Глава 1

Субботним вечером тяжелый джип «Ниссан» подъехал к полосатому шлагбауму, закрывавшему въезд во внутренний дворик китайского ресторана «Врата дракона». Водитель джипа трижды коротко просигналил. Из будки выскочил охранник в легкой куртке, без шапки и, мельком заглянув в ветровое стекло машины, приветственно махнул рукой водителю и пассажирам.

– Открывай скорее, мать твою… – в сердцах произнес водитель, принимая правой рукой зажженную зажигалку от напарника. – Вечно он с механизмом возится! Две кнопки до сих пор освоить не может.

Подрагивая, шлагбаум медленно принял вертикальное положение. Джип покинул стоянку и выехал на оживленную улицу.

– Такой хороший вечер, – произнес водитель, перебрасывая сигарету из одного угла рта в другой, – а Полковнику все неймется, испортил нам отдых. Я не ожидал, что сегодня придется работать. Вчера вкалывали, позавчера вкалывали, думал – сегодня оттянусь. Ему хорошо: сиди себе, водку кушай да на девок поглядывай. А нам с тобой, Коготь, придется вкалывать.

Фамилия мужчины была Когтев, а его спутника – Станчиков. Но они предпочитали называть друг друга по кличкам.

– Ничего, – ответил Станчик водителю, – повезет – быстро обернемся.

– Предвижу, что быстро не получится, – опустив ветровое стекло, водитель выплюнул окурок на мокрый асфальт.

Дворники размеренно сбрасывали капли дождя с ветрового стекла, грузный «Ниссан» мчался по вечернему городу.

– Я сегодня закимарил и такой гнусный сон увидел, аж проснулся весь в мокром поту.

– Не хрен днем спать.

– А когда еще спать? Если по ночам вкалываем. Мужчинам, сидевшим в джипе, было лет по сорок. Одеты они были в кожаные куртки, добротные, дорогие, у водителя – черная, а у его напарника – коричневая. Под куртками темнели джемпера без воротников.

Минут через двадцать Станчик и Коготь уже входили в недорогой ночной клуб. Охранники взглянули на них, но даже не сдвинулись со своих мест. И Станчиков, и Когтев внушали им доверие – широкоплечие, высокие, дюжие мужики.

– Наверное, эфэсбэшники, – сказал один охранник другому, глядя в спину Станчикову.

– С чего ты взял?

– Рожи у них… Видно, что не наши клиенты.

– Похоже, твоя правда.

Пройдя узкий тоннель, Станчик и Коготь оказались в огромном зале, где оглушительно гремела музыка и по дергающимся фигурам метались сполохи то ярко-синего, то изумрудного света. Кто хотел, курил, кто хотел, пил. Справа от входа протянулась длинная стойка бара.

Бармены едва поспевали подавать алкоголь разгоряченной музыкой публике. Повсюду – на стойках, полках виднелись солонки.

– Ну что, выпьем? – спросил Коготь Станчикова.

– На работе нельзя, Полковник этого не одобрит.

– Когда нас никто из своих не видит, можно начхать на это.

– Не советую, – сказал Олег Иванович Когтев и, облизнувшись, посмотрел на солонку. Не выдержав, макнул в нее палец и слизнул соль.

– Ну и гадюшник тут! – проворчал Павел Викторович Станчиков. – Только теперь я понял, какие мы с тобой, Олег Иванович, старые. Смотрю на девок, вроде все при них – и задницы, и сиськи, а мне они кажутся несовершеннолетними.

– Брось, Станчик, мы сюда не за бабами приехали. Но им лет по двадцать наверняка.

– Скажешь! У меня дочка почти такая.

– Я же говорю – в среднем. Вон та, наверное, наша ровесница, той уже лет тридцать, видишь, сиськи отвисли? А той лет четырнадцать, хотя сиськи тоже отвисли, – скривил губы Коготь.

– На задницы лучше смотри, они тут у всех крепкие.

– Если бы не колготы да тугие трусики, и задницы бы висели.

Гульба и танцы были в полном разгаре. Одна музыкальная тема сменялась другой, еще более заводной и бойкой. Ведущий не объявлял группы, лишь кричал что-то задорное и неразборчивое. Уставшие девчонки подбегали к стойке, стучали по ней, хлопали в ладоши. Расторопный бармен наливал джин-тоник, «Тыкилу» и пиво. Почти всех клиентов он знал в лицо, даже знал, кто из них будет платить за друзей, а кто расплатится сам.

Когтя и Станчика бармен заприметил сразу и оценил: «Солидные. Если станут пить, то основательно – водку и в больших количествах. Сразу закажут не меньше бутылки».

Бармен свое дело знал, навязываться со спиртным не спешил, понимая, что еще пять-десять минут – и мужики начнут глохнуть от музыки, слепнуть от мелькания задниц, сисек. А единственный способ снять наваждение и влиться в разгульное веселье – это самим побыстрее дойти до той степени опьянения и расслабона, какого достигла толпа. Но мужики держались крепко, попивали минералку, хотя глаза у них блестели. Коготь и Станчик цепкими взглядами ощупывали танцующих.

«Раз не пьют, значит, на машинах приехали, решили баб снять. Но почему тогда не сняли на улице? На улице бабы дешевле. Может, им захотелось свеженького, не проституток? Хотя все бабы здесь, по большому счету, проститутки: отдаются если не за деньги, то за дозу».

Бармен публику знал, как священник Псалтырь. Одни могли сделать минет за бутылку фирменного пива, другие – за порцию джина, третьи – за таблетку. Те, кто работал исключительно за деньги, сюда не приходили, охрана их не пускала, отфильтровывая прямо на входе. Ночной клуб открыт для тех, кто приходит оставить деньги, а не зарабатывать.

«Кажись, выбрали», – встряхивая шейкер, бармен увидел, как Коготь и Станчик переглянулись.

Мужчины медленно пробирались к дальнему концу стойки, где на высоком табурете, закинув ногу за ногу, сидела девушка с ведьмовской кличкой Стелла. Она манерно держала длинную сигарету и скучающе смотрела в зеркало над барной стойкой, пытаясь разглядеть свое отражение между бутылок, и выпускала дым тонкой струйкой.

Коготь и Станчик встали с двух сторон от девушки.

– Добрый вечер, – хрипло произнес Коготь, – скучаешь?

– Не скучала до того момента, как подошли вы, – отрезала Стелла, даже не обернувшись. Голос мужчины ей не понравился сразу. В клубе постоянные посетители друг к другу подобным образом не обращались. – Вы что, новенькие? – спросила Стелла, делая глоток пива из высокого стакана.

– Не совсем. Мы из другого района.

– А, понятно. Ищете кого, что ли? Или какая-нибудь девка вас кинула?

– Я что, похож на того, кого можно кинуть? – рассмеялся Коготь, постукивая массивным перстнем по стойке.

Глядя на его кулак, словно облепленный курчавыми светлыми волосками, Стелла ощущала себя маленькой девочкой, но виду старалась не подавать. «Таким кулаком можно прогнуть капот автомобиля, можно разбить лобовое стекло. А если таким кулаком дать по голове, то наверняка мозги из ушей потекут. Надо быть с ними повежливее».

– Вы не из ментовки, ребята?

– Мы на ментов похожи, что ли?

– Обижаешь.

– На лбу у вас не написано.

– У нас в другом месте написано.

– Что-то я вас не пойму, – произнесла Стелла, гася сигарету. – Сами не пьете, девочек не угощаете, не танцуете.

– Потеть не хотим, – сказал Станчиков, почесывая грудь. Он чувствовал, что кожа уже слегка влажная.

«Надо было куртку в машине оставить, все равно пистолет остался в автомобиле».

– Значит, вы никого не ищете, водку не пьете, наркотики не употребляете, девчонками не интересуетесь, не танцуете, – Стелла загибала один палец за другим, пока все пять не сжались в кулак. – Значит, вас вообще нет, и жизнь вы проживаете напрасно. Меня зовут Стелла, меня здесь все знают, я уже два года сюда хожу. У меня в баре кредит, если нет денег, мне наперед «дринк» дают. Витек мне всегда нальет.

Коготь склонился к уху Стеллы и прошептал:

– Насчет наркотиков ты зря сказала, доза нам не помешала бы.

– Не понимаю, о чем вы говорите.

– В нашем районе продавца взяли, а другого мы не знаем. Доза нужна.

– Чего изволите? – хихикнула Стелла. – Можно дозу «Тыкилы», можно водки. Это тоже наркотик, по шарам бьет будь здоров.

– Не жадничай информацией поделиться, мы и тебя угостим, если пожелаешь.

– Не откажусь, – глаза девушки зажглись.

Коготь щелкнул пальцами, подзывая бармена, и тут же указал на Стеллу:

– Она заказывает, я плачу.

– Тогда – дорогой коньяк, – хихикнула Стелла и ткнула пальцем в пузатую бутылку, на которую смотрела уже не один вечер, понимая, что такого напитка в кредит ей не нальют.

Бармен налил сто граммов в бокал, пододвинул Стелле и посмотрел на Станчикова.

Стелла подбодрила бармена:

– Он заплатит. Но на всякий случай я пока еще не пью.

– Сколько? – спросил Станчиков, запуская руку в карман куртки.

– Триста рублей.

Станчиков хмыкнул и посмотрел на колени Стеллы:

– Триста рублей, – повторил он, после чего положил деньги на стойку.

– Теперь я вам обязана, – расплылась в улыбке Стелла, – но обязана ровно на триста рублей.

– Ты не пожалеешь, – сказал Коготь, положив ладонь на колено девушки.

Та не стала сбрасывать руку, но предупредила:

– Для секса сумма маловата, даже для экспресс-секса.

– Секс – вещь хорошая, но есть более актуальная потребность.

– Нас доза интересует – «синтетика».

– Я в курсе, знаю, о чем вы говорите. Это последний писк, месяца два как завезли. Но здесь, – Стелла окинула взглядом зал, – ее ни у кого нет. Трава – пожалуйста, кокаин – тоже подсказала бы, в десяти минутах ходьбы отсюда. Сама я «синтетикой» не балуюсь: слишком быстро привыкаешь; хоть и стоит недорого, но лучше отцовским способом кайф ловить, употреблять экологически чистые продукты.

– Ты что, может, в «Грин писе» состоишь? – пробурчал Коготь прямо на ухо девушке. Та рассмеялась:

– Я совсем зеленая?

– И мы не голубые, – мужчины сели на высокие табуретки по обе стороны от Стеллы. Девушка медленно пила коньяк.

– Неужели мы зря деньги потратили? – глядя в глаза девушке, спросил Коготь.

– Нет, не зря, – произнесла Стелла, облизывая губы. – Я вас выручу. Сейчас появится Кармен, она в курсах, передам вас ей.

Кармен появилась минут через пять, была она, как и положено, с красной розой в волосах, с почти черными губами. Глаза у Кармен были на выкате, как у лягушки, и блестели, словно стеклянные. С первого взгляда было видно, что девушка уже «торчит».

Стелла яростно замахала руками, как матрос на мостике тонущего корабля. Кармен, виляя худым задом, приблизилась к стойке. Нимало не комплексуя, оперлась острым локотком о спину Когтя, словно тот был подставкой.

Коготь стерпел.

– Надеюсь, ее угощать коньяком нам не придется? – спросил он у Стеллы.

– Она не пьет, она уже торчит, ей спиртное ни к чему. Подруга, – сказала Стелла, зацепив пальцем нитку бус на шее Кармен и подтаскивая ее к себе, – доза нужна. Та развела руками:

– Все, что раздобыла, уже во мне.

– А еще достать можешь?

– С меня хватит, а для тебя, подруга, можно сделать. Чего надо? – и тут она осеклась, наконец заметив двух мужчин.

– Не бойся, дай им наводку, они тоже хотят оттянуться.

– Не похожи они на наших.

– Потому что дозу еще не приняли, – усмехнулся Коготь. – Помоги, девонька, не обидим и тебе проставим.

– Меня ноги не носят, далеко идти придется.

– Мы с машиной.

– Тогда нет вопросов. Но и на меня одну лишнюю дозу возьмем, мне на завтра надо. Вы мне обещали.

– Хорошо, – сказал Коготь. – Мы в расчете? Станчиков кивнул.

Втроем они покинули бар. Кармен втянула свежий воздух, словно принюхивалась.

– Странный запах, – сказала она.

– Это свежий воздух так пахнет, – напомнил наркоманке Станчиков.

– Где ваша тачила?

– Совсем близенько стоит, пошли. Перед машиной в голове Кармен что-то замкнуло, и она принялась хохотать, извиваться, вытанцовывать и громко кричать. Даже охранник вышел на крыльцо и вяло поинтересовался:

– Кармен, у тебя все в порядке?

– Полный ажур, – помахала девушка рукой, в которой сжимала десятку.

Коготь сел за руль, а Станчик затолкал на заднее сиденье хохочущую Кармен.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать два, – сказала Кармен. – Что, не похоже?

– Похоже.., мозгов у тебя как у пятиклассницы, – сказал Коготь. – Куда рулить?

– Прямо по улице, затем на первом перекрестке направо.

Коготь послушно свернул направо, и тут Кармен ударила его кулаком в плечо:

– Я же сказала направо, – при этом она показывала налево.

Станчиков тяжело вздохнул:

– Не злись, девушка немного потеряла ориентацию в пространстве и во времени.

Машина лихо развернулась на узкой улице и покатила дальше. Через два квартала Кармен напустила на себя серьезный вид и стала говорить , заговорщицким шепотом.

– Тише, тише… – шептала она. Потом схватила Когтя за плечи. – Стой!

Улица впереди казалась пустынной.

– Где? – поинтересовался Станчиков.

– Не ваше дело, деньги давай.

– Сколько?

– Полтинник, если на троих брать. У меня скидка.

– Как постоянному клиенту? – поинтересовался Коготь.

– Не твое дело, – девушка зло выхватила полтинник из пальцев Станчикова и крикнула в неприкрытую дверцу так, что ее крик эхом пронесся по пустынной улице:

– За знание иностранных языков мне не только скидка от продавца положена, но и надбавка от случайного покупателя, идиот!

Мужчины остались в машине, а Кармен, виляя бедрами, шла по осевой линии улицы.

– Киданет, – сказал Коготь.

– Полтинника жалко стало?

– Мне сил наших жалко. Вечер уже убили, а еще ни хрена не разнюхали.

– Я здесь, ты там, – распорядился Коготь. Станчиков выскользнул из машины и, прижимаясь к темной стене, последовал за Кармен. Девушка несколько раз обернулась, но ничего подозрительного не заметила. Улица расплывалась в ее глазах, асфальт качался под ногами, ей было весело. Она негромко запела и, пританцовывая, свернула за угол.

– Сумасшедшая, – Станчиков выглянул из-за угла и перебежал в арку, откуда мог наблюдать за Кармен без риска быть обнаруженным.

Возле телефона-автомата стоял парень с газетой в руках, словно что-то пытался прочесть в неверном свете фонаря. В пальцах парень сжимал ручку с блестящим колпачком.

«Кроссворды разгадывает, сука!» – решил Станчиков, почему-то позавидовав тому, что человек может на рабочем месте иметь нехитрое развлечение.

Кармен не дошла до парня метров десять. Тот не обращал на нее внимания. И тут Станчиков широко улыбнулся: Кармен обхватила стойку дорожного знака, как стриптизерша шест, и задрала ногу выше головы. Широкая красная юбка соскользнула с колена, обнажив кружево чулка. Парень нехотя оторвался от кроссворда. Кармен помахала ему рукой, он махнул ей газетой.

– Иди сюда.

Кармен отрицательно покачала головой:

– Сам подойди, видишь, мне неудобно прыгать на одной ноге.

– Кому надо – мне или тебе? – незлобно поинтересовался парень.

– И мне надо, и тебе, – Кармен запустила руку в разрез блузки, вытащила мятый полтинник, помахала им и взяла в зубы.

– Так я прямо сейчас все брошу! Если подскажешь слово из пяти букв… Удовольствие, которое любят все.

– Удовольствие… – Кармен томно прикрыла глаза ладонью и страстно произнесла:

– Минет…

– Минет, он, конечно, удовольствие, но не для всех. Кое для кого – работа. Для некоторых это слово на "о" начинается. Ты мне не нужна. «Отдых», – парень вписал слово в клеточки.

Станчиков терял терпение. Ему хотелось выскочить из подворотни, схватить девушку и долбануть головой о светофорную стойку, чтобы немного пришла в себя.

Парень сложил газету, засунул ее в карман куртки, вразвалочку подошел к Кармен, положил ладонь ей на бедро и заглянул в глаза:

– С тебя уже хватит. Если ты еще примешь, то шага сделать не сможешь.

– Не твое дело, Барон.

Парень завладел пятидесяткой, пощупал ее.

– Настоящая, – сказала Кармен.

– У тебя же денег не было. Где раздобыла? Слово из пяти букв – «минет»?

– Нет, «отдых».

Кармен выбросила пять пальцев:

– Пять колес, – девушка подставила ладонь. Парень выдохнул, а затем ловко выбросил ей на ладошку пять желатиновых капсул:

– Теперь быстро делай отсюда ноги, не отпугивай клиентов.

– Не бойся, при тебе принимать не стану, за углом глотну, – Кармен осмотрелась. – Клиентов-то у тебя нет.

– Ты всех распугала своим воем, тебя за квартал было слышно. Ты хоть мелодию смени.

– Обязательно сменю – на похоронный марш.

Кармен привстала на цыпочки, поцеловала наркоторговца, оставив у него на лбу след черной помады, и, виляя бедрами, кружась и пританцовывая, исчезла за углом.

Наркоторговец своим ключом открыл дверь старого парадного подъезда и исчез за ней.

Станчиков подождал. Парень не поднимался по лестнице – сквозь мутное стекло двери читался его силуэт. Наркоторговец сидел на батарее и разгадывал кроссворд, лишь изредка вскидывая голову, чтобы посмотреть на улицу.

«Очередного клиента будет ждет до посинения», – решил Станчиков и, уже особо не таясь, зашагал по тротуару.

Кармен не сразу сумела открыть дверцу машины. Наконец упала на заднее сиденье:

– Водички не найдется?

Коготь не сразу понял, в чем дело.

– Уже и воды жалко!

– Говори более внятно, и к тебе потянутся люди.

Коготь подал бутылку минералки. Девушка поднесла к губам капсулу, но Коготь схватил ее за запястье и сжал руку, на которой лежало пять красных капсул. Он высыпал их себе на ладонь, пересчитал.

– Как договаривались, – с милой улыбкой произнес он, – две – нам, остальные – тебе. Но обманывать старших нехорошо, речь шла об одной.

– Я уже все деньги потратила, могу рассчитаться только натурой.

– Такая натура, как ты, мне и даром не нужна.

– Зря, я многое умею.

– Именно поэтому ты мне неинтересна.

– Едем, – скомандовала Кармен, когда вернулся Станчиков.

Ее абсолютно не интересовало, куда ходил мужчина, следил ли он за ней. У наркоманов память коротка, все мысли Кармен были лишь о том, как бы скорее проглотить еще одну дозу и заторчать на всю катушку.

Пока ехали к клубу, желатиновые капсулы размякли в потной ладони, но все еще держали форму.

– Пойдем, ребята, потанцуем, заторчим, – предложила Кармен.

– Вали, – незлобно сказал ей Коготь, а Станчик несильно толкнул девушку в плечо:

– Иди, погуляй. И если совесть в тебе есть, поделись со Стеллой.

– Стелла «синтетику» не употребляет, она конченая натуралка.

Станчиков захлопнул дверцу, а Кармен картинно нагнулась и прильнула к стеклу губами, оставив на нем размазанный след черной помады.

– Фу ты, гадость какая! – Станчиков брезгливо морщился, отодвигаясь от дверцы. – Небось болезнью какой-нибудь страдает?

– На голову она больная. Руки у нее не исколоты, видишь, не боится короткий рукав носить.

– Все равно гадко. У меня такое чувство, словно меня в грязи изваляли, – признался Станчиков, – руки хочется помыть после этих двух баб. И находятся же идиоты, которые с ними трахаются! Я предпочитаю женщин в возрасте: если баба до сорока дожила и не сдохла и выглядит ничего, значит, следит за собой.

– Когда вмажешь, ни о чем не думаешь, – задумчиво произнес Коготь. – Я однажды с такой страшной шлюхой проснулся! В трезвом виде обходил бы ее за десять метров.

– И что?

– Ничего, обошлось. На сто процентов был уверен, что подхватил.

– Может, ты ее и не трахнул?

– Черт его знает, пьяный был – в умат. И она пьяная, – Коготь засмеялся. – Так что мы вместе не могли вспомнить. Картинка была, ты себе представить не можешь, еще та. Она первой проснулась, пошла кофе готовить. Я от запаха кофе и проснулся. Смотрю, спал не один. Представляю, что сейчас красотка, манекенщица голая на шпильках, мне кофе в постель притащит на подносе. А тут чудовище, пошатываясь, выплывает. Нечесаная, морда в синяках и улыбка до ушей. Половины зубов нет, а те, что есть, черные, гнилые, – Коготь затряс головой. – Я после нее все белье в машину затолкал, два часа кипятил.

– Кофе хоть попил?

– Меня чуть не вырвало. Месяц потом на женщин смотреть не мог.

– И как у тебя потом.., снова наладилось?

– Трезвый ходил – ничего не получалось, а потом вновь напился.., и наладилось. Проснулся: красотка рядом, милая, улыбается, довольная, голая лежит. Как трахал ее – помню. Пошел я радостный ей кофе приготовить, вернулся – а часов и бумажника нет. Голая она сбежала с вещами в руках или как, не пойму. Я в армии за сорок секунд по тревоге одевался. Она же за тридцать уже за дверь выскочила.

– Невезучий ты, Коготь. Поехали, – Станчик тронул приятеля за плечо. – Возьмем его – и на рельсы.

– На рельсы – это круто.

– Расписание помнишь?

– Сейчас посмотрю, – Коготь раскрыл блокнот, вытащил газетную вырезку. – Поездов хоть отбавляй, успеем на любой, – он потер руки.

– За работу, поехали.

– Говоришь так, будто нам ехать через весь город.

На этот раз машина остановилась прямо у таксофона. Парня, продавшего Кармен «синтетику», на улице не оказалось.

– Упустили, – забеспокоился Коготь.

– Посигналь, только коротко.

Коготь ударил ладонью по клаксону, машина вскрикнула так жалобно, как может вскрикнуть ребенок, которого ударили по щеке. Силуэт за мутным стеклом подъезда зашевелился. Парень, приставив ладони к вискам, всматривался в уличную темноту. Машина была ему незнакома, он колебался, стоит выходить или нет. «Может, и не мне сигналят?» – подумал он.

Но сидевший на заднем сиденье опустил стекло и призывно помахал рукой, показывая, чтобы парень подошел к автомобилю.

– Не действует, – Станчик выругался, вытащил пару купюр и принялся махать ими.

– Ты что, дурак, русскими рублями машешь?

– В темноте все равно ни хера не видно. Но и тут осторожность победила в парне жажду наживы.

– Придется идти, – Станчиков унял злость и, напустив на себя добродушный вид, подошел к двери подъезда.

Парень все так же стоял, прильнув к стеклу и расплющив о него нос. Именно по этому месту и постучал пальцами Станчиков, затем пошуршал деньгами. Дверь отворилась, и парень, шагнув на улицу, посмотрел на незнакомого мужчину:

– Вам чего?

– Того же, что и Кармен. Она нас прислала, сказала, второй раз ей ехать неохота. Сучка, – добавил Станчиков, и именно это слово подсказало парню, что мужчине Кармен знакома.

– Что надо?

Станчиков разжал руку, показывая капсулы.

Парень затряс головой:

– Вы что-то путаете, у меня не аптека, я таблетками не торгую.

– Чем торгуешь?

– Ничем не торгую. Друзей жду, думал, они приехали. Договорился встретиться, – и парень зашагал по тротуару.

Ни машина, ни двое мужчин доверия ему не внушали. То, что Станчиков не наркоман, он понял сразу. Наркоманами становятся в более раннем возрасте, а мужчина был хорошо сложен, силен, тренирован и, судя по перстню, состоятелен. Подобные субъекты если и балуются наркотиками, то очень редко и уж тем более сами их на улице не покупают.

– Погоди, – крикнул Станчиков.

– Не о, чем нам говорить, – парень уже жалел, что отворил дверь.

Станчиков легко догнал его, схватил за локоть, отбросил к стене и занес руку для удара:

– Я, парень, к тебе по-хорошему, а ты послал меня?

– Я никого не посылал, я вежливо.., отказал вам – торговец почувствовал, что если удар придется в челюсть, то нескольких зубов не досчитаешься.

– Стой тихо! – Станчиков сгреб пятерней полы куртки и так крепко сжал их, что торговец по кличке Барон чуть не задохнулся. Левой рукой Станчиков обыскал карманы куртки.

Кроме денег и связки ключей, он ничего не нашел.

– Где товар?

– Нет товара!

– Врешь!

Станчиков сорвал с пояса парня сотовый телефон, посмотрел на него, затем аккуратно положил на асфальт и умело раздавил каблуком. Хрупкий аппарат хрустнул, как яйцо.

– Зачем? Не надо!

– Я же спросил у тебя, есть товар? А ты сказал нет. Врать нехорошо, – и, даже не замахиваясь, Станчиков заехал парню в челюсть. Но не сильно, а так, для острастки.

Тот ударился затылком о стену и тихо завыл.

– Пошли в машину. Если сам не пойдешь, еще раз ударю.

Парень послушно засеменил, придерживая разбитую голову рукой. Можно было попытаться убежать, но делать это следовало раньше, когда голова еще не гудела и не раскалывалась от боли, а ноги не подкашивались в коленях.

Возле машины наркоторговец попытался сопротивляться, но хватило пинка, чтобы он упал на пол между передним и задним сиденьями.

– Ноги подожми, а то дверью отрежет.

– Наручники ему надень, – посоветовал Коготь.

– Он и так никуда не денется, но совет хороший, – Станчиков защелкнул наручники на запястьях парня, заведя руки Барона за спину, и дернул цепочку, чтобы браслеты посильнее впились в тело. У Барона оставалась слабая надежда, что его замели менты. Его хозяева имели хорошие подвязки и могли выкупить своего человека.

«Кармен сдала, – подумал наркоторговец, – ее, наверное, только что взяли, и девка выдала».

Рот ему никто не заклеивал, Станчиков лишь повернул ногой голову Барона и поставил рифленый башмак на его шею. Кричать тот не рисковал, даже когда машина останавливалась на светофорах.

«Везут долго, – с сомнением подумал парень, – в участок было бы ближе. Кто же они?»

– Вы менты? – прохрипел он, – Лежи и помалкивай, а то плохо кончишь. Тебя мама не учила, что торговать наркотиками вредно для здоровья, в первую очередь для твоего? Да и статья есть в Уголовном кодексе.

– Какие наркотики? У меня наркотиков нет, о наркотиках вы все время говорите.

– Заговоришь и ты, – пообещал Коготь.

Перестали мелькать фонари, в салоне стало темно. Барон задыхался. Коврик оказался засыпанным дорожной пылью, сухой травой и окурками. «Куда мы едем?» – думал Барон. Спрашивать он уже не рисковал, каждая его фраза, брошенная похитителям, кончалась тем, что шею пережимал башмак.

Машина сбросила скорость, и вскоре шоссе сменилось проселочной дорогой.

«На дачу везут или в лес? Лучше бы на дачу, – рассуждал наркоторговец. – Если в дом, то будут держать, пока за меня хозяева выкуп не заплатят, а если в лес, будут бить. Хотя, – вздохнул он, – бить будут так и так».

Машина остановилась, и в резко наступившей тишине Барон услышал, как звенит у него в ушах.

– Приехали, – Станчик распахнул дверцу и вытащил за ноги Барона из автомобиля.

Тот ударился головой, но не очень сильно.

Станчиков отступил, в темноте вспыхнула зажигалка, зарделась сигарета. Двое бандитов спокойно смотрели на то, как Барон со скованными руками поднимается на ноги.

Наконец он распрямился и сумел посмотреть в глаза своим похитителям. Ни злости, ни ненависти он в них не увидел. «Не менты, точно не менты, – решил Барон. – Но тогда какого черта? Кто они? Куда мы приехали? – и тут ему сделалось не по себе. – А вдруг окажется, что эти бандитского вида мужики – люди, нанятые родственниками какой-нибудь наркоманки вроде Кармен, решившими отомстить тому, кто продавал дочери наркотики?» – такой публики он боялся больше милиции.

Вдалеке послышался неясный гул, затем перестук, и вскоре совсем неподалеку пронесся, гремя железом, длинный состав – товарняк – даже ветер прогулялся по лесу и земля под ногами мелко задрожала.

– Это не твой поезд, – сказал Коготь, – не дергайся. Наш чуть попозже. Глянь-ка в расписание.

Вновь вспыхнула зажигалка, высветив газетную вырезку с расписанием движения поездов.

– Так, так, – приговаривал Станчиков, – двадцать две минуты осталось до симферопольского. Он валит быстро, километров девяносто в час. Пошли, а то опоздаем.

Барон еще не понимал, что его ожидает, поэтому особенно не сопротивлялся, когда мужчины, подхватив его под мышки, поволокли к железной дороге. Они взобрались на насыпь и бросили Барона поперек рельсов.

– Длинный он какой-то, – Коготь держал Барона за руки, а Станчиков за ноги.

– Укоротится, если и дальше упираться станет. А нет – останется таким же длинным.

– Мужики, что вам надо? Что вы затеяли? Все скажу, все отдам! – Барон извивался как уж.

– Кто твой хозяин?

– Какой хозяин?

– У кого наркотики берешь? Ты же не своим торгуешь? Кто тебе «синтетику» поставляет?

– Не знаю я никого! Я фамилии не знаю и про «синтетику» ничего не слыхал.

– Непонятливый он, – бросил Коготь Станчику, – привязывай ноги.

И Барон не успел опомниться, как Коготь ловко прикрутил ноги капроновым шнуром к рельсу.

– Помоги, – просипел Коготь, не в силах один справиться с Бароном. Тот норовил укусить бандита за руку. – Я людей бить не люблю, – приговаривал Коготь, наваливаясь коленом на кисти рук.

Станчиков в это время приматывал шею Барона к рельсу капроновым шнуром. Шнур лег крест-накрест, перекрестье пришлось точно на кадык.

– Кто хозяин? – спросил Коготь. Барон молчал.

– Может, ты слишком туго его прикрутил, воздуха ему не хватает? Эй, придурок, ты, наверное, еще не понял, что с тобой случится через восемнадцать минут, если ты нам ничего не скажешь? Симферопольский никогда не опаздывает, ходит точно по расписанию, – бандиты отошли в сторону, закурили, присели на корточки. – Вспомнил, кто твой хозяин?

Барон судорожно размышлял о стратегии поведения: «Скажешь, кто хозяин – убьют свои, а не скажешь, симферопольский зарежет. Главное – тянуть время, а там и представится шанс вывернуться».

– Мужики, – прохрипел Барон.

– Слышь, заговорил! Мозги прочистились? Кстати, парень, уже пятнадцать минут осталось.

– Я вам денег дам, у меня дома много денег.

– Кто нам помешает их взять после симферопольского, – резонно заметил Коготь, – ключи-то у нас? А живешь ты, судя по всему, один. А может, с матушкой-старушкой? Так мы матушку не обидим, быстро прикончим. В ванной утопим, и вода теплой будет, не простудится.

– Один я живу! – закричал Барон.

– Кстати, пока ты размышляешь, выдавать хозяина или нет, скажи, где деньги лежат, все равно же пропадут.

– За батареей, в свертке, – соврал Барон.

– За какой батареей?

– На кухне.

– Врешь, нет у тебя на кухне денег, но нам они и неинтересны. Если скажешь, кто твой хозяин, сам денежки свои потратишь – на билеты. Долго тебе придется по России раскатывать, чтобы свои же не поймали.

– Скоро поезд, – Станчиков встал на четвереньки и припал ухом к поблескивающему в лунном свете рельсу. – Летит, гудит, далековато еще, но уже слышно, вибрация пошла. Люди в вагонах сидят, водочку попивают, пивком балуются. Весело им, бархатный сезон, в Крым едут. Машинист – человек добрый, не захочет им настроение портить, резко тормозить. Стаканы перевернутся, закуска на пол упадет, дети с полок свалятся. Отвечать ему за это придется. Он и прикинет: одного идиота пожалеть или детей покалечить? Человек он добрый, мягко притормозит, пассажиры ничего и не узнают. А тебя тянуть будет с километр, не меньше, размажет, ложкой не соскребешь. Думай быстрее, а то моему уху холодно становится от твоего дыхания.

– Я вам скажу, мужики, только отвяжите!

– Хитрый ты, однако, мы столько старались, привязывали, веревку я узлами завязал, резать ее придется. А как разрежу, поезд пройдет и ты не скажешь, что нам, еще за одним мотком в Москву возвращаться? Лучше все сразу сделаем, ты нам говоришь, кто твой хозяин, мы тебя отвязываем и даже до электрички подбросим, чтобы ты успел за деньгами в Москву смотаться. И учти, потом никаких телефонных звонков. Если предупредишь хозяина, тебя это не спасет, а мы найдем тебя где угодно.

Барон замер и почувствовал, что рельс под его затылком тихо вибрирует, как попавшая в резонанс басовая струна гитары.

– Сколько осталось?

– Пять минут. Хотя, – задумался Станчиков, – я часы давно не выставлял. Может, они спешат на пару минут. Нам с тобой это неважно, мы же не в Симферополь едем, мы только посмотрим, как поезд пронесется. И если ты, парень, умный, то смотреть будешь вместе с нами, а если нет, то провожать взглядом поезд будем мы одни, – мужчины повернулись к Барону спиной и медленно пошли, шурша щебнем, вдоль пути.

– Я все скажу! – закричал Барон.

– Нам много не надо, имя и адресок. Можно телефон, – Коготь вытащил блокнот, в котором прятал расписание, достал ручку и, присев на корточки, приготовился записывать. – На какую букву?

– "Г" – выдохнул наркоторговец.

– Вот, черт, – приговаривал Коготь, – затерся алфавит совсем, надо блокнот менять, много у меня таких, как ты. Цигель, цигель, быстро, быстро, время поджимает! На "Г", говоришь?

– Гетман Богдан Борисович.

– Где живет?

– Не знаю, но встречаемся мы с ним каждый понедельник у метро «ВДНХ». Не я один прихожу, так что ждать он будет точно.

– Народу там много, – вздохнул Коготь, поглядывая вдоль путей, не показались ли огни локомотива.

– Отвязывайте, быстрее отвязывайте!

– Куда торопишься? На поезд опоздать боишься? Телефончик дай или хотя бы опиши.

– Он в машине ждет, желтая «Нива» четырехдверная, – Барон назвал номер, – напротив цветочных рядов обычно ее ставит. Милиция его там не трогает.

Гудение приближающегося поезда нарастало, но огней еще не было видно.

– Не может быть, чтобы ты телефончика его не знал. Да и пароль должен быть.

Рельс уже грохотал под Бароном. Он выложил все, что знал, – и номер телефона, и пароль, и даже описал Гетмана.

– Это хорошо, молодец, – Коготь потрепал наркоторговца по плечу, вытащил из кармана нож, выщелкнул лезвие, поднес к веревке, задумался на несколько секунд и принялся выковыривать грязь из-под ногтей кончиком лезвия.

– Отвязывайте быстрее!

– Еще один вопрос: откуда наркоту возят? Насколько мне известно, в России она появилась совсем недавно.

– Да. Второй месяц только! Дешевая, «синтетика». По-моему, ее из Польши прут, но точно не скажу. Это все у Гетмана узнаете.

– Не бойся, его тоже сюда привезем, симферопольский регулярно ходит, это мой любимый поезд. И знаешь, что интересно, место тут какое-то заколдованное: как положишь человека на рельсы, он чистую правду говорит. Уже не раз убеждался, никто не соврал. Спросишь адресок – назовет, придешь – точно, нужный человек по нему живет. Так что мы тебе верим, как своей маме.

– Отвязывайте быстрее! Режь веревку, – Барон извивался, дергался, но, естественно, рельсы были крепко прибиты к шпалам, а на шнуре при желании можно было повеситься.

– На таких шнурах можно легковые машины из грязи вытаскивать. Жаль веревку, – сказал Коготь.

– Не надо веревку жалеть, она на то и сделана, чтобы привязывать. Для Гетмана мы другую купим, – предложил сердобольный Станчик.

Из-за поворота показался свет мчащегося локомотива.

– Отвяжите! – крики и вопли наркоторговца уже сливались с грохотом поезда.

– Извини, опоздали, – прошептал на ухо наркоторговцу Коготь и отступил в темноту.

Барон уже не слышал собственного визга. Он исхитрился повернуть голову и посмотрел на бешено сияющие огни локомотива.

Помощник машиниста в это время подносил к сигарете своего шефа толстую рыбацкую спичку. На пути они не смотрели.

– Огонь такой, что ему ни дождь не страшен, ни ураганный ветер, – сказал машинист и перевел взгляд на полотно. Ему на какое-то мгновение показалось, что перед самым локомотивом мелькнуло что-то темное. – Собака, наверное, или заяц, – проговорил он.

Машинист с наслаждением затянулся.

– Что они, дураки, по рельсам бегать? Они издалека грохот поезда слышат.

– А если заяц глухой?

– А если он вдобавок слепой?

И симферопольский, не сбавляя скорость, точно по расписанию помчался на юг. Пассажиры в предчувствии хорошего отдыха наливали водку, закусывали курятиной, баловались пивком. А на верхних полках мирно спали дети, счастливые тем, что их летние каникулы продлятся как минимум на неделю.

Станчиков и Коготь стояли у подножия насыпи, прислонившись к большой старой ели, прятали в кулаки огоньки сигарет.

– На рельсах все говорят правду, более полную, чем в церкви на исповеди.

– Мне рельсы тоже нравятся. Ни бить человека не надо, ни мучить, все само собой получается. Коготь, а ты бы на рельсах правду сказал?

– Чтобы сказать правду, ее знать надо, а я предпочитаю лишних вопросов не задавать.

Красные огоньки поезда скрылись за поворотом. Коготь прислушался: что-то катилось к ним по откосу, шурша в траве. Что это, он уже знал, и поэтому отступил в сторону. Станчиков же был не так догадлив, прямо у его ног застыла отрезанная голова наркоторговца. Станчиков вскрикнул и отскочил.

– Не бойся, за палец не укусит, – расхохотался Коготь. – Ты поддай ее ногой.

Станчиков неумело перекрестился и аккуратно откатил голову в густую траву.

– Нехорошо, когда покойник по частям валяется.

– Долго валяться не будет, уже завтра путейцы найдут, милицию вызовут. А нам с тобой ехать надо.

– Рельсы, рельсы, шпалы, шпалы, ехал поезд запоздалый, – напевал себе под нос Коготь, взбираясь на откос. – Любил я в детстве ходить по рельсам, – сказал он, расставляя руки и балансируя на одном рельсе. – Теперь не получается, а раньше я хоть километр мог пройти, – он соскочил в хрустнувший щебень и сбежал по откосу.

Станчиков все еще оглядывался. Он уже в который раз не мог понять, как так получается: был человек, проехал поезд, и на тебе, ни крови, ни рук, ни тела, ни веревок, одна голова осталась.

Было в этом что-то мистическое, но так было даже спокойнее, чем если бы труп остался лежать на железнодорожном полотне.

Прикол с рельсами предложил босс Станчика и Когтя – Полковник. Сам он на подобные забавы не выезжал, ему же про рельсы рассказал дед, знаменитый украинский партизан. Так они расправлялись с полицаями и захваченньми в плен немцами – привяжут к рельсам, а сами под деревьями ждут.

Продолжая напевать незатейливую песенку про рельсы и шпалы, Коготь уверенно гнал огромный джип к городу.

– Злые мы какие-то, – докуривая уже третью сигарету, сказал Павел Станчиков. – И ты злой, Олег, и я. Война нас, наверное, такими сделала. Представляешь, наши деды четыре года с фашистами воевали и все равно не такие злые, а мы – как звери. К Полковнику подходить страшно бывает…

– Я тоже его боюсь. Глянет, так у меня аж позвоночник хрустеть начинает. Может, свинтить нам.., и с концами?

– Свинтишь тут… – Коготь барабанил пальцами по баранке, – из-под земли вытянут. И знаешь что, Пашка, самое плохое?

– И что же?

– То, что нас с тобой в случае чего даже к рельсам привязывать не повезут. Кто мы для Полковника? Таких, как мы, он сотнями на тот свет отправлял, так что одним солдатом больше, одним меньше – ему все до плеши. Сердца у него нет, у него только бабки на уме, а мы для него – солдаты. Кстати, набери, позвони, на месте он?

Станчиков взял мобильный телефон, быстро набрал номер:

– Пятый, это я, Станчиков говорит. Шеф на месте?

– Скажи, через сорок минут мы будем, У нас все в порядке, пусть не волнуется, – Да поторопимся, понимаем, ночь.

– Давай, гони быстрее, – отключив телефон, пробурчал Станчиков, глядя на стрелку спидометра, дергающуюся у цифры сто, – Полковник злится, дважды спрашивал, где мы. Представляешь, сам даже позвонить ленится, небось сидит жрет и на девок глазеет.

– Мы с тобой недавно тоже глазели.

– Мне на них смотреть не хотелось.

– А я стресс снимал, – Коготь нервно дернулся, но машина при этом не вильнула ни на миллиметр.

Подъехав к шлагбауму, Коготь посигналил. Заспанный охранник выскочил на улицу, подошел к машине и взглянул в лобовое стекло. На лице появилась улыбка, шлагбаум взлетел вверх, и охранник, дурачась, отдал честь.

– Придурков набрали!

– Молодая поросль, – сказал Станчиков. Джип въехал во двор. Тут Коготь уже не лихачил, крутом стояли дорогие тачки, так что даже их джип смотрелся дешевкой, и было видно, что приехали не хозяева, а обслуга. Коготь и Станчик подошли к тяжелой железной двери, снабженной прорезью из пуленепробиваемого стекла, и трижды позвонили. Над крыльцом вспыхнула лампочка, прорезь открылась, и в ней появилась пара глаз со сдвинутыми к переносице бровями.

– Свои, открывай!

– Даже менты своими называются, чтоб они все сдохли, чтоб под ними земля горела!

Тяжелая, как в бомбоубежище, дверь медленно повернулась на петлях, и Коготь с Станчиком вошли в узкий белый коридор, который кончался такой же массивной железной дверью, словно это был переходной тамбур на космической станции или в подводной лодке. Только заперев переднюю дверь, охранник направился ко второй.

– Где Полковник? – спросил Коготь.

– У себя. Пушки оставьте.

Коготь и Станчик подали пистолеты. В белой стене открылась панель, железная дверь рядом с ней являлась лишь декоративным камуфляжем. Забрав оружие, охранник пропустил Когтя и Станчика в следующий коридор, где было еще два охранника. Они сидели в креслах у маленького столика, на котором разместились пепельница, бутылка минералки и два стакана. Звуки ресторана сюда не проникали, как и дневной свет. Окна не было ни одного, как и плафонов в потолке, все освещали лампы, расположенные в нишах, поэтому коридор отсутствием теней напоминал операционную. Последняя дверь с виду была вполне обычной, покрыта дубовым шпоном с хромированными ручками. Но стоило лишь повернуть ручку и толкнуть дверь, как тут же ощущалась ее тяжесть.

Коготь и Станчик работали на Полковника уже четыре года, но все еще плохо ориентировались в планировке ресторана. С виду заведеньице небольшое, и, как внутри помещается такая уйма помещений, они не могли понять – колдовство, не иначе. Если бы они были знакомы с крито-микенской мифологией, то наверняка окрестили бы ресторан «Врата дракона» лабиринтом Минотавра.

Полковник сидел за большим круглым столом в одиночестве. Перед ним стояла бутылка дорогого вина и бокал, налитый до половины вином. Полковник смотрел на идеально отполированную поверхность стола, на которой отражался бокал с темно-красным вином.

– Смотри ты, вверх ногами стоит и не выливается!

Станчиков щелкнул каблуками по привычке, а не из желания угодить. Он нутром чуял, что Полковник сильнее его и душой и телом. Захоти он, щелкни пальцем, и голова Станчикова окажется в кустах, а тело исчезнет, не оставив и следа.

– Вижу, хорошо съездили, – Полковник поднял голову, посмотрел на башмаки Когтя. Тот тоже глянул, и ему стало не по себе: правый башмак был перепачкан кровью. – Ты бы ботинки почистил, Олег.

– Извините, недосмотрел, спешили очень.

– А смотреть следует, – он не пригласил своих головорезов сесть, они так и стояли, даже не прислоняясь к стене. – Ну что, узнали?

– Конечно, узнали, рельсы любого разговорят. Здорово вы придумали!

– Это народная мудрость. Короче, я вас уже давно жду.

– Спешили, – сказал Станчиков. – Мне расписание поездов известно. Симферопольский? – криво улыбнулся Полковник.

– Он самый, ваш любимый.

– Я самолетами, мальчики, летаю или машиной езжу. Поезда – не моя страсть. Не люблю грохота вагонов, лязганья колес. И запах поездов мне не по душе, того и гляди, какую-нибудь дрянь под колеса кинут.

Коготь вытащил потрепанный блокнотик, в котором хранилось расписание, вырезанное из «Вечерней Москвы», вырвал листок и положил перед Полковником. Тот немного замешкался, затем дунул на бумажку. Та соскользнула со стола и спланировала на ковер.

– Ты бы мне еще в мешке голову привез. Вы, слава Богу, не в Афгане, а в России, мальчики.

Два сорокалетних мужика чувствовали себя нашкодившими школьниками. Они переминались с ноги на ногу, готовые согласиться с чем угодно.

– Рассказывайте, кого взяли, на кого вышли?

– Взяли мы, как говорится, лотошника, он по мелочевке торгует. Но что хотели, узнали. Через него на оптовика выйти можно, тот раз в неделю у ВДНХ в желтой «Ниве» сидит напротив цветочного ряда. Он ментам приплачивает, они его не трогают. Там лоточники товар получают.

– Понял. Откуда возят, сказал?

– Наш сказал, что, по его мнению, из Польши прут.

– Я так и знал, – провел ребром ладони по полированной поверхности стола Полковник и взглянул на свое отражение в зеркальной стене.

«И что в нем такого? – подумал Коготь. – Человек как человек, а скажет, глянет – позвоночник хрустеть начинает, словно на плечи мешок с песком взвалили, – он смотрел на профиль Полковника. – Ничего в нем примечательного, нос перебит, как у последнего пьяницы, но у него даже этот дефект выглядит благородно. Шрам во всю щеку, но это бабам нравится, мужественный, думают. Роста невысокого, мне по плечо будет, а поднимется из-за стола – гора горой. Но самое страшное, никогда голоса не повысит, и чем тише говорит, тем страшнее становится, все вокруг смолкают – и директора, и депутаты, и бандиты. Таких и менты уважают. Попади Полковник на зону, через три дня всех авторитетов построит. Дает же Бог людям силу! Наград у него как чешуи на рыбе. Однажды он китель надел, на кладбище шел, повезло ему, опоздал, на пять минут позже приехал. Котляковка вся разворочена, воют, орут, бегают, а он при медалях, все в дерьме, а он в белом. Постоял в сторонке, честь отдал, развернулся на каблуках, в машину и в город. Его даже менты не остановили, расспрашивать не стали. Окажись на его месте кто другой, вмиг на него все бы и повесили. Мол, почему на пять минут опоздал, небось знал, когда бомба рванет? Допытывались у Полковника на сорок дней, почему на пять минут опоздал. А он молчал, молчал, а потом и выдал: „Чуял я недоброе. Как на войне – лежишь и чувствуешь, сейчас снаряд прилетит. Отползаешь в другой окоп, снаряд прямо на твое прежнее место и падает“».

– Ты о чем думаешь? – резко обернувшись, спросил Полковник.

– О вас, – растерявшись, произнес Коготь.

– Ты про меня, парень, не думай, я о себе сам, позабочусь. Ты о деле должен думать, я тебе для этого работу дал и за дело деньги плачу, а не за то, чтобы ты обо мне думал. До завтрашнего обеда отдыхайте, а к часу чтобы были здесь. Я помозгую. Все понятно?

– Да.

Коготь поднял бумажку, засунул в карман. Когда он выходил, Полковник окликнул:

– Ботинки почистить не забудь, а то ходишь, как мясник.

– Обязательно почищу.

Полковник знал, завтра Коготь будет стоять перед ним в ботинках, начищенных до блеска. Если он что-нибудь говорил, это исполнялось неукоснительно.

«Вино хорошее, – подумал Полковник. Он неторопливо допил вино. – Не может такого быть, чтобы я со своими ребятами и не прорвался! Главное теперь – не дать противнику поднять голову, не дать опомниться. Навалиться и придушить. Ехала машина темным лесом за каким-то интересом. Инте, инте, интерес…» – Полковник нажал кнопку.

Тут же в кабинет зашел один из сидевших в холле охранников:

– Звали? – вместе со словом у охранника изо рта вылетело облачко табачного дыма.

– Что в зале делается?

– Гуляют как всегда.

– У тебя на ком-нибудь взгляд остановился?

– Две дамы одиночеством маются.

– Проститутки?

– Упаси Бог, я бы про них вам и не вспоминал.

– Показывай.

Глава 2

Что может быть лучше утренней пробежки ранней осенью, когда улицы города еще полупустынны, когда машин на дорогах мало, а пешеходов почти не встретишь! В парках в это время лишь спортсмены бегают да собаководы со своими питомцами прогуливаются.

Глеб Сиверов бежал, дыша ровно, спокойно, глубоко. Под ногами шуршала первая золотая листва. В парке кое-где еще висела утренняя голубоватая дымка, шуршали метлами дворники, убирая дорожки, сгребая листья. А листья меланхолично продолжали падать. Глеб бежал трусцой, созерцая утреннее великолепие городской природы.

«Вот и кончилось лето, первое в моей сознательной жизни не только теплое, но и спокойное, без встрясок, передряг, без нервного напряжения».

Сиверов почувствовал, что наконец-то после ранения весь его организм, каждая его клеточка, каждая мышца полны сил. Он напоминал себе капитально отремонтированный автомобиль, совершенный и прошедший все возможные испытания. «Мне давно не было так хорошо!» – думал он, сворачивая из парка на свою улицу.

«Хорошо становится лишь после того, как было совсем плохо, – с грустью подумал Сиверов, – к сожалению, только так и не иначе. Найти можно лишь то, что потерял. Ощутить счастье обладания – пережив потерю».

Недавнее прошлое вновь вторглось в мысли; сколько ни запрещал Глеб себе о нем вспоминать – не помогало. Особенно невыносимо становилось по ночам, когда сон улетучивался, а Сиверов боялся подняться, не хотел тревожить Ирину Быстрицкую. Лежа в постели рядом с любимой женщиной, простившей его, вернувшейся к нему, он вновь и вновь переживал то, что уже было невозможно изменить, и не понимал самого себя прежнего…

…Он помнил последнюю схватку с Илларионом Забродовым, произошедшую зимней ночью под заснеженным откосом шоссе. Помнил пронзительную мысль: «Я умираю!», когда перехватило дыхание от смертоносного удара в горло. Помнил, как померк свет луны и он окунулся в кромешную тьму.

Когда Глеб вновь открыл глаза и увидел свет, прошло две недели, но тогда он этого еще не знал. Казалось, смежил веки на несколько секунд. Сиверов сразу после ночного заснеженного шоссе увидел ровно побеленный потолок над собой, недостижимо высокий, как зимнее небо, с трудом перевел взгляд на окно. За тонированным стеклом на фоне легких перистых облаков сновали птицы. Тонкая прозрачная трубка соединяла его руку с капельницей.

«Где я? Почему не умер?» – боль, окатывавшая все тело горячими волнами, заставила тогда поверить Глеба в невозможное – в то, что он выжил.

Затем зашла девушка в белом халате (Сиверов притворился, что спит), молча сменила капельницу, поправила подушку и бесшумно удалилась.

На второй день с самого утра Глеба ждало еще одно потрясение. Тогда в палату вместе вошли генерал Потапчук и Ирина. Быстрицкая была бледна, накрашенные губы казались приклеенными к ее лицу. Правая рука Федора Филипповича покоилась на перевязи. Генерал ФСБ взялся за спинку кровати, словно боялся упасть от волнения.

«Я же выстрелил в него, а потом, когда вернулся, нашел его бездыханным и коченеющим на морозе… – вспомнил Глеб, перевел взгляд на Ирину, не выдержал, прикрыл веки. – Что я могу сказать ей? Ничего, что бы оправдало меня!»

Потапчук срывающимся от волнения шепотом проговорил:

– Глеб, честно признаться, я не думал, что ты выкарабкаешься. Ты не хотел жить, так сказал врач. Все объясню потом, когда ты сможешь говорить. Профессор разрешил нам зайти к тебе на пять минут, не больше. Ты в военном госпитале. Запомни, для всего медицинского персонала ты не Глеб Сиверов, по документам он погиб, а Федор Колчанов – майор Ханты-Мансийского спецназа, попавший в засаду под Аргуном. Для «конторы» тебя просто нет. А теперь уступаю тебя Ирине, мы еще увидимся, если захочешь, конечно.

Женщина подошла к кровати. В ее глазах блестели слезы.

– Зачем ты пришла? – беззвучно проговорил Глеб. – И зачем я выжил?

– Молчи, – прошептала Ирина, – да, я думала, что все уже решено и я никогда не вернусь к тебе. Даже поклялась себе, что если ты умрешь, то не приду на твои похороны, не смогу простить гибель дочки. Я похоронила тебя заживо. Мне даже стало легче, когда я узнала, что ты погиб. Это звучит жестоко, и это правда. Но… Она прикрыла лицо ладонями.

– Не надо, – прошептал Сиверов.

– ..но потом приехал Потапчук и сказал, что ты жив, пришел в себя.., и я поняла.., это было как озарение свыше. Если Бог даровал тебе жизнь, значит, ты нужен ему тут, на Земле. Ты еще не все совершил, что тебе предначертано. Не знаю уж, доброго или злого.., и я должна быть рядом с тобой, должна направлять тебя, у тебя должно быть место на Земле, куда можно возвращаться.

Ирина наклонилась, и из разреза платья выскользнул маленький серебряный крестик на тонкой цепочке. Качнулся, чиркнув Сиверова по лицу. Раньше Быстрицкая его не носила. Женщина быстро расстегнула застежку и надела крестик на израненную шею Глеба:

– Пусть он бережет тебя. Не снимай его никогда. У меня больше нет сил противиться судьбе.

Она поцеловала Глеба в лоб и выбежала из палаты. Потапчук показал на циферблат часов:

– Пять минут миновали. Держись. Потом все тебе объясню.

И это генеральское «потом» растянулось на два месяца. Сиверова успели перевести в подмосковный санаторий, он сносно ходил, опираясь на стильную палочку, подаренную ему Ириной.

Генерал Потапчук приехал один на черной «Волге», Глебу редко приходилось видеть его за рулем. Когда агент по кличке Слепой и Федор Филиппович остались наедине, они несколько минут молчали, глядя друг другу в глаза, припоминали прошлые смертельные обиды.

– Не жалеешь, что стрелял в меня на Воробьевых горах? – наконец спросил генерал.

– Ни тогда, ни даже теперь.

– Да, Глеб Петрович, ты был вправе думать, что я предал тебя. Потом я уже имел возможность детально проанализировать твое и свое поведение, тоже месяц в больнице отвалялся, в потолок смотрел. Вот на белом потолке взглядом и писал, строчку за строчкой, по полочкам все разложил. Ты, Глеб, был прав со своей точки зрения, я – со своей. Каждый из нас знал больше другого, но никто не знал всей правды. Нас умело развели. Такова уж природа «конторы» под названием ФСБ. Никому нельзя всей правды знать, на том и стоим.

– " – Иногда не стоим, а лежим, – грустно усмехнулся Глеб Сиверов, – до сих пор не могу поверить, что вы живы остались. Я же артерию проверял, у вас кровь остановилась, дыхание пропало.

– И об этом я думал, – Потапчук не знал, куда пристроить руки от неловкости, – ты профессионал экстра-класса, убивать умеешь, а со стариком генералом оплошал. Почему контрольный выстрел в голову не произвел?

– Лишнее…

– Мы оба оплошали. Я – поскольку бронежилет не надел, думал, если ты уж и выстрелишь, то непременно в голову. А ты – даже не в сердце, в правое легкое мне пулю всадил. Рука у тебя дрогнула, не хотел ты меня убивать.

– Не хотел, – признался тогда Сиверов, – но по-другому не получалось.

– Я уже в коме находился, когда ты ко мне подошел. Сердце остановилось. Спасло меня то, что мороз стоял и шапка у меня с головы слетела, я головой в снег упал – природный холодильник. Если бы летом дело было, считай, пропал, откачать бы врачи откачали, но мозг не восстановился бы. Лежать бы мне теперь овощем и под себя нужду справлять. Мороз мне голову спас. Меня в больницу только через полчаса после остановки сердца доставили. Молодец и федеральный директор: когда ему доложили, он распорядился мое воскрешение засекретить, вроде как погиб я от твоей руки. Потому организаторов спецгруппы «Святой Георгий» так быстро и взяли.

– Развели нас с вами тщеславные генералы, Федор Филиппович, как последних лохов.

– Сами виноваты, – вздохнул генерал, – иногда надо не фактам, а сердцу доверять.

– За Быстрицкую вам спасибо, – Глеб опустил глаза, – это вы ее мне вернули.

– Не я, – усмехнулся генерал в седые усы, – Всевышний так распорядился. Видать, и мне и тебе помирать рано. А вам с Ириной еще долго вместе жить.

Потапчук порылся в кармане, извлек связку ключей.

– Твою конспиративную мансарду тогда при штурме разворотили и засветили. Держи ключи от новой, оформлена она как мастерская художника-живописца, ни одна живая душа о ней в «конторе» не знает. И пейзаж из окна открывается не хуже, чем в прежней.

– Вы уверены, что я и дальше буду с вами сотрудничать?

– Дело твое, Глеб. Неволить не стану. Сам решай.

– Подумаю, но ключи возьму сразу.

– Не держи на меня зла, – прочувствованно сказал генерал, – есть хорошее русское правило: кто старое помянет, тому глаз вон.

– Согласен. Кто помянет, тому вон. У нас с вами больше хорошего, чем плохого было. Не к чему прошлое ворошить.

– И вспоминать о нем незачем, – обрадовался генерал.

– Вспоминать – незачем, но помнить надо, – многозначительно произнес Глеб, и мужчины обнялись.

И потом уже никто из них не напоминал другому о несчастливой зиме, когда Сиверову пришлось стрелять в Потапчука. Глеб пошел на поправку. Он вновь ощутил вкус к жизни, которая дается человеку только один раз…

Прошли весна, лето. Боль в теле и в душе улеглась.

Утренняя пробежка – тоже часть жизни.

Черную «Волгу» с тонированными стеклами и антеннами спецсвязи Глеб заметил сразу же, как свернул в проезд. Машина стояла у тротуара, задняя дверь приоткрыта, водителя на переднем сиденье не было. Из салона тонкой голубоватой струйкой, хорошо различимой в утреннем свете, поднимался дымок. «Значит, что-то случилось, если Потапчук курит в такую рань и появился без предупреждения. Как он угадывает, дома я или нет? В конце концов, у него такая профессия – все знать. Не зря же он генерал ФСБ!»

Не сбрасывая скорость, Глеб пробежал мимо машины, специально, чтобы позлить Федора Филипповича. Тот от растерянности выронил окурок. В ветровом стекле движущейся навстречу машины Глеб увидел, как генерал выскочил из своего автомобиля и от удивления раскрыл рот. Лишь после этого замахал руками, – так машет человек на льдине удаляющемуся вертолету, уже смирившись с тем, что летчик его не заметил.

Сиверов остановился, повернулся и несколько раз взмахнул руками, а затем вприсядку, как заправский спортсмен, двинулся к Потапчуку.

– Здравия желаю, товарищ генерал, – глядя на Потапчука снизу вверх, произнес Сиверов и, не поднимаясь, подал руку.

– Издеваешься над стариком, разыгрываешь меня? Сделал вид, что не заметил?

– Важная машина, заметил сразу. Одну цифру в номере поменяли?

– Да, поменял, – сказал Потапчук, открывая дверцу. Глеб юркнул в машину. – Как ты думаешь, Глеб, почему я жду тебя здесь?

Сиверов пожал плечами:

– Это элементарно, Федор Филиппович. Такое утро, такая погода чудная, где же я могу быть, как не на пробежке? Кстати, зря вы с утра курите.

– Не хотел, – признался Потапчук, – думал, продержусь часиков до двенадцати. Но ты долго не появлялся, я занервничал, закурил.

– Что стряслось?

– Собственно, пока ничего не стряслось, хотел тебя увидеть.

– Вы меня вчера видели.

– Видел, – сказал Потапчук, – вот поэтому я сегодня здесь.

– Где ваш водитель, Федор Филиппович?

– Я его за газетами отправил, что-то долго его нет.

– Те газеты, что мне нужны, только за два квартала отсюда можно купить.

– Ему полезно пешком ходить, совсем спортом не занимается. Прилипнет скоро к сиденью. У меня такое впечатление, что он живет в этой машине, скоро тараканов здесь разведет. Крошки вечно от печенья валяются, пепел от сигарет, хотя говорит мне, что не курит.

– Почему вы его к порядку не призовете?

– Понимаешь, чем он хорош, Глеб, так это тем, что он в любой момент в машине; когда бы я ни позвонил, он тут же отвечает. Другого такого мне не найти. А сам я водить отвык, не та реакция, да и по должности не положено.

– Понятно, – сказал Сиверов, поглядывая, как пальцы генерала вертят портсигар, постукивают по серебряной крышке. – Ладно уж, курите, я потерплю, можете не стесняться.

– Не стану, надо вырабатывать силу воли.

– Может, правильно, – пошутил Сиверов. Генерал перешел к делу:

– Помнишь Смирнова Семена Семеновича, майора?

– Смирнов, – медленно проговорил фамилию Сиверов. – Это было так давно, что нормальный человек забыл бы его еще пять лет тому назад.

– Значит, помнишь, – подытожил Потапчук. – Как он тебе?

– Тогда был нормальный, на четыре с плюсом. Но тогда время было другое, условия иные и люди были другими. Прошли годы, вроде не так уж и много, но многое изменилось и люди изменились, хотя, генерал, я думаю, что человек не очень меняется. Просто некоторые черты характера он перестает прятать, они начинают вести его, а другие черты характера гаснут. Но все равно они в человеке остаются. И если человек был мерзавцем хоть на один грамм, этот грамм в нем сидит, как осколок в сердце, и никакие операции не помогут, воспитывай его не воспитывай. Но я что-то расфилософствовался, – остановил сам себя Сиверов. – Вы же не с этим приехали?

– Именно с этим. Мне было важно знать, помнишь ли ты Смирнова, твое мнение о нем мне небезынтересно.

– Я вас в чем-то укрепил, Федор Филиппович?

– Скорее да, чем нет.

Спрашивать у генерала его мнение о бывшем подчиненном Сиверов не стал, хотя позволить себе подобный вопрос мог. Генералу не мог нравиться майор, ушедший со службы по собственному желанию. Смирнов же написал рапорт, из которого ровным счетом ничего не было ясно – по семейным обстоятельствам. Что стоит за формулировкой «семейные обстоятельства»? Может стоять все, что угодно: и жажда денег, славы, и неудовлетворенность существующим положением, и ощущение собственной ущербности. Если человек написал рапорт, то уговаривать его остаться – дело гиблое, навредишь сам себе, ведь полагаться на такого человека уже нельзя.

– Я Смирнова Глеб, пять лет не видел и ничего о нем не слыхал – ни хорошего, ни плохого. Ушел человек из конторы и исчез, – Потапчук секунд двадцать молчал, вертя в руках отполированный пальцами портсигар. – Но я не верю в случайные встречи.

– Я тоже не верю, Федор Филиппович, – сказал Сиверов.

– И вот три дня тому назад я случайно встретил майора Смирнова…

За три дня до встречи генерала Потапчука с Глебом Сиверовым произошло на первый взгляд малопримечательное событие. Это потом оно разрослось до размеров лавины. Погода тогда стояла отличная, не в пример последним дням лета, когда жара мучила город. Прошли дожди, появились первые желтые листья и наступили идеальные дни – ни жарко, ни холодно, ни влажно, ни сухо, воздух такой, что его просто не замечаешь.

Федор Филиппович, не изменяя многолетней привычке, приезжал на службу даже в выходные. Но воскресенье, в отличие от субботы, для работы он использовал лишь наполовину – до обеда. Покончив с бумагами, Потапчук доехал до набережной и отпустил дежурную машину. По выходным его возил сменный водитель.

– Я пешком дойду, не беспокойся, телефон при мне.

В парке на набережной реки слонялось много праздной публики. Генерал шел не спеша, расстегнув плащ. Абсолютно пустой портфель он нес с достоинством, словно в нем хранились чрезвычайно важные документы. В пальцах Федор Филиппович разминал незажженную сигарету, убеждая себя в том, что этим он укрепляет силу воли. Генерал потихоньку высыпал табак из сигареты, при этом сердце его обливалось кровью. Он представлял себе сигаретный голубоватый дымок и то, как он глубоко затягивается. Сегодня Потапчук еще не выкурил ни одной сигареты. «Табака, который я высыпал, хватило бы уже на две затяжки. Дойду вон до той лавки, сигарету выпотрошу ровно наполовину и покурю. Не целую, половинку. Может, лучше спрятать половинку в портсигар и достать новенькую, размять, а половинку выкурить вечером?»

Пальцы Потапчука замерли. Он прикрыл конец сигареты, чтобы ни одна крупинка табака из нее больше не выскользнула, остановился, раскрыл портсигар и, держа его как молитвенник, вставил сигарету под резинку.

«Воздух-то какой! Кончатся последние хорошие денечки, а там начнутся дожди, дождливая осень, мрачная – такая, что жить не хочется. И, как обычно, осенью случается самая тяжелая работа», – Потапчук вздохнул и посмотрел на воду реки, по-осеннему голубую и яркую.

Если все лето, глядя на воду, ему хотелось искупаться, то теперь это желание исчезло, вода отталкивала. Не спеша Федор Филиппович добрел до скамейки и устроился на ней. Любимый портфель положил на колени. Мимо пробежала девочка лет девяти, ее увлекла за собой такса на длинном поводке. Девочка обернулась на неподвижно сидящего Потапчука. Генерал улыбнулся ребенку, и улыбка получилась не вымученная, а искренняя. Девочка, не останавливаясь, улыбнулась в ответ и помахала старику ладошкой.

– Пора на пенсию, – усмехнулся в седые усы генерал, доставая сигарету. Он все еще раздумывал, прикурить или нужно еще потерпеть. Он сжал фильтр губами, и тут раздался легкий щелчок, сопровождаемый металлическим звоном.

– Прикуривайте, – огонек бензиновой зажигалки плясал перед глазами генерала.

Знакомый голос. Федор Филиппович был уверен, что не слышал его уже лет пять. Он механически прижал портфель рукой к коленям и повернул голову. Рядом со скамейкой, широко расставив ноги, стоял хорошо одетый мужчина с короткой, аккуратно подстриженной бородкой. Мужчина улыбался немного виновато, понимая, что побеспокоил непростого человека.

– Вы что, не узнаете меня, Федор Филиппович?

– Чего ж, узнал, Семен Семенович.

– Раньше вы меня по имени-отчеству не называли.

– Ты же теперь солидный человек, щетину запустил, как у Хавьера Соланы. В бизнес ушел?

– Не совсем так, Федор Филиппович. Разрешите присесть?

– Разрешаю. Садись, Смирнов, – генерал забросил ногу за ногу, помолчал. – Я в случайные встречи не верю, – проговорил Потапчук. Майор Смирнов рассмеялся:

– Вы прежний, анализируете, высчитываете, под все базу подводите, или это тоже рудимент – бесполезная в сегодняшних обстоятельствах старая привычка? Вы не на пенсии?

– Я на пенсионера похож, раз по парку гуляю?

– Пенсионеры гуляют или с собаками, или с внуками, а вы с портфелем.

– Портфель ни о чем не говорит, – Потапчук снял с портфеля ладонь. – Может, я в него пустые бутылки собираю или в бизнес подался, как и ты.

– У вас глаза другие, с таким взглядом в бизнесе делать нечего.

– Это почему? – удивился генерал, – Вы человека, когда на него смотрите, догола раздеваете, как при обыске. Бизнесмены таких взглядов не любят.

– При обыске, – напомнил Федор Филиппович, – опись составляют, все содержимое кошелька переписывают. Бизнесмены тоже деньги в чужих кошельках считают.

– Э, нет, – повертел указательным пальцем майор Смирнов, – считать-то они считают, но никогда вопроса не задают, где деньги взял. И тем более не спрашивают, не краденые ли они.

– У тебя денег в кошельке не очень много.

– Согласен, денег никогда много не бывает. Но мне и моей семье хватает.

– Выследил ты меня, Семен Семенович?

– Признаться, да. Третий день тут гуляю, свежим воздухом дышу. А человек я, между прочим, занятой, времени свободного у меня мало.

– Что ж не позвонил? Телефон у меня не изменился.

– Боюсь, – честно признался майор, – да и не все я до конца понимаю. Я на вас смотрю, Федор Филиппович, и нутром чую, вы человек счастливый.

– Почему?

– Вы на своем месте находитесь, отсюда и счастье. А я хоть и больше вас получаю и одет получше, позволить многое себе могу, но счастья нет, потому что я не на своем месте оказался.

– Тебя никто в шею на улицу не гнал.

– Но никто и не удерживал, – в сердцах произнес Смирнов и хлопнул ладонью по колену. – Я не с обидой пришел, не с претензиями, хотя вы, Федор Филиппович, всего и не знали.

– Смотрю, Смирнов, счастье свое ты так и не отыскал.

– Не там я его искал.

– Счастье везде найти можно.

– Не в нем суть. Работу я себе нашел, как думал, неплохую. Работа – она, как любимая женщина, поначалу нравится…

– А потом начинаешь недостатки в ней отыскивать, – вставил Федор Филиппович.

– В моем случае по-другому произошло: я недостатки наперед видел, но думал, если я человек честный, то честным и останусь. А деньги – они субстанция сволочная, втягивают потихоньку. Один раз совестью поступился, второй, третий, а там, смотришь, и дороги назад уже нет.

– Ты, Смирнов, считаешь, что эту черту уже переступил?

– Не хочу переступать, потому и вас отыскал. Ушел я работать потому, что мне деньги нужны были, детей хотел поднять, чтобы жене немного полегче стало. И скажу вам, Федор Филиппович, честно, все это у меня получилось. Может, вы торопитесь, я вас задерживаю, не нужны вам мои проблемы?

– Нет, говори, Смирнов. Только самая большая проблема у меня сейчас – не закурить, а ты мне, сволочь, огонек поднес, – слово «сволочь» Потапчук произнес беззлобно, ничуть не обидев Смирнова.

– Хотел услужить.

– Рассказывай дальше.

– Я работу несколько раз менял, все не хотел в дерьмо вляпаться. Но всякая работа, связанная с большими деньгами, она дерьмо сама собой предполагает. Я этого раньше не понимал, сейчас наверняка знаю, что чем больше денег платят, тем больше дерьма за теми деньгами.

– Это все теории. А ты знаешь, Смирнов, я – генерал-практик. Тебе от меня, собственно, что нужно? Если душу излить хочешь, я не очень хороший помощник. Есть телефон доверия, в конце концов, можешь с квалифицированным психологом поговорить. А если знаешь о каком-нибудь преступлении, то говори напрямик.

– Федор Филиппович, не торопите, по порядку буду излагать. Три работы я поменял, меня заметили. Третью, теперешнюю, уже сами предложили, я ее не искал. Навели справки по предыдущим делам, выяснили, что я человек надежный, не краду, лишнего не болтаю.

– Кое-чему я тебя, Смирнов, все-таки научил.

– Да уж, спасибо, Федор Филиппович, научили неразумного. От денег отказаться ох как тяжело, особенно если тебе их заработать предлагают, а не за преступление.

– Преступление – оно тоже работа, и ты, Смирнов, это не хуже меня знаешь, ведь не одно дело вместе раскрыли.

– Да, Федор Филиппович, знаю. Год назад меня переманили. Если человек зарабатывал сто пятьдесят долларов, а ему предложили сто семьдесят, он уйдет с радостью, не задумываясь. А если человек зарабатывал пять тысяч долларов, а ему предложили пять двести, он даже пальцем не пошевелит, какие бы перспективы ему ни посулили.

– Ну, это дело понятное, – сказал Потапчук, поглядывая на сигарету, словно она уже тлела в его пальцах.

– Так вот, мне со ста пятидесяти долларов, конечно выражаясь фигурально, предложили пять тысяч.

Потапчук негромко присвистнул, постучал фильтром сигареты по портсигару:

– Хорошие деньги, выражаясь фигурально. В моем кошельке никогда столько не водилось.

– А у меня и поболее бывало, случалось, деньги чемоданами возил, чужие, конечно.

– Чемодан денег – вещь серьезная.

– Первое время я офис охранял, службу хорошо наладил, ко мне присматривались. Фирма продовольствием торговала, консервами, соками, конфетами, печеньем – тем, чем завалены киоски по всему городу. Вызвал меня как-то раз к себе босс, дверь в кабинет закрыл, подмигнул многозначительно и говорит: «Ты большие суммы денег спокойно воспринимаешь, руки не дрожат, ноги не подкашиваются?» – «Не знаю, – говорю, – я больше пяти тысяч в руках не держал». Он открывает шкаф, достает коробку из-под ксерокса, а там, хотите верьте, хотите нет, до самого верха в целлофане запечатанные пачки долларов полтинниками. «Фальшивые?» – спрашиваю. «Нет, – говорит, – самые настоящие». – «Почему не в сейфе держите?» А он смеется, говорит:

«В сейф ящики из-под ксерокса не влезают». Посмотрел он на меня, видит, руки не трясутся," пот на лбу не выступил. «Молодец, – сказал, – спокойно ты к деньгам относишься». При мне скотчем коробку заклеил. «Бери, – говорит, – коробку и отвезешь ее в Смоленск», – и адресок подает. Я смутился, говорю, мол, расписку дайте. «В чем? – улыбается. – Деньги же ты получил. В бизнесе только честному слову верить можно, расписки здесь не действуют. Сумма такая, что за нее голову оторвут и тебе, и мне. Так что вези коробку. Я тебе ее из рук в руки дал, и ты из рук в руки отдашь. И привет от меня передавай. Оттуда сразу позвонишь. Вот трубка», – и кладет мне в карман сотовый телефон. «Ребят, – говорю, – надо взять». – «Возьми с собой двоих, в туалет с коробкой не пойдешь, если приспичит? Бери машину в гараже и вези». Обомлел я, но виду не подаю, коробку взял, пришел в свой кабинетик с картонкой. Боюсь ее оставить, не знаю, куда деть – под стол засунуть, в шкаф спрятать? Намучился я, но привез. Всю ночь гнали, за рулем менялись. Деньги отдал, позвонил боссу, а он смеется, говорит: «Бери деньги, вези их назад в Москву». Вы меня, Федор Филиппович, еще одной вещи научили – никогда лишних вопросов не задавать. Удивился я, но снова виду не подал, взял коробку и повез в Москву. Босс меня встретил, разрезал упаковку у меня на глазах, вытащил две пачки, бросил на стол. Говорит: «Это тебе за труды». – «Какие труды, – говорю, – на машине в другой город туда и обратно слетать?» – «Волнение большое, – говорит босс. – Теперь я знаю, человек ты надежный». С тех пор я уже не офис охранял.

– В личные телохранители тебя записали? – поинтересовался Потапчук.

– В том-то и дело, что нет. Вроде как на понижение я пошел. Телохранителей у босса хватает, от бывшего президента двое, без дела оставшиеся, работают. Стал я грузы охранять, сопровождение фур обеспечивать. Поначалу возили из Германии, Чехии, Франции, Бельгии, и все шло хорошо. А потом с боссом что-то сделалось. Так он мужик ничего, справедливый, хотя и молодой – тридцать пять ему. То ли он попался на чем-то, то ли влетел, но появился у него компаньон – человек из другого теста. В продуктах он – ноль полный. Попросил я ребят, по старой памяти, навести о нем справки. Оказалось, сидел, не ошибся я. Он один из первых в Союзе сел за наркотики.

Потапчук слушал внимательно, вопросов пока не задавал.

– Я был уверен, фирме концы придут, накрыли ее бандюганы, выпотрошат и бросят. Я с боссом пару раз разговоры заводил на эту тему, намекал ему вежливо, предупредить хотел, – мне-то он ничего плохого не делал. А он мне и говорит: «Ты, Семен Семенович, сиди как сверчок на шестке, делай свое дело, а в большие дела не лезь, в накладе не останешься». И, странное дело, поднялась фирма, а на чем, понять не могу. Ассортимент свернули до минимума: если раньше в месяц десять караванов за кордон шло за харчами, то теперь два – по три машины в каждом. И возим мы лишь мороженое мясо – свинину да говядину. Если раньше за товар наличными деньгами рассчитывались, то теперь нет, все через банки делается, наверное. Во всяком случае, ни меня, ни моих подчиненных к деньгам не подпускают, но платить, Федор Филиппович, стали в три раза больше. Чувствую я, нюх-то у меня еще не пропал, большие деньги за мясом стоят, очень большие, а фирма босса – только крыша.

– Ты что-нибудь конкретное разузнать сумел?

– Я же не у вас в конторе работаю, – грустно усмехнулся майор Смирнов. – Я даже до сих пор не уверен, правильно ли делаю, что вас отыскал, разговор завел. Получается, сук рублю, на котором крепко сижу.

– Получается так…

– Я, Федор Филиппович, старался ни во что не влезать, думал, какое мне до всего этого дело? Ну, платят мне деньги, я никого не убиваю, наркотиками не торгую, оружие не вожу, девок в рабство не продаю и не ворую. Но совесть-то молчать не заставишь. Спать стал плохо…

– Получается, рубишь сук, на котором сидишь, – как похвалу произнес генерал Потапчук.

– Я кое-что понял, но доказательств у меня нет. Я знаю, что люди, которые пробовали сунуть нос в дела фирмы «Новиков и К», просто исчезли, испарились, пропали, будто их никогда и не было. И никто их не ищет. В подъезде их не убивали, машины не взрывали, пропали люди и все.

– Любопытно, – сказал Потапчук, посмотрел на часы и протянул руку. – Дай-ка зажигалку.

Генерал закурил, жадно и глубоко затянулся, расправил плечи, запрокинул голову.

– Вот оно, счастье-то, Смирнов: не покуришь, а потом позволишь себе расслабиться. И так тебе хорошо становится, что ни о бандюганах думать не хочется, ни о чужих миллионах. Сидишь себе на лавочке в парке, и совесть тебя не мучает.

– Вам хорошо, – закурил Смирнов уже которую по счету сигарету. – А я мучаюсь. Во-первых, людей жаль, которые пропали, во-вторых, боюсь, еще кто-нибудь пропадет, а у них семьи, дети.

– Твои-то как? – поинтересовался Потапчук.

– Я их поднял, теперь почти самостоятельные. С женой вдвоем живем – как в отпуске. Приходят к нам дети только по праздникам, денег перехватить, – после паузы добавил Смирнов. – Женой и детьми я доволен, но с работой у меня явно не заладилось.

– Сам выбирал.

– Я, Федор Филиппович, собрал кое-какую информацию: адреса, фамилии, фотографии некоторые сделал. Сегодня вечером я уезжаю в Польшу, дня через три-четыре вернусь. Теперь я знаю, что искать, и, когда вернусь, доказательства вам представлю.

– Не мне тебя учить, смотри. Тогда сам свою судьбу выбирал и теперь выбираешь.

– Я понимаю, назад меня в контору не возьмут.

– Кто знает, – сказал Потапчук и посмотрел на часы.

– Спешите? Время у вас забираю? Телефон ваш у меня есть, – Смирнов постучал согнутым пальцем по лбу. – Я хотел убедиться, не изменились ли вы.

– Убедился?

– Вы, Федор Филиппович, – прежний.

– Только постарел.

– И я не помолодел, – усмехнулся Смирнов.

– Ты тоже прежний, майор, – впервые генерал Потапчук произнес звание Смирнова, от этого тот расцвел.

– Обязательно узнаю, что там происходит.

– Удачи тебе, майор, – генерал поднялся, пожал бывшему сослуживцу руку и неторопливо пошел по набережной.

Метаморфозы, произошедшие со Смирновым, Федора Филипповича ничуть не удивили. Что так случится, он знал в тот день, когда подписывал рапорт майору Смирнову. Уходил Смирнов не в том возрасте, когда меняют убеждения. Если человек уже сложился, сломать его невозможно.

Потапчук обернулся. Смирнова уже не было на набережной.

Глеб Сиверов был не из тех людей, которые любят откладывать дела в долгий ящик. Разговор о том, помнит ли Глеб майора Смирнова, генерал Потапчук завел не случайно, это Сиверов понял сразу, имея многолетний опыт общения с Федором Филипповичем. Тот, прежде чем говорить, сто раз взвешивал; оброненное им слово всегда имело вес и стоило дорогого, особенно после того, как их со Слепым чуть не погубили такие же генералы спецслужб, как и сам Федор Филиппович. Поневоле задумаешься, что говорить, если случайно оброненное слово может обернуться собственной смертью. Даже не смертью, а жестокой казнью, и палачом по иронии судьбы выступит человек, еще недавно называвший тебя единственным настоящим другом.

«О былых разногласиях – забыть, – приказал себе Слепой, – мы больше не враги друг другу. Кто старое помянет, тому глаз вон. Из неудач и трагедий следует извлекать опыт, учиться, как избегать их в дальнейшем. Значит, так, – сказал себе Глеб, расхаживая по новой мансарде, как две капли воды напоминавшей старую, – золотое правило, которому научил меня Потапчук после операции по ликвидации спецподразделения „Святой Георгий“: входя в дверь, подумай, как оттуда выйти. Насколько я понимаю, Смирнову этого правила он в голову не вдолбил, тот ушел из „конторы“ в частную структуру, соблазнившись на деньги, но не подумал о том, что если деньги платят, то за них потом и спросят. А если денег больше, чем работы, которую ты выполняешь, значит, тебя заставят делать не только работу. Все же, что не является работой, – это либо удовольствие, либо преступление. За удовольствие платит сам клиент, за преступление платит заказчик. Значит, нужно искать заказчика».

У Глеба Сиверова, как у азартного карточного игрока при виде карточной колоды, зачесались ладони, словно он уже ощутил кончиками пальцев твердый атласный прямоугольник и услышал хруст новых разминаемых карт.

«Фирма „Новиков и К“… Свою фамилию в название фирмы вставляют или очень самолюбивые неудачники, или по-настоящему крутые. Кто же ты такой, Новиков? Твоя фамилия распространенная, почти как Смирнов, из второго эшелона русских фамилий, она следует за Ивановыми, Петровыми и Сидоровыми. Значит, ты, Новиков, решил либо прославиться и увековечить свою фамилию на скрижалях истории, либо тебя выставили вперед, спрятавшись за коротким „…и К“».

Глеб включил компьютер, ввел личный пароль. Вскоре он отыскал информацию о фирме. Ее было немного, только официальная, но Глеб знал, куда следует обратить внимание для того, чтобы понять тайное движение средств: на динамику, на развитие фирмы во времени.

Сначала она называлась и была зарегистрирована как «ЗАО Новиков». Дела шли неплохо, ровно, но без особого размаха, а два с половиной года тому назад, в декабре, произошла перерегистрация фирмы. Форма собственности осталась прежняя – закрытое акционерное общество, – но к фамилии Новиков добавилось «и К». И тут произошло нечто похожее на чудо – физические обороты компании, выраженные в тоннах грузов, в количестве сделок, упали, а финансовые возросли в несколько раз, это прослеживалось по покупке недвижимости. Шикарный новый офис не в центре, но и не на окраине, для сотрудников – служебные квартиры, которые потом преспокойно отходили им в собственность. Фирма продавала приобретенные ранее в лизинг трейлеры с фурами, оставив себе лишь треть подвижного состава, – только мерседесовские рефрижераторы, купила небольшой склад со стационарным холодильным оборудованием.

"Обычно, – думал Глеб Сиверов, – фирма никогда не выставляет свои финансовые потоки на обозрение. В цифрах, до которых можно докопаться, показано лишь верхнее течение, а существует еще и подводное. Мне не важно, за сколько по бумагам был приобретен офис, достаточно посмотреть на его площадь и на место расположения, истинная стоимость превышает указанную раз в десять. Но я его еще не видел. Может, здание – полная развалюха, а может, в нем изначально стояли унитазы из золота. Во всяком случае, это уже интересно. Где начинаются непонятные дела, там всегда интересно, каждая неразгаданная тайна может быть и чудом, и преступлением. А вот и самое интересное: пока фирма называлась просто «Новиков» претензий от налоговых служб к ней была масса – налоги скрывали, платили не вовремя. Но стоило появиться «и К», как фирма тут же получила благодарственное письмо и диплом от налоговой полиции и от столичного правительства. Таинственная компания "К" – инкогнито. Уж не члены ли правительства вошли в эту компанию, после чего в фирме перестали бояться налоговиков – а это покруче, чем дьявол во плоти. Смирнов не просто так заподозрил недоброе, глаз-то у него наметанный. Представляю себе его мучения. Ему не хочется видеть, что происходит вокруг, но себя не обманешь. Профессионалом трудно стать, но еще труднее совершить движение в обратную сторону. Меня тоже, как и генерала Потапчука, только могила исправит. Правильно Потапчук унюхал, что-то здесь нечисто. «Род занятий, – прочел Глеб справки о фирме „Новиков и К“, – поставка экологически чистых мороженой свинины, говядины, баранины из стран Центральной и Западной Европы». Круто! Как будто у нас свиней и коров мало. Они, конечно, не очень чистые, но снаружи, а не изнутри".

Глеб взял трубку мобильного телефона и набрал номер, указанный в справке. К телефону долго никто не подходил. Так в нормальных фирмах не бывает, может не отвечать телефон владельца, телефоны отдельных внутренних служб, но человек, сидящий на справке, трубку возьмет мгновенно. Сиверов ожидал услышать мелодичный девичий голосок: «Фирма „Новиков и К“ рада, что вы обратились к нам». Но ответил омерзительный голос, впечатление было таким, что человек пил пиво, а его оторвали от этого приятного занятия.

– Слушаю, говорите.

– Это фирма «Новиков и К»?

– Да, а что?

– Вы мясом торгуете?

– Торгуем.

– Мой работодатель поручил мне найти экологически чистое мясо и заключить договор сроком на год на поставку ста килограммов в неделю, в будущем возможна пролонгация.

Мужчина на другом конце провода неприязненно произнес:

– У нас очень дорогое мясо.

«Такое впечатление, – подумал Глеб, – будто он хочет меня отговорить от заключения сделки. Странное поведение для менеджера!»

– Дорого – понятие относительное. Если качество нас устроит, то разумная цена значения не имеет, у нас дорогой ресторан.

– У нас очень дорого.

Глебу казалось, что на том конце провода мужчина широко улыбается.

«Я бы на его месте, – подумал Глеб, – зарядил цену, а потом вдул бы по ней самое что ни на есть плохонькое смоленское мясушко, показав при этом пару поддельных сертификатов».

– Извините, у меня очень мало времени, – напомнил мужчина, выждал пару секунд и, не прощаясь, отключил связь.

Сколько Глеб потом ни пытался дозвониться по этому номеру, непременно звучал сигнал «занято».

– Еще интереснее, – усмехнулся Сиверов.

Он позвонил еще по двум номерам фирмы с тем же предложением.

В фирме «Новиков и К» с ним разговаривали достаточно вежливо, но сдержанно.

В конце концов ему сказали:

– У нас весь ассортимент расписан в ближайшие месяцы по договорам, так что ничем помочь вам не можем, пожалуйста, не беспокойте.

«Мясо – прикрытие, – понял Глеб. – Человек, собирающийся его купить, им помеха. Хоть бы вели себя не так нагло, попристойнее, видимость бы создали, будто они очень заинтересованы в покупателях. Что ж, если Магомет не идет к горе, то гора идет к Магомету».

Сборы заняли четверть часа. Кожаная спортивная сумка потяжелела, но выглядела почти пустой.

«Чего не хватает? – подумал Сиверов. – Оружия, конечно же. Сегодня оно мне не понадобится, хотя, как говорят бывалые люди, не зарекайся. Мощный небольшой немецкий бинокль, вмещающийся в ладони, прибор ночного видения, фотоаппарат – вот, собственно, и все».

Глеб сбежал по лестнице с мансарды, подумав:

«Когда-нибудь и я, как генерал Потапчук, не смогу преодолеть эти марши на одном дыхании. Что ж, когда придет это время, надеюсь, я буду тогда заниматься чем-нибудь приятным, а не рыскать по городу в погоне за преступниками, выполняя задание генерала Потапчука, буду мирно, как Шерлок Холмс, разводить пчел или выращивать орхидеи. И буду гордиться тем, что мед у меня лучше, чем у соседа, а таких цветов, как в моей оранжерее, нет ни у кого. Буду участвовать в престижных выставках, получать дипломы и медали».

От этих мыслей Сиверов развеселился. В машину он садился уже с улыбкой на лице. Спортивная сумка лежала на переднем сиденье, как верный пес, готовая прийти на помощь хозяину по первому зову. Когда Сиверов оказался на нужной улице, на номера домов можно было не смотреть, потому что фирма «Новиков и К» выделялась из общей застройки так, как выделяется золотой зуб во рту уголовника.

«Да, красиво, – подумал Глеб, проезжая мимо офиса по противоположной стороне улицы. – Ночью, наверное, его подсвечивают, как на Монмартре. Кучеряво живут! Но если есть средства, что ж, живи как хочешь, плати налоги и спи спокойно. С налогами у „Новиков и К“ все в ажуре, снотворное они наверняка не закупают».

Возле фирмы за шлагбаумом располагалась специальная стоянка со стеклянной будкой охранника и высоким кованым забором.

«Ни одной машины старше трех лет на стоянке нет, – сразу же определил Глеб, – одна тачка круче другой. Кожи на обивку сидений пошло с целого стада молодых коров. Тут тебе и „Пежо“ последней модели, и две „Хонды“ представительского класса, и три „Мерседеса“, один даже „Мерседес брауз“, четыре джипа, две красных „Тойоты“».

Новенький «Фольксваген В5» выглядел совсем не презентабельно. Сиверову показалось, что на нем в фирму приехал последний человек в иерархии – охранник, тот самый, который сидит в стеклянной будке с коричневой сигаретой в пальцах. Видеокамеры были распиханы повсюду, где только можно: на фонарных столбах, под карнизами, над служебным входом и над парадным. Даже стоянку осматривали две телекамеры.

«А антенн-тарелок больше, чем на космической станции. Да, крутая фирма. Все стекла зеркальные, скорее всего пуленепробиваемые. И самое интересное – ничего через них не видно».

Глеб просидел полчаса. За это время ни один посетитель не вошел ни в парадную, ни в служебную двери. Из здания вышли двое: по виду сотрудники, с кейсами в руках. Один сел в «Мерседес», второй – в джип. Охранник, не спрашивая документы, поднял шлагбаум.

«Сотрудники, – решил Сиверов, – свои».

Глеб выбрался из машины и двинулся вдоль кованого забора, краем глаза следя за телекамерами. Голова охранника в стеклянной будке поворачивалась вслед за ним, как глаз хамелеона. «Сейчас шею себе свернет, – незлобно подумал Сиверов, – молодец, службу тянет». Вскоре и две телекамеры стали провожать его взглядами. «По этому тротуару вроде даже люди не ходят, такой он чистый. Европа, мать твою, – „Новиков и К“, ни окурка, ни соринки под ногами. Кондиционеров под окнами и на балконах нет, значит, система кондиционирования централизована, все находится внутри. В этом здании с трудом узнается дом, построенный пленными немцами году в сорок шестом. Чтобы так отстроиться и отремонтироваться, а самое главное – оборудоваться, денег надо очень много. Сделано все грамотно, в глаза ничего не бросается, не привлекает внимания своей вопиющей роскошью. Смахивает на маленький секретный научный институт, у которого дела идут как нельзя лучше, заказов от ВПК выше крыши, только успевай осваивать огромные деньги».

В здании имелось еще два входа со скромными надписями «Подъезд № 2» и «Подъезд № З». Добротные урны из нержавейки, вынесенные на улицу вазоны с живыми деревьями. «Дворовой фасад ничем не хуже парадного».

Сиверов огляделся. Прямо по газону брели два мрачных мужика в помятых пиджаках, один из них нес старомодный портфель из кожзаменителя, который никак не вязался с его ярко-красной бейсболкой, повернутой козырьком назад, над козырьком блестела лысина. Взгляды у мужиков были ищущие. Ошибиться в том, что именно они ищут, было невозможно: мужики то и дело облизывали пересохшие губы.

Сиверов сделал пять шагов, чтобы оказаться на пути у алчущих спиртного мужчин.

– Эй, земляк, я этому уроду говорю, что магазин в той стороне, а он твердит, как баран, что магазин здесь был.

Какой магазин, уточнять не стоило, мужики могли и обидеться.

– Приехал, придурок, из Калуги, пять лет тому назад последний раз здесь был и думает, будто Москву знает. Да здесь сам черт ногу сломит! – мужик, не очень твердо стоявший на ногах, схватился за кованую решетку и тут же обрел равновесие.

– Беленькой полечиться? – спросил Сиверов.

– Угу, – как филин отозвался мужик в бейсболке. – Хочешь, третьим будешь? – сказал он без особого энтузиазма, потому как Сиверов хоть и одет был просто, но на пьяницу не походил.

– Сюда зайти не пробовали? – Глеб через плечо указал большим пальцем на «Подъезд № 2» фирмы «Новиков и К», – Я же говорил, что магазин здесь был! – взвился приезжий из Калуги. – Сделали ремонт по типу «евро», теперь не поймешь, что здесь такое. Но раз деревья на крыльце стоят, значит, магазин, только дорогой, наверное.

– Водка везде одинаково стоит, – подбодрил их Сиверов.

– Дело говоришь, Мужики, обнявшись, двинулись к «Подъезду № 2». Они шли так, как двое изможденных жаждой путешественников бредут по пустыне к вожделенному оазису, зная, что там отыщется спасительная влага. Телекамера вздрогнула и уставилась своим рыбьим глазом на двух пьяниц. Один уже достал из кармана мятые деньги и принялся их перебирать, выдергивая те, которые достоинством побольше.

Мужики успели взобраться на три ступеньки, когда дверь резко открылась и на площадке вырос охранник в белом костюме, белой рубашке, при галстуке, с аккуратным бэджем.

– Я не понял, – замер мужик в кепке, – здесь ресторан, что ли? Эй, мужик, почем у вас водка?

– Значит, ресторан, – не дождавшись ответа, развел руками обладатель красной бейсболки. – Нам по хрен, что в ресторане пить, что во дворе. Если у них наценка не больше двухсот, то мы и выпьем по двести.

– Я же тебе говорил, не магазин тут! Охранник даже не стал спускаться и разочаровывать пьяниц. Он дождался, пока те взберутся на лестницу сами, и остановил их суровым взглядом.

– Ты че, мужик? – не очень уверенно спросил приезжий из Калуги. – У вас что, банкет, все места заняты?

– Здесь не наливают, – тихо произнес охранник абсолютно нейтральным голосом.

– Это что, – изумился мужик в бейсболке, – это нам не наливают? Мы тебе не нравимся? Мы граждане России, и деньги у нас такие же, как у тебя, – и он продемонстрировал охраннику ком мятых денег.

– Я сказал, у нас не наливают.

– Мы с собой возьмем столько, сколько захотим, на сколько денег хватит, правда, Витек?

Витек кивнул, но, на всякий случай, спустился на одну ступеньку.

– Пошли, Сашка, мне он не нравится. Сашка наливался кровью. Он аккуратно запихал деньги в карман, затем двумя руками повернул бейсболку и, как рыцарь опускал забрало, натянул козырек пониже, пригнулся и изготовился защитить свои права, сжав кулаки.

– Мужик, ты че? Я не понял… Ты кого на хрен посылаешь? Думаешь, галстук надел – и тебе все можно? Да мы с Витьком в Афгане таких, как ты – душманов…

Охранник терпеливо слушал, ожидая, пока у Сашки кончится дыхание. Но Сашка оказался человеком уникальным, он с одинаковым успехом говорил на вдохе и на выдохе, лишь глаза его выпучивались. И вскоре его лицо из-за выпученных глаз уже напоминало морду шестисотого «Мерседеса». Железные зубы, вставленные через один, поблескивали, как решетка радиатора.

– Вали отсюда, – тихо сказал охранник, – и желательно ровно, крыльцо-то высокое.

– Так это не магазин?

Охранник, не говоря ни слова, расстегнул пиджак и медленно отвел полу в сторону, продемонстрировав кобуру черного пистолета.

– Ты сразу так и сказал бы, что ты голову дуришь! – глаза у Сашки вернулись в прежнее положение, он развернул бейсболку козырьком назад. – Земляк, – уже миролюбиво поинтересовался он у охранника, – магазин здесь где? Ты ж мужик, нас понимаешь, нам водки, не драки хочется.

– Через два дома налево, – снизошел охранник до пьянчуг и, убедившись, что те благополучно перешли улицу, вернулся за зеркальные двери.

«Хорошо работают, аккуратно», – подумал Сиверов, посмотрев сценку у «Подъезда № 2».

Не дожидаясь, пока телекамеры развернутся в его сторону, Сиверов вернулся к машине. «Фотографировать сейчас не стоит, да и незачем. У меня еще мало информации, есть лишь впечатления. А впечатления бывают обманчивые. Охрана у них работает очень профессионально, охранники здесь опытные, свою работу выполняют безупречно. Ведь не стал разбираться, уладил конфликт почти бесшумно. И мужики остались довольны, и он свою работу выполнил, не подпустил чужих к двери. Судя по машинам на стоянке, в офисе находится человек двадцать, а помещение здесь человек на сто, если, конечно, в середине нет огромного зала с фонтанами. На сегодня экскурсия к офису фирмы „Новиков и К“ закончена, наведаемся на производственные объекты, может, там мне повезет больше. Как правило, управление завода всегда выглядит лучше и богаче, чем само производство. Много раз я убеждался, что фасад фирмы может быть роскошным, внушительным, но истинное впечатление о ней можно составить лишь тогда, когда побываешь в цехах, увидишь продукцию, которую они предлагают покупателям. Продукцию мне не показали, посмотрим хотя бы, где она хранится».

Склады размещались на окраине города, рядом со старой котельной, труба которой уже начала разрушаться. На громоотводе трубы развевался выцветший и потрепанный ветром красный флаг. «Молодогвардейцы здесь живут, что ли? – изумился Сиверов, вспомнив советскую классику. – И не страшно же кому-то было карабкаться по ржавым скобам, рисковать, чтобы повесить красную тряпку! Только коммунисты на такое способны, нормальный человек на трубу не полезет. Я бы мог понять, напиши этот смельчак на верху трубы имя своей возлюбленной метровыми буквами, от этого хоть польза какая-то была бы, может, девушка полюбит. А кому польза от красного флага?»

Глеб притормозил возле двух стариков, разглядывавших красный флаг. У одного на груди были орденские планки, а у другого на пиджаке виднелись две дырочки. «От пропитых орденов», – сообразил Глеб. Он выбрался из машины, захватил с собой пачку сигарет, зажигалку и приблизился к старикам.

– Красиво развевается, – произнес он.

– Еще бы! – сказал старик в очках на резинке и, приложив ладонь козырьком к глазам, продолжал любоваться знаменем. – Если бы я знал, кто водрузил стяг, я бы ему сто граммов налил со своей скромной пенсии.

– Я бы тоже, – сказал Сиверов.

Старики посмотрели на него уже по-другому, не так, как прежде, они почувствовали в Сиверове что-то родственное, свое.

– Молодец парень! – сказал дед в очках на резинке. – Нам праздник сотворил, и вообще молодец! – старик с дырочками на пиджаке хлопнул себя по груди. – А нынешние-то мерзавцы залезть боятся. Они все трусы, они за деньги американцам родину продали.

– Правильно, Петрович, толкуешь, продали все за зеленые бумажки. Пойдем выпьем?

– Рано еще, – сказал Петрович. – Вот еще постоим, полюбуемся, как четыре стукнет, так и двинем.

Глеб уже заприметил склады:

– Товарищи, послушайте, а что это вон там, за бункером, блестящее?

– Коммерсанты, мать их в душу! Нет чтобы котельную восстановить, чтобы тепло в домах было, чтобы свет везде горел, так они вон что строят! Как будто это людям надо. На том месте детский стадион был. Ну, курили там дети в тайне от родителей, мы выпивали, однажды труп нашли, изнасиловали девчонку, задушил ее маньяк.

– Хорошее место.

– Так что, это им мешало? – вставил глуховатый старик и погладил орденские планки.

Затем он запустил руку в карман, как запускают руку, когда хотят выхватить пистолет. Но старик извлек не оружие, а красную книжку – удостоверение ветерана Великой Отечественной войны. Удостоверение было в целлофановом мешочке, мутном и потертом. Он принялся гонять им ветер перед носом Сиверова.

– Мы с Петровичем под этим флагом подвиги совершали, кровь проливали, а они все, ублюдки, вместе с Горбачевым и Ельциным страну развалили, разворовали, настроили лишь бы чего. Детям негде в футбол поиграть, поэтому они к наркотикам и потянулись. Разве мы с Петровичем знали, что такое наркотик? Ну выпьем по сто граммов за победу или за еще какой праздник-Правду я говорю, Петрович?

– Так точно! – выкрикнул Петрович. Сиверову уже стало не по себе:

– Так что это за безобразие такое возвели коммерсанты на детском стадионе?

– Писали вначале в префектуру, потом мэру написали, потом – президенту. Моя жена, царство ей небесное, подписи собирала, вся ветеранская организация нашего района подписалась, двести восемьдесят девять подписей. Они сказали…

– Кто – они? – спросил Сиверов.

– Коммерсанты эти, – с омерзением произнес старик. – Обещали лампочки везде вкрутить, район благоустроить, качели сделать, песка в песочницы насыпать. Им даже песка жалко, построили склад-холодильник, – сказал Петрович. А вы, товарищ, не журналист случайно?

– Можно сказать, журналист.

– А какого издания?

– Погоди, не мешай, – напарник дернул Петровича за локоть, – не лезь со своей политикой. Видишь, человек правильный, знаменем любуется, коммерсантов ненавидит? Мы вам много чего про этих ублюдков рассказать можем. Значит, вы, товарищ, не коммерсант?

– Да какой я коммерсант, журналист я.

– Тогда слушайте, – Петрович чуть ли не всунул свои губы Сиверову в ухо. – По ночам машины приезжают и уезжают. Значит, воруют. Честные люди в рабочее время ездят.

– А что они там воровать могут, склады-то им принадлежат?

– Не скажите. А вы знаете, что там хранится? – ткнув указательным пальцем Сиверову в грудь, задал вопрос старик в очках на резинке.

– А вы знаете?

– Этого никто не знает. Охрана там почище, чем в Кремле.

– Что там может быть, водка, что ли?

– Водку стали бы так охранять? Водкой торговать можно, водку в холодильнике только дома хранят, чтобы гостю холодненькую налить. Там что-то запрещенное, – зашептал Петрович, прикладывая палец к губам. – Его зять хотел на работу туда устроиться, с высшим образованием, между прочим, и живет рядышком. Думаете, взяли?

– Думаю, нет, – предвосхитил ответ Петровича Сиверов.

– То-то и оно! Телефончик записали, культурные такие, сказали, позвонят. А до сих пор ни ответа ни привета, – и Петрович скрутил фигу. – У них все охранники на машинах ездят, как министры. Что они там хранят? Каждую неделю фуры приезжают, лишь только стемнеет, и на рассвете уезжают. Я думаю, – Петрович снова перешел на зловещий шепот, – холодильник – это только для отвода глаз. Специально гуд елку какую-то включили, чтобы людей обманывать, а сами там, наверное, публичный дом устроили и девок фурами возят.

Сиверов немного ошалел от той мешанины, которая царит в голове у Петровича. Второй ветеран оказался более здравомыслящим, может, потому, что был глуховат, поэтому узнал новостей из телевизора меньше, чем его друг.

– Это ты, Петрович, загнул. Я тоже поначалу думал, что они девок возят. Но ты подумай, если бы там бордель был, то кроме гудения еще и музыка была бы слышна, и пьяные крики.

Петрович в сердцах махнул рукой:

– Глухой ты, ни хрена не слышишь.., пень! – слово «пень» он добавил совсем тихо, прикрыв ладонью рот, чтобы приятель не прочел по губам обидное слово. – А может, они там зелье какое-, то варят?

Но тут взгляд Петровича упал на часы:

– Блин, четыре, цигель, цигель, – он постучал ногтем по циферблату, чтобы глуховатый приятель понял, о чем идет речь. Но у того, наверное, имелись встроенные биологические часы, потому как он уже начал краснеть, раздувать щеки.

– Вы, уважаемый, нас извините, у нас срочное дело, – и Петрович, взяв под руку друга, заспешил в магазин.

Шли старики не по дорожке, а по забросанному бумажками и пластиковыми бутылками пожелтевшему газону, злобно косясь на блестящие, сработанные из оцинкованного железа ангары склада. Они были похожи на двух военнопленных, которых на время отпустили из концентрационного лагеря сходить в деревню, раздобыть чего-нибудь поесть.

Сиверов подогнал машину к полуразрушенному забору котельной, чтобы не мозолила глаза, и, прихватив спортивную сумку, пробрался сквозь пролом в кирпичной стене. Запустение тут царило ужасное: ржавые трубы, выломанные двери, разбитые окна. «Ее уже не оживить, – подумал Глеб, – как, кстати, не оживить и красный флаг. Повесить можно, но он все равно мертвый».

Шаги Сиверова гулко звучали в пустом помещении котельной. Он поднялся по ржавой винтовой лестнице на второй этаж, а оттуда сквозь надстройку – на крышу. Даже тут валялись битые бутылки, пивные пробки и пластиковые шприцы. Эти места давно облюбовали себе пьяницы и наркоманы. «Тем лучше, – подумал Глеб, – значит, ни у кого не возникнет подозрений, когда увидят человека на крыше».

Он устроился за жестяным коробом вытяжки, с которой, конечно же, давно был снят электромотор. Территория склада была видна отсюда как на ладони, аккуратная, ухоженная, вдоль забора шел узкий цветник. «Полная фирма. Если не смотреть на микрорайон, то можно подумать, что ты где-то в Германии или, на худой конец, в Чехии. Даже бордюры выкрашены черной и белой краской, а все дорожки вымощены цветной фигурной плиткой».

Никого на территории видно не было. Глеб достал бинокль и навел резкость. Теперь кое-что стало проясняться. По углам над входами в каждый из складов, а их было два, виднелись телекамеры, такие же, как на офисе фирмы «Новиков и К». У ворот возвышалось солидное кирпичное здание со стеклопакетами и дистанционным управлением ворот. За стеклом Глеб рассмотрел трех охранников, игравших в карты, еще один ходил у ворот снаружи. «Если охранник ходит снаружи, – подумал Сиверов, – значит, охраняют на полном серьезе».

В углу помещения для охранников Глеб увидел синеватые сполохи. "Вот и мониторы, только их отсюда не видно. Холодильные установки настоящие, тут Петрович был не прав. Сколько может быть мяса в холодильных установках? Совсем немного, можно загнать фур пять от силы. Переработкой здесь не занимаются, только хранят. Какого черта они работают только ночью, а не днем?

Старики хоть и подслеповатые, но глазастые, все, что выпадает из общего ряда, заприметят. А что им еще делать? Ждать четырех часов и идти в магазин. Многолетняя привычка – на работе не пить, а употреблять спиртное лишь в конце дня. Те, кто поступает иначе, спиваются еще в молодости. Вот и еще, – Глеб перевел бинокль чуть ниже и насчитал три собачьи будки. Псы в это время дремали, но вздумай кому-нибудь перескочить через забор, в миг разорвали бы непрошеного гостя в клочья. – Немецкие овчарки, – у склада Глеб насчитал шесть легковых машин. – Значит, охранников как минимум шестеро".

Глеб сделал несколько снимков: сперва – общий вид, затем, поменяв объектив на телевик, сфотографировал детали, которые его заинтересовали: будку охранников, ворота каждого склада, холодильные установки, телекамеры.

«К ребятам стоит подойти», – Сиверов вновь нырнул на винтовую лестницу, оставил сумку в машине и не спеша направился к охраннику, расхаживавшему у ворот мясного склада.

Тот заприметил его уже издали, остановился и, не таясь, рассматривал подходившего к нему мужчину.

– Добрый день, – нейтрально проговорил Сиверов.

– Привет, – проронил охранник и ощупал взглядом Глеба.

Охранник был на голову выше Сиверова и килограммов на двадцать весомее, поэтому чувствовал себя вполне уверенно. Уверенности добавляла и кобура с тяжелым пистолетом, спрятанная под легкую куртку.

– Кто тут у вас начальник, не подскажешь?

– Зачем? – поинтересовался охранник.

– Дело у меня есть, – Глеб лениво достал пачку сигарет и предложил закурить охраннику. Тот не отказался.

Курение сближает людей, да и опасности охранник не чувствовал никакой.

– Начальство не здесь сидит.

– Кто у вас хозяйством заведует?

– Каким хозяйством? Глеб улыбнулся:

– Я инженер по холодильному оборудованию, раньше на рыболовном сейнере ходил холодильщиком, в аппаратуре разбираюсь. Вижу, у вас холодильники хорошие, немецкие, но один разрегулирован, по звуку слышу. Наверное, хладагент долить надо.

Охранник передернул плечами, но из любопытства прислушался. На его взгляд, все холодильные установки работали одинаково ровно, чуть слышно.

– Не знаю, я в этом не специалист. Инженера по холодильным установкам здесь нет, приезжает иногда, смотрит. Не мое это дело.

– Жалко, если дорогое оборудование загубите.

– Тебе чего жалко, твое, что ли? Запорют – новое купят, деньги пусть начальство считает.

– А ты чем занимаешься? – глядя поверх головы охранника, спросил Глеб.

– Таких, как ты, встречаю. Если человек хороший, могу поговорить, а если не понравится, вежливо выпроваживаю, понял?

– У меня проблема, – сокрушенно покачал головой Глеб, – живу я в десяти минутах ходьбы отсюда, вон в той пятиэтажке, – и Сиверов указал пальцем в сторону домов – пятиэтажки стояли серой стеной. – С флота вернулся, нашел работу, но на другом конце города. Представь, полтора часа туда пилить, полтора – назад, три часа на городском транспорте в дороге. Если на своей машине ездить, то бензина больше сожжешь, чем денег получишь.

– Понятное дело. Но у нас ты работу не найдешь, у нас на работу отбирают почище, чем в ФСБ, только по личной рекомендации попасть можно.

– Кто порекомендовать может?

– Только кто-нибудь из своих, кто долго уже работает и с начальством на короткой ноге.

– Жаль, – проговорил Глеб.

– У нас на место конкурс, как в академию международных отношений, тридцать человек, не меньше, и уходить никто не хочет.

– И текучка кадров нулевая? – усмехнулся Глеб.

Усмехнулся и охранник:

– Бывает, что новых берем, но это если человек очень нужный начальству.

– А так, представляешь, клево мне было бы! Десять минут от крыльца до ворот, на обед домой бы бегал, с ребенком бы погулять успевал. У меня их двое, кормить надо.

– Знаешь что, инженер, – сказал охранник, аккуратно опуская окурок в урну, – тут ты своего счастья не найдешь, обращайся в контору к начальству. Может, ты им и подойдешь.

– К какому начальству обращаться?

– Не знаю, – передернул широченными плечами охранник, – в городе они сидят, вот туда тебе и ехать надо. А здесь тебя на работу никто не возьмет, грузчики у нас есть – четыре человека, платят им как министрам, работают в белых халатах и перчатках, платят больше, чем мне.

– Тогда почему в грузчики не идешь?

– Я бы с удовольствием пошел, да никто не предлагает. Грузчиком устроиться еще сложнее.

– Первый раз такое слышу. Вы что, золото грузите или мешки с деньгами?

– Какое там, – махнул рукой охранник и звонко щелкнул толстыми пальцами, – мясо грузят из машин в холодильники, потом из холодильников в машину – вот и вся работа. Причем все механизировано, даже пуп на такой работе не надорвешь, а деньги платят, будь здоров, – у охранника на поясе запищал телефон. – Ну ладно, иди, приятель, – охранник прижал трубку к уху. – Пятый слушает, – громко и внятно произнес он в микрофон. – Понял, сейчас буду.

Глеб все еще стоял, переминаясь с ноги на ногу. Маленькая железная дверь в стене открылась, охранник исчез за забором. Но Сиверов успел рассмотреть систему замков: «Электрический!»

Неторопливо, с обреченным видом он картинно удалился от складов. Глеб снова увидел двух ветеранов-пьяниц, спешащих от магазина и уже не обращающих внимания на развевающееся знамя. У одного пола пиджака висела ниже другой, Петрович нес бесценный груз, придерживая его рукой.

Глава 3

Три рефрижератора с московскими номерами и джип, в котором сидели Смирнов и три охранника, уже миновали границу между Россией и Беларусью, миновали Минск и ранним утром подъезжали к Бресту. Остальную дорогу проехали ночью. После Минска пейзаж стал унылым: ни возвышенности, ни горки, земля ровная, как сковорода, и утомительная, нигде не сворачивающая широкая дорога, пустынная этим ранним утром. Джип шел впереди колонны в отрыве на полкилометра, с водителями Смирнов переговаривался по рации.

Выходили на связь каждые пятнадцать минут независимо от того, случилось что-нибудь или нет.

– Все в порядке? – спрашивал Смирнов. Ему так же коротко отвечали:

– В порядке, шеф.

Никто не обижался на эти короткие сеансы связи. Так было установлено не ими, а начальством, и попробуй кто-нибудь нарушить распоряжение, вмиг вылетел бы с работы. Смирнов, сидевший рядом с водителем, нервно курил.

– Что-то ты, Семенович, невеселый? Дома чего случилось, с детьми, с женой?

– Нет, все в порядке, – бросил Смирнов, – не выспался просто.

– Перед дорогой всегда спать надо, – сказал охранник с заднего сиденья и тут же вновь «клюнул» носом, задремал.

Смирнов не любил, когда его подчиненные расслаблялись. Он тут же ткнул антенной рации охранника в солнечное сплетение и, когда тот испуганно вскинул голову, приказал:

– Следи за обстановкой, теперь ты будешь связываться.

Охранник пожалел, что подколол шефа. Смирнов всматривался в предрассветный туман, который накатывался на дорогу. В болотистых местах того и гляди столкнешься с встречной машиной в тумане, даже заметить не успеешь. Туман вновь рассеялся, и тут в кармане у Смирнова зазвонил мобильник. Он бросил взгляд на часы, укрепленные на приборной панели джипа.

– По расписанию, можно стрелки выставлять. Слушаю!

– Семенович, мы уже ждем, мы на месте.

– Понял. Остановимся.

Проехали километра три, замаячила площадка для отдыха водителей-дальнобойщиков. На площадке милицейский УАЗ, джип с темными стеклами, да человек в кожанке, прохаживающийся вокруг него и дышащий на озябшие руки.

– Скажи им, – Смирнов бросил через плечо охраннику, сидевшему на заднем сиденье, – чтобы не проскочили стоянку.

– Сами знают.

– Скажи все равно, чтобы не разгонялись. Машина с охраной подъехала к навесу, возле которого стоял джип. Смирнов с радостью выбрался на асфальт, пару раз присел, похрустел костями.

– Зарядку делаешь? – усмехнулся мужчина в черной кожаной куртке, застегнутой под самое горло.

– От Москвы только три раза останавливались, чтобы отлить да чаю попить.

– Не пил бы чаю – не останавливался бы отливать, – усмехнулся мужчина в кожанке.

Этот разговор, как и приседания, взмахи руками, повторялся каждый раз, когда они встречались на этом самом месте. Так же традиционно закурили. Смирнов угостил московской сигаретой, мужчина достал польскую.

– Не люблю я их сигареты, – проворчал Смирнов, – табачок дрянной.

– А по-моему, ничего, крепкий.

– После них кашель душит.

– Скажи ребятам, пусть пушки сдают, – и мужчина поднял заднюю дверцу джипа, где стоял деревянный ящик, прикрытый не очень свежей тряпкой. На переднем сиденье УАЗа гордо восседал тучный милицейский майор. В том, что милиционер настоящий, никто бы не усомнился: коротко стрижен, хорошо выбрит, морда сытая, а взгляд такой, какой бывает только у ментов.

– Здравствуйте, Семен Семенович, – не отрывая руку от руля, поприветствовал Смирнова майор. – Баксы на русские не перебьете?

– Не перебью. Я тебе что, валютчик? В Бресте у валютчиков курс грабительский.

– Можно подумать, для тебя это проблема! Повяжите пару-тройку, они сами вам носить станут.

– Не положено, сдадут, – твердо пообещал майор. – От них уже КГБ кормится, а госбезопасность нам не по зубам.

– Что-то вы в Белоруссии всех бояться стали? А ты не боишься, майор, что я тебя сдам?

– Нет, ты свой. Тебе меня сдавать смысла нет, не с руки.

Смирнов вытащил из-за пояса пистолет, положил в ящик, рядом пристроил две запасные обоймы, документы на оружие положил сверху. Мужик в кожанке запаковал оружие и документы в отдельный полиэтиленовый мешок, стянул скотчем.

– Как порнографию прячешь, в непрозрачную упаковку.

– Ты уж, Смирнов, не обижайся, но, если нас с майором накроют, скажем, что нашли пушку на дороге. Ты уж придумай, как ты его потерял, там и адрес твой указан, и телефон.

Ментовский майор явно чего-то ждал, барабанил пальцами, покусывал нижнюю губу. На стоянку заехали три фуры-рефрижератора. Шестеро водителей тоже сдали оружие.

– Порядок, – мужчина в кожаной куртке дернул ползунок молнии, хоть тот и был задвинут до отказа. – До двух часов – наша смена: и ГАИш-ники, и погранцы, и таможенники. Если не успеете до двух, а мало ли чего, то лучше позвони, сами не лезьте. Эти хорошо прикормлены, а другим деньги давать – не дело. Есть одна смена… – и майор тяжело вздохнул.

– Денег не берут? – спросил Смирнов.

– Берут, но все равно шмонают по полной программе, машину могут до винтика разобрать, а собирать-то вам самим придется. Только недозволенного не везите.

– Мы же честные торговцы.

– Мало ли чего? Закинет кто-нибудь картонку сигарет или ящик водки, а потом из-за такой мелочи неприятностей море.

– У нас все в порядке, – сказал Смирнов. Майор все-таки выбрался из-за руля, взял Смирнова за плечо и отвел в сторону. Затем выразительно посмотрел в глаза. Смирнов придерживался традиции, сделал вид, будто ничего не понимает. Майор помялся, затем широко улыбнулся, лихо козырнул и представился:

– Майор Сидорчук, трое детей.

– Дело говоришь, – засмеялся Смирнов, вытаскивая из кармана конверт, на котором были нарисованы одна звездочка и буква "М". Майор рассмотрел подарок:

– Звездочка – понятно, а почему "М"?

– Потому, что мудак, – Смирнов хлопнул майора по плечу. – Но хороший мудак.

– Не хотел ты мне баксы в русские перебить, я тебе это еще припомню.

– Баксы лучше, они – общесоюзная валюта, а русские – что? Дерево – оно везде дерево, даже в твоей сраной Польше за русские ничего не купишь, а за баксы где хочешь купишь.

– Ничего ты не понимаешь, – сказал майор, – деньги в доме должны быть разные – немецкие, русские, французские. У меня даже голландские гульдены есть.

– Ты, наверное, нумизмат?

– Не ругайся, Смирнов. Мы хоть и друзья, но я и обидеться могу, все-таки я при исполнении.

– Мужики, все готовы? – крикнул Смирнов.

– Да, шеф, готовы.

Заурчали двигатели. Майор забрался в милицейский уазик. Машина качнулась – так и осталась чуть наклоненной в левую сторону.

«Майор центнера полтора весит, разъелся возле границы», – подумал Смирнов.

На милицейском уазике полыхнула мигалка.

«Лишь бы сирену не включил!» – зло подумал Смирнов.

Но майор любил тишину, и колонна, возглавляемая милицейским уазиком с мигалкой, понеслась по трассе. Перед самым въездом в Брест милицейский уазик отвалил в сторону и повез майора к родному дому в деревню, где жила его теща. Там американские доллары заняли достойное место в коллекции между пачкой немецких марок и чешских крон.

Основная часть богатства майора хранилась в старом сантехническом чемоданчике на чердаке сельского дома. Теще он не очень доверял, но та была старой и взобраться по самодельной лестнице на чердак не могла. Да и надежный замок охранял люк, а ключ майор держал в потайном месте.

Майор, не говоря ни «здрасьте», ни «до свидания», забрался на чердак и, лишь когда избавился от денег и забросал чемоданчик ветошью, высунул голову в люк:

– Доброе утро, мама, – ласково произнес он и бросил в сторону тихо:

– Что б ты сдохла, старая карга.

– Гриша, я блинов напекла.

– Это хорошо, мама, – грузный майор по скрипящей лестнице бережно спустил свои полтора центнера веса к столу, на котором высилась полуметровая стопка толстых блинов.

– Что ты все на чердаке прячешь?

– Не ваше дело, мама, это все принадлежит вашим внукам. «Золото, что ли?» – подумала старая женщина, но поняла: увидеть богатства зятя воочию ей никогда не доведется. Рассказать кому-нибудь страшную тайну у нее язык никогда не повернется, ведь это в самом деле были деньги ее внуков – трех мальчишек, оглоедов, которых старуха любила беззаветно, позволяя им делать все, что угодно, кроме лазанья на чердак. Когда майор привозил в гости к теще детей, то прятал лестницу, ведущую на чердак, в сарай.

Майор скрутил блин трубочкой, помакал в растопленное сало и в два приема отправил в рот. Худенькая теща сидела на табуретке под ходиками напротив зятя и с умилением смотрела на то, как уменьшается стопка блинов. Ей никогда не удавалось напечь их столько, чтобы зять не съел их все до единого.

Зятем-майором она гордилась. Вся деревня завидовала ей, когда на пыльной улице появлялся со включенной мигалкой ярко-желтый с синей полосой милицейский уазик.

Проглотив последний жирный блин, Григорий Сидорчук сытно хрюкнул, скосил глаз на литровую кружку кислого молока, круто посолил его и выпил не отрываясь. Теща майора милиции с облегчением вздохнула, она угодила зятю.

– Мама, а что это вы гирьки не подтянете? – майор выбрался из-за стола, бережно подтянул гирьки ходиков и сыто, довольно улыбнулся:

– Ну вот, пора ехать, а то я тут, мама, вас от дела отвлекаю.

– Когда внучков привезешь?

– В школу они уже ходят, оглоеды, – пробурчал майор.

– Хорошие у вас детки, что ты на них жалуешься? Очень хорошие! И мне помогают, и к соседям в сады не лазают.

– Еще бы они лазали, я бы им показал! Ну ладно, мама, некогда мне с вами разговоры разговаривать. Служба требует, чтобы я был на месте, – майор произнес эту тираду буднично, но важно.

Он надел китель, который с трудом застегнулся на объемном животе, водрузил на голову фуражку.

– Может, вечером заскочу, гляну, как вы тут.

– Вот хорошо будет!

– А может, и нет.

Уазик опять качнуло, когда хозяин сел за руль. Пока все шло по часам, график был отработан с точностью до нескольких минут. Дорогу перед подъездом к таможне перегораживал шлагбаум ГАИ, рядом с ним стоял уже не затрапезный уазик, а новенький «Опель» с мигалками и два автоматчика в бронежилетах. Перед шлагбаумом растянулась длинная очередь фур – километра на полтора. Никаких удобств рядом с дорогой не было, водители располагались прямо на обочине и в кюветах. Приученные к долгому ожиданию, они даже не роптали, раскладывали столики, стульчики, кто-то крутился у примуса. Перекусывали, играли в карты.

Майор милиции рассчитал все до минуты. На самом подъезде к шлагбауму ГАИ он обогнал колонну из трех фур и с отключенными мигалками повел своих по свободной полосе к заветному шлагбауму. Майор, подобострастно улыбаясь, выбежал из уазика и остановился у автоматчиков, к которым присоединился подполковник, в чьи обязанности входило поддержание порядка в очереди. Короткий разговор, затем подполковник уединился с майором в «Опеле» и, скрытые от глаз ожидающих пропуска, уладили все дела. Появился майор с заветной бумажкой, в которой было указано количество машин и людей.

Шлагбаум поднялся. Майор помахал рукой Смирнову, дескать, пока, вперед, счастливой дороги. Провожаемая завистливыми взглядами водителей, у которых не было своих людей в местной милиции, колонна фур-рефрижераторов, обходя машины, ожидающие пропуска, подкатила к таможенному терминалу.

– Здорово, бойцы! – рявкнул толстый майор, обращаясь к таможенникам. Даже овчарка, сидевшая у ноги таможенника, дернулась от этого крика. – Что, работа кипит?

– Кипит, майор, – сказал таможенник, заглядывая под машину, а затем в глаза водителю.

– Этих надо быстро, – указал майор на три рефрижератора, – я с подполковником вопрос решил. Это наши постоянные, из братской России. Славяне – братья, а не какая-то там чернота.

– Это понятно, – сказал таможенник, поглаживая пса.

Смирнову бригада таможенников была знакома, не впервые они осматривали его машины.

– Здорово, братья белорусы!

– Не братья, а братки, – сказал таможенник, искоса глядя на дорогие ботинки Смирнова.

– Хорошо у вас тут. У нас в Москве дождь льет, а у вас тепло, сухо.

– Ага, еще скажи, что сады скоро зацветут. Бумаги давайте.

– У майора наши бумаги, – Смирнов указал на поводыря.

Тот расстегнул китель, подал на вытянутых руках бумаги.

– Туда зайдите.

– Сам знаю куда, – майор скрылся в тесной будке таможни.

Заходил он туда, как к себе домой, аккуратно придерживая дверь. Если бы он толкнул ее изо всех сил, то дверь наверняка расшибла бы пару бутылок со спиртным, стоявших у стены. Бутылки стояли на полу, как на барной стойке, ни одной одинаковой, все иностранное, дорогое.

– Вкусненькое чего-нибудь есть? – по-хозяйски осмотрел бар милицейский майор.

Таможенники – тоже люди. Жили они в городе и от майора тоже зависели. У каждого были жены, родственники, дети, которым надо было оформлять заграничные паспорта, отмазываться от чего-то, брать справки, ставить печати. Рука руку моет.

– Возьми себе что понравится, – сказал таможенник майору.

– Разве это пойло пить можно? Это ж одеколон! Беленькая – она чистая, хорошая, для здоровья полезная, а от цветного голова наутро, как котел в бане, гудит, гремит…

Таможенник оформлял документы быстро. Майор сел на корточки и принялся изучать бутылки.

– Не скажи.

– Я виски люблю, они похожи на самогонку.

– Виски сегодня нет. Приходил подполковник и три единицы унес. Ему в Минск ехать, в управу, так он на презенты набрал.

– Я смотрю, и выбрать нечего.

– Глянь под бушлатом.

– С этого и начинал бы, – майор за ворот поднял бушлат, хранивший форму человеческого тела. Под бушлатом сразу застучали бутылки. – О, вот это другой коленкор! Коньяк молдавский – это дело, пять звездочек.

– Вкус, к которому привык с детства?

– Кстати, – майор крючковато загнул указательный палец и поправил козырек фуражки, затем постучал по кокарде, – ты что-то там говорил о вкусе? Мои сорванцы жвачку просили, пристали с утра и говорят; «Батя, жвачки хотим, мочи нет!» Как ты считаешь, не идти же мне, майору милиции, в сраный киоск жвачку покупать? Все смеяться станут, пальцем показывать.

– Жвачка – это не вопрос, – таможенник левой рукой выдвинул нижний ящик стола. Тот был полон жвачки.

Майор напихал полные карманы, постучал по ним, чтобы не так раздувались, вытащил бутылку коньяка, литровую, коллекционную, похлопал по широкой спине таможенника.

– Ты, это, Вася, кстати, зашел бы ко мне, между прочим, ружьишко-то перерегистрировать надо.

– Ох, и достали же вы нас!

– А нас как достают! Ты тоже погоны носишь, понимаешь, с командирами не спорят.

– Когда зайти?

– Да хоть сегодня вечером.

– Что, домой к тебе?

– А то куда ж еще!

– Зайду, хорошо, что напомнил.

– Я о вас помню, и вы обо мне не забывайте. Майор нашел красивый мешочек, положил туда бутылку, забрал нужные бумаги и, покинув будку, вернулся к Смирнову.

– Документы он сам отдаст, все в порядке. С погранцами договорено, так что счастливой дороги, зеленый коридор вам обеспечен.

– А поляки? – спросил Смирнов.

– Что поляки, не люди, по-твоему? Такие же паны, как и мы, тоже наша смена стоит – мой двоюродный брат. Кстати, поклон ему от меня передай.

– Понял, спасибо, – Смирнов хлопнул майора по плечу, мужики пожали друг другу руки и попрощались, надеясь вскоре вновь увидеться.

Джип с тремя машинами на хвосте переехал под навес к пограничникам. Те особого интереса к колонне не проявили, лишь для проформы страж границы заглянул в рефрижераторы, при этом его взгляд оставался скучающим. Порожняк, что с него возьмешь? Обладатель зеленой фуражки лишь покрутил носом от неприятного запаха: пахло тухлым мясом.

– Горючки много везете? – поинтересовался пограничник.

– Продавать не собираемся, только в баках.

Даже канистр запасных не берем, правила ваши знаем.

Смирнов передал пограничнику пачку паспортов. Тот, удалившись в будку, буднично принялся штамповать паспорта. Пять минут поколдовав, вернул их Семену Смирнову:

– Проезжай, очередь ждет.

– До встречи.

Смирнов знал пограничника лишь в лицо, по душам они никогда не беседовали.

Двоюродный брат милицейского майора, облаченный в польскую форму с белыми орлами, был удивительно похож на своего белорусского родственника. Такая же сытая морда, такой же несуразно огромный живот. «Где только они ремни берут? Натуральный, военный на таком животе не сойдется. Спецзаказ. Работая на границе, можно достать все, что угодно».

По-русски пан разговаривал достаточно хорошо, но с польско-белорусским акцентом. По-польски он разговаривал с белорусско-русским акцентом, но этого нюанса Смирнов уловить не мог. «Разжирели, мерзавцы!» – подумал Семен Семенович.

– Странные вы люди, – недоумевал обладатель конфедератки и кокарды с белым орлом, – порожняком ездите. Возили бы грузы в Польшу и обратно. Неужели из России припереть нечего?

– Не мое это дело, – отвечал Смирнов, – начальству виднее. Хотят за порожняк платить – пусть платят.

– Загрузили бы резину или еще что-нибудь, – недоумевал хозяйственный пан.

– Брат привет тебе передавал.

– Что б он сдох, пся крэв! – незлобно выругался пограничник, поглаживая округлый живот. – У моей жены, – пожаловался польский страж границы, – на прошлой неделе день рождения был, а он, сволочь, хоть бы что человеческое подарил! Ящик водки передал. У меня самого этой водки хоть магазин открывай. Жена на него осерчала. Увидишь – скажи.

– Думаю, вы раньше с ним увидитесь.

– Мы только через границу и видимся.

– Твоей жене подарок я сам привезу из Москвы в следующий раз. Не везти же тебе подарок из Польши?

Пограничник почесал пятерней за ухом, словно раздумывал, чего ему в этой жизни не хватает.

– У нее размер пятьдесят четвертый, – напомнил он Смирнову, отдавая документы. – Тяжело подобрать на нее одежду в обычном магазине. Смотри только, ничего дорогого не покупай, я ее баловать не люблю. Один раз купишь – потом всю жизнь богато одевать придется.

– Знаю, сам женат, – Смирнов забрался в джип и спрятал все документы в ящичек.

У шлагбаума на выезде он передал пропуск дежурному солдату. Тот ловко схватил бумажку, даже не поднимаясь со стула. Автомат лежал у него на коленях. «Последний человек на границе, потому и рядовой, – усмехнулся Смирнов. – Ему даже не за что потребовать денег. Не за что, все формальности соблюдены! Ему остается только козырнуть», – и просто так, от щедрот, Смирнов подал служивому пачку сигарет.

Тот приложил два пальца к козырьку и бросил:

– Счастливой дороги.

– Пожелание очень кстати, ведь дороги в Польше не очень хорошие, узкие, старые, на них не разгонишься.

Вдоль обочин мелькали рекламные щиты. Половина из них была исполнена по-русски. Тут отоваривались челноки, мелкие торговцы стройматериалами, фруктами и консервами. Солидные люди в этих местах не останавливались, не затоваривались.

Смирнову и его людям пока еще хватало запасов минералки и харчей, захваченных из Москвы.

Через пару часов колонна была на месте. Ее встречали солидный черный джип «Ниссан» и белоснежная «Вольво» последней модели. Семен Семенович Смирнов объяснил пану Рыбчинскому на словах то, что просил передать его московский босс.

– Понял, – сказал Рыбчинский, – ты прав, такую информацию лучше телефону не доверять. – А сам-то он когда подъедет?

– Об этом он мне ничего не говорил.

– Ладно, отправляйтесь в гостиницу, там уже все готово. Насчет машин не волнуйтесь, мои люди загонят рефрижераторы к холодильнику, загрузят товар, а затем вы двинетесь по расписанию.

Пан Рыбчинский хлопнул в ладоши так, словно перед его лицом кружил докучливый комар.

"И Рыбчинский здесь не главный, – уже в который раз подумал Смирнов. – Он, конечно, человек не последний, но не главный. Слишком суетлив, очень уж норовит проявить рвение и лишнюю старательность.

Самый главный не суетится, он говорит лишь «да» и «нет», а Рыбчинский очень много болтает. Но кто же здесь главный, кому принадлежит все хозяйство? И самое главное – узнать, не кому оно принадлежит на бумаге, а кто является реальным хозяином. Рыбчинский ездит на новенькой «Вольво», а хозяин должен передвигаться на «Мерседесе» или на чем-нибудь покруче".

Теперь можно было расслабиться. Машины ушли на загрузку, присматривать не за чем. Смирнов и его люди на двух джипах ехали по узкой асфальтированной дороге. Город не кончался, лишь дома стояли реже. Небольшой лесок, вполне ухоженный, чем-то похожий на парк, только нет лавочек и выложенных плиткой дорожек. За редко стоящими деревьями виднелся небольшой водоем-водохранилище. По нему плавали утки и два гордых лебедя.

«Удивительное дело, – подумал Смирнов, – от границы с Беларусью несколько десятков километров, а все-таки порядки здесь уже другие. Хоть и говорят: „Курица – не птица, баба – не человек, а Польша – не заграница“, но даже невооруженным глазом видно, что это не так».

Джипы проехали неохраняемые ворота и остановились у распластавшегося на берегу водохранилища полутораэтажного дома с мансардой и большой террасой, где стояли три деревянных столика с пластиковыми креслами при них, – не то это дом отдыха, не то гостиница – понять сразу было трудно. Тут всегда останавливались Смирнов и его люди, когда загружались фуры. К самой загрузке их не подпускали, лишь один раз пришлось Смирнову с водителем наведаться на рампу мясного цеха. Тогда тягач сломался, и никто, кроме водителя, не мог его отремонтировать.

Обслуги в доме не было, кровати уже были застланы, в холодильниках стояли спиртное и еда. В доме имелась большая просторная кухня и холл с камином. В первый же приезд, когда Рыбчинский привел Смирнова в дом, он предупредил гостя:

– Мебель не ломать, ничего не портить, с собой ничего не забирать. Если что-нибудь исчезнет или сломается, вычтут в десятикратном размере и в следующий раз никто из тех, кто провинился, сюда не поедет и не будет работать ни в «Новиков и К», ни в каком-нибудь другом месте. У меня руки длинные, даже в Москве вас достану.

Рыбчинский мог и не предупреждать, люди случайные в фирме не работали, парни за работу держались. Мужчины подобрались солидные, никто не позволял себе даже лишнюю пачку сигарет перевезти через границу, не говоря уже о деньгах и другой контрабанде. Да и зачем перевозить, если в фирме платили хорошо, если водитель за четыре рейса имел штуку баксов? Премии раз в квартал набегали в размере зарплаты.

В каждом номере имелся телефонный аппарат, но не городской, позвонить можно было соседу или Рыбчинскому на склад.

Смирнов задернул шторы, чтобы не мешал свет, и устроился подремать. Ему, как главному, полагался одноместный номер, другие жили по двое.

Семен Семенович проснулся, когда уже стемнело, и почувствовал себя на удивление бодрым. Бодрость придавал и голод. В большой кухне уже слышались звяканье посуды и мужской хохот – громкий, так мужчины смеются, когда рядом нет женщин: в бане, на рыбалке и в гаражах.

Прихватив из холодильника литровую бутылку «Абсолюта», Смирнов вышел на кухню. Он был в джинсах и майке.

– Вот и шеф пожаловал.

– Говорите о своем, начнем чуть позже, на меня внимания не обращайте.

– Что сами пить будете, Семен Семенович?

– Чай есть?

– Конечно!

Смирнову по рангу не полагалось заниматься готовкой. Чай ему заварили и поставили большую кружку в торец стола.

– Немного можно и мне выпить, – предложил Смирнов, откупоривая бутылку. Он разлил водку по стаканам, всю без остатка. – Если кто хочет, у меня еще есть, но вторая бутылка – последняя, учтите, мужики.

Еды было много и разной, Смирнов даже не знал, с чего начать. Овощи, грибы, копченые куры, всевозможные колбаски, сортов пять хлеба и дешевое польское сало.

– Хорошая у нас работа, давайте за это и выпьем! – предложил один из водителей, бывший десантник Петраков. Он залпом выпил водку, промокнул губы ладонью и тут же пододвинул к себе полную миску грибов, заправленных луком и маслом.

– Ты что, собрался всю миску один съесть?

– Люблю грибы, – Петраков запустил в миску белую пластмассовую ложку.

– Ты хоть нам оставь, отложи.

– На столе, между прочим, вторая миска стоит, я две банки взял: одну – для вас, вторую – для себя.

– Надеюсь, не в Беларуси покупал? – усмехнулся Смирнов. – Поосторожнее, радиации Чернобыльской можешь нажраться.

– Никакие сто рентген не сломают русский хрен, – сказал Петраков, наворачивая грибы.

Петраков ел с завидным аппетитом, ложка стучала по дну большой миски.

– Если ты, Петраков, сдохнешь, – сказал один из водителей, мы не виноваты, тебя Смирнов предупредил, чтобы ты не сильно на грибы налегал.

– Когда грибы покупаю, я всегда на лицо продавца смотрю. Если лицо нравится, то и грибы хорошие, не отравишься.

– Никогда прежде не травился? – поинтересовался Смирнов.

Петраков трижды сплюнул через левое плечо:

– Один только раз в армии, на полигоне. Правда, трудно было понять, грибами я отравился или самогонкой. На следующий день прыгать предстояло, а меня так скрутило, что в воздухе чуть не обделался. Слава Богу, до земли долетел, парашют сбросил, автомат рядом положил, сижу посреди поля. А все стоят рядом и хохочут, будто никогда прежде не видели, как человек нужду справляет. А потом еще год подкалывали, рассказывали, будто у меня парашют не сразу открылся, так я от страха чуть в штаны не наделал.

Все посмеялись. Эту историю Петраков раньше не рассказывал.

– За то, что ты все грибы один сожрал, помоешь посуду, – приказал Смирнов.

– Слушаюсь, товарищ командир. Будет сделано, не вопрос, – дурачась, ответил Петраков и от второго стакана водки почему-то отказался, хотя трезвенником не слыл.

По глазам мужчин Смирнов понял, что им хочется выпить еще, но при нем они пить не рискнут. «Не стану ребятам мешать», – решил Семен Семенович и поднялся.

– Пойду пройдусь, часик погуляю. Водители повеселели – значит, можно выпить припасенное.

Семен Семенович вышел на улицу. «Не знаю, – подумал он, – хорошо я сделал, что перед отъездом с генералом Потапчуком переговорил, или плохо?»

На террасе горел неяркий свет. Смирнов постоял, покурил, затем посмотрел в окно кухни, за которым клубился сигаретный дым. «Так и есть, припасли ребята водку, – усмехнулся Семен, глядя на то, как мужики подставляют стаканы к центру стола, а Петраков разливает. – Себе не налил, смотри ты, исправляется. А раньше больше других пил. С его-то здоровьем можно водку ведрами пить, ничего не сделается. Такой буйвол, как Петраков, даже на снегу спать может, не заболеет», – и Смирнов шагнул с крыльца на мягкую густую траву.

Водка его согрела, потянуло к воде. По узкой тропинке он спустился к водохранилищу, под ногами хрустели сосновые шишки. «Хорошо здесь! Пейзаж, как у нас в Подмосковье. Но чувствуется, что заграница, то ли воздух другой, то ли запахи не те. Кажется, что даже в лесу пахнет дезодорантом».

Над лесом уже взошла луна, ущербная, пронзительно-яркая. Ее свет пронизал редкий сосняк насквозь. От яркого лунного света Смирнову стало не по себе, словно он созерцал свет от бестеневых ламп в операционной. До противоположного берега водохранилища оставалось метров триста пятьдесят – четыреста. Противоположный берег порос кустарником и невысокими деревьями. На берегу, где стоял Семен Семенович, рос сосново-еловый лес.

Смирнов оглянулся, В окнах дома горел яркий свет, силуэты людей читались четко, но голоса мужчин ему не были слышны. От дома его отделяло шагов сто пятьдесят. Дом стоял на пригорке.

Смирнов подошел к мосткам. Доски скрипнули, они были сухие, засыпаны опавшими листьями. Две привязанные лодки с веслами едва заметно покачивались на воде. Кое-где плескалась рыба, крупная, круги разбегались по глади воды и были хорошо различимы в ярком лунном свете. «Красота!» – подумал Смирнов.

Вначале он увидел на противоположном берегу какое-то движение, а потом и услышал крики, собачий лай. Над озером вспыхивали фонарики, лучи скользили то в одну сторону, то в другую. «Неужели охотники?» – подумал Семен Семенович, приседая на корточки и прислушиваясь к звукам, летящим над водой. Он услышал всплеск. И тут темная туча, хотя ветра почти не было, медленно, как в кино, закрыла луну, весь мир погрузился во тьму, лишь окна дома за спиной Смирнова пылали ярким электрическим светом. Сразу же стали видны звезды, высокие, прямо над головой.

«Что же там случилось?» – Смирнов даже приложил ладони к ушам, пытаясь различить, разобрать слова, узнать, что же творится на противоположном берегу.

Собаки исступленно лаяли, на них зло кричали. Прогремел выстрел, затем другой.

«Точно, охотники», – решил Смирнов, когда у него над головой пронеслись четыре утки. Они летели так низко, что Семену Семеновичу показалось, захоти он, подпрыгни, и смог бы рукой сбить птицу.

Смирнов закурил, пряча огонек сигареты в ракушке ладони – привычка, оставшаяся с армии, привезенная в Россию из далекого Афганистана. Там, если закуришь неосмотрительно, не присядешь в окопе, не спрячешь огонек сигареты в ладони, можешь схлопотать пулю – даже сигарету не успеешь докурить до половины. Так погибли многие. Привычка вошла в плоть и кровь, даже дома на балконе Смирнов всегда прятал зажженную сигарету в руке, а прикуривал, отворачиваясь к стене.

Он двинулся вдоль берега по узкой тропинке. Странный звук доносился с водохранилища – то ли рыба плескалась, то ли плыла большая птица. «Но какие птицы плавают по ночам? Хотя, возможно, это те лебеди, которых я видел: два гордых лебедя с шеями, изогнутыми, как носики старинных чайников».

Смирнов подошел поближе к воде, оставляя следы на мокром песке. Под ногами хрустели мелкие камешки и ракушки. И тут он услышал несколько резких ударов по воде и наконец увидел голову плывущего человека. Погода для купания была абсолютно неподходящая, даже летом в озере вода была ледяной, а сейчас, осенью, и подавно.

– Эй! – крикнул Смирнов.

Голова тут же исчезла под водой. Секунд через десять голова вновь возникла, но на этот раз человек уже плыл от берега. С другой стороны озера вновь зазвучал собачий лай, прогремел выстрел. Звук, дробясь, полетел над водой. Пловец заметался, не зная, куда теперь направиться.

– Сюда давай! – негромко позвал Семен Семенович, боясь испугать.

Короткое раздумье – и пловец нырнул Не выныривал он довольно долго. Смирнов уже хотел броситься в воду, как увидел метрах в десяти от себя барахтающегося человека. Семен не стал его звать, а побежал к тонущему по колено в воде. Зашуршали камыши. Семен пытался выбраться из воды, но ноги вязли в илистом дне.

Смирнов схватил длинную палку и протянул ее:

– Держись! Хватай!

Он с трудом вытащил дрожащую, стучащую от холода зубами девушку лет двадцати. С джинсов, перепачканных илом, текла вода, майка прилипла к телу. Девушка с ужасом смотрела на мужчину в кожаной куртке.

– Ты чего в воду полезла? – спросил Смирнов.

– Русский, что ли? – испуганно спросила мокрая девушка.

– Конечно, русский, – не без гордости подтвердил Смирнов. – Поляк бы тебя спасать не полез, стал бы он ноги из-за тебя мочить!

Девушка испуганно обернулась, заметила мелькание фонариков на противоположном берегу и тут же пригнулась.

– Тебя ищут? – спросил Смирнов.

– Меня, сволочи!

– Пошли отсюда.

Он сбросил куртку, укрыл ею дрожащие плечи девушки и, обняв ее, повел к дому. Та чуть волочила ноги, спотыкалась через каждый шаг. Если бы Смирнов ее не поддерживал, она бы вообще не могла идти.

– Хорошо плаваешь. Я бы не рискнул лезть в воду в такую погоду.

– Выбора не оставалось. Они бы меня убили.

Они и так меня убьют, – обреченно добавила она, – отыщут и убьют.

– Кто они?

– Сволочи! Поляки вонючие! Уже у самого крыльца девушка отпрянула от Смирнова и резко спросила:

– А ты кто такой?

– Свой.

– Здесь своих не бывает, либо рабы, либо надзиратели, – затем она обреченно махнула рукой. – Черт с ним, водка у тебя есть?

– Найду.

Услышав голоса в доме, девушка вновь шарахнулась в сторону:

– Кто там?

– Тоже свои. Мои ребята, я у них главный.

– Главный? – подозрительно спросила продрогшая девушка. – Это ваши машины загружают?

– Мои.

– Все, я пропала.

– Ты о водке спрашивала, так пошли. Девушка еще колебалась, но она обессилела до такой степени, что ей уже было все равно, поймают ее, убьют или станут мучить, лишь бы согреться перед этим и прийти в себя.

Глава 4

Смирнов провел девушку в свою комнату так, что никто не заметил их появления. Сразу же задернул шторы, закрыл дверь на ключ.

– Вот тебе водка, – он вытащил из холодильника бутылку, – учти, она холодная.

Девушка застучала зубами, озябшие пальцы не слушались, она не могла отвернуть пробку.

– Сейчас сделаю.

– В стакан лить не надо, я из горлышка.

– Тебе бы чаю выпить, я к ребятам схожу.

– Не надо, – девушка, завладев бутылкой, принялась жадно глотать из горлышка.

Смирнов отобрал бутылку, когда в ней поубавилось граммов на двести.

– Хватит с тебя!

– Сигарета есть?

– Сперва переоденься, – Смирнов вытащил из сумки запасную одежду – спортивные штаны с лампасами, майку и свитер. Бросил их на кровать. – Надевай, – и отвернулся.

Он слышал, как, чертыхаясь, стягивает с себя одежду его гостья. Он смотрел на ее силуэт, отраженный в полированной дверце шкафа.

– Готово, – дрожа, сказала девушка. Она сидела на кровати, укутавшись в одеяло, высунув из-под него только мокрую голову. – Сволочи! Думали, что им легко будет меня ухлопать! Спрячь меня, увези отсюда.

– Я не знаю, кто ты, не знаю, что натворила, не знаю, почему за тобой гонятся. Может, ты убила кого-нибудь?

– Я бы с удовольствием прикончила кого-нибудь из них, а еще лучше – всех скопом.

Смирнов брезгливо отодвинул ногой мокрую одежду гостьи и присел на кровать.

– Как тебя зовут?

– Маша Пирогова, – словно вспоминая собственное имя, медленно проговорила девушка.

– Меня – Семен Семенович. Откуда ты взялась ночью в ледяной воде?

– Я уже здесь полгода. Я из Смоленска.

– За что тебя ищут?

– Они меня вернуть хотят.

– Кто – они?

– Все. Рыбчинский у них главный.

– Зачем ты им, украла что-нибудь?

– Они меня украли. Документы забрали, я уже два месяца дневного света не видела.

Маша немного согрелась, сбросила одеяло и трясущимися руками принялась приглаживать давно не мытые волосы.

«На проститутку не похожа, – решил Смирнов, разглядывая гостью, – у баб, промышляющих сексом, взгляд не такой». Глянул на руки девушки – ногти короткие, неухоженные, пальцы исцарапаны. Взял Машу за руку, та не стала сопротивляться, посмотрел на локтевой изгиб, следов уколов не нашел.

– Я не ширяюсь, если ты, Семен Семенович, на предмет наркоты меня проверяешь. Я и курю-то редко.

– Здоровье бережешь? Девушка криво усмехнулась:

– Нам не давали сигарет. Хорошо еще, если покормят вовремя.

Только сейчас Смирнов обратил внимание на ее худобу.

– Вас шить заставляют?

– Нет, – Маша Пирогова – захихикала. – Можно подумать, ты не знаешь! Ты же один из них.

– Был бы одним из них – знал бы. Я же Рыбчинскому сейчас не звоню, не сообщаю, что тебя поймал.

Маша задумалась. Постепенно к ней возвращалась ясность мысли.

– Я убежала оттуда, случайно выбралась. Меня внизу держали, – сказала она и тут же спросила:

– Сколько до Варшавы?

– Далеко, девочка, пешком не дойдешь.

– Где мы?

– Под Белостоком. Ты в самом деле не знаешь или придуриваешься? Маша присвистнула:

– Я думала, мы по ту сторону от Варшавы. В будке везли, как скот.

Маша жадно курила, а Смирнов прикидывал, пытаясь понять, что же происходит по ту сторону водохранилища, ведь его машины пошли туда. Самые хреновые подозрения начинали оправдываться. С одной стороны, это радовало, ведь перед отъездом он все-таки решился подойти к Потапчуку, а с другой – пугало.

«Я еще ничего не успел сделать, я лишь оказался втянутым в нехорошее дело, у меня есть шанс достойно выйти из игры».

– Что там происходит?

– Не прикидывайся, ты все знаешь.

– К сожалению, ничего не знаю, – Смирнов понял, что ему надо рассказать девушке правду, тогда и она, возможно, поделится своими секретами. – Я служу в охране, но не у Рыбчинского, охраняю машины, которые приезжают забрать мясо, и отвожу его в Москву.

И тут Маша беззвучно расхохоталась:

– Мясо возишь?

– Да, а что? – пожал плечами Смирнов.

– Наверное, тебе хорошо за это платят.

– Не жалуюсь.

– Мне тоже обещали хорошо платить, когда я пришла в фирму в Смоленске. Говорили, буду в кафе работать официанткой. Я, дура, поверила, даже польский язык учить начала. Но мне он не нужен, там все наши работают, все по-русски говорят. Привезли в Люблин, поселили в каком-то общежитии, документы забрали, сказали, для регистрации в полиции, будто у них там свои люди. Назавтра, мы не успели очухаться, ночью машину подогнали и всех, кто там был, загнали в будку, повезли куда-то. Выгрузили в ангаре, даже окон там не было, стеклоблоки – то ли танки там раньше стояли, то ли ракеты, – надписи на стенах по-русски, от советской армии остались. Потом под землю опустили, мы там и жили. Ни помыться, ни свежим воздухом подышать, если что не так, били. Видишь? – девушка задрала майку и продемонстрировала Смирнову спину – всю в черных синяках.

– Что вы там делаете?

– Отгадай с трех раз.

Смирнов помнил, что Рыбчинский как-то говорил, будто он в подземных хранилищах, оставшихся в военной части, выращивает шампиньоны. Самих шампиньонов он не видел.

– Грибы выращиваете?

– Ты вольтанулся, Семен Семенович, – и Маша, приставив посиневший указательный палец к виску, бешено им завращала, словно хотела просверлить себе череп. – Там лаборатория, наркотики делают. Но нас в нее не пускали, там спецы работают. А мы на подхвате – взвесить, фасовать, разложить по пакетам.

– Что за наркотики?

– Таблетки. Откуда я знаю? Синтетика.

– Страшная вещь.

– Я видела тех, кто к ней уже пристрастился. Достать их в подвале – не проблема, иногда таблетки крошатся, ломаются, Рыбчинский смотрит на это сквозь пальцы. Производство у него дешевое, через полгода человек, глотающий синтетическую дрянь, – считай, уже никто. Мозги отключаются, он становится зомби, ему нужна только доза. Таких из подвала забирает охрана, когда они уже работать не могут.

– Куда?

– Откуда я знаю? Никто оттуда не возвращался, никто не рассказывал. Моя подруга (мы с ней вместе из Смоленска приехали), загнулась вчера вечером. Ее перед этим так избили, что места живого на ней не осталось. Я когда ее мертвой увидела… Мы с ней раньше подолгу говорили, придумывали, как оттуда выбраться, но ничего придумать не могли. Пробовали и с охраной заигрывать, и ходы искали, но там все наглухо заварено решетками. Увидела я ее мертвую и позавидовала, подумала, наверх попадет, свет увидит, свежим воздухом подышит. А тут охранники пришли и заставили меня ее в мешок затолкать, а потом ушли. Я еще услышала, как один другому сказал, что машины пришли за мясом. Я даже думать не стала, вытащила Людку, под нары затолкала, тряпьем забросала, а сама – в мешок, на ее место. Дырку в полиэтилене проковыряла, чтобы дышать можно было Лежу и слушаю, молю Бога, чтобы мешок не открыли. Целый час пролежала, чуть не задохнулась, уже сознание терять начала. Слышу, идут. Я затаилась, чуть дышу, одеревенела. Один подошел, дернул молнию, а ее заело. Он только и увидел, что мои волосы, кровью перепачканные. А волосы у нас с Людкой, как у родных сестер: и цвет одинаковый, и стрижка такая же. Даже застегивать до конца не стали, сбросили на пол, поволокли по лестнице. А потом на тележку, в лифт закатили и наверх подняли. Бросили на рампе и ушли, куда-то их позвали. Я вылезла и бежать, дура, даже мешок не спрятала. А куда бежать, не знаю. Если бы мешок спрятала, то подумали бы, что кто-то тело вместе с мешком увез. А раз мешок расстегнут, значит, живая я, значит, убежала. Побежала. Темно было, территории не знаю, колючку перелезла, ободралась вся. Вижу, сзади прожектора включили, собаки лают, фонарики мелькают. Я бегом к реке…

– Это не река.

– Как так не река?

– Водохранилище. Внизу стоит плотина. Послышалось урчание двигателя, по шторам прошелся свет фар. Маша сжалась в комок, и ее глаза, полные ужаса, смотрели на Смирнова, моля о помощи.

Хлопнула входная дверь, в коридоре раздались шаги. Маша даже не успела ничего сказать, как Смирнов схватил ее в охапку и затолкал под кровать, туда же сунул ее мокрую, грязную одежду. Подтянул коврик, закрыл мокрое пятно и успел нырнуть под одеяло, взяв в руки журнал. В дверь постучали.

– Кто там? Петраков, ты, что ли?

– Рыбчинский. Извини, Семен Семенович.

– Сейчас открою, я не сплю, – Смирнов сбросил кроссовки и джинсы, открыл дверь.

Рыбчинский заглянул в комнату через плечо.

– Извини, я уже спать собирался, – Смирнов пропустил Рыбчинского в комнату. Двое охранников в камуфляже с автоматами в руках остались стоять в прихожей.

– Дверь не закрывай, – предупредил Рыбчинский и сел в кресло. – Придется вам уехать на рассвете, у нас неприятности.

– Что такое? Я выстрелы слышал, собаки лаяли, думал, охота.

– Охота и была, – криво усмехнулся Рыбчинский.

– Удачная?

– Хрен его знает, в темноте не поймешь, – Рыбчинский пристально посмотрел на Смирнова. – Какая-то баба дурная на территорию склада залезла, за ней и гоняемся.

– Украла что-нибудь?

– Украла. Но тебе лучше не знать, что она сперла. Да и в Москве об этом не распространяйся.

– Документы, что ли?

– Хуже. Ребятам скажи, и сам в оба смотри: она может сюда сунуться. Смирнов пожал плечами:

– Не знаю, я у озера гулял, никого не видел.

– Она людей за версту обходить будет.

– Баба хоть ничего?

– Курва, – сказал Рыбчинский, хлопнул ладонями по подлокотникам кресла. – Извини, что потревожил, но должен был убедиться, что ее здесь нет.

– Спроси у ребят, может, они видели, может, помогут чем?

– Спрошу. А ты им скажи, пусть отсыпаются, в четыре часа выезд. И лучше вам отсюда свинтить не мешкая.

Рыбчинский выглядел напуганным, щека у него нервно дергалась, пересохшие губы кривились, словно ему не хватало воздуха.

– Как скажешь. В четыре так в четыре.

– Так будет лучше для всех, – Рыбчинский наклонился и принялся счищать грязь с длинного плаща.

– Ты по болоту бегал?

– Пришлось.

– Достала вас эта курва, – в тон Рыбчинскому сказал Смирнов.

– Достала, и не говори, – не прощаясь, Рыбчинский покинул комнату, охранники поспешили за ним.

Не закрывая дверь, Смирнов пошел к своим, коротко предупредил, что выезд в четыре утра.

Петраков сидел скорчившись на стуле.

– Тебя чего скрутило, зуб болит, что ли?

– Живот, – зло ответил Петраков. – Чтоб я еще хоть раз в жизни закусывал польскими грибами… Никогда больше к ним не притронусь.

Выглядел Петраков хуже некуда, был бледен, лицо покрывал холодный пот.

– Ты бы проблевался.

– Только этим и занимаюсь, – пробурчал бывший десантник, – третий раз наизнанку выворачивает.

– Надо было больше водки выпить, она дезинфицирует.

Петраков от слова «водка» дернулся и, закрывая руками рот, бросился к туалету. Смирнов услышал характерные звуки, перемежающиеся ругательствами и шумом спускаемой воды. «Чтоб ты провалился! – подумал он о Петракове. – Только этого еще не хватало! Кажется, Рыбчинский не на шутку перепугался».

Смирнов, вернувшись в комнату, тут же закрыл дверь на ключ. Тишина стояла такая, что слышно было, как шумит вода в трубах. Смирнову даже показалось, что, пока он ходил, девушка убежала.

– Это я, не бойся. Я один.

– Слышу, – раздался голос из-под кровати, и Маша высунула всклокоченную, немного подсохшую голову. – Я принес тебе поесть и подумаю, что с тобой дальше делать.

– Спасибо.

Маша выбралась из-под кровати, села на ковре, сложив ноги по-турецки. Она ела сало с хлебом, огурцы, помидоры, не разбирая, быстрее бы запихнуть, проглотить, словно боялась, что Смирнов заберет у нее еду, скажет: «Стоп, хватит!» Когда блюдо оказалось пустым, Маша облизала пальцы и с тоской посмотрела на Смирнова:

– Еще что-нибудь есть?

– В холодильнике есть пиво, но я тебе не советую мешать его с водкой. Девушка вздохнула:

– Есть хочется.

– Это тебе только кажется. Посиди минут десять, почувствуешь, что сыта.

– Может быть, – произнесла Маша и обреченно уронила голову. Затем закрыла лицо руками и горько заплакала.

– Не плачь, слезами горю не поможешь, ты это, наверное, знаешь.

– Знаю, но ничего не могу с собой поделать, – сквозь слезы пробормотала девушка. – Ни документов, ни денег, ни даже одежды у меня нет.

– Вот и давай подумаем, как эти вопросы решить-развязать. Плакать не стоит, сколько ни реви, ни на шаг к решению проблемы не приблизишься. Отсюда тебе надо как можно скорее уходить. Не ровен час, Рыбчинский сообразит и вернется.

– Да, они такие, – сказала Маша, – этот дом они вверх ногами перевернут. Они искать умеют, можешь мне поверить, я это знаю.

– Тем более, – хрустнув суставами пальцев, сказал Смирнов. – Сейчас я соображу, с чего начать.

– С чего, с чего… Бежать отсюда надо!

– Сказать просто, а как провернуть побег – вот в чем вопрос. Знаешь, что мы сделаем? Я тебя, наверное, в машине спрячу, а потом выпущу. Так оно будет вернее.

– В какой машине?

– В своем джипе.

– Где машина стоит?

– У дома, куда она денется?

– И где вы меня выпустите?

– Через границу я тебя перевезти не смогу, это уж точно, но довезти отсюда до ближайшего населенного пункта, может быть, удастся.

– Увезите меня отсюда! – с мольбой в голосе и со слезами на глазах сказала Маша. Она смотрела на него так, как тонущий в океане смотрит на проходящий корабль.

– Думаю, часа за три твоя одежда высохнет, обогреватель мощный.

– А если они вернутся?

– Что ж, может случиться и такое. Будем надеяться, что им не придет в голову искать тебя здесь.

– Я сейчас одежду постираю.

– Не надо ее стирать, – сказал Смирнов. – Он выкатил электрокамин, воткнул его в розетку, включил на всю мощность, разложил на нем одежду, перед этим тщательно отжав ее над умывальником. – Ну вот, порядок.

От одежды над обогревателем заклубился пар.

– Сигарету можно? – спросила Маша.

– Не вопрос, – протягивая пачку, сказал Смирнов. – Охраны там много? – негромко спросил он, щелкая зажигалкой.

– Где?

– На самой базе.

– Не знаю, наверное, много.

– Сколько человек?

– Может, человек тридцать. Но там даже те, кто в химлаборатории работают, с оружием ходят. Посторонний заехать туда не сможет, хотя я точно не знаю, – передернула плечами Пирогова, – как там и что. Я через проволоку лезла, как они меня не заметили, не понимаю. Видела, прошел охранник, подождала немного – и ползком в канаву, а потом пробралась под колючкой, побежала к лесу.

– Смелая ты девушка.

– А что мне оставалось, сгнить в подземелье? Я уже все передумала, я была готова умереть. Они насилуют девчонок, каждый, кто захочет. Им отказать нельзя – бьют резиновыми палками. Вообще, они нас за людей не считают, относятся хуже, чем к собакам. А псы у них – немецкие овчарки, огромные, злющие. Если такая поймает, разорвет на части.

– А где ты так плавать научилась?

– Я плаванием занималась пять лет, в бассейн ходила. Если бы вода не такая холодная была, я бы могла километров пять плыть, а так ногу сводить начало, да и силы кончились. Не кормили, сволочи, совсем! Думала, утону, ну и черт с ним! А потом злость в душе поднялась, не доставлю гадам удовольствие. Тебя как увидела, испугалась, думала, один из них.

– Я это понял, – произнес Смирнов, – потому и боялся тебя испугать, – он забрал окурок, погасил его в пепельнице.

В два часа ночи в коридоре раздался топот.

– Прячься! – приказал Смирнов. Маша забралась под кровать.

– Шеф! Шеф! – услышал Смирнов испуганный голос одного из водителей. – Там Петраков кончается!

– Что значит «кончается»!? – имитируя заспанный голос, пробурчал Смирнов. – Сейчас иду.

Петраков лежал на кровати бледный как полотно, держась руками за живот:

– Семен Семеныч, помираю я, – сказал бывший десантник, слабо шевеля губами, – так скрутило, что шевельнуться не могу.

– Дайте ему активированного угля.

– Уже весь уголь сожрал, – сказали водители. – Может, ему водки или чая крепкого? В больницу его отправить надо.

«Какая к черту больница, – подумал Семен Семенович, – этого только не хватало! Рыбчинскому позвонить, что ли?»

Рыбчинский водителями не распоряжался. Дело Рыбчинского – загрузить, проводить, встретить, а водители – они люди Смирнова, и за них в ответе он.

– В четыре трогаем, мужики. До границы бы дотянуть, а там разберемся. Майор встретит, в Бресте Петракова в больницу определит.

– Может, его к тому времени отпустит?

– Может, отпустит, – слабым голосом говорил Петраков, вытирая тыльной стороной ладони холодный пот с бледного лица.

– Говорили тебе, не жри столько грибов!

– Не буду больше, не напоминай, – ответил Петраков. – Ложитесь спать, отдыхайте, мужики, не обращайте на меня внимания, – Петраков сбросил ноги с кровати и тут же, резко подхватившись, зажимая руками рот, побежал в туалет.

– Вот, сволочь, – сказал один из водителей, – жрал не в себя, вот и расплачивается теперь.

– Но вы как, вы же тоже грибы ели?

– Нормально, шеф, – сказали водители. – Выспаться, гад, не дает.

Умывшись, Петраков вышел из туалета и, держась за стену, двинулся к кровати.

– Этого только не хватало! – пробурчал Семен Семенович, возвращаясь в свою комнату. – Вылезай, – бросил он.

Маша вылезла.

– Одевайся, я тебя сейчас в машину отведу, спрячу.

Маша быстро переоделась в сухую одежду. Смирнов открыл окно.

– Вылезай на улицу, – сказал он девушке, – следом за мной.

Смирнов выпрыгнул первым, помог выбраться Маше. Она была на удивление легкой, как ребенок. «Кожа да кости, – подумал Смирнов, – как из концлагеря убежала. Вот, сволочи, рабов держат!»

Они прокрались вокруг дома, прячась в кустах. Собачьего лая уже слышно не было, хотя на той стороне водохранилища еще мелькали огни фонариков и прожекторов, ощупывающих берег.

– Скорее всего, решили, что ты утонула, – прошептал Смирнов.

– Не дождутся, гады, вот вам! – и Маша, скрутив фигу, ткнула ею в сторону бывшей военной базы.

Смирнов поднял заднюю дверцу:

– Забирайся. Тут сидеть не очень удобно, но все же лучше, чем под кроватью. Немного потрясет, у джипа подвеска жесткая.

– После будки и их подвалов мне уже все равно, больше синяков не станет.

Маша забралась в багажный отсек, прикрылась бушлатом. Глаза ее блестели.

Смирнов задернул штору:

– Лежи и не шевелись, даже не дыши, особенно если остановимся.

– А если найдут? – с мольбой в голосе спросила Маша.

– Будем отвечать вместе. Ты же слышала, Рыбчинский меня предупредил.

– Чтоб он сдох! Если поймают, скажи, что ты меня сдавать вез.

– Это уж не твоя, девочка, забота. Я придумаю, что сказать и как ответить. Тебя не выдам, – пообещал он Маше, – скажу, что сама в машину забралась.

– Договорились.

– Лежи тихо. Можешь еще поспать часок.

– Я так и сделаю, – Маша свернулась калачиком.

Смирнов бесшумно закрыл дверцу, вернулся в дом через окно, закрыл его, осмотрел комнату. В пепельнице были окурки. Он убрал все, что могло привлечь внимание, даже заглянул под кровать. «Странно, я привык, что женские окурки всегда перепачканы помадой, а они абсолютно чистые, правда, выкурены до самого фильтра. Так курят только зеки да солдаты». Он бросил окурки в унитаз и спустил воду. Оделся, забросил на плечо сумку, пошел к водителям. Те уже собирались, кое-кто пил чай.

– Шеф, чайку?

– С удовольствием, – сказал Смирнов.

В его кружке уже был заварен чай. Он вынул из нее пакетики, и, неся ее в руке перед собой, зашел в комнату, где на кровати корчился Петраков.

– Ну, как ты, десантник, концы не отдал?

– Не дождетесь! Хотя так плохо, дальше некуда.

– До границы дотянешь?

– Дотяну, постараюсь. Я же десантник, а не сучий хвост.

– Это точно, десантник. Мужики, давайте по машинам! Выезжаем на трассу, нас там уже, наверное, ждут.

Свою сумку Смирнов положил за заднее сиденье прямо на шторку.

– Осторожно, у меня здесь бьющиеся вещички, – никто не стал уточнять, что там – бутылки, рюмки, лампочки. – Сувениры везу.

Сам Смирнов сел на заднее сиденье и прислушался. Не было слышно даже дыхания. «Молодец, Маша, затаилась как мышь под веником».

А через четверть часа два джипа были на трассе. Рано поднявшиеся водитель и охранник незлобно матерились. Смирнов только кривил губы. Сам он позволял себе крепкие словечки, но никогда не произносил их в присутствии женщин. «Это не самое худшее, что с ней случилось», – подумал Семен.

На стоянке водителей уже ожидали три рефрижератора и белая «Вольво» Рыбчинского. Рефрижераторы сияли свежевымытыми боками, стекла тягачей поблескивали в лунном свете. Рыбчинский был вне себя, казалось, что он не брился три дня. Когда человек нервничает, щетина отрастает стремительно или щеки опадают, кто его знает.

– Подожди, я сейчас, – Смирнов выбрался из машины и подошел к Рыбчинскому.

Тот занес руку для приветствия, но затем криво усмехнулся:

– Черт его знает, здоровались мы с тобой сегодня или нет? Четыре часа ночи – это завтра или вчера? Совсем голова не варит. Но не беспокойся, бумаги в полном порядке, не я их оформлял, – и Рыбчинский передал пачку документов Смирнову. – Горючки до Смоленска хватит.

– Нашли? – спросил Смирнов.

– Продолжают искать. Но, по-моему, уже искать не стоит.

– Почему?

– Или далеко убежала, что вряд ли, или утонула.

– Туда ей и дорога.

– Хлопот потом не оберешься, когда всплывет. Но это уже не мои проблемы. Твои ребята ничего не видели? – с надеждой в голосе поинтересовался Рыбчинский.

Смирнов качнул головой:

– Рад бы помочь, да не могу – нечем. Мои, если бы видели, сказали бы, за место держатся.

– Еще бы!

Смирнов знал, что бумаги в полном порядке. Рыбчинскому самому неинтересно подставляться на пограничном контроле. Для порядка он обошел все фуры, проверил пломбы. Одна показалась подозрительной, вроде плохо читались буквы, посветил зажигалкой.

– Порядок.

– Я проверял.

– До встречи. Счастливой дороги.

– Я поеду спать, – мотнул головой Рыбчинский, забираясь в «Вольво» на заднее сиденье.

Он сел, широко раскинув руки и раздвинув ноги. «Напиться, – подумал Рыбчинский, – единственное спасение – напиться. Сучку уже точно не найдут, не станешь же спускать озеро. А всплывет, и хрен с ней! Ее никто не знает, никто не видел, а те, кто ее видел, под землей, ничего не скажут. Надо в гости к начальнику полиции заехать, загодя его задобрить, давненько я ему ничего не дарил. Научу дочь, чтобы она его четырнадцатилетнему сыну мотоцикл на праздник подарила. Вроде не взятка, но начальник расчувствуется. Он-то не дурак, мужик с хваткой, лишних проблем мне никогда не создавал».

Рыбчинский всегда волновался, когда фуры покидали Белосток. Шутка ли – такие деньги уходили за границу!

«Если бы Смирнов знал, что он везет, что охраняет, – подумал Рыбчинский, – руки бы у него тряслись больше, чем у меня, и зубы стучали бы. Пропади хоть одна фура с товаром, мне головы не сносить, ему тоже. Слабое утешение», – усмехнулся он, закуривая сигарету.

Водитель косился в зеркальце заднего вида, пытаясь понять, какое настроение у босса. Пока Бог миловал, Рыбчинский был погружен в собственные мысли и о шофере не вспоминал, подсчитывая деньги, которые обломятся ему после того, как фуры прибудут в Москву.

«Мотоцикл – сущие копейки, трата, о которой будешь помнить десять минут, такая же никчемная, как жизнь курвы, решившей выбраться из подвала в мешке для трупа. А если бы ее в яму бросили и живьем засыпали? Да, страшная смерть, – Рыбчинский даже поежился, вспомнив, что многие его знакомые, занимающиеся нелегальным бизнесом под прикрытием русских бандитов, именно так закончили свою жизнь. Рыбчинский знал, что такой конец ожидает всякого, кто пойдет против течения. А течения бывают встречные, и черт его знает, в какое надо броситься. – Еще полгода, максимум год – и сваливаю. Уеду в Англию, там даже Салмана Ружди мусульмане достать не могут. Хорошая страна, порядок, не то, что у нас. Хотя таких денег в Англии теперь не сколотишь, только поблизости от границы, либо на нашей стороне, либо на белорусской. Всех граница кормит. Хотя, казалось бы, что она такое? Воображаемая линия, которая отделяет воображаемые права одного народа от воображаемых прав другого. И здесь и там один и тот же народ, и деньги у всех одинаковые – доллары и марочки. Напиться! Только напиться! – и Рыбчинский запретил себе думать о беглянке. Он принялся представлять себе, какой дом купит, перебравшись в Англию. – Дом должен быть небольшой, метров четыреста, но с огромным участком. Большая лужайка, старые деревья… – Рыбчинский бывал в Англии уже раз семь. Страна ему очень понравилась, тихая, спокойная. – Англичане – люди идеальные, в чужие дела свой нос не суют, можно прожить двадцать лет и каждый день раскланиваться с соседом, но не знать, как его зовут. Приеду, обживусь, и дети будут пристроены в хорошей стране. А если захотят на родину вернуться, что ж, их право. Дам денег, пусть свое легальное дело открывают».

Рыбчинский напрягся, увидев, как свет фар выхватил девушку, шагающую по обочине.

– Стой! – крикнул он водителю. Тот резко затормозил, завизжали тормоза. Девушка в испуге соскочила с дороги.

– Стой! – закричал Рыбчинский. Девушка обернулась. Сильно накрашенные глаза и длинные светлые волосы. Даже в свете фар была видна яркая помада.

– Извини, – пробормотал Рыбчинский, – обознался.

– Может, и я на что сгожусь?

– Настроения нет. Если хочешь, до города подвезу.

– Не хочу, – девушка с опаской посмотрела на машину с тонированными стеклами. – Сейчас мой кавалер на мотоцикле будет ехать, – соврала любительница ночных прогулок, – он в Белосток и подвезет.

– Как хочешь, – махнул рукой Рыбчинский. А Смирнов тем временем раздумывал, как бы оторваться от колонны и, избавившись на некоторое время от водителя и охранника, выпустить Машу.

– Дай-ка рацию, – он принялся вызывать машины одну за другой. – Как у вас?

– Все в порядке.

– У вас что?

– Тоже.

Последней он вызвал машину, в которой ехал Петраков.

– Как там наш десантник?

– Пока не блевал, – зло ответил водитель, – приходится ехать с открытым окном. – Смирнов покосился на зеркальце заднего вида и увидел в нем высунутую в окно руку Петракова. – Хреново ему, весь в поту, говорит, температура.

– Черт! – выругался Смирнов, в душе обрадовавшись. Он нашел выход. – Еще сдохнет в дороге! Вы, ребята, особо не гоните, я в город отскочу, в аптеку за лекарствами для Петракова, чтобы не загнулся. А то с трупом через границу ехать – это караул. Слышишь меня, Петраков?

– Он-то слышит, только сказать ничего не может, хрипит и рот зажимает.

– Встретимся по дороге к границе, я вас нагоню. Понял? – спросил Смирнов у водителя.

Тот кивнул. И вскоре на ближайшем повороте ушел вправо.

Времени на поиски аптеки Смирнов не потратил. На глаза ему попался знак, извещавший, что через пятьсот метров будет больница.

– К госпиталю сворачивай, там чего-нибудь и отыщем. Куда ты машину ставишь, прямо к крыльцу? – зло бросил Смирнов. – «Скорая помощь» еще приедет, это для них место. Отгони под деревья.

– Стоянка тут повсюду запрещена.

– Не хрен лишний повод давать дорожной полиции!

Водитель отогнал машину под деревья.

– Я по-польски хуже вас говорю, берите полтинник, вдвоем вы что-нибудь да растолкуете.

– Может, Петракова сюда надо было привезти? – спросил водитель.

– Вот еще! Знаю я этих докторов, сюда даже здорового привези, они его сразу в больницу упекут, все анализы сделают, чтобы денег побольше сорвать. Времени на это нет, в Бресте его выбросим, у майора знакомых пруд пруди, все ему обязаны.

Водитель зажал в кулаке пятьдесят баксов. Сомнения терзали охранника, что-то непонятное было в поведении Смирнова. Но объяснение имелось: главное – забота о подчиненном.

Смирнов еле дождался, когда закроется стеклянная дверь госпиталя, тут же оббежал машину, поднял дверцу:

– Выбирайся быстрее!

Маша выскользнула из машины и тут же присела, чтобы ее никто не заметил.

– Вот тебе сто баксов, больше дать не могу. Мне еще границу переезжать. Знакомые у тебя здесь есть?

– Я выберусь, позвоню домой, отыщу знакомых, деньги найдут. Спасибо вам, Семен Семенович! Где вас потом отыскать можно будет?

– Не надо меня искать.

– А деньги вернуть?

– Черт с ними. Я тебе помог – мне кто-нибудь поможет, в мире не одни плохие люди. Бери деньги и выбирайся через вокзал, они не сунутся туда, где народу много. В местную полицию лучше не ходи, по-моему, у них с Рыбчинским полный контакт. Советую рвануть на Варшаву, а там – сразу в консульство. О том, где ты была, чем занималась, лучше не рассказывай, уберут как свидетеля.

– Я не дура, – сказала Маша, – понимаю. Она привстала на цыпочки, поцеловала Смирнова в щеку и исчезла в кустах.

Смирнов с облегчением вздохнул, опустил дверцу и увидел выходивших из госпиталя водителя и охранника. Водитель нес в руках пачки таблеток.

– Не знаю, что это такое, но их лекарь сказал, хуже не станет. И сдачу не дал. Вот уж, паны эти.., сказал, что мелких нет. Вот что на сдачу дал, – водитель показал аляповатую коробку презервативов, – на всех хватит, каждому штук по десять раздам, презенты будут.

– За мои же деньги ты мне презенты станешь делать? – улыбнулся Смирнов, обрадованный тем, что так удачно все разрешилось.

Сев в машину, он схватил рацию и связался со своими. Колонна шла без происшествий.

– Минут через тридцать вас догоним, сильно не гоните.

– Понял, шеф, – сказал шофер первого рефрижератора.

К границе подъехали все вместе. Майор Сидорчук, предупрежденный Смирновым, хоть и был зол, что его выдернули из теплой постели прежде времени, но встречал приветливо, знал: иногда для того, чтобы получать деньги исправно, надо и пошустрить.

– До самой границы с Россией вам зеленая улица.

– У нас проблема возникла.

– Какая проблема? – насторожился майор. – Серьезная?

– Да.

Майор выпустил из себя воздух и даже в размерах уменьшился. «Неужели госбезопасность? – холодея, подумал он. – С ними у меня контакта нет, они шкуру сдерут, разденут до трусов, да и трусы, пожалуй, снимут».

– У тебя хороший доктор есть?

– Ранили кого, что ли?

– Все нормально, просто один урод грибами обожрался', рвет его без конца, наизнанку выворачивает, зеленый весь стал.

– Беленькой лечили?

– Что ни выпьет, все наружу лезет.

– Не вопрос. Я уж подумал, ранили кого или сифилис. Давай его ко мне в уазик, – опрометчиво предложил майор, – я его устрою в больницу к двоюродному брату.

«Сколько у него братьев? Расплодилось их по обе стороны границы, мафия, что ли? Наверное, и доктор такой же толстомордый и ремень на пузе у него не сходится».

– Ты не думай, братан у меня что надо. Правда, не в нашу породу удался, худой, как линейка, и очкарик. А у нас в роду, кроме него, очки отродясь никто не носил.

«Ясное дело, – подумал Смирнов, – вы деньги пачками получаете, вот и разъелись до безобразия».

Согнутого в три погибели Петракова пересадили в уазик к милицейскому майору.

– Я тебе позвоню из Смоленска, скажешь, что да как. На тебе денег, – Смирнов дал майору двести долларов, те исчезли в кулаке.

Когда же ладонь майора разжалась для прощального рукопожатия, денег в кулаке не было.

– Фокусник ты какой-то!

– Никакого фокуса. Деньги должны лежать в кармане, они у меня там и лежат, – майор хлопнул себя по ляжке. – Провожать не буду, повезу вашего приятеля в больницу укладывать.

– Ты проследи, как его устроят. Парень он ничего, водила хороший.

– Сами управитесь?

– Управимся, – сказал Смирнов.

Он махнул милицейскому майору, тот дважды просигналил, и колонна помчалась на восток.

Смирнов уже прикидывал, как встретится с генералом Потапчуком, как расскажет ему о девчонке, сбежавшей с бывшей военной базы, где якобы выращивают шампиньоны, а на самом деле производят и фасуют синтетические наркотики. Как дальше будут развиваться события, бывший майор ФСБ Семен Семенович Смирнов хорошо представлял себе. Потапчук свяжется с российскими спецами, отвечающими за нелегальный оборот наркотиков, те со своими коллегами из Польши проследят всю цепочку, а затем одним махом накроют. Проведут широкомасштабную хорошо спланированную операцию, накроют одним махом и поляков, и русских и получат сразу две галочки – поляки свою, россияне – свою. И все останутся довольны. Возможно, кто-то получит звезды на погоны.

«А про милицейского майора и его многочисленных двоюродных братьев я упоминать не стану, он мелкая сошка, о наркотиках ничего не знает. Даже если его снимут с должности, то на его место поставят такого же мордастого и хитрого, и будет он жить у границы припеваючи. У границы по-другому жить нельзя, будешь честным – пристрелят. Здесь надо уметь договариваться – это первое правило и самое главное – живи сам и не мешай жить другим. Тогда тебя будут любить, уважать, и станешь ты человеком незаменимым, и, возможно, умрешь своей смертью в окружении детей и внуков».

Границу с Россией проехали без приключений. Кому надо было дать денег, Смирнов дал, такая у него была работа, он отвечал за доставку грузов без задержек. В четыре часа дня на подъездах к Смоленску Смирнов увидел на обочине два милицейских уазика и автобус с зашторенными окнами.

«Кого-то ловят. Может, из тюрьмы кто убежал?»

Машины, ехавшие навстречу колонне, еще за несколько километров начали предупреждать о ментах, мигая фарами. Колонну остановили. Смирнов, как старший, пошел разбираться. Когда он проходил мимо автобуса, увидел с дюжину ОМОНовцев, парни сидели в масках и с автоматами.

«Что-то серьезное», – подумал он, подавая документы полковнику.

Рядом с полковником ОМОНа стояли два милицейских майора, капитан ГАИ и странный тип в штатском. Его лицо Смирнову не понравилось сразу, с первого взгляда. Документы переходили из рук в руки.

– Значит, мясо везете? – спросил полковник-мент.

– Мясо, здесь написано.

– Придется вас огорчить, – сказал милицейский майор. – Я понимаю, вы спешите, груз ждут. Но мы стоим на страже интересов государства. Вот предписание – задерживать все машины, везущие мясо с Запада.

– Из Беларуси тоже?

– Да, – сказал майор, – ознакомьтесь. Семен Семенович Смирнов несколько минут изучал предписание главного эпидемиолога Смоленской области.

– Какой ящур? – Смирнов посмотрел на людей в форме.

– Самый обыкновенный, лютует в Западной Европе.

– Во-первых, – начал ерепениться Смирнов, – у меня в документах заключение польских ветеринарных служб о том, что мясо чистое. А во-вторых, мы везем мясо не в Смоленскую область, а в Москву в опломбированных фурах, так что под вашу компетенцию не подпадаем.

– Подпадаете, – спокойно заметил полковник.

– Белорусские службы нас пропустили.

– Это их дело, они, если хотят, могут и наркотики пропустить, – усмехнулся полковник. Я подчиняюсь предписанию, сам в медицине ни черта не смыслю, так что со мной спорить бесполезно. До выяснения на пару дней вас придется задержать.

– Да вы понимаете, что такое задержать мясо на пару дней! У меня двенадцать тонн мяса, горючее на исходе. Да и не могут три дня тягачи стоять с включенными двигателями.

– Все предусмотрено, – усмехнулся майор, – мы отгоним вас на стоянку, там подключитесь к сети, и ваши рефрижераторы будут работать.

– Я буду связываться с руководством фирмы в Москве, пусть они решают, – сказал Смирнов.

– Ваше право. Но, пожалуйста, поторопитесь, у нас еще много работы.

Смирнов отошел в сторону и напрямую связался с компаньоном Новикова Скачковым.

– Это Смирнов.

– Вы где?

– Уже под Смоленском.

– Отлично. Значит, скоро будете на месте?

– Проблема возникла. Нас смоленская санстанция стопорнула, загоняют на площадку, будто бы ящур свирепствует, а мы везем отравленное мясо.

Скачков тяжело задышал в трубку:

– Посылай их на хрен, сунь деньги.

– Не так просто. Если были бы одни медики, я решил бы вопрос сам, а тут автобус с ОМОНом и разбирается с нами милицейское начальство, полковник, на хрен послать его не могу.

Скачков длинно и зло выругался.

– Мясо не пропадет, нас поставят на стоянку, рефрижераторы к сети подключат. В мясе я уверен, польские документы в порядке. Анализ сделают, отпустят, на это дня два-три уйдет.

– Каких два-три дня? У меня контракты горят! – закричал Скачков, но потом сообразил, что Смирнов не в силах что-нибудь предпринять. – Смирнов, слышишь, ни в коем случае не передавайте рефрижераторы под чужую охрану! Стерегите их сами. Пусть рядом ОМОНовцы будут, я быстро все улажу. Можешь полковнику сказать, что ему скоро из Москвы позвонят. Хотя нет, не ругайся с идиотами, себе дороже станет.

Стоянка находилась под Смоленском в промзоне. Склад железобетонных изделий, склад железобетонных конструкций, а между ними заасфальтированная площадка и на ней трансформаторная будка. Место глухое, безлюдное, кругом заборы и стены, въезд только один. Смирнова удивило, что кабели уже подключены. «Тупик. Идеальное место для убийства, – чисто профессионально подумал Смирнов, оценивая ситуацию».

Приехали врачи на добитом, выкрашенном зеленой краской «Москвиче», заставили вскрыть все три фуры, взяли пробы, ножовкой отпилив куски мяса. Спорить с ними было бесполезно – мелкие сошки из лаборатории.

Через три часа, когда уже начало смеркаться, позвонил Скачков:

– Смирнов, ты не нервничай, вопрос я решу, но от фур никуда не отходить.

– Врачи приезжали, взяли пробы.

– Больше к мясу никого не подпускай, головой отвечаешь. Накорми людей и охраняйте. Завтра утром все решится. Надо же было такому случиться, конец дня, людей нашел, но бумаги некому оформить. Ладно, задержка на ночь – невелика беда.

Сотовый телефон исчез в кармане куртки, и Смирнов удивился тому, какая стоит тишина. Обычно шум от работы рефрижераторов не слышен, теперь же монотонное гудение компрессоров напоминало гудение ламп дневного света. Соседние площадки поражали безлюдьем и безжизненностью. Казалось, сюда не наведываются месяцами ни сторожа, ни даже собаки. Единственный признак жизни – свет прожекторов. «Уроды, повернули прожекторы так, что они на нашу площадку светят, как на зоне, с четырех сторон. Ни хрена не видно, что рядом делается!»

Как всякие запасливые дальнобойщики, водители вытащили складные столы, стульчики, расположились возле машин. Водку никто не пил, все надеялись, что завтра утром снова тронутся в путь. Нет такой проблемы, которую не мог бы решить «крутой» Скачков.

Часам к десяти вечера, безбожно тарахтя добитым мотором, подъехал милицейский уазик. Два сержанта в бушлатах выпрыгнули на асфальт.

– Кто здесь главный? – обратился один из них к подошедшему Смирнову. – Мы понимаем, вы люди подневольные, но и мы такие же. Начальство прислало вас охранять, чтобы не рванули куда-нибудь с больным мясом.

– Мясо, кстати, нормальное. Если бы не минус двадцать, до которого оно охлаждено, я бы его сам сейчас приготовил.

– Ни хрена оно не здоровое, потому нас и прислали, – широко улыбнулся сержант. – Врачи звонили, сказали, нашли заразу – ящур.

– Не может быть!

– Как видишь, может, потому мы и здесь. Пока начальство не решит, что с мясом делать, охранять будем вместе с вами.

– Что обычно в таких случаях делают?

– Сжигают мясо на скотомогильнике. Я еще? в школу ходил, – продолжал словоохотливый сержант, – когда у нас на ферме ящур обнаружили. Коров всех под нож, облили соляркой и сожгли. Потом бульдозером в яму сгребали. Неглубоко зарыли, собаки раскопали. Вонь стояла страшная.

– А что такое ящур?

– Хрен его знает, – пожал плечами сержант, – но звучит страшно, почти как «птеродактиль».

– Земляки, идите к нам, поужинаем, – позвали водители сержантов.

Милиционеры переглянулись. Тот, что помоложе, сбегал к у азу, вернулся с бутылкой водки.

– Бутылки, конечно, мало, но мы на службе. Майор поддатых страшно не любит, а по сто граммов можно.

Сержант налил себе и напарнику ровно по сто граммов, остальное подал Смирнову, он старший, ему и решать, кому налить, а кому нет.

Ели без аппетита, не спеша, старались лишь два сержанта, дорвавшиеся до халявы. Они уплетали польскую колбасу, сало, выгребали из баночек консервы.

Смирнов, не удержавшись, сказал:

– Эх, жаль, все грибочки Петраков срубал. Водители дружно захохотали. Милиционеры переглянулись, не понимая, чем вызвано такое веселье.

– Что, в самом деле все съел?

– Мы бы вас угостили, нам не жалко, – Смирнов говорил, сохраняя серьезное выражение лица.

– Это который Петраков? – спросил сержант у Смирнова.

– Потому его здесь и нет, что он все грибочки срубал. Еле до Бреста его довезли, чуть не кончился по дороге.

Сержант, сжимавший в кулаке половину кольца краковской колбасы, медленно положил его на стол.

– Ешь, сержант, не бойся, колбаса не грибы.

– Благодарствуйте, – сержант поднялся. Менты поставили свой уазик так, чтобы фуры не могли выехать из тупика.

– Вам хорошо, – покурив с водителями, сказал сержант, – у вас условия комфортные, спи в машине, тепло, а нам в уазике до утра корчиться.

– Кому что, – сказал Смирнов, – мне тоже сидя спать придется. С этим и разошлись.

Глава 5

Смирнов и его парни хоть и были людьми опытными, но даже они не заметили, что за их действиями уже давно наблюдают. Каждый их шаг отслеживался в бинокли. Один из наблюдателей лежал на штабеле железобетонных плит, а второй – на стеллаже для швеллера и труб. Это был Коготь. Лежать на холодных металлических конструкциях было мучительно, лишний раз не пошевелишься, того и гляди, зазвенят трубы, загрохочет, заскрежещет металл – тебя обнаружат.

Коготь приложил к глазам бинокль и стал рассматривать сидевших за столиками и прохаживающихся между машинами мужчин. Он не сразу сумел их сосчитать: когда люди движутся, сделать это сложно. Он загибал пальцы, бормоча про себя:

– Один, два, пять.., черт, этого я уже считал. Тут еще и менты приехали.

Наконец дважды подряд получилась цифра десять. Коготь перевел бинокль и разглядел сквозь сияние прожекторов затаившегося на железобетонных плитах Станчика. Он приблизил к самым губам рацию и зашептал:

– Станчик, у тебя сколько людей получилось?

– Восемь.

– Должно быть десять. Плохо считал.

– Ни хрена, я считал хорошо – восемь людей и два мента.

Коготь коротко хихикнул и переключился на другую волну:

– Выдвигайтесь, их десять вместе с ментами. Больше гостей пока не предвидится.

Коготь отложил рацию. И тут к штабелю из-за кучи металлолома вынырнул огромный бродячий пес, участвовавший не в одной схватке с сородичами, поскольку уши на его голове были обгрызены до самого черепа.

– Пошел вон! – зашептал Коготь. Но пес был не из пугливых. Он стал на задние лапы, заскреб когтями по ржавому металлу. От этого звука мурашки побежали по спине, душу выворачивало наизнанку.

– Скотина…

И тут пес громко залаял и принялся прыгать. Допрыгнуть до Когтя он, конечно, не мог – собаки не то что по железу, по деревьям лазить не умеют.

Но шум поднялся такой, что Смирнов забеспокоился:

– Тихо было, теперь собака лает. Может, собаки территорию соседних площадок охраняют, потому и людей не видно. Как дикий зверь лает. Что там охранять, ржавое железо?

– Нет, не скажите, – произнес сержант, – тут и нормальные трубы найти можно. Мы с приятелем для его дачи целый комплект подобрали для водопровода, комплект оцинкованных труб. Если вам надо, можете слазить, я глаза закрою, – сержанты смеялись, попивая крепкий чай.

Пес все не унимался. Коготь ругался матом. Он нашарил возле себя обломок трубы и, прицелившись, бросил в собаку. Метил он в голову, но пес оказался ушлым и проворным. Если бы бросали в него деревянной палкой, он непременно схватил бы ее зубами на лету, трубу же он просто пропустил мимо себя, и она, зазвенев, покатилась по бетону.

– Зверюга гнусная! – прошептал Коготь, вытаскивая из кобуры пистолет и наворачивая на ствол глушитель. Резьба никак не совпадала, потому как делать это приходилось лежа на боку и видеть пистолет он не мог.

Пес надрывался так, что казалось, его зубы щелкают возле самого уха. Вдруг совсем рядом с Когтем на мгновение показалась разверстая пасть собаки с грязными желтыми клыками. Клыки казались Когтю огромными, как мизинцы взрослого мужчины. Когти проскребли по краю площадки. От звериной морды, возникшей в полуметре от головы Когтя, его руки самопроизвольно дернулись, и глушитель, звякнув вначале об одну железяку, затем о другую, исчез в недрах металлолома. Рация засвистела, и раздался шепот Станчикова:

– Коготь, что там у тебя?

– Да пошел ты!.. – под нос себе рычал Коготь, затем буркнул:

– Конец связи!

Он изогнулся и, когда пес вновь подпрыгнул, изо всей силы заехал тяжелым ботинком прямо ему в зубы. Бил Коготь, вкладывая в удар всю злость, всю силу. Мужик он был тренированный, каждый четверг играл в футбол, не считая тренировок по рукопашному бою. Оглушенный пес, как мешок с картошкой, рухнул на землю, покатился, поднялся на лапы и крутил головой: то ли ничего не видел, то ли позабыл все, что с ним произошло в прежней жизни. Затем тихо заскулил, опустился на полусогнутые лапы и, жалкий, прихрамывая, пополз в темноту.

– Вот так тебе, сука! – произнес Коготь, хотя успел заметить, что это была не сука, а кобель. Но так получалось обиднее. – Как же глушитель найти? – шептал он, глядя на кучу металлоконструкций с отчаянием человека, смотрящего на стог сена, в который завалилась иголка.

Из темноты вынырнули пятеро в камуфляже. Они двигались бесшумно, как ночной дозор в горах. Еще пятеро появились со стороны Станчикова. Коготь поднял руку, давая понять своим, чтобы те приостановились. А затем еще раз махнул рукой, дескать, двигайтесь потихоньку, бесшумно. Люди в камуфляже были хорошо обучены, в свое время прошли подготовку в горах Афганистана, воевали в Приднестровье и в Абхазии. А потом (так уж сложилась судьба), солдаты различных армейских формирований стали солдатами банды Полковника. А порядки в хорошо организованной преступной группировке, возглавляемой Полковником, были круче, чем в любой армии. Полковник подбирал лишь хорошо обученных парней, знающих цену жизни и умеющих убивать других. Субординация у него в банде была такая, что ей могло бы позавидовать любое вооруженное формирование регулярной армии. Каждый знал свое дело, каждый отвечал за свой участок, а также за соседа.

Стрелки расположились на заранее подготовленных позициях. Рассмотреть их с площадки было невозможно: слепили прожектора. Действовали умело, бесшумно, слаженно.

– Через десять секунд начинаем, – сказал по рации Коготь, опуская руку, которую видел в бинокль Станчиков.

Бойцы припали к оптике, отсчитывая про себя от десяти до нуля. Коготь нервничал, он потерял глушитель и понимал, что достать его не сможет, не разобрав огромную многотонную кучу металлолома. На глушителе остались его отпечатки пальцев, и придется его бросить. На сборы после операции останется не более пяти минут. «Даст Бог, не найдут. Если бы искали металлоискателем на земле, в траве, то нашли бы наверняка, а здесь одно железо. Черт с ним, у меня есть другой, личный», – как у всякого профессионала, у Когтя была заначка.

Выстрелы прозвучали практически одновременно. Стреляли с двух сторон перекрестным огнем, слышались лишь легкие хлопки. Оба сержанта милиции погибли в первые секунды, даже не поняв, что произошло: пули вошли в голову и грудь.

Смирнов успел отскочить к машине, но пуля достала его. Он зажимал левое плечо, из которого хлестала кровь густой горячей струей. «Аорту пробило», – успел подумать бывший майор ФСБ.

Рядом с ним, прижавшись к колесу, сидел, стуча зубами, водитель Акулич.

– Семеныч, что это такое? – спросил он. Кровь стекала с кончиков пальцев висевшей как плеть руки.

– Рана…

Все, кто не успел спрятаться, были уже мертвы. Молодой водитель, бывший десантник, водил пистолетом из стороны в сторону.

– Не стреляй, – сказал ему Смирнов, – это бесполезно, только себя откроешь.

– Э нет, я не дамся, – десантник поднял пистолет, целясь в прожектор.

Смирнов схватил его за руку и опустил ее.

– Один разобьешь, три останется. Мы в тени, нас пока не видно. Но они знают, что мы здесь, нас вычислили, время у них было. Пять винтовок с оптикой с той стороны и пять с этой.

– Что же делать?

Впервые за время совместной работы Смирнов обратился к водителю Акуличу по званию:

– Сержант, под машиной колодец – то ли теплотрасса, то ли канализация, не знаю. Я специально распорядился поставить машину так, чтобы никто не провалился в люк без крышки. Ныряй туда, может, удастся выйти.

– А вы? А ты… Семеныч? Пошли вместе.

– Мне уже не уйти. Я тебя прикрою. Иди. Если удастся – я следом за тобой.

Хоть сержант Акулич и понимал, что Смирнов его просто успокаивает, но хотелось верить, что майор последует за ним.

– Семеныч, не могу!

– Можешь! – и Смирнов ногой оттолкнул сержанта Акулича. – Иди, я тебе приказываю! – сказано это было так, что ослушаться было невозможно.

– Семеныч, я пошел, – уже из-под машины бросил сержант и спустился в открытый люк по ржавым, расшатанным железным скобам.

Битое стекло захрустело под ногами. Сержант щелкнул зажигалкой, и подземный сквозняк тут же погасил огонек. Сержант прислушался, не слышны ли сверху выстрелы, не слышно ли ползущего Смирнова.

«Притворюсь убитым, – подумал Семен Смирнов, бывший майор ФСБ, – и хоть парочку мерзавцев, но уложу, когда они приблизятся, когда я смогу их видеть».

Прозвучало два выстрела. Одна пуля вошла в дверку кабины, вторая угодила майору в ногу. «Видят меня, сволочи, – подумал он, отползая на спине. Он замер, до половины исчезнув под машиной. В руке Смирнов держал пистолет».

– Какого черта стреляли? – спросил в рацию Коготь, он был уверен, что все уже убиты.

– С нашей стороны, – ответил Станчиков, – оставались двое. Стреляли, потому что они заползли под машину. Одного мы только что увидели, второго нет.

– Что предлагаешь?

– На месте разберемся, перелезайте через забор. Сержант Акулич вытащил из кармана газету, зажег ее и осветил небольшое прямоугольное помещение. От него в четыре стороны уходили низкие коридоры, по которым шли трубы, обкрученные теплоизоляцией. Акулич запрокинул голову, в люке лишь смутно проступал карданный вал тягача и бак для горючего.

– Семеныч! – позвал он.

Смирнов хотя и слышал, но не отвечал.

«Неужели убили, сволочи?» – подумал Акулич.

Он услышал негромкие голоса, топот. Это люди в камуфляже уже перебрались через забор и добивали контрольными выстрелами в голову лежавших на асфальте в луже крови.

«Мне приказано уходить», – билось в голове у сержанта Акулича.

Он лег животом на идущие одна возле другой трубы и пополз в темноту, как крыса. Газета, еще тлеющая, вспорхнула в подземном сквозняке, рассыпалась искорками и погасла. Акулич полз, раздирая бушлат и штаны о туго скрученные концы проволоки, стягивающие теплоизоляцию.

Смирнов лежал затаив дыхание. Рука с раздробленной костью болела нещадно, но Семен старался не думать об этом. «Все равно недолго осталось, потерплю», – уговаривал он себя. Из-под машины он видел ноги людей, ходивших по площадке, видел, как те останавливались возле раненых и добивали их. «Это бандиты, однозначно бандиты. У меня есть секунд сорок», – Семен, отложив пистолет, взял в ладонь сотовый телефон.

Ему показалось, что трубка бибикнула так громко, что ее непременно услышали.

– Милиция? – прошептал он. – На площадке между складом железобетонных конструкций и металлоизделий, там, куда сегодня загнали три фуры с мясом, бой. Убили водителей и охрану, убили двух сержантов милиции.

– Кто говорит?

– Майор ФСБ Смирнов Семен Семенович.

Смирнов увидел, что один из бандитов направляется к нему. Видел он только ноги до колен, видел тяжелые ботинки с рифленой подошвой и опущенный к земле ствол винтовки с навернутым на него глушителем. Семен отложил включенный телефон, из которого доносилось: «Где вы? Почему молчите?», и взял в ладонь пистолет, показавшийся неимоверно тяжелым. Он с трудом приподнял ствол.

«Он сейчас подойдет и заглянет под машину. Голова окажется чуть левее колеса, тогда и выстрелю прямо в морду, – пистолет дрожал, в глазах темнело. – Лишь бы не отключиться раньше, чем он заглянет. Хоть одного, да уложу!» В ушах возник шум, словно неподалеку разбивались о берег большие волны. «Лишь бы не отключиться!» – палец уже ощущал рифленый курок.

С другой стороны к машине подходил Станчиков. Он опустился на корточки, заглянул под тягач и, не раздумывая ни секунды, выстрелил. Пуля вошла Смирнову в затылок, он даже не успел нажать на курок.

Станчик и Коготь встретились взглядами:

– Ты мне бутылку хорошего коньяка должен, – Коготь облизал пересохшие губы.

Станчиков только сейчас заметил, что на пистолете у его приятеля нет глушителя.

– Ты без глушака работать решил? Коготь замялся:

– Где-то в кармане затерялся, времени не оставалось, никак найти не могу.

– Зачем снимал? Непорядок, – сказал Станчиков, нагнулся, вырвал пистолет из рук Смирнова. – Твою мать, да у него телефон включен! – он бросил взгляд на набранный номер. – Милиция! – прошептал он.

Они испуганно переглядывались, а из трубки неслось:

– Говорите же, говорите! Куда вы исчезли? Майор, где вы?

– Майор отошел, – произнес Коготь в микрофон, – ложный вызов, мы ошиблись. Полный порядок, – и отключил телефон. – Надо ноги делать, быстро!

– Кто майор?

– Хрен его знает! – сказал Коготь, забираясь в машину. – Ребята, по кабинам, сваливаем!

Бандиты даже не стали проверять, прострелены ли колеса у тягачей и рефрижераторов, они понимали друг друга с полуслова, всем стало ясно, что здесь скоро появится милиция и надо уносить ноги.

– Я насчитал девять трупов, – шипел Коготь Станчику.

– Но я видел, с площадки никто не ушел. Кабины уже проверили, они были пусты.

– Черт с ним, по дороге разберемся!

Тягачи взревели двигателями. Часть людей в камуфляже, перепрыгнув через забор, скрылась, растворясь в темноте. Прямо по трупам, давя, размазывая то, что недавно было людьми, машины развернулись на площадке. Искря, кабели подключения попадали на землю. Только сейчас, развернув машину, Коготь увидел открытый люк теплотрассы.

– Мать его, наверное, туда ушел.

– Гранаты нет?

– Никогда их на дело не беру.

– Жаль.

– Ты что, идиот! Разворотишь трубы, здесь такое начнется!

– А тебе дело? Нам всех свидетелей убрать надо.

– Лезь, ныряй в темноту, посмотрю, что от тебя останется. Нам еще повезло: из-за внезапности, из-за того, что они нас не ожидали, мы их положили за десять секунд, а они все бывшие спецназовцы и десантники.

– Слушай, про какого майора менты бухтели?

– Не знаю про какого. Наверное, про того, которому ты башку прострелил. Хрен с ним!

Машины уносились с площадки.

Акулич не знал, куда ведет коллектор. Он вполне мог ожидать, что узкий тоннель, в котором даже трудно приподнять голову, может закончиться бетонной стенкой. Развернуться в нем будет почти невозможно, а если и развернешься, придется часа полтора лежать, набираться сил, чтобы пуститься в обратную дорогу. Легкие, небо, язык горели. Трубы были изолированы стекловатой, и ее пыль уже забивала нос, бронхи, чесались руки. Но желание жить всегда сильнее страха перед опасностью. Одежда, изорванная в клочья, исцарапанная кожа, кровоточащие ладони, пот, заливающий лицо, – все это ерунда, если ты остался жив. «На площадке положили всех, а я уцелел!» – только этой мыслью мог подбодрить себя сержант, бывший десантник.

Коллектор забирал вправо. Сержант пытался вспомнить, в какой стороне город. Он приподнял голову, выставил вперед зажигалку и щелкнул затвором. Слабый огонек не мог бы осветить коллектор, но помогла вспышка кремня, она, как блиц фотоаппарата, на мгновение выхватила из темноты шершавые бетонные стены в потеках битума, трубы, обернутые блестящим станиолем, и коллектор, уходящий в темноту.

«Я еще минут пятнадцать продержусь, а потом нужно сделать перерыв. Отлежаться, отдышаться, набраться сил, подумать… О чем подумать? – криво усмехнулся сержант. – О Боге подумать, о душе. Давно я не вспоминал о том, что Бог существует. Наверное, он есть, если оставил меня в живых. Зачем-то же он меня оставил?»

– Есть, есть Бог! – с убеждением произнес сержант и его слова гулким эхом разлетелись по подземелью, узкому, как гроб. – Он помог мне, значит, поможет еще. Нужно только верить.

Он приподнялся на локтях и пополз дальше. Движение воздуха стало более заметным, сквозняк хоть немного охлаждал разгоряченное тело. Акуличу показалось, что потолок ушел вверх. Он поднял руку и не смог дотянуться до бетона. Опять щелкнул зажигалкой и, к своей радости, увидел на самой границе между светом и темнотой ржавую скобу лестницы и колодец, ведущий вверх.

Он дополз до него, перевернулся на спину и смотрел на маленькую точку, дырку в чугунном люке, сквозь которую пробивался слабый свет: то ли луны, то ли фонаря. Ему было все равно, что горит, главное – свет, а там – жизнь.

Собравшись с силами, сержант поднялся и, даже не вспоминая об оружии, полез вверх. Сил он уже не жалел, лишь задержался на самом верху на пару секунд, когда его плечи уже упирались в чугун люка, закрывавшего колодец.

Прислушался. Тишина, почти полная тишина, лишь звук далекого города, неясный, как гудение в раковине, приложенной к уху. Акулич поднатужился, и люк приподнялся. Он бесшумно сдвинул его в сторону и выбрался на свежий воздух.

Сержант жадно дышал. Осмотрелся и охнул: он стоял на складе металлоконструкций. Увидел три прожектора с возвышения, на котором оказался, увидел ту самую площадку, с которой начал свое бесконечно долгое путешествие под землей. «Это так близко! – ужаснулся он. – Мне казалось, я прополз километры».

На асфальте чернело девять тел, стояли раскладные столики. И тут за спиной раздался странный звук, словно кто-то жадно втягивал воздух. Акулич машинально выхватил пистолет и резко развернулся, готовый выстрелить в грудь противнику. Ствол оружия оказался нацеленным в пустоту.

Метрах в пяти от него у кирпичной стены сидел огромный пес, почти начисто лишенный ушей, и смотрел влажными глазами на человека с оружием, смотрел, словно жалел его, уставшего, оборванного и замученного. Акулич опустился на корточки и провел ладонью по вспотевшему лицу. Пес не убежал, а лег на асфальт. Послышался вой сирен, и на площадку въехали два милицейских автомобиля. Из них выскочили милиционеры в бронежилетах и касках.

«Восемь человек», – – механически пересчитал Акулич, еще не решив, друзья они или враги.

Приехавшим сразу стало ясно, что здесь все кончено, преступники скрылись.

Пошатываясь, Акулич добрался до забора и, придерживаясь за него, пошел к площадке. Он уперся лбом в бетонную секцию и понял, сил на то, чтобы самостоятельно преодолеть забор, не осталось.

– Ребята, – позвал он, – сюда, на помощь! – он стоял и ждал.

Милиционер с коротким автоматом в руках появился за его спиной совершенно неожиданно. Уставший Акулич совершенно забыл, что сжимает в руке пистолет.

– Руки подними! Брось оружие! Сержант послушно выполнил распоряжение, понимая, что сам бы скомандовал точно так же.

– Я свой. Я один уцелел из всех, – проговорил он, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Он даже не бросил пистолет, а просто разжал пальцы, милиционер подхватил его.

– Где они?

– Не знаю, я ушел в люк раньше, а выбрался только сейчас.

С трудом Акулича удалось переправить на ту сторону забора. Его усадили, дали попить минералки, на всякий случай защелкнув на запястьях наручники. Сержант не обижался, ведь он остался жив, и слава Богу.

Напротив него присел на раскладной стул майор милиции:

– Кто напал?

– Не знаю. Старший, Смирнов, приказал мне уходить, я не мог его не послушать. У нас порядок такой – если говорят, надо делать.

– Что было в фурах?

– Мясо, из Польши везли. Майор хмуро огляделся.

– Сколько вас было?

– Восемь, – Акулич вскинул голову, – и двое ваших – сержантов.

– Девять трупов и ты. Все сходится – десять.

У Акулича проверили документы, сняли наручники, но глаз с него не спускали.

– Повезло тебе, – сказал майор, заглядывая в открытый люк. – Как ты только понял, куда ползти надо?

– Не знаю, пополз и все. Наверное, мне сегодня чертовски везет.

– И не говори, этот день самый счастливый в твоей жизни. Не повезло другим. Кто у вас майор? Акулич пожал плечами:

– Не знаю.

– Звонил в милицию некто майор Смирнов.

– Смирнов – это Семеныч, – Акулич указал рукой на мертвого Смирнова. – Насчет майора ничего не знаю, может, он и майором в армии был.

– Помощь тебе нужна или сразу в управление поедем? Сможешь все связно изложить?

– Помощи не надо, разве что переодеться и сигарету.

Майор с готовностью предложил свою пачку. Акулич жадно затягивался, смотрел на звездное небо и думал не о том, о чем просил его майор, не вспоминал в деталях, что произошло, а думал о Боге.

– Преступники скрылись на трех фурах, – передавал по рации милицейский майор, – предположительно минут тридцать тому назад.

– Да, думаю, поехали на восток.

– Перекройте. Но учтите, они все вооружены и очень опасны.

В области была объявлена операция «Перехват», но пока она не дала никаких результатов. Майор недоумевал. О том, что фуры поставили на площадку между полигоном железобетонных конструкций и складом металла, знало очень мало людей. Судя по всему, операция по их захвату была спланирована тщательно, проведена умело и с размахом, а значит, и тайник для угнанных машин приготовлен заранее. Это не любители, которые погонят по шоссе с сумасшедшей скоростью, думая, что могут убежать. Вертолет все равно летает быстрее, да и посты по всей дороге: что на Москву, что на Минск.

«Не так просты эти ребята» – майор уже нутром чувствовал, что за одну ночь дело не распутаешь и головной боли хватит надолго. На памяти майора подобного в городе не случалось, чтобы сразу положить восемь гражданских и двух милиционеров при исполнении. Положили хладнокровно, расстреляв, как мишени. Больше всего майора впечатлило то, как машины выехали с площадки – прямо по трупам, размазав их колесами по асфальту. «Убить человека легче, чем проехать по мертвому телу», – думал майор. Он посмотрел на свои командирские часы, постучал пальцем по стеклу циферблата.

«Да, ночь сегодня страшная, многие мужей не дождутся, дети – отцов. Распоясались, мерзавцы!»

Генерал Потапчук был уверен, что Смирнов объявится через день-другой и расскажет, что ему удалось узнать о компании «Новиков и К», о делах их зарубежных партнеров. Но вспомнить о Смирнове пришлось раньше. Звонок в кабинете генерала прозвучал в тот момент, когда он с бумагами вернулся от начальника управления. Звонок был междугородный, их Федор Филиппович не любил. С утра, сразу после совещания, когда голова занята оперативными проблемами, звонят те, кого он не просил напоминать о своем существовании.

«Раз помощник связал, значит, вопрос в моей компетенции», – подумал Федор Филиппович и коротко представился;

– Потапчук слушает!

– Здравия желаю, Федор Филиппович, полковник Бутромеев. Федор Филиппович, надеюсь, все еще помните меня?

– Прекрасно помню, полковник. Слушаю тебя, Иван Иванович, – Потапчук сел в кресло, расслабил узел галстука.

– Вы уже, надеюсь, знаете, что у нас стряслось?

– Слыхал, в курсе, девять трупов.

– Так точно, – сказал полковник Бутромеев. – Среди убитых и ваш бывший сотрудник, майор Смирнов Семен Семенович, он и вызвал милицию перед самой гибелью.

– Смирнов? – прошипел в трубку генерал Потапчук. – Погоди, полковник… Никаких документов и записей при нем не нашли?

– Его личные документы и то, что связано с работой.

– Никаких личных записей? – спросил Потапчук.

– Пока ничего не обнаружили. Может, что-то было в машинах, но их угнали.

– Что, транспорт до сих пор не нашли?

– Удивительно, но это так, словно сквозь землю провалились. А это не три «жигуленка», это огромные тягачи с рефрижераторами.

– Хорошо, что сообщил, полковник. Это может быть связано с другими делами, я возьму на контроль. Тебя ничего не настораживает?

– Меня все настораживает. Во-первых, девять трупов. Во-вторых, украли двенадцать тонн мяса, в-третьих, выясняется, мясо было нормальным.

– В каком смысле нормальным? – осведомился Потапчук.

– Машины задержали… – и полковник изложил обстоятельства задержания колонны. – А теперь еще и выясняется, что врача, который отдавал распоряжение, нашли повешенным в рабочем кабинете.

– Значит, десять трупов, – подытожил Потапчук.

– Один из водителей уцелел, он у нас в Смоленске, дает показания.

Потапчук несколько секунд думал:

– Ты сможешь переслать все материалы, которые есть по этому делу?

– Они поступают постоянно, Федор Филиппович, все больше и больше, и с каждой минутой дело становится все более запутанным.

– Хорошо, что ты мне позвонил. Думаю, мы с тобой, полковник, скоро встретимся.

– Я как чувствовал, что нужно поставить вас в известность.

– Молодец, нюх не потерял, – Потапчук положил трубку и несколько минут сидел неподвижно.

Инициативу в таких ведомствах, как ФСБ, обычно не приветствуют, и, когда кто-то просит чужое дело себе, на него смотрят косо, мол, тебе что, больше других надо или у тебя есть в нем свой интерес?

«Мне только смоленских трупов не хватало здесь, в Москве!»

Потапчук понял, что придется рассказать начальству о встрече с майором Смирновым. Встреча со Смирновым была частной, рассказывать о ней Потапчук был не обязан. Но теперь, когда произошло ЧП, у начальства могут возникнуть вопросы.

Как всегда перед походом к начальству, Потапчук прикинул в голове план разговора, смоделировал вопросы, которые ему зададут, придумал на них ответы и с тяжелым сердцем без предупреждения отправился к начальству.

Глава 6

Прошло полгода с того злополучного дня, когда в Смоленске неизвестными бандитами были убиты водители, охранники и два милицейских сержанта. Исчезнувшее мясо так и не нашли. Образцы, взятые в ветеринарной службе Смоленской области, показали, что мясо было чистое. Почему главврач ветеринарной службы Смоленской области отдал распоряжение задержать партию замороженного мяса? Почему вначале анализ показал, что оно зараженное, а затем результат оказался совершенно противоположным? Спросить об этом было уже не у кого. Врача нашли повешенным, все указывало на самоубийство.

Сколько ни пытались сотрудники правоохранительных органов Смоленска и области распутать это странное дело, их усилия словно натыкалось на невидимую стену. Запросили польских коллег. Те по своим каналам проверили весь маршрут колонны, проверили бывшую военную базу, поставщика мяса пана Рыбчинского. У того все оказалось чисто, он сокрушался не меньше других о гибели невинных людей. Искать в Польше было бесполезно, убийство произошло на территории России, поэтому польский след отсекли.

Тщательно проверили фирму «Новиков и К», но и в Москве следствие ничего нового не нашло. Бумаги фирмы «Новиков и К», все банковские счета и операции были в полном порядке, даже придраться не к чему.

Фирма щедро компенсировала родственникам погибших потерю кормильцев, поэтому никто из близких лишнего шума не поднимал. Родственники получили деньги дважды: один раз официально, через банк, а потом к ним приезжал человек из фирмы и привозил деньги в конвертах. Он передавал деньги и сетовал, что государство дерет с коммерсантов непомерные налоги, и, мол, для того, чтобы заплатить потерпевшим тысячу, две тысячи приходится отдавать в бюджет.

– Ничего, – успокаивал он, – держитесь. Мы вас не забудем, через полгода выплату повторим.

Так что даже жены погибших сочли за лучшее сидеть тихо и ждать выплаты. Все понимали: исправить ситуацию уже невозможно, мертвых не воскресишь, а деньги всегда нужны. Надо и детей на ноги ставить, и за пожилыми родителями присматривать.

Через три месяца фирма «Новиков и К» значительно увеличила свои обороты. Полковник, контролировавший поступление натуральных наркотиков из Средней Азии и Афганистана, вошел в долю, став третьим компаньоном фирмы «Новиков и К». Чем ссориться и стреляться, лучше договориться. Теперь и «синтетика», и натуральные наркотики шли через одни руки. Продавцы об этом не догадывались, они продолжали конкурировать между собой, каждый пытался всучить свой товар, заполучить постоянную клиентуру. «Синтетику» начали продавать даже в школьных туалетах.

Машины, исчезнувшие с площадок в Смоленске, в конце концов обнаружились в Ставропольском крае с перебитыми номерами, с новыми документами. Как они там оказались, следствие выяснить не смогло. Покупатели показали, что тягачи им продали кавказцы, а где они их взяли, у кого приобрели? След обрывался в Чечне.

Если дело не раскрыто по свежим следам, то шансов на его раскрытие с каждым днем, с каждой неделей становится все меньше и меньше, а через полгода о нем уже стараются не вспоминать. Оно висит на следователях, но они уже заняты другими проблемами, ищут других людей. О таких делах вспоминают лишь тогда, когда приходится писать отчеты или когда открывают сейф и смахивают пыль с толстых пожелтевших папок. Только случайность может сдвинуть застопорившееся следствие с мертвой точки.

И такая случайность произошла. Утром, после совещания, Потапчук вернулся в кабинет. В приемной его ждал капитан, курировавший связи с Интерполом. Капитан не был частым гостем у Федора Филипповича.

– Рад тебя видеть, – сказал Потапчук и по-штатски похлопал капитана по плечу. – Проходи. Смотрю я на тебя и думаю: наверное, ты горными лыжами увлекаешься? Лицо загорелое, нос скоро облезет.

– Да, только вернулся из польских Татр, в самом деле отдыхал.

Генерал подмигнул капитану:

– Знаю я ваш отдых! Снова в командировке был. Хотя завидую я тебе. Мы не выездные, а ты – куда захотел, туда и поехал.

– Не совсем так, Федор Филиппович.

– Присаживайся, капитан, что стоишь, как на посту у знамени?

Капитан скромно сел в кресло. Потапчук не сводил взгляда с тонкой папки на коленях капитана. «Раз пришел не с пустыми руками, значит, не поболтать, не выведать что-то у него, у генерала, а предложить или сообщить». Но Потапчук был хитер. Он не любил просить: не проси – не будешь обязан. Это железное правило всех спецслужб: сделай так, чтобы информацию тебе отдали добровольно. К насилию прибегай в крайнем случае.

Капитан несколько мгновений мялся. Потапчук позвонил помощнику, заказал чай, хоть знал, капитан пьет кофе. Все любители загранкомандировок давно «подсели» на кофе, виски и дорогие сигареты.

Потапчук выдвинул ящик стола и тут же его задвинул. Вытащил из кармана серебряный портсигар, повертел в руках, положил на стол и пододвинул к капитану:

– Закуривай, Олег, хотя сам я почти не курю. Капитан улыбнулся. Ему хоть и хотелось закурить, но делать это в присутствии генерала да еще курить его сигареты было верхом наглости, такое поведение в спецслужбах не поощрялось.

– Значит, съездил отдохнуть?

– Нет, в командировку, Федор Филиппович, совещание в горах прошло.

– Слыхал, знаю о ваших совещаниях. Весело они у вас там проходят: с лыжами, с баней и прочими радостями жизни.

– Было и это, – не стал лукавить капитан и положил рядом с портсигаром тонкую папочку. – Тут коллеги, Федор Филиппович, показали мне одну бумажку, я сделал копию. Бумажка никчемная, вот, сами взгляните, мне ее задаром отдали, за красивые глаза.

– Посмотрим, – сказал Федор Филиппович, водружая на нос очки.

Бумага была написана на польском языке. Потапчук долго морщился, шевелил губами. Иногда в тексте встречались понятные слова, два слова были подчеркнуты маркером.

– «Семен Семенович» – с трудом прочел латинские буквы генерал ФСБ.

Капитан поднялся и ногтем подчеркнул еще одно слово.

– Рыбчинский, – сказал он.

– Рыбчинский, – повторил Потапчук. – Издеваешься, капитан, надо мной? Обнаглела молодежь, ни во что мою седину уже не ставят. Ты бы мне принес бумагу переведенную.

Капитан поднял листок. Под ним оказалась бумага с русским текстом.

– Это, конечно, не официальный перевод, Федор Филиппович, это я сам расстарался, но суть от этого не меняется.

Вторую бумагу генерал буквально пробуравил глазами.

– Где ж ты раньше был, мой дорогой? Что ж ты на своих лыжах, мать твою, по горам носился, а ко мне, старику, не зашел?

– Я, Федор Филиппович, только вчера в Москве появился. У поляков бумага лежала без дела, не поверили девчонке, думали, выкручивается, придумывает. Они ее депортировали, решив, что она нелегальная проститутка. Может, оно так и есть, вам решать. А мне, Федор Филиппович, прошу прощения, еще за командировку отчитаться надо, у нас каждый доллар сквозь лупу рассматривают.

Потапчук хмыкнул. Вошел помощник, поставил поднос с чаем.

– Извините, спешу, – сказал капитан, – хотя за угощение спасибо.

– Это тебе спасибо за бумагу. А протокол допроса есть?

– Есть. В папке, полный и переведенный.

– Не знаю, как и благодарить тебя. Позвоню отцу, скажу, сын хороший. Кстати, как он там?

– На печень жалуется.

– Печень в таком возрасте да в его должности у всех болит. Это закон. Было бы удивительно, если бы она не болела, – Потапчук выбрался из-за стола, пожал капитану руку, похлопал по плечу. – Спасибо тебе, Олег!

Оставшись один, попивая чай, генерал ФСБ внимательно рассматривал бумаги. «Я бы тоже на месте поляков подумал, что это полный бред. Лишь два слова – „Семен Семенович“ – заставляют верить в бред девушки, назвавшейся польской полиции Машей Пироговой. Да и дело с „Новиков и К“ висит тяжким камнем. Пока о нем не вспоминают, но придет время – вспомнят. Это ж сколько людей положили в мирное время да в мирном городе! Смоленск – не Грозный. Начальство, конечно, движения этой бумажке не даст, в лучшем случае, приобщат к делу, окажется она среди сотен протоколов допросов и будет пылиться вместе с ними. Семен Семенович Смирнов.., я перед тобой в долгу, ты не успел сказать мне всю правду, потому что не знал ее, а когда узнал, то не успел. Где же сейчас девчонка?»

Потапчук смотрел на нечеткую ксерокопию фотографии, затем вызвал помощника и отдал распоряжение:

– Свяжись со Смоленском, узнай, где сейчас Мария Пирогова восьмидесятого года рождения. Ответ пришел быстро.

– Прописана у родителей, но участковый говорит, что не видел Марию уже два месяца.

– И тут облом, – употребил жаргонное слово генерал Потапчук, – нюхом чую – она реальная зацепка. Надо только барышню отыскать и хорошенько с ней поговорить по душам.

Генерал Потапчук вытащил из шкафа портфель, сложил в него документы и уже вечером был в новой мансарде у Глеба Сиверова.

Тот встретил генерала с чашкой кофе в руках. Наушники висели на шее, из них лилась классическая музыка.

– Вагнер? – спросил Федор Филиппович, приложив наушник к своему уху.

– Вы становитесь продвинутым, Федор Филиппович.

– Элементарно, Глеб, – сказал генерал. – Ты ничего другого не слушаешь.

– Тут вы не правы. Я слушаю радио, телевизор, жену и иногда вас…

– Я имею в виду музыку.

– Что сделаешь, люблю Вагнера. Вы ведь тоже курите один и тот же сорт сигарет на протяжении… – Глеб задумался, – наверное, лет сорока?

– Сорока трех, Глеб, и никак бросить не могу.

– То же самое случилось и у меня с Вагнером. Глеб отключил плейер, положил его на стол, налил генералу кофе, пододвинул к нему пепельницу. Генерал положил на стол портсигар.

– Что, дали ход делу «Новиков и К»?

– Нет, – сказал генерал, – если бы дали, я находился бы сейчас в управлении, а не у тебя.

– Понадобился вольный стрелок?

– Не совсем так, Глеб. Появилась одна зацепка, причем случайно. Привез ее сын моего приятеля, он сотрудничает с Интерполом, у него глаз цепкий, сразу определил, кому нести.

– Не мудрено, – сказал Глеб, уже пробежав глазами бумаги, принесенные генералом.

– Я думаю, девчонка испугалась, когда ее в Варшаве на улице остановила полиция. Нет документов, отвезли в участок, она решила рассказать правду. Правда же всегда невероятнее самой отчаянной лжи. Расскажи она о борделе, который держат русские бандиты, ей бы поверили. А в то, что уважаемый польский бизнесмен, фирму которого совсем недавно проверяли всевозможные службы, занимается изготовлением синтетических наркотиков, поверить трудно. Полиция еще мягко обошлась с ней, просто депортировали из Польши как заурядную проститутку, после чего девчонка решила ни за что больше не связываться ни с полицией, ни с милицией, никому не рассказывать о том, что с ней было. Даже с родителями не живет, хотя те наверняка знают, где она сейчас обитает.

– Прав был Смирнов, когда решил подойти к вам в парке.

– Деньги в деле немалые замешаны, потому все и замазано как в Польше, так и у нас. Что ты на меня, Глеб Петрович, так хитро глядишь? – генерал Потапчук исподлобья посмотрел на своего секретного агента.

Сиверов скрестил на груди руки, прикрыл глаза:

– Я, в отличие от многих, Федор Филиппович, это дело не бросил, продолжал над ним понемножку работать.

– И когда ты, Глеб Петрович, все успеваешь? И жнец, и косец, и на дуде игрец.

– Я свои деньги честно отрабатываю, не люблю, когда платят за несделанную работу.

– Так за эту работу я же тебе еще не платил?

– Значит, заплатите, – хмыкнул Сиверов и, протянув руку к полке, вытащил несколько фотоснимков. – Вот, взгляните, надеюсь, это место вам знакомо?

– Что за место? Не знаю, признаюсь.

– Естественно. Вы по ресторанам, Федор Филиппович, не ходите, а следовало бы знать злачные места столицы Российской Федерации.

– Не тяни, Глеб, не мучай старика.

– Никакой вы не старик, Федор Филиппович, прикидываетесь, любите на себя важность напустить, нравится вам, когда вас немного жалеют.

– Кому это не нравится, Глеб Петрович? Генерал разложил перед собой три фотографии.

– Будка, шлагбаум, охранники.

– Правильно, будка, шлагбаум.

– Ты что меня дурачишь, Глеб? Говори!

– Видите человека возле будки? Сейчас я покажу вам его портрет, – Глеб, не поворачиваясь, протянул руку к полке и положил перед генералом еще одну фотографию. – А этот человек вам знаком?

– Не припомню, Глеб, – генерал рассматривал фотографию, то приближая ее к глазам, то отводя на расстояние вытянутой руки.

– Это водитель той колонны, некто Петраков.

– Петраков… – пробормотал Федор Филиппович Потапчук, напряженно вспоминая фамилию, явно ему знакомую. – Ах, это тот…

– Да, именно тот, Федор Филиппович, который грибками в Польше отравился, которого в Бресте высадили. Я связался с Брестом, с третьей больницей, в которой Петраков проходил лечение, и вот что выяснил. Отравления у господина Петракова, бывшего сержанта-десантника, никакого не было.

– Имитация?

– Да.

– Как вы думаете, почему он больным сказался и до Смоленска не поехал?

– Скорее всего, предполагал, чем поездка закончится раньше времени. Такова твоя версия, Глеб Петрович?

– Вы угадали, генерал. Я думаю, что этот Петраков знал наперед, что случится с его товарищами, и заболел. Это как контрольная в школе: если человек к ней не готов, то самый лучший способ не попасть под замес – это сказаться больным: температура, голова, зубы. А самый лучший способ, когда у тебя живот болит – тошнит, рвет, понос опять же, прощу прощения… Генерал Потапчук хмыкнул.

– Живот, он чем хорош, Федор Филиппович, – ничего не видно, ярких признаков никаких, а в туалет, как вы понимаете, за Петраковым никто ходить не стал и проверять не взялся, есть у него понос или нет.

– Ладно, Глеб Петрович, я тебя понял. Но при чем здесь вот это? – генерал ткнул пальцем в фотографию со шлагбаумом.

– Это охраняемая стоянка ресторана «Врата дракона». Ресторан держат бывшие афганцы, там у них, если так можно выразиться, клуб, они там кучкуются, решают свои проблемы.

– Ты хочешь сказать, гнездо свили?

– Можно сказать и так. Так вот, Петраков ровно через полтора месяца ушел из фирмы «Новиков и К», и его взяли на работу охранником стоянки. Работа, как вы понимаете, непыльная, деньги платят регулярно. Такую работу могут предложить только за определенные заслуги. А какие заслуги у Петракова, думаю, вы догадываетесь. Я предполагаю, что это он информировал своих друзей о движении колонны. И чтобы не попасть под замес, чтобы его не хлопнули, он смылся, сказавшись больным. Выглядело все очень правдоподобно.

– Есть в твоих словах, Глеб Петрович, железная логика, очень все это похоже на правду.

– Я тщательно не проверял, вы меня не просили. Но я на свой страх и риск сделал несколько снимков из машины.

– Хода этому делу, Глеб, я пока не даю, оно как лежало, так и лежит. Документы я запросил к себе в кабинет.

– Как я понимаю, Федор Филиппович, вы хотите, чтобы я им занялся?

– Да, Глеб, – твердо сказал генерал. – Пока никакой поддержки я тебе не обещаю. Сгоняй в Смоленск, попробуй найти Марию Пирогову, поговори с ней. У тебя хорошо получается с женщинами общаться. Кстати, как там Ирина?

– Ничего, работает. У нее свои проблемы, свои дела, у меня – свои. Дети растут, все идет неплохо.

– Передавай ей от меня привет.

– Передам, – сказал Сиверов, наливая по второй чашке кофе.

– Я тебе все документы оставлю, ты их изучи.

– А у Смирнова, Федор Филиппович, дома что-нибудь нашли?

– Его супруга отнеслась к нашим крайне недружелюбно. В общем, я ее понимаю, – сказал генерал. – Но знаешь, Глеб, что меня удивляет: фирма «Новиков и К» очень щедро оплатила похороны, да и компенсация была неслабая, мне бы таких денег на несколько лет хватило.

– Мне это известно.

Откуда Сиверову известно о суммах выплаты семьям погибших, генерал уточнять не стал, – у каждого из них были свои источники информации.

– В общем, держи меня в курсе, звони на мобильный телефон, номер ты знаешь. Этот телефон я держу лишь для нескольких людей, – генерал постучал указательным пальцем по нагрудному карману пиджака.

– Понял. Номер знаю, ждите сообщений, Федор Филиппович.

Генерал поднялся из-за стола. Глеб тоже встал.

– Иди сюда, родной, – генерал обнял Глеба, прижал к груди, похлопал по спине. – Время дурацкое, неразбериха сплошная. Думаю, ты в курсе?

– Газеты читаю, телевизор смотрю.

– Хорошо с тобой разговаривать, Глеб, ничего тебе объяснять не надо, все наперед знаешь.

– Работа у меня такая – бежать чуть впереди паровоза. Оно, конечно, тяжело, Федор Филиппович, но зато в сторону отскочить можно. А вот вы в паровозе, вам сложнее.

– И не говори, Глеб.

Генерал покинул мансарду.

Глеб подошел к окну, раздвинул планки жалюзи и увидел Потапчука, который, не оглядываясь, по диагонали пересекал двор, держа в правой руке пустой портфель. «Машину, конечно, оставил за квартал от мансарды. Старый конспиратор!»

Глеб надел наушники, мягко щелкнул клавишей плейера. Он сел в кресло, направил пятно света на бумаги, принесенные генералом, и принялся читать, медленно переворачивая страницу за страницей. Иногда он еле заметно шевелил пальцем правой руки в такт музыке. Его пальцы напоминали крыло птицы, пробующей ветер.

Сняв наушники и допив холодный кофе, Глеб сел к компьютеру. Он негромко насвистывал только что прослушанную арию из своего любимого Вагнера, при этом пальцы рук бегали по клавиатуре. Изображение на мониторе менялось каждую секунду, пока наконец в левом верхнем углу не появилась надпись «Смоленск и Смоленская область». Через пять минут Глеб Сиверов уже знал, где находится дом родителей Марии Пироговой, ему также было известно, что это обыкновенный панельный пятиэтажный дом.

«Ну вот, – мысленно сказал он, выключая компьютер, – завтра я буду в Смоленске. На сколько дней я там задержусь, неизвестно, это лучше не загадывать. Может быть, на день, а может, на неделю, если, конечно, мне удастся отыскать Машу».

Глеб закрыл мансарду и, не спеша, сбежал вниз. Его автомобиль стоял на противоположной стороне двора у входа в магазин. Глеб сел в машину, закурил. «Ну что, все, что мне нужно для завтрашней поездки, у меня с собой, – он посмотрел на кожаную сумку, лежащую на переднем сиденье. – Сейчас надо выспаться, а завтра утром со свежей головой отправлюсь в старинный русский город на поиски Маши. Надеюсь, удача меня не оставит».

Машина Глеба легко развернулась во дворе, через арку выехала на улицу и влилась в транспортный поток. Глеб включил музыку, салон наполнился звуками. На лице Сиверова появилась улыбка.

С того времени, как Маша покинула тайную лабораторию пана Рыбчинского, прошло целых полгода, но ей все еще не верилось, что она избежала худшего в жизни. Хотя, хорохорясь, она иногда говорила:

– Все, что могло в этой жизни со мной случиться, уже случилось.

Той ночью в Белостоке, которая свела ее со Смирновым, она, наученная бояться всех и каждого, пробиралась за город глухими улочками, парками. Она старательно обходила одиноких полицейских. Оказавшись возле шоссе, не стала голосовать. Маша Пирогова брела у подошвы откоса, оцарапываясь в колючих кустах, увязая в болотистой почве.

Над ее головой со свистом проносились машины, рассекая ночь фарами. Как ей хотелось оказаться в одном из этих автомобилей, чтобы спокойно, расслабившись, мчаться по дороге к столице Польши, где есть российское посольство. В консульство в Белостоке она не пошла, ведь так ей посоветовал Семен Семенович – человек, которому она была обязана жизнью. У нее не было четкого плана, было лишь желание уйти подальше от Белостока и поближе к Варшаве.

Откос дорожной насыпи круто стал уходить вверх. Впереди в ночном мраке блеснули рельсы железной дороги, прогрохотал тяжелый товарняк. Маша посмотрела вправо. Вдалеке все еще светились огни Белостока.

– Только не туда! – она пошла по шпалам подальше от городских огней. Ветер свистел в ушах.

«Свободна!» – думала она.

Наконец девушка добралась до железнодорожной станции – небольшого стеклянного павильончика. «Денег нет, – подумала она. – Польская электричка – не русская, где можно ездить без билета, попадешься контролерам – арестуют. К тому же я без документов».

Расписание поездов, аккуратно выполненное на белом пластике, висело на наружной стенке здания станции. Маша отыскала дизель, следующий на Варшаву. В сердце человека, доведенного до отчаяния, всегда остается место надежде. Маша скользнула внутрь павильона и поинтересовалась у женщины, сидевшей за окошечком кассы, сколько стоит билет до Варшавы.

В ответ она получила маленькую карточку с расписанием пассажирских поездов и аккуратно проставленными напротив них ценами на билеты.

«Десять долларов!»

Маше захотелось взвыть, когда она перевела злотые в более привычные американские деньги. Но так уж случается – если человеку повезло в одном, то скорее всего повезет и в другом. Удачи и неудачи приходят полосами. Лови удачу, пока везет.

– Чего уставилась? – услышала она у себя за спиной и вздрогнула.

– Ехать надо.

– А денег нет?

Маша испугалась бы в любом случае, а тут к ней обращались по-русски. За руки ее никто не хватал, на пол не валил. Девушка медленно обернулась и увидела уже солидно принявшего на грудь широко улыбающегося парня со спортивной сумкой через плечо.

– Нет, – честно призналась Маша Пирогова, – а ехать надо.

– Тебя каким ветром сюда занесло?

– От своих отстала на рынке. Автобус ушел, а в нем и мой паспорт. Никто не заметил, все пьяные.

– И с тобой та же история, – не к месту засмеялся парень. – Я по пьяни паспорт где-то стоптал, а в консульстве, как назло, выходной. Сел в поезд, думал, проскочу, деньги совал. Так нет же, в Тересполе ссадили, придется в Варшаву ехать. – Два билета до Варшавы, – парень выгреб из кассового углубления два билета, а мелочь – доллара два – щедро пожертвовал кассирше.

Они ехали в вагоне, за окном которого мелькали частые фонари, витрины магазинов. Парень спал, положив Маше голову на плечо. Она не сопротивлялась: если едешь с парнем, значит, меньше шансов, что к тебе кто-то пристанет. Самым обидным было то, что до самой Варшавы никто не проверил билеты.

На Центральном вокзале Пирогова осторожно выскользнула из-под навалившегося на нее парня, имя которого так и не узнала. В конце концов ее заела совесть, уйти просто так она не могла, бросив своего благодетеля в пустом вагоне. Потрясла за плечо:

– Эй, вставай, Варшава. Приехали! Парень открыл глаза, и Маша сообразила, что он не помнит, что произошло на маленькой станции под Белостоком, – алкоголь отбил память.

– Спасибо.

Благодетель поднялся и, пошатываясь, двинулся к выходу. Машу он уже не интересовал.

До рассвета оставалось не так уж много, чувствовалось, что вот-вот город проснется. Потом все произошло до банальности просто. В городе ее случайно остановили двое полицейских, их смутил вид немытой и нечесаной девчонки с синяком под глазом. Документов не оказалось. Отвезли в участок. Маша как на духу рассказала все, что знала о подземном заводе во владениях пана Рыбчинского. Она не знала лишь точного места, где тот находится. «Под Белостоком» – пришлось записать полицейскому в протокол.

Позвонили к коллегам а Белостокское воеводство. Маша упросила звонившего ничего не говорить о заводе, иначе ее убьют.

– Посиди пока здесь, – полицейский пристегнул Машу наручником к подлокотнику длинной, привинченной к полу скамейки и вывел коллегу в коридор покурить.

– Врет она все, Рыбчинского недавно проверяли в Белостоке. Ничем предосудительным он не занимается. Зачем только она врет?

– Проститутка, – глубоко затягиваясь, сказал другой полицейский, – вот и рассказала нам невероятную историю, которую вычитала в желтой газетенке.

– Да, редко мне приходилось видеть баб, которые сходу признавались бы в том, что они проститутки, если, конечно, им не предлагаешь за это занятие деньги. Будем высылать. Свяжись с русскими.

Так Маша Пирогова оказалась с позором выгнанной из Польши. Ее фамилию занесли в компьютер, и теперь въезд в эту страну ей был заказан.

В Смоленске мать участливо выслушала Машу, и по ее глазам дочь поняла, что та не верит ни единому слову, а верит в то, что Маша была проституткой.

– Все равно ты моя дочь, – мать обняла Машу, и той стало так горько, что она расплакалась.

– Я боюсь, – прошептала Маша, – они могут приехать за мной. Найдут – убьют!

Всего два дня прожила Пирогова в квартире матери, больше ей не позволил страх. «Если участковый узнает, что я вернулась, узнают и те, кто меня отправил в Польшу, – справедливо опасалась девушка. – Клин вышибают клином», – решила она, вспомнив о двух ребятах из своего старого двора, где она когда-то жила в центре города в коммуналке.

Ребята были старше ее на пять лет и наводили, еще будучи школьниками, ужас на весь квартал. Теперь же они занимались каким-то бизнесом, каким именно, Маша не знала. Если у человека есть деньги, но никто не знает, чем именно он торгует, значит, бизнес криминальный.

«Оно и лучше!»

Настоящих имен парней Маша не помнила, сколько знала себя, их звали Кныш и Стрессович. Кныш – кличка нейтральная, а вот Стрессовичем парня назвали за то, что он умел даже без слов сходу деморализовать собеседника одним своим видом. Длинные, почти доходящие до колен руки с огромными, как буханки формового хлеба, кулаками. Лицо будто высечено топором неумелым плотником.

Стрессович, как знала Маша, жил в квартире своих родителей, отселив их в новую, купленную за шальные деньги. Дождавшись, когда мать уйдет на работу, Маша позвонила Стрессовичу. Тот сразу ее узнал:

– Слыхал про твои подвиги в Польше. Деньжат хоть сколотила?

– Все это ерунда, Стресс, – зашептала Маша в трубку. – Не была я проституткой.

– А жаль, так бы хорошая работенка для тебя нашлась.

– Меня убьют, если ты не спрячешь.

– Если приедут убивать, – легкомысленно пообещал Стрессович, – скажи им, что со мной знакома, – пальцем не тронут.

– Спаси меня! – Пирогова боялась, что Стресс не станет дальше с ней разговаривать. – Ты был первым мужчиной в моей жизни.

И, как ни странно, эта фраза подействовала. Бандиты в большинстве своем сентиментальны.

– Ты где?

– Дома.

– Жди, сейчас приеду.

И уже через полчаса под окном пятиэтажки остановился старый черный «БМВ» с тонированными стеклами. «Ну и располнел ты, Стресс», – подумала Маша, глядя, как из машины выбрался тот, кого она знала худым и вертким.

– Эй, Машка! – без всяких церемоний заорал Стресс, став перед подъездом.

– Сейчас иду! – Пирогова крикнула это, забравшись с ногами на подоконник и высунув голову в форточку.

Она быстро собралась, написала матери всего несколько слов: «Не волнуйся, я позвоню. Со мной ничего плохого не случилось».

Маша сдержала слово, позвонила матери в тот же вечер. Та одобрила решение дочери и даже не стала уточнять, где она находится. Раз со своими ребятами, которых знает с детства, то те не обидят.

Стрессович был широкой души человек. Будучи старше Маши на пять лет, он сохранил в душе детскую сентиментальность. Со сверстниками был суров и крут, как и его приятель Кныш, а Машу он опекал.

– Я ее помню еще вот такой девчонкой, – любил он говорить, вспоминая о ней, и показывал рукой чуть выше письменного стола, – с розовыми бантиками, – и при этом улыбался абсолютно идиотской улыбкой, от которой у людей, хорошо знавших его, мурашки бежали по коже и в животе начинало бурчать. Именно так Стрессович смеялся, когда хотел кого-нибудь размазать по стенке и знал, что это ему с легкостью удастся.

Стрессович был человеком с принципами. Он не мог позволить, чтобы Маша чувствовала себя ущербной.

– Тебе работа нужна, – сказал он через три дня после того, как отвез Пирогову в загородный дом, чем-то напоминающий ей дом Рыбчинского, в котором она разговаривала с Семеном Семеновичем: не то гостиница, не то мотель, не то дом отдыха, не то воровская малина. Все эти качества в доме, стоявшем в двадцати километрах от Смоленска, на берегу озера, в густом лесу, соединялись в одно целое.

– Я сама хотела тебя попросить, Стресс, – призналась Маша, – но думала, у тебя все рабочие места заняты.

– Не для тебя.

– Проституткой я не пойду, – выдавила из себя Пирогова.

Стрессович долго хохотал, глядя на испуганную девушку.

– Я тебе и не предлагаю такую работу. Худая ты. На эти должности у меня претенденток хоть отбавляй. Выйди под Никольские ворота нашего Кремля, свистни – сбегутся со всего города, тучей соберутся. А я еще перебирать стану, у кого зубы плохие, у кого ноги кривые. Для работы мне нужна честная девушка, а проституция – это не работа, это призвание. Будешь обслуживать моих гостей: кофе подавать, чай, минералку, бумаги приносить. Будешь мне помогать – что-то вроде секретарши. Если что написать надо, маляву какую, – Стрессович поскреб в затылке. Маша знала, что приятель ее детства, ее первый мужчина, неграмотен беспросветно, даже слово «заявление» умудряется писать с тремя ошибками и через апостроф, как иногда пишут «об'явление».

Работа заладилась. Зная, что Маше покровительствует сам Стрессович, к ней не рисковал приставать никто из гостей. Да и не очень им она нравилась – худая и чересчур нервная, изможденная.

– Может, подберешь себе кого-нибудь. Я возражать не стану, если человек хороший. Ты у меня спрашивай, я тебе плохого не пожелаю.

С Кнышом, который выглядел как младший брат Стрессовича, хотя и был его одногодкой, у Маши отношения не очень заладились, были просто прохладными – подай, принеси. То ли он ей не доверял, то ли ревновал, потому что Маша обратилась к Стрессовичу за помощью.

– Зря ты боишься, – говорил ей хозяин загородной резиденции, когда они заканчивали писать бумаги, – никто тебя искать не станет. Знают, что ты под моим крылом. Найди мне идиота, который осмелится сунуться против меня.

– Не знаю, – качала головой Маша, – по-моему, и ты мне не веришь.

– Твое дело, Маша, что рассказывать, я в подземные лаборатории особо не верю, хотя в жизни все бывает, – он возводил глаза к потолку. – А с ФСБ у меня отношения идеальные. Они не менты поганые, с ними договориться можно.

О том, что Стрессович «стучит» в ФСБ на свою клиентуру, он Машу в известность ставить не стал, это было его личным делом, об этом даже Кныш не догадывался.

– Помнишь лысого и толстого, в рубашке в клеточку?

Маша тут же вспомнила мужика, вылезшего из парилки за деревянный стол, уставленный пивом и рыбой. На нем ничего, кроме дорогой рубашки в клеточку, не просматривалось.

– Так вот он, между прочим, за всю область отвечает перед Москвой. Он у них главный смотрящий по области.

Со временем Маша немного успокоилась. Она уже не вздрагивала от каждого шороха и звонка, иногда появлялась в городе, заходила к матери, приносила ей продукты, отдавала деньги. Единственное, что переворачивало ей душу, так это польская речь, не такая уж частая на улицах Смоленска, но потому и внезапная. Благодаря стараниям Стрессовича у Маши даже появился новый паспорт, а не потрепанная бумажка с приклеенной фотографией, полученная ею в российском консульском отделе.

Жила она в угловой комнате для обслуживающего персонала – ни номера на двери, ни надписи. Комната располагалась в дальнем крыле двухэтажного дома. Житье-бытье Маше чем-то напоминало детство, когда она с родителями выезжала на маленькую дачу. Деревянные стены, пение птиц по утрам, шум леса, запах близкой воды – все это умиротворяло. Живи – не хочу, но зато никаких перспектив. «Неужели придется всю жизнь торчать здесь, зависеть от Стрессовича?»

Она понимала, что долго это продлиться не может, но и выхода у нее не оставалось. Иногда она любила помечтать, что уедет в другой город, найдет себе хорошую работу. Правда, что такое хорошая работа, девушка четко не представляла себе. «Буду работать в фирме, – мечтала она, – но в качестве кого?»

Единственное, что она умела, так это набирать текст на компьютере и составлять нехитрые отчеты.

Всему – и хорошему, и плохому – когда-нибудь приходит внезапный конец. Без стука в комнату к ней зашел Стрессович. Маша утюжила рубашку.

– Херня получается, – мрачно произнес хозяин, – но ты не дергайся, я все сам улажу.

– Что случилось?

– Ты знаешь Семена Семеновича Смирнова?

– Семена Семеновича? – радостно воскликнула Маша. – Конечно, знаю! Это он меня вытянул, я же тебе рассказывала.

– Так вот, Семен Семенович объявился.

– Где?

– Заходил к твоей матери.

– Когда?

– Сегодня, только что.

– Где он?

– В том-то и закавыка, – Стрессович закурил, – что я навел справки в ФСБ, потом проверил у ментов. Семен Семенович Смирнов – бывший майор ФСБ, и он уже полгода мертвее мертвого.

– Как?!

– Убит у нас в Смоленске. Ты еще в Польше была.

Только сейчас Маша заметила, что под утюгом рубашка почернела и задымилась.

– Черт подери! – утюг упал на пол, чуть ли не на ногу Стрессовичу.

– Вот так херня, – подытожил бандит. – Ты сиди здесь, не дергайся, а я все улажу, – и он вышел из комнаты, предварительно выдернув вилку утюга из розетки, потому что Маша к самостоятельным действиям уже не была способна.

Глава 7

Смоленск Сиверов знал неплохо, а что не знал раньше, выучил по плану города. Поэтому он ни разу не останавливался, чтобы спросить дорогу, а кратчайшим путем подъехал к пятиэтажному дому, в котором жила мать Маши Пироговой.

«Третий этаж», – Сиверов бросил взгляд на почтовые ящики, обгорелые и грязные, с дверцами, искореженными не меньше, чем крышки консервных банок, вскрытых штык-ножом. Прежде чем звонить в обитую черным дерматином дверь, скользнул взглядом по стене. Как всегда в старых панельных домах, телефонная проводка шла прямо по стене. Покрытый тремя слоями побелки двухжильный телефонный провод маленькими гвоздиками был прибит к косяку. Сиверов достал из кармана небольшую черную коробочку с двумя впаянными в нее иголками и аккуратно воткнул их в телефонный кабель, который шел в квартиру. Проверил, произошло ли соединение, и только после этого коротко позвонил, – так звонят уверенные в себе люди.

Дерматиновая дверь вздрогнула и приоткрылась. Ее придерживала цепочка. Сиверов усмехнулся в душе. Захоти он, такая цепочка сорвалась бы от одного удара. Но цепочку ставят не от воров, а для себя – так человек чувствует себя комфортнее и защищенное.

Глеб одарил мать Маши Пироговой широкой искренней улыбкой:

– Здравствуйте.

– Вы кто? – холодно поинтересовалась женщина.

– Я от Семена Семеновича Смирнова. На прошлой неделе он попросил зайти к вам в Смоленске. Я здесь проездом.

У матери тут же всплыло в голове слышанное от дочери имя, повторенное ею не раз. «Семен Семенович? Неужели правда? – подумала женщина. – Неужели Маша ничего не придумала? Или тут подвох?»

Но человек, стоявший на площадке, ей понравился. Культурный, обходительный, на бандита не похож, хотя лицо властное, даже немного жестокое, если не принимать во внимание улыбку, широкую, как русские просторы.

– Я понимаю, Маши нет дома. Вот мой номер телефона, пусть перезвонит мне.

– Зайдите, – наконец оттаяла женщина. Цепочка звякнула, и Сиверов, не торопясь, переступил порог квартиры. Маленькая прихожая, в которой с трудом разминутся два человека, стоптанные тапки на полу, старый, расколотый телефонный аппарат, кое-как женской рукой стянутый прозрачной лентой. То, что в доме нет мужчины, Глеб определил сразу по тапкам – три пары старых тапок тридцать седьмого размера. Капала вода в ванной, журчал туалетный бачок.

– Вы не разувайтесь, я сегодня еще не убирала. По какому вы делу? – спросила женщина, когда Сиверов сел на стул.

– Семен Семенович попросил кое-что передать Маше лично. К сожалению, я не могу вам этого сказать, но поверьте, дело важное и оно касается безопасности вашей дочери. Это в ее интересах.

Женщина подалась вперед:

– Это правда, что Маша мне рассказывала? Глеб пожал плечами:

– Я не знаю, что она рассказывала Семену Семеновичу, не знаю, что она рассказывала вам. Меня попросили, я Семену Семеновичу обязан и согласился, отказать не мог.

– Вы по делу?

– Я проездом на пару дней, кое-какие вопросы… – расплывчато отвечал Глеб. – Если что, вот мой номер телефона, – и Сиверов подал карточку с написанным от руки телефонным номером.

– Кого спросить?

– Это мобильный, только я могу ответить.

– А вас как звать-величать?

– Федор Молчанов. Вы передадите Маше мою просьбу?

– Не знаю, увижу ли я ее в ближайшее время, – по глазам матери Глеб видел, женщина знает, как связаться с дочерью незамедлительно, но не хочет делать это в присутствии незнакомого человека.

– Хорошо, спасибо. Я пойду.., дела. «Маша здесь не живет, – решил Глеб, – слишком много ее фотографий выставлено в доме напоказ».

Он быстро сбежал вниз и в машине взял в руки телефонную трубку. Теперь она была напрямую соединена с черной коробочкой, присоединенной к телефонному проводу. В наушнике зазвучали щелчки. Глеб по старой привычке в уме считал щелчки, и, хотя номер высвечивался на жидкокристаллическом дисплее, для порядка сравнил. Привычка не подвела, он не ошибся.

– Сергея Ивановича можно?

– Кто его спрашивает? – послышался на другом конце провода хриплый голос.

– Наталья Ивановна Пирогова.

– Тебя, – рявкнул охранник, не отнимая трубку от уха.

– Але! – выкрикнул в трубку Стрессович. – Тетя Наташа, здравствуйте! Как дела? Вашу Машу никто не обижает, пусть только попробует, я им покажу!

– Сереженька, я не поэтому звоню, я же тебя уже сто лет знаю. Машу ищут!

Стрессович немного помолчал, потом задал естественный вопрос:

– Кто?

– Какой-то мужчина от Семена Семеновича Смирнова… – и женщина принялась пересказывать, как все было, как мужчина пришел, о чем говорил и как. Наталья Ивановна говорила эмоционально, вздыхала. За судьбу дочери она очень волновалась и даже не пыталась этого скрыть.

Говорить она не умела, сбивалась, перескакивала с одного на другое, и Стресс вынес из ее объяснений, что приходил к ней сам Смирнов.

– Сережа, ты же хороший парень, защити ее!

– Не волнуйтесь, все под контролем, – веско сказал Стрессович, – это не вопрос, как говорят. Она под моим крылом, значит, в городе ее никто пальцем не тронет.

– Спасибо тебе, родной.

– Семен Семенович, говорите?

– Да, да, от него.

– Спасибо за звонок, тетя Наташа, – уже изменившимся голосом произнес Стрессович, кладя трубку.

Сиверов проверил номер телефона, чтобы узнать адрес. На мониторе ноутбука появилось название деревни – Озерцо Смоленского района. Тут же Сиверов посмотрел по карте, где находится это Озерцо, и присвистнул – от того места, где он находился, в двадцати километрах. Он просчитал ситуацию в голове. «Если она убежала от бандитов и не искала защиты в милиции или ФСБ, значит, она попала к другим бандитам, попросила крышу у них. А Сережа, наверное, главарь, человек, возможно, не последний, скорее всего друг детства, если называет мать Маши тетей Наташей, – расчеты были просты и молниеносны. – Что ж, теперь мне осталось только ждать. Она должна позвонить. Если не она, то Сережа или его ребята».

Он тотчас представил себе сцену: Маша с заплаканными глазами, с телефонной трубкой в руке, а над ней как скала, как утес нависает Сережа.

«Сережа тоже человек, он беспокоится за свое благополучие, он тоже попытается навести справки обо мне. Ему неизвестно, кто я, откуда, какие у меня цели, для чего мне нужна Маша. Сейчас я пообедаю. Телефон при мне, надеюсь, ближайший час-полтора беспокоить меня не станут. Им нужно время, чтобы собраться с мыслями, прикинуть, что делать, с какого конца подойти к проблеме. На их месте я попытался бы выследить человека, приходившего от Семена Семеновича. Скорее всего, это удовольствие я им доставлю. Машину я поставил так, что Наталья Ивановна без труда сможет прочесть номер. Он у меня даже не испачкан. Вот она, кстати, этим и занимается, – Сиверов глянул на окно кухни и увидел любопытное лицо Натальи Ивановны. Женщина шевелила губами, проговаривая номер. – Хорошо, Наталья Ивановна, запомнили? Я поехал».

Машина отъехала от подъезда и уже минут через десять стояла у ресторана в центре города. Рестораны – это нечто вроде диспетчерских, бандюги очень любят в них тусоваться. Тут у них всегда есть свои люди, проститутки, валюта, наркотики. В ресторанах зачастую вершатся самые интересные дела. Здесь бандюги не «ботают по фене», не растопыривают пальцы веером, они мирно беседуют, отдыхают, пьют сок и водку, любуются женщинами.

Женщине, встретившей его у входа, Сиверов сказал:

– Нельзя ли организовать столик у окна?

– Пожалуйста, выбирайте любой, какой вам понравится.

Глеб уселся у окна, и буквально через минуту рядом со столиком стояла официантка, вежливо подавая ему книжечку в кожаной обложке. Глеб в еде был неприхотлив, он заказал бульон, закуску, салат и бутылку минеральной воды.

– Может, что-нибудь покрепче? – смущенно предложила официантка.

– Я за рулем, – сказал Сиверов, улыбнувшись в ответ миловидной девушке. – У вас богатое меню, – усмехнулся Глеб.

– Что-нибудь смущает?

– Последние пункты – четыре сорта презервативов. Зачем так много?

– У посетителей разные вкусы, – официантка покрылась румянцем. – Есть даже светящиеся в темноте. Лучше больше, чем меньше…

– На рыбалку я не собираюсь.

– Нас обязывает санэпидемстанция.

Еда, принесенная официанткой, оказалась вкусной и, по московским меркам, дешевой. Глеб сидел так, чтобы видеть свою машину. Когда он выпил бульон из тяжелой фаянсовой чашки, возле его машины появился парень в дутой куртке. Он, не стесняясь, нагнулся и заглянул в салон.

«Что ты там ищешь? – усмехнулся Сиверов. – Неужели думаешь, что на заднем сиденье лежит автомат Калашникова или раскрытое удостоверение сотрудника ФСБ? Непуганые вы тут. Надо подсказать Потапчуку, что бандюги в Смоленске совсем обнаглели, в каждую подозрительную для них машину, не стесняясь, заглядывают. Было бы это в Москве, заехал бы я тебе по шее. Но я сам предложил игру, и хорошо, ребята, что вы в нее начали играть. Наглые-то вы наглые, – продолжая следить за парнем в дутой куртке, думал Глеб, – но не очень богатые, – парень побежал к будке таксофона, – не все еще персональными мобильниками обзавелись».

Сиверов не ошибся, решив, что парень позвонит Сергею.

– Стресс, машина под гостиницей, у ресторана. Лох жрет, я его вижу.

– А он тебя? – спросил Стресс.

– Слабо ему, он официанток рассматривает. Я же не фраер какой-нибудь, чтобы на виду шастать, я аккуратненько.

– Хорошо, не упускай его из поля зрения.

– Есть! – парень в дутой куртке принялся нарезать круги возле автомобильной стоянки, на которой стояло всего четыре машины.

Потом он то ли замерз, то ли ему наскучило бегать, забрался в потрепанные «Жигули», включил музыку, да так громко, что ее было слышно через стекло даже в зале ресторана.

Сиверов приступил к десерту, когда мобильный телефон в его кармане ожил.

– Алло, слушаю, – он небрежно поднес трубку к уху.

– Я говорю с Семеном Семеновичем?

– Возможно.

На индикаторе номер телефона, с которого звонили, не появился. «Прерыватель поставили. Крутые ребята, кое-что соображают».

– Это Маша Пирогова.

– Здравствуйте. Спасибо, что позвонили, мне Семен Семенович говорил о вас.

По голосу Пироговой Сиверов понял, что та не верит ни единому его слову, считает его своим врагом. "Почему так? – подумал Глеб и тут же догадался:

– Раз бандиты в городе непуганые, значит, у них есть связи в ФСБ и им известно, что Семен Семенович Смирнов уже полгода мертв".

– Я понимаю, Маша, ваши опасения. Да, Семен Семенович, которого я в самом деле хорошо знал, погиб, погиб у вас в Смоленске. Меня не интересуют люди, с которыми вы сейчас контактируете в Смоленске, мне важно знать, что вы рассказали Смирнову. Нам можно как-нибудь встретиться?

Маша, когда звонила, конечно же, была не одна. Стрессович стоял по правую руку от нее, Кныш – по левую, готовые в любой момент подсказать девушке верный ответ. Но даже они не знали, что посоветовать.

– Соглашайся, – наконец прохрипел Стресс.

– Вы из милиции? – спросила Маша.

– Нет.

– Из ФСБ? – с придыханием произнесла Пирогова.

– Тоже нет. Я хороший знакомый Семена Семеновича, и мне важно понять, почему он погиб.

– Я вам позже перезвоню.

– Спасибо, – сказал Сиверов, – буду ждать. Но учтите, я пробуду в Смоленске всего два дня.

– Хорошо, я перезвоню. Что вам от меня надо?

– Знать то, что вы сказали Смирнову. Думаю, из-за этой информации он и погиб.

Стрессович, естественно, не поверил ни единому слову, сказанному Сиверовым.

– Сиди здесь и ни шагу за дверь, – буркнул он Маше.

– Мне кажется, ему можно верить, – прошептала девушка.

– Ты ни хрена в жизни не понимаешь. Один раз вляпалась в историю, теперь предоставь решать мне.

Кныш и Стрессович заперлись в кабинете, чтобы решить, как им поступить с незваным гостем.

– Я думаю, надо его хорошенько тряхнуть, – решительно предложил Кныш, – он и расколется, выложит всю правду.

– Ты уверен, что он не из ментовки?

– Я пробивал через своих, это не их человек.

– Что ему надо?

– Машка – свидетель, он ее убрать хочет. Стресс подпер голову руками и наморщил лоб:

– Мы его заманим, а потом и… – Стрессович скрежетнул зубами, – все расскажет. Пусть Машка ему позвонит и назначит встречу, там наши ребята его поджидать будут.

Глеб, когда Маша позвонила ему во второй раз, уже понял, что готовится засада, где его попытаются взять. Голос девушки звучал неискренне, чувствовалось, что она поступает против своей воли. Встречу назначили на подъезде к городу, в небольшой шашлычной у Минского шоссе. «Что ж, придется ехать, – решил Глеб. – Дорогу к их гнезду я бы отыскал, но на это уйдет много времени, пусть сами приведут меня туда».

Парень в кожаной куртке, лишь только Глеб вышел на крыльцо ресторана, выключил музыку. Он следил за Сиверовым, глядя в зеркальце заднего вида. Вести преследование парень не умел. Глеба веселило то, как тот пытался действовать – скрытно, в его разумении, но даже самый последний лох и тот догадался бы, что за ним устроена слежка.

Минут за десять до назначенного срока Глеб подъехал к шашлычной. Небольшая стоянка, площадка, выложенная фигурной плиткой, небольшой дымящийся мангал под навесом. Заведение носило недвусмысленное название – «Упоение». Это слово было любовно выведено золотыми буквами на синем фоне, арку увивали гирлянды искусственных цветов. С первого взгляда было понятно, что шашлычная – лишь прикрытие, большого навара от нее быть не может.

Подальше от шоссе, в березовой роще, виднелся железнодорожный вагон, поставленный на фундамент, в нем располагался придорожный бордель. Купленный по случаю вагон как нельзя лучше подходил для этих целей. Шашлычник, веселый кавказец, листом фанеры раздувал уголья. Всего три шампура с большими кусками мяса шипели над угольями.

«Жигули» с горе-соглядатаем остановились на обочине метрах в двухстах от шашлычной, на горке. Глеб не спеша выбрался из машины и поздоровался с шашлычником.

– Водички и кофе можно у вас попить? – заглянул он в глаза кавказцу.

«Нет, он ни о чем не подозревает, его не предупредили, что встреча назначена здесь».

– Мясо мировое, – кавказец обнажил в улыбке все свои зубы, треть из которых были золотыми.

– Я сыт. Можно дорогую минералку, если речь идет о деньгах.

– Садись, – широким жестом пригласил шашлычник, – у меня нет дорогого и дешевого, все имеет свою истинную цену.

Сиверов устроился на скамейке, исполненной в стиле «кантри». Стол из грубых досок настолько был пропитан жиром, что класть на него руки не хотелось. Кавказец побежал к железнодорожному вагону. Глеб, пока тот ходил, вытащил из-за ремня плоскую фляжку с чистым спиртом и положил ее на колени.

Возвращался шашлычник гордо, неся в одной руке поднос с чашкой кофе и бутылкой минералки, накрытой одноразовым стаканчиком, в другой – меню.

– Может, все-таки соблазнитесь? У нас есть из чего выбрать.

– Нет, не надо.

– Все-таки посмотрите, – и шашлычник распахнул меню. – Есть горячее, есть холодное и есть очень острое, – он подмигнул Глебу сразу двумя глазами.

Вместо названий в пункты меню на отдельной странице были вклеены цветные фотографии девушек. Напротив них проставлены имена и клички.

«Аня, Орхидея, Бесенок», – прочел Сиверов, попивая кофе. Он разглядывал местных красавиц.

– Двадцать штук, – гордо сообщил шашлычник, – если обожаете острую экзотику, рекомендую вам Маленького Бесенка, – и он черным от угля пальцем указал на фотографию хорошенькой мулатки. – Губы, посмотрите, какие, чувственные, пухлые! Но она и стоит дорого, хотя «дорого» – понятие относительное. Если есть в кармане деньги, то сотка за сеанс кругосветного путешествия – это сущие копейки. Не прогадаете.

– Этим, – сказал Глеб, – я предпочитаю заниматься в темное время суток.

– Вечерняя такса чуть выше.

– Неужели все девочки ждут меня в вагоне?

– Нет, – развел руками кавказец, – но любую из них я берусь доставить за двадцать минут. Простыни у нас чистые, есть душевая с горячей водой.

– Предпочитаю холодный душ, – Сиверов, болтая с шашлычником, не спускал взгляд с шоссе. – Народу у вас много бывает?

– По вечерам много, а днем пусто. Мой вам совет, лучше заказывать девочку днем, к вечеру они уставшие, а с утра работают в охотку, свежие, непомятые.

– Рассчитайте меня за воду и кофе.

– Не спешите. Вдруг надумаете немного поразвлечься, тогда вода и кофе пойдут за счет заведения.

– Боюсь, мы с вами не успеем рассчитаться, – Сиверов увидел, как на небольшой скорости мимо «Жигулей», стоявших на обочине, проследовали два «БМВ» с затемненными стеклами. Такие машины обожают бандиты.

Кавказец проследил за взглядом Сиверова. Машины он знал хорошо, на них по вечерам сюда приезжали люди Кныша и Стрессовича. В борделе они развлекались бесплатно, потому что Стрессович имел долю в деле.

«Если „БМВ“ с темными стеклами не мчится по шоссе со скоростью выше сотни, значит, машина свернет сюда», – подумал Глеб, буквально впихивая в ладонь растерявшегося кавказца купюру.

Машины разъехались и стали по обе стороны от серебристого «Вольво» Сиверова. «Сколько же вас приехало? – подумал Глеб, расстегивая молнию куртки, под которой у него был спрятан пистолет. – Четверо. Ребята накачанные. Возможно, вам и удалось бы одолеть меня, не будь вы так самоуверенны». Сиверов откинулся на спинку стула, спокойно поставил перед собой пустой пластиковый стаканчик и из плоской фляжечки налил в него немного чистого, как слеза ребенка, медицинского спирта.

Когда четверо бандитов подошли к столу, Глеб сидел, вертя в пальцах зажигалку «Зиппо».

– Здорово, ребята, – беззаботно бросил Глеб, – присаживайтесь. Правда, угощаться нечем, вода и кофе.

Кавказец, знавший крутой нрав приехавших в шашлычную ребят, посчитал за лучшее отойти к мангалу и делал вид, что самое главное занятие в мире – это раздувать уголья куском фанеры. Двое бандитов уселись напротив Сиверова, двое стояли у них за спинами.

– Тебе что от Машки надо?

– Она говорила, что приедет сама, – негромко произнес Глеб, беря в руки пластиковый стаканчик. Я не вас жду.

Один из бандитов взял бутылку с минеральной водой и отпил из горлышка. Затем принялся лить воду прямо на стол.

– Ты, урод, – процедил он сквозь зубы, – пока еще предупреждаю тебя по-хорошему, вали отсюда к ., матери! А про Машку забудь.

– Я думал, вы приехали не для того, чтобы спровадить меня из города? Мне нужно лишь поговорить с девушкой, и тогда мы полюбовно расстанемся без всяких эксцессов.

Бандит отвел полу куртки и показал расстегнутую кобуру с пистолетом.

– А теперь ты мне выложишь, – процедил он сквозь зубы, – кто ты и на кой черт тебе понадобилась Пирогова?

– А если я не отвечу?

– Тогда ты отсюда своим ходом не уйдешь. Бандит подался вперед. Сиверов сделал вид, что несколько его испугался. Обычно перед тем, как ввязываться в драку, он делал так, чтобы противник поверил в собственное превосходство и расслабился.

– Я предлагаю вариант, который должен устроить нас всех. Мы едем вместе, я при вас разговариваю с девушкой и на этом расстаемся.

Бандиты переглянулись. Они не в силах были сдержать смех: ведь их четверо, а он один и ставит им условия.

– Обыщи-ка его, а потом затащим в вагон, и он нам все выложит.

Глеб поднес стаканчик к губам, набрал спирта в рот, вытащил из пачки сигарету и щелкнул зажигалкой. Не успел один из стоявших бандитов сделать и шага, как Сиверов резко выдул спирт сквозь плотно сжатые губы. Спирта было немного, но его хватило на всех четверых. Распыленный спирт мгновенно занялся от горящей зажигалки.

Это произошло так внезапно, что пылающие бандиты на секунду замерли. Глеб наклонился вперед и резко вырвал из расстегнутой кобуры сидевшего перед ним парня пистолет. Передернул затвор, щелкнул предохранителем. Спирт выгорел секунд за семь, не успев причинить парням никакого вреда, но они были полностью деморализованы.

Когда они пришли в себя, то увидели нацеленный на них пистолет.

– Теперь осторожно, двумя пальцами достаем оружие, кладем его на стол. По очереди, не спеша.

– Урод! – прошептал парень, сидевший за столом. Его коротко стриженные волосы еще дымились, источая гнусный запах паленой шерсти.

– Вот так, отлично, – произнес Глеб, забирая пистолеты. – Наручники, думаю, вы возите с собой? Хотя бы две пары у вас найдутся? Только без резких движений, я не хочу никого убивать, во всяком случае, пока, – мягко добавил Глеб.

Кавказец застыл над дымящимся мангалом с занесенной над головой фанеркой – такого ему еще не приходилось видеть.

– Открой нам вагон, пусть до вечера посидят в купе.

Машины проносились по шоссе, останавливаться никому не хотелось. Сиверов, держа под прицелом четырех бандитов, вел их к вагону. Кавказец шел впереди.

– Извините, ребята, – оправдывался он перед своими знакомыми, – я ничего не могу поделать. Шашлычник отодвинул дверь одного из купе.

– Красивое, как гроб, – проговорил Сиверов, оглядывая внутреннее убранство железнодорожного вагона. Стены были обиты вишневым бархатом и золотистой бахромой. Он стоял в двери.

Когда находишься под прицелом пистолета, сделаешь все, что ни попросят. Трое бандитов оказались прикованными наручниками к трубе водяного отопления. Глеб забрал ключи с собой.

– А ты, – обратился он к четвертому, – покажешь мне дорогу.

Глеб забрал единственный на четверых мобильный телефон и забросил пистолеты в сумку.

– Идем. Но только не забудь, я успею выхватить пистолет быстрее, чем ты дернешься, – предупредил он бандита.

Серебристая «Вольво» элегантно выехала со стоянки и понеслась по шоссе.

– Чего смотришь? – закричал, глядя на шашлычника, один из прикованных бандитов, выплескивая накопившуюся злость. – Ключ от наручников!

– Где я его возьму, ребята? – притворно суетился кавказец.

– Ищи гвоздь, скрепку, провплоку. Шашлычник бегал по вагону, как проводник, которому сунули десять долларов чаевых. Наконец он сумел отыскать кусок мягкой медной проволоки.

– Позвони Стрессовичу, скажи, что этот мудак к нему едет.

– Он же и мобилу забрал.

– Лови попутку, дуй в город, делай что хочешь, но Стрессовича предупреди.

Мягкая проволока никак не желала открывать наручники. Кавказец выбежал на шоссе, замахал руками, понимая, что от его расторопности зависит будущее заведения с милым названием «Упоение».

Когда бандиты сумели освободиться от наручников и выбежали к стоянке, им не осталось ничего, кроме как материться: колеса машин оказались спущенными.

– Не успеем, блин!

Никто из проезжавших мимо не желал останавливаться, никому не хотелось подбирать зверского вида парней с перекошенными от ярости лицами.

Стрессович сидел в каминном зале загородного дома и недоуменно смотрел на мобильный телефон. Его ребята ему не отвечали.

– Что там такое, хрен его знает! – пожимал плечами парень, совсем недавно приехавший на «Жигулях», – я их в шашлычной оставил, лох вконец растерялся, когда четверых быков увидел.

– Какого хрена ты оттуда уехал? – прорычал Стрессович.

– Думал, все, передал лоха из рук в руки…

– Идиот!

И тут телефонная трубка разразилась трелью. Он ответил:

– Да…

Лицо Стрессовича менялось на глазах.

– Ты уверен? – спросил он.

– Да, так оно и было. Точно! – тараторил в трубку шашлычник.

– Хорошо, понял, – Стрессович глянул в окно и увидел, как по узкой дороге вдоль озера едет серебристая «Вольво».

В доме, не считая Маши, было четверо: сам Стрессович, Кныш и два далеко не лучших бойца. Стресс был реалистом и понимал, что если мужик сумел обезвредить четверых лучших быков, то противопоставить ему будет нечего.

Тяжело вздохнув, он набрал номер полковника ФСБ Потапова:

– Слушай, Потап, и не перебивай. Я тебе уже говорил о мужике, который Машкой заинтересовался.., ты же мне про Семена Семеновича и сказал… Так вот, он четырех моих ребят повязал и через пару минут у меня будет. Думаю, он один из тех отморозков, которые шоферов и ментов полгода тому у нас положили. Услугу тебе делаю, что его сдаю. Приезжай и винти его, только поспеши.

– Понял. Задержи его, если сможешь, – взволнованно произнес полковник Потапов.

Стрессович вышел на крыльцо, положил на широкие перила балюстрады пистолет и закурил.

Глеб выбрался из машины. Он шел позади своего пленника, пистолет держал стволом к земле.

– Ты, что ли, Стрессович? – спросил он.

– Я. А ты кто?

– Где Маша?

– Я стрелять не буду, пушка моя здесь лежит, – лениво проговорил Стресс, показывая на пистолет. – А к бабе я тебя просто так не пущу. Откуда мне знать, что у тебя в голове?

– Кажется, тебе выбирать не приходится, – Глеб поднялся на крыльцо. Дверь в этот момент отворилась, и на пороге возник Кныш. Он так и застыл, глядя на пистолет в руках Сиверова.

– Кто это? – тихо спросил он у Стрессовича.

– Мужик к Маше приехал, поговорить хочет, – Стрессович подмигнул Кнышу, мол, все в порядке, надо тянуть время.

Уже смеркалось. Солнце скрылось за лесом, и длинные тени лежали на террасе. Кныш не был таким догадливым, как его компаньон, поэтому истолковал подмигивание Стрессовича совсем иначе: ситуация располагала к этому. «Он сам не может, значит, хочет, чтобы это сделал я», – решил Кныш, широко улыбнулся, понимая, что незнакомец не может держать на прицеле сразу двоих. Одним прыжком он оказался за дверью, выхватил пистолет и выстрелил из-за косяка. Стрелял почти не целясь, стараясь запугать. Пуля просвистела между Стрессовичем и Глебом. Стресс инстинктивно схватился за пистолет. Сиверову ничего не оставалось, как выстрелить. Стресс выпустил из простреленной ладони пистолет и взревел не столько от боли, сколько от обиды. Сиверов пригнулся и, присев на корточки, под прикрытием высокого крыльца навел пистолет на дверной проем.

Кныш рискнул высунуться еще раз, но ему тут же пришлось ретироваться. Пуля, выпущенная Глебом, угодила в циферблат настенных часов. Он специально целился выше головы, убивать кого-нибудь не входило в его планы.

Двое охранников, находившихся в доме, присоединились к Кнышу.

– Кто это там палит? – спросил стриженный ежиком худощавый парень, прижимаясь к простенку между дверью и окном.

– Хрен его знает! – пожал плечами Кныш. – Стресса ранил, меня убить хотел.

– Мужики, – крикнул Глеб, – не я первый начал стрельбу, давайте выйдем и поговорим.

– Врешь, не возьмешь! – заверещал Кныш, стреляя наугад в открытую дверь. Ему мерещилось, что Глеб уже на крыльце и вот-вот ворвется в дом.

Сиверов поднял увесистый камень, пару раз подбросил его в ладони и запустил им в стекло крайнего окна. И Кныш, и двое охранников инстинктивно обернулись на шум. Туда же в этот момент нацелились и их пистолеты. Этого времени Сиверову хватило с лихвой, чтобы пробежаться по крыльцу и вскочить в дом.

– Осторожно! И без глупостей! – сказал он в спину трем мужчинам. – Всех я положить не успею, но двоих уложу точно. Первым будешь ты, – он сказал это, ни к кому конкретно не обращаясь, и каждый отнес сказанное к себе. – Сняли пальцы с курков, выщелкнули обоймы на пол, разрядили пистолеты! Положили их на пол, и теперь медленно подходим к стене!

В коридор, пошатываясь, вошел Стресс. Он успел замотать руку носовым платком и прижимал ее к животу.

– Разве я сказал стрелять? – прохрипел он.

– И ты отойди к ним, – добавил Глеб. – Где девушка?

Кныш со Стрессовичем переглянулись.

– Не говори ему, – прошептал Стресс. Кныш взвился:

– Я из-за бабы погибать не хочу!

– Молчи! – рявкнул Стресс.

Он уже понял, что, если незнакомец имел возможность его убить и не сделал это, значит, оставит его в живых, значит, разговоры о том, что в его планы не входит никого убивать, – правда, нужно только умело потянуть время до приезда полковника Потапова.

Глеб переводил взгляд с одного парня на другого. Кныш показался ему самым слабонервным, недаром он начал стрельбу. Сиверов приблизился к нему, одной рукой притянул к себе, приставил пистолет к голове.

– Веди!

– Стресс, ты же видишь, – запричитал Кныш.

– Хрен с тобой, – услышал он в ответ, Ноги сами несли Кныша по коридору. Пару раз он споткнулся, и, если бы Сиверов не держал его, рухнул бы на пол.

– По-моему, ты мужик понятливый, – бросил Глеб, – и ходить от страха не разучился. Далеко еще?

– Тут рядом, скоро.

Кныш решил схитрить. Толкнул дверь одного из номеров, но та, конечно же, оказалась закрытой.

– Здесь, – он хитро посмотрел на Сиверова, – закрылась, сучка.

Сиверов, даже не разбегаясь, ударил ногой чуть повыше дверного замка. Расколотое пополам дверное полотно распахнулось. Комната была в идеальном порядке, готовая к приему гостей: раздвинуты дверцы дверного шкафа, ни багажа, ни одежды, наглухо закрытое окно.

– Еще раз обманешь – пристрелю! Чтобы Кныш смертельно испугался, было достаточно одних слов, не пришлось даже поднимать пистолет.

– Ошибся, волнуюсь, – Кныш на полусогнутых почти бежал по коридору.

Глеб предполагал, что Маша живет здесь на правах Золушки и дверь возле черной лестницы вполне может вести в ее комнату.

– Маша, – нежно проворковал Кныш и постучал в дверь. В ответ – тишина. – Не знаю, должна быть тут, если не убежала, – Кныш медленно повернул ручку, дверь со скрипом отворилась.

– Сам иди вперед, – чуть слышно скомандовал ему Глеб, когда Кныш хотел пропустить его перед собой.

Бандит шагнул в комнату, осмотрелся. Никого не увидел. Сиверов вошел за ним следом. Маша, притаившись за дверью с охотничьим ножом в руке, мелко дрожала. Она подняла нож и бросилась на Сиверова со спины. Тот среагировал сразу, лишь только почувствовал движение за собой. Обычно в таких случаях он приседал и бил с разворота рукой или ногой, но на этот раз просто присел, упершись рукой в пол. Маша не успела остановиться, зацепилась за Глеба, и, пока девушка падала, Сиверов успел перехватить ее руку с ножом. Встал, помог подняться, нож положил на стол.

– Опасная игрушка, ты могла порезаться. Кныш, надеясь, что о нем на время забыли, тихо пятился к двери.

– Можешь идти, – не оборачиваясь, сказал Глеб. – Только учти, нас лучше не беспокоить.

Шаг назад.., еще один… Кныш удалялся, как удаляются придворные из кабинета короля: задом наперед. Лишь переступив порог, он оставил осторожность и побежал.

Сиверов, не выпуская руку Маши из своей, выглянул в коридор. Пусто. Распахнул окно, задернул занавески. Крадучись, вывел Машу из комнаты. Та не сопротивлялась, чувствовала силу человека, сжимавшего ей запястье. Глеб завел ее в комнату с расколотой дверью, усадил в кресло, тяжелый письменный стол подвинул к двери. Приоткрыл окно и задернул шторы так, чтобы между ними оставалась узенькая щель.

– Ты Маша Пирогова? – наконец спросил он.

– Ага, – растерянно произнесла Маша.

– Я же тебе все рассказал по телефону, нужно было только встретиться и поговорить.

– Я сама ничего не решаю. Стресс так сказал, они с Кнышом посоветовались.

– Оба они идиоты. И если не умерят пыл, то плохо кончат.

– Мне больше не к кому было обратиться.

– Я в самом деле хороший знакомый Семена Семеновича, – Глеб нутром чуял, что это имя действует на Машу как заклинание. Не знаю, что и зачем ты говорила польской полиции, но меня интересует правда. Что произошло и как вы познакомились?

– Я уже знаю, что Семена Семеновича убили. В городе долго говорили об убитых шоферах и милиции, но я не знала, что среди них был Семен Семенович. Кто он?

– Это неважно, мой знакомый.

– Вы на легавого не похожи.

– Надеюсь, это комплимент? – улыбнулся Глеб. – Расскажи мне все по порядку.

Кныш в это время как мячик прыгал возле Стрессовича.

– Мы его кончить должны, чего тянуть! Пушки в доме есть, ребята подъедут, мы его и завалим.

– Кныш, сколько наших он успокоил в шашлычной?

– Четверых.

– Правильно. Здесь мы с ним тоже ничего сделать не смогли.

– Меня еще никто так в жизни не опускал.

– Радуйся этому, Кныш. Я думаю, он один из тех, кто шоферов и ментов на стоянке полгода тому назад положил. Нас тогда Потапов мучил, как гестаповец, будто я должен знать, кто это сделал. Пусть теперь люди Потапова приезжают и разбираются с ним, мне до него дела нет, в чужие игры, Кныш, я не играю.

– Правильно, молодец, Стресс! – от радости Кныш даже перестал прыгать. – Где телефон? Звони ему!

– Я полковнику Потапову позвонил еще до того, как этот урод сюда приехал.

– Где же они?

– Сейчас будут.

– Скорее бы! – впервые в голосе Кныша прозвучала любовь к ФСБ.

Опомнившись, он посмотрел на Стресса и тут же понял, почему некоторые из его врагов и знакомых как бы случайно оказывались в разработке спецслужб, понял, но не сказал об этом Стрессу.

Две крытые брезентом машины с опущенными пологами мчались в обход Смоленска. Полковник Потапов ждал их, сидя в черной служебной «Волге» неподалеку от перекрестка.

– Едут! – радостно выдохнул он, увидев, как машины выныривают из-за поворота. – Следуйте за нами, – бросил он в рацию. Потапову казалось, что «Волга» едет до неприличия медленно, хотя стрелка на спидометре показывала сотню, иначе бы грузовые машины за ней не успели.

«Если Стресс прав, – блаженно подумал Потапов, – и мои люди его возьмут, повышение мне обеспечено. Раскрыть массовое убийство, закончить дело, следствие по которому за полгода не сдвинулось ни на шаг, – это дорогого стоит, – Потапов в мечтах уже видел себя входившим в здание на Лубянке не в качестве посетителя, а владельцем кабинета. – Я из этого урода душу достану, он мне всех своих сообщников заложит!»

Времени на детальную подготовку операции не оставалось, приходилось работать с колес. Потапов остановил машины на подъезде к озеру так, чтобы их не было видно из дома.

– Рассыпались по лесу и окружаем дом! Связь по рации. Без моих распоряжений ничего не предпринимать! – приказал полковник.

ОМОНовцы в бронежилетах, касках, с автоматами растворились в лесу. Стало тихо, будто полковник и капитан, командовавший ОМОНом, просто вышли в лес погулять. Но Потапов знал, что эта тишина обманчива. Сейчас хорошо обученные ребята займут позиции вокруг дома, и из него ни одна мышь не проскочит.

Стемнело. Полковник с капитаном пробрались к прибрежным кустам. Потапов приложил к глазам бинокль, соединенный с прибором ночного видения. Теперь он уже различал силуэты ОМОНовцев, затаившихся возле дома, видел серебристую «Вольво» с еще не остывшим мотором. «Это что за мудаки в кучу сбились? – подумал он, приметив пять расплывчатых силуэтов неподалеку от дома. – Стресс со своими», – догадался он.

– Пошли ребят, пусть приведут сюда Стресса, обстановку узнаем.

Через пять минут Стресс был доставлен к полковнику.

– Он отморозок полный, – шептал бандит, когда один из ОМОНовцев перевязывал ему руку, – он один десятерых стоит! Не знаю, где его этому научили, но что не в любительской секции по вольной борьбе – это точно. Он с бабой в доме, – и Стресс указал Потапову на предусмотрительно открытое Глебом окно в комнате Маши. – Он точно не ушел оттуда, мы за домом следили, – и тут же торопливо добавил:

– Брать его со стрельбой не советую, обязательно людей положит.

– Мне он живым нужен, – твердо сказал полковник Потапов и отвел капитана в сторону. – Стягивайте кольцо поближе к дому.

– Хотите штурмом взять?

– Сперва предложим ему сдаться. Думаю, он поймет, выхода у него нет. Стрельбу поднимать не хотелось бы, забросаем через окна гранатами со слезоточивым газом и возьмем.

Полковник Потапов и мысли не допускал, что он сегодня может проиграть. Капитан по рации отдавал распоряжения, а Потапов наблюдал за движением ОМОНовцев через прибор ночного видения. Кольцо, не видимое невооруженным глазом, сжималось возле дома.

– Вскрыли его машину, – доложил капитан, – в спортивной сумке странный набор – взрывчатка, набор глушителей, подслушивающая аппаратура.., и компакты.

– Какие компакты?

– На обложках написано, что музыка, но, странно, на всех почти одно и то же слово – Вагнер.

«Да, странно, – задумался Потапов, – наверное, это камуфляж, а записана на них какая-нибудь важная информация».

– Когда возьмем его, срочно проверить!

– Есть!

Маша уже успела рассказать Глебу Сиверову почти все, что знала о Рыбчинском, о том, как переправлялись наркотики в Россию.

На мгновение замолчав, она спохватилась:

– Почему Стресс и Кныш не приходят? Почему ничего не предпринимают?

– Я все объяснил, – усмехнулся Глеб, – ребята они понятливые.

И в этот момент несколько прожекторов сошлись на окне Машиной комнаты. Из своего номера, находившегося в другом конце коридора, Сиверов сквозь щель в занавесках отчетливо видел круги света, заливавшего распахнутое окно.

– Вы окружены, сдавайтесь, сопротивление бесполезно! – зазвучал голос полковника Потапова, усиленный мегафоном. – Вы окружены подразделением ОМОНа, выходите с поднятыми руками!

– Это в самом деле ОМОН? – с недоверием произнесла Маша. В ее сознании ни Стресс, ни Кныш не ассоциировались с правоохранительными органами.

– Это не ОМОН, – спокойно ответил Глеб, – это ФСБ.

– Что делать? – воскликнула Маша.

– Главное – не показывайся в окне. Они думают, будто мы в твоей комнате.

– Но мы и отсюда не выберемся!

– Мы не сделали ничего плохого.

– Выйдем к ним? – удивилась Пирогова.

– Думаю, и этого делать не надо.

– Вы хотите прорваться?

Сиверов еще раз сквозь щель осмотрел местность. От его цепкого натренированного взгляда ничто не укрылось. Он видел позиции ОМОНовцев, предвидел их дальнейшие действия. «Штурмом брать дом они не рискнут: не знают, какое у меня оружие. Я им нужен живым; наверное, решили, будто я из банды, убившей водителей и милиционеров. Единственный реальный для них выход – забросать дом гранатами со слезоточивым газом и взять меня ослепленного».

– Дайте знак, что вы согласны сдаться, – прогремело в мегафон, – иначе мы начнем штурм!

Сиверов уже присмотрел себе путь, которым можно уйти из дома. Широкая, почти незаметная дренажная канава тянулась от самого дома к болоту, заросшему густым тростником. Можно было поджечь дом и под прикрытием дыма спуститься в канаву, по ней доползти до ближайших кустов.

Если знаешь, что брать тебя собрались живым, то действовать легче. Позиции ОМОНовцев находились близко друг от друга, слишком плотно свел Потапов кольцо, поэтому и стрелять бойцам было бы неудобно, они рисковали попасть друг в друга. «Их человек тридцать-сорок, и вряд ли у всех есть приборы ночного видения, перестреляют друг друга».

– Только этого мне и не хватало, – тихо вздохнул Сиверов. – Когда все будет кончено, спокойно выйдешь из дома. И мой тебе совет, Маша: расскажешь всю правду, когда приедут следователи из Москвы.

– Почему вы думаете, что они приедут?

– Я знаю это абсолютно точно.

– Если вы немедленно не подадите знак, что сдаетесь, мы начинаем штурм! – крикнул Потапов.

Глеб прислонился к стене, нехотя достал из кармана мобильный телефон, набрал номер Потапчука:

– Федор Филиппович?

– А, это ты? Что-нибудь узнал?

– Возможно, даже слишком много.

– Ты сейчас где?

– Под Смоленском. Дело в том, что меня окружила в загородном доме неполная рота ОМОНа. Я могу уйти, но боюсь, они постреляют друг друга.

– Что ты натворил?

– Абсолютно ничего. Свяжитесь с главным по Смоленской области, думаю, он в курсе.

– Погоди, Глеб, я сейчас.., по служебной.

– Вас по служебной из Москвы вызывают! – шофер подал полковнику Потапову трубку.

– Потапов, что у тебя там творится? – услышал полковник в трубке знакомый голос генерала Потапчука.

Потапов изумился – ведь он еще никуда не докладывал об операции. «Вот тебе на, – подумал он, – Потапчук уже все знает!» – и Потапов коротко доложил об операции, которую развернул в двадцати километрах от озера. Он настойчиво напирал на то, что им захвачен в кольцо особо опасный преступник, причастный к массовому убийству.

– Полковник, ты человек умный, – не без ехидства сказал генерал Потапчук, – и подумай, что бы предпринял настоящий преступник, засевший в доме?

– Сдался бы, – без тени сомнения сказал полковник Потапов.

– Он, – мягко сказал Потапчук, – взял бы девушку в заложницы и попытался бы выйти из дома.

– Он ведет себя нетипично, – тут же возразил Потапов, – в машине у него обнаружены странные вещи: аппаратура для телефонного прослушивания, набор глушителей, взрывчатка, детонаторы и компакт-диски, замаскированные под музыкальные. Что на них, еще не знаю, но мы скоро проверим, сразу после завершения операции. Через минуту я отдаю приказ забросать дом гранатами со слезоточивым газом.

– Слушай меня, полковник, я постарше тебя и знаю немного больше. Это даже не приказ, напрямую я приказывать тебе не могу, но даю дружеский совет: не хочешь неприятностей – сними оцепление, погрузи ребят в машины и пусть возвращаются на базу. Все, что ты взял в машине (как я понимаю, это серебристая «Вольво»), верни на место, особенно компакты. К сожалению, не в моих силах отстранить тебя от службы. Решай, полковник.

Потапов колебался. Потапчук его непосредственным начальником не являлся, но вес в ФСБ имел немалый и вполне мог похлопотать о том, чтобы Потапов был переведен из приближенного к западу Смоленска в самую страшную глухомань, из которой выбраться потом будет невозможно.

– Ты, Потапов, влез в мою операцию.

– Понятно! Понятно, товарищ генерал!

– Давай отбой.

– Он же мне не поверит, что мы сняли оцепление.

– Скажи в мегафон, что операция свернута и он может садиться в свою машину и уезжать. Смотри не подведи меня, полковник.

– Эй, в доме, – раздался хриплый голос полковника Потапова, усиленный мегафоном, – оцепление снимается, произошла ошибка. Можете ?садиться в свою машину и уезжать, – Потапову хотелось добавить «к чертовой матери», но он сдержался.

Маша с недоумением посмотрела на Глеба, на телефон в его руке.

– Спасибо, Федор Филиппович, все в порядке. Свяжусь с вами позже, – и Сиверов защелкнул микрофон. – Тебя или вызовут в Москву, или сами приедут сюда расспросить. Но думаю, в этом уже не будет надобности, – Сиверов опустил пистолет в кобуру, присел перед Машей на корточки. – Счастливо оставаться. Постарайся больше не попадать в передряги и хорошего тебе мужа.

Погасли прожектора, освещавшие дом. Сиверов подошел к машине. По замку он сразу определил, что дверцу вскрывали. Тихо выругался, залез в салон и заглянул в сумку. Глушители, взрывчатка, приборы – все на месте, не было лишь компактов.

– Идиоты, – вздохнул он, – неужели опять придется звонить Потапчуку? Но боюсь, он не разделяет моего увлечения Вагнером.

Краем глаза Глеб заметил движение на поляне перед домом. К машине осторожно приближался ОМОНовец, он шел без автомата, но в каске и бронежилете. Руки держал над головой. Сиверов разглядел в его пальцах пластиковые коробки компакт-дисков.

– Нет, Потапчук – чудесный человек. Сиверов опустил стекло. ОМОНовец нагнулся и протянул Глебу компакт-диски.

– Это ваше, возьмите.

– Извините, ребята, что побеспокоил, – тихо произнес Глеб, запуская двигатель машины.

Свет фар скользнул по ОМОНовцу, по деревьям, по кустам, блеснул в стеклах дома.

«Теперь я понял, что произошло, – подумал Глеб. – Все непонятное, получив объяснение, становится до банальности простым. Обидно, что местное ФСБ якшается с бандитами».

Капитан ОМОНа проводил полковника Потапова до самой его машины, но так и не дождался внятных объяснений.

– Вечно Москва по-своему решает! – зло бросил полковник вместо прощания.

Глава 8

Маша Пирогова сильно ошибалась, считая, что ее появление в Смоленске осталось не замеченным людьми, отправившими ее в Польшу. Не смогла она отыскать и следов фирмы, которая отправила ее за границу якобы для устройства на работу.

Фирма, вербующая людей для работы на подпольном заводе пана Рыбчинского, существовала и поныне. Она лишь меняла вывески, а персонал и хозяева оставались прежними. После двух-трех месяцев работы снимался новый офис, набирались новые девочки и пенсионерки, дежурившие на телефонах. Фирма существовала пару месяцев, а затем благополучно закрывалась, чтобы возникнуть в новом офисе с новым названием. фамилия же истинного владельца никогда ни в каких документах не фигурировала.

Для регистрации смоленский армянин Львян неизменно использовал одну и ту же тактику: подыскивал «бомжа» с паспортом, приводил его в порядок, на недельку отлучая от спиртного, и тот за символическую плату в пятьдесят долларов соглашался стать учредителем «ООО». Ребята Львяна возили «бомжа» на машине по городу, в его присутствии заказывали печать, утверждали документы. Никто из работавших в Смоленске на Львяна толком не знал, что потом происходит с девушками. Многие догадывались, но кому охота лезть в чужие секреты, если тебе за незнание платят хорошие деньги? Комиссионные же от Рыбчинского Львян получал лично.

В тот день, когда Маша Пирогова убежала из мрачного белостокского подземелья, Рыбчинский позвонил в Смоленск и на всякий случай предупредил:

– Если баба появится, ты дай мне знать. О появлении Маши в Смоленске Львян узнал в тот же день: подручные армянина донесли об этом своему хозяину. И неизвестно, какое будущее ожидало бы Машу, не найди она вовремя «крышу» в лице Стрессовича и Кныша. С ними Львян связываться боялся. Деньги в Смоленске решали далеко не все, армянин чувствовал себя чужим в городе и заедаться со славянскими бандюганами не рисковал.

– Ладно, – согласился Рыбчинский, – если она ведет себя тихо, пусть побегает, попрыгает на свободе.

Львян за полгода почти забыл о существовании Маши Пироговой, пока один из его ребят, служивший раньше в ОМОНе, не рассказал армянину о ночном происшествии в загородном доме Стрессовича и Кныша:

– Блин, не поверишь, спецназовцы его уже окружили. И тут Потапову кто-то позвонил из Москвы и приказал все отменить. Мой дружбан говорит, что такое на его памяти первый раз случается, а он многих винтил: и депутатов, и бизнесменов, и бандитов.

У Львяна нехорошо засосало под ложечкой. Чутье на неприятности у армянина было отменное. Он быстро прикинул, что к чему. Если полковник дал «отбой», значит, приказал ему кто-то рангом повыше – не ниже генерала. «Убрать сучку надо!» – тут же подумал Львян. Но дело, по его разумению, зашло слишком далеко, чтобы он имел право решать сам.

Рыбчинский, услышав новость, скрежетнул зубами:

– Сам не лезь.

– Я хотел с вами посоветоваться, – армянин вздохнул с облегчением.

– Единственное, что от тебя потребуется, так это помочь моим ребятам.

– Полякам?

– Они из Москвы приедут.

Коготь и Станчик, когда выезжали на дело, обычно не пользовались броскими машинами. Для Москвы неброская машина – это джип «Ниссан», в Смоленск же они отправились на банальном уазике с выцветшим брезентовым тентом.

– Долбаная машина! – возмущался Коготь. Уазик не мог развить скорость больше сотни.

– Трясет так, будто мы двести валим, а на самом деле на месте топчемся.

– В провинции нужно вести себя поскромнее, – назидательно сказал Станчик, раскрывая бумажный пакет со снедью, купленной в придорожном кафе.

– Снова дряни набрал? – потянул носом Коготь. Он не выносил запаха печеного лука.

– А по мне – это самая что ни на есть вкуснятина, – Коготь толстым пальцем вытащил из пакета два запеченных бутерброда, положил их один на другой и тут же оттяпал половину. Жевал он, смачно причмокивая. – Не люблю я, когда нам баб поручают ликвидировать.

– А мне по хрен, кого мочить, – ответил Станчик и вновь недовольно повел носом.

– Сейчас дожру.

Коготь быстро дожевал, сглотнул и достал бутылку с пивом.

– Ты что себе позволяешь! – возмутился Станчик. – Сейчас пивка хлебнешь, а потом я за рулем безвылазно сидеть буду?

Коготь взглянул на часы:

– Бутылка пива, что б ты знал, через сорок минут улетучивается, ни одна трубка не уловит спиртного.

– Менты не трубкой, а спинным мозгом спиртное чуют. Сам может быть в сиську пьяный, а у другого запах учует. Более гнусной породы, чем ГАИшники, в жизни не встречал. Идет человек в штатском с красивой бабой, а по морде видно – ГАИшник долбаный, и баба его – сука последняя.

– Ты так говоришь, будто тебе ребята из ОМОНа и УГРО нравятся.

Коготь легко сорвал жестяную пробку большим пальцем, даже не повредив кожу, и принялся пить из горлышка. Уазик безбожно трясло, и Коготь чуть не выбил передний золотой зуб горлышком бутылки.

– Скорость сбавь!

– И так еле тащимся, девяносто всего.

– Сбавь, говорю, иначе на трех колесах дальше ехать придется.

Станчик страшно не любил, когда его обгоняют другие машины, начинал злиться, плевался, матерился, бил кулаком по баранке. Только что сделаешь, если уаз – машина надежная, но тихоходная? Зато где-нибудь на вспаханном поле он бы дал фору любому «Мерседесу» или «Кадиллаку».

– Что она хоть сделала? – поинтересовался Коготь.

– Ты о ком, о бабе, что ли?

– О ней, родимой.

Коготь, уже успевший выпить бутылку пива и изрядно облившийся, блаженно прикрыл глаза.

– Ни хрена она не сделала. Мужики всегда чего-нибудь учудят, а баба на то и баба, что с нее спросу нет.

– Зачем ее тогда Полковник приговорил?

– А хрен его знает, есть резон, наверное. Машина долбаная! – вновь обозлился Станчик. – Даже приемника и того в ней нет. Музычку послушали бы, а то едем, как в гробу, как два последних лоха. Тише всех плетемся, да еще без музыки. Коготь приоткрыл один глаз:

– Если хочешь, я могу тебе спеть. Не Кобзон я, конечно, но в школе в хоре пел и в армии в своей роте запевалой был.

– В хоре ты много чего делал. Какую знаешь?

– Если до конца, то «Мурку» могу или «Батяня комбат», а все остальное – лишь первые строчки.

– Никогда, – вздохнул Станчик, – не встречал человека, который бы знал песню «Шумел камыш, деревья гнулись» дальше первого куплета.

– А ты сам-то знаешь?

– И я не знаю.

– Полковник знает, – с уважением произнес Коготь кличку своего хозяина. – Один раз, помню, в ресторане он заставил музыкантов себе подыгрывать. Сам спел всю песню – от начала до конца. Мы сидели, плакали, тебя не было.

– Вот-вот, – сказал Станчик, – Полковника я бы послушал чисто из уважения, а твои вопли слушать – уши жалею.

– Ну и скучай, – Коготь выбросил в форточку бутылку, которая беззвучно исчезла на ночной дороге, прикрыл глаза и сквозь дремоту принялся мурлыкать мелодию, на которую неизменно пел все песни, какие только знал.

Когда минуло сорок минут, Станчик мстительно резко тормознул машину, отчего Коготь чуть не ударился головой в ветровое стекло.

– Ты что, ошизел? – спросил он, спросонья вглядываясь в пустынную дорогу. – Зайца, что ли, передним мостом сбил?

– Нет, сорок минут прошло, твоя очередь за рулем сидеть.

Коготь довел машину до самого Смоленска. Еще было темно. С «мобилы» он позвонил Львяну, которого даже не знал в лицо. Условились о встрече быстро.

Осторожный армянин к себе домой не приглашал, назначил встречу в скверике возле памятника погибшим красноармейцам.

Ночью в городе трудно разминуться, да и спутать людей Полковника с простыми любителями ночных прогулок было невозможно: такие крепкие ребята встречаются один на тысячу. Они коротко пожали друг другу руки. Ни Коготь, ни Станчик кавказцев не любили, но они не знали точно, какое место в иерархии занимает Львян, а потому минимум вежливости все же проявили.

– Вот баба, – Львян вытащил увеличенную фотографию Маши Пироговой. – Живет она в Озерце.

Коготь тихо хохотнул:

– Будто я знаю, где тут у вас Озерцо. Я даже Подмосковье и то не все знаю. Поедешь с нами.

– Нет, – тут же отрезал Львян.

Он почувствовал, что его испытывают: если согласится, значит, он – человек неважный, а если напустит на себя солидный вид, то пришельцы уважать его станут.

– Вот карта, вот место, – армянин ткнул пальцем с золотым перстнем, из-под которого торчали черные кучерявые волосы, в лесной массив топографической карты.

Даже на военной километровке дом Стрессовича и Кныша отображен не был.

– Карта еще советская, старая, может, американцы его на свои карты и дорисовали, – ухмыльнулся Львян, – но дом там есть.

– Какая охрана?

– Человека четыре, не больше, и двое хозяев.

– Точно четыре?

– Ну, может, шесть, – А если подумать?

– Могут появиться гости. Я проверял вечером, было четверо. Но вы же знаете, народ на месте не сидит, броуновское движение…

– Какое движение? – осклабился Станчик.

– Броуновское, – неуверенно произнес Львян. Он не мог поверить в то, что здоровяку с неглупыми глазами неизвестно слово из школьного учебника физики.

– Ты нам басни не рассказывай, если что будет не так, как ты сказал, головой ответишь. Уверен, что баба там?

– На все сто, сомнений быть не может. Она всегда в доме сидит, она у Стресса работает, что-то вроде секретарши.

– Знаем мы этих секретарш – и сзади, и спереди, – буркнул Коготь, засовывая фотографию Маши в нагрудный карман. – а о том, что мы тут были, лучше никому не говори, даже маме родной.

– Тебе лучше, – уточнил Станчик.

– Понял, – Львян попробовал уйти. Коготь остановил его, пожал руку:

– Вот так, теперь порядок.

Львян, часто оглядываясь, заспешил по аллейке не в ту сторону, где располагался его дом, а в обратную. Как всякий чужак в городе, он нутром чуял угрозу, исходившую от злобных славян.

– Не нравится он мне, – сказал Коготь, глядя в спину удаляющемуся армянину.

– Полковник сказал, мужик надежный.

– По-моему, он пидар, – прищурился Коготь.

– Тебе что, спать с ним?

– Нет, просто я их не люблю.

– Ну и не люби, главное, чтобы и они тебя не любили.

Машина поехала за город.

– В запасе часа три, – глядя на часы, произнес Коготь.

– Все успеем сделать, рассвет я хочу встречать уже по дороге на Москву, чтобы солнце из-за бугра вставало, в лобовое стекло лучики пускало.

– Это уж как получится.

Озерцо они отыскали без проблем – небольшая деревушка на берегу водоема. Над молодым лесом возвышались островерхие крыши дома. Ночь стояла лунная.

– Машину у берега оставим, пусть думают, что рыбаки приехали или председатель колхоза с бабой.

Коготь, не выключая фар, проехал по берегу озера и, развернув машину, заглушил двигатель.

– Давай, брат, собирайся, – Коготь сунул за ремень пистолет с глушителем, бросил в карман три снаряженные обоймы, еще один пистолет, но уже без глушителя сунул за ремень за спину.

То же самое сделал и Станчик:

– Нож у тебя?

Коготь кивнул. Мужчины натянули на головы шапки с прорезями для глаз и рта, отчего стали похожи на инопланетян, какими их рисуют дети. Не хватало только антенн.

– Ну и репа у тебя круглая!

– На свою посмотри, урод, того и гляди, шапка лопнет.

– Дай фотокарточку, – попросил Станчик, – посмотрю, чтобы по ошибке кого не шлепнуть.

– Бабу в доме не мочить, – предупредил Коготь, – Полковник так распорядился.

– Это уж как получится. Потом разбираться не станут, где ее замочили, в доме или в другом месте. Главное – труп увезти.

Мужчины бесшумно двинулись по лесу. Подкрадываться они умели. Вскоре и Станчик, и Коготь уже сидели на корточках за густыми кустами шиповника совсем неподалеку от дома.

– Не спят, суки.

В доме горело четыре окна: два внизу и два в мансарде.

– Шторы, падлы, задвинули, ни щелочки, не заглянешь. Как по-твоему, – поинтересовался Станчик, – дверь заперта или они так обнаглели, что никого не опасаются?

– Охраны снаружи нет. Я бы на их месте дверь запер.

Можно было поспорить на зеленую десятку, но сейчас было не до этого.

– Смотри, – Коготь поднял руку, – на втором этаже в мансарде окно открыто и лестница пожарная неподалеку. Забраться туда – милое дело.

– Крыша больно крутая, не люблю я металлочерепицу, скользкая, падла.

– С лестницы до подоконника дотянешься.

– Ну, пошел!

Станчик, пригибаясь, перебежал к дому, стал у стены. Прислушался. Никто за подходами не следил, никто не заметил появления двух мужчин. Коготь проделал тот же путь.

– Давай, вперед, – сказал он Станчику, вытаскивая из-за пояса пистолет и плавно переводя затвор.

Высунься кто-нибудь из окна, тотчас получил бы пулю в голову. Станчик легко взобрался по узкой пожарной лесенке и исчез в окне бесшумно, как кот. Коготь ухватился за нижнюю ступеньку, подтянулся и вскоре тоже оказался в темной комнате.

– Тес! – услышал он шепот Станчика. Дверь в коридор была приоткрыта, сам Станчик следил за освещенным коридором сквозь узкую щель. Слышались медленные тяжелые шаги.

– Давай его сюда, – беззвучно проговорил Коготь и тронул Станчика за плечо.

Того учить не надо было, он согласно кивнул. Дождался, пока охранник минует дверь, убедился, что следом за ним никого нет, и тогда, резко распахнув дверь, схватил охранника за ворот одной рукой, ладонью другой зажал рот и втащил в комнату.

Охранник от неожиданности даже не дернулся, полагая, что это глупая шутка кого-нибудь из приятелей. Он лежал на ковре.

Станчик приставил ему пистолет ко лбу:

– Парень, ты видишь глушитель? Стреляет бесшумно, не один раз испробовал. Где баба?

– Какая баба?

– Их у вас тут много? – усмехнулся Станчик, доставая фотографию и подсвечивая ее маленьким, как шариковая ручка, фонариком.

– Машка? – прошептал охранник. – Внизу, в комнате у бильярдной.

– Веди. Дом большой, заблудиться можно. Да смотри, дорогу без сюрпризов выбирай.

Охранник осторожно кивнул. На всякий случай его обыскали, забрали пистолет и наручники. Поставили на ноги.

– Значит, так, идешь в трех шагах впереди от нас. Если только качнешься или рванешь вперед, пулю всажу между лопаток, в позвоночник. Если выживешь, в инвалидной коляске будешь ездить всю жизнь, вспоминать эту ночь.

– Ага.

Охранник на негнущихся ногах двинулся по коридору. Станчик и Коготь шли выпрямившись, не прячась, но, как и прежде, абсолютно бесшумно. Дошли до узкой крутой деревянной лесенки, ведущей на первый этаж. Внизу уже виднелся бильярдный стол, цветные шары застыли в ожидании игроков.

– Сколько там людей? – услышал охранник шепот у самого уха, хотя до этого ему казалось, что напавшие на него находятся шагах в трех-четырех от него. От испуга он не сразу сообразил, сосчитал в уме.

– Шестеро, если без бабы.

– Баба не в счет.

– Оружие у них есть?

– Да.

– Вперед, – ствол пистолета уперся охраннику между лопаток, в позвоночник.

Потная ладонь охранника легла на гладко отполированные дубовые перила, и он принялся спускаться по нестандартным высоким ступеням. Неудобной лестница была не только для него, но и для его мучителей. Охранник обогнул колонну с шаром наверху и резко прыгнул вниз, преодолев за один прыжок целый лестничный пролет.

Он громко крикнул:

– Мужики, в доме чужие! – и, упав на пол, закатился под бильярдный стол.

Крик его прозвучал так отчаянно, что не поверить в реальность угрозы было невозможно, – так не разыгрывают, так может кричать только человек в минуты настоящей опасности.

Станчик с двумя пистолетами в руках сделал шаг назад и присел у перил. Где-то неподалеку распахнулась невидимая дверь, послышались крики, топот ног. Коготь положил руку с пистолетом на деревянный шар и держал под прицелом всю видимую часть коридора. Лишь только из-за угла появился Кныш с пистолетом, он тут же, не задумываясь, выстрелил. Кнышу снесло пулей часть черепа, и кровь вместе с мозгами забрызгала белоснежную панель стены. Кныш дергался на полу, конвульсивно нажимая на спуск пистолета. Пули вспороли обшивку потолка, одна из них расколола поручень Стресс, бежавший следом за компаньоном, отпрянул назад, что на какое-то время спасло ему жизнь. Маша, выбежавшая было в коридор, забилась под лестницу и затихла, с ужасом глядя на распростертого на полу Кныша с развороченной пулей головой.

Станчик медленно спускался с лестницы, не сводя стволы пистолетов с угла, за которым начинался коридор. Стресс, присевший у самой стены с поднятым пистолетом, махнул рукой, показывая охраннику, чтобы тот перебежал к другой стене. Затем Стресс тихо прошептал:

– А теперь все вместе.

И бандиты принялись палить. Охранник, лежавший под бильярдным столом, закрыл голову руками и заскулил. Чужие его в этой позиции достать не могли, но свои по ошибке могли прикончить.

– Они там, на лестнице! – закричал он. Но Коготь уже перемахнул через перила и ворвался в бильярдную комнату. Он стрелял из двух пистолетов одновременно, считая в уме выстрелы. Патронов хватило ровно для того, чтобы пересечь комнату и оказаться в дверной нише.

– Кажется, уложил троих, – усмехнулся Коготь, выщелкивая пустые обоймы и тут же загоняя на их место новые.

Сразу же за своим приятелем такой же трюк повторил и Станчик, чтобы не дать возможности своим противникам опомниться. Коготь посчитал, что Станчик выпустил по пять пуль из каждого пистолета. «Раз перестал стрелять раньше, чем кончились боеприпасы, значит, никого в живых не осталось».

Стресс лежал с двумя дырками в груди, успев расстрелять лишь одну обойму, вторая так и осталась зажатой в кулаке.

– Финиш, – сказал Станчик и присел, заглянул в перепуганные глаза охранника, лежавшего под столом на мокром ковре. – Сдать нас, сука, захотел? Не получилось, не на тех нарвался. Долго я с тобой церемониться не буду. Если ты думаешь, что мы какие-нибудь изверги, ошибаешься, я гуманист, – и Станчик, приставив пистолет к затылку охранника, нажал на спусковой крючок.

Тело дернулось, и охранник уткнулся лицом в мягкий ковер. Коготь взвесил в руке тяжелый бильярдный шар и заглянул в пустой коридор, в конце которого под лестницей пряталась Маша.

– Что-то я бабы не вижу, – и тут же закусил губу, потому что услышал тихий плач. Подойти сразу Коготь не рискнул: у девушки вполне могло оказаться оружие. Он подал Станчику незаметный знак, тот сразу сообразил, где прячется Маша, прижался к стене и заскользил вдоль нее.

– Пирогова, выходи! – громко, но негрозно крикнул Станчик.

– Вы из милиции? – с надеждой в голосе спросила девушка.

– Ага, из милиции, – ласково произнес Коготь.

– Вы от Федора Молчанова?

– От него самого, он нас за тобой прислал. Маша хоть и не верила, но выбралась из-под лестницы, ей ничего другого просто не оставалось. Убедившись, что девушка без оружия, Станчик бросился к ней. Только сейчас Маша увидела, что эти двое – в черных масках.

– Только попробуй закричать! – услышала Маша, и пистолет уперся ей в живот. Тут только до нее дошло, что гости не от Федора и не из милиции, а значит, явились из недалекого страшного прошлого. «От Рыбчинского!» – решила девушка, внутренне холодея.

Она уже была согласна, чтобы ее отвезли в Польшу и до конца дней держали на подземном заводе, мучили, издевались, только бы не убивали.

– Больше тебе помочь некому. Пошли, – рванул за плечо Машу Коготь. – И побыстрее, без глупостей. А то будет то, что и с ними. – Глянь-ка, вон тот шевелится, – указал Коготь своему приятелю на вздрогнувшего Стрессовича.

– Ты же знаешь, контрольный в голову – мое любимое занятие.

Выстрел прозвучал почти бесшумно, как хлопок ладоней. Дрожащие пальцы замерли.

– Быстро.., быстро, уходим отсюда, – подгоняя девушку, говорил Коготь, держа пистолет перед собой. Он был готов стрелять в любую секунду.

– Здесь больше никого нет, – выкрикнула Маша.

– Мы это знаем. Но все равно не кричи. Сквозь лес они добрались до уазика. Коготь затолкал девушку на заднее сиденье и погрозил ей кулаком. Сам сел рядом, положил пистолет на колени. Станчик устроился за рулем.

– С Богом. Трогай.

– Эх, жаль, симферопольский здесь не ходит.

– Сгодится и варшавский, и любой другой. Маша не понимала, к чему этот разговор.

Над черной ночной рекой возвышался ажурный железнодорожный мост. Все трое у крутой насыпи перевели дыхание, а потом, шурша гравием, забрались на мост.

– Идем, не бойся, – сказал Станчик, держа девушку за локоть.

Коготь остался стоять у начала моста. Станчик буквально тащил упирающуюся Машу по шпалам. Где-то на середине моста он заволок Машу за раскос фермы, старой, много раз крашенной. Девушка видела перед собой огромные заклепки. Станчик сжал ей ладонь рукой, заломил руки за спину и молча ждал. Маша пыталась вырваться, пыталась укусить мучителя за руку, но бесполезно, Станчик дело свое знал туго.

Вскоре мост начал слегка подрагивать, послышался далекий гул приближающегося поезда. Поезд мчался совсем не с той стороны, откуда ожидал Станчик, и не варшавский, а товарняк. Мост гулко завибрировал. Станчик резко развернул Машу лицом к другой колее.

– Вот и твой поезд. Ты сейчас уедешь. Прощай, – произнес Станчик у самого уха девушки.

Затем он оторвал ее от себя и швырнул прямо под тепловоз. Сам ухватился за металлическую балку, чтобы его не затянуло воздушным потоком под колеса. Он успел заметить, как мелькнула белая майка Маши Пироговой, крик девушки потонул в грохоте металла. Одной рукой продолжая держаться за балку, Станчик сорвал с головы маску. Ветер трепал его волосы, он хохотал.

Мимо проносились тяжелые, пахнущие мазутом цистерны, затем пошли платформы с бревнами, с рулонами металла. Казавшийся бесконечным поезд оборвался, как лента, перерезанная ножницами, красные габариты понеслись в предрассветную мглу.

Мост еще вибрировал, грохот поезда удалялся, а Станчик перепрыгивал со шпалы на шпалу, дурачась и ребячась.

– Рельсы, рельсы, шпалы, шпалы, – выкрикивал Станчик вслед поезду. Коготь стоял на краю моста:

– Ну, как оно?

– Иди посмотри. Думаю, от нее только кроссовки остались. Пошли быстрее, а то вдруг операцию «Перехват» объявят, – схохмил Станчик, сбегая вниз по насыпи.

– Нам-то что, мы мирные люди.

– Ты совсем не мирный, посмотри на свою рожу. Маску-то хоть сними.

– Твоя где?

– В реку бросил, она мне уже не понадобится. Коготь стянул с головы маску, спрятал ее в карман.

– Не завидую я следователям. Будут думать, голову ломать, почему это произошло, по какой причине она своих друзей перестреляла и какого черта под поезд сиганула?

– Это не твои проблемы, что ты переживаешь за следователей? Что б они все подохли! Нам про свое думать надо.

Они уселись в машину: Коготь – за руль, Станчик – рядом.

– Теперь в столицу. И не гони, я тебя прошу.

– Понял, буду ехать тихо, как на похоронах.

– А вот этого не надо. У нас пиво еще есть?

– Пива нет, есть только «Спрайт».

– Выпью «Спрайт», что-то сушит ужасно.

– Оно завсегда сушит, когда человека прихлопнешь.

Бандиты говорили о происшедшем буднично и спокойно – так, словно обсуждали не убийство человека, а что-то совершенно заурядное, типа купли-продажи нескольких мешков картошки.

– Знаешь, о чем я думаю?

– Не знаю, – произнес Коготь, выводя уазик на шоссе.

– Очень мне армянин не нравится. Чувствую, придется нам сюда возвращаться.

– Армяшку хлопнуть?

– Его, родимого.

– На этот раз нам такой задачи Полковник не ставил, так что и выполнять ее мы не обязаны. Захочет его убрать – пусть посылает кого-нибудь другого.

– Тоже правильно. Мы свою работу делаем, другие пусть делают свою.

Как и предвидел Коготь, рассвет они встретили на Минском шоссе, когда неслись в сторону Москвы, если, конечно, можно назвать словом «неслись» езду на уазике. Правда, трясло его так, что, закрыв глаза, можно было подумать, будто едешь по дороге километров двести в час.

– Солнце-то.., лучики свои растолдыкало, – мечтательно проговорил Коготь. – Люблю, когда сбывается, что задумал.

– И я люблю. Даст Полковник денег, оттянемся немножко. Нам что, много надо, что ли – водка, бабы и банька.

– Люди мы неприхотливые, – подтвердил Коготь, – за лишним не гонимся. Кстати, тебе Полковник обещал улучшить жилищные условия?

– Еще год назад обещал.

– Теперь, если хочешь, поспорим, за пару месяцев точно улучшит!

– Твои б слова да Богу в уши, но спорить не стану. Надоело в Копотне жить, хочу поближе к метро.

– Можно подумать, ты им будешь пользоваться! – засмеялся Станчик. – Я тоже так раньше думал: поселюсь поближе к метро, стану на нем ездить на работу. Но все равно из-за руля не вылезаю. И гараж себе прикупил недалеко от дома, метров триста, но, знаешь, каждый день их пешочком проходить – сил нету. Приехал, бросил машину под окном и пошел домой спать.

Добравшись до московской кольцевой дороги, Станчик загнал в гараж ненавистный уазик и с трудом разогнул спину.

– Задница болит, словно по ней молотками били. Наверное, лучше на взбесившейся кобыле скакать, чем на русском «Лэндровере» передвигаться.

– Еще один рывок, – вздохнул Коготь, – пересаживаясь в джип «Ниссан». – Совсем другое дело. Хотя если по болоту ездить, то лучше уж уаз. В ресторане Полковнику обстановку доложим, и можно смело отдыхать.

Люди генерала Потапчука опоздали в Смоленск совсем немного. Они приехали к полудню, а утром Коготь и Станчик покинули город. Даже разминулись по дороге. Но откуда было знать людям из ФСБ, что в скромном уазе катят двое убийц, а убийцам – что навстречу им едут те, кто должен их искать? Много машин на дороге.

Встречал гостей полковник Потапов, он и проводил их на служебной черной «Волге» к дому недалеко от деревни Озерцо. Распахнутая дверь, невыключенное освещение. Сперва Потапову показалось, что Стрессович и Кныш просто серьезно загуляли, а потому еще не проснулись, но, когда полковник Потапов оказался в коридоре, ему чуть не сделалось дурно. Шесть трупов, лужи крови, мозги, размазанные по стенке. Гильза попала ему под ботинок, и он чуть было не упал.

– Девчонка с ними жила, это точно. Мои люди за домом следили. Жаль, что они не следили за ним сегодняшней ночью.

– Действительно жаль… Выслали следственную бригаду, обошли дом. Машу, естественно, нигде не нашли. К обеду из милиции сообщили, что на железнодорожном мосту обнаружены останки девушки.

– Описать ее можете? – дрогнувшим голосом спросил полковник Потапов.

– Описать то, что нашли, довольно сложно, – ответил эксперт. – Разве что кроссовки могу описать точно.

– Это убийство или несчастный случай?

– Пока трудно сказать. Но я не думаю, чтобы девушка выбрала такую смерть. Мужики могут вешаться, бросаться под поезд, а женщина обязательно думает о том, как она будет выглядеть после смерти. Для меня чисто женское самоубийство – это снотворное, сильнодействующие яды и вскрытые вены.

Глава 9

Специальный секретный агент Глеб Сиверов по кличке Слепой, о существовании которого во всем ФСБ знал только генерал Потапчук, как всегда, в условленное время находился у себя в новой мансарде. Генерал мог прийти, мог позвонить, а мог и не появиться, причем без объяснений, но Глеб обязан был приходить и ждать встречи. Сиверов нутром чуял, что Потапчук должен объявиться. И все равно генерал ФСБ пришел неожиданно для Глеба, когда тот уже перестал ждать.

Трижды коротко прозвучал звонок. Потапчук шагнул в мансарду не как старый, убеленный сединой человек, а молодцевато. «Но лишь только дверь затворилась, тут же погас» – так определил для себя Сиверов.

Генерал согнулся, словно догоревшая спичка, его глаза утратили блеск.

– Извини, Глеб, что ждать заставил.

– Не впервой.

Генерал поставил портфель у вешалки, небрежно бросил пальто на стул.

– Выпить у тебя, конечно же, нету? – зло спросил генерал.

– Есть, – пожал плечами Глеб. – Пятьдесят граммов коньяка могу предложить.

– Я с собой принес.

Генерал прошел в большую комнату и на журнальный столик поставил маленькую плоскую бутылку армянского коньяка. Устало опустился в кресло и посмотрел Сиверову в глаза:

– Прости, Глеб, не успели мои люди. Убили Машу Пирогову.

– Кто?

– Этого еще не узнали. Тех бандитов, которых ты пощадил, кто-то уложил – расчетливо, хладнокровно, рука не дрогнула. Разминулись мои ребята с ними всего на шесть каких-нибудь часов.

Глеб подумал, глядя в голубые глаза Потапчука, что, может, и к лучшему это опоздание, иначе могли и двух офицеров положить. Они не ждали встречи с серьезным противником, ехали всего лишь девчонку допросить, снять показания.

Генерал вздохнул:

– Вот, Глеб, и не верь после этого в приметы. Дурной сон мне снился. Только не подумай, я не постарел, мыслю так же трезво, как и прежде, но со мной нечасто подобные проколы случаются. Никто не мог предположить.

Сиверов поставил на стол две маленькие стеклянные рюмки.

– Почему так случилось?

– Совсем бандиты распоясались, полный беспредел. Скоро Смоленск у Питера славу криминальной столицы заберет.

– Если мы не вмешаемся, – добавил Глеб. Потапчук криво усмехнулся:

– Если бы знали куда, то вмешались бы. Если хочешь, сходи за моим портфелем, там фотографии есть, описание, заключение судмедэкспертов, предварительный баллистический анализ.

Сиверов отправился в коридор. А Потапчук отпил маленький глоток коньяка, обернулся и, увидев, что Глеб занят, допил коньяк залпом.

Сиверов присел на подлокотник кресла и бесстрастно рассматривал фотографии, привезенные Потапчуком.

– А где фотография девушки?

– Я полагаю, Машу бросили под поезд на мосту. И можешь себе представить, что произошло. Товарняк на полном ходу, сорок семь вагонов, груженный всякой ерундой – мазут, лес, сталь… От нее почти ничего не осталось.

– Это все деньги, – задумчиво сказал Глеб, – большие деньги и наркотики. Я теперь убежден, что Маша говорила правду.

– Ну и что нам от твоего убеждения? – усмехнулся Потапчук. – И Смирнова убили из-за того же, и водителей, и охранников, и двух милиционеров. А бандиты просто попали под замес, они случайно оказались рядом с Машей.

– Да, – вздохнул Глеб, – может быть, они единственный раз в жизни сделали доброе дело и поплатились за это. А кто поплатится за то, что они устроили?

Потапчук пожал плечами.

– Когда я узнал об этом, первым желанием было поднять спецназ и навалиться на контору. Но потом поостыл и понял: если они так действуют, значит, уверены, что мы ни хрена не найдем, что они чисты, руки успели вымыть.

Глеб сидел задумавшись, фотографии лежали на столе перевернутыми.

– Пальба, как я представляю себе, была там отменная. Свидетелей никаких.., лес.., глухомань.., дом на отшибе., Всех, кто мог что-нибудь видеть, бандиты уложили.

– Сколько их было?

– Полагаю, двое.

– Профессионалы.

– И я уверен, что они не местные, не смоленские. На берегу озера ребята нашли следы от УАЗа. Вот и все. Те же следы у реки, у моста.

– Не ездят бандиты на УАЗах, не то теперь время, не их это транспорт.

– Забываешься, – проговорил Потапчук, – уаз – тоже джип. А человек, который о деле думает, а не о том, чтобы пыль в глаза пустить, выбирает надежную машину, которая и по лесу пройдет, и по болотистому лугу проберется, и в глаза никому под Смоленском не бросится. Профессионалы, одним словом.

– С одной стороны, медлить нельзя, но и спешить не стоит, – сказал Глеб, собирая фотографии со стола. – У нас с вами, Федор Филиппович, появилась уникальная возможность накрыть сразу и производителей наркотиков, и оптовых покупателей. Иначе бороться с ними смысла нет: уничтожишь оптовиков – производители найдут новых продавцов, поступишь наоборот – обязательно где-то вновь производство наладят. Ликвидировать нужно всю цепочку сразу.

– Правильно, Глеб, говоришь, поэтому и нельзя их испугать раньше времени. Они чувствуют, что земля под ними горит, потому так жестоко с неугодными расправляются.

– Фирму «Новиков и К» – предложил Сиверов, – надо все-таки тряхнуть, но очень осторожно. Наехать на них под видом налоговой полиции, выемки документов и в это время аккуратно обыскать здание.

– Я уже думал об этом. Но если операция масштабная, то утечка информации неизбежна, поэтому я и боюсь ставить поляков в известность прежде, чем наступит срок.

Сиверов задумчиво барабанил пальцами по крышке стола.

– Если бы я заметил за тобой эту дурную привычку раньше, – усмехнулся Потапчук, – ни за что бы не стал сотрудничать.

– Думаете, Федор Филиппович, это нервы?

– А что еще? Даже тебя, Глеб Петрович, проняло.

– Бандитов, допустим, мне не жалко, – сказал Сиверов, – но девчонку жаль безумно. Она только из дерьма выкарабкалась, только кое-что в жизни понимать стала, как ее убили.

– Это только те люди, о которых мы знаем, – напомнил Потапчук, – а сколько в сводках числится нераскрытых убийств, пропавших без вести, неопознанных трупов? Голову даю на отсечение, что еще столько же, если не больше, на их совести.

– Их не по одиночке ловить надо, а накрывать всех сразу, – твердо сказал Глеб. – Как тараканов – загнать под шкаф и быстро отпилить ножки. Значит, так, Федор Филиппович, я думаю, что вы доверите своим людям проверить фирму «Новиков и К» и холодильники, куда они мясо возят. Не стану же я вас учить, как это делать?

Потапчук закрыл портфель, спрятав в него фотографии.

– Смотрю на тебя, и можно подумать, будто это ты генерал, а не я. Сделаю, все сделаю, Глеб, в лучшем виде. Только мало надежды на успех. Хитрые они и осторожные. Начну, наверное, с мясных складов. Одновременно – нельзя, тогда правда наружу выйдет. Честно говоря, Глеб, я уже распоряжение отдал.

– И правильно сделали. Вы своим направлением займетесь, я своим.

– Ты, Глеб Петрович, – вздохнул Потапчук, – смотри, чтобы ничего не случилось, а то будет как в Смоленске.

– А что было в Смоленске? – изобразил удивление Сиверов.

– Короткая у тебя память. Именно в Смоленске ничего и не случилось. Если бы не мой звонок, – усмехнулся Потапчук, – тогда бы случилось. Тогда не досчитались бы пару бойцов спецназа.

– И не я бы их убил, они бы друг друга перестреляли.

– Глеб, я должен знать, что ты затеваешь.

– Я вам все расскажу после того, как узнаю сам. А сейчас еще рассказывать нечего.

– Скажи просто, где ты собираешься искать?

– Ресторан «Врата дракона».

– Дельная мысль, но не спугни.

– Я постараюсь сделать так, что если в ресторане и появится отряд ОМОНа, то это будет иметь правдоподобное объяснение.

– Телефон мой на память выучил?

– Как «Отче наш».

– Странное дело, – Потапчук бросил взгляд на плоскую бутылочку коньяка, из которой мужчины отпили всего три рюмки, – когда иду к тебе, кажется, дела идут хуже нет, а поговорю… Ты умеешь, Сиверов, оптимизм в человека вселить.

– Если бы еще кто-то умел вселять оптимизм в меня, – Глеб поднял рюмку и подмигнул генералу, – мне тогда цены бы не было.

– Цена, цена… – проговорил Федор Филиппович. – Мне нынешнее поколение в ФСБ не нравится. Редко среди них нормального человека встретить можно, все или власти хотят, или денег. А поскольку денег больших мы предложить не можем, – генерал махнул рукой, – что я тебе, Глеб, свои проблемы на плечи взваливаю? У тебя и собственных хватает.

– Меньше, чем вы думаете.

– Сколько знаю тебя, Глеб, понять не могу, почему ты до сих пор не послал меня к черту? Ты без меня проживешь, а вот я без тебя уже, наверное, нет.

– Вам честно сказать?

– Если можешь.

– Тогда мой честный ответ придется разбить на две части. Первая: почему я не посылаю? Хочется послать каждый раз, но я сдерживаюсь. Часть вторая: почему именно вас не посылаю?

– Возраст уважаешь, – засмеялся Потапчук.

– Вот тут, генерал, вы прямо в отверстие попали – возраст и звание. Я тоже погоны носил, на войне был, знаю, что командира бросать нельзя. Мне нынешнее поколение тоже не нравится, не оставлять же вас наедине с ним?

– За нас, Глеб, – предложил Федор Филиппович, поднимая рюмку, налитую лишь до половины. – Не умел я пить коньяк правильно раньше, не умею и теперь, – Потапчук выпил коньяк одним глотком и строго посмотрел на Сиверова.

Так смотрит состарившийся отец на сына, который уже давно живет своим умом. Можно советовать ему, можно ругаться, можно приказывать, но все равно он сделает так, как решит сам.

– Я уже не прошу, Глеб Петрович, тебя быть осторожным, не прошу беречь себя, не прошу даже действовать скрытно. У меня к тебе лишь одна просьба: помни о девушке, которая погибла зря, ни за что.

Сиверов кивнул:

– Если бы не она, не пошел бы я во «Врата дракона».

– Верю…

– Я бы прогулялся с вами, Федор Филиппович, но конспирация запрещает.

Генерал одевался в прихожей. На прощание он сказал Глебу:

– Конспирация, уставы, положения, инструкции – это полная чушь. Если у человека есть чувство меры и чувство ответственности, как у тебя, он сам знает, что и когда можно делать, а чего нельзя ни при каких обстоятельствах. Тебе я доверяю.

– Ждите звонка, – с легким смехом попрощался Сиверов с генералом Потапчуком.

Тот спускался по лестнице, не касаясь перил. Эта привычка вошла в плоть и кровь генерала. Бывает, услышишь одну фразу и врежется она тебе в память на всю жизнь. Еще в военном училище капитан, командовавший ротой курсантов, предупредил будущего генерала и его сокурсников:

– Запомните, ребята, перила существуют лишь для стариков, женщин и раненых.

С того дня генерал старался не прикасаться к перилам. Исключение делал для себя только когда попадал в госпиталь или когда становилось совсем невмоготу. Но несмотря на то, что спускался Потапчук по ступеням тяжело, удрученный, из подъезда он вышел с гордо поднятой головой.

Квартал он прошел пешком – дворами, и, когда вышел к стоянке, шофер с одобрением посмотрел на генерала и подумал: «Надо же, в его годы каким молодцом держится!»

Если Сиверов еще готовился к походу в ресторан «Врата дракона», то Потапчук начал действовать с самого утра. Практически в каждом большом государственном учреждении непременно работает пара человек, связанных с ФСБ. В представлении обывателя агент спецслужбы непременно должен быть накачанным, непременно должен пройти курсы спецподготовки, быть не ниже метра восьмидесяти ростом. Но такого мужика за версту видно. Всякого рода есть специалисты. Если он служит в спецназе, то и выглядеть будет соответственно, если же его уделом является химия, почерковедение, компьютерные технологии, то офицер ФСБ может вполне оказаться заурядным коротышкой с солидным животом.

Потапчук организовал проверку мясных складов так, что даже сотрудники санэпидем-станции, проводившие досмотр холодильников, не подозревали, в чем именно они участвуют, знали лишь, что в их бригаду включены два научных сотрудника из Института биоорганической химии.

На самом рассвете у котельной появились двое бомжей. Устроились на спиленном тополе. Как водится, рядом с ними стояли потертые полиэтиленовые пакеты – один со стеклянными бутылками, второй с пластиковыми. Возле бомжей прохожие стремятся пройти побыстрее, стараясь на них не смотреть. Приличный человек хочет избежать традиционного в таких случаях вопроса:

«Эй, братан, сигаретки не найдется? А если не куришь, подбрось на пивко?» Милиция с бомжами не связывается, с них взять нечего. Уж лучше оштрафовать законопослушного гражданина, позволившего себе выпить лишних двести граммов водки. Разве что мальчишки попробуют их достать, но стоит бомжу цыкнуть, как дети разбегаются в разные стороны.

Двое лжебомжей пристально рассматривали подходы к мясным складам. Главной задачей, которую поставил им генерал Потапчук, было проследить, будут ли вывозить что-нибудь с территории после того, как на склад позвонят с санстанции и предупредят о проверке, поднимется ли на складах суматоха после этого звонка.

Один из бомжей взглянул на часы:

– Десять утра, им уже позвонили. Переполоха звонок не вызвал. Четверо охранников организованно покинули территорию. Они не прятались, сели в машину и уехали.

– Уверенно себя чувствуют ребята, – бомж достал сотовый телефон и, пряча его в грязном рукаве куртки, набрал номер:

– Алло, это пятый. С территории ушла часть охраны, с собой ничего не выносили, разве что мелочь. Могу продиктовать номера машин, на которых они сейчас уезжают.

– Что ж, если не стоит, то конец связи. Ждем. Санэпидемстанция приехала, как положено, на добитом, дважды побывавшем в капитальном ремонте рафике. Подобных машин даже в «Скорой помощи» не сыщешь. Пятеро мужчин в белых халатах с чемоданчиками в руках долго пытались дозвониться в металлическую дверь.

– Охренели, – пробурчал врач санэпидем-станции, – никакого уважения к государству. Если через минуту никто не откроет, я, даже если там полная стерильность, такой акт составлю, что мясо они у себя хранить не смогут еще с полгода.

По ту сторону забора словно услышали слова ветеринарного врача, и дверь отворилась. Врач был мужиком незакомплексованным, привыкшим к тому, что всюду его боятся, он всех называл на «ты», невзирая на пол, возраст и социальное положение.

– Тебе, милок, в похоронной конторе работать, – сказал он охраннику.

– Я прежде там и работал, – пожал плечами крепкий парень.

– Там-то уж точно никто не спешит. Там клиент терпеливый и нескандальный. Кто у вас за санитарное состояние отвечает? – говоря это, врач с удивлением оглядывал территорию. Таких чистых снаружи мясных складов ему видеть еще не приходилось. Забетонированные дорожки, подстриженные газоны, цветы и два сборных ангара.

– Ответственный тут не сидит, он уже в дороге – из фирмы едет.

– Когда последний раз проверку проходили?

– Я этого не знаю, мне своей работы хватает, – охранник провел врача в караульную будку и достал всю документацию, какая только имелась на складе. – Изучайте.

Ребята, якобы работавшие научными сотрудниками в Институте биоорганической химии, переглянулись:

– Мы спешим, на сегодня еще одно дело есть. Пусть доктор бумаги изучает, а мы сами осмотрим склады. Какая у вас температура хранения?

– Минус двадцать два, – улыбнулся охранник, но тут же смилостивился. – Ватовки наденьте, – он широким жестом распахнул платяной шкаф.

«Ватовками» охранник называл спецодежду по привычке. Это были фирменные пуховики с нашитыми эмблемами фирмы «Новиков и К».

– Фирма, – сказал один сотрудник другому, облачаясь в стильный пуховик с капюшоном. – Теперь хоть на северный полюс.

Прихватив с собой один из журналов, где было записано, сколько и чего хранится в холодильниках, ложные сотрудники Института биоорганической химии отправились к холодильнику. Охранник открыл замок и с усилием отворил массивную дверь.

– Я вас, ребята, здесь подожду, – и хихикнул:

– Дверь я прикрою, чтобы тепло не выходило.

– Не забудь потом открыть, – подмигнул ему младший научный сотрудник.

– Это уж как получится. Если долго возиться станете, могу и забыть.

Вспыхнул яркий свет. Произошло это автоматически, датчики реагировали на движение внутри холодильника. Озябшими пальцами мужчина полистал журнал:

– Эта партия ушла, эта тоже. Ага, вот теперь то, что надо. Тут должно храниться…

Другой сотрудник тем временем принялся сличать образцы печатей.

– Мы это лучше в тепле сделаем. Сейчас туши осмотрим, пробы возьмем.

Замерзшие туши были словно отлиты из стекла: ударь по ним – пойдет звон.

– Ни одной вскрытой, все целенькие.

– Неужели товар здесь? – переговаривались мужчины шепотом – так, что даже самые чувствительные микрофоны не смогли бы уловить тихий звук.

– Не похоже, что товар здесь, уж очень раскованно ведет себя охрана.

– Охрана может и не знать о том, что здесь хранятся вмороженные в туши наркотики.

Минут десять ушло на то, чтобы проверить все туши. С трудом удалось взять образцы. Специальный нож сработал на славу.

И тут более молодому сотруднику пришла в голову идея:

– Считай туши.

– На хрена?

– Считай, потом объясню.

– Если еще десять минут в морозилке посидим, сами окоченеем до стеклянного состояния. Сосчитали туши. Молодой сотрудник ликовал:

– Видишь, четырех не хватает!

– Это вопрос для правоохранительных органов, пусть его менты и налоговая инспекция задают.

– Много наркотиков они не возят, хватит и четырех туш, чтобы зашить нужное количество синтетических таблеток.

– По-моему, ты прав. Пересчитаем еще раз.

– Давай вместе.

Вновь не хватало четырех коровьих туш.

– Выходим.

И только тут мужчины обнаружили, что внутри нет ни звонка, ни телефонной трубки, чтобы сообщить о намерении выйти.

– Где твоя «мобила»? – молодой сотрудник запустил руку в карман. Ноги в легких летних туфлях уже отбивали чечетку, зубы стучали, пальцы не гнулись. – Все, простуда обеспечена.

– Стакан водки или спирта – и простуды не будет.

– Ты еще скажи, холодной водки из морозильника. Эх, жаль, из водки глинтвейн не варят!

– Попробуем.

Охранник открыл дверь прежде, чем телефон ответил.

– А я уже думал, вы здесь заночевать решили.

Мужчины в пуховиках вышли на свежий воздух. Было не так уж тепло, но им казалось, будто они попали в субтропики в разгар сезона. Они тут же сбросили холодную одежду.

– Пойдем второй холодильник посмотрим, или вам охоту отбило?

Бывалые врачи из санэпидемстанции в холодильники даже не заходили, лишь посмотрели в открытую дверь.

– У вас тут чистота и порядок, как в операционной кремлевской больницы, тут никакая зараза не заведется. Вы для надежности образец нам снимите.

– Мы уже взяли, поделимся.

Лезть во второй морозильник не хотелось, но служба – это не работа, Потапчук приказал проверить все, что можно.

И во втором складе не хватало пяти туш.

– Газончики у них слишком аккуратные, может, в землю что закопано?

– Погоди-ка, – молодой сотрудник задумался. – Тут и не может быть вскрытых туш, попробуй ее замерзшую расковыряй! А потому и забирают они туши с наркотиками из склада, размораживают где-нибудь. Здесь этого не сделаешь, поэтому наркотики искать в холодильнике бесполезно.

– По-твоему, охрана в курсе?

– Не думаю. Простоватые у ребят лица. Я за годы работы с Потапчуком научился по глазам различать, врет человек или нет, боится или же готов сотрудничать с открытой душой.

– Доктор Ламброзо ты наш.

Настоящие врачи из санэпидемстанции дожидались двух своих коллег, сидя в потрепанном рафике. Молодой эфэсбэшник не уставал повторять:

– Не нравится мне все это, ох не нравится!

– Что ты предлагаешь?

– Дай-ка рискну, попробую разобраться, куда ушли девять говяжьих туш.

– Не твое это дело.

– Что-то цифра не бьет, – сказал он охраннику. – Может, накладные перепутали или партия не та?

– Что такое?

– В одном складе на четыре туши меньше, в другом – на пять, итого девять. Охранник наморщил лоб:

– В мою смену никто ничего не забирал, вот документы, – он выдвинул ящик стола и вытащил папку с пластиковыми страницами. Все накладные, как визитки, были аккуратно вложены под прозрачный пластик. – Не знаю, сейчас свяжусь.

Он позвонил по телефону ответственному за хранение. Тот пояснил:

– Да, девять туш забрали для ресторана «Врата дракона».

Спрашивать, зачем так много мяса, да еще мороженого, одному ресторану, эфэсбэшник не стал. Какой же уважающий себя ресторан берет мороженую говядину? Название «Врата дракона» эфэсбэшнику ничего не говорило, о его существовании знали лишь завсегдатаи, жители квартала да Глеб Сиверов и генерал Потапчук.

– Дурная у меня привычка, – сказал эфэсбэшник охраннику, – все считать. Считаю ступеньки в доме, плитки на дорожке, деревья на автобусной остановке. Привычка, ничего с собой не могу поделать.

– Понятно, – сказал охранник, – у каждого свой сдвиг, свой прикол. У тебя такой, парень, сдвиг, а я на правом и левом завернут, непременно с лестницы должен на площадку левой ногой стать, а с кровати утром на пол – правой. А моя жена тоже считать любит, особенно мои деньги. Самое интересное – у нее так складно получается: то пятидесяти рублей у меня не хватает, то тысячи ста одиннадцати… Один раз решил все отдать, и, представляете, мужики, снова не хватило! С тех пор я перестал быть честным, честен только на работе. Вот с вами, например: вы попросили объяснить – я с удовольствием объяснил. Так что, мужики, расстаемся без обиды.

– Без обиды, – подтвердил эфэсбэшник, самодовольно потирая руки.

– Что, замерзли пальчики?

– Уже отошли, – признался эфэсбэшник.

– Вы бы на третий городской мясокомбинат съездили, вот где цирк! Там и мыши, и крысы, и черви, и жуки. Какой дряни там только нет, любой микроб найдете, если захотите. Там вся таблица Менделеева, вся флора и фауна, – охранник расхохотался.

С новыми людьми ему общаться приходилось мало. Двенадцать часов дежурства, с коллегами по работе все говорено и переговорено, с начальством не побеседуешь, его только слушать надо и соглашаться, а вот с незнакомыми можно и пообщаться. Ребята к тому же приятные, не наглые, денег не клянчат, занимаются своим делом. Даже мяса не попросили. Хорошие, в общем, порядочные, такие редко попадаются.

Охранник проводил эфэсбэшников до машины, на прощание пожал руку:

– Приезжайте, ребята, буду рад. Но у нас вы ни хрена не найдете, у нас чистота идеальная и такой порядок, что армия позавидовать может, сто очков всем вперед дадим.

– Верим, видели, спасибо. До встречи. Думаю, не скоро, но встретимся.

Охранник помахал рукой машине, как машут отплывающему пароходу или отходящему от перрона поезду. Бросил взгляд в сторону заброшенной котельни, бомжей под стеной уже не было. «Наверное, недалеко отошли, если пакеты с бутылками оставили».

– Мы вас к институту подбросим, – предложил врач санэпидемстанции.

– Нет, мы в центре выйдем, у нас еще дела есть. Начальство нам на два часа времени больше выделило. Может, пойдем пивка выпьем, а может, водочки по сотке для согрева. Вы-то не полезли, опытные, хитрые, а нам, биохимикам, сами понимаете…

– Понимаю, – сказал врач.

«По-моему, они назывались микробиологами, а теперь вдруг биохимиками заделались… Хрен их, теоретиков, разберет. Вот у нас все ясно и понятно, мы практики».

Эфэсбэшники дождались, когда рафик скроется за углом, по мобильному телефону вызвали машину и отправились в управление на доклад к генералу Потапчуку.

– Ничего феноменального обнаружить не удалось, – докладывал капитан генералу Потапчуку. – Ни одной вскрытой туши. Но одна интересная деталь есть: в сумме, если верить документам, на складе не хватает девяти говяжьих туш, это из последней партии. Лично я думаю, что они забирают туши и размораживают их в другом месте. Туши отправлены в ресторан.

– В какой, выяснили?

– Они не скрывали. В документах не написано в какой, но охранник позвонил и уточнил, – в ресторан «Врата дракона». Честно говоря, я такого в Москве не знаю.

Генерал Потапчук чуть сузил глаза. Это название он слышал от Слепого, именно в этот ресторан собирался отправиться сегодня вечером Глеб Сиверов. «Врата дракона», – подумал генерал. – Точно, случайных совпадений не бывает. Звучит угрожающе, словно в пасть к Змею Горынычу лезешь. Не послать ли мне туда ребят на подстраховку? Хотя нет, в сам ресторан соваться не стоит, Глеб мне этого не простит. Но поблизости пусть крутятся и с оружием в машине посидят, за входом и выходом понаблюдают".

– Оформите доклад в письменном виде и можете быть свободны, биохимики-микробиологи, – распорядился генерал Потапчук.

Глеб Сиверов позволил себе хорошо выспаться. Неизвестно, когда в следующий раз удастся поспать и удастся ли вообще. Для Ирины Быстрицкой это было в новинку. Обычно Сиверов поднимался часов в семь утра, правда, вел себя тихо, часа полтора бегал по парку, плескался под душем и сам готовил утренний кофе.

– Что-то случилось? – поинтересовалась Ирина, когда Глеб наконец появился на кухне.

– С чего ты взяла?

– Может, мы вечером идем в оперу и ты решил отоспаться, чтобы не заснуть, сидя в бенуаре?

– Мы давненько не ходили в оперу, но это не потому, что я стараюсь поменьше быть с тобой, а потому, что там редко идет что-нибудь стоящее.

– Ты имеешь в виду Вагнера? Это не единственный композитор.

– Я знаю, но Вагнер мне ближе других, исключая, естественно, тебя.

– Я не композитор, – сказала Быстрицкая, наливая Сиверову кофе. Ты меня удивляешь. Отменить утреннюю пробежку тебя может заставить только мировая война или землетрясение.

– Иногда можно позволить себе расслабиться.

– Давай сегодня поужинаем в ресторане? – предложила Быстрицкая. – Надоело мне готовить, а еще больше надоело мыть посуду.

Сиверов подозрительно посмотрел на женщину, уж не знает ли она о его планах на вечер, но тут же отмел эту мысль. Прожили они вместе не столько, чтобы читать мысли друг друга, а по-иному узнать о вечернем походе в ресторан «Врата дракона» Ирина не могла.

– Я бы с радостью тебя пригласил, но у меня есть дело, серьезная встреча. Надеюсь, ты меня не сильно ревнуешь?

– Даже если бы я тебе запретила, ты же уйдешь все равно?

– Поэтому я и решил побыть дома до обеда.

– Почему до обеда?

– В обед я уйду, мне нужно подготовиться.

«Бог ты мой, – подумал Сиверов, – если бы Ирина знала о моих приготовлениях, о том, как именно они пройдут, вряд ли она сейчас так мило улыбалась бы, наливая в кофейник кипяток. Она бы могла вылить кипяток мне на голову».

– Придешь когда?

– Не знаю, дело может затянуться. Когда Сиверов собирался, Ирина подозрительно на него смотрела. Обычно Глеб из одежды предпочитал носить джинсы, свободный джемпер и просторную куртку. Теперь же он надел темный костюм, выходные туфли и длинный черный плащ.

– Ты умеешь быть стильным, – произнесла Быстрицкая, оглядывая Глеба. – Больше всего мне нравится, что ты носишь не рубашку с галстуком, а тонкий черный джемпер без воротника.

– Я знаю, что нравится женщинам, – усмехнулся Глеб.

– Что же?

– Мужчина должен быть похож на их идеал, но в то же время отличаться от него одной неожиданной деталью, тогда они ему отдаются даже без просьбы, – Глеб поцеловал Ирину и вышел из дому.

Старая серебристая «Вольво» сиротливо стоял в углу площадки. Сегодня Сиверов отправлялся на дело без всяких приспособлений, сегодня его инструментами являлись интуиция, острый ум, обаяние и исключительная реакция. С машиной Сиверов расстался, поставив ее в одном из дворов, и не спеша побрел по широкому тротуару проспекта.

«Весна – чудесная пора года, – думал Глеб, разглядывая идущих навстречу и обгоняющих его женщин и девушек. – Сброшены теплые длинные пальто, шубы, мужчины смотрят веселее. Столько открытых для созерцания частей женского тела, что с непривычки можно почувствовать себя пьяным. Конечно, в ресторан „Врата дракона“ можно было пойти с Ириной Быстрицкой, но тогда надо забыть о деле. Она-то знает меня как облупленного, сразу почувствует, что мое внимание нацелено на другое. Появись я в ресторане один, это будет подозрительно, появись я в компании с мужчиной – подозрительно вдвойне. Идеально прийти туда с ребенком. Никто не заподозрит, что мужчина с ребенком пришел затем, чтобы выведать тайну. Мне нужна спутница. Может, эта?»

Глеб остановился, разглядывая девушку, застывшую у витрины магазина. Ярко-оранжевые волосы, короткая юбка, куртка, туго стянутая на талии ремешком, высокие сапоги на огромных каблуках, в руках тонкие сетчатые перчатки. «Экземплярчик еще тот. Если она будет сидеть рядом со мной за столиком, запомнят только ее, обо мне никто и не вспомнит. Скажут потом, что какой-то мужик сидел рядом с броской, развратного вида девицей. Кажется, и познакомиться с ней легко, еще легче пойти вместе с ней в ресторан. Такой девочке достаточно бросить всего одну фразу: девушка, а не хотите ли пива бесплатно попить? И она уже готова идти с тобой».

Девушка, заметив в витринном стекле отражение следившего за ней мужчины, обернулась и посмотрела в глаза Сиверову. Они словно играли в игру, кто первый моргнет, кто первый отведет взгляд. Смотрели друг на друга долго. И Глеб, и девушка улыбались.

Первой не выдержала обладательница оранжевых волос, она опустила глаза. Глеб умел выдерживать чужие взгляды, иногда даже специально тренировался, когда ехал в метро или стоял на остановке. «Это одно из моих главных достоинств, – так считал Сиверов, – побеждает тот, у кого сильнее взгляд. Если ты заставил собеседника моргнуть, опустить голову, считай, спор уже выигран, он согласится с тобой во многом».

Сиверов улыбнулся и медленно пошел по тротуару. «Она ждет, что я сейчас подойду к ней. Извини, девочка, у меня другие планы, я ошибся насчет тебя. Дешевка меня не устроит». Девушка еще секунд тридцать ждала, что Глеб обернется, а затем с досадой прищелкнула языком. Мужчина ей понравился, но не станешь же сама набиваться ему в подруги?

«Женщина должна быть не очень броской, но и не такой, чтобы к ней подходило определение „баба“, которое я страшно не люблю, – Сиверов подошел к остановке. – Ходишь по городу и думаешь, сколько женщин! Но когда нужно выбирать, то найти подходящую практически невозможно. Она могла бы подойти», – Сиверов разглядывал женщину лет тридцати пяти в легкой стеганой куртке. Она смотрела сквозь толпу, мимо спешащих людей, в никуда. В руке держала немного поношенную стильную сумку.

«У нее никого нет, – подумал Глеб, – у нее ищущий взгляд. Но ищет женщина не среди тех, кого видит, образ мужчины уже сложился в ее голове. Главное в ее образе – не лицо, не фигура, не возраст, не социальное положение. Спроси ее, она сама не сумеет описать своего избранника… Я знаю, кто ей нужен, – мужчина, который сумеет ее удивить. Он должен задать вопрос, которого она не ожидает, или предложить что-то неожиданное. Я даже знаю этот вопрос, но поберегу его для другой женщины. Мне жаль тебя разочаровывать, женщина у меня уже есть, а мне нужна просто напарница на один вечер, которая и сама не догадается, зачем я пригласил ее в ресторан».

Подъехал троллейбус. Все, кроме Глеба и женщины, мечтательно глядевшей поверх голов, вошли в него. Никогда прежде Сиверов так тщательно не рассматривал женщин. Теперь же, если бы потребовалось, он мог бы написать статью о женских типах столицы России.

«Да, кажется, я становлюсь сентиментальным, – наконец решил Глеб. – Казалось бы, что может быть проще? Женщин в городе больше, чем мужчин, и по статистике, и визуально. У светофора стоят люди, из пятерых три женщины. Вот еще, вот дальше… Да, женщин намного больше, но ту, которая мне нужна, я никак не могу найти».

Глеб понемногу заводился, в душе, пока еще слабым огоньком, разгорался азарт. Но Сиверов знал, что, если еще полчаса он не найдет подходящую женщину, начнет злиться.

– Уже все глаза проглядел, – произнес Глеб, медленно шагая по улице и вглядываясь в лица встречных женщин.

«Меня так могут за маньяка принять и милиции сдадут. Вот эта, – он посмотрел на сорокалетнюю блондинку, которая резко отвернула голову, не выдержав взгляда Сиверова. – Сейчас она подбежит к милиционеру и с придыханием скажет, что я ее преследую. Будь ты неладна!»

Женщина испуганно оглядывалась. Сиверов улыбнулся в ответ спокойной нейтральной улыбкой. Дескать, не волнуйтесь, мадам, ничего не происходит, просто вы мне понравились. Но когда я рассмотрел вас повнимательнее, вы мне тут же разонравились. Не обижайтесь, дамочка, вы не в моем вкусе.

«Я начинаю напоминать себе ловеласа, все женщины мне стали вдруг интересны». И тут в голову пришла спасительная мысль.

– Ба, – сам себе сказал Сиверов, – есть идеальная кандидатура моей избранницы, я знаю, где она сейчас, знаю, чем занимается. Нам будет о чем поговорить. Точно, точно, – Сиверов взглянул на часы, хотя мог этого и не делать. Время он чувствовал, словно часы тикали у него в голове, чувствовал с точностью до минуты.

– Так, пятнадцать минут, – сказал он. Махнув рукой, поймал такси.

– Куда едем? – спросил таксист, когда Сиверов устроился рядом с ним и поднял на лоб темные очки.

– Два квартала, затем направо, а потом я скажу.

– Слушаюсь, командир, – сказал молоденький таксист. Машина резко сорвалась с места. – Весна начинается, – сказал водитель, – женщины красивые, одна другой лучше.

– Ну, и что же вы?

– Некогда мне ими заниматься, – произнес таксист со скорбным выражением лица, но на губах тут же появилась улыбка.

«И тебя туда же», – подумал Сиверов абсолютно беззлобно о молодом парне.

– А дома жена, – продолжал таксист. – Садятся ко мне бабы, сами на шею виснут, а у меня жена молодая. Что делать остается? Только русский мат и спасает.

– Хорошо вам. Пожалуйста, сюда. Таксист повернул. Сиверов рассчитался, выбрался из машины. Тут же на улице увидел женщину, торгующую подснежниками. Женщине было лет шестьдесят, интеллигентного вида, похожая на школьную учительницу на пенсии. Но то, что женщина не учительница, Сиверов понял сразу: учительница не станет рвать подснежники. Скорее всего, это служащая какой-нибудь конторы, которую отправили на пенсию, а ее место заняла молоденькая девушка.

– Букетик, пожалуйста, – даже не спрашивая о цене, Сиверов улыбнулся женщине и тут же поймал себя на мысли, что он идиотски улыбался каждой встречной. – Вот этот букетик.

– Они совсем свежие, только-только с электрички.

– Где собирали?

– Не очень далеко, за Кольцевой.

Сиверов расплатился и с маленьким букетиком бледно-фиолетовых подснежников заспешил к подземному переходу. В переходе, как всегда, была толчея: не прижавшись к стенке, не постоишь. Глеб, оберегая скромный букетик, двинулся вдоль самой стены, ежесекундно прося прощения и постепенно пробираясь к нужному месту.

– Извините, я не помешал? – спросил он у мужчины, который тыкал указательным пальцем, как в клавиши, в торцы компакт-дисков.

– Мешаете, – резко буркнул мужчина, но посмотрел на крепко сложенного Сиверова и не стал продолжать мысль.

Глеб поднял на лоб темные очки. Девушка узнала Сиверова раньше, чем увидела, – лишь услышала голос. На ее губах тут же появилась улыбка.

– Вам не трудно подвинуться? – обратилась она к лысому здоровяку.

– Не трудно, – сказал тот, отодвигаясь на шаг в сторону.

Глеб занял место у окошечка киоска.

– Ничего нового из того, что вы любите, пока не появилось.

– Вагнер, конечно, композитор замечательный, он интересен всегда, но сегодня у меня другие планы, – букет подснежников лег на подоконник.

Улыбка на лице девушки стала еще более милой:

– Цветы мне?

– По-моему, больше некому. А ему, – Глеб глянул на здоровяка, – никто покупать цветы не станет, даже на юбилей. Ему бы стакан водки или литровую бутылку пива.

– Не отказался бы, – буркнул здоровяк, просматривая надписи попсовых дисков.

– Погода замечательная, – сказала девушка, словно она стояла на площади, а не в подземном переходе, темном и холодном.

– Наверху действительно хорошо. Скажите, – Глеб положил локти на подоконник, – что вы собираетесь делать сегодня вечером?

– Я? – изумленно вскинула брови продавщица дисков. – Не знаю… Как всегда, ничего.

– У меня есть предложение.

– Надеюсь, хорошее? Вы хотите пригласить меня в оперу?

– К сожалению, – произнес Глеб, – в Москве сейчас ничего пристойного не идет, я имею в виду то, что достойно вас.

Девушка смутилась. Глеб умел подчеркнуть достоинства, смутить человека.

– Мне вот это и вот это, – сказал толстяк, стуча пальцем по стеклу, как дятел по дереву, и попытался всунуть голову между Сиверовым и стеклом.

Глеб немного подвинулся.

– Обслужите меломана.

– С удовольствием.

– Сделайте человека счастливым. Это я не себе, дочери покупаю, у нее день рождения сегодня. Меня от музыки тошнит, – признался здоровяк, получая свои компакт-диски и сдачу.

Больше покупателей не было, и Глеб всецело завладел окошком:

– Маргарита, вы согласны?

Девушка изумилась:

– Я никогда не называла вам своего имени.

– Оно написано у вас на бэджике.

Рита посмотрела на свой бэджик и рассмеялась:

– Я на него год не смотрела, привыкла.

– Так всегда бывает. Вы еще не признались – чем займетесь вечером?

– Ровным счетом ничего не планировала.

– Вы экзотику любите? – вкрадчиво поинтересовался Сиверов.

– В каком смысле – экзотику? – смутилась Маргарита уже во второй раз.

– В кулинарном.

– Я, в общем-то, не искушена в кулинарии, хотя готовить люблю.

– Китайская кухня вас не смущает?

– Ничуть, – сказала Маргарита.

– Тогда я имею честь, Маргарита, пригласить вас в ресторан, в китайский ресторан.

– У вас в жизни произошло крупное событие?

– Мне жаль, если вы отказываетесь.

– Я согласна, я очень рада. Это неожиданно. Я никогда не думала, что вы меня когда-нибудь куда-нибудь пригласите.

Глеб выждал паузу, пристально посмотрел в глаза Маргарите. «Она далеко не дура» – подумал он и сказал:

– До сегодняшнего обеда я тоже не предполагал, что пойду в китайский ресторан. Но прошелся по городу, осмотрелся, подышал свежим воздухом. Пристально осмотрел сотни женщин…

– И никого не нашли?

– Я вспомнил о вас, Маргарита.

– Хорошо, я согласилась. По вашим глазам вижу, что вы обрадовались. А теперь скажите правду, на кой черт вам это понадобилось? Общих интересов, кроме музыки, у нас с вами, думаю, нет, и все наши вопросы можно решить здесь, в пределах точки, как и происходило раньше. Так что я не понимаю, – она поднесла букетик к лицу, – зачем вам понадобилось вытаскивать меня из страшного подземелья на свет божий?

– На свету, Маргарита, вы будете сиять.

– Я надеюсь, – Я хочу вас использовать. Мне надо появиться в ресторане с милой женщиной.

– И потом вашей жене доложат, что вы были в ресторане с любовницей?

– Нет, что вы, никто ничего ей не доложит. Могу пообещать, Маргарита, скучно вам не будет. Я примусь потчевать вас змеями и собачиной.

– Это не ответ. Я люблю определенность.

– Я вас не обманываю, вы мне нужны сегодня вечером. Вы вправе отказаться. Если не откажетесь, буду вам благодарен, а если откажетесь, это ничуть не повлияет на наши отношения, я не сменю продавца музыки.

Этот ответ Маргариту устроил.

– Где мы встретимся? – спросила она.

– Я зайду за вами.

Маргарита выглянула в окошко и взглянула на Сиверова:

– Вы в костюме, а я в джинсах. Мне нужно хотя бы переодеться, а киоск работает до семи, – она тут же сообразила. – Знаете что, я улажу этот вопрос, – и взглянула на противоположную сторону перехода, где был небольшой магазин, торгующий одеждой, помахала рукой своей подруге.

– Ценник не забудьте срезать, – улыбнулся Глеб.

– Срезать не получится, придется аккуратно снять. Я давно присматриваю себе платье, хочу попробовать, как оно на мне. Хоть один вечер, но покрасуюсь в нем.

– Тогда до встречи, – сказал Глеб, опуская на глаза темные очки.

Глеб растворился в толпе, а через пару минут, когда внимание Маргариты всецело поглотил покупатель, уже заходил в магазинчик, торгующий одеждой. Он словно попал в другой мир, толчея кончилась, в магазине было очень тихо, сквозь стекла витрин звук почти не проникал в помещение, слышалось лишь тихое гудение вентилятора.

Девушка смотрела на него очень внимательно, она приметила его еще у киоска своей подруги.

– Здравствуйте, – сказал Глеб, улыбаясь так, как улыбаются старой доброй знакомой. – Вы с Ритой подруги?

– Да, давние знакомые, – сказала Светлана, ее имя Глеб прочел на бэджике.

– Тогда вы должны знать, какое платье в вашем магазине ей нравится больше всех?

– Конечно же, знаю, самое дорогое, между прочим. Но я знаю, Рита его никогда не купит.

– Вы умеете сбывать товары.

– Смотрите, я его вам покажу. Сделано не в Турции и не в Польше, настоящая Франция. Признаюсь, куплено на распродаже.

– В таком магазине, не сочтите за оскорбление, настоящей Франции быть не может.

– Это исключение, я гарантирую. Хозяйка купила его для себя, как она сказала, сгоряча, перед отлетом из Парижа. Деньги оставались, а времени тратить их с умом – нет. Уже дома она примерила платье, а муж сказал, что слишком коротко. Так оно и повисло здесь, никто не верит, что оно настоящее.

– Сколько? – спросил Глеб, даже не глядя на платье.

– Совсем немного – сто пятьдесят долларов.

Поверьте, для такой вещи это недорого.

– Верю, – сказал Глеб.

Сиверов вынул деньги и протянул девушке. Светлана приняла их с хитрой улыбкой:

– Вы даже не взглянете на платье?

– Если оно нравится Маргарите, то понравится и мне. А к вам у меня, Светлана, еще одна просьба: не говорите Рите, когда она к вам придет, что платье куплено, тем более не говорите, что оно куплено мной. Скажете, когда она придет его отдавать.

– Вы ее не обижайте, – попросила Светлана, – она очень милая и легковерная.

– Насчет первого я с вами соглашусь, насчет второго – никогда.

– И все же, я вас прошу…

– Неужели я похож на мужчину, способного обидеть женщину? – абсолютно искренне изумился Глеб.

– Нет, вы не похожи на грубияна, – после короткого раздумья также искренне ответила Светлана.

«Везет же некоторым, – подумала продавщица, глядя на высокого, статного мужчину, покидающего подземный магазин, – а я еще имела глупость говорить Рите, мол, убери ты из своего киоска стойку с классической музыкой, она лишнее место занимает. Покупателей симфонического занудства – раз, два и обчелся. Я о выручке ларька думала, а она хитрее меня оказалась, такого мужика на Вагнера подцепила!»

Света с тоской вспомнила свой давний разговор с Маргаритой о странном покупателе, который интересуется исключительно Вагнером. «Так вот какой Вагнер его интересовал!»

Глава 10

Сиверов подъезжал к перекрестку очень медленно, хотя впереди призывно горел зеленый свет. Остановиться здесь Глеб мог позволить себе лишь на несколько секунд. Место оживленное, повсюду запрещающие знаки. Время встречи, назначенной Маргарите, уже подошло – Глеб хоть и не смотрел на часы, но мог назвать его с точностью до половины минуты.

«Черт, где же она? Неужели не пришла? Если так, то это первый случай, когда на женщину не подействовали мои чары. Умение ладить с женщинами – не подарок природы, не следствие хорошего телосложения, а в первую очередь – знание психологии».

Каждый, прочитавший несколько хороших пособий и усвоивший учение ведущих психологов, сумеет соблазнить даже католическую монашку.

«Ну где же она?» – недоумевал Глеб.

До перехода оставалось совсем ничего, а Маргариты он еще не видел. Заметил же в самый последний момент, чтобы успеть свернуть к тротуару. Черное облегающее платье с неброской вышивкой на груди, смотрелось великолепно. При желании в нем можно было выйти из отеля на пляж, но и на рауте оно сошло бы за вечерний "туалет – универсальный дизайн. Но не только платье изменило Маргариту до неузнаваемости. Перед ларьком Глеб расстался с красивой, но неброской девушкой. Гладко расчесанные прямые волосы, доходящие до плеч, аккуратная челка, чуть заметный макияж. Теперь же перед Глебом стояла не продавщица из музыкального киоска, а светская львица с великолепной стильной прической. Умело накрашенные глаза визуально стали в два раза больше, в ушах поблескивали камешками великолепные сережки.

– Садитесь, – предложил Глеб, распахивая дверцу.

Водитель, следовавший за машиной Сиверова, даже не стал ругаться и раздраженно сигналить. Владелец синих потертых «Жигулей», облаченный в старую кожаную куртку, докуривавший сигарету «Ява», простил Глеба за то, что тот на время задержал движение в неположенном месте. Красота – страшная сила!

– Я сделала что-то не то? – спросила Маргарита, когда «Вольво» уже тронулась.

– Все отлично.

– Вы смотрели на меня так, словно впервые увидели.

– Такой я увидел вас впервые. Маргарита чуть заметно покраснела:

– Я хотела сделать как лучше. Не получилось?

– Меня удивляет, – воскликнул Глеб, – как можно за полчаса сделать то, на что у других женщин уходит полдня?

– Подземный переход – целый мир, – сказала Маргарита. – Кроме музыкального киоска и магазина одежды, в нем можно отыскать парикмахерскую и даже массажный салон.

– А я-то думал, подобную красоту можно навести только за бешеные деньги в фирменном салоне.

– Хороших мастеров везде хватает.

– Но какие деньги им платят, такую красоту они и наводят.

– Зато для хороших знакомых люди работают на совесть.

Сиверов вставил в проигрыватель компакт-диск, и внутри машины мягко зазвучала оперная музыка.

– У вас, между прочим, компакт куплен, – усмехнулся Глеб.

– Да, я помню. Это было… – девушка задумалась, – под самый Новый год. Я еще отложила компакт, знала, что вы обязательно зайдете. Сиверов внимательно посмотрел на Маргариту.

– Вы так хорошо помните этот день? Я начинаю вас бояться.

– Нет, что вы, меня бояться не надо, я безобидна. Вы мне нравитесь, я никогда и не скрывала этого. Но я великолепно чувствую дистанцию, которая нас отделяет друг от друга. Вы – человек состоятельный, образованный, с хорошим вкусом. У вас красавица жена, а я всего лишь торговка из подземного перехода. У меня никогда и мысли не возникало, что мы можем общаться иначе, чем через окошко, в которое подают деньги.

– С чего вы решили, что я женат? – Глеб машинально бросил взгляд на руку. Обручального кольца он никогда не носил.

– Женатого мужчину издалека видно. Уж не знаю почему, в чем это выражается – то ли взгляд у женатого другой, то ли он ухожен… Я, стоя у окошечка, стольких мужчин перевидала, что имею наглость считать, будто их насквозь вижу. И теперь всех мужиков на разные категории разделяю. Есть люди, у которых деньги к пальцам прилипают, будто они боятся с купюрами расстаться, другие обязательно сами себя обманут. Есть и такие, которые деньги швыряют тебе в лицо, будто оскорбление. Некоторые стесняются своих денег…

Маргарита говорила сбивчиво, волнуясь.

– К какой категории отношусь я? – перебил ее Сиверов.

– Вы – уникальный, единственный из тех, у кого в руках деньги – это то, что они представляют собой на самом деле – обыкновенная хрустящая бумага с рисунками.

– Я женат, вы угадали, – усмехнулся Глеб.

– Ваша жена знает, что вы сегодняшним вечером ведете меня в ресторан?

– Какой ответ вы хотели бы услышать, чтобы не разочароваться во мне?

– Ни за что не говорите жене, зачем ей лишние волнения? Женщины так подозрительны и ревнивы…

– Вы мне сегодня здорово поможете.

– Буду рада.

Сиверов остановил машину, не доехав квартала до ресторана «Врата дракона».

– Выходим, – Глеб уже успел обойти машину, распахнул дверцу, подал спутнице руку.

Маргарита умела держать себя с достоинством. Она оперлась на руку Глеба так непринужденно, словно каждый день делала это.

– Вы себя ведете немного странно, – сказала она, осмотревшись и поняв, что обещанного ресторана поблизости нет.

– Я не такой, как все, вы сами только что сказали это. Маргарита, прошу вас, ничему сегодня не удивляйтесь. Я могу показаться вам странным, могу внезапно стать рассеянным, заговорить с человеком, который мне абсолютно неинтересен. Вы подыгрывайте мне, хорошо?

– Я сделаю все, что вам нужно, – Маргарита оперлась на руку Глеба.

«Все-таки на высоких каблуках она ходить не научилась» – подумал он.

– Ого, – воскликнула девушка, – вы меня не обманули.

Впереди показались красные бумажные фонарики, покачивавшиеся над входом в китайский ресторан. Огромные каменные львы с выпученными глазами сидели по обе стороны крыльца. Между домом, первый этаж которого занимал ресторан, и соседним имелся узкий проезд. Его перегораживал фирменный автоматический шлагбаум, за ним дежурил мужчина в униформе.

«Я правильно просчитал очередность дежурства, – подумал Глеб, – охранником оказался Петраков – тот самый шофер, который объелся грибочками, из-за чего Смирнову пришлось его оставить в брестской больнице. Очень подозрительно: группа гибнет, а кто-то один остается в живых. И вдвойне подозрительно, если потом этот уцелевший оказывается на службе у новых хозяев».

Мягко звякнул колокольчик, когда Сиверов отворил дверь и пропустил впереди себя Маргариту. Зеркала, бассейны с рыбками, водяные каскады, вьющиеся растения, вычурная китайская мебель с позолотой…

– Вам столик на двоих? – поинтересовался метрдотель. И хоть говорил он вежливо, спокойно, морда его доверия не внушала. «Бандюга, пробы ставить негде. Даже такие типы поддаются дрессировке», – подумал Глеб.

– Конечно, братишка, – развязно произнес Сиверов.

Маргарита вздрогнула от его слов, настолько они не вязались в ее сознании с привычным образом Сиверова, любителя Вагнера.

– Нам бы так усесться, чтобы потолковать можно было. Ну, ты понимаешь… – и Глеб подмигнул метрдотелю.

Маргарита вспомнила, что Сиверов просил ее ничему не удивляться, и решила подыграть спутнику: облизала губы острым язычком, вильнула бедрами.

Метрдотель покосился на нее:

– Если лягушек и змей не боитесь, могу предложить угловой столик.

Обычно в ресторане столик от столика отделяли циновки с иероглифами, свешивающиеся с потолка. Но сегодня их свернули в трубочки.

– Мышей боюсь, – призналась Маргарита, – а гады ползучие – мои любимые существа с детства.

– Тогда прошу, – метрдотель широким жестом указал на угловой столик.

Окна в ресторане находились высоко, под самым потолком. Сквозь цветные стекла витражей в зал сочился свет уличных фонарей.

– Столик маленький, на двоих, – предупредил бандитского вида метрдотель и плотоядно усмехнулся.

Столешница оказалась маленькой, как поднос, сидеть можно было, лишь соприкасаясь коленями под столом. При желании, не поднимаясь, можно было и поцеловаться.

Два огромных меню в твердых сафьяновых папках метрдотель положил перед посетителями.

– Если что-нибудь непонятно, официант прояснит.

Маргарита огляделась. Место им досталось замечательное. Прямо над столом размещался плоский террариум, в котором застыл жирный, лоснящийся питон. Он так долго спал, что успел слегка покрыться пылью. Прямо за спиной у девушки журчала вода, там располагался бассейн, в котором плавали ярко-оранжевые рыбки с выпученными глазами. На водных тропических листьях восседали лягушки. Приученные к агрессии со стороны посетителей, земноводные жались поближе к стенке – туда, где их никто не мог достать рукой.

«Гадюшник, – определил Сиверов, раскрывая меню. Названия блюд экзотические, как и интерьер, ни за что не догадаешься, что скрывается за плохо выговариваемым названием».

Маргариту названия не очень интересовали, она пробегала глазами по ценникам, выбирая самое дешевое блюдо.

– Говорят, что китайские рестораны во всем мире самые дешевые.

– Только не в Москве, – проговорила девушка.

– Наверное, собачина в России дорого стоит, – бесстрастно заметил Глеб. Рита вздрогнула;

– Вы так думаете?

– Насчет цены?

– Неужели они готовят из собачины?

– Когда мы заходили в здание, я слышал лай со стороны кухни.

– Вы шутите!

– Нет. Но, возможно, повару просто не с кем было оставить дома собаку, и он взял ее с собой на службу.

– Я закажу что-нибудь из овощей, – сказала Маргарита, – так надежнее.

– Рекомендую тушеные овощи в заливке из молодого бамбука. И, не боясь, можете брать что-нибудь рыбное.

– Если в блюдах рыбы такие же, как в бассейне, то увольте, лучше остаться голодной, – девушка покосилась на пучеглазую рыбу, один вид которой отбивал всякое желание ужинать.

– И для экзотики закажем сухое вино, – предложил Глеб, открывая карту вин. – Названия ужасные, но среди извращений китайской кухни извращения немецких виноделов смотрятся невинной забавой.

– Как оно называется? – девушка заглянула в карту вин.

– «Либер фрау Мильх» – молоко любимой женщины.

– Напоминает о Вагнере? – засмеялась Маргарита.

– Вагнер – композитор серьезный, – отрезал Глеб, – он бы подобной глупости никогда не придумал. Пить придется вам, я за рулем.

– Это железное правило или поза? – спросила девушка.

– Если волнуетесь за свою репутацию, то я налью себе вина в бокал и буду делать вид, что пью.

Сделали заказ. Официант сразу же принес минеральную воду, стаканы, вино, бокалы и поинтересовался:

– Есть будете палочками или по-европейски?

– По-нормальному, – вкрадчиво сказал Глеб.

– Понял. Значит, ножи и вилки.

Зал ресторана незаметно для Маргариты наполнился людьми. Глеб же буквально пронизывал взглядом каждого посетителя. Он отмечал каждую мелочь. «Двое ребят с бритыми затылками пришли ужинать с оружием, – отметил Сиверов, – поэтому и пиджаки у них расстегнуты, Обычно мужчина старается спрятать только-только начинающий расти живот под пиджаком, поэтому бизнесмены и политики так любят костюмы. Костюм скрадывает недостатки фигуры. Если же молодой парень расстегнул все пуговицы пиджака, выставляя на обозрение живот, значит, он хочет скрыть другое – пистолет в кобуре под мышкой».

Свободным оставался большой стол, накрытый на десять персон. Интерьер китайского ресторана поражал великолепием, обилием мелочей. «Хотя, – решил Глеб, – для европейского глаза он немного кичевый».

Половину площади стен занимали зеркала, они шли ломаной линией, повторяя изгибы бассейнов с рыбками. Прямо по зеркалам вились вечнозеленые лианы. В зеркалах множилось все, что наполняло зал, – вода, клетки с птицами, посетители. И потому небольшое помещение не казалось тесным. Высокие потолки, перспектива, раздвинутая отражением, – ощущение было такое, словно сидишь на террасе в лесу, а рядом журчит быстрая прохладная горная речушка.

Среди бассейнчиков на небольшой сцене расположился оркестр. Даже Сиверов, искушенный в музыке, не мог бы назвать инструменты, на которых играли музыканты.

– Китайская музыка? – шепотом поинтересовалась Маргарита.

– Наверное. Впервые слышу.

– Странно она звучит. На мой взгляд, в ней нет ни мелодии, ни гармонии.

– У китайцев другое представление о гармонии, – Глеб скосил глаза.

Он не успел заметить, когда в зале появились семеро – две женщины и пятеро мужчин, чувствовавших себя в ресторане хозяевами. Женщины были безвкусно и крикливо размалеваны. Они шли так, словно единственной их целью было продемонстрировать дороговизну собственных нарядов. Мужчины тоже не страдали скромностью, но их нахальство имело другой оттенок – сильные, уверенные в себе самцы, готовые втоптать в грязь каждого, кто попытается встать у них на дороге. Подобные люди не признают условностей светского общения, называют вещи своими именами. Если им чего-нибудь захочется, они, как правило, берут сразу и насовсем.

«Все они раньше воевали, – определил для себя Сиверов. – Для ветеранов чеченской войны они староваты, наверное – Афганистан. Там они научились убивать, привыкли к запаху крови и до сих пор не могут от него отвыкнуть. Они усвоили, что не обязательно иметь толстый кошелек, достаточно автомата или пистолета».

На посетителей крепкие мужчины внимания не обращали, те были для них чем-то вроде мебели, которую при желании можно отодвинуть в сторону, чтобы не мешала гулять и развлекаться.

Хорошо сложенные девушки с лицами дешевых проституток уселись по обе стороны от самого уважаемого в компании мужчины. Он тут же забросил им руки на обнаженные плечи.

– Вы, Полковник, совсем не стареете, – подобострастно сказал Коготь, усаживаясь рядом.

Полковник довольно хохотнул, хотя знал, слова эти – ложь. В его волосах за последний год появилось достаточно седины, а морщин на лице стало столько же, сколько и шрамов.

Станчик устроился рядом с Когтем. Больше гостей не предвиделось, но стол официанты, как всегда, накрыли с запасом, чтобы гости свободно могли пересаживаться, если захочется пообщаться. Тут же возле сдвинутых столов запорхали официанты, расставляя тарелки со снедью, откупоривая бутылки. Из спиртного ставили водку и шампанское – самых дорогих сортов – шведский «Абсолют» и «Кристалл».

Полковник полнился сознанием собственной значимости. Он держал в руке запотевшую рюмку с водкой и ожидал тоста в свою честь. Человек, к пятидесяти годам подмявший под себя львиную долю наркобизнеса и решивший предварительно отпраздновать юбилей с подручными, вправе рассчитывать на теплые слова.

Первым поднялся Станчик, не потому, что занимал видную должность, а по праву старшего по званию. Армию он покинул с погонами майора.

– Самое трудное, – сказал Станчик, – это сделать подарок человеку, у которого все есть: деньги, вещи, слава и славное боевое прошлое, – Полковник довольно кивнул. – Все это есть и у нашего босса. Ему можно подарить лишь удовольствие. Вот мы и решили подарить вам двух хорошеньких девушек. Месяц они в вашем распоряжении, в полном распоряжении.

Девицы при этих словах дружно поцеловали Полковника в обе щеки, оставив на них яркие пятна помады.

– Спасибо, – проговорил Полковник и растроганно обнял девушек. – Мне бы таких телок в Афгане лет двадцать тому назад, – мечтательно произнес он, – с ума бы сходил и я, и ребята. Помнишь, Станчик, как мы мечтали о настоящих женщинах? – полковник рывком выпил рюмку и тут же показал знаком, чтобы ему вновь налили. – Я помню все, что с нами тогда было, – сказал он, вставая в полный рост, – и хорошее, и плохое. Как видите, я не забыл тех, кто проливал кровь вместе со мной. Думаю, вы все теперь неплохо устроены в жизни, – и он выпил стоя.

– Не нравятся мне эти мужики, – прошептала Маргарита, – хотя и говорят они правильные вещи. Мужская дружба – она странная.

– Да, – подтвердил Сиверов, – мужская дружба странная. Насчет женской ничего сказать не могу, потому как подозреваю, что ее не существует вовсе.

Маргарита засмеялась:

– Вы все-таки удивительный человек. До сих пор не знаю, как вас зовут.

– Это обязательно знать?

– В мыслях я почему-то называла вас Игорем. Глеб Сиверов пожал плечами:

– Имя хорошее, у меня есть много друзей с такими именами.

– Но вы не Игорь.

– Имя ничего не значит, оно – всего лишь знак. Запоминаются лицо, жесты… Душа – вот что главное.

– А мне кажется, – улыбнулась девушка, – что имя Маргарита полностью соответствует моим жизненным принципам.

– Вам слышится в нем что-то королевское?

– Тут вы ошиблись, когда вы произносите «Маргарита», я сразу же вспоминаю цветок с таким же названием, неброский, неприхотливый…

– И в то же время не полевой, – добавил Сиверов.

– Именно.

Глеб заметил, как Маргарита брезгливо поморщилась, и слегка скосил глаза. За банкетным столом гости уже вовсю развлекались. Полковник, стоя во весь рост, держал на согнутом локте изящный хрустальный бокал, до краев наполненный водкой. Он умудрялся балансировать, не расплескивая ее. Гости хлопали. Больше всех старались нанятые за деньги девицы.

– Не мешайте, разолью, – Полковник предельно сосредоточился и, вытянув губы трубочкой, пытался поймать ими край хрупкого бокала.

– Полковник, стекло не откуси.

– Не говори под руку, Коготь, – бросил глава наркоторговцев и поймал губами бокал. Он медленно выпил водку без остатка, резко убрал локоть и поймал пустой бокал свободной рукой.

– Ура! Пьем за Полковника! – закричал Станчик.

Посетители недоуменно переглядывались, не понимая, почему никто из обслуги не призовет компанию к ответу, почему им позволено так вести себя в ресторане.

– Кто они такие?

– Афганские ветераны, – без тени сомнения произнес Глеб Сиверов, – вновь сошлись вместе, и им кажется, что время повернулось вспять. Но молодость их прошла, теперь их объединяет не боевое братство, а деньги.

– К тому же не очень честно нажитые, – вставила Маргарита.

– Об этом лучше не говорить громко, – шепотом посоветовал Глеб.

– Почему?

– Они так не считают. А теперь извини, Рита, нам придется примкнуть к не очень хорошей компании. Тебе мама не запрещает?

– Что?

– Посещать плохие компании.

– Если с хорошим человеком, говорит она, то можно.

– Я хороший?

– До сегодняшнего дня я думала, что да.

– Думай так и дальше, – Глеб подхватил рюмку водки, пружинистой походкой приблизился к банкетному столу.

Его заметили не сразу. Станчик запрокинул голову и уставился на Сиверова, даже не утруждая себя тем, чтобы обернуться. Глеб спокойно смотрел на Полковника.

?Наконец и тот заметил чужой взгляд, медленно повернул стального цвета глаза. Оживление, разговоры за столом постепенно стихли. Полковник пристально разглядывал незнакомого ему мужчину, рискнувшего приблизиться к его праздничному столу с рюмкой в руке. Никто из подчиненных Полковника, знавших о его нраве, не рискнул бы так смотреть на него. Никто не выдерживал его тяжелого взгляда.

Полковник медленно снял руку с ноги девушки и положил ладонь на стол. Его взгляд словно говорил: ты слишком много о себе думаешь, еще пара секунд – и ты не выдержишь, моргнешь, отведешь глаза в сторону. Я сильнее тебя во всем; если нужно, прикажу – и тебя вышвырнут из ресторана, захочу – разберусь с тобой один на один, а захочу – не стану обращать на тебя внимания. Полковник был сильным мужчиной, сильным телом, сильным духом, а подобные люди брошенный вызов всегда принимают.

Первый отвел глаза Сиверов. Правда, Полковника это не ввело в заблуждение, он понимал, что незнакомец способен смотреть не моргая еще очень долго и поддался ему умышленно.

– Если пришел, – глухо произнес Полковник, – значит, хочешь что-то сказать. Говори.

– Мужики, – сдержанно произнес Сиверов, – я не привык, когда в ресторане одни посетители мешают другим, когда из-за криков и смеха я не слышу музыки.

Подручные Полковника напряглись. Все указывало на то, что незнакомец нарывается на скандал.

Сиверов сделал небольшую паузу.

– Да, я не привык к этому. Я не могу спокойно поговорить со своей девушкой. Но вам, мужики, я это прощаю, потому что вижу, вы такие же, как я, вы тоже участвовали, – Сиверов не уточнял, в чем участвовали и когда. – Я тоже нюхал порох на одной земле с вами.

– Афганец, – с уважением произнес Полковник.

– Я братьев по оружию издалека чую, – улыбнулся Сиверов. – Неважно, справедливой была война или нет, неважно, получили мы за нее что-нибудь или наши награды носят другие, то были самые страшные годы и самые счастливые. Не так важно, кто из нас и кем стал теперь – все это мишура. Главное, мы знаем друг другу цену в той, прошлой жизни. За это я и хочу выпить.

Полковник, пока Сиверов говорил, побагровел, но ссориться не стал, слова Глеба запали ему в душу. Каждый негодяй в глубине души понимает, что живет не правильно, и, если у него сентиментальное настроение, может с этим молча согласиться.

– Чувствую, – сказал Полковник, – ты от души говоришь. Садись, – он указал рукой на пустой стул.

– Я не один пришел, с девушкой.

– И ее зови.

Было достаточно одного жеста – и официант бросился менять тарелки перед Сиверовым и Маргаритой, устроившимися на свободных местах.

– Не стесняйтесь, все, что есть на столе, в вашем распоряжении.

– Какого черта мы сюда перебрались? – шептала Маргарита на ухо Глебу.

– Тебе не нравится?

– Мне здесь некомфортно, они абсолютно чужие люди.

– Так надо, – тихо проговорил Глеб, и девушка успокоилась.

Через десять минут Сиверов уже запросто болтал с людьми Полковника, узнал, что тот является истинным владельцем ресторана, что у него скоро юбилей, который Полковник решил скромно отпраздновать в кругу бывших сослуживцев.

– Многие нас, афганцев, не любят, – говорил Сиверов мужику с бычьей шеей, сидевшему по правую руку от него, – не могу понять, почему?

– Завидуют тому, что мы сильные, – предположил мужик, поигрывая столовым ножом так, словно в руках держал финку со стоками для крови.

– Небылицы про нас рассказывают, будто если служил в Афгане офицером, значит, скорифанился с местными и наркотики в Союз переправлял.

При слове «наркотики» мужик, успевший изрядно выпить, криво усмехнулся:

– Всякое говорят.

– Не знаю, может, это и правда. Сам я наркотики не покупал, не продавал и употреблять не собираюсь. Лучше уж беленькой полечиться, – Глеб налил водку в рюмку.

Маргарита пристально следила за Сиверовым, но даже она, знавшая, что ее спутник пить не собирается, не могла уловить момент, когда Глеб выливал рюмку. Она и теперь решила не отводить глаз от руки, боялась даже моргнуть, чтобы не пропустить этот момент.

Сиверов залихватски поднес рюмку к губам, перехватив ее так, что она целиком спряталась в пальцах, плотно прижал к губам и запрокинул голову. Ни капли спиртного не попало ему в рот. Мужик, уже успевший выпить и закусить, опустил глаза в тарелку. И тогда Маргарита увидела, как Глеб через плечо резким движением вылил водку в бассейн к рыбкам.

Она сжала Сиверову локоть:

– Вам не жаль бедных рыбок?

– Во-первых, – сказал Глеб, – они давно живут в ресторане – привыкли и к табачному дыму, и к спиртному. Не удивлюсь, если они досконально изучили все матерные слова. А во-вторых, если серьезно, то я уже прикинул, вода в бассейнах постоянно меняется, и ничего им не грозит. – Помнишь, – Глеб тронул мужика за плечо, – многие из нас всякую дрянь в Афганистане пробовали, и курили, и кололись.

– Тех уже давно с нами нет, – хмыкнул мужик, – кто дрянью пользуется, долго не живет. Я телевизионной рекламе не верю, но, когда мужика показывают, который говорит, что у него была семья, тачка, ему я верю.

– Я вижу, вы ребята крутые, при деньгах, – Сиверов подливал водку быкоподобному мужику. – Если не секрет, чем занимаетесь?

– Ты тоже на бедного не похож.

– Бедные в китайские рестораны в Москве не ходят.

– Это точно, – подтвердил обладатель бычьей шеи. – Всякое.., торгуем, возим грузы, экспедируем.

– Одним словом, бизнес, – вставил Сиверов, – Бизнес бизнесу рознь.

– Ресторан, наверное, большой прибыли не дает? Я тоже свое дело как-то попробовал закрутить, легальное, ни хрена не получилось, все в налоги ушло. Милиции отстегни, «крыше» отстегни, в бюджет заплати. Хоть бы кто-нибудь сказал «на», все только и говорят «дай», будто других слов в русском языке не существует.

– У нас по-другому, – хрипло отвечал мужик, доставая пачку сигарет и предлагая угоститься Сиверову.

– Я первый раз «Мальборо» в Афгане попробовал, – сказал Глеб, вытаскивая сигарету. – Тогда это ох как круто было, а теперь каждый сопляк его курит.

Коготь и Станчик рассматривали Глеба не то чтобы подозревая что-то – сказывалась привычка. Когда работаешь в охране, поневоле станешь с подозрением относиться к незнакомцам.

– Что он за мужик? – прищурился Станчик.

– Насчет Афгана он не врет, – тут же ответил Коготь, – но то, что он странный, это точно. Баба мне его не нравится, никак не могу понять, кем она ему приходится.

– Проститутка, наверное?

– Нет, не скажи, я проституток с первого взгляда – по глазам – узнаю.

– Как?

– У нормальной бабы – глаза, а у проститутки вместо глаз по десять центов вставлено. Проститутка меня никогда не возбуждает, пока одетая, а нормальная баба непременно чему-нибудь внутри пошевелиться заставит.

– Внутри?

– Извини, снаружи. От нее шевелится, – признался Коготь.

– Чему ты тогда удивляешься? Пришел человек с бабой в ресторан отдохнуть.

– Не клеится он к ней. Вроде как старший брат, а она ему младшая сестра.

– Может, так оно и есть?

– Ни хрена у них общего нет.

– Ну и хрен с ними. Мы пришли отдохнуть, попить водки, а ты все о работе думаешь.

– У нас с тобой такая работа, что, даже когда спишь, на службе находишься.

– Молодец Полковник, что нас сегодня собрал. Одно дело – деньги, служба, а другое – за столом посидеть, за бутылочкой побазарить, былое вспомнить. На душе сразу легче становится.

– Рисковый он парень, – вздохнул Коготь, – я бы никогда не рискнул товар в ресторане держать, в центре города, под носом у ментов и ФСБ.

– Полковник не дурак, знает, что делает, спрятан товар надежно.

Станчик и Коготь говорили так тихо, что их слов не мог расслышать даже Сиверов, обладавший феноменально чутким слухом. Разговаривали они, прикрывая по привычке рот ладонями, чтобы никто чужой не смог понять слов по движению губ. Коготь и Станчик имели представление о премудростях слежки и оперативной работы, за что Полковник их и ценил.

– Садко, – Станчик имел в виду толстошеего мужика, – лишнего не сболтнет.

– По-моему, он уже перебрал.

– Подойди, узнаешь.

Коготь, умевший делать вид, что пьет наравне со всеми, но на самом деле выпивавший лишь половину от поглощенного другими, обошел стол, сел между Садко и Сиверовым.

– О чем толкуете, мужики?

– О наркотиках, – не моргнув глазом ответил Глеб.

– Лучше бы о бабах поговорили, – хитро улыбнулся Коготь и подумал: если человек сходу ляпнул слово «наркотики», вряд ли они его на самом деле интересуют.

– О бабах не говорить надо, а… – Глеб покосился на Маргариту, – при женщинах говорить не стану.

Садко опьянел настолько, что даже не заметил того момента, когда внимание Сиверова переключилось с него на Когтя, и продолжал бубнить себе под нос:

– Наркотики.., наркотики… Ни хрена плохого в них нет. Мы же никого не заставляем пользоваться ими, захотят – в другом месте купят…

Коготь толкнул Садко локтем в бок:

– Что ты бормочешь?

– Ни хрена, говорю, страшного в них нет, – Садко поднял глаза и удивился, увидев вместо Сиверова Когтя. – С кем это я только что базарил?

– Хрен тебя знает, – Коготь просчитал, что еще одна рюмка – и Садко будет достаточно, налил ее и буквально заставил его выпить. После критической дозы Садко улыбнулся идиотской улыбкой и задремал сидя на стуле. Уголки его губ подрагивали, мужик припоминал что-то веселое и приятное.

– У меня приятель один работу ищет, – доверительно сказал Сиверов. – Мужик он крутой, что надо, за словом в карман не лазит. Из наших, из афганцев…

– Обычно когда говорят: «один мой друг собрался делать то-то и то-то», имеют в виду себя, – остановил Сиверова Коготь.

– Нет, – Глеб мотнул головой, – мне самому ничего уже не надо. Свое небольшое дело у меня есть, зарабатываю неплохо.

– Работа у Полковника всегда найдется, лишь бы человек был хороший. Но за глаза сказать не могу, к тому же за водкой дела не решаются. Завтра, если хочешь, приводи своего дружка к Полковнику, он посмотрит, подумает.

– Со своей пушкой на работу приходить или служебную выдадут? – хохотнул Глеб.

– Не понял?

– Будто я не вижу, что вы все с оружием ходите? Ладно, – Сиверов потрепал Когтя по плечу, – не расстраивайся, что я это заметил. У моего друга глаз не хуже, чем у меня. В спецназе служили. Идти надо, пора, – Сиверов взял за локоть Маргариту.

Девушка не понимала, зачем они пришли в ресторан, зачем сели к чужому столу, к чему странные разговоры, но чувствовала, что Сиверов благодарен ей за то, что она составила ему компанию.

– Извините, мужики, идти надо, – и Сиверов сделал вид, будто допивает водку. Подошел к официанту, попытался расплатиться.

– Нет, что вы, мне хозяин сказал с вас деньги не брать.

– Чаевые он вам брать разрешает?

– Обычно да, но от вас я не возьму.

– Не брезгуй, парень, – Глеб сунул в карман пиджака официанта сложенную пополам десятидолларовую банкноту, – деньги никогда лишними не бывают. Рыбки у вас хорошие, красивые. Не дохнут?

– Не каждый день, но случается. У нас раньше крокодил еще был, но он от табачного дыма сдох, ветеринар так сказал. А рыбки и питон держатся.

Стоя на крыльце, Сиверов по мобильному телефону вызвал такси:

– Сейчас ты одна поедешь домой, – Глеб всучил Маргарите деньги.

– А вы?

– Мне еще остаться надо, дела есть. – С той компанией?

– Нет, в ресторан я уже не вернусь.

– Все так странно получилось…

– Не удивляйся. Ты мне сильно помогла.

– Я ничего не делала.

– Именно это от тебя и требовалось. Ты чудесно сыграла свою роль.

– И ничего не поняла.

– Тебе и не надо.

– Зря вы с ними любезничали, все-таки они мерзкие люди.

– Абсолютно с тобой согласен.

Когда Глеб вызывал такси, то назвал адрес не ресторана «Врата дракона», а соседнего с ним офиса фирмы. Точно напротив ее вывески и притормозило такси.

Глеб тронул Маргариту за руку:

– Иди.

– Вы даже до машины меня не доведете?

– Не могу. Хотя… – задумался он, – если чуть-чуть. Он прошел с девушкой половину дороги и на прощание поцеловал ее в лоб.

– Мне было хорошо этим вечером, – произнесла Маргарита, – спасибо.

– Рад, если хоть немного развлек тебя. Глеб дождался, пока Маргарита уедет, и подошел к шлагбауму, за которым дежурил бывший экспедитор мяса, а теперь охранник ресторана Петраков.

– Здесь служишь? – спросил Глеб.

– А что, дело есть?

– Если на часок сможешь отпроситься, то зеленый полтинник заработаешь.

По глазам Петракова Глеб сразу определил, что перед ним патологически жадный человек. У него может лежать в кармане тысяча, но ради двадцатки он готов удавиться.

– На ровном месте бабло срубишь, как с куста возьмешь.

– Что надо?

– Я в ресторан на машине приехал, – доверительно шептал Глеб, – думал, пить не придется. А потом, ты же знаешь, оно всегда так случается… Не пил, не пил, потом думаю, один глоток не повредит, выветрится. Вот оно и пошло, рюмка за рюмкой, теперь за руль сесть нельзя. Ты мою машину к дому оттарабань, я тебе забашляю.

– Можно машину и к нам во двор поставить, – предложил Петраков. – Утром заберете.

– Рано утром мне в Тверь по делам ехать надо, не получится, – развел руками Глеб. Петраков колебался, и Сиверов решил его дожать:

– Ну что ж, если не можешь, я кого-нибудь другого попрошу.

– Погоди, – окликнул его Петраков, – лучше не ходи. В сторонке постой, сам отпрошусь.

Петраков зашел за угол. Сиверов нырнул следом, увидел, как охранник заходил в металлическую дверь. Ждать его пришлось недолго.

– Все, порядок, – радостно сказал любитель поесть грибков, – где твоя тачка?

– За углом поставил. Жаль, пришлось бабу в такси отпустить, а был бы я на ходу, я бы ее к себе отвез. Чертова водка, – сетовал Сиверов, – вместо того чтобы сексом заниматься, я тебе полтинник предлагаю, а ты еще нос воротишь.

«Вольво» Глеба особого впечатления на Петракова не произвела.

Глеб вздохнул:

– Не люблю я, когда чужой человек мою машину ведет, но что поделаешь! Погоди секунду, водички в багажнике достану попить. – Глеб обошел автомобиль, позванивая ключами, открыл багажник. – Ты смотри, – крикнул он, – если не везет, то во всем. Ключи в замке застряли, никак вытащить не могу! Ты трезвый, может, у тебя получится?

Петраков нехотя подошел к Сиверову, тот дергал ключ, торчащий в замке багажника.

– Не получается, глянь.

Петраков слегка пригнулся, чтобы посмотреть, что же там случилось. В этот момент Сиверов поднял крышку и резко ударил охранника ребром ладони по затылку. Сделал он это виртуозно, Петраков тут же потерял сознание. Сиверов подхватил его и забросил в багажник. Быстро связал руки за спиной и заклеил рот широкой серой клейкой лентой, какой обычно заклеивают картонные ящики с электронной техникой. Все это произошло так быстро, что осталось незамеченным, во всяком случае, так думал Сиверов, хотя по улице шли в это время двое: старушка с собачкой и подвыпивший парень, раздумывающий, каким концом вставить сигарету в рот, – фильтр был белым, и думать ему пришлось долго.

Глеб отряхнул руки и, захлопнув крышку, провернул ключ, надежно закрывая багажник.

Машина плавно проехала мимо ресторана. У шлагбаума уже дежурил другой охранник, уверенный, что Петраков решил сбегать домой.

Тем временем уже изрядно подвыпивший Полковник забрался на сцену и лично спел для гостей «Шумел камыш, деревья гнулись…», изумив публику тем, что помнил все слова песни.

Сиверов ехал не спеша, не обгоняя, не подрезая, знал: если за тобой не гонятся, эти финты сильно не помогут, от силы сэкономишь минут десять, зато случаев помять машину представится масса. Глеб, как и положено, притормозил, проезжая пост ГАИ, никто его не остановил. Уже километрах в десяти от города из багажника донесся стук.

«В себя пришел, небось зарекается, божится, что, если удастся выкрутиться, никогда больше не станет зариться на левые деньги».

«Вольво» свернула с дороги и въехала в лес. Это место Глеб присмотрел заранее. Машина пробиралась по лесной дороге, переваливаясь на ухабах, пленник в багажнике стучал все настойчивее. «Да успокойся же ты!» – подумал Сиверов, специально наезжая на камень. Машину тряхнуло, стук на время прекратился.

Среди леса замелькали освещенные окна электрички, просвистел, прогудел поезд и исчез в темноте. Сиверов подъехал к самому подножию насыпи, высокой, крутой, машину сверху видно не было. Невдалеке гудел под порывами ветра небольшой железнодорожный мост, проходивший над речушкой. Все русло было усыпано крупными камнями, но не дикими валунами, а аккуратно ограненными гранитными блоками, из которых когда-то был сложен устой старого моста.

Сидя за рулем, Сиверов покурил и только после этого отправился открывать багажник. Петраков затих. «Интересно, что ты мне приготовил?» – подумал Глеб, поворачивая ключ и поднимая крышку. Он поднял ее, стоя не по центру машины, а в стороне. Тут же Петраков ударил в пустоту обеими ногами.

– Я не такой идиот, чтобы стоять и ждать, когда меня свалят с ног, – проговорил Сиверов, вытаскивая охранника из багажника. – Еще раз дернешься – прибью на месте! – говорил Глеб убедительно, и Петраков решил не рисковать, во всяком случае до того момента, пока у него не станут свободными руки. Веревку распутать ему не удалось, как он ни пытался, лишь узел затянулся туже.

Глеб толкнул охранника в спину:

– Пошли. Взбирайся на насыпь.

Петраков оступался, срывался, Глеб ни разу не поддержал его. Уже добравшись до половины, охранник оступился и скатился вниз. Сиверов терпеливо дождался, пока тот вновь доберется до середины насыпи по хрустящему щебню мостового откоса. Петраков что-то мычал из-под клейкой ленты, шевелил губами, пытаясь разгрызть ее. Еще раз за это время пролетела электричка, по-, казавшаяся Петракову прекрасной, способной унести его в ночь от бед и несчастий.

– Лезь через перила, – приказал Сиверов. Когда Петраков оказался на мосту, то показал, что у него связаны руки.

– Руки – потом… – Сиверов одним рывком освободил охранника от клейкой ленты. Тот жадно втянул в себя воздух, длинно, забористо выругался. И тут же получил удар в плечо. – Будешь говорить, когда я попрошу об этом. Лезь.

Понимая, что деваться некуда, Петраков сел на перила и осторожно перенес ноги на другую сторону. Он балансировал, сидя на круглой трубе, каждую секунду рискуя сорваться на острые камни, среди которых переливалась серебристая вода.

– Какого черта? Что тебе надо?

– Я тебя еще не спрашивал.

Петраков качнулся и ощутил, как перила выскальзывают из-под него, закричал. Сиверов в последний момент придержал его за шиворот.

– Не бойся, пока ты мне нужен, будешь жить. Петраков затравленно оглянулся и встретился взглядом с холодными глазами Сиверова.

– Начнем с того, что ты работал шофером вместе со Смирновым, возил мясо. Это так или нет?

– Да, – тут же выпалил Петраков, боясь, что Глеб разожмет пальцы.

– Ты то ли по счастливой случайности, то ли по наводке внезапно заболел и остался в Бресте. Все твои товарищи погибли, кроме Акулича. Их расстреляли.

– Да, – выпалил Петраков.

– Я тебя не спрашивал. А вот теперь вопрос: это случайность или ты наперед знал, что их ждет?

– Я отравился, грибы.., случайность, – причитал Петраков.

Глеб разжал пальцы и выждал пять секунд:

– Говори правду.

– Я знал, меня предупредили.

– Нет, это ты предупредил Полковника, ты сказал ему, когда пойдет колонна, и он посоветовал тебе остаться в Бресте. Ты на него давно работал.

– Да… – уже не пробовал врать Петраков.

– Ты возил наркотики, ты продал своих товарищей, а что получил взамен? Место у шлагбаума?

– У меня не оставалось выбора.

– Выбор есть всегда.

За пять минут Глебу удалось узнать то, чего не узнал бы профессиональный следователь даже за неделю круглосуточных допросов.

– Значит, теперь Полковник подмял под себя бизнес конкурентов, теперь он торгует и «синтетикой» и натуральными наркотиками?

– Да, именно так.

– Недавно в Москву привезли партию, где она сейчас?

– Не знаю.

Глеб разжал пальцы и ненавязчиво надавил ладонью Петракову в спину.

– В ресторане.

– Они всегда наркотики в ресторане прячут? Где именно?

– Этого я не знаю, меня к ним и близко не подпускают. Но торговцы за дурью приходят во «Врата дракона».

– Почему-то мне кажется, что ты говоришь правду.

– Я все сказал, отпусти меня, не убивай, – принялся просить Петраков, хотя сам понимал, что сохранить жизнь будет сложно, даже если мучитель его отпустит на все четыре стороны. Наверняка за признаниями последуют очередные разборки, и вот тогда спастись вряд ли удастся, Полковник не простит ему предательства.

– Это еще не все, – спокойно сказал Глеб, – кто убил девушку в Смоленске?

– Это Коготь и Станчик, их Полковник всегда на такие дела посылает, они специалисты.

– Это они руководили расстрелом в Смоленске?

– Точно.

– Железная дорога – фирменный знак вашей конторы, – вздохнул Сиверов.

Вдали уже грохотал тяжелый поезд, глухо стучал мощный дизель.

– Товарняк, – сказал Глеб, вслушиваясь в шум, – он и за полтора километра затормозить не сумеет. Так что, приятель, у тебя есть выбор: можешь прыгать вперед, – и Сиверов указал рукой на далекую воду речушки, струившейся между острых камней, – или назад, – он показал на вибрирующие железнодорожные рельсы. Если повезет, уцелеешь.

Глеб разжал пальцы и, на ходу прикуривая, ушел с моста. Петраков несколько секунд сидел замерев, с ужасом прислушиваясь к нарастающему гудению поезда. Вибрация через перила отдавалась во всем его теле. Он понимал, что усидеть на перилах не сможет, но и выбирать ему не приходилось: или вперед, на камни, или назад, на рельсы. «Единственное спасение, – подумал Петраков, – добраться до раскоса мостовой фермы, прислониться к нему спиной и, дай Бог, успеть сделать это до прихода поезда».

По сантиметру, ерзая, он передвигался по холодным металлическим перилам. До раскоса уже можно было бы дотянуться руками, не будь они связаны за спиной.

Глеб стоял на откосе чуть ниже моста и спокойно смотрел на искаженное отчаянием лицо Петракова.

– Это тебе за то, что предал друзей. Ты не заслуживаешь жизни, – проговорил Глеб.

Поезд влетел на мост, осветив его мощным прожектором. Маленькая фигурка Петракова затерялась среди раскосов, стоек. Мост задрожал так сильно, словно вот-вот собирался развалиться. Локомотив тупой мордой гнал перед собой волну воздуха.

До раскоса оставалось совсем немного, казалось, качнись – и прислонишься к нему плечом, упрешься в него щекой. Охранник готов был впиться зубами в железо, раскрошить их, лишь бы удержаться. Он почувствовал, как тело его неумолимо клонится вперед, увидел серебрящуюся воду, переливающуюся через острые камни, и инстинктивно отпрянул. Волна воздуха подхватила его. Мелькнул перед глазами раскос фермы, и Петраков упал спиной на рельсы. Он еще успел перевернуться на бок и увидеть несущуюся на него решетку тепловоза. Локомотив подмял Петракова под себя и рассек острыми ребрами колес.

Глеб проводил взглядом удаляющийся товарный состав, достал трубку сотового телефона, набрал номер Потапчука.

– Федор Филиппович, все именно так, как мы с вами предполагали. Но есть несколько добавлений. Товар они хранят в ресторане «Врата дракона». Где, точно не знаю, там же сейчас и их главарь по кличке Полковник. Девушку убили его подручные, клички убийц Коготь и Станчик, они сейчас тоже в ресторане.

– Как ты узнал все это?

– Мне рассказал бывший водитель, тот, который объелся грибами и не доехал до Смоленска. Парню явно не везет, тогда грибки, теперь поезд…

– Что поезд? – с опаской осведомился генерал Потапчук.

– Поезду ничего, парню не повезло.

– Тебя видели, когда ты его заталкивал в багажник у ресторана.

– Значит, парень с сигаретой – ваш человек? Что ж, он хорошо работает, я сомневался в этом до последнего мгновения. Я устал, Федор Филиппович, поеду, отдохну. «Врата дракона» на вашей совести.

Глава 11

Автобус с двадцатью спецназовцами подъехал к ресторану «Врата дракона». С момента ухода Сиверова четверо людей генерала Потапчука отслеживали входы и выходы из здания.

– Никто из бандитов не выходил, компания по-прежнему за столом, – доложил молодой капитан, зайдя в автобус с зашторенными окнами.

Бойцы в масках, в бронежилетах, с автоматами бесшумно выходили из автобуса. Пять человек направились во двор. Охранник у шлагбаума даже не успел дернуться, а ствол автомата уже упирался ему прямо в грудь.

– Пойдешь и скажешь, чтобы открыли железную дверь, – прошептал капитан.

– Понял.

Вторая группа зашла с центрального входа. Метрдотель, куривший в фойе, успел-таки забежать в зал прежде, чем его остановили, и закрыл за собой дверь на замок.

– Там ОМОН в масках! – прошептал он на ухо Полковнику.

Дверь уже пытались выбить. Коготь, Станчик и Полковник переглянулись. В зале поднялась паника.

– Открывай, – бросил Полковник метрдотелю и поднялся из-за стола.

В поднявшейся суматохе прозвучал первый удар в дверь. Никто из сидевших в ресторане не успел заметить, куда подевались Полковник и двое его подручных: Коготь и Станчик. ОМОН одновременно ворвался с двух сторон – со стороны ресторанных служб и со стороны фойе.

– Всем к стене, руки над головой! – скомандовал капитан, оглядывая публику. – А ты весь свет зажги, – повел он стволом автомата в сторону метрдотеля.

Тот покорно исполнил приказ и после этого поинтересовался:

– Кого вы, собственно говоря, ищете?

– Проверка документов. Ищем преступника. По нашим сведениям, он находится в вашем ресторане.

– Тогда ищите, желаю успеха. Обыскали всех. Улов оказался не то чтобы бедным, но рассчитывали на большее – три пистоле та и спичечный коробок, наполненный анашой, принадлежавший случайному посетителю.

– Где настоящий хозяин ресторана? – грозно спросил капитан у слегка протрезвевшего Садко.

– Не знаю, – он пожал плечами.

– Он же был с вами.

– Вышел, наверное…

Пока капитан вел допрос, ОМОНовцы обыскали все здание. Заглядывали в каждый угол, снимали панели, прикрывавшие батареи парового отопления, простукивали паркет, вскрывали упаковки с продуктами в холодильниках, но наркотиков нигде не нашли.

– Они точно не выходили из здания, – говорил капитану парень, вертевший в пальцах сигарету с белым фильтром, – головой отвечаю, клянусь, мы с дверей глаз не спускали!

– Куда же они подевались? Испарились, что ли?

– Не знаю, надо искать.

– Мы здесь каждый сантиметр обыскали.

Тех, у кого было найдено оружие, и незадачливого любителя анаши задержали, остальных пришлось отпустить. Капитан был не против того, чтобы ресторан продолжал работать, чтобы посетители закончили ужин, но у людей, которых поставили лицом к стенке, желание веселиться пропало. Одни посчитали за лучшее расплатиться с официантом, другие уходили просто так.

Потапчуку доложили о результатах. «Не мог Глеб ошибиться, – подумал он. – Но если наркотиков не нашли, значит, это ошибка?»

– Можете уезжать, – распорядился генерал, когда капитан спросил его по телефону, что делать дальше.

«Придется сегодня же встретиться с Сиверовым».

Потапчук позвонил Глебу:

– Ты где сейчас?

– Сижу в машине, раздумываю, идти в мансарду или домой.

– И что решил?

– Я подумал, вы мне все равно позвоните и назначите встречу. Зачем лишний раз объяснять жене, почему я не могу побыть рядом с ней?

– Молодец, жди меня.

– Ты уверен, что не ошибся? – спрашивал Потапчук Сиверова, нервно расхаживая по мансарде.

– Звукоизоляция здесь, конечно, хорошая, но у меня благодаря вам появились соседи снизу, на старой мансарде их не было, и они никогда еще не жаловались на то, что я мешаю им спать.

Генерал Потапчук машинально посмотрел на часы:

– Рано о тишине беспокоишься, еще нет и двенадцати.

– Нет, Федор Филиппович, насчет наркотиков я не ошибся. Человек перед смертью редко врет.

– Зачем ты его прикончил? – вырвалось у Потапчука.

– Предатель не заслуживает жизни, – мягко сказал Сиверов. – Есть люди, чье существование угрожает жизни других, и от них лучше всего избавляться. Большего, чем мне, Петраков никому бы не сказал, даже если бы ваши следователи допрашивали его днем и ночью.

– Куда же могли подеваться Полковник, Коготь и Станчик? – Федор Филиппович обхватил голову руками. – Именно те, кто нам был нужен, исчезли из-под носа, да и наркотиков мы не нашли.

– Я удивлюсь, если завтра Полковник появится в ресторане, – сказал Сиверов.

– А я нет, – зло бросил Потапчук. – У нас против него практически ничего нет. Уже и Петраков не сможет дать показания. Не приколю же я к следственным материалам то, что ты мне рассказал?

– Федор Филиппович, вы почему-то хотите пользоваться выгодами моего положения, тем, что я могу без суда и следствия, на свой страх и риск проникать в учреждения, в дома, могу допрашивать мерзавцев так, как этого требуют обстоятельства, но зато не хотите мириться с издержками моего статуса тайного агента.

– Ты прав, Глеб, я погорячился. Но от этого легче не становится.

– Если хотите разобраться во всем, то достаньте мне план ресторана «Врата дракона», тот самый, по которому проводилась реконструкция, и потом мы с вами отправимся на место.

– Зачем тебе план, Глеб?

– Еще не знаю, но у меня такое чувство, что я сумею разобраться и с проблемой исчезновения Полковника. А теперь, Федор Филиппович, я должен вернуться домой. В сутках всего двадцать четыре часа, иногда нужно найти время и на сон.

– Не знаю, как ты, но я уснуть не смогу. Выходили как всегда: первым – Потапчук, следом, минут через десять, – Сиверов. Глеб дошел пешком до дома, взглянул на освещенные окна квартиры. «Значит, Ирина еще не спит. Она великолепная женщина, – подумал Сиверов, – всегда чувствует, приду я домой или же меня придется ждать еще один день. Я сам не знаю, когда вернусь, а она наперед знает. Женская интуиция сильнее мужской».

Ирина посмотрела на Глеба так, словно тот отсутствовал всего минут десять, будто исчез не на день, а вышел в магазин за сигаретами.

– Ужинать будешь?

– Честно признаться, я сегодня уже ужинал, к тому же в ресторане и вдобавок не один… С женщиной, – с улыбкой сообщил Глеб. – Но поскольку это был не тот ресторан, куда бы мне хотелось пойти с тобой, и не та женщина, с которой я хотел бы провести вечер, я очень прошу тебя, сядь и поужинай со мной.

– Хорошо, сделаю это в качестве компенсации за твои моральные страдания, – едко ответила Быстрицкая, снимая крышку со сковороды.

– Ты приготовила две порции, – изумился Глеб. – Как ты узнаешь, приду я или нет?

– Почему ты думаешь, что ужин я готовила для тебя? А вдруг ко мне должен прийти друг? – рассмеялась Быстрицкая.

– Я убедился, что ты меня любишь, только не знаю за что.

На столе появились бутылка сухого вина и два бокала. Глеб, почувствовав торжественность момента, даже поставил на стол свечу и зажег ее. Они сидели при выключенном свете, их лица освещало лишь дрожащее пламя свечи.

– Я так боюсь, что ты однажды не вернешься! И я даже не буду знать, где ты пропал, – шепотом произнесла женщина.

– Со мной теперь никогда и ничего не может случиться.

– Почему?

– Потому, что ты вновь меня любишь, – Сиверов поднял бокал и сделал маленький глоток.

– Да, стоило мне засомневаться в этом, и ты только чудом не погиб.

– Я погиб, но ты воскресила меня, – искренне произнес Глеб.

Он понимал, что никогда не сможет рассказать Ирине о том, что ему приходится делать, знал, что та не поняла бы его, расскажи он ей сейчас о предателе Петракове, о железнодорожном мосте и смерти под колесами локомотива. «Она живет в другом измерении, – подумал Сиверов, – она бы поняла, объясняй я ей все с первого дня знакомства. Но зачем?»

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – спросила Быстрицкая.

– Я хочу поцеловать тебя.

Свеча затрещала, огонек уменьшился, а затем и погас. Наклоненный фитиль потонул в расплавленном парафине.

Мужчина и женщина рассмеялись.

– Свеча словно намекает нам, что кухня – не лучшее место для объяснения в любви, – Глеб легко подхватил смеющуюся Ирину на руки и понес в спальню.

Пожалуй, Сиверов не мог бы назвать человека, более привыкшего к смерти, чем он, способного хладнокровно созерцать кровь. Но даже он не мог забыть о том, что произошло сегодня. В душе всегда остается место сомнению, правильно ли поступил, особенно если совершен необратимый поступок.

Ирина не замечала озабоченности Глеба, во всяком случае, так казалось Сиверову. Сейчас он был другим, думал не о том, что рядом с ним любимая женщина, а о ветре, дрожащих конструкциях железнодорожного моста, о том, как выглядит локомотив, когда ты лежишь на рельсах связанный и смерть с грохотом несется на тебя.

Быстрицкая нежно поцеловала Сиверова в плечо, обняла за шею.

– Говорят, что мужчины, – произнесла она, – во время секса стараются думать о чем-нибудь постороннем – о футболе, о работе?

– А о чем думают в это время женщины? – с деланной улыбкой спросил Глеб, радуясь в душе тому, что в спальне темно и Ирина не может видеть его глаз.

– Женщины тоже думают о всякой ерунде, – и она засмеялась.

– О чем думала ты?

– Я подумала, что сегодня зря покупала на ужин говядину, теперь только и говорят о ящуре да о коровьем бешенстве. Уж лучше буду покупать нашу традиционную индейку.

– По-моему, ящур – это бредни, – Сиверов тоже засмеялся.

– Почему тебе так весело?

– Потому что мы с тобой нормальные люди и думаем о нормальных житейских вещах.

Единственным человеком, кому этот день принес радость, была продавщица компакт-дисков из подземного перехода – Маргарита. И то она поняла это лишь назавтра, когда пришла возвращать подруге платье.

Маргарита положила на столик аккуратно сложенный наряд, запакованный в шелестящий полиэтиленовый пакет:

– Вот. Я очень следила, чтобы никто не прожег его сигаретой или не пролил на него вино. Платье как новое, я даже вычистила его щеткой.

Подруга хитро глянула на Маргариту:

– Это, конечно, хорошо, что платье в полном порядке, тебе оно еще не раз пригодится.

– Я решила больше ничего не брать у тебя напрокат.

– Почему?

– Возвращать не хочется.

– Оно твое.

– Брось, так не шутят.

– Твой друг уже заплатил за него.

– Черт! – вырвалось у Риты. – Мне нужно было это предвидеть и сказать ему, чтобы ни в коем случае не делал мне такого подарка!

– Боишься, что теперь ему обязана и придется с ним расплачиваться?

– Глупая ты, ничего не понимаешь.

– Если хочешь, – предложила продавщица, – мы повесим это платье в магазине, и я продам его, а деньги отдам тебе.

– Ты снова ничего не поняла.

– Неужели он тебе не нравится? Мужчина видный, богатый; даже если он и не собирается на тебе жениться, такого друга иметь неплохо. Он надежный и добрый, я это поняла сразу.

– Я верну ему платье.

– Зачем? Что он станет с ним делать?

– Даже не знаю…

– Если у него есть жена, он все равно его ей не подарит. Даже если ты сумеешь всучить ему наряд назад, он выбросит его на выходе из перехода. Так что не дури, забирай платье с собой.

Маргарита с пакетом под мышкой вернулась в свой киоск. Нажала клавишу проигрывателя, даже не задумываясь, какой диск стоит в нем. Из динамиков полилась тихая оперная музыка.

– Вагнер, будь он неладен! – воскликнула девушка, но затем села на стул, опустила голову и даже не сразу поняла, что к ней обращается покупатель.

– У вас хороший вкус. Человек, слушающий Вагнера, разбирается в музыке. Подыщите мне, пожалуйста, что-нибудь для подарка. Сам я в музыке несилен, но хочу понравиться изысканной женщине.

– Сама я не изысканная, – немного раздраженно бросила Маргарита, но тут же улыбнулась.

Во-первых, так положено, а во-вторых, комплимент был сделан довольно умело.

– Изысканность бывает разной, – принялась вслух рассуждать Маргарита, – есть веселая изысканность, а есть мрачная, роковая. Ваша женщина – это первый вариант или второй?

– Не знаю, – сказал мужчина, – она – чудо.

«Ему хочется верить, – подумала девушка, – у него влюбленные глаза».

– Наверное, вам подойдет Верди.

– Верди? – задумался мужчина. – Или все же Вагнер? Я не знаю. У нее глаза такие, что… – и мужчина задумался. Нет, конечно, цвет глаз своей любимой он помнил, но описать их выражение не хватало слов. Он наморщил лоб, и тот стал похож на нотную линейку.

– С музыкой легко ошибиться, – вкрадчиво проговорила Маргарита.

Мужчина тут же согласился:

– Да, вы правы, можно не угадать. Вдруг ей нравится Моцарт? Но один мой друг, который ходит в оперу, – слово «опера» мужчина произнес с большим уважением, – Моцарта терпеть не может и называет его попсовым композитором для дураков.

– Я не могу взять на себя ответственность посоветовать вам музыкальный подарок, вы можете ее расстроить. Скажите, какого цвета у нее глаза?

Мужчина поискал взглядом что-нибудь подходящее в витрине, наконец остановился на обложке альбома «ДДТ».

– Глаза у нее такие же темные, как эта обложка, о таких иногда говорят – карие, но у нее – зеленоватый отлив. Так отливает вода в лесном озере во время сентябрьского заката.

– Вы поэт.

– Что вы…

– Я знаю, что ей надо, – и Маргарита на мгновение исчезла из поля зрения мужчины.

Тот подался поближе к окошку, не поняв, куда девалась продавщица.

Маргарита, уже покинувшая киоск, стояла у него за спиной:

– Пойдемте, я кое-что вам покажу. И могу заверить, подействует наверняка – лучше музыки.

Нерешительный покупатель был рад довериться кому угодно, лишь бы не брать ответственность за выбор подарка на себя. Всегда легче считать, будто виноват кто-то другой, а не ты.

Чуть ли не за руку Маргарита повела его к своей подруге в магазин одежды на другой стороне перехода. Тут же из-за плеча покупателя подмигнула ей, мол, не показывай, что мы с тобой хорошие подруги.

– Скажи-ка мне, осталась ли у тебя французская шаль оливкового цвета.

– Та, которая за восемьдесят долларов? Маргарита про себя выругалась. Стоила шаль шестьдесят, но на чужой территории действуют чужие законы, и ей пришлось поддержать игру по одурачиванию влюбленного покупателя.

– Да, именно за восемьдесят, – подтвердила Маргарита.

Мужчина тихо вздохнул, уже пожалев о том, что раньше доставал кошелек при Маргарите и та могла рассмотреть в нем две сотни.

– Для зазнобы покупаю, – выдохнул влюбленный мужчина.

В том, что он влюблен по уши, не сомневалась уже и продавщица магазина одежды. Влюбленные видны с первого взгляда, возле них даже воздух другой, кажется, будто он наэлектризован до такой степени, что слегка искрит и потрескивает.

– Только для вас – эксклюзив, – предупредила девушка, ныряя под прилавок и извлекая оттуда узкую картонную коробку с витиеватым рисунком.

На коробке имелось окошечко, откуда выглядывал край шали с ярлыком. Продавщица была виртуозом в своем деле. Как фокусник, не открывая коробку и не повредив ее, она одним движением извлекла шаль и тут же очаровала ею мужчину. Шаль порхала, как весенняя бабочка, садилась ему на плечи.

– Вы прикоснитесь к ней, не бойтесь, почувствуйте ее кончиками пальцев.

Мужчина зажмурился и пощупал край шали. Ему хотелось сказать, что на ощупь шаль напоминает ему запястья любимой, но он не решился произнести это вслух.

А девушки уже ворковали возле него в два голоса:

– Чувствуете, как она течет сквозь пальцы, струится? Ее невозможно удержать, она скользит. Смотрите, ее вот так набрасывают, – и Маргарита, воодушевленная подругой, накинула на себя шаль и, хоть никогда прежде шали не носила, тут же сумела элегантно уложить.

– Да, она вам идет, – мужчина отступил на шаг. В этот момент он видел не продавщицу из киоска, а свою вожделенную женщину.

– Значит, договорились. Уступаю пять долларов за ваши влюбленные глаза, – и, не дожидаясь согласия, девушка принялась упаковывать шаль.

Мужчина не успел опомниться, как картонная коробка оказалась обернутой в цветастую бумагу, была заклеена скотчем и всунута ему в руки. Он стоял как идиот посреди безлюдного магазина, и ему ничего не оставалось, как расплатиться и поблагодарить девушек.

– Знаете что, – ворковала Маргарита, – у вас есть уникальный шанс. Если эта шаль не понравится вашей женщине, в чем я сомневаюсь, вы ее принесите назад, и мы ее поменяем на другую. Но, честно говоря, я бы от такого подарка была без ума. Понимаете, шаль – такая вещь, которая идет всем: и молоденьким, длинноногим, и женщинам в возрасте, и даже совсем старым. Она будет носить ее и вспоминать вас каждое мгновение. Вы всегда будете рядом с ней, ей будет казаться, что ваши ладони лежат у нее на плечах, касаются рук, шеи…

Мужчина облизал пересохшие губы:

– Вы так красиво говорите… Я, к сожалению, так не умею.

– Это ваши глаза нас вдохновляют. Мужчина потупил взор. Он засмущался.

– Сегодня так редко можно встретить по-настоящему влюбленного человека, вы даже себе не представляете, как редко.

– А я думал, влюбленных много, – выдохнул покупатель, ставший счастливым обладателем волшебной шали.

– Хотите совет? Бесплатный…

– Да, – безропотно согласился мужчина.

– Купите к шали цветы и бутылку хорошего вина. Подарок и вечер запомнятся на всю жизнь.

– Я так и сделаю.

– Все у вас будет хорошо.

Мужчина на прощание взмахнул рукой и наткнулся на стеклянную дверь. Девушки переглянулись, еле сдерживая смех.

Когда же покупатель наконец совладал с дверью и исчез, девушки от души рассмеялись.

– Маргарита, я тебя угощаю. С меня обед в «Макдональдсе». Слушай, может, ты перейдешь ко мне работать?

– Это просто случай – покупатель подвернулся, а теперь я пошла к себе.

– Но твой вчерашний друг мне понравился куда больше сегодняшнего, хотя у него глаза абсолютно не влюбленные. По-моему, это ты в него втюкалась.

– Ни в коем разе. У нас чисто деловые отношения.

– Платье стоит дороже, чем шаль, – напомнила продавщица.

– Не все измеряется деньгами, – отрезала Маргарита, быстро покидая магазинчик и направляясь к своей торговой точке, возле которой уже толпились подростки в черных кожанках, обильно усыпанных заклепками.

Генерал Потапчук редко сам выезжал на место проведения операции, но теперь деваться ему было некуда. Ему предстояло решить сложную задачу. План ресторана он раздобыл еще вчера и отдал Глебу Сиверову. Ничего особенного они вдвоем на плане не обнаружили. Ресторан как ресторан, при реконструкции полностью изменилась планировка. Но Глеб настаивал, что сам должен все осмотреть на месте.

– Зачем, Глеб? – недоумевал генерал Потапчук. – Мои люди обыскали там каждый угол, каждую щель, все простучали, подняли даже ковры.

– Тогда объясните мне, Федор Филиппович, куда могли подеваться Полковник и двое его подручных – Коготь и Станчик? Они не Карлсоны, чтобы улететь через окно!

Потапчуку оставалось лишь развести руками. И вот теперь генерал ехал в ресторан «Врата дракона» не на служебной «Волге», а в небольшом автобусе со шторами на окнах. Кроме него, в салоне находились десять спецназовцев в черных масках. Вооружены они были короткими автоматами. Девять человек знали друг друга, десятого же присоединил к ним, не представляя, генерал Потапчук. Глеб Сиверов сидел на заднем сиденье, черная трикотажная маска скрывала его лицо, оставив открытыми лишь глаза и рот. План первого этажа здания лежал у него на коленях.

Ресторан продолжал работать даже в отсутствие настоящего хозяина. Метрдотель встретил незваных гостей подчеркнуто приветливо как показалось Потапчуку, с нагловатой усмешкой, мол, ищите, все равно ничего не отыщете.

Люди разошлись по зданию. Сиверов присел на край венского стула и разложил на столе план. Потапчук сел напротив него. Глеб то отрывал взгляд от бумаги, то вновь склонялся над ней. Затем он, ничего не говоря, взял карандаш и очертил им стену на плане. Потапчук не сразу понял, в чем дело. Отыскал указанный на плане бассейн в зале, но и после этого ничего не понял. За бассейном с пучеглазыми рыбками возвышалась ломаная зеркальная стена, по которой вился живой плющ.

Тогда Глеб карандашом нарисовал вдоль ровной стены на плане ломаную линию зеркал и обвел образовавшуюся пустоту овалом. Затем шепнул на ухо генералу Потапчуку:

– Федор Филиппович, реальность не соответствует плану. Куда-то пропало восемь квадратных метров, а то и больше. Зеркала скрадывают пространство, а за ними есть потайная комната, в которую можно войти или со стороны офиса, или со стороны зала через искусно замаскированную дверь.

Потапчук задумался и понял: Сиверов прав.

Здание построено так, что сразу не разберешься, и только сравнив проект с реальной планировкой, заметишь: между стенами остается пространство. Глеб продолжал сидеть, а Потапчук с двумя ОМОНовцами, балансируя на узких бортах бассейна, добирались до зеркал.

Метрдотель, увидев это, сел и забарабанил пальцами по сафьяновой обложке меню. Вскоре зеркальная стена оказалась открытой. За ней пряталась комната, небольшая, как и предполагал Глеб, метров девять, узкая и длинная, без окон, с искусственным освещением. Там стояли стол, стеллаж во всю стену, абсолютно пустой, в полу виднелся люк с кольцом, ведущий в подвал.

– Теперь вам все ясно? – спросил Глеб, когда присоединился к Потапчуку.

– А где ты был вчера?

Вместе они подняли люк. Ступеньки вели в подвал. Преодолели две железные двери и оказались в соседнем доме, откуда через подъезд вышли на улицу.

– Вот так. Ваши люди следили за рестораном, но никто не следил за соседним домом. И Полковник, и двое его подручных, замешанных в убийстве, спокойно ушли и, как я понимаю, унесли с собой весь товар.

– Что-то же стояло на этих стеллажах? – генерал Потапчук тяжело вздохнул. – Все предусмотреть невозможно. Где ж ты, Глеб, был раньше? Ты же видел ресторан собственными глазами, при тебе растворились в воздухе Полковник и два его бандита.

– Они тоже не лыком шиты, – ответил Сиверов. – Если бы противник был попроще, не стали бы вы обращаться ко мне, Федор Филиппович.

– Да. Потерял я нюх, Глеб Петрович, что уж тут сделаешь? Пора мне на пенсию.

– Это я от вас давно слышу, но еще не было дела, с которым бы вы не справились. Рано или поздно мы их возьмем.

– Ты сказал «мы»?

– Конечно. Я не привык бросать дело на полпути. К тому же я помню о Маше Пироговой, она на моей совести.

– Она на нашей совести, – сказал генерал. – Где же теперь их искать?

Когда ОМОН уехал и Глеб с генералом Потапчуком уже сидели в мансарде, Федор Филиппович сокрушенно развел руками и щелкнул пальцами:

– Хорошо, Глеб, предположим, мы сумеем разыскать и взять Полковника, что мы сможем ему инкриминировать?

– Давайте подумаем, – предложил Сиверов. – Он отопрется от всего. Это не преступление – исчезнуть из зала, в котором только что праздновал юбилей. Но если он исчез, то чувствует, что виновен.

– Это наши с тобой, Глеб, догадки. Пустые стеллажи – тоже не доказательство. Вот если бы на них мы обнаружили наркотики или хотя бы левое спиртное…

– Вы еще предложите, Федор Филиппович, взять его, когда он будет переходить улицу на красный свет.

– Тоже дело. Не один бандит на этом погорел. Переходит он улицу, ловит его ГАИшник, глядь в лицо, а товарищ в розыске. Привыкший нарушать законы нарушает их и в большом и в малом.

– Не надейтесь на легкую победу.

– Знаю я и это. Полковник и адвокатов наймет дорогих, и оружия у него при себе не окажется. А если он пистолет при себе носит, то непременно с разрешающим документом.

– Мне нужны Коготь и Станчик, – твердо сказал Глеб. – Если мы их возьмем, то они всю подноготную на Полковника выложат, – Тебе – да, выложат, – вздохнул генерал, – но дойдет дело до суда – отопрутся.

– Я сделаю так, что отпираться им не придется.

– Ты уже один раз так сделал. И сильно это нам помогло? Давай, Глеб Петрович, лучше с тобой коньяка выпьем по рюмочке, и поеду я спать. Утро вечера всегда мудренее.

Глеб не стал возражать, понимая, что Потапчуку нужно дать время перевести дыхание, собраться с мыслями. Да и самому не грех было подумать о том, что предпринять дальше.

– Хороший у тебя коньяк.

– Это ваш, вы прошлый раз принесли. Я в одиночестве не пью, а кроме вас, здесь никого не бывает.

– Что, и женщин не водишь? – хитро сощурился генерал.

– Хотелось бы, но место служебное. Прикипел я к нему.

– Нет, ты, наверное, Глеб, думаешь, будто я здесь подслушивающую аппаратуру поставил? Никогда. Никто про тебя в ФСБ не знает, никто, кроме меня.

Глеб сидел, задумавшись, смакуя коньяк и глядя на стойку с компакт-дисками.

– Ты, Глеб, смотришь на них так, словно каждый диск в голове проигрываешь. Иногда мне кажется, что ты даже не человек, а ходячий компьютер или робот.., не знаю. Хотя при всем при том ты самый живой из всех людей, кого мне приходилось встречать в жизни.

– Работа у меня такая, – сказал Глеб. – Секретный агент – он и есть секретный агент.

– Неужели ты, Сиверов, никогда ни в чем не сомневаешься?

– Хотелось бы. Но сомневаюсь я чаще, чем вы, и боюсь смерти не меньше вашего. Я живой человек. У меня лишь одно преимущество по сравнению с вами: у вас начальства много, законы для вас написаны, а у меня один критерий – собственная совесть, долг.

– Перед кем? – улыбнулся Потапчук.

– Красиво говорить не стану. Перед вами долг.

– И что ты мне должен, Сиверов?

– Жизнь. Это самого дорогого стоит.

– Брось, Глеб. Я тогда и не думал, что все так обернется.

– Оборачивается не всегда так, как предполагаешь, – Сиверов поставил на стол пустую рюмку.

Генерал поднялся, посмотрел на пустой портфель так, как смотрит хозяин на верную собаку, и Глебу даже показалось, скажи Федор Филиппович сейчас: «К ноге!», и портфель сам окажется у начищенных до зеркального блеска ботинок.

Глава 12

Телефонный звонок разбудил генерала Потапчука. Федор Филиппович механически схватил трубку. Лишь нажав клавишу, он догадался взглянуть на часы. Было без нескольких минут четыре утра.

– Что за чертовщина! – пробурчал генерал. – Кому не спится в такую рань? – он прижал трубку к уху и произнес заспанным, скрипучим голосом:

– Слушаю!

– Это я, Федор Филиппович, – услышал он неизменно спокойный голос Глеба Сиверова.

– Хорошо, что это ты, другому бы не поздоровилось, – сказал генерал. – Слушаю.

– Я решил ехать, причем немедленно, сейчас же.

– Погоди, не понял.., почему ты решил ехать именно сейчас?

– Боюсь опоздать. Еду туда, – сказал Глеб, – откуда все началось, к истокам.

– Погоди, дай прийти в себя, звонишь ни свет ни заря. Ты хоть знаешь, который час?

– Естественно, знаю и приношу извинения. Генерал тряхнул седой головой, принялся тереть глаза, словно это могло помочь ему в предутренней тьме прийти в себя и что-нибудь увидеть.

– Ты твердо решил ехать?

– Прямо сейчас. Я уже одет, собран. Предупредите Ирину, Федор Филиппович, я думаю, надо спешить. Если Полковник не появляется во «Вратах дракона», значит, решил перестроить известную нам схему поставки наркотиков. Мы их спугнули, и все производство может быть свернуто в считанные дни.

– Правильно рассуждаешь, – сказал генерал, – я и сам об этом думал, но не решался тебе предложить.

– Вот видите, Федор Филиппович, мы с вами мыслим синхронно.

– Только знаешь что, дорогой ты мой, – генерал говорил почти нежно, как стареющий отец взрослому сыну, – ты хоть понимаешь, что предстоит действовать на чужой территории и помощи тебе ждать неоткуда?

– Понимаю, – сказал Глеб, – но выбора у меня нет. Или все бросить, оставить мерзавцев без наказания, или действовать.

– Не говори красиво, тебе придется играть без козырей, на чужой территории, среди врагов.

– Я к этому готов.

– В случае чего звони. И будь осторожен.

– Постараюсь, Федор Филиппович.

– Тогда – счастливо. Мне кажется, что ты звонишь из машины? Или мне это кажется?

– Да, из машины, – произнес Сиверов.

– Ты далеко от Москвы?

– Проехал Смоленск.

– Будь осторожен, – еще раз произнес генерал Потапчук.

– До встречи, – попрощался Глеб, отключая телефонную трубку.

Потапчук, еще слушая гудки в телефонной трубке, принялся шарить по тумбочке, пытаясь отыскать пачку с сигаретами и зажигалку.

– Черт, откуда на тумбочке возьмется пачка, по ночам я не курю уже пять лет, – буркнул генерал, – а портсигар остался в плаще!

Он пошел в прихожую и закурил на кухне у окна, глядя на предрассветный город, на редкие автомобили и на влюбленную парочку, целующуюся прямо у него под окном: парень и девушка поднимались на цыпочки, прижимаясь друг к другу.

«Счастливые, – подумал генерал, – молодость забот не знает. А если и знает, то не принимает их всерьез. Проблемы начнутся позже, когда они повзрослеют. Может быть, Глеб и прав. Он не для себя старается, а, наверное, для этих вот влюбленных, для тысяч таких же бездумно счастливых, как они. И откуда у него это? Мог бы жить спокойно и безбедно, радоваться каждому дню, а он лезет в пекло, не думая о своей жизни, не думая о своих детях, о красавице жене. Безрассудство! Но безрассудству Глеба есть оправдание: он живет не сегодняшним днем, а будущим и не для себя, а для других. В случае чего, – тут же решил генерал Потапчук, – если возникнет неразрешимая проблема, можно будет обратиться к моему давнему польскому приятелю. Очень давнему. Возможно, Збигнев Войцеховский уже на пенсии, а может, и нет. Но будем надеяться, что обращаться ни к кому не придется и Глеб сам выберется. Да, Сиверову придется играть на чужой территории и без козырей. Хотя нет, один козырь у него есть – неожиданность. Его быстрого появления никто не ждет, о его существовании никто не догадывается. Операции с участием ОМОНа, спецназа, как правило, следуют за кропотливой и планомерной работой агентов-одиночек и аналитиков. А если сходу двинуть солдат, окружить, провести обыски? Такие действия редко приносят успех. Когда же агент все прощупает, изучит, тогда можно и войска привлекать к операции, тогда их появление уместно и оправданно. Бог в помощь тебе, Глеб Сиверов, друг ты мой сердечный! – генерал грустно улыбнулся, покачал головой, словно Глеб сидел перед ним по другую сторону стола с чашкой кофе в руках и слушал любимую музыку. – Мне уже не уснуть, – решил Потапчук. – Пойду приму душ, соберусь и поеду на службу. Там мне спокойнее, работа всегда отвлекает от тягостных мыслей, и чувствовать себя я буду значительно лучше».

Генерал принял душ, позавтракал. Он двигался по квартире почти бесшумно, словно боялся разбудить уставшую жену и маленьких соседских детей. «Откуда это у меня? – подумал Потапчук. – Я же не диверсант, не охотник, хотя, в общем-то, я и то и другое одновременно».

В окрестностях бывшей российской военной базы под Белостоком Глеб Сиверов появился в четыре часа следующего дня. После дороги он выспался, сняв номер на сутки в небольшой гостинице. Паспорт у него был на имя бизнесмена из Ганновера Эдварда Каминского. Камуфляжную форму Сиверов привез с собой в багажнике машины, удочки купил в магазине и теперь выглядел как самый заурядный рыболов. На груди у него болтался маленький армейский бинокль с мощной оптикой, в руках он держал удочки и подсак, на ногах поскрипывали короткие резиновые сапоги. На местности Сиверов ориентировался хорошо, в этом ему помогала карта, купленная в киоске на привокзальной площади в Белостоке. Машину он оставил на опушке леса, а сам двинулся на горку.

Холм порос кустарником, часть листьев уже пожелтела.

«Небо, как в Подмосковье, на Клязьме, – подумал Глеб, глядя на облака, летящие с востока. – В лесу не почувствуешь разницы, будь то Россия, Польша, Беларусь или Украина. Абсолютно одинаковый пейзаж, если, конечно, за деревьями не виднеются дорожные указатели и аккуратные узкие полоски вспаханной польскими фермерами земли. Земельные участки тут обработаны, пожалуй, получше, чем у нас…»

На холме Сиверов остановился, приложил бинокль к глазам. Он медленно осматривал пейзаж, запоминая малейшие детали, оставляя в памяти все увиденное. «Потом каждая незначительная деталь может сыграть свою роль, может явиться спасительной, а может – губительной. Так что все следует запоминать и анализировать».

Глеб долгое время изучал бывшую военную базу, на первый взгляд уже абсолютно негрозную, но проволочное ограждение, бетонные столбы и охрана по периметру территории свидетельствовали совершенно о другом. Крыша на двухэтажном здании из белого силикатного кирпича была недавно отремонтирована, стеклопакеты в окнах говорили о том, что в здании обитают люди не бедные. На территории стояло несколько автомобилей, а возле ангара размещались две фуры с уже знакомой надписью на холодильных камерах – «Новиков и К».

«На вас посмотреть, вполне мирный бизнес – клумбы с цветочками, фонтанов только не хватает. А на самом деле вы мерзавцы, отъявленные негодяи».

За проволочным ограждением следовала бетонная стена из разномастных секций. После вывода войск ее, скорее всего, поломали, но потом привели в порядок. По бетонным плитам тянулась колючая проволока в три ряда. «Может, еще и ток по ней пропустили? – подумал Сиверов. – Бизнес, даже самый преуспевающий, обычно так тщательно не охраняют. А если его охраняют со всеми мерами предосторожности, значит, это бизнес нелегальный. Значит, права была Маша Пирогова: внизу находится лаборатория, именно в подземелье – сердце всего бизнеса. А холодильные установки – декорация для отвода глаз, для солидности».

Глеб пересчитал охранников, всех, что попались ему на глаза, и постарался запомнить их лица.

– Восемнадцать человек, – пробормотал он, – не так уж много. Наверное, под землей еще несколько человек и в здании.

Затем он проследил через бинокль подъезд к забору от самой дороги и увидел телекамеру на столбе.

"Хитро продумано, – отметил Глеб. – Как только кто-нибудь чужой появится на дороге, они начнут готовиться к встрече. Но ночью я решу эту проблему. Однако где же вход в подземные лаборатории? "

Оптика была мощная, Глеб даже смог рассмотреть оружие охранников и прочесть номера на автомобилях. Дверь белого здания открылась, и на крыльце появился толстый, обрюзгший мужчина в светлом плаще. За ним как из-под земли выросли два человека, но не в камуфляже, а в обыкновенной штатской одежде. Они следовали за мужчиной в светлом плаще, как верные, прекрасно выдрессированные псы следуют за хозяином. Мужчина торопливо шел к холодильной установке, разговаривая по мобильному телефону.

«Нервный он, – подумал Глеб, глядя, как мужчина в плаще спрятал телефонную трубку в карман. – То ли напуган, то ли волнуется».

У ангара мужчина в светлом плаще принялся мерно жестикулировать и кому-то время от времени грозить кулаком.

«Интересно было бы послушать, что он выкрикивает, на чью голову обрушивает проклятья?»

Охранники стояли чуть в стороне, один даже позволил себе закурить.

«Спокойные, – подумал Глеб. – А чего, собственно, им опасаться? Территория хорошо охраняется, посторонний сюда зайти не сможет, им бояться некого».

Дверь ангара открылась, и мужчина с охраной исчез в нем.

«Наверное, там, – решил Глеб, – не только холодильник, но и вход в подземелье. Так не бывает, чтобы имелся лишь один вход, должны существовать аварийные выходы, вентиляционные шахты. Где же они?» Глеб метр за метром осматривал территорию.

Два бетонных куба аварийных выходов отыскались возле подъездной дороги, но люки в них были наглухо заварены стальными полосами. Рыбчинский опасался, что его рабыни однажды попытаются ими воспользоваться для побега. Сиверова заинтересовал вентиляционный колодец, который располагался между колючкой и бетонным забором. "Решетка ржавая, к нему никто не подходил лет десять. Подземелье – бывшее бомбоубежище военной базы, в нем располагались запасной командный пункт, склады, помещения для персонала – есть где развернуться пану Рыбчинскому. Во всех бомбоубежищах двери открываются изнутри. С подобными системами я сталкивался не один раз. Но у бандитов другая задача – не дать выбраться пленницам из-под земли, значит, все запоры они переставили на внешнюю сторону дверей, а то и заварили их. Прав был Потапчук, я без козырей, они основательно упаковались, – но тут же Глеб Сиверов поймал себя на мысли:

– Если Маша Пирогова смогла выбраться, то неужели я, сильный мужчина, в отличие от изможденной и голодной барышни, не смогу попасть в подземелье и затем его покинуть? Да быть этого не может! Я же не пальцем деланный, голова у меня работает, интуиция до сих пор не подводила. Надо попасть в подземелье, а уж выбраться из него я сумею. Мужчина в светлом плаще и есть знаменитый Рыбчинский. Да, скорее всего это он".

Рыбчинский покинул ангар и, по-бычьи наклонив голову с большой, поблескивающей в вечерних лучах солнца залысиной, двинулся к двухэтажному зданию, сложенному из силикатного кирпича. На железной крыше здания отливала закатным багрянцем тарелка спутниковой антенны.

«Торговля наркотиками приносит вам хорошие деньги. Но я приложу все силы, чтобы испортить тебе, Рыбчинский, „Новикову и К“ вместе с Полковником всю малину. Теперь остается дождаться темноты».

Глеб устроился на холме, откуда хорошо просматривалась база, прислонился спиной к стволу дерева и ушел мыслями далеко-далеко. Он умел ждать. Подобраться к нему незаметно и бесшумно было невозможно. Медленно опускались сумерки. Над территорией базы зажглись фонари и прожектора, но ни один из них не доставал до забытой всеми вентиляционной шахты, которая находилась между колючей проволокой и бетонным забором.

– Пора, – сказал себе Глеб, взглянув на ярко сияющие звезды.

Машина Рыбчинского стояла у крыльца двухэтажного здания. «Значит, хозяин пока остается здесь. Придется рисковать. Но без риска дело не провернешь».

Из оружия Глеб взял с собой лишь тяжелый охотничий нож, купленный в том же магазине, что и удочки – добротный швейцарский нож. В умелых руках такая штука дорогого стоит, а на свои руки Глеб полагался.

Он пружинисто поднялся и сбежал к искусственному озеру. Под прикрытием кустов и камыша подобрался к колючей проволоке. «Расслабились ребята, не ждут гостей с этой стороны. Даже часовой здесь не ходит и собаки не бегают. Неужели мясо на собак пожалели, мяса-то у них хватает?» Глеб ножом перерубил нижнюю проволоку, на лезвии не осталось зазубрины. «Проволока-то русская, – с легкой грустью подумал Сиверов, пролезая под колючку».

Он прижался к бетонному забору. Глеб прикинул, что здесь самое безопасное место – два прожектора, светящие навстречу друг другу, слепят наблюдателей как с той, так и с другой стороны. «Главное, чтобы в верхней колючке не было тока, иначе, когда я разрублю провода, сработает сигнализация». Две минуты ушло на ожидание. «Меня точно не заметили, – убедился Глеб и взялся двумя руками за ржавую решетку вентиляционной шахты. Та со скрипом и скрежетом стала поддаваться. – Еще наши солдаты строили», – подумал Глеб, когда решетка вместе с закладными болтами и кусками красного кирпича сорвалась с места.

Глеб аккуратно и тихо отставил решетку в сторону, заглянул в шахту. Из нее потянуло затхлой сыростью. «Наверное, нога человека ступала здесь последний раз лет пятнадцать тому назад, как бы не нарваться на ржавые боеприпасы, а то взлетишь на воздух, не успев ничего сделать». Глеб достал фонарик и посветил в шахту. Она была неглубокая, метров восемь, скобы лестницы покрывал толстый слой ржавчины. Сиверов скользнул в колодец и через десять секунд уже стоял внизу, на площадке, засыпанной осыпавшимся кирпичом. Вентиляционный ход оказался заложенным кирпичом. «Стройбат, не иначе, работал», – подумал Сиверов, глядя на кривую кладку и неровные натеки раствора. Он повел лезвием ножа по раствору, тот посыпался. «Как водится, цемент прапорщик пропил. Значит, стена дохлая».

Хватило нескольких толчков плечом, чтобы кладка дрогнула. Сиверов аккуратно разобрал кирпичи. По бетонному воздухопроводу Глеб двигался пригнувшись, от пола до потолка было около полутора метров. Воздуховод уходил под наклоном вниз. Сделалось суше, явственно запахло химией.

Наконец в боковой стене забрезжил свет. Глеб тотчас погасил фонарик. Окошко вентиляции прикрывала провисшая металлическая сетка, за ней виднелись железные стеллажи, на них стояли ящики, в углу – железные бочки. «Склад», – решил Глеб.

Он огляделся. Помещение пустое, лишь тусклая дежурная лампочка в проволочном колпаке разгоняла темноту. Сетка снялась легко, и Сиверов перебрался в склад.

– Ну и запах, – произнес он, – сплошная химия! Вот из этой дряни и делают «синтетику».

Он проскользнул вдоль стеллажей к двери. В ней имелось стеклянное окошко. «Дверь железная, замок прикручен болтами. Конструкция нехитрая, а нож у меня хороший».

Острием охотничьего ножа Глеб отвел ригель замка в сторону и чуть приоткрыл дверь. Длинный бетонный коридор, редкие лампочки, по стенам тянется толстый кабель в блестящей гофрированной оплетке. «Наследие советских времен. Сумели же люди распорядиться всем этим богатством. Купили за символическую цену; в качестве компенсации, наверное, пообещали очистить территорию военной базы от загрязнения химическими веществами».

За поворотом слышался неясный гул, работали электродвигатели. Пройдя по коридору, Сиверов оказался наверху металлической лестницы, в обе стороны от нее уходила галерея. Внизу, прямо под ним, находилось нечто вроде цеха: грубые деревянные столы, нехитрое оборудование. Женщины в грязных халатах, едва переставляя ноги, двигались между столами. «Сколько же их здесь? Десять, – сосчитал Глеб, – одни женщины, охраны с ними нет. Скорее всего, охранник за дверью. Изнутри, из цеха, дверь не откроешь, бандиты открывают ее сами, когда им это надо». Глеб высмотрел молодую девушку, еще не успевшую потерять человеческий облик. «Она здесь недавно, наверное, приехала за границу подзаработать денег, как и Маша Пирогова».

Сиверов, пригибаясь, спустился по лестнице, спрятался под ней, и, когда девушка оказалась рядом, легонько тронул ее за локоть. Девушка испуганно обернулась. Сиверов приложил палец к губам. Они стояли в тени под лестницей, невидимые для людей, находящихся в ярко освещенном цеху.

– Что вам надо? – испуганно, часто дыша, по-русски прошептала девушка.

– Я пришел спасти вас. Вас всех, – добавил он. – Где охрана?

– Как всегда, – не до конца понимая, что ей сказал незнакомец, пробормотала девушка.

– За дверью? – уточнил Сиверов.

– Да.

– Сколько их?

– Двое – пан Яцек и пан Павел.

– Они вооружены?

– Электрошокеры и дубинки. Оружие охранникам внизу не выдается.

– Сколько вас здесь?

– Десять – в этом цеху и десять – в самой лаборатории. Лаборанток кормят лучше, – добавила девушка.

– Ты знаешь, где лаборатория?

– Рядом. Прямо по коридору, напротив комнаты охраны.

– Хорошо, я знаю отсюда выход.

– Выхода нет, они заварили все двери, оставили только одну – из ангара. Отсюда можно выбраться лишь на тот свет.

– Но я же как-то попал сюда? Глаза девушки загорелись надеждой.

– Когда соберетесь все, пойдете по лестнице наверх, через коридор, – шептал Сиверов, – дверь склада открыта, а там через проем в стене (к нему я подставил лесенку) и вентиляционный штрек попадете на улицу. Окажетесь между бетонной стеной и колючей проволокой, колючка прорезана. Бегите к лесу, там поймать вас будет сложнее. А теперь обойди всех женщин и тихонько предупреди их. Только не поднимайте шума, поняла меня? Все запомнила?

– Да.

– Тогда действуй и ничего не перепутай, – Сиверов тронул девушку за плечо, и та, как робот, двинулась к своим изможденным подругам.

Глеб видел, как поворачивались головы женщин, все смотрели в темноту под лестницей, не веря в свое спасение.

Девушка вернулась к Сиверову:

– Что теперь делать?

– Подойдешь к двери, позовешь охрану, я буду рядом с тобой.

Сиверов прижался к стене. Девушка встала прямо перед окошком и постучала в дверь.

Охранник появился не сразу и недовольно буркнул:

– Чего?

– Пан Яцек, Маша умирает!

Дверь медленно открылась. Охранник был невысокий, широкоплечий. Много силы, чтобы справиться с измученными женщинами, не надо. Яцек не заметил Сиверова, когда вошел, он осматривал цех.

Глеб тронул Яцека за плечо. Тот недовольно обернулся и, даже не успев вскрикнуть, получил рукояткой ножа по неприкрытому темечку. Глеб поддержал тело, положил охранника к стене.

По глазам девушки Глеб догадался, что ей хочется растерзать Яцека в клочья. Он снял с его пояса электрошоке? и дубинку.

– Где комната охраны?

И в этот момент появился второй охранник. Ровно секунду охранник смотрел на Сиверова, ничего не понимая:

– Кто то ест? – выдохнул он из себя.

– Кто, кто, в кожаном пальто, – сквозь зубы процедил Глеб, с улыбкой подходя к охраннику.

Именно улыбка и обескуражила пана Павла, он не мог себе представить, чтобы кто-то посторонний оказался в цеху. Центральная дверь закрыта снаружи, а больше прийти неоткуда. Короткий мощный удар электротока парализовал охранника мгновенно. На польские электрошокеры Глеб все же не полагался и для верности ударил пана Павла дубинкой по голове.

– Так будет надежнее, – сказал он. – Выведи отсюда всех, – приказал он девушке.

Та быстро, как могла, побежала к лаборатории. Остановить и успокоить женщин Сиверов уже не мог. Толкаясь, срываясь, но не произнося ни слова, они взбирались на лестницу.

– Уходите все, идите в лес.

– А вы? – спросила девушка.

– Я еще задержусь, только провожу вас до склада.

Лишь убедившись, что все женщины, помогая друг дружке, забрались в воздуховод, Сиверов вернулся в цех. Охранники лежали неподвижно, у одного из носа шла кровь. Загудел висящий на стене телефон, массивный, металлический, как на кораблях. «Тоже наследие Красной Армии, но до сих пор работает, несмотря на ржавчину», – изумился Сиверов.

Телефон гудел настойчиво. Можно было легко ошибиться, кто его знает, для чего предназначен аппарат? То ли просто для связи, то ли охрана в назначенное время обязана докладывать о том, как идет процесс.

Сиверов снял с красного пожарного щитка кирку и сбил телефон со стены. Злобно вырвал из него провода. «Гореть тут особо нечему, пожар не устроишь. Но лабораторию я уничтожу!»

Он переворачивал столы, разбивал стеклянные шкафы, крушил колбы и аппаратуру. Где-то вдалеке послышался зуммер. «Сигнал тревоги, – подумал Глеб, – сейчас сюда ворвутся. Наверное, думают, что женщины взбунтовались, а два охранника ничего не могут с ними сделать. Убежища строятся по типовым проектам, – Глеб соображал быстро. – Если рядом есть водоем, военные строители наверняка предусмотрели способ затопления. Водоем-то искусственный, специально для этого создан. Для пожарного он слишком большой. Озеро слева, – быстро сориентировался Сиверов, – значит, где-то там и должны стоять задвижки или хотя бы пожарные краны».

Рыбчинский сидел перед портативным компьютером на втором этаже. Он только что закончил сеанс связи с Россией, сообщив Полковнику, что на этот раз схема переправки товара за границу изменена: пойдут не две фуры с мясом, а один грузовик со строительными пеноблоками, указал номер машины. О том, что товар – синтетический наркотик – залит в пеноблоки, Рыбчинский, естественно, говорить не стал, Полковник идиотом не был.

«Вы меня поняли?»

«Отлично понял, пан Рыбчинский», – еще горели строчки на экране компьютера.

Зазвонил телефон. Рыбчинский взял трубку. Улыбка появилась на губах польского наркобарона, ему сообщили, что машина загружена и скоро двинется в сторону границы, ждут лишь охрану для сопровождения.

– Поторопитесь, – бросил Рыбчинский, – я уже сообщил, чтобы вас встречали, и получил подтверждение.

Он положил трубку, довольно потер руки.., и внезапно замер: звучал зуммер тревоги. Рыбчинский подскочил к окну. К ангару бежали три охранника.

– Что там у них, неужели опять бабы взбунтовались? Стоит лишь одной паршивой овце нарушить покой стада, как уже никакого порядка. Ничего, мои парни их умеют усмирять.

Без стука в кабинет Рыбчинского ворвался начальник охраны.

– Что у вас?

– Еще не знаю, внизу телефон не отвечает. Я послал туда пять человек.

– Ты сказал им, чтобы били баб поосторожнее, чтобы не калечили? Новых работниц в ближайшее время не предвидится.

– Они знают.

В конце длинного коридора Глеб отыскал дверь, на которой виднелась русская надпись, сделанная под трафарет: «Гидрозадвижки». Киркой подцепив край двери, Глеб легко выломал ее. Из стены торчали три огромных вентиля сантиметров по двадцать в диаметре, ржавые, заросшие паутиной, их венчали три огромных маховика, каждый размером с автомобильный руль. Глеб уперся ногой в стену, ухватился руками за первое колесо и рывками попытался сорвать его с места. Колесо не поддалось. Сиверов ухватился за второй маховик, но с тем же успехом. Третий он не стал трогать, вставил в первый маховик кирку и, орудуя ею как рычагом, попытался оживить железо. Ручка кирки похрустывала, по дереву побежала трещина.

– Только не ломайся!

Сиверов еще раз навалился на кирку плечом. Раздался душераздирающий скрежет металла, и маховик поддался. Глеб открутил его до отказа. Из раструба хлынула грязь, за ней вода, да так сильно, что сорвало дверь с петель. Второй маховик Глеб срывал уже стоя по колени в воде.

Он еле держался на ногах, когда брел по коридору, упираясь руками в стену. Течение было такой силы, словно он пробирался по руслу горной реки. Лишь оказавшись на железной лестнице, Глеб обернулся. Перевернутые столы, ящики, стулья, ведра, бочки плавали, ударяясь друг о друга. По сварной металлической галерее, проходившей по периметру цеха, Сиверов побежал к центральному выходу.

Пятеро охранников, посланные проверить обстановку и навести порядок, остановились у тяжелой железной двери, способной выдержать взрыв ядерной бомбы.

– Там что-то шумит.

– Открывай, не бойся, там двое наших и женщины, – сказал начальник охраны, на всякий случай вытаскивая пистолет и передергивая затвор.

Хорошо смазанный тяжелый маховик провернулся, ригели вышли из гнезд. Когда дверь открылась, охранники остолбенели: у основания лестницы плескалась вода, а в глубине коридора гудел бурный поток.

– Матка боска! – воскликнул охранник, хватаясь за голову.

Начальник уже достал рацию:

– Пан Рыбчинский! Пан Рыбчинский! – закричал он в микрофон. – В подвале потоп!

– ..

– Откуда? Не знаю! Вода прибывает прямо на глазах.

– ..

– Уже по колено.

– Спасайте товар, спасайте сырье! – закричал Рыбчинский, швыряя рацию в кресло для посетителей. Он бросился из кабинета, оставив на столе включенный компьютер.

Рыбчинский собрал всех находившихся на базе охранников буквально за минуту и, понимая, что сейчас внизу могут погибнуть миллионы долларов, может погибнуть весь его бизнес, первым бежал к ангару.

Пятеро охранников уже пробирались к лаборатории.

– Туда, все за мной! – кричал Рыбчинский. – Брать, сколько можете унести. Сперва товар, потом сырье. Оборудование – черт с ним – выносим в последнюю очередь!

Люди бросились вслед за Рыбчинским. Грязная вода бурлила под ногами, прижимала людей к стене, сбивала с ног. Охранники, цепляясь за стены и кабели, добрались наконец до лаборатории. Рыбчинский побледнел, увидев плавающие столы, ящики, бочки, банки. Половина товара уже пропала.

– Хватайте все, что осталось на стеллажах, Берите вон те коробки! – Рыбчинский схватил большую коробку и, прижимая ее к груди, как мать прижимает ребенка, побрел по глубокой воде, доходившей ему уже до пояса. – Откуда льет?

– Черт его знает!

Никто из поляков не знал о системе затопления, имевшейся в подземелье.

– Пан Рыбчинский, оттуда прибывает вода, из коридора льет!

– Двое туда, разберитесь! Остановите ее! Вода сбивала с ног, бурлила. Запах растворенных в ней химических реактивов жег глаза, не давал вздохнуть. Промокнув до нитки, охранники добрались до сорванной с петель двери. Вентили уже скрылись под водой. Охранники их не видели, им казалось, вода вырывается прямо из-под земли.

– Черт с ним, пошли назад, утонем! Наверное, стену сломало, сейчас сюда все озеро хлынет. За те деньги, которые нам платит Рыбчинский, я помирать не собираюсь, если хочет, пусть своей задницей дырку затыкает!

Охранники схватили по мешку с сырьем для производства синтетических наркотиков. Поток воды буквально понес мужчин. Потеряв мешки, они сумели добраться до лаборатории.

Рыбчинский и его люди, нагруженные мешками и коробками, по грудь в воде пробрались к выходу. Когда Рыбчинский вышел из-за поворота, он увидел, как наверху крутой лестницы медленно закрывается металлическая дверь. Мелькнул свет прожектора, крупная звезда в темном небе, и полоска между коробкой и металлической дверью сошла на нет. Даже сквозь грохот воды послышался скрип металла, это тяжелые ригели заходили в глубокие гнезда.

Рыбчинский остолбенел и только сейчас понял:

«А где бабы?» – он вспомнил, что ни одной женщины не видел.

– Люди где? – обернувшись к начальнику охраны, резко выкрикнул Рыбчинский.

– Не знаю.

Охранник повернул голову.

– В цех уже не войти, пан Рыбчинский, дверной проем под водой.

Рыбчинский принялся колотить кулаками в дверь.

– Открывайте немедленно, я приказываю! Сиверов, не отрывая глаз от звездного неба в распахнутых воротах ангара, присел, прислонился спиной к шершавому бетону и закурил. Он слышал, как молотят в дверь пожарным топором, слышал выстрелы. «Советская база – не финский домик, строилась всерьез и надолго. Может, не очень красиво, но надежно. Каждая база рассчитана проектировщиками на серьезные авиационные удары. А переставлять маховик на другую сторону железной двери вас никто не просил».

– Брось стрелять! – Рыбчинский вырвал пистолет из рук начальника охраны.

Пули лишь рикошетили от толстого металла и били в бетонные стены, высекая искры.

Положение казалось Рыбчинскому безвыходным, но вдруг на его лице появилась улыбка.

– Сейчас мы выберемся отсюда, – прошептал он, вытаскивая из кармана мобильный телефон. Кнопка включения мягко ушла в корпус, засияли экран и клавиши. Но гудка не было. Рыбчинский тер трубку об ухо, тряс ее. Телефон был последней надеждой на спасение. Можно было позвонить охране на виллу, на строительный завод, да хоть в полицию, лишь бы кто-нибудь пришел и вызволил, повернул маховик на двери. Но Рыбчинский забыл, что под землей мобильный телефон – вещь абсолютно бесполезная, радиоволны сквозь толщу железобетона, а уж тем более через металл, не проходят.

Вода прибывала и прибывала. Тревожно мигнул свет, а затем и вовсе погас. В кромешной тьме слышались проклятия, ругань, молитвы. Рыбчинский сидел на верхней площадке металлической лестницы, держа на коленях коробку с синтетическими наркотиками. Он даже не поднял ноги, когда почувствовал, что их заливает вода.

Он заскулил, как пес на цепи возле горящего дома.

Сиверов не смог отказать себе в удовольствии подняться на второй этаж в кабинет пана Рыбчинского. Дверь была открыта настежь. На столе стоял портативный компьютер, экран еще светился.

Глеб опустился в кресло и прочел последнее сообщение. Опустил крышку ноутбука и с компьютером в руке покинул здание. К воротам небольшого завода строительных материалов Глеб подъехал спокойно. Мокрый камуфляж был уже в багажнике. Перед заспанным охранником появился респектабельный мужчина с компьютером в руках. Охрану завода уже сняли, поскольку наркотики отправились в путь. Один шестидесятилетний старик сидел в будке, попивая чай из большого термоса.

– Я от Рыбчинского. Где машины? – почти без акцента произнес Глеб по-польски.

Старик, прищурившись, посмотрел на Глеба, словно пытаясь припомнить, видел ли он его раньше.

– Машина с русскими номерами, – уточнил Глеб, – грузилась пеноблоками.

Пожилой поляк сунул руку под свет настольной лампы, постучал пальцем по циферблату:

– Час двадцать один как покинула предприятие, – с важным видом произнес он.

Глеб поблагодарил сторожа и не спеша сел в машину. Он гнал до границы, почти не надеясь настигнуть грузовик с пеноблоками. Опоздал совсем немного – успел увидеть, как фура с московским номером в сопровождении джипа охраны переезжает от польского терминала к белорусскому. И там она долго не задержалась. Если другие машины проверяли, то водителю этой лишь проштамповали документы.

«Если буду действовать по правилам, они до Минска доедут, пока я миную границу». Глеб заложил в паспорт пятьдесят долларов и нагло подошел к пограничникам. Без слов протянул паспорт.

– Спешу.

Пограничник развернул паспорт, захлопнул и вернул Глебу:

– Можете ехать, – пограничник жестом показал автомобилю, стоящему в очереди, чтобы тот пропустил автомобиль Сиверова.

Отходя, Глеб развернул паспорт – полтинника не было. На белорусской границе операция повторилась, но на этот раз полтинник сменился двадцаткой. «Не стоит превышать таксу», – решил Сиверов.

Быстрее пересечь границу можно было лишь с дипломатическими номерами.

«Дорога одна, они тоже спешат. Где встречаются? – Глеб не знал. – Но вряд ли это произойдет перед Минском, скорее всего, после. Кто встречает? Скорее всего, сам Полковник. Деньги большие, доверить неосведомленным рискованно. Полковник после передряги в ресторане рисковать не будет, он чувствует, что его дело под колпаком у ФСБ, любое неосторожное движение приведет к краху. Но он еще не подозревает, что крах наступит скорее, чем он может вообразить себе. Быстрее, быстрее!» – торопил Глеб свою машину.

За час он наверстал упущенное. Вскоре впереди показалась колонна – фура, джип и милицейский уазик. «Лихо у них все схвачено. Милиция сопровождает, словно правительственную делегацию или детей, возвращающихся после оздоровления. Джип – как минимум четыре человека. Пусть даже в милицейском уазике всего двое и в кабине фуры двое – это восемь человек. Я, конечно, смогу их остановить, но наверняка они вооружены, а у меня только нож».

Глеб терпеливо следовал за машинами на солидном расстоянии, чтобы не светиться. Ему это удавалось. Он то отпускал машины вперед, то приближался к ним, вел себя как нормальный водитель. Цель постоянно была перед глазами.

Не доезжая до Минска ста километров милицейский уазик с включенной мигалкой развернулся. Граница Брестской области кончилась, а полномочия милицейского майора на Минскую область не распространялись. «Одним меньше. Нет, двумя, – в уазике сидели двое. – Значит, осталось шестеро».

Когда на большой скорости машины по кольцевой обошли столицу Беларуси, Глеб решил, что пора действовать. Он вплотную приблизился к фуре. Полуприцеп был низкий, задний бампер располагался над асфальтом невысоко, как у легкового автомобиля. Сиверов выключил фары, аккуратно коснулся своим бампером бампера фуры. Опустил ветровое стекло, подпер педаль газа монтировкой, отпустил руль. Несколько секунд ждал. Машина, плотно прижавшись к фуре, шла ровно.

– Пора, – сказал Глеб, аккуратно выбираясь на капот своей машины.

Ветер свистел в ушах. До поворота было еще достаточно далеко. Подпрыгнув, Глеб ухватился за верхний край тента и по-пластунски пополз к кабине, животом ощущая плотно уложенные пеноблоки.

Ночь, пустая дорога, усталость. Охранники в джипе лишь иногда посматривали в зеркала, чтобы убедиться, что фура идет следом. Что может случиться, если машины в пределах видимости?

На повороте машина Глеба с выключенными фарами ушла в кювет. Шофер фуры дернулся, услышав приглушенный грохот, посмотрел в зеркало. «Черт его знает, что такое? Темно…»

– Если что-нибудь и случилось, то не с нами, у нас все в порядке, – сказал охранник, сидевший рядом с шофером, ковыряясь спичкой в зубах.

Глеб, держась за воздухозаборник, спустился на подножку тягача. Он видел профиль охранника, сосредоточенно смотревшего на дорогу. Действовать предстояло быстро и решительно. Сиверов одной рукой взялся за поручень, распахнул дверцу тягача, схватил за шиворот охранника и резко выбросил его на дорогу. Когда водитель среагировал, Сиверов уже был в кабине и огромное лезвие охотничьего ножа упиралось водителю в бок.

– Шевельнешься – прирежу! Веди аккуратно, ничего не произошло. Сигналить тоже не надо, – правой рукой Глеб захлопнул дверцу, поднял стекло. Рука водителя медленно потянулась к переключателю фар. – Не вздумай моргать, вмиг прирежу! Где встречаетесь?

– Ты кто? – наконец смог совладать с волнением и страхом водитель.

– Хрен в пальто. Отвечай на мои вопросы, тогда, может быть, останешься в живых.

– Я просто водила! Мужик, ты понимаешь, я водитель и никто другой!

– Понимаю, – сказал Глеб, кольнув водителя острием ножа в бок. – А он был простой охранник. Пистолет твой я заберу, – и Глеб ловко вытащил из-под мышки водителя пистолет Макарова. – Вот так будет спокойнее. Куда путь держим? Где пеноблоки будешь разгружать?

– Не доезжая восемьдесят два километра до Смоленска поворот направо, указатель «Рембаза», по проселку, и через два километра – площадка в лесу. Там нас должны встретить.

– Кто? – спросил Сиверов.

– Не знаю, я водитель.

– А теперь помолчи, – предложил Глеб. Неожиданно запищала рация, нарушив тягостную тишину.

– Я скажу, что все в порядке, – нашелся водитель.

– Правильно мыслишь. Правильно сделаешь, если скажешь так.

– Останавливаться не будем, не так уж далеко осталось, – сказал водитель и дрожащей рукой вернул рацию на приборную панель. – Я ее отключил. Теперь можете говорить, они вас не услышат.

– В том месте, где разгрузка, ты бывал?

– Однажды пришлось.

– Значит, давно работаешь?

– Всего лишь год.

– Уже скоро?

– Через два километра поворот.

– Меняемся, – сказал Глеб. – И смотри, без фокусов! На подъеме я приторможу, выпрыгнешь.

– Я разобьюсь!

– Постарайся спрыгнуть аккуратно. Глеб видел, как покатился по асфальту водитель. Джип в это время исчезал за горкой.

– Думаю, останешься жив.

На спуске Сиверов вдавил педаль в пол, быстро настиг джип. Рация тут же запищала. Глеб прижал джип к обочине. Массы автомобилей были несопоставимы. Сиверов вильнул, и джип, показав колеса, покатился с высокой насыпи. Глеб резко затормозил, с пистолетом в руке выпрыгнул на дорогу и сбежал по высокому откосу. Джип лежал колесами вверх, в машине никто не шевелился. Глеб вырвал телефон, торчащий в держателе, и рацию из руки мертвого охранника. Больше средств связи в джипе не осталось.

Фура поехала, и вскоре Глеб увидел указатель «Рембаза», о котором говорил ему водитель. Грунтовая дорога привела его к небольшой площадке, где дорожники складировали щебень. Половина площадки была чистой, на ней могла развернуться даже очень большая машина. Джип с включенными габаритами застыл у самой кучи щебня, возле него стояли трое мужчин. Яркий свет фар тягача осветил их. Глеб узнал всех: в центре, держа на груди скрещенные руки, стоял Полковник, по бокам от него – Коготь и Станчик.

Полковник поднял руку, прикрываясь от яркого света, и только сейчас сообразил, что с фурой нет джипа сопровождения.

– Где они, мать их?.. Нарушают, накажу.

Фура, катившаяся медленно, вот-вот готовая остановиться, внезапно взревела двигателем и рванулась вперед. Полковник среагировал первым. Он был не из тех людей, которые удирают, успел выхватить пистолет и броситься на землю прямо между колесами фуры. Станчика и Когтя фура припечатала к джипу. Двигатель заглох.

Полковник выкатился из-под колес, передергивая затвор пистолета. Когда он оказался на подножке машины, кабина была пуста. Полковник озирался по сторонам, не понимая, что происходит, куда подевались водитель и охранник. «Они что, уроды, наркоты обожрались?! Кончу, кончу их!»

И тут прозвучал выстрел. Пуля вошла Полковнику в плечо правой руки, пистолет упал в щебень. Второй выстрел пришелся в ногу. Полковник упал и только теперь увидел того, кто стрелял, вспомнив человека, подходившего к его столику в ресторане «Врата дракона».

– В своих, в афганцев, стреляешь?

– Раньше мы, может быть, и были своими.

– Это нечестная игра.

– Это игра без козырей, Полковник, – произнес Сиверов, – у меня козырей не было, но я выиграл.

Полковник, корчась, полз к пистолету.

Глеб поднял оружие:

– Я тебе даже застрелиться не позволю.

Звонок разбудил генерала Потапчука на рассвете.

– Слушаю, – сказал Федор Филиппович, уже предчувствуя, кто звонит.

– Вы, Федор Филиппович, говорили, что без козырей играть невозможно.

– Я говорил, тяжело играть, Глеб, – напомнил Потапчук.

– Так или иначе, но я выиграл. И поверьте, Федор Филиппович, карты не передергивал. Свяжитесь с белорусскими коллегами, все произошло на территории сопредельного государства, в тридцати километрах от границы. Полковник ранен, но жив, Станчиков и Коготь мертвы. Как вы понимаете, я дожидаться никого не стану. Товар в пеноблоках.

– Так ты мент? – прошептал прикованный к бамперу за здоровую руку Полковник.

– Ни хрена ты не понимаешь! Меня вообще нет, – и Сиверов исчез в предрассветном лесу.