Слепой (№8) - Двойной удар Слепого

– Возьми оружие, – сказала она.

Михаил достал из багажника плоский и длинный картонный ящик, внутри что-то звякнуло. От этого звука Марина недовольно поморщилась. Оружие, как она была убеждена, не должно звенеть, даже если оно разобрано. Значит, упаковано небрежно.

– Пойдем, пойдем, – махнула она своему помощнику, и они, утопая в глубоком снегу, двинулись к обрывистому берегу замерзшей реки.

Марина увидела сбоку тропинку, узкую, день или два назад протоптанную в снегу, и пошла туда. Михаил последовал за ней, держа под мышкой коричневую коробку. По этой тропинке к реке спускались рыбаки, кое-где были видны места рыбацких стоянок, на льду проглядывали старые, замерзшие лунки. Марина огляделась. Место было подходящим.

– Ну что ж, Михаил, давай сюда наш багаж.

– Держи.

Марина поставила коробку на снег, присела на корточки, развязала веревку и стала вынимать части разобранной винтовки. Марина собрала оружие в считанные минуты – она смогла бы это сделать даже с закрытыми глазами. Проверила, нет ли в патроннике патрона.

– Так, хорошо. А теперь возьми коробку и отойди метров на сто.

– Как, по льду?

– Ну да, по льду. Не бойся, он толстый и тебя выдержит.

Михаил пожал плечами. Пререкаться о чем бы то ни было, видя оружие в руках спутницы, он не посмел и, проваливаясь глубоко в снег, стал пробираться к речке.

Марина зарядила винтовку, передернула затвор, досылая патрон в патронник.

– Ну, иди же, иди!

Она припала щекой к прикладу, ощутив тяжесть оружия и холод металла. Затем посмотрела в окуляр прицела. Михаил, который был шагах в ста от нее, мгновенно приблизился. Она даже видела пряжку на ремне его куртки и могла при желании прочесть надпись на коробке: «SONY».

Она махнула рукой, указывая, чтобы Михаил отошел в сторону.

«Так, теперь глушитель…»

Она навернула на ствол длинный глушитель. Марина любила работать с такими. Этот глушитель гасил не только звук, но и пламя. Все тщательно проверив, она поставила ноги на ширину плеч и изготовилась для выстрела.

Она выстрелила трижды. Звук действительно был не громкий, но достаточно звонкий – будто лопнул воздушный шарик. Марина догадалась, это все из-за зимнего морозного воздуха: ведь в нем звук разлетается во все стороны резко, как осколки сорвавшейся с карниза на асфальт сосульки.

Марина вновь махнула рукой Михаилу, подобрала гильзы со снега и сунула их в карман куртки. Через полторы минуты Михаил вернулся. Марина с удовлетворением посмотрела на три аккуратных отверстия в середине буквы "О", ощупала их указательным пальцем.

– Ну, что скажешь? – спросил Михаил.

– Ты о чем?

– О винтовке, конечно.

– Нормальная винтовка.

Марина быстро ее разобрала, завернула в голубую фланель, сложила в коробку.

– Где ты научилась так стрелять?

– Было время… Я этим делом усиленно занималась.

– Ясно… – вдаваться в подробности Михаил не стал. – Ну а теперь куда?

– А теперь поехали к тебе.

– Ко мне? – чуть удивленно переспросил Михаил.

– Ты же вчера хотел, чтобы я осталась?

– Хотел!

– Вот и поехали. Продолжим наши вчерашние занятия.

Михаил подхватил коробку и отправился к машине.

Марина брела сзади. Настроение у нее было хуже некуда. Ее уже не радовал ни белый искрящийся снег, ни огромные ели, ни морозная свежесть воздуха. Ее вообще ничего не радовало.

И мужчина это почувствовал.

– Что-то случилось? Ты себя неважно чувствуешь? – спросил он, когда они выезжали с проселка на трассу.

– Да нет, чувствую я себя как раз хорошо.

– Тогда что такое? Может, я тебя чем-нибудь обидел?

– Да нет, что ты, Миша.

Марина прикоснулась ладонью к его гладко выбритой щеке, а он, повернув голову, поцеловал Маринины пальцы.

От этого Марине стало еще хуже, но она нашла в себе силы собраться и улыбнуться в ответ. Улыбка получилась вполне искренней и открытой.

– Миш, а ты не боишься, что нас могут остановить и обыскать машину?

– Нет. Кому это придет в голову? Мы что, кавказцы или какие-то бандиты? Мы нормальные люди, возвращаемся из-за города, может, с дачи, едем чинно-благородно, без нарушений… В общем, кому мы нужны?

– Ну, смотри.

Все произошло так, как говорил Михаил. Они проехали четыре или пять постов ГАИ, не нарушая правил дорожного движения, не превышая скорость, и их ни разу не остановили.

Уже в городе Марина сказала:

– Высадишь меня за квартал, а сам поедешь к дому и во дворе поставишь машину. Я приду к тебе через полчаса.

– О'кей, – Михаил внял совету не задавать много вопросов и не стал интересоваться, к чему такие сложности.

Да и не до того ему было: он весь находился в предвкушении, как сейчас займется любовью с этой красивой, страстной, удивительной женщиной.

Когда Михаил открыл Марине дверь квартиры, на нем уже был махровый халат.

– Быстро ты, однако.

– А чего тянуть?

Он привлек женщину к себе, стал расстегивать ее куртку.

– Погоди, погоди, я ужасно озябла, давай выпьем.

– Всегда пожалуйста. Что будешь пить – виски, коньяк?

– Лучше виски.

– О'кей, у меня как раз есть бурбон.

Михаил принес с кухни лед, бросил в бокалы, разлил бурбон и поставил бокалы на журнальный столик.

Марина попросила:

– И принеси мне, пожалуйста, воды.

– Ты собираешься запивать водой? – удивился Михаил.

– Нет, просто пить хочется.

– О'кей.

Михаил вновь ушел на кухню, а Марина вытащила из кармана маленькую таблетку и бросила ее в один из бокалов с виски – туда, где медленно таяли в янтарной сорокапятиградусной жидкости крупные кубики прозрачного льда. Взяв второй бокал, она пригубила виски и с бокалом в руке уселась в угол дивана.

Михаил принес стакан с водой.

– Вот тебе вода.

– Спасибо, – Марина сделала два глотка и поставила стакан на столик. – А ты чего не пьешь? – подавшись вперед, она тронула своим бокалом бокал Михаила.

– Что-то мне не хочется. Потом придется садиться за руль.

– Ничего, выпей. Ты от этого станешь лишь темпераментнее.

– Ради этого можно! – Михаил взял свой бокал, отпил виски.

Марина сидела, опустив голову.

– Ты что грустная такая? – заботливо спросил Михаил. – Может, включить музыку?

– Да, включи. И погромче.

Михаил подошел к музыкальному центру, поставил сверкающий компакт-диск, нажал клавишу, и большую гостиную заполнили грохочущие звуки какой-то негритянской мелодии.

– Сделай еще громче, очень хорошая музыка.

Михаил хотел повернуть регулятор с красной светящейся точкой, но не смог. Его рука ушла в сторону, глаза закатились, лицо стало голубовато-бледным. Согнувшись, он повалился на пол, при падении ударился головой о стойку с аппаратурой. Изо рта вывалился язык. Михаил корчился возле музыкального центра, делая попытки встать, судорожно царапая скрюченными пальцами паркет.

Марина хладнокровно смотрела на предсмертные страдания своего любовника и, сидя в углу дивана, считала:

– ..двадцать один, двадцать два, двадцать три.., сорок девять.., пятьдесят девять, шестьдесят…

Когда она досчитала до шестидесяти трех, тело Михаила лежало неподвижно.

– Прощай, мой дорогой, больше говорить нам с тобой не о чем. И трахаться ты больше уже ни с кем не сможешь.

Марина вышла на кухню, вылила виски в раковину, тщательно вымыла бокалы и минут десять протирала носовым платком все предметы, на которых могли остаться ее отпечатки.

Она нашла ключи от машины в кармане Михайловой куртки, постояла у двери, прислушиваясь, нет ли кого на площадке. Затем аккуратно открыла дверь и, стараясь, чтобы не громко щелкнул замок, закрыла за собой.

«Ну вот и все. Теперь, полковник, обо мне никто не сообщит. Теперь осталось сделать дело. Завтра! Завтра!»

Она твердо настроилась на то, что завтрашний день станет в ее жизни решающим. Это будет последний шаг к обеспеченной и независимой жизни.

Во дворе она никого не встретила, села в серебристый «ниссан» и без приключений добралась до гостиницы.

* * *

Глеб Сиверов и генерал Потапчук кропотливо изучали расписание нефтяного короля на два следующих дня, просматривали пункт за пунктом.

– Кремль… Здесь ничего не может быть. Туда даже мышь не проскочит, – говорил Потапчук.

– Вы уверены, Федор Филиппович?

– Абсолютно уверен. Решетов гарантирует.

– Тогда это отпадает. Пресс-конференция…

– И это отпадает. Всех досматривают похлеще, чем на таможне. И к тому же там будет полно наших людей.

Они снова и снова перебирали пункт за пунктом, дотошно обсуждали каждую мелочь, взвешивая любые шансы убийцы. Но пока так и не могли ни на чем остановиться, все варианты казались сомнительными.

К этому времени из Рима уже поступила точная информация. Убийством Аль-Рашида занимались самые лучшие сыщики, которым очень много заплатили за то, чтобы они раскрутили это дело до конца. И уже стало ясно, что в смерти Аль-Рашида действительно повинна женщина. Были найдены отпечатки ее пальцев, был взят Сайд, сообщник Фионы Лоуренс. Так что Потапчук и Сиверов уже знали: Аль-Рашида убила известная террористка, проходившая в сводках Интерпола под кличкой Барби. И сто против одного, что эта Барби сейчас находится в России.

Потапчук только поражался прозорливости Слепого. Непостижимо, что такой вроде бы пустяк, как момент, когда был произведен выстрел, смог ему подсказать, что стреляла женщина. Генерал вновь убедился, насколько бесценен его агент.

– Ну а ты, Глеб, как бы ты действовал на ее месте?

Глеб удрученно покачал головой.

– Мне пока ничего не приходит на ум, генерал. Мне надо побыть одному, сосредоточиться. И тогда, может быть…

– Но у нас нет времени, Глеб! Нет совершенно! Выстрел может прозвучать в любую секунду.

– Не объясняйте мне очевидного.

– И будет ужасно, если твоя задумка не сработает.

– Должна сработать, Федор Филиппович, должна!

Просто надо высчитать, где эта чертова кукла Барби решила стрелять. И мы там должны появиться за десять минут до того, как появится господин Степаныч. И тогда мы победим.

– Послушай, Глеб, а что если нам появляться везде, опережая Степаныча минут на десять-пятнадцать?

Сиверов расхохотался.

– Да вы что, Федор Филиппович! Вот тут уж нас точно поднимут на смех. Представляете, мы появляемся на пресс-конференции!.. Это будет хохма для всего мира. И к тому же таким способом мы можем заложить сами себя.

– Ты, как всегда, прав, дай сигарету.

Глеб подтолкнул пачку, она скользнула по чистому пустому столу. Генерал накрыл ее ладонью, вытряхнул сигарету и закурил.

– Черт побери, меня уже от этих сигарет и кофе воротит!

– Не курите.

– Я не могу. Сигарета мне помогает думать, помогает сосредоточиться.

– Когда приедет Решетов?

Генерал посмотрел на часы, что стояли в углу.

– Минут через десять должен быть.

– Хорошо. Может, он чего-нибудь подскажет, ведь он-то в курсе привычек своего «питомца».

– Да, он в курсе. Но он, честно говоря, всего лишь хороший исполнитель. Он не умеет мыслить так, как ты, Глеб Петрович, и поэтому он навряд ли придумает что-нибудь дельное.

– Я не хочу, чтобы он придумывал, я хочу, чтобы он подсказал. И тогда, Бог даст, мы с вами сообразим, как все устроить наилучшим образом. Кстати, Федор Филиппович, ваши люди привезли то, что я просил?

– Привезли. Со скрипом, с визгом, но все-таки выклянчили. Сам Решетов звонил-. Мы к тому же обещали вернуть изделие, иначе…

– Я все понял, не объясняйте, Федор Филиппович.

А взглянуть можно?

– Пойдем, взглянешь, – генерал и Сиверов поднялись, вышли из кабинета.

В одном из служебных помещений они осмотрели трофей. Правда, Глеб остался не очень доволен, а у генерала то, что он увидел, вызывало взрыв прямо-таки истерического хохота.

– Федор Филиппович, что это вы так веселитесь? – скептично заметил Глеб.

– Да оно ж такое!.. Представляешь, можно подойти и постучать по лбу!

– Подойдите и постучите.

– Да нет уж, уволь. А вообще-то он о мне не нравится.

– Почему?

– Без студийного света оно похоже на труп.

– Типун вам на язык, Федор Филиппович! – Глеб даже рассердился. – Какой труп! Накаркаете еще!..

– Не будь таким суеверным.

– Какие, к черту, суеверия. Малейший наш промах – и мы получаем натуральный труп.

– Накаркаешь!..

– А-а, вот видите!

Генерал стал серьезным.

– Что делать-то будем, Глеб?

– То же, что и раньше: думать. Попробуем вычислить, что может прийти в голову нашему дражайшему объекту.

– Да, но как мы вычислим? Мы же с тобой не психоаналитики, не экстрасенсы. Ты, Глеб, не Кашпировский, а я не Чумак.

– Это точно. Но мы должны быть проницательнее и Чумака, и Кашпировского. И только тогда добьемся успеха.

– Да-а, – генерал опять закурил.

Появился помощник.

– Андрей Николаевич Решетов приехал. У вас в кабинете дожидается.

– Сейчас идем. Пошли, Глеб. Вдруг, все-таки Решетов сможет навести нас на мысль? – «То ли сможет, то ли нет…» – подумал Глеб, не рассчитывая на простое решение этой сложной задачи.

В кабинете Решетов бодрой походкой подошел к Потапчуку, крепко пожал ему руку, потом поприветствовал Глеба.

– Ну что, господа авантюристы, как дела продвигаются?

– Пока дела не продвигаются: нам надо знать, где еще, кроме указанных в расписании мест может появиться ваш подопечный.

– Могу вас порадовать: стало известно кое-что новенькое, хотя определенности не прибавилось…

Глеб напрягся.

– Что же это за новенькое?

– Он попросил изменить расписание своего рабочего дня, передвинуть несколько встреч на более поздний срок, освобождая себе форточку.

Глава 22

Если на место Мерцалова Глеб мог легко поставить себя и таким образом просчитать все ходы своего соперника, то как быть с Барби? Ведь всем известно, что женская логика нелогична, что женщина в критической ситуации действует часто наперекор всякой логике.

Весь женский род непредсказуем. И эта проклятая Барби может повести себя совершенно не адекватно обстоятельствам.

«Если бы я ее знал! Если бы мне удалось с ней пообщаться, или хотя бы последить за ней пару дней, то тогда все упростилось, я смог бы составить представление о ее приемах. А так информация о Барби весьма скудная. Есть, конечно, перечень дел, за которые ее разыскивает Интерпол, есть несколько ее фотографий…»

По поводу фотографий Сиверов не обольщался: изменить внешность, изменить манеру поведения не составляет большого труда, особенно для женщины, если к тому же этому обучают опытные визажисты, психологи. Так что о фотографиях можно забыть, они ничего не дадут. Ситуация складывалась отвратительная:

Глеб преследовал невидимого врага; преследовал, вместо того чтобы опередить на шаг и подстеречь в засаде.

А время шло, бежало, летело – и играло против Сиверова… Помимо всего прочего, Глеба тревожило, что Барби – как он был уверен – известно о Черных что-то такое, чего не знает ни он, Глеб Сиверов, ни генерал Потапчук, ни даже начальник охраны нефтепромовского «папы» генерал Решетов.

Глеб не сомневался: этот самый момент, не известный им, но известный Барби, и является ключом к успеху. И на него женщина-убийца делает основную ставку. Она чрезвычайно хитра, расчетлива и осторожна, чтобы действовать наобум. В этом он убедился, досконально изучив ее досье: Барби всегда выполняла работу безупречно чисто, почти не оставляя следов. И лишь дважды прокололась, если то, что случилось, можно назвать проколом. Подобное случалось и с самим Сиверовым.

«Нет, это всего лишь обстоятельства помогли сыщикам в Германии сесть ей на хвост. Но все-таки она от них ушла и оказалась в безопасности. Скорее всего, что и сейчас она продумала ходы отступления. А не переоцениваю ли я ее? – спросил себя Глеб. – Едва ли. И в любом случае лучше врага переоценить, чем недооценить. Лучше подстраховаться пять раз, тогда можно чувствовать себя спокойнее».

Глеба волновало и другое – чтобы не случилось ничего непредвиденного, чтобы Барби не спугнули и она не залегла на дно.

«Интересно, – прикидывал Глеб, – связана она с Олегом Мерцаловым или нет? Знает она об его гибели или нет?»

Вопрос был немаловажный, как и тот, кто стоит за Барби, кто организовывал покушение.

Рассуждения генерала Потапчука и генерала Решетова о том, что убийство Черных и срыв контракта выгодны приспешникам Саддама Хусейна, Глеба никак не устраивали, в них не было конкретики. Его интересовал непосредственный заказчик. Человек, который давал киллерше задание, безусловно, сам разработал и план покушения. Но о том, чтобы сейчас вычислить и отыскать этого человека, не могло быть и речи – роковой выстрел мог прогреметь в любую минуту, и нужно было спешить.

Глеб ходил и ходил по своей мансарде. Девять шагов в одну строну, девять шагов в другую. И так до бесконечности.

"Я похож на маятник, который раскачивается, раскачивается и никак не может остановиться. Чего же я не знаю такого, что знает Барби? Если бы я это узнал, если бы Бог ниспослал мне озарение, вспышку ослепительную и яркую, в свете которой я увидел бы то, что должно произойти! Тогда бы все встало на свои места, и завершение операции было бы делом техники. Да, Барби, что и говорить, профессионал. Но и тот, кто давал ей задание, тоже не лыком шит. Боже, почему же я не знаю, кто это? А если бы и знал – что это изменит?

Вполне возможно, он, этот умный и хитрый человек, находится сейчас далеко от России и к нему не подобраться никакими способами. И естественно, вытянуть из него информацию невозможно. Чертовщина какая-то! Замкнутый круг… Замкнутый круг… Хожу по кругу, по заколдованному кругу и не могу вырваться".

Изматывающие размышления Глеба прервал звонок генерала Потапчука.

– Глеб, поступила новая информация, поэтому нужно встретиться, – генерал говорил лаконично и суховато, чувствовалось, дело не терпит отлагательств. – Ты знаешь явку в Марьиной Роще?

– Знаю.

– Я там буду минут через двадцать, подъезжай не мешкая.

Глеб погнал свой БМВ в Марьину Рощу.

– Молодец, Глеб, не заставляешь себя ждать. Я сам только-только вошел, – сообщил генерал, открывая Глебу дверь.

Сиверов первым делом поинтересовался:

– Кофе тут есть?

– Есть – с собой привез. Но что-то мы с тобой, Глеб Петрович, пьем да пьем кофе, а придумать ничего не можем.

– Какая у вас информация, генерал? Какие новости?

– А новости вот какие. Завтра вечером наш нефтяник улетает на Дальний Восток на один или на два дня, так что его в Москве не будет.

– Вы хотите сказать, у нас есть время и мы выигрываем день-два?

– В принципе, да. Это решение Степаныч принял неожиданно, и о нем наша Барби ничего не знает.

– Генерал, вы уже заговариваетесь. «Наша Барби»!..

– Какая она на хер наша? Сучья лапа она, а не наша! – Глеб и сам не заметил, как выругался.

Генерала Потапчука это удивило. Он привык, что Глеб, как правило, сдержан, даже немного меланхоличен, корректен, очень редко повышает голос и практически никогда не дает волю эмоциям.

Сиверов мгновенно взял себя в руки.

– Простите, Федор Филиппович, нервы ни к черту.

– Бывает. У меня у самого нервишки стали как у институтки. Но вернемся к нашей.., тьфу! Вернемся к нашим баранам. Завтра вечером самолет…

– Я не думаю, генерал, что она попытается заминировать самолет или выпустить в него ракету.

– Я того же мнения. В аэропорту к самолету ближе чем на полкилометра не подберешься. Там все будет оцеплено, люди Решетова свое дело знают. Он, бедолага, волнуется, звонит мне через каждый час.

– Вот и прекрасно, значит, этот вариант отпадает, – Глеб прошелся по комнате, – Это просто прекрасно. Федор Филиппович, меня не оставляет странное ощущение… – Глеб в нерешительности замолчал, зная, как Потапчук реагирует на все заявлениях об ощущениях, чувствах и предчувствиях.

– Ну, я слушаю, говори, Глеб.

– Мне кажется, а по правде сказать, я даже уверен, что Барби знает какой-то секрет, который нам не известен, который не известен Решетову и, может быть, он не известен даже самому Черных. И именно знание этого секрета дает ей неплохие шансы.

– Я не совсем понимаю тебя, Глеб. Что ты имеешь в виду?

– Как вам сказать, Федор Филиппович… В жизни каждого человека есть что-то такое… Какая-то тайна…

Нехитрая, но о ней никто не знает.

– Говори толком, Глеб Петрович, ты никак не можешь сформулировать свою мысль.

– Сейчас сформулирую. Допустим, у Степаныча есть любовница…

– Не допустим. Решетов бы знал.

– Хорошо, допустим, назначена некая тайная встреча, которую он не может пропустить… Или визит к врачу самого деликатного свойства. Или, в конце концов, он любит инкогнито ходить в зоопарк и кормить белого медведя… Это, конечно, из области фантастики. Но есть у него, есть что-то глубоко сокровенное, о чем знает только он и о чем неведомыми путями прознала Барби. И это ее козырь: когда объект пойдет кормить медведя, она и нанесет свой удар.

– Теперь я понял, – генерал с ожесточением потер виски. – Понял, понял, о чем ты говоришь. А может ли это иметь отношение к тому, о чем говорил Решетов? Об этой форточке, которую себе Черных сделал на завтра?

– Запросто. Правда, может быть и другое: на это время он просто запланировал полежать в комнате отдыха на диванчике или чтобы ему помассировали спину.

– Тоже запросто. Но для этого, Глеб, совсем не обязательно делать форточку и передвигать важные встречи.

– Да, да, да, Федор Филиппович! Неужели генерал Решетов не может спросить у хозяина напрямую, для чего тот высвободил время?

– Наверное, не может. Ладно, сейчас я позвоню Решетову.

Потапчук выудил из своего неизменного портфеля «мотороллу», набрал номер.

– Андрей Николаевич, ты где, в машине?

– В ней, в ней.

– Слушай, все-таки обязательно надо узнать у Черных, где он собирается провести этот час.

– Какой час?

– Ну форточку, форточку!

– А-а. Как же я это, по-твоему, узнаю, Федор Филиппович?

– Твои трудности, Андрей Николаевич, ты отвечаешь за его безопасность, а не я.

– Еще какие трудности. К нему вообще лучше с подобными вопросами не подходить, он сразу же начинает злиться, орать, чтоб не лезли в душу.

– Плюнь на это, Андрей Николаевич! Скажи, что его жизнь в опасности.

– Тогда он мне скажет, что это проблемы службы безопасности, а не его личные.

– Так ты ему и объясни, что выполняешь служебные обязанности и потому предупреждаешь.

– Ну ладно, не учи меня, Федор Филиппович, я постараюсь. Тем более, через полчаса я его увижу.

– Вот и давай, действуй.

– А ты мне не приказывай, не начальник.

– Помню, помню, извини.

Полчаса Глеб и генерал Потапчук пили кофе, курили и не произнесли ни единого слова. Молчанка уже становилась невыносимой пыткой. Глеб то и дело поглядывал на часы, то и дело на часы поглядывал и Потапчук.

– Хуже нет, – прервал молчание генерал, – чего-то ждать. Особенно когда не знаешь, чего ждешь.

– Да, это противно, Федор Филиппович, я с вами согласен.

Развить эту глубокую мысль не дал телефонный звонок.

– Слушаю! – сказал Потапчук. – Ты…

– Я выяснил. Правда, стоило мне все это…

– Ну ладно, Андрей Николаевич, не торгуйся, говори, что выяснил.

– Завтра в это время Степаныч собирается посетить кладбище.

– Какое кладбище? Чего он там забыл?

– Завтра десятая годовщина со дня смерти его матери.

– Десятая? И где она похоронена?

– На Ваганькове.

– Черт подери, так это же в городе!

– Вот я тебе и говорю, – хмыкнул Решетов.

– Ладно, я тебе перезвоню. Спасибо за информацию. Между прочим, что он тебе сказал?

– Он сказал, что мы его лишили всякой личной жизни и чтобы на кладбище никого из нас не было.

– Мало ли что он сказал! Ну спасибо тебе еще раз.

Если появится еще что-нибудь – звони.

– Хорошо.

Решетов отключил телефон.

Федор Филиппович пересказал Глебу то, что узнал от Решетова. Глеб торжествующе воскликнул:

– Я же вам говорил, Федор Филиппович!

– Что ты мне говорил?

– Я говорил вам, что Барби знает какой-то секрет.

Вот он, тот секрет!

– Как она о нем могла узнать?

– Какая разница, – Глеб улыбался. Его настроение сразу же улучшилось. Вот это всегда было ему по душе – определенность, когда получаешь возможность действовать с открытыми глазами. – Здорово! Просто замечательно!

– Я тебя не совсем понимаю.

– А что тут понимать, Федор Филиппович? Это как дважды два. Ведь давным-давно всем известно, вернее тем, кто интересуется нашим нефтяником, что завтра, то есть шестнадцатого января, исполняется десять лет со дня смерти его матери. Он никогда не пропускал этой даты и каждый раз непременно приходит на могилу. Во г вам разгадка, и Барби надо искать именно там.

Так что запускаем наш вариант. Конечно же, он рискован, но тем не менее. А сейчас, извините, Федор Филиппович, я хочу поехать на кладбище. А вы еще раз свяжитесь с генералом Решетовым и скажите ему, что мы воспользуемся второй машиной Черных и двумя джипами с охраной. Мы должны попасть на кладбище хотя бы на полчаса раньше, чем там появится Черных.

– Да, гениально ты придумал, Глеб!

– Я за это получаю деньги, генерал. И к тому же мне это очень нравится – придумывать. Неплохо бы еще реализовывать задуманное.

– Тогда за дело! – у генерала Потапчука тоже поднялось настроение, и его уже охватил охотничий азарт.

Он чувствовал, что добыча близка, что еще один день – и Барби будет у них в руках.

– Но, Глеб, надеюсь, ты понимаешь, что ее надо взять живой?

– Думаю, генерал, это ничего не изменит – живой ли мы ее возьмем, или…

– Почему же не изменит?

– Она все равно ничего не скажет.

– Вот это уж предоставь моим людям. Думаю, она выложит все.

– Сомневаюсь.

– И все-таки надо попробовать взять ее живой.

Глеб сунул за брючный ремень свой армейский кольт. Генерал хмыкнул, увидев оружие в руках Глеба.

– Да, генерал, теперь я его буду носить с собой.

– Пожалуйста, пожалуйста. Я уверен, что ты не станешь стрелять в голубей.

– Я тоже в этом уверен.

С этими словами генерал Потапчук и Сиверов покинули конспиративную квартиру. На лифте спустились вниз, Глеб сел в свой автомобиль, генерал устроился на переднем сиденье и попросил подкинуть его до перекрестка, где стояла черная «волга» с двумя антеннами и за рулем дремал водитель генерала.

Глава 23

Пятнадцатого января, когда Москва еще тонула в утренних сумерках, когда люди спешили на работу, Марина села в свой «ниссан», запустила двигатель и, обогревая выстуженный за ночь салон, включила печку. Она медленно отъехала от гостиницы «Украина». Ее путь лежал на Ваганьковское кладбище. Она собиралась попасть туда еще раз до того, как все должно решиться.

Нужно было наметить окончательный план действий и подготовить надежные пути отхода.

На этом старом знаменитом московском кладбище была небольшая церквушка с колокольней. Могила, которая интересовала Барби, по идее должна была неплохо просматриваться с церковной колокольни.

Марина брела по аллее, прислушиваясь к поскрипыванию снега под ногами. Она была спокойна и уверена в себе.

У церкви толпились люди, и Марина, сама не ведая зачем, направилась сперва туда. Она не имела привычки посещать храмы, не была религиозной, но какая-то сила подталкивала сейчас Марину к церкви.

Тяжелая дверь скрипнула, и на Марину дохнуло запахом горячего воска. Это был давно забытый ею запах, древний, как сама жизнь.

В маленькой церкви было немноголюдно. Марина натянула на голову капюшон куртки, зная, что женщинам в храме следует покрывать голову. Не перекрестившись, она прошла по центральному нефу, свернула направо и остановилась. Священник вел службу. Это был немолодой мужчина с негустой седой бородкой, бледным, морщинистым лицом и большими голубыми, наивными, как у ребенка, глазами. Его риза поблескивала золотом, так же поблескивали в мерцающем свете десятков свечей оклады икон.

Какая-то старушка, маленькая, согбенная, тронула Марину за плечо.

– Доченька, детка, что ты убиваешься?

– Я? – вопросительно взглянула на старуху Марина.

– Ты, ты, родная.

– Да нет, что вы, я не убиваюсь, у меня все хорошо.

– Это тебе только кажется, родная. Тебе обязательно надо причаститься и пройти исповедь.

– Мне – исповедь?

– Да, да, – зашептала старуха, опять тронув Марину за плечо. – Вот, возьми, родная, свечку, зажги, поставь и помолись.

Марина послушно взяла тонкую свечку из дрожащих старушечьих пальцев.

– Пойдем, деточка, я тебе покажу, куда поставить.

Старушка подвела Марину к одной из икон.

– Это, деточка, Николай Чудотворец. Проси его о чем угодно – все сделает и от бед убережет.

Марина подошла к иконе, наклонила свечу, зажгла и долго – это у нее никак не получалось – пыталась установить в углубление.

– А ты капни туда немного воска, – посоветовала старушка.

Марина так и сделала. Свеча ровно застыла в подставке, трепеща тонкой прядкой пламени, оплывая воском.

– А теперь помолись, помолись, родная. Бог он ведь всех нас любит и отпустит тебе твои грехи. – Старушка опустилась на колени.

Марина открыла было рот сказать, что нет у нее никаких грехов, но осеклась, сообразив – грехов за ней столько, что хватило бы на всех присутствующих сейчас на утренней службе. А прихожане истово крестились, их губы шептали слова молитвы, повторяя за седобородым батюшкой с большими голубыми глазами.

А Марина смотрела на образ Николая Чудотворца, и мысли ее витали очень далеко. Она вспоминала детство, вспоминала бабушку, которая несколько раз водила ее в церковь, но не здесь, не в Москве. Они тогда ездили в Троице-Сергиеву лавру, и Марина была просто поражена торжественностью службы, пением хора, сиянием свечей, великолепным убранством храма. Она навсегда запомнила те посещения церкви.