То есть, когда они убеждали окружающих: "Пойдем и возьмем эту землю!", понимали ли они, что их дети, внуки и правнуки все еще будут воевать за эту землю, и не всегда с успехом? Рядом с этими столетиями опустошительной войны даже сорок лет в пустыне не кажутся таким уж большим сроком. Во всяком случае для Навина и Калеба это время прошло с пользой. Они тренировались для главного дела своей жизни (вторжения) и впереди ожидали для себя награды. Конечно, они проявили бесстрашие, не испугавшись в первый момент, и героизм, терпеливо прождав сорок лет и не отказавшись от первоначального замысла. Но и они по-человечески ожидали своей награды и получили ее. Ну, а шестьсот тысяч мужей. вышедших с ними из Египта? Разве они вышли для того, чтобы умереть в пустыне? Нет, конечно! Они вышли для лучшего. Каждый из них понимал это лучшее по-своему, но каждый непременно хотел получить сполна и при жизни. Я уверен, что, когда Моисей с Аароном прилюдно требовали от фараона отпустить народ на три дня для богослужения, не один фараон был обманут. Наверняка и среди шестисот тысяч были многие, кто поверил, что вознесут они молитвы Господу, на худой конец какой-то частью скота пожертвуют, и станет им окончательно хорошо. Лучше, чем в Египте. В три дня все кончится, и они увидят небо в алмазах. И чудеса, которым они были свидетелями, как бы подтверждали это. Я не удивляюсь, что они возроптали, когда убедились, что ничего этого не будет. Они увидели себя приговоренными к бессрочной свободе посреди пустыни. Было бы воистину удивительно, если бы они приняли свою трагическую судьбу как должное.
      Так случилось у нас, и так же было у отцов-основателей этого государства, что Исход не был надолго отделен для нас от Вторжения, и слова о сорока годах в пустыне мы употребляем исключительно в переносном смысле. Это отсутствие промежутка между чудесным исходом и вторжением в Обещанную Землю дает себя знать. Ибо мы ожидаем и других чудес. Если уж все так дивно сложилось, что и в Сибири нас не заморили (а могли ведь!), и в лагерях перемещенных лиц мы свою молодость не тратили (а чем мы заслужили?), и воевать не многим из нас пришлось (а кто повоевал и в лагере посидел, или в Сибири пожил, у тех требования гораздо скромнее), то почему бы и Израилю не быть на том же чудесном уровне? Свалки все, например, к нашему приезду уже могли бы быть расчищены. Международные аферисты, которые так украшают наш народ в диаспоре, здесь, на исторической родине, полюбили бы ближнего, как самих себя. Журналисты, перебравшись из негостеприимных стран, где приходилось им лгать для защиты живота своего, в стране молока и меда писали бы правду-истину. Никто не обидел бы вдову, сироту или оле хадаша, как он есть пришелец, ибо пришельцами все мы были в земле египетской. Львы наши, вожди и лидеры то есть, возлегли бы рядом с ягнятами (я совсем не их секретарш имею в виду...). Вот примерно такое положение в Земле Обетованной соответствовало бы остальным чудесам, коим были мы подлинные свидетели...
      Я совсем не шучу, а хочу подчеркнуть полное единство наше с израильскими старожилами и даже сабрами, которые, как и мы, ожидали наступления Царства Справедливости немедленно вслед за войной за Независимость или, в крайнем случае, после Шестидневной войны. Они, как и мы, не прошли многолетней школы политических компромиссов и готовы не к Истории, которая тянется столетиями, а к Чудесной Развязке, за которой начинается безоблачная жизнь. А если нет? Ах, нет! Тогда - все!..? Такое детское нетерпение свойственно и левым, и правым. Будто и те, и другие поклялись выполнить заветы пророков именно в нашем поколении. "Не поднимет народ на народ меча, и не будут учиться воевать" - и вот, пожалуйста, "Мир сейчас" (Шалом ахшав)! "И приведет тебя Господь в землю, которой владели отцы твои, и получишь ее во владение", - и вот вам "Израиль в исторических границах" (Израиль шлейма)! "А ты обратишься и будешь слушать глас Господа и исполнять все заповеди Его" - вот и программа Агудат Исраэль! Будто каждое из движений имеет патент от Господа, каковы именно сегодня пути Его. Будто вожди партий ожидают Мессию с минуты на минуту и спешат осуществить программу в том ее полном объеме, который приурочивается Библией только к концу света.
      Может быть и верно, что конец света приближается. Но он может приближаться еще тысячу лет. Ощущение, что вот-вот, завтра, послезавтра наступят окончательные времена и соответствующие им окончательные решения, охватывало людей уже множество раз, но История все еще не кончилась. Когда был распят Иисус из Назарета, его ученики со дня на день ожидали второго пришествия и конца света. Когда осажденные в Иерусалиме зилоты резали друг друга, они ничего не жалели, ибо конец света казался им почти неминуемым. Христианские народы ожидали конца света каждое столетие и почти каждое столетие устраивали такие кровавые гекатомбы, что можно считать испробованными все возможные средства ускорения этого события. Крестоносцы завоевали Гроб Господень, а потом утратили его, но конец света все не наступал. Саббатай Цви объявил себя мессией, и многие евреи поверили ему, но Царство Справедливости не наступило. Конец XVII века в России был так ужасен, что люди почти не сомневались в близости конца света. Русские священники, столкнувшись с необходимостью разработать азбуку для вотяков (коми), всерьез обсуждали, стоит ли учить их грамоте, учитывая, что все равно конец света грянет с минуты на минуту, так что, может, лучше крестить их силой, чтобы спасти перед Страшным Судом и все. А то ведь не успеть! Перед наступлением двадцатого века философ В. Соловьев назначил конец света на 2000 год и предначертал евреям ключевую роль в событиях, предшествующих наступлению Царства Божьего. И разве не звучит тот же мотив в знакомом припеве: "Это будет последний и решительный бой!"?
      Боев было много... Какой из них был последним? Когда будет последний? Будет ли? Не надо загадывать. Довольно и того, что уже было, чтобы понять, что брошенное зерно когда-нибудь прорастет, что урожай в конце концов будет. Но прошлого довольно также, чтобы понять, что ускорить его приход мы не можем. Нельзя же в самом деле всю жизнь пребывать в детском возрасте, в котором и вдохновение, все окрашивающее в розовый цвет, и разочарование, все окрашивающее в черный, равно происходят не от реальности, которая ни черна, ни розова, а от физиологического состояния неопреде-ленного экстремизма, всегда толкающего на крайности...
      Ну вот, не произошло во время войны Йом-Кипур такого яркого чуда, как раньше. Просто Израиль обыкновенно выиграл очередную войну (более точно, не дали американцы превратить и эту войну в чудо, а то бы разгромили Третью египетскую армию и захватили Каир) - и все общество в глубокой депрессии. Подумать только! Мы оказались чуть ли не такими же обыкновенными, как и другие народы. Наши генералы совершали ошибки! Наша разведка чего-то не знала! Наши министры не все предусмотрели! У некоторых дошло даже до того, что амбиция у них перевесила деловые соображения! Неужто это у нас могло произойти? Конечно, это значит, что мы живем в глубоко и безнадежно больном обществе, ибо это прямо-таки напоминает все остальные человеческие общества. И, значит, Царство Справедливости еще далеко от нас. Так же далеко, как и от всех других. То есть мы, может быть, даже его не увидим? Зачем же мы старались? Для чего мучились?
      Яркие левые журналисты направо и налево разоблачают израильское лицемерие, антидемократизм и коррупцию. В общем, ужасная правда сводится к тому, что не все счастливы в этой стране. Богатым в ней лучше живется, чем бедным. Здоровым лучше, чем больным. Люди, оказывается, эгоистичны (неужели это возможно в Израиле?). Своя рубашка, оказывается, для многих все еще ближе к телу, несмотря на хамсин. Но я хочу сказать, что в Библии даже посреди самых возвышенных пророчеств реализм текста не опускается до уровня этой апокалиптической журналистики. Мы можем прочесть, например, такое: "Дай ему взаймы... Ибо нищие всегда будут среди земли твоей". Это - несмотря на все чудеса и прелести Земли Обетованной. Ну могут ли наши взрослые дети согласиться на такой оппортунизм?!
      Сильные личности из правого крыла одним только могучим духом, без всякого взвешивания реальных сил и обстоятельств, хотят приблизить пришествие Мессии, овладев землей и устрашив арабов своей решимостью. Они выполняют программу В. Соловьева и, кажется, стремятся уложиться в назначенный им срок. Самое смешное, что им это в основном удается, потому что этот мир аморфен и слаб. Но стоит произойти малейшей заминке, и они впадают в совершенно детское отчаяние: "Значит, мы еще не окончательно победили?!" Но и об этом сказано в Библии, точно и откровенно, как всегда: "Мало по малу буду прогонять их (другие народы) от тебя, доколе ты не размножишься и не возьмешь во владение земли сей... Не выгоню их от лица твоего в один год, чтобы земля не сделалась пуста... Не можешь ты истребить их скоро..." Но, если так, то, возможно, рав Меир Кахане и не увидит окончательной победы. Можно ли смириться с такой вопиющей несправедливостью?
      Я думаю все-таки, это возможно пережить. Я думаю, бросать зерна в землю стоит. Но я думаю, что непрактично ждать урожая немедленно вслед за посевом. Даже на такой плодородной почве, как у нас. Даже под таким оплодотворяющим дождем пророчеств.
      Я думаю, можно смириться, что Израиль пока еще не сверхдержава и побеждает не на всех спортивных состязаниях, фестивалях песен и конкурсах красоты. Можно смириться и с тем, что не всякое предложение новоприбывшего из России немедленно рассматривается кабинетом министров. Можно даже смириться (как наши министры часто и делают, а чем хуже наши министры всех остальных евреев?), если твое предложение отвергнут (конечно, из-за некомпетентности остальных министров) или примут и все сделают наоборот...
      Можно смириться, пережить и сказать себе однажды: хватит с меня того, что уже есть. Если бы Бог вывел евреев из Египта, а золотые и серебряные сосуды не дал бы захватить, то довольно было бы и этого. Если бы выпустили нас из России голыми и босыми, а Сохнута не поставили бы на нашем пути, то все же довольно было бы с нас. Если бы Он вывел нас из Египта, а Сам не шел бы впереди в столпе огненном, чтобы не сбиться нам с дороги, то все равно с нас было бы достаточно. И если бы отстоял себя Израиль в Войне за Независимость, а следующую войну выиграл бы и не за шесть дней, то и этого было бы более чем достаточно. А если бы не сбежали отсюда по неизвестной причине четыреста тысяч арабов, чтобы освободить нам место и облегчить от вражды, то и того, что произошло до бегства, было бы довольно. И если бы не двести кибуцов процветали под небом земли, текущей молоком и финиковым соком, а только один-единственный кибуц преуспел бы в своем хозяйстве, и не повырывали бы его члены друг другу глаза и волосы, то и этого хватило бы на весь мир для провозглашения идеалов справедливости и осуществимости социализма. Но если не случилось бы такого, и идеалы социализма остались неосуществленными, то и без этих идеалов хватало бы нам с избытком. И если бы арабы сами не уничтожали друг друга и, разрушив Ливан, не превратили бы нас в единственное демократическое государство на Ближнем и Дальнем Востоке (а также в Африке, Азии и Латинской Америке), то, и не будучи такими уникальными, мы тоже не жаловались бы. Довольно, достаточно того, что есть, не нужно нам больших милостей. Потому что за большие милости - большой спрос, а разве мы, люди, на самом деле готовы к этому?
      БИБЛЕЙСКИЙ РЕАЛИЗМ
      (Статья была впервые опубликована в "22", № 10,1979 г. в связи с публикацией в "22" повести Л. Гиршовича "О теле и духе".)
      "И взял Иуда жену Иру, первенцу своему; имя ей Фамарь. Ир, первенец Иудин, был неугоден пред очами Господа, и умертвил его Господь". (А в агаде уточняется, что, когда лежал он с Фамарью, у него кровь горлом пошла.) "И сказал Иуда Онану: войди к жене брата твоего... и восстанови семя брату твоему". "Онан знал, что семя будет не ему; и потому, когда входил к жене брата своего, изливал на землю... Зло было пред очами Господа то, что он делал; и Он умертвил и его... И сказал Иуда Фамари: живи вдовою в доме отца твоего, пока подрастет Шела, сын мой". А сам подумал: "Может быть, умрет от нее и этот?"... Так подумал он про злоебучую эту моавитянку... Но прошло время и собрался он в Тимну стричь овец. И узнала об этом Фамарь, невестка его... "И сняла она с себя вдовью одежду свою, покрыла себя покрывалом и села у входа в Энаим, что на дороге в Тимну.!. И увидел ее Иуда, и почел за блудницу. И поворотил он к ней и сказал: войду я к тебе..." Быт. 38, 6-16. (А агада добавляет: "Ибо был Иуда весьма похотлив".)
      Мы все знаем, что эта история хорошо кончилась, ибо Фамарь понесла, и все мы (ибо мы потомки в основном именно Иуды и преимущественно от Фамари, благослови ее Господь) оказались упрямы в желаниях наших, неотступны в домогательствах и семяобильны в любовных трудах. Похотливы потомки Иудины, как патриарх наш, и чадолюбивы, как он. Неуклонны мы, как наша праматерь, и нелегки для слабосильного, как она.
      Для чего пересказал я столь близко к тексту эту библейскую историю? Производит ли она на современного читателя впечатление незамутненной святости? Не кажется ли нашему читателю, что она, пожалуй, грубовата? Вот это именно я и хотел бы подчеркнуть.
      Я читаю это с глубоким чувством подлинности жизни, которая живописуется точно и грубо, без слюней. И сравниваю с нашей изящной словесностью. Наш патриарх назван был в агаде похотливым, потому что он был похотлив, а не любвеобилен, как сказал бы благочестивый современник. Наш патриарх не отдал Фамари своего младшего сына, потому что подумал: "Заебет она моего мальчика", а не потому, что он забыл и упустил это сделать, как силился бы объяснить наш благопристойный современник. Онан проливал свое семя на землю не в переносном, как хотелось бы блюстителю благопристойности, а в самом прямом смысле... Что бы мы ни говорили о себе - и те, что клянутся еврейской культурой, и те, что признают свое русское прошлое, - мы за долгие века впитали в себя христианское отношение к сексу, и это проявляется и в нашей застенчивости, и в нашем бесстыдстве. Талмуд, в отличие от соответствующих христианских книг, свободно обсуждает возникающие сексуальные проблемы, но и Талмуд делает это в отношении проблем того времени, то есть приблизительно полторы тысячи лет назад. По сравнению с приведенной историей, это почти современность, но все же... Все же я хочу спросить читателя, будем ли мы притворяться, что за прошедшие полторы тысячи лет ничего не изменилось, или дадим нашему читателю (и писателю) писать о возникающих у него в душе проблемах так. как он способен их выразить, даже если это и кажется неприлично людям, не привыкшим смотреть правде в глаза. Я решительно за ту грубую порой натуралистичность, с которой наши предки обсуждали свои интимные дела. Я думаю, что эта откровенность способствовала их душевному и телесному здоровью.
      Я знаю, что немало читателей возмущено той откровенной манерой, которая принята в русскоязычной прессе на Западе при обсуждении многих проблем - и отнюдь не только секса.
      Но уточним: вряд ли читатели всерьез думают, что редактор получает удовольствие от грязных сцен или наслаждается возможностью сказать неприличное слово на людях. Я думаю, что скорее они хотят освободить себя от этих неприятных впечатлений и тем как бы сказать себе: "Все в порядке! Мир все еще держится на порядочности и достоинстве. Это там где-то выродок Лимонов бушует, а мы по-прежнему цивилизованные люди, и у нас общество цивилизованных людей, а не бардак какой-то!"
      Я глубоко солидарен с ними в этом чувстве и мечтаю до самой смерти сохранить то, что многие давно уже не называют иначе, чем наивностью. Но я хочу, чтобы это произошло не потому, что я не знаю (или не хочу знать), что происходит вокруг меня (и во мне), а потому, что я нашел в себе силы противостоять этому разложению и сумел защитить от него своих детей. Отец не сможет защитить сына от того, чего отец не будет знать или запретит сыну обсуждать с ним. Он может противостоять лишь тому, что понимает и знает сам. И, в крайнем случае, сам пойдет и сделает то, что любимому сыну Шеле, может быть, жизни бы стоило, или как-нибудь иначе распорядится...
      Мир вокруг нас сошел с ума, и мы не сможем его исправить ни своими нравоучениями, ни тем, что в своем узком кругу не будем признавать общеизвестное или называть его по-старинному. Мы должны искать свой путь, и этот путь должен исходить из нашей физиологической и культурной потребности, а не из обломков приличий, подхваченных где-то между Россией и Америкой.
      Между словесной сексуальной распущенностью Л. Гиршовича и подлинной распущенностью Э. Лимонова лежит непроходимая пропасть, в которую я каждому рекомендую заглянуть. Герой рассказа Л. Гиршовича "О теле и духе" - человек, пытающийся преодолеть свою реальную (скажем, физиологическую) слабость высочайшим напряжением всех своих умственных сил. Он хочет перехитрить природу и, жалко оскальзываясь и видя все яснее и яснее жуткую правду своей несостоятельности перед лицом наглеющей действительности (его жена оказывается куда искушеннее, чем он мог даже помыслить), предпочитает умереть, чем с этим знанием примириться. Я назвал бы это произведение высоко нравственным, хотя это оказалось бы в прямом противоречии с намерением автора, пытавшегося всячески снизить это несовременное впечатление от его рассказа. Совсем другое дело - роман Э. Лимонова "Это я - Эдичка". Жена покинула его, чтобы блядством пробиться в люди, и он глубоко страдает. Но он страдает не оттого, что его жена блядь, а потому, что она не берет его в компанию на этом славном пути. Уж он бы расстарался! Они бы вместе такие коники понапридумывали! А она не хочет. Просто хочет оставить его в дерьме. Это трагедия дружбы. Чужое семя на ее трусиках его и не задевает вовсе. Семя тут вообще ни при чем. Вот он очень смачно описал, как он излил свое семя в песок, лежа под негром (вспомните, чем Онан провинился), и ему легче стало. Он нашел друга и повеселел. (А герой Гиршовича встретил любовника жены - ему бы обрадоваться, теперь она еще веселей и поинтереснее в постели будет! А он, поди ж ты, стреляться...) Тут мы встречаемся с абсолютной безнравственностью, положенной в основу психологии Э. Лимонова, и можем проследить, откуда это берется.
      Христианская культурная традиция (не только русская, но русская особенно) приучает человека, что секс сам по себе если не полностью постыден, то во всяком случае принадлежит к низшим проявлениям жизни, как таковой является грехом и может быть введен в культурный обиход только в ходе облагороженных околосексуальных переживаний (в принципе не обязательно предполагающих нормальное совокупление). Предметом искусств, переживаний и размышлений в христианском обществе веками являлись дружеское общение и любовные интриги, разлуки и несчастная любовь, танцы и живопись, подчеркивающая стыдливость, бледность черт и впалость щек. "Шепот, робкое дыхание, трели соловья... мне стан твой понравился тонкий и весь твой задумчивый вид... как мимолетное виденье, как гений чистой красоты". Естественно, что такое удаление от прямого объекта воздыханий рождало на другом полюсе также и прямой цинизм и порнографию, как необходимое дополнение. Так почти одновременно с расцветом "дев, соловьев и пустынных скал средь шумного бала" в русской литературе возник Н. Барков с его "Лукой Мудищевым", а Пушкин записал в своем дневнике об А. П. Керн: "Наконец-то, с Божьей помощью, выеб!" - и это совсем не противоречит ее характеристике, как "гения чистой красоты", и даже не снижает его чувства, но показывает глубокую раздвоенность культуры, в которой реальные жизненные вещи, оказывается, невозможно выразить иначе, как в пренебрежительном тоне. А он, может, это в восторге записал! Что же было написать? "Наконец-то, с Божьей помощью, воспарил с гением чистой красоты на крыльях любви..."?! (Кстати, так же обстоит в русской культуре дело с денежными вопросами и вообще с материальными вещами, так что на русской почве необыкновенно возвышенные натуры порой оказываются неожиданно для многих нечистоплотными в материальных делах - Н. Некрасов, Ф. Достоевский, - ибо они вообще не видят, как в таких низменных, грязных делах можно быть чистоплотным.)
      Теперь, когда эта классическая культура и на Западе, и в России терпит ущерб, разрушается не столько отношение к самому главному (сексу, как греху), сколько социальное отношение ко второстепенному (необходимости этот грех маскировать). Более того, так как веками воспитывалось отношение к окололюбовным играм, как более значимым элементам жизни, чем собственно плодоносящее совокупление, постепенно "выяснилось", что любовь импотентов, лесбиянок, педерастов и т. п. даже "выше" обыкновенной банальной любви, которая, в конце концов, не более, чем пережиток библейских времен. Лесбиянки гораздо тоньше понимают друг друга, педерасты меньше капризничают и более эстетичны, импотенты самоотверженно любят (см. Э. Хемингуэй "Фиеста") и т. д.
      Среди этого всеобщего разрушения действительно разумно и даже спасительно вспомнить другое отношение к основным жизненным ценностям, которое запечатлено в Пятикнижии, но, к сожалению, не полностью запечатлелось в сердцах народа Книги. Секс (а также имущество, наследство, семья) не должен и не может быть предметом игры вообще. Это не грех, но тут нет легкости, потому что это связывает. Вся окололюбовная мишура может существовать или нет, но сама любовь (не воздыхания, а совокупление) есть вещь настолько же серьезная, как и смерть, и так же связана с жизнью. При таком раскладе ни онанизм, ни гомосексуализм во всех их формах никак не могут быть рассматриваемы всерьез, ибо остаются всего лишь формами баловства, как и карточная игра не может рассматриваться всерьез как форма экономической деятельности. Поэтому, например, "Синдром Портного" Ф. Рота не является в еврейском смысле безнравственной книгой, ибо речь в нем идет не об онанизме, а о растерянности человека, который серьезно относится к сексу, в мире, который этой серьезности не принимает. И все метания его героя являются, по сути, лишь закономерными формами поведения еврея во взбесившемся мире, который все время сбивает его столку.
      Мы, вырвавшиеся из одной большой цивилизации (России) и не вошедшие в другую (западную), находимся в уникальной ситуации. Еврейская культура, еврейский образ жизни, еврейское отношение к основным ценностям еще существуют, как отличие от окружающего мира, но уже грозят закоснеть, как одна из форм существующей циничной действительности. Если мы будем игнорировать окружающий мир и его манеры, мы не выживем в этом мире. Если мы просто усвоим окружающий мир и его манеры, мы растворимся. Мы существуем только до тех пор, пока, все зная и понимая, смотрим на это по-своему. Хватит ли сил? Бог весть... Я думаю, что у наших "поборников нравственности" этих сил уже не хватает, и они хотят спрятать голову.
      ИАКОВ ОСТАЛСЯ ОДИН
      (Опубликовано в "22". № 40, январь 1984 г.)
      "...Я остался Иаков один. И
      боролся Некто с ним, до
      появления зари...
      И сказал: отныне имя тебе
      будет не Иаков, а Израиль; ибо
      ты боролся с Богом..."
      Бытие, 32, 24-28.
      Вспомним молодость. И ее песни:
      "Сарра, не спеша, дорожку перешла.
      Ее остановил милиционер:
      "Свисток не слушали, закон нарушили,
      Платите, Саррочка, штраф - три рубля!"
      "Ну, что ты, милый мой! Ведь я спешу домой.
      Сегодня мой Абраша выходной.
      Я никому не дам, все съест родной Абрам,
      А курочку разделим пополам..."
      Даже короткого пребывания в израильском гражданстве достаточно, чтобы почувствовать, как изменяется в тебе отношение к антисемитам и антисемитским шуткам. Ну, перешла Саррочка дорожку, ну и что? Песенка про беззаветную преданность Сарры своему Абраму. которая почему-то оскорбляла нас в России, вдруг показалась мне почти трогательной. Если бы только имена Абрам и Сарра не резали слуха русскому читателю, эта простая история, возможно, заняла бы свое скромное, но достойное место в заднем ряду других шедевров мировой литературы, посвященных идиллическим парам: "Дафнис и Хлоя". "Филемон и Бавкида", "Фархад и Ширин", наконец... Раздобудь Ширин шашлык для своего Фархада, разве она разделила бы его с первым встречным милиционером?
      В Израиле, где Абрам и Сарра звучат ничуть не иначе, чем Иван да Марья, начинаешь чувствовать, что если бы антисемитизм оставался неразделенным чувством, он не смог бы задеть нас столь основательно, как это было в действительности. То есть без нашего психологического соучастия, готовности "понять", он не казался бы столь оскорбительным. Опасным - конечно, несправедливым - большей частью, но вовсе не унизительным. Ведь песенка про Саррочку оскорбительна русскому еврею только потому, что она довольно верно воспроизводит портретные черты его нерусского предка. Так называемого "местечкового" еврея, сходства с которым он привык стыдиться. Ведь еврей в России был склонен стыдиться, что отца его некрасиво звали Абрамом. Что мама живот готова была положить, чтоб в доме была курочка. Что родители не угощали направо и налево соседей, как делают русские люди в патриотических кинофильмах, на которых мы были воспитаны. И разве не стыдно того, что родители относились друг к другу по-человечески? Мещанская сентиментальность! Какая еще сентиментальность возможна между Абрамом и Саррой? Вот купила бы она чекушку! А верный Абрам, ставший Аркадием, выпил бы ее с соседом и подрался - такая песня была бы не антисемитской, и она неискаженно отражала бы дорогой нам всем образ советского еврея:
      Раз пошли на дело, я и Рабинович.
      Рабинович выпить захотел...
      Все, как у людей.
      Говорят, с помощью логики все можно доказать. И все опровергнуть.
      Ничего подобного. Никакой логикой не докажешь израильтянину, никогда не жившему среди других, что антисемитизм может его унизить. Также невозможно опровергнуть тот, уже случившийся, факт, что существование Израиля проблему антисемитизма снимает. Антисемитизм остается, как был. Но проблемы больше нет...
      Конечно, израильтянин может заметить антисемитизм - он не слепой. Но он не может проявить того "понимания", которое дает возможность еврею страдать, а антисемиту получить свое моральное удовлетворение. Израильтянин не найдет в собственном опыте никаких оснований оскорбиться при разговоре о еврейских недостатках. Он даже может многое добавить от себя. Антисемитские карикатуры понятны только людям из диаспоры, которые там вместе с коренным населением знают, как они безобразны. Евреи из Израиля не видят ничего некрасивого в крючковатых носах и выпуклых глазах. Некоторым даже нравятся толстые губы. Однако, главное не в этом. Антисемитизм не волнует израильтян прежде всего потому, что он никак не может им повредить. И это быстро усваивают новые израильтяне. Так уж мы, люди, все устроены. Нас волнует по-настоящему только насущное. Из этого тривиального соображения вытекает нетривиальное следствие: у проблемы антисемитизма существует решение.
      Я не стану утверждать, что это решение для всех. Например, тот факт, что три миллиона евреев в Израиле уже не реагируют на антисемитизм, нисколько не облегчает ежедневных страданий миллионов антисемитов, по-прежнему видящих более чем достаточно евреев вокруг себя. И у них, антисемитов, пока нет выхода. Возможно, и сами эти евреи не полностью счастливы в диаспоре. Однако, у них выход есть... Я, конечно, не имею в виду СССР, где даже в метро повсюду натыкаешься на надпись: "НЕТ ВЫХОДА".
      Проблема, которая имеет решение, уже не проблема, так же, как и трагедия со счастливым концом уже не может считаться трагедией. Жизнь всякого человека на земле трудна, но трагедией ее делают только Непреодолимые Обстоятельства. Рок и Страсти ведут к Гибели. Погромы и Катастрофа сообщают еврейской судьбе трагический оттенок. Но если есть выход, в чем трагедия? Если нет неразрешимости, в чем проблема? Еврейское государство было создано, чтобы дать приют беглецам, которым было некуда бежать. Если бы у слова "некуда" был в те времена какой-нибудь переносный смысл, еще неизвестно, как бы обернулось дело...
      Я также не могу сказать, что Израиль, во всяком случае - в том виде, как он есть, является наилучшим решением еврейского вопроса. Несомненно, что в диаспоре есть евреи, которые знают лучшие решения. Например, два года назад в нашу редакцию поступила из Мюнхена книга Б. Ефимова "Новый Израиль для территориалистов" (см. "22", № 32). В ней набрасывалась заманчивая альтернатива. Там предлагалось построить плавучий остров, размером с Израиль, который будет плавать по морям, выбирая климат согласно результатам референдума среди его жителей и давая евреям возможность пожить в наилучшее время года то в Европе, то в Америке. Все равно в Израиле нет полезных ископаемых (кроме костей предков). Заодно отпадет проблема границ и территорий, а также смежные проблемы военной службы и взаимоотношений с арабами. Зато пышным цветом расцветут еврейские таланты, которые, конечно, обеспечат высочайший в мире жизненный уровень... При первых признаках появления антисемитизма в пунктах причала, остров разводил бы пары и отплывал к более гостеприимным берегам. У такого проекта почти нет недостатков, в отличие от Израиля, который имеет их в изобилии. Однако, если обсуждать только то, что есть, приходится признать весьма несовершенный Израиль реальным (то есть тоже, в сущности, несовершенным и пока единственным) решением еврейского вопроса.
      Решение одной проблемы всегда ведет к возникновению новых проблем. Освободившись от проблемы антисемитизма, израильтяне по горло завязли в проблемах, которые наши предки вверяли коренному населению антисемитских стран. И тут у многих израильтян возникло искушение подумать, что, быть может, и не всегда или не полностью были неправы отдельные антисемиты в отношении отдельных, нетипичных евреев, которые мешали им, антисемитам, решать их отдельные проблемы. Проще говоря, когда из привычного состояния в меньшинстве, ты вдруг ощущаешь себя принадлежащим к большинству, ты и мыслить начинаешь иначе, в соответствии с ролью и интересами большинства.
      Если социальная проблема меньшинства состоит в том, чтобы улучшить свое положение в составе общества, проблемы и ответственность большинства гораздо шире (и потому неизмеримо труднее) и относятся к устройству и существованию общества в целом.