты, а потом понемногу все прошло, забылось, и теперь мне качка не страшна, я ее не воспринимаю. Правда, когда штормит, жрать не могу.

Да и тебе не советую.

– А мне и не хочется.

Шторм закончился так же неожиданно, как и начался. Южные шторма не бывают долгими.

Наутро уже светило солнце, вода сверкала, волнение улеглось. Сухогруз «Академик Павлов» шел курсом, который проложил штурман, не отклоняясь от него ни на полградуса.

Гаитянский колдун Жорж Алатур, в крови которого смешались креолы и индейцы, французы и негры, издавна исповедовал религию вуду.

Алатур и три его помощника готовились к таинству. Из дома были вынесены три древних барабана и трещотка. Барабанам, полученным Алатуром в наследство, была не одна сотня лет, и они обладали чудодейственной силой. Под их звуки человек впадал в транс – в него вселялись духи и произносили свои пророчества.

Помощники разожгли костер. Алатур облачился в ритуальные одежды. Взяв в руки длинный нож, он принес в жертву лежавшего в корзине петуха. Затем слил кровь птицы в маленькую глиняную тарелочку.

Словно по команде загремели барабаны, вначале большой и длинный, затем средний. Быстро-быстро, необыкновенно часто застучал маленький барабан. Сердца собравшихся задергались. Ноги, руки, головы принялись совершать хаотичные движения, руки взлетали, потом опускались на мгновение, затем снова взлетали. Пальцы то сжимались, то разжимались. В сумерках темной, беззвездной гаитянской ночи вокруг костра танцевали магический танец.

Жорж Алатур взмахивал древней трещоткой, издававшей странный звук, как будто сухие кости гремели друг о дружку в кожаном мешке. Глаза у всех были широко раскрыты, но люди ничего не видели. Участники ритуала смотрели на огонь, вокруг которого совершал странные движения человек. Эти движения становились все более импульсивными.

Неожиданно танцующего охватил экстаз. Он вообще не понимал, на каком свете находится, что с ним происходит. Он высоко подпрыгивал, иногда пробегал по углям костра. Маленькие, робкие языки пламени постоянно вспыхивали, во все стороны разнося искры. Ветер подхватывал дым и швырял его в темноту.

Грохот барабанов усиливался. Танцующий рухнул на землю и забился в конвульсиях. На кольях вокруг места, где проводился ритуал, были надеты черепа животных, пустыми глазницами взирающие на происходящее. Черепа быков, коров, свиней, овец, собак.

– Ну, говори, Арунла! Арунла, ты меня слышишь? – обратился Жорж Алатур к помощнику, скребущему в конвульсиях землю.

В танцующего вселился один из самых мощных духов – Арунла, с помощью которого колдуны узнавали предсказания.

Губы молодого мужчины гаитянской внешности раскрылись, и из горла вырвался гортанный мужской голос. Именно этим голосом, сильным и могучим, изрекал свои предсказания Арунла.

– Жорж Алатур, ты меня слышишь?

– Слышу тебя, Арунла, – отшатнувшись от лежавшего на спине дергавшегося мужчины, воскликнул Жорж, опуская трещотку и ударяя время от времени ею по колену.

– Тебе нужен преемник, и ты его скоро найдешь. В океане будет большая буря. Ты найдешь его в воде, и будет он белый, как песок, и волосы у него будут как песок. И не будет у него на ноге пальца. И будет говорить он на непонятном тебе языке. И будет он молод и красив.

Ты его заберешь. Ты вырвешь его у белых акул, слышишь меня, Жорж Алатур?

– Слышу! – воскликнул колдун. – Слышу, Арунла. Я тебя понял.

– А когда ты его обучишь, когда он станет могущественным, ты погибнешь.

– Почему погибну? – задал вопрос колдун, продолжая стучать трещоткой по колену.

– Потому что так надо. Но ты не умрешь, ты будешь жить.

Изо рта мужчины, лежавшего на земле, повалила белая пена, голова начала дрожать.

– Арунла, вот тебе кровь, – один из помощников принес глиняную чашку с толстыми краями.

Колдун опустился на колени, приподнял трясущегося мужчину с выпученными глазами. Поднес посудину к губам и прошептал:

– Пей, Арунла, пей. Это кровь.

Рот раскрылся. И мужчина, пару минут назад отплясывавший под барабаны и шум трещотки, принялся глотать теплую кровь. Глаза его при этом закрылись. Когда чаша была пуста, Жорж Алатур попытался вырвать ее. Но зубы мужчины так крепко держали глиняный край, что с первой попытки вырвать посуду не удалось. Когда последняя капля крови стекла в рот, челюсти разжались и голова упала на грудь.

Продолжая постукивать трещоткой по колену, Жорж Алатур взмахом руки остановил барабанщиков. Воцарилась вязкая, густая тишина.

Колдун отдал распоряжения помощникам и тихо покинул место. Он шел задумавшись, низко опустив голову, не глядя под ноги. Следом на носилках помощники внесли в дом уснувшего, обессилевшего танцора. Что говорил вселившийся в него дух, барабанщики не слышали.

– Положите его туда, – указал колдун на штору, за которой стояла железная кровать.

Сухогруз «Академик Павлов» благополучно миновал пролив Босфор. Где-то за горизонтом по правому борту располагался остров Крит. Затем прошли Мальту и Сицилию. Потом проплыли невидимый Тунис, потому как у его берегов проходили ночью. А наутро – Алжир, позже Марокко и Испания. Моряки рассказывали Илье, как пару лет назад заходили в Малагу и какое там вкусное вино.

Наконец сухогруз прошел Гибралтар и вышел в Атлантику. Погода стояла лучше не придумаешь, тепло, но не жарко, ветер попутный.

Качки не чувствовалось, все четко шло по графику. Отсылались в порт радиограммы, радист получал ответные сообщения. Отпраздновали день рождения помощника капитана и старшего моториста.

Жизнь на корабле вошла в привычное русло.

Солнце целый день стояло над головой, жарило макушку и обжигало плечи.

По ночам в черном бархатном небе зажигались мириады южных звезд. Илья подолгу стоял или сидел на палубе и, запрокинув голову, смотрел в мерцающее небо. Выражение его лица при этом становилось загадочным, таким, словно он изо всех сил старался вспомнить что-то очень важное, но это воспоминание ускользало, как волна. Только, кажется, ощутил прикосновение воспоминаний, увидел лица, услыхал голоса, и они вдруг разом пропали, растворились в звездном небе, улетели куда-то высоко-высоко, в ночную бездну.

Такая же бездна простиралась и за бортом.

Юноша задавал себе вопрос: что страшнее, бесконечность ночного неба или бесконечность океана? Он ему казался таким же огромным, необъятным, как и небо. Гудели двигатели, и сухогруз «Академик Павлов» проходил милю за милей, пересекая Атлантику, двигаясь за запад. Неизменной на небе оставалась лишь Полярная звезда.

Она никогда не меняла своего места.

– Ты чего такой задумчивый? – рядом с Ильей с зажженной сигаретой устроился на палубе Иван.

Тот даже вздрогнул, услышав голос приятеля.

– Да так, ничего.

– Я тоже, когда в небо смотрю, – произнес Селезнев, – о доме почему-то думаю. Хочется мамку видеть.

От этих слов Ястребова передернуло, но в темноте этого не было видно.

Иван продолжал:

– Дома хорошо. Я уже начинаю понимать, что такое земля и что такое родной дом. Откуда ты родом?

– Я родом? – Илья задумался.

– Что, даже не знаешь? – чуть презрительно хмыкнул Селезнев и потер кулаком щеку.

– Почему не знаю, – знаю.

– Тогда что же не говоришь?

– А зачем тебе? – спросил Илья.

– Так просто. Ты вообще какой-то странный, Илья. Молчишь все время. Даже команда шушукается, говорят, может, ты в секте состоишь.

– Я в секте? – Илья улыбнулся. – Ни в какой я секте не состою и никогда не состоял.

В комсомоле – да, а в секте – нет. Кто это тебе такое брякнул?

– Все говорят, – передернул плечами Селезнев.

– Да пусть не трындят! Делать им нечего, вот и выдумывают разное! Какие в мореходке секты? Ты же сам, Ваня, знаешь. Мы сто раз проверенные.

– Я им и говорю, что ты нормальный парень, свой в доску.

– Правильно, – сказал Илья. Он вытащил из кармана дешевые сигареты, сложил ладони ракушкой, закурил, выпустил струйку дыма. – Красота какая!

– Ага, – ответил Селезнев, зевая.

– Звезды так близко. Кажется, протяни руку и любую снимешь с неба.

– Снимешь, размечтался! – Иван зевнул еще раз и, хрустнув суставами, поднялся с палубы. – Пойду к радисту, музыку послушаю.

Ястребов знал, ни к какому радисту Селезнев не пойдет, а завалится спать и будет храпеть.

А он, Илья, долго будет ворочаться, силясь вспомнить лицо матери, или отца, или бабушки.

И опять ему это не удастся, и будет его злить храп напарника. И он, как обычно, встанет и пойдет на палубу. Наступит рассвет, а корабль, гудя двигателями, снова поплывет по Атлантическому океану, отмеряя милю за милей.

День шел за днем. Солнце вставало и садилось. Капитан сухогруза радовался, но вслух свою радость не высказывал. Пока не было никаких ЧП, штормы не налетали, и сухогруз не выбивался из графика ни на один день.

«Скоро Гаити, а там и до Кубы рукой подать».

Понемногу погода стала меняться. С каждым днем становилось все жарче и жарче, термометр показывал тридцать четыре градуса в тени.

На палубе с неприкрытой головой стоять было невозможно, да и босиком по раскаленной палубе не пройти.

В каютах стояла нестерпимая жара, даже вентиляторы от духоты и жары не спасали. Они лишь гнали горячий воздух из одного угла в другой, перемешивая его резиновыми лопастями.

Надвинулась невероятно душная ночь.

Илья ворочался с боку на бок. Простыня стала влажной от пота, прилипала к телу. Воздуха не хватало. Ястребов, сбросив простыню, сел на кровать.

Селезнев повернулся, открыл глаза.

– Ты чего подхватился?

– Жарко. Выйду на палубу, покурю.

– Там тоже жарко, – зевая, произнес Селезнев и, отвернувшись к стене, попытался уснуть.

Илья натянул штаны, сунул в карман пачку сигарет, спички и пошел на палубу. Действительно, на палубе было ненамного лучше. Молодой человек закурил и посмотрел на небо.

Вдруг звезды с северной стороны стали гаснуть и исчезать. Еще несколько минут, и небо стало черным, ни единой звезды. Илью даже в холодный пот бросило от того, что он увидел.

«Что еще за черт?» – подумал он, направляясь к носу сухогруза.

На палубе появился вахтенный.

– Ястребов, ты что шатаешься, не спишь?

– Что это? – спросил парень.

– Где? – переспросил вахтенный.

– Там, на небе.

– А что там на небе особенного? – матрос посмотрел в небо.

– Звезды погасли.

– Тучи, наверное.

Штиль был полный, абсолютно никаких волн.

Черное, как застывшая смола, море. Илья почему-то сравнил море с гладкой крышкой рояля, виденного им в концертном зале.

Матрос, грохоча башмаками, сказал:

– Странно, зайду к радисту, спрошу.

Через пять минут он появился.

– Все нормально, никаких штормовых предупреждений. Пойду в рубку. А ты ступай спать.

– Хорошо, докурю и пойду.

В южных широтах штормы возникают быстро. Но то, что произошло, не было штормом.

Внезапно раздался свист и вой, который все нарастал. Черная вода у правого борта сухогруза будто закипела. Увидев это, Илья на мгновение окаменел, пальцы, как при первом шторме, судорожно вцепились в канат. А когда он запрокинул голову в небо, то увидел, как из тучи огромным витым столбом спускается что-то темное и живое, спускается в воду, и вода, закрученная в спираль, поднимается к небу. Поднялся страшный гул. Надвинувшийся смерч зацепил край сухогруза, подхватил матроса Илью Ястребова.

Его ноги оторвались от палубы, пальцы не выдержали, разжались, и, истошно вопя, парень полетел непонятно куда в мощном, извивающемся потоке воды.

Сколько времени продолжался его полет, он не помнил. Это могла быть одна секунда, а мог быть час или несколько часов. Сознание померкло, лишь сердце бешено колотилось в груди. Последнее, что он увидел, это огни корабля, но они уже были далеко-далеко. Море вокруг него бурлило, кипело, его подбрасывало на волнах, как невесомую щепку.

Штормовое предупреждение радист получил слишком поздно. То, что моториста Илью Ястребова смыло за борт, на сухогрузе сообразили только на рассвете, когда корабль уже находился в семидесяти милях от случившегося.

Страшный тайфун обрушился на берег Гаити. Он зацепил край селения, сорвал с домов крыши, повалил, а кое-где и вырвал с корнями деревья. Но оставил нетронутой бухту с лодками. Колдун с двумя помощниками на рассвете сел в лодку и вышел в море. Его лицо было сосредоточенным, губы сжатыми. Он лишь показывал рукой направление, сам же смотрел на темную после шторма воду. Небольшое суденышко плыло, треща мотором, на восток, туда, где всходило солнце.

– Акулы! Акулы! – через час закричал один из мужчин.

– Вижу, – ответил колдун. Он увидел черные, острые плавники, которые на огромной скорости рассекали воду.

Акулы плыли быстрее моторного катера, словно состязались с ним.

– Быстрее! – приказал колдун.

Застучал двигатель. Из выхлопной трубы вырвались клубы дыма, и катер, подскакивая на волнах, понесся быстрее. Алатур всматривался в море, словно чего-то искал.

Наконец он увидел взлетевшую над водой руку.

– Человек! – закричал один из его помощников.

– Акулы! – закричал другой, указывая на черные плавники, которые должны были вскоре поравняться с катером.

В руке колдуна появился нож. Блестящее лезвие угрожающе сверкнуло в лучах восходящего солнца. Он подошел к своему помощнику и, дважды взмахнув ножом, начертил на его спине крест. А затем приказал:

– Прыгай!

Молодой чернокожий мужчина покорно прыгнул в воду. То же самое колдун сделал и со вторым. Ему надо было остановить акул. И все случилось именно так, как хотел Жорж Алатур: акулы почуяли запах крови и набросились на двух гаитян.

Жорж Алатур подплыл к белому человеку (тот покоился на волнах с закрытыми глазами), втащил его в лодку. Тело казалось безжизненным. Колдун присел на колени, припал ухом к груди парня. Прислушался. На толстых губах появилась улыбка. Затем в руках гаитянского колдуна появилась маленькая граненая бутылочка из черного стекла, закупоренная пробкой.

Он вырвал зубами пробку, приподнял голову извлеченного из воды человека и влил ему в рот темную густую жидкость. Дрожь прошла по телу Ильи Ястребова, пальцы на руках стали слегка подрагивать. Молодой человек затряс головой. Легкие раскрылись. Он несколько раз жадно схватил воздух.

Колдун в это время аккуратно закупорил бутылочку, спрятал в мешок. Дернул трос мотора, тот завелся с первого раза. Лодка развернулась.

Акулы бесновались, их черные острые плавники метались над водой. Все было кончено: они растерзали двоих гаитян и съели.

Лодка набирала скорость. Спасенный погрузился в сон, он даже глаз не открыл. Моторка встала по ветру и помчалась, подскакивая на волнах. Время от времени гаитянский колдун посматривал на правую ногу молодого человека, на которой отсутствовал палец-мизинец. Толстые губы Жоржа Алатура зашевелились, он бормотал слова молитвы, благодарил духов за благополучное спасение своего преемника.

Через четверть часа на горизонте возникли черные очертания острова. Алатур сориентировался, повернул руль влево, и лодка, изменив курс, все так же однообразно подпрыгивая на волнах, помчалась к земле.

Глава 2

Теперь Илья Ястребов уже мало походил на того молодого человека, в мае 1973-го ступившего на борт сухогруза. В прошлом осталось и Гаити. Ястребов перебрался в Соединенные Штаты Америки.

Илья сидел во дворе собственного дома в Бостоне за пластиковым столом, в кресле под пестрым зонтом. Посередине лужайки высился деревянный столб с прибитым к нему бычьим черепом. У подножия столба простиралась ровная площадка, засыпанная мелким просеянным песком.

Соседи по улице уже привыкли к странностям Ястребова, когда по вечерам он выходил во двор с длинным, узким, как бревно, барабаном в лиловой шелковой накидке. И тогда над пригородом плыл негромкий стук, будто где-то далеко слышались раскаты грома. Чем именно занимается Ястребов, на какие средства существует, соседи не знали. В приличных странах не принято этим интересоваться. Не приезжает к нему полиция, не приходят подозрительные люди – уже хорошо. Может, есть у человека счет в банке, может, отдал в управление свое имущество.

Ястребов прикрыл глаза. Всегда, когда становилось тяжело, он советовался со своим учителем Жоржем Алатуром. И хоть гаитянский колдун умер пять лет назад, он тут же возник перед мысленным взором Ильи.

– Я обещал тебе. Ты займешь мое место, когда меня не станет, – Илье казалось, будто он идет с Жоржем Алатуром по берегу океана – и волны накатываются на песок. – Теперь ты знаешь, на что способен. Как хороший ученик, ты превзошел меня в колдовском искусстве.

– Зачем я все это делаю? – спросил Ястребов.

Жорж Алатур остановился, и волна накатилась на его босые ноги, смыв с прибрежного песка следы.

– Этого никто из нас не знает. Я, ты – лишь часть целого. Есть еще десятки посвященных, но никто из них не знает всего. Мы – часть разъятого целого. Другие нас ненавидят, преследуют, но боятся.