Приключения веселых мусоров - На Бейкер-стрит опять хорошая погода, Или приключения веселых мусоров

      В общем, отработать этого субъекта не мешает. Попроси Холмса, пусть через ИЦ [ИЦ – Информационный центр] местного ГУВД Степлтона на всякий случай прокинет. А я попробую аккуратно войти с ним в контакт, тем более что ботаник сам в гости напрашивается (с чего бы это?).
      Неплохо было бы получить и дополнительную информацию на некоего Бэримора, прислуживающего в Б.-х. Мужик себе на уме: уверяет, что несколько поколений его предков тут жили и работали, а сам через болота пути якобы не знает. Никогда в это не поверю – если уж Степлтон, появившийся в окрестностях недавно, с болотами разобрался, то этот еще со школьного возраста должен был в трясине втихаря от мамки курить и уроки прогуливать. Нет, ты прикинь: какой-нибудь ханыга начнет тебе впаривать, что не знает парадняка, в котором можно бутылку “льдинки” раздавить! Лапша на уши, да и только!
      С кормежкой в Б.-х. фигово. Напоминает наши Кресты [“Кресты”, или ИЗ-45/1, – следственный изолятор в Петербурге]. Подают нечто цвета детской непосредственности. Генри интересуется, мол, что это? А Бэримор еще и издевается: “Gruel, sir!”. Черта с два – Gruesome, как говорит Баскервиль! [Непереводимая игра слов. Gruel – англ. – жидкая овсяная каша; Gruesome – ужасный, отвратительный]
      В общем, еды здесь нету никакой. Утром дают кашу, в обед кашу и к вечеру тоже кашу, а чтоб чаю или щей, то ни хозяева, ни Бэримор и сами-то их не трескают.
      Этот лакей невозмутим, будто бомж после отмены 198-1-й [Имеется в виду ст. 198-1 УК РСФСР – занятие бродяжничеством, после отмены которой повсеместно расплодились бомжи]. Как-то вечером на болоте какая-то дрянь завыла. Генри, и так уже весь дерганый из-за ужина, спрашивает: Что это, Бэримор? Тот: Собака Баскервилей, сэр. Потом слышу визг и невозмутимый комментарий: Это – кошка Баскервилей. Затем что-то шипит. Лакей со своей рожей, постной, как его каша: Это – гадюка Баскервилей. Сидим дальше. Тишина жуткая. Генри даже стакан боится ко рту поднести, только пальцы стучат: А что это за ужасная тишина? Рыба Баскервилей, сэр. Я так и не понял, при чем здесь рыба?
      В общем, чувствую, скоро сэра Лерсона придется на охоту выпускать, как Шарика из Простоквашина, – пусть пользу приносит (если, конечно, всех соседей не сожрет).
      Да, что касается соседей. Здесь, говорят, можно общаться всего с двумя-тремя, только боюсь, что инспекция по личному составу за такие связи со службы вышибла бы. Стэплтон – яркий тому пример. В самом Б.-х., кроме дворецкого и его жены никого нет. Но у этой парочки явно какие-то заморочки. Во всяком случае, в первую же ночь тетка рыдала. Я с утречка попытался вразумить Бэримора, а он: Я, – говорит, – дон'т андэстенд. Не понимаю, дескать. Ну, с этим точно разберусь, если уж не выпущу Лерсона к соседям – пусть по замку ночью погуляет, зубами поклацает.
      И все же, возвращаясь к Стэплтону: он, очевидно, мечтает пойти на контакт. Утречком вышел я посмотреть, что в окрестностях делается, – вдруг ботаник навстречу и в гости зазывает. А сам все интересуется: кто я, да откуда, да где мой друг мистер Холмс? Им что, маляву сюда по поводу сыщика уже заслали?
      Попытался я было договориться со Стэплтоном, чтобы дорогу через болота показал, да куда там! Отвечает, что это очень опасно и потому не в состоянии взять на себя ответственность за мою драгоценную жизнь. И, что интереснее, начинает впаривать мне ужастик про болотную гадюку! Я так думаю, что он может находиться на связи у девонширских: если они пытаются Баскервилю крышу крыть, то им самый резон напугать Генри до смерти, подобные слухи распуская. Ну и полиции в случае чего мозги запудрить, чтобы на гадюку очередную мокруху списать.
      А то, что Степлтон признал во мне друга нашего сыщика, тоже наводит на размышления – значит, ботаник видел нас вместе где-то. Но это было возможно только в Лондоне. И сие все больше укрепляет мою версию о причастности ботаника к делам Мориарти. В завершение случайной встречи я оказался приглашенным в Меррипит-хауз, где живет Степлтон с сестрицей. Надо будет сходить, посмотреть, что к чему…”
      Очередной раз улыбнувшись хозяину дома, Дукалис собрался было возвращаться в Баскервиль-холл, но в этот момент со стороны болот раздался душераздирающий вой.
      – Это – болотный дьявол! – побледнев, прошептал Степлтон. – Люди говорят, что он так очередную жертву зовет.
      “Сейчас посмотрим, что это за дьявол”. – Оперативник, нащупав под одеждой пистолет, побежал было в сторону, откуда доносились ужасные звуки, но ботаник проворно ухватил его за одежду.
      – Умоляю, не ходите туда! Вам ни за что не выбраться из Гримпенской трясины!
      Немного поразмыслив, Дукалис пришел к выводу, что в словах Степлтона есть определенный резон: с разбега плюхнуться в болото – перспектива малоприятная. Поэтому он решил, что обязательно наведается на болота позднее, запасшись хотя бы слегой, а еще лучше – более надежным спутником, хотя бы сэром Генри.
      – Вы правы, – Анатолий миролюбиво улыбнулся, – мне не следует рисковать. Лучше пойду-ка я к дому. Всего доброго!…
      – Мистер Уотсон, – заволновался Степлтон, – если вы не спешите, то, может, согласитесь навестить Меррипит-хауз? Моя сестра будет очень рада вас видеть…
      За неимением срочных дел Дукалис-Уотсон с благодарностью принял любезное приглашение.
 

* * *

 
      – Вам кофе сделать? – спросила секретарша у понуро сидящего на диване Мартышкина и добавила, понизив голос: – Нормальный?
      – Если можно, – рассеянно ответил стажер, прислушиваясь к доносящимся из кабинета Трубецкого крикам.
      Генеральный директор “Фагота” вот уже второй час проводил производственное совещание.
      К сожалению, тупые подчиненные Трубецкого не понимали, когда с ними обращались нежно и ласково, все старались манкировать своими обязанностями, поэтому в процессе совещаний интеллигентнейший Василий Акакиевич, безмерно страдая от необходимости произносить вслух разные грубости, был вынужден громко называть собиравшихся в его кабинете сотрудников “безмозглыми дамочками” и “ослами”, дабы привлечь к своим словам хоть какое-то внимание.
      Генеральный директор, исповедующий принципы Дейла Карнеги и чикагской экономической школы, столь полезные на бесконечных российских просторах, самолично готовил планы продаж, утверждал рекламные плакаты, вносил правку в рукописи, составлял списки необходимых для перевода книг иностранных авторов и кроил издательские планы.
      Он твердой рукой вел “Фагот” к сияющим вершинам всеобщего процветания.
      Ускорение процесса восхождения к тем самым вершинам началось после того, как генеральный директор решил стать заодно и главным редактором, убрав с этой должности не справлявшегося со своими обязанностями заместителя и партнера Андрея Кукцева.
      – Я вижу здесь миллион! – из-за дверей кабинета отчетливо прорвалась фраза, выкрикнутая Трубецким в порыве ярости на директора аффилированной торговой компании. – И ни рублем меньше! Иначе я всем зарплату урежу!
      Подававшая Мартышкину кофе секретарь поморщилась, ее товарки – тоже.
      – Скажите, – спросил любознательный стажер, – а что будет, если план не выполнится? Всех накажут? Да? – догадался младший лейтенант.
      – Да, – громко и зло ответила вторая секретарша, не понимавшая, что Трубецкой был не только суров, но и справедлив, иногда.
      – Ага, – Сысой отхлебнул горячий и крепкий кофе и глубоко задумался.
      В школе милиции им рассказывали, что потерпевшие и заявители в основной своей массе только и мечтают о том, чтобы нагрузить на бравых стражей порядка свои собственные проблемы, причем еще и сдобренные изрядной долей выдумки. Поэтому в идеале работа милиционера должна заключаться в проверке всех нюансов заявлений о преступлениях, нахождении несоответствий в мелких деталях и отказе в возбуждении уголовного дела. Причем для ускорения процесса не возбраняется и слегка психологически обработать заявителя, дабы думал в следующий раз, стоит ему отвлекать служителей Фемиды от их личных дел или лучше сидеть тихо и не рыпаться.
      Мартышкин вспомнил о всученных ему генеральным директором “Фагота” рекламных плакатах, переложенных им из испачканного пиджачка в тот, который ныне болтался на его плечах, вытащил красочные глянцевые бумажки и еще раз перечитал текст.
      Однако ничего нового в призывах к покупателям приобретать книги из серии “Закон жулья”, в которой издавались повести о приключениях “Народного Целителя”, стажер для себя не обнаружил и решил исподволь выяснить подноготную недовольства Трубецкого у секретарей. Для чего следовало вступить с ними в непринужденную беседу.
      – А что, это хорошо продается? – Младший лейтенант помахал пачкой рекламок.
      Старшая секретарша оторвалась от разложенных перед ней бумаг, посмотрела на плакатики и язвительно фыркнула:
      – С такой рекламой можно даже биографию Акакиевича продать, – девушка дорабатывала в издательстве последний день, и ей было глубоко плевать на все, связанное с “Фаготом”. – Причем, написанную им самим…
      Мартышкин напряг память и припомнил, что романы-боевики красноярского писателя Чушкова он читал, они ему пришлись по душе, и он где-то слышал, что тот входит в первую тройку наиболее продаваемых авторов.
      – Но читателям, видимо, нравится, – стажер спровоцировал секретаря на продолжение беседы.
      – Это вам Трубецкой сказал? – усмехнулась вторая девушка, по примеру товарок также собирающаяся швырнуть издателю в лицо заявление об уходе. – Зря верите… Он книжек не читает, поэтому не может знать, что в них написано.
      “Ага! – сообразил младший лейтенант. – Это уже кое-что. Неискренность заявителя – первый кирпич в бумаге об отказе”.
      – Акакиевич, по-моему, вообще читать не умеет, – старшая секретарша поддержала свою сослуживицу.
      – Нет, умеет, – улыбнулась та. – Но вот значение слов не всегда понимает. Недавно, к примеру, он пытался издать приказ о наказании “диффамирующих на рабочих местах сотрудников”.
      Секретари засмеялись над ошибкой Василия Акакиевича, вызванной отнюдь не его необразованностью, как казалось окружающим, а лишь чрезмерной усталостью в тот непогожий денек.
      Сысой осуждающе покачал головой, словно информация о сем прискорбном случае потрясла его до глубины души.
      Хотя сам слышал произнесенное секретарем иностранное слово впервые.
      – Еще он, когда утверждает эскизы обложек, пишет “беспринципный”, “бесполезный” и “беспорядочный” через “з”, – хихикнула непочтительная старшая секретарша. – А когда ему один раз принесли словарь, то он начал орать, что там опечатки.
      Дверь кабинета генерального директора распахнулась, и в приемную выскочил красный как рак мужчина, бормочущий себе под нос: “Сам пошел!”
      Вслед за ним потянулись остальные присутствовавшие на совещании.
      Секретарша Трубецкого взяла со стола синюю папку с тисненной золотом крупной надписью “Для доклада”, стерла с лица ехидную ухмылку, блуждавшую на ее личике все время разговора о генеральном директоре “Фагота”, и зашла в кабинет босса, дабы сообщить Василию Акакиевичу о прибытии младшего лейтенанта Мартышкина.
 

* * *

 
      “У Степлтонов дом как дом, – читал Андрей в письме друга, – во всяком случае, не напоминает ни бомжатский гадюшник, ни наркоманский притон. И Бэрил, сестра ботаника, бабец, скажу тебе, что надо. Уж Казанова, точно, начал бы ее сразу же раскалывать. На самом деле с ней и, правда, следовало бы нормально поговорить: едва Степлтон отлучился ненадолго, как она мне прошептала нечто насчет того, чтобы я поскорее убирался отсюда (если я, конечно, правильно понял ее выражение “Go out to London”). Тут возвращается ботаник, а Бэрил эта сразу же начала на стол накрывать, вот, дескать, какая я хозяйственная.
      Накормила, правда, прилично: свежая картошечка, мясо, не чета нашему, столовскому, закуски всякие, молочко козье… Но сама, пока ели, на меня даже глаз не подняла. А Степлтон как увидел это угощение – вдруг наехал на сестрицу: что ты, дескать, милк даешь для дринк. Ну и выкатил литровку Ваньки Прогулкина [“Джонни Уокера”] да давай мне подливать. На что бы он ни рассчитывал, но теми дринками, которыми тут хлещут эту самогонку, споить разве что молодого Рогова можно, и то сомнительно. Хотя перед тем, как отключиться, ботаник еще порывался меня проводить…
      Забегая вперед, скажу, что к сестричке Степлтона вдруг проявил интерес и Генри. И, что удивительно, ботаник, вместо того чтобы обрадоваться выгодному знакомству, что-то уж больно рожу кривит. Не нравится мне этот тип…
      Но не все так плохо. Нашел я тут одного перспективного, похожего на внештатника [Внештатник (проф. сленг) – внештатный сотрудник милиции. Примером может служить фотограф из к/ф “Место встречи изменить нельзя” (А. и Г. Вайнеры “Эра милосердия”)]. Зовется Френклендом. Сидит этот дедуля в своем Лифтер-холле, ненавидит всех потихоньку и, что, по-моему, очень интересно, несет чуть ли не круглосуточную вахту у подзорной трубы, наблюдает за окрестностями.
      Так вот, взаимопонимание мы нашли – потому, наверное, что я по понятным причинам не рвался много говорить, а больше слушал. Ну и Френкленд показал место на болоте, где видел непонятного человечка. Оттуда до Баскервиль-холла рукой подать, вот я и подумал, а не пасется ли там снайпер, проводя предварительную рекогносцировку (обязательно надо сходить, проверить) – больше в тех краях шариться некому.
      Заходил опять Мортимер, все про болотного дьявола что-то бурчит.
      Святая наивность! Вычислил я этого урода, гадюку, в смысле. Все оказалось просто, как трехлинейка.
      Ложусь как-то спать. Сэр Лерсон заволновался. Прислушиваюсь – шаги в коридоре, крадется кто-то. Ну, я песику-то говорю, сиди, мол, тихо, а сам осторожно выглядываю. Смотрю – Бэримор со свечой да на цыпочках. Двигаю осторожно за ним. А он к окошку, что на болото выходит, и ну махать перед окошечком огоньком. Разведчик хренов!
      Подхожу аккуратненько к лакею и ласково ему так, шепотком: А “Мурку” могешь? Сдается мне, мил человек, что ты – стукачок. Тут еще сэр Лерсон приковылял. Бровки свои поднял, похрюкивает мрачно и как-то странно на задницу бэриморскую косится. Тот аж в стенку вжался с перепугу.
      Что касается бульдога – тут для меня все ясно: тоже не люблю, когда спать мешают.
      Ну что, – продолжаю, – ночь, говоришь, непогодь? И дальше типа анекдот пересказываю: Квартира рабочего Иванова, в смысле, Баскервиля. Стук в дверь. “Кто там?” “Это я. Меня нужно нако'гмить и сп'грятать. П’гене-п'геменно сп'грятать. Это а'гхиважно!”
      Видел бы ты, Андрюха, выражение лица Бэримора! Я думал, что его откачивать придется. Но ничего, мужик крепкий, выдержал, хотя трясся, словно типа пародия на хвост сэра Лерсона, когда тот миску с едой видит, и лопотал по-английски что-то вроде не будите спящую собаку [На самом деле это – дословный перевод английской поговорки, которой соответствует русская: “Не буди лихо, пока оно тихо”]. Напугать меня хотел, ха!
      Ну, тогда я свечечкой-то у окошка помахал, а затем по горячим следам и расколол этого Бэримора, как говорится, по самые уши! Оказывается, зэчара беглый, о котором я в начале письма упоминал, какой-то родственник прислуги. Прячется на болоте. Потому его и подкармливали по ночам. Кстати, еще нестыковка: Бэримор уверял, что пути через болото не знает, а невесть откуда взявшийся урка по этой самой трясине ночью, как мажор по Невскому [В книгах у А. К. Дойля его герой почему-то подобным вопросом не интересуется].
      Такой случай упускать было нельзя (см. Приложение № 1 к Отчету)…”
      Андрей бегло просмотрел последние листы дукалисовского послания и наткнулся на страничку, где явно неграмотным человеком под диктовку не шибко сведущего в английском Толяна, было написано:
      “I'm, man Barimor, promise, I'll job with murder department of St.Peterburg militia and promise, I don't speak someone, that a detective may be spoken me” [“Я, гражданин Бэримор, обязуюсь работать с убойным отделом Санкт-Петербургской милиции и обязуюсь не разглашать какие-либо сведения, полученные от оперработников” (адаптированный перевод с малограмотного английского)].
      В конце стояла дата и корявая подпись.
      “Вербанул! – восхищенно констатировал про себя Ларин. – Теперь сумеет квартальный отчет закрыть. Только дату зря поставил – все равно исправлять придется”.
      Оперативник отложил расписку вновь испеченного агента о сотрудничестве и продолжил чтение отчета.
      “Этот Бэримор поведал еще пару интересных вещей. Оказывается, перед смертью сэр Чарльз получил письмо от какой-то женщины. Естественно, совершенно случайно (!) содержание послания стало известно прислуге: некая тетка вызывала Баскервиля на болота. Любопытно, лакей говорит, видел, дескать, в районе трясины какого-то мужика. Но при этом божится, что не своего родственника. Я все же склоняюсь к мысли, что тут не обошлось без девонширских – наверняка присмотрели для себя перспективную недвижимость на природе в виде Баскервиль-холла, ну и дальше по сценарию: есть собственник – есть проблемы.
      При местных нравах, похоже, любой труп можно хоть на гадюку, хоть на НЛО списать.
      После беседы с Бэримором я сначала хотел отправиться в сопровождении сэра Лерсона поближе к болотам, чтобы там пообщаться с зэком. Можно, конечно, было бы взять для страховки Генри (он, вроде бы, парень не плохой), но тот где-то шлялся, наверняка пытался подбить клинья к сестре ботаника. В общем, пошли одни. Но только мы спустились вниз и вышли на улицу, как со стороны трясины раздается жуткий вой, потом вопль. Одна моя знакомая судья (кстати, очень симпатичная и большая умница) в таких случаях говорила: Орет, как потерпевший. И действительно, крик был на всю округу. Я подумал, что Генри столкнулся с зеком, хотя они вряд ли взвыли бы так омерзительно. А тут и сам Баскервиль-младший бежит: он, оказывается, со свидания возвращался, услыхал какой-то хлюп сзади, ну и ускорился. Видно, вовремя. В общем, тут не соскучишься, хотя даже поговорить толком не с кем: все так и норовят что-то невразумительное сказать, а я и не знаю, как ответить, чтобы поняли хотя бы слово. Не стволом же в каждую харю тыкать.
      Приезжай, Андрюха, пожалей ты меня, опера несчастного, а то тоска такая, что и сказать нельзя, чуть ли не плачу. Пропащая жизнь, хуже гадючьей. А еще кланяюсь Шерлоку и его летописцу Уотсону, а пиджак мой никому не отдавай. Остаюсь твой товарищ Анатолий Дукалис, приезжай, Андрюха”.
      Толян свернул вчетверо исписанные листы бумаги и вложил их в конверт, купленный накануне за полпенса. Подумав немного, он, старательно подышав на стержень шариковой ручки, в котором заканчивалась паста, начал выводить адрес:
      “То the London… Ларину”.
      Потом почесался, еще подумал и прибавил: “Андрею Владимировичу”. Довольный тем, что ему не помешали писать, он свистнул сэра Лерсона и, не набрасывая на себя плащика, прямо в рубашке выбежал из дома…
      Убаюканный сладкими надеждами, через час он уже крепко спал. Ему снился родной туалет “убойного” отдела, в туалете сидит “Мухомор” и читает письмо оперативникам… Около туалета ездит машина ППС и все вертит, вертит голубым огоньком мигалки…
 

* * *

 
      В дверь постучали.
      – Войдите! – рявкнул Соловец, думая, что это явились Казанова и Плахов.
      Но на пороге материализовался начальник “убойного” отдела РУВД соседнего района, на губах которого застыла злобно-язвительная улыбка.
      – А, это ты, – майор показал рукой на стул, – садись.
      Капитан Абрам Иванович Совков, толстый и одышливый субъект с мутными глазами навыкате, вот уже десять лет не могущий получить очередное звание, вальяжно расположился на продавленном стуле, закинул ногу на ногу и смерил Соловца презрительным взглядом.
      – Ну, и чего тебе? – спросил хозяин кабинета, прекрасно понимая, о чем пойдет речь.
      – А ты не знаешь? – скрипуче заявил Совков.
      – Представь себе, нет.
      Капитан вытащил из кармана сложенный вчетверо грязный листок желтоватой бумаги и издалека показал его Соловцу.
      – Это видел?
      Майор попытался разглядеть мелкий текст, но у него ничего не вышло.
      – Дай посмотреть, отсюда не видно.
      – Щас тебе! – Совков быстро спрятал листок обратно в карман. – Чтоб ты его порвал?
      – А зачем мне его рвать? – устало осведомился Соловец.
      – Потому что это приговор тебе и твоим верным и умным подчиненным.
      – Полегче на поворотах, – предупредил Соловец, который очень не любил, когда его обзывал кто-либо, кроме вышестоящего руководства, и особенно в те моменты жизненного пути, когда майора обманывали и подсовывали вместо “Столичной” водки простую воду.
      – Буду я еще с тобой любезничать! – взвился капитан. – Все, приплыли, соседушки! Нефиг было труп нам на участок подбрасывать!
      – Какой еще труп? Кого? – Майор сделал вид, что не понимает, о чем говорит его коллега.
      – Того, которого из огнемета замочили!
      – Из какого еще огнемета?!
      – Ой-ой-ой! – Совков показал Соловцу язык. – А ты не в курсе!
      – Слушай, Абраша. Твоя территория – твои проблемы.
      – Ах, так?! – Капитан вскочил со стула. – А ты мне, случайно, не объяснишь, как труп подпалил, после чего прополз с твоей стороны улицы на нашу, оставив по пути два килограмма и семьсот сорок пять граммов своей одежды? Я лично соскреб ее с дороги и взвесил!
      – Весы, небось, у бабок возле метро конфисковал?
      – Тебе-то какое дело?!
      – Там все безмены на двести граммов в плюс переделаны, – сообщил майор. – Так что с весом ты лажанулся. Перевесим твои “вешдоки” и прокурору нашему стуканем. Он и влепит тебе триста третью [Статья 303 УК России – “Фальсификация доказательств”]. Для начала.
      – Ты меня триста третьей на понт не бери! – закричал Совков. – Ученые!
      – А что до того, что кто-то там полз, – так это его личное дело. Хотел – полз, не хотел бы – не полз. – Соловец продемонстрировал коллеге, что разговор окончен.
      – Ах, ты так?!
      – Да, так!
      Они вскочили, уперлись друг в друга животами и взглядами, пыхтя и щуря презрительно уголки глаз…
      Первым не выдержал Абрам Иваныч. Достав из кармана платок и акт судебно-медицинской экспертизы о том, что труп был мертв, он вытер платком лоб, а бумажку протянул Соловцу.
      – Вот, бери и помни, Абрам зла не держит, – сказал Совков, поворачиваясь к выходу.
      Соловец попыхтел для приличия, но акт взял и буркнул вслед уходящему незваному гостю:
      – Ты, это… Иваныч… может, по рюмочке, за дружбу отделов?
      – А что, есть?!
      – Нет, но сбегаем… для дела.
      – Ну, разве что для дела.

Охота на поросенка, Или гонки по горизонтали

      За несколько дней до того, как Андрею передали с оказией в виде замызганного беспризорника письмо Дукалиса, ситуация в Бейкер-стритском офисе сыскной конторы складывалась драматически.
      После выходки Уотсона со взрывпакетами Ларину, как он ни пытался, так и не удалось уговорить Холмса остаться в Лондоне и помочь в поисках Мориарти. Великого сыщика не убедили в этом ни обещания помощи в раскрытии других дел, ни напоминание о том, что под видом Уотсона под носом у “девонширских” батрачит оперативник. Ни, наконец, весьма недвусмысленный намек, что Холмсу неплохо бы держать данное слово. По поводу последнего замечания сыщик, ничуть не смутившись, заметил, что он обещал лишь помочь в поисках, чем и занимался на свою голову все последние дни.
      – Теперь же, как я говорил, мы уйдем на север, – попытался закончить неприятный разговор великий сыщик. – А вы, думаю, очень скоро встретитесь со своим Мориарти.
      – Послушайте, Шерлок, – окончательно разозлился Ларин, – что вы заладили: “на север” да “на север”! Все равно дальше Льюиса не убежите и больше года не пробегаете. А “девонширские”, если они такие крутые, какими вы их считаете, отыщут вас и там. И образцово-показательно… Как там, блин, по-английски “мочить”? “То wash”, что ли? Или, может, “watering”?… Ox, не зря же говорят: “Учите, ребята, материальную часть – там бьют больно”… Ну, в общем, убьют. Вы понимаете?
      Упоминание о возможных кознях Мориарти и его подельников отнюдь не привело Холмса в доброе настроение. Правда, собирая вещи, он милостиво разрешил Андрею, если тот, конечно, хочет, бежать с ним вместе от греха подальше и заметил, что путешествие долго не продлится.
      – И бегать в течение года нам не придется. Доживем до понедельника, а там Мориарти обязательно поймают наши бобби. Мне по секрету сообщил Лейстрейд, что начальник городской полиции объявил борьбу с “девонширскими” делом своей чести, потому и операция названа символически: “Чисто Тайд” [Видимо, это наиболее удачный перевод названия операции. Дело в том, что “Cleanly” – англ. – чисто, но “Tide” может означать “взрыв общего чувства” (фигур.) или “плыть по течению” (устар.). Таким образом, при дословном переводе название грандиозной операции попросту дискредитируется. Действительно, никому же не приходит в голову переводить, например, название джипа “паджеро” (одно из значений этого слова в испанском разговорном языке – педик)…]. Он так и сказал: “Девонширцы проникли во все властные структуры и в полицию. Пора кончать их!”
      – Кого кончать? – не понял Ларин. – Полицию?
      – Н-не знаю, – чуть смутившись от неожиданного вопроса, замялся Холмс, но тут же нашелся: – Я говорю, что с безобразием будет покончено. И я верю в это, нутром чую! Если бы вы читали мою монографию об органах осязания у сыщиков…
      Закончить мысль Холмс не успел: на середину комнаты на четвереньках выполз проснувшийся Уотсон, перед тем с грохотом свалившись со стула.
      Доктор услышал конец разговора и решил принять в нем участие.
      – Джентльмены, а известна ли вам старинная индийская мудрость: “Досадно попугаем жить, гадюкой с длинным ве-еком”? – старательно икнув, изрек он. – Дав-вайте побегаем, Энди. Все равно все в землю ляжем, все прахом будет, но лучше умереть стоя, чем жить на коленях.
      – Вот и встаньте, Уотсон. – Андрей помог мудрецу подняться и дотащил его до кресла. – Вы бы поберегли свое здоровье. Нельзя же так резко вскакивать.
      Но доктора, как говорится, уже несло.
      Он принялся развивать мысль о тленности бытия и мудрости жителей Индии, где несколько лет ему пришлось прослужить.
      – А вы знаете, как славно мы охотились на крокодилов в пенджабских степях? Мы пытались сначала глушить их с помощью пороховых зарядов. Грохот, скажу вам, стоял страшный! По сравнению с ним моя сегодняшняя шутка – детский лепет. Так вот, кидаем мы заряды, а крокодилы не вылезают. Гадюки там разные, скорпионы – те лезут, а этих тварей не видно. Хорошо, что нам местные подсказали, как охотиться следует. Вырываешь яму, маскируешь ее листьями лотоса, затем берешь поросенка, привязываешь на веревку и тащишь за собой. Крокодил, услышав визг, выползает из засады и – следом. Тут главное – не торопиться – у земноводных лапы не приспособлены для быстрого бега, значит, надо следить, чтоб не отстал “my favourite”. Ну, а когда крокодил до ямы доползает, то в нее – хлоп! Тут-то его и забивают, как мамонта.
      – А поросенок? – невольно вырвалось у Ларина, которого вдруг осенила некая мысль.
      – А что поросенок? Бежит себе дальше по своим свинским делам, хвостиком виляет, похрюкивает радостно, – миролюбиво ответил доктор.
      – Это вы похрюкиваете, когда перепьете, – сварливо оборвал его Холмс. – Прекращайте рассказывать байки и скорее собирайтесь. Мы уходим прямо сейчас. Энди, так вы идете с нами?
      – Безусловно, – неожиданно согласился Андрей. – Я восхищен вашей проницательностью и уже готов к походу хоть в Альпы, хоть через Альпы.
      Великий сыщик, казалось, был несколько смущен столь поспешным согласием, но, как истинный джентльмен, виду не подал, хотя и радости особой не проявил.
      Оперативник не стал объяснять причину своего решения, хотя была она предельно проста: охота на “поросенка”.
      “Вот те раз! – размышлял Ларин, слушая хвастливый рассказ пьяненького Уотсона о фантастической охоте на крокодилов в пенджабских степях. – А ведь в этом бреде есть рациональное зерно. Что мы имеем? Мориарти заинтересован в устранении оперативников и, не исключено, самого Холмса, который после общения с ментами тоже стал потенциально опасен. Организовать убийство в Лондоне или, что немногим лучше, проблемы с полицией – не проблема. Подтверждением тому являются и происшествие в бифштексной, и убийство в Нортумберленде, и даже последняя выходка Уотсона, вернее, провокация со взрывпаке-тами…”
      Андрей вынужден был признать, что сам он давно уже засадил бы в клетку потенциальных преступников, на которых уж очень сильно смахивали обитатели дома номер 22-Б по Бейкер-стрит. Лишь весьма неординарное мышление инспектора Лейстрейда и его личное знакомство с Холмсом помешали в конкретном случае осуществлению дьявольского плана преступников.
      По расчету Ларина, лидер “девонширских”, как крокодил из докторского рассказа, услышав истошный визг, должен был выползти из своего укрытия и броситься в погоню за жертвой. Причем, естественно, что погоня не будет напоминать поход короля Артура. Андрей усмехнулся про себя, на миг представив, как из лондонских трущоб, словно тараканы, вылезают толпы бандюганов, выстраиваются в походную колонну и, помахивая дубинками, с походной песней направляются в сторону Альп.
      “Нет, братцы, – размышлял оперативник, – вы все останетесь здесь. Кто же в противном случае будет снимать дань с нищих и трясти местных барыг? А это значит, что Мориарти поползет за нами сам, ну, в лучшем случае, с двумя-тремя помощниками. Извести всех девонширских, окопавшихся в Лондоне, не помогут ни Чистые руки, ни Чистые зубы, ни Чистые уши [Названия известных операций по борьбе с преступностью, авторство которых, соответственно, приписывается бывшему начальнику ГУВД по СПб и области Анатолию Пониделко, а также Андрею Кивинову (“Целую, Ларин”) и братьям Питерским (“Юрист. Дело о продаже Петербурга”)]. Зато даже без участия масок-шоу можно взять бандитского лидера, когда его братва будет прохлаждаться в столице. Шок – это по-нашему”.